Третье замеченное и относительно других утешное утро.
- Алкивиад, что это с тобой случилось? Неужели, ты, наконец-то, за ум взялся?- первое, что по утру слышал Алкивиад, если, конечно, ему, по какой-то немыслимой случайности удавалось проснуться у себя дома в постели, были эти причитания его близкого родственника, дяди. Ну а дядю, он, конечно бы, давно послал куда подальше, не будь этого, позволяющего так везти себя дяде обстоятельства, как, нет, не его почтенного возраста, а того, что эти своды дома, под которыми жил Алкивиад, были скорее дядины, а не его, вынужденного на этих своих родственных, так себе правах, жить у него. Ну, а дядя, этот бывший стратег, и в своё время, был весьма уважаемым в полисе гражданином, который после обвинений в финансовых злоупотреблениях, утратил прежнее своё влияние и финансовую независимость, после чего перестал быть открыто уважаемым, что и заставило его, всё же имевшего свои, хоть и остаточные, но всё же обширные связи, перейти на задворки политики в качестве теневого (во время солнечной погоды) и серого (в пасмурные дни) советчика.
- Алкивиад, ты что, наконец-то, одумался? - с некоторой перестановкой слов, огласил это утро дядя Алкивиада, зайдя к нему в комнату.
- Пора. - То ли вопросительно, то ли восклицательно, в общем, не совсем ясно, продравши глаза, ответил своему сердобольному дяде (у хитрый лис), приподнявшийся с кровати Алкивиад. На что дядя, сделав из этого слова Алкивиада свой устраивающий его вывод, принялся причитающее вбивать Алкивиаду в мозг свои установки на всё его дальнейшее поведение:
- И я говорю, что давно пора. Ведь уже сегодня, на ареопаге будут проводиться предварительные слушания, от чего будет очень много зависеть, и главное то, как пройдет завтрашнее голосование на народном собрании, по вашему с Никием остракизму.
- Не переживай, всё пройдет как надо. Сам же видишь, первый шаг я уже сделал и на лаврах уже не сплю, а это уже о многом говорит. - Ответил ему Алкивиад, который во время этого дядиного сказательного сопровождения, поднявшись, приводил себя в поверхностный порядок, который, получив от него первый уклад в виде поправки одежды и небольшого разлахмачивания рукой волос, потребовал для свежести лица Алкивиада водных процедур, для чего собственно в руках дяди и находился принесённый им кувшин с водой. После чего они прошли во двор, где дядя, поливая ему на руки из кувшина воду, продолжил свои дальнейшие разглагольствования.
- Твой оптимизм, конечно, внушает надежду, но я скажу, что на одной только уверенности в своём предназначении, не въехать на Олимп. Для этого нужны свои согласования и договоренности.- Дядя остановив поток воды, вынудил Алкивиада посмотреть на его подмигивающую физиономию, на которой ясно читалось самоуверенное бахвальство, требующее от Алкивиада уважения и просьб о его помощи.
- Лей, давай.- Алкивиад опять, как кажется, его дяде, многозначительно выражается, на что тот, так же, сообразно своему пониманию, начинает лить ему из кувшина на руки, а из своего рта, слова ему в уши, где первые очищались под воздействием благодатных свойств воды, когда как вторые, наоборот забивались всем этим потоком слов.
- Как я тебе уже не раз говорил, тебе нужно заручиться поддержкой всех слоев населения нашего полиса. И в первую очередь тех, кто имеет вес. Да-да, и нечего морду кривить.- Дядя заметив появившуюся гримасу на лице Алкивиада, который, по его мнению, подумал о тех, кому ему придется жать руку и пить кубок за дружбу. Что, возможно, было и так, а возможно иначе, и Алкивиада, просто уже достало это занудство дяди, и он с помощью лицевых мышц, попытался сбросить этот налёт чужой мысленности осевшей на нём. Но так или иначе, а дядя имевший язык, что то помело, придав своё значение этой выразительности Алкивиада, продолжил лить слова:
- Вон, твой противник Никий, ничем не гнушается, и аристократией, и с чернью имеет свою связь.
- Ну, с гетерами, которые, скажу откровенно, имеются во всех слоях населения, и я имею свои даже очень близкие связи. - Усмехнулся на эти заявления Алкивиад, что было недооценено его дядей, не понимавшего никаких шуток, когда дело касалось политики, с которой у него только и осталась одна серьезная жизненная связь.
- Пока женщины не имеют избирательного права, это тебе, не только ничем не поможет, а скорее повредит. -Резюмировал дядя, после чего вновь вернулся к прежней своей мысли.- Так вот, Никий, окромя всего этого, ищет для себя поддержки из вне и как я слышал, уже ведёт тайные переговоры со Спартой. А это, как ты понимаешь, даёт ему голоса аристократии и ремесленничества. - Последние слова дяди, заставили Алкивиада нахмуриться и на этот раз серьёзно отнестись к дяде, как оказывается, бывшего в курсе много чего такого, о чём он даже не всегда и догадывался.
- И что мне делать? - Алкивиад, закончив свои умывания, вопрошающе воззрился на дядю, которому такая внимательность со стороны Алкивиада явно польстила, и он, приняв напыщенный вид (что поделать, раз природа при таком положении дел, требует от вас внимательности не только к собеседнику, но и к себе, что и приводит вас к такому своему, осознающему свою важность положению), принялся формулировать свои установки.
- Тебе, перво-наперво, нужно заручиться поддержкой наших философов и демагогов. Так что, давай время не тяни и прямиком дуй в академию к Платону, который я тебе скажу по секрету, не меньше твоего нуждается в связях с политиками. Ему, со своим государственным трудом, нужны свои практикизмы, которые он, в свою очередь, не заручившись поддержкой политиков, не сможет осуществить на практике.
- Хорошо, я согласен.- Ответил ему Алкивиад, глядя куда-то поверх дяди вдаль.
- Ну, тогда нечего терять время. Отправляйся к нему.- Заявил ему в ответ дядя, после чего Алкивиад протяжно выдохнул и под руку, сказанув себе: " Значит, это мой рок".- хотел было пойти в дом для окончательного сбора к выходу, как вдруг, неожиданно приятно для него, сзади на него налетел его любимый пёс Рок, который явно отличался не только хорошим нюхом, но также и слухом, раз заслышав своё имя, тут же отбросил кость и принёсся на этот зов своего хозяина. Чем с одной стороны обрадовал того и с другой ревностно огорчил дядю, который не терпел когда всё внимание, к тому же такое любвиобильное, было обращено к кому-то другому, а не ему(а он ещё косточек не жалеет для этого не благодарного пса).
-Рок, вот слюнявость ходячая.- Схватив пса за уши, Алкивиад, несмотря на заявленные слова, попытался отстранить от своего довольного лица эту радостную морду, непонятно, что за философской породы пса, который занимал своё существенное место в душе Алкивиада. А ведь он для него, был можно сказать самым близким другом, который, не смотря ни на какие невзгоды придёт на помощь ему. Ну а невзгоды разные бывают, как например, природные, где Рок своим телом пригреет тебя, валяющегося в сильно подпитом состоянии в канаве, или же социальные, когда противники твоего политического курса в виде рассерженных рогатых мужей, попытались намять бока Алкивиаду, то его верный пес, имеющий куда более быструю сноровку, чем у них, чуть было, не лишил этих ревнивцев последних яйцевидных шансов на возможность иметь в будущем хоть каких-то рогов.
Впрочем, история появления Рока, имеет под собой в некотором роде, свои легендарности, определенным образом, связанные с Диогеном, чья философия жизни, казалась не просто привлекательной Алкивиаду, но и в определенной степени обрушила его мировоззрения на мир, на который со времени знакомства с Диогеном, он стал многочастично смотреть с его точки зрения. И, наверное, Алкивиад, со временем стал бы учеником Диогена, не будь тех обстоятельств его жизни, в тисках которых он уже находился, а именно оковы признания в себе роли значительной личности, тревожаще и всепоглощающе действуя на все его умозаключения и движения души, стеной стояли на пути всем этим новым свободо веяниям, которые внушал собою космополит, этот человек мира Диоген. Ну, а Алкивиад, развращенный, как чересчур не независимым от заявленных предназначений и планов на его воспитание, так и определенным своим положением в полисе, уже не был в состоянии открыто признать того, что ему близки идеи Диогена. Правда, Алкивиад в пылу своей винной невыдержанности, как-то признался в этой своей неуверенности дяде, который взяв эту информацию себе на ум, время от времени, когда был недоволен своим племянником, мучил своей осведомленностью Алкивиада, проклинавшего себя и дядю за такую болтливость.
Так вот, как-то однажды, как из разных источников слышал Алкивиад, что даёт право провозгласить всю эту историю за миф, Диоген, прилюдно называющий себя псом, как всегда, в соседстве с привлечёнными запахами уличными псами, сидя рядом со своей бочкой, за этим одним столом, питался вместе с ними. Где вожаком, согласно своим воззрениям и преобладающей физической силы, конечно же, мог считаться сам Диоген, которому бесспорно доставались лучшие куски пропитания, на которые его обрекал его образ такой философской жизни. Ну а такая его жизнь, казалось бы, на всю такую свою никчемность, тем не менее, мозоля глаза, не давала покоя многим самоважным персонам полиса, которые при каждом случае, так и стремились, любым, даже самым подлым способом, взять, да и поддеть Диогена.
- Диоген, и почему тебя зовут собакой? - с этих слов, уже после взаимного представления, начался, ставший уже легендарным разговор Александра Великого и Диогена, о котором, правда, всем поведал не сам Диоген, который надо признать честно, не слишком-то любил, о всяких там царственных персонах распространяться, когда в дар человечеству был представлен другой, не менее яркий и великий образчик, в виде него самого.
"Кто бросит кусок - тому виляю, кто не бросит - облаиваю, кто злой человек - кусаю.- Не смутившись этого стоявшего перед ним властного великолепия в виде Александра, перевернувшись на другой бок, зевая, ответил Диоген". - Указывая на Диогена, рассказывал подробности его легендарной жизни один из предприимчивых граждан Афин Плутарх, который имея бурную фантазию и замечательную память, умел таким гидовым образом, извлечь из туристов звонкую монету, которая никогда не была лишней. Ну, а турист, во все времена не отличался смиренным нравом и, будучи на отдыхе, где-нибудь на чужбине, вдалеке от своих родственников и начальства, так и стремился показать этому чужестранному или чужеполисному быдлу, на что он в пылу своей расслабленности способен.
- Сдается мне, что ты Плут, и только что и делаешь, так это нам тут по ушам нещадно чешешь. - Заявил выдвинувшийся вперед Кассандр, почесав своё ухо, затем ткнул в грудь Плутарху своим, пока что только пальцем, а не носом, который тоже не стоял на месте, а всё пытался уткнуться в чьё-нибудь дружеское плечо, ну, например, в своего рядом стоящего товарища Аполлона, также как и он, уже с утра запивающего своё любопытство из кувшина с вином. А ведь Кассандр, будучи одним из очень восприимчивых к достопримечательностям и правде правдорубом, прибывшим из священных Дельф, где каждый житель через одного был, либо провидцем, либо жрецом, само собой, не мог таким образом усомниться.
-Зуб даю.- Проделав этот всем известный магический ритуал, указывающий на свою уверенность в ответе, Плутарх на время убедил Кассандра в своих словах. На что он, протерев свои глаза, ещё раз внимательно посмотрел на никак не реагирующего на них, а главное на него Диогена, конечно же, был задет таким не вниманием к своей личности, которая, как и всякая высоколичность, не может жить без внимания к себе и поэтому всегда требовательна ко всем не внимающим к ней. Так что, Кассандру ничего другого не оставалось делать, как взять и каким-нибудь образом, да и привлечь к себе внимание. Для чего он, знавший много способом отвлечения и привлечения внимания (всё-таки он не зря работал на посылках у известнейшего дельфийского оракула, как он его очень странно называл, мистера "X"), решил для начала, через своё громкое слово, дать Диогену шанс.
- И чем же кормят эту псину? - Кассандр, выхватив у своего гражданского товарища Аполлона обглоданную кость, в принципе, для себя уже разрешил этот вопрос и только ждал сигнала для своих дальнейших действий. На что Плутарх, слывший знатоком исторического изложения, в общем, умевшего складно излагать только прошлое, но не умевший предвидеть дальнейших человеческих поступков, попав в эту непредусмотренную им ситуацию, замялся на месте. Что для Кассандра, уставшего ждать, послужило, определенным его сознанием, сигналом к действию (а для него любое движение, стало бы этим сигналом) и он заявив: " Ну тогда, для собаки всякая кость будет в радость",- бросил в сторону Диогена тот обглоданный кусок, который он держал в руках.
И всё бы ничего, ведь он был не первый столь умный предприниматель, который довершал свои знания о Диогене, таким обозначающим свой образ мысли, бросательным действием, если бы на этот раз он не задел прибившегося к этому Диогенову столу новой собачьей пассии, которая получив этот, в отличии от Диогена, неожидаемый удар в ногу, заскулила от боли.
- Ну, что я могу сказать в ответ. Ты попал. - Диоген поднявшись со своего места, грозно посмотрел на Кассандра, который, не ожидав от себя такого попадания, сначала определенно несколько затушевался, но затем подталкиваемый сзади, как придающим бодрость духа выпитым, так и взглядами своих корешей, которые зрились не только на его спину, но и на его тёплое место в Дельфийском храме, выправил свои плечи и, сделав шаг вперёд, ответно заявил:
- И что ты сможешь сделать мне? - На что последовала любопытствующая и выжидающая, лучше конечно кровопролития, тишина, где каждый из присутствующих лиц, для того чтобы не пропустить ни одного движения и слова, уставившись на Диогена (мяч был на его стороне), замер в своём довольно несвежем дыхании. Ну, а Диоген, который любил всякие театрализованные представления, конечно же, не обманул ожидания этих взирающих на него зрителей, готовых ради представления, не только временно помолчать, но и даже на тоже время, ограничиться одним глотательным запасом воздуха.
- Когда наши смелые ожидания воплощаются в жизнь, то почему они, так до коликов пугают нас? - Диоген, начав свой встречный ход по направлению Кассандра, своей пошаговостью сказанного, судя по мрачности вида Кассандра, привёл того не в то благодушное состояние, на которое тот рассчитывал кидая кость в Диогена.
- Ну, а когда они не приводят ни к чему или к исходной точке, то мы выдыхаем с таким большим облегчением. - Отговорив это своё слово, Диоген, остановившись напротив переставшего дышать Кассандра, воззрился на него и, не сводя своего взгляда, начал ещё больше пугающе для Кассандра, что-то там внизу у себя, манипуляционно проделывать своими руками. На что Кассандр, слышавший об умении Диогеном выставить не только себя, но и того, кого ему пожелается выставить в различном неприличном свете, тем не менее или наоборот, как раз благодаря этому, не решился опустить глаза и посмотреть на то, чем ему там грозил своими ручными действиями Диоген.
Впрочем, Кассандру не пришлось долго ждать и с начала звук журчания, а затем обдавшая его ноги теплота, чья прямая связь между предваряющим её ручными действиями Диогена, и этим появившимся журчащим звуком была несомненна, что, конечно, спустя своё осмысленное мгновение было понято Кассандром, который ошарашенный таким напористым поступком Диогена, отскочил назад в толпу. Ну а толпа, из-за своей массивности и связанной с этой характеристикой, заторможенной инертностью, как и следовало ожидать, не только не спешила расступиться, но и к большому разочарованию Кассандра, не спешила должно осудить такую дерзость Диогена, так и продолжая умиленно взирать на эту нескончаемую напористость Диогена, которая никому без должных существенных и мокрых изменений, не позволяла приблизиться к нему.
Но как бы много ты не выпил с утра или вечера, то со временем, всякий, даже очень тихо бьющий из глубин твоих недр источник иссыхает. После чего настает своё время для осмысления всего произошедшего, где одни более разумные, видят в этом факте жизни её мудрость, тогда как другие, кто слишком спешит, опережая свои мысли, начинают во всем винить этот ходячий источник, за такую свою независимость от мнения и желания окружающих, для которых он должен бить тогда, когда это им будет желательно. Ну а раз он такой своевольный, то тогда значит, придётся бить уже сам этот источник.
- Граждане, вы видели, что он наделал! - Кассандр не дождавшись у толпы немедленного осуждения действий Диогена, воспылал словесной яростью, на которую, судя по внешним физиогномическим признакам отдельных лиц из толпы, где читалось довольство от увиденного, она была не готова. Что и говорить, эгоизм толпы и отдельных его единиц всем известен, и если ты не забрызган, то уже только одно это, да и глядение на того забрызганного, вызывает твои благодушные чувства.
- Аполлон! -Кассандр, схватив за руку своего ближайшего товарища по вино-пивному делу, начал взывать того о помощи. На что Аполлон, находящийся, честно сказать, в очень затруднительном положении, определенно не знал, что и делать. А ведь дело в том, что чужой пример, хоть даже и самый дурной, не только заразителен (да и стадное чувство, довлеюще висит над каждым), но и в определенной позывочной степени, когда ты не только очень склонен к этому, а уже последние полчаса, так и жаждешь предварить эти действия в жизнь (а нечего было столько наливать и пить), даже служит своим желательным сигналом к действию.
-Ну! - очень уж предвзят к Аполлону этот Кассандр, который между тем, только всего лишь собутыльник, а не друг ему. Но что поделать, когда в глазах окружающих, он может показаться трусом, а на объяснения этого факта не дружественности нет времени и Аполлону ничего другого не остается делать (тут и пророчествовать не надо, что будет, если он во время не решит эту проблему), как своеобразно их Дельфийскому месту проживания, для начала многозначительно чертыхнулся: " Ебит, твою еси". - После чего выдвинувшись вперёд к Диогену, грозно заявил тому:
- Ты что собака такая, делаешь!
- А ты разве, не понял? - усмешка на лице Диогена, наводит Аполлона на мысль о том, что пожалуй, разговор затянется, а ведь всякое промедление для него немыслимо, и может уже неисказательно заставить его отойти от принципов единения, а вместе с этим и потерять своё лицо.
- Я понял лишь одно, что ты собака такая, нарываешься! - прогремел в ответ повторяющийся Аполлон, уже приготовивший свои кулаки для скоротечного решения проблемы, которая как часто случалось с Диогеном, когда на его пути вставала недоумность, предпочитавшая или вернее сказать, не имеющая других аргументов для доказательств, решалась таким зубодробительным образом. И, наверное, вскоре бы, не последователи Диогена, в виду своего численного преимущества, обратили бы его, нет, не в свою веру (хотя, всё же, частично заставив его поверить в действенность силы кулака), а всего лишь в пропасть своей предвзятости. А она, как все знают, находится совсем рядом в пыли, под чужими ногами, которые, дабы вы окончательно всё поняли и смирились, очень звучно по вашим бокам вбивают в вас свои сверху вниз воззрения, против которых вы, конечно же, ничего возразить так и не можете. Но тут, к неожиданности всех противостоящих лиц, в том числе и Диогена, в их разговор очень звучно и напористо влез, взявший на себя слово, тот отскулившийся пес, который, как оказалось, умеет не только скулить от боли, но и очень устрашающе и злобно рычать на тех, кто по своему недоразумению, решил тут заявить, против Диогена своё слово.
- Р-р-рот закрой. - Вклинившийся между Диогеном и Аполлоном, раскрывший свою пасть полную зубов и клыков, пёс явно определил свою позицию по отношению хитона Аполлона, схватившись за её край, чем вызвал своё бурное замешательство в рядах последователей силового решения этого противостояния. И всё бы ничего и, наверное, если бы Аполлон сумел раскрутившись вокруг своей оси, откинуть эту рвущую его одежду псину куда-нибудь подальше, то, пожалуй, Диогену, вдвойне не здобровать. Но Аполлон, из-за этой внезапности появления нового четырёхлапого игрока, не обладая большой стрессоустойчивостью, не выдержал такого наплыва своих не только чувств, но того другого, что он сдерживал уже столько времени, и полившись, с криками, подминая под себя сзади стоящих, бросился наутёк.
Ну, а когда паника подвергает умы не просто стойких, а даже самых стойких, служащих первопримером для тех героических смельчаков, предпочитающих геройствовать в задних рядах, то и говорить не надо, что и они, обладая своим геройством только за широкими плечами своих вожаков, не могли не последовать этому бегущему примеру, который между тем, тоже требовал своей сноровки от бегущих прочь отсюда. Ведь беготня в панике, когда каждый из бегущих, не разбирая дороги и себя в ней, так и старается не пренебрегать ничем, дабы вынести себя из этой образовавшейся сумятицы, где и не разберешь, где, что и как находится, определённо требует от бегущих большой подготовки. И, пожалуй, даже героизма.
- Ну и дела! - выдохнув из себя, заявил удивленный такому изменению развития событий Диоген, глядя на то, как эта ничем таким особенным до этого времени незамеченная псина, в которой, как оказывается предполагалась своя верность, грызёт пятки несущимся прочь от него граждан туристического, временно независимого от своего благоразумия, склада ума.
- И что интересно, так это то, что я оказался на развилке, в поиске ответа на всё это. И как же мне отнестись к этому происшествию, где на благополучный для меня исход дела, повлияли, не исходящие от меня обстоятельства, а в некотором роде судьба, которая вмешавшись через этого пса, спасла мои бока от должного взбития, - Диоген, сидя на ступеньках лестницы, поглаживая сидящего у него в ногах, упомянутого в рассказе этого ещё молодого пса, перевёл свой взгляд от лица Алкивиада на собаку, как бы желая удостовериться в чём-то там для себя.
- Ну а ты же знаешь мою философию независимости жизни, в которой я, есть всего лишь искатель, и попутчики мне будут лишь только мешать, и поэтому я, не смотря на всё своё огромное сердечное желание, не могу оставить его рядом с собой. Да, кстати, я после этого случая, назвал его Роком. - И стоило только Диогену произнести это имя, как пёс, услышав его, завилял своим хвостом. От чего Диоген, для того чтобы скрыть сердечную дрожь своих рук, запустил их ему прямо в его чёрную грубую шерсть, тем самым вызвав ответную реакцию Рока, закрутившим свой хвост.
- Видишь ли, Рок своим любящим взглядом, не только будет меня сбивать с моей мысли, но и каждый его взмах хвоста, будет оказывать на меня своё незримое действие, поставив меня определенным образом, в зависимость от этого дружеского участия, чьим отражением будет служить хвост Рока. Так что, Алкивиад, я и хочу, чтобы ты забрал Рока к себе.- Диогену, определенно многого стоило, чтобы так бесстрастно посмотреть на Алкивиада, который, конечно же, был рад тому, что Диоген именно ему доверил Рока.
- Я согласен.- только и промолвил Алкивиад, на что последовал короткий ответ Диогена:
- Бери.
После чего Диоген достает приготовленную веревку, предназначенную в качестве ошейника, умело накидывает её на Рока и, сунув её в руки Алкивиада, разворачивается и уходит себе в бочку. Алкивиад же понимая всю эту ситуацию боли расставания, где как оказывается и Рок, не выказывающий не послушание, а смиренно смотрящий на Алкивиада имеет своё понимание того, что следовало, что, в общем-то, и последовало, в его быстром уходе от этого места жития Диогена.
- Ладно, пошли.- Алкивиад, поднявшись на ноги, обратился к Року, который завиляв своим хвостом, дал своё согласие, которое сначала привело их в дом, где жил Алкивиад, ну а следом в жизнь, рядом с ним под сенью этого дома.
Правда, Алкивиад, в моменты своего внутреннего опустошения, которое часто случается после долгих дружеских попоек, которые по утру наводят на свою, не совсем дружескую мысль, по поводу всех тех вчерашних дружеских заверений в твой адрес, как тебе кажется совсем не друзей, выходил во двор, для того чтобы подышать свежим воздухом и попасть под наплыв чувств верности Рока, где он, будучи критично настроенным к окружающему миру, брал Рока за голову и, глядя ему в глаза, всегда пытался увидеть в них ту первую любовь Рока к Диогену, которая как он считал, так и жила в этом псе.
- Чего ты там увидал?- как всегда неожиданно под руку Алкивиада, влез в его эти утренности, его неусыпный и дотошный до всего дядя.
- То, что у тебя никогда не увидишь.- Алкивиад ожидаемо начинает злиться, но сейчас ему не досуг пускаться в новую полемику с этим утренним занудой, и Алкивиад быстро отправляется внутрь дома, где заручившись поддержкой пояса и главное звонкой монетой, засунутой за него, выйдя из дома через другой вход, отправляется в сторону Академии Платона. Ну а Академия, находясь за контурами полиса, требовала от каждого, кто желал попасть туда, не только огромного желания к овладению мудрости и учености, но и силы воли и крепости ног (что, наверное, уже само по себе, являлось первым проверочным этапом к познанию себя и своего места в стане учеников академии), без чего было весьма трудно достичь эту академическую рощу, под чьими оливковыми ветвями, перед лицом учеников, предавался своими знаниями Платон.
"Ничего, мне будет полезно прогуляться с утра".- Подбадривая себя на ходу, молвил про себя Алкивиад, движущийся по направлению академии, на пути которого, кроме всяких дорожных препятствий в виде покатостей и неустроенностей дорог, стояла не размятость его ног, не привыкших ходить на такие большие и значительные расстояния. Впрочем, такова общая участь всех путешественников, которые по мере утраты своих физических сил, начинают сеять у себя в душе сомнения в целесообразности своего пути, который в случае повторения маршрута следования за кем-нибудь из более ранее вставших и отправившихся в поход известнейших путешественников, уже, в общем-то, не нов, и значит, какой смысл повторяться или же в случае, не только своего первооткрытия, но и общечеловеческого, то для этого имеются другие доводы, подвергающие саму эту затею двигаться по этому пути, который однозначно не будет никем не оценен. Ну а то, что ты докажешь сам себе там чего-то стойкое, то по скромному убеждению этого сомнения, ты докажешь лишь то, что ты слишком большой эгоист, чем, конечно же, лучше не хвастаться, а надо упрятать подальше в себе.
Но как бы там ни было и сколько бы судьба, в виде дорожных препятствий не подбивала Алкивиада свернуть со своего пути, он, выдержав весь этот естественный природный напор, на свою себестойкость, всё-таки достиг своей цели академии Платона. И стоило ему только ступить туда, как он сразу же оказался в самой гуще развивающихся событий, которыми так всегда была насыщена вся эта академическая жизнь.
- Алкивиад, вот и отлично, что ты нашёл время и навестил нас.- Искренняя радость Платона, схватившего сходу за локоть Алкивиада, определенно была приятно оценена им, увидевшем в этом уважение к себе, но, а также смутное подозрение в том, что его, кажется, сегодня здесь ждали. "Ах ты, дядя, паразит. Ещё не получил моего одобрения, а уже предупредил о моём визите", - усмехнулся про себя, следовавший за Платоном к месту общего собрания, где велись все эти философские диспуты, Алкивиад, внимательно вглядывавшийся в физиономии будущей философской мысли Эллады.
- Ну и рожи. - Алкивиад, как и всякий эллин, с благоговейно чувствительной точки зрения относился к проявлениям природы, в виде физичности достатков или недостатков на внешнем её отражении, физике тела человека, и поэтому не мог спокойно пройти мимо этого её отражения на лицах любителей мудрости, чья физиогномика тела, будучи мало выразительной и малопривлекательной для противоположного пола, что, по всей видимости Алкивиада, и заставила их искать своё утешения в объятиях этой малоразборчивой Софии. Которая и сама, будучи особой внешне малосимпатичной, не была столь требовательной к своим ученикам, потерявшим все другие утешения в жизни и в поисках последнего прибежища, прибившихся или упавших в объятия Софии, которая надо отдать ей должное, примет к себе любого, даже самого заунывного поклонника сверхчеловека.
Правда и эти павшие в объятия Софии учености, стоит только им обрести уверенность в своих силах, так они, с высоты своего мудрствования, начинают учить всех без разбору, об их месте жизни, где явно прослеживается главенствующая мысль, утверждающая о его главенствующем месте, даже не в сенях, а в тронном зале у Софии.
- Почему я, выбрал филоСофию? - усмехнется вам глаза этот новый глава школы мудрости.- Да потому, что она разрешает мне делать то, что другие делают под страхом наказания.
- Наверняка, чем отвратнее рожа, тем больше её носитель имеет мудрости в ней. - Алкивиад сообразно своему умозрению, ударился в свою философию, что было ожидаемо от всякого сюда зашедшего, у которого не было шанса для того чтобы не пасть жертвой коллективизма, от чьего мотива и задается тон течения вашей мысли. Что опять же, есть очень глубокая мысль, о которой в глубокой задумчивости, рассуждала сидящая в отдаленном от центра мыслительного зала троица мыслителей, чей вид показывал глубокую их задумчивость над этой важнейшей мыслью, которая подкреплялась винным напитком из кувшина, частично приведшая, кого к упадкам на свои плечи, а кого к умственной созерцательности чего-то сквозь стены неведения, в которую упёрся не моргающий взгляд этого философа.
Но вот Платон подвёл Алкивиада в центр площадки, к образовавшемуся здесь кругу из учеников его академии, скорее всего скрытных стоиков. Платон же без лишних предисловий, не дав возможности этому кружку как-то освоиться с количественным изменением своего состава, своим громогласным заявлением, перенаправил весь ход их мысли.
- Ну что Цельсиус, ты ещё не отказался от своей затеи разработать единую систему мер и весов? - Платон, прорвав цепочку, не слишком единого круга мыслителей, обратился к самому высокому из стоящих в этом круге мыслителей. Ну а его высокий рост, как пожелал понять Алкивиад, служил явным и броским вызовом Платону, отличавшемуся своей невысокой коренастостью, которая вполне благодатно подходила в вольной борьбе, но не слишком способствовала предисловию в полемике. Где орлиный взгляд с небес, имел, куда большее значение, нежели вид твоей широкой диафрагмы, которая для всех замудрецов, не понимающих её потенциальную доказательную базу, только уже в эпилоге указывала на высоту его Платона положения, когда он одним лишь броском обращал противника с небес на эту, всю в пыли землю.
- С высоты моего положения, я, со всей своей убежденностью заявляю, что необходимость в единой системе мер и весов уже давно назрела.- Ухмыляющийся своей мерзкой улыбкой, цедивший сквозь свои гнилые зубы Цельсиус, глядя на Платона сверху вниз, своим ответным словом, явно хотел поддеть короткость ног Платона, который хоть и сдержался, но всё же не смог удержаться в пределе своей обычной цветовой гамме, которая получив внутренний возбужденный импульс, приобрела красно-бурый цвет.
- Что ж, твоя убежденность не может не вызвать уважения. Но мне хотелось бы узнать, - Платон прищурив глаз и наклонив набок голову, вкрадчивым голосом спросил Цельсиуса,- А на что ты готов пойти ради своих убеждений?
- Да на всё! - чуть ли не прокричал в ответ Цельсиус, который своей поспешностью сказанного, утвердил, ставшую только спустя тысячелетия аксимональность, утверждающую, что скорость сказанного, куда выше любой мысли, часто не поспевающей за эмоциональной поспешностью выноса слова необдуманности.
- Вот и отлично. Ведь слова мудреца многого стоят, что опять же, можно будет внести в единый реестр твоей системы весов и мер, к разработке которой, мы сейчас же и приступим.- Ответные слова Платона, определенно воздействовали на потемневшего в лице Цельсиуса, для которого открылось значение заявленной выше аксиомы - функционал языка без костей, ещё не до того доведёт.
- И что ты хочешь этим сказать? - всё-таки Цельсиус не собирается вот так просто сдаваться.
- То, что все и так знают, что человек есть мера всему и всего. Что нами и должно использоваться в своих воззрениях на мир, не только в математических расчетах, но и в философской мысли, которая бы могла найти для себя на что опереться.- Многозначительный упор Платона на последнее своё сказанное слово, определенно внушил Цельсиусу должное опасение.
- Человек человеку рознь, вот что единственное, я могу выразить в философском контексте.- Заявил ему Цельсиус.
- Вот именно по этому, мы и должны непременно приступить к поиску общих основ объединяющих нас человеков. Я хоть и против всякой стандартизации, но для того чтобы иметь возможность отчего-то отталкиваться, нам, как говорится, нужен свой эталон. - Платон по довершению своей речи, приблизился в плотную к плечу Цельсиуса, для того чтобы таким демонстративным образом, показать тем из учеников, чей полёт мысли не залетал дальше их носа, всю эту существующую рознь между людьми. Ну а те, кто умел видеть куда глубже и дальше, увидели в этом шаге Платона, его дальновидность и умение своей видимой приниженностью, возвыситься над оппонентом.
Цельсиус же, определенно с недоверием отнёсся к этим высказываниям Платона, но ему при этом слишком польстило это предложение стать эталоном для человечества и он чуть-чуть посомневавшись, выразил своё согласительное сомнение:
- Ну, тут надо подумать.
- А я, и не сомневался в таком твоём ответе.- Заявил Платон, размашисто вернувшись в центр импровизированного круга. - И знаешь, твой ответ навёл меня на мысль, о главной из существующих категорий, цены. Которая, только для непосвященных складывается из двух количественных параметров, спроса и предложения. Но для тех, кто в курсе и не только курса, цена имеет свою скрытую стоимость. Да-да, у цены тоже есть своя стоимость. Но для того чтобы понять эту связь между ценой и стоимостью, нам нужно разобраться в понимании того, что они из себя представляют. Так цена, эта спорная относительная пространственность, как вещь временная, имеет свою зависимую от времени непостоянную величину, которую постоянно и пытаются сбалансировать, и придать ей неизменность. Что же касается стоимости, то она в отличие от цены, как раз несёт в себе предикат вечности, неизменность, которую в своих, как правило, частнособственнических целях, пытается изменить человек, навязав на неё свою цену. Вот и выходит, что цена, эта по сути искусственная категория, придуманная человечеством для того чтобы в своих интересах изменить природную величину стоимость, и становится определяющей константой этого мира. - Платон развернулся в сторону Цельсиуса и посмотрев на него внимательно, ухмыльнувшись заявил:
-А здесь, я смотрю, тоже пытаются набить себе цену. Ха-ха.- Заразительность смеха Платона, а также его мускулистость, всегда заставляла окружающих смеяться вслед за ним, что произошло и сейчас.
- Но мы собьём и ту, какая есть. - Цельсиус охерел, услышав эту присказку Платона, а ведь он не собирался ничего доказывать. Но как оказалась, было уже поздно, даже доказывать то, что ты не собирался ничего доказывать, и как по сигналу, хотя вообще-то, по сигналу Платона, его верные ученики схватили Цельсиуса и, дабы не использовать уравновешивающие его несознательность веревки, со всего маха, который включал в себя две важнейшие составляющие, высоту подъёма Цельсиуса и применимую по отношению к нему силу броска, бросают его на землю. После чего Цельсиус, потрясно для себя, потрясенно для видевших эти виды и ударно для земли, вминается в неё, где ёкнув при соударении с ней и замирает, для того чтобы дать возможность спокойно остальным ученикам, на основании своей обездвиженности, применяя философское видение, замерить относительность человека и окружающего его бытия.
-Ну, я несколько иначе представлял нашего академического человека.- Сказал Платон, глядя на свернувшегося калачиком Цельсиуса. Что было воспринято и понято должно его верным учеником Фаренгейтисом, который тут же начал вносить поправки в это уложение Цельсиуса, который, не смотря на своё прибитое в землю положение, тем не менее, не желал быть послушным орудием в руках Фаренгейтиса, которому для закрепления своего труда, приходилось раз за разом, кулаками вбивать в Цельсиуса свои установки.
- Я вижу, что сила слова, прямо пропорционально силе убеждения. -Заявил Платон, глядя на действия Фаренгейтиса, которому, хоть и с трудом, но всё же удалось разложить Цельсиуса на земле в виде звезды. Что же касается Цельсиуса, то он крепко получив по своим выделяющим лекалам, решил, что будет лучше пока что не двигаться, о чём он и заявил, глядя вверх на небо:
- Сволочь ты и больше никто.
- Значит, запишем. Несмотря на наши предположения, что мысль имеет самую непревзойденную скорость на свете, то как сейчас выяснилось, это было всего лишь ложное утверждение и скорость глупого, заметьте, я делаю акцент на слове глупого...- Прохаживаясь вдоль этой новой людской окружности, возникшей вокруг академического человека Цельсиуса, Платон принялся заполнять мировоззренческие пустоты в головах своих учеников. - Так вот, ещё раз повторяю новый аксимональный постулат, скорость глупого высказывания, на порядок быстротечнее скорости мысли. Так, что же ещё?- Платон внимательно посмотрел на академического человека Цельсиуса со стороны его задравшегося хитона, из под которого вывалились наружу все его внутренние индивидуальности.
- Открывающийся вид отсюда, навел меня на одну мысль.- Платон своим новым высказыванием, живо заинтересовал стоящих по другую сторону от него всегда проявлявших любопытство учеников, которые к своему огорчению, оказались не в том месте, правда, в то время. - И вот, что я подумал, а вернее сказать, какой я себе смог задать вопрос. А как нам определить, что такое стыд, каковы источники этого терзающего нас чувства? И вот глядя с этого места на Цельсиуса, я спросил себя, а испытываю ли я стыд глядя на него? - Платон сделал паузу, для того чтобы по лицам учеников понять, какую они заняли позицию по отношению к Цельсиусу. После чего убедившись, что их физиономии скорее отражают бесстыдство или лучше сказать, невозмутимость, продолжил.
- Да, я испытываю стыд и не стесняюсь в этом признаться. - Заявил Платон, чуть ли не стуча себя в грудь, чем вызвал у Цельсиуса приступ благодарности. - Стыд за Цельсиуса, который пренебрегает элементарными понятиями санитарии, не посещая с нами бани. -Уточнение Платона в свою очередь вызвало у Цельсиуса приступ ненависти к нему, но Платон не обращает внимания на Цельсиуса, на которого уже достаточно насмотрелся со всех неприкрытых сторон и без оглядки на него продолжает говорить.
- Из чего я, как бы это не парадоксально звучало, делаю вывод, что стыд, есть вещь сама в себе и не зависит от внешнего источника, а рождается внутри каждого из нас. - Платон посмотрел на Цельсиуса и заметив, что тот что-то пытается сказать, спросил того:
- Цельсиус, не стесняйся и говори, что ты хотел или увидел сказать. - Платону показалось, что он удачно с юморил, что вновь вызвало у него приступ веселья.
- Я вижу круг.- Цельсиус своим высказыванием перебил это веселье в рядах академии и в единоличном ряду, состоящим из одного Платона, который удивившись отсутствием нарицательных именных, переходящих на личности слов, в высказывании Цельсиуса, ответил тому:
- Я тоже вижу и что с того.
- Тогда найди тождество между порочным и по'рочным кругами, которые мне сейчас видятся два в одном или один, состоящим из двух. - Зреющая в словах Цельсиуса философская загадка, привела в замешательство недалекие умы учеников Платона, и сковав лица, напрягла умы зрящие в корень. Что касается Платона, то его веселье тут же потерялось в этом мыслящем окружении и он, уже сам, следуя стадному духу, принялся напряженно думать.
- Они оба опоясаны твоими прегрешениями.- Неожиданно для всех, высказался Алкивиад, чья заявка на своё слово в философском мире, судя по хмурым лицам учеников Академии, была должно оценена и, наверное, только авторитет Платона, обрадованного такому его вмешательству, не позволившему усомниться в его блиц-интеллекте, не позволил им наброситься на Алкивиада, который не будучи академистом, посмел здесь иметь своё слово.
- Алкивиад, я всегда видел в тебе потенциал. Так почему же ты до сих пор, ещё не среди лучших умов Афин здесь в Академии.- Платон распростёр руки и почти со слезами на глазах, подошёл к Алкивиаду и принялся не стеснительно для себя, но ревностно стеснительно для окружающих их учеников, обнимать Алкивиада.
- Только большая занятость не позволяет мне быть твоим учеником.- Алкивиад польщённый такой любезностью Платона, не решается на откровенность высказываний.
- Знаю я эту твою занятость.- Платон усмехнувшись в ответ, прищурившись смотрит на Алкивиада. После чего. даёт новую задачу ученикам, найти новые точки приложения академического человека и под стоны Цельсиуса, к которому уже поспешили приложить свои ножные точки приложения, ученики, уже было выдвинулся с Алкивиадом прогуляться в сад, как донесшееся до них заявление, видимо самого ретивого из учеников Платона Фаренгейтиса: "А ну, дай я ему сейчас завинчу", - и последовавшая вслед за этим реакция Цельсиуса, где его, под свой же крик передёрнуло, заставило Платона и Алкивиада остановиться и, повернувшись посмотреть на дело ног учеников Платона.
-Что поделать, молодежь на своём пути к познанию, зачастую переходит пределы дозволенного. Которые для них, к их оправданию, ещё никто не установил, и вот они, путём проб и ошибок, пытаются нащупать эту переходную грань. Ну, а их максимализм, естественно подталкивает к тому, чтобы их поступки остались не только запоминаемыми их современниками, но и довинтились, и отдались в памяти их потомкам.- Платон снова вернувшись к своему прежнему тропинистому пути, принялся излагать свою точку зрения на эту ученическую крайность.
-Судя по ответной реакции Цельсиуса, их действия аукнутся и его потомкам, если они, конечно, после этого у него будут.- Алкивиад в ответ насмешил себя и Платона.
- Прямо в яблочко.- До ушей Платона вновь донёсся крик, всё не унимающегося Фаренгейтиса, что на этот раз вызвало в Платоне, критично относящегося ко всякому излишеству, недовольное покачивание головой и новый всплеск его разумения.
- Да, молодежь неисправима и как всегда, идёт всё тем же, как ему думается, неисповедимым путём, всё пытаясь, заявить о своём, ни с чем несравнимым я. Такова уж участь молодости, всё индивидуализировать, когда нам, остается разве что, только обобщать. Конечно, их желание сделать свою переоценку ценностей, вполне укладывается в тот природный порядок мироустройства и даже недовольное ворчание стариков, которые в своё молодое время, также поступали, возведя на пьедестал новые ценности, тоже вписывается в это колесо эволюции, но всё-таки, как хочется, чтобы всё оставалось, всё также по-прежнему. - Платон посмотрел на Алкивиада и, не заметив возражений, продолжил:
- Правда, эти новые, применяемые в обиходе заменители прежних значимых слов, меня определенно волнует. Так этот яблочный заменитель символа души яйца, глядишь, со временем скажет своё слово и когда-нибудь человек, "благодаря" этому яблочному фетишу, отвлечётся от своей сущности и впадёт в грех, променяв своё бессмертие, на чёрт знает что. - Платон своим окончательным подчёркиванием, определенно удивил Алкивиада, никогда не слышавшего о существовании приведенного Платоном в пример, того на букву "ё", знатока всего и вся. Впрочем, Алкивиад, в своё оправдание сослался на свой наблюдательный философский статус, для которого не всё знать, было вполне логично.
"Наверное, Платон, большое значение уделяет геометрии и скорей всего, зачертившись, устал, так сказать до чертиков от всех этих чертежей, после чего и придумал это новое слово, тем самым внеся в разговорный обиход свою словесную лепту, обозначающую злобную усталость, на которую всегда можно сослаться в случае какой-нибудь неудачи или промаха. Ну, а геометрия, как наука открывающая нам глаза на основы построения мира и в частности объёмную связь между человеком и природой, определенно дала имя тому всезнайке, на которого и ссылался Платон". -Эти размышления Алкивиада привели его в хорошее расположение духа, а также вместе с Платоном в заросли оливковых деревьев.
- Алкивиад, я человек прямой и простой, что одно из другого и вытекает.- Прихватив Алкивиада за локоть, Платон принялся излагать тому то, что он Платон хочет.- Я знаю, что тебе нужна поддержка на голосовании по остракизму. И ты её получишь. Но природа не терпит дисбаланса и если где-то убудет, то значит, в другом месте обязательно прибудет.- Платон решил сопроводить эти свои слова действием, для чего он, сорвав оливку с дерева и закинув её в рот, принялся смачно жевать.
- И что же тогда, в таком случае от вас убудет? - показное непонимание Алкивиада, в котором сквозила дерзость, на мгновение смутило Платона, но потом, он увидев в этом его вопросе ростки его сегодняшней лекции о роли цены в жизни человека, определенно по достоинству оценил свою роль, по влиянию на умы окружающих. И Платон, понимая, что Алкивиад, так или иначе, за ценой не постоит, решил ввести его в начальный курс философии.
А между тем, это заявление Платона о такой своей роли в жизни людей, не было простым бахвальством, себялюбивого, хотя точно себялюбивого Платона. А ведь это было всего лишь требование того времени, где он или кто другой, находясь в этом периоде становления всего и вся, для того чтобы остаться в нём запоминающимся для природы лицом, которая только исходя из твоей развитой данности, определяла твои шансы на будущую передачу потомству твоей частички малого "я", просто обязан был, заявить о себе с огромной буквы "Я". Ну, а когда каждый своим "я", хочет перекричать остальных, то он само собой, ни перед чем не остановится и будет изыскивать различные возможности, для того чтобы преуспеть в этом нужном не для него, а для природы деле.
Так наиболее подготовленные, однозначно отъявленные горлопаны, устав набивать себе шишки в полисе, где они кроме своей луженой глотки, ничего другого не могли противопоставить другим, более смиренным, у которых имелся дополнительный ручной аргумент кулаки, заявив:
- А плевать я на тебя хотел и не только с этого места, а даже с самой высокой горы! (время колоколен, к большому для них сожалению, ещё не пришло). - После чего, как человек слова, вылезает из под лавки, куда он был загнан из-за своего неосторожного слова в адрес того обладателя кулачных аргументов, и бегом направляется в сторону ближайшей горы или на худой конец и живот, холмика. А там уж, для него есть пространство для своего голосового маневра, с которым он, эховым отголоском, обрушивается на так и не понявших его сограждан. Ну, а как гласит легенда, если в момент оглашения крикуном, этого громогласного вызова потомкам, посчитать количество эховых отдач, то можно узнать, сколько поколений твоих потомков будут о тебе помнить.
Но всё это, как говорится, осталось на уровне слухов. Правда, нашлись и такие, кто заявлял, что число этих глашатаев, в одно время, так неимоверно выросло, что они устав кричать на безответные скалы и ветер, объединившись в свой клуб по интересам, спустились вниз на равнину, где и стали праотцами первых философов, которые свои эховые сомнения, возвели в ранг почти что науки, и прикрываясь философией, никого не стесняясь, теперь делают то, что другие делают под страхом наказания. В общем, природа и на этот раз проявила свою смекалку и изобретательность, найдя, куда пристроить эту человеческую массу недовольных простой жизнью людей.
- Ты меня обижаешь. - Вдруг заявил Платон, при этом эта его обида, ему всё же не помешала с удовольствием продолжать жевать оливы и как увидел Алкивиад, даже закинуть в себя ещё добавки в рот.- Ведь употребленное тобою слово убудет, есть количественная величина, тогда как для нас, людей философского склада ума, материальность мира осталась за воротами академии и нас интересует лишь духовная основа жизни, отличительной чертой которой является качественная величина. Ну, а твоё обвинение в материализме, подспудно означает сомнение в нашем философском статусе, что, до кончиков сандалий, обидно слышать мне, как я считаю состоявшемуся философу, оставившему все радости жизни ради одного, поиска истины. - Платон в знак своего огорчения, с горечью выплюнул горькую оливу и с сомнением посмотрел на другие оливы, находящиеся в его руке. После чего потратив паузное время на раздумье, в котором явно читалось волнение за судьбу этих оливок, чей вкус поставила под сомнение их предшественница ( Платон имел большой опыт общения с разной питательной пищей), всё же решил им дать шанс и забросив себе в рот начал жевать.
Впрочем, Платон умел объединять несколько, казалось бы не взаимосвязанных друг с другом вещей и он скорее всего, увидел свою притчевую иносказательность в этом происшествии с оливами, где из-за одной кислой оливы, могло бы сложиться превратное мнение о всей этой партии олив. "В семье не без урода". - Платон не без внутреннего довольства, оформил в пословицу свой логический вывод из этого наблюдения за оливками.
"Одна паршивая овца, всё стадо портит". - Вспомнив Цельсиуса, покачал головой в знак одобрения Платон.
"Без ложки дёгтя, бочки меда не бывает".- Платон ухмыльнулся, вспомнив лица пивников и едоков в таверне, обалдевшие от его не сдержанной напускной выходки в чан с вином. "Один в поле, не воин....",- новый пришедший ему на ум афоризм, не вписывающийся в общую тематику, вызвал сомнение в душе Платона. "Назвался груздем, полезай в кузов",- последнее осмысление и вовсе заставило его задуматься, и в связи большими смысловыми неувязками, на время перекрыть доступ в свою голову этим отражениям сути вещей и событий. А что поделать, раз монументальности косяком полезли в голову Платона, которому как часто с ним бывает, стоило только натолкнуться на какую-нибудь здравую мысль и отформатировать её в афоризм, как вслед за одной, из него начинает бить фонтаном, новые заявки на рассмотрения в пословицы или на крайний случай в афоризмы. "Нет, это что-то другое".- Платон не выявив взаимосвязь новых мысле заявок с предметом его наблюдения, дабы дальше не забивать себе голову, решил вернуться к заскучавшему Алкивиаду.
- Знаешь, в общем-то, я тебя понимаю, ты ещё не силен в риторике и твоя категоричность, скорей всего, вызвана ошибочностью твоего суждения. Ведь категории, это не есть, как сейчас их трактуют, некий классификационный раздел, а они, о чём не надо забывать и путаться, всё же несут в себе свою основу обвинение. - Платон остановился и посмотрев на Алкивиада, принялся ждать от него ответа.
- Ты мне сказал, что ты человек прямой, вот и я тоже, не люблю извилистых дорог, и оттого и спросил прямо, чем я буду вам обязан? - прямота Алкивиада, хоть и похвальна, но всё же определенно наивна. Он видимо, так и не учел того, что Платон, не смотря на свои заявления и даже желания, просто не может, даже в самый свой простой ответ, не вложить какой-нибудь метафорический контекст, и если он говорит, что он простой и прямой, то это совершенно ещё не значит того что, это должно было значить. И здесь, в этом его высказывании, вполне возможно, сквозила мысль о ненужности посреднических услуг и что скорей всего, именно Алкивиаду надо проявить свою откровенность с ним, а никак не ему.
- Ну, мы не какие-нибудь барыги, живущие баш на баш, у нас свободных граждан города, можно сказать, есть всё. Ведь обладание гражданскими правами, не это ли есть высшее благо для свободного человека. - Платон замолчал, для того чтобы дать Алкивиаду прочувствовать всю безмерность его независимости, от несовершенств этого мира.
- Но чего-то, всегда самую малость, не хватает?- Алкивиад по своему прочувствовал эту бескрайность независимости Платона от внешних обстоятельств.
- Знаешь, я скажу так. Гражданские права, вещь сама по себе неизменная и если говорить твоим языком, то если их в одном месте убавить, то они в другом обязательно прибавятся. И что главное, то это всё совершенно не повлияет на общую константу гражданских прав. -Заковыристый ответ Платона, совсем не был схож с его заявленной прямотой.
- Хочешь иметь дополнительные права, для того чтобы в дальнейшем с государственной поддержкой, на должном уровне отстаивать права.- Ответ Алкивиада, в котором сквозило понимание насущных проблем гражданских прав, вызвало у Платона свою удовлетворенность этим ответом, на который он, не тратя лишних слов, дал утвердительный кивок головой.
- Но, а как насчёт обязанностей, разве повышенные права не обязывают на свой рост?- спросил Алкивиад.
- Ты ещё скажи, что все от рождения находятся в одинаковом положении. -Засмеялся Платон.- Этим псевдо-вопросом, пусть задаются те, кто не обладает преимущественными правами. Пусть они тешат себя надеждой на то, что должное соответствие налагаемых на них обязанностей и связанный с этим их рост, приближает их к обладанию дополнительных прав. На что, я тебе скажу так, что эта существующая зависимость от обязанностей прав или наоборот, при наличие прав обязанностей, есть одна большая мистификация, необходимая для повышения дисциплинированности обязанного. В общем, подведу итог всему сказанному, если ты прав, то твой оппонент однозначно обязан. - Новый смех Платона, чуть было не вызвал у него своей подавленности оливой, для чего Алкивиаду пришлось хорошенько приударить тому по спине, что было им выполнено не только с удовольствием, но и даже от всей души. Так что Платон, получив этот, кратно превысивший его ожидания удар по спине от Алкивиада, сумев с трудом устоять, не мог не заподозрить его в тайной преднамеренности, где Алкивиад определенно каким-то ловким способом, должно направил ход их разговора, который и привёл его к такому оливковому замешательству. Ну, а Алкивиада только попроси, он тут же рад стараться и готов в один удар, вытрясти из тебя всё твоё самообладание и разумность.
Но Алкивиад не обращает внимания на эти зрительные выпады недовольного Платона, и он, подув на свою раскрасневшуюся вследствие удара руку, спустя эту небольшую паузу, спросил Платона:
- В том то и дело, и мне хотелось бы знать, а чем меня это будет обязывать? И если будет, в чём я не сомневаюсь, то хотелось бы видеть для этого, хоть какое-то оправдание.
-Твоё оправдание, звучит как обвинение.- Засмеялся в ответ Диоген.- Моё гражданское право, вот та исключительность, которая есть всему оправдание. - Со знанием себя, высокопарно заявил Платон.
- Диоген, тоже в своё время вписывал в свое резюме: "я умею властвовать людьми". -Ответно заявил Алкивиад и наверное, будь удар Алкивиада по спине Платона ещё сильнее, то Платон скорей всего и его проглотил бы, но упоминание Диогена Алкивиадом, определенно было ударом ему под дых, что у Платона вызвало дыхательный паралич и он в одно мгновение поглупев (что это значит, вопрос к физиономистам, но для каждого, даже не самого умного человека, случись ему стать свидетелем такого перевоплощения, у него не возникнет никаких вопросов об этом. Ведь глупость, присутствующая в каждом из нас, всегда сумеет подмигнуть своей родственнице, стоящей в соседских глазах) на глазах Алкивиада, всё же проявил мудрость и ничего не сказав, развернулся и не спеша направился обратно в Академию.
- А чего я такого сказал? - спросил спину Платона Алкивиад, затем обратился с этим вопросом к редким облачкам и не получив у них ответа, начал задаваться этим вопросом к своим ногам, ведущим его в полис, где его ожидали свои предварительные вопросы уже со стороны ареопага.