Эпичность его натуры складывалась из двух вещей: жажды и боли.
Жажды, как силы, проламывающей препятствия; и боли, как некого сверхбудильника, не позволяющего осесть в довольстве и покое, переваривая недавно съеденное и извергая недавно переваренное - отвратительная перспектива. Ещё была надежда. Но эта птица редко посещала сады его сердца. Недоставало в них корма для подобных райских птиц: радости недоставало.
Но он знал, что радость придёт, вернее, грядёт . И неважно, что для этого нужно свернуть горы. Ибо не было во Вселенной вещей, неподвластных этой таинственной Силе.
Он выглянул в окно. Тьма начиналась прямо за стеклом и слегка колыхалась от его пристального взгляда. Он медлил. Но, в конце концов, Вселенная не ждёт. Вышел в прихожую, облачился и покинул навсегда уютный уголок комфорта и безопасности, в котором его уверенности в будущем ничто не грозило... поскольку само будущее было не в силах прорваться сквозь непробиваемый бетон умиротворённости и вывернуть наизнанку замшелые истины этого замкнутого мирка. Нужно было сделать шаг наружу, во тьму мира, в пену событий. И шаг этот был, наконец, сделан.
* * *
Ослепительный шар над головой едва ли выносим с непривычки. Его ноги как спички; паутина привычки; и безжалостный тигель в груди. Он был растерян и изнурён. Кто бы мог подумать, что это так непросто - просто идти. Бессмысленный взгляд прохожего - ветер в лицо, грохот проходящей электрички. Куда, куда? Указующий перст, уверенный голос: Билетная касса в конце платформы... Эй, дружок, с тобой всё в порядке? - Да-да, спасибо. Я слишком долго стучался к себе . Изумлённый взгляд. Поскорее отсюда, пока он не разбомбил моё хрупкое понимание градом вопросов, на которые не найти ответов; до десакрализации ох как далеко.
Уют - что это такое? Воспоминание о том далёком состоянии, когда вселенная была для нас не просто домом, но частью нашего существа; органом, который впоследствии атрофировался, отвалился и стал жить своей собственной жизнью? Это древнее, громадное, забытое ощущение, суррогатом которого стал убогий, непрочный комфорт. (Кто-то скажет, что это синонимы; но тогда бы они назывались одним словом!). Он расслабился, стук колёс создавал нужную динамику, не нарушая тишины, но лишь структурируя её.
Где ты, Сейчас? Ты всегда здесь и всегда неуловимо. О тебя, как о бетонный постамент, разбиваются все наши жалкие поиски и заключения. Тебя невозможно определить, как невозможно обогнать собственный взгляд, как невозможно увидеть себя со спины - два призрака, прошлое и будущее, отставший и обогнавший. Он понял это ещё в самом начале пути: к тому, что за спиной - не вернуться; того, что впереди взгляда - не достичь; а того, что здесь и сейчас - не поймать в силки разума. Результатом этого понимания стало тотальное разочарование в инструменте и начало поиска состояния, не нуждающегося ни в каких инструментах. Он видел много больше и дальше того, что мог вместить. И посему, процесс опустошения закромов стал самым частым процессом, совершаемым регулярно.
- ...Говорю, твоя остановка! Ты же вроде в А. собирался выходить?
- Я? В А.?
- Тогда доплачивай, если дальше ехать. Ты меня вообще слышишь?
- Да-да, я выхожу .
Он едва успел выскочить в закрывающиеся двери. Потоптался на платформе и вспомнил, что второпях забыл на верхней полке вагона рюкзак с деньгами и документами. Жизнь по шляпку вколотила его в бревно обыденности.
* * *
На платформе даже не было билетной кассы, откуда можно было позвонить на конечную станцию и попросить о рюкзаке с вещами.
Ну-да, конечно. Они твои вещички уже поделили. Сейчас паспорта на чёрном рынке знаешь сколько стоят?
Он ничего не знал, ибо лишь вчера вышел из своей конуры здравого смысла и, жмурясь, пытался разглядеть в ослепительной реальности свою маленькую тропинку.
Этот человек подошёл к нему, когда он сидел на краю платформы, болтая ногами и погрузив взгляд в пространство цветущих лугов и голубизну неба и впивая аромат трав и цветов, густой напиток ежесекундности.
Назвался Семёном, поинтересовался ситуацией и выдал резюме:
- Судя по тому, сколь мало это тебя волнует, мы поладим.
Он радостно и изумлённо воззрился на Семёна и улыбнулся:
- Семён, говоришь?
- Для тебя можно просто... Сэм.
И они действительно поладили. По крайней мере, на ближайшие сутки.
- Мы тут рядом, вон за тем леском. Дауншифтим. Я иван-чай собирал, тебя увидел.
- Мы?
- С Алёной.
- А зачем иван-чай?
- Ферментируем, сушим и продаём. В городе многие переходят на него. Платят хорошо.
Деньги. Деньги. Но Реальность не исчезала: Она, подрагивая и переливаясь, обволакивала его, и Сэм-Семён, вероятно, чувствовал Её отголоски, ибо смотрел на него внимательно и изучающе:
- Мы вообще-то мало с кем общаемся, но ты... если хочешь... - Сэм настороженно, с тревогой ожидал ответа на свой недозаданный вопрос.
- С вами? Почему бы и нет?
- Ну-да, куда тебе без паспорта и таньга?... Пить хочешь?
Не ожидая ответа, Сэм достал из рюкзака бутылку, отхлебнул сам и протянул ему.
- Иван-чай на меду... Ну и плюс некоторые ноу-хау.
- Реально!
- Что?
- Говорю, отличная штука. Никогда такого не пробовал.
- Конечно. Ты третий, кто это пробовал. Мы уже лет десять её пьём.
- Десять? А сколько же вам самим?
Сэм пожал плечами:
- Сколько из них наши, а сколько наших в них не вошли?
- Тэй-дэ-дэ! Эх! - он встал, потянулся, диким взором окинул равнину, поднял голову к небу, засмеялся и рухнул на асфальт, потеряв осознание себя. Вокруг, на сколько хватало взгляда, простиралась твёрдая золотая субстанция. Это было последнее, что он помнил.
*
- ...слушай, Алён, я-то откуда знал?
- Да нет, ничего, бывает. Не каждый день встретишь чудика, который не ел три дня. По крайней мере, теперь мы знаем, как оно действует натощак... Проснулся? Ты как?
Он разомкнул веки, прислушался к ощущениям: тело казалось пустым воздушным шариком, дунь ветер - улетит; во рту стоял сладковатый привкус... жёлтого цвета. Как привкус мог иметь цвет, было непостижимо, но факт остаётся фактом. Он слабо пошевелился:
- Значит, всё же ледниковый период?
- Новый ледниковый период.
- А все они говорят о потеплении.
- Они не знают. - Сэм усмехнулся. - Ты мастер нежданных вывертов. Неизвестно, какую бучу ты учинишь в следующий момент.
- Ничего, мы поладим.
Сэм улыбнулся, протянул миску:
- Поешь. Только немного, а то снова... Впрочем, я теперь уже и не знаю. Ладно, пока!
Встал и вышел, а Кодрак с наслаждением присосался к жидкому чечевичному супу.
Пространство опустело, и предметы обрели формы.
*
К вечеру он проснулся, вышел во двор, присел возле Алёны, перетиравшей ладонями побеги иван-чая:
- Работаешь?
- Угу... - она скользнула взглядом по худой фигуре. - Там в сарае рюкзаки висят, выбери себе какой понравится.
- Да, в наше время без рюкзака никуда.
Сходил в сарай, вернулся, неся в руках оранжевый ранец с красными вставками. Алёна улыбнулась:
- Я с ним ещё в школу ходила. Ты уверен?
- Угу. Буду с ним в школу ходить.
И пошёл, не дожидаясь ответа.
Загребая сладкий воздух горстями, они шли через древесный организм. Кордак остановился перед огромным клёном, задрал голову.
- Что? - Алёна подошла, стала у него за спиной.
- Мощный хозяин.
- Хозяин..?
- У каждой части природного организма есть хозяин. В лесу это, как правило, большое дерево. Собирает сознание окружения и... Ладно, извини. Не устала?
- Да, я, наверное, пойду. Нужно ещё кое-что по дому сделать. Тебя когда ждать?
Он пожал плечами, виновато улыбнулся.
- Ну, не заблудись.
И он остался один.
Солнце опускалось в тучи над горизонтом, поле звенело от комаров и мошки. Кодрак сел в цветы, не обращая внимания на нестерпимые укусы комаров, закрыл глаза.
Могучая, властная тишина объяла мир и понесла его прямо к его предназначению; Сила вошла, как всегда, плотно и неумолимо, словно в свою извечную обитель. Её поршень поднимался откуда-то из-под ног, достигал пространства над головой и мощно обрушивался снова под ноги, в основание бескрайней всеобщей скалы, простиравшейся неизвестно до каких пределов. Сегодня вся враждебная свора молчала; вероятно, выжидая удобного случая, чтобы напасть неожиданно и принести наибольший вред.
Кодрак не помнил, сколько вот так сидел: может, полчаса, может, три. Колени затекли. Поднявшись и растерев одеревеневшее тело, он вернулся в дом. Застав их посреди разговора:
- ...самая главная глупость, которую я мог бы сделать, ещё впереди.
- Сэм, всегда есть возможность сделать ещё большую глупость.
- Но что может быть глупее того, чтобы, к примеру, сыграть в ящик?
- Этого у нас никто не отнимет...
- К сожалению.
Кодрак вошёл, поздоровался, лёг на кровать и непостижимым, кошмарным образом провалился в атмосферу семейного уюта. Его обволакивало облако силы и покоя. Что это, настоящий семейный очаг?
- Кодрак, не ложись, пожалуйста, на кровать в обуви.
Он опешил, спешно встал, разулся и остался стоять посреди комнаты. Как так? Он ведь никогда не ложился в кровать обутым, даже и помыслить такого не мог, а тут... Странное древнее воспоминание, вильнув хвостом, исчезло в пучине памяти.
Вероятно, вид у него был столь растерянный, что оба они оторвались от своих дел - стирка и готовка риса - и воззрились на него.
Алёна прыснула:
- Кор, ты похож на филина, ей-богу.
- Рис готов, - Сэм взял его за плечи, подтолкнул к столу. - Расслабься, мы не шинкуем прохожих путников и не развешиваем их вяленые тушки в кладовке... хотя, никогда не поздно начать.
Рис с овощами. И медленное, тягучее возвращение отпрянувшего и едва не исчезнувшего чувства уюта.
Но что это было за воспоминание?
*
- Кор, ты уверен?
- Не уверен. Но я пойду. Привет Алёне.
- Сам бы и передал.
- Я не могу. Я... Не проси меня оформлять всё в ментальных терминах; они для меня как яд.
- Ладно, пока.
- Пока.
Кодрак пошёл, спиной ощущая сэмов взгляд, пока деревья не скрыли его фигуру ото всех любопытных или любящих взглядов. Он шёл часа два или три. Потом присел под дерево. Потом лёг лицом во мхи, лесные травы. Сначала он просто плакал. Потом зарыдал. Осина тихо трепетала над ним, затем уронила на его спину два зелёных листка; на эту спину, вынесшую так много. Почему он почти с самого рождения чувствовал боль? И его ли собственная боль билась в этой груди, исчерченной рёбрами, как решётками очередной тюрьмы? Возможно, это была боль всей Земли. Но тогда... как быть? И возможно, тюрьмой была не эта конкретная грудная клетка, а вся Земля. Пока ещё.
Кодрак вспомнил фразу Алёны: Хочешь быть счастливым - будь им . Здесь содержалось как минимум две лжи. А его тело ощущало ложь как удары палкой; как железную дверь с тяжёлым засовом; как смерть. Хотеть быть счастливым... Боже мой! Если бы всё было так просто. Жажда, сжигающая его существо, не выражалась в категориях желаний, мыслей, чувств. Это был конкретный и в то же время непостижимый огонь. Физический. И лишь тело - и это было удивительнее всего, - именно тело понимало эту жажду и принимало её. Но в последние три года тело стало невероятно чувствительным: небольшая ссора могла привести к недомоганию; да что там ссора - достаточно было ему пройти мимо человека, обуреваемого вожделением, и он готов был кричать от боли, хотя нигде не болело. И в то же время болело везде, не только внутри его тела, но внутри Тела.
В небе прогудел самолёт. Где-то высоко, в верхушках осин пискнул дрозд. Лес понимал Кодрака, он любил это маленькое бескрылое двуногое, о, настолько бескрылое... Лес никогда не предаст нас, как мы предали его. И вся Земля, она никогда не предаст нас, как мы предали её.
Шум самолёта затих. Предвечерняя тишина окутала лес. Кодрак лёг на спину, закрыл глаза, не обращая внимания на холод и сырость, и замер.
*
Алёна выносила во двор подносы с иван-чаем для просушки:
- Вы что-то хотели?
Участковый побарабанил пальцами по дверце УАЗика, глянул исподлобья:
- Хотел кое-о-чём спросить. Тут в лесу вчера труп нашли, километрах в двадцати, молодого парня... Помер, может, неделю назад.
- И? - она подошла к участковому; встревоженный взгляд каре-зелёных глаз.
- Может быть, вы обладаете какой-нибудь информацией? На вид от двадцати до тридцати пяти. Волосы каштановые, чёрная куртка. И ранец, оранжевый такой, с красными вставками, как у школьн-... э, с вами всё в порядке?
- Д-да...
Она села прямо на поднос с иван-чаем, приложила ладони к вискам.
- Вы знали его?
- Похоже, да, знала... Недолго, впрочем. Или... что такое знать ?.. Хм... Он пожил у нас дня три или четыре.
Она рассказала всё, что участковому было неинтересно, но что могло понадобиться для ведения дела.
- Как он погиб? Его... убили? Я хотела...
- Не знаю. По-моему, он просто лёг под деревом и, как говорят, отдал богу душу .
- Ёкалэмэнэ. Я даже не знаю, как сказать об этом Сэму... Семёну - это мой муж.
- Ладно, я поеду. Простите, если...
- Не извиняйтесь. Не надо. Пожалуйста.
Он нахмурился, молча кивнул (идиотская работа) и уехал.
Ветер крепчал. Небо заволокло облаками. Она всё сидела. Пара слезинок скатились по щекам. Дальше - больше. Успокоившись, занялась делом: подносы с чаем, обед, стирка....
Звякнул велосипедный звонок под окном. Сэм появился в дверях, сияющий, как... впрочем, улыбка сползла с лица, едва он увидел её:
- Что?
- Семён, послушай, - давно уже она его так не называла, - заходил участковый, сказал, что...
Голос задрожал; как же, оказывается, непросто озвучивать определённые вещи.
Продираясь сквозь джунгли слов, она рассказала всё, что услышала.
- Почему ты так уверена, что это был он?
- Сэм, Пашутин мне фото показывал. Его куртка, его волосы, шузы. И этот ранец. Ему ведь столько лет, ещё в школу с ним ходила. А Пашутин, он знаешь, что сказал? Говорит, похоже, парень просто богу душу отдал .
- Пашутин? Такое сказал?
- Ага. Этот кочеврыга...
Глаза её снова наполнились слезами. Он обнял её. Гладил по спине, по волосам и молчал. Что он мог сказать? Что вот только сегодня он виделся с Кодраком? Что стоя у платформы и глядя на подходящую электричку, он вдруг увидел в вагоне Кора. Тот тоже увидел Сэма, вскочил, раскрыл окно. Что нескольких секунд, пока стоял поезд, им хватило лишь на то, чтобы поздороваться, пожелать друг другу удачи, да попрощаться. Что поезд двинулся и укатил в даль светлую, а ветер донёс последние слова Кора: Сэм, я так рад, что встретил тебя. Это просто подарок. Обними Алёну. Счастливо. Может, ещё и увидимся .
Он держал её за плечи и думал о том, что кто-то из них заблуждается, либо он, либо она, либо Пашутин. Но он молчал. Мир его задрожал и дал трещину. А в глубине трещины, на самом дне, под бурлящей магмой, под гумусом усталости, под скалой боли, в пещере, в кромешной тьме блеснула искра Надежды.
* * *
Пыль дороги въелась во все поры кожи, она скрипит на зубах, режет глаза, забивается под ногти, першит в горле. Она очищает душевный инструмент, делая его конкретным, простым и прозрачным. Но она же застит внутренний взор, скрывая цель всего этого бега по кругу. Цель пути.
Собеседник был тих и ненавязчив - в годах, с красивым иудейским профилем, космами седых волос, спадающих на плечи, и отрешённым взглядом. Беседа с ним не нарушала внутренней гармонии, а обыденность его суждений не вызывала у Кодрака противостояния - живи и дай жить другим.
- ... как жену похоронил, сразу сердце и забарахлило. Видать, зовёт она оттуда. Но вы не подумайте... Впрочем, ладно.
Кодрак молча слушал.
- Смерть - загадочная штука. Не находите?
Кодрак кивнул.
- Я, собственно, из институтской братии. Со всеми вытекающими. Однако, рассматривать смерть как простой распад органических форм не намерен. Слишком углублённо изучил сей предмет.
- Вы биолог?
- Иммунология. Гистология. И так, по мелочам. - Он помолчал. - Вам вообще интересно? А то я, может быть, сел вам на уши.
- Нет-нет. Мне интересно. И давайте уж на ты .
- Не могу, воспитание... Так вот, по всему выходит, что клетка, живая клетка, бессмертна. Но сей факт противоречит вереницам гробов и гектарам кладбищ.
- Может быть, смерть - это просто дурная привычка?
Мужчина одарил его долгим внимательным взглядом:
- Продолжайте...
Кодрак смешался. Это было неожиданно - благодарный слушатель и внимательный собеседник.
- Избавление от столь глубокой привычки... Это не сделаешь в один присест. Нужно... вероятно, это произойдёт постепенно, этапами.
- Произойдёт?
- Полагаю, самостоятельно человек на такое не способен. Это сделает эволюционная сила, Природа. Не то, что мы называем природой , но то... что имели в виду древние, говоря о Парапракрити ,
- Я даже не буду спрашивать, как это переводится. Вероятно, в нашем языке не найти адекватного перевода.
Кодрак благодарно кивнул; слушатель ко всему прочему ещё и умён.
- Ну и какой же этап будет, по-вашему, первым?
- Вероятно, возникнет новый способ умирать.
- О!! Хм...
- Я понимаю, что ваши коллеги поднимут меня на смех.
- Как в средневековье подняли Джордано Бруно на костёр? Полноте! К чему равняться на тех, у кого нет ни воображения, ни смелости. Оставим их на съедение их собственным страхам... Итак, вы сказали новый способ умирать ? Замечу, что вы меня удивили, а это удаётся мало кому. Но я совершу ошибку, если начну спрашивать, как вы себе это представляете - новый способ умирать.
- Правильно, потому что спрашивает ум, а смерть побеждается не в уме, а в теле.
Мужчина довольно улыбнулся:
- Я всегда считал, что ум ни в коей мере не является функцией мозга. Скорее уж мозг - функция ума и его продукт... Чёрт побери, приятно вдруг осознать, что есть на земле по крайней мере один человек, который думает также, как я.
- Да, считать ментальное сознание - будем говорить пока лишь о ментальном сознании - функцией тела, это всё равно что считать океан функцией кораллового полипа.
- Но мы отвлеклись, молодой человек.
- Нисколько. Человек - тройственное существо: тело, жизнь и разум. Смерть - привычка тела. И избавляться от неё нужно в теле. А для этого нужно сначала осознать тело.
- А мы его не осознаём? - мужчина сжал и разжал кулак.
- Нет. Мы осознаём разум, вернее, малую часть разума...
Кодрак вдруг замолчал. Имело ли смысл создавать в чьей-то голове ещё одну систему.
- Я слушаю? - мужчина ждал продолжения.
- Извините. Я осёл. Если вас действительно интересует этот вопрос, если вы будете искать, то вы найдёте. А быть испорченным телефоном... Я не хочу.
- Ничего, я понимаю. Есть за вашими словами какая-то система, которую я не улавливаю. И думаю, не скоро уловлю. Но могу сказать, что ниточку вы мне дали.
- Возможно, но не я. Саах.
- О, мне выходить. До свидания. Или прощайте. Саах, говорите?
- Да. И вам... спасибо.
- За открытые уши? Хе-хе.
- За открытую душу.
* * *
Выйдя из вагона прямо в привокзальную толчею, затисканный толпой, оглушённый громкоговорителями, грохотом автомобилей, воем газонокосилок, задыхающийся и мигом покрывшийся липким грязным потом, он решил, что оказался в аду. Собственно, это и был ад, просто его обитатели пока ещё об этом не знали.
Он вертел головой, как одинокий ослепший филин. И сердце его разрывалось от боли, а колени ломило. Пройдя мимо печальных квадратных кустов (привет от безумных озеленителей) по иссохшему газону, выстриженному под ноль и покрытому злой щетиной вместо травы и цветов, он сел под ёлку прямо на слой окурков посреди обёрток от сластей, пластиковых бутылок, плевков и другого мусора. Жить не хотелось и не стоило. Зачем он сюда приехал?
Тяжело привалившись спиной к еловому стволу, он закрыл глаза. Странно, тишина тут же возникла в пространстве, нисколько не ослабленная городским шумом. Похоже, от этого шума она стала лишь крепче и монолитнее, ощущаясь уже не как водопад масла, нисходящий из областей над головой и заполняющий тело, но как цементный куб неопределённых размеров и голубого цвета, окружающий его со всех сторон и содержащий в себе всё - от звуков до предметов. Всепроникающая тишина. Он вдруг открыл глаза; перед ним стояла парочка - он и она:
- Не помешаем? По-моему, здесь единственное спокойное место.
Кодрак кивнул, с интересом разглядывая незнакомцев: длинные волосы, 70-литровые бэги с притороченными карематами, усталые лица, живые глаза.
Скинув рюкзаки, они расстелили одну из пенок, сели на неё, жестом приглашая его сесть рядом. Он не стал отказываться. Она протянула Кодраку банан. Он взял. Парень поглядел на него в упор, улыбнулся:
- Я Хэви.
- А я Изи, - представилась она. Возникла пауза, они ждали.
- Ну а я Слоули.
Они переглянулись, засмеялись:
- Стебёшься?
Кодрак пожал плечами.
- Ну, пусть будет Слоули. - Хэви тоже пожал плечами, достал пакетик из кармана, свернул самокрутку, закурил.
- Сверни мне тоже, - попросила Изи.
- Тебе нельзя. Ты на каком месяце, забыла?
- На втором же только.
- Вот-вот, самое опасное время. - Он удовлетворённо откинулся на ствол дерева, выдохнул клуб дыма и закрыл глаза, давая понять, что тема исчерпана.
Кодрак смотрел на них не мигая, забыв про зажатый в кулаке банан. Изи пододвинулась к нему, обняла за плечи и приложилась ухом к его груди:
- Как спокойно бьётся. Тук-тук... Тук-тук. Странно. Ты первый такой. И правда, слоули .
- Какой такой ?
- Когда я так делаю, то сразу слышу, как сердцебиение ускоряется. У кого-то сразу и мощно, у кого-то чуть позже. А у тебя... - она прислушалась; от её волос пахло травой и солнцем. - У тебя всё так же ровно. И даже по-моему, замедлилось. Странно. Ты вообще человек? - Она поглядела ему в глаза.
- Пока ещё да... к сожалению.
Она нахмурилась, отодвинулась.
- О, прости; ты, вероятно, не так поняла. Улыбка идёт тебе гораздо больше, чем взгляд из-под бровей.
- Чего банан не ешь? Не хочешь?
- Банан? - Кодрак поглядел на свою правую руку.
- Ты давно ел-то?
- В прошлой жизни. Хотя... теперь уже и не знаю.
- Брэйнлесс кондишн. - Она взяла из его руки банан, очистила, прикопала кожуру между древесными корнями (ценное калийное удобрение!) и стала кормить его с рук. Кодрак откусывал маленькие кусочки, долго жевал и с трудом глотал. По щекам его скатились две одинокие слезинки. Изи опешила:
- Ты чего?
- Да так. Просто это такая ценность - человеческая сердечность. Этого так мало.
Хэви усмехнулся, загасил окурок:
- В Вавилоне? Да, мало... Да ею здесь и не пахнет! Слоули, ты вообще куда сейчас? И откуда? Такое впечатление, что ты прямо здесь вырос, как одуванчик.
- Куда? Я не знаю. Я никогда не планирую. А откуда... Я помню, что там было спокойно и тепло. А здесь холодно. - И Кодрак утёр пот со лба. - Здесь очень холодно.
Они переглянулись.
- Холодно ? Я подумала бы, что ты шутишь, но...
- Изи, - прервал Хэви, - ты знаешь, что такое метафора? Я вообще-то с ним согласен. Полностью. Холод.
Кодрак улыбнулся:
- Да, мы поладим.
Всё оказалось просто. Они ехали с феста. Узнав, что ему некуда идти, пригласили к себе - в мансарду под крышей. Они покинули хилый газон и пошли все трое в гущу городской вони. И снова полил дождь в попытках излечить изуродованную триммерами землю.
*
Я в пути, и моя одинокая лодка сквозь безмолвный дрейфует эфир .
- Неплохо, - резюмировал Хэви. - Но почему карандашом.
- Детские страхи, наверное. Всё-таки не каждый день обнаруживаешь, что можно безнаказанно писать и рисовать на стенах. Более того, тебя даже об этом просят. - Кодрак оглядел разрисованную комнату.
Подошла Изи, положила ладонь ему на грудь:
- Ты действительно считаешь, что твоя лодка одинока?
Кодрак молчал. Снова это сердечное чувство... Он пожал плечами.
- Но почему?! - Она сделала круглые глаза.
Во дворе завыл триммер.
- Вот урррроды! - процедил Хэви, захлопывая форточку. - Почему правительство так ненавидит зелень. Что там за люди сидят?
- Там не люди, - меланхолично обронила Изи. - Там эти... как их... Эй, ты как?
Она положила руку на плечо Кодраку, заглянула в глаза:
- Ты как-то весь побелел.
Что он мог ответить? Что чувствует боль? Как будто выстригают его самого? Боль от этого не исчезнет. А вешать часть этой боли на Изи; в её-то положении...
- Я, пожалуй, пройдусь. - И Кодрак, пошатываясь, направился к двери. Изи подалась было его отговаривать, но Хэви удержал её за плечо, молчаливым выразительным взглядом дав понять, что вмешательство нежелательно. Они провожали взглядами худую сгорбленную тень, пока за ней не захлопнулась дверь. Тяжко и судьбоносно. За окном снова пошёл дождь.
*
Кодрак спустился в метро, сел в вагон на кольцевой линии, забился в самый угол, накинул капюшон, закрыл глаза. Здесь, в лязге и скрежете; посреди потных тел; в атмосфере вожделения, усталости, раздражения и тупости; здесь его тело, раздираемое, насилуемое и оглушённое, испустило крик жажды. Жажды свободы, света, бескрайности, тысячи и одной радости. Он знал, что стоит ему пошевелиться, и его разорвёт на кусочки - ибо Сила, ответившая на зов, была беспрецедентной по своей интенсивности. И он замер, позволяя ей совершать Её непостижимую работу. Рядом, расслабившись и полузакрыв глаза, примостилась женщина в летах. Вероятно, она что-то ощутила, и сидела едва дыша, обретая себя.
Он не знал, почему залез в метро, вместо того, чтобы уйти в парк, в лес, в поле. Или знал, но...
*
- Величие и мощь моей душе отвратны. - Бэт был единственным из их приятелей, кому удавалось сочетать в себе пафос и цинизм.
- Но почему?! - Изи распахнула глаза: её коронный жест. - По-твоему, божественное должно быть немощным и мелким, ходить в лохмотьях и падать лицом в пыль, пока Враг с радостью пользуется свободой, которую мы поднесли ему на блюдечке?