- Каков же всё-таки я. - Улыбаясь себе в воротник, искренне радовался Люинь, потряхиваясь в седле своего скакуна по пути во дворец. Ну а так как путь в одиночестве всегда наводит на различные думы, то Люинь, будучи приверженцем всего светлого и не скучного, отдал предпочтение самым интересным своим мыслям и моментам жизни. Так он решил перебрать в памяти самые захватывающие моменты, где он оказывал впечатление и что уж умалчивать, влияние на весьма небедную арестантку Мари Эме (это он вскоре узнал).
- И что я за молодец. Сумел сходу, одним своим словом "сударыня", вызвать у неё слёзы благодарности и даже трепетные чувства. - Уже льстил себя надеждами Люинь, не имеющий ничего против уважения к себе и даже лести, если она, конечно, была к месту и в умеренных количествах сказана. Ну а чтобы всеми этими надеждами и фантазиями не вводить уже самого себя в заблуждение, чем страдает каждый человек и не только вельможа, то Люинь всегда прибегал (им же разработанному) к весьма действенному, увязанного на логическом мышлении способу.
Так он при описании какого-либо события использовал содержащее в себе, с одной стороны, желаемое, а с другой, неоспоримое фактами словосочетание. Что и давало ему широкие возможности для различных трактовок произошедшего, и в зависимости от них, делать удобные для себя итоговые выводы.
И на этот раз, Люинь, вспоминая эту его встречу с арестанткой, чьё прижатое к окну любопытство было обнаружено приметливыми всадниками (кавалер де Брийон в это время очень удачно для себя отлучился в неизвестном для всех направлении) и она по причине беспокойства этих скрытных всадников за свою анонимность, была до выяснения своей личности ими прихвачена и сопровождена в стены подземелья, должно охарактеризовал всё с ним случившееся.
Так утверждение Люиня, что арестантка испытала к нему трепетные чувства, содержало в себе неоспоримость - трепетность (в подобном месте все трепещут) и желаемое Люинем - чувства (как им сейчас и желалось, к нему). Ну а раз всё так прекрасно сошлось, то почему бы Люиню, в предвкушении перехода этих надежд в стадию осуществимости, к тому же есть время, не потеребить себя этими сладкими воспоминаниями.
- Сударь. - Ох, как сладко прозвучало это её обращение к нему. А эта её дрожь в губах и выговоре этого короткого обращения, ещё больше придаёт ей изящности. Отчего, уже у самого Люиня, вместе с ногами задрожали поджилки, и сердце вне очереди облилось кровью. Что и говорить, а вид страдания на лице, плюс образ замученной условиями пребывания в этих мрачных застенках несчастной, придаёт особую колоритность любой, а что уж говорить о столь совершенной в красоте молоденькой даме.
И, конечно, Люинь, сражённый её красотой и бледным видом, своевременно сумел уловить момент её падения без сил на его вовремя подставленные руки.
- Ах, сударь! - второе, наполненное множеством и не только чувственными смыслами обращение к Люиню, так близко оказавшейся к нему самому и к его глазам Мари Эме, закрепило её власть над ним и дало понять Люиню, до чего же Мари Эме одновременно хрупка и цепка.
- Сударыня! Ради вас и вашего спокойствия, я готов на больше, чем многое, и не пожалею своих сил в осуществлении этого многого. - Последовал ответ Люиня, который как человек благородного слова, тут же претворил свои слова в жизнь и, не жалея своих сил, со всего маху придал ногой ускорение зазевавшемуся не месье Пежо, который таким ловким движением ноги господина Люиня, был отправлен вон из камеры готовить лошадь для дамы.
Что было по достоинству оценено Мари Эме, ведь она, как и всякая хрупкая и пока что легче лёгкого дама, любит всякое проявление грубой мужской силы по отношению к чужим непривлекательным задам. Правда при этом, Мари Эме несколько шире и объёмнее смотрела на прозвучавший в словах Люиня посыл, где он обещал ей многое, что она и выразила через подёргивание своего носика вверх. В чём, конечно, не её вина, а всё это есть лишь следствие её девичьего максимализма, а также её широко открытых глаз, с которыми она смотрела на мир и Люиня.
Господин же Люинь, отвлечённый от Мари Эме на совершенно непривлекательный, разве что только для битья зад Пежо, не заметив всех этих широких устремлений Мари Эме, так сказать, оказался в неведении, и вынужден был дальше действовать, полагаясь только на себя. Ну а так как господин Люинь был большим собственником, где главной его собственностью был он сам, а этот надел, как все знают, всегда требователен к себе и вечно стремится к своему расширению (отчего со временем, каждый собственник не влезает в свои старые колготы и камзолы; и не по причине их изношенности и выхода из моды) и даже за пределы всякого приличия, то он, следуя в интересах самого себя, не мог пренебрегать своей собственностью. И поэтому все последующие его действия, где он, делая внушающий вид, что только так надо, при выходе из подземелья прижимал к себе хрупкую Мари Эме, как раз и служили всему этому его обстоятельству.
После же того как Люинь и Мари Эме, вырванная им из рук этих злодеев тюремщиков, которым непонятно из-за каких заслуг вручают ключи от таких замков с подземельями, оказались на свежем воздухе, то Мари Эме, оказавшись неподготовленной к этому пьянящему свежему воздуху, который она по не знанию и по привычке глотнула больше, чем следовало в её положении, не удержалась на ногах и снова оказалась в сильных по сравнению с ней руках Люиня.
- Сударыня. Не осторожничайте, а крепко беритесь за меня. - Уже более уверенно и привычно (за время их подъёма из подземелья, у Люиня было немало возможностей попрактиковаться в деле удержания в своих руках, раз за разом спотыкающуюся на ступенях Мари Эме), придержав в своих руках мадмуазель Мари Эме, на свою голову оговорился Люинь.
- Я обязательно приму к сведению всё вами сказанное. - А вот этот туманный ответ Мари Эме, сказанный ею шепотом прямо в ухо Люиню, уже зашатал самого Люиня, поражённого умелостью Мари Эме подлавливать месье на сказанном им слове. И пока Люинь поражался и восхищался дальновидностью и остростью ума Мари Эме, она незаметно выпорхнула из его рук в седло поданной лошади и, бросив на прощание многозначительную фразу: "Сударь, я вам благодарна за всё то, что останется только нашим секретом. Ну а теперь ваша очередь, побывать в моих руках", - умчалась прочь, оставив пыль на восторженных лицах Люиня и непонятно на каких основаниях оказавшихся здесь рядом с ним Жаном-Рено и Пежо. Правда и последующее обращение к ним столь величественного вельможи, каким представал перед всеми Люинь, увидь всё это мадмуазель Мари Эме, не могло бы не удивить её, как и всех других увидевших это.
- Вы отлично справились со своей задачей месье. - Сказал миролюбивым тоном полный благодушия господин Люинь.
"Ага, теперь они для него месье, когда до этого и близко не стояли к этому именованию, а вот к последним скотам - не только были приближены, но и даже сравнимы. Но тогда что за спектакль был разыгран перед столь сиятельным и доверяющим людям маркизом де Шубуршеном и главное, перед такой легковерной мадмуазель Мари Эме? Неужели господин Люинь, использовал свою близость к королю в своих личных целях. Хотя, возможно, господин Люинь, всегда очень ответственно подходящий к поручениям Его величества, а сегодня ему предстоит играть одну из ключевых ролей в его балетной постановке, решил, таким образом, слегка порепетировать. Ну а так как никто не заметил какого-либо подвоха, то можно сделать вывод о том, что господин Люинь весьма выдающийся и что уж говорить, не непосредственный актёр". - Но это всё одна из тех мыслей, которыми разбавляет свою жизнь очередной заключённый, сидящий в этих мрачных стенах Венсенского замка, как раз служащего для прибежища всякого смятенного и неугомонного духа, которым так часто через самый край переполнены различные не сидящие на одном месте господа и месье.
Господину Люиню же, нет никакого дела до всех этих выглядывающих через решётчатые оконца томливых лиц узников своей натуры и заодно этого замка, чьё недовольство светом, вылилось в то, что они сейчас прижавшись к решёткам окон своих камер, сидят и ловят хоть чуточку света.
Люинь же, отправив месье Жана-Рено и Пежо по своим делам, направился к стоящей неподалёку привязанной лошади, где оседлав её, уже сам отправился подальше отсюда. Ну а так как его путь предполагал не только виды окружающей природы, но и одиночество, то Люинь ещё раз обратился к недавно пережитому, где больше всего досталось его кружевному воротнику, в который Люинь раз за разом довольно сопел и прыскал от смеха.
- Что же она имела в виду, говоря всё это? - размышления Люиня прервались на очередной кочке и последовавшим за ней ускорением лошади, которая почувствовав приближение к цели следования, решила не дожидаться, когда всадник очнётся от своих дум и пришпорит её, а сама, взяв ответственность за судьбу всадника и за свой желудок, понеслась вскачь. Что, как оказалось, было предусмотрительно с её стороны, так как распорядитель конюшен, вдруг замыслил недоброе по отношению к чужим, а не к своим скакунам, и решил в одном месте убавить овса, для того чтобы в другом месте добавить (понятно где). И только своевременное появление Люиня, чья близость к конюшенному, также как и королевскому двору не оспаривалась, не дала осуществиться этому подлому по отношению к королевским лошадям плану конюшего.
Люинь же, быстро вручив свою изголодавшуюся лошадь конюшему, забыв обо всём, быстро направился во дворец, где с нетерпением его ждала его роль, а также, что может быть только фантазией самого Люиня, не подававший виду сам король.
- Его величество, просил его не беспокоить. - Перегородив путь у входа в кабинет короля запыхавшему с дороги Люиню, идя наперекор своей безопасности (Тужур до сих пор не получил от короля никаких объяснений по поводу его невыносимого по отношению к нему Тужуру поведения; да и нечего было шептаться), не скрывая удовольствия на лице, заявил Тужур. "Больше вы за моей спиной не пошепчитесь!", - не сводя своего мстительного взгляда с Люиня, весь внутри себя огнём злопыхал Тужур. Что, конечно, приводит в замешательство Люиня, ничего подобного не ожидавшего услышать в свой адрес от слуг короля, отчего он даже не заметил стоящую в лице Тужура дерзость улыбки.
- Но это же я? - Люинь в своей полной растерянности, даже не сдержался и пробормотал эту несуразность.
- Ты? Да кто ты такой без милости короля? Ничтожество и пыль даже в моих ногах. - Уловив смысл бормотания Люиня, Тужур сразу же нашёл в себе ответ на этот вопрос, этого всего лишь слуги Его величества, как, впрочем, и он. А это значит, что они, по сути, равны. Ну а такая мысль Тужура, уже сама по себе несущая в себе много чего воодушевляющего, не может не смутить разум Тужур, который с помощью логических заключений пришёл к выводу, что раз он равен всем этим вельможам, то, пожалуй, он тоже барон или даже герцог. А уж такое величественное положение вещей и титулов, и главное, себя в этом дворцовом пространстве, превозносит тебя, даже если ты стоишь на одном месте.
И Тужур, чей взгляд на окружающее его герцогские плечи пространство стал несколько шире и ответственнее за всякую мебель и придворных, которых ему до нетерпения своих сил, захотелось поскорее присмирить словом, а в особых случаях кулаком, окинув своим полным презрения взглядом, что ещё за пыль перед его взором - Люиня, уже приготовился жёстко указать ему на его место там, в прихожей среди ботфорт, как появление короля из своего кабинета и сопровождающих его лиц, не дало случиться трагедии. Итогом которой, стало бы умопомешательство, как Тужура, превысившего свои умственные полномочия данные ему с рождения природой, так и Люиня, сведённого с ума неожиданностью, которой его поразит Тужур, обратившись к нему: "Ты пыль в карманах государя и пустота в его глазах".
Ну а так как очень своевременный выход из своего кабинета короля внёс свои радикальные поправки в неблагоприятное для голов Тужура и Люиня развитие ситуации, то история их голов получила своё новое, не предусмотренное данной глупостью направление жизни.
- А вот и господин Люинь! - обнаружив Люиня, обрадовался столь удачному совпадению король (он как раз в разговоре с Ришелье, вспоминал о нём). - А мы как раз, вспоминали о вас.
- Но можете не обольщаться, сударь. - Вслед за словами короля, последовал гнетущий воздух ответ вышедшей из спины короля Марии Медичи. - Не так, как бы того хотелось вам. - И не успел король что-либо сообразить или даже ответить, как королева откланялась и сопровождении Кончини, отца иезуита Коттона и Ришелье, спешно направилась восвояси, которые, как вскоре выясниться, находились во дворце принца Конде, к которому и явится королева во главе стражи, для того чтобы арестовать принца за его изменческое настроение и непереносимый им дух власти короля Людовика-справедливого.
- Чем прекрасны воспоминания, так это тем, что о них всегда можно забыть. - Глядя вслед удаляющейся королевы, произнёс король, находясь ещё под впечатлением проницательного взгляда представленного ему епископа Люсонского, Ришелье и как всегда создающего не настроение требовательного разговора со своей матушкой.
- Ваше величество уже привыкло не замечать нас и не обращать своего внимания на все наши потуги и стремления, если не угодить, то хотя быть полезным вам. - Королева верна себе, начав свой разговор с королём с упрёков. На которые из-за самого характера этих упрёков столь дальновидной королевы, Людовик не может молча отреагировать (тогда королева удовлетворённо сочтёт себя правой) на эту высказанность королевы и, нехотя, стараясь не смотреть на неё и тем более на его сопровождающие лица, в частности Кончини, выражает недоумение этими словами королевы.
- Ваше величество в очередной раз ко мне несправедливы. - Сказал в ответ Людовик и, поднявшись из-за ломберного столика, где он до прихода королевы за шахматной доской предавался размышлениям, подошёл к окну, для того чтобы специально продемонстрировать им свою спину. И хотя король сам себе абсолют и ему не требуется соизволения для того чтобы вести себя так как только ему хочется и стоять спиной к кому хочется, всё же этот поступок короля, несмотря на всю его неосмотрительность (к имеющим, если не право, а желание забраться, хоть по головам на трон, нельзя поворачиваться спиной), вызвал нервную оторопь у похолодевшей от своей бледности королевы и, конечно же, Кончини (отец иезуит Коттон, как всегда был непреклонен к действительности, что выражалась в его тугодумии).
И, несмотря на то, что ты сама Её величество, королева ничего не может поделать и сказать против Его величества, ведь тогда она сама, своими, ясно, что необдуманными, в пылу гнева действиями, поставит под сомнение абсолютизм любого Его или Её величества, а это ни ей, ни тому, кто желает (а их бессчетное количество) стать таким величеством, до абсолютизма не надо. Так что королеве, для того чтобы как-то выйти из создавшего положения, а не через дверь, что тоже выход, но только с потерей репутации, то ей нужно непременно что-нибудь придумать и заинтересовать короля, который видимо специально таким спинным подходом к ним, играет на материнских чувствах королевы.
"И ведь теперь всё из головы вылетело, при виде его спины!", - прикусив губу, попыталась найти повод привлечь короля королева. Но вот королева бросает взгляд на пришедшего вместе с ней Ришелье, и она решает прибегнуть к его помощи.
- Ваше величество! - обратилась к королю королева. - Позвольте вам представить новое лицо совета, епископа Люсонского, Ришелье. - И хотя король старается продемонстрировать невозмутимость и одержимость только одним собой, для чего он, закинув голову, стараясь не жмуриться светящему ему в глаза солнцу (ведь он для своих придворных, не менее, чем солнце значим, а иногда даже больше), так сказать олицетворяет себя, он всё же как король, который всегда должен быть в курсе всего, что происходит в его государстве, не может быть глухим к просьбам своих придворных и даже родственников.
И к великому (она ведь Её величество и всё что она делает или не делает, носит такие величественные формы; что иногда не всегда удобно) облегчению королевы, Людовик поворачивается и, что за несносный король, возвращается на своё прежнее место за ломберным столиком, для того чтобы там вытянув свои ноги, с этого удобного для себя места, вести наблюдение за не такими уже молодыми и стойкими ногами своих придворных и в том числе королевы.
"Посмотрим, насколько крепки ваши аргументации!", - так и читалась в обращённом на королеву лице Людовика эта его неделикатность обращения к ней. "Что поделать, все мы узники установленных нашими королевскими предками правил и церемоний", - как бы сожалея от такого положения вещей, король, используя свои тонкие усики, развёл их вместо рук. Чему совершенно не верит королева и само собой перекосившийся и покрасневший от злости Кончини (Ришелье, как человек здесь новый, имеет пока что право на нейтралитет; правда ненадолго - пока не осмотрится. Отец иезуит Коттон не в счёт, он находится в презумпции себя). Но они не только не верят королю и даже в него самого, а они глубоко впечатлённые умением короля одновременно действовать им на нервы и увлекать за собой, до нестерпимости и местами - в лодыжках, до боли в ногах, к полной своей неожиданности, вдруг захотели присоединиться к королю и присесть.
Что, конечно же, не может миновать приметливый глаз Людовика-справедливого, который, даже, несмотря на близкие родственные связи, не может, сделав исключение для королевы (а нечего везде таскать за собой этого подлеца Кончини), тем самым пренебречь правилами этикета, на которых можно сказать крепится само государство и усадить рядом с собой королеву.
Но Людовику, по всей видимости, мало, всего-то какой-то дрожи в ногах у своих придворных и ему хочется, чтобы его придворные в полной мере почувствовали, что есть абсолютная власть в Его единственном величестве. Правда, сейчас на дворе не те средневековые тёмные времена, когда горели огни инквизиции и за каждое неповиновение резали огнём по живому, и Людовик, как прогрессивный король, не реагируя на зловещий зов предков, старается приблизить свой век к галантному. Так что он не спешит хлопать в ладоши с призывом кликнуть палачей с раскалёнными щипцами, а всего лишь решает проверить у своих придворных наличие у них эстетических чувств, и заодно преданности и верности своему королю.
Для чего, собственно, многого делать не надо, а всего лишь надо вытащить свои ноги из любимых туфлей с пряжками и начать испытывать дух верности себе, ну, у хотя бы стоящего напротив его ног Кончини. Ну, а судя по пробежавшей морщинистой волне по раздувшемуся в ноздрях носу Кончини, он уже начал подозревать, что причина медлительности в ответе короля, имеет под собой двойное дно и что тут пахнет недовольством, а может и того больше - заговором. Что заставляет Кончини проявить своё более пристальное внимание к окружающей обстановке, где он спустя мгновение, к своему потрясению и обнаруживает этот, что и говорить, а оригинальный вызов его носу со стороны короля.
"Это что? Вызов мне?!", - закусив зубы, стараясь дышать через раз, потемнел в мыслях Кончини, не сводя своего взгляда с ноги короля, закинутой на лодыжку другой ноги, которой не лежится на одном месте, и она, непоседа такая, всё время болтается в разные стороны, погружая наблюдающего за ней Кончини в тревожные мысли.
"И что он этим хочет мне сказать? - задался вопросом Конини, принявшись вслед за круговыми движениями ноги короля, кружить себе голову. - То, что я, глядя на Его величество, позавидовав ему, вскружил себе голову несбыточными надеждами. - Сразу же догадался о королевском посыле Кончини. - А я всё равно хочу! И буду хотеть! - сжав руки в кулаки, остервенело пробубнил себе в усы Кончини. На что следует такое хитроумное закручивание пальцев ноги короля, что теперь из под стола на Кончини смотрит только один большой палец ноги короля.
"Ах, ты..!", - Кончини даже взмок от своей новой догадки. Но не успевает Кончини в бешенстве договориться, правда только про себя, до топора палача или виселицы, как король соизволит ответить.
- Ваше величество, - подняв с шахматной доски фигуру королевы, не слишком приятным для слушателей голосом заговорил король, - не слишком большого мнения о моих деловых качествах, раз утверждают, что я, являясь настоящим главой королевского совета, несмотря на вашу не предупредительность и не соизволение вводить меня в курс дела, с практикой, сразу ставить меня перед фактом произошедшего, не заметил изменений в нём. - Король сильнее, чем на то нужно было усилий, сделав рокировку, поставил шахматную королеву в самый угол доски.
А вот это шумное поведение, которое так несдержанно проявил король, вызывает у всех стоящих напротив короля повышенное внимание, правда, не к самому королю и даже не к его словам, а к стоящим на шахматной доске фигурам. И первым, согласно своему рангу и намёкливых себя касательств королём, проявила скрашенное возмущением любопытство королева, которая уже с самого начала, когда король взял фигуру королевы, не сводила своего взгляда с шахматной королевы в руках короля. А это надо сказать, то ещё испытание для выдержки её, и так вслед за ногами расшатанных нервов. Ведь король своим подъёмом королевы не из рядов своих фигур, а из противостоящих ему чёрных рядов шахматных фигур, тем самым очень озадачил королеву. Где первое, что взволновало королеву - подозрение короля в его подозрениях насчёт королевы.
- Что он хочет этим сказать? Что я ему противна? - Сразу же возмутилась королева, правда, в тот же момент у неё перехватило дыхание от испуга, когда она заметила, как король крепко сжимает шею шахматной королевы. Но потом король ослабил хватку, и королева вновь обрела своё обычное дыхание. "Неужели это волшебная доска заклинаний?", - вновь заволновалась за свою шею королева. Но быстро откинув эту, ничего не имеющую с действительностью фантазию (мэтр Дюпон сказал, что такая доска, в единственном экземпляре есть у его знакомого шарлатана, и будет продана только ей), переключилась на свои более реалистичные вопросы и догадки.
- Хотя доля истины во всём этом есть. Ведь я стою напротив, да к тому же тёмноволоса, и значит, фигуру королевы по факту её нахождения, нужно было брать в противоположном от короля ряду. - Должно поразмыслив, королева несколько успокоилась. Да вот только ненадолго и король в свойственной ему манере, в желании подразнить, а ещё лучше поставить в тупик королеву, что ему и удалось сделать, делает эту вызвавшую такую всеобщую заинтересованность рокировку. Где только благоразумие королевы, не позволило ей совершить неразумный поступок - посмотреть на Кончини.
- Это ещё что за ход конём? - в свою очередь возмутился у себя в голове Кончини, чьё не искусство игры в шахматы, скрывалось за таким его простодушием. - Значит, хочешь королеву загнать в угол. Да я не посмотрю, что ты король и ...- А вот на что дальше он будет смотреть, Кончини не стал говорить себе даже в мыслях; а то не сбудется.
И только епископ Люсонский, Ришелье молчал даже в своих мыслях (отец иезуит Коттон пребывал в своих только ему известных благочестивых мыслях - нельзя было вот так полагаться лишь на слово этого мутного маркиза Досаду. "Чувствую, что обведёт он меня вокруг пальца, как простого еретика", - отец иезуит Коттон, удивлённо посмотрел на большой палец своей руки, вокруг которого по его размышлению, его должен обвести маркиз). Ведь Ришелье, как большой любитель поиграть в шахматы на досуге и иногда по долгу службы, сразу по заходу в кабинет короля, в один свой взгляд на шахматную доску, сделал для себя далеко его ведущий вывод - чтобы должно разобраться (что уж говорить о том, чтобы влиять) во всех этих дворцовых интригах и комбинациях, нужно сидеть за одним шахматным столом вместе с королём.
Сам же король, в то время пока все были заняты изучением смыслов его посылов, спрятанных в этом рокировочном действии с шахматной королевой, изучающее смотрел на представленного ему Ришелье, чьё лицо, он всё же уже раз заметил на одном из заседаний совета, чьи заседания, он в случае государственной необходимости, всегда посещал. На что Ришелье, будучи Его преосвященством, ответил взглядом прямодушия и искренности, что особенно впечатлило короля и он, не дождавшись ответа королевы, обратился к Ришелье.
- Ваше преосвященство с какой-то определённой миссией ко мне? - спросил король Ришелье.
- Один мой сан священнослужителя, уже есть моя миссия, на которую сподобил меня всевышний. И он, предполагая неразумность в детях своих, что не есть грех, а вселенский замысел вседержителя, через испытания воздаёт человеку по заслугам и ведёт его к истине, где мы, его верные слуги, и должны, содействуя этому замыслу, давать подсказки и поправлять человека. - Высокопарно проговорил Ришелье, оказав тягостное впечатление на короля, сейчас же записавшим его в стан святош королевы, которые отличались своей набожной непробиваемостью. Ну а раз так, то король против этого может лишь противопоставить свою иронию и наивность.
- И в каких прегрешениях, на этот раз был замечен человек перед лицом всевышнего? - задался вопросом заинтересованный король.
- Если бы только перед лицом бога. Бог терпелив и великодушен - он всё простит. А вот когда презренные сыны человечества, прикрывающий свой стыд и наглость титулами и регалиями, идут против указов помазанника божьего, короля, то разве мы поставленные богом и вами Ваше величество, следить за нравственным здоровьем слуг короля, можем пройти мимо такого беззакония. - Ответ Ришелье, что и говорить, а был всеми услышан. Где королева ещё раз удовлетворилась в своём правильном выборе Ришелье, чья большая набожность ей пришлась по нраву. А вот посещавший церковь только по выходным или по праздникам Кончини, чьи глаза не были затуманены всеми этими набожностями, увидев в Ришелье соперника, даже вначале слегка испугался за своё место рядом с королевой.
"Так он глядишь, договорится до фаворита", - Кончини, бросив косой взгляд на Ришелье, замыслил противодействие его начавшему расти влиянию.
- Вы это о чём? - спросил король этого словоохотливого, мало что вразумительно говорящего священника, Ришелье. И дабы Ришелье поменьше заговаривался и ограничил свои высказывания только фактами (а может чего совсем другого), намёкливо погладил шахматную пешку по голове. Что определённо замечается Ришелье, который по настоящей, а не под прикрытой улыбкой, задумке короля, должен вскипеть и заговориться до неприличных в обществе короля слов.
И Ришелье, которому, как и всякому, и даже не обделённому властью и некоторым влиянием человеку, скорее обидно, чем нет, видеть, что твоё положение сравнивают с пешкой, тем не менее, благодаря своему, не то чтобы высокому росту, а такому в самый раз росту, который позволял ему видеть истинное своё место, а также заглядывать вперёд, за рослые головы величественных вельмож, ничего не имеет против такого сравнения и без ожидаемого королём надрыва в голосе, но вполне жёстко, отвечает на его вопрос.
- Герцоги де Гиз и Генрих Анжуйский, пренебрегли вашим эдиктом, касающимся дуэлей, и вступили в спор на шпагах. - Отчеканил сказанное Ришелье. И хотя король был в курсе случившегося, он побуждаемый силой внутренних противоречий, которому невыносимо было открывать свою осведомлённость перед лицом Кончини, выразил недоумение и даже попытался возразить.
- Да я вот только, совсем недавно видел герцога де Гиза. И он ни о чём таком, даже и не заикался. - Людовик наивностью своего заявления, не то чтобы заставил улыбнуться своих слушателей (кроме Ришелье), а он наоборот, заставил их, увидевших в этом его заявлении скрытое подтрунивание над ними, чуть ли не задохнуться от злости.
"Он на что намекает? - взволновалась королева. - То, что придворные при Его величестве, не имеют право на правильный выговор и хорошее произношение слов. И что только заикание, картавость и тому подобное проглатывание слов, отныне будут признаком учтивости?".
"Это надо использовать. - Про себя подумал Кончини, принявшись обдумывать, как преподнести сей факт заикания де Гиза самому де Гизу".
- Ваше величество прекрасно знает, что герцог никогда не признается в своём пренебрежении вашими указами и эдиктами, и будет, если ему это желательно, через верных себе людей, опосредовано нарушать их. - Сказал Ришелье и верностью сказанного, заставил потемнеть в лице Людовика. Отчего король не сдержался, схватил с шахматной доски фигуру ладьи и принялся её вертеть в своей руке. После чего немного успокоился и под внимательными взглядами королевы и всех других вельмож, взял и перевернул фигуру ладьи и, не дав всем успокоиться, поставил её на прежнее место в таком перевёрнутом виде. Ну а эта новая загадка короля, тревогой за голову де Гиза, прошлась уже по головам присутствующих придворных. Правда, они так и не успели сформулировать свою мысль, так как король спросил Ришелье:
- И что вы предлагаете?
Все взгляды обратились на Ришелье, который выдержал эту внимательную паузу в сосредоточении себя и грозно заявил:
- Пора кардинально изменить подход к дуэлям и издать новый эдикт об усилении наказаний за дуэль; вплоть до замены фигуральных наказаний на реальные.
А вот это жёсткое заявление Ришелье, вызвало замешательство и волнение мыслей слушателей, где каждый из них, кроме отца иезуита Коттона, который наткнувшись взглядом на перевёрнутую королём фигуру ладьи, был занят обдумыванием этого фокуса или нового правила игры в шахматы, увидели в этих словах Ришелье нечто большее, чем даже вкладывал в них сам говорящий. А именно большие амбиции Ришелье, где он, проговорившись, косвенно указывал на своё желание стать кардиналом.
"Если будешь беззаветно предан мне и папскому престолу, то почему бы нет. - По себя рассудила королева".
-Да наш скромняга не так уж и прост. - Скривился в своей язвительности Кончини, начав прикидывать, как это можно использовать.
Король же, будучи не большим сторонником резких разворотов и решений, впал в задумчивость, в которой ему меж тем мешал находиться пристальный взгляд Ришелье. И хотя король с самого детства был привычен к различным, в основном, конечно, целеустремлённым на различные просьбы взгляды придворных, где, правда, были и выражающие непочтительность взгляды, всё же когда он находился на мысленном пути к удобному для себя уклончивому ответу, ему такие направленные на него ожидающие взгляды только мешают.
И, конечно, король вправе разгневаться и, стукнув кулаком по столу, потребовать от этих заносчивых придворных, не смотреть на него, когда он думает (а вот когда он ест, то ничего, пусть заглядывают в рот), но король подспудно, краешком своего носа чувствует и понимает, что он не может так поступить. И король, окончательно сбившись с мысли, ничего другого не придумывает, как перевести своё внимание и заодно разговор на королеву.
- Но я как понимаю, всё это было прелюдия. И то, ради чего вы настаивали на аудиенции, держится вами, Ваше величество, при себе. - Обратился к королеве король.
Ну а королеве только этого и надо было, и она, забыв обо всём, как всегда принялась настаивать на своём - в этот раз на аресте этого неблагодарного принца Конде, которого из-за одной его неблагодарности уже следовало арестовать. Ну а раз так звёзды и даже слова в этой логической цепочке сошлись, то король, более чем наслышанный о прескверном и желчном характере принца, который уже один раз потеряв берега отчизны, так и не смог их вновь обрести, несмотря на оказанную ему честь и должности, продолжал поносить и что уж говорить, попрекать короля, что уже неслыханно и нигде, ни в каких закрепительных государственных документах не прописано, вынужден был согласиться с королевой и дать своё соизволение на арест принца Конде.
- Пусть посидит и подумает. - Вынес свой вердикт король.
- И никаких ему послаблений и свиданий с его, хм, принцессой. - Прибирая к рукам подписанный королём указ, от себя добавила королева.
- Ах, вот оно что! - озарила догадка короля, но было уже поздно и из цепких рук королевы было невозможно вырвать то, что оказалось в них.
- Мы не жестоки, а всего лишь справедливы. - Сказал, как отрезал Людовик-справедливый. На что королева, Кончини и новое для короля лицо епископа Люсонского, Ришелье, не нашлись, что возразить, и вынуждены были согласиться с королём. После чего аудиенция на которой наставила королева, к удовлетворению всех, кроме принца Конде (он даже не был приглашён; вот так всегда и бывает, те, кого в первую очередь это касается, оказываются в числе не приглашённых) сторон, была закончена, и король сопроводил собой на выход своих гостей. Где и натолкнулся на Люиня.
- Вам знаком епископ Люсонский Ришелье? - спросил король Люиня, как только они зашли в кабинет короля.
- Я его видел. - Уклончиво ответил Люинь, для которого такая, да и любая заинтересованность короля придворными лицами, была неприятна.
- И что вы можете мне о нём сказать? - продолжил спрашивать король.
- Я могу сказать лишь одно. - Надавливая на слова, произнёс Люинь. - Королева мать, плохого для себя человека не посоветует. А раз Ришелье креатура королевы, то и выводы насчёт личности Ришелье, сами напрашиваются.
- Всё так. - Неуверенно ответил король.
- Ну а если вас, ваше величество, терзают сомнения, то я смею предложить вам назначить испытание этому Ришелье. - Сказал Люинь, чем неприятно для Люиня заинтересовал короля.
- Что ещё за испытание? - заинтересованно спросил король.
- Нет ничего проще. Предложите епископу присесть в вашем присутствии. И пусть он только попробует оскорбить ваше величие, либо отказом выполнить вашу просьбу, либо неучтивостью и нарушением главного дворцового правила - в присутствие короля сидеть нельзя. - Позволив себе для эффекту прищурить глаз, Люинь затаённо проговорил. - И тогда посмотрим, насколько Его преосвященство, расторопен в ногах и мысли.
- Хм. Интересно. - Задумался король.
После же небольшой паузы, король не неожиданно спросил Люиня. - Ну а что там наши петухи? Не заклевали они ещё себя окончательно?
- Чтобы узнать это, я думаю, ненужно далеко ходить. - Усмехнулся Люинь.
- Что ж, давай нанесём им визит вежливости. - Просиял король и, прихватив шляпу, выдвинулся на выход из кабинета, где по выходу из него, они в первую очередь натолкнулись на слуг и на их выразительную готовность служить своему королю (где первым из первых, ясно, что был Тужур). Но король на этот раз не проявил милости к ним и, не заметив потрясённого этим к себе невниманием короля Тужура, в сопровождении всегда при себе стражи, проследовал вместе с Люинем мимо него (другие не в счёт), дальше по направлению главного зала дворца.
"Вот, значит, как! - запылав лицом, воспылал недовольством, уязвлённый королём в своём самолюбии Тужур. - Нашёл для себя с кем без зазрения своего величия можно перекинуться словом. И теперь значит, можно игнорировать своих самых верных слуг. - Тужур от своих прискорбных мыслей, чуть было не плюнул в лицо стоящему рядом с ним, другому, но менее доверенному слуге, Симону. - Надо срочно что-то предпринять. А то глядишь, он таким образом, минуя меня, с помощью этого Люиня достигнет всего абсолютизма власти. - Тужур, побледнев от таких игнорирований себя, решил срочно идти искать помощи у мэтра Дюпона, который всегда сумеет найти и излечить корень проблемы".
Король же тем временем, совершенно не предполагая, до чего мог додуматься его верный Тужур, о чьём существовании он знал поскольку постольку, оказавшись на пороге одного из переходных залов дворца, остановился для того чтобы окинуть находящуюся там придворную публику и принять решение, что же делать дальше. И видимо сегодня для короля день удачен, раз он сразу же обнаруживает того, кого он хотел найти и ещё лучше застать врасплох, когда тот наоборот, его не видит.
- Вон они, все в полном сборе. - Тихо сказал король Люиню, указывая ему на стоящую в одном из уголков зала небольшую группу вельмож, всё сплошь состоящую из важных и величавых лиц, обелённых скрытой под париками и шляпами сединой, во главе которых стоял никого и ничего, что соизволялось им, вокруг себя не замечающий герцог де Гиз.
- Тогда, чтобы они не успели заранее растревожиться, оставьте стражу здесь, а для того чтобы это было для них сюрпризом, надвиньте на глаза шляпу так, чтобы они вас не узнали. После чего мы таким скрытным образом незаметно подойдём к ним. - Предложил Люинь. И король, чья жизнь на виду у двора, не смотря на выработанную им годами привычку, иногда всё же тяготила, был не прочь побыть временно незаметным. Тем более, когда это даёт большие возможности в деле увидеть настоящее лицо своих, возможно только на одних словах верных подданных.
- Как представлю онемевшее от удивления лицо де Гиза, когда он с обличительным в мой адрес словом, обратившись к какому-нибудь своему, только ему верному заговорщицкому лицу из рядов вельмож, обнаружит на его месте меня, то у меня даже скулы сводит от смеха. - Несколько зло усмехнулся король, сдвигая свою шляпу себе на глаза.
- Я тоже представляю. - Более дружелюбнее улыбнулся Люинь, чьи счёты с де Гизом, по сравнению с королём, не имели под собой столь большой вековой памяти.
- Чтобы вы все не говорили, но я самый терпеливый из всех вас. - Не собираясь видеть дальше своего носа, чей вид, куда более интереснее, нежели всё находящееся за его пределами, со знанием не самого дела, а лишь имея своё мнение о нём и обо всём, громко прокашлявшись (чем он мгновенно затыкает всем рты), перебивает спор между графом Рокфором и графом де Шале герцог де Гиз. После чего де Гиз обводит своим носом замолчавшие лица графов и баронов и, не обнаружив открытого сопротивления или даже возражения, заканчивает свою мысль. - Пока я разумно предаюсь терпеливости, государство благодаря мне, не сотрясают перевороты и не только ума.
На что следует единодушное молчание его клиентелы, что говорит об их полном согласии с мнением герцога, лицо которого вдруг перекашивается злобой от осознания непризнания таких своих добродетелей, и де Гиз, не сдержавшись, потрясает воздух своих нервным словом:
- А терпеть, уже нет никаких моих сил.
- Вы о чём или о ком, герцог? - неожиданно для всех и для самого де Гиза, в разговор вмешивается, непонятно каким образом, оказавшаяся здесь и в теревшаяся в их ряды и возможно уже частично в доверие, скрытая под широкими обводами шляпы неизвестная личность. Ну а герцог де Гиз, явно находясь под впечатлением своего нервного состояния и самого себя, в общем, будучи глух ко всему, не сразу сообразил, кто перед ним находится, да, впрочем, он и не собирался, и поэтому не стал поступать благоразумно - выяснять, кто там прячется под широкополой шляпой, а с нестерпимым выражением лица, громко возмутился:
- Сударь, если вы, конечно, являетесь им (эта оговорка впоследствии спасла голову де Гиза), я не потерплю того, чтобы кто бы то ни было (а это выражение усугубило его положение), без предварительного на то моего позволения, таким неучтивым способом вмешивался в наш разговор.
- И даже если это будет ваш король? - в один момент, сняв с головы шляпу, король своим вопросом и заодно открытием себя, вверг в пучину своей глупости, которой было безмерно, всех стоящих вокруг де Гиза вельмож (герцога само собой). Чьи лица в один взгляд на короля онемели в своём изумлении, а сами вельможи, находясь в умственном ступоре, теперь выглядели, как облачённые в воск статуи.
Что и говорить, а называть, даже и невольно, Его величество сударем, то это ни одному живому герцогу не предстало делать и было, как минимум недальновидно для того, кто позиционирует себя, как лидера оппозиционной партии, кем считает себя герцог де Гиз, легковесно для его головы и смертельно неосторожно для языка, посмевшего так горестно для себя ошибиться. И тут же взгляды на герцога его окружения в одно мгновение потускнели в преданности и верности ему и, перенаправившись в сторону другого центра силы - к графу Рокфору, восполнились надеждами на новое лидерство.
- Герцог! Ваше молчание может неблагоприятно для вас трактоваться мною. И я даже могу заподозрить вас в мыслях и даже в сомнениях на этот счёт. - Не дожидаясь ответа, заявил король, но к ужасу стоящих вокруг де Гиза вельмож, герцог и слова не вымолвит, и как истукан стоял не пошевелившись, так и продолжает стоять, пуская пузыри из носа.
- Да он что, нас всех под монастырь подвести хочет? - постепенно начали накаляться страсти в заговорщицких головах графов и маркизов, которых явно не устраивала такая своя будущая для себя перспектива. - А я ещё совсем молод и может быть, совершенно не хочу в монастырь. - Злобно посмотрев на герцога, поразмыслил граф де Шале.
- Да, скажи ты что-нибудь! - начал волноваться и граф Рокфор, готовый уже, для того чтобы расшевелить герцога, вытащить шпагу и ткнуть её в зад ему.
- Да, нам будут головы рубить, а он и ухом не поведёт. - Ожидаемо от себя, начал оппозиционно мыслить герцог Монморанси, поглядывая по сторонам и туда, куда можно, если что увильнуть. Но крепкая предвзятость к нему, выраженная в поддержке его локтя со стороны, сбоку от него стоящего всё приметливого графа Рокфора, в очередной раз не дают Монморанси поддаться на уговоры своей трусости и свернуть с выбранного, правда, не им, пути.
- Ваше величество. - К всеобщему облегчению, де Гиз сумел-таки разродиться словом. - Разве я могу в вашем присутствии сметь мыслить, а что уж говорить о том, чтобы думать. - Сделав поклон, сказал герцог.
- Что ж. Я принимаю ваш ответ на второй мой вопрос. Теперь же я хотел бы услышать ответ на мой первый вопрос. - Сказал король.
- Ну, вы же ваше величество, меня знаете. - Попробовал отшутиться де Гиз, но вновь промазал, раз позволил себе непозволительное даже для герцога, домысливание насчёт желаний короля, кого-то знать, а кого-то нет. Что вызывает у короля лицевую оторопь и грубость лица. Ведь король, на то и король, чтобы, даже не спрашивая мнения и желаний де Гиза, если захочет, то будет знать или не знать, а знает он всё, и поэтому он всё же зная, до чего же этот де Гиз притворщик и амбициозный герцог, решает, что герцог определённо напрашивается на большее знание. При этом король не собирается потворствовать наглости де Гиза, посмевшего знать.
- Герцог, я не понимаю, что вы этим хотели сказать? - С наклоном головы вопросил король. "То, что он умеет мыслить, как король, а значит, вправе претендовать трон!", - только сейчас озарила догадка, вздрогнувшего от такой подлости де Гиза, короля. Ну а эта манипуляция лица короля замечается всеми, в том числе и де Гизом. И теперь все видят в этом нехороший знак для головы де Гиза, отчего ряды сторонников де Гиза, в той стороне, где стоял Монморанси, слегка даже пошатнулись и, лишь благодаря усилиям локтей графа Рокфора, пока остались сплочёнными.
- Я не думал...- де Гиз попытался было исправить возникшую, с возможными критическими для его головы выводами ситуацию, но король не дал ему договорить, перебив и продолжив начатое.
- Может быть, мне сделать для вас исключение ("Вот оно начинается!", - затряслись поджилки у вельмож) и вам единственному из всех моих придворных, разрешить в моём присутствии думать, раз вы без этого мыслительного процесса, не способны согласно установленным во дворце правилам и этикету, выражать свою мысль. - Сказанное королём, несмотря на всю свою нелицеприятность для герцога, дало ему возможность облегчённо вздохнуть. И казалось, что гроза миновала, раз король, забыв о герцоге, проделав вперёд несколько шагов, где тем самым расширил собой этот круг, после чего повернулся спиной к де Гизу, посмотрел на стоящего к нему лицом графа де Ситуасьона и, спросив, правда, так сразу и не поймёшь кого, тем самым смутил графа.
- А вот вам ещё загадка. - Сказал король, глядя на графа де Ситуасьона, чьё лицо и не разберёшь, отчего так предельно вытянулось - то ли от внимания к королю, то ли от удивления такой его графа предпочтительной всем выборности королём, увидевшим в нём что-то такое, чего даже сам граф не осознавал и не видел, наблюдая за собой ежедневно. Но на то он и король, чтобы со своего высокого положения видеть значительно больше и дальше, нежели простой граф.
- Принесла мне сорока на хвосте весть о том, что кто-то, не только шепчется за моей спиной, но и проявляет противоречащее моему эдикту о дуэлях, усердие в плане их нарушения. - Произнёс король, не сводя своего взгляда с графа де Ситуасьона. Ну а эти слова короля, в один момент вызвали бурю эмоций в головах герцогов и графов, теперь уже бывшего окружения де Гиза, сейчас ставшим пространственным окружением короля, которые будучи очень внимательными ко всему, что делает король, очень изумились верности им сказанного.
- А я-то всё время думал, на кого же граф де Ситуасьон похож. И вот тебе ответ. А король молодец, в один свой короткий взгляд, сумел увидеть в графе то, что так успешно, долгое время от всех нас скрывал граф. Ах, вон оно что! До чего же точно подметил король. Синица и есть синица! - гул восклицаний и одобрений накрыл умы не сводящих своих взглядов с короля и графа де Ситуасьона вельмож, так и не сдержавшихся от проявления на своих лицах улыбок. Правда, всё это длится одно лишь мгновение и вельможи, заподозрив графа де Ситуасьона в его неосмотрительности (а также себя насчёт него, во всё той же неосмотрительности) и излишней болтовне в присутствии не тех лиц, кому можно довериться, быстро убрали улыбки с лиц и осуждающе посмотрели на графа.
"А я всегда знал, что граф де Ситуасьон, что-нибудь подобное выкинет! - умы вельмож одновременно посетила в различных словесных вариациях, одна и та же мысль".
- Но вы же знаете, как я отношусь к такого рода слухам и их носителям. - Проговорил король, не сводя своего взгляда с графа де Ситуасьон. И граф, чья великолепная и что главное, одна из самых широкополых при дворе шляп, частенько не дававшая покоя местным неосмотрительным шляпам, сбивая их с зазевавшихся голов однозначно завистливых вельмож, не мог не увидеть в слове короля "носитель", тонкий намёк на его гордость - шляпу. Правда, несмотря на всё это, и на то, что король заметил его, граф почему-то растревожился и поник духом.
"Это всё происки барона Пампужа, который, не поспевая за модой и что говорить, за мной, пребывая в зависти ко мне, пускает все эти зловредные слухи по дворцу. - Граф де Ситуасьон сразу же определил для себя, то зловещее и главное, бесконечно отставшее от моды лицо барона, которое скорей всего и донесло до короля все эти слухи (правда, какие, он не уточнял для себя, остановившись на самих слухах)". Ну и вслед за этим, горло графа в один момент перехватило и ему стало чрезвычайно трудно дышать.
- И всё же, - не обращая внимания на все те мимикрические изменения, которые постигли лицо графа, король продолжил развивать свою мысль, - как бы я не запрещал их, они всё равно в виде перешептываний за моей спиной (все, в том числе и де Гиз, обмерев, побледнели от такого недвусмысленного намёка короля на их всеобщую, пока что только разговорную деятельность), продолжают ходить по коридорам дворца.
- Нас предали! - в один момент подведя себя к логическому выводу, неимоверно разозлившись на пока ещё невыясненного предателя в своих рядах, граф Рокфор готов прямо после того, как только король их покинет, схватить за горло того, кто посмел так неблагодарно воспользоваться оказанным ему ими доверием. А для этого, для начала требуется узнать, кто бы это мог быть. Для чего граф Рокфор и начинает бросать внимательные взгляды на рядом с ним стоящих, до чего теперь подозрительных вельмож.
Что (верчение головой Рокфора), между тем замечается всеми и в свою очередь интерпретируется ими не так как того бы хотел граф Рокфор.
- Вот оно. Как забегали глазки. Граф Рокфор сам себя раскрыл. Тот, кому нечего скрывать, проявил бы невозмутимость, а не повёл бы себя таким, как граф, суетливым способом. - Громкий, почти до небес, внутренний глас, как оказывается того ещё мстительного герцога Монморанси, выражал общий настрой тех вельмож, чья в своё время нестойкая позиция, была подкорректирована ботфортами этого невыносимого ими на дух графа Рокфора.
"Что хотите со мной делайте, но я не выношу этого Рокфора на дух! - находясь в ближайшем кругу, всё больше кавалеров ордена Святого Духа, расхрабрившись после выпитого кувшина вина, обращаясь к молодым куртизанкам, частенько подвергал графа справедливому на свой взгляд осуждению герцог Монморанси".
- Так вот кто стоит за всеми этими шептунами! - а вот этого своего озарения, Монморанси вдруг до смерти испугался и, обнаружив, что сам не рад тому, что он такой проницательный, тихо заскулил.
- Так вот, герцог. - Продолжая не сводить своего взгляда с графа де Ситуасьона, после небольшой паузы заговорил король. Чем одновременно испугал и обнадёжил графа де Ситуасьона (в данном месте очень важно указать, именно какого графа), вдруг почему-то (может из-за того, что король так обратился к нему) решившего, что король в очередной раз проявил к нему приметливость (в душе граф всегда отличался прилежностью) и, соблаговолив себя на милость, прямо сейчас произвёл его в герцоги. И граф де Ситуасьон даже слегка тронулся потемневшим от всех этих мыслей рассудком, и он теперь став герцогом, пожалуй, был не прочь переметнуться из стана не обременённых родственными связями преданнейших друзей де Гиза в стан самых верноподданных друзей короля.
В свою очередь, теперь и неясно, герцог он или не герцог, а может быть какой-нибудь виконт, де Гиз, не меньше, чем граф, испугался всех этих игр разума короля. "Наверное, я теперь всего лишь граф. - Сделав для себя неутешительный вывод, де Гиз злобно посмотрел на новоиспечённого в своих глазах герцога де Ситуасьона".
Но не успели мысли новых графов и герцогов, успокоившись, осесть в умах этих вельмож, как король своим словесным продолжением, вносит новую неясность в их головы.
- Я, будучи не искушен во всех этих дворцовых интригах ("Так мы тебе и поверили", - нет предела наглости друзьям де Гиза, раз они позволяют так думать), и сам не стану вводить вас в искушение делать попытки увильнуть от правдивого ответа мне. Так что пока я вас освобожу от своего общества, а вы в это время подумайте над тем ответом, который бы удовлетворил меня. - Король, повернувшись к де Гизу, бросил на него внимательный взгляд и, сказав: "Господа, я ненадолго оставляю вас", - развернулся и направился, пока точно не понятно, но как умственно предсказываемо, весьма вокруг осмотрительными лицами из среды де Гиза - в другую часть зала, где в компании маркиза Досады пребывал Генрих Анжуйский.
Что, в первую очередь должно было крайне заинтересовать де Гиза, но герцог (де Гиз догадался об уловке короля, попытавшего таким хитроумным способом заставить его понервничать, но знание юридических тонкостей де Гизом, против которых даже абсолютизм короля бессилен, успокоил Его! герцогство; правда, нельзя забывать о возможности конфискации самого герцогства) де Гиз, чувствуя себя выведенным из себя и не только в связи со временной потерей титула герцога, прежде всего желал убедиться в стойкости рядов своих приверженцев, которые проявили себя не совсем, как хотелось ему или если прямо говорить, так предсказуемо подло. И все возникшие в рядах его окружения метания и блуждание мыслей, а главное смыкание рядов вокруг графа Рокфора, требовало от герцога де Гиза срочного вмешательства.
-Столь же верен мне граф, как и прежде? - поддавшись на размышления, с сомнением посмотрел на Рокфора де Гиз, где независимый вид графа не сильно понравился герцогу. И герцог, собравшись с силами, дабы не мучить себя больше умственной деятельностью связанной с сомнениями, обращается к Рокфору:
- Граф. Могу ли я полагаться на вас также как и прежде?
- Безусловно, герцог. - Не раздумывая над ответом, что понравилось де Гизу, дал ответ граф Рокфор, решивший нецелесообразным менять на переправе коней.
- Я рад это слышать, граф. - Ответил де Гиз, вновь обретя уверенность в себе. Ну а раз первостепеннейшие вопросы решены, то можно обратиться к меньшим их собратьям, что и заставляет де Гиза перевести свой наполнившийся мстительностью взгляд на графа де Ситуасьона, а не как все введённые в заблуждение королём думали, герцога де Ситуасьона.
Ну а хлипкая позиция этого лжегерцога и его желание при первой же мнимой милости короля, переметнуться в стан его друзей (де Гиз, будучи опытным политиком, побывавшем во всех, в том числе и предательских или другими словами сказать, целесообразных для своей шкуры местах, умел зрить в корень), да и вообще, крайне неприятное, похожее на сороку (из-за чего им всем вынуждено пришлось согласиться с королём, - ловко подметил, - а это для них неприемлемо) лицо графа, заставляет де Гиза больше чем следовало взволноваться за будущую судьбу де Ситуасьона.
- Сегодня же вечером, этого лжегерцога, чтобы ему неповадно было, надо б но прижучить. - Сделав крайне неприятный для графа вывод, де Гиз перевёл взгляд в сторону короля, как и ожидалось, не спеша продвигающему по направлению замершего в одном положении Генриха Анжуйского.
- Герцог, резко не оборачивайтесь. Кажется, к нам идёт король. - Как только король проявил своё намерение направиться в сторону Генриха, маркиз Досада, находясь по сравнению с Генрихом в более выигрышной позиции - лицом к окружению де Гиза и как вскоре выяснилось и к самому королю, тихо дал знать об этом Генриху. Генрих же, чья, только пространственная оппозиционность и то, только лишь стояния спиной к королю, а так он всегда и даже лёжа спящим у себя в замке в кровати, находится лицом к Его величеству, сразу не позволила ему обнаружить приход короля, для отвлечения посторонних взглядов, что-то замечает у себя на конце туфли, после чего сосредоточившись на этой помехе, делает так необходимый разворот и оказывается в должном по отношению к королю положении - хоть и вполуоборот, но лицом к нему.
- Это неспроста. - Стараясь не шевелить губами, проговорил Генрих, наблюдая за приближением короля. - Не иначе де Гиз, уже чего-нибудь ему своевременно для себя наплёл. - Генрих, заметив какую наблюдательность к нему проявляет герцог де Гиз, не стал в себе сдерживаться и что думал, то и надумал вслух.
- Если так, то вам герцог (от внимания Генриха не ушла словесная обособленность маркиза от него), нужно быть готовым ко всему. - Сказал маркиз. И хотя Генриху не терпелось, схватив маркиза Досаду за нос, указать ему на его недостаточную подготовленность защищать его, а вот самоустраниться, как раз, он удержался от этого праведного искушения.
"А ведь, пожалуй, такой мой весёлый ход, сможет отвлечь короля от тех его мыслей, которые ему внушил де Гиз. - А что на этот раз, такого интересного задумал мой верный Генрих? - остановится и улыбнётся король, задавшись этим вопросом. - Принялся размышлять Генрих. - Я всегда, чтобы мне не говорили и в особенности этот враль герцог де Гиз, знал, что Генрих весёлый малый. - В очередной раз убедившись в весёлом нраве Генриха, который ради удовольствия короля, никогда не пожалеет чужого носа, сделает вывод король. И, забыв обо всём, что ему наговорил смутьян и заговорщик де Гиз, король делает резкий разворот в сторону пришедшего в смятение герцога де Гиза и решительным шагом направляется к нему, чтобы таким же весёлым способом, свернуть ему нос". - Но этим фантазиям Генриха не суждено сбыться или просто он не успевает их воплотить в жизнь, да и маркиз, как будто чувствует эту опасность для своего носа и оттого бесконечно увиливает им от него, но так или иначе, а король уже стоит перед ним, и Генрих вместе с маркизом отдают ему поклон учтивости.
- Герцог. - Приняв должное, обратился к Генриху король. - Вы знаете моё отношение к вам и то, насколько я выделяю вас из всей дворянской среды. - Прозвучавшее в устах короля выражение признательности к Генриху, где не совсем чётко были выставлены утвердительные акценты, а прозвучала вопросительность, что есть сомнение короля в сказанном, не слишком обрадовало Генриха. "Как это всё понимать?", - про себя задался вопросом Генрих. Но всё же вслух Генрих решил не выражать обеспокоенность за себя.
- Да, Сир. - Последовал чёткий ответ Генриха.
- Я знаю, что вы всегда последовательны в своих действиях и, не станете, прикрываясь политической целесообразностью и долгом перед своими предками, склоняться к обману. - Чем дальше заходит в своих словах король, тем больше это начинает тревожить, всё это слышащего Генриха и ничего не слышащего, потому что он стоит в другой стороне зала, герцога де Гиза. И кому из них более тревожнее, то, поди тут разберись.
- Сейчас этот подлый Генрих, всё ему расскажет, и так, как ему удобнее, а нам нет. - Своими комментариями, так и лезет под кожу де Гизу граф Рокфор, чья наблюдательность за королём, не может проходить наедине только с собой, и он уже совсем замучил де Гиза.
- А чего он такого расскажет? Да и не в его интересах раскрывать правду. - Своей резкостью ответа, де Гиз попытался унять, до чего же неугомонного графа. Но когда граф Рокфор распалён, то он не внемлет разумному и предупредительному слову, и ему, говори, не говори, он всё равно будет упираться, настаивать и изо всех сил доказывать любую неразумность, лишь бы она подходила под именование его мнение.
- Хе-хе. - Потрясает сознание де Гиза дерзкий смех Рокфора. - Вы меня удивляете герцог. - Ухмыляется Рокфор. "Да что он себе позволяет? Видеть во мне ровню? - начинает беленеть и задыхаться от возмущения де Гиз".
- Генрих, если он не круглый дурак, а он, скорее всего не такой дурак, впрочем, я его мало знаю и не могу точно утверждать. - Рокфор на мгновение задумался, на так неожиданно, даже и не разберёшь, откуда вдруг появившемся вопросе. Но решив, что вопросы растут, как снежный ком, отставил эту загадку до лучших дней и вернулся к тому, на чём остановился.
- Так вот, этому Генриху даже придумывать много не надо и он всего лишь, сделав акцент, на вашем герцог участии в дуэли, и в тоже время, отодвинув в тень своё, может без труда подвести короля к нужному для себя результату - он всех королевских собак повесит на вас герцог. - А вот эта завершающая заявление Рокфора иносказательность, ввергает де Гиза уже в свой иносказательный ступор.
"Ничего не пойму. Каких-таких королевских собак и зачем их вообще (может это пытка такая), на меня вешать? - уперевшись мыслями в свои брови, герцог попытался понять, о чём таком ему тут уши заговаривает этот несносный Рокфор. - А может он пытается мне намекнуть, что король хочет сделать меня главным ловчим? - герцог де Гиз ещё больше удивляется такому королевскому выбору, да и вообще, как к такому выводу, уже сам пришёл Рокфор. - Не иначе этот Рокфор, что-то от меня скрывает. А тогда откуда он так хорошо осведомлён. - А вот эта мысль герцога, заставила его со злобной пристрастностью посмотреть на графа".
Рокфор же в свою очередь, будучи увлечён всеми теми кознями, на которые Генрих такой мастак, где этот Генрих, проявляя недюжинную смекалку в выдумке и рассказах, умело вкладывая в уши короля неловкие моменты и скабрёзности из жизни герцога де Гиза, тем самым пытается опорочить его доброе имя, совершенно не замечает того, что творится за своей спиной и продолжает озвучивать вслух то что он в своей голове навыдумывал.
"И не успеет король слова вымолвить, как Генрих прямо-таки сходу возьмётся за вас, ваша милость, и начнёт вытаскивать на свет всё ваше грязное бельё. - Ваше величество, вы только посмотрите на эту невыносимо несимпатичную рожу герцога де Гиза, которая своим вечным занудным выражением лица, внося мрачность в дворцовую обстановку, портит интерьер и всем настроение, и вам всё ясно станет. И я, как бы это не прискорбно прозвучало, даже не ручаюсь за полный успех вашей сегодняшней балетной постановки. - Скажет Генрих". - Граф Рокфор в своём умение подчеркнуть не весёлость лица де Гиза и вообще, придать красочности рассказу, что и говорить, превзошёл самого себя и даже самого Генриха, захоти он поддеть де Гиза метким словом.
- Да что ж такое! Опять всем не даёт покоя моё бельё. - Затрясся от возмущения де Гиз. - Да я уже дошёл до того, что по два разу на дню меняю свои колготы. - В своём глубоком внутреннем возмущении достигнув всех предельных границ - дальше на выходе были только зубы, де Гиз не удержался и бросил нетерпеливый взгляд на свои новые колготы, на которых, о боже, была замечена затяжка. Что заставляет, в один момент побледневшего герцога, перевести свой взгляд на графа Рокфора, в котором он теперь ясно видит то, чего он убаюканный графскими заверениями в верности и преданности, старался до этого момента не замечать.
И как оказывается зря. И граф Рокфор такой же, как и все притворщик, и готов ради близости к трону на любые предательства и интриги. А как ещё, эти его нелицеприятные для лица де Гиза высказывания характеризовать. Несомненно, Рокфор, в борьбе за лидерство, выкладывая высказывания Генриха Анжуйского (а Генрих хоть и неприятный герцог, но не настолько подл, нежели граф), специально подобрал такую противную для де Гиза последовательность слов и выражений.
- Да и причём здесь балет? - де Гиз натолкнувшись на это загадочное упоминание Рокфором балета, и вовсе осунулся от осознания невыносимого факта того, сколько на него за раз навалилось. Правда, если бы де Гиз ко всему прочему удосужился взглянуть на лица своего окружения, то он бы ещё не так разочаровался в этом мире, который столь скоро изменчив и противоречив.
- А Гиз и, вправду, слишком угрюм и скуп на радость. - Засуровили взгляды на Гиза его, уже сомневающихся и не столь верных последователей. - А раз так, то он, пожалуй, только и сможет нам предложить, как лишь мрачное будущее. - Омрачились лица графов и герцогов, предпочитавших видеть своё будущее в других, более радостных тонах и красках.
- Но может де Гиз, всего лишь таким лицеречивым образом выражает своё недовольство своим нынешним положением. А так в душе он, тот ещё весёлый герцог, который ради поднятия настроения своих вассалов, готов на любую скабрезную выходку и не скупость. Да и вот, совсем недавно, он велел остричь наголо головы всем своим служанкам и раздать их волосы на парики тем своим верным вассалам, чьи парики уже поистёрлись на головах. - Потирая на своих головах новые парики, выразили свою неподкупную поддержку де Гизу более стойкие в своих убеждениях вельможи.
Пока же за спиной де Гиза ведутся такие оживлённые мысленные споры насчёт будущего его лидерства, он уже готов перебить (прибить ещё не пришло время) этого несносного Рокфора, правда, он опять не успевает этого сделать, так как Рокфор, заметив движения в той стороне, где стоял король и Генрих, взволнованно проговорил: "Смотрите, смотрите", - и де Гизу ничего другого не оставалось делать, как заинтересованно посмотреть туда.
Правда, сколько бы де Гиз не смотрел в ту сторону, он так ничего нового для себя не увидел - как стоял король на прежнем месте, так и стоит. А такое неизменчивое положение короля наводит на глубокую мысль - граф Рокфор в очередной раз воспользовался его де Гиза доверчивостью и заставил его делать то, что ему угодно. А зачем это ему спрашивается нужно? А всё просто, граф Рокфор уловил во взгляде герцога свою обречённость перед лицом раскрытия всех своих замыслов против герцога и, предпочитая не быть пойманным на слове, решил отвлечь герцога от себя.
Но де Гиза на такую хитрость не провести и он, предпочитая самому дёргать за свои вассальные ниточки вельмож, слегка поразившись такой амбициозности и глобальности замыслов Рокфора на счёт него, собрался было, всё своё недовольство поведением Рокфора высказать ему прямо сейчас в лицо, как вдруг заметил, что король действительно в сопровождении Генриха направился в их сторону. Что, в одно мгновение затмевает все прежние, как выясняется всего лишь бренные мысли, чьё место в иле времени, которым наполнена всякая сущность придворного, и де Гиз невольно сплотившись рядом с ним стоящим Рокфором, принялся, мысленно накручивая себя насчёт того, что про него наговорил королю Генрих, готовиться к встрече.
В свою очередь король, после того он своим заявлением: "Я знаю, что вы всегда последовательны в своих действиях и, не станете, прикрываясь политической целесообразностью и долгом перед своими предками, склоняться к обману", - до предела накалив внутреннюю обстановку в голове Генриха, делает тревожную и, пожалуй, малоуспокоительную для Генриха паузу, в течение которой блуждающие в голове Генриха мысли разбиваются друг об друга, он начинает терзать своим внимательным взглядом Генриха.
"Чего же он хочет от меня? Чтобы я, забыв о чувстве самосохранения, взял и всё ему разболтал. Ха-ха, до чего же он наивен. Или нет? Ах же, до чего же хитёр и коварен король, вначале решил обнадёжить меня льстивыми словами, а как только я размякну, то пристыдив меня, он спокойно и вытянет из меня то самое признание, которого хватит для отправки к палачу. Да не дождёшься. Буду специально лгать и противоречить. А всё эта болтливая голова де Гиз. И надо же мне было связаться именно с ним. Ненавижу. - От неприятия всего образа де Гиза, даже запылал лицом Генрих. - Да за такое, только вызов и до смерти поединок. - В пылу своей гневливости на герцога, Генрих совсем забыл саму причину, по которой по своему мысленному мнению, де Гиз проявил такую осуждающую Генриха болтливость".
- Тогда как вы смотрите на то, чтобы быть со мной до конца честным? - спросил король Генриха, не сводя с него своего взгляда. И хотя Генрих прекрасно знал, что любая задержка в ответе королю, будет признана им за сомнения и не достаточную верноподданность, он всё же прежде чем ответить, успевает мысленно возмутиться на короля за такое его неверие и сомнение насчёт него.
- Ваше величество, я всегда перед вами честен. - С обидными нотками в голосе ответил Генрих.
- Прекрасно герцог. Я никогда не сомневался в вашей правдивости. - С улыбкой на лице ответил король, чьи слова по смыслу несколько не вязались с тем, что он заявлял. Но Генрих не заметил всех этих нестыковок и продолжал внимать королю.
- Герцог, я хотел бы, чтобы все мои придворные жили в мире и согласии между собой. - Начал издалека король. - Но я как король, а не мечтатель, понимаю всю недостижимость этих моих замыслов и желаний. Тем не менее, я по мере своих возможностей ("Палача Гастона", - добавил про себя Генрих), стараюсь поддерживать мир среди моих вассалов. Но как вы понимаете герцог, что не всё в этом королевстве, - король виновато улыбнулся, - зависит от меня.
- Но...- ожидаемо всеми и главное королём ("Значит, он мне верен", - сделал вывод король), попытался перебить короля Генрих, но был очень быстро остановлен приподнятой вверх рукой короля.
- Да-да, не спорьте. - Совсем не с суровым, а просветлевшим видом сказал король. Пылающий гневом вид Генриха ответно говорил, что он готов по этому поводу спорить, если не с самим королём, то с теми изменниками, кто посмел спорить с королём.
- И лишь верные мне герцоги, которым не надо объяснять, что государство держится не только на их слове, но и на том, как они верно или нет, будут следовать указанному в эдиктах короля слову, дают мне надежду на то, что мир в нашем государстве возобладает над сворой и войной. Так вот, к чему я всё это говорю. - Король пронзительно посмотрел на Генриха. - Я не буду проявлять по отношению к вам всю свою требовательность, которая палач Гастон не даст мне соврать, всегда развязывает языки (Генрих, похолодев, хотел было с запасом глотнуть воздуха, но упоминание королём языка в таком важном для него контексте, убедило его не показывать даже так язык королю), а сошлюсь на ваше понимание всего сказанного мной, попрошу вас об одной услуге.
И Генрих, пожалуй, сразу же проявил бы своё желание быть нужным, но его язык вдруг, ни с того ни с сего, проявил строптивость - попытался спрятаться в самые дальние дали, там за зубами, что и сказалось на не совсем уверенном, частично косноязычном ответе Генриха.
- Я буду счастлив. - Несколько сбивчиво ответил Генрих. Правда герцогу повезло и король, списав эту сквозившую в ответе Генриха неуверенность за его волнение, не стал задумываться над привлечением палача Гастона к разрешению этого возникшего между ним и Генрихом спора (любое проявление сомнения в лицах придворных, есть его спорная позиция по отношению к королю), а озвучил то, что и хотел сказать.
- Для предотвращения дальнейшего распространения слухов о вашем с герцогом де Гизом возникших между собой недоразумений, я хочу, чтобы вы герцог, в знак вашего с де Гизом примирения, пожали ему руку. - Сказал король.
- Ради вас, я готов на всё. - Уже более уверенно сказал успокоившийся за себя язык Генриха. И хотя ответ Генриха заключал в себе оговорки, король не стал придавать им большого значения и, обрадовавшись, сказал Генриху: "Вот и отлично. Тогда прямо сейчас и скрепим ваши руки". После чего король поворачивается в сторону де Гиза и бросает туда свой взгляд, который достигает своей цели и с этого момента, на период всего следования к нему короля и Генриха, становится предметом пристального изучения, как самого де Гиза, так окружающих его вельмож.
- Что там ещё король задумал? - забыв все своё нерасположение к графу Рокфору, задался вопросом де Гиз, наблюдая за приближением короля в сопровождении Генриха.
- Не нравится мне, что он идёт сюда вместе с Генрихом. - Граф Рокфор, наконец-то, проявил полное единодушие со взглядом де Гиза, которому как раз это и не нравилось сейчас в поступке короля. И, конечно, общая позиция всегда сближает и, было растерявшие общность Рокфор и де Гиз, вновь окрепли своим единством и теперь были готовы встретить неприятеля лицом к лицу. Что буквально скоро им и представилось в лице подошедшего короля и стоящего чуть позади от него Генриха, который, конечно же, что за подлец и негодяй, воспользовавшись этим своим скрытым за спиной короля положением, принялся оттуда источать полные насмехательства улыбчивые взгляды на де Гиза.
И что спрашивается, мог поделать оказавшийся под перекрёстным огнём обращённых на него взглядов короля и подлого Генриха де Гиз, где от него требовалось проявлять учтивость и верноподданнические чувства к королю и всё это под невыносимым смешливым взглядом Генриха. И, конечно, де Гиз, для того чтобы не сорваться на верное отражение своих мыслей на лице (воспылать ненавистными взглядами на Генриха, а не на короля, который только так истолкует этот на него взгляд де Гиза), затвердел в своей лицевой невозмутимости, которая как бы не старался герцог де Гиз, всё же была как всегда неверно истолкована королём, увидевшим в этом угрюмость характера и недалёкость мысленного мироустройства в голове де Гиза.
- Герцог. - Обратился к де Гизу король.
- Сир. - Последовал поклон и ответ де Гиза.
- Вам знаком Генрих Анжуйский? - своим вопросом король несказанно удивил всех тут стоящих вельмож, которые даже на одно мгновение засомневались в своём отличном знании этого, всегда у всех на виду герцога.
"Король явно что-то замыслил, а может и того больше, принял промежуточное насчёт головы Генриха решение, а значит, ищет его сообщников, раз задаётся таким лежащим на поверхности вопросом. - Убедив себя в том, что перво-наперво пришло в голову, приуныли вельможные лица окружения де Гиза и самого его, теперь и не знающих, как будет лучше для их головы, отвечать на этот, положительно провокационный королевский вопрос".
"Если я скажу, что совершенно незнаком с этим, в первый раз вижу, что за герцогом, то, пожалуй, король не поверит и даже ещё обозлится на меня. - Принялся скорейшим способом судорожно размышлять де Гиз. - А если я скажу, что, да, знаком, то кто знает, сносить мне после этого своей головы? - де Гиз вынужден на глазах короля проявить неучтивость и сглотнуть, уже не дававший ему дышать комок сомнительных накоплений. - А вот если сказать, ни да, ни нет, то это, пожалуй, не плохой вариант. - Пришёл к окончательному решению де Гиз".
Но не успевает он его озвучить, как его останавливает его же мысль: "А что ты скажешь, если король спросит тебя о характере ваших взаимоотношений с Генрихом?". И де Гиз, онемев от такой наглости самого себя - вставлять самому себе палки в колёса, только и смог, как только недоумённо раскрыть свой рот.
Ну а такой ответ де Гиза, в общем-то, устраивает, как Генриха, так и короля, который, как всегда, увидел во всём этом дремучесть рода де Гизов, известных своей упёртостью в отстаивании своего собственного мнения. Ну а так как короля интересовало только лишь своё мнение, то ему хватит и этой бессловесной иносказательности де Гиза.
- Так вот, герцоги. - Наполнив свои слова строгостью, сурово заговорил король. - Слушайте моё повеление. - Король внимательно обвёл своим взглядом стоящих вокруг него вельмож и, не найдя среди них противного, как по себе, так и его повелению взгляда, озвучил это своё повелевание. - Я не стану никого из вас подводить под монастырь, - "Он что, сразу отрубит нам головы?", - с единодушничали оба герцога, - а ради того, чтобы в государстве воцарилось спокойствие, повелеваю вам забыть обо всех ваших обидах и претензиях друг к другу. И в знак вашего примирения, пожмите руки. - Встав между Генрихом и де Гизом, сказал король, переводя свой внимательный взгляд от одного герцога к другому.
Ну а слова короля, добавив уверенности герцогским головам, ожидаемо прибавили им спесивости, с которой каждый из них и посмотрел на своего противника.
-А не слишком ли много будет чести этому де Гизу, пачкать об него мои новые перчатки? - принялся бравировать своими мыслями и взглядом Генрих, переведя его с носа де Гиза на его руки. Что вызывает у де Гиза, заметившего все эти движения взглядов Генриха, нервную дрожь. - Они что, сговорились? - закипел про себя де Гиз, увидевший в этом взгляде Генриха, намёк на не чистоту своих одежд.
"Ах, вон оно что. - Тут же де Гиза настигла догадка. - Король, чувствуя себя обделённым - ему единственному в государстве непозволительно вступать в заговоры, а так хочется, вот и решил пренебречь своим королевским положением и вступил в заговор с этим Генрихом.
- Генрих! - громко, но в тоже время заговорщицким тоном говорит король Генриху, уединившись с ним в буфетной или в будуаре мадам де Ажур (де Гиз теперь только понял, до чего же коварна мадам де Ажур, чьи чрезмерные поступки по отношению к нему, были заранее оговорены с Генрихом, а может и с самим королём). - Мне во дворце и одного в вашем лице Генриха, предостаточно. И двух Генрихов, я больше не потерплю. (де Гиз, если кто не знал, по имени тоже Генрих).
- Я полностью с вами согласен, мой король. - Конечно же, согласился Генрих Анжуйский.
- Тогда, действуйте. Отныне, вы единственный в моих глазах Генрих. - Произнёс король. - Герцог де Гиз даже взмок от этих своих, более чем похожих на правду, предположений".
- Ну, что за скромность? Или сомнения? - грозно проговорил король, и герцоги в тот же момент ухватились перчатками за перчатки друг друга. Где теперь каждый из герцогов, раз король не может увидеть, пытался, что есть силы, до скрипа новенькой кожи, из которой были сшиты перчатки, сжать ненавистную перчатку своего соперника. И хотя Генрих Анжуйский по сравнению с де Гизом был моложе и пошире в плечах, всё же опытность поднаторевшего и не только в политических схватках де Гиза, сказалась на его цепкости и хватке, и он не только сдавлялся под натиском давления руки Генриха, но и сам чувствительно для руки Генриха, перекручивал косточки его руки.
- Не кажется ли вам, герцоги, что вы увлеклись? - Удивившись такой цепкости герцогов друг к другу, король попытался перевести их внимание к себе. Но герцоги действительно слишком сильно, до боли в руках, увлеклись друг другом, что и не слышали того, что им сказал король. Ну а такое демонстративное пренебрежение самим королём, на мгновение лишает короля остатков воздуха и он, дабы срочно восполнить себя им, начинает глубоко вздыхать. И хотя король находится в большом затруднении по поводу выхода из всей этой, по своей же милости, возникшей ситуации, он всё же не собирается, вот так всё, оставлять на произвол силы рук герцогов. И он уже даже приготовился позвать стражу, чтобы с помощью их рук, уже дать по рукам герцогов, как вдруг прозвучавший со стороны другой части зала истошный женский крик, завладевает вниманием всех находящихся в зале дворян, в том числе и тут же забывших друг о друге герцогов.
И не успевает король, повернув свою голову, обронить вопросительную фразу: "Что там без моего соизволения случилось?", - как к нему уже несутся те, кто всегда готов находиться в первых рядах всё видевших и всезнающих дворян, для которых первейшим делом является желание услужить своему королю, который имеет полное право первым знать последнюю новость.
- Герцог Шабер, пал! - хорошим слухом, которым обладал король, до него донеслась весть, которая туманом перешептываний накрыло находящуюся в зале массу придворных.
- Как так? - перво-наперво задался обычным в таких случаях вопросом король. После чего последовала своя нервная последовательная масса вопросов. - Как он посмел? Кто распорядился? Я такого указания не давал. - И так до тех пор, пока Люинь не напомнил королю, что его в костюмерной ждут костюмы и краски, приготовленные для сегодняшнего представления. Ну а король, несмотря на то, что по священному долгу перед государством, заинтересован в том, чтобы быть в курсе всего случившегося, всё же обладает предпочтениями. А они требовательно зовут его сейчас же отправиться в костюмерную.
И король так уж и быть, ограничившись услышанным от принёсшего ему весть, очень к месту и по времени здесь оказавшимся верным Тужуром: "Не уследил. Герцогиня Шабер проявила вседозволенность, а герцог Шабер неосмотрительность за своей герцогиней, которая на этот раз, до неприличия забылась и наступила на ногу фрейлине королевы", - с осадком на душе, отправился готовить себя, а значит и весь двор к представлению.
"Я просто уверен, что во всём этом происшествии, Её величество замешано. - Направляясь в костюмерную, по дороге размышлял король. - Она таким способом хочет отвлечь придворные умы от самого представления. Ведь теперь появилась интрига - раз герцог Шабер столь неосмотрителен и пал в немилость, то кто теперь займёт его освободившееся место главного камердинера? А это значит, начнутся бесконечные споры и пересуды. - Остановившись у дверей, ведущих в комнату, выделенную под таинства мастеров кисти и мазка, король почувствовал пока что лёгкую неуверенность в себе. Но затем, почувствовав спиной обращённый на себя взгляд Люиня, в решительности вскипел и, заявив, правда, про себя: "А вы, Ваше величество, не дождётесь от меня того, чего желаете - покорности. И вам не сорвать мой балет", - твёрдым шагом направился вперёд.
Ну а в это время на месте самого события, преступления пределов дозволенности герцогиней Шабер, нет пределу возмущения герцога де Шевреза, который как раз очень для себя, а не для всех остальных, вовремя проходил мимо и всё воочию видел.
- Что за дворяне пошли? Набили собой залы так, что не только яблоку упасть некуда, а королевской ноге, без опасности для себя, вступить нельзя. Совсем никакого почтения к королевским особам и приближённым к ним фрейлинам. - Каждое, что и говорить очень справедливое и в самую точку слово, полного ярости, правда, почему-то при этом, светящимся яркими красками радости (наверное, на него снизошла благодать) герцога де Шевреза, находит отклик в сердце королевы (что за деликатный и учтивый герцог, надо его взять на заметку), а также всех остальных придворных, оказавшихся в этой бурлящей телами точке соприкосновений.
При этом герцогиня Шабер не выдерживает в свой адрес справедливых упрёков со стороны герцога де Шевреза, а также бесчисленных, полных ненависти взглядов возмездия окруживших её придворных, всегда презирающих оказавшихся в немилости вельмож и, потеряв опору в своих ногах, как покошенная, уже физически падает и хоронит под собой герцога Шабера, попытавшего было исправить критическую для своей должности при дворе ситуацию. Но видимо герцог Шабер был сильно взволнован, раз впервые за всё своё нахождение рядом со своей габаритной герцогиней, не учёл эту её составляющую габаритность и впопыхах, что всё и объясняет, приблизился к ней неоправданно близко.
- Герцог Шабер, на этот раз окончательно пал. А вот герцог де Шеврез, наоборот, вознёсся. - Подводит итог всему произошедшему до чего же приметливый Тужур, наблюдая затем, как герцог де Шеврез был приближен к королеве. - Если в одном месте убавится, то в другом месте обязательно прибудет. И это, природно несомненно. - А вот эта приметливость Тужура, наводит его ещё на одну мысль, о которой он, впрочем, не будет говорить мэтру Дюпону, к которому он шёл, но так и не дошёл.
Ведь мэтр Дюпон, несмотря на свою близость к лекарскому искусству, не любит любой мудрости исходящей не от него. Оттого мэтр Дюпон, до дрожи в руках и не обязательно с похмелья (он с него не может быть, так как всегда слегка подвыпивши; ничего не поделаешь, издержки профессии, где его чувствительному сердцу слишком больно смотреть на страдания своих подопечных. Вот он до бесчувственности и смягчает своё сердце чаркой вина), любит учить мудрости всяких умников, вырывая у них зубы мудрости. И, пожалуй, мэтр Дюпон, услышь он это заявление Тужура, даже не возмутится, а стараясь прямыми намёками на глупость, вывести из себя Тужура, рассмеётся его наивности и тут же подденет его провокационным вопросом:
- Тогда скажи мне, мой глупый Тужур. Что человеку твоя природа прибавляет, после того, как я вырву и тем самым убавлю в его рту количество зубов? - И при этом мэтр Дюпон, как будто специально, не будет сводить своего взгляда со рта Тужура, пытаясь выглядеть у него там требующий его вмешательства гнилой зуб. А зубы у Тужура, при его любви к сладкому, что и говорить, а частично, не то чтобы гниловаты, а скажем так, не в полном порядке. Так что Тужур лучше промолчит, и при разговоре с мэтром Дюпоном, не будет прибегать к словесным излишествам. Тем более мэтра Дюпона, когда он не занят своим прямым делом, можно застать только у своего душевного приятеля, палача Гастона - сошлись они характерами, где оптимистический взгляд на жизнь, единственно, при их-то работе, не даёт им загрустить и зачахнуть. А там, хоть лишние разговоры и приветствуются, но только на дыбе.
"А вот если у тебя зуб заболит, то, что ты тогда будешь делать? - поймав себя на очень удачной мысли, Тужур, спрятав её в тайники своей души, всё же слегка воспалённый ненавистью к бесспорному (не любит он, когда ему возражают) поведению мэтра Дюпона, пока есть свободная минутка, направился проведать сего сиятельного мэтра.