Как странно! Это место совершенно не изменилось - и Юлиан был почему-то уверен, что и деревья здесь те же самые, что и тогда... до того, как... этого не могло быть - но это было так. Юлиан закрыл глаза, тщательно восстанавливая в памяти картинку того, что должно быть за его спиной, и остановился.
- Вам плохо? - заботливо тронул его за локоть Чан.
Юлиан ничего не ответил, не открывая глаз, лишь сделал рукой неопределённый жест в сторону китайца, жест, который должен был обозначать: всё в порядке. Как ни странно, спутник его понял и тихо отступил назад, оставляя своего спутника в одиночестве, в его собственной вселенной. Юлиан ощутил волну искренней благодарности и симпатии к Чану. А картинка встала перед глазами легко, словно кто-то услужливо нашёл нужную фотографию и поднёс поближе. Дерево, рябина, метров пяти в высоту, с раздвоенным стволом, под ней - маленький бетонный столбик с треугольной облупившейся табличкой, на которой угадывались жёлтые молнии и остатки надписи: "Не копать! Здесь зарыт кобель!".
Именно "кобель", а не "кабель". Кто-то кода-то искусно переправил букву так, что от заводской не отличишь. Хохмачи местные... От них теперь, поди, ничего уже не осталось в этом мире - ни имен, ни надгробий... Юлиан открыл глаза и обернулся.
Так и есть. И рябина, и столбик - точь-в-точь такие же. Только таблички уже нет. Юлиан вопросительно посмотрел на Чана. Тот невозмутимо пожал плечами: а что, мол, такого?
- Как так? - спросил его Юлиан вслух. - Как так могло получиться? Почему это место не изменилось?
Чан пожал плечами ещё раз и ответил:
- Ах, вот вы о чём... Я не знаю. Это самое обычное, рядовое место. Никто не делал из него музей, никто тут ничего специально не делал. Музей Вашего имени находился дальше, километрах в трёх отсюда. Там, действительно, старались сохранить всё, что с Вами связано, в нетленке и непритронке. В полной. Здесь - нет, всё вольно, как ветер в тунтуре.
Юлиан улыбнулся. Его невольно смешила эта правильная русская речь с непредсказуемыми, но в тоже время вполне понятными оборотами.
- Нетленка, Чан, это произведение искусства. И не тунтура, а тундра.
- Тундра от финского "тунтури" происходит - нисколько не смутившись, ответил китаец. - Поэтому "тунтура" правильней. И не забудьте, Юлиан, это не мы у вас, это вы у нас. Я говорю на нормальном русском. Вы тоже. Только нормы для нас немного различны. О`кей?
Такой отповеди Юлиан не ожидал и, подумав, согласно кивнул. Этот странный, непонятный мир Земли двадцать второго века, который не давил на него, ничем не упрекал, изо всех сил и даже с удовольствием старался помочь, но в то же время не давал никаких поблажек даже в малости... Это было удивительно. Всё это относилось не только к Чану, но и ко всем, с кем он успел пообщаться здесь за последнюю неделю. Каждый из людей, с кем он хоть раз встречался, был неповторим и совершенно непохож на другого, во всем, от одежды и стрижки до тембра голоса, и в то же время все они были похожи как близнецы. Одной лишь деталью - отношением и к нему, и друг к другу. Одновременная мягкость и строгость, внимание и... несогласие с тем, что им казалось нарушением их привычек. Впрочем, они могли и спорить, и соглашаться - но лишь до известных пределов.
- Ладно, проехали - улыбнулся он китайцу. - А река осталась?
- А вы посмотрите сами. Я ведь не знаю, какую реку вы хотите увидеть.
Юлиан двинулся вперёд, сквозь густые заросли жимолости, за которыми должен был оказаться берег. Его окружил запах листьев, травы, мокрой земли - точь-в-точь как тогда, перед отлётом. Неужели и кусты здесь те же самые? Тогда не сбиться бы влево - точно в реку слетит. Чан неслышно шёл за ним следом.
Кусты, если направление взято правильно, должны были закончиться небольшой полянкой на берегу Волчанки, на полянке, с которой очень удобно нырять, под ней располагался хороший такой омутище, глубокий и тёмный, а берег был высотой метра три. И вообще, это было одно из потайных мест Юлиана ещё с детства. О нём мало кто знал даже из пацанов, которые знали всё. Здесь он прятался от всех, мечтая о том, как станет индейцем, здесь он тайком от всех учился курить, сюда же он притащил свою первую девчонку и здесь же они узнали друг друга... И сюда же он пришёл перед отлётом. Это было место его силы, его и больше ничьей. Потому, что и медитировать он начал тоже тут, и почти сразу же понял, ощутил, и это место, и свою с ним связь, и всю необычность собственной судьбы. Вот только до недавнего времени так и не знал точно, в чём же она, эта необычность.
Сначала думал, что необычность его в том, что просто не такой, как все, хотя и не мог понять до конца, чем же именно он не такой. Потом, когда уже закончил школу и поступил на биофак, решил, что может понимать живое - без слов, на одних ощущениях, эмпатически. Всё живое - от клетки до слона. И это было действительно так. Живое тоже его понимало и принимало как старшего собрата и союзника, а не как хищника или угрозу. Потому и эксперименты у него получались - просто загляденье. Ещё бы! Даже вирусы шли ему навстречу, стараясь помочь достичь нужного результата.
В итоге, едва став аспирантом, Юлиан уже сделал несколько серьёзнейших открытий, легко и блестяще сделал, и даже на Нобелевку был выдвинут, но... именно эти его прорывы в биологии послужили поводом для большого скандала - когда оказалось, что в восьми случаях из десяти опыт принципиально неповторим, и лишь в одном из ста - всё получалось. Самое обидное и самое подлое в этой ситуации было то, что повторяемость опытов зависела от его близости к месту проведения, хотя и вне зависимости от его личного присутствия. Так, в его лаборатории результаты всегда сходились, хотя бы до девяносто процентов. Если он общался с кем-то, кто хотел повторить сделанное им, хотя бы и по телефону - совпадаемость была процентов пятьдесят. Если он посещал перед экспериментами институты, где его старшие коллеги бились над его загадками - успешность подскакивала до восьмидесяти... на некоторое время, а потом падала до тридцати. И лишь у него в пробирках и клетках всё шло как по маслу, с точностью швейцарских часов, несмотря ни на что.
Вместо Нобелевки он в итоге получил ярлык шарлатана и прозвище "Биологический Акопян". Та биоинформатика, которая помогала ему добиться успеха, наукой в то время не признавалась. И когда он неосторожно высказался на одном из симпозиумов о том, что ко всему живому, даже если оно в пробирке, нужно относиться с уважением и любовью, а не бесстрастно-холодно взирать на Жизнь через окуляры, мнение о нём как о шарлатане в научных кругах лишь закрепилось. Правда, его результатов по мгновенной трансформации видов никто не смог повторить другими способами, и статистика упорно оставалась той же.
Тогда он плюнул на всё и переключился на конструирование биомолекул, да так, что через три месяца у него в колбах уже жила колония невиданных никому доселе бактерий, собранных чуть ли не "на коленке" из полнейшей неорганики. Академики ахали, жали руку, газеты и телевидение мололи разную чушь о его открытиях в главных новостях, но признавать этот прорыв никто не спешил. Зато им всерьёз заинтересовались спецслужбы - там прекрасно поняли, что могут Юлиановы малютки. На какое-то время он оказался в самой настоящей шарашке, где за кратчайший срок создал культуру искусственных полипов, но и это делу не помогло. Все его работы оказались засекречены, а он сам стал предметом изучения - его из "просто шарашки" перевели в подземную - светлую и просторную, оснащённую всем по последнему слову науки и техники, но расположенную на глубине километра. Госбезопасность, пораскинув мозгами, захотела-таки научиться "языку зверей".
Но этому невозможно было научиться! Это или есть, или нет в человеке - и сколько не объяснял Юлиан столь простую мысль генералам в штатском, она так и не отложилась в их головах. Для них он был дрессировщиком вирусов и клеток, потенциальным повелителем дельфинов-убийц и крыс-диверсантов, и они искренне были убеждены в том, что ЭТОМУ можно обучить других! Непонимание сторон росло, отношения накалялись, ведь Юлиан не скрывал того, что не желает заставлять... точнее, уговаривать Жизнь работать для Смерти и, в конце концов, произошёл тот "взрыв".
Полковник Михайлов сурово сидел за своим столом в подземном кабинете, и вежливо, по его представлениям, беседовал с молодым учёным. Это была уже далеко не первая подобная беседа, Юлиан прекрасно знал все полковничьи доводы, он знал и свой ответ, заранее, ещё до вызова: нет, и пошли вы все куда подальше! Но и полковник Михайлов был не дурак. В какой-то момент он резко изменил и тему, и тон разговора, такие молодые Ньютоны ему были не впервой, и в психологии он был подкован.
- Прекратите мне тут валять дурака! - внезапно резко сказал он. - Здесь вам не бабушкина деревня! Здесь есть только вход, а выход у нас в случаях, подобных вашему, лишь через трубу крематория! У вас нет другого будущего, понимаете - нет! Кто не с нами - тот против нас! Вы слишком много знаете, чтобы мы могли вас просто так отпустить, и вы слишком много можете - мы это поняли. Думаете, тут дураки сидят? Вот вы решили, поди - упрусь, выкинут наверх, карьеру научную мне прикроют полностью, а я, такой умный, устроюсь дворником... или, скорее всего, в фермеры пойдёшь? - он зло прищурился - и буду продолжать свои гениальные опыты в чугунках и крынках среди чащ лесных? Так? Молчишь? Я знаю прекрасно, что вам, чтобы повторить тобой сделанное, лаборатории, спектроскопы и микроскопы не нужны!
- Кому это - "нам"? - опешил Юлиан. - Нет тут никаких "нас", и нигде нет.
- "Вам" - это тебе - резко сказал Михайлов. - Не могу я такую соплю как ты, на "вы" называть, да приходится. Ты вообще пустое место, если ничего не делаешь для страны, а если не желаешь делать - то ты даже не нуль, ты минус на теле общества, раковая клетка в таблетке аспирина. Понял? Кто не с нами - тот против нас! - ещё раз повторил он. - Враги нашей православно-демократической Родины давно уже строят коварные планы о твоём участии в их проектах....
Полковника понесло. Он попал, ненароком для самого себя, в свою любимую струю демагогии, которой ему столь не хватало в последнее время. Перемещённый в подземный город в результате очередного повышения с работы на высоких партийных трибунах, он не мог здесь извергать ежедневно свои бредово-патриотические речи, здесь была совсем другая работа... До сих пор примерно раз в неделю минут по пятнадцать он изливал свой скопившийся словесный понос на головы своих младших коллег, но вот на учёном его прорвало впервые. Достал его этот ботаник, ох как достал!
- Вы дурак, полковник. - Спокойно сказал Юлиан. - Вы даже представить себе не можете, какой вы дурак, вас даже скотиной назвать затруднительно в силу вашей дурацкой, идиотической убогости. И поставить вас сюда командовать лучшими умами страны могли только подобные вам ублюдки, думающие подобно вам. Вы меня понимаете?
Михайлов словно впал в столбняк. С минуту он сидел окаменев, дико вращая глазами, его лицо наливалось жуткой, фиолетовой краснотой, казалось, его вот-вот хватит удар. Наконец он, справившись с собой, сделал глотательное движение и встал. Сурово и страшно, как памятник самому себе.
- В карцер! - дико заорал он. - И в топку! Срань ботаническая! Я научу тебя любить нашу Родину! Тварь!
После этого он резко выбросил вперёд свой сжатый кулак, целясь в Юлианов нос. Но Юлиан, занимавшийся когда-то карате, а потом паркуром, легко увернулся от этого тупого молота и Михайлов, вложивший в этот удар всё своё бешенство и оскорбленное себялюбие, перелетел через стол, не удержав равновесия.
В кабинет ворвались адъютанты и повалили биолога на пол. Полковник лежал тут же, рядом, на мозаичном деревянном полу, с выпученными глазами и раскрытым ртом, а его багровая шея была неестественно вывернута.
По дороге в карцер Юлиану несколько раз приложили по почкам, разбили-таки нос и губы, но если говорить честно, он ожидал большего. Но то, что большее впереди, он понял, когда за ним мягко закрылась толстенная стальная дверь с круглым иллюминатором.
- Отдыхай пока, ботаник - прозвучал из-под потолка голос. - Шеф сказал - в топку - значит, в топку. Но до топки тебе ещё жить расхочется, и не раз. Гарантируем!
И голос издевательски рассмеялся.
Унитаз в карцере имелся, а именно это и было самым главным. И вообще, такие помещения, как карцеры, во все времена не содержали в идеальной чистоте, и такое обстоятельство было для Юлиана только на руку. Он присел на корточки возле металлической стены и закрыл глаза. Чтобы найти контакт с нужными бактериями и трансформировать их в металлофагов, потребуется часов пять, это время у него было. Только вот бежать здесь не имело смысла - из подземного города не убежишь, в каждом коридоре по посту с молодчиками-огнеметчиками... Огнемётчиками в народе прозвали нынешнюю охранку-опричнину, и совсем не за то, что они таскали с собой упомянутые в их прозвищах устройства. За нашивки на рукавах, с мечом и факелом, где славянской вязью на фоне триколора был выведен лозунг Святого Владимира: "Огнем и мечем!". Сначала их, да и они сами себя называли "огнемечцами", но в силу корявости словосочетания оно среди народа трансформировалось в "огнемётчики", а среди опричнины так и осталось - корявым. Как и их сознание. В народе их звали и опричниками, каковыми они действительно по сути своей и являлись. Но шёпотом, потому, что за "огнемётчика" опричник бил в глаз, а за "опричника" светила уголовно-политическая статья, такого сравнения огнемечцы не прощали. Дебилы редкостные и садюги злобные к тому же, но службу несут, как сторожевые псы - их не обойдёшь. Поэтому придётся идти другим путём, не сквозь стену...
Глава 2
... - Слушай, а что ты всё-таки не такой, как все? - спросил его Витька Сухоруков, ковыряя травинкой в зубах. Они сидели на его, Юлиановой полянке, Витька, как лучший друг имел право знать о ней.
- Не знаю. Не такой, и всё. Я, может быть, мир по-другому вижу, с другой точки смотрю. Понимаешь?
- Понимаю, что по-другому, да не пойму, как. Для меня, да и для всех всё просто: вот мы, вот мир, вот Бог, вот Дьявол. Нужно с Богом быть, чтобы с Дьяволом не оказаться. Потому нужно Заповеди соблюдать и старших слушать, любить Родину и быть готовым к подвигу. Ты же... Временами я даже думаю - не сатанист ли ты?
- Я атеист, и люблю думать своей головой, а не правилами из Устава. Понимаешь? Только и всего.
- И Бога для тебя нет? - прищурился Витька. - Я же вижу, что есть... только ты в Него по-своему как-то веруешь, не как остальные.
- Я не верую, я верю - ответил Юлиан и лёг на спину, глядя в небо. По светлой синеве проплывали редкие кучевые облака, белые настолько, что резало глаз. - Что это ты эту тему завёл? В скауты вступить уговариваешь?
- Был бы дурак - уговаривал бы. А так знаю - бесполезно. Понять тебя хочу... друзья ведь.
- Чтобы меня понять, нужно мною стать.
- Не нужно. Ты же меня... и других тоже, понимаешь на все сто. Но не соглашаешься. А тебя никто понять не может. И с тем, что ты такой, не соглашается.
- И всё-таки не пойму, зачем тебе это понимание. Хочешь думать, как и я?
- Нет. Хочу научиться уметь так думать. Для себя, это как ещё один язык выучить... даже больше.
Юлиан сел и посмотрел на Витьку. Оказывается, его друг был гораздо умнее, чем он считал раньше.
- И ты считаешь, этому можно научиться?
- Может быть... а может быть, и нет. Но главное - понять сперва, с чем я имею дело.
- Ты говоришь, как учёный... как взрослый учёный.
Витька ничего не ответил, глядя в коричневатые воды Волчанки.
- Ладно, попробую объяснить... - сказал Юлиан. - Понимаешь, мир вокруг - живой. И добрый, я это чувствую. И Бог тоже есть, я и его чувствую. Но он не такой, как в учебниках написано, понимаешь? Он гораздо лучше, умнее, добрее, честнее... То, что нам толкуют - это бред, все эти древние евреи и великие чудеса - сказки, выдумки, или толкования теми же древними пастухами явлений, которые они объяснить сами не могли. От Бога в библии ничего нет на самом деле. Там, скорее, от Дьявола.
Витька содрогнулся.
- Ты говоришь ересь. За такое знаешь, что бывает?
- Знаю. Отчисление и излечение. Или отлучение и анафема. Первое крайне неприятно, я этого не хочу. А второе мне не грозит - я не в лоне. Ну и что? Это мои мысли, мои выводы, мои ощущения. Я имею право их иметь при себе?
- Только при себе. Не вздумай ещё кому-то это говорить. Уж если ты называешься атеистом - то им и прикидывайся, это ещё терпимо. А то и до огнемётчиков недолго....
- Не дурак, знаю и так, но тебе доверяю. Особенно - если ты понять хочешь что-то.
Витька потряс головой.
- Даже и не знаю теперь, хочу или нет... Так и сатанистом стать недолго, Дьявол - он только и ждёт, когда человек ВОТ ТАК начнёт думать, как ты.
- Нету никакого дьявола, Витя, кроме как в головах людей - убеждённо сказал Юлиан. - Бог есть, а дьявола в самой природе не существует. Я это чувствую.
- Опять ересь, нам недавно отец Серафим как раз эту тему объяснял.... С этого всё и начинается...
- Ты спорить будешь или слушать? Я спорить сейчас не собираюсь - я объясняю тебе свою точку зрения. Если она тебе нужна, конечно...
- Молчу-молчу - сказал Витька, набравшись духу. - Давай дальше.
- Сатаной, дьяволом и так далее человек считает проявления хаоса и разрушения, всё, что для него нежелательно, в том числе и смерть. А это явления естественные, способствующие обновлению мира и поддержанию его роста.
- А зло? Вот когда человек злой, маньяк или убийца, вор, когда Заповеди нарушаются? - встрепенулся Витька. - Тогда как? Кто это всё людям внушает?
- Ты знаешь о такой штуке, как естественный отбор? Знаешь, не дурак. Всё дело в нём. Посмотри на природу - в ней нет зла, но есть этот самый отбор, который не позволяет всему живому становиться злым. Ошибки в генотипе - вот то самое Зло, о котором ты говоришь. Люди естественному отбору не подлежат - они научились его обходить. Ген агрессивности, ген эгоизма, многое ещё чего - всё это есть. За тысячи лет среди людей таких нарушений скопилась масса. Но и сам человек не стоит на месте - теперь мы можем начинать их исправлять, а не спихивать ответственность за поломки генома на Бога или Дьявола.
- Ну, знаешь! - Витька даже побледнел. - Клонирование запрещено, и генетика эта... Ты же говоришь, как настоящий сатанист!
- Ещё сорок лет назад запрещено ничего не было, я как-то листал старые журналы. И идеологии нынешней не было, сам знаешь. Нам внушают, что изменять человека - преступление, только Бог имеет на это право... а Бог ждёт, когда мы сами начнём это делать. Ты бы хотел быть здоровым?
- Я и так здоров - фыркнул Витька.
- А твоя врождённая дисфункция? А очки? Патология генетики - вот что это такое. Но физиология - это ерунда, когда психики касается дело - уже хуже. Знаешь, я кое-что нарыл в Интернете....
- Ты ещё и туда лазишь? - ужаснулся Витька.
- Представь себе. Факты старые, но даже с ними, с такими, чётко видна одна закономерность: чем больше повреждений в генетике у человека, тем более он управляем и внушаем.
- Чёрт! - Витька даже вспотел - ты хочешь сказать....
- Вот именно. Дьявол сегодня среди людей в рясах. Точнее - в их головах. Понял? Им выгодно, чтобы мы болели, чтобы рождались уроды и маньяки, чтобы среди людей было Зло.
- Я не могу тебе верить... но ведь ты сказал правду. Я это чувствую.
- И теперь тебе придётся с этим жить. Ты этого хотел?
- Нет... я не думал, что всё вот так... Хотя - да, подсознательно я, скорее всего, искал этого. Знаешь, столько вопросов было... и я их боялся задать. Иногда спрашивал отца Серафима, он всё объяснял, но как-то странно для меня - типа ответ есть, а всё равно всё в тумане.
- Неудивительно - усмехнулся Юлиан. - Церковь даёт ответы только в своей системе координат. Вера и Логика в ней весьма своеобразны, деформированы под неё. Этот же способ мышления десятки тысяч лет оттачивался.
- А зачем же так? Ведь должна быть какая-то цель всего этого... разрушения, что ли, в головах?
- Власть, Витя, власть. Религия и власть идут рука об руку. Одно без другого не живёт. Покорность нужна.
- Ты государственный преступник, ты знаешь об этом?
- А ты?
- И я теперь тоже. Слушай, а почему другие этого не понимают... и даже я только сейчас въехал?
- Тот же отбор за десятки тысяч лет. Только уже не естественный. Люди умудрились вывести породу людей, которые не любят думать в определённой области, точнее - привержены той самой системе координат, в которой отец Серафим и толкует.
- Но ведь я же понял...
- Ты был к этому готов, Витя. Ты просто не той породы, хотя с дисфункцией и в очках. Другими словами - ты более здоров генетически, чем остальные.
- Чушь. Этот недоказуемо!
- Только что доказано.
Они посидели молча минут пять, просто глядя на несущую мимо них свои воды реку.
- Юлиан, тебе не кажется, что мы слишком умные для своего возраста?
- Кажется. А что ты с этим поделаешь? Какие есть.
- Ты после школы куда собираешься?
- На биолога. А ты?
- Ещё утром сегодня думал в священники идти.
- А сейчас?
- В политику пробиваться буду. Через огнемётчика.
- Ну и планы у тебя, индеец!
- Надо менять всё в мире. Теперь я знаю, как победить Дьявола...
... Тихонько зажужжал сервомеханизм двери карцера, и Юлиан открыл глаза, вынырнув из своих воспоминаний. Интересно, кто это и зачем? Опять бить будут?
Но это был священник, отец Иоанн.
- Сыне, пришёл я спасти душу твою.
- От чего, отче?
- Ты же пред Господом предстанешь нераскаявшийся, неокрещённый, Диаволу принадлежащий. Покайся, исповедуйся, прими веру истинную...
- Отец Иоанн, знаете же, что скажу. И бросьте дурака валять - вам имена врагов государевых нужны, а не моё спасение.
- Опять упорствуешь. Облегчи участь свою! Грех на тебе в смерти новопредставленного раба Божия Сергия...
- Я его пальцем не трогал, и вы это знаете.
- Если бы ты щеку левую подставил, как учит Господь наш, Иисус, был бы жив человек. Отсутствие смирения твоего и погубило человека.
Юлиан улыбнулся разбитыми губами. В нем всё больше росло ощущение, что он последние два дня общается с автоматами, биороботами, способными или издеваться, или увещевать. Это был самый нижний ярус той преисподней, в которую его привели его же способности. И его убеждения. Его могли отправить в топку хоть сейчас - но напоследок хотели вытянуть имена всех, кто мыслил вразрез с устоями идеологии этого подвала. Давили по нарастающей, тихонько увеличивая нажим, ожидая, когда он сломается. Сыворотка правды на нём не работала, реакция оказалась парадоксальной - только это обстоятельство и сохраняло ему сейчас жизнь, иначе всё было бы кончено за три часа. И теперь применялись старые, дедовские методы. Каждые полсмены - побои, после них - добрый священник. Раз от раза били сильнее, а священник увещевал всё дольше. Сейчас, по подсчётам Юлиана, отец Иоанн должен был проговорить с ним не меньше часа. Но этот сеанс прервался, почти не успев начаться.
Дверь опять открылась, и в камеру вошёл один из адъютантов. Прошептав что-то на ухо отцу Иоанну, после чего тот мгновенно испарился, адъютант сухо обратился к Юлиану:
- Вас просит пройти к себе новый глава комплекса, его превосходительство товарищ генерал-лейтенант Сухоруков. Будьте любезны следовать за мной немедленно.
Что немного рассмешило и озадачило Юлиана в коридорах нижнего яруса, так это выражение лиц огнемётчиков и их странная суетливость. Завидев конвоируемого приговорённого "ботаника", они явно пугались и старались побыстрее убраться в сторону. Что-то явно произошло за эти два дня, и не только в подземелье - а и в верхнем мире тоже. Впрочем, это были пока лишь догадки, почти ничем не обоснованные и неподтвержденные. Что произошло и произошло ли что-нибудь в действительности, Юлиан мог узнать, лишь встретившись с этим Сухоруковым, про которого ничего до этого не слышал, и чин которого был удивительно низок для подобной должности.
Но в том, что перемены, и немалые, случились, Юлиан был уверен почти наверняка.
Глава 3
Через месяц полёта отец Захарий начал, наконец-то, говорить нормальным русским языком, втянувшись в сугубо мирской корабельный быт. Юлиан, да и все остальные, вздохнули с облегчением. Правда, посланник церкви не переставал креститься по каждому случаю и каждые полчаса всё ещё бормотал свои молитвы, но в нём начало появляться естественное человеческое поведение. Больше всего он сдружился почему-то с Джоном, хотя тот и был ярым протестантом. С Юлианом отношения у святого отца оставались слегка натянутыми, но похоже, что лёд начинал таять.
- Вот смотрю я и думаю - сказал отец Захарий, ни к кому конкретно не обращаясь и глядя в иллюминатор - ведь насколько мал человек для такого пространства! Бездна! А Бог для него всё это создал - неужели? Любит Он нас, если так и есть!
- Да, я тоже так считаю - отозвался с тренажёра Джон. Остальные промолчали, уже изрядно утомлённые за время полёта этими божественными аханьями.
- Молчите? - чуть обиженно сказал Захарий, поворачиваясь лицом к экипажу. - Надоел я вам, поди? Сам понимаю - одно и тоже каждый день говорю... да ведь воспитание у меня такое. С детства. Не могу я иначе.
Это была необычная речь в устах священника, привыкшего всегда давить окружающих авторитетом бога и своей правильностью. Все шестеро его спутников переглянулись удивлённо.
- С людьми чтобы общаться, нужно спуститься к ним и на их языке говорить - продолжил Захарий свою мысль. - Все вы тут почти безбожники, учёные да технари-вояки... но хорошие вы люди, вот что. И я с вами в этих одёжах бесовских - он потрепал рукав своего комбинезона - аки птах, по воздусям летаю. А ведь к рясе привык, так привык... - добавил он сокрушённо. - Но такой уж крест у меня, грешного. Должен я с вами добраться до места, сделать своё дело и вернуться с вами же, дабы никто не пострадал и имя господне и Евангелие на марс этот доставить. А для того не должно промеж нас никакого недовольства быть, летим покуда, а я чувствую - устали вы уже от меня такого. Вот я и решил - давайте я вам досаждать не буду, и молиться буду потихоньку. Но и вы уж на меня как на простого человека смотрите, не чурайтесь.
- Ну, попробуем, раз такое дело - отозвалась Люба. - Только сложно вам будет так сразу переключиться, наверное?
- Постараюсь справиться - уже с улыбкой ответил Захарий. - А вы меня тогда уж мирским именем зовите - Алексеем.
- Тут уж нам попотеть придётся, переключаясь! - рассмеялся Павел Иваныч, бортинженер. - Да ничего, привыкнем.
- Только на сеансах связи, чур, как мне по чину положено...
- Какие вопросы, Алексей Петрович!
- Эх, кабы эту экспедицию на два года раньше отправили! - вздохнул Алексей-Захарий с лёгкой грустью. Юлиан вздрогнул, представив себе, что тогда творилось бы на борту.
- Какой фильм смотреть сегодня будем, товарищи? - спросил Макграйв. Этот профессор-весельчак по праву считался душой экипажа, и Юлиан не представлял, как все они смогли бы не помереть от скуки в хотя и просторном, но всё же ограниченном пространстве корабля за этот месяц. А ведь впереди было ещё почти полгода такого существования! Техника на "Луче" была совершенна, все запрограммированные эксперименты шли сами собой - кроме экспериментов Юлиана, невозможных без него, ведь в них он и сам был частью эксперимента. Один раз, ещё в самом начале полёта, Джон и Люба выбирались в открытый космос, всего на полчаса - подтолкнули заевшую крышку телескопа. Вообще-то с самой работой прекрасно справился робот, люди лишь подстраховывали его. И впереди не намечалось никакого дела для большинства членов команды. Крутили тренажёры, вели беседы, связывались с Землёй, играли в шахматы, а главным развлечением были просмотры фильмов с их последующим обсуждением.
- Давай "День триффидов", Дэн! - предложил Юлиан.
- Старый или новый? - спросил Дэннис Макграйв, набирая запрос на клавиатуре.
- Новый, новый! - одновременно прозвучало несколько голосов. Старый фильм никто не потребовал, и сегодня обошлось без обычных для таких случаев голосований, прений и бросания жребия.
- Принято единогласно? - переспросил профессор. По-русски он говорил совершенно правильно, хотя и с довольно сильным акцентом. Этого нельзя было сказать о его земляке, Джоне Палкине - у того всё было наоборот: акцента не было никакого, но вот правильным и понятным у него получалось одно предложение из пяти. Осознавая свою неуклюжесть в русском, он предпочитал побольше помалкивать, слушать, а говорил штампами, которые мог выдать без ошибок. Поэтому Юлиану он временами напоминал разумного попугая, впрочем, как и остальным - за исключением отца Захария.
Оказалось, что новый "День триффидов" никто ещё не смотрел, хотя картина вышла в прокат ещё за три месяца до старта и реклама была сумасшедшая, под стать бюджету. Это совместное творение Ленфильма и умирающей "Коламбия пикчерз" называли и "шедевром кино двадцать первого века", "лебединой песней Голливуда", "факелом американской культуры, переходящим в русские руки" и там было что посмотреть - от трёхмерных спецэффектов, до тончайшей игры звёздного дуэта Василькова и Паулы Ренделл.
- Ну, все пристегнулись? - спросил Дэннис.
Во время просмотра, чтобы не носиться по кают-компании от любого случайного движения, команда пристёгивалась к противоположной экрану стене.
- Готово! - ответила Люба, щёлкая пряжкой.
- Тогда поехали! Запускаю!
Фильм действительно был отменным. Стиль Грегори в этот раз напоминал одновременно и Тарковского, и Спилберга - глубочайшая философия с внезапно возникающим пронзительным чувством безвозвратной потери всего. Юлиан несколько раз смахивал набегающие бог весть откуда слёзы, да и остальные не могли удержаться. Люба даже всхлипывала, смущаясь при этом проявления своих чувств. И это было прекрасно.
- Мне кажется, комментарии излишни. - Сказал Макграйв, пряча в бороде усмешку, когда с экрана пропали последние титры.
- А я восхищён! - по-детски непосредственно отозвался Павел Иванович, его глаза счастливо сверкали. - Это надо же - на таком примитивном сюжетике такую махину создать! А? Кто бы мог подумать! Ведь эта тема сто раз обыгрывалась!
- А вот и не надо, дорогой наш Бэ И! - возразил Юлиан. - Эту повесть крайне редко экранизировали!
- Да я не про повесть или что там у этого Уиндема было! Я про общий смысл - конец света, все померли, несколько человек осталось... Эта тема избита, как... как...
- Как эта тема. - вставила Люба, и все рассмеялись.
- Я бы не смеялся над ЭТОЙ темой - сказал Захарий-Алексей. - Конец света - он и есть конец света. Не дай Бог, конечно, но.... Уж больно люди любят такие страсти, вы не находите?
- Тем не менее, я находить подтверждение картинка в жизне - решился рискнуть Джон. Посмотрев на лица товарищей, он понял, что его не поняли, смутился и попытался сказать иначе:
- Режжисёр сделать хороший удобрение.
- Джон, ради бога, скажите по-английски - попросил его Павел Иванович.
Джон густо покраснел, как всегда с ним бывало в таких случаях, и выдал длинную тираду, смысл которой сводился к тому, что более жизнеутверждающего и доброго фильма он ещё никогда не видел, и ещё он берёт обязательства до конца полёта довести свой русский до уровня английского. С ним все согласились по первой части заявления, относительно второй - скептически, но корректно промолчали.
- Да, Грегори сам себя превзошёл на этот раз - удовлетворённо признал Макграйв. - Действительно, Жизнь непобедима, а разумная - особенно! Если она, конечно, в руках разумных людей оказывается - добавил он, глянув с хитрым прищуром на Алексея.
- Уж не скажите, уважаемый почти коллега! - тут же отозвался тот. - Я вам, как астроном, скажу: с проблемами планетарного порядка человек может совладать, и то лишь до определённого уровня, вроде этого. А уж если сверхновая? Тогда - всё, падёт огонь с неба, и исчезнет и сам человек, и планета! Вот вы, специалист по Марсу, можете сказать - жил ли на нём когда-то человек?
- Очень даже может быть, что и жил - ответил Макграйв, потирая руки от удовольствия предстоящей полемики.
- Ну и где же он теперь? Нет его! А ведь тоже, наверное, говорил в гордыне своей: всё превозмогу, всё в моих руках! Атмосферу - и ту спасти не смог, если и жил когда-то. И в фильме этом, посмотрите: сорняк ядовитый бегать научился благодаря генетикам - тут отец Захарий метнул неодобрительный взгляд на Юлиана - и почти конец света. Ведь может такое быть на самом деле, а? - спросил он биолога, поворачиваясь к нему лицом.
- Что именно? - уточнил Юлиан. - Ходячее растение или конец света из-за него?
- Конец света из-за изобретений всяческих, в гордыне сделанных!
- Конечно, может - спокойно ответил Юлиан. - Только не из-за учёных, а из-за тех, кто распоряжается их трудом. Конец света, как вы, Алексей, справедливо заметили, и по естественным причинам может произойти, без всяких усилий к тому человека. Но вот если науки не будет - то ведь и шансов у людей не останется, как у динозавров!
- И всё-таки наука - зло, я так считаю - не унимался Захарий-Алексей.
- Да будет вам! - чуть не взорвался Юлиан. - Думаете, учёные - самоубийцы? Политика - вот зло настоящее, и пока она существует, будет и эта тема обыгрываться: как мир ловчее к концу привести во страх врагам!
Алексей замолчал в бороду. Историю Юлиана он знал прекрасно, и эта история сейчас была не на его, религиозной, чаше весов. Да и Реформа, лишившая церковь ещё недавно столь абсолютного влияния на политику всей страны, заставляла теперь по другому относиться и к науке, и к Писанию - что было довольно трудно для отца Захария, два десятка лет смотревшего совсем на другие ориентиры.
- Ладно, давайте не будем на эту тему спорить - предложил ему Юлиан. - Мы с вами всё равно каждый при своём мнении останемся, и вы это прекрасно знаете.
- Согласен - ответил Алексей. - Но всё-таки наука может приносить людям несчастье, даже без политиков. Вот, Чернобыль, к примеру, и Гавана - чем не пример? Не из-за политиков же там реакторы взорвались!
- Тут и я соглашусь - сказал Юлиан. - Только не по части науки, а по части головотяпства, которого и там, и там было через край. Это, знаете ли, человеческий фактор называется - и состоит в том, что ответственные люди рекомендаций учёных не слушают и лекции в студенчестве пропускают.
- Да вы сейчас подерётесь! - воскликнула Люба. - Будет вам! Лучше вот что мне скажите: такой человек, как Коукер, по-вашему, может в природе существовать?
- Может - с уверенностью ответил Алексей. - Я таких встречал.
- А вот мне он показался недостоверным - сказал Павел Иванович. - Искренность его не вызывает сомнений ни в одной сцене, снимаю шляпу перед Лесли, так сыграть... Но когда жизнь заставляет человека так резко менять убеждения и сам образ действий, прямо на противоположные - ну разве может человек остаться искренним настолько же? Это же его ломает, если хотите! Значит, Коукер или подлец - вот эти могут под любой строй мгновенно подстроиться, или сыграно неправильно.
- Да, тут немного есть сермяга - поддержал его Джон. На этот раз его поняли все, кроме Макграйва.
- Что есть? - спросил он его по-английски. Джон, опять покраснев, ответил почему-то по-русски:
- Сермяга. Это такие истина просто.
- Джон! - расхохотался Павел Иванович - Не сермяга! Сермяжная правда! А что такое сермяга, я и сам не знаю!
- Простите? - обратился уже к нему Дэннис. - Серомьяжнайя правда?
- Это идиома, Дэннис - пояснила Люба. - Переносное выражение, означающее что-то простое в понимании, незатейливое, понять которое может и крестьянин. Истина от сохи.
- Соха - это плуг. - Пояснил теперь Джон.
Глава 4
Перед дверью, из которой его два дня назад вытаскивали огнемётчики-опричники, адъютант приказал Юлиану подождать, а сам прошмыгнул внутрь. Через пять секунд он вышел.
- Юлиан Семёнович, его превосходительство товарищ генерал-лейтенант просят вас пройти в кабинет.
- В какой кабинет? - не совсем понял Юлиан.
- Сюда - адъютант показал рукой на ту дверь, из которой только что появился. Чопорный и безликий, как все адъютанты.
"Когда человек входит в кабинет, его как бы нет" - подумалось Юлиану, пока он перешагивал порог. Дверь за ним мягко прикрылась.
Возле картины, изображающей в полный рост живописную группу из Великих Отцов России - Александра Невского, Ивана Грозного и Иосифа Сталина, спиной к нему стоял человек среднего роста и, кажется, курил трубку. Один рукав форменного кителя был пуст и заправлен в карман. Удивление Юлиана возросло - кроме чрезвычайно малого чина для этого поста новоназначенный был к тому же инвалидом, что вообще не лезло ни в какие рамки. Или он просто ранен в руку и держит её впереди на перевязи?
Человек спокойно обернулся - никакой перевязи, действительно однорукий! - и так же спокойно, с ленцой сказал:
- Ну что, допрыгался, ботаник-романтик?
- Витя? - ошарашено сказал Юлиан.
- Признал, чёрт! - рассмеялся Витька. - Ну, что бы ты без меня делал?
Наклонившись к интеркому, он произнёс сухим голосом:
- Адъютант Петров, пройдите ко мне - и тут же сделал знак Юлиану рукой с зажатой в ней трубкой: молчи пока.
Юлиан шагнул в сторону, пропуская безликого адъютанта Петрова. Тот прошёл к Сухорукову и встал навытяжку, пожирая преданными глазами начальство.
- Петров, возьми в приёмной бумагу и ручку, там же напиши по форме прошение государю нашему о твоей отставке. Немедленно. Потом в канцелярию, оформись и чтобы через час духу твоего тут не было! Понятно?
- Никак нет, ваше превосходительство. За что?
- Тогда тем более - раз непонятно. Я же сказал - прослушку и видеозапись в моём кабинете отключить ПОЛНОСТЬЮ. Ты кому два канала оставил, собака? - почти ласково произнёс Витька, но от этого, казалось бы, мягкого тона, мурашки побежали по коже.
- Ваше превосходительство, инструкция... положено.... В целях безопасности....
- Я тебе сейчас покажу безопасность, пёс! - прошипел Сухоруков, сунув трубку в карман, схватив бедного Петрова за грудки и притянув его к себе. - В глаза смотреть! Кому телегу грузишь? В топку!
- Ваше превосххх.... - захрипел от страха адъютант. - Не губите Христа ради... Парамонову... зам Михайлова по АХЧ...
- Вот он кто... - удовлетворённо хмыкнул Витька, выпуская побледневшего Петрова. - Марш отставку оформлять!
- Как ты его... - сказал Юлиан, когда за адъютантом закрылась дверь. - Аж меня до костей пробрало, со стороны глядя.
- Спецподготовка, что же ты хочешь.
- Руку-то... где?
- Там, где надо. Главкома спас три года назад... гранату перехватил. Тогда из строевой опричнины и выбыл, перевели на командные штабные должности. Спец я теперь по науке.
- Значит, Михайлова заменишь и его дело продолжишь? А знаешь, чем он занимался относительно меня?
- Не дурак, знаю. Ты садись, боец науки, говорить будем.
- Да я уже сидел тут недавно - усмехнулся Юлиан - с твоим предшественником.
- Теперь со мной посидишь немного. Я тебе положение дел опишу слегка - ты же не знаешь ничего...
Со слов Витьки получалось, что в стране произошёл тихий переворот. Несколько самых главных лиц погибли в авиакатастрофе, кто-то внезапно ушёл в отставку, кто-то ввёл в своё окружение незаметных никому заместителей. Император номинально оставался у власти, но со вчерашнего дня власти у него уже не было и на копейку. Внезапно оказалось, что весь престарелый институт правительства оказался во власти армии и госбезопасности - которые теперь играли совсем в другие игры. Молодые генерал-лейтенанты вроде Витьки - вот кто теперь рулил ситуацию.
- Да, индеец, получилось у тебя всё-таки... - восхищённо сказал Юлиан. - И что дальше будет? Власть вы взяли, даже без сотрясения воздуха. Дальше-то что?
- Дальше начнём Реформу. О необходимости смены курса, Обновлении и Оздоровлении России император объявит уже через три дня. За это время нужно Синод обработать. Там тоже старичьё сидит, они сейчас головами крутят, понять не могут, что творится и куда ветер подует. Всё вроде бы под ними было, и вдруг...
Витька затянулся трубкой. Юлиан смотрел на него и не мог поверить: неужели всё, что он слышит - правда?
- А как так получилось-то? - спросил он друга. - Мы с тобой сколько... шесть... нет, семь лет не виделись. И система только укреплялась всё это время. И вдруг - раз, и...
- Не вдруг. Под неё умные люди, вроде тебя, но поумнее, уже лет двенадцать копали. Тихонечко...
- Как ты - утвердительно сказал Юлиан.
Виктор кивнул головой.
- Примерно. Но это было и закономерно. Всякая система подчиняется определённым законам, имеет свою цикличность, автоколебания. Если они происходят спонтанно - дело кончается бунтом, резнёй, расстрелами, террором или власти, или победившей стороны. Практически всегда. В нашем случае нам повезло. Этот момент, который наступил сейчас, был предсказан ещё тридцать лет назад, теоретическая подготовка к нему началась двадцать лет назад... в общем, всё оказалось под контролем, и главное - вовремя. Мы, если можно так сказать, победили Хаос...
- В общем, ты победил Дьявола, как и мечтал.
- Не я один. Больше всего меня радует, что я успел вовремя сюда.
- Да уж, точно вовремя - улыбнулся Юлиан. - Ещё бы три дня - и в топку.
- Кстати, если бы ты не завалил Михайлова, всё равно был бы в топке. Через месяц. Я видел твои документы.
- Потому, что не хотел сотрудничать?
- Это ерунда. Во-первых, они не смогли тебя расшифровать - твой геном ничем не отличается от среднестатистического по большинству параметров. Мозговая активность, состав крови, нервная система - всё в пределах обычного. Им не нужно было твоё согласие - им нужны были твои способности, которые оказались для них недосягаемы. Но и это ещё не всё. Твой настоящий приговор прибыл вчера.
- Ты о чём? Им не нужны приговоры, тем более здесь.
- Вчера приземлилась капсула с Марса с образцами грунта и льда.
- А я тут при чём? Вообще не моя область.
- Ты знаешь, почему католическая церковь препятствовала Шамполионовской поездке в Египет?
- Почему?
- Потому, что история Египта благодаря точному понимаю этим французом иероглифов могла оказаться старше истории мира по библии. А это бомба под краеугольный камень. Шамполиона тогда, кстати, и устранить хотели - но не решились.
- Погоди, погоди, в огороде бузина, а на полюсе имение... Что-то я ничего не понимаю.
- Будь добр, налей кофе себе и мне. А пока льёшь, попробуй сам продумать, что к чему.
- Нет, не догоняю всё-таки - признался Юлиан, ставя чашки на стол. - Да и состояние у меня сейчас - только ребусы разгадывать. Спать-то мне не давали, как ты можешь догадаться.
- Извини тогда. В общем, одному ведомству интересно, есть ли жизнь на Марсе. И если в образцах что-то есть марсианское - хотя бы вирус вшивый, но марсианский, они намерены его обнаружить... и исследовать. Именно ты и был главной надеждой этого ведомства.
- Я бы этим занялся! - улыбнулся биолог. - Уж я бы у этого вируса столько расспросил бы...
- Вот именно. И скажи - ты смог бы по одной клетке воссоздать историю эволюции для планеты?
- С вероятной точностью до семидесяти пяти процентов. Знаешь, сколько инфы жизнь содержит, сколько рассказывает, если умеешь её слышать!
- Вот. Вот это и есть твой приговор, чудик. Приговор железный, даже титановый. Не понимаешь?
- Нет, ни черта не понимаю. Говори по человечески, я устал и спать хочу.
- Другое ведомство - а именно Синод! - не заинтересовано в обнаружении марсианской жизни. И уж тем более - в расшифровке марсианской эволюции и выводам о том, что там тоже были люди.
- А они там были?
- Скорее всего, да. Но чтобы это выяснить сейчас, ты должен найти и расспросить ту инфузорию, которая, возможно, сидит сейчас в капсуле, приземлившейся вчера.
- Опять извини, поясни мне, болезному. Почему Синод заинтересован с обратным знаком? Ему марсианские проблемы не по барабану?
- Юлиан, раньше ты был умнее, гораздо. Или, уткнувшись в пробирки, ты свою философию забыл? Смотри сам. По библии человек сотворён на Земле, и больше нигде. И жизнь тоже на Земле сотворена, а про Марс ничего не говорится. То, что до сих пор жизнь в Солнечной системе не обнаружена, подтверждает библию. Синод даже монастырь специальный содержит - монастырь-обсерваторию. Как раз для подтверждения того, что жизни нигде, кроме как у нас, нет, нет и летающих тарелок, и вся Вселенная - пустыня, которую господь в благости своей создал для того, чтобы человек понял величие божие...
- Слышал я про обсерваторию эту монастырскую, да значения не придал.
- А зря. Ботаник ты и есть ботаник. Видишь, как всё в природе взаимосвязано?
- Манал я такую природу - Юлиан зевнул. - Теперь-то что со мной делать будешь? На свободу выпустишь?
- Шиш тебе, мальчик. Тут посидишь ещё полгода. До завтра от меня - ни на шаг, спать в этом кабинете будешь.
- Это ещё почему?
- Пока вся охрана не сменится, половина администрации и кое-кто из учёных. Процесс уже пошёл, если ты заметил.
- Оперативно работаете, реформаторы.
- Закон жизни. Черепаха - лёгкая добыча.
- Ну, а потом?
- Во-первых, наверху ты окажешься не раньше, чем я буду уверен в твоей достаточной там безопасности. Для этого необходимо, чтобы кое-где кое-кому новые приоритеты внушили и привили как следует, во-вторых - с марсианским грунтом должно быть покончено. Вирус или что там - найден, допрошен, выводы сделаны окончательные и полностью подтверждённые. Тогда можно считать, что ты в безопасности на девяносто процентов. А пока этот вопрос спорный - ты под ударом.
- Когда доставят-то?
- Через неделю привезут. Как раз тебе передышка: отоспаться, отмыться, залечить раны боевые, да и мне, глядишь, что присоветуешь по местному хозяйству.
- У тебя в кабинете и душ есть?
- А ты не знал? Тут же целые апартаменты. Вот за этой дверью в шкафу. Пойдём, покажу.
Юлиан присвистнул, оказавшись в жилой части генеральских покоев.
- Да, жить можно. Кстати, знаешь, я ведь чуть сам себе не изменил. Смалодушничал.
- А именно?
- Когда в карцере сидел. Понял что мне всё, крышка. Ну и хотел напоследок этим опричникам устроить весёлую жизнь... Я же с клетками могу договариваться бесконтактно...
![Марс [Степанов]](/img/s/stepanow_a_f/155/mars.jpg)