Небольшая дорожка, усеянная щебнем и обнесенная низким каменным ограждением, поднималась вверх вдоль утеса. От этой дорожки вниз уходил короткий, безобразный спуск к галечному бережку, усеянному редкой травой и булыжниками. А дальше за ними раскинулась широкая полоса моря, соприкасавшаяся с безоблачным небом. Пара суденышек, поблескивая на солнце, пересекала в этот момент морскую ленту. Сама дорожка, петлявшая между зарослями вереска, поднималась все выше к старому аббатству Святого Пирана. Но забравшись наверх, я не стала идти по вытоптанной широкой дороге, а свернула направо, и, пройдя по крохотной тропинке едва видимой среди зарослей, оказалась на небольшом лугу, с одной стороны окруженный редкой рощицей из темных елей, а с другой оканчивающийся обрывом. Идеальное место любоваться простором Кельтского моря.
Луг порос разнотравьем и дикими цветами, где-то журчал небольшой ручеек. Морской бриз колыхал все это природное безобразие, теребил пышную юбку и развевал волосы, стараясь вырвать цветы из волос. Это беззаботная картина поздней весны была достойна кисти художника. Высокая трава, тоненькие колоски, лаванда, голубые васильки, крохотные желтые и белые цветочки, резные листья полыни - природный хаос, живая буря, разразившаяся у моих ног. Безмятежность, яркие и пастельные цвета и тона смешались в идеальном сочетании на палитре мира. Темные ели, казались вечной древностью со снисходительностью взиравшие со своей высоты. За ними выглядывал кусочек холма и могучий, раскидистый дуб. Шум моря и его тонкая ленточка словно очерчивало картину рамкой от наружного мира. И вот в вихре под куполом неба с нарисованными облаками я оживала будто в стеклянном шарике, где по гелиевому морю плавает кораблик или идет снег, стоило его потрясти.
Я здесь в центре бури, потерявшая все тревоги, оказавшаяся феей из сказки с хрустальными крыльями. Но где-то здесь в уголке глаза спряталось черное пятно, разъедавшее мир. И я словно в тумане или сне же бежала, бежала беспечно, не в состоянии остановиться. Бежала прямо в середину самой большой трагедии в моей жизни. В этом вихре майских цветов царила неподвижная клякса. Мое сердце погибая, било тревогу и я понимала, что слишком близка к смерти.
И на лугу с цветущими розами, ирисами, фиалками, гиацинтами и нарциссами царил дух Подземного царства. Гадес с серыми глазами полными пустоты, свершил судьбу беспечной Персефоны.
Он бросил меня к самому преддверию черного пространства, заполненного звездами - бездонного, бесконечного, созданного для вечной пытки ожидания смерти. Его темные почти черные волосы, четко очерченные, губы и глубокие тени под глазами. Дух болезни, что-то заразное витающее над больничными кроватями, над привязанными умалишенными.
Бездна беззвучно распахнула свою вечно голодную пасть, приглашая меня на чашку чая со Смертью. В мире смолкли все звуки, воцарился вакуум, словно прощаясь со мной, упавшей в могильную пустоту. Она вышибла из меня все чувства, и даже разум, остались лишь крохотная крупица сознания, чуточку осознания в море животных инстинктов.
Мне казалось, что я падала с огромной высоты и целую вечность, но, наверное, я бы не удивилась, если бы прошла всего секунда. Секунда была изобретением дьявола, иначе как же она могла быть такой мучительной и бесконечной, когда занимала лишь одно биение сердца?
Я была в мире, котором царила ночь. Она была такой темной, что начинало казаться, что неосторожный божок опрокинул чернильницу и тьма, выплеснувшаяся из нее, затопила весь мир. Над головой не было ни звезд, ни Луны, небо было сплошным черным полотном, и если бы не редкие огоньки в окнах домов, да тусклые уличные фонари, можно было бы сойти с ума от ощущения слепоты. Желтый свет фонарей, мерцающий в черноте, походил на близкие звезды, и его едва-едва хватало, чтобы очертить столбы. Я поднялась и огляделась. Глаза потихоньку привыкали к темноте, и некоторые детали начали вырисовываться. Я стояла на трамвайных линиях. Рельсы шли вниз по низкому склону и куда они уходили, уже было неизвестно - ночь надежно скрывала. По обе стороны сплошной стеной шел небольшой земляной подъем, видно для того чтобы отделить дома от трамвайных путей. Дома, похоже, были двухэтажными, а свет из окошек давал понять, что здания были сложены из бревен.
Я стояла и не знала, что мне делать. В голове была пустота, а чувства и эмоции будто вытащили и подвесили в ночном небе как странный экспонат в анатомическом музее. Мысли мелькали в голове, но они были так быстры, что мне не удавалось связать друг с другом. Ощущения где-то на животном уровне управляли телом подобно механизму в заводной кукле. Не думать и не брать за себя ответственность было приятно, в какой-то степени это вдруг снимало с меня затворы, выпуская из потаенной темницы нечто очень свободное и мощное, что невозможно было обуздать. Пока мой разум все еще крепился за какие-то задворки, иначе я бы не смогла понять эту силу, которая с легкостью могла бы опрокинуть меня во тьму. Только уже в свою собственную тьму.
Пока я ощупывала себя слабыми пальцами сознания, мир чуточку оживился. Из замершей картины, похожей на декорации в пыльной подсобке он превращался в оживающий перекресток. Где-то раздались голоса, я могла различить только женский. В голове что-то щелкнуло, и я поняла, что не хочу ни с кем встречаться. Ноги сами понесли меня прочь, и мне оставалось лишь довериться им.
Под ногами перекатывались маленькие камушки и мелькали слабо озаренные шпалы. Мир снова превратился в нарисованную картину и потерял ощущение времени. Казалось, что ты шагаешь на одном и том же месте уже давным-давно, но не ощущаешь силу времени, прошедших часов, словно минуты вспыхнули на небосклоне фейерверком и рассыпались затухающими искрами где-то за пределами этого мира. Нужно было признать, что это место было до ужаса картонным. Ни звуков, ни дуновения ветерка, ни звезд - этот мир не подавал ни одного признака жизни! Казалось, что здесь даже нет воздуха - грудь вздымалась исключительно рефлекторно.
Сколько я прошла было неизвестно - систему измерения, похоже, в этом мире еще не изобрели, когда заметила неладное. Силуэт дома, точно такой же, как и остальные, озарялся на краткие мгновения яркими вспышками. Окна дома вспыхивали в дикой очередности и тут же угасали, как маленький огонек на секунду разбуженный ветром. Я попыталась понять, в чем заключалась очередность мигания, но голова была слишком пуста, что установить какую-нибудь логичную связь. Ноги вновь понесли меня, на этот раз они остановились как раз напротив этого дома.
В оконных проемах танцевали тени. Это были черные силуэты похожие на те, что отбрасывает человек в солнечный день. Однако им не была свойственна человеческая мягкость - они были похожи на резкие скупые мазки краски. Круглая голова, плавно перетекающая в прямое худое тело лишенное всяческих изгибов, руки и ноги были изломанными без ступней и кистей. Казалось, что кисточке не хватило краски, чтобы довести линии до конца. И они танцевали, извивались в окнах в вспышках жестокого света, словно горели в священном огне, агонизируя в судорогах. Танец напоминал пляску боли, предсмертные чаяния.
Это была фантасмагория... театр теней, сцена...
Сцена?.. Я вздрогнула. А что же за ней? Невидимый кукловод, дергающий за ниточки? Может этот дом просто картонная декорация, а за ней спрятана сказка? В детстве я всегда верила, что театр живой. И все декорации, костюмы, маски и прочий инвентарь не просто вещи, а часть какого-то чуда. Театр - маленькая комната, в которой происходит мистерия, создается новый мир, независимо от того, что происходит в реальности. Только это все происходило в старых театрах, сейчас зрительные залы огромны, а на сценах преобладает минимализм и все разговоры витают над темой секса и неудовольствия своей взрослой жизни. Но сейчас я могу заглянуть, наконец, за кулисы маленького театра и увидеть лица актеров.
Я стала подниматься по склону. Земля была мягкой и скользкой, судя по всему, здесь недавно прошел дождь. Ноги запинались за камни, а туфельки утопали в грязи. Редкие кустики травы цеплялись за юбку, но я все же поднялась на разбитую дорогу перед домом. Тени все также погибали в смертельном танце, освещенные безжалостными софитами.
Окна были расположены слишком высоко, чтобы попробовать разглядеть что-нибудь. Я побоялась подходить к ним лицом, и решила поискать дверь внутрь.
Крыльцо оказалось сбоку. Ступеньки уже обвалились, просели в землю, и я неуверенно постояла у них, не решаясь ступить. Я обвела глазами дом, удивленно отмечая, что мои глаза привыкли к темноте настолько, что я могла различить детали. Казалось, что взошла блеклая луна, опутала здание паутиной ненадежного света. Наконец я решилась и осторожно вскарабкалась по ступенькам, рискуя изранить ноги. Деревянный настил так же не внушал доверия, и я постаралась побыстрее открыть покосившуюся дверь. Она держалась всего на одном креплении и грозила вот-вот рухнуть. Я прислонила ее к стене, чтобы она ненароком никого не пришибла и нырнула в коридор. Здесь было темно, как и на улице, но все же я могла различить предметы, и осторожно пошла вперед, запинаясь ногами за мусор. На полу валялись доски, скомканные бумажки, части от испорченной и развалившейся мебели. Глаза зацепились за старинные часы, которые, наверное, были позолоченными, однако из-за темноты невозможно было сказать точно. В сознание четко впечатался циферблат, стрелки которого указывали на 4 часа. Я прошла дальше и едва не зацепилась за сломанные перила, торчавшие как пики. Лестница уходила на второй этаж и не внушала доверия. Она была хоть и целой, но все же ветхой. Я опасливо встала на ступеньку, но она выдержала, даже не издав ни единого скрипа. Аккуратно поднимаясь по истертым ступеням и держась за стену с ободранными обоями, я достигла второго этажа. Здесь было светлей, будто бы огромная луна, заглядывала в окно. Но окон здесь не было, а луны - тем более. Впереди был узкий коридор с дверными проемами. На полу лежали балки и куски штукатурки, отпавшей от стен и потолка. Стены, лишенные прикрытия демонстрировали внутренности из дранки. В этот момент из нескольких проемов вспыхнул свет и через пару мгновений погас.
Я вздрогнула от неожиданности. Это было пугающим и странным зрелищем. Оно щекотало любопытство и манило к себе как волшебная флейта Крысолова.
Я послушно двинулась к зову вспышки. В голове настойчиво билась мысль: "что там? Что там?" Больше всего я боялась проснуться и не успеть узнать, что происходит. Я заглянула в дверной проем. Это была небольшая комната, заполненная поломанной мебелью, мусором и темнотой. И на подоконнике, словно на границе двух миров мелькала тень. У меня перехватило дыхание. Чарующее зрелище: среди пространства, вдруг раскрылось как цветок, видение из неведомого тебе мира. Нечто сакральное, непонятное, требующее разгадки. Свет не имеющий источника, ножницами вырезал из черной бумаги фигурки, оживлял и развешивал на ниточках, превращая в марионетки и заставляя болью исполнять танец под названием "Агония".
Я стояла посреди захламленной комнаты, заворожено наблюдая за черными всполохами, с гулко бьющимся сердцем. Мне хотелось потрогать их. Мне, казалось, что они то хрупкие как фарфор, то такие невесомые, что коснувшись их, они разлетятся как стая бабочек.
Но маленькое представление, волшебство сценической сказки рассеялось от глухого стука. Я огляделась и увидела яркую бусинку, выкатившуюся из-под комода, потерявшего несколько ящичков. Она была небольшой, похожая на ягодку рябины: темно-оранжевый цвет сменялся насыщенно алым. Я наклонилась и подняла ее. Стеклянная бусинка так сияла в темноте, что неволей притягивала внимание.
Как только я коснулась камешка, случилось что-то страшное. Свет вспыхнул, но не собирался угасать. Черные фигуры замерли на секунду. На самую страшную секунду в моей жизни. Они стояли, изогнутые в причудливых позах и ждали. А потом забились как в силках. Ни звука не было оборонено. Они бились отчаянно и страшно, пытаясь выбраться из ловушек-окон. Рвались из невидимых цепей, державших их в этом пространстве. Одна из фигур снова замерла, а потом пыталась повернуть голову. Я видела, с каким трудом она пыталась искривить свою шею, будто тысяча копий впивалась в ее тело, не позволяя поворачивать, только биться в судорогах.
Я перепугалась до ужаса. Я безумно боялась, что они меня увидят, что у них может быть есть глаза. Сердце застучало, оглашая весь дом звуком страха. Мне хотелось убежать, но...
Я чувствовала неосознанно, где-то глубоко внутри, где-то в своей изначальной тьме, где живут мои древние инстинкты, что в доме кто-то есть. И оно идет сюда. И я знала, что не стоит попадаться ему на глаза. Потому что это был хозяин дома. Злой, жестокий как великан в своем холодном замке, как дьявол в своей вотчине, как старая ведьма, живущая в дремучем лесу: нетерпящие чужаков в своем доме, и из моих костей построят дом, мое тело съедят, а мою душу похитят.
Я должна бежать!.. Но... но куда? Я быстро оглянулась, вокруг лишь пара сломанных комодов, стульев и кресел. Прятаться было некуда.
Я чувствовала, как вокруг все нарастает, словно музыка в кульминационный момент. У меня в голове отчаянно билась мелодия страха, тонкой тревожной нитью проходя через все клетки, остро, громко и печально бьющая по клавишам пианино.
И в этот момент оно показалось. В мой живот вонзилась холодная игла, которая тут же нырнула внутрь и выскочила из сердца, прошивая меня ниткой ужаса. Вспышки как-то померкли, пространство потеряло четкость, полностью отдаваясь ему. Все льнуло к нему, как послушный зверек, будто ища ласки, будто боясь разозлить его. Оно был хозяином.
Оно не был чудищем. Оно не был безобразным.
Оживший труп, кукла, сброшенная с полки, в дальнем чулане и научившаяся думать. Черные кляксы, залегшие под глазами явно от бессонницы длинною в вечность. Ежевичное вино, пропитавшее губы и проевшее уголки губ. Глаза темные на белом лице, казались безучастными и мертвыми, но что-то неуловимое в легких движения ресниц и вздрагивание век, убеждали в опасном внимании. Жуткое зрелище, какое-то извращенное создание с ужасными играми.
И все что в этот момент произошло...
Пожалуй, это был оглушающий хруст, а потом весь мир лопнул, разбился как стекло брошенное на асфальт.
В этом пустынном, заброшенном мире, полного абсурда, я рыдала от настоящей боли. Это не просто кровотечение, надушенное переживание. Я уже никогда не буду прежней. Потому что мое первичное состояние разорвали, и его уже никогда не сшить вместе как прежде, нужно найти новое укрытие твоей сущности и можно лишь безуспешно подогнать его под старье. В меня грубо ворвались, заменили сердце, вырвали глаза и вставили новые.
И даже мой плач был абсурден.
Это все было так неестественно, нечто грубое и злое, настолько неприятное и личное, надежно пустившее свои корни в мое сердце, что я не могла даже представить, чтобы я кому-нибудь раскрылась. И, пожалуй, меня пугало не то, что мне не поверят, а что мне придется открыть то, что со мной произошли страшные вещи. Я никому не хотела признать, что меня разворочали будто влажную землю тяжелым плугом, мне не хотелось, чтобы кто-то примерял мою тяжесть на себя. И это одиночество тяготило меня. И мне было страшно.
Нет никакого ответа, нет никакого объяснения. Словно я стою посреди пустой комнаты, из которой мне нужно было найти выход, будто у меня в руках два кусочка и я должна сложить целый паззл. Страшно. Пугала неизвестность и неопределенность. Пугало отсутствие логики и здравого смысла. Голова отказывалась воспринимать все серьезно, грозя нервными окончаниями искажать лицо болезненными смешками. Одиночество от непонимания происходящего и невозможности с кем-то разделить свои беды застряло комком в горле. Не существует антикризисных центров для женщин, попавших в другие миры. Никто не предложит помощь и не выпишет таблеток. Мысль о том, что со всем мне придется справляться самой, сводило судорогой горло, ведь "все" казалось, имело вес всего мира. Я казалась себя самым крошечным и жалким существом на свете. Мне было безумно страшно. Что же я могла сделать, когда упускала все возможности, когда верила в невозможность изменить себя и весь мир и когда мечтала, чтобы мир провалился в Тартар, оставив меня одну.
Но осознавая, что со мной случилось что-то страшное, что-то совсем непонятное, что-то, что пустило корни в моей душе и неизвестно смогу ли я выкорчевать это когда-нибудь, я раз за разом впадала в состояние бессмысленного ужаса. Мне казалось, что меня заколдовали: из феи с хрустальными крыльями я превращаюсь в скессу1, а мой цветущий холм стал могильником. Писала письма полные скорбной мольбы и была готова вить венки из рябины и железных лезвий. Я была готова поверить во все приметы и суеверия, рассыпать соль и развесить серебряные колокольчики, найти давно потерянный нательный крестик.
Я исписала тысячу листов, желая запомнить все детали, чтобы с помощью графического безумия найти ответ, что же случилось со мной. И будто древняя провидица всматривалась в сложение слов и предложений как во внутренности жертвенного быка и к священному ужасу не понимала, на каком языке со мной говорят боги. У меня не было ни единой догадки. Мою голову туманил страх и предчувствие чего-то ужасного.