--------------------------------------------------------------------------------------------------
Эпопея  "Трагические встречи в море человеческом"
Цикл  1  "Эстафета власти"
Книга 7  "Сталин и красный фашизм"
Часть 2  "Паханы партии"
-------------------------------------------------------------------------------------------------

"Народ - это слепая бульдозерная силища в мирное время и атакующий танк во время войны. Куда повернут руль водители бульдозеристы или танкисты, то народ и сотворит: либо построит, либо разрушит. Поэтому настоящими творцами истории были всегда вожди, а не народ".

Б. Сотников

"Слишком большая власть, внезапно обретённая одним из граждан республики, превращает последнюю в монархию или кое-что похуже. Народу всегда наследует деспот".

А. Ривароль

"Цель, для которой требуются неправые средства, не есть правая цель".

К. Маркс

"Самая губительная ошибка, которая когда-либо была сделана в мире - это отделение политической науки от нравственной".

П. Шелли

"Первый закон истории - бояться какой бы то ни было лжи, а затем не бояться какой бы то ни было правды".

Цицерон

"Законы, преследующие за принципы, имеют своей основой беспринципность, безнравственный, грубо-вещественный взгляд на государство. Они - невольный крик нечистой совести".

К. Маркс

Глава первая

1

Вернувшийся в Москву Троцкий узнал в Грузии много неожиданного о прошлом Сталина. А прочитав в "Правде" его речь-клятву Ленину от имени партии, впервые, не обманывая себя, поразился умом и точным стилем своего врага: "Откуда в нём эта краткость и способность брать верный тон? Да и по мысли, её афористичности - прямо новоявленный Цицерон! А ведь сын пьяницы-сапожника. Ничтожество с усохшей рукой и следами оспы на роже. Был и семинаристом, и воришкой, потом марксистом и настоящим уже вором-бандитом. Затем снова марксистом и, вроде бы, даже провокатором царской охранки. А теперь ещё прошёл школу у Ленина... Выходит, что я всё время недооценивал его, считал "Серым Пятном". А он, может, и был серым по происхождению, но дураком-то никогда не был. Был всегда лишь скрытным, себе, как говорят, на уме. И коль за ним такая школа жизни, да ещё есть в его жилах и еврейская кровь, то мне надо быть с ним в 10 раз осторожнее!.."

Здравая мысль эта остановила горячего Троцкого от поспешных действий в дальнейшем, и он перешёл к пристальному изучению каждого шага генсека партии Сталина - ведь скоро очередной съезд! И если он, Лев Троцкий, проворонит этому опаснейшему врагу своему кресло генсека, то и сам станет уже не Львом, а вороною, которую заклюёт этот кавказский стервятник, закалившийся, действительно, в негнущуюся сталь. "Выходит, он-то давно знал свою натуру, если взял себе такой псевдоним. А как, сногсшибательно, переводится его фамилия! "Джуга" в переводе с грузинского на русский - "жид", а "швили" - "сын". А я вёл себя с ним, как ворона..."

Детальное ознакомление с шагами врага привело умного Льва Давидовича к неожиданному открытию: 20 января повар Ленина Волков накормил его грибным супом, а на другой день Ленин скончался в страшных мучениях. И тут же врачи выпотрошили внутренности Ленина и... поместили в раствор! Возникает вопрос: зачем? Да ещё так поспешно! А что, если, в суп с грибами, Волков подлил Ленину в тарелку яду?.. Не по собственному почину, разумеется, а по приказу какого-то "высокого", заинтересованного в смерти Ленина, лица. Это же лицо, отмеченное оспой, могло дать и тайное распоряжение врачам: очистить внутренности Ленина (под предлогом бальзамирования тела), чтобы потом нельзя было определить отравление. Для этого, возможно, и принято было решение о бальзамировании.

"Ну, конечно же, всё было подстроено именно так!" - удовлетворённый своей догадливостью, заключил Троцкий. И распустил об этом слушок. Сначала в тупоголовой среде чекистов Дзержинского, но... без упоминания имени Сталина. Дзержинский клюнул на эту удочку: приказал арестовать повара Волкова... на всякий случай, чтобы не сбежал. А уж о том, что повар Волков арестован по подозрению в отравлении Ленина, Троцкий постарался известить делегатов в одной из гостиниц, куда они начали съезжаться в мае на очередной, 13-й, съезд партии. Прямых доказательств у Троцкого не было, но такой слух вполне мог помешать избранию Сталина на пост генсека. Пусть делегаты подумают, к о м у выгодно было это отравление! Дзержинский, например, сразу поверил, и струсил, и приказал арестовать, чтобы на его ведомство не было нареканий потом, если "дело" подтвердится. Ну, а на кого ляжет подозрение, можно было определить заранее: претендентов на роль нового Ленина в Кремле только двое, Троцкий и Сталин. Но Троцкий был в отпуске и ничего не знал, а вот Сталин... даже "запретил" Троцкому возвращаться на похороны Ленина. "Весна покажет, кто где..." Да и враги у Ленина были не только в Кремле, но и за границею. О них почему-то перестали и вспоминать после окончания войны с ними. Но ведь это же не означает, что их не стало совсем и что они не умеют мстить. Поэтому Троцкий распустил слух и о врагах Советской власти за рубежом, и об их возможных агентах, живущих в Москве. Никто ведь ничего об этом толком не знает: где они, что делают, с кем связаны...
2

Армия генерала Врангеля, прошедшая тяжкие испытания в боях за Крым и высадившаяся на турецком берегу, сгорела в жестокости века, как метеорит, которого никто не заметил. Первое время её костяк мучился под открытым зимним небом в Галлиполийской нежилой степи, строя себе землянки, сортиры и бани на этом, почти безлюдном, полуострове в Дарданелльском проливе. Потом, под руководством генерала Кутепова, строили бараки, дома, церковь и школы для молодых офицеров, создавали различные курсы для овладения гражданскими специальностями, и военный корпус продолжал оставаться не только силой, с которой приходилось считаться и туркам, и французам, входившим в объединённые армейские подразделения, но и оставался нравственным стержнем всей русской эмиграции. Однако французам, забравшим себе все врангелевские российские корабли, зерно и продукты с этих кораблей, вывезенные из Крыма, не нужна стала эта русская военная армада. Её пришлось охранять своими военными частями, чтобы Кутепов не смог, в случае чего, ввести её в действие для защиты русских интересов на турецкой территории; да ещё нужно было всю эту русскую ораву кормить, так как она сама ничего не производила. Создалось положение, когда корпус генерала Кутепова превратился для французов и турок в гирю на шее, от которой и те, и другие хотели избавиться. Русское же командование, не желая предавать солдат и офицеров, отдавших спасению родины всё, что могли, не хотело соглашаться с тем, чтобы бросить их на чужбине на произвол судьбы, и заявило, что будет отстаивать силой своё право считаться армейским корпусом содружества Антанты. Причём, с правом сохранения за ним минимального снабжения продовольствием и деньгами до тех пор, пока военные российские эмигранты не переквалифицируются, чтобы самим зарабатывать на жизнь.

В галлиполийском русском военном лагере выпадали и сходили снега, уплывали облака, гонимые чужестранными ветрами, а счастье так и не приходило к обречённым людям, ставшим никому не нужными. Прибавлялись лишь кресты и оседающие под дождями могильные холмики на погосте за лагерем - последние точки на жизненном пути, поставленные болезнями и пулями в висок из личного оружия.

Наконец, лагерь в Галлиполи - "голом поле", как прозвали его сами эмигранты - вынужден был, чтобы покончить с зависимостью от французов и турок, переселиться под руководством генерала Кутепова в Болгарию: всё-таки там славяне, братский народ, которого Россия сама спасала от турок. Однако, надеждам на братскую помощь славян, оказалось, не суждено было сбыться. В отгремевшей мировой войне Болгария выступала на стороне Германии, и теперь находилась под жёстким контролем стран Антанты, заставивших её выплачивать тяжёлую контрибуцию Румынии и Сербии. Поэтому премьер-министр Болгарии Александр Стамболийский пошёл, на Генуэзской конференции в мае 1922 года, как и покорённая Германия, на сближение с Советской Россией. И прибывшие в Болгарию в конце прошлого года, "белые" почувствовали себя среди братьев-славян обузой. Из советского Кремля на них показывали Стамболийскому пальцем: что же, мол, вы, дружите с нами, а помогаете нашим врагам? Тотчас же был арестован начальник кутеповской контрразведки, полковник Самохвалов. Генералу Вязьмитинову, в русской военной миссии, "братья-славяне" подбросили фальшивые документы, "свидетельствующие" о возможном участии белых военных частей в военном перевороте против правительства Стамболийского, а затем произвели обыск и... "обнаружили предательские планы". Обыскан был на своей квартире и генерал Кутепов, затем арестован и выслан из Болгарии вместе с семьёй, хотя в доме у него не нашли ничего противозаконного.

Кутепов поселился с женой, дочерью, младшим братом, адъютантом, личным секретарём и вестовым в маленьком доме из трёх комнат на окраине Белграда. Улица называлась Душеноваце. Рядом был пригород Топчидере, где купил себе виллу генерал Врангель. Кутепов иногда ходил к Врангелю пешком через большие, заросшие шиповником, пустыри. Но дружбы между ними не существовало - безденежный мелкий дворянин, вышедший в генералы собственными усилиями, и богатый аристократ, хотя и разорившийся, что могло у них быть общего?.. Война закончилась, дальше - у каждого своя дорога.

Оставшийся в Болгарии генерал Туркул открыл кафе, сделал в нём официанткой жену и спасал юнкерскую молодёжь, размещённую, как и в Турции, в открытом поле. Помогая личным примером, он, как и Кутепов в своё время, сумел вселить в юнкерские души веру, что они выберутся ещё в нормальную жизнь. И молодые люди, казалось, уже покинутые всеми, оставившие своих сверстников убитыми на рядах колючей проволоки в России, построили себе сначала землянки, сортиры и бани, вылезли из грязи и вшей, а потом начали строить дома, зарабатывать строительством и учиться. А там, в июне 1923 года, и пало правительство Стамболийского. Отношение к русским частям сразу же изменилось, отпала угроза их выдачи в Советскую Россию.

В Варне жил, переселившийся из Турции, газетчик Василий Витальевич Шульгин. Этот получил в 1921 году 25 тысяч левов гонорара за издание своей книги под названием "1920", скооперировался с молодым профессором филологии Николаевским, у которого осталась в Гурзуфе невеста, купил небольшую шхуну, набрал команду из 8 друзей и отплыл, в сентябре, на этой шхуне в Крым. План был отчаянным. Высадиться в безлюдном месте на советский берег, спрятать в каком-нибудь заливчике шхуну, затем ехать в Одессу самому за женой и сыном, Николаевскому - за невестой в Гурзуф, а шхуна с командой будет ждать их в условленном месте. Как только все соберутся, в первую же ночь отплывают назад в Болгарию.

К сожалению, после отплытия шхуны из Варны на неё обрушился ночью шторм. Утром ветер сломал мачту. И хотя команда установила её вновь, на четвёртый день шторм снёс часть парусов, и пришлось плыть на моторе. Только на 5-е сутки удалось различить в темноте гору Аю-даг. Но их бедствия на этом не закончились...

Профессора Никольского, вместе с его дядей, схватили в Гурзуфе чекисты. Невеста Никольского, Ася, каким-то образом успела уйти и, как выяснилось потом, сумела добраться до Парижа, но, узнав, что её жених погиб, постриглась в монахини. Шульгин с племянником, которого взял себе в помощники, попал на крымском берегу в засаду, но оба ускользнули в темноте. Племянник этот, сын сестры Шульгина, Владимир Лазаревский, стал пробираться в Одессу, а Василий Витальевич вернулся на шхуну и распорядился плыть в Варну. Закончилась вся эта авантюра только на 17-й день.

Благополучно перебрался в Россию лишь генерал Слащёв. Врангель, как только прибыл на турецкий берег, отдал приказ судить Слащёва судом офицерской чести сразу по нескольким пунктам обвинения, которые заготовил ещё в Севастополе. Но Слащёв не явился на этот суд, и его заочно разжаловали в рядовые, хотя все понимали, что Врангель больше ненавидел его за смелый язык. Формулировка же суда выглядела так: "за палачество, не совместимое со званием русского офицера".

О суде над Слащёвым и его патриотической враждебности к Франции и Врангелю сообщил с турецкого берега Михаилу Фрунзе в Крым шифрованной радиограммой агент "Рейтин Русин", продолжавший работать в стане бывшего противника. Главком Крымского фронта Фрунзе считал Слащёва самым выдающимся русским генералом на гражданской войне и высказал своё мнение Сергею Каменеву. Тот доложил Ленину. В Кремле решено было заполучить Слащёва в преподаватели "тактики боя" и сманить на родину полным прощением и признанием его военного таланта. Присланный Дзержинским в Константинополь чекист сумел уговорить молодого честолюбца предать дело, которому служил, и увёз его с собою в Москву, в конце 1920 года. Узнавший об этом Кутепов сурово изрёк:

- Ду-рак! За "красные пайки" поехал служить. Как Гутор и Бонч-Бруевич. Ну, там ему не дадут пить и куролесить, как в Крыму! Всё равно плохо окончит, подлец! А впрочем, и мы "хороши": не оставили человеку выбора.

На 65-летнего Родзянко, пожертвовавшего свои миллионы на "белое дело" и бедствовавшего на чужбине, набросились в декабре 23-го года в Белграде пьяные русские офицеры. Они били старика за "бездеятельность", за то, что будучи председателем Государственной думы, "довёл Россию до ручки", и так избили, вымещая на нём личные невзгоды, что он умер в январе в госпитале, пережив Ленина, умершего в Горках под Москвой, всего на 3 дня.

В 1925 году, когда Кутепов и Врангель переселились в Париж, красные чекисты выманили оттуда к себе в Россию террориста Бориса Савинкова. Устроили над ним показательный суд на весь мир, а затем, когда он стал им не нужен, стукнули в кабинете Дзержинского по голове и выбросили в окно с третьего этажа во двор Лубянки. Покончил-де жизнь самоубийством. Таким образом, и этот плохо кончил; как и поэт Сергей Есенин, который, якобы, тоже повесился, в конце 25-го года. В 30 лет надоело смотреть на живой и прекрасный мир? На женщин, которых любил? Да ещё в канун нового года... Вряд ли.

В московском Кремле уже сплетал свою интриганскую паутину новый крупный паук - Иосиф Сталин. Этот даст команду уничтожить генерала Кутепова: заманить, выкрасть и привезти в Москву! А если не удастся, то уничтожить за границей.

Жизнь никогда и никого не ждёт. Она катится дальше. Попался на удочку, в 1927 году, и Василий Шульгин, одолеваемый мыслью о розыске сыновей. Его заманила в свои сети якобы подпольная белогвардейская организация "Трест", созданная в Москве. На самом деле, это была подсадная утка красных чекистов, умело использовавших психологию и личные качества людей белой идеи. Шульгина взяли в Киеве, после посещения могилы старшего сына.

Удачно сложилась жизнь за границей лишь у немногих русских эмигрантов. Так, например, член ложи масонов Василий Алексеевич Маклаков, назначенный в 1917 году послом во Францию, остался в Париже навсегда, потому, что обладал посольским золотом и валютой. Александр Керенский, назначавший Маклакова послом (он же и его товарищ по ложе масонов), тоже неплохо пристроился в Париже с помощью Маклакова, не забыв, разумеется, прихватить с собою из России часть её золота.

Скопила себе на жизнь и вовремя выехала из России писательская супружеская чета Мережковских. Хорошо устроился и профессор истории Милюков, издающий в Париже "Последние новости" на русском языке для эмигрантов. Пробился к сносной жизни, благодаря уму и кипучей деятельности, энергичный Гучков. Были и другие, владеющие специальностями инженеров или врачей. Всех остальных ждал удел лакеев, камеристок, швейцаров, садовников, поваров, истопников.

В 50-ти верстах от Парижа, в глухом местечке Сент-Женевьев, американская миллиардерша-благотворительница построила для престарелой русской знати "Русский дом". Эта "знать" там теперь ссорилась из-за знаков внимания и праздничных потрошков из кур по воскресным дням. Живя только воспоминаниями о прошлом, они говорили по-русски, не щеголяя, как прежде в России, отличным французским произношением, и потихоньку, один за другим, "переселялись" на Русское кладбище. Всем этим, бывшим фрейлинам, вдовам губернаторов, старым командующим и светлейшим князьям, было уже за 70, а кому и за 80. Эти ни для кого уже и ничего не значили. Да и кто мог что-либо значить в доме для престарелых?

Часть молодой русской публики из бывшего высшего света обосновалась в Париже, осев на улицах Оливье де Серр и Петель, в так называемом "Русском Париже". Ссорились между собой и эти, разделяясь на враждующие группы. Клянчили у французских благотворительных организаций помощь или протекцию для устройства на работу. Некоторые тайно побирались, возле церквей.

"Российский общевоинский союз", организованный в Турции Кутеповым из бывших офицеров гвардии, разливаясь по странам Европы, постепенно размывался, и во Франции развалился совсем. Не имея ни работы, ни денег, ни положения, гвардейцы шли в шофёры такси, официанты, готовы были на всё, чтобы добыть хотя бы немного денег и "подняться". Однако, у французов они сочувствия не вызывали, скорее, напротив - презрение. К горю этих людей добавлялась ещё и ненависть к "сытым, заносчивым французским харям".

Эмигранты, которым было под 40 и меньше, кто отстаивал в гражданской войне Россию от "красной чумы", рассеивались теперь по всему белому свету, стараясь не иметь даже детей. А кто не был женат, не пытался уже и совершать этого шага - одному прокормиться легче.

Писатель Иван Алексеевич Бунин, влюблённый в молодую красавицу киевлянку Галину Кузнецову, которую поселил в Париже в своей квартире вместе с женой, оказался в особо тяжёлых моральных и финансовых условиях. Жену ему нельзя было оставить на чужбине без средств к существованию, так как это было бы чудовищным предательством беспомощного, состарившегося подле него, человека. Оставить любимую женщину - тоже не мог: любил до беспамятства. Надо было жить под одной крышей, и делать вид, что всё благополучно, а по ночам писать и писать, чтобы не оказаться совсем без средств. Все трое были унижены, отчаянно страдали и молчали, улыбаясь друг другу. Кузнецова училась у него писать прозу, но больше ничего не умела и потому не могла зарабатывать на жизнь. У неё был писательский талант, она ещё могла улететь на нём куда-то одна. Жена же могла только плакать, когда оставалась наедине. Бунин - иногда напивался.

Все русские оказались на чужбине изгоями. А после того, как французам удалось отстранить от командования русским военным корпусом бескорыстного генерала Кутепова, вокруг которого цементировалось всё русское офицерство, среди русской эмиграции не стало единства. Даже церковники разделились на евлогиевцев и антониевцев. У митрополита Евлогия, отделившегося от патриарха Московского и всея Руси, был свой русский кафедральный собор на улице Дарю, у антониевцев - свой, в одном из подвалов в центре "Русского Парижа" (пятнадцатый городской округ). Обе церкви между собой враждовали; ниже этого падать было уже некуда.

Враждовали и рядовые эмигранты. Одни держались за бывшего верховного главнокомандующего русскими армиями великого князя Николая Николаевича, который приехал в Париж из Италии и возглавил "священную борьбу против большевиков", другие - за двоюродного брата Николая Второго, великого князя Кирилла Владимировича. Каждая группировка считала истинным царём России своего избранника и верила, что с ним она ещё вернётся на родину.

Николай Николаевич успел эмигрировать раньше всех, в 18-м году, когда сидел в Крыму с громадными, запрятанными капиталами, а потом, с приходом французов, отплыл на их пароходе в Италию. Теперь, живя во Франции, в купленной усадьбе возле Шуаньи, он прикармливал на эти капиталы множество своих друзей и знакомых. В обществе (по старости лет) он уже не показывался, хотя жена-черногорка была намного моложе. Его "обществом" были старые, как и он, приживалы - более 30 человек. 3 офицера с семьями из личной свиты (одним из них был граф Георгий Шереметьев, сын богатейшего когда-то петербургского аристократа), личный врач, личный шофёр офицер Апухтин и несколько старых семей ещё. Вся эта публика потихоньку проедала остатки своих капиталов, бриллианты, меха, столовое серебро и ни о чём уже не помышляла, кроме покоя. Правда, сам Николай Николаевич пытался заниматься делами России через барона Врангеля и генерала Кутепова, засылавших в Россию диверсионные группы, но уже мало верил в их пользу. Однако принимал у себя этих генералов регулярно.

Жила во Франции с мужем, в полной бедности, сестра Николая Второго, великая княгиня Ксения Александровна, вынужденная уехать из Дании от матери, не принявшей её нетитулованного мужа. Некоторые генералы, к которым, как к бывшим командующим, не пропал интерес в Европе, засели писать мемуары, обвиняя друг друга за поражения в борьбе с большевиками. Умирали на парижских задворках русский балет и опера. Зная, что в Москве, при большевиках, стало не до искусства, лидеры этих видов пытались возродить былую славу на чужбине. Но, оторванные от родных корней, не приживались: душило безденежье и зависимость от чужих нравов. Чахли, по той же причине, живопись и литература. Надеяться было не на что и не на кого: полный тупик.

Лишь, везучий во всём, Горький, вырвавшись от Ленина за границу, ни от кого и ни в чём не зависел. Прихватив с собою красавицу любовницу Марию Будберг, ставшую баронессой по второму, оставившему её мужу, Алексей Максимович быстро восстановил в Европе прежние связи и начал печатать как "известный русский писатель из низов" свои злые статьи и очерки, заключал договоры на книги, и казался всем одним из счастливейших представителей эмиграционной России. Даже Иван Алексеевич Бунин, столбовой дворянин, вроде бы неспособный на зависть, и тот позавидовал, воскликнув в подпитии:

- Везунчик! Этому - всегда везло. А уж на женщин, так просто поразительно! Сам похож на моржа, а все 3 его женщины - взяли бы 3 первых места в Европе! - И рассмеялся по нехорошему: - А говорят, чахоточный. Да жеребец он... - Великий стилист махнул вялой рукой.

В Германии жизнь быстро налаживалась - немцы умеют это делать поразительно быстро и без суеты - но Горького потянуло из неё в родную ему Италию: к винограду, теплу, морю и солнышку. Пригласил с собою и разновозрастных супругов Ходасевич: мужу - 43, а красавице жене, полурусской-полугрузинке, 21. Оба с тонким вкусом, поэты и вообще интересные личности. Умных и красивых людей Горький любил и готов был их кормить и поить, лишь бы видеть их и слушать. Но, приехав в Сорренто, обосновавшись на вилле у Горького, все вспоминали почему-то всё время Германию: "Вот нация, вот страна! Птица Феникс, да и только!.."
3

В 23-м году, когда Павел Дыбенко развёлся со своей Валей и куда-то из Одессы исчез (говорили, уехал в Москву за новым назначением), его место занял другой командир, много старше по возрасту, и жизнь в штабе Округа продолжалась почти без перемен.

Зато перемены произошли в доме Яна Милдзыня. Во-первых, люди опять стали фотографироваться, и разведчик начал понемногу зарабатывать. А, во-вторых, Хильда родила ему сына, которого они назвали, к её удовольствию, Карлом. Таким образом, семейные заботы и отсутствие связи с Германией, а, стало быть, и подозрительной деятельности, превратили Яна Милдзыня в примелькавшегося обывателя, на которого никто не обращал внимания. Ну, говорит человек с акцентом, потому что латыш, ну, и что? К нему привыкли и забыли, откуда он и когда в Одессу приехал - мало ли в Одессе людей с акцентом и без. Одесса международный портовый город.

В 1924 году, перед самой пасхой, в фотографию Яна вошёл рослый человек, осмотрелся и назвал ему на немецком языке давно забытый пароль. Ян вздрогнул, выронил из рук кювету, которую промывал после фиксажного раствора. Майн гоот! Ведь и надежду уже потерял. И вот вспомнили, наконец-то, нашли!..

Услышав правильный ответ, связной попросил закрыть дверь на запор и устроил Карлу Розенфельду настоящий допрос: что делал все эти годы, не забыл ли, для чего его тут оставили; а, может, уже и демобилизовал себя после рождения сына? Выходит, кое-что уже выяснил о... Яне Милдзыне.

Связной этого не скрывал:

- У вас жена - нигде не работает, - утвердительно добавил он. - Как она себя чувствует? Не пилит вас за бедность?..

Карл, с присущей ему серьёзностью, обстоятельно доложил, сколько собрал сведений о порте, сколько сфотографировал различных советских справок, форм и документов, о самочувствии жены. Затем признался:

- Я думал, обо мне забыли.

- Как видите, нет! - Гость ободряюще улыбнулся. И тут же спросил: - Супруга не догадывается о вашей тайной работе? Вы не посвящали её в эти дела?

- Что вы, как можно! - обиделся Карл. - Ни жена, ни мой сын никогда не узнают об этом! Если они будут хотя бы догадываться, это может погубить их!

- Ничего, - утешил гость, - придёт время, когда они узнают о вашем подвиге всё и станут гордиться вами!

Они говорили по-немецки. Карл начал расспрашивать, какие новости в Германии? Кайзера нет, это ему известно. Но что с их разведывательным центром и ведомством, почему так долго не давали о себе знать?

- Разведка - всегда разведка, - назидательно ответил связник, - какое бы правительство ни пришло к власти, мы - нужны вечно. Особенно удачно пошли у нас дела, когда на службу к нам был завербован российский еврей Гельфанд-Парвус. Этот дальновидный коммерсант был одновременно и масоном одной германской ложи, хотя и жил тогда в Константинополе. Числился и социал-демократом, и даже побывал вместе со своим другом, известным вам, евреем Троцким, в сибирской ссылке, был и редактором газеты "Правда" у Троцкого в Вене.

- Но "Правда", насколько мне известно, - перебил Карл гостя, - газета Ленина.

- Его газета возникла позже, когда Ленин вернулся из Швейцарии в Россию, совершил там, на наши деньги, государственный переворот вместе с Троцким и пришёл к власти. А сначала, в 16-м году, этого Ленина предложил нашей разведке Парвус. И этот Ленин оказался для нас не просто крупной удачей, а исторически судьбоносной фигурой. И если бы этот Ульянов-Ленин не раздвоился между интересами евреев, мечтавших о мировой революции, и русских рабочих, уже совершивших с Лениным революцию в России, то...

- Прошу прощения, что снова перебиваю вас, но я... не совсем хорошо улавливаю вашу мысль о приверженности Ульянова-Ленина к евреям.

- То есть? - не понял Карла и гость.

- Я - все те годы, о которых идёт речь, - принялся объяснять Карл, - жил в России и не заметил стремления Ленина к мировой революции. Да и зачем она ему, если он уже получил власть у себя дома?..

- Вы - находились здесь, в Одессе, потому и не знали, что творилось в Москве, где Ленина встретили в штыки... и русские рабочие, во главе с Шляпниковым, и крестьяне, которым он обещал землю, но так и не дал, а главное, грамотная интеллигенция, которая всё поняла после зверских расправ Ленина с православными священниками.

- Ну, а при чём тут мировая революция и евреи? - продолжал недоумевать Карл.

- Да при том, что Ленин - еврей по матери - начал высылать к нам в Германию не только десятками тысяч русскую интеллигенцию, от которой мы узнавали, что творит Ленин в России, но и засылал к нам, в общей куче, своих евреев-провокаторов. Для организации... с помощью наших местных евреев... такой же революции, как и в России. Даже торопил для этого армию Тухачевского: напасть на Польшу, поднять польских евреев и... ворваться в Германию. Но... эти планы сорвал ему умный и дальновидный Парвус, понимавший, что германские рабочие - это не российский сброд. Парвус вовремя предупредил об опасности и Пилсудского в Польше, и выдал нашему Разведуправлению адрес главной штаб-квартиры революционеров, возглавляемых Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург - евреями, ждавшими прибытия к ним Ленина.

- Но зачем Парвус предал Ленина? - не понимал Карл. - Ведь он сам предложил нашему Генштабу, как вы говорите, этого Ленина.

- Хороший вопрос... - согласно кивнул гость. - Но, как я уже говорил, суть не только в том, что Парвус не верил, что евреи одержат победу и в Германии, а ещё и в том, что он поссорился с Лениным после того, как Ленин пришёл в России к власти и... не включил Парвуса даже в состав своего правительства; хотя обещал сделать его вторым лицом в государстве. А сделал Троцкого.

- Вот теперь мне понятно, - закивал и Карл.

- Да нет, - перебил связной, - на этом дело у них ещё не закончилось. Парвус понимал, что в случае победы революции и в Германии, Ленин снова не включит его в своё правительство...

- Вот об этом я, - вставил Карл, - как раз ничего и не знал. Выходит, что мировую революцию - а победа революции в Германии это была бы победа над всей Европой! - погубила... ревность двух евреев?

- К нашему счастью, это так, - улыбнулся гость. - Но, прошу вас, выслушать мою мысль до конца. Когда Ленин устроил в Петрограде государственный переворот, совершённый им на деньги нашего Генерального штаба, выдаваемые ему... отдельными траншами... по рекомендации Парвуса, то, придя к власти, он вдруг перестал считаться и с нами, немцами. А дальше произошло вот что...

- Я знаю, что произошло, - перебил Карл, вспоминая события конца 17-го и начала 18-го годов. - Троцким были провалены в Бресте переговоры с нами о мире и...

- Но, вы не знаете главного! - перебил и связник, считая себя более осведомлённым. - Почему Троцкий предал на этих переговорах Ленина?!

- И... почему же?

- Да потому, что Парвус, приехавший в Брест из Берлина, высказал Троцкому... как бывшему другу и товарищу по партии... свои сомнения... "Лев Давидович, а вы уверены в том, что Ленин удержит в своих руках власть, если эсеры объединятся против него с другими партиями?" Естественно, на этот вопрос последовал встречный вопрос: "А почему вы... думаете, что они - объединятся?" "Так считают немцы из Генерального штаба, на деньги которых Ленин... предал интересы России и совершил... с вашей умелой помощью... приход большевиков к власти. После чего эсеры вышли на улицы Петрограда, уже против... вашей партии, объявив вашу власть незаконной".

Возможно, что Троцкий ответил Парвусу нагло и просто: "Ну и что?.."

У Карла заблестели от интереса глаза:

- А ведь действительно: мог так сказать...

- Так и я вас могу спросить: ну, и что? Я, Парвус, обещаю вам, Лев Давидович, что сейчас... вам будут противостоять... не эсеры с голыми кулаками, а... вооружённые до зубов, немцы, которых Ленин... решил надуть! И ваш Ленин, а вместе с ним и вы, не устоите! Что мог ответить на это Парвусу Троцкий?

Карл возбуждённо предположил:

- А что можно было на это сказать? Только одно: спросить: "И что же вы мне предлагаете?"

Гость рассмеялся:

- Совершенно верно. Я думаю, что Парвус предложил Троцкому подписать позорный для России, но... выгодный для Троцкого, мир.

- А чем же он выгоден Троцкому? - не понял Карл.

- Мне кажется, тем, что Парвус разъяснил Троцкому, что Ленина - снимут с его поста сами члены его правительства. А затем не смогут выстоять... против натиска германской армии. И Парвус постарается прийти, с нашей помощью, к власти. А Троцкого - взять к себе в помощники. Оба они - фигуры в России известные...

Карл улыбнулся и задал "невинный" вопрос:

- Почему же тогда Троцкий поступил не так? Не подписал мира, но... и не объявил продолжения войны?

- Я помню, - согласно ответил гость, - он объявил демобилизацию своей армии; думаю, что хитрил. А может, надеялся и на прощение у Ленина. Но это неизвестно, да и наплевать: мы достигли главного - разгромили Россию, вывезли из неё всё, что только можно было, а после убийства эсерами нашего посла ограбили Ленина и его государство своей контрибуцией так, как ещё не грабил никто и никогда в истории войн человечества! Денежки легли даже и на ваш личный счёт, на мой и, вообще, Германия могла бы жить 50 лет за счёт России, даже не работая! Но...

- Но, - перебил Карл невесело, - революция у нас в Берлине всё-таки произошла! И я снова не пойму: при чём тут Ленин? Ведь вы, именно с этого, начали наш разговор?!

- А что здесь непонятного? - удивился гость. - Не будь у этого полурусского идиота Ленина желания захватить под свою революционную власть всю Европу, будь он только патриотом России, в Германию не сползлись бы из России, как черви, евреи, в том числе и этот злополучный Парвус, подсунувший нам этого Ленина с его революционными идеями.

- Но ведь революция в Германии провалилась, - утешил Карл.

- Да, провалилась, - согласился гость. - Но исторический момент оседлания нами России, из-за этого, был упущен, и мы проиграли войну странам Антанты. И всё это из-за честолюбивого характера какого-то еврея Ленина! - огорчённо вздохнул связник. - Он оказался - всё-таки больше евреем, а не русским человеком. У евреев - неизменная цель: завоевать весь мир, въезжая в него на плечах чужих революций.

- Ну, а какова же теперь наша цель, цель немцев? - тихо спросил Карл.

- Копить силы и ждать! - твёрдо ответил гость.

- Чего? - ещё тише спросил Карл.

- Реванша. Но сначала мы должны выгнать из Германии всех революционных червей. Чтобы задушить потом их и в России.

- А я тут уже и надежду потерял... - признался Карл.

- Напрасно, - оживился гость. - Тем более, что всем нашим резидентам здесь, в России, будет выплачена компенсация за прошедшие годы службы. Я к вам прибыл - тоже не с пустыми руками. - Гость приветливо улыбнулся.

- Благодарю вас! - Карл расплылся в улыбке.

- Я, например, привёз для вас... удостоверение о вкладе на ваш счёт в германском банке... кругленькой суммы! А также наличные деньги, в новых советских рублях... на дальнейшее проживание здесь. Оно станет теперь - безбедным. А в германской валюте... поступления на ваш банковский счет... будут продолжены: с сегодняшнего дня, как только вы подпишите соответствующие документы. - Гость раскрыл толстый портфель. - Но!.. - Он поднял палец: - Особенно не шикуйте, чтобы не привлечь внимания жены и посторонних.

- Мы привыкли жить скромно, так что не беспокойтесь, - заметил Карл. А увидев в большом плотном пакете, который гость развернул на его глазах, вытащив из портфеля, огромное количество крупных советских купюр, воскликнул: - О, да тут у вас целое состояние!

- Это - уже у вас, а не у меня, - поощрительно усмехнулся связник. И тут же серьёзно посоветовал: - Но разменивать эти деньги старайтесь пореже, и, желательно, в других городах.

Гость назвал, наконец, Карлу сумму, привезённую им на его имя, и принялся объяснять: половина денег предназначается Карлу лично, другая половина - на подкуп нужных людей, если понадобится. При этом должна вестись строжайшая отчётность по всем затратам. Но если в сеть Карла пойдёт вдруг крупная советская рыба, то скупиться не следует. Затем гость посоветовал пересчитать деньги и потребовал написать расписку об их получении. Вторую расписку Карл написал о получении удостоверения вкладчика в германский банк в Берлине.

Когда это было выполнено, а деньги и удостоверение перекочевали к Карлу, он понял, что богат, и что всё это необходимо надёжно спрятать, а затем побывать в Германии и оформить нотариально своё наследство на жену и сына: мало ли что может случиться в жизни разведчика!.. Видимо, придётся побывать и в Швейцарии...

Не в силах сдержать радости, Карл воскликнул:

- Благодарю вас, Пауль, от всего сердца благодарю!

- Я тут не при чём, - заметил тот. - И ещё я имею полномочия поздравить вас с повышением: через месяц вы уже будете оберст-лейтенантом! Но для этого я должен переправить ваши сведения и фотодокументы в Берлин.

- Когда вам их принести и куда? - спросил Карл.

- Сначала надёжно спрячьте документы о том, что вы владелец счёта в берлинском банке. А куда принести? Да вот сюда же. - Он осмотрел помещение фотографии. - Здесь у вас очень удобно. Завтра, перед вечером, я к вам зайду. Постарайтесь, чтобы к 19-ти часам клиентов уже не было.

- Слушаюсь!

- И приготовьтесь, на будущее, вот к чему. Вам надо расширить сферу своей деятельности. Для работы на нас вам необходимо завербовать двух-трёх человек из русских. Из надёжных русских, - уточнил Пауль.

Глядя на 40-летнего, спортивной формы, связника (Пауль он там на самом деле или не Пауль), Карл с тревогой спросил:

- Что, мне придётся готовить диверсии?

- Нет, диверсий не будет. Это любят японцы. Но строй большевиков диверсиями не разрушить. Просто нужно расширять сбор военной и экономической информации. А для этого вам потребуются знающие люди, на которых можно положиться. Я привёз вам для них десяток удостоверений личности, изготовленных по советскому образцу, десяток военных билетов, несколько трудовых книжек и 3 печати, сделанные профессионально. Одна для удостоверений личности, если понадобится, другая - для военных билетов и третья - производственная, для трудовых книжек. Но этой печатью не злоупотребляйте, она выполнена по образцу какого-то минского льнокомбината. Вот когда привезём вам таких печатей побольше, разных, тогда можете делать и трудовые книжки. А пока - не более двух! - Пауль развёл руками.

Карл опешил:

- Выходит, сбором образцов документов занимаюсь не только я?

- А вы как думали? - удивился в свою очередь и Пауль. - Разве в нашем деле можно полагаться на одного человека?

Карл жарко покраснел, пойманный на детской наивности: "Как это я ляпнул ему такое, не подумав?.." И заторопился:

- Да, да, конечно. Я не подумал...

- Тогда уже сейчас подумайте вот о чём: у вас есть на примете кто-либо из местных, недовольных властью, или готовых служить нам за деньги? Надёжных, разумеется, не робких. Но - лучше идейных, конечно, а не просто жадных.

Карл мгновенно вспомнил историю с паспортом, который приносил к нему осенью 20-го года местный контрабандист "Румын", чтобы "приляпать отут карточку, которую ты сделаешь с одного фраера", и показал чистый бланк паспорта с симферопольской печатью, пообещав за работу хорошие деньги, а за болтливость "перо в кишьки". Карл невозмутимо согласился:

- Хорошо, веди своего фраера завтра, сделаю всё, как надо.

А когда сделал, спросил "Румына", где тот достал чистый паспорт, нельзя ли там купить ещё один?

- Нельзя, - усмехнулся "Румын", - он говорит, шо у него больше нету. А зачем тебе?

- Я же тебя не спрашиваю о твоих делах, - заметил Карл. - Надо не мне, одному человеку, который сидел.

"Румын" проникся к Яну-латышу доверием и стал захаживать в фотографию частенько. Ян не очень щедро, но угощал его и постепенно приручил к себе. Однажды они зашли вместе в кафе мадам Сойфер и там, заметив хорошо одетого, крепкого на вид, мужчину, Гришка "Румын" обрадовано прошептал:

- Вон фраер, у которого я тот паспорт купил! - Показав глазами на "фраера", он добавил со злом: - Живёт, гад, с женой моего покойного дяди и нигде не работает! И она - нигде.

Карл сделал безразличное лицо, но человека запомнил, а вскоре и навёл о нём справки, помня, где тот живёт. Действительно, гражданин Белосветов нигде не работал, был завсегдатаем кафе мадам Сойфер и ел и пил там, как зажиточный человек. Да и по манерам и выправке в нём угадывался бывший кадровый офицер, а не испечённый в годы войны. Ещё не зная, пригодится ли ему этот человек, Карл не выпускал его из виду, периодически посещая знакомое кафе и обнаруживая там Белосветова.

И вот настал, кажется, час, когда можно попробовать завязать с этим Белосветовым знакомство, подсев к нему за столик в кафе. Ну, как, мол, вам НЭП? Может, вернётся потихоньку и всё остальное, как было в старые добрые времена? В общем, что-нибудь в этом роде, и посмотреть, как отреагирует.

Твёрдой уверенности не было, что Белосветов окажется человеком, который сможет ему пригодиться, поэтому Карл ответил Паулю сдержанно:

- Один такой у меня есть на примете. Похоже, это бывший офицер. Но сгодится ли он, я не знаю. Могу проверить, если не возражаете.

- Хорошо, - согласился гость. И добавил: - Только делайте это осторожно, спешкой можно лишь насторожить клиента, а то и вовсе напугать. Возьмёт, да и сообщит о своих страхах в ГПУ!

- Разве я выгляжу как человек, который не дорожит своей головой?

- Не обижайтесь, - Пауль улыбнулся. Поднимаясь, сказал: - Завтра договоримся о связи со мной, шифрах и обо всём остальном. До встречи!..

Давно прошла пасха, прошёл за нею и май, наступило лето. За это время Карл успел познакомиться с Белосветовым, и тот заходил к нему в фотографию. Не фотографироваться, просто так - поболтать. Однажды пригласил с собою в кафе. Но Карл инстинктивно почувствовал, что Белосветов зачем-то хочет проверить его. Сославшись на дела, он отказался. Видимо, Карл чем-то насторожил этого типа, а это плохо. Долго думал после его ухода, чем, и понял, что это могло случиться, когда познакомился с ним в кафе. Он тогда сказал, что давно уже заметил его там как постоянного посетителя. Вот эта фраза, вероятно, и встревожила Белосветова. Но если всё именно так, то этот Белосветов либо слишком осторожный человек, либо слишком опытный. Причём, опытный как-то уж очень профессионально. Непрофессионала такая безобидная фраза, как "я вас тут уже давно заметил", не насторожила бы. А может, он из ГПУ? Тайный их агент, контрразведчик?..

Придя к такой мысли, Карл похолодел. А потом, взяв себя в руки, решил проверить свою догадку. И если она подтвердится, сообщить обо всём связнику и готовиться к бегству. Куда? Там видно будет. Если обстановка накалится и оставаться в Одессе станет опасно, а от связника не будет распоряжений, придётся выехать в Саратов. Там есть часовщик, к которому нужно обратиться с паролем: "Вы не купите у меня часы? Я - приезжий, и попал, понимаете ли, в затруднительное положение". Саратовский резидент работал часовщиком, мог укрыть у себя на какое-то время и сделать запрос в центр, что делать дальше?

Потянулись напряжённые дни. Однако ничего подозрительного установить не удалось. Белосветов, судя по всему, не был связан с контрразведкой, так как никто к нему не приходил ни дома, ни в городе. Правда, город большой, разве уследишь в нём за человеком; да и сам он может заметить слежку. Но больше всего успокоило то, что Белосветова хорошо знал "Румын". Вернее, не столько самого Белосветова, сколько то, что Белосветов ни с кем "не водился" и к себе никого не подпускал. Значит, человек не доверяет никому. Почему? Потому, что чего-то... боится.

Вскоре выяснилось, что Белосветов устроился на работу к одному нэпману, открывшему кондитерскую. И кем? Заготовителем! Масло, сахар, яйца, ликёр. В кафе мадам Сойфер он появлялся теперь только в воскресные дни; любовался с веранды на море и в одиночестве пил коньяк. Вот там Карл и спросил его прямо:

- Николай Константинович, зачем вам понадобилась такая работа? Ну, устроились бы где-то бухгалтером или каким-то чиновником!..

- И сидел бы целыми днями за конторским столом?! - резко перебил тот с какой-то непонятной обидой. - А так... я свободен. Заготовил, что нужно, и до свиданья!..

- А зачем вам вообще работать? Вы же не бедный человек...

- Был не бедным. А теперь просадил почти всё, - откровенно признался подозрительный собеседник. И прибавил: - К тому же, участковый милиционер повадился с расспросами, почему не работаю, на что живу? На хрена мне выслушивать эти разговорчики! И соседи косятся. Вот и пошёл...

- Да, - согласился Карл, - когда нами начинает интересоваться милиция, в этом ничего хорошего нет. А соседи - всё равно будут коситься.

- Это почему же? Учтите: я - ни с кем! никогда! никого! не обсуждаю. Плохо - не отзываюсь. И вообще... не связываюсь! "Здравствуйте", и до "свиданья"! Небось, вы и сами успели заметить мою "общительность".

Карл с облегчением в душе рассмеялся:

- Это верно - успел. Одно время даже опасаться вас начал.

Белосветов поражённо изумился:

- Это почему же?!.

- Подумал, что вы - из ГПУ, - искренно произнёс Карл.

- Да ну-у! Вот уж чего не ожидал, так не ожи-да-ал! - тоже искренно признался Белосветов. - Да чем же это я похож на... них? Даже обидно.

- А вы не обижайтесь: я так больше не думаю.

- Спасибо. А то уж прямо... ну, ни в какие ворота, пропадай мои валенки!

- Ладно, забудем. Я сам не люблю ГПУ. А ещё - финагентов! - Карл дружески улыбнулся, немного посидел, и распрощался. Отношения, кажется, потеплели. Но... торопиться некуда: плод должен созреть, как учили в разведшколе.
4

Ничего не зная о планах фотографа Яна Милдзыня на Белосветова-Сычёва, Сычёвым заинтересовался Григорий Галкин по кличке "Румын", и спутал Яну-Карлу все карты. Разведчик Карл хотел, чтобы Сычёв созревал в расположенности к нему постепенно. А получилось всё по-другому...

Общаясь с вдовой дяди, Юлией Казимировной, Григорий выяснил следующее. Вдова давно уже спит со своим квартирантом, отзывается о нём как о человеке из "бывших", то есть, из дворян, считает, что он "не без средств", и собирается прибрать его к рукам навсегда, женив на себе.

То, что "фраер" тети Юлии не без средств, Галкин понял давно и сам. В апреле 1921 года одесская газета "Моряк" напечатала большую статью Ленина о необходимости перехода к новой экономической политике. Последствия этой статьи не заставили себя долго ждать. Вымерший, казалось, город, где даже портовые молы заросли травой и огородами, вдруг начал оживать. Открылись частные кондитерские, кафе и лавчонки. В предпринимательских столовых появились хлеб и мясо. Заработали частные рестораны. В порт приплыли пароходы с продуктами. Жизнь в Одессе поворачивала на прежний лад. Вот тут-то и распустил вдруг павлиний хвост приезжий фраер тети Юлии. То питался, гад, горелым хлебом и мидиями, а теперь посещает рестораны. Зачастил на вечера одесских поэтов на Пушкинской. Нигде не работает, а одевается с иголочки. В чём же ж дело? Почему такая смена декораций? Стал приглядываться Галкин к жизни фраера повнимательней и выяснил новые обстоятельства: сожитель тети Юлии ходит иногда в торгсин и обменивает там себе золото и "камушки" на калорийные продукты и дорогие товары. Ну, и шо ж это могло значить? Только ж одно: у фраера есть шо обменивать и на дальше, если тётя Юлия крутит своей задницей перед зеркалом, шоб рассмотреть на себе очередную обновку, которой у неё не было и не могло быть после посещения их дома петлюровцами. Выходит, шо квартирант разобрался в том, шо тётя Юлия имеет-таки кое-шо на бедре и за пазухой. И считается горячей, как арабская лошадь, если вспомнить, шо говорили за неё в своё время соседи, когда смеялись над старым Абрамом Фридманом, не знавшим своего дневного заместителя.

Ну, и шо из всего этого следовало? А то, шо надо действовать и самому, пока фраер не посдавал все свои камушки и золото в торгсин. В голове стареющего Григория родился замечательный, по его мнению, и простой план. Нужно дождаться воскресенья, когда Белосветов отправится в любимое кафе и засядет там на веранде за любимым столиком. Григорий подсядет к нему с угощением, чтобы задержать в кафе как можно дольше. В это время трое "маравихеров" Григория войдут к Юлии Казимировне в дом под видом чекистов и устроят небольшой "шмон" - обыск. Где нужно искать "золото фраера", Григорий примерно предполагал, хорошо зная дом дяди. Но, для верности, посоветовал ещё "напустить холода" в душу Юлии Казимировны: "Ваш сожитель, мол, крупный контрабандист! Покажите, где он прячет золото и драгоценности? Если покажете добровольно, вас привлекать к ответственности не будем". Трусливая баба сразу описается, и всё покажет. Женщина она хитрая, любопытная, так шо должна знать, где фраер прячет свои цацки. Должна, если даже он это скрывает от неё. Затем все ценности "реквизируются", хозяйка к этому слову уже привыкла, шухера поднимать не станет, только бы не трогали её. И... можно уносить ноги. А когда вернётся домой Белосветов, Юлия Казимировна будет подробно рассказывать ему, как всё было, и хвататься за бёдра. Возможно, фраер попортит ей после этого её красивую рожу. Но это уже не имеет для нас никакого значения.

В кафе мадам Сойфер Сычёв сел, как обычно, на своё место, благо посетителей почти не было - все отдыхали в это время на пляжах, купались, разъехались по дачам за городом. И как только он сел, к нему подкатила добродушная мадам Сойфер лично:

- Доброе уже вам утро, Николай Константинович! Рада вас видеть. Что желаете?

- Добрый день, Рахиль Моисеевна! Уже день, - уточнил Сычёв, отвечая на приветствие. И добавил: - Как всегда. Вы моё меню знаете.

- Будет исполнено. Подождите уже секундочку, - привычно просиял золотом зубов рот радушной хозяйки. - Для вас будет уже всё самое свежее, высший сорт! А пока поджарят, принести вам журнальчик или газету?

- И то, и другое, Рахиль Моисеевна, - кивнул Сычёв, поглядывая с веранды на море.

Через минуту старуха принесла свежий номер "Известий" и порнографический журнал, который осторожно положила перед Сычёвым на чистый мраморный стол.

- Тут уже вам такие картинки, закачаетесь! - Рахиль томно завела глаза, намекая на эротическую клубничку.

Перелистывая французский прошлогодний журнал с цветными, будоражащими воображение, "картинками", Сычёв восхищенно подумал: "Где они, черти, достают такие вещи!" И тут же сообразил: "Покупают, видимо, у иностранных моряков в порту".

- Наше вам, с кисточкой, Николай Константинович! - подошёл к столику "Румын". - Не возражаете, если я закажу для нас коньячку под хорошую рыбку?

- Да я уже себе заказал, - ответил Сычёв не очень-то приветливо. Однако Григорий воспринял его наклон головы за приглашение и подсел, произнеся:

- Ничё, лишний коньячок нам не помешает. - И сообщил причину своей щедрости: - Я вчера получил хороший карбач, хочу отметить его угощением.

- Спасибо, - равнодушно произнёс Сычёв и углубился в журнал. Григорий жизнерадостно позвал:

- Мадам Сойфер, прошю принять заказ! - И уже к Сычёву: - Ну, как там поживает тётя Юля?

Сычёва покоробило:

- Какая она вам тётя? Вы же старше её!..

- Ну, я просто привык её так называть, извиняюсь... - стал оправдываться Григорий, - из-за дяди.

- Оставим это! - холодно и резко прервал Сычёв.

В такой ответственный момент Григорий не мог ответить на грубость. А потому, проглотив обиду, решил отвлечь Сычёва интересным разговором:

- Ви слыхали шо-нибудь за батьку Махно?

- В каком смысле?.. - насторожился Сычёв.

- Ну, шо был такой... у гражданскую войну.

- Слыхал, а что?

- А я могу вам рассказать за него, как уходил он от нас за границу.

- Да ну?! - изумился Сычёв, добрея. - Ну и как же?..

- Щас Рахиль принесёт мой заказ, выпьем, и расскажю.

- А вы что же, встречали его?

- Ха! Встречал? Я - был знаком с ним!

- Да что вы?! - Сычёв тут же опомнился: - Только, учтите, я вранья не люблю!

- Я ж не сказал вам, шо был его другом, - обиделся Григорий. - Сказал, шо был... одно время... знаком с ним. Когда попал по своим делам у Гуляй Поле. А потом, в 21-м уже, стретил его здесь, под Одессой. Он собирался мотать от нас до Румынии. Хто-то ему сказал, шо в Румынию... его может переправить человек по кличке "Румын". То исть, я. Короче, привезли меня до него. Вот там и стретились.

- А вы что же, действительно, могли его перевезти?

- Та нет, конечно, - попятился Григорий от ненужного направления в разговоре. - То ему про меня такую брехню распустили. Я, как только понял, шё ему от миня надо, сразу признался, шё не могу. Ну, выпили вместе, конечно. Посидели. Он мине рассказал, шё загинули почти все его хлопцы: и Куриленко, и Кожин, и Щусь. Не пощастило им где-то под Харьковом, потом под Сулою на Полтавщине: между Ромнами и Недригайловым. Белаш - начальник его штаба - попал к красным в "чекушку". Расстроился Махно от своего рассказа и признался: "Всё, кончилась моя песня на Украине! Живите в рабстве теперь сами". Ну, а я спросил: куда ж он теперь от нас? Ответил: "Много знать будешь, скоро состарисся". Рассказал, правда, за Волина: как забрали его в Кривом Рогу. Я спросил его за Галину Андреевну, жену. Он аж скривился, как будто ему больной зуб тронул: "Не психуй!" Это у него любимое выражение.

- А вы, я вижу, действительно, хорошо его знали, - Сычёв внимательно уставился на собеседника.

Григория, словно током ударило: вспомнил! Белосветовым называл себя один врангелевский офицер. Сначала назвал какую-то другую фамилию, а потом - эту. И георгиевские крестики ещё показывал, когда распахнул на себе тужурку. И этот вот - тоже Белосветов. И тоже был в такой же тужурке железнодорожников, когда впервые встретились на базаре: ещё и месяца не прошло с того дня, как убежал из Новомиргородки первый Белосветов. Уж не попался ли тогда тот Белосветов - этому? Не его ли документики он себе присвоил? Григорий даже вспотел от догадки. "Ну, конечно же! Ещё и георгиевский крестик ему понадобился! Сходится абсолютно всё! Только, почему же этот не забрал у того Белосветова его кресты, если он его шлёпнул? Выходит, не шлёпнул, что ли? А только украл документы?.."

- Я жи вам сразу сказал, шё знал, - ответил Галкин, продолжая думать над своей догадкой. Боясь мести Махно, что упустил врангелевского офицера, Григорий вернулся в Одессу той же осенью 20-го года. "Почему же я сразу не сообразил, ещё на базаре, что этот Белосветов - не Белосветов вообще?"

"Так он же мине на базаре фамилию свою не называл! - вспомнил Григорий. - А потом я её и вовсе забыл, на хрен она мине! Шё-то шевельнулось, правда, в мозгах, когда в прошлом году этот фраер назвался кому-то Белосветовым, но не застряло. А вот теперь..."

- Ну и куда же делся Махно после вашей встречи? - спросил Сычёв, подогреваемый искренним любопытством.

- Ушёл в Румынию, через Днестр.

- Вы сами видели?

- Нет. Рассказал тот Петро, к которому меня привезли из Одессы в село. Несколько хлопцев, говорил он, переоделись в женские платья, жакетки, повязали себе на головы платки побольше, чтоби скрыть лицо - и среди белого дня! На лодках...

- Как это? - вырвалось у Сычёва. - А пограничники!..

- Задов послал к пограничникам настоящих женщин из Каменки, где они должны были переправляться. Те сказали стражникам, шо у них умер старик-сектант и шо его надо похоронить на той стороне Днестра, шо он оттуда родом. Пограничники согласились, за водку. От тогда хлопцы, переодетые в баб, и повезли на ту сторону гроб, в котором лежал батько Махно с брильянтами. А на другой лодке у них был накрыт тряпками пулемёт. Только отплыли, слышат, пограничники требуют повернуть назад. Видно, засомневались в чём-то. Пётр говорил, целый взвод высыпал на берег, клацали затворами. Ну, их там и положили всех с пулемёта, шо был на лодке.

Короче, поднялся шум и на той стороне Днестра. Как только хлопцы причалили, румынские пограничники забрали их всех, и в концлагерь! Но Махно будто бы убежал оттуда в Польшу. На границе его арестовали опять и посадили якобы в Варшавскую крепость. А в 22-м почему-то выпустили, и Махно уехал сначала в Данциг, а потом уже в Париж. Там у него жил кто-то из своих - может, Волин, может, Аршинов. Так шо батько Махно скрозь все пожары и грозы прошёл. Но всё это я узнал недавно.

- Интересная история, - заметил Сычёв. - Но возникает вопрос: откуда мог узнать обо всём этом какой-то рядовой крестьянин, ваш Пётр?

- О, не скажите так! - не согласился Григорий. - Это ж, во-первых, вам Одесса, а не Жмеринка! А, во-вторых, Пётр - не крестьянин, а контрабандист. И в-третьих...

"В-третьих" Сычёв слушать не стал, перебив новым вопросом:

- Григорий, а Яна-фотографа вы хорошо знаете?

- Зачем вам? - насторожился "Румын", продолжавший ломать голову над тем, кто такой Белосветов на самом деле.

- Просто так спросил.

- Я за него мало знаю. Лицо, как говорят у нас в Одессе, приезжее. У вас вот - тоже нездешнее лицо.

- А откуда он?

- Из Риги, по-моему.

- Теперь это заграница. А в Одессе - что, у всех "одесские" лица?

- Яну - ничего, он сирота. А вот жена его скучает за родными. А вы решили, шё всех одесситов сделал один отец? Когда говорят "здешнее лицо" - имеют в виду выражение глаз, а не горбатые носы.

К ним подошла мадам Сойфер с заказом Сычёва и принялась расставлять перед ним коньяк, закуску. Затем приняла заказ от Григория. Пока тот разговаривал с ней и шутил, а она записывала, что клиент желает, Сычёв выпил пару рюмок и, глядя на Григория, неожиданно решил вернуться домой: его обеспокоило какое-то дурное предчувствие. Положив деньги перед хозяйкой на столик, он произнёс:

- Сдачи не надо, Рахиль Моисеевна! Всего хорошего! - Поднялся и двинулся к выходу.

Григорий вскочил. Хватая Сычёва за руку, с возмущением спросил:

- Шё это значит? Я уже сделал заказ!..

- Я вас об этом не просил, - холодно заметил Сычёв.

- Но ви же согласились?..

- Мне нужно срочно домой.- Не обращая внимания на Григория, Сычёв пошёл.

Григорий не выдержал:

- Ты думаешь, я не знаю, хто ты такой, да? Живёт, сука, под фальшивой ксивой и ещё изображает из себя тут!..

Сычёв резко обернулся, окинул Галкина волчьим взглядом и, отвернувшись, быстро, решительно чуть ли не побежал, чувствуя, что дурное предчувствие не обмануло его. Нужно лишь успеть забрать драгоценности и немедленно уходить из Одессы. Куда? Ещё не знал, решит по обстановке. Однако на выходе из кафе, уже на ступеньках, ведущих на улицу, его догнал "Румын":

- Ваше благородие, куда ж это ви так торопитесь? Предлагаю вам не ссориться, а вислушать дельный совет!

Сычёв оскалился:

- Ты чего хочешь, дурак?!

- А ви, если умный, то не ходите домой: там ГПУ!

- Почему же ты не сказал мне об этом сразу, сволочь такая?! - Сычёв ударил Галкина пинком в живот и, пока тот корчился от боли и хватал ртом, чтобы вздохнуть, помчался по улице!

Эту сцену увидел постовой милиционер, засвистел, и на перехват Сычёву метнулся другой постовой, на которого Михаил Аркадьевич чуть не налетел с перепуга сам. Сзади верещал вздохнувший Галкин:

- Держите его! Это переодетый офицер!..

- А ну, шо здесь происходит?!. - схватил Сычёва милиционер.

"Румын", не понимавший от обиды, что делает, принялся объяснять первому милиционеру и окружившей их толпе:

- Это переодетый белогвардейский офицер, гражданин милиционер! Живёт под чужими документами. Я его видел ещё в 20-м, когда он сюда тольки приехал. А теперь вот узнал. Так он, гад, хотел меня за это убить! Не смотри, шё у него лицо, как честное слово.

Обнажив наганы, милиционеры повели обоих в отделение милиции. Сычёв торопливо думал: "Что делать? Бежать - бессмысленно: ранят и всё равно доставят... Ну, а что там?.. Что они могут, собственно, мне предъявить? Обвинения какого-то контрабандиста?.. Удостоверение личности у меня в полном порядке..."

Полчаса назад он удивился, заметив, что пол на веранде кафе сделан из точно таких же оранжевых кафельных плиток с рисунком, какие он снимал с пола ванной комнаты в доме Юлии Казимировны, когда копал яму для своего чемоданчика с бланками документов и бриллиантами. Золото хранил отдельно: между двойными стенками двухтумбового письменного стола. Эти вторые стенки по бокам он сделал внутри стола сам, когда Юлия Казимировна ездила в Киев. Она догадывалась, что у него есть бриллианты и золото. Но где и сколько, не знала. Ему, конечно, надоело их перепрятывать то на крыше дома, то в старой захламленной кладовке. Но из осторожности не сказал, что сделал тайник, даже когда надумал жениться. А сегодня, увидев в кафе рисунок, который образовывали плитки на полу, понял свою промашку: плитки в ванной он уложил как попало, и тем нарушил рисунок. Опытному человеку это может броситься в глаза, и тогда пиши, пропало. Эта мысль настолько встревожила, что тут же решил вернуться домой и предупредить всё же Юлию. А "Румын" здесь вон что устроил!..
5

На повторный допрос Сычёва привели к настоящему следователю только на другой день, поздно вечером. Первый, который происходил в отделении милиции вчера, ему показалось, ничего "ментам" не дал. А вот теперь, с первого же вопроса Сычёв понял: в доме Юлии уже был обыск. Всё, видимо, перевернули и нашли. Значит, со вчерашнего дня он, Михаил Сычёв, стал нищим. Это, во-первых. А во-вторых, если выяснится, что и живёт он под чужой фамилией, как утверждал этот Галкин милиции, то могут и расстрелять, как это было сделано со многими офицерами в 21-м году.

Он ужаснулся: "Боже мой! Бриллианты, золото, да хрен с ними, в конце-то концов. Как достались, так и ушли. Но, зачем я, дурак, хранил, а не сжёг старые бланки никому не нужных теперь паспортов, других документов? Даже печати... Если докопаются, что служил у Врангеля в контрразведке, это же сразу... Неужели пропал, не выпутаться?.."

- Гражданин Белосветов, с какого времени вы занимаетесь контрабандой? - спросил следователь. И Сычёв обрадовано заторопился: "А может, они решили, что я заодно с этим "Румыном"? Но из-за чего-то поссорился, и "Румын", чтобы спастись от какого-то обвинения, подставляет им вместо себя меня?.."

- Ну, что же вы? - напомнил следователь. - Молчанием не отделаетесь от нас.

И Сычёв ответил:

- С 18-го года. - "Там видно будет, что говорить дальше. А пока мне лучше с ним в поддавки: пусть считает контрабандистом. Но, почему не спрашивает главного: что я - не Белосветов? Ведь именно в этом обвинял меня Галкин. И какая Галкину была выгода выдавать меня, если вместе со мной сядет и сам?"

Сычёв не знал о том, что милиционерам из другого квартала попались вчера и дружки Галкина, уносившие золото Сычёва. Одному из них давно грозила "вышка", и он, чтобы смягчить себе участь "чистосердечным признанием", дал показания, что навёл их на дом Юлии Казимировны Григорий Галкин. Повторный обыск в доме вдовы настоящей милицией, обнаружение второго тайника и допрос, учиненный вдове, навёл милицию на мысль, что к этому делу причастны крупные контрабандисты, а "Румын" - это мелочь. Поэтому первостепенным был вопрос, что представлял собою главарь, а не эта шушера, которая известна в Одессе давно. Ну, а чего не поделил этот Белосветов (а может, и не Белосветов он?) с "Румыном"-Галкиным, это уже второстепенный вопрос...

- Ваше происхождение?

- Из разорившихся дворян. Отец - инженер-путеец, живёт в Москве. Мало-Николопесковский переулок, дом номер... Будете записывать? - спросил Сычёв, сделав паузу. И видя, что следователь пишет, продиктовал ему номер дома и номер квартиры.

- Образование?

- Училище юнкеров в Москве. Потом - поручик на германском фронте. Кавалер двух орденов святого Георгия Победоносца. В гражданской войне - не участвовал. События 17-го года меня захватили здесь, в госпитале. В 18-м, когда не на что стало жить, я познакомился с местным контрабандистом Григорием Галкиным. Вот с тех пор и пошло...

- Как же это вы, дворянин, герой войны и... докатились до контрабанды?

Сычёв деланно ухмыльнулся:

- Голод не тётка, заставит и не такое! А вы о чести...

- Так уж сразу и голод! Ладно, оставим это. Пока. Зачем вам понадобилось столько чистых царских паспортов и где вы их взяли?

- Когда Одессу заняли немцы, контрабанде был положен конец: немцы не прощали ни воровства, ни контрабанды. Я переправился с рыбаками в Крым. Но немцы появились вскоре и там. Я всё же успел ограбить одного богача. Как выяснилось, бывшего начальника паспортного стола. Это у него оказались в доме чистые паспорта, печати, другие документы. - Сычёв вспомнил, что роспись начальника паспортного стола на всех бланках была похожа на фамилию Якушев, и добавил: - Его фамилия Якушев. Вот я и решил, что документы в нашем деле тоже могут пригодиться. Ну, и захватил их вместе с бриллиантиками.

- Значит, вы признаётесь, что являетесь не только контрабандистом, но... и грабителем?

- Это произошло всего один раз, - врал Сычёв напропалую, не заботясь уже о количестве статей, по которым его можно судить. "Лишь бы не расстрел", - думал он.

- Почему же вы решили ограбить именно начальника паспортного стола? Разве не было там людей побогаче?

Сычёв и на этот раз понял ловушку, в которую пытался загнать его следователь, готовый захлопнуть потом дверцу новым вопросом: "Откуда же у простого чиновника такие несметные богатства? Ведь при обыске у вас нашли бриллианты, которым просто цены нет?"

- А я не подозревал тогда, что этот старичок был простым начальником паспортного стола. Знал, что скупает драгоценности, золото. Это я уж потом понял, что и за чистые документы, старые печати он получал бриллиантами. Время было военное, людям нужны были документы...

- И как же вам удалось в то, военное, время вернуться в Одессу снова?

- Это с золотом-то? Бриллиантами?!.

- Понятно. Подмазали, где надо, и приплыли... голодать? - В голосе следователя прозвучала откровенная ирония. Но Сычёв не растерялся - сам умел когда-то ставить вопросы - значит, умел и отвечать:

- Зачем голодать? Сбывать драгоценности. Голод меня толкнул лишь на первое преступление. А дальше я уже сам искал контрабандистов: появился азарт. Нашёл этого Галкина... Не пойму только: зачем ему понадобилось избавиться от меня?..

- А вы что же, не знаете разве, что вашу сожительницу ограбили дружки Галкина? Хотя да, откуда же вам!.. - Следователь усмехнулся.

- Как?!. - искренно вырвалось у Сычёва.

- Очень просто, - усмехнулся следователь. - Припугнули вашу мадам, она сама показала им, где спрятано золото. Правда, показала лишь одну стенку в столе. Вторую они догадались вскрыть уже сами. А Галкин должен был в это время "пасти" вас.

- Так вот почему сказал он мне, что в моём доме сотрудники ГПУ! - воскликнул Сычёв поражённо.

- Прекрасно! Сошлись все концы, - удовлетворённо произнёс следователь. Был он не молод, служил, вероятно, следователем и при царе. Изящно потёр тонкие пальцы и вдруг огорошил: - А вам не кажется странным, гражданин Белосветов, то обстоятельство, что вы уж очень легко соглашаетесь со мною во всём?

- Ну, раз вам это не нравится, - раздумчиво сказал Сычёв, - я не буду говорить больше вообще.

- Нужно будет, заговорите. И ещё как!.. - зловеще пообещал следователь. - Вот проверим всё, вплоть до местонахождения Якушева, начнёте нервничать и вы. Ге-р-рой войны!..

- Проверяйте, - тускло сказал Сычёв.

- Начнём с ваших родителей в Москве. И доберёмся постепенно до всего. А вы - пока будет волокититься проверка - посидите в одиночке здешней тюрьмы! Коньячка там, смею заверить, не подадут-с.

- Воля ваша. - Сычёв ни на что уже не надеялся. Понимал, покажут родителям настоящего Белосветова фотокарточку - уже сфотографировали только что: и в профиль, и в фас - и через них вскроется обман. А уж когда доберутся до Якушева, если жив, то конец. "Расстреляют тебя, Мишенька, как бешеную собаку. Господи, до чего же глупо попался!.."

Тело Сычёва обмякло, он попросил закурить.

- Уведите! - приказал следователь вошедшему часовому.
6

Очная ставка с Григорием Галкиным была противной Сычёву до отвращения. И он выкрикнул, дёргаясь от ненависти и презрения:

- Ублюдок, дурак! Ну, что, доволен? И меня посадил, сволочь, так ведь и себя тоже, скотина чесночная!

Галкин, запоздало понявший, что допустил промах, когда орал "Держите его, это белогвардейский офицер!", а потом повторил эту глупость и в милиции, теперь решил вести себя по-другому.

- Гражданин следователь, прошю избавить меня от оскорблений этого гражданина, с которым у меня нет ничего общего!

Следователь сурово поправил:

- Общее у вас есть! Иначе не было бы очной ставки. Но оскорбления, - он посмотрел на Сычёва, - советую прекратить, здесь вам не пивная!

Галкин настойчиво продолжать гнуть своё:

- Гражданин следователь, и всё-таки прошю вас учесть: шё ничего общего с этим фраером я не имею и иметь не хочу!

- Как это не имеете? Вы мне это бросьте...

- Какой кошьмар вы себе взяли в голову! У меня и так целый матрац неприятностей, а ви мине клеите ещё этого психа со Слободки-Романовки. Так шо прошю: писать про меня всё так, шёб слова бежали по бумаге, как коньки по льду.

- Хватит паясничать! - Следователь хлопнул ладонью по столу. - Вы что` показывали в милиции на первом допросе?!

- Шёб я купался в горячей смоле, если знаю этого фраера: откуда он взялся и хто такой!

- Вы говорили, что это - белогвардейский офицер? Что он скрывает свою настоящую фамилию? - жёстко повторил вопрос следователь.

- Говорил. Это ж по его морде видно и выправке. Думаю, шё и фамилия у него не настоящая. Потому, шё в 20-м году он продал мне чистый паспорт. Но, хто он, на самом деле, я не знаю. Он мине этого не говорил.

Следователь обратился к Сычёву:

- Ну, а что скажете вы?..

- Я вам сказал уже всё: добавить мне нечего. А с этим подонком - я вообще говорить не желаю!

- Ах ты, гад вонючий! - взорвался "Румын". - Та ты хоть знаешь, шё мине "ставил руку" сам Люська Кур? Не жилает он!.. Разрешите послать его, чуть дальше, чем он, гад, видит?

- Прекратить!.. - опять хлопнул следователь по столу.

Из очной ставки ничего не получалось. Была уже ночь, Сычёв заявил, что разговаривать не станет, и следователь приказал охраннику увести арестованного Белосветова вниз. А к Галкину обратился с едва сдерживаемой брезгливостью:

- Откуда вы узнали, что Белосветов хранит в доме гражданки Фридман драгоценности? Вы что, участвовали вместе с ним в ограблениях?

- Та вы шё, гражданин следователь! - взмолился "Румын". - Я ж говорю вам, как на исповеди: не был я с этим Белосветовым ни в каких его делах! Клянусь вам могилой! А за драгоценности узнал от тёти Юлии. То есть, гражданки Фридман, как вы её называете. Всё ж было видно по ней... - И потянулся одесский рассказ "за то", "за другое", десятое.

Сычёва в это время конвойный передал внизу двум стражникам, которые привозили его на допрос из тюрьмы. Те вывели его во двор. Несмотря на глубокую ночь, в городе было душно. Каменный забор, асфальтные дорожки отдавали дневное тепло. Сладковато-дурманяще пахли цветы на политой вечером клумбе. Трещали где-то цикады. Дышать было нечем, одежда прилипала к телу. А с безоблачного неба светила большая и яркая луна - будто грела асфальт тоже.

Возле забора стоял "Чёрный ворон", на котором Сычёва привезли сюда час назад. К нему и повели его охранники. Старший открыл в "воронке" заднюю дверцу, пропустил Сычёва. Сказал молодому напарнику:

- Ну, и духота сегодня! Даже ночью. Поеду с шофёром в кабине. Если что, нажмёшь кнопку.

- Ладно, - ответил конвоир. - Только не закрывайте дверь на засов: задохнёмся тут!

- Этот, хрен с ним! - рассмеялся старший, кивая на Сычёва.- Тебя жалко. - И оставил дверцу чуть приоткрытой, чтобы была щель.

До тюрьмы за городом было далеко, машину на выбоинах сильно подбрасывало, она громыхала, и охранник не расслышал, когда Сычёв попросил у него закурить. Михаил наклонился к самому его уху, чтобы повторить просьбу, и увидел белевший в темноте кадык парня.

Остальное произошло мгновенно. Он сказал парнишке о куреве, тот полез было правой рукой в карман галифе, но вспомнил, что в "воронке`" и так дышать нечем, возразил:

- Задохнёмся тут. Дам, когда приедем.

Сычёв же, улучив момент, сдавил горло парня обеими руками так, что тот задёргался, замычал, вырываясь, но Сычёв уже повалил его с лавки на пол и продолжал давить. Конвоир, обмякнув всем телом, потерял сознание. Тогда Сычёв торопливо расстегнул на его поясе кобуру, вытащил наган и, услыхав, что охранник хрипит, ударил его рукояткой по голове, чтобы не скоро пришёл в себя. Убивать побоялся: вдруг поймают, "вышка" будет сразу.

Оглядываясь на зарешёченное окошечко, где виднелась с затылка голова старшего конвоира, боясь, чтобы тот не обернулся и не увидел, что произошло в кузове, Сычёв пополз в темноте к чуть приоткрытой дверце. Открыл её пошире, выглянул в освещенную луной пустоту улицы, где все фонари были уже выключены, и выпрыгнул. Вставая с мостовой, оглянулся.

Машина, поднимая уличную пыль в незнакомом окраинном переулке, уходила всё дальше. Ощущая ноющую боль в правом колене, Сычёв выпрямился и, прихрамывая, направился к палисаднику дома справа. Когда подошёл, залаяла собака.

Он обогнул дом, перелез через плетень в огород и почти побежал, преследуемый лаем. Лай приближался. Обернувшись, Сычёв взвёл курок и навёл наган в приближавшегося пса. Словно почуяв смертельную опасность, тот остановился и смолк. А Михаил, пятясь, уходил по огороду всё дальше, пока не упёрся спиною снова в плетень. Кобель не приближался к нему.

Перемахнув через плетень, Сычёв очутился на другой улочке, тоже пустой и пыльной. Лишь в одном доме тускло светилось жёлтым светом окно, остальные были тёмными. Михаил посмотрел на луну. "Третий час, наверное" - определил он. Часы у него отобрали при аресте.

Снизу улочки тянуло свежим запахом моря и прохлады. Приводя себя на ходу в порядок - и хромать уже перестал - Михаил направился к морю. Озираясь по сторонам, нащупывая в кармане наган, курок которого осторожно снял с взвода, он дошёл до крутого обрыва. Где-то позади всё ещё взбрехивали собаки, но шума погони не было - тишина. Впереди, до самого горизонта, светлело под луною море. Открывшаяся красота перехватила дыхание: "Господи, как хорошо-то на вольном свете!" Море было вольным тоже, шумно дышало внизу и несло на берег массы свежего, пахнущего водорослями, воздуха. Ночь была аж до самой Италии. Эта мысль почему-то потрясла - как огромен мир!..

"А куда в нём деться? Без денег, без документов?"

Было два выбора: либо идти домой к перепуганной Юлии, где могут сцапать, как только хватятся, либо... в фотографию Яна Милдзыня на Новом базаре. На столе у фотографа в прошлом году лежал, помнится, хитроумный замок от входной двери. Он был сделан из 4-х массивных стальных колец с цифрами на боках. Ключ к такому замку не нужен, необходимо знать лишь вертикальный цифровой код, чтобы кольца легко выпустили из стального чрева дужку замка. Этот шифр и был, видимо, набран хозяином, когда тот, придя на работу, открыл дверь. Наблюдательный Михаил машинально отметил про себя, взглянув на замок: на нём ровным вертикальным столбиком выстроились цифры: "1867". Это был год рождения матери.

"Может, попробовать? Всё равно больше некуда. Отсижусь в фотографии до утра. А утром, когда придёт на работу Милдзынь, расскажу ему кое-что. Если поможет деньгами на первое время, доберусь до Ялты, где предусмотрительно сделал... ну, и молодец же я всё-таки!.. золотой тайничок. А с золотом... не пропаду! Можно не только новые документы достать, но и дом купить где-нибудь в Крыму. А там видно будет, что и как. Выбраться бы только отсюда. Бороду придётся сбрить: милиция объявит, видимо, розыск.

Да, ну, а если этот латыш откажет? Или ещё хуже: сообщит обо мне в милицию?.."

Михаил задумался. С одной стороны, риск, безусловно, есть, и большой. А с другой, выбора-то - никакого! Попробую ему объяснить: какая, мол, тебе выгода выдавать меня? Орден, что ли, дадут? А я отблагодарю. Что он? Не человек, что ли? Соблазнится, если поверит, что отблагодарю. А если... не поверит? Тогда как?..

Всё равно надо рисковать. Без денег меня здесь быстро схватят. Так что одна у меня теперь дорога - к латышу. Поможет, значит, поможет. Нет, спасибо и на том, что не выдаст. Какой ему резон выдавать? Покажет в крайнем случае на дверь: "Я, мол, не видел тебя, а ты - меня". Логичнее всего. И придётся мне добираться до Ялты как-то без денег. А там есть у меня на крючке отец Павел. Небось, сразу наложит в штаны, как напомню ему обо всём! Не захочет разоблачения. Стало быть, найдёт мне и работу, и кров в своей епархии. А дальше я уже сам. Отыщу своё золото... Добраться бы только до Ялты".

К фотографии Яна Милдзыня Сычёв прокрался лишь под утро, когда уже гасли последние звёзды и пеплом подёрнулся Млечный путь. Но тут же возникло и непредвиденное препятствие: оказывается, базар охранялся ночью сторожем, да ещё и с белевшей у его ног собакой. Старик, сидевший на лавке возле продуктового магазина, спал, сжимая берданку в руке. Спала и его собака.

Выбора опять не было, и Сычёв направился в обход, чтобы перелезть через невысокий забор с другой стороны базара. К счастью, голубая фотография Милдзыня была вдали от старика, сидевшего почти что возле центрального входа. И всё-таки Михаил нервничал: вдруг на двери теперь не тот замок. Или неправильным окажется предположение о шифре.

Наконец-то, повезло: и замок был прежний, и шифр он определил правильно, и легко проник внутрь. Потом осторожно выглянул, навесил на дужку двери замок, повернул кольца в разные стороны и прикрыл плотно дверь изнутри, накинув крючок. Стало снова темно, так как витрина фотографии Милдзыня была закрыта снаружи ставнями с длинной металлической перекладиной и замком. Теперь только бы не прозевать приход Милдзыня! Увидит, что замок навешен лишь на одну проушину, поймёт, что кто-то уже входил до него, и поднимет гвалт. Появится милиция, ну, и так далее...

Пахло фиксажем, мышами и пылью. И чем-то съедобным. Сычёв понял, пахнет копчёной колбасой, и определил, что колбаса находится в одном из ящиков стола. Начал их открывать, и нашёл. В нём проснулся вдруг волчий аппетит. А наевшись, почувствовал, как дрожат от усталости ноги и руки. Дрожало и что-то внутри, но это, должно быть, от нервного перенапряжения. Ему захотелось спать. Не отходя от стола, сидя на стуле, он задремал, положив голову на руки, чутко прислушиваясь к звукам на рынке и боясь проспать приход Милдзыня.

На какое-то время звуки исчезли, он спал. Потом проехала бричка, гремя колёсами по булыжнику и вызванивая пустым ведром, подвязанным, очевидно, к заднику, как это делают водовозы. Лошадь где-то неподалеку остановилась, и было слышно, как она мочится на мостовую: запахло свежим конским навозом, мочой.

Сычёву захотелось помочиться тоже. Но куда?.. Он поднялся, начал осторожно ходить и осматриваться. Нашёл длинную цинковую ванну для промывки фотографий и осторожно напрудил в неё. Однако мочой завоняло так остро, что её запах могла учуять собака сторожа. Михаил набрёл на чайник с водой. Разбавляя следы своего преступления водой, он переживал: чем же всё это кончится?..

Где-то зашипела и закричала дурным голосом кошка, вымахнувшая, должно быть, на дерево, её крики неслись уже сверху. Кошку эту принялась облаивать снизу какая-то собака: густо и, по-старчески, злобно. Минут через 5 послышались голоса со стороны входных ворот на базар. Их становилось с каждой минутой всё больше и больше. Гремели засовы, замки, скрипели двери. Магазины и ранние лавки открылись, и занялся обычный торговый день. Брызнуло солнце, и вместе с ним на базар хлынули первые и шумные покупатели.

Хотелось курить. Сычёв нервничал, и было ему уже не до сна. Вдруг какой-нибудь милиционер раньше Милдзыня обнаружит неправильно навешенный замок? Михаил достал из кармана наган, проверил, сколько в нём патронов. Все были на месте. Да что толку? Не отстреливаться же ради того, чтобы расстреляли потом самого. Спрятал "пушку" в карман.

Ян Милдзынь подошёл к двери, когда солнце поднялось уже высоко. Боясь, что сейчас он там, за дверью, закричит или побежит за милиционером, Михаил тихо окликнул его:

- Ян, здесь нахожусь я, Белосветов! Входите, не бойтесь... Я вам всё объясню...

Видимо, Милдзынь узнал его по голосу, шума поднимать не стал. Осторожно приоткрыл дверь и, увидев перед собою Михаила, спокойно произнёс:

- Доброе утро, Николай Константинович! Как вы тут оказались?

- Что это у вас там? - спросил Сычёв вместо ответа, кивая на большой ящик за дверью.

- А, это... - Милдзынь открыл дверь пошире и внёс внутрь помещения тяжёлый ящик. Прикрыв дверь, объяснил: - Это мой фотоаппарат. Понимаете, очень дорогой, и потому я не храню его здесь. Бережёного, как говорят русские, и Бог бережёт. - Всё это он произнёс с привычным для него нерусским акцентом, медленно подбирая слова, которые казались бы весомее и солиднее. И повторил свой вопрос: - Ну, и как вы попали сюда? Кто мог сообщить вам секрет моего замка?

- Шифр я увидел ещё в прошлом году, когда ваш замок лежал вот здесь, - Сычёв показал место на столе. - Я приходил к вам тогда в гости. Ну, а вчера меня и Григория Галкина арестовали. Однако этой ночью мне удалось - по счастливой случайности - бежать. Вот я и вспомнил про вашу фотографию. Некуда было деваться. Я, как вы должны догадаться, остался без денег и без документов...

- Понимаю ваше положение, - согласился Милдзынь, удивляясь про себя тому, что какой-то обыкновенный штатский обыватель, а не разведчик-профессионал, смог с одного взгляда определить характер замка, лежащего на столе, запомнить все цифры и не забыть их. "Выходит, что этот Белосветов... не совсем обыватель? И... не совсем штатский? Значит, я был прав тогда..." Вслух же продолжил: - Но!.. Если сейчас вдруг за вами придут с собакой, то я... как вы тоже должны догадаться... не стану утверждать, что укрывал вас здесь. Или рассказал вам... секрет своего замка.

- Разумеется, Ян! Я не обижусь на вас за это. Однако я думаю, что никто за мной сюда не придёт. Да ещё с собакой.

- Почему?

- Ночью я выпрыгнул из тюремного "воронка" на ходу. Охранник в это время спал и не видел, где и когда я выскочил. Значит, они не знают, откуда собаке брать след.

- А вы, оказывается, опытный человек, Николай Константинович! С одного раза запоминаете шифр замка. Выпрыгиваете из машины. Знаете технологию поиска с собаками.

- Ну и что? - насторожился Сычёв. - Вы - тоже опытный человек. Хотя и моложе меня лет на 5-6.

- Но я - не военный, - ответил Милдзынь, твёрдо, изучающе, глядя Сычёву в глаза. - А вы?..

- Вам это важно?

- Да. Вдруг вам... всё же не повезёт. И вы... снова попадёте в руки правосудия. То ответственность за содействие такому человеку, как вы... сильно повысится, не так ли? Значит, я... должен отрицать, что хотел вам помочь. Чтобы поверили мне, а не вам.

- Согласен. Да, в прошлом я - военный, офицер.

- В таком случае я скажу им, что боялся вас, когда встретил у себя здесь. А потом только делал вид, что хочу вам помочь, когда вы попросили меня, чтобы я не выдавал вас.

- Что вы заладили! Я не попался пока. А если и попадусь, то какой мне смысл подставлять ещё и вас?

- Да, в этом нет смысла, - согласился Милдзынь, успокаиваясь.

- А если я не попадусь... - теперь уже Сычёв твёрдо смотрел Милдзыню в глаза, - то и вам нет смысла сообщать что-либо обо мне.

- Договорились... - не сразу произнёс Милдзынь, делая вид, что колебался, но победила, мол, обыкновенная порядочность или доброта. Возможность завербовать Белосветова в германскую разведку сама плыла ему в руки, поэтому он и повёл себя так. В противном случае судьба Белосветова мгновенно была бы им решена в пользу властей Одессы.

- Вы сможете помочь мне на первое время деньгами? - прямо спросил Сычёв. - Мне... только бы уехать отсюда. Тогда я сумею быть вам полезным тоже.

- Без документов? - спокойно спросил фотограф. - Чем же?..

- Учтите, я - не бедняк, - намекнул Сычёв.

- Я это знаю. Но все ваши драгоценности... как говорится, уплыли. Вы плохо умеете прятать то, что надо прятать хорошо.

- Откуда вы знаете?

- Это знают все ваши соседи. - Милдзынь не улыбался. Был серьёзен и саркастичен в свои 25 или, сколько там ему, лет? "Кто он?" - думал Сычёв, интуитивно догадываясь, что перед ним тоже человек с двойным дном. Вслух же сказал:

- Если вы контрабандист или... у вас есть связи с такими людьми... помогите мне! Не исключено, что и я смогу вам потом пригодиться.

- Когда фи пудете отсюда далеко, фи запудете о своём обещаний. Почему я толжен фам ферит?

- Ну... хорошо составленной распиской... хотя она и не имеет юридической силы... можно так привязать к себе человека, что он и за тысячу километров от вас будет помнить о своём долге! - Сычёв не шутил, это было видно. Как было видно и то, что он знал толк и в других способах, которыми можно приковать человека рабскими цепями к чужой судьбе.

И Милдзынь это понял. Он предложил:

- Дафайте кофорит открофенно. Фи поняли, что я - телофой человек и могу стелат тля фас кое-что. Даже достат докумэнты. Я понял, что и фи можете мне прикодица. Но! - Милдзынь поднял палец. - При атном услофий...

- Я согласен на все ваши условия, - перебил Сычёв. - В моём положении не приходится выбирать. Что там у вас?..

Привычно цедя слова, Милдзынь не торопился:

- Вы расскажете о себе всё, откровенно. Кто вы есть в прошлом, что с вами произошло? Чтобы я мог составить убедительные доказательства против вас полиции на случай предательства. Мне нужны гарантий. Вы поняли меня?

- Хорошо. Я - не Белосветов, я - Сычёв, Михаил Аркадьевич. Офицер деникинской армии. Устраивает вас такая биография? - Сычёв понимал, ничего уже не теряет.

- Не совсем. Вы - противник новой власти. Таких она ненавидит. Правда, такие, как я, тоже ей не помощники. Но разница - всё-таки есть.

- Вам-то что до этого?..

- Если вы попадётесь и потянете за собой меня, разница пудет... большая. Одно дело отвечать за нелегальный провоз товара, и совсем другое...

- Да не собираюсь я тянуть вас за собой, если и попадусь! - стал раздражаться Сычёв. - Ну, сколько об этом говорить!.. Какая мне выгода? Для меня намного лучше, когда на свободе есть люди, которые... снова помогут.

- Да, это логично, - бесстрастно согласился фотограф. - Я чувствую, что мы поладим. Именно такой человек, как вы, мне и может пригодиться. И это хорошо, что вы начинаете проявлять доверие ко мне.

- А кто вы? Какая настоящая фамилия у вас?

Милдзынь холодно заметил:

- Вам этого не надо знать! Может, я просто проверяю вас. Я, я - вас, а не вы - меня! Понимаете разницу?

Сычёв понял, перед ним не простачок, по-глупому не проговорится, и решил не пытаться узнавать то, чего ему не полагается. Действительно, спасают ведь его, а не он кого-то.

Милдзынь раздумчиво добавил:

- Вам надо немедленно выехать из Одессы, вот что сейчас главное. И для вас, и для меня. Вы сможете уехать уже сегодня?

- Без документов?

- Докумэнты пудут.

- А куда ехать? - спросил Сычёв мирным голосом.

- Давайте подумаем вместе, куда? А куда вы хотели бы сами?

- Лучше всего в Ялту, пожалуй. Пока.

- А почему в Ялту? - начал догадываться Милдзынь.

Сычёв понимал, врать, значит, запутаться потом. Сказал правду:

- Там у меня есть человек, чтобы зацепиться.

- А это надёжный человек?

- Думаю, что надёжный.

- А вас там не узнают, если начнётся розыск?

- Сбрею усы, бороду. Полагаю, что не узнают.

- Ялта - это хорошо, - согласился Милдзынь.

- Глушь, потому и хорошо.

- Ничего, вы там пудете непродолжительно.

Сычёв ехидно подумал: "Ну, это мы ещё посмотрим! Уже и распоряжается моей судьбой, говнюк самоуверенный!" Внешне же ничем себя не выдал - молчал. И Милдзынь продолжил свою мысль:

- Пишите мне такой документ... Вот вам ручка, бумага, - достал он из стола бумагу, - чернильница - на столе. Пишите, что вы бегали... бежали из тюрьмы. Что ваша настоящая фамилия есть Сычёв, а не Белосветов. И что вы даёте согласие помогать мне, Яну Милдзыню.

- Зачем эта комедия? - удивился Сычёв.

- Это не есть комедия, - возразил Милдзынь. - Я должен иметь гарантий. А когда пудет нужно, вы узнаете опо мне польше. Но!.. - Палец латыша снова взметнулся. - Если вы не хотите иметь со мной тело, я вас - не тержу: мошете уходит, - серьёзно уставился Милдзынь на Сычёва.

- Я уже говорил вам: мне выбирать не приходится, - опять начал раздражаться Сычёв. - Писать произвольно? Или как вам там нужно? Может, по какой-то форме?.. - На губах у него заблудилась и погасла насмешка. Чтобы уйти от иронии, он добавил деловым тоном: - А на что я буду жить там первое время, вы подумали?

- Та, я потумал. А писат надо так, как сказал я! Тело не в форме, а в сущэстфе. На деньги, которые я фам дам для начала, напишите тоже расписку: от кого и сколько получили. Подпись, число. Дальше деньги пудете сарапатыват сами: энергия, настойчивость. Не мне вам объяснят такие вэщи. А когда мне пудет нужно, я найду вас в Ялте сам. Тогда фаше положений, я надеюсь, изменится к лучшему. Но... не софетую фам скрыться из Ялта!

- Почему? А если вынудит обстановка?..

- Напишете мне оп етом. А уедитэ пес предупреждений, пошалеете потом сами! - В голосе Милдзыня прозвучали нотки угрозы. Сычёв промолчал, и тот уже дружелюбно договорил: - У меня сдес ест притва и всё остальное. Инокда я тут бреюсь. Так что мошете хоть сейчас...

Пока Сычёв брился, Милдзынь вытащил из ящика свой громоздкий и тяжёлый фотоаппарат, установил его на большую треногу и вставил, накрывшись тёмной накидкой, кассету со стеклянной пластинкой, покрытой бромистым серебром. Затем снял с себя галстук и предложил:

- Натеньтэ. Я должен сфотографировать вас для утостоверений личност. - И вдруг удивился: - О, у вас же совершенно бели подбородок! И губы после бритья. Лицо - сагорел, а низ - бели. Надо подгримироват...

Достав из стола баночку с кремом, Милдзынь подлил в крем какой-то бурой жидкости и приказал:

- Попропуйтэ фтэреть это в кожу! До полного совпадений цвет. Васьмитэ паночку с сопой и ф тарогу. А то любой милиционер уфидит, что фи сбрили усы и породу. Сейчас не сима, лето.

Усадив Сычёва перед аппаратом на табуретку, Милдзынь сделал подряд 3 снимка, перекрывая пластинку кассетой так, чтобы чистым оставался только нужный ему квадратик. Затем сделал и четвёртый снимок, но в профиль.

- А это зачем? - обиделся Сычёв.

- Так нушно, - успокоил фотограф. - В нашем теле тоше долшен быть порядок и гарантий. Чтобы люди от нас... не бегали, - добавил он многозначительно. - А теперь, пока я пуду проявлять и сушить пластинку, вы напишете то, о чём я фас просил. Расписку: на одну тысячу руплей.

- Но вы же мне ещё не давали их...

- Татите мне расписку, какта принесу.

Ян ушёл в тёмную каморку проявлять пластинку, а Михаил остался за столом с чистым листом бумаги. Не нравилось ему всё это, и было тревожно от каких-то неясных предчувствий. Но выхода не видел, надо писать... В голову лезло: "Интересно, с какой страной он связан? И что перевозят? Наверное, опиум из Турции. Не поздоровится, если поймают..." Но тут же утешил себя: "Трус в карты не играет! Только бы вырваться отсюда, а там разберёмся, как жить дальше, и без вас, господа контрабандисты!"

Время тянулось медленно. Опять захотелось есть. Ян, пока сушилась пластинка, сходил на базар, принёс бутылку вина в портфеле и еды на целый день. На двери у него висела табличка: "фотоателье сегодня не работает". Никто их не беспокоил, и Сычёв за обедом спросил:

- Вы не смогли бы заказать для меня и билет на пароход? Чтобы я имел возможность появиться в порту минут за 20 до отплытия и нигде не показываться, - пояснил он свои опасения.

- Са билетом уше пошёл мой челофек. А я, как стелаю фотокарточки, съезжу в одно место, чтобы поставит печать на фаш удостоверений. Вэрнусь через несколько часов! Фи тут не нервничайте без меня: я не заинтэрэсован, чтобы мы влипли. Так что отдыхайте здесь тихо - вон есть тахта. Вы храпите во сне?

- Нет.

- Откуда вы это знаете?

- От солдат, с которыми рядом спал на войне. Но... почему несколько часов?

- Скорее не получится. Кроме докумэнтов надо ещё купит для вас пару белья, другой костюм, в котором вас никто не видел.

"Ох, какой предусмотрительный!.. - нерадостно подумал Сычёв, предчувствуя невесёлую жизнь в будущем. - Это же ему всё в копеечку влетит!.." Зато успокоился насчёт настоящего: "Значит, выдавать не собирается: не похоже на западню. Хоть немного посплю". И тут же забеспокоился:

- А билет на пароход ваш человек принесёт сюда? Я же буду закрыт здесь...

- Нет, пилет он принесёт, куда нато. А потом принесу его вам я.

- Пароход на Ялту отходит, по-моему, ночью?

- Да, в половине 12-го. Через сутки. Ваше счастье, что сегодня - нечётное число!

Больше они почти не разговаривали. Ян был занят проявлением карточек, сушкой, а Сычёв курил, надеясь на "нечётное число" в своей судьбе, которое всегда выпадало ему, когда на карту ставилась жизнь. Авось не подведёт звезда и теперь. "Но зачем я ему, зачем?! - ломал он себе голову. - Ведь рискует, а... идёт, не боится".

Милдзынь тоже думал о риске и задавал себе вопросы: не опрометчиво ли поступает, может, не стоило и связываться? А если другого такого случая не представится?.. "Опыта по вербовке у меня пока нет. А тут человек сам залез в западню. Нужно быть совершенно тупым, чтобы не воспользоваться. Да и чем я рискую? Сычёв не выдаст, если даже и попадётся, это видно: прошёл войну, опытен и не трус. Лишь бы не нашли его до ночи здесь, в фотоателье. А дальше - это уже не мой риск. Так неужели же из-за нескольких часов риска стоит упустить такого человека? Да и не знает он ещё, с кем повязан и почему не сможет уйти от меня. Скажу ему об этом только в самый последний момент, когда принесу документы..."

Ушёл Ян в половине 4-го, закрыв Сычёва на замок. Тот лёг на кушетку и мгновенно уснул. Однако проснулся довольно быстро - ещё был день, хотя базар уже кончился, и всё везде постепенно затихло. Снова захотелось по малой нужде. А когда начал её справлять, захотелось и по-большому. Пришлось подавить это желание. Чтобы не думать об этом, принялся размышлять о другом: "А Ян, видимо, не простая штучка, хотя и молод! Интересно, кто же за ним стоит? Может, его сам Бог посылает мне?.."

Время тянулось медленно. Фанера на крыше и на стенках нагрелась, и в помещении стало душно. Михаил удивился: "Как же ему не лень в такую жару каждый день таскать свой ящик с аппаратом?" Он не видел, что Милдзынь увозил его на пролётке. Делать Михаилу было нечего, вот и лезло всякое в голову. Особенно ошеломила совершенно неожиданная мысль: "А ведь теперь у меня, похоже, двойная жизнь продлится навсегда: для всех я буду уже не Белосветовым, а каким-нибудь советским служащим Сидоровым или Петровым, а сам с собою прежним Мишкой Сычёвым. Говорят, в Москве таких сейчас много. А если по всей России? Это сколько же нас наберётся?.. Какова власть, таковы и граждане, - обожгла ещё одна мысль. - Ленин - это Ульянов, Сталин - какой-то "швили". Сплошные псевдонимы у всех, как у жидов. Значит, и жизнь пойдёт фальшивая. Ох, и наврём же мы все вместе!.. Начинали с варягов, лже-Димитриев, а кончим ворюгами и лже-Россией, пропадай мои валенки!" Сычёв всхлипнул от огорчения.

Глава вторая

1

Бухарин оказался прав: в Кремле началась невидимая "подковёрная" борьба за личную власть. Управлял Советским Союзом после смерти Ленина по-прежнему триумвират: Зиновьев, Сталин и Каменев. Но главным претендентом в кресло Ленина в качестве председателя Совнаркома эта троица считала Троцкого, хотя Ленин перед смертью уже не поддерживал его. Однако у Троцкого был не только слишком велик авторитет в партии ("демон революции", без его бурной деятельности в предоктябрьские и октябрьские дни 1917 года переворота государственной власти могло и не произойти), но за ним стояла и вооружённая сила - Красная Армия. Таким образом, чтобы не пропустить его к власти, нужно было сначала лишить его авторитета на очередном, 13-м съезде партии, а затем - выковырнуть его из армии. Но это было непросто, хотя Каменев, женатый на сестре Троцкого, с которой Троцкий рассорился в последнее время, и узнал от неё некоторые факты, компрометирующие Троцкого как коммуниста. Этими уязвимыми местами своего "родственника" и конкурента Каменев собирался воспользоваться.

Однако и Зиновьев не дремал против своего "друга" Каменева - предложил Сталину коварный ход:

- Коба, как ты считаешь, а не пора ли нам переместить Каменева с хозяйственной должности по снабжению Москвы продовольствием - уж слишком много на него и доносов о злоупотреблениях, и открытых нареканий в этом плане, причём справедливых! - на спокойную должность?!

- На какую? - заинтересовался Сталин.

- Помнишь, ты предлагал на заседании Политбюро создать в Москве Институт по сбору материалов, связанных с деятельностью Ленина?

- Да, помню, - кивнул Сталин.

- Советую директором этого Института сделать Каменева.

- Не возражаю, - легко согласился Сталин, сразу поняв, что "триумвират" превратится во власть только двух человек. И внёс встречное предложение: - А секретарём к Каменеву направим временно безработную Марию Игнатьевну Гляссер. Так, нет? - Про себя же подумал: "Будет сообщать мне в знак благодарности обо всём, что говорят и делают Каменев и ты, Гриша! Ведь следующим твоим шагом будет подножка мне, разве не так?.."

- Хорошая мысль! - одобрил Зиновьев.

- Тогда есть и другая неплохая мысль, Григорий Ефимович!

- Какая? - насторожился Зиновьев.

- Сестра Троцкого говорила Каменеву, что всю основную работу по управлению Красной Армией тянет заместитель Троцкого, его правая рука - Склянский! А что, если отобрать у него эту руку?

- Каким образом?! - обрадовано вырвалось у Зиновьева.

- Очень простым. Надо спасать Дзержинского от кокаина и освободить его от допросов врагов. Человек устал за 7 лет на такой нервной работе. Так, нет?

- Да, конечно. Но - как?

- Перевести его на руководство ВСНХ СССР.

- Ну, что ты, Иосиф Виссарионович! - удивился Зиновьев искренне. - Он же не потянет при его... ну, как бы это тебе...

- Туповатости? - подсказал Сталин.

- Прости, Коба, я знаю, что Феликс - твой приятель. Но с тем, что он туповат, нельзя не согласиться.

- А мы ему хорошего заместителя дадим: молодого, умного, энергичного. Склянского! Что скажешь?

- Восхищён: ты - прирождённый кадровик! Гений в подборе кадров.

- Это ты о чём? - насторожился Сталин.

- Ты перемещаешь людей как шашки: удачно взял к себе в секретари вместо Товстухи Бориса Бажанова. А он заменил нам на секретных заседаниях Политбюро Гляссер, которая прошла школу таких заседаний у Ленина. Но и её ты не забыл, передавая Каменеву. А главное, ты отсек Троцкому его правую руку!

Сталин улыбнулся:

- Ну, это пока ещё всё только в проекте...

- Завтра же соберём секретное заседание Политбюро, и проект превратим в решение! А кого поставим на место Дзержинского?

- Его заместителя, Менжинского, - спокойно ответил Сталин, зная, что Менжинский нездоров и делами фактически будет управлять враг Ленина Генрих Ягода, хитрый, осторожный и уже "его человек", Сталина. А у Зиновьева не останется перспектив на "первое лицо в государстве", если все эти назначения будут завтра утверждены.

Зиновьев, ничего не подозревая, согласился:

- Да, Менжинский очень умный и образованный. Но мне кажется, - добавил он, - Вячеслав Рудольфович слишком интеллигентен для такой работы.

- Ничего, - усмехнулся Сталин, - он ведь не вчера пришёл в ВЧК, значит, справится. Собираем завтра Политбюро!

- Но Троцкий, по-моему, болеет, - напомнил Зиновьев.

- Пусть болеет, - опять усмехнулся Сталин, понимая, что Зиновьев тоже рад этому обстоятельству. И добавил: - 23-го мая уже надо будет открывать очередной съезд партии. К этому времени нужно успеть, чтобы Дзержинский и Склянский были на новых местах! А в заместители Троцкому - поставим Михаила Фрунзе.

- Думаешь, они сработаются? - уставился Зиновьев на Сталина с улыбкой.

- Зато у Троцкого не будет времени гадить нам! - заметил Сталин без улыбки.

На этом расстались. Затем беспрепятственно убедили Политбюро в необходимости намеченных им перемещений Каменева, Дзержинского, Склянского, Фрунзе, Менжинского, и с лёгким сердцем принялись готовиться к съезду партии, который должен был внести окончательную ясность в претензии Троцкого на место Ленина.
2

Главная цель Сталина и Зиновьева, запланированная ими для достижения на съезде сохранения власти в руках триумвирата "Зиновьев, Сталин и Каменев", а в кресле председателя Совнаркома - Вячеслава Молотова (послушную триумвирату куклу), была достигнута исключительно благодаря съездовским выступлениям Сталина. Для генерального секретаря партии это выглядело очень естественно. И так же просто он объяснил Троцкому, который напомнил: "В своём письме-завещании съезду товарищ Ленин обвинял нашего генсека в грубости, несовместимой с занимаемым им постом. Хотелось бы услышать от вас, Иосиф Виссарионович, ответ на его критику..." Сталин ожидал, что этот вопрос будет ему задан, и задан именно Троцким, а потому приготовил ошеломляюще логичный аргумент на него, после которого Троцкий не нашёлся, что сказать. Да и спокойный тон, и уверенная в своей правоте поза Сталина заставили всех поверить в его слова:

- Товарищ Троцкий. Ленин долго болел и лично не видел, как генеральный секретарь партии Сталин проявлял свою грубость, и против кого. Но все остальные члены Политбюро и цека, видевшие генсека Сталина на работе ежедневно, хорошо знают, что "грубым" Сталин был в своих высказываниях в печати и устно - только против врагов партии. С товарищами же по партии Сталин был всегда вежлив и сдержан. Никогда и ни на кого не кричал, даже вообще не повышал голоса. И уж, тем более, не топал ногами. Я полагаю, съезд разберётся в том, можно ли доверять пост генерального секретаря партии Сталину, грубому с врагами. Как и с вопросом, кто мутит воду в нашей партии, и кто этим, с позволения сказать, "товарищам"... мешает мутить воду.

Здесь много приезжих товарищей, которые не в курсе последних дискуссий в нашем цека, организованных оппозицией, несмотря на прошлогоднюю резолюцию 13-й партийной конференции от 5-го декабря. Она была принята единогласно, и могла бы положить конец борьбе внутри партии. Однако... появились письма Троцкого: с изложением новой платформы оппозиции, организованной им, с новыми вопросами, и началась новая волна дискуссии. Причём, более жёсткой. И возможность мира в партии была сорвана. В настоящее время, после смерти товарища Ленина, оппозиционеры стараются обойти молчанием... свою "деятельность" по расколу партии. Но я - как генеральный секретарь партии - не стану замалчивать на этом съезде ни решений 13-й партконференции, ни действий оппозиции, пытающейся вновь раскалывать нашу партию изнутри со своей новой платформы о "перерождении партийных кадров в цека партии".

Давайте рассмотрим, кто оказался прав по четырём новым вопросам, затронутым в письмах Троцкого. - Сталин придвинул к себе машинописные листы отредактированного Лукашовым текста и принялся выступать по нему с трибуны для выступлений. - Первый вопрос: кадры перерождаются. Мы все требовали и требуем фактов, указывающих на перерождение кадров. Однако, таких фактов не дали нам, да и нельзя дать, ибо нет таких фактов в природе. Стало быть, их нет ни у Троцкого, ни у Преображенского, стоящих на своей искусственной платформе. А присмотревшись к делу, мы все заметили: что перерождения у нас - нет, а вот уклон... некоторых лидеров оппозиции в сторону... мелкобуржуазной политики - несомненно есть! Ну, и кто же, оказывается, прав? - Сталин осмотрел зал с притихшими делегатами и, переведя взгляд в сторону сидящих Троцкого и Преображенского, чётко произнёс: - Как будто не оппозиция.

Склонившись над своими листами, Сталин продолжил:

- Второй вопрос - об учащейся молодёжи, которая будто бы является вернейшим барометром. Кто в этом вопросе оказался прав? Опять-таки, как будто, не оппозиция. Если посмотрим на рост нашей партии за это время, на приём новых 200 тысяч членов, то выходит, что барометр нужно искать не в рядах учащейся молодёжи, а в рядах пролетариата, что партия должна ориентироваться не на учащуюся молодёжь, а на пролетарское ядро партии. 200 тысяч новых членов партии - вот барометр. И здесь оппозиция оказалась неправа.

Третий вопрос - кары против аппарата, атака на партийный аппарат. Кто оказался прав? Опять-таки не оппозиция. Она свернула свой флаг атаки на аппарат и перешла к обороне. Вы были здесь свидетелями, как она вывёртывалась, отступая в беспорядке в борьбе против партийного аппарата.

Вопрос четвёртый - о фракциях, о группировках. Троцкий заявил, что он решительно против группировок. Это очень хорошо. Но, если уж необходимо коснуться истории, позвольте восстановить некоторые факты. Была у нас в декабре подкомиссия ЦК партии по выработке той резолюции, которая была опубликована 5 декабря. Эта подкомиссия состояла из трёх человек: Троцкий, Каменев, Сталин. Обратил ли кто-нибудь внимание, что в этой резолюции фраза о группировках выпала? Там говорится о запрещении фракций, но о запрещении группировок ничего не сказано. Есть лишь ссылка на известное решение 10-го съезда о единстве партии. Чем объяснить это? Случайностью? Это не случайность. Мы с Каменевым решительно ставили вопрос о запрещении группировок. Троцкий же... ультимативно протестовал против запрещения группировок, сказав, что он... не может голосовать за резолюцию при таком положении вещей. Мы тогда ограничились ссылкой на резолюцию 10-го съезда, которую тогда Троцкий... по-видимому, не читал. А в ней говорилось не только о запрещении группировок.

В зале раздался смех, а затем аплодисменты. Вдохновлённый ими, Сталин продолжил:

- Троцкий стоял тогда за... свободу группировок. А здесь, на этом съезде, он, как вы слышали сами, хвалил резолюцию от 5 декабря. А спустя 4 дня, то есть, 9-го декабря прошлого года, он написал в своём письме в цека партии следующее... - Сталин процитировал, читая по листу: - "Особенную тревогу внушает мне чисто формальная позиция членов Политбюро в вопросе о группировках и фракционных образованиях".

Товарищи делегаты. Как вам нравится: человек, который распинается сейчас за ту резолюцию, оказывается... носит в душе своей... особую тревогу... которую ему внушает отношение Политбюро к вопросам о группировках и фракциях. По-моему, это непохоже на то, чтобы он был тогда за... запрещение группировок? Нет! Троцкий - стоял тогда за... образование группировок. За... их свободу. Что фактически оппозиция и пытается всё время осуществить: то есть, взять курс на... разъединение единства в проведении политики партии.

- Ну, это уж вы чересчур! - выкрикнул Преображенский с места. - Зачем же передёргивать? Мы - лишь за свободу мнений в партии!

- Нет, товарищ Преображенский! - оборвал Сталин крикуна. - Мнения в процессе обсуждения вопросов - партия не запрещает! Но когда принято решение большинством, оно уже не подлежит сомнению и должно выполняться и оппозицией!

А вы ещё недавно требовали в своих фельетонах восстановления в партии тех порядков, которые существовали в эпоху Брестского мира! Разве не так? Это все помнят, кто живёт в Москве. А мы знаем, что партия... в эпоху Бреста... вынуждена была допустить... существование фракций. Это хорошо вам известно.

А кто не помнит, как бесновалась ваша оппозиция, когда на недавней, 13-й, партконференции я предложил самую простую вещь - восстановить резолюцию о запрещении группировок ради единства в партии? Вы требовали: невнесения этого пункта! Следовательно, стояли на точке зрения... свободы группировок. Вы хотели усыпить бдительность партии тем, что группировки, мол, это не фракции.

В зале воцарилась тишина, и Сталин, облегчённо вздохнув, заявил:

- А теперь позвольте, товарищи делегаты, сказать несколько слов о некоторых... принципиальных ошибках, допущенных Троцким и Преображенским в своих выступлениях по партийно-организационным вопросам. - Сталин придвинул к себе листы и начал читать подготовленный текст: - Троцкий сказал, что существо демократии сводится к вопросу о поколениях. Это неверно. Принципиально неверно. Вопрос о поколениях есть второстепенный вопрос. Цифры из жизни нашей партии говорят, жизнь нашей партии говорит о том, что молодое поколение партии шаг за шагом внедряется в кадры - кадры расширяются за счёт молодёжи. Партия всегда стояла и будет стоять на этом пути. Только тот, кто рассматривает кадры, как замкнутое целое, как привилегированное сословие, не впускающее в свою среду новых членов, только тот, кто рассматривает эти кадры, как офицерский корпус старого времени, который всех остальных членов партии считает "ниже своего достоинства", только тот, кто хочет образовать щель между кадрами и партийным молодняком, - только тот может заострить вопрос о демократии на вопросе... о партийных поколениях! - выкрикнул Сталин. И понёсся по написанному с показным возмущением в голосе: - Сущность демократии - сводится не к вопросу о поколениях! А к вопросу - о самодеятельности, об активном участии членов партии в партийном руководстве. Так - и только так - может быть поставлен вопрос о демократии! Если, конечно, речь идёт не о формально демократической партии, связанной неразрывными узами с массами рабочего класса.

Сталин, оглядев зал, продолжил чтение:

- Второй вопрос. "Самая большая опасность, - говорит Троцкий, - заключается в бюрократизации партийного аппарата". Это неверно тоже. Опасность состоит не в этом. А в возможности реального отрыва партии от беспартийных масс. Вы можете иметь партию, построившую аппарат демократически, но если она не связана с рабочим классом, то демократия эта будет - впустую. Грош ей цена! Партия - существует для класса. Поскольку она связана с ним, имеет с ним контакт, имеет авторитет и уважение со стороны беспартийных масс, то она может существовать и развиваться даже... при бюрократических недочётах. Если же всего этого не имеется, то поставьте какую угодно организацию партии - бюрократическую, демократическую - партия погибнет наверняка. Партия - есть часть класса, существующая для класса, а не для себя самой.

И вновь Сталин обвёл взглядом орла весь зал, задержался на сидевших рядом Троцком и Преображенском, после чего уверенно продолжил чтение своих листов-тезисов:

- Третье положение - тоже принципиально ошибочное: "Партия, - говорит Троцкий, - не ошибается". Это неверно. Партия нередко ошибается. Ильич призывал нас учить партию правильному руководству на её собственных ошибках. Если бы у партии не было ошибок, то не на чем было бы учить партию. И потому задача наша состоит в том, чтобы улавливать эти ошибки, вскрывать их корни и показывать партии и рабочему классу, как мы ошибались, и как не должны эти ошибки повторять. Без этого развитие партии было бы невозможно. Как невозможно и формирование лидеров и кадров партии. Я думаю, что заявление Троцкого о том, что "партия не ошибается", является некоторым комплиментом нам, с некоторой долей издёвки, а в общем, неудачной попыткой показать глубокомыслие его оппозиции.

Сталин отодвинул листы в сторону - отгрёб, и придвинул на их место новую пачку, заявив:

- Дальше - о Преображенском. Он - говорил о чистке рядов партии. Преображенский считает, что чистка - есть орудие большинства партии против оппозиции, и, видно, не одобряет методов чистки. Это - принципиальный вопрос. Глубокой ошибкой со стороны Преображенского является непонимание того, что без периодической чистки шатких элементов партия не может укрепляться. Товарищ Ленин учил, что партия может укрепляться... только освобождаясь, шаг за шагом... от шатких элементов, которые проникают... и будут ещё проникать в партию. Что касается данной чистки, то, говорят, есть отдельные ошибки. Но, когда это бывало, чтобы в большом деле не было ошибок? Отдельные ошибки могут и должны быть. Но в основном - чистка правильна.

Преображенский же говорит: "Ваша политика правильна, а вот организационная линия - неправильна, и в этом, мол, основа возможной гибели партии". Это - глупость, товарищи! Если линия партии правильна, если она правильно ставит вопросы политические и экономические, имеющие решающее значение для рабочего класса, то организационные дефекты - не могут иметь решающего значения, - политика вывезет. Это так было всегда и так останется в будущем. Люди, не понявшие это, - плохие марксисты. Если бы члены оппозиции поставили вопрос: а как расценивает партию рабочий класс - сочувственно или не сочувственно? - то они поняли бы, что партия идёт правильным путём. Если рабочий класс посылает в партию 200 тысяч своих членов, отбирая наиболее честных, то это значит, что такая партия непобедима! Наша партия стала выборным органом рабочего класса.

Сталин отодвинул листы, придвинув к себе последнюю стопку, поднял голову, прислушиваясь к выкрикам из рядов оппозиции: "Демагогия!", "Рабочие идут в партию за привилегиями!", "Народ уже ненавидит вас!"

Сталин выкрикнул тоже:

- Когда нечего сказат, берут криком! Но это - женская привичка! Кстати, самое время перейти к последнему вопросу: о мелкобуржуазном уклоне оппозиции, о том, что наши обвинения в этом уклоне, будто би, несправедливи. Верна ли это?.. Нет, неверна!

Сталин уткнулся в свои листы, начал зачитывать:

- Основа нашего обвинения заключается в том, что оппозиция, в своей безудержной агитации за демократию в партии, невольно стала... некоторым рупором новой буржуазии! Савецкой буржуазии, которая... хочет получить такую демократию в стране, которая могла бы... чихать на партийную демократию. Цель новой буржуазии - ослабить диктатуру пролетариата, за счёт так называемого "расширения" советской конституции... которое позволило бы... восстановить политические права нэпманов-эксплуататоров. Недаром меньшевики и эсеры сочувствуют оппозиции. Случайно ли это?..

Нет, не случайно. Расположение сил в международном масштабе таково, что всякая попытка ослабить авторитет нашей партии и прочность диктатуры пролетариата в нашей стране... обязательно будет подхватываться... врагами революции. Кто этого не понимает, тот не понял логики фракционной борьбы внутри нашей партии, тот не понял, что итоги этой борьбы... зависят не от лиц и желаний... а от результатов, получающихся в общем балансе борьбы... советских и - антисоветских элементов. Вот где основа того - что мы имеем дело в лице оппозиции... с мелкобуржуазным уклоном.

- Надо развивать экономику страны, - выкрикнул Преображенский с места, - а вы развиваете - партийную диктатуру! А из несогласных с этим... делаете "врагов революции" и вычищаете их из партии! Набирая в неё... новых 200 тысяч... полуграмотных пролетариев для... победного голосования по числу... поднятых рук, а не умов.

Сталин гневно парировал:

- Ленин гаварил как-то о партийной дисциплине и сплачённости наших рядов: что - "Кто хот сколка-нибуд аслабляит жилезную дисциплину партии пралитариата - асобинна ва время ево диктатури - тот... фактически памагаит буржуазии... протиф пралитариата!" Развэ нужьна ещё даказиват... что таварищи из аппазиции... сваими нападками на Центральни Камитэт партии... аслабляли дисциплину партии и... подривали аснови её диктатури... так как партия - есть аснавное ядро диктатури?

13-я канфиренция била права в том, что ми... имеем дело с уклоном... к мелкобуржуазной политике. Правда, это - ещё не есть мелкобуржюазная палитика. Уклон, как разяснял Ленин на 10-м съезде, это ещё нечто... незакончившееся. Так что, если таварищи из аппазиции, - Сталин уставился на Преображенского и Троцкого, - не будут настаиват на этом своём уклоне, на этих... пака что небалших ашибках... то всё будет исправлена, и работа партии пайдёт вперёд. Если же ани будут настаиват - мелкобуржюазни уклон можит развиться в... мелкобуржюазни палитику! Так что всё типер зависит... ат самой аппазиции! Партия - стаит за единство, за дрюжную работу с аппазицией. Но... палючица ли у нас единство, я етава не знаю. Всё будит зависит, павтаряю, от таварищей из аппазиции. Некоторие из них, как все видели здэсь, на съезде, прадалжали нарушат дисциплину сваими викриками.

За шумом аплодисментов Сталин не слышал, как Троцкий негромко проговорил сидящему рядом Преображенскому:

- Вот этой дисциплиной... он и будет душить всегда всякое несогласное меньшинство. Что можно этому противопоставить?..
3

В одну из августовских ночей Сталин проснулся от слов Ленина, который ему приснился в образе лысого чёрта с рыжеватой бородкой, с рожками, и картаво спросил:

- Иосиф Виссарионович, ну, то, что вы переместили Каменева на пост директора института моего имени, особого удивления не вызывает. Но... доверить Дзержинскому должность председателя Высшего совета народного хозяйства СССР - это всё равно, что сделать из Бухарина председателя ВЧК! Он же, если помните, не справился даже с постом наркома путей сообщения. А вы его - на промышленность, на всенародное хозяйство Советского Союза! Рехнулись вы, что ли, вместе с Политбюро?

- Нет, не рехнулись, Владимир Ильич, - невозмутимо ответил Сталин во сне. - Напротив. Все подчинённые ему начальники хозяйств в Республиках СССР, зная Феликса Эдмундовича как беспощадного карателя расхитителей народного добра, будут его бояться и не посмеют...

- Посмеют, - перебил Ленин-чёрт, - ещё и как посмеют! Пользуясь тем, что он... ничего не смыслит в финансах.

- А мы поставили ему в помощники бывшего заместителя Троцкого товарища Склянского, который... разбирается в этом.

- А кто же теперь... заместитель у Троцкого? - удивился Ленин.

- Михаил Фрунзе.

- Да разве же Троцкий уживётся с прямолинейным Фрунзе?!

- Не уживётся, - согласился Сталин. - И тогда... хозяином Красной Армии... мы оставим Фрунзе. А Троцкого переместим на другое место.

- Это - любопытная комбинация! - неожиданно одобрил Ленин. И задал новый вопрос: - А не пора ли кончать, в таком случае, и с идеей Троцкого... по введению новой экономической политики? Которая ведёт... к возрождению новой буржуазии! НЭП - это же отход... от марксизма!

- Но вы, Владимир Ильич, вероятно, забыли о том, что НЭП ввели вы, а не Троцкий. И, стало быть, отход от марксизма, хотя и на время, лежит на вашей совести.

- Понятие совести - не политическая категория. Нужно было спасать положение, и я как политик, пошёл на это. Понадобится вернуться к марксизму... мы вернёмся, - спокойно заметил Ленин.

Сталин тут же подколол своего Учителя, не скрывая усмешки:

- Владимир Ильич, а как вы относитесь к высказыванию философа Жан Жака Руссо: "Всё, что является нравственным злом, является злом и в политике"? И в каком году вы, марксист и большевик, вступили в масонскую ложу миллионера Парвуса?

Ленин злобным чёртом уставился на Кобу горящими от ненависти глазами:

- Откуда вам это известно?!.

- Какая вам разница, откуда? Для меня важнее знать, кто вам ближе теперь как политику, Карл Маркс, Руссо или Парвус?

- Запомните, Сталин: Парвус - это самый большой подлец в Европе! Кстати, я уже говорил вам об этом во время Октябрьского переворота. А Карл Маркс - главный теоретик Мира угнетённых пролетариев! Как, по-вашему, есть между ними разница?

Коба нагло заявил:

- Понятие подлец - не политическая категория. Но и тот и другой - евреи, для которых не существует понятий Совесть, Родина, а существуют только понятия Деньги и Власть. Даже революция ими придумана для таких попугаев, как "пролетарские революционеры".

- Это что-то совершенно новое для меня в ваших устах, товарищ Сталин! - оторопел Ленин-чёрт от неожиданности. - Что вы хотите этим сказать?..

- То же самое, что сказали так называемые "Сионские мудрецы" ещё в 1897 году на Всемирном еврейском конгрессе в своём протоколе N1! Напомнить?..

- Валяйте!

- Цитирую по памяти, так что не обессудьте, если что-нибудь пропущу... "Кто хочет править, должен прибегать и к хитрости, и к лицемерию. Великие народные качества - откровенность и честность - суть пороки в политике. Ещё в древние времена мы среди народа впервые крикнули слова: "свобода, равенство, братство", слова, много раз повторённые с тех пор бессознательными попугаями, отовсюду налетевшими на эти приманки... Они не увидели, что в природе нет равенства, не может быть свободы, что сама природа установила неравенство умов, характеров, равно и подвластность её законам". Ну, как?..

- Так вы... так вы... масон, что ли? - вопросил Ленин-чёрт с изумлением.

- Нет, Владимир Ильич, масоном стали в 15-м году вы, а не я. И с тех пор ваш новый Учитель - миллионер Парвус, а не... устаревший Карл Маркс.

- Откуда вам это известно? - растерянно спросил чёрт.

- Из телефонного разговора Троцкого с Гельфандом-Парвусом, который я случайно подслушал, когда они соединились по междугородке и разговаривали целых 10 минут.

- Лжёте! - выкрикнул Ленин-чёрт и ударил Кобу по щеке. - Теперь я понял, что это вы украли из моего сейфа секретные документы! Вы - негодяй, Сталин, и бывший уголовник-пахан с наколкой черепа на груди!

Сталин проснулся при этих словах и даже тихо спросил: "Как вы догадались об этом?" Показалось, что Ленин-чёрт ответил, но уже откуда-то из тёмного угла: "А кому этот сон снится? Разве не тебе? Вот от тебя самого и понял всё!"

Грязно выругавшись по-грузински, Сталин возмущённо перевернулся на другой бок, полежал так, успокаиваясь и вспоминая подслушанный разговор Бухарина с Рыковым о Ленине и Парвусе: "Да он же с этим Парвусом знаком чёрт знает, с каких пор! На 7-м съезде мне Троцкий рассказывал, что "Старик" поссорился с ним окончательно после того, как Парвус, в 19-м году, сдал германской "охранке" конспиративный адрес Карла Либкнехта и своей бывшей любовницы Розы, с которой ездил в Италию отдыхать на деньги, украденные у Горького. А она ему потом... изменила. Вот Парвус и решил отомстить. В Берлине находился тогда его агент Карл Радек, ставший у нашего "Старика" полпредом в Германии. Этот Радек и предал "спартаковцев". И Карлу, и Розе Люксембург... молодчики из новой "охранки"... отрезали головы, и революция в Германии после этого была раздавлена. "Старик" узнал обо всём этом, и с Парвусом порвал навсегда". Тем не менее, всех агентов Парвуса (Красина, Воровского, Радека, Троцкого, Ганецкого) Ленин оставил в своём правительстве (кроме Фрица Платтена, которого пограничники Временного правительства не пропустили на финской границе в Россию).

Изумляясь этой подслушанной истории, Сталин незаметно провалился в сон снова, и опять ему явился в образе Ленина чёрт. Ехидно спросил:

- Ну, что, Иосиф Виссарионович, удивлены, да?

- Чему? - не понимал Сталин своего состояния и вопроса, заданного не то чёртом, не то самим себе, рассуждая, непонятно, то ли наяву, то ли во сне: "Странно, почему он мне снится опять, и почему я наперёд знаю, что он хочет сказать? И знаю обо всём этом ещё с июля 17-го года. Ленин получил тогда от немцев очередной денежный перевод, закупил новое оборудование для своей типографии, огромное количество бумаги для печатания крупных тиражей "Правды", но... вынужден был скрываться вместе с Зиновьевым где-то в лесном шалаше. Временное правительство хотело его арестовать за резкие и лживые статьи, направленные на разложение русской армии. Оказалось, русская контрразведка выяснила, что призывы ленинской "Правды" к русским солдатам не воевать с немцами, а брататься, совпадали с намеренными прекращениями наступлений немецких частей и стрельбы.

Но Коба узнал об этом только после вооружённого переворота, в октябре, когда уже начались переговоры с Германией о заключении сепаратного мира на позорных условиях. А самое любопытное заключалось в том, что главной фигурой, способствующей приходу большевиков к власти, был не Ленин, а Парвус. И не как "самый большой подлец в Европе", а как гений "Плана разрушения военной и экономической мощи России", о котором откуда-то узнал писатель Максим Горький, которому этот Парвус нагадил ещё в 1907 году.

Оказывается, в 5-м году Красин убил на французском курорте миллионера Савву Морозова, не без влияния всё того же Парвуса, у которого Красин состоял на службе тайным агентом. Гражданской жене Горького, актрисе Андреевой, досталось после этого "завещание" Морозова на 100 тысяч рублей. А затем Парвус стал помогать Горькому в переводе на немецкий язык его пьесы "На дне" и её постановки на сценах германских театров. Простофиля Горький дал Парвусу "доверенность" на получение денег от немцев за эти постановки. У Парвуса (в то время ещё крепкого, как бык, мужика) была в любовницах революционерка Роза Люксембург, и он повёз её, на денежки Горького, на итальянские средиземноморские курорты. И 130 тысяч германских марок канули в карманах этой пары "революционеров". Горький хотел подать в международный "революционный суд" на Парвуса, но Роза Люксембург отговорила от этого поступка русского писателя, напомнив ему о ста тысячах рублей, добытых для его жены Красиным, с помощью якобы поддельной "дарственной" Саввы Морозова, который этой дарственной по доброй воле не писал.

Проверить "дело о самоубийстве" Морозова было трудно и в пятом-то году по "горячим следам", потому что Красин из Франции исчез вместе с Парвусом. Парвус же объявился в Петербурге, организовал там с Троцким свою революционную газету и "Совет" из восставших пролетариев. А самое главное, удивил весь мир тем, что девальвировал российский рубль лживой статьёй в этой газете, в которой было сказано, будто российские банки разорены войною с Японией и не смогут выплачивать вкладчикам их деньги. Расчёт Парвуса был простым до гениальности: выходец из Одессы, он знал, что русский народ самый доверчивый в мире к печатному слову. Поэтому достаточно было вставить в лживую статью фразу: "как стало известно из достоверного секретного источника, что банки России не смогут выплачивать...", и все граждане России, а глядя на них, и иностранные вкладчики, ринулись в банки снимать со своих счетов все деньги. И министр финансов России Сергей Витте вынужден был выйти в отставку, так как, вскоре после статьи в газете Парвуса-Троцкого, российский рубль превратился из самой дорогой и твёрдой мировой валюты в ничто. Золотодобывающая, богатейшая Россия потерпела, словно бы второе, поражение в войне с Японией, настолько мощным оказался "пиарный" удар Парвуса по финансовой системе России.

Естественно, царское правительство немедленно арестовало и Парвуса, и Троцкого, предав их суду вместе с "Советом", который они организовали в Петербурге, и выслали их в заполярную ссылку. Правда, Троцкий успел на суде прославиться на весь мир своими речами, а Парвус молниеносным бегством из- под стражи в тюремном вагоне, не довёзшем его даже до Перми. Через месяц он был уже в Вене, куда прибыл спустя полгода и Троцкий, тоже сбежавший в пути из "ссыльного вагона". Оба они навсегда усвоили эффективность газетного вранья в доверчивой России, которое перенял у них затем и циничный Ленин. Газетное враньё, с тех пор, станет постоянным оружием большевиков, с которыми Горький порвёт, когда они придут, во главе с Лениным, к власти. Парвуса же Горький окрестит после "Брестского мира" "величайшим пронырой и аферистом Европы", а Ленина - "агентом Парвуса". Сталин узнает об этом, когда Горький будет рассказывать о Парвусе и Ленине, находясь уже за границей, а Парвус, ставший миллионером на нелегальной торговле оружием и лекарствами, растолстеет до безобразия и выдаст адрес, отказавшейся от него, любовницы Розы Люксембург новой "охранке" Берлина. Сделает он это с помощью ничтожного Карла Радека. А Горький будет слушать чтение Сергеем Есениным "Чёрного человека" в ресторане Берлина, в котором окажется со своей новой пассией Марией Игнатьевной Будберг-Закревской. Вот ей он и назовёт Парвуса "Чёрным человеком судьбы России".

Сталин не знал лишь того, что Парвус и на Кавказе нагадил России более всех: подсказал туркам, проживая в 1915 году на их территории, учинить крупномасштабную резню армян. Это позволило турецким войскам, уничтожив полтора миллиона "своих", турецких армян, выйти к границе Армении и захватить часть Армении и Западной Грузии. Да ещё руками агентов Парвуса (а точнее, его деньгами) был взорван на севастопольском рейде флагманский линкор адмирала Колчака, что нарушило его план вытеснения германских военных кораблей из пределов Чёрного моря.

Сталин не знал об огромной ненависти Парвуса к России на почве сионизма, созревшего на "Протоколах собраний сионских мудрецов", в идеи которых он посвятил сначала Троцкого, а затем и Ленина, которого подкупил на предательство России немцам не столько за деньги, сколько за возможность заполучить власть путём вооружённого государственного переворота, на который ему выдали деньги немцы. Правда, о деньгах на предательство сообщил через газету Горького большевик Алексинский, но Сталин этому тогда не поверил. Поверил лишь после того, как выкрал из сейфа Ленина документ об этом, но разоблачать своего Учителя не стал, так как в голове родился собственный план на власть. Теперь же, когда эта власть ему почти уже досталась, выяснилось, что Ленин разорил Россию своими уступками немцам настолько, что и сам не смог поднять эту, когда-то богатейшую страну, на ноги, так как не разбирался в экономике. Не видел путей к этому в августе, когда всюду начались крестьянские волнения из-за предстоящего опять голода, и Коба со своей "троицей", не умевшей поднимать сельское хозяйство и правильно проводить национальную политику, из-за которой в Грузии даже вспыхнуло восстание, подавленное силой оружия армейских частей Орджоникидзе. Теперь его надо было из Тифлиса переводить в Москву, чтобы не убили мстители. Но и в России положение не улучшалось, надвигался голод, чем и воспользовалась вновь оппозиция Троцкого: разоблачительные статьи о бездарном руководстве "троицы" Сталина, Зиновьева, Каменева выползали в прессе, словно затаившиеся змеи из нор. Надо было срочно подкосить чем-то Троцкого, чтобы заменить его Михаилом Фрунзе и тем выбить его из Красной Армии, стоящей за ним.

Без конца думая обо всём этом, Коба настолько утомил свой мозг опасениями не удержаться у власти, что и во сне продолжал переживать и мучительно думать о том же. Вот почему снился ему весь этот тревожный сон, состоящий и из правды, и из сплетен, запоздало доходящих до его ушей и сознания, которое превратило всю эту информацию в кашу, варившуюся по его собственному, получалось, заданию. Он и во сне помнил: надо во лжи превзойти Парвуса, а в жестокости - Ленина и Троцкого, то есть, превзойти мифологического Моисея с его Талмудом и заповедями.

- Сталин! - окликнул голос Ленина откуда-то из темноты. - Неужели вы не понимаете, что из вас не получится вождя государства! Напрасны все эти мечты.

- А из Троцкого получится? - возмутился Коба.

- Ненадолго получится. Но наломает дров, и вы его расстреляете. Факир на час!

- Кто же, по-вашему, может заменить вас?

- А зачем заменять?

- Но ведь вы же умерли!

- Ошибаетесь, Ленин уже бессмертен! Так что в дальнейшем партию и государство спасёт только коллективное руководство страной.

- Да я запросто могу разоблачить ваше "бессмертие" и перед партией, и перед народом, если документально покажу ваше истинное лицо!

- А что вам это даст?

- Вы перестанете думать о своей "великости".

- Но и вы, тут же, слетите после этого со своего высокого поста как "Ученик Ленина и продолжатель его дела". А на это вы не пойдёте!

- Владимир Ильич, что вы от меня прячетесь где-то, словно Бог Яхве от Моисея, оставляя от себя только Голос? Зачем снитесь мне, что вам от меня нужно?

- А вы не догадываетесь? Зачем унижаете мою жену и сестру Маняшу?

- Я их не трогаю, они сами боятся меня и потому унижаются. Кто вам сказал, что их унижает Сталин?

- Маняша. А что? Говорила, будто вы уже почувствовали себя новым Лениным.

- Зачем это мне? Сталин - это Сталин. А Ленин - это Ленин, но... уже в прошлом. Троцкий, говорят, пишет об этом брошюру: "Уроки Октября", в которой низводит вашу роль лишь до исполнителя воли Парвуса.

- Опять вы лжёте, Сталин! Троцкий не знает о моих отношениях с Парвусом. Вернее, мало что знает.

- Зато я знаю, что вы торопились с переворотом, выкрикивая на последнем нашем заседании "Промедление - смерти подобно!" только потому, что понимали: после 25-го октября переворот будет невозможен, так как Временное правительство само передаст выбор новой, постоянной власти, Учредительному собранию. То есть, вы заранее запланировали не допустить этого собрания и не позволить установить в России какое-либо правительство, кроме вашего. А это свидетельствует о том, что вы сознательно шли на узурпацию власти в пользу только одной вашей партии. И это не пахло демократией ни с какой стороны!

- Нашей партии! - поправил Ленин, выходя из темноты. - Что же вы молчали тогда, когда я дал вам пост наркома в этом нашем правительстве? И с вводом цензуры печати согласились. И с разгоном демонстрации эсеров. Ну?!. Вы и я - одно и то же, запомните это, Сталин!

- Вы и я - одна голова с двумя нашими лицами, да? - спросил Сталин и снова проснулся, бормоча: - Так вот почему мне как-то снился сон, будто я нахожусь в Риме и вошёл в гробницу Януса. Выходит, мой сон... был вещим?.. Всё так и сбывается. Это значит, что место Ленина займу я, а не Троцкий! А если так, то мне следует вести себя решительнее: не бояться, не осторожничать. На Красной площади уже ведётся строительство Мавзолея Ленина. Как только будет построена подземная часть, туда перенесут гроб с телом Ленина, и всё будет выглядеть так же, как в римском подземелье Януса Двуликого. Следовательно, мне нужно быть с Крупской поосторожнее впредь. Если мне стал сниться Ленин в образе нечистой Силы, то это может означать лишь одно: не отказываться от его идей и не останавливаться на его пути! А возврат к марксизму - это его знак мне на будущее. И не торопиться с расправой Крупской и его сестры.

Сталин свесил ноги с кровати и начал обдумывать всё спокойно. И тут же возник вопрос: "А как же быть с Троцким? Ведь это же мой главный враг, которого я ненавижу даже во сне!"

Иосиф представил себе Троцкого в нагом виде, привязанным верёвками к телеграфному столбу, а себя... вбивающим гвозди в ноги Троцкого, который, воя от боли и плача, умолял:

- Ну, больно же, Иосиф Виссарионович, хватит!

- Проси прощений, шакал!

- За что, Коба?

- А кто меня "Серым Пятном" прозвал, разве не ти?

- Я был не прав, простите! - уже криком кричал Троцкий от боли. Но Сталин продолжал вбивать гвозди, приговаривая мысленно: "А это тебе за высокомерие! За твою ненависть!"

- А разве вы не так же ненавидите меня? Вспомните, как вы гвоздили меня на 13-й партконференции...

"Там я гвоздил тебя словами. А сейчас я буду вбивать в тебя настоящие 6 гвоздей! И, под каждый из них, повторю тебе своё выступление про 6 твоих ошибок, которые ты совершил... в твоих трёх так называемых "дискуссионных" выступлениях, которыми ты довёл внутрипартийную борьбу почти до раскола партии!"

Сталин, вспоминая своё бичевание Троцкого, словно слышал собственный голос и наслаждался им:

"Я думаю, товарищи, что в своих выступлениях Троцкий допустил по крайней мере 6 серьёзных ошибок. Первая - выразилась в самом факте выступления со статьёй в газете на другой же день! после опубликования... резолюции ЦК, за которую... он голосовал вместе с нами! А на другой день... независимо от цека и через голову цека... выступил со статьёй, которую нельзя иначе расценить... как политическую платформу... противопоставленную резолюции цека! Противопоставленную всем членам ЦК. Троцкий противопоставил себя - всем нам! Спрашивается: есть ли у нас, после этого, цека как руководящий орган? Или его больше не существует? А существует лишь сверхчеловек Троцкий, стоящий над цека партии. Человек, для которого... законы, как говорится, не писаны. Сверхчеловек, который может позволить себе... сегодня - голосовать за резолюцию цека, а завтра - публиковать и выставлять новую платформу против этой резолюции! Товарищи, после этого нельзя требовать от рабочих подчинения партдисциплине. Нельзя проводить две дисциплины: одну - для рабочих, а другую - для вельмож, игнорирующих цека и его, единогласно принятое, решение! Дисциплина должна быть одна".

"Ты помнишь, шакал, - шептал Сталин, - как после разбора "второй ошибки Троцкого", третьей, четвёртой, пятой и шестой... от авторитета члена цека Троцкого... не осталось даже скелета. Сталин превратил твой "авторитет" в наглость, зазнайство, недомыслие, политическое интриганство и даже в предательство интересов партии! Помнишь?!. Я каждый раз, после разбора каждой твоей ошибки, повторял: "Так обстояло дело", "Это был первый период деятельности Троцкого во вред партии, когда он действовал по формуле переворачивания целей партии вверх ногами". "Это был второй период - "примиренческий". "Третий период..." Я вколачивал свои логические обвинения, словно гвозди, в гроб твоего авторитета. Шестым гвоздём было обвинение всей твоей оппозиции, что вы... "обманываете партию, выдавая свою фракцию за... группировку". После чего перешёл к обмолоту твоих людей: Преображенского, Серебрякова, Мартынова, Казарьяна. И закончил расправу с вами вопросом: "Каковы итоги?" И тут же добил вас: "Первый итог - состоит в том, что вы загубили партию, развалив её на фракции", "Второй итог - состоит в том, что Троцкий предлагал глубоко ошибочные, идущие в разрез с партией, идеи, ведущие к дальнейшему её разложению, к разрыхлению" и так далее, заявив: "Таковы факты", и перешёл к открытому наступлению: "Я требую, чтобы..." Помнишь, ты сидел мокрый, раздавленный, превращенный мною в настоящее "Серое Пятно", нет, даже в "Жёлтое Пятно" дерьма. А какая резолюция была принята, помнишь?..

"Пленумы ЦК и ЦКК одобряют..."

"Пленумы поручают Политбюро..."

"Политбюро должно..."

"Пленумы признают... путь, избранный Троцким, послужил сигналом к фракционной группировке-заявлению 46-ти..."

Сталин наслаждался: хорошее дело - память о победах.
4

В жизни Бухарина лето 1924 года превратилось в самое тяжкое испытание не только в физиологическом отношении (жена продолжала сильно болеть, и он не мог спать с нею как с женщиной), но и в нравственном, когда жена, читавшая "Правду" ежедневно от корки до корки, сказала ему однажды вечером: "Коленька, а ведь твоя "Правда"... выглядит уже не правдой, а газетой, в которой кремлёвские скорпионы и пауки сводят личные счёты, прикрывая их идеями "коммунизма". Они превратили газету в клеветническую!"

Это было справедливо, и он стал оправдываться:

- А что я могу поделать? Все эти "скорпионы" и "пауки": как ты правильно квалифицируешь их суть, являются членами цека и Политбюро цека. То есть, людьми, которые определяют политику партии и, стало быть, государства. А "Правда" - главный печатный орган цека партии. Разве я могу на посту редактора не соглашаться со Сталиным, Зиновьевым и Каменевым? Или не принять статью у члена Политбюро ЦК Троцкого. Да и личные отношения со Сталиным у меня натянутые. Стоит мне в чём-то не угодить ему, и вопрос о получении новой квартиры, которую он мне обещает, не состоится, а мы останемся в тесноте... К тому же, он настолько злопамятен, что вообще может лишить меня всего!

- Чего?.. - не поняла жена.

- Возьмёт и посадит, как Шляпникова!

- За что-о?!. - вырвалось у жены. - По-моему, чтобы посадить человека в тюрьму, необходимо доказать его вину.

- Это, по-твоему. А на практике... Ленин, например, не только арестовывал, но и расстреливал! Без всяких доказательств вины и судов. Сталин - такой же! Не лучше их и Троцкий. Разве это для тебя... новость?

Сидя в кресле-коляске, жена опустила голову, как-то обмякнув вся изнутри, отчего стала похожей на опавшее после опары тесто, и тихо произнесла:

- Да, идеям коммунизма... цека служит лишь на словах. И всё это идёт - от евреев. Ты прав, лучше с ними не ссориться...

Бухарин устало вздохнул:

- Они сами сейчас ссорятся между собой. "Советский термидор": кто, кого пожрёт!..

Жена согласно добавила:

- Особенно зло и рьяно кусает теперь Троцкого в "Правде" Ярославский. Но мне кажется, он старается пробиться в окружение Сталина, хотя и знает, что Сталин - не еврей.

- Зато Каменев и Зиновьев - евреи, с которыми Сталин борется против Троцкого. Так что Ярославский - за эту "святую троицу", которая, судя по всему, победит.

- И что будет? - в тревоге спросила жена.

- Борьба... внутри троицы, что же ещё! Как только повалят Троцкого, сразу и начнётся...

- Ты считаешь, что повалят?

- Сталин его уже почти заклевал.

- А потом они - Сталина, да?

- Не знаю, - вздохнул Бухарин опять, - это ещё вопрос для меня.

- Значит, ты так и будешь между ними, как... слуга между двух господ? - договорила жена.

- А что мне, по-твоему, делать? - обиделся Бухарин. - Ленин оказался пророком: партия расколется. И расколют её Троцкий и Сталин.

- Ты говорил мне, что Ленин и сам политическая сволочь - такой же скорпион.

- Да, от него пошла вся эта беда в России. Так что все эти политические пауки и скорпионы - яблочки... от его ствола!..

- Ну, и как же теперь быть?

- Ждать. Выбора у меня нет: Шляпников - в тюрьме, его "Рабочая оппозиция" раздавлена. Молотов и Калинин стараются держать нейтралитет. Рыков - пьёт. А больше порядочных-то людей и нет в Кремле. Временное затишье пока...

"Затишье", обозначенное Бухариным, как "временное" равновесие сил перед бурей, неожиданно прервалось в конце года из-за случайности, которой никто не ожидал и не предполагал. Сталин переместил Каменева с "жирного" продовольственного поста на идеологический - директором "Института марксизма-ленинизма". Институт организовали на базе архивных документов партии Ленина, куда были направлены и архивы "царской охранки", перевезённые из архива Временного правительства России. Секретарь Каменева, Мария Игнатьевна Гляссер, занималась упорядочиванием архивных документов и раскопала письмо Троцкого, написанное им в 1913 году в Вене и отправленное в Петербург на имя бывшего члена Государственной думы Чхеидзе. Этого письма адресат не получил, так как оно было перехвачено царской охранкой, попало к генералу Джунковскому, который сдал его в архив за ненадобностью. После Февральской революции оно перекочевало в архив Временного правительства, и наконец, оказалось в руках Каменева, которому его вручила Мария Игнатьевна. Увидев, что письмо это от Троцкого, она заинтересовалась им, не утерпела и прочла. Гляссер была поражена оскорбительными высказываниями Троцкого о Ленине. Ленина Мария Игнатьевна уважала за ум и вежливость с нею, хотя и видела, что он жесток с другими, но приписывала это тяжёлым условиям его деятельности среди кремлёвских интриганов и неудавшейся личной судьбе, да ещё и надсадной ежедневной работе, от которой надорвал он своё здоровье и умер. А Троцкого не любила за высокомерие, а теперь, как оказалось, ещё и за лицемерие перед Лениным при его жизни. Зная и о разрыве отношений Каменева с Львом Давидовичем из-за сестры Троцкого, с которой Каменев фактически уже не жил как с женой, Гляссер со злорадством передала письмо Троцкого Каменеву: "Прочтите это, Лев Борисович, без промедления, и вы поймёте, как в действительности относился Лев Давидович Троцкий к Ленину. Вы будете поражены!"

Каменев прочел письмо немедленно, ахнул от изумления и понёсся с ним к генсеку партии Сталину:

- Иосиф Виссарионович, ведь это же не письмо, а смертельный приговор "Иудушке Троцкому", как назвал его Ленин в своём неотправленном письме, но тоже сохранившемся в его личном архиве, с которого я и начал знакомство с институтом!

Прочитав письмо Троцкого, Сталин просиял:

- Ви савершенна правилна считаете, Лев Барисавич: Троцкому типер канец! Я раздавлю ево этим писмом, как ванючи клопа!

- К сожалению, оно старое: сколько лет прошло с тех пор! - заметил Каменев.

- Писмо Ленина об "Иудушке Троцком", каторое ти мне паказивал, тожи старое. А вот если к нему прибавит это писмо Троцкого, всем станет видно, как Ленин ещё тагда панимал Троцкого, катори в Бресте патом раскрил сваё настаящи лицо и таким астался навсегда. Все паймут, что он врал нам, будта Ленин уважяет ево и даверяет ему. Разве не так? Да и типер, во время дискуссии с Троцким, а сейчас и на съезде ми паказали всем, чего хочит "камунист" в кавичках Троцкий на самом дэли. А всё это, взятое вместе, даст нам полни аснаваний снят его с должнасти наркомваени! Хатитэ пари? Если ви с Зиновьевим даверитэ мне как генсеку распарядитса эти писмом па-своиму...

- По рукам! - не стал Каменев дослушивать, протянув ладонь Сталину. И тот, забрав письмо, ушёл с работы домой, чтобы никто ему не мешал подготовить убийственный удар по Троцкому. Он перечитал письмо ещё раз, обдумывая план нападения на своего злейшего врага последним и неожиданным смертоносным укусом в самое уязвимое место. Но в комнату вошла жена и отвлекла:

- Обедать будешь дома или?.. А что это ты с таким вниманием изучаешь? Никогда не видела, чтобы ты с таким интересом что-либо читал и даже улыбался.

Кивнув на лежащий перед ним лист, Сталин усмехнулся:

- Ета не "что-либо", ета бомба, которой я взорву судьбу Троцкого!

- Что за бомба? - заинтересовалась жена.

Сталин воодушевился:

- Это письмо Троцкого. Он написал его в 13-м году грузину Чхеидзе, когда тот был членом Государственной думы в столице. А Троцкий, поссорившийся с Лениным, находился в Австрии, в Вене, и жаловался Нико на Ленина.

- Ну, и что в этом интересного? Какая же это бомба, если и письмо старое, и Ленина уже нет в живых.

- Но Троцкий заявляет теперь всем, что он - самый близкий соратник Ленина, которому Ленин доверял, как себе.

- Зачем это ему?

- Хочет занять должность Ленина. А в 13-м году обзывал Ленина и вором, укравшим у него название его венской газеты "Правда", добавив, мол, к ней только слово "рабочая", и оскорблял Ленина, - Сталин потыкал пальцем в письмо, - такими грязными словами-характеристиками, что если бы Ленин был жив сейчас и прочитал это, то его хватил бы новый удар, от возмущения.

- Да что же такого он мог написать? Прямо не верится!

Сталин рассмеялся:

- Не хочу долго пересказывать тебе, скажу коротко. Троцкий сам украл название газеты у декабриста Пестеля: тот называл свою газету "Русская правда". А Ленина обзывает, словно базарная торговка! У нас в Грузии есть поговорка: "Воспитания на базаре не купишь!" Троцкий же - хам. И я его разоблачу на этом...

- На воспитании? - подловила жена, знавшая о грубости мужа более всех, так как на работе он прятался за маской внешней сдержанности.

- Ти на что намекаешь?!.

- Ни на что я не намекаю, - испуганно спохватилась жена. - Я слушаю тебя с интересом, продолжай...

Сталин счёл благоразумным не обострять отношений, договорил:

- Троцкий називает Ленина "главним интриганом РСДРП, расколовшим партию на "большевиков" и "меньшевиков". "Жандармом партийной дисциплини", придумавшим подчинение меньшинства большинству! - на ходу сочинял он обвинения, ненавидя Ленина. - В своём письме он перечисляет все клички, каторие якоби Ленин раздавал своим соратникам за границей. Мартова - називал "Мартышкой", Плеханова - "русским барином от партии". А я знаю другое. Что самому Ленину, именно Троцкий, дал кличку в годы первой революции, каторую якобы организовал он, Троцкий, а не Ленин: "Гость русской революции, не знающий, что делать!" Вот истинное отношение Троцкого к Ленину! - выкрикнул Сталин. - И я покажю это всем!

- А как это письмо к тебе попало?

- Принёс Каменев из архива своего института. И я теперь похороню этим письмом мечты Троцкого сесть в кресло Ленина!

- Но как, как ты сможешь это сделать?!. - не верила жена.

Сталин опять рассмеялся, на этот раз - наивности жены:

- Твой муж умеет ждать. И знает, когда, где и как нанести смертельни удар. Клянусь тебе хлебом!

- А за что ты его так ненавидишь?

- Слишком многа нагадиль он мне. И должен палучит это дерьмо назад, в наглую свою рожю.

- Да, лицо у него неприятное, - согласилась жена. - Особенно, когда смотрит на молодых женщин. Глаза у него становятся, как у козла. Типичный бабник!

- Откуда знаиш об этом?

- Женщины говорят.

- Твой крёстни атэц - тожи бабник, но глаза у него - не козлиние. У Троцкого же и борода, как у козла.

Жена не согласилась:

- Козлиная - это у Калинина. А у Троцкого, как жало у скорпиона!

- Маладэц! Он - и па характэру скарпион.

- А почему ты изменил своё отношение к Шляпникову? Мой отец считает его хорошим человеком. Говорил, что и рабочие его уважают.

- Панимаеш, Надя, "хароши чиловэк" и "хароши камунист" - это не одно и то же. Шляпников аказался плахим камунистом, упорствующим в сваих заблужьдениях. Паэтому - как генеральний секретарь партии камунистов - я не могу атнаситься к нему харашё. К таму жи он спутался ещё и с этой шлюхой Калянтай, чужёй жиной!

- Коба, почему ты так отзываешься об Александре Михайловне? Откуда тебе, генеральному секретарю партии, известно, с кем она спит?

Он смутился, поняв её намёк, что как генсек он не имеет морального права обсуждать поведение коммунистов Коллонтай и Шляпникова без официального повода.

- Так рассказивают о ней люди, - ответил он опять неудачно, - каторие харашё её знают. В Швейцарии - ана путалясь с Плехановим. В Петрограде - с матросами. Патом - вишла замуж за Дыбенко, а теперь - снова лезет в чужюю семью.

- А вдруг всё это неправда, сплетни? Ведь Дыбенко на неё официально не жаловался... - вцепилась жена в его ошибку. - И про Шляпникова неправда, что он плохой коммунист. Папа говорит, что, как коммунист, он, как раз, очень принципиальный человек.

- Но цека и Политбюро - так не считают! - повысил он тон. - И вообще, у тебя пративники Ленина - все харошие! Как мне, па-твоему, бит в таких слючаях?

- Например? - спросила она с вызовом.

- Ну, хатя би, как мне атнасица к тваему Бухариню?

- Почему это он "мой"? Он такой же мой, как и Шляпников, с которым я лишь знакома, и более ничего. Да и что тебе не нравится в скромном и умном Николае Ивановиче?

Он опять, сгоряча, допустил ошибку:

- Скромни, да? А женилься - на сваей дваюродной сэстре, словно еврей! - Поняв промашку, ласковым тоном добавил: - Ти у меня - ещё наивни дэвочка и не панимаешь, что такое диалектика. Всё в нашей жизни течёт и изменяется. В том числе и люди: сегодня - били харошими, а завтра...

Она перебила, изумившись:

- Только в плохую сторону? Стало быть, завтра - можешь измениться и ты? Как Ленин...

- Думай, кагда гавариш! - оборвал он. - О чём гавариш! Прежде, чем швиряться такими славами!

Она обиделась и ответила тоже резко:

- Ты поэтому всегда пишешь о своём Ленине, какой он замечательный, хотя знаешь ему истинную цену?

Он выкрикнул:

- С чего ти взяля, что я атнашусь к нему плёха?!. Нэ ляпни об етом при жёнушке Молотова!

Она посмотрела на него странным, изучающим взглядом и молча вышла из комнаты. А у него вдруг возникло к ней чувство, схожее на отношение к Троцкому.

Разладились отношения и у Бухарина с женой: временное затишье перед бурей, обещанное им для кремлёвских политиков, неожиданно взорвалось для него самого, казалось бы, в самый счастливый день получения новой многокомнатной квартиры в двухэтажном доме, расположенном напротив кремлёвской царь-пушки. Дом этот, построенный когда-то для вельможной царской прислуги и занятый, при Ленине, семьями его людей из Совнаркома, теперь был освобождён ими по приказу Сталина. Их он переселил в новый дом, недалеко от Кремля. А квартиры в доме рядом с царь-пушкой распределил для "своих" людей, в число которых включил и Бухарина. Сам первым переселился в этот дом, заняв квартиру на втором этаже. Бухарину досталась квартира под Сталиным, точно с такою же планировкой: две ванные комнаты в противоположных концах квартирищи рядом с туалетными, две спальни, гостиная комната, детская, комната-кабинет с телефоном и, рядом с входной дверью, комнаты для приходящей прислуги: поварихи, горничной и уборщицы. Кухня, как и ванные, туалеты не считались жилой площадью. Рядом с квартирой Бухарина, на первом этаже, находилась квартира Серго Орджоникидзе, семья которого ещё не переехала из Тифлиса в Москву. Наверное, это оказалось для Бухарина с женою, уже вселившимися в свою квартиру, к лучшему, так как в тот же вечер и произошло всё - вместо радости по случаю новоселья - откровенный разговор, перешедший в разрыв отношений, в слёзы жены от невыносимой обиды и в сплошные переживания Николая Ивановича, начавшиеся с того вечера из-за горя, которое он принёс Наде, и нелепого положения, в котором оказался сам по слабости и доброте своего характера. А произошло всё неожиданно, словно ударил гром с ясного неба. Николай Иванович налил в хрустальные бокалы шампанского и произнёс:

- Ну, что, Наденька, с новосельем! Теперь у нас так просторно, что и повариха не будет тебе мешать, и твоя старушка-нянечка всегда будет рядом с твоей комнатой! И туалет отдельный...

- И ты, на своей половине, сможешь без помех спать со своей любовницей, да? - всхлипнула жена неожиданно. Бокал с шампанским в её руке дрожал, и она торопливо, так и не чокнувшись с мужем, выпила напиток большими, давящимися глотками.

- Какая... любовница?.. - вырвалось у него растерянно.

- Эсфирь Гурвич, твоя сотрудница, - тихо ответила жена, глядя на мужа глазами покинутой хозяином собаки, из которых вдруг прозрачным горошком покатились слёзы к скорбным, дрожащим мелкой дрожью, губам.

Опустив голову и поставив расплескавшийся бокал на край стола, Николай Иванович тоже тихо спросил:

- Как ты узнала об этом?

- Об этом... в Кремле знают уже все. Нашлись доброжелатели, которые донесли мне по телефону, когда ты был на работе.

- А кто конкретно?

- Разве это важно? Хочешь отомстить, как это делает Сталин? Зачем? Важно, что это - правда, и я не представляю, что мне теперь делать, где жить... Не будут же меня держать в больнице до смерти! А близких родственников - нету уже... Да и были бы, кто согласится держать у себя, в тесной квартире, такую больную, как я?

- Погоди-погоди! - перебил Бухарин. - Так вопрос не стоит!

- А как он теперь стоит? - смотрела она уже без слёз, ясными большими глазами.

- Наденька, зачем же так? Ну, провинился я перед тобой, ну, виноват, обидел тебя! Но я же не собираюсь разводиться...

- Почему?

- Да потому, что не всегда же ты будешь болеть, выздоровеешь, и всё наладится. Я же изменил тебе не потому, что разлюбил, а чисто... как бы тебе это сказать... физиологически, что ли.

- Не надо извиняться, Коленька, я это всё как раз понимаю и не осуждаю! Дело совсем в другом: я уже не поправлюсь. Поэтому вопрос стоит именно в такой плоскости, что тебе... лучше развестись со мною официально.

- Почему это лучше? - перебил он. - Ты же сама говоришь, что тебе негде будет жить и некому ухаживать за тобой! Как же я могу тебя оставить в таком положении? Я что, по-твоему, бессердечный и жестокий человек? Да и что обо мне подумают как о коммунисте в цека!..

- Вот! - воскликнула жена. - Вот об этом и следует поговорить нам с тобой откровенно и по-дружески.

- О чём, об этом? - не понимал он её. И она, любя его всей душой и умом, и сердцем, принялась втолковывать:

- Понимаешь, как только о твоих отношениях с Гурвич узнает Сталин, он сразу же выгонит тебя сначала из цека, а потом и вообще из партии. Нужно ли объяснять последствия?

- Я не понимаю тебя. А что изменится, если мы разведёмся? Будет сломана твоя жизнь вместо моей. И кем же я буду считать себя после этого? Подлецом и мерзавцем?! Бросил больную женщину на произвол судьбы, как собаку, чтобы сохранить карьеру? Разве не так?

- Нет, Коленька, не так. Ты - не дослушал меня...

- Говори. Только я всё равно не понимаю тебя!

- Сейчас поймёшь. Ведь не обязательно тебе после развода выгонять меня. Отделишь мою комнату и комнату няни от своей половины, и живи с ней, будучи разведённым и честным коммунистом, женившимся на здоровой женщине, но... сохранившем заботу о бывшей жене. Это все оценят однозначно - и Сталин, и кремлёвцы: коммунист Бухарин - человечный человек, а не подлец! Чем тебя это не устраивает? Места теперь в квартире много - всем хватит. А твоё материальное и государственное положение позволит тебе сохранить за мною прежнее медицинское обслуживание и нормальный прожиточный уровень. И никто тебя никогда не упрекнёт за это!

- А ты?!. - вырвалось у него чуть ли не со стоном. - Как будешь чувствовать себя при этом ты? Как я буду смотреть тебе в глаза каждый день?!

- А я не буду попадать тебе на глаза, Коленька. Днём ты будешь на работе, а по вечерам...

- Погоди! - остановил он её. - Сейчас тоже вечер. Давай не будем его портить. А потом... я обдумаю твоё предложение со всех сторон и спокойно. Ладно?

- Хорошо. Но... к новому году надо оформить развод и объяснить всё соседям, чтобы не было кривотолков.
5

В каждой стране всем известна иерархическая государственная лестница и ступеньки, на которых стоят главные лица существующей власти, права и обязанности которых записаны в Конституции. Властные же ступени Советской власти никогда не совпадали с конституционной иерархией. Главной в правительстве Советского Союза считалась должность председателя Центрального Исполнительного Комитета СССР. Практически же полностью всей государственной властью не обладал ни председатель ЦИКа РСФСР Яков Свердлов, ни председатель ЦИКа СССР Михаил Калинин, а обладал ею Ленин, занимавший посты первого секретаря ЦК ВКП(б) и председателя Совета Народных Комиссаров СССР. Вторым лицом после него практически считался председатель ВЧК Дзержинский, имевший право арестовать, даже по подозрению, любого гражданина в государстве (кроме Ленина, разумеется). Его боялись все члены правительства, в том числе и Яков Свердлов в своё время, и Калинин в настоящее, так как их власть была практически нулевой. Третьим лицом в государстве стал после назначения на пост наркома, ведающего вооруженными силами России, Троцкий, за которым стояла мощь Красной Армии и военно-морского флота. Но всё равно Дзержинский был для всех опаснее. Это понимал и Сталин, старавшийся быть всегда в дружественных отношениях с "железным Феликсом", не портя при этом отношений и с Троцким, которого ненавидел, но который был близок Ленину. Теперь же, когда Дзержинский после смерти Ленина был перемещён на другой, не опасный для Сталина пост, а на Троцкого появился взрывной компромат, Сталин мысленно строил план управления страною, в котором во всём главенствовала бы партия, а не правительство. Тогда и лидер партии фактически станет главой государства. Всё остальное - рабочий класс, крестьяне, то есть, народ - не имеет значения. Следовательно, первоочередная задача - завоевать власть над партаппаратами и заполнить их своими людьми. Но для этого надо сначала: а) найти себе подходящую опору в бывшем ведомстве Дзержинского; б) перевести в Кремль из Тифлиса Орджоникидзе; в) избавиться от соперников Зиновьева и Каменева и окончательно раздавить Троцкого. После чего он, Коба, станет в государстве фигурой номер один, и сделает по своему усмотрению необходимые изменения на остальных ступеньках государственной лестницы. Пока же эти ступени выглядели по его мнению так...

Главная власть над государством и народом находится в кабинетах партии: в секретариате ЦК во главе с генсеком и его секретарями (при Ленине там сидели Елена Стасова, Надежда Крупская, потом сам Коба, Молотов, опять Коба, а теперь троица: "Зиновьев, Каменев, Сталин"); в Политбюро ЦК; в Организационном Бюро ЦК, в котором после отзыва из Красной Армии начинал сам с Кагановичем, приглашённым Молотовым из Перми, и секретарём Оргбюро Каннером, связанным с сотрудниками ОГПУ Петерсом и Лацисом; в кабинетах Комиссии ЦК при Оргбюро, которую возглавляют Сольц и его заместитель Губельман, занимающиеся исключением из партии ("чисткой") провинившихся коммунистов (фамилия Губельмана трактовалась юмористами как "человек-губитель", поскольку губель ассоциировалась со словом "губить", а "манн" в переводе с еврейского означало "человек", и вызывала в душах исключаемых из партии суеверный страх, посыпанный "Сольцем"). Но в общем-то, ни Каганович, ни Каннер, ни Сольц с Губельманом, ни Молотов, исполняющий обязанности председателя Совета Народных комиссаров, ни его (тоже временный) заместитель Рыков, назначенный Лениным сначала наркомом внутренних дел, а затем переведённый им же как непригодный к такой работе, к себе в замы, не представляли какой-либо опасности для Сталина, считавшего их, как и председателя ВЦИКа Михаила Калинина, "своими" людьми. Не считал он серьёзными соперниками и Каменева с Зиновьевым после того, как они уговаривали его в прошлом году не уходить в отставку с поста генсека, испугавшись остаться без него против Троцкого с его сторонниками. Поэтому теперь делал лишь вид, что ставит их выше себя. Хотя Каменев ещё при жизни Ленина был превращён им из важного снабженца Москвы и Кремля в председателя Совета Труда и Обороны (СТО) Российской Республики. Гражданская война уже кончалась, и пост Каменева ничего не значил. Не представлял собою важной фигуры для Кобы и Зиновьев, ставший заместителем Ленина в Коминтерне. Опасен он был только как опытный интриган, приближённый к Ленину по старой дружбе. Но после смерти Ленина, какая сила была за ним? Никакой. Правда, оба, и Каменев, и Зиновьев, были членами Политбюро. Но в настоящее время являлись сторонниками Кобы. Да и знал, что это законченные трусы, которых легко запугать, и они уступят дорогу без боя. В 17-м году, как только дело дошло до вооружённого переворота, подготовленного Лениным и назначившего дату мятежа, Зиновьев и Каменев, поняв, что будут в случае неудачи расстреляны вместе с Лениным, помчались предавать его в редакцию газеты Горького. Ленин им простил потом эту, "естественную" для слабаков, трусость, но Коба запугает их, если понадобится, так, что они на коленках будут просить о пощаде. Словом, плевать он на них хотел. Настоящая опасность для Кобы исходила лишь от членов Политбюро, если Троцкий сумеет сколотить из них своё большинство, которое проголосует, чтобы он занял место Ленина с его практической властью. Стало быть, чтобы этого не произошло, нужно немедленно воспользоваться исторической случайностью, подсунувшей Каменеву письмо Троцкого к Чхеидзе. Но, прежде, чем выложить это письмо на стол Политбюро как мину с тикающим часовым механизмом, кнопка от которого находится в руках генсека, необходимо, чтобы сам Троцкий уже был помертвевшим от страха и неспособным вскочить и вырвать пусковую кнопку из рук Кобы. То есть, Троцкого надо запугать насмерть предстоящим ему позором... до заседания Политбюро. Тогда, вялый от страха, "Лев-себялюбец" не решится на неравный бой и попятится, ища пути к спасению своей репутации, а не должности, за которую вёл до этого борьбу.

"Значит, вопрос для меня заключается в том, - рассуждал Сталин, прежде чем начать атаку с миной в руках, - как именно можно "провялить" Троцкого до приготовления из него жареного шашлыка, чем? Чьими руками?.."

Выбрать руку предстояло из двух кандидатур, которые были завербованы самим как-то почти незаметно и естественно: новый личный секретарь Борис Бажанов и новый практически "Дзержинский" в лице Генриха Ягоды. Обычно сбором и распространением слухов занимался чекист Лукашов, организовавший свою "паучью сеть" в Кремле, как он называл своих личных осведомителей, докладывавших ему о всех важных событиях и разговорах в коридорах Советской власти. Где он с ними встречался и как, Коба не интересовался. Знал лишь, что это были различные секретари-машинистки, либо любовницы кремлёвских чиновников (одна из них даже сошлась недавно с Николаем Бухариным, который развёлся с женой, но оставил её в своей новой квартире, так как той некуда было деваться, и Бухарин, добрая душа, её пожалел как неизлечимо больную), от которых Лукашов узнавал, где и что происходит, в 100 раз больше, чем Коба, прослушивающий телефонные разговоры Троцкого, Каменева, Зиновьева и Молотова. Ну, а секретарь Молотова, 23-х летний Борис Бажанов, приехавший из Киева учиться в Московском Высшем Технологическом училище, молчун и круглый сирота, достался Кобе в "свои люди", как и заместитель Менжинского в ОГПУ Генрих Ягода, случайно. Бажанов, оказывается, по совету Молотова, научился стенографии и заменил на секретных заседаниях Политбюро Марию Игнатьевну Гляссер, которой доверял Ленин как умеющей не только хранить тайны, но и редактировать свои стенографические расшифровки, которые Ленин превращал затем, не затрачивая усилий, в нужные ему решения и постановления Политбюро. С её уходом из Кремля никто из секретарей ни Ленина, ни других руководителей партии и Советской власти не мог заменить Марию Гляссер. И в Политбюро мучились из-за этого: нельзя доверить, кому попало, важных секретов, какие обсуждались на его заседаниях. Правда, у Ленина, до ссоры с Горьким, был запасной вариант - сестра большевика Флаксермана, в квартире которой происходило историческое заседание Военного Совета о начале вооружённого государственного переворота в Петрограде. Когда Ленин пришёл к власти, он иногда привлекал Сарру Флаксерман, имевшую юридическое образование и умевшую стенографировать, для выполнения юридических поправок в текстах, если Гляссер болела или уходила в отпуск. Но Сара была женою главного редактора закрытой Лениным газеты Горького "Новая Жизнь", и перестала помогать Ленину. А потом Ленин заболел, и Гляссер исчезла из Кремля тоже. Заменять её пытался личный секретарь Кобы Товстуха, но стенографировать он не умел, да и вообще был недалёким человеком в политике. Коба пожаловался на это Молотову, и тот отдал ему "напрокат" своего секретаря, студента-молчуна Бориса Бажанова. Но Кобе этот умный и умеющий молчать парень так понравился своей работой, что он закрепил его за собою постоянно, а Товстуху "отдал" в Оргбюро. Бажанов успевал за полдня сделать всю, возложенную на него, работу, а затем уходил на лекции и на лабораторные работы в свой институт. Такому коммунисту Коба и хотел доверить "утечку секретной информации" о тучах над головой Троцкого. Однако в последний момент Коба передумал и решил использовать Генриха Ягоду, который показался ему более подходящим для этого, так как выяснилось, что у него был ещё и личный мотив против Троцкого.

Дело в том, что перевод в Москву Серго Орджоникидзе в члены РВС СССР несколько затянулся, а запугать Троцкого стало необходимо срочно. И Коба, решив передать это задание в руки Ягоды, взялся срочно разузнавать всё о его прошлом, памятуя уроки своего Учителя Гюрджиева подбирать себе в союзники людей, замазанных грязными поступками (а если таковых не было, то втягивать их в грязь, чтобы попадали в зависимость и боялись). И поручил это Лукашову. Так, на столе у Кобы, появилась информация о Гершеле Иегуде (такой была его настоящая фамилия до образования в России Советской власти). В 1913 году он объявился в доме отца Якова Свердлова на правах далёкого, осиротевшего родственника, и был втянут опытными уголовниками в ограбление местного коммерческого банка. Схваченный во время этого преступления полицией, он оказался за решёткой, и был приговорён судом к 10 годам тюремного заключения. Но отсиживать такой длительный срок ему не пришлось. В связи с празднованием трёхсотлетия царствования Дома Романовых последовала амнистия уголовникам, и Гершель вернулся из тюрьмы в еврейский дом Свердловых, а затем женился на племяннице Якова Свердлова Иде Авербах. Когда большевики совершили вооружённый государственный переворот и пришли к власти, Ленин сделал Якова Свердлова председателем Исполкома этой власти, и тот, выдав своему новому родственнику паспорт на имя Генриха Григорьевича Ягоды, принял его в партию и устроил чекистом на Лубянке у Дзержинского. Через год, пройдя испытательный срок и став полноправным членом партии, Ягода был направлен представителем от ВЧК в наркомат Внешней торговли, возглавляемый Леонидом Красиным. Ещё через год, уже после убийства Якова Свердлова, Ягода стал членом Коллегии этого наркомата и часто выезжал за границу в качестве начальника охраны алмазного фонда России, вывозимого в Англию на распродажу, с целью закупки паровозов и тракторов на вырученные от продажи деньги, так как собственная промышленность Советского Союза полностью остановилась и не производила ни тракторов, ни паровозов, ни автомобилей.

После смерти Ленина Дзержинский назначил Ягоду как энергичного и деятельного человека своим вторым заместителем. А в связи с уходом Дзержинского на другую работу Ягода автоматически превратился в первого заместителя Менжинского, занявшего место Дзержинского.

Лукашов, сидевший рядом с Кобой, пока Коба читал сведения о Ягоде, добавил, увидев, что чтение окончено:

- Менжинский почти всё время болеет, поэтому Генрих Григорьевич практически полный хозяин в ОГПУ.

Коба, прочитавший про уголовное начало Ягоды, вспомнил собственную историю с ограблением коммерческого банка в Батуме и, почувствовав странную доброжелательность к Ягоде, похожую не то на родственную связь, не то на предназначение, словно наяву услыхал голос Учителя Чёрной Магии Гюрджиева: "Ты, Иосиф, наш человек, "чёрный", и я сделаю тебя великим, если будешь выполнять всё, чему я тебя научу".

В это время Лукашов произнёс:

- Сейчас Генрих Григорьевич занят допросами бывшего повара Владимира Ильича, арестованного по приказу Дзержинского на основании слухов, исходящих якобы от Троцкого, что этот повар, Волков, отравил Ленина супом из ядовитых грибов. Потому, дескать, и были сожжены им в печке внутренности Ленина. А сделал он всё это по вашему-де заданию.

Коба усмехнулся:

- И что выяснил следователь Ягода?

- А ничего. Он не доверяет этим слухам. И к тому же ненавидит Троцкого.

Коба с оживлением заинтересовался:

- За что... ненавидит?

- Узнал от кого-то, что Троцкий был в курсе намерений Ленина в отношении Якова Михайловича Свердлова и вроде даже помогал в этом деле.

- Вот шакал, этот Троцкий! Везде успевает гадить... Ну, ничего, недолго ему осталось! Вызови ко мне сейчас этого Ягоду...

С Ягодой, когда тот явился, Коба разговаривал один на один, заранее отпустив Лукашова:

- Генрих Григорьевич, откуда знаешь, что Троцкий был осведомлён о намерениях врача, сделавшего укол Якову Михайловичу?

- Это лишь моё предположение.

- Сколько тебе лет?

- 33.

- Молодец, что не любишь говорить лишнего. А что думаешь делать с поваром Волковым? Ведь его вина не доказана.

- Не я его сажал, товарищ Сталин, не мне его и освобождать.

- А кто, по-твоему, должен это сделать?

- Пусть решают Феликс Эдмундович с Троцким. Один - заявил о своём подозрении, другой - арестовал, на всякий случай, чтобы не сбежал. А сам Гавриил Ефимович Волков - не может аргументировано доказать своей невиновности. Поэтому интуиция подсказывает мне не торопиться с решением его судьбы. Возможно, какие-то события ещё покажут, как с ним быть.

- Молодец ещё раз, что не любишь торопиться, - похвалил Коба собеседника снова, даже не предполагая, что "события" по разбирательству "дела" Волкова затянутся на 14 лет и что его судьба окажется не легче судеб Марии Спиридоновой, Александра Шляпникова, жены Каменева Ольги Давидовны и их сына "Лютика", который станет военным лётчиком, а потом будет расстрелян в том же году, что и перечисленные арестанты. И что эти расстрельные точки в их жизнях поставит он сам, Коба Сталин. А пока он произнёс Ягоде, которого прикажет расстрелять ещё раньше, сразу после расстрела Каменева и Зиновьева:

- Мне такие люди, как ти, Генрих Григорьевич, нужни для асобих паручений! - Закурив трубку, не торопясь, пыхнув дымком, добавил: - На пэрви слючай даю тибе лично адно из таких паручени: нада сабрат правдивие сведени... на поэта Есенина. Шьто делал и гаварил недавна в Тифлисе? Правилна ли жялуюца на него в Грузии?..

На этом расстались. А через несколько дней Ягода, вернувшийся из Тифлиса вместе с Орджоникидзе, доложил Кобе, что Сергей Есенин - алкоголик и редкостный хам, оскорблял в Грузии женщин, а о грузинах отзывался как о лодырях, любящих днём торговать, а по вечерам сидеть в духанах и пьянствовать, ничего более не делая. Никчемный-де и спекулятивный народ.

Коба подумал и сказал:

- В таком слючаи, нада этого хама как-то без шюма убрат из русской литератури. Ти меня понял?..

- Товарищ Сталин, Троцкий тоже этого хочет. Но официально выдаёт себя... за почитателя таланта Есенина и за... его защитника.

- Аткуда знаешь?

- Из достоверных источников.

- А как Есенин относится к Троцкому? Бухарин мне гавариль как-то, что Есенин висмеял Троцкого в какой-то своей пьесе.

- Сейчас Есенин доверяет Троцкому и считает его чуть ли не отцом родным. А на самом деле, чекист Блюмкин уже охотится за Есениным, который недавно женился на внучке писателя Льва Толстого.

Коба, взглянув на Серго, с усмешкой заметил:

- Пуст чекист Блюмкин... прадалжяет сваю ахоту. Не будим ему мешат. А патом... спишешь всё на Троцкого, если что вийдет не так. Пока же - нада немного испугат самого Троцкого. Я завтра расскажю тебе - как. А сейчас мне нужьно пагаварит с таваришем Серго!..

С Орджоникидзе разговор был после ухода Ягоды о необходимости постепенного переселения с Кавказа в Кремль "своих людей". Говорили на родном грузинском:

- Понимаешь, дорогой, Кремль интенсивно заполняется еврейскими кадрами, которые придумывают всё новые и новые отделы, должности. Штат правительственных чиновников печати увеличился по сравнению с 20-м годом почти вдвое. Даже Бухарин, стопроцентный интернационалист... кстати, он теперь твой сосед по квартире... недавно жаловался на... "засилье евреев в прессе", а мы ему подсунем осведомительницу еврейку, чтобы она сообщала в ГПУ, в котором у нас сплошные евреи, что Николай Иванович не антисемит и вообще порядочный человек.

- А зачем это вам? - удивился Серго. Предположил: - Спасать его от подозрений евреев?

- Долго рассказывать Серго. А если в двух словах, то... Бухарин мне нужен как редактор "Правды" для борьбы с шакалом Троцким. Который рвётся занять место Ленина в партии и сдал уже в издательство рукопись под названием "Уроки Октября", где роль Ленина свёл до уровня технического исполнителя своих идей. Хотя, на самом деле, всё было наоборот.

- Но зачем ему это?

- Как зачем? Чтобы в цека и в Политбюро все увидели в нём революционера выше Ленина. Что лишь Троцкий может исправить ошибки, допущенные Лениным. Уроки!..

- А как вы узнали об этом? Разве его "Уроки" напечатаны?

- Тиража ещё нет, но сигнальные экземпляры уже набраны в типографии. И я как генеральный секретарь партии ознакомился с брошюрой и устрою ему на заседании Политбюро такой урок, что он запомнит его на всю оставшуюся жизнь! Он рассчитывает на эту брошюру, как на пропуск в кабинет Ленина, но я ему открою дверь в такую неожиданность, что он наложит себе в штаны, и эта вонь отшатнёт от него даже его сторонников! Он считает Сталина "Серым Пятном", а получит урок, от которого превратится в "Жёлтое Пятно" из сплошного дерьма.

- Желаю вам удачи, Иосиф Виссарионович! - протянул Серго ладонь.

Глава третья

1

Заседание Политбюро ЦК своей партии по вопросу о моральном облике Троцкого Сталин назначил в декабре. Ягода по его заданию уже дал "утечку" якобы важной для Троцкого информации: о его письме к Чхеидзе, которое-де уже находится в руках генерального секретаря партии; о том, что готовится в свет "нечестная в отношении к вождю революции товарищу Ленину" брошюра, которая также прочтена Сталиным; о мнении генсека, что Троцкий и на похороны Ленина не приехал потому, что до сих пор не изменил своего отрицательного отношения к товарищу Ленину. Ягода доложил Сталину о почти шоковом состоянии Троцкого, в котором он находится, и вряд ли способен теперь оказать какое-либо сопротивление. Оставалось несколько дней до именин Кобы. Ему исполнялось 45, столько же, сколько уже исполнилось Троцкому. И на этот раз праздник должен состояться и для тела - вкусный стол, изысканные вина, и для души, которая впервые возликует по-настоящему: раздавлен надменный враг, мнивший себя самым умным и главным претендентом на властный трон над огромным государством. "Нет, шакал, не видать тебе теперь ни трона, ни поста наркома армии и военного флота!" - злорадно подумал Коба, озирая жёлтыми глазами орла собравшихся членов Политбюро, уже ознакомленных им и с письмом Троцкого к Чхеидзе, и с сегодняшним его отношением к Ленину, изложенным им в брошюре "Уроки Октября", сигнальный экземпляр которой лежал перед ними на столе. Вслух же обратился к Троцкому с вопросом, тон которого был почти насмешливым:

- Ну, как, товарищ Троцкий, что ви скажете по этому поводу?

Троцкий растерянно молчал, хотя и был, казалось ему, готов к этому и десятки раз репетировал свои ответы. А теперь все эти ссылки, на "давность лет" и "личное полное доверие Ленина" к нему, вдруг разлетелись в стеклянные осколки после ловкой удавки Сталина, сопоставившего "прошлое письмо" с "настоящим отношением" к Ленину в брошюре, на которую так победно рассчитывал в борьбе за власть. Что оставалось сказать после этого? Не знал. И чувство растерянности разрасталось до полуобморочности.

Увидев состояние врага, Сталин подвёл итог и поставил политическую точку:

- Правильна, таварищ Троцкий: сказат вам - нечива. - И отвернувшись от поверженного врага к собранию, заявил: - Тогда у меня вапрос к членям Палитбюро: таварищи, как ви считаете, можьна ли после аглашения... а, вазможьна, и апубликования письма Троцкого к Чхеидзе... аставлят его на посту наркома ваених сил гасударства? Каков будит автаритет у него в Красной Армии и у моряков?

Первым откликнулся на этот вопрос, как и договорились заранее, чтобы не дать возможности сторонникам Троцкого перехватить инициативу, Григорий Зиновьев:

- Я считаю, что товарищу Троцкому нужно предоставить немного времени, прежде чем публиковать, компрометирующее его авторитет, письмо, для принятия самостоятельного решения об уходе с поста наркомвоена. И если он подаст в отставку по... "собственному желанию", мотивируя тем, что последнее время серьёзно болеет и ему трудно будет в дальнейшем справляться с работой, в особенности, с частыми разъездами по стране, то опубликовывать его письмо... не будет иметь... ну, смысла, что ли. Зачем бросать грязную тень на покойного Ленина?

Троцкий мгновенно сообразил, что предложение Зиновьева спасает его авторитет, а главное, даёт возможность немедленно прекратить дальнейшие унижения, спланированные, очевидно, Сталиным заранее, и воспользовался этим, хрипло, чуть ли не с рыданием, выдавив из себя стон:

- Я согласен с предложением члена Политбюро Зиновьева, и подам в отставку после нового года, так как мне, действительно, понадобится время, для обдумывания тактичности формулировок о необходимости покинуть пост.

Коба даже не торжествовал, настолько неожиданно и без сопротивления сдался его враг. А, может, знал, что самое сладкое, подаваемое, как говорится, на "десерт", ему ещё предстоит, когда Троцкий, вернувшись к себе домой в Архангельское, начнёт названивать своим друзьям по телефону, сообщая им печальную новость и советуясь с ними, что ему следует делать дальше. Да мало ли чего может ещё последовать в его телефонных агониях...

И не ошибся, оставшись в своём кабинете у секретного телефона до позднего вечера, когда и началось всё.

- ... послушай, Лёва, ты перестал спать с моей сестрой, не решаясь, из-за непонятной мне трусости, на развод с ней, но то, что ты, еврей, пошёл на сговор с "Серым Пятном", о коварстве и подлости которого знаешь не меньше моего, это просто изумляет!

- А при чём тут моё еврейство?

- Да при том что Сталин ненавидит всех евреев, в том числе и тебя с Григорием! А вы ему - жопу лижете!

- Знаешь что, Лев Давидович? Я не желаю разговаривать с тобой в таком хамском тоне!

- Извини, но ты сам всё видел и слыхал сегодня на Политбюро, и должен понять моё состояние. Он же сожрёт потом и вас, если позволите расправиться со мной!

- Нет, Лев Давидович, ты не уходи в сторону от вопроса, который я тебе задал: при чём тут еврейство?

- Да не строй ты из себя целку, Лёва! - взревел голос Троцкого в трубке. - Всё ты прекрасно знаешь и понимаешь.

- Ленин - тоже еврей по матери, но сотрудничал со Сталиным, как и с вами, на равных! - стал накаляться голос и у Каменева. - А вот вы всё время акцентируете свои взаимоотношения с людьми на еврействе! Разве не так?

- Ленин - не стопроцентный еврей, а потому и...

- Но, согласно Закону Моисея, он всё-таки - еврей! - выкрикнул Каменев, перебивая Троцкого.

- Тогда, какого хрена ты мне тычешь в нос моей партийной принадлежностью?! Кстати, еврейство - это не национальность, а такая же партийность, в которую не принимают чужих!

- А чужие - это кто?

- Да не строй ты из себя девственника, повторяю тебе! И если ты считаешь себя евреем, то должен понимать, что нельзя поднимать руку на своих! А вы с Зиновьевым - сегодня подняли!

- А как повели себя последнее время вы сами по отношению к нам?! Забыли, да?

- Я свою вину признаю`. Поэтому и звоню!

- Чтобы оскорблять?

- Нет, чтобы договориться о мире между нами... Моя сестра тут не в счёт! Мы должны, обязаны... протянуть друг другу... еврейские руки! И договориться на будущее о совместных действиях! Вы поняли меня, Лев Борисович?

- Сейчас? По телефону?

- Нет, конечно. Это не простой, не короткий разговор. Назначьте время, и я заеду к вам с Зиновьевым.

- Я должен согласовать этот вопрос с Григорием Ефимовичем.

- Разумеется. Сообщите мне потом. Всего вам доброго!

В ухе Сталина раздались частые гудки, и он тоже положил трубку на рычаг, размышляя о том, кто будет следующим евреем, к которому обратится Троцкий за помощью.

Следующим абонентом поверженного врага оказался Склянский, голос которого Сталин почему-то едва узнал:

- Добрый вечер, Лев Давидович, я слушаю вас!

- Да какой он там добрый! Вы разве не знаете?..

- Уже знаю. И хочу спросить, чем могу быть полезен?

- Сразу чувствуется хватка делового человека! - похвалил Троцкий. - Я понимаю, Фрамчик, вам сейчас не до моих проблем, но ведь они... должны быть у нас, евреев, общими, не так ли?

- Разумеется, Лев Давидович. И надеюсь, сообща мы придумаем, как нам избавиться от этого антисемита.

- Вот именно, Фрамчик, надо избавиться! А для этого есть только одно надёжное средство!

- Да, я вас понимаю, Лев Давидович: вы имеете в виду лечение Якова Михайловича. Но это не телефонный разговор.

- Вы - умница, Фрамчик. Но сейчас - уже позднее время, и я надеюсь, борзые Феликса теперь не подслушивают, в такие часы, при новом начальстве.

- Бережёного, говорят русские, и Бог бережёт! Поговорим на эту тему при встрече.

- Ладно, до встречи! - повесил трубку Троцкий.

Иосиф понял: главное он узнал. Троцкий хочет расправиться ленинским способом. Остальных врагов подслушивать уже нет смысла, он знает их всех наперечёт, как и Каменева с Зиновьевым. Но этого Склянского... надо, выходит, убирать в первую очередь. И не просто из Кремля, а из жизни вообще, шакал вонючий! И успокаиваясь, додумал: "Но с евреями, с сегодняшнего дня, нужно поменять свою официальную тактику на... показное дружелюбие - слишком опасная сплочённостью сила!"

Сталин знал свои актёрские способности, и успокоился окончательно, предвкушая скорое унижение Троцкого, особенно, когда покажет ему личное отношение...
2

В январе на очередном заседании Политбюро Троцкий подал официальное заявление, в котором, ссылаясь на "ухудшение здоровья", просил отставки с поста наркомвоена.

Естественно, просьба была немедленно удовлетворена, а когда Троцкий удалился - сгорбленный, ставший буквально на глазах больным человеком, чуть ли не теряющим сознание - Зиновьев внёс предложение исключить Троцкого из состава ЦК и Политбюро ЦК. Мотив был простым и понятным:

- Он же в своей брошюре "Уроки Октября" свёл роль вождя революции Ленина в организации Октябрьского государственного переворота до роли механического исполнителя собственных мероприятий! Зато свою роль выпятил таким образом, что хоть в Карлы Марксы его записывай! Не меньше. Это же оскорбительно, то-варищи! Разве можно оставлять такие выходки безнаказанными?!

- Я считаю, - поднялся Сталин, - сейчас - не время это делат.

- Почему не время? - удивился Зиновьев, не знавший о внутренних переменах в душе генсека и о его планах внешнего "примирения" с евреями, которые могли начать против него новую атаку за неправильную национальную политику, ещё не забытую после его "промашки" с грузинским восстанием и "крестьянским вопросом".

- Патаму, - внешне спокойно принялся объяснять свою точку зрения Сталин, - что это будет воспринято оппозицией как расправа с инакомыслием, как раскол партии на почве личной мести Троцкому... Сталина, Зиновьева и Каменева. Брошюра Троцкого ещё не скоро дойдёт до народа. А то, что Троцкий добровольно подал в отставку со своего поста по болезни - все прочитают в газетах уже завтра. А если послезавтра увидят, что ми исключили его из Политбюро, то что они падумают про нас?.. Неужели ета вам нипанятна! Так, нет?.. - Оглядев "товарищей", добавил: - "Безработним" аставит сейчас Троцкого - тожи будет виглядет нихарашё. У меня ест придлажени: сделат всё па-чилавечески - назначит Троцкого председателем концессионного комитета, аднавременно начальником электротехнического управления и... председателем научно-технического управления прамишленности.

- Но это же... - удивился Каменев, - 3 разных учреждения!

- Ну и что жи! Если Дзержинский справляется са всей нашей прамишленностью, то "организатор Октябрьского вастания" Троцкий, я думаю, справится всего... с тремя учреждени! А кагда у чилавека много работы, ему некогда атвлекаца на переживани и ненужние палитические дискуссии. Так, нет?..

Увидев по согласным лицам, что настроение членов Политбюро, в котором были и сторонники Троцкого, улучшилось, Сталин удовлетворённо размышлял: "Завтра все евреи будут знать, что спас Троцкого от позора Сталин, а не евреи Зиновьев и Каменев. А что подумает сам Троцкий, который в конце декабря разговаривал с Каменевым ночью по телефону? Впрочем, Сталину наплевать уже, что` он подумает. Важно, что Сталин отодвинул Троцкого подальше от партийных дел и загрузил, как ишака, делами техническими. Ему теперь даже пукнуть будет некогда! И это прекрасно".

Однако вскоре генсек партии Сталин, пришедший вместе с Каменевым на встречу с секретарями укомов партии, которые приехали в Москву на кратковременные курсы при ЦК ВКП(б), допустил ошибку, затеяв критику Каменева, сказавшего в своём выступлении перед высокопоставленными курсантами: "У нас в России, товарищи, должна быть диктатура партии".

Когда очередь дошла до "заключительного слова" генсека, Коба необдуманно ляпнул:

- Я считаю, что товарищ Каменев оговорился. У нас в России - есть диктатура пролетариата, а не партии. Кто смешивает эти понятия, тот не понимает основ ленинизма.

Зал одобрительно загудел. А Каменев низко наклонил голову. Его пылающее лицо свидетельствовало о том, что Коба нажил себе нового врага, на всю жизнь.

Выяснилось это на очередном заседании Пленума ЦК, где во враги примкнул и Зиновьев, узнавший от Каменева об инциденте на встрече с укомовцами-курсантами. Невыдержанный по натуре, он горячечно заявил:

- Товарищ Сталин, ваша поправка, высказанная товарищу Каменеву, есть главная спорная мысль нашей бывшей "Рабочей оппозиции"! - Сделав паузу, глядя на Кобу ненавидящими глазами, Зиновьев грубо начал поучать его: - Делать такие неточные заявления, искажающие суть высказываний товарища Каменева, делать это перед молодыми членами партии - и кому, генсеку! - непростительно, товарищи!

Пленум (чувствовалось, подготовленный Зиновьевым и Каменевым заранее) тут же осудил генсека, назвав в протоколе его отношение к "товарищу Каменеву - недружеским".

Иосиф поднялся и, побледнев, заявил:

- В таком случае... генсек товарищ Сталин... просит принять от него... атставку! На таком пасту меня без канца можьна абвинят в "недрюжествэном" атнашении... за любую критику! Я - знаком с товарищем Каменевым уже 20 лет. Но стоило мне впервие пакритиковат его - может бит, и ашибочна, дапускаю ета! - и сразу стал ему "недрюжественным", да? Прашю уволит меня от такой работи, - продолжал он горячиться с обиды. И его просьбу тут же отклонили не только члены пленума, но и Каменев с Зиновьевым, которые стали извиняться перед ним. И он понял: снова испугались, шакалы, остаться без него в начавшейся борьбе с Троцким. Значит, не уверены в своих силах. Но помириться с ними искренно он уже не хотел, почуяв в них скрытых врагов, а сделал лишь вид, что принял извинения и простил. Власть триумвирата продолжилась в прежнем составе.

Новый нарком вооружённых сил Михаил Фрунзе начал с того, что доложил на заседании Политбюро о необходимости коренной реорганизации Красной Армии, считая её совершенно небоеспособной в настоящем виде.

На удивление всех, он быстро и умело (в полном секрете от кремлёвских евреев) провёл военную реформу. И Коба увидел в нём умного и опасного претендента на державный трон.

Заважничал вдруг Зиновьев, желая показать себя хозяином в триумвирате власти: стал выдавать всем пренебрежительные характеристики, грубо одёргивал выступавших на совещаниях. Так, например, о поправках Пятакова к резолюции по экономическим вопросам, он заявил менторским тоном, что "это не поправки, а платформа, которая отличается от хорошей платформы тем, что она плохая. Более ничего". Сапронова назвал "почвенным" человеком, который-де стоит обеими ногами на земле и представляет что угодно, но только не ленинизм. Осинского охарактеризовал как "представителя уклона, который не имеет ничего общего с большевизмом".

Иосиф сделал вывод: "Пустозвон, который уже мнит себя вождём! Ладно, подумаем, что делать и с ним, и с Фрунзе..."
3

Смотреть на всё и думать пришлось недолго: в марте правящая "троица" уже распалась. Но Иосиф успел за это время сколотить в ЦК мощную группу из своих людей, которые при голосованиях по вопросам государственного строительства не давали хода предложениям Каменева и Зиновьева. Иосиф увидел: пора приступать к осторожному захвату власти в одни руки - в свои.

Зиновьев и Каменев в печати и в устных выступлениях хотя и покусывали Иосифа слегка, но почти весь 1925-й год прошёл всё же под знаменем относительного мира и равновесия сил. Троцкий, лишившийся в ЦК поддержки командного состава Красной Армии (Михаил Фрунзе вычистил из неё своей реорганизацией всех "троцкистов" и всех чужеродных армии людей), притих вообще, боясь, что Сталин возобновит к нему за брошюру "Уроки Октября" неприязнь Политбюро ЦК, которое может вывести его из своего состава, и тогда руки у Сталина будут развязаны для расправы над ним окончательно. И вдруг в гости к нему в Архангельское приехал из Москвы самый близкий ему человек - Эфраим Склянский, и тоже с невесёлой вестью. Да ещё, как выяснилось потом, когда уже ничего нельзя было изменить, приехал не один, а с "хвостом", который приклеился к нему по заданию Сталина (видимо, Эфраим проговорился кому-то о воскресной поездке в Архангельское). Правда, Лев Давидович принял меры, как всегда (тоже стреляный воробей), увёл гостя из своего кабинета, где могли быть подслушивающие устройства, в садовую беседку. Но всё равно этого оказалось, видимо, недостаточно, если со Склянским потом случилась такая трагедия... А может, где-то проговорился и о беседе в саду...

Однако всё было немного не так. О поездке Склянского к Троцкому Сталин узнал, подслушав телефонный разговор Склянского с женой. А главную ошибку совершил сам Троцкий, решивший увести гостя из дома в садовую беседку, увитую кустами из роз и плющом. Это облегчило "хвосту" задачу: не понадобилось дежурить у слухового аппарата в доме Троцкого. Проще оказалось пробраться к самой беседке и слушать всё из кустов. А разговор-то был откровенный!..

Внутри беседки были две скамьи и столик между ними, на который хозяин и гость выставили рюмки, закуску, коньячок. Закрытая со всех сторон деревьями и кустами, беседка была словно создана для откровенных разговоров и дружеской выпивки.

- Ну вот, - произнёс Троцкий, наливая в рюмки коньяк, - теперь можно и поговорить в спокойной обстановке рядом с птичками... Что-то случилось у вас там, на вашем новом посту?

- Да как вам сказать, Лев Давидович. Работать заместителем у Дзержинского, который разбирается в промышленности чуть лучше барана, да ещё под кокаином, сами понимаете, для меня - тоже человека, далёкого от техники - дело нелёгкое. Приходится на ходу учиться и учиться, а посоветоваться не с кем. Одни соперники вокруг, которые только и ждут, чтобы ты споткнулся. Поэтому еду вот в Соединённые Штаты Америки, чтобы перенять передовой опыт. Вы же меня знаете: если я чего-то недопонимаю или в чём-то не разбираюсь, я должен это изучить сначала сам, а потом уже руководить другими. Так что приехал попрощаться... А может, и посоветуете что-то...

- Ладно, - кивнул Троцкий, поднимая рюмку, - тогда, значит, "на посошок", как говорят русские!

- Да ну их в жопу, этих русских! - раздражённо ответил Склянский. И Троцкий, чтобы смягчить грусть расставания, пошутил:

- Это грубо, Фрамчик. Надо говорить не в "жопу", а в "жопу`", по-французски! Давай выпьем за культуру, раз уж ты едешь за границу.

- В "жопу`"! - поддержал Склянский и, отсмеявшись, они выпили. Обсасывая засахаренный ломтик лимона, Троцкий серьёзно заметил:

- Знаю, Эфраим, ты - человек не только энергичный, но и добросовестный. А это значит, что опыта наберёшься в Америке быстро. Но подумал ли ты вот о чём: как будет смотреть на тебя после этого баран Дзержинский? Ведь он же возненавидит тебя!..

- А что он мне сделает теперь, без своей "че-ка"? Он хотя и туповатый, но не очень злопамятный. Главным для нас с вами и самым опасным врагом... будет отныне... умный и злопамятный интриган Сталин. Вот кого надо опасаться!

- Сталин - умный?.. - изумился Троцкий.

- Да, Лев Давидович. Я знаю, как он вам неприятен, но он - умный человек, говорю я вам! И думаю, что вы - допустили ошибку, напечатав свои "Уроки Октября". Если бы не эта брошюра, вы бы и сейчас были наркомом Красной Армии! А теперь...

Троцкий спокойно заметил:

- Борьба ещё не окончена, Фрамчик.

- На что вы рассчитываете?.. - недоумевающе уставился гость.

- Ты забыл, что в военном деле - Сталин тоже баран! А мы с тобой - учились этому у военных спецов! Причём, у самых толковых! Русские офицеры вообще лучшие в мире вояки. И все они сейчас недовольны, затаились. Дать только сигнал, и они раздавят этого Сталина, как гнилой орех.

- И как вы назовёте потом их победу? - насмешливо спросил гость. - Ведь мы с вами - бывшие революционеры. "Контрреволюцией"?

- Понимаешь, - начал лукавить Троцкий, - всякая победоносная контрреволюция должна иметь своих больших людей. Но её первая ступень - это термидор, который нуждается и в посредственностях, не видящих дальше своего носа.

- Вы считаете, что Россия уже готова к русскому термидору? И кто же его возглавит? Кто поднимет этих офицеров на продолжение борьбы?

- Бывший генерал Слащёв! - твёрдо отрезал Троцкий.

- Согласен, это крупный талант. Но... и русский патриот, помните об этом! Уж он-то не забыл про ваш памятник Иуде и расстрел на Красной площади лучших русских офицеров!

Троцкий растерянно молчал. И Склянский посоветовал:

- Не тешьте себя иллюзиями, Лев Давидович. У нас с вами теперь... может быть лишь слабая надежда... только на евреев: Каменева, Зиновьева и других. Если вы сумеете с ними объединиться. Но и в этом случае Сталин будет представлять собою... очень опасную силу.

- Силу? - удивился Троцкий. - Силу чего? Ума, что ли?..

- А благодаря чему он оказался на самом верху власти? Значит, какая-то Сила в нём всё-таки есть?

Троцкий налил в рюмки опять, спросил:

- Тебе сколько сейчас лет?

- Пошёл 33-й, а что?

- А Сталин - мой ровесник.

- Ну и что?

- Русская пословица гласит: "В 20 лет - ума нет, и не будет; в 30 лет - жены нет, и не будет; в 40 лет - богатства нет, и не будет". А Сталин пролез к власти, не к единоличной, лишь в этом, 25-м году, то есть, в 46. Да и то благодаря случаю с письмами, а не какой-то Силе, стоящей за ним.

Склянский улыбнулся:

- Не согласен с вами.

- Почему? - Троцкий поднял рюмку.

Выпив, Склянский ответил:

- Вы ведь находились у власти в этом же возрасте и благодаря уму.

- Но я доказал свой ум раньше... ещё в 5-м году! Став известным всему миру... создателем Совета восставшего народа. И сосланным за это - за Полярный Круг. А он всё время... лезет к власти... на подковёрных интригах!

- Интриги - тоже Ум, Лев Давидович, только с отрицательным знаком, - заметил Склянский. - В этом смысле хорошо выразился Ленин: "Политика - это всегда либо обман, либо интриганство!" Ленину вы в уме не отказываете?

- Хотите сказать, что Ленин... был интриганом и обманщиком?

Склянский мысленно уточнил: "Умным интриганом и обманщиком". Вслух же перевёл стрелки на другие рельсы:

- Нет, я хочу спросить вас: что всё-таки такое Сталин... на самом деле, и кто в его окружении? Представляют они Силу или нет? Только честно...

- В определённой мере - да, представляют. Но эта сила заключается в слепоте народных масс, похожих на лошадь, которую Сталин водит по кругу. А лошади - то есть, народу - кажется, что она идёт вперёд и вперёд.

- Выходит, что Сталин - это приводной ремень, который тянет за собою слепую лошадь? Помните, он говорил на съезде о приводных ремнях, сравнивая с ними "Рабочую оппозицию".

- Да, помню. И считаю ваше сравнение очень удачным. Но когда лошадь прозреет, она не согласится больше работать на Сталина. Наша задача в том и заключается, чтобы помочь лошади прозреть.

Выпив ещё по рюмке, Склянский поднялся:

- Ладно, Лев Давидович, - протянул он руку, - всего вам хорошего! Тороплюсь... Хотя вы и затронули очень важную проблему термидора в России. Неплохо было бы её продолжить, но... теперь уже - после моего возвращения из Америки.

Прочитав отчёт сотрудника ОГПУ о подслушанном им разговоре Троцкого и Склянского, Сталин, густо зачеркнув фразу "А Сталин всё время лезет к власти на подковёрных интригах", подумал: "К сожалению, это не официальный документ, его нельзя предъявить заседанию Политбюро как обвинение обоим этим шакалам в контрреволюции. Но неофициальный намёк Троцкому о том, что я знаю содержание их разговора, можно при встрече сделать. Это будет отличный психологический удар! Пусть ежедневно висит над ним домоклов меч. А когда ещё узнает о смерти Склянского в Америке (если этот план удастся), его нервы не выдержат, и шакал сломается ещё до атаки на него. Человек, долго живущий в страхе, ломается почти без сопротивления. Даже Ленин сломался... Так что можно теперь переключаться на Михаила Фрунзе, - решил Сталин. - Нужно и этого чем-то напугать. А затем прихлопнуть и Слащёва: шакал прав, этот - враг из врагов!"

Успокоенный и счастливый оттого, что всё шло в жизни Кремля по его планам, Сталин выехал с женою отдыхать в Крым. Там, почувствовав прилив мужских желаний и способность осуществить их, занялся охмурением жены ласками, вином и гипнозом. И та забеременела.

- Вот и харашё, Наденька, вот и прекрасно, зачем переживаешь?! Нада радоваца... А если ти радишь ещё мне доченьку, а не сина, то сделаешь меня самим щастливи чилавеком!

Его внимание к Наде, ежедневные заботы о самочувствии продолжались и после отпуска, чему удивлена была особенно и тоже радовалась: наконец-то семейная жизнь налаживается. И это вселяло в неё надежду, что кончились её мучения и сомнения, терзавшие душу так, что не раз уже приходила мысль о разводе, а однажды и... об отравлении нелюбимого мужа. Но пугала мысль о смерти: застывшее лицо, похороны, траурные звуки музыки и речи возле кремлёвской стены. Ничего этого в её душе теперь не было.

А вот похороны всё-таки произошли. Но не мужа, и не возле кремлёвской стены. Узнала она о них от мужа, рассказывающего об этом... с оскаленным, в непонятной улыбке, ртом, в котором все зубы загнуты внутрь, как у хищной рыбы:

- Панимаешь, из Америки привезли трупы Склянского и его напарника, котори ездил с ним в камандировку. Паехали там на какое-то озеро рибачит на моторни лодке, перевернулись и... утанули. Пришлось харанит...

- А почему я ничего не слыхала? - удивилась жена. - Ведь кремлёвская стена - рядом...

- Врагов - не харонят возле кремлёвской стени! - Лицо мужа, перестав улыбаться жуткой улыбкой, стало жестоким, а глаза (только что счастливые) зажглись волчьей ненавистью, которая отшатнула от него. Но спрашивать, почему вдруг Склянский и его товарищ - "враги", она не посмела.

Не решился появляться в Кремле несколько дней подряд и Троцкий, исчезнувший прямо с похорон неизвестно куда. Сталин тихо проговорил: "Придёт срок, найдём и на чужой квартире!.." А Михаил Фрунзе, присутствовавший при этом, удивился:

- Странно... Ведь был закадычным другом Склянского, а не пошёл на поминки!

- Евреи не устраивают поминок, - объяснил ему Коба причину.

Никто ещё не знал, что Склянского с его напарником угробили в американском озере люди Ягоды по заданию Сталина. Знал лишь Сталин, и торжествовал, убедив членов Политбюро через Ягоду, что Склянского нельзя хоронить с почётом. Троцкого на заседании не было.

А ещё через несколько дней к Сталину в кабинет явился Клим Ворошилов:

- Я к тебе за советом, Иосиф Виссарионович. Как думаешь, зачем молдаванину Фрунзе понадобился молдаванин Григорий Котовский? Зачем он хочет перевести его в Генштаб?

Прищурив глаза, Сталин с деланным раздражением "сурово" спросил:

- А ти сам - как думаешь об этом?!. У тебя свои мозги есть или нет?

- Есть, - обрадовано догадался Ворошилов. - Хочет сделать его своим заместителем. Они же друзья! Вместе освобождали Украину...

- Я тоже так думаю, - спокойно сказал Сталин.

- И ты как генсек... позволишь ему это? - убито поник Ворошилов.

- А как я могу не позволить этого, скажи? Котовски в Красной Армии - ета легендарная личнаст. В Палитбюро все будут "за", если Фрунзе выдвинет его.

- По-твоему, ничего уже нельзя сделать?

- Пачиму нелзя? - хитро улыбнулся Сталин старому другу. - Кто сказал, что нелзя? Нелзя помешать Фрунзе выдвинуть Котовского в Москве на должность своего заместителя. На стадии перевода в Москву цека тоже не станет вмешиваться. Переводы ваенних - прерогатива наркома.

- Так что же тогда... можно?!. - изумился Ворошилов, разводя руки.

- А что сделяль, в сваё время, Семён Будёний с Борисом Думенька? Вспомни...

- Теперь не те времена, Иосиф Виссарионович. Тогда шла война... Да и командовал нами Троцкий со своим Склянским. Им Думенко был чужим. А Фрунзе сразу начнёт спасать своего друга от ареста. На каком, мол, основании? Ну и...

- Чего ти хочешь тагда ат миня?! Ти что, дурак, да?! - деланно озлился Иосиф.

- Да не сердись ты, Коба! - взмолился друг. - Я же к тебе за советом, а ты...

- За саветом, гаваришь, да? Тагда вот тибе мой савет... - Сталин перешёл на дружеский шёпот: - Избавляйся ти от етих мальдаван сам, ат абоих... сразу!

- Каким образом? - опешил Клим.

- А вот ето - уже не моя забота! - отстранился Сталин от "дурака".

- Но Мишку-то, зачем?!. - моргал "дурак". - Кому он мешает?

- Ухади!.. - тихо прорычал Коба другу. - Я думаль голосоват за твоё назначение на его место, если освободится, а ти - действителна дурак!

Такой был разговор. И Коба думал, что зря затеял его, вспомнив русскую пословицу: "Лучше с умным потерять, чем с дураком найти". Однако год этот, 1925-й, оказался настолько благосклонным к нему и его целям, что "награды" посыпались в его судьбу одна за другой.

Первая пришла вскоре в виде известия из Украины: застрелен Григорий Котовский в постели жены какого-то его подчинённого. А ещё через неделю, в Москве, чуть не погиб в автомобильной аварии сам Фрунзе - отказали тормоза. Но "Мишка" оказался "счастливчиком", по сообщению Ворошилова: "Отделался лёгкими ушибами". Коба всё понял, и пригласил "Мишку" и Ворошилова в августе с собою в санаторий под Мухалаткой в Крыму на отдых:

- У меня жена забеременила, плохо переносит... Нада атвезти в Крим: там воздух хароши! Магу захватит и вас с сабой!

Однажды вечером собрались втроём в номере Иосифа, на открытой веранде с видом на море, и Клим, глядя на синие волны вдали, предложил выпить "хорошей водочки". Фрунзе отказался:

- Вы - пейте, братцы, а я - не могу: у меня язва желудка растревожилась что-то после вчерашнего ужина. Сегодня даже целый день не ел ничего.

Клим посоветовал:

- А ты проглоти кусочек сливочного масла. Да и повод у тебя: сын родился!

- Так это же было весной и не...

- За сина грех не випит! - перебил Коба. - Неважьно, когда он родился, важьно випит за то, что родился! За моего Ваську я, например, гатов випит даже ночью, если кто-то вспомнит о нём! Ти, Михаил Васильевич, тоже ведь родом из виноградной рэспублики?

Фрунзе, улыбнувшись, согласился:

- Ладно, наливайте и мне... - Он махнул рукой: - Всё равно, рано ли, поздно ли, придётся помирать...

Получилось, накаркал...

Ворошилов подливал ему и подливал, подсовывая на закуску и селёдку, и репчатый лук в уксусе с горошинами чёрного перца. Так что на другой день, бодрого обычно, наркома Фрунзе было не узнать. Врачи, правда, сделали ему промывание, что-то дали успокоительное, и приступ язвы, вроде бы, утих. Но Иосифу явилась в голову простая, но гениальная мысль (гениальное всегда просто):

- А давайте, Михаил Васильевич, когда вернёмся из отпуска в Москву, положим вас в кремлёвскую больницу, а? Ведь там у нас самые лучшие хирурги! Удалят вам язву, и перестанете мучиться раз и навсегда! - Получилось, тоже накаркал.

Фрунзе покивал, но когда приехали в Москву, чувствовал себя хорошо, и от операции отказался. События же в Кремле развивались так, что Сталину было не до уговоров Фрунзе: Троцкий напечатал брошюру-вызов "К социализму или к капитализму?"

- Это же он задаёт вопрос нам, - заявил Каменев. - Куда, дескать, ведём страну...

- Это вызов, - согласился Зиновьев. - Троцкий хочет новой дискуссией скомпрометировать нас! Я ему отвечу тоже брошюрой... - И быстренько написал и выпустил в свет брошюру под названием "Ленинизм".

Прочитав её, Сталин понял: "С этого момента, можно считать, у нас в Кремле началась последняя фаза борьбы за единоличную власть! Ну, что же, посмотрим, чем это кончится. На мой взгляд, надо немедленно предупредить своих людей в ЦК, чтобы внесли предложение созвать очередной съезд партии и "поручить товарищу Сталину подготовить к нему политический отчёт о проделанной Центральным Комитетом партии работе".
4

Сталин строил свой расчёт на партийную традицию, сложившуюся ещё при Ленине: кому Политбюро ЦК партии поручит подготовить к съезду и зачитать отчёт о проделанной партийной работе, тот и будет избран съездом её генеральным секретарём, то есть, фактическим главою правительства. Ну, а так как триумвирата в управлении партией быть не может, Троцкий повержен, а ни Каменев, ни Зиновьев в генсеки не годятся, то им должен остаться Сталин, получивший на этом посту большой опыт и проявивший себя как умный и последовательный ученик Ленина, давший к тому же и клятву перед гробом Учителя. А чтобы не случилось осечки, следует убедить Политбюро именно в этой мысли - продолжать "дело Ленина". Всё остальное произойдёт, как бы, само собою.

И вдруг Сталин узнаёт от Ягоды, пославшего своего агента понаблюдать за Каменевым и Зиновьевым, уехавшими в октябре "подлечиться" в Кисловодск и отдохнуть там от кремлёвской суеты, что эти скрытые враги Кобы собрали в горах, в какой-то пещере, секретное совещание из нескольких членов ЦК, на котором обсудили план, неожиданных для Кобы, критических нападок на него на декабрьском заседании Политбюро, чтобы скомпрометировать его этой критикой как генсека, не справляющегося с работой по сплочению партии. То есть, наметили уже, вместо него, какую-то кандидатуру. Какую, агент Ягоды не выяснил. Но Коба легко вычислил, что на эту должность нацеливается председатель Исполкома Интернационала, первый секретарь комитета партии Петроградской губернии Зиновьев, как наиболее активный и наглый себялюбец и интриган.

"Ну ладно же, - возмутился Коба, - посмотрим, кто кого переиграет. Но, какой же молодец Ягода, что догадался послать своего человека! Вот на кого можно и нужно опираться и впредь. А ты, Гершка Апфельбаум-Зиновьев, видимо, не знаешь русских пословиц. Одна из них: "Кто предупреждён, тот вооружён!" А до съезда у меня ещё есть время. Да и бороться со Сталиным, на стороне которого будет такой человек, как Ягода, вы будете по вашим "партийным правилам": в духе "революционных традиций". Хотя это, по сути, интриганство и подлость, прикрываемые революционной фразеологией, а вот Сталин будет действовать против вас... методами пахана Нико Паташвили, в сочетании с гипнозом. А это означает, что я буду уничтожать вас, одного за другим, сначала психологически, а затем, уже... навсегда, и физически. Время расстрелов по-ленински, без суда, прошло. Сталин заменит их арестами, массовыми судами и отбыванием сроков в сталинских лагерях, гарантирующих, после многих лет каторги в непрерывном страхе перед уголовниками-мокрушниками, голодную мучительную смерть. Это сделает из вас покорное стадо предателей и трусов.

А пока, для устрашения в Политбюро ЦК группы Зиновьева-Каменева, нужна была первая смерть. Смерть человека, олицетворяющего самую крупную Силу, на которую, как стало известно, рассчитывали Зиновьев и Каменев, успевшие заручиться на тайном заседании в пещере поддержкой лечившегося в Пятигорске Михаила Фрунзе...

Уговорённый возобновлёнными участливыми советами Кобы удалить "проклятую язву желудка хирургическим путём", "сам же гаваришь, лечение минеральными водами в Пятигорске ничего не изменило", Фрунзе согласился на операцию в кремлёвской больнице, но... не вышел из наркоза, сделанного врачом-анестезиологом Погосянцем в присутствии Каннера, секретаря Кагановича. Смерть наступила в полдень 1 ноября 1925 года. А 3 ноября Сталин, стоя в Колонном зале Дома Союзов у его гроба, читал перед микрофоном свою "прощальную" речь:

- Товарищи! Я не в состоянии говорить долго, моё душевное горе не располагает к этому. Скажу лишь, что в лице товарища Фрунзе мы потеряли одного из самых чистых, самых честных и самых бесстрашных революционеров нашего времени.

Партия потеряла в лице товарища Фрунзе одного из самых верных и самых дисциплинированных своих руководителей.

Советская власть потеряла в лице товарища Фрунзе одного из самых разумных строителей своей страны и нашего государства.

Армия потеряла в лице товарища Фрунзе одного из самых любимых и уважаемых руководителей и создателей.

Вот почему так скорбит партия по случаю потери товарища Фрунзе.

Товарищи! Этот год был для нас проклятием. Он вырвал из нашей среды целый ряд руководящих товарищей. Но этого оказалось недостаточно, и понадобилась ещё одна жертва. Может быть, это так именно и нужно, чтобы старые товарищи так легко и так просто спускались в могилу. К сожалению, не так легко и далеко не так просто подымаются наши молодые товарищи на смену старым.

Будем же верить, будем надеяться, что партия и рабочий класс примут все меры к тому, чтобы облегчить выковку новых кадров на смену старым.

Центральный Комитет Российской коммунистической партии поручил мне выразить скорбь всей партии по случаю потери товарища Фрунзе.

Пусть моя короткая речь будет выражением этой скорби, которая безгранична и которая не нуждается в длинных речах.

Перечитав эту речь, напечатанную Бухариным 5 ноября в "Правде", Сталин решил позвонить домой беременной жене и спросить, читала ли она его речь? Настроение у него было отличное, хотелось чуть ли не запеть весёлую грузинскую песенку. Но когда позвонил, Надя ответила со слезами в голосе, что полчаса назад с нею кто-то разговаривал по телефону его голосом и с его грузинским акцентом. О той фразе в его речи, что "этот год был для нас проклятием", так как "вырвал из нашей среды целый ряд руководящих товарищей" - Пархоменко, Склянского с его другом, а теперь вот, мол, и Михаила Фрунзе...

- И посоветовал мне, - захлёбывалась Надя слезами, - спросить тебя, "кто будет вырван в могилу твоими руками следующий, из числа неугодных тебе "товарищей"? Сказал напоследок, передразнивая тебя, что "такови факти" и что ему нужно ещё позвонить о них жене покойного Михаила Васильевича, и повесил трубку.

Коба закипел:

- Разве ти не знаешь, что в таких случаях не надо класть на рычаг трубку, а позвонить мне из моего кабинета, и я через 10 минут уже знал бы, какой телефон в Кремле не может отключиться от твоего телефона! И хрен би етот шякал смог уже позвонит жине Фрунзе!

- А как это? - не поняла жена.

- Ладна, долга объяснят, - не мог скрыть раздражение и досаду Коба, - дома расскажю тибе эту технологию. А сейчас папробуй вспомнит, если сможешь, чей это бил голос? Я вирву ему его язик, и он падохнит у меня пэрвим!

- Если бы я его знала, то с этого бы и начала, - вдруг тоже раздражённо ответила жена. - Сама позвонила бы тебе, не дожидаясь твоего звонка. А пока могу сказать лишь одно: этот человек удивительно умеет подражать тебе, только у него чуть погуще голос.

- Это важная деталь. Ладна, извини за резкость, я найду этого артиста! Ета из-за него я пависиль тон... Пака!

Положив трубку, Сталин задумался: "Самое скверное заключается в том, что этот мерзавец позвонил жене Фрунзе, и она теперь, в её состоянии, может растрезвонить об этом всем. Как-то надо её предупредить, чтобы не делала этого.

Нет, не надо предупреждать, ещё хуже может получиться. И у Феликса не нужно выяснять, кто умеет передразнивать Сталина. Вообще не нужно поднимать шума. Жить, как будто ничего не случилось. Это самый лучший вариант. Так вёл себя Ленин. А он был опытным человеком...

И вдруг новое известие: покончила с собою жена Фрунзе, оставив сиротою маленького сына. Этого Сталин не ожидал и заподозрил даже, что кто-то и ей подсунул яда. Но кто? Зачем? И связав это с телефонными звонками своего невидимого врага, задумался: "Как же мне найти его и уничтожить?! Несомненно, что это какой-то кремлёвец, хорошо меня изучивший. Но кто он, кто?!. Как его вычислить? Да и к съезду нужно доклад готовить. А тут, из-за какой-то сволочи, я не могу теперь сосредоточиться! А что, если поручить розыск этого подлеца Лукашову? Ну, кончено же! Только ему я могу доверить такое тонкое дело" - закончил он свои размышления вздохом облегчения. Откуда было знать, что с этого, печального для жены, дня начнутся у неё непрерывные разногласия с ним, которые будут отражаться и на его поведении... Не догадывался, как мерзка была ей на его груди татуировка-символ "пахана".

Глава четвёртая

1

Похоронив Михаила Фрунзе, но так и не выяснив пока, кто звонил жене и должен заплатить за это своей жизнью, Сталин легко добился в Политбюро назначения на освободившийся пост наркомвоена Ворошилова, лично преданного ему, а на должность его заместителя - Тухачевского. Несмотря на то, что Тухачевский был общим недругом и для Сталина, и для самоучки Ворошилова, и для полуграмотного Будённого, Сталин вынужден был выдвинуть его на эту должность, так как считал его талантливым военным. К тому же знал, что его будут побаиваться и Клим, и Семён. В то же время ему можно поручить продолжение реформ в Красной Армии. А в случае необходимости и подавление крестьянских бунтов или аресты лидеров политической оппозиции, если та сумеет перетянуть на свою сторону сотрудников Лубянки, бывший хозяин которой Феликс Дзержинский, нанюхавшись кокаина, начал, похоже, мечтать и о всеобъемлющей власти. Ягода доложил, что Феликс сохраняет за собою неофициально пост главы ОГПУ и свой кабинет на Лубянке, куда недавно явился и, выслушав доклад Ягоды о том, как идут дела (Менжинского не было, болел), заявил: "Ну, хорошо, Генрих, ты свободен. А мне надо ещё спросить кое о чём Крестинского, который, говорят, зачем-то приехал из Берлина в Москву". Ягоду заинтересовало, почему это Дзержинский не хочет при нём звонить Крестинскому. Он тут же решил подслушать своего шефа по телефону. Включив в личном кабинете телефон на прослушивание, он услыхал следующее:

- Николай Николаевич, ты не помнишь случайно, откуда появился при Ленине этот бывший уголовник Сталин?

- Я об этом знаю только со слов Троцкого, который ездил на Кавказ, когда Ленин умирал.

- И что он тебе?..

- Ну, вроде Коба был "паханом" в Баку после революции 5-го года и сидел в бакинской тюрьме как уголовник за какие-то разбои на Каспии. Но его "дело" в архивах Баку не сохранилось. Так что официального подтверждения этому нет. Вы лучше спросите об этом бакинца Вышинского. Он сейчас в генпрокуратуре работает. Может, он в курсе.

- Спрашивал. Правда, не сам, через наших... Говорят, он ответил, что всё это лишь слухи, которые распускают враги Кобы. И ещё выяснили, что Вышинский был тогда меньшевиком. А рекомендацию в нашу партию ему дал Сталин в 20-м году.

Естественно, Ягода немедленно донёс о подслушанном разговоре Сталину. И Коба, как и осторожный Ягода, встревожился:

- А почему это Дзержинскому пришла в голову такая дикая мысль, да ещё стал её проверять?

- Нанюхался, наверное, порошков. А тут как раз кто-то пустил слух, что Склянского в Америке утопили, а Михаила Васильевича усыпили... Уголовные методы борьбы за власть...

- Вот, сволочь! А я считал его другом... Придётся избавляться от этого дурака, чтобы не болтал лишнего. Ти меня понял?!.

- Понял, товарищ Сталин, - согласно кивнул Ягода, знающий, что несдобровать именно ему, если Дзержинский начнёт выбалтывать методы, о которых лучше помалкивать, коли хочет жить. А болтаешь, значит, не хочешь, и быть по сему...

Сталин, благодарный в душе Андрею Вышинскому и разобиженный на Николая Крестинского ("Тоже шакал! В 17-м был в "левых коммунистах" вместе с Дзержинским и Троцким, под дудочку которого пляшет и теперь, находясь в Берлине нашим полпредом. Надо будет разобраться со всем этим!.."), предчувствовал, что Политбюро, напуганное возрастающей его властью и влиянием, поручит именно ему подготовку отчётного доклада на съезде. И не ошибся. После чего уже спокойно наметил себе план "разоблачения" на съезде Зиновьева и Каменева как противников ЦК партии. "Пытались в союзе с Крупской порочить политическую линию, вырабатываемую моим ЦК. Теперь, надо избавиться от них навсегда, как сделал это с "Рабочей оппозицией".

В процессе начавшегося уже съезда в декабре Сталин успел ещё раз припугнуть Троцкого телефонным анонимом:

- Ну, что, Лев Давидович, полагаете, будто никто не знает, что вы сделаете с поэтом Сергеем Есениным, уехавшим в Ленинград?

- Кто вы такой, назовите себя, если не здороваетесь и разговариваете таким тоном?! Так поступают только трусливые мерзавцы!

- Я - ваш враг, и потому осторожность не помешает. К тому же то, о чём я хочу вас предупредить, повергнет в трусливое состояние и вас. Будете далее слушать? Или вы, не считающий себя мерзавцем, полагаете, что заказывать убийство знаменитого поэта - дело благородное?

Троцкий повесил трубку. И Лукашов, рядом с которым сидел Сталин с ножницами в руках, чтобы перерезать при необходимости телефонный провод, произнёс, вынув изо рта резиновую прокладку, изменяющую голос:

- Не захотел разговаривать...

- Значит, растерялся, - обрадовано успокоил Сталин разочарованного друга. - А главное - испугался. Не догадался даже выяснить, чей телефон к нему подсоединялся.

- Может, не знает, что для этого не надо класть свою трубку на рычаг? Или решил, что я звоню ему из автомата.

- Не думаю, - спокойно заметил Сталин, кладя ножницы на стол. - Скорее всего, он струсил. А сейчас, возможно, жалеет об етам и ждёт павторнава звонка, - кивнул он на аппарат. - Паэтому... званит Троцкому ещё раз... не нужьно. Пуст дражит там... что угодна делает. Завтра я понаблюдаю за ним на съезде... А сейчас випьем за мой день раждений!

- Ночевать останетесь у меня или... пойдёте домой? Ещё не поздно...

- Дамой. Хатя и пассорился с жиной утром. Но... дома жьдут дети... будут званит друзья... афициальние люди. Нада идти...

- Тогда - за ваше здоровье, Иосиф Виссарионович!

- За здоровье - сегодня уже поднимали: Молотов, Калинин, Ворошилов. В Малом Зале Палитбюро, где меня афициальна паздравляли в абеденний перерив. Но я не разрешил затягиват с етим! Съезд - ест съезд: нада работат!

- Мне понравился ваш доклад 18-го декабря, которым вы открывали съезд. И о международном положении, и о положении внутри страны. Крепко было сказано!

Сталин улыбнулся:

- Вот я и хачу предлажит тост... за здоровье редактора, катори памог мне... крепка виразит всё па-русски!

- Спасибо, Иосиф Виссарионович! - смутился Лукашов. И выпив, перевёл разговор на другое: - А вы обратили внимание на то, как осторожно выступили на этот раз с критикой оппозиционеры?

- Обратил. Но суть их критики - не так безобидна, как вам кажется...

- Вы так считаете?

- Да. Потому и прихватил с собой для редактирования текст своего "Заключительного слова", в котором я заготовил ответы на критику. Нужьна атветит Зиновьеву и Каменеву так, чтоби раздавит их уже навсегда... как врагов палитической линии, каторую вирабативал не Сталин, а цека партии. Нужьна сделат из них - то жи самое, что и с "Рабочей аппазиций".

- Будет сделано, Иосиф Виссарионович! В запасе у меня более суток...

23-го декабря, ещё не зная, что до убийства Сергея Есенина осталось всего несколько дней, Сталин взошёл на съездовскую трибуну. Видя, что Троцкий сильно нервничает, и радуясь, что против оппозиции подготовлены убедительные аргументы, начал читать свою речь бодро и почти весело, следя за произношением трудных для себя русских слов, чтобы не доминировал "кавказский" акцент:

- Товарищи! Я не буду отвечать на отдельные записки по отдельным вопросам, потому что вся моя заключительная речь будет по существу ответом на эти записки.

Затем, на личные нападки и всякого рода выходки чисто личного характера я не намерен отвечать, так как полагаю, что у съезда имеется достаточно материалов для того, чтобы проверить мотивы и подоплёку этих нападок.

Не буду также касаться "пещерных людей" - людей, которые где-то там, под Кисловодском, собирались в пещере и строили всякие комбинации насчёт органов ЦК. Что же, это их дело, пусть комбинируют, - он посмотрел на сидящего в президиуме Зиновьева, съёжившегося после сверкнувшей молнии в глазах докладчика на трибуне, словно от неожиданного грома с ясного неба. Злорадно отметив про себя: "Что, вонючий шакал, не ожидал такого поворота, да?", Сталин лихо продолжил свою мысль: - Хател би толька падчеркнут... что Лашевич, катори здесь... с таким апломбом виступал против "камбинаторски палитики"... сам оказался... в числе камбинаторов! Причём, в совещании "пещерных людей" под Кисловодском... он играл, аказиваетса, далеко немалаважьную роль! Ну, что же - Бог с ним, как гаваритса. - Сделав длинную паузу, оглядывая покрасневшего Лашевича, депутатский зал, Стали, деловито подвинув к себе листы, заявил буднично-показным тоном:

- Перейду к делу... Сначала - отдельные возражения.

Первое возражение - Сокольникову... Он сказал в своём виступлени: "Когда Сталин намечал две генеральных линии в строительстве нашего хозяйства, то он ввёл нас в заблуждение, потому что он должен был говорить не о ввозе оборудования, а о ввозе готовых товаров". Я - утверждаю: это заявление Сокольникова видаёт его с головой... как сторонника дауэсизации нашей страны по плану американского банкира Чарлза Дауэса. Напомню, чего требует от Германии репарационный план, разработанный в прошлом году под его руководством международным комитетом экспертов. Он требует, чтобы Германия выплачивала её победителям денежки за счёт рынков, главным образом, наших, советских. Что из этого следует? Что Германия будет давать нам оборудование, мы его будем ввозить, а вывозить - сельскохозяйственные продукты. И, таким образом, наша промышленность будет находиться... на привязи у Европы. Это и есть основа плана Дауэса. В своём докладе я говорил, что его план построен на песке. Почему? Потому, говорил я, что мы не хотим превратиться в аграрную страну ни для какой другой страны, ибо мы сами будем производить машины и другие средства производства. Вот в чём суть нашей генеральной линии. Разве я говорил об... экспортно-импортном плане? Всякому известно, что мы... вынуждены сейчас, пока... ввозить оборудование. Но Сокольников превращает эту нужду... в принцип, в теорию, в перспективу развития. Вот в чём ошибка Сокольникова, нашего наркома финансов. Я - говорил в докладе о нашей генеральной линии, о нашей перспективе в том смысле, чтобы страну нашу... превратить из аграрной... в индустриальную. Так как аграрная страна - только вывозит сельскохозяйственные продукты и... ввозит оборудование. Но сама этого оборудования - станков, машин - не производит или пачти не праизводит. Если ми застрянем на такой ступени развития, то не сможем гарантироват от превращения нашей страни в придаток капиталистической системи. Вот в чём разница двух генеральних линий, и вот чего... н е хочет... понять Сокольников. - Сталин вновь обвёл глазами зал с депутатами, и те ему ответили аплодисментами. Когда они стихли, он, опять деловито, объявил:

- Второе возражение - Каменеву. - Найдя глазами Каменева, продолжил: - Он здес сказал, что ми... - Сталин снова придвинул к себе машинописные листы Лукашова, хотя изучил их чуть ли не на память. - ... приняв известные решения на 14-й партийной конференции па линии... хазяйственной, па линии аживления Советов, па линии уточнения вопроса об аренде и наёмном труде, - что ми сделали этим уступки кулаку, а не крестьянству, что это - есть уступки капиталистическим элементам. Верно ли это?

Я - утверждаю: это - неверно, это есть клевета на партию. Я утверждаю, что так не может падхадит к вопросу марксист. Что такое те уступки, которие ми сделали на конференции? Укладиваются ли эти уступки в рамки НЭПа или нет? Безусловно, укладиваются. Пуст атветит новая оппозиция: расширили ми НЭП в апреле - или нет? Если расширили... ани - голосовали за решения етой канференции? И разве не известно, что ми все - против расширения НЭПа? В чём жи тагда дело? Дело в том, что Каменев - запутался, ибо НЭП - включает в себя: допущение торговли, капитализма, наёмного труда, а решения 14-й конференции - есть виражени НЭПа, введённого при Ленине. Знал ли Ленин, что НЭП будет использован на первих порах прежде всего - капиталистами, купцами, кулаками? Канечно, знал! Но... гаварил ли Ленин, что... вводя НЭП, ми делаем уступки спекулянтам и капиталистическим элементам... а не крестьянству? Нет, не гаварил, и... не мог этого сказат! Наоборот, он всегда утверждал, что... допуская торговлю и капитализм и меняя при этом политику - в направлении НЭПа... ми делаем уступки - крестьянству! Ради сохранения и укрепления смычки с ним. Ибо крестьянство не может жит... при данних условиях... без товарооборота. Без дапущения... некоторого аживления капитализма. Ибо: ми не можем наладит смичку тепер - иначе, как через тарговлю. Ибо: ми только таким образом... можем... укрепит смичку и - пастроит фундамент сациалистыческой эканомики! Вот как подходил к вопросу об уступках Ленин. Вот как надо било падхадит к вапросу об уступках в апреле этава года!

Пазвольте прачесть вам мнение Ленина на этот предмет. Вот как он обосновивал переход партии к новой политике, к политике НЭПа, в сваём докладе "О продналоге" на совещании секретарей ячеек Масковской губерни:

"Я хочу остановиться на вопросе, как эта политика примирима с точки зрения коммунизма и как выходит то, что коммунистическая Советская власть способствует развитию свободной торговли. Хорошо ли это с точки зрения коммунизма? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно внимательно присмотреться к тем изменениям, которые произошли в крестьянском хозяйстве. Сначала положение было таково, что мы видели напор всего крестьянства против власти помещиков. Против помещиков шли одинаково и бедняки и кулаки, хотя, конечно, с разными намерениями: кулаки шли с целью отобрать землю у помещиков и развить на ней своё хозяйство. Вот тогда и обнаружились между кулаками и беднотой различные интересы и стремления. На Украине эта роль интересов и сейчас видна с гораздо большей ясностью, чем у нас. Беднота непосредственно этот переход земли от помещиков могла использовать очень мало, ибо у неё не было для этого ни материалов, ни орудий. И вот мы видим, что беднота организуется, чтобы не дать кулакам захватить отобранные земли. Советская власть оказывает помощь возникшим комитетам бедноты у нас, в "комнезаможам" - на Украине. Что же получилось в результате? В результате получилось, что преобладающим элементом в деревне явились середняки... Меньше стало крайностей в сторону кулачества, меньше в сторону нищеты, и большинство населения стало приближаться к середняцкому. Если нам нужно поднять производительность нашего крестьянского хозяйства, то мы должны считаться, в первую очередь, с середняком. Коммунистической партии и пришлось, сообразно с этим, строить свою политику... Значит, изменение в политике по отношению к крестьянству объясняется тем, что изменилось положение самого крестьянства. Деревня стала более середняцкая, и для поднятия производительных сил мы должны с этим считаться".

После чего Ленин делает общий вывод:

"Нам нужно строит нашу государственную экономику применительно к экономике середняка, которую ми за 3 года не могли переделат... и ещё за 10 лет не переделаем".

Сталин, оторвавшись от бумаг, победно произнёс:

- Иначе говоря, ми ввели свободу тарговли... ми допустили оживление капитализма... ми ввели НЭП: для того, чтобы: поднят рост производительних сил... увеличит количество прадуктов в стране... укрепит смичку с крестьянством. Вот как падходил к делу Ленин! Знал ли он, что НЭПом, уступками крестьянству васпользуются спекулянти, капиталисти и кулаки? Канешна, знал. Но он знал и другое: тарговля будет использована не только капиталистами и кулаками, но и государственними и кооперативними органами, каторие будут учиться тарговат так, чтоби взят патом верх над частниками. Сейчас - ани уже берут верх! Из этого палучается что? Каму идут уступки на ползу? Смыкая нашю индустрию с крестьянским хозяйством, ми, ми витесним частников. Кто этого не понимает, тот падходит к делу не как ленинец!

Оглядывая зал победным орлиным взором, Сталин лукавил, делая из мёртвого Ленина непререкаемый авторитет. Он постоянно советовал своему тайному редактору Лукашову: "Падганяйте, Николай Алексеевич, все экономические и политические рассуждения в докладе... под афициальние висказивания Ленина! На Ленина сейчас никто не пасмеет нападать, даже по вопросам НЭПа, где у нас на практике творится... сам чёрт не разберёт, что!"

А лукавил он потому, что, как и Ленин, не разбирался глубоко ни в экономике, в которой капиталисты и кулаки надували советских инспекторов, как хотели, и покупали взятками городских чиновников, ни в политике, которая превращалась в сплошное лицемерие. А главное, Сталин совершенно не верил, будучи в душе безыдейным циником, в коммунистические идеи построения справедливого общества. Ему нравились только принципы большевизма, позволяющие решать в свою пользу любые государственные вопросы (хозяйственные, политические, военные, юридические), словно он руководил не государством, а уголовниками в воровской "малине", где всё зависело не от рядового ворья, а от "пахана" и его приближённых. Как они проголосуют на своём заседании, какое решение примут, так "малина" и будет жить.

Ленин даже не подозревал о сходстве с "малиной", разрабатывая устав для своей партии, выдвинув в нём доминанту подчинённости меньшинства большинству. Зато Сталин, как бывший "пахан" морского разбоя на Каспии, сразу увидел это сходство и принял его возможности, как говорится, и умом, и сердцем. Ещё бы! Побеждать всегда и по любым вопросам большинством голосов тёмных, полуграмотных пролетариев, верящих в революционные лозунги "Долой буржуев, вся власть Советам рабочих и крестьянских депутатов!" и в вождей революции, как в "паханов", которые знают, что надо делать. Это же не жизнь, а малина. Вся полнота власти всегда будет в руках ЦК партии, а не в руках каких-то там Советов или профсоюзов, которые станут твоими "приводными ремнями", а рядовые пролетарии - голосующими за тебя массами, если ты - генеральный секретарь ЦК партии, который... выше правительства. Любые, не согласные с твоими решениями, оппозиционеры, будь они по уму и образованности хоть Галилеями, а по дальновидности и патриотизму хоть Платонами, Аристотелями или Шляпниковыми, любыми наидемократическими демократами во главе с Вольтером, всё равно они... окажутся при голосовании... в меньшинстве. И будут обязаны подчиняться большинству - то есть, большевикам (такова партийная дисциплина, придуманная Лениным, а он был хитрее 10-ти "паханов", взятых вместе). Сталин понимал, что "большевизм" как механизм власти, это не демократия. Настоящие демократы считаются больше с логикой и разумом, пусть даже одного, но великого и дальновидного ума. А большевики - лишь прикрываются формальной одеждой демократии. То есть, это хитрое, но зато всепобеждающее (голосованием) НАСИЛИЕ. Это понимали теперь и Троцкий, и другие хитрые эгоисты, стремящиеся к власти над необразованным и доверчивым к красивым словам народом. Побеждают же в этой борьбе за власть наиболее ловкие и умные интриганы и циники. А будет ли при их власти хорошо народам, им наплевать. Главное - слова, красивые лозунги и личная власть. Да, в правительстве или в Коминтерне могут находиться и такие, как Бухарин, искренне верящие в победу мировой революции, когда можно будет отменить НЭП и накормить и хорошо одеть всех трудящихся. Эти - не мешают, их можно не трогать. Но такие, как Шляпников, должны быть изолированы, а таких, как Троцкий, Зиновьев, Каменев, нужно только уничтожать, объявляя врагами партии, врагами ленинизма, врагами народа. Такова правда жизни, считал Сталин. Он опасался лишь одного, чтобы православные крестьяне России не узнали о том, что случилось опять в августе, когда чучело Ленина перенесли в гробу из временного деревянного Мавзолея в его подземную часть, где оказались повреждёнными при строительстве несколько труб канализации. Канализационная зловонная вода, несущая по трубам растворяемые фекалии, сочилась в грунт под гроб с Лениным, и туда невозможно стало заходить. Начались срочные ремонтные работы, и об этом узнал выпущенный на свободу патриарх православия Никон. Он прокомментировал: "По "заслугам" и елей!" В Грузии как раз произошло восстание, и Сталин решил, что это как-то связано с "вонью от Ленина", и опасался, чтобы эта мысль не перекинулась в многомиллионную Россию. К счастью, всё обошлось, хотя зиновьевская оппозиция обвинила, в связи с событиями в Грузии, наркома по национальным вопросам Сталина в неумении решать их.

Оглядев зал, где сидели представители большинства от рабочих и крестьян, Сталин вновь придвинул к себе свои тезисы и объявил:

- Третье возражение - Сокольникову. Он здесь говорил: "Немалые уроны, которые мы потерпели на хозяйственном фронте, начиная с осени, идут как раз по линии переоценки наших сил, по линии переоценки социалистической зрелости, переоценки возможностей для нас, для государственного хозяйства руководить всем народным хозяйством уже теперь".

Подняв голову от листов, Сталин едко усмехнулся:

- По-Сокольникову получается, что просчёты по заготовкам и внешней торговле, - я имею в виду пассивные сальдо за прошлый и настоящий год, - объясняются не ошибкой наших регулирующих органов, а... переаценькой сациалистической зрелости нашего хазяйства! И виноват в етом... аказивается, Бухарин, так, нет? "Школа" каторого - специально, да?.. - культивирует дело... увлечения сациалистической зрелостью нашего хозяйства! Как можьна гаварит перед съездом такую нелепост?! Нада знат всё-таки хоть какой-то предел, нет?! Разве Сокольникову не известна о специальном! заседании Палитбюро в начале ноября, где вопрос обсуждался об ашибках! в деле регулирования заготовок и внешней тарговли, и эти ашибки - били исправлени Центральним Камитетом! При чём тут какая-то переоценька? И при чём тут "школа" Бухарина? Что за манера валит всё с бальной голови на здоровую! Куролесит в речах - "можьна", но... надо жи знат и предел.

Выдохнув свой показной гнев, Сталин, вновь придвинув к себе листы, громко прочёл:

- Четвёртое возражение. И тоже против Сокольникова. Он здес заявиль, что он, как наркомфин, видите ли, всячески старается... абеспечит падаходност нашего сельхозналога. Но... ему мешают! Мешают потому, что... не дают защитит бедноту... и - обуздат кулака. Это неверно, товарищи. Это - клевета на партию...

Читая по бумажке свои доказательства, Сталин применил испытанный приём: обвинять Сокольникова в том, что того вовсе не заботит беднота, что ему важны лишь нападки на руководство партией, хотя его самого, Сталина, эти бедняки тоже не заботили, ему лишь нужно, во что бы то ни стало, сохранить собственную власть, власть "пахана", как над партией, так и над всеми народами страны. Остальное утрясётся как-то само собой: войны нет, надо только заставить крестьян и рабочих трудиться, не покладая рук.

Следующий лист "Заключительного слова", а точнее, обвинений против личных его врагов, был озаглавлен им "Идейная борьба или клевета?". И он принялся гвоздить этих врагов обвинениями в клевете на него лично и на "линию партии" (что фактически было одно и то же), стараясь убедить большинство голосующего съезда в правоте партии (а следовательно, и его личной правоте). Он подбирался к оппозиционерам сначала безымянно, чтобы затем нанести удар - по главарю, Зиновьеву.

- Наконец, ещё одно возражение - авторам "Сборника материалов по спорным вопросам", в котором, между прочим, гаварится о том, что я, будто бы, висказал сочувствие идее восстановления частной собственности на землю. Кто жи фабрикует эти ложьние слухи, каторие перепечатываются даже в Париже? Известно ли это авторам "сборника"?

Конечно, известно. Но и мы, зная нравы "пещерных людей", не удивляемся тому, что ани спасобни павторят методи Рижского агентства, распространяющего всякую чепуху и небилицы! Я посилал в редакцию газеты "Беднота" - а это, как вам известно, орган ЦК ВКП(б) - письмо с аправержением глупости, якоби висказанной мною аднаму из селькоров етой газети о моём "сачувствии" идее восстановления частной собственности на землю. Это моё письмо известно авторам "сборника". Так зачем же ани прадалжяют распрастранят небилицы и сплетни? Что ета за методи идейной барьби?! Нет, таварищи, это - клевета, а не идейная барьба!

Пазвольте перейти теперь к аснавним... принципиальним!.. вапросам...

Вопрос о НЭПе. Я имею в виду таварища... Крупскую. Её речь, сказанную па вапросу о НЭПе. Она здес сказала: "НЭП является в сущности капитализмом, допускаемым на известних условиях... капитализмом, которий держит на цепи пролетарское государство"... Верно ли это?

И да, и нет. Что ми держим капитализм на цепи и будем держат, пока он существует, эта факт, ета - верна. Но... чтоби НЭП являлся... капитализмом, - ето чепуха! НЭП - ест асобая палитика нашего гасударства, рассчитанная на... дапущение капитализма... при наличии командних висот... в руках нашего государства; рассчитанная на барьбу межьду капиталистическими и сациалистическими элементами; рассчитанная на возрастание роли сациалистических элементов... в ущерб элементам капиталистическим; рассчитанная на победу социалистических элементов над капиталистическими; рассчитанная на - уничтожение классов, на... пастройку фундамента сациалистической экономики! Кто не понимает этой переходной двойственной природы НЭПа, тот... атходит ат ленинизма! Если би НЭП бил капитализмом, то тагда НЭПовская Россия била би Рассией капиталистической. Но Ленин не сказал: "Россия капиталистическая будет Россией сациалистической", - выкрикнул Сталин, читая по своему листу. И возвращаясь к тексту, продолжал выкрикивать: - Нет, Ленин предпочёл другую формулировку: "Из России НЭПовской будет Россия социалистической!" Согласна ли оппозиция с товарищем Крупской, что НЭП - есть капитализм, или не согласна?..

Товарищ Крупская - да простит она мне - сказала здесь о НЭПе сущую чепуху! Нельзя виступат на съезде партии с защитой Ленина против Бухарина... с такой чепухой!

Пока Сталин откладывал в сторону использованную пачку листов, заменяя её другой под названием: "Госкапитализм", Крупская, краснея от негодования и обиды, мысленно шептала: "Какая сволочь, какой подлец! Подлавливает на слове и раздувает из этого политическое противоречие, вместо того, чтобы признать правду жизни. При чём тут Ленин, который не предполагал, что ты, политический интриган, будешь за ленинизм только на словах. Ведь на деле все кооперативы крестьян в деревнях, и социалистические кооперативы в городах, которые, как ты говоришь, учатся торговать и... "уже вытесняют капиталистов как конкурентов", превратились в настоящих капиталистов! В деревнях - это объединившиеся семьи кулаков в "социалистические" кооперативы и торгующие лишь под вывесками социализма и дающие взятки государственным контролёрам, чтобы те занижали их прибыль, с которой государство получает налог. А в городе "рабочие кооперативы" состоят (за те же взятки) из бывших купцов и пьянствуют в ресторанах, поднимая тосты за... возрождение капитализма. Но всё равно Россия не станет при таких условиях конкурентоспособной на мировом рынке, а будет самой отсталой, а может, и самой голодной, если ты... будешь продолжать политику слов, а не дела, в котором ничего не смыслишь, как и мой покойный муженёк, именем которого ты прикрываешь собственные грехи. Я даже допускаю теперь, что экономист по образованию Бухарин, хотя и не закончил в Вене этого образования, наверное, ближе к истине о возрождении экономики России через создание "государственного капитализма", всё-таки капитализма, основанного на заинтересованности людей в личном труде, а не в вашей "социалистической" обезличке.

Словно подслушав Крупскую, но по-прежнему не соглашаясь, Сталин продолжал:

- Об ошибке Бухарина насчёт госкапитализма. В чём состояла его ошибка? По каким вопросам Ленин спорил с Бухариным? Ленин был согласен лишь на временное установление госкапитализма в нашей стране путём вливания инвестиций из-за границы, чтобы возродить собственную промышленность и сельское хозяйство. А затем, возродив их, перейти на социалистическую экономику. Бухарин считал, что если государство установит свой контроль над частными производителями промышленных товаров и сельскохозяйственной продукции в размерах более 50%, то ничего изменят не патребуется.

Кто оказался из них прав? Обратимся, товарищи, к фактам...

Крупская тяжко вздохнула: Сталин понёсся излагать вместо фактов красивую словесную ложь. Он выкрикивал:

- Можна ли сказат теперь, в канце 25-го года, а не 21-го, кагда ми лишь начинали устанавливат НЭП и брат за границей инвестиции и устанавливат госкапитализм, что у нас... нет нашей прамишленности, что стаит транспорт, нет топлива и так далее? Нет, нелзя. Можна ли атрицат, что в области прамишленности "госкапитализм" и "социализм" уже поменялись ролями, ибо социалистическая промишленност стала гасподствующей, а удельний вес иностранних канцессий и аренди стал минимальним? Нет, нелзя. Можна ли атрицат, что наша торговля уже устанавливает смычку нашей индустрии с крестьянским хозяйством непосредственно? Нет, нелзя.

Так что же из этого следует? Из этого следует, что не Ленин пришёл к Бухарину, а Бухарин пришёл к Ленину. И он признал это. Паэтому ми сейчас стоим за Бухарина. Обстановка в нашей стране каренним образом изменилась! Наша социалистическая промишленност и советско-кооперативная тарговля успели уже стат преобладающей силой! - Сталин оторвался от листов, оглядывая зал. Раздались аплодисменты.

Крупская тихо простонала: "Да сколько же можно так нагло врать! Всюду очереди, не хватает товаров, продукты только по карточкам, на станциях толпы беспризорников, нищих! Поэтому Бухарин, что ли, вынужден был "признат"? Да ты кого угодно заставишь, деспот! А эти... - она посмотрела на депутатов, - ему аплодируют, дураки!"

Возмутился и Сталин:

- А что нам здес заявлял нарком финансов Сокольников?! Он заявил в своём виступлении следующее: "Наша внешняя торговля, - склонился он снова над листами, - ведётся как... государственно-капиталистическое предприятие... Наши внутренние торговые общества - также государственно-капиталистические предприятия. И я должен сказать, товарищи, что Государственный банк является точно так же государственно-капиталистическим предприятием. Наша денежная система основана на том, что в советском хозяйстве, в условиях строящегося социализма, она тем не менее проникнута принципами капиталистической экономики".

Сталин поднял голову:

- Так говорит Сокольников. Скоро он договорится, что и Народный комиссариат финансов, которим он руководит, можно объявить тоже госкапиталистическим. Но я до сих пор думал и думаю, да и все мы в цека думали, что Госбанк есть часть государственного аппарата. И наш Внешторг - тоже часть государственного аппарата, если не считать облегающих его капиталистических учреждений. А по Сокольникову выходит, что эти институти, составляющие часть нашего госаппарата, являются... капиталистическими. Может бит, вапреки Ленину, у нас уже и наши государственный аппарат и само государство уже не пролетарское?.. Сравните, товарищи, слова Ленина в его брошюре "Удержат ли большевики государственную власть" с речью Сокольникова, и ви поймёте, куда катится Сокольников! В чём тут дело? Аткуда такие ашибки у Сокольникова?

Да в том, что Сокольников тоже не панимает двойственной природи НЭПа, о каторой я здесь уже гавариль. Деля в том, что... - Сталин вновь уткнулся в бумажки и привычно понёсся дальше, выдавая желаемое за действительность. - Деля в том, что социалистические элементи нашего хозяйства, борясь с элементами капиталистическими, овладевают этими методами и аружием буржюазии для... преодаления капиталистических элементов. Что ани с успехом под руководством партии... - он горделиво выпрямился на трибунке, показывая, кто руководит теперь этой партией вместо Ленина, кто является верным и последовательным продолжателем "дела Ленина", и продолжил: - используют эти методи против капитализма; с успехом используют их для пастраения социалистического фундамента нашей экономики.

Крупская, отупев от поноса высоких слов, выкрикиваемых Сталиным с трибуны, с ненавистью к нему, мысленно вопрошала: "Но где эти успехи, в чём?!. Все - дураки или заблудившиеся в "диалектике нашего развития", один ты у нас - умный и во всём разбирающийся?.."

Очнулась она от особенно громкого выкрика:

- Беда оппозиции состоит в том, что она... ни хочит панят етих простих вещей!

Сталин отпил из стакана глоток "Боржоми", отодвинул прочитанные листы и, придвинув к себе новые, озаглавленные "Зиновьев и крестьянство", приступил к обмолоту перед делегатами съезда своего основного соперника и врага:

- Перейду к вапросу о крестьянстве... Я гавариль уже в своём докладе, что у Зиновьева был уклон в сторону нейтрализации середняка. А теперь он пытается перекочевать на точку зрения прочного союза с середняком. Какова же его позиция на самом деле?.. В начале этого года он писал в своей статье "О большевизации" следующее: "Есть ряд задач, которые совершенно общи всем партиям Коминтерна. Таков, например, - начал цитировать Сталин, - верний падход к крестьянству. Есть 3 слоя в земледельческом населении всего мира, каторие могут и далжни бит завоевани нами и стать саюзниками пролетариата (сельскохазяйствени пролетариат, полупролетарии - артельние крестьяне и мелкое крестьянство, не прибегающее к найму чужёй рабочей сили). Есть другой слой крестьянства (середняки), катори должен быть, па крайней мере, нейтрализован нами".

Сталин обвёл зал глазами и, наткнувшись на возмущённое лицо Крупской, вспомнил свой сон о Ленине-чёрте, которого спросил во сне: "Что вам от меня нужьна?" "А вы не догадываетесь? Зачем унижаете мою жену и сестру Маняшу? Сестра сказала мне, будто вы уже почувствовали себя новым Лениным".

Следовало продолжать чтение нападок на Зиновьева, с которым "снюхалась" старая лупоглазая курица Крупская, неожиданно ставшая врагом Бухарина, а Бухарин как редактор "Правды" был необходим самому в качестве союзника в борьбе с Зиновьевым, и Сталин подумал: "Владимир Ильич, ваша жена не стоит того, чтобы вы её защищали. Почему? Потому, что вы прожили с ней много лет не как с любимой женщиной, а как с личным исполнительным секретарём-лошадью с хорошей памятью, но с ограниченным умом курицы, и совершенно не знаете её! Ей нельзя лезть в политику, она в ней не разбирается, а пошла за Зиновьевым против Бухарина. Я не буду её трогать пока, если она сумеет подавлять свою ненависть ко мне. Так что не надо обижаться на Сталина, который обязан, должен стать новым Лениным и будет всегда защищать Ленина и его дело, как и ваш труп от запаха канализации. Такой уж Сталин человек. Грубый, как вы писали о нём. А сейчас ему надо... раздавить друзей вашей жены. Зиновьева, который сам выкопал себе могилу, пытаясь противопоставить свою ленинградскую оппозицию (Петроград мы переименовали в этом году в город вашего имени) генеральной линии ЦК вашей партии большевиков. Хотел создать в Ленинграде второй журнал "Большевик", зная, что в Москве давно такой журнал уже существует. Противопоставляет себя Ленину по крестьянскому вопросу. С ним заодно, естественно, и Каменев. Оба в 17-м году испугались, что Керенский расстреляет их, если вооружённый государственный переворот, задуманный вами на 25 октября, не удастся, и выдали дату восстания. С Зиновьевым идут и другие людишки, желающие оказаться с ним у власти, если он победит меня. Так что сегодня решается главный вопрос: кто кого?.. Но я не дам им возможности победить. Победит Сталин, и не оставит от них, в скором времени, и перьев. Клянусь хлебом!"

- Прадолжу, товарищи, критику серьёзнейших ашибок Зиновьева по крестьянскому вопросу, а затем и по более важным вопросам. И не только Зиновьева, а и всей его ленинградской оппозиции, направленной против генеральной линии ЦК партии, - объявил, наконец, Сталин, сделавший вид, что устал.

Всё дальнейшее показалось и Зиновьеву, и Крупской, и Каменеву, и всем ленинградским оппозиционерам, называемым по-фамильно, с перечислением их грехов и сталинских обобщений-подтасовок "варфоломеевской ночью". А как искусно защитил Сталин Бухарина, отделив его от настоящих "уклонистов, стремящихся к расколу внутри ЦК партии"! И съезд увидел в лице Сталина нового вождя, которому бурно аплодировало недалёкое "голосующее большинство" - большевики. Их приводили в восторг вычитываемые Сталиным из листов, отредактированных Лукашовым, фразы:

"Да, товарищи, человек я прямой и грубый, это верно. Я ответил грубой критикой на статью Зиновьева "Философия эпохи", ибо нельзя терпеть, чтобы Зиновьев в продолжение года систематически замалчивал или искажал характернейшие черты ленинизма в крестьянском вопросе. Случайно ли это постоянное вихляние Зиновьева сразу в трёх его печатных работах по данному вопросу за год? Только после борьбы с ЦК он решился, наконец, высказаться за лозунг прочного союза с середняками. Но я не уверен, что потом он от этого не откажется. Ибо, как показывают факты, Зиновьев никогда не страдал той твёрдостью линии в крестьянском вопросе, какая нам нужна. Какая гарантия, что Зиновьев не колебнётся ещё разочек? Но это ведь качка, товарищи, а не политика! (Смех, аплодисменты). Это ведь истерика, а не политика." (Возглас: "Правильно!").

"А зиновьевский уклон в сторону нейтрализации середняка, против прочного союза с середняком, имеет свой орган и до сих пор продолжает бороться с ЦК. Етат орган называется "Ленинградской Правдой".

"Позвольте перейти к истории нашей внутренней борьбы внутри большинства ЦК. С чего началась наша размолвка? Началась она с вопроса в прошлом году "как быть с Троцким?" Группа ленинградцев вначале предлагала исключение Троцкого из партии. Цека не согласился с этим после моего выступления в защиту Троцкого и его заслуг. Но, спустя некоторое время Каменев предложил на пленуме ЦК немедленное исключение Троцкого из Политбюро. Мы не согласились и с этим предложением оппозиции, ограничившись снятием Троцкого с поста наркомвоена. Политика отсечения чревата большими опасностями для партии. Ибо метод отсечения из руководства партией её лидеров равносилен пусканию крови и заразителен: сегодня одного отсекли, завтра другого, послезавтра третьего. Кто же останется в руководстве, да и в партии вообще? (Аплодисменты).

Вызвало у нас разногласия и выступление, на ленинградской конференции в январе этого года, Саркиса, который обвинил Бухарина в синдикализме. Это выступление било ошибкой Саркиса, ибо Бухарин бил абсалютна прав. И Саркис согласился с нами.

Затем апят атличился Зиновьев, которий паставил вапрос об арганизации в Ленинграде жюрнала "Большевик", параллельний масковскому жюрналу "Большевик". Етот инцидент показал, что... ленинградская вэрьхушька... хочит абасобитса в асобую группировку.

Дапустил ашибку патом и Бухарин в своей апрельской речи, когда у него вирвалось слово "обогащайтэсь". Ми ему указали на ету ашибку, что "обогащайтесь" - не есть нашь лозунг. Бухарин согласился с етим и сказал, что "проста агаварился". Однако Ларин патребовал слова через 2 дня, кагда аткрилас апрельская канференция, чтоби виступит против лозунга Бухарина. Ми Ларину запретили это делат, как и виход жюрнала "Балшевик" в Ленинграде. А теперь нас хатят запугат словом "запрещение", так как ми запретили печатат и статью Крупской, присланную ею в "Правду" против Бухарина. Как и ответную статью Бухарина против Крупской. А теперь Каменев и Зиновьев вазмущаются тем, что ми запретили печатание статьи Крупской, пугают нас жупелом "запретительства" в партии, атсутствием демократии. Виходит, что надо било пазволит аппазиции випускат в Лениграде свой "Балшевик", раскалывающий партию, пазволит вазабнавит в "Правде" палитическую раскольную дискуссию по пустяковим вапросам, да? Крупская (а кто она такая? чем отличается от всякого другого атветственного таварища?) будет клеймить Бухарина за слючайнюю агаворку, Бухарин заявит о мелочности Крупской, да? Нет, таварищи, ета - не демократия, ета - либерализм. А ми - не либерали. Для нас интереси партии - више формальной демократии! Да, ми запретили виход фракционного органа в Ленинграде и будем запрещат падобние вещи и впредь! Так что не нада нас пугат словом "запрещение". (Голоса: "Правильно! Ясно!" И бурные аплодисменты).

А теперь пазвольте перейти к аппазиционо-фракционной платформе Зиновьева и Каменева, Сокольникова и Лашевича. На чём они сошлись? В чём состоит их платформа?

Пауза. Орлиный взгляд Сталина. И - громкое, насмешливое заявление:

- Их платформа - реформа секретариата ЦК. Это странно и смешьно, но... ета факт!

Сталин, словно попугай, привыкший повторять слова Ленина о необходимости понимать "двойственность" политики НЭПа и подавлять ленинизмом и большевизмом всех инакомыслящих, объявляя их разрушителями "единства партии", Сталин, привыкший обвинять своих противников в "непонимании политики НЭПа и всепобеждающей роли экономики государственного социализма", совершенно не понимал сам (как и Ленин) главного принципа создания зажиточной жизни в государстве, основанного на личной заинтересованности человека в труде (так как никогда не трудился ни как крестьянин, ни как рабочий), которая стимулируется прежде всего заработком и возможностью владения частной собственностью, позволяющей ему чувствовать себя уверенным в завтрашнем дне. Не понимал, как и многие теоретики марксизма времён "мускульного", а не "машинного" капитализма, что частная собственность и конкурентоспособность капитализма, использующего технику - это два главных двигателя прогресса. И как раз тот, кто не понимает этого или "не хочет понимать", как твердил Сталин в своих речах, и является основным врагом просвещённых людей, стремящихся к прогрессу НЕ социалистическим путём-уравниловкой, ведущим к отставанию и неконкурентоспособности, а капиталистическим, где нет обезлички. В умении трудиться не может быть равенства между способным человеком и бездарным, между активным, изобретательным и ленивым. Если человек не хочет или не может трудиться успешнее другого, то он очень скоро окажется беднее способных. Если же миллионы людей, загнанных насильно в коллективные хозяйства, потеряют интерес к успешной работе из-за уравниловки и обезлички (корова - общая, свиньи, бараны - общие, никто за ними не ухаживает, как за своими, падают удои, вес) и станут неконкурентоспособными, как и общая промышленность, то отстанет и обеднеет и всё государство. А государство-банкрот - это всенародная нищета, из которой никогда уже не выбраться. И, значит, ленинизм, который Сталин отстаивал из-за эгоистической боязни потерять власть над одурачиваемым народом, был и остался главным врагом людей, живущих в Советском Союзе Социалистических республик, а двуличная Советская власть с её "двойственными" принципами во всём и большевистским насилием - историческая ошибка некомпетентного в политике пролетариата, согласившегося на эту власть большевистской партократии, придуманной властолюбивым циником Лениным. Люди, обманутые красивыми, но утопическими идеями коммунизма, не понимали, казалось бы, простой вещи: что в самой природе нет и не может быть равенства (умного - с невежественным, сильного - со слабым, талантливого - с бездарным, красивого - с некрасивым) и справедливости, основанной на всеобщей сознательности быть добрыми и справедливыми, вопреки генетическому хищничеству человеческой природы. Лишь с появлением морали, то есть, нравственной и религиозной уздечки, которую надела на людей просвещённого Человечества наука и религии, в развитых государствах появилось конституционное право для всех граждан на их равенство перед государственными законами, да и то зачастую лишь на бумаге. Никакого иного равенства народы не приняли, а мечты о всеобщем коммунистическом равенстве людей и справедливости так и остались только красивыми утопиями. Ибо сами коммунистические вожди, получившие власть над людьми, оказались чудовищно жестокими хищниками, расстреливающими своих сограждан пачками ради удержания власти над ними. Так о какой же "сознательности" рядовых граждан можно говорить всерьёз? "Город Солнца" у Томаззо Кампанеллы - всего лишь сказочка. А жизнь может улучшить (как покажет будущее) только комбинация из капиталистической экономики с социалистическим намордником защиты прав граждан по шведской конституции от "акульих притязаний" олигархов жрать и грабить выше установленных конституциями норм. НЭП, введённый в Советском Союзе Лениным, не должен был вытеснять из жизни капиталистическую конкуренцию. Сталин, не разбиравшийся глубоко в государственной экономической политике, не понимал этого вообще и вёл себя как агрессивный большевик-начётчик. А счастье-то было рядом... Но к нему ближе стоял Бухарин, не имеющий власти.

"Таковы факты", как любил говорить Сталин. Поэтому все его речи, отредактированные его негласным редактором для "русского слуха" без вычурности, простые вроде бы и ясные, носили тем не менее характер не только философского заблуждения, но и большевистского двуличия. Впрочем, и через много лет, как напишет биограф Сталина генерал Волкогонов, Сталин пошлёт своей дочери, уже умеющей читать и писать, подарок из Крыма в Москву с шутливой вроде бы припиской: "Маей хазяйке секретарюшке Сетанке, бедня Сталин", которая даёт представление о подлинном "уровне" его "личности", пишущей политические статьи. Но как гласит французская поговорка: "В каждой шутке - лишь доля шутки".

После 14-го съезда в честь своей победы новоизбранный вождь партии напился. В комнате было жарко, снял с себя нательную рубашку. Жена, в который раз рассматривая на его груди зловещую татуировку черепа, поняла вдруг внутреннюю сущность мужа. Татуировка эта - символ его бывшей уголовной власти. Никакой он не романтический "князь Нижерадзе", ушедший когда-то в подполье в Баку, а главарь банды морских разбойников на Каспии, по кличке Нижерадзе, о котором она слыхала однажды от крёстного отца Авеля Енукидзе, жившего раньше в Баку, где она родилась. Это открытие привело её в замешательство. Она была беременна. Делать аборт было поздно, но и жить с таким чудовищем под одной крышей было страшно. Не знала, как поступить, как объяснить подросшему сыну Ваське разлуку с отцом и её бегство от мужа в Питер к дедушке.
2

Новый секретарь Сталина Борис Бажанов, которого пристроил на работу в Кремль работающий в секретариате ЦК партии Александр Володарский, брат, убитого в 1918 году, Моисея Гольдштейна-Володарского, удивил своего покровителя и сокурсника Сашу на новогодней студенческой пирушке такой осведомлённостью и умом, что тот восхищённо произнёс:

- А ты знаешь, тебе бы работать не у Сталина, а у начальника Разведуправления Красной Армии Павла Ивановича Берзина!

- Разве он Павел Иванович? - иронично улыбаясь, спросил Борис.

- А кто же? - растерялся Саша.

- У тебя у самого, какая настоящая фамилия? - вопросом на вопрос ответил Борис.

- Гольдштейн.

- А у него - Кюзис Петерис. А псевдоним - Ян Карлович Берзин.

- Откуда ты это знаешь?! Да и все называют его Павлом Ивановичем.

- Какая тебе разница, откуда? Нищета привела людей к потере не только жизненных ориентиров и к пьянству, но и к безразличию к фамилиям, именам, целям.

- К каким целям?

- Например, к мировой революции. Мы перестали верить в неё. Недавно в Москву, в наш Международный Интернационал, нелегально приехал немецкий коммунист Рихард Зорге. Я с ним случайно познакомился. Правда, он по-русски говорит плоховато, несмотря на то, что мать у него русская. Так он сразу разобрался, что мы... перестали верить в мировую революцию.

- А кто он такой, что ты так считаешься с его мнением?! Что он может знать про нашу жизнь и цели?..

- Не скажи! Его дед дружил с Карлом Марксом. А сам он производит впечатление настолько умного и дальновидного человека, что я таких среди наших не встречал. Он старше меня на 5 лет. Знает 3 иностранных языка. Ему здесь очень понравились Елена Дмитриевна Стасова и Николай Иванович Бухарин.

- Да, на словах - Николай Иванович тоже умнейший человек. А в жизни...

- А что в жизни?

- Не хочется опускаться до уровня кремлёвских сплетен.

- О том, что спит, якобы при живой жене, в одной квартире со своей любовницей, да?

- Ты тоже слыхал об этом?

- Да. Но... только эта Эсфирь Исаевна Гурвич - ему не любовница, а официальная жена теперь. А с первой женой, которая неизлечимо больна, Николай Иванович развёлся. Но так как у неё нет родственников, которые ухаживали бы за нею, он оставил её в своей квартире.

- Откуда у тебя такие подробности об их семейных обстоятельствах? - вновь изумился Александр.

- Я слышал телефонный разговор. Калинин, видимо, узнал, как и мы, о сплетне, и спрашивал у Сталина, как быть с коммунистом Бухариным. А Сталин давал ему разъяснения. Иосиф Виссарионович был чем-то раздражён и говорил громче обычного, так что мне всё было слышно в моей комнате.

- Всё равно я не завидую жизни Надежды Михайловны, - вздохнул Александр. - Хотя она и в разводе с Бухариным.

- А Бухарину разве можно позавидовать? Можно лишь посочувствовать. Но его брак с Эсфирью Гурвич в корне опровергает сплетню о его безнравственности.

- Да, конечно, - согласился Александр. - А как тебе работается у Сталина?

- Трудно... - неохотно ответил Борис.

- Что, тяжёлый характер?

- Характер у него как раз сдержанный. Но он никогда не даёт мне письменных распоряжений и разъяснений. А разве можно запомнить столько за день, да ещё с различными тонкостями?

- А ты бы его попросил писать распоряжения. Или хотя бы их суть.

- Отказался. - Борис, подражая голосу Сталина, проговорил: - "А патом ти будиш паказиват ети бумажки врагам партии, да? Смотрите, как неграмотна пишит Сталин! Так, нет? Сталин - грузин, учился в грузинской школе, а не в русской. Понял, нет?"

Александр рассмеялся:

- Понятно...

- Что тебе понятно?

- Ну, действительно, не виноват же он!

- А я виноват, что он подозревает во мне чуть ли не врага?!

- Да, и ты не виноват, - согласился друг. - По отношению к тебе он ответил некорректно.

- Вот и немец Зорге считает, что мы, русские коммунисты, поступили по отношению к немецким коммунистам тоже некорректно. Обещали помочь их революции, а бросили на произвол судьбы. Да и теперь, на собраниях Интернационала, мы за мировую революцию - только на словах, а на деле...

- А что же он хочет от нас, если Парвус сначала предал нашу революцию немцам, а потом самих немцев, в 19-м году, когда мы были заняты гражданской войной, - перебил Александр.

- Парвус умер от ожирения сразу за Лениным. А сейчас этот Зорге подозревает нас в идейном равнодушии к немецким коммунистам. Дескать, это такое же ожирение, только душевное.

- Да что же он, не видит, что нам не до жиру, остаться бы живу самим!

- А он тыкал Бухарину в нос доклад товарища Сталина на съезде о наших успехах.

- Что-то этих успехов в жизни не видно. Сам говоришь, что нищета привела нас к потере жизненных ориентиров и к безразличию к целям партии. А партией руководит теперь... кто?..

Бажанов промолчал, почувствовав, что разговор заходит в опасную зону. Это понял и разгорячившийся Володарский, и переключился на шутливую тему:

- Как ты думаешь, с кем сейчас выпивает Троцкий? Вернее, с какой очередной кремлёвской потаскухой? Откуда только у него берутся силы на это? Никого ещё не пропустил: ни смазливых официанток, ни медсестёр! А раньше, когда у него был свой поезд для выездов на фронты и свой салон-вагон, в котором было купе с душем и ванной, его адъютант Сермук подбирал для него в дорогу сразу нескольких девок. Сермук сам мне об этом рассказывал. Так что весёлая жизнь была и у него самого.

Борис рассмеялся:

- А жалуется не на яйца, а на миндалины в горле! Троцкий просится в Германию на операцию по их удалению: не дают ему покоя повышенной температурой.

- Слыхал, - весело согласился Александр. - Но Политбюро, думаю, не разрешит ему эту поездку.

- Поживём, увидим... Давай танцевать, девчонки пришли, и музыканты вон... вернулись с перекура! - Борис поднялся из-за столика, обрадовано направляясь к знакомым девушкам.
3

Сталин встречал новый, 1926 год, дома, в кругу семьи, но радости на лицах ни у кого не было. Ни у детей, ни у беременной жены, которая должна была рожать в феврале. Мальчики сидели за столом с тоскливым видом. Яшке пошёл уже 20-й год, а он всё ещё учился в школе, так как, приехав из Грузии, потерял почти 2 года на изучение русского языка и должен был закончить 10-й класс только будущим летом. В институт поступать он не собирался, потому что вошёл во вкус половой жизни и пообещал своей однокласснице жениться на ней, хотя и опасался, что отец не согласится на это. Теперь он мучился от раздумий, как ему всё уладить без разрешения отца, которого давно уже не любил и боялся. Вот почему Яшка понуро сидел в этот вечер дома. 5-летнему Ваське хотелось спать; Артёмке - смотреть кино, которое появилось в их квартире вместе с алоскопом и картинками на плёнке. Однако все они обязаны были сидеть за столом с отцом и матерью, которая не могла уже без отвращения видеть Сталина. Невесело чувствовал себя и Сталин, ощущая атмосферу холодной напряжённости в доме. Не выдержав, негромко спросил жену, сидящую рядом:

- Ти пачиму такая скючни? Праздник всё-таки, Нови год!

- Жалко Надежду Михайловну, - тихо ответила жена.

- Какую Надежду Михайловну? - не понял он.

- Под нами, на первом этаже. Нашу соседку по даче в Зубалове.

- Бухарину?

- Она теперь под своей девичьей фамилией. Можно, я схожу к ней на 5-10 минут?

- Зачем?

- Поздравлю с праздником, пожелаю всего доброго, ей станет легче на душе. Раньше я хоть виделась с нею часто на даче, пока её не укусил этот клещ-энцефалит. А теперь...

- Может, сходим к Бухариным завтра вместе?

- Нет, мне хочется поддержать Надежду Михайловну именно сегодня, - не согласилась жена.

- А когда думаешь паздравлят нас, свою семью?.. - с обидой спросил он.

- Так я же к ней не сейчас, потом... А сейчас, - она обратилась к детям, - мальчики, и ты, - посмотрела она сбоку на Сталина, - папа, примите моё поздравление с Новым годом и пожелание всем здоровья, счастья и всяких успехов! Ну, и хорошего настроения всем! - Она деланно улыбнулась: - А то сидите надутые, словно сычи в лесу... Папа! Скажи нам тост по-грузински: ты же лучше меня умеешь говорить!

Сталин улыбнулся, поднял фужер с шампанским, которое уже перестало пениться и играть, и поднявшись, произнёс тост по-грузински, который перевёл так:

- Да будет мир и согласие в нашем доме! Любовь и дружьба межьду детьми и радителями. А также здоровья всем и счастья!

Некоторое время все улыбались, посветлев лицами и взглядами. А когда принялись за праздничный ужин, над опущенными их головами снова сгустилась давящая на души тишина, и хорошее настроение сжалось, пропало. А Сталин подумал с холодящим сердце страшком: "Похоже, согласия и счастья уже не будет в этом доме никогда! Как и в Кремле, где собираются одни только враги, а делают вид, что это единая семья партии. Но там идёт борьба не за семью, а за власть. А кто разваливает семью в этой квартире? Неужели Надя?.."

Жена Сталина, ощущавшая себя не женою нового вождя партии и страны, а просто Надей Аллилуевой, отправилась вниз, на первый этаж, к Надежде Михайловне (теперь Лукиной, а не Бухариной) после того, как Сталин, оскорблённый установившимся тягостным молчанием за столом, тоже молча поднялся и демонстративно ушёл к себе в кабинет, прихватив с собою бутылку водки и открытую банку рыбных консервов с английской этикеткой. Уложив детей спать, Надя позвонила по телефону, набрав номер Надежды Михайловны, у которой спросила, можно ли навестить её сейчас на полчасика, и получила ответ: "Да, да, конечно, буду искренне рада вам! Спускайтесь и нажимайте на кнопку, которая справа. Дверь вам откроет Ксения Петровна, моя сиделка и мой ангел-хранитель. Жду! Нет-нет, мы ещё не ложились: приходил с поздравлениями Николай Иванович, потом ушёл на свою половину и оставил нам бутылку шампанского. Так что и выпивка есть..."

Дверь Наде открыла одинокая старушка-сиделка Ксения Петровна, худенькая, лёгкая и седенькая, словно одуванчик. Серо-голубые глаза её светились доброжелательством, когда она произнесла:

- И вас тоже с праздничком, милая! Как хорошо это с вашей стороны, что решили навестить нас. А то Наденька после ухода Николая Ивановича сразу в тихие слёзы, сердце надрывать... А с вами-то она, чай, оживёт! Проходите, не стесняйтесь. А што это вы с сумкой? У нас всё есть...

- Там у меня подарки для вас обеих. Ну, и кой-какая еда, закуска с четвертинкой.

- Ой, какая вы славненькая! Можно, я вас поцелую? Устроим щас настоящий бабий пир, и Наденька уж точно воскреснет! А то всё плачет, плачет. Тихая тоска - она ведь для сердца вреднее брани.

- А что, Надежда Михайловна всё ещё любит Николая Ивановича?

- Я не спрашивала, неудобно. Но думаю, что так оно и есть. Несчастная она!

- Я потому и пришла...

Старушка прижала к губам палец, останавливаясь перед дверью в комнату хозяйки. Отворила, произнеся:

- А вот и гостья к вам, Надя Михална!

Хозяйка полулежала в кресле-коляске, одетая в домашний халат, причёсанная и напудренная. В комнате сильно пахло духами, перебивающими, вероятно, неприятные запахи, так как Надежда Михайловна не могла пользоваться унитазом в уборной, а отправляла свои нужды в горшок, который ей подставляла няня под углубление, специально сделанное в кресле.

Поняв это, гостья содрогнулась. Но увидев доброжелательное, улыбающееся лицо Надежды Михайловны, успокоилась. Они расцеловались, поздравили друг дружку с праздником, обменялись подарками, после чего усадили гостью за стол. Няня придвинула кресло хозяйки боком к столу, и дальнейший разговор пошёл уже за новогодним ужином непринуждённо.

- Ну, как вы тут? - спросила Надя.

- Да ничего, привыкла. Приходил Николай Иванович, поздравил. А перед уходом прочитал мне два стихотворения Есенина по памяти. Одно, какое-то хулиганское, но горькое, хватающее за душу. А другое - про любовь, и тоже, понимаете, хватающее какой-то душевной болью. И спросил: "Как тебе, нравится?" Я сказала, что не могу понять, потому, что оба стихотворения какие-то больные, а первое - ещё и хулиганское. Но что-то в них есть такое, чего нет у других поэтов. Коля согласился - даже как-то обрадовано и странно посмотрел на меня: будто вернулся ко мне душой, как было когда-то... А потом вздохнул, и сказал: "Я согласен с тобой: стихи больного человека. Точнее, душевно больного. Ты это, мол, точно определила. Есенин - алкоголик на почве душевного расстройства. Но очень талантливый от природы поэт и редкостный хам и буян. И стихи свои назвал: "Москва кабацкая". Первое стихотворение, которое я тебе, - говорит, - прочитал, именно из этого цикла. А второе, мол, из ненормальной лирики". Так и сказал, "из ненормальной лирики". И оглоушил меня: "Неделю назад он повесился в Ленинграде. В возрасте 30 лет!"

Я от неожиданности заплакала. Обиделась и спросила: "Зачем ты мне об этом?.." Он попытался исправить свою бестактность: "Извини, ты не так меня поняла. Я хотел сказать, что даже у мужчин бывают в жизни моменты, когда становится совсем невыносимо, и положение кажется безвыходным. А ведь ему исполнилось только 30, всё ещё было бы поправимо - можно было вылечиться. А он поторопился..."

Говорить как-то стало не о чем. Он немного посидел и стал прощаться. Вздохнул и признался, что Сталин-де велел ему написать о Есенине "правильную" статью в "Правду", разложить всё о поэте по правильным полочкам, с указанием идейных заблуждений Есенина и поэтических достижений. И что Коле трудно теперь писать об этом "уникальном хулигане в русской поэзии", как он выразился.

- А почему трудно? - спросила Надя. И добавила: - Странно, а мне Сталин даже не сообщил, что Есенин повесился.

- Не знаю, почему. Коля попрощался и ушёл: грустный-грустный!..

Гостья, словно сама себе, ответила раздумчиво-тихо:

- Наверное, потому, что Есенин недавно женился на внучке Льва Толстого, здесь, в Москве. А мне его стихи нравятся: недавно вышел сборник его стихов. Я была в гостях у Молотовых, и Вячеслав Михайлович мне показывал этот трёхтомник. Я прочла многие. А теперь... после такого известия о самоубийстве... чувствую, что готова расплакаться.

- Надежда Сергеевна, а почему вы называете своего мужа "Сталин"? Если не хотите, не отвечайте, и простите за неделикатность вопроса! Я не из бабьего любопытства спрашиваю. А из... ну, как бы вам это... из ощущения, что вы, как и я, не очень-то счастливы в личной жизни... и вам не у кого найти сочувствия.

Надя смущённо зарделась и, взглянув на старушку-няню, не знала, что ответить, как вести себя. Но Ксения Петровна выручила:

- А схожу-ка я на кухню, поставить чайку. А вы тут посекретничайте, пока я его согрею. Дело-то молодое, я понимаю... Да и люди вы - не простые, а кремлёвские. Лучше мне об ваших секретах не знать. - Дружелюбно улыбнулась обеим и вышла.

- Хорошая у вас няня! - одобрила Надя. - Умная и добрая.

- Ой, да если бы не она, я, наверно, поступила бы, как Есенин! - вырвался стон из глубины души у Надежды Михайловны. И Надя невольно откликнулась на него своей глубокой печалью:

- А у меня - нет никого здесь, кому я была бы нужна или могла бы излить свою душу! Муж, бывает, уйдёт в себя и даже на вопросы не отвечает. Не разговаривает ни с кем по 3 дня. Тяжёлый характер...

- Тогда мы с вами, Наденька, друзья по несчастью. Но Коля утверждал, что Сталин - вас любит...

- Да, - тихо согласилась Надя, кивая. - Но у него и любовь какая-то не такая, как у всех людей. Злая, будто он не любит, а отбивается от неё. Словно я не даю ему жить по-своему.

- А по-своему, это как?..

- Чтобы ему никто не мешал. Даже дети, которых он, вроде бы любит. А я вижу, что и они для него обуза.

- Может, это у него от кавказского воспитания? Говорят, там у них все такие. Пока хочет женщину, она для него королева, княгиня. А сделал своё дело, и снова чужой: не дыши при нём!

- Не знаю, что и сказать. Говорю же вам, у него очень тяжёлый характер! И не верит никому и ни во что.

- А вот это уже совсем плохо, если ни во что. Это цинизм... А вообще-то, у каждого своя правда, а в супружеской жизни, наверное, нет ни правды, ни истин.

- Как это?

- Я тут, когда заболела, перечитала по совету Коли Платона и Канта. Удивительные философы! И стала философствовать тоже. Ну, что Правда у каждого своя - спору нет. Истин же в нашей жизни - масса: сколько растений, животных, предметов и явлений, столько и истин, и не каждую из них можно проверить, если ты не учёный. А личная жизнь, то есть, семейная, основана на наших чувствах, которые возникают у людей неуправляемо и неожиданно - любовь, ревность, ненависть... Ну, что там ещё? Уважение, дружба, вражда. Как можно обвинять за возникновение этих чувств? А отношения между супругами строятся на долге, ответственности. Потому-де, что этого требует общественная мораль и обязанности родителей перед своими детьми. Этими обязанностями мы буквально обвязаны, как верёвками. А на чувства уже наплевать...

- А как же вы хотели? Как же иначе?

- По Канту, с его правом выбора Совести, которая имеет свои градации, поступки должны диктоваться совестью, а не холодным и эгоистически расчётливым умом, как в политике.

- А если совесть войдёт в противоречие с общественной моралью и подскажет неблаговидный поступок?

- Если человек добрый, то и совесть у него добрая. Я, например, сама подсказала Коле, как ему надобно поступить...

Наде хотелось спросить Надежду Михайловну о её жизни с хорошим человеком, как считали все в Кремле, с Бухариным: как же всё так ужасно получилось у неё? Почему не уехала жить к своему брату? Почему вообще вышла замуж за Бухарина, который ей приходится двоюродным братом? Но не успела помягче сформулировать свои вопросы, как в комнату вернулась с горячим чайником Ксения Петровна, и продолжать разговор по душам уже не представлялось возможным.

На другой день Надя поинтересовалась у мужа перед его уходом на работу:

- Ты что-нибудь знаешь о самоубийстве поэта Сергея Есенина в Ленинграде?

- А почему тебя это интересует? - вопросом на вопрос ответил Сталин. И добавил: - Да, кое-что мне сообщили. Но... это дело пока что секретное, и о нём мало кто знает. - Уставившись на жену умными жестокими глазами, твёрдо спросил: - А кто тебе об этом сообщил?

- Неважно, кто, - испугалась она, торопливо придумывая, как ему солгать, чтобы не выдавать Бухарина, который ей был симпатичен как человек, до... привода в дом другой жены.

- Ошибаешься, это как раз важно, так как является государственной тайной!

- Странно... - растерялась Надя. - Какой-то пьяница-поэт покончил с собой на личной почве, и это считается... государственной тайной?

- Да. Потому что это не просто поэт, а враг Советской власти, и... педераст на почве...

- А что такое "педераст"? - испугалась Надя тона мужа ещё больше.

- Ну, человек, катори спит с женщинами как мужчина, а с мужчинами как женщина. Он - гермофродит, двуполи мужчина, панимаешь, нет?

- Понимаю. Но, откуда вы можете об этом знать? Что он... с мужчинами... Может, это грязная сплетня?

- Какая там сплетня! Аб етом знают многие. Он спал с паэтом Клюевым, с паэтом...

- Фу, какая гадость! Им женщин мало, что ли?!.

- Сейчас речь ни аб етом, а о том, кто сказал тебе о самоубийстве?! Бухарин, да?

- Нет, я его не видела. Сказала Надежда Михайловна. А от кого она узнала, я не интересовалась. Но от неё я этой грязи не слыхала... - разволновалась она.

Сталин понял, что перегнул палку из-за пустяка, названного им, на всякий случай, "государственной тайной", чтобы не болтала кому попало об этом. Хотя и знал, жена у него не из болтливых. Да и никто не может об этом ничего знать, кроме тех, кто выполнял его личный приказ, переданный им в день своего рождения Ягоде, когда тот доложил ему, что Сергей Есенин, возвращаясь в сентябре, со своей женой, из Баку в Москву, поссорился в купе с московским дипломатическим курьером, оскорблял его и партию всяческими словами, кричал, что "ему надоело жить в России, которой командовали жиды, а теперь "этот бакинский пахан Сталин", что готов уехать, куда глаза глядят, лишь бы не видеть, до чего большевики довели русский народ", ну, и так далее. Дипкурьер сообщил в Москву с какой-то станции по телеграфу, чтобы милиция арестовала этого контрреволюционера. По приезде в Москву Есенин был арестован, и против него было возбуждено судебное дело. Чтобы избежать суда, Есенин упросил земляка, профессора-медика Ганнушкина, положить его в психиатрическую клинику Московского университета. В конце ноября он написал из этой клиники письмо другу Петру Чагину, что как только уладит с судом, то сбежит из Москвы в Ленинград, а оттуда за границу. И вот 7 декабря он отправил в Ленинград своему знакомому поэту Вольфу Эрлиху, не зная, что тот ещё с 1920 года является секретным сотрудником ЧК, а теперь ГПУ, следующую телеграмму: "Немедленно найди две-три комнаты. Двадцатых числах переезжаю жить Ленинград. Телеграфируй".

- Что посоветуете делать, Иосиф Виссарионович? - задал вопрос Ягода.

Сталин хорошо помнил, что было дальше. Он спросил Ягоду:

- Известно, когда Есенин собирается выехать?

- 24-го декабря будет в Ленинграде.

- Ну, что же, это даже лучше. Дайте ему возможность выехать из Москвы в Ленинград, а своим чекистам сообщите, чтобы там, в чужом городе, где он остановится, арестовали его ночью и... уничтожили. Тихо, без шума. А в газеты дали объявление, что поэт повесился. Акт о смерти и вскрытии трупа, при свидетелях, пусть перешлют сюда, в Москву.

- На чьё имя?

- На твоё. Ты же будешь посылать шифровку на арест и уничтожение этого контрреволюционера. А когда акты пришлют, передашь их мне, чтобы не пропали. Подержу их в своём сейфе... А в Ленинграде надо пустить слух, что до самоубийства Есенина довёл Блюмкин, который выехал по заданию Троцкого, как мы уже говорили, "пасти" там Есенина.

Хорошо помнил и то, что Есенина уничтожили, как доложил Ягода, 27 декабря, а на другой день уже появилась заметка в газетах о самоубийстве поэта. Эта поспешность дурно пахла. А 30 декабря запахло из ленинградской "Красной газеты" чуть ли не разоблачительной статьёй писателя Бориса Лавренёва "Казнённый дегенератами", которую ещё не читал, живя в Москве, а лишь узнал от Ягоды об авторе и заголовке статьи, когда тот позвонил ему на работу. Этот звонок встревожил его сильнее разговора с женой. Это означало, что убили Есенина в Ленинграде грязно. Теперь надо было ждать, как поведёт себя Троцкий...
4

По заданию Сталина Ягода круглосуточно прослушивал рабочие и домашний телефон Троцкого, организовав дежурство из надёжных своих людей. И, наконец, в ночь с 7-го на 8-е января, ему повезло. В 2 часа 45 минут Троцкому позвонил вернувшийся из Ленинграда Блюмкин:

- Лев Давидович, это звонит вам уже "Одессит Блюменталь" по важному делу. Поэтому приготовьтесь говорить и слушать на идиш. Но сначала ответьте, хорошо ли вам меня слышно и как вы меня поняли?

- Слышу хорошо. Понял, что говорить будем на родном языке.

Какое счастье, что Ягода был в эту ночь дома, и дежурный чекист моментально подключил его, как было условлено, к своему телефону. Генрих Григорьевич, знавший идиш, сразу стал понимать всё, да ещё и узнал по голосу собственного подчинённого Блюмкина, который стал рассказывать Троцкому, что произошло в Ленинграде, когда по приказу заместителя начальника Ленинградской ГПУ был арестован ночью на частной квартире поэт Сергей Есенин.

- Ну, этот зам объяснил мне, что эту пьяную свинью надо заставить повеситься, если не хочет страшных мучений. И я стал ему это объяснять. Что у меня на него давно злоба и ненависть, и он это знает. А потому я вытяну из него, вонючего гоя, все жилы и не пожалею.

- Говорите короче, - перебил Троцкий. - Не надо смаковать подробности. Долго вы его уговаривали?

- Я же был не один. Сначала он, гад, протрезвел и стал умолять, что сделает всё для нас, что захотим, но только не...

- Не надо подробностей! - резко перебил Троцкий. - Вам пришлось его убивать самим или он согласился? Почему в статье Лавренёва сказано, что вы его казнили?

- Потому, что пришлось его убить, сам он не захотел!

- А кто об этом сообщил писателю?

- Откуда мне знать? Возможно, рассказал кто-то из понятых, подписавших акт о том, что он повесился, но видевших у него на морде кровоподтёки.

- Короче, этот антисемит не похож был на повесившегося? Что написали врачи?

- Написали то, что нам было надо: самоубийство, повесился! А что вы кричите на меня?!. Чем вы недовольны?

- Тем, что здесь, в Москве, уже ходит слух, что его убили "троцкисты"! Вот чем. Но разве Я мог дать приказ начальникам Ленинградского ГПУ на арест и всё остальное?! Вы что, не понимаете, кто за этим распоряжением стоит?!

- Но ведь вы сами говорили мне, что этого антисемита надо убрать!

- Я говорил: тихо убрать. А вы - отнесли его труп в номер гостиницы и вызвали туда понятых и милицию! Это что, "тихая" работа, да?

- Да какая теперь разница, кто давал распоряжение и кому! Дело уже сделано, документы подписаны и врачами, и понятыми, труп я привёз в Москву и его уже похоронили. Газеты молчат, никто об этом больше не вспоминает и не будет вспоминать, если за этим стоит ГПУ. Чего вам ещё надо?!.

- Ладно, на сегодня хватит! Поговорим подробнее обо всём при встрече. - Троцкий повесил трубку.

Ягода весь напрягся: "Сообщать об этом Сталину или нет? Акты у него в сейфе, место надёжное. Менжинский ничего не знает. Кому придёт в голову проверять что-либо в ГПУ? Нет, Сталину ничего рассказывать об этом разговоре не следует. Может сгоряча принять какие-то непредсказуемые меры..."

Успокаиваясь, Ягода подумал: "А вот Лев Давидович, похоже, в штаны уже наложил. Значит, тоже будет молчать. Или... сбежит за границу. Ну, так и хрен с ним: баба с воза, кобыле легче - пусть бежит!"

Глава пятая

1

Семейный разлад в огромной квартире Сталина начал назревать вроде бы с пустяка. В последний день февраля жена родила девочку. Сталин безмерно был счастлив. К тому же Троцкий, с разрешения Политбюро, выехал в Германию для удаления из горла воспаляющихся миндалин, хотя эту операцию ему с таким же успехом могли сделать и в Москве. Прихватил с собою жену и сына, что тоже свидетельствовало о намерениях не возвращаться назад в Советский Союз, где его могли обвинить в заказном убийстве поэта Сергея Есенина. Ну, а коли главный враг сбежал, и претендентов на власть фактически уже не будет, то почему же не порадоваться от всей души, если столько лет ждал этого часа? Но... каждое утро стал портить настроение родной сын Яшка. Парню шёл 20-й год, закончилось половое созревание, а эта дурочка жена, не обращая внимания на него, доставала из кофточки грудь и кормила дочку. Яшка смотрел на обнажённую грудь Нади, на её миловидное смуглое лицо и... сгорал от желания так, что это было заметно. Сказать ему "не смотри!" Сталин стеснялся. Постеснялся сказать и жене, чтобы не обнажала грудь при Яшке. И в апреле это кончилось тем, что он тихо возненавидел Яшку, а затем стал придираться к тому, что сын пристрастился к куреву, и принялся вымещать на нём свою ненависть самыми деспотическими методами. То не впускал парня с лестничной площадки, где тот покуривал, в квартиру ("От тебя воняет табаком, а в доме грудной ребёнок!"), то вообще не впускал его накурившимся после школы домой, и сын ночевал у кого-нибудь из товарищей по 10-му классу. А когда Яшка заявил однажды на упрёк "ты насквозь прокурился, несмотря на то, что я запретил тебе курить!" с неожиданной наглостью: "Но ведь ты сам не выпускаешь трубку изо рта! Причём, куришь не на улице, как я, а прямо в квартире!", то Коба, заведя сына в свой кабинет, избил его своим военным ремнём так, что тело Яшки покрылось под рубашкой синяками и кровоподтёками. Сын ушёл из дома и отсутствовал 2 недели. Пришлось разыскивать его с помощью Ягоды. И тогда выяснилось, что Яшка женился и живёт в еврейской семье в Москве. Приказав ему, опять же через службу Ягоды, явиться для серьёзного разговора в дом, Коба завёл сына, когда тот приехал, в свой кабинет и с ненавистью спросил по-грузински:

- Ты почему так позоришь меня? Весь Кремль уже сплетничает об этом!

- А почему ты меня бьёшь так больно и с такой ненавистью? Я уже не маленький!

- Да, ты - большой... дурак! - резко перебил Коба Яшку.

- Зачем оскорбляешь? - огрызнулся сын. - Без грубостей не можешь, да?

- Я говорю тебе правду. Это она тебя оскорбляет, а не я.

- Какую правду?..

- Самую простую. Если ты взрослый и даже решил жениться, то должен зарабатывать на содержание своей семьи. А ты, вместо того, чтобы учиться дальше, сел на шею родителей своей соученицы. Разве ты... мужчина после этого?

- А кто же я?..

- Дармоед, который пользуется женщиной и полагает, что, если он сын Сталина, то будет обеспечен. Кем?..

Яшка молчал.

- Государством, да? Русскими рабочими, да?

До Яшки дошло, но сморозил глупость:

- Тогда разреши мне уехать в Грузию, и я не стану тебя позорить...

- А что скажет обо мне твоя бабушка?

- То же самое, что говорит вся Грузия! - выкрикнул сын.

- И что говорит Грузия? Откуда знаешь?!

- Знаю, но не скажу! - Яшка снял с себя рубашку и тоже с ненавистью произнёс: - Посмотри, что ты сделал с моим телом! А теперь - бей меня снова. Я пойду раздетым из Москвы в Грузию! Пусть все видят. Или убей: руками своих коммунистов, - с тихой яростью договорил сын, глядя в глаза с обречённостью беззащитного человека.

До Кобы вдруг дошло: "Что я, ишак, наделал? Это же мой сын, а не Троцкий!" И сменив гнев на милость, тоже тихо произнёс:

- Прости меня, сынок! Если можешь...

- Ладно, отец, прости и ты меня, и забудем об этом.

- Правильно, сынок. Забудем... Но ты должен найти работу, чтобы твои новые родственники-евреи не говорили, что ты сел им на шею. Ты - обязан сам обеспечивать свою семью. И не заводить пока детей: ведь тебе придётся развестись! Причину придумаем...

- А при чём здесь евреи?

- При том... - стал раздражаться Коба опять. - Думаешь, твои тёща и тесть не знают, чей ты сын? Они не укоряют тебя за безделье только из уважения... ко мне.

- А кто по нации твоя тёща, отец? И твои секретари Каннер и Мехлис.

- Откуда знаешь? От своей тёщи, да? И ещё спрашиваешь меня, при чём здесь евреи, да? При том, что даже секретарей я вынужден был взять себе, для маскировки, из евреев, иначе, кремлёвские евреи сожрут меня.

- Прости меня ещё раз, отец. Я завтра же пойду искать работу.

- Хорошо, иди, - согласился Коба. - Пора тебе узнать на личном опыте, что такое жизнь. Иди!.. Угощать тебя я не собираюсь, так как поздравлять пока ещё не с чем.

Сын молча, не прощаясь, вышел из кабинета, но за дверью его перехватила Надя и увела на свою половину. Коба услыхал лишь первые слова их разговора: "Ну, что он тебе?.. Бил, нет?" - спросила жена. А Яшка ответил: "Не бил, но готов зарезать, как овцу на даче в Болшеве, если не разведусь".

А после того, как Надежда Яшку накормила и проводила, начались у Кобы разногласия и с женой, закончившиеся временной (как выяснилось потом) импотенцией. Он запомнил ту ночь, когда впервые не смог, до позорнейших мелочей...

- Памаги мне... - попросил он жену. И услышав в ответ холодное "Как?", возмутился: - Я тебя ласкаю, когда ти не хочешь, а патаму не можешь, а тебе что, трудна приласкать мужа, да?!

Надя ответила холодно, однако разумно:

- По-моему, тебе лучше может помочь врач: определит, в чём дело. Возможно, это у тебя на нервной почве... Пропишет лекарство или отдых на море, в горах. Да мало ли что! Я и то понимаю, что у тебя неправильный рабочий режим: по ночам ты до глубокой ночи работаешь, а днём - спишь.

- И к кому я, по-твоему, должен пайти?

- Наверное, к невропатологу. А он определит, что делать, или направит тебя к "мужскому" врачу.

Он подумал немного и согласился с её убедительными доводами. А главное, с её спокойным отношением к случившемуся (боялся презрения, а ещё хуже - насмешки): приписала всё переутомлению, нервному перенапряжению, что соответствовало истине - борьба с врагами измотала его. Но тут же внёс поправку в её мудрый совет:

- Сагласен с табой, борьба с личними врагами атняла у меня все сили. Но в кремлёвскую клинику я ни пайду, потому что все медики будут знать, на что Сталин жялуеца! Пайдут сплетни. Паэтому нада визват неврапатолога ка мне на дом.

- Конечно, - согласилась жена спокойно. - Позвони Бехтереву и скажи ему, что заболел: от усталости расстроились нервы. Может, он посоветует поехать подлечиться в Крым.

- Тебе панравился Крым, да? Можьна будит паехать всей семьёй, с детьми. Скора наступит лето, там оно начинается раньше.

Жена согласилась и с этим, засомневалась лишь в том, разумно ли ей ехать с грудной Светланкой в Крым, где будет жарко. На что он ответил, что будет видно по погоде, куда ехать: можно ведь и в горы, там прохладнее. Но сначала нужно вызвать врача.

Так в их квартире появился психиатр и психолог, основатель психоневрологического института, учёный доктор, 68-летний Владимир Михайлович Бехтерев, вежливый седобородый старичок и деловитый врач, начавший осмотр решительно и с хода:

- Раздевайтесь до пояса, и будете излагать мне по ходу осмотра свои жалобы: где и что у вас болит или мешает вам нормально жить и работать.

Коба вынужден был, зная о недостатках своего дегенеративного телосложения, попросить жену выйти из комнаты, и начал раздеваться. Старик увидел татуировку, но ничего не сказал. И, тем не менее, с этого момента их неприязнь друг к другу стала взаимной. У Сталина вроде бы и причин для этого не было. Единственно, что тот видел Кобу обнажённым. У врача же вызвали отвращение крохотный рост вождя, его усохшая левая рука, крупные каверны, оставшиеся на лице от перенесённой оспы, потное лицо, впалая узкая грудь, опущенные плечи, выпуклый живот и толстый зад, выпирающий из брюк. Как только могла с ним спать такая молодая и миловидная женщина?! Это изумляло старого врача, и он, сердясь на себя за предвзятое отношение к "больному", что считал недопустимым, старался задавать вопросы как можно поласковее:

- Покажите язычок... Скажите "а-а!" - А сам думал: "Фу, какой прокуренный весь, даже зубы почернели изнутри! Да и загнутые они у него почему-то, как у хищной рыбы, вовнутрь!.." - Вы болели когда-нибудь психическими расстройствами, голубчик?

- Нет, доктор, не балель... - ответил Сталин, интуитивно чувствуя притворство врача и потому начиная ненавидеть его. А тот продолжал:

- С какого возраста употребляете алкоголь?

- Я - грузин, доктор!

- И что же сие означает, голубчик?

- С детства! - отрезал Коба. И уже помягче добавил: - Сухое вино не считается у нас алкоголем. Русскую водку научился пить в сибирской ссилке.

- И с какою частотою? Раз - в неделю, в месяц... Нет ли тяги к ежедневному употреблению?

- В тюрьме была, доктор. Но пили ми там в небалших дозах. - А про себя подумал: "Тюремный врач меня тоже спрашивал, много ли я пил и с каких пор. Пугал паранойей..."

- Давление у вас, голубчик, резко повышенное. Гипертония! Так что с вином и курением надо бы вам... ну, хотя бы поменьше... Ладно, одевайтесь. Отдыхать вам надо побольше, Иосиф Виссарионович! Бывать на свежем воздухе. Обливаться по утрам холодной водой.

Коба обрадовался:

- И это всё, доктор?!.

- Всё. А чего же вам ещё?

- Что, не нада никакого лекарства, да? Только отдих, вада и воздух? Скажите аб етом маей жине! Что таварищу Сталину нужин толька отдих, что Сталин - просто устаёт ат работи!

- Разумеется, Иосиф Виссарионович, разумеется. Но неплохо было бы бросить и курение... А где она сейчас, в какой комнате? Мне необходимо поговорить с ней о вашем лечении...

- Третья дверь справа от моего кабинета, - ответил Коба, торопливо одеваясь. Он выбежал из кабинета почти следом за доктором. Тот, постучав в дверь, скрылся за нею. А Коба, подкравшись на цыпочках к двери в комнату жены, приложился ухом к тонкой дверной фанере.

Голос жены спокойно спросил:

- Ну, что скажете, уважаемый Владимир Михалыч?

- Да ничего утешительного, голубушка, - ответил ей доктор хрипловатым голосом. - Болезнь вашего супруга усугубляется сильным, я бы сказал хроническим переутомлением. Нервная система от этого у него совершенно истощена!

Жена вроде бы вздохнула и воскликнула:

- Ещё бы!.. Бесконечные переживания, война с соперниками, а затем выпивки. Обстановка у них там, в Кремле, как в серпентарии! Из-за ядовитых укусов этих змей - моего мужа не хватает уже на семейную жизнь. Но... каков же всё-таки ваш диагноз?

- Диагноз? - Бехтерев шумно вздохнул: - Вообще-то как врач - я не могу разглашать врачебную тайну. Но вы - жена, лицо, так сказать, близкое больному и заботящееся о его здоровье более всех, поэтому вам - я скажу... Прогрессирующая паранойя. Причём, очень давняя. Вот каков мой диагноз, голубушка!

В душе Кобы закипело, в голову плеснуло ненавистью: "Ну, старый шакал! За это - ты заплатишь мне своей жизнью! Завтра же пошлю Берии в Тифлис секретное распоряжение достать яд и приехать ко мне в Москву".

Доктор за дверью продолжал бубнить:

- Необходимо провести тщательное... клиническое обследование нервной системы вашего мужа. Затем провести курс санаторного лечения.

Жена с сомнением в голосе возразила:

- На клиническое обследование, я думаю, он не пойдёт. Я его знаю. Это же десяток медицинских сотрудников будет знать, в чём дело!

Бехтерев настаивал на своём:

- А я вам заявляю, что без обследования не обойтись! А насчёт сохранения тайны - я вам её гарантирую. Да и лечение потребуется длительное, так как необходимо общее оздоровление организма. Наскоком такую запущенную болезнь, голубушка, не возьмёшь. Диагноз же буду знать только я! Чего ему опасаться?

- Я это всё понимаю, доктор. У меня старший брат вернулся с гражданской войны с психическим расстройством, и теперь почти каждый год попадает на 2-3 месяца в психдиспансер.

Голос Бехтерева потеплел:

- Значит, вы и без меня чувствуете серьёзность... я бы даже сказал, опасность... положения вашего мужа. Да и возраст уже... Сколько ему стукнуло? Вероятно, под 60? В таком возрасте организму необходим щадящий режим. А он у вас надрывается на работе!

Жена с удивлением возразила:

- Да ему только 48!..

- Неужели? - удивился и старик. - А я думал, судя по изношенности организма, дряблым мышцам, ему гораздо больше. И сложение довольно хлипкое, я бы сказал.

Коба скрипнул зубами и, потрясая над собою кулаком правой руки, мысленно грязно выругался по-русски: "Ах, ти, б.... такая! Ну, ладна жи!.." Но тут старику опять возразила жена:

- Да вы хоть знаете, сколько он мучений перенёс в жизни?!.

"Маладец, Надя! Спасиба тибе, ти хароши жина!"

- Тем более, - не сдавался и старик, - ему нельзя ни курить, ни употреблять алкоголь, ни со змеями... коли там серпентарий! Всё, возбуждающее нервную систему, я категорически запрещаю, голубушка!

Сталин за дверью злым шёпотом выругался по-грузински:

- У, шен мкрало турав! Шен ме момигонэб! - И добавил чуть громче по-русски: - Ванючи шакал, ти меня ещё вспомнишь! Клянусь хлебом, я сделаю всё, чтоби ти сдох! - Отшатнувшись от двери, как от змеи, Коба на цыпочках удалился в свой кабинет, продолжая ругаться по-грузински.
2

После операции по удалению миндалин Троцкий не ощутил особых перемен в состоянии здоровья. Как и прежде, часто повышалась температура, во всём теле появлялась вялость, которая сменялась сонливостью, а затем вдруг всё проходило, и он чувствовал себя нормально. Но главное, исчез, наконец, страх перед арестом: о Есенине в России никто в газетах не вспоминал больше. Да и узнал осторожно через своего человека в советском посольстве, что в Кремле все спокойны, ничего против него не затевается. Напротив, нарком по здравоохранению Семашко интересовался, как прошла у товарища Троцкого операция и не нуждается ли он в каких-либо лекарствах. И Троцкий, взвесив всё, решил вернуться в Москву.

Сталин, не ожидавший такого шага от Троцкого, понял, что успокаиваться рано, что Троцкий вернулся в Москву "на работу" и, стало быть, вновь начнётся борьба. "Никто его, подлеца, перед отъездом в Германию не досматривал. И он, возможно, прихватил с собою много важных для борьбы со мной документов. А заодно золота, бриллиантов, какие награбил себе, как Свердлов. Положил всё это в какой-нибудь банк, а может, в несколько банков. Вероятно, не только на своё имя, но и на имена предъявителей-иностранцев евреев, фамилии которых нам неизвестны. И теперь будет спокойно жить, держа тайную связь с ними. В случае нужды, ему будут подбрасывать средства, а деньги - это сила самая надёжная".

На другой вечер Сталин напился и неожиданно сорвал своё зло и плохое настроение на жене, которая сделала ему простое и естественное замечание:

- Тебе же нельзя пить, Иосиф! Бехтерев запретил тебе это категорически! А ты - делаешь всё наоборот. Почему?

- А кто такой Бехтерев?!. Атветь мне!

- Ну, во-первых, он крупный учёный, основатель института психиатрии. А, во-вторых, вежливейший, интеллигентнейший человек.

Сталин, загораясь ненавистью, перебил:

- Ва-первих, етат старик - льживий, двулични чилавек! "Галюбчик", - передразнил он, - "галюбушка"! А на самом дэли - хам, падазривает главу правитэлства в алкагализме! Ета - ва-фтарих. И, в-третьих...

Жена, обычно терпеливая и выдержанная, тоже перебила его, и тоже с раздражением:

- Всё это, как говорил твой Ленин, "прямая неправда"! "Голубушкой" он называет всех женщин искренне, как и меня в том числе. А вот ты, выходит, подслушивал нас, если так заявляешь. А подслушивать - это низко! К тому же про твоё пристрастие к алкоголю - разве неправда? А насчёт лживости и двуличия - это кремлёвская болезнь, а не бехтеревская. Кто во всех своих речах, чуть что, ссылается на непререкаемый авторитет Ленина? Ведь в действительности - ты всегда ненавидел Ленина!

- И паетому ти решила, что он "мой", да?

- А чей же? Кто считает себя его учеником и продолжателем его дела?!

- Замалчи, дура! Не строй из себя девствэницу, каторая ни панимает жизни!

- Как вы смеете так разговаривать со мной?! С женщиной, вашей женой!..

- А как смеешь разговариват так са мной ти, саплячка, а не женщина?! Я - ни толька твой муж, но и глава правитэлства!

- Никто вас главою правительства ещё не назначал...

- Замалчи, бл...! - выкрикнул он и затопал ногами.

Жена онемела, глядя на него изумлённо остановившимися распахнутыми глазами. А придя в себя, не смогла от оскорбления выговорить ни слова - дрожали и прыгали побелевшие губы. Тогда, чуть не сбив его с ног, она выскочила из комнаты, видимо, в ванную комнату, где щёлкнул стальными зубами английский замок.

И тут Сталина прорвало, как никогда в жизни:

- Сволич!.. - прошептал он, договаривая всё остальное жене уже про себя по-грузински, скачущими от ненависти мыслями. "Тебе непонятно, шени могит-хан, почему Сталин вынужден лицемерно хвалить Ленина, да? Ты одна здесь, на весь Кремль, невинная целка, а все остальные - просто лицемеры, да? Ты не слепая, видишь, что мир построен на лицемерии, иначе тот, кто не хочет или не умеет лицемерить, пропадёт, его загрызут волки, отравят своими укусами ядовитые змеи! Потому что жизнь - это непрерывная борьба и злоба. Сильные выживают, слабые - погибают. И не надо изображать из себя девочку, которая не читала Дарвина и ничего не понимает. Только сволочь может так укусить и обидеть своего мужа. За что было уважать Ленина и любить? Ты прекрасно знала, кто такой Ленин, видя ежедневно и перепечатывая его подлые распоряжения об арестах и расстрелах, и его лицемерные политические статьи для "Правды", которая никогда не была правдивой! Разве ты не замечала, что Ленин - врёт. Троцкий - врёт. Врут и Бухарин, и Молотов, и Калинин, и все кремлёвские евреи. И твой муж вынужден врать. Так почему же ты, сука, посмела плюнуть мне за это в лицо?! А разве при царях было не то же самое? Врал царь, врали все его министры, обещая гражданам лучшую жизнь в будущем. Вынуждены врать и мы, чтобы голодный и нищий народ не разорвал нас на куски. Даже церковники всех мастей и рангов обещают рай. Но... не на этом свете, а на том...

Разве раньше врали - меньше? Ну, допустим, мы врём и обещаем - больше. Потому, что на Земле прошла мировая война, и она разорила все народы. Потому, что, несмотря на миллионы убитых, на Земле расплодилось слишком много лишних миллионов. И всем от этого плохо. Голодные могут взбунтоваться против своих правительств. А ты, дура, хочешь, чтобы Сталин говорил народу правду? Но тогда твой народ загрызёт не только меня, но и тебя вместе со мной. А Троцкий начнёт горячо и страстно выступать перед этим же народом - он возбуждается, когда его слушает толпа - со своей еврейской хитрой неправдой, и станет главою правительства. Ты этого желаешь, да? Как и твой доверчивый, отсталый народ? Но ведь и при Троцком ничего не изменится! Обман останется обманом, и понадобятся новые обманы. А народу по-прежнему нужен будет хлеб, рабочие места. Вот почему и Сталин вынужден, обязан обещать им всё это. Запомни: весь мир живёт на обмане! Потому что знает, не обманешь ты, обманут тебя. Каждый идёт на обман, понимая, что он никому не нужен, кроме семьи - да и то ненадолго: дети вырастают, и родители становятся им не нужными. Идут на обман и правительства, ибо только захваченная ими власть приносит им полное удовлетворение: она и деньги, и возможности, и мировая известность, и слава. Что может быть слаще этого? Лишь красивая женщина. Но это кратковременная сладость, а слава - это надолго. Вон Ленин: не успел сделать ничего хорошего, да и женщин у него почти не было, как и у меня, а лежит в Мавзолее, почёт на весь мир! Кто организовал ему это? Я, Сталин. Потому что Россия огромное и сильное государство, в котором много талантливых людей, способных возродить её. И тогда вся слава достанется кому? Продолжателю дела Ленина - Сталину. Вот чего не понимает моя глупая Надя! Я, любой ценой, заставлю народ сделать аграрную Россию промышленной страной. И те люди, которые уцелеют, скажут потом о Сталине, что Сталин - это новый Ленин, но... более мудрый.

Ну, и реви себе в своей ванной, реви! Сталин не пойдёт к тебе на поклон! Женщина, вообще, должна знать своё место в семье, и не перечить мужу. Да на такого мужа, как я, не только главу семьи, но и главу огромного государства, умная жена обязана молиться, а не трепать ему нервы. А если ты не умная, то Сталин наденет на тебя такой намордник, что вообще забудешь, что ты - женщина. С завтрашнего дня, за каждым твоим шагом, глазами секретной службы будет следить Сталин, твой муж и вождь государства!"
Конец седьмой книги
цикла романов "Эстафета власти"
Продолжение в восьмой книге "Советская империя Зла"
цикла романов "Особый режим-фашизм"

---

Комментарии: 2, последний от 19/01/2011. © Copyright Сотников Борис Иванович (sotnikov.prozaik@gmail.com) Размещен: 14/12/2009, изменен: 04/01/2010. 306k. Статистика. Роман: Проза

Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"