КОГДА УЗНАЛА СМЫСЛ РЕЧЕЙ ГЛАЗАМИ СДЕЛАЛАСЬ ПО УЖЕ;
МУЖЧИНЫ МНОГОГО ХОТЯТ, А ЖЕНЩИНА ЧЕМ ХУЖЕ?
И БОГИ НИЗВЕРГАЛИСЬ ПРЕЖДЕ, ИЗ ПОДНЕБЕСЬЯ В ЛУЖИ,
А ЛЮДИ ПОДНИМАЛИСЬ, ПОСЛЕ ПАДЕНИЯ ТУТ ЖЕ.
ОТЕЦ СКАЗАЛ:
"НАСТАЛО ВРЕМЯ; ВЫБИРАЙ МОЯ РОДНАЯ!
ТАМ БИТЫЙ В БИТВЕ БРАТОМ КНЯЗЬ,
ТАМ ФАВН, ВЛАСТИТЕЛЬ НАД ЛЕСАМИ
ОНА ОТВЕТИЛА ЕМУ: "ЗАПУТАЛАСЬ, НЕ ЗНАЮ!"
И СДУЛА С ОДУВАНЧИКА ПУШОК:
" А МОЖНО - ТРЕТИЙ ВАРИАНТ?
ЕСТЬ В ПОЛЕ МАЛЬЧИК ПАСТУШОК..."
СЦЕНА - 1 / 1.
Действующие лица:
Нимфа Линия.
Фавн Один.
Кикимора Суковица.
В то время, когда племена вандалов валили каменных богов на землю, на ту, где Рэм и Ромул когда-то кормились от волчицы, а над городом висело зарево, смешавшееся с заревом заката; далеко на славянском востоке зрело утро.
Над древлянским углом, на краю тёмного леса, за стволами деревьев, в ранний час заалело красно солнышко.
Лес и воды в нём ожили. Высшие обитатели - сильные мира сего, местные божества, духи, а также живущие здесь люди и звери проснулись и приступили к своим повседневным занятиям. Низменное же население, почитаемое как нечистая сила, ещё до первых петухов, до первых трелей птиц в берёзовых рощах постепенно скрылось, исчезло. Упыри и вурдалаки вернулись в свои могилы, русалки поныряли в глубокие омуты, лешие и кикиморы удалились в тёмные заросли, спрятались под коряги там, где плесень, лишайники, тление и сырость.
Нимфа Линия, покровительница, протекающей здесь речушки, имеющей свой собственный водопад в лесу, да хранительница всех озёр, болот, луж, и прочей полезной влаги, поднялась с травы, примятой ею за ночь, и направилась к воде. С травы ладонями сняла росу, и приложила собранную свежесть к телу. Но это ей показалось не достаточным. Она пришла к сливающейся сверху вниз воде и встала под шумно падающий поток. Намочила волосы, умыла лицо, и вышла на берег бодрая, в прилипшем к телу ярком жёлтом платье, ставшем отчасти прозрачным. Наклонив голову, она стала расчёсывать костяным гребнем, длинные слегка волнистые соломенного цвета волосы. Взглянула на небо: оно чистое. Посмотрела на воду: вода блестит, отражает голубизну, лишь тени от веток темнят гладь.
"Зелёное лето..." - подумалось ей. И вдруг, чуть в сторону скосив глаза, на сияющей водной глади она увидела старую свою знакомую, не очень приятную обитательницу здешних мест. Действительно, на противоположном берегу реки; за калиновым мостом, за калиновым кустом, пристроив своё сухое тело к ветке, пряталась, от неё местная кикимора, склочница, и, вообще, вздорная бабёнка. Наяда властно и грациозно поманила её пальцем. И поскольку кругом была тихая благодать (птицы не всегда поют или галдят в такое время, иногда и умолкают), не напрягая голоса, она торжествующе произнесла:
- Попалась! Поди сюда, чувырла!
Повинуясь богине, кикимора вышла из укрытия. Лохмотья цвета донных отложений скрывали тело, похожее на ветку старой ивы. Она и запах источала такой же горьковатый, как вкус коры. Он окружал её, повсюду следуя за ней по лесу. Ростом она оказалась, чуть выше болотной кочки; всего несколько вершков.
- Ты что же, Суковица, опять за свои неприглядные делишки принялась? Не можешь без проказ? Молчи! Я не всё сказала, - остановила наяда ровным, не строгим голосом, кикимору, намеревавшуюся что-то возразить. Сама говорила, и отлепляла от тела своё волшебное жёлтое платье, прихватывая его пальцами, то с боков, то сзади; от живота, спины и ног. - Почему строила рожи Одину? Ты что, дитя не разумное, коих в деревнях полно? Разве можно фавна дразнить? Отвечай, дикарка! Я жду вразумительного ответа.
Кикимора, вредно поджала, потом сморщила губы. - Он не преследует меня... А за тобой охотится! Вот я и разозлилась. Пусть его сейчас икота передёрнет! Пусть он почешется без существующей на то причины.
- Ах, вот в чём дело! - нимфа звонко засмеялась. - Ты меня уморила. Так значит, тебе нужны его знаки внимания? Какая забавная лесная история. Я тебя прощаю. Да-да, не удивляйся, я прощаю. Можешь продолжать, но смотри, не проболтайся о том, что знаю я, и разрешила... Интересно знать, чем всё закончится. - Смеясь и разглядывая не хитрое одеяние кикиморы, Линия уставилась на ноги Суковицы. - А что случилось с твоими ногами? Почему они зеленей, чем прежде? По болоту ночью бродила?
Линия снова рассмеялась своим беззаботным смехом, воочию представив, как что-то костлявое в лохмотьях перепрыгивает с кочки на кочку.
- Покажи! Не кривляйся, показывай! - М...м! Это из чего? Что за диковинка? Во что это ты ноги нарядила? Рассказывай, у тебя что, язык отсох? Отвечай, негодница!
- У меня ноги худые... Это помогает... В них они кажутся толще и краше.
- Да...а?! - удивлённо протянула Линия. - Послушай, а не могла бы ты, и мне такие раздобыть, только больше размером, на мою ногу? И, чтоб шов был сзади, а не с боков как у тебя. А? Ну! Суковица! Ну, пожалуйста!
- Зачем тебе? Мои как ветки - мне необходимо. Тебе зачем? У тебя ноги точёные, словно из камня мрамора; покрыты гладким шёлком. Нет! И не проси, драгоценная ты наша! Мне твой отец молнию в ноги метнул, и сказал предупреждение. Пригрозил, что убьёт, спалит, если я буду на тебя оказывать поганое тлетворное влияние. Поэтому и прячусь здесь в кустах. Язык ведь мой поганый до добра меня не доведёт. С него только гадости да глупости летят. Богиня, отпусти, именем твоего отца...
- Нет! И не думай! - резко осекла нимфа Суковицу. - Он не узнает. Я обещаю. Но чулки ты мне к полудню принесёшь. Ну, хорошо, не далее чем завтра. За чулки он не станет тебя карать. А я иногда буду прощать твои нетерпимые выходки. Ты ведь не можешь без них. Завтра встретимся на этом месте и в это же время. Отговорки не принимаются! Заруби это на своём остром носу. Что-то хочешь сказать? Говори, пока не поздно.
- У кого сила и родство - у того и власть над нами. Воля твоя, драгоценная. Сотворю, как велишь, но не обессудь - придётся обождать. Только в самой серёдке русальной недели, никак не раньше. К этому времени, нужно будет раздобыть волчьей шерсти, да не любой, а вычесанной корягами да острыми камнями на тропе, и от матёрой волчицы чтоб; да намотать клубок паучьей паутины; да вымочить шерсть в настоях редких трав. А уж после этого за дело примутся русалки. Только они знают, где самая лучшая мохнатая тёмно-зелёная тина в воде шевелится. Они и выполнят твою сегодняшнюю прихоть.
- Хорошо! Ты меня убедила. Я согласна, - приняла обстоятельный ответ наяда.
На третий день русальной недели, пред ясным взором нимфы предстала исполнительница её желания. Суковица нашла нимфу на берегу. Легкомысленная Линия поджидая её, сидела и шлёпала по воде, босыми ногами, поднимая вверх брызги. Около неё был фавн. Он стоял в воде, а брызги летели ему в лицо. Она уже не раз окатила его фонтанами и веерами брызг. Ей нравилось, что фавн терпел её проказы. Шерсть на груди и на спине Одина, висела чёрными блестящими прядями.
- Принесла? Показывай! - Линия заинтересовано устремила взор на руки Суковицы. Видно было: ждала её с нетерпением.
Суковица вытащила из мешочка что-то бесформенное, похожее на зелёную медузу; разделила на две части, подняв руки вверх.
- Какая тара для ног! - произнесла восхищённая нимфа.
- Что это? Она эту муть со дна болота соскребла? Золотая, такой беды я тебе сколь хочешь, наловлю, - фавн хотел взять волосатыми лапами тёмно-зелёные чулки, но Линия отдёрнула их. - Золотая, зачем тебе эти земноводные чудовища цвета потасканной жабы? Я тебе из телячьей кожи принесу.
- Много ты понимаешь! - отозвалась хозяйка чулок, разглядывая натуральное изделие. - Тянутся? Расскажи, научи, как их нужно правильно надевать и носить, чтобы не нанести им зла или урона?
Фавн сделал кислым выражение лица. - Смотреть на это не могу. Как это называется? Разве ты сама не брезгуешь поганой скорлупы для твоих дивных ножек?
- Деревенщина! - не выдержала Суковица. - Неотёсанный деревенщина! Тысячу лет ему одно подавай - тысячу лет будет одобрять. Ничего нового твоя рогатая голова не принимает. Запомни, красавчик, как женщина захочет, так и будет.
Линия. Когда их натяну или размажу по ногам - не оторвёшь от них своих блудливых глаз. Захочешь их лизать - не дам. У тебя язык шершавый, а здесь есть сеточка из паутины. Облизывай, пожалуйста, но только издали, глазами, не приближайся ближе трёх шагов.
Фавн. Дай, прижмусь щекой.
Падает на землю, ловит ногу девушки.
Линия (испугано). О нет, несносный Один!
Фавн. Волчицей пахнет. Причём, она была в охоте.
Суковица (под нос). У этого на уме всегда одно. Вот похотливое чудовище, животное. Да не, гораздо хуже - человек!
Линия. А это что, блестит переливаясь? Не бисер ли? Просила же: никаких излишеств. Из чего они?
Суковица. Паутинку сматывали ночью... так уж роса была... Она осталась. А по мне так очень хорошо.
Линия. Роса?
Суковица. Да, роса. Они сотканы из тины и тени; из серой шерсти матёрой волчицы; старания русалок; сияния глаз твоей красы; из ранней утренней росы, рассыпанной по травам зарёю и туманом. Не купишь их на ярмарке, не выпросишь в подарок, и силой не отнимешь, не выманишь обманом. Играй сатир на струнах! Пусть пальцы прикасаются к ладам; волшебное зелёное я нимфе так отдам.
Фавн. Роса на солнце как играет. В горле пересохло от волнения. Хочется росы лизнуть с твоих прекрасных ножек. Не дашь? Вижу по глазам. Пусть всегда будет роса!
Линия. У Одина бывает не сатирическое настроение?
Фавн наливает бокал красного вина, привезённого, издалека, от диких племён франков. Линия отпивает и бежит к месту, туда, где вода длинным языком падает вниз. Верхняя река заканчивается водопадом, нижняя начинается им.
Место, где нимфа и Фавн часто вместе проводят время, называется "медвежья лапа". Медведи здесь - не редкость. Приходят, и оставляют на берегах свои следы. Водопад тоже назвали "Медвежья лапа".
Фавн провожает похотливым взглядом золотисто-изумрудную Линию. - Сегодня станешь мне женой?
Линия (оглядываясь). Не знаю, фавн. Я только думаю об этом. Чтобы я решилась, должно произойти что-нибудь, такое, необычное, что могло бы возбудить меня. А так, не интересно. Так не стану. Вот если бы отец нахмурился, и молнией бы запустил в меня как в Суковицу... Суковица, ты здесь ещё? Не уходи пока. Тогда бы я тобой прикрылась; ну под тебя легла бы, прячась. А там как получилось бы - не знаю.
С этими словами, златовласая богиня в своём истинно жёлтом платье и диковинных чехлах малахитового цвета на божественных ногах, вошла в водопад, и стояла там, принимая лесной душ. Подставив лицо чистому потоку, она поправляла волосы, и вдруг сверху на неё потекла совсем другая вода: будто скотобойня сбросила свои стоки. Бурая вода пахла кровью. - Настал мой час, - промолвил Фавн, кинулся к своей пассии. Он был готов, и оказался во время на месте: дождавшись нужного часа. Нимфа была застигнута врасплох под душем. А вода всё бежала, бежала, унося кровь.
Фавн вынес нимфу на руках из-за водяной завесы. Повсюду пахло кровью. От такой процедуры, Линия сделалась розовой, как будто от стыда. А её жёлтые волосы и платье стали коричневыми. Золотая блондинка вдруг сделалась заурядной шатенкой, к тому же глубоко отдефлорированной. Сатиры не церемонятся с женщинами. Стоило ей только надеть волшебные чулки, как около них появилось чужое желание мужского рода.
Кстати, чулки ни сколько не пострадали; ни цветом, ни целостностью. Такие чулки могут прожить не одну добрую сотню лет, и однажды их наденут вновь, чтобы околдовывать какого-нибудь современника.
- Что это? Кто посмел мутить мою воду? - Вполне искренне возмущалась наяда, с рук несущего её мужа.
- Нет, это не муть со дна твоей реки, а кровь из тел братьев, - ответила Суковица, свидетельница только что свершившегося падения нимфы. И добавила совсем тихо: - Из-за такой же, как и ты, потаскухи!
Один более подробно объяснил возлюбленной, что произошло:
-Вчера князья дрались, из-за одной девицы. Едва не погубили из-за неё друг друга. Сами уцелели, а вот дружины поубавилось с каждой стороны гораздо. Дрались на берегу твоей реки, прекрасной Линьи. Вот кровь вчерашняя от места сечи сегодня дотекла сюда, к медвежьей лапе.
- Как они посмели речку кровью осквернить. Из-за женщины была братоубийственная резня? - Это обстоятельство нимфу, кажется, слегка задело. - Видать, она достойна пролитой на поле крови.
- Да, несравненная, из-за княжны. Дочь одного удельного князька она. Всё кончено; теперь она в руках у победителя. Старший постелил на ложе для любви, под спину девственницы свою кровавую победу над младшим братом. А это множит его силы и добавляет страсти.
Линия. За женщину пролита кровь. А младший что ж? Совсем дурак? На что рассчитывал, подымая руку против такого бугая, да ещё с мечом? Остался без поживы. А мог бы остаться без головы на плечах. Так ему и надо. Его же Одинцом зовут? Он не родственником тебе доводится? А, Один? Один здесь корень, чувствуется он. У тебя здесь вся округа в родственниках. Пусти, мне нужно похозяйничать немного; очистить берега от их крови. На запах, волки и медведи соберутся. А ты, я знаю, ленив, то есть помощник никудышный. Ленив и похотлив, и только. Придётся мне самой заняться делом.
Освободившись от объятий фавна, изменившейся походкой, она бредёт вверх по течению реки. Все, кроме Суковицы потешаются над тем, как широко и неуклюже расставляет она ноги, как будто между ними заперто бревно. Птицы особенно весело щебечут нимфе вслед. Но вскоре всё само собой прошло, болезненное ощущение незаметно сталось. Забыв о внутреннем дискомфорте, она по лесу вдоль речушки шла. Кикимора же, ещё больше позеленела от зависти.
- Вот это место. Никого... Тела убрали... Только сломанные копья... Шлем разрубленный мечом... - Линия поднял глаза. На небе высматривает что-то: - Всего одна тучка... Попробую подманить её, - тянет в небо руку: - Плыви сюда, природное создание! Ты здесь нужна. И не жалей воды! Отмыть здесь нужно всё, вернуть природе первозданный вид, и постараться сделать идеальным.
Идёт небольшой дождь. Линия присаживается над истоком, и добавляет от себя. Остатки крови смыты в воду.
- Хм... Одинец... Избит мечом, но жив. Надо бы тебя утешить. - Линия останавливается, вытаскивает из земли стрелу. Идёт, помахивая, ею. - Дурак... Будешь моим, князь.
Из леса на коне наперерез ей устремился всадник. Не долго он скакал галопом. А, проскакав чуть больше полверсты, пред Линией предстал. Не покидая насиженного места, то есть спины коня, интересуется:
- Очистила природу? Едем в лес! - У Одина, судя по всему, настроение лучше хорошего. Он сидит не на своём коне как на лавочке, боком. Обе ноги свисают с бока животного.
Линии хватило только бросить взгляд, чтобы понять, чего ему ещё раз нужно от неё.
- Жеребец на жеребце. Успокой свою оглоблю. На сегодня с тебя достаточно. Чей конь?
- Людской. В лесу один, без привязи, и не стреножен пасся, волчья сыть. Хозяин ранен или убит. А коль рядом нет прежнего хозяина - хозяин я. - Один хватает нимфу. - Иди ко мне!
- Если не отстанешь, - позову отца! Он быстро тебе шерсть подпалит, и хвоста накрутит. Отстань, добром прошу! Достаточно одного раза. Возьми лучше Суковицу. Ублажи кикимору. Тебе ведь ничего не стоит это сделать. Я, или коза, или кикимора... Тебе ведь почти всё равно; лишь бы цель двигалась. Нет, правда, - я перед ней должница. Поэтому пекусь.
- С кикиморой вступать в сношения! Хочешь смеяться потом надо мной лет этак, двести? Это не возможно! Даже ради тебя... Пусть другие... Встретимся завтра утром у Медвежьей лапы.
Они расходятся. Он идёт на север к лесу, она направилась на юг, в луга; там пастушок со стадом пёстрых коров. Линия пересекла земляничную поляну; сорвала несколько цветков, на ходу сплела венок; водрузила его на голову; сплела бусы, и, поправляя бело-жёлтые ромашки на груди, увидела вдруг на себе испорченное платье... - О! Ужас! Что это? - воскликнул она. И захотела повернуться, но вдруг подумала, что пастух всё равно её не увидит, если она сама того захочет, поэтому она пришла к нему прозрачная как воздух, и легла рядышком на склоне.
Пастух играл на дудке, а она лежала на животе, покусывала травинку, и млела, слушая его дудочку.
СЦЕНА - 2 / 1.
Действующие лица.
Нимфа Линия.
Пастух
Мужики.
Нимфа лежала молча, подперев голову рукой, и смотрела, то на небо с облаками, то на луг с коровами. Коровы с толстыми боками и полным выменем гуляли по лугу, лежали на траве. Перед глазами было то, что называют сельской идиллией.
Наконец, она промолвила своим сладким лисьим голосом:
- Хорошо играешь, пастух...
Пастух перестал играть, и принялся удивлённо оглядываться по сторонам.
- Я здесь... на солнышке, рядышком с тобой. Неужели, ты не видишь меня? Это не вежливо! Разве можно не замечать меня? Знаешь кто я?
Пастух уж догадался, и в великом потрясении вскочил на ноги. - Красавица Линия! Богиня!
- Я, я.Садись рядом со мной. Не знаешь куда? Туда где сидел. -
Пастух сел по её приказу. А она встала, и чуть приоткрыла себя, сделавшись менее прозрачной, но уже заметной как марево. Поставила ему на плечо свою невесомую ногу.
- Хочешь увидеть меня?
Пораженный её появлением, пастух согласно закивал головой, и промычал, потому что и сказать-то он толком ничего не мог, потому что язык у него внезапно присох к нёбу, и потому что ум вышибло так, будто кобыла в лоб копытом, играючи, шибанула.
А нимфа, поставив ногу ему на плечо, толкнула. Он и отвалился на спину. Проходящие мимо мужики, чёрные крестьяне, перекинулись соображениями.
- Эко, как разморило парнишонку то!
- Никак вздремнуть вознамерился. Этак он всё стадо распустит.
А Линия решила поиграть с парнем. Она поставила пятку ему на грудь, а пальцами стала щекотать подбородок, губы. Нос.
- Нравится или нет? - Спросила она, смеясь. - Чем пахнут мои пальцы?
Пастух обвил пальцами рук вес, прижавший его к траве, заскользил ими вверх, по прозрачной как хрусталь ноге, и, глядя высоко, произнёс:
- Летом, чудом, божественной благодатью!
Прохожие селяне остановились, и, опершись на посохи, стали посмеиваться, а потом гоготать над тем, как отрок разговаривает с небом.
- Как бы берёзоньку гладит по стволу, - заметил не старый ещё рябой и щербатый мужик. - Эй, гляньте! Этот дурень воздух целует! А- ха-ха! Языком то... Языком его лижет. Вот скоморох!
А пастух и вовсе рехнулся; лёг на живот, да и вообразил себя гусеницей, ползущей промеж чего-то, непонятно зелёного, но подвижного.
- Вот скоморох, что вытворят!.. Оборжаться можно над ним. Словно на бабу влез.
На потешившись, да насмотревшись вдоволь, на проделки пастуха, мужики-лапотники вернулись в деревню, и рассказали об увиденном ими чудном случае. И, поскольку, пастух после этого стал сам не свой; ходил, словно очумелый или хмельной, с блаженным светом в глазах; да всё озирался, вглядывался в лица встречных и поперечных баб; да норовил обнять воображаемое; да кичился тем, что он с самой золотой Линией в обнимку днём спал, то стадо у него забрали. И стал он свободным на все четыре стороны, и счастливым совершенно.
А нимфа в тот день отправилась к побитому князю; утешать его, залечивать раны, унимать боль и тоску.
СЦЕНА -3.
Действующие лица.
Нимфа Линия.
Князь Одинец.
Дворовые.
Не касаясь земли и травы, она скользила над полем и дорогой. А дорога та вела прямиком на княжий двор, расположенный в лучшем месте; на холме над рекой, на крутом берегу.
Всё нажитое князем - нажито за счёт поборов, военных походов, сбора дани.
За высоким забором - крутая крыша терема. В высокой власти заключён смысл существования князя и всех правителей в этой местности.
Линия впервые вышла за пределы своего лесного царства, и теперь с недоумением смотрела на частокол ограждающий спокойствие князя от внешних врагов и от превратностей судьбы.
Линия опустилась на землю перед усадьбой, коснулась её пальцами ног, и легко вошла на княжий двор. Посреди неопрятного двора, в жирной грязи, напротив высокого крыльца она увидала огромную свинью, рыжую и грязную от рыла до хвоста.
"Вот это хавронья!" - удивлённо и уважительно подумала нимфа. Подошла поближе к этой горе мяса, и хлопнула в ладоши, чтобы поднять животное. Свинья открыла свои свиные глазки; белёсые ресницы её затопорщились: но не увидев никого рядом, и не чуя никакого запаха, она приподняла верхнюю губу и улыбнулась своему счастью. Тогда Линия наступила на неё как на островок в грязи, легко перешагнула, и оказалась у самого крыльца, со ступенек которого мимо неё на животное равнодушно смотрели два молодца, и говорили о том, как лучше, без особого визга её можно было бы зарезать.
Нимфа свободно прошла между ними, прихватив стоящий на ступеньке ковш с холодным квасом; обернулась и выплеснула содержимое на сутулую спину одного из ребят.
- О...ох! Ядрёна корень, - проголосил парнище, - что за леший?
А второй заржал, глядя на тёмную спину.
- Кто это тебя? Матрёна что ль? Вишь как заигрывает. Ай, да девка!
Смотри, захомутает!
Линия постояла на крылечке, подбоченясь как заправская бабёнка, полюбовалась на свою работу, и вошла в сени, а через них и в хоромы. Прошла мимо челяди, через светлицу к княжим покоям, - те как сидели не шелохнулись. Через щель в приоткрытой двери она боком наполовину просочилась в покои побитого братом князя, - и застряла: левая грудь с одной стороны косяка, а правая с другой; то же произошло и с нижней частью тела, придавленного дверью.
"Неправильно полезла, нужно было наоборот", - подумала Линия, раздвоенная по вертикали.
--
Тьфу ты... - выругался один из слуг охраняющих вход в опочивальню. Другой охранник вопросительно посмотрел на него.
--
Показалось, будто дверь как живая сама туда-сюда ёрзает. Притвори!
Через мгновение Линии показалось, что её хотят расплющить. Дверь настойчиво толкала её в спину, стараясь, как следует придавить невидимую, невиданную, незваную гостью. "Х...м! Х...м!" - дважды вырвалось у неё вместе с дыханием и толчками двери.
- Глянь, не закрывается... Что-то мешает... - произнёс немного озадаченный детина, и приоткрыл дверь. Невидимая нимфа освободилась, и тут же выпорхнула из проёма-ловушки.
Просочившись, с таким приключением, в чужую спальню, она не спеша огляделась; и стала, прохаживаясь рассматривать внутреннее убранство помещения. Здесь: золото и серебро, отнятые у поверженных одноплеменников и неверных в дальних походах; китайский шёлк (девушка, облюбовав, примерила к груди бирюзовую ткань; после вернула на место); персидские ковры нового хозяина (бывшие теперь, прохлаждаются в земле).
Наконец, очередь дошла до хозяина. Линия остановилась около него, наклонилась над ним, внимательно разглядывая, и он ей очень не понравился. Перед ней на кровати лежал молодой, но уже начинающий брюзгнуть русоволосый бородач. Ключица у него перебита молодецким ударом старшего братца; вся левая сторона туловища от шеи до бедра неприятного синюшного цвета. От палицы, всё того же брата, два нижних ребра сломаны. Про таких говорят: "В гроб краше кладут". Одинец застонал, зашевелился, тяжко вздохнул, открыл глаза, и тупо уставился в потолок, не видя перед собой красавицы.
- Здравствуй, князь! - Промолвила Линия звонким голосом, нарушив покой раненого. - Значит ты такой... Это твоя стрела? Вот принесла... Там нашла, на поле.
- На каком поле? - удивлённо и тупо поинтересовался Одинец, но тут же спохватился: - Кто здесь? Я не звал... - он стал ошалело водить глазами, подозревая, что к нему пожаловала смерть.
- Это я, Линия! - Успокоила бредового нимфа.
- Слава Перуну! - тихо заговорил сам с собой Одинец, - кажется, полегчало малость; и просветление в уме и глазах наступило: "Только вот этот голос с неба... Он меня пугает".
- Нет, князь, это не Перун, а я даю тебе дышать. И ты скоро ещё не так задышишь, когда настоящее блаженство испытаешь. Слушай меня! У тебя ведь нет родственников, кроме "любимого" братца? Давай, князь, меняться: я тебе - счастье, которое ты не сможешь забыть до самой смерти, а ты мне - всё лишнее, что в тягость для души твоей...
--
Ты Линия? Одна из дочерей Перуна?
--
М..м! - подтвердила нимфа.
- Покажись! Я хочу видеть тебя. Я всё отдам за это.
- Хорошо. Смотри в оба, князь! Моргнёшь, - и половины не увидишь... Так что, не проморгай. Но прежде, я вылечу тебя: уж больно страшен мне твой нынешний облик. - Линия провела пальцами по ломаному телу - и тело приняло прежний цвет и вид. Князь пошевелил рукой, и даже приподнял её без стона. А Линия продолжила:
- Теперь скажи мне, князь, что во всём со мной согласен, и лишнее до смерти мне отдашь. А я в ответ тебе победу настоящую устрою; прославлю, осчастливлю так, о чём вы смертные мечтать не смеете. Теперь смотри! Дарю одно мгновение...
И на счёт "раз, два" нимфа предстала перед князем в одних зелёных чулках. И хотя, Одинец смотрел во все глаза, Линия исчезла.
- Теперь я ко всему готов, ведь умереть от счастья - счастье.
- А я сейчас исполню то, что собиралась сделать: тебя утешу, выполню женскую часть дела. Такого ни война не предоставит, ни вина под кожу не вольют... Держись! Ну?.. Как? Ты чувствуешь сейчас приливы? Заносит?.. Правда? Постель мала.... Ведь хочется, что бы весь мир увидел и узнал об этом... Ты жив ещё?
Князь снова впал в беспамятство. А нимфа вышла.
"Слаб князь, не на долго его хватило. Пастух, и тот дольше продержался. О фавне уж я не говорю. Он бог", - подумала она, покидая князя.
Линия вышла за ворота, повернула направо, и направилась, сама не зная куда. Дорожка привела её к не обратно, "медвежьей лапе", а к большому дереву - под ним она прилегла и уснула, прямо на траве. Сюда она приходила общаться с отцом; касалась рукой дерева, и он знал о ней.
А фавн сбился с ног в поисках своей не единственной, но последней самой пленительной и обожаемой на этот момент возлюбленной. Он нашёл её на следующее утро под дубом Перуна.
СЦЕНА- 4.
Действующие лица.
Нимфа Линия.
Фавн Один.
Он спрятался за стволом, и любовался спящей в ожидании её пробуждения, мысленно подбирая мелодию к сложившимся словам;
"Мне нравится смотреть на то,
Как сомкнуты твои ресницы;
Как над твоею головой,
Последний сон венцом кружится".
Один перевёл взгляд с лица спящей красавицы, на только что возникший над землёй алый сегмент солнца. "Ярило...". Из-за края земли солнце стало с любопытством поглядывать на эту лесную пару. В долине над землёй плоским жидким облаком давно уже висел туман цвета разбавленного молока.
От росы и утренней свежести, девушка начала просыпаться. Она потянулась, развела руки в стороны. Выдохнув через нос, произнесла: "н-н...". Встала; сняла платье; и, собрав ладошками росу, умыла лицо и тело. Потом взглянула на треть солнечного диска, встала лицом к востоку, и пропела:
"Здравствуй солнце, новый день..." Нет! - остановила она себя, и начала с начала.
"Розовый рассвет начинает день, М-м-м, м-м-м..." - пропела она мотив без слов, и продолжив: "Я ветерок схвачу..." - надела платье,
"С ним пробегу по небу", - пропела она и снова мурлыкала, и натянула платье: "М-м-м, м-м-м... Так интересней жить, М-м-м, м-м-м... Под бело-голубым, и чёрно-синим в звёздах, Перемешав земное и собственные грёзы."
За это время она сорвала цветы, сплела венок, и водрузила его на чело. А за дубом норма вожделения отправилась гулять по телу фавна: от глаз до конца и ниже; до коленей, до пальцев ног, и по коже спины. В данный момент норма вожделения была равна одной Линии. Она многоступенчатой волной прокатилась по чреслам и конечностям фавна. И он вышел... Девушка испугано обернулась, и, увидав, то ли знакомого мужа, то ли хорошего друга, то ли не тривиального любовника, презрительно прищурила глаза, и возмущённая воскликнула:
- Ах, вот как! Следишь за мной. Проходу не даёшь.
Фавн подошёл к ней вплотную, обнял стройную лесную красавицу в самом узком месте.
- Ты где была, шлюха? - он так притянул её к себе своей волосатой лапой, что девушка, как и тогда, в покоях князя, придавленная дверью, невольно издала короткое "м..."
- Это я шлюха? - искреннему возмущению её не было предела. - Отпусти, мне больно! - Фавн послушно отпустил. - Скольких девок ты поймал и покалечил в лесу, в поле, когда примерял их на своём?.. Я слышала, ты мастер устраивать вакханалии и оргии.
- Ты что, ревнуешь? Это мне нравится (фавн бьёт себя кулаком в грудь). Значит я лучший! Ты моя жена! А они, мелкие конопатые, курносые маломерки, ты же по мне.
- Нет! Не называй меня так!
Линия отошла к дереву с намерением снять с ветки свои зелёные чулки. А солнце тем временем продолжало наблюдать за ними. Фавн последовал за ней. Она слышит его, и бежит к дереву. Пальцы Одина неловко пытаются поймать её, соскальзывают с рёбер обтянутых жёлтым шёлком.
- Только порви мне платье... Только порви...- успевает крикнуть на ходу она, и падает.
Второй раз охотник не промахнулся. Он поймал её за пятку. Успев дотянуться до ствола, девушка вцепилась в его кору пальцами, не жалея ногтей. Фавн догадался, что она задумала, и стал тянуть её за ноги, стараясь оттащить от дерева.
- Отец! - завопила нимфа, - меня насил... м...м! - С зажатым ртом, она не могла произнести что-либо внятное, лишь мычала в руку насильника. А он сидел верхом на ней. Она изловчилась, и крепко вцепилась в его ладонь зубами. Этого Один не ожидал. Это случилось так неожиданно и больно, что бесцеремонный любовник зарычал, и отпустил её рот.
- Задушить меня хочешь? - гневно выпалила Линия, и, не дав себе отдышаться, принялась хлопать ладонью по дереву.
- Отец! Отец! Меня хотят насильно любить! - Она так крепко обхватила часть ствола, так крепко к нему прижалась щекой, что на лице и руках появились ссадины и царапины, и из них выступила кровь.
- Не стучи! Всё равно не достучишься. Он отдал тебя мне. Нечего было по пастухам, да князькам таскаться... Они оба от меня пошли, только матери были разные - чтобы знала.
- Самец, - успокоившись, бросила Линия, и подумала, глядя на свисающие с ветки чулки: "Хорошо, что сняла их, сейчас дырки на коленках протёрли бы".
- Ну, как? - спросил он, когда солнце поднялось уже изрядно.
Она лежала на животе, подложив руку под подбородок. Потом легла на бок, и смотрела на фигурные листья, на приветственно помахивающие ей чулки, на бело-голубое небо.
--
Не плохо... Лучше чем вчера, - призналась она честно, но, всё ещё не смирившись окончательно с подобной бесцеремонностью.
- Когда-нибудь моя душа вселится в мужскую личину. И тогда я отыграюсь.
А князь в это время вопрошал, и выпытывал у каждого, и обещал озолотить тех, кто видел женщину, входившую к нему накануне тех, кто слышал её голос. Позже, остаток жизни князь будет ворошить своё прошлое, которое заключилось в мгновенное видение на счёт "раз-два..." с божественным приложением к нему.
СЦЕНА - 5.
Действующие лица.
Нимфа Линия.
Сын.
Через четыре лета, когда древляне в сёлах гуляли масленицу - веселье долетало до кромки тёмного леса. Местные волки иногда выходили поглазеть на людей; усаживались, наблюдали за ними, нюхали их запахи, глотая и пуская слюну до снега, вытоптанного лапами.
За деревней, за околицей, за дальними холмами над краем земли, небо вывалило на горизонт половину своих красок:: от багрового, до густого тёмно-синего тона.
- Прощай! Когда-нибудь я больше не усижу тебя... - любуясь закатом, печально промолвила она; повернулась и подошла к малышу. - Через много-много лет, я вернусь к своим потомкам, потомкам твоих потомков... Но это будет другая Линия, никто не узнает меня; я буду в мужской личине.
СЦЕНА - 6.
Три мужчины у костра.
Однажды ночью в лесу, один заплутавший оборванец увидал меж соснами огонёк. - Лихие люди! - подумал он, но покрался к огню, однако, увидав у костра только хозяина, осмелел, и вышел.
- Садись, рассказывай о себе! - Пригласил тот.
Оборванец сел, и, глядя на огонь, заговорил. - Когда я был бедным, на меня свалилось...
- Так ты сейчас богат? - без ехидства, но с любопытством перебил хозяин костра. В это время щёлкнула ветка, и за деревьями показалось крупное животное.