Ефим СОРОКИН

Повесть о святом пророке Енохе

1. Его тело наливалось тяжестью, и вечерний, пропитанный изморосью воздух уже не выдерживал поступи. Путник тяжело пошел по земле. Он все еще не мог понять, куда и зачем идет. Мешал сосредоточиться свет, но он не оскорблял ни сердца, ни разума. Свет мягко просачивался сквозь них. Отвесная скала, на которую человек то и дело натыкался плечом, казалась полупрозрачной, и думалось, сквозь нее можно пройти, нарушив ее твердокаменность, точно отражение на водной глади. Но боль в плече свидетельствовала об обратном.

Человек остановился у каменной стены, будто выросшей из скалы, и долго стоял перед преградой, которая то вздымалась, то ниспадала, следуя неровностям местности. Дом с толстыми стенами, казалось, тоже вырос из скалы. Они были одного цвета - скала и дом, только дом с огоньками в пещерных комнатах выглядел поприветливее. Неподалеку от ворот путник увидел невысокую изящную колесницу. По кожаному пологу над богато украшенным кузовом мягко постукивал дождь. Он убаюкал возницу. Голова в медном шлеме склонилась на грудь, закрытую панцирем из медной чешуи. Возница спал так крепко, что нога в ботинке на шнуровке соскользнула с подножки, и дождь мочил обувь. Что-то подсказывало путнику, что колесницы здесь быть не должно. У строгих задумчивых скал она выглядели инородно. Лошади всхрапнули, когда путник прошел мимо, и чуть подали назад. Возница мотнул головой, но не проснулся.

Мужчина привычно просунул руку в маленькое отверстие у тяжелой калитки и с усилием отодвинул задвижку с другой стороны. Штырь на бруске к удивлению оказался железным, а не деревянным, как ожидалось. Из-за дома с лаем выскочил вислоухий пес, но тут же завилял хвостом, бросился на грудь человека. Тот улыбнулся и вытер собачью слюну с бороды. Пес мощно терся о ноги путника. Мягкие сполохи света изнутри растворили тянущиеся цепью вдоль скалы конюшни, погреба, загоны для скота. Мужчина зажал виски и долго стоял, чуть покачиваясь взад-вперед. Потом подошел к окну, затянутому прозрачным овечьим пузырем, облокотился на перекладину приставной лестницы.

В комнате с побеленными стенами при свете сальной свечи, у очага, из которого сквозняк выдувал искры, на чурбаках пальмовых бревен сидели мужчина и женщина. Из острых стеблей женщина плела мешок. От шеи до пят она была закутана в ткань белого цвета. Голову ее покрывала плотная шерстяная накидка.

- ...и нет ничего предосудительного, что он добивается руки матери, - говорил мужчина, медленно развязывая на голове тюрбан. - К тому же Тувалкаин очень влиятельный человек в городе, очень влиятельный, Мелхиседека. - Мужчина собрал сзади длинные волосы и привычным резким движением связал их шнурком.

- Твой отец - Енох, может быть, еще жив, - скорее с обидой, нежели с укором возразила женщина.

- Я сам вот этими глазами видел, как отца уносил огромный орел. Они поднялись так высоко, что превратились в точку. После таких полетов не выживают, Мелхиседека!

- Енох, - тихо произнес стоящий у окна путник и осторожно оперся рукой о стену, точно сомневался в ее твердокаменности, будет ли она ему опорой. - Енох. - Имя казалось знакомым.

- Наши мужчины давно спускаются к каинитянкам, - сказала женщина. - Но чтобы каинит просил руки у дочери Сифа!.. - Женщина смутилась и замолчала, сделав вид, что целиком сосредоточилась на плетении мешка.

- Давно пора покончить с этим предрассудком. В конце концов Тувалкаин прав: все мы дети Адама.

- Иногда кажется, Мафусаил, что ты готов преклоняться перед каинитами.

- Это не так! Но к Тувалкаину отношусь с уважением. Бог дал ему дар чувствовать медь и железо. Его стрелы кормят и нас, сифитов.

Горькая улыбка Мелхиседеки немного смутила Мафусаила.

- Разве не Бог питает людей, Мафусаил?

- А разве твой отец и мой дед Иаред не учили тому, чтобы мы не боялись каинитов?.. Не учил ли нас Енох почтительно относиться к вещам, как к творениям Божьим? Не учил ли Енох: раз дал тебе Бог вещь, употребляй ее во славу Божью? Кому плохо от тех удивительных вещей, которые создает своим гением Тувалкаин?

- Енох учил не пристращаться к вещам, не хвалиться своими и не завидовать чужим!

- Не стыди меня, Мелхиседека! Мне самому иногда совестно за свои слова. Прости меня! Я не хотел тебя рассердить.

Мелхиседека опустила недовязанный мешок и ласково и удивленно посмотрела на племянника.

- Еще раз прости меня, - сказал Мафусаил. - Мне почему-то тяжело сегодня, будто приближается что-то... что-то...

- И ты меня прости, Мафусаил! У меня сегодня с утра день был светлый, каких давно не было, и я не заметила, что тебе плохо.

Путник оттолкнулся рукой от стены и под дождем побрел вдоль дома.

- Енох, - прошептал он. Имя казалось близким.

Он остановился у другого окна, за которым просматривалась еще одна комната с побеленными стенами. За дубовым столом во всем белом сидела женщина. Вязанье свое она подставила свету, идущему от большой сальной свечи. По комнате неспеша прохаживался мужчина. Держался весьма осанисто. На нем был широкий нарамник ярко-красного цвета. Передняя лопасть вздымалась на груди. Она была украшена цепью из металла. Имел украшение и широкий кожаный ремень: в виде пряжки с каким-то замысловатым рисунком. Путник отметил, что одежды мужчины, его стриженые волосы и ухоженная борода выглядят так же инородно в этом доме, как колесница у скалы.

- ...То, что не нашли его тела, Сепфора, еще не значит, что Енох жив. С ним могло произойти что угодно. Опять же Мафусаил видел, как орел уносил... какого-то человека. К тому же, Сепфора, ты сама говорила, что Енох был болен.

- Я никогда не говорила, Тувалкаин, что Енох болен, - устало и с чуть уловимой обидой сказала женщина. - Я говорила, что временами было трудно поверить его словам.

Мужчина сильной рукой погладил ежик седых волос.

- Ему мерещились ангелы, которые якобы хотели забрать его на небо. Как это ни жестоко может показаться, но мне кажется, Сепфора, мы должны благодарить богов, что они забрали от нас твоего мужа, чтобы никто не видел его совсем обезумевшим. К тому же... прошло уже много времени... Сейчас я говорю о вещах, которые ты сама себе говорила уже много раз. - Мужчина взял со стола стакан из полого тростника и пригубил.

- Когда Енох говорил об ангелах, он выглядел совершенно нормальным. Он умолял нас поверить ему. Это все, чего он хотел. Он понимал, что поверить его словам очень трудно, почти невозможно. - Сепфора оставила вязанье, сцепила беспокойные пальцы. - Нам надо, надо было ему поверить! Мы оскорбили его своим недоверием! Спрашивали его, точно ребенка: может быть, он видел людей? Может, кто-то из каинитов захотел подшутить над ним? Он говорил, что таких людей на земле нет.

Тувалкаин сделал глоток из стебля, кивнул:

- Да-да... "И лица их блестели, как солнце"?.. Когда землетрясение разрушило наш город и среди каинитов появились ангеловидцы. И поверь, Сепфора, стоило больших трудов вернуть этих людей их семьям. А многие из них до сих пор пребывают в лечебнице, и, если бы ты увидела, до какого состояния они себя довели, ты бы по-другому стала относиться к словам Еноха.

- Он не казался безумным, - не очень уверенно сказала Сепфора. И - с надеждой: - Он казался более благоразумным, чем обычно. И поверь, Тувалкаин, он говорил обычные для сифитов вещи.

- Да-да, - кивал мужчина и, вращая стебель донышком по столу, говорил одновременно с женщиной: "В их глазах был свет. И таких умных глаз нет ни у кого из людей, даже у престарелого Адама. А из уст их исходил огонь, когда они говорили".

- ...и поверь, Тувалкаин, он говорил обычные для сифитов вещи: чтобы не забывали, что ходим пред лицом Божьим, чтобы не оставляли молитвы, чтобы Господь не лишал нас Своих даров. - При этих словах мужчина усмехнулся, но Сепфора не заметила его ухмылки. - Нет, Енох не был безумен.

- Я слышал эту историю, - сказал Тувалкаин, тоном подытоживая разговор. - И нет ничего удивительного в том, что именно после этих видений Енох исчез. Поверь, Сепфора, мне хочется тебя утешить, но лучшее утешение сейчас для тебя - это правда. - Он поднял тяжелую кожаную сумку с красивым железным замком, вынул из нее что-то, завернутое в кожу и материю, и положил на стол. - Это подарки для вашей семьи. Один из них, Сепфора, я привез для тебя. Эти подарки никак не относятся к моему предложению. Ну, если только косвенно, так, что, может, и говорить об этом не стоило. И прошу принять их. Я постарался выбрать их в соответствии с вашими обычаями.

- Я отношусь к вам с большим уважением, Тувалкаин, и для нас большая честь принимать в нашем доме такого человека, как вы. Но... мы прожили с Енохом почти триста лет, прожили и вырастили детей, внуков и правнуков, и, боюсь, мне уже ни с кем не будет так хорошо, как было с Енохом...

Путник у окна услышал блеяние овец. Он мысленно отмерил расстояние до них и побрел на блеяние. Этот бессловесный звук не таил в себе опасности. Яркий сполох света изнутри заставил остановиться. Мужчина коротко, глухо вскрикнул и схватился за виски. Сепфора услышала вскрик и подошла к окну, но в мокрых сумерках ничего не было видно.

Путник снова пошел. Каменная стена уперлась в скалу. Мужчина готов был поклясться, что в скале будет пещера. Когда-то очень давно, казалось, в какой-то другой жизни он сам обнаружил эту пещеру и загнал в нее свое стадо, а потом... Потом рядом с этим местом он, кажется, построил в скале и у скалы дом.

Из пещеры пахнуло теплым овечьим духом, навозным теплом, овцы перепуганно затоптались в глубине хлева. Мужчина обо что-то ударился голенью, нагнулся - нащупал кормушку, выдолбленную из расщепленного молнией дерева. Он точно знал, что кормушка из расщепленного молнией дерева, потому что сам выдалбливал ее. Путник устало в нее повалился. Овцы, постукивая копытцами, несмело подошли к кормушке. Было слышно, как они жуют и отфыркиваются в темноте. Овцы, робея, приближались к человеку. И вот шершавые губы и языки с любопытством облизали бессильно свисающую руку. Путник закрыл глаза и увидел себя...

2. Путник закрыл глаза и увидел себя среди овец, пасущихся на зеленом склоне горы. Он перевернулся на спину и долго лежал, закинув руки за голову, покусывал былинку. Над ним - чистое голубое небо с аккуратными рядками белорунных облаков. И вдруг необъяснимым для пастуха образом чувства его изменились, а про себя он только отметил, что видит то, чего доселе видеть не мог. Все произошло просто, будто он перешел от сна к яви. Облака растворились в ярком свете. Человек приподнялся на локте и прикрыл глаза рукой, хотя в этом не было никакой нужды. В свете растворились и скалы, и горный луг, и овцы. Пастух перестал различать свои руки, но было еще слышно, как блеяли овцы. В испуге вскочил на ноги. Он был как бы слеп, но окружала его не темнота, а свет. И в этом несказанном свете он начинал различать кого-то еще и вдруг увидел двух сынов неба, сотканных из красоты и величия. Кончики их крыльев касались пят. Один из них сказал:

- Дерзай, Еноше! Дерзай в Истине! Господь послал нас к тебе, чтобы мы возвели тебя на небо, как и было обещано. - Ангелы приступили к пастуху. Он отпрянул и закричал:

- Мне страшно!..

3. - Мне страшно! - закричал человек в кормушке и резко сел. Овцы гуртом шарахнулись к стене, и тут же топот копытец стих.

- Еноше, - повторил человек в темноте пещеры произнесенное ангелом имя. - Еноше... - Усталость свалила его, и едва он коснулся спиной дна кормушки, как снова провалился в несказанный свет.

4. - Мы знаем, что тебе страшно, - сказали ангелы. Их слова выходили как бы огнем из их уст. - Твои грехи пугают тебя при нашем приближении. А нам дан другой образ, чтобы взять тебя от земли.

Енох увидел перед собой свои руки с растопыренными пальцами. Беспомощным жестом он пытался защитить себя от ангелов. Он снова увидел облака в голубом небе, услышал блеяние овец. Тень скользнула по склону - одна, другая. Овцы сбились в плотный гурт и испуганно блеяли. С неба, паря, кругами спускались два огромных орла. Один из них, величиной с буйвола, обдал Еноха ветром от крыльев. Пастух зажал голову руками и почувствовал, как когти орла сомкнулись на бедрах. Гигантская птица, набирая высоту, мощно погребла крыльями. Дул сильный ветер, развевая длинные волосы Еноха, развевая его белые одежды. Сандалии слетели с ног и полетели вниз, как летят кленовые вертолётики. Енох увидел свой дом у скалы. Во дворе - дерево, которое посадил в день рождения своего первенца Мафусаила, а чуть поодаль - зеленый фруктовый сад, в котором каждое дерево - в память о рожденных его женой Сепфорой. Землю внизу заволакивал туман.

- Это облака, - сказал орел через ветер. Он склонил голову и глянул на Еноха своим огромным, красивым, умным и добрым оком. Снова раскрыл свой большой мощный клюв и сказал:

- Удобно ли я держу тебя, Еноше?

- Мне холодно, - сказал Енох. - Я замерзаю.

Туман вдруг рассеялся. Горы остались в стороне. Внизу под летящими, среди ржаной тишины хлебных полей, лежал город каинитов. С высоты полета оказалось, что он имеет форму звезды. Город-звезда как бы поворачивался под летящими, точно был приведен в действие механизм, на который способен только гений Каина. Енох видел дымящиеся трубы доменных печей по окраинам, малюток-людей, идущих по кишечкам улиц. Снова залетели в облако, такое яркое, что Енох зажмурил слезящиеся глаза и закрыл их руками. Орел сказал:

- Посмотри вокруг, Еноше, земля исчезла!

И вдруг Енох перестал ощущать тяжесть своего тела, а чувства его стали несравненно тоньше, как бы разрушились невидимые стены, и человек стал свободным. Енох открыл глаза и почувствовал какое-то внезапное расширение зрения. Уже не орел, а два ангела несли его. Человеку снова стало страшно. На островках, похожих на облака, стоят в золотых одеждах ангелы. Они провожали Еноха удивленными взглядами. Человек трепетал. Он услышал за спиной:

- Так пахнут рожденные женщиной.

- Но что он делает здесь? Разве Господь не изгнал людей из горнего мира, как изгнал мятежного херувима с его приспешниками?

- Мы не знаем замысла Божьего о человеке, - отвечал другой ангел.

- Разве они не приравняли себя к падшим ангелам, когда ослушались Господа?

- Поостерегись обсуждать дела Божии! Позавидовав Адаму, ниспал херувим Денница!

- Не ему ли они поклоняются в своем городе?

- В горах сифиты чтут истинного Бога и называют себя сынами Божьими. Может быть, этот человек один из них?

Енох посмел оглянуться: их сопровождали еще два ангела. До пят они прикрывали себя крылами. У одного - гордая складка между бровями.

- В чем достоинство этого человека, рожденного из капли белого семени, если ему дозволено в пахнущей плоти взойти на небо? - спрашивал ангел.

- Может, он будет нести службу с нами и между нас и будет сотворцом Господу в мире духовном?

Енох увидел город из небесного хрусталя. По зубцам стены стояли небесные воины. Енох затрепетал.

- Мне страшно! - зашептал он.

- Не бойся, Еноше, - сказали сопровождающие его ангелы, - ты вступаешь в общение с миром духовным. Твои грехи будят в тебе страх.

- Мне страшно!..

5. - Мне страшно! - простонал человек в кормушке, и овцы снова вздрогнули, снова метнулись в глубь пещеры.

А в доме задуло свечи. Из отворенного окна пахнуло сыростью и холодом. Мелхиседека вздрогнула и зябко поежилась. Обняв себя за плечи, подошла к окну, постояла, вслушиваясь в ночь. Гнулись и шумели деревья. Кричали птицы и казалось, что кричат сами деревья.

- Что там? - спросила Сепфора из другого окна.

- Наверное, Тувалкаин испугал овец грохотом колесницы. - Мелхиседека подумала, что Сепфора может уловить в ее словах осуждение и мысленно попросила у нее прощения. - Они волнуются - я успокою, - сказала Мелхиседека, тоном как бы прося прощения у Сепфоры. Она запалила в очаге факел и вышла.

- Что вы, милые? Что вы? - приговаривала Мелхиседека, обходя овец. - Что вы, милые? Успокойтесь, злой человек уехал. - Она подошла к кормушке. Ей вдруг показалось, что там кто-то лежит. Мелхиседека подошла ближе, опустила факел.

- Мой Бог! - тихо воскликнула она. - Мой Бог! - прошептала Мелхиседека. Лицо человека, лежащего в кормушке, точно светилось изнутри. - Кто это? - Мелхиседека обвела взглядом овец, будто от бессловесных хотела добиться какого-нибудь ответа, и вдруг ей показалось, что глаза животных исполнены человеческим разумом. Она испугалась, подумав, что овцы вот-вот заговорят. - Бог мой! - Что-то хорошее, теплое поднялось внутри нее с тихой радостью. Глаза стали горячи, и тихие радостные слезы мешали ясно разглядеть лежащего в кормушке человека. Мелхиседека промокала их кончиком головного покрывала, но видела лежащего мутно. И вдруг она поняла, что произошло нечто такое, что заполнит всю ее жизнь. Наступала самая лучшая в ее жизни пора. Пришло счастье, никогда доселе не испытываемое, непостижимое счастье, может быть, трудное. Радость заполнила Мелхиседеку, и она еще пуще заплакала. Мелхиседека прикрепила факел к столбу, бросилась к брату, но не смогла его приподнять. Она взяла его руку, припала к ней, встав на колени, и поцеловала в жилку.

В доме люди сидели обыденно молча.

- Сепфора! Мафусаил! - послышались призывы Мелхиседеки. Мафусаил выскочил в нижней длиннополой рубашке с короткими рукавами, без пояса и без сандалий. За ним бежала взволнованная Сепфора. Мелхиседека опустилась посреди двора на пенек.

- Там... там... - Ее слезы и заикание встревожили. - Там... Его лицо... Оно как бы светится изнутри.

Мафусаил бросился в дом и выбежал из него уже с колчаном и луком.

- Не надо, ничего этого не надо, - шептала плачущая Мелхиседека и ласкала всех счастливыми лучистыми глазами. - Поймите, ничего этого не надо. Енох вернулся! - Последние слова Мелхиседеки слились в одно с криком из овчей пещеры:

- Мне страшно! Верните меня на землю! Неужели вы не понимаете, что мне очень страшно!

6. - Мне страшно!..

Сепфора крикнула:

- Мафусаил, разбуди Гаидада и всех мужчин! Надо перенести Еноха.

Когда его внесли в дом, дети разных возрастов высыпали из всех комнат.

Енох не видел колготящихся возле него людей, но различал их голоса. Он смотрел вглубь себя, где удалялся свет, хранящий тайну, которую еще надо было передать людям.

Радость, овладевшая Мелхиседекой, казалось, разлилась по всему дому. Он наполнялся любовью. Люди хватали друг друга за руки, целовали друг друга, целовали Еноха, подпрыгивали, как дети. Енох на миг приоткрыл веки - все тут же утихли и склонились над ним. Еноху стало душно. А веки отяжелели и снова опустились.

- Енох, отец мой, - проговорил Мафусаил, - ты слышишь нас? Ты узнаешь нас?

- Енох, муж мой, - сказала Сепфора, - ты слышишь меня?

- Енох, брат мой, - умоляла плачущая от радости Мелхиседека, - если ты слышишь нас, дай нам хоть как-нибудь знать это.

Веки Еноха дрогнули. Все переглянулись со сдерживаемой радостью.

- Тише! - шепотом умоляла Мелхиседека. - Он хочет что-то сказать.

- Тихо! - Строго приказал Мафусаил толкущейся в дверях детворе.

- Ты узнаешь нас? - спросила Мелхиседека, низко склонившись над Енохом. Он хотел ответить ей, но не мог вспомнить нужных слов. Но ему надо было хоть что-то сказать, чтобы они поняли, что он их помнит и рад своему возвращению из пророческого будущего, и Енох на его языке внятно сказал:

- Нуклеиновая кислота каждого из вас несет в себе запись жизни. Анализ вашего ДНК обнаружит и мое существование.

В бормотании Еноха не было ничего, доступного пониманию.

- Бредит, - растерянно сказал Мафусаил. - Мелхиседека, приготовь отвар... Ему надо уснуть.

- Да, да, - прошептал Енох, - уснуть, а завтра я все вспомню.

Мелхиседека бросилась из комнаты, пытаясь думать об услышанном. Енох успокоился. Его наконец поняли. И главное, переполох и суета улеглись, перестали шуметь. Но заснуть он не мог. Его воображение еще превращало радиоволны в световые картины на аспидном исподе век. Он видел вселенную в виде разноцветного яйца.

- Мне тяжело привыкнуть. Я как бы держу при себе и прошлое, и будущее, - тихо, с усилием говорил Енох, не открывая глаз. - А завтра - завтра я все вспомню и все расскажу вам. Мне надо предупредить... Мне надо предупредить всех людей... - Енох сделал усилие и открыл глаза. Он хотел еще раз взглянуть на людей, дыхание которых чувствовал. Про себя он отметил, что подумал: "Так пахнут рожденные женщиной".

Ангельский мир точно просвечивался через обстановку дома, а местами, где вещи и люди совершенно растаяли, не оставив даже прозрачных водянистых очертаний, мир света казался более реальным, чем тот, в котором жили обступившие Еноха люди. Из света вышла похожая на ангела женщина в белом, поправила накидку на голове. В руке она несла скорлупу с дымящейся жидкостью. Запахло травами. Женщина попросила Еноха сделать глоток, и Енох узнал ее кроткий голос. Это она говорила: "Енох, брат мой".

"Это не ангел - это моя сестра", - подумал Енох, еще чуть-чуть и он вспомнил бы ее имя. Пока на исподе век он видел ее ДНК, почти идентичную его собственной.

Отвар подействовал - Енох почувствовал, что засыпает. На черном бархате век снова появилось изображение вселенной в виде яйца с яркими переливающимися цветами. Енох, засыпая, спокойно слушал космос, точно Адам до грехопадения, улавливая электромагнитный шум радиоизлучений в сегодняшнем его состоянии после взрыва. Енох подумал: "А ведь это тоже всего только условность из пророческого будущего, эти знания сродни знаниям каинитов". И вдруг он вспомнил имя сестры. Енох прошептал:

- Мелхиседека.

Со всей значимостью текущего часа Мелхиседека, которая вся светилась кротостью, улыбнулась через слезы, ибо настал час великий, великий для всех. Енох вернулся! А Сепфора не сводила глаз с одежды мужа.

7. "...со всей значимостью текущего часа Мелхиседека, которая вся светилась кротостью, улыбнулась через слезы, ибо настал час великий, великий для всех. Енох вернулся! А Сепфора не сводила глаз с одежды мужа". - Прочитав эти строки, Тувалкаин опустил на колени грубые ясеневые скалки, на которые был накручен пергамент мятежного братца Иавала-скотовода. И теперь, возвращаясь из дома исчезнувшего Еноха и читая в колеснице про то, как посещал дом сифитов, Тувалкаин с предощущением чего-то неприятного подумал, что духи, которым поклоняется Иавал, достаточно прозорливы, и спросил сам себя: "Но зачем Иавалу мнимое возвращение Еноха?"

Несколько дней назад Ир-доглядчик явился к Тувалкаину с устным доносом. Слушая урода, Тувалкаин неспеша прохаживался по библиотеке минералов, бережно, точно живое существо, поглаживая черный булыжник. Уродец Ир рассказывал и косился на камень в руках господина, точно на маленькое животное, от которого исходила опасность. Когда доглядчик закончил, Тувалкаин покровительственно проговорил:

- Ты принес интересные новости, Ир. - Он достал из маленького ящика огромного стола самородок желтого цвета величиной с боб и вложил в ручку уродца.

- Я бескорыстно, господин! - пролепетал Ир, делая вид, будто недоумевает, в чем ценность желтого блестящего боба.

- Ты знаешь, что это?

- Нет, господин.

- Ты лжешь! - отрезал Тувалкаин.

- Простите, господин! Это тот самый минерал, который не дает металлической проказы.

- Спрячь самородок подальше. Придет время, и он поможет тебе стать обеспеченным горожанином.

Отходя к двери, Ир поклонился спиной вперед. (Голова его от рождения сидела на плечах таким образом, что бледное личико оставалось со стороны спины. Был он малого роста и тощ. Ходил пятками вперед.)

- Ты куда? - Тувалкаин улыбкой остановил уродца. - Я тебя вызвал не для того, чтобы послушать твои доносы.

Вострые брови Ира угодливо подпрыгнули. Лисья мордочка подобострастно устремилась к господину.

- Мой брат Иавал молится богам, которые имеют власть над животными, и боги дают брату над животными власть. Но крысы... Эти мерзкие твари настолько умны, что не подчиняются даже Иавалу. В городе их развелось слишком много, ты и без меня очень хорошо это знаешь. И приманки с нашими ядами они не трогают. А вот от ядов Иавала они дохнут, и их трупы переливаются каким-то фосфорическим светом. Во всяком случае, так говорят.

- Вы хотите, чтобы я съездил в стан Иавала-скотовода и купил мор для городских крыс?

- Да, но это непросто, учитывая наши... напряженные отношения. И еще! У Иавала есть пергамент, который пока не видели в городе и, естественно, который еще не смущал каинитов. Если ты принесешь этот пергамент, Ир (Тувалкаин нарочно назвал уродца по имени), я подарю тебе еще несколько самородков и, может быть, покрупнее того, что лежит у тебя в кармане.

- Правильно ли я понял, господин, что я должен украсть пергамент, который пока скрывает ваш брат?

- Я этого не говорил! - Тувалкаин, улыбаясь, поднял две руки, точно защищаясь от слов Ира. - Но я повторяю: если пергамент будет лежать у меня на столе, я щедро расплачусь с тобой, Ир!..

...Тувалкаин вернулся к пергаменту, который теперь лежал у него на коленях и подпрыгивал в такт с движением колесницы. "...ибо настал час великий, великий для всех: Енох вернулся!" Тувалкаин снова подивился яркой глянцевой краске, которой писал Иавал. Казалось, что она еще не просохла. Тувалкаин осторожно дотронулся до букв пальцем и посмотрел на подушечку, - нет ли отпечатка? - Енох вернулся! А Сепфора не сводила глаз с одежды мужа".

- Что там? - спросил Тувалкаин, заметив, что возница поправляет арбалет.

- Шевелится что-то у дороги, - ворчливо отвечал возница. - Может, дерево, а может, зверь какой. В этих местах полно медведей!

Вскоре поравнялись с человеком отвратительной наружности. Колесница остановилась. Уродец поклонился из облака пыли. Возница поприветствовал Ира, чуть заискивая. Это не понравилось Тувалкаину. Он заранее презрительно сложил губы.

- Что тебе нужно от меня, урод? - спросил он, четко выговаривая каждое слово.

- Господин... господин, - торопясь, заговорил уродец Ир, взволнованным голосом показывая, что хочет объявить нечто очень и очень важное. - Я обследовал отработанные штольни рядом с землями Еноха...

Тувалкаин недовольно поджал губы.

- Я знаю, чем ты занимался. Я сам поручил тебе это, а у меня пока неплохая память.

- Я знаю, что вы знаете, господин. Я должен вам рассказать, только не сердитесь и не перебивайте, - быстро заговорил урод. Его вульгарное личико как бы вытянулось навстречу Тувалкаину. - В одной из штолен я обнаружил ход в пещеру, а в ней...

- Что ты там мог обнаружить, урод, чтобы заинтересовать меня?

- Я обнаружил, чего, казалось, и обнаружить нельзя в заброшенной штольне. Вы не поверите!

- Да разродись ты скорее, поганый урод! - не вытерпел Тувалкаин. - Ну?

- Я обнаружил в ней писаницу!

- Писаницу?

- Да! И еще какую! На светло-зеленом мраморе! Огромных размеров!

- Разве может быть писаница в заброшенной шахте? Может, ты накурился зелий, урод?

- Разве можно! Господин знает, что я даже вина не пью.

"И то верно!" - подумал Тувалкаин и сошел с колесницы.

- Такой чудесной писаницы в городе нет, господин.

- Кто же мог ее выбить?

- Похоже, что скульптор Нир - больше некому. Он отрабатывал как раз в этой шахте.

- Что ты несешь, урод? Как можно выдолбить большую писаницу на исправительных работах? Ты, случаем, не повредил себе голову? Она у тебя и так сидит задом наперед.

- Вы справедливо заметили, господин. Голова у меня смотрит не в ту сторону, но, похоже, за скульптора Нира выполняли его норму.

Тувалкаин вспомнил: именно эта шахта, когда здесь отбывал свой срок скульптор Нир, считалась самой послушной. Кажется, только раз заключенные в знак протеста сожгли корзины, в которых таскали руду.

- И что же изображено на этой писанице? - спросил Тувалкаин, тоном продолжая показывать недоверие.

- История каинитов, - шепотом произнес Ир. Должно быть, хотел придать своему шепоту особый смысл, но только рассмешил господина.

- История каинитов? В заброшенной штольне? Зачем ее выбивать в шахте, когда она в городе - на каждом углу?

- Это не та история, которую вы видите на каждом углу в городе, - поспешно сказал Ир, боясь, что господин прогневается. - Там есть такое... такое, что... Я боюсь произносить!

- Успокойся, Ир! Говори.

- Там Каин убивает человека, очень похожего на себя.

Тувалкаин остолбенел. "Боги, ваша воля!" - мысленно в радости воскликнул он.

- Что ты сказал, урод? - спросил, с трудом продолжая разыгрывать возмущение.

- О, господин! Я, конечно, знаю, что ничего подобного никогда не было и быть не могло! Я потому и осмелился побеспокоить вас... Я знаю, что праотец наш Каин никогда бы... Это кощунство в шахте... светлую память праотца нашего, - лепетал уродец Ир. Он постарался изобразить на своем личике негодование, смешанное со страхом, но гримаса, которую он скорчил, не убедила господина. - ...светлую память отца нашего, погибшего...

- Веди в штольню, - тихо велел Тувалкаин.

Они прошли вдоль речки и поднялись по пологому склону. Среди камней цвели скромные цветы. У подножья гор они были редкостью. Тувалкаин подметил, что урод, передвигаясь задом наперед, старательно обходит цветы, не улавливая, что его усилия сохранить нежную красоту остаются напрасными. Цветы гибли под шнурованными ботинками возницы-телохранителя.

- Штольни и горизонтальные ходы придется немного расширить, - докладывал на ходу Ир. Вдруг он поскользнулся на свежем кале. Возница выхватил арбалет с уже заправленной стрелой. Ее наконечник обследовал местность вокруг.

- Кал медвежий, - сказал со знанием дела возница и опустил арбалет. - Почти свежий. - Немного посмеялись (впрочем, весьма напряженно) над неловким положением, в которое угодил Ир. - Надо послать в эти места охотников, господин! И истребить медведей!

- Скоро здесь начнется такое, что они сами уйдут, - напряженно улыбаясь, сказал Тувалкаин.

- О чем говорит господин? - спросил уродец, желая сделать приятное Тувалкаину, хотя догадывался и почти знал, что задумал гений Тувалкаина.

- Здесь... ("Я построю город, - чуть было не вырвалось у Тувалкаина) ... здесь мы построим город! Это будет город с роскошными дворцами и храмами. Город, жители которого не будут знать, что такое голод, нужда и бедность. - Тувалкаин прикрыл глаза, будто рассматривал город будущего. - В храмах будут поклоняться богам - известным и еще непроявленным. И сифиты в наших храмах будут приносить жертвы своему пастушескому Богу.

По горному склону подошли к пещере. Здесь, на сравнительно небольшой высоте, в гроте, служившим некогда пристанищем и охотникам, и зверью, был вход в шахту. Именно здесь много лет назад Тувалкаин сильно ушиб голову и на выходе, подобрав черный голыш, приложил его к пылающей ушной раковине. И камень на незнакомом языке, но почему-то понятном для слушающего, голосом, очень похожим на голос самого Тувалкаина, произнес пророчество. Камень вещал о новом городе.

Ход, испещренный сколами, трещинами и ямочками, был совсем низким, и Тувалкаин, помогая себе продвигаться, касался рукой земли, покрытой слоем невесомой пыли.

- Теперь сюда, - гулко сказал Ир и просунул факел в отверстие. Откинул в сторону изодранную сетку для руды, кайло из оленьего рога. Тувалкаин заполз за уродцем и оказался в прохладной, звучной пещере. Где-то рядом капала вода. Ир поднял факел. На высоте в два человеческих роста на плоской отшлифованной малахитовой стене... Люди замерли в восхищении.

Рисунки были четкими, обведенными охрой.

Иероглиф с изображением взрыва околдовал Тувалкаина. Из контекста линий, ямочек, точек и сколов можно было предположить, что... НИЧТО разлетелось на осколки. Адам и Ева до взрыва управляли движением планет и звезд - после него прародители изображались весьма ущербными. А каждый осколок взрыва был (как бы!) - был осколком самого Адама. Каждый человек, и уже родившийся, и еще не родившийся, были осколками взрыва.

Тувалкаин посмотрел в самое начало иероглифов. Художник-летописец намекал, что взрыв - только то, что понял со слов ангелов его жалкий человеческий ум. Адам руками закрывается от осколков, будто побаивается своих детей, потому что взрыв произошел по вине прародителей. Адам боится, что дети, узнав правду, станут упрекать его. И вот Каин упрекает Адама, а на предыдущем... На предыдущем иероглифе Каин убивает человека, очень похожего на себя.

"Боги! - про себя радостно вскричал Тувалкаин. - Ваша воля!" - Но вслух сказал:

- Чушь!

- Чушь! - тут же угодливо поддержал Ир. - Прикажете уничтожить?

Тувалкаин промолчал. "Дурак!" - подумал он, глядя на уродца.

В правом нижнем углу писаницы люди строили большой корабль... Люди на башнях города - ниже волнообразной линии, символизирующей воду...

Уродец Ир что-то говорил, но Тувалкаин не слушал его, хотя кивал его словам.

- Что с вами, господин? - Ир посмел дотронуться до руки Тувалкаина. - Вам плохо?

Тувалкаин очнулся.

- Нет, - сказал он спокойно, - с чего ты взял?

- Вот каменная полка, где скульптор разводил огонь, - говорил Ир, показывая своей крохотной ручонкой, а тоном намекая, что пещеру осмотрел тщательно. - Дым уходил в щель.

Тувалкаин похвалил Ира за усердие.

- Все оставить, как есть, - сказал господин и повторил: - Оставить все, как есть.

- Но, господин, как я должен сказать об этом вашему отцу Ламеху?

Тувалкаин недовольно поморщился.

- Я сам ему все расскажу, а ты... если испортишь хоть один иероглиф, я поставлю твою голову на место!

8. Каменная громада города, строго заставленная изнутри высокими зданиями, одиноко возвышалась над хлебной равниной. Ехали быстро. Башни были отчетливо видны до каждого валуна в низком красноватом солнце. До стен, казалось, еще далеко. Вдруг кони сделали крутой поворот и выпрыгнули из высоких хлебов у самых ворот в виде огромной козлиной головы с открытой пастью. Часовой дует в рог, приветствуя Тувалкаина. Звеня цепями, с хриплым лаем бросаются из-под ворот псы. Кони ныряют в подземелье, проносятся по мосту над подземной пропастью, снова - свет, гремит булыжник под копытами.

На площади Тувалкаин велел остановить. На высоких лесах работал скульптор Нир. Его курчавым волосам и пышным бакенбардам солнце придавало медный оттенок, и они горели, будто шлем на голове возницы. Пыль, выбитая зубилом из камня, рыжеватым нимбом светилась у головы скульптора. Гигантская каменная голова Каина, казалось, парила над площадью. Казалось, только деревянные леса удерживали глыбу от свободного парения.

Несколько сот лет назад на одной из городских стен Нир ваял идола. Внимательный взгляд заметил, что край идола, близкий к башне, и узор башни породили ангела, как бы сотканного из неба. Ламех приказал перенести идола подальше от башни, и ангел растворился в том самом небе, из которого был соткан. Ваятеля отправили на работы в меднорудную шахту. Ноема-жрица, сестра Тувалкаина, по тайному совету брата заказала Ниру (уже освободившемуся к тому времени) небольшую статуэтку козла с телом обнаженной крылатой женщины. Нир угодил Ноеме. Формы козла с обнаженным телом крылатой женщины пленили самого скульптора. Для своего дома он вылил идола из бронзы. Идол и дух, вселившийся в него, дарили Ниру творческую силу. В камнях, из которых ваял Нир, появилась воздушность, и памятники казались невесомыми.

Скульптор оставил работу и слишком фривольным жестом помахал сверху рукой с зубилом. Растительность на голой груди Нира блестела на солнце, как медные доспехи на груди возницы. Раскрытый ящик-инструментарий дерзко оскалился зубилами.

- Я вижу, дело как будто идет к концу, - неопределенно сказал Тувалкаин снизу.

- А вы все в заботах, господин? - поблагодарив кивком, весело спросил скульптор Нир.

- Да, - с удовольствием ответил Тувалкаин. - Мы нашли интересный минерал, и уродец Ир обследует заброшенные штольни... Мы хотим использовать их при...

Скульптор выронил зубило, и оно, глухо отскочив от лесов, со звоном упало на брусчатку. Насладившись замешательством Нира, Тувалкаин закончил:

- Мы хотим использовать их при разработке нового месторождения. Я понимаю, у вас с этими местами воспоминания малоприятные: тяжелый физический труд, труд нетворческий... - И Тувалкаин легким ударом по плечу велел вознице трогать: - К дому Ноемы!

9. Когда подъезжали, Тувалкаину показалось, что дом сморщился и как бы кокетливо подмигнул окном. Остановились у калитки в увитой плющом стене, остановились без всякого понукания возницы. С другой стороны послышались торопливые шаги по гравию. Калитка мягко отворилась. Почти нагая девица проводила Тувалкаина в дом. За порогом встретила хозяйка в голубой хламиде. Голова украшена рядами локонов, волосы присыпаны золотой пыльцой. Женщина улыбнулась брату, чуть раздвинув ярко-пурпурные губы, и пригласила в залу.

- Сепфора приняла тебя благосклонно? - спросила Ноема, и глаза ее влажно заблестели.

- И да... И нет. Но больше - да! Она приняла подарки. - Ноема заметила на лице брата легкую мягкую улыбку. - Пока все в порядке...

- Пока все в порядке, - повторил Тувалкаин после бани. Распаренный, отмякший, от опустился в плетеное кресло перед отшлифованным до зеркальной гладкости бронзовым щитом. Пальцами Тувалкаин помял вялый бархатный цветок с мохнатым стеблем. В зеркале цветок имел отражение еще более вялое.

Ноема поднесла к креслу легкий овальный столик с инструментами, необходимыми для тонкого и сложного ритуала. Накрыла тело брата свежевыстиранной простыней. Простыня пахла мыльными шариками с добавлением хвои.

- Пока все в порядке... несколько неуверенно произнес Тувалкаин. - Иавал-скотовод, наш брат - вот кто смущает меня своими пергаментами. - Тувалкаин замолчал, потому что Ноема, держа двумя руками лезвие возле пурпурных губ, фальцетом стала распевать заклинания.

- Стоит ли враждовать с братом, Ту? - сказала она, осторожно начиная бритье. - Ты задумал примирить горожан и горных пастухов, неужели ты не договоришься с Иавалом?

- Оно так, но брат знает о нас то, чего не знают сифиты.

- Но он - каинит!

- А с другой стороны, какой он нам противник, когда сифиты давно уже прельщаются "дочерьми человеческими"...

- Кто богатством, кто молодостью, кто красотой.

- И от их браков, вопреки россказням нашего братца, рождаются славные дети - высокие, как сифиты, и крепкие и умные, как каиниты, сильные хлебопашцы. Конечно, все это возмущает праотцов-сифитов, но они уже бессильны сдерживать свой народ. Кстати, доглядчики доносят, что болен Адам, серьезно болен. Поговаривают, что он может умереть... (Тувалкаин невольно понизил голос до шепота) собственной смертью. А патриарх Сиф, похоже, задумал отыскать потерянный рай, чтобы принести елей жизни и помазать Адама. Сиф - достойный, но очень наивный человек, он продолжает жить в какой-то наивной пастушеской сказке и не хочет из нее выходить.

Ноема через зеркало посмотрела на брата, внимательно проверяя свою работу. Сказала удовлетворенно, похвалив себя и польстив брату:

- Самая красивая борода в городе! - Аккуратно стряхнула с белой простыни волоски Тувалкаина в специальный сосуд и закрыла его крышкой. Тувалкаин, смазывая скобленые места благовонными притираниями, сказал:

- Я хочу, чтобы ты разложила карты.

Ноема мягко, вопросительно повела бровью и заговорщицки улыбнулась, подумав о Сепфоре.

Они сели в удобные кресла друг против друга за низким столом. Ноема достала из ларчика карты с нарисованными пантиклями и числами. Под скорыми пухлыми руками жрицы пантикли на картах точно оживали. Мастер падал с кирпичной трубы доменной печи; вставал с земли человек с головой козла и натягивал лук из солнечного диска; висящая в небе рука взмахнула мечом; хвостатые голые дети связывали веревкой друг друга; голая женщина переливала воду из кувшина в кувшин... Ноема уже чувствовала руками магическую силу, идущую от пантиклей. Ноема заговорила, и Тувалкаин почувствовал, что говорит она как бы внутри его самого. Он, Ноема, пантикли на картах как бы сковались железными цепями.

- Он вернулся, - сказала Ноема, но брат не понял ее. Ноема услышала блеяние овец и пошла на него. Это было очень важно: пойти на блеяние овец. Оно казалось знакомым и напоминало о доме. От пещеры пахнуло теплым овечьим духом. Она ударилась голенью о кормушку и повалилась в нее.

- Он спал в кормушке в овечьей пещере, - услышал Тувалкаин голос сестры как бы внутри себя. Ноема из какой-то другой действительности заметила, что кисть правой руки Тувалкаина исчезает. А овцы, постукивая копытцами, несмело подошли к кормушке. Было слышно, как они жуют и отфыркиваются в темноте. Тувалкаин дотаял до плеча.

- Не молчи! - настойчиво просил брат из другой действительности. - Не молчи, Ноема! Кто вернулся? И кто спал в овечьей пещере?

- Брат, ты исчезаешь! - Ноема бросила карты и быстро смешала их. - Ты исчезаешь, Ту! Еще миг, и мне некому будет гадать! - Горделивый постав головы Ноемы исчез. Тувалкаин озадаченно смотрел на дрожащую в страхе сестру.

- Что случилось, Ноема?

- Енох вернулся!

- Ерунда! - Тувалкаин коротко засмеялся. Смех его был мощным и уверенным, но сестре сделалось жутко от его инфернального смеха.

- Енох вернулся, - повторила она.

- Ерунда, - повторил Тувалкаин и хмуро опустил глаза. - Я только что от сифитов... Ноема, я читал пергамент Иавала о мнимом возвращении Еноха - карты рассказали тебе то, что написано в пергаменте!

Ноема отдернула от карт руку. На подушечке безымянного выступила бусинка крови. Ноема испуганно слизнула ее.

- Енох вернулся, - тихо повторила она. - Он вернулся со знанием пророческого будущего и пророческого прошлого.

Тувалкаин хлопнул дверью - в ответ ваза с цветами упала на пол, разбилась и острыми сколами уставилась на Ноему. "Он не уйдет", - сказала себе Ноема и вскоре услышала возвращающиеся шаги брата. Тувалкаин захлопнул за собой дверь. Развернул принесенный пергамент.

- Вот!.. "Этот бессловесный звук не таил в себе опасности..." Путник снова пошел... из пещеры пахнуло теплым овечьим духом, навозным теплом... Вот!.. ударился голенью о кормушку, выдолбленную из расщепленного молнией дерева... Путник устало повалился в нее". Карты рассказали тебе выдумку Иавала-скотовода, Ноема! - подытожил Тувалкаин, накручивая пергамент на ясеневые скалки.

- Ту, - тихо и твердо проговорила Ноема. - Енох на самом деле вернулся. - И повторила: - Вернулся со знанием пророческого прошлого и пророческого будущего.

Тувалкаин боком опустился на край кресла.

- Енох знает, что Ламех убил Каина?

- Он знает все!

Лицо брата застыло в коротких острых морщинах.

- Ерунда! - очень неуверенно произнес Тувалкаин.

Когда колесница брата прогремела по улице, Ноема резко позвонила в колокольчик. Зашла полунагая девица.

- В храм! - приказала Ноема, передавая служанке сосуд с остриженными волосками брата. Изломом брови показала на дверь. Служанка резко поклонилась и вышла. Было что-то нелепое в напряженном выгибе ее спины, в ритмичном подрагивании ягодиц под набедренной повязкой и той умилительной торжественности в лице, с какой служанка несла сосуд. Ноема поморщилась.

10. Оставшись одна, Ноема снова разложила карты и вскоре перенеслась в горы, на земли сифитов.

В доме погасли огни. Все улеглись, опьяненные возвращением Еноха, улеглись, ожидая с нетерпением завтрашнего дня. Только в пещерной комнате Еноха горит факел. Сепфора и Мелхиседека молятся у постели Еноха. Молятся истово. Иногда женщины встречаются взглядами и улыбаются друг другу. Енох вернулся! Улыбки сближают, радость сближает. Енох вернулся! Женщины помолодели, посвежели, как политые цветы. Енох вернулся! Дом перестал быть сиротливым. Енох вернулся!

Мелхиседека присела на край топчана и, не отрываясь, нежно-восторженно смотрела на лицо брата, отрешенно-сосредоточенное во сне. Сепфора неспешно босиком ходила по отполированным столетиями пальмовым доскам, думала, слушала, как трещит сверчок. Мафусаил протопил внизу очаг, и от стены шло тепло. Мелхиседека вспомнила дом отца Иареда. Воспоминания ее были чисты, и Ноема-жрица без труда читала их. Мелхиседека вспоминала трудный разговор с отцом в тот день, когда она отказалась выходить замуж.

"Я не вспомню никогда о твоем отказе, Мелхиседека, и не упрекну тебя. - Чуть припухшее лицо отца оставалось спокойным. Похоже, он и вправду не сердился. Смотрит вниз, будто ему стыдно. Лицо красивое, мягкое. - Только твоим отказом ты сильно осложняешь себе жизнь. Вряд ли после него кто-нибудь возьмет тебя замуж. Я надеюсь, ты это понимаешь".

"Отец, я прошу простить меня", - вскричала я, улыбаясь и плача одновременно.

"Я еще раз повторяю, я не сержусь на тебя", - повторил отец, но вынул свою ладонь из моих рук.

"Отец, я хочу просить тебя!.."

"Проси! Разве я тебе отказывал в чем-нибудь?"

"Отец! Енох отделяется от тебя".

"Это естественно", - сухо сказал Иаред.

"Отец, скажи Еноху, чтобы он взял меня в свой дом. Он послушает тебя. Я думаю, он и сам будет не против, но твое слово растворит его сомнение".

Отец удивленно поднял плечи, да так и замер.

"Я могу попросить Еноха об этом. Он вряд ли мне откажет, но объясни - почему?"

"Я не смогу жить без Еноха", - вскричала я, счастливо улыбаясь, потому что видела, что отец готов выполнить мою просьбу.

"Видишь ли... Я ценю твою родственную привязанность, но братьям и сестрам, как ты сама знаешь, иногда приходится расставаться. Но если я даже и попрошу Еноха, как посмотрит на это его жена? Твое присутствие..."

"Отец, я буду воспитывать их детей, буду служанкой у Сепфоры... Отец, я не смогу жить без Еноха!"

"Но - почему?!"

"Енох верит в Бога!"

Отец по-доброму засмеялся, мягко и долго.

"Все люди, Мелхиседека, верят в Бога, даже каиниты верят в богов".

"Верят, но не так, как он. Все верят от случая к случаю: перед стрижкой овец, перед сбором урожая, перед охотой, верят, потому что "так надо", "так принято", "так научили". А для Еноха это главное. Енох всегда ходит под Богом. Такого, как Енох, не найти даже среди сифитов. Отец, мне будет очень трудно без Еноха!"

"Я попрошу его, - сказал Иаред, - но ты должна понять, что настаивать я не могу..."

Ноема-жрица раскладывала карты и незаметно перемещалась из сознания Мелхиседеки в воспоминания Сепфоры. Они были как бы продолжением воспоминаний золовки. Женщины думали почти об одном и том же.

"Ночью Енох сказал мне:

"Сегодня отец попросил взять в наш дом Мелхиседеку".

Я долго не отвечала и под одеялом почувствовала, как напрягся Енох. Я была не против, даже наоборот. За время, что я прожила с Енохом в доме его отца, я успела привыкнуть к Мелхиседеке.

"Если бы отец ничего не сказал тебе, ты бы хотел, чтобы Мелхиседека жила в нашем доме?" - спросила я.

"Да".

"А ты говоришь так, будто подчиняешься воле отца". - Я почувствовала щекой, что Енох улыбается. - "Ты уже достроил святилище?" - спросила я, зная, что Енох скажет: "Да... Оно похоже на святилище Адама".

Енох кивнул.

"Оно похоже на святилище Адама?" - спросила я, сдерживая улыбку.

Енох кивнул, и я снова почувствовала щекой, что Енох улыбается.

"Двое глупых, - сказала я почти ласково. - Ты и твоя сестра".

В воспоминаниях Сепфоры Ноема-жрица видела недостроенный дом Еноха. Перед входом в пещеру - небольшая уютная поляна. К ней от вершины скалы шел отвесный склон, в расщелинах которого вили гнезда птицы. В пещере Енох добывал известковые плиты, из них строил примыкающий к скале дом. Работа Еноха не отпугивала пернатых.

Енох долгим взглядом смотрел на ущелье и говорил:

"Это ущелье похоже на то, рядом с которым поселился Адам".

Для троих дом казался огромным. По нему гулко разносились твердые усталые шаги Еноха.

"Наш дом становится похож на дом Адама", - говорил Енох, садясь за стол и глядя в окно на ущелье.

"А ущелье похоже на то, рядом с которым поселился Адам", - подшучивала я. К тому времени я носила в себе нашего первенца. Мы смеялись, и наш смех гулко заполнял еще пустое пространство возведенных Енохом стен.

Когда пришло время рожать, все женские работы по дому Мелхиседека взяла на себя. Как раз к поляне подвели ручей так, что можно было подходить к воде без опаски встретиться с диким зверем.

"Как в доме Адама?" - улыбаясь, спрашивала я.

Енох легко вздыхал.

"У Адама ручей протекает прямо во дворе..."

...Енох простонал, и Сепфора остановилась посреди комнаты, остановились и ее воспоминания. Лицо Еноха стало испуганным. Женщины встревожились, а Енох на черном бархате испода век снова увидел ангелов. Увидела их и Ноема-жрица, увидела и ужаснулась ангельскому присутствию в воспоминаниях Еноха.

Они поставили Еноха как бы на возвышение, на горе, хотя никакой горы не было. Человек чувствовал босыми ногами, что стоит будто бы на влажном островке. А внизу ангелы ходили, летали, в радости славословили Господа, сверкали доспехами и крыльями. Некоторые из них с удивлением смотрели на человека.

Ангел провел по лицу Еноха крылом и будто снял с глаз какую-то пелену. Человек вдруг понял, что раньше видел только ничтожную часть того, что может видеть рожденный женщиной.

- Пелена эта - след грехопадения Адама, - сказал ангел. - Адам как бы ослеп, выйдя из рая.

Енох повторил слова ангела вслух, и женщины в пещерной комнате растерянно переглянулись.

Другой ангел будто водой омыл Еноху его новые глаза. Вода как бы проникла внутрь человека, очистила сердце. И он увидел враз и прошлое, и будущее. И ему стало страшно. Он упал на облако и зажмурил глаза. Он дрожал, ибо видел, как творит Господь мир невидимый, мир духовный. И уже угадывалась крупиничка Его замысла, но осознать то, что видел, Енох не мог.

- Дальше, Еноше, мы не можем сопровождать тебя, - сказали ангелы, - ибо свет, который выше, нам не под силу.

И приступили к Еноху другие два ангела и сказали:

- Не бойся, Еноше!

А Енох обернулся к оставившим его ангелам и крикнул по направлению к ним:

- Неужели и вы грешны, что не можете сопровождать меня?

- Дерзай, Еноше! - крикнули исчезающие в свете небожители. - Человек, видящий свои грехи, выше многих из ангелов!

Енох очнулся посреди комнаты и долго испуганно оглядывался, не мог понять, где находится и чего хотят от него две женщины в белых одеждах, которых он сперва принял за ангелов.

- Где я? - выдавил Енох с усилием.

- Ты дома, Енох, - вместе сказали женщины.

- Да... да... - пролепетал Енох и умоляюще посмотрел на женщин: - Помогите, помогите мне вернуться! Мне надо многое...

- Ты уже вернулся, Енох, - сказала Мелхиседека, нежно-восторженно глядя на брата. Женщины взяли Еноха за руки и уложили. Его седая голова упала на кожаную подушку, и он сразу забылся.

А Ноема-жрица снова перешла в воспоминания Мелхиседеки и увидела, как Иаред уговаривал Еноха-мальчика пойти с ним на охоту. А Енох сказал:

- Я не хочу убивать! - Чем удивил и даже рассердил отца. Иаред настоял. А я, чуя, что без меня не обойтись, - вспоминала Мелхиседека, - что мое присутствие просто необходимо, уговорила отца взять на охоту и меня, девчонку. Я хотела быть нужной Еноху, но не думала, что отец согласится.

- Даже девчонки просятся, - укорил он Еноха. Отец, может, и взял-то меня для того, чтобы пристыдить Еноха. Брат обиженно-кротко глянул на меня. Помню, подошла к Еноху (он все еще дулся) и сказала:

- Еноше, а ты помолись, чтобы Господь убрал всех зверей с нашего пути. - И пока говорила, с радостью видела, как яснеет лицо брата. - И тогда не придется никого убивать.

На другой день на горных тропинках мы не встретили никакой живности.

- Что же это такое?! - недоумевал отец, а мы с Енохом коротко и многозначительно переглядывались, потому что знали, что Господь услышал наши молитвы. Мы подстерегали на водопое, но день выдался студеным (местами под ногами хрустел ледок), и на водопой никто из животных не пришел. Только ворона старчески каркала, у нее, должно быть, ломило кости. Тогда отец, подстрекая Еноха взглядом, предложил ему убить ворону, потому что с охоты нельзя возвращаться совсем ни с чем. Енох отказался стрелять в ворону. Отец стыдил его:

- Все мальчишки просятся на охоту, а ты боишься натянуть тетиву!

- Я не хочу убивать, - сказал Енох с какой-то недетской смиренной настойчивостью.

- Но ты не отказывался от мяса, когда я приносил с охоты добычу, - мягко улыбнувшись, сказал отец.

Енох ответил не сразу.

- Я, наверное, не буду больше есть мясо.

Иаред присел на камень. Енох стоял перед ним, опустив глаза.

- Чем же ты будешь питаться - рыбой?

Енох смотрел в землю.

- Но ее тоже надо убивать... Енох, Господь дал человеку власть над животными и разрешил употреблять их в пищу.

- Я помню, - проговорил Енох, не поднимая глаз, - но есть мясо больше не буду.

Я ходила вокруг Еноха. Я не знала, как подбодрить брата. Я не знала, как успокоить отца.

- Можно есть молоко, творог, сыр, можно собирать больше плодов и ягод, а можно питаться корешками. - В подтверждение своих слов я вырвала какое-то растение и, очистив корешок от земли, стала его жевать, хотя на вкус он был отвратителен и источал молочно-горькую влагу. Отец не обратил на мои слова внимания, что меня нисколько не задело. Он внимательно посмотрел в глаза сыну.

- Скоро ты будешь взрослым, Енох, и я должен научить тебя в жертву Богу приносить агнцев, - или ты и в святилище не будешь убивать животных? Для Бога?

- Я научусь, отец! Для Бога я смогу, если это нужно. Но ты сам говорил, отец, что Богу важнее наше чистое сердце.

Вечером за трапезой Енох не вкусил мяса. Мать и отец с любопытством посматривали на сына, но не заставляли. Я тоже решила не есть мяса, но до того проголодалась, что не утерпела и взяла свой кусок. Но съела не весь. Маленький кусочек незаметно для других завернула в лопух и уже во дворе, подойдя к Еноху, протянула ему со словами:

- Еноше, я знаю, что тебе очень хочется. Я оставила тебе - ешь. Я никому не скажу. Никто никогда не узнает. Если хочешь, я каждый раз буду оставлять кусочек для тебя.

- Бог все видит, - сказал Енох таким тоном, будто был намного старше меня.

С тех пор мы перестали смеяться за трапезой. А ведь удержаться от смеха было невозможно. Смех появлялся неизвестно откуда. Из ничего, потому что ничего смешного не происходило. Но стоило нам с Енохом посмотреть друг на друга, все вдруг становилось смешным. Наливали сок из кувшина в тростниковый стакан, - что здесь смешного? Но стоило посмотреть на Еноха (или ему на меня), и мы уже понимали, что сок переливается смешно, будто сама струйка подхихикивала. Нас ругали, когда мы смеялись за трапезой. Чтобы не сердить родителей, мы сдерживались из последних сил. О, как трудно было сдержать рвущуюся наружу смешинку! Она щекотала нутро, ноздри, она раздувала щеки (я сама видела их наливающуюся красноту уголком глаза). Может, одна я как-нибудь справилась бы с приступом, но стоило посмотреть на брата!.. От сдерживаемого смеха он становился серьезнее и серьезнее, и его серьезность становилась уморительной. Но и эту зыбкую серьезность Еноха я бы тоже выдержала, но надо было еще и дышать! Губы предательски начинали выпускать воздух с уморительным хлопающим звуком. Смех выходил из нас лавиной. Нас ругали. Мы делали вид, что успокаиваемся. Главное, не смотреть друг на друга. Но тут снова наливали сок!!!

После того как отец наш Иаред взял нас с собой на охоту, мы с Енохом как бы сразу повзрослели. Мы уже не смеялись за столом. Енох не вкушал мяса, а мне хотелось подражать ему. Но я оставалась одинока в своем желании. Домашние (даже младшие браться и сестры) подтрунивали над Енохом. Когда Енох (уже женатый) отделялся от отца, тот сказал:

- Если задумаешь сварить куриный бульон, принеси ко мне птицу, я отрублю ей голову. (Они посмеялись.) - И отец уже серьезно пообещал Еноху научить его первенца владеть луком. - Он будет сыном стрелы, - сказал Иаред. Потом, когда... Перед рождением Еноха один и тот же ангел... "Радуйся, мать!" - сказал ангел... Перед рождением...

Ноема-жрица поняла, что Мелхиседека засыпает и переменила положение карт на столе.

Перед рождением Еноха... ангел... Сахари...

Ноема искала сознание Сепфоры, жены Еноха.

Перед рождением Еноха один и тот же ангел явился во сне и Иареду, и Сахари...

Ноема искала сознание Сепфоры, жены Еноха.

Перед рождением Еноха один и тот же ангел явился во сне и Иареду, и Сахари.

"Радуйся, отец!" - сказал ангел во сне Иареду.

"Радуйся, мать!" - сказал ангел во сне Сахари.

"...Твой сын будет подобен нам", - сказал ангел Иареду.

"...Твой сын будет выше многих из нас", - сказал ангел Сахари.

Они не рассказывали друг другу сны, но и отец, и мать рассказали о своих снах Еноху, а он рассказал мне, - вспоминала Сепфора. - Стоя у моей постели (рядом в люльке лежал наш первенец), Иаред и Сахарь, очевидно, вспомнили свои сны и спросили меня - не было ли каких предзнаменований перед рождением первенца. Я сказала (получилось с легким вызовом), что не было. Что я должна была сказать, если их не было? Иаред, почувствовав невольный вызов в моем тоне и желая смягчить разговор, сказал:

- Может, мы сами придумали это, когда Енох стал расписывать стены дома ангелами?

Сахарь не возразила мужу. Иаред прикрепил над люлькой нашего первенца свой охотничий лук, а на стену повесил колчан со стрелами. Тогда еще я не знала, что Мафусаила назовем Мафусаилом. Тогда еще... Он тянул ручонки к луку... Тогда еще... "Илие!.." И мы снимали лук... "Илие!" - шептал во сне Енох, чуя... И Мафусаил, сидя в люльке, младенческими ручонками с очень серьезным личиком тянул к себе неподатливую тетиву... "Илие!.."

Ноема-жрица перебирала на столе карты и то ли из сна Еноха, то ли из пророческого будущего увидела, как спускается он на неведомый город, который вскормил и приютил зло.

- Илие! Илие! - шептал Енох, чуя во сне будущую явь.

11. О том, что Адам может умереть, вслух никто не говорил. Ни единого слова, но все думали об этом. И не верили своим мыслям, потому что ничего подобного просто-напросто не могло быть. И все же стоило посмотреть на больного праотца, невольно думалось, что его предсказание начинает сбываться. Мысль о возможной смерти Адама будто материализовалась и довлела над всем. Все остальное казалось неважным. И только напоминало о смерти: стена с большим пятном сырости, пожелтевшее молоко в тыкве (для кошек), согбенная фигура Евы у одра мужа, душок гнили по пещерным комнатам. Сифу то хотелось заплакать над умирающим отцом, то подмывало немедленно, сию же минуту, не возвращаясь в свой дом, отправиться на поиски потерянного рая, найти древо жизни, о котором говорил Адам, принести елей и помазать отца.

- Вряд ли ты отыщешь это место, Сиф, и я мало чем могу тебе помочь, - говорила Ева. - Оттуда выходила река, и мы шли по ее течению. Порой она становилась такой широкой, что не было видно противоположного берега. Это еще пуще подавляло нас, а мы и без того были подавлены.

Адам застонал, голова его чуть откинулась, открывая под пожелтевшей бородой донельзя худую шею. Ева, прервав свой рассказ, необыкновенно трепетно погладила бессильную высохшую руку мужа.

- Звезды перестали петь... или мы перестали слышать их музыку, - тихо продолжала Ева, сострадально глядя на больного мужа. - Бог будто повелел миру хранить молчание. Какое-то время музыку той земли Адам слышал во сне. А с онемением звезд ушло наше согласие с вещами, которые нас окружали. Адаму с его любовью было тяжелее, чем мне. Он любил и знал каждую вещь до их тончайших данностей, но уже не мог применить своей любви. Он чувствовал тончайшие нюансы нашего бытия, и вдруг жизнь вокруг нас стала невыносимо грубой. Каждый вечер Адам пытался остановить движение солнца, но то, что раньше давалось легко, теперь не получалось. Солнце не слушалось Адама. И главное, мы сами теряли любовь и доброту, теряли то, о чем не умели сказать, потому что не с чем сравнить, Сиф!

Комар сел Адаму на бровь, и Ева согнала его плавным движением руки. И тут же почувствовала, как слабый палец Адама погладил мозоль на другой ее ладони.

- Он слышит меня, - тихо сказала Ева и, немного погодя, продолжила: - Наконец мы дошли до места, где река разделилась на четыре рукава. Вот тут-то, Сиф, и таится то главное, о чем я хочу тебе напомнить. Когда мы подошли к четырем рукавам, все, абсолютно все, потеряло свою легкость. Мы как будто перешагнули через что-то... У меня нет слов, чтобы объяснить. Казалось, мы ступали по той же земле и опять же уже не по той же самой. Не та! И небо было не то же самое, что еще вчера. Другая земля и другое небо! Господи, поймешь ли ты меня, Сиф? Это был как бы последний рубеж перехода, последняя легкость, ее остатки, которые еще были внутри нас и которые позволяли нам относительно безболезненно преодолевать рубеж у четырех рукавов. И мы стали земными. И появилась тяжесть, невыносимая тяжесть. Адам сказал, что таким образом действует на нас притяжение планеты. Тогда мне еще казалось, что наше наказание вот-вот закончится. Хотя внешне, Сиф, мало что изменилось. Вокруг все зеленело и благоухало: апельсиновые и лимонные деревья, кокосовые пальмы... Плодов на них, правда, было маловато и на вкус они были немного другие, чем... чем те.

- Ты хочешь сказать, что та неоскверненная персть, из которой Господь сотворил Адама, совсем не та, по которой ступаем мы?

- Но я не уверена, Сиф. Может, и нет.

- И ты боишься, что мое путешествие будет напрасным, потому что я не смогу преодолеть рубеж у четырех рукавов по причине отсутствия легкости... доброты... любви, какую вы имели там, на той земле?

- Может, я все это придумываю, Сиф? Это было так давно, что кажется сказкой с не очень хорошим концом. - Ева бережно положила руку Адама на топчан, хотела приподняться со стула, но не смогла. Сиф поддержал мать. Он подумал: "И Ева уже стара".

- Он очнулся! - сказал Сиф. Во влажных глазах Адама с порозовевшими веками будто отразилась чья-то улыбка. Волнение мешало Адаму сосредоточиться. Губы его дрожали.

- Не так давно... я видел... не так давно я видел, Сиф, - глухо прошептал Адам. Движения его губ были необыкновенно медленными. - Я видел, как ангелы помазывают человека елеем жизни. - Глаза Адама затуманились. Он смежил воспаленные веки. Хотел еще что-то сказать, но только вздохнул. И жалобно улыбнулся. Судорога сжала горло Сифа.

- Отец, ты хочешь, чтобы мы принесли елей из потерянного рая? Чтобы мы помазали тебя елеем жизни? - Адам неопределенно покачал головой на слова Сифа. Тот вопросительно глянул на Еву, потом - снова на отца. Адам прошептал что-то и снова провалился в забытье.

- Мне надо... Я должен принести елей жизни, - в задумчивости проговорил Сиф. - Я помолюсь, и Господь покажет мне путь!

12. Ева принесла сыну одежды чистого белого цвета. Сиф покрыл себя от шеи до пят и, пока укорачивал подол с помощью пояса, вспоминал, как впервые отец взял его с собой в святилище на молитву.

В то утро юноше Сифу привиделся страшный сон. Маленькие дети, толпясь у топчана, утешали плачущего брата. Адам успокаивал его и неловко гладил по голове.

"Что тебя так расстроило, Сиф?"

"Двое мужчин, очень похожих на тебя... Один убил другого... А убив, пил у него из горла кровь". - Сиф заметил, что его рассказ испугал отца.

"Это всего лишь сон", - сказал Адам и вышел. Сиф уловил в словах отца неуверенность...

Старая Ева, глядя, как одевается на молитву ее престарелый сын, вспомнила тот же день, что и он.

В то утро она раскатывала каменной скалкой в плоском каменном корыте лепешки.

"Сифу приснился твой сон", - выйдя из дома, сказал Адам. Ева, уловив тревогу в голосе мужа, оставила скалку и вытерла пот со лба.

"Какой сон?"

"Тот, в котором Каин убивает Авеля".

"Рано или поздно, Адам, детям придется рассказать правду. Или они узнают полуправду от каинитов".

"Каин скрывает братоубийство, - неуверенно сказал Адам, - есть ли нужда открывать это нам?"

"Если ты собираешься научить Сифа молитве в святилище, тебе придется рассказать ему все! А от нашего умолчания на земле только умножится неправда. - И в большом смущении добавила: - Иногда молчанием предается Бог".

"Не упрекнет ли нас Сиф, как упрекнул Каин?"

"Господь послал нам Сифа вместо Авеля, а он никогда не упрекал нас, Адам... Я хочу напомнить тебе один вечер, когда мы подходили к четырем рукавам реки. Помнишь, мы увидели, что рядом с нами по водам идут люди, великое множество людей. Они ступали плавно, точно были сотканы из облаков. Столько людей и сейчас не живет на земле. Они брели так же понуро, как и мы, будто их тоже изгнали из рая. Вспомни их скорбные темные силуэты. И сколько, сколько их шло на фоне темнеющего фиолетового неба. Мы не знали, что это были за люди. Мы спрятались в прибрежных ивовых деревьях, а они шли и шли мимо нас, не замечая нас, точно нас уже не было. Помнишь, мы думали, что они, как и мы, сотворены Богом. Может, Бог сотворил человека как человечество, - помнишь, мы думали так? Но вспомни, Адам, мы же из вечности переходили во время, и, может быть, это были наши внуки и правнуки. Один из них прошел так близко, что я запомнила его лицо. А когда родился Сиф, и я впервые взглянула на малютку, мне почему-то вспомнилась именно та ночь и лицо именно того человека, который, скорбный, точно изгнанный из рая, прошел мимо дерева, на котором мы прятались. Наш сын все больше и больше становится похож на того человека. Они все - наши дети. И те, которые, может быть, уже не будут помнить нас, - они должны понять, что мы все, все люди в падении. Все! Но если они не поймут, что тоже изгнаны из рая, они падут еще ниже, чем мы. Наш сын Каин не понял этого! Мы все, все! - и те, кто не родился, - мы все изгнаны из рая".

Адам долго что-то говорил о парных галлюцинациях, но прервал сам себя и сказал:

"Если ты права, и каждый человек низвержен из рая, весь мир низвержен с высоты пакибытия, если это в каком-то приближении именно так, то должно быть и спасение падших".

"Господь пошлет утешение! Помнишь, Адам, когда мы отчаялись, что не хотелось и жить, когда все живое и неживое отвернулось от нас, когда мы стали думать, что Он нас уже не любит, утром в нашу пещеру пришел зверек, которого в раю ты назвал кошкой. А потом мы услышали блеяние овец... Придет время, Адам, и Господь простит нас и снова поднимет на небо, и мы не будем чувствовать притяжение планеты..."

...Сиф облачился и, пройдя через высеченный в скале ход, зашел в святилище.

Для устроения оного Господь оставил Адаму мудрость, ибо влекло сердце Адама к Богу, и Адам приступил к работе и работал. Сделал жертвенник из дерева длиной пять локтей и шириной пять локтей и высотой около трех локтей. Пустоту внутри жертвенника наполнил освященной землей.

У порога, в умывальнице, выдолбленной маленьким водопадом, Сиф омыл ноги и руки. Здесь все оставалось таким, как и несколько сот лет назад, когда сын впервые помог Адаму омыть ноги. И теперь, омывая свои, Сиф подумал, что они очень похожи на ноги Адама, даже волосяной покров после воды ложился таким же рисунком.

Сиф снял белое покрывало с жертвенника и, отвернувшись, хлопком сбил с материи пыль. На столе в привычном порядке стояли горшки для пепла, лопатки и угольницы из костей животных, острые каменные ножи, деревянные вилки.

"Отец, - спрашивал юноша у Адама. Сиф точно услышал из прошлого свой незрелый, ломкий, резкий голос, - отец, ты говорил, что в раю слышал голос Бога. Как же ты можешь молиться сейчас, когда не знаешь, слышит ли тебя Господь?"

"Он удалился от нас после нашего ослушания, но он бесконечно близок. В это надо верить, Сиф, и, если ты поверишь моим словам, то будешь выше меня, потому что я видел, в моей вере есть опыт, а ты не видел и уверовал. И когда ты почувствуешь, что молитвенно вошел под Божью любовь, тебе не надо будет ничего объяснять..."

Сиф окропил священной водой жертвенник, богослужебную утварь, припасенного в жертву агнца (дернувшегося, когда капли влаги упали на него), накрошил в каменные курильни пряностей и стал пред Богом творить молитву.

13. В библиотеку минералов с многочисленными узкими оконцами у высокого потолка зашел привратник (он же телохранитель, он же возница) и доложил Тувалкаину:

- О, властелин! В твой дом явился уродец Ир.

- Зови! - велел Тувалкаин с высокой лестницы-стремянки.

Задом наперед вошел Ир и замер, как всегда, с восхищением и некоторым испугом разглядывая высокие стеллажи с минералами. Здесь, должно быть, нашли себе приют все камни, какие только есть на земле. Чудилось, что из камней кто-то пристально смотрит. Попадая в библиотеку, посетитель обычно предполагал, что минералы добыты в экспедициях самим Тувалкаином или его геологами-жрецами. Так оно и было. Но только отчасти.

Однажды Тувалкаин заметил на полке новый минерал, гладкий, точно полотно. Его приятно было гладить. По бокам - блестки. Тувалкаин повертел минерал в руках, вспоминая, когда принес его. И не вспомнил. На другой день обнаружил точно такой же минерал, но уже покрупнее. Войти в библиотеку без его ведома никто не мог, и Тувалкаин опросил всех, кто входил при нем, но никто не сознался. Тувалкаин подумал было, что кто-нибудь из жрецов по совету патриархов-каинитов подкладывает камни, пользуясь тайным ходом. Обследовали весь дом, но тайного хода не нашли. Между тем камни продолжали появляться. Тогда Тувалкаин остался в библиотеке на ночь. Он готов был поверить, что жрецы проходят сквозь стены, но только не в то, что камни возникают самопроизвольно. Тувалкаин просидел в кресле всю ночь, обмозолил о камни свои жесткие зеленые глаза, но только к утру, уже засыпая, услышал, будто из стены через полки сыпется руда. Разлепил отупелые глаза: горка руды росла у ног Тувалкаина, словно кто-то лопатой кидал ее сквозь стену. И замерло сердце у Тувалкаина. Он взял минерал дрожащей рукой. Усталым глазам вдруг показалось, что над грудой руды что-то проявляется. Человек напрягся. Проявлялся холодный блестящий предмет, похожий на каменный охотничий нож величиной с локоть. Тувалкаин отпрянул в кресле, напружинился, но глаза его остро всматривались в проступающий в предрассветных сумерках предмет. И голос, похожий на голос самого Тувалкаина, сказал:

"Этим мечом убьют Каина!.."

- Мир тебе, господин! - приветствовал уродец Ир. Тувалкаин очнулся.

- Тебя не сразу нашли в штольнях, Ир, - сказал Тувалкаин, продолжая раскладывать минералы на верхней полке.

- Я выполнил свою работу, - поспешно начал Ир.

- Я не спрашиваю у тебя, сделал или не сделал ты свою работу - я спрашиваю, где ты был в эти полдня, когда мне понадобился. Тебя не могли отыскать!

- Я был у дома Еноха, господин!

- Что же повело тебя туда? - с наигранной веселостью спросил Тувалкаин, впрочем, весьма удивленный.

- Любопытство, господин, только любопытство. Ну еще, может быть, желание угодить вам. Сами знаете, говорят разное. Если вы дозволите, я все расскажу.

Господин спустился со стремянки - Ир поспешно начал:

- Я по-темному решил добраться до дома Еноха, чтобы самому лично удостовериться, вернулся ли он. Я подошел к самым воротам, но забрехали псы, и я сделал крюк и обогнул скалу. С того места, которое я выбрал, двор хорошо просматривался.

- И никто из сифитов тебя не заметил?

- Никто, господин. Они беспечны. К тому же они, очевидно, не делают ничего такого, что можно скрывать от посторонних глаз.

Тувалкаин поморщился - Ир пожалел о сказанном.

- И что, видел Еноха? - спросил Тувалкаин, подходя к уроду и глядя ему в глаза. - Как выглядит? Здоров ли? Бодр ли?

- Выглядит он хорошо, а вот здоров ли, я не могу ответить, господин, но что бодр, это точно! Бодрости у него на десятерых хватит!

- Как понимать тебя, урод? Бодрости в Енохе на десятерых, а здоров ли он, ты ответить не можешь!

- Сон сморил меня, а когда проснулся, Енох уже собрал всю детвору на плоской крыше дома. Сверху мне было очень хорошо их видно, но поначалу я никак не мог понять, чем они занимаются. И тут до меня дошло! Енох учит их читать и писать. Они наносили на крышу глины, воды и по влажной глине писали косточками. Дети слушали Еноха, как Бога.

- Что же они писали, урод? - спросил Тувалкаин, удивленный и немного растерянный.

- Они писали блаженства, господин.

- Блаженства?

- Да, блаженства. Енох диктовал, а дети записывали.

- А блаженства - это что?

- Очевидно, какие-то правила пастушеского культа.

- Но раньше мы не слышали от них ни о каких блаженствах.

- Я запомнил только одно. Я сомневаюсь, что передам точно, но приблизительно это звучит так: "Блажен, кто праведен не мзды ради, а правды. И говорит вещи нелицемерные".

Тувалкаин повел бородой.

- И тебе понравилось это блаженство? - с издевкой спросил он.

Ир переминался с ноги на ногу.

- Просто... запомнилось.

- "Просто запомнилось"... Что еще говорил Енох?

- Я не решаюсь сказать, чтобы не рассердить вас.

- Говори!

- Енох рассказывал, как спускался от ангелов. - И, выведав лисьим взглядом, что господин внимательно его слушает, Ир продолжал: - Ему внимала не только детвора на крыше (его внуки и правнуки), но и старшие сыновья - Мафусаил, Регим, Ухан. Они оторвались от домашней работы, и на их лицах, господин, было то же доверчивое умиление, что и на лицах малышей на крыше. И я заслушался, потому что голос Еноха заставлял слушать.

Енох говорил, что однажды, когда он записывал книгу, был ему глас Божий:

"Возьми книги, которые написал на небе, и отдай ангелам. Придет время, и они опустят книги твои на землю. И будут познавать люди Меня и замысел Мой о человеке".

"Еноше, - сказал ему Господь, - даю тебе тридцать дней, чтобы ты проповедовал на земле. Ибо люди начнут умирать, и твоя проповедь нужна им. А через тридцать дней снова пошлю своих ангелов, и они возьмут тебя от сынов твоих".

И позвал Господь грозного ангела и поставил рядом с Енохом. От ангела шел холод, какого на земле не бывает. Ангел сказал Еноху:

"Еноше, я остужу лицо твое, чтобы чада твои могли смотреть на тебя, когда ты сойдешь на землю..."

- О, господин! - воскликнул уродец Ир. - Когда Енох говорил об этом, лицо его сияло чистотой и жалостливой любовью к окружающим его людям. Черты его как бы стали ускользать в неопределенности, но я продолжал видеть выражение кротости, жалости и любви.

- И любви? - переспросил Тувалкаин с легкой издевкой.

- Ангел остудил Еноха наложением рук. Енох говорил: "И вот, чада мои, я снова среди вас. Я расскажу вам, что видели очи мои и что слышали уши мои. Вы слышите от человека, а я слышу от Господа. Когда я спустился на землю, был мне голос от Него:

"И помни, Еноше, никто не взойдет на небо прежде вочеловечившегося Бога, ибо та высота, на которую вознесли тебя ангелы, только для людей - небо".

- Какого Бога? - переспросил Тувалкаин.

- Кажется, вочеловечившегося, господин. Но я не уверен.

- Новая сифитская сказка. Не мой ли братец придумал ее для них?

- Что вы сказали, господин?

- И что же, никто из домашних не смел прервать Еноха, пока он проповедовал?

- Сепфора, жена Еноха, поднялась на крышу с корытом белья. Когда она натягивала веревку, я, господин, заметил... мне показалось, что она с досадой посматривает на мужа.

- И все?

- Все, господин!

Отходя к двери, Ир стал судорожно кланяться спиной вперед.

- Ты куда? - усмехнулся Тувалкаин. - Я тебя вызвал не для того, чтобы послушать о блаженствах Еноха. - Тувалкаин молча прошелся по библиотеке. - В горах, ближних к землям Иавала-скотовода, работают наши жрецы - искатели руд. Пошли им ворона.

- Что должно быть в послании, господин?

- Они должны обследовать каждое ущелье, каждую расселину, каждую пещеру!

- И что они должны найти, господин?

- Оставленное жилище одинокого человека.

- Не понимаю, господин.

- А тебе и не к чему все понимать, урод!

14. Не успели затвориться двери за Иром, как тут же растворились, и привратник сообщил Тувалкаину:

- О, господин! В твой дом явился скульптор Нир. Прикажешь впустить?

Нир с порога приветствовал Тувалкаина:

- Мир тебе, господин! - И прижал правую руку к сердцу, и поклонился, чем очень удивил Тувалкаина. Бакенбарды Нира были приглажены, длинные волосы аккуратно причесаны.

- Приветствую и я тебя, - сказал хозяин, выжидающе и с любопытством глядя на скульптора, понимая, что тот пришел по поводу писаницы в заброшенной штольне. - Ты сегодня весь какой-то верноподданный, это так на тебя не похоже.

- Я пришел просить твоей милости, господин! - своим видом Нир показывал сильное волнение, даже робость, но Тувалкаин не верил ему.

- Ты продолжаешь меня удивлять, Нир, - сказал Тувалкаин доверительным тоном. - Я слушаю тебя.

- Господин! На днях ты говорил со мной на площади. - И желая польстить Тувалкаину, сказал: - Ты возвращался с заброшенных штолен - известны твои заботы о нас! - и все-таки остановился, чтобы поговорить со мной о моей работе.

Тувалкаин кивнул и подумал: "Тогда ты не казался таким верноподданным, и в твоих глазах было больше дерзости, чем почтения". Но не сказал об этом, а сказал:

- Ты еще выронил зубило из рук.

- Я выронил его, господин, когда ты сказал, что обследуешь заброшенные штольни... Я пришел просить милости... В одной из штолен - тайный вход в пещеру, а там на малахитовой глыбе я выбил историю каинитов.

- За что же ты извиняешься? Что плохого в том, что ты выбил историю каинитов?

- Она несколько отличается от тех, что я выбивал в городе! Там есть иероглиф, на котором... Каин убивает человека, очень похожего на себя... Господин, я был тогда сослан и обижен, на мою обиду наложились и пергаменты Иавала-скотовода. И я сделал то, что я сделал.

- Кто выполнял за тебя твою норму в шахте?

- Я умоляю не наказывать их, господин! Я был обижен и от обиды смел. Они подчинились мне!

- Не выгораживай их, Нир! Я немного знаю тебя. Ты можешь бунтовать своим творчеством, но подчинять людей не в твоих силах.

Нир низко опустил голову. Тувалкаин задал ему такой вопрос:

- Ты искренне раскаиваешься в том, что сделал в заброшенной штольне, или хочешь избежать наказания?

- Я раскаиваюсь, господин! Особенно теперь! Вы дали мне возможность реализовать себя в камне.

Тувалкаин глубоко кивнул, скрывая неудовлетворение, а вслух сказал:

- Я видел твою роспись на малахитовой глыбе, Нир. - Голос его был строг. - И знаешь, что я хочу сказать тебе? Я не увидел там лжи. - И долгим взглядом посмотрел скульптору в глаза. Тот растерянно улыбнулся.

- Я не понимаю, господин!

- Повторяю для бестолковых, - мягко улыбнулся Тувалкаин, - на писанице в заброшенной штольне я не увидел лжи! Подними голову, Нир!.. О нашем разговоре никто никогда не узнает. Но я рад, что он состоялся, хотя ты был и не вполне искренен. Я рад, что ты пришел, - сказал Тувалкаин. - И понимаю твое смятение. - Он посмотрел в бегающие глаза Нира. - У заброшенной штольни жрецы нашли ценные минералы, и мы начинаем их добычу. И... закладываем новый город. Это должен быть очень красивый город. Возможно, в нем будут жить и сифиты... Скоро, совсем скоро у тебя будет много работы, Нир. Так много, что тебе не хватит учеников, которые у тебя есть сейчас. Это будет очень красивый город, Нир! Я уверен, что та воздушность, которую ты придаешь камню, будет как нельзя кстати для ваяния ангелов.

- Я боюсь верить своим ушам, господин! - проговорил пораженный Нир.

- Очень скоро я вызову тебя, а теперь у меня много дел. И еще раз говорю тебе: я рад, что ты сам пришел.

15. Дом Ноемы, как обычно, подморгнул Тувалкаину окном. Но на сей раз Тувалкаин уловил в окне испытывающий прищур. Настороженно встретила брата и Ноема.

- Раскладывать карты на Еноха я не буду! - сразу отрезала она. - Это небезопасно.

- Не выдумывай, Ноема! - мягко улыбнулся Тувалкаин. - Ты переоцениваешь...

- Небезопасно для тебя, Тувалкаин! Те силы пастушеского культа, от которых вернулся Енох, небезопасны для твоей жизни, Ту! - Она назвала брата уменьшительным именем, как в детстве. "Я желаю тебе добра", - говорили ее большие, подведенные до раскосости глаза. Тувалкаин усмехнулся.

- Я думаю, очень скоро, Ноема, я расскажу тебе, что за силы пастушеского культа (усмешка) взяли Еноха и внушили ему, что он был у ангелов. - Тувалкаин снова нехорошо усмехнулся. - Эти силы, Ноема, одной с нами крови.

- Иавал?!

- Ты поразительно догадлива, сестра! Если дело пойдет так и дальше, тебе не нужны будут и карты... Наш брат коварнее, чем я думал.

- И есть доказательства?

- Будут! И больше, чем ты можешь представить!

- И ничего не добавишь?

- Всему свое время... Сейчас мне нужен не Енох, а сын его Мафусаил. Он в городе, и, похоже, кто-то (тон намекал, что известно, кто именно) хочет продать ему оружие.

- Не понимаю.

- Я тоже кое-чего не понимаю, поэтому и пришел к тебе.

Ноема достала карты.

- Мафусаил - на рынке, продает овец. Туда же, похоже, сейчас направляется и уродец Ир.

- Уродец Ир? - Выщипанная бровь Ноемы удивленно изогнулась. - Мне казалось, что Ир - твой человек.

- Мой... и моего отца. - "Я сам иногда побаиваюсь этого урода", - подумал Тувалкаин. - Такие люди, как он, нужны всем.

- Вижу, - наконец прошептала Ноема. - Вижу. Рынок, обозы... И слышу! Ругань, смех, голоса! - продолжала Ноема, вслепую раскладывая карты. - В глазах пестрит. Мальчишки бегают, дерутся из-за чего-то в пыли... Торговки зазывают... Воины в латах... Гремит повозка... Уродец Ир подходит к Мафусаилу-сифиту. - Подсиненные веки Ноемы опущены, руки в черных перчатках-сеточках медленно раскладывают карты с пантиклями. - Они говорят, но я не слышу! (Раздраженно.) Слышу!

"Если тебе нужен арбалет, Мафусаил, можно это устроить, - сказала Ноема тонким визгливым голосом уродца. Тувалкаин гадливо сощурился. Голос шел из утробы Ноемы. - Не бойся, Мафусаил, тебе ничего не грозит".

"Человек, который ходит по рынку в сопровождении двух стражников, - продолжала Ноема голосом Мафусаила (голос подсекался, чуть подрагивал), - этот человек предупреждал, чтобы я не вздумал покупать оружие. Ни лук, ни тем паче арбалет. Это запрещено. И еще он называл срок исправительных работ на шахтах".

"Вы, сифиты, - сказала Ноема тонким голосом с подвизгиванием, - как только попадаете в город, сразу забываете, что вы - свободный народ. Тебе нечего опасаться, Мафусаил. Ты выберешь оружие, а я передам тебе его за стенами города. А в следующий раз пригонишь овец для расчета".

"А если следующего раза не будет?" - спросила Ноема-Мафусаил.

"В город всегда возвращаются", - уверенно сказал урод из чрева Ноемы. - К тому же я слышал, что сифиты - честные люди".

- Они идут вдоль кирпичной стены, повернули налево, - продолжала Ноема своим голосом. Тувалкаин заметил, что сжимает подлокотники кресла - расслабился. - Опять повернули налево, скорее всего это район старого города... Уже темно, плохо видно, Ту. Слышно шаги. Ира - семенящие, осторожные - Мафусаила, он пришлепывает ущербной сандалией.

- Что?

- У него оторвалась лямка на сандалии... Улица разделяется на два рукава - повернули направо. Мафусаил поднял щепу, начертил крест на стене. Кирпичи мягкие, обожженные на солнце. Так строили до землетрясения. Метка на стене довольно четкая, даже в сумерках видно. Очевидно, Мафусаил опасается, что придется возвращаться одному.

Остановились возле обветшалой дощатой двери. За ней - тускло освещенное нутро дома. Для Мафусаила он полон опасности... Поднимаются по винтовой лестнице. Мафусаил головой натыкается на какие-то неровности. Ир ковыляет по лестнице задом наперед. Мафусаилу жутковато от его телодвижений.

Комната кажется Мафусаилу отталкивающей, он враждебно насторожен. Он говорит себе, что больше никогда не придет сюда. Взгляд его останавливается на столе. Он освещен факелом так, что видны только чьи-то неподвижные руки с короткими сильными пальцами. Мафусаил завороженно уставился на них и не может оторвать взгляда. Руки имеют власть над ним. Мафусаил про себя призывает пастушеского Бога и просит, чтобы этот страшный вечер поскорее кончился. Рука не столе ожила, развернула тряпицу. Мафусаил видит арбалет, отливающий ясеневым древком. Мафусаил в восхищении! Рука поманила его к столу, чтобы он получше рассмотрел оружие.

- Кто за столом, Ноема? - нетерпеливо спросил Тувалкаин.

- Лицо в густой тени, но... сверху до ушей он лыс, а снизу до ушей выбрит.

"Отец", - подумал Тувалкаин.

- Шар с соминой улыбкой.

"Отец", - понял Тувалкаин.

- Он похож на нашего отца, Ту! Рука мягко отгоняет муху, не дает опуститься на ясеневые детали арбалета. Мафусаил берет его в руки, поглаживает. Хм! Знаешь, Ту, он жалеет, что не родился каинитом.

Тувалкаин удовлетворенно хлопнул себя по колену.

- Да! - вырвалось у него. - Браво, Ноема!

- Ясно вижу его мысли! Он жалеет, что не родился каинитом.

- Понятно! Он поклоняется пастушескому Богу, а жить хочет, как мы! Я не ошибся в нем, Ноема! Мафусаил - тот человек, на которого надо ставить в деле объединения с сифитами.

- Мафусаил положил оружие. Рука на столе снова ожила, протянулась к Мафусаилу. Он пожал ее.

"Мафусаил, - сказала Ноема голосом отца, и Тувалкаин вздрогнул от неожиданности, - говорят, вернулся Енох, это правда?"

"Да".

"И говорят, что он вернулся от ангелов?"

"Да".

"А сам ты как считаешь, откуда он вернулся?"

Мафусаил молчит. Он расстроен. Он не верит, что его отец вернулся от ангелов.

- Да! - Тувалкаин снова хлопнул себя по колену. - Да!

- И верит, и не верит. Но он не хочет сказать ничего такого, что бросило бы тень на отца. Но он хочет купить арбалет.

"Хорошо, не отвечай, - сказала Ноема голосом отца Ламеха. - Я понимаю тебя! Я бы тоже хотел иметь сына, который никому не говорит плохо о своем отце".

Тувалкаин заерзал в кресле, усмехнулся.

"Говорят, он вернулся со знанием пророческого прошлого?" - спросила Ноема-Ламех.

"Да, похоже на это, хотя многое, о чем говорит отец, совершенно невозможно понять!"

"Не говорил ли он что-нибудь про меня?" - спросила Ноема-Ламех.

"Но, господин, я не знаю, кто вы!" - сказала Ноема-Мафусаил.

"Да-да... Ступай! Если тебе пришелся по душе арбалет, то детали обговоришь с уродом..."

Ноема смешала карты.

- Все, Ту! Я больше не могу, я устала. - Она достала платок, вытерла вспотевшую шею.

Тувалкаин, вполне довольный, долго расхаживал по зале. Ноема, откинувшись в кресле, отдыхала.

- Ноема, твой дом посещает много мужчин (в том числе и сифиты). - Тувалкаин до хруста помял руки. - Так, между делом, косвенно, вскользь, по касательной вставь в какой-нибудь разговор, что Енох все это время пропадал у нашего брата Иавала-скотовода.

- И зачем это надо?

- Людей нельзя оглушать правдой, к ней надо приучать постепенно. Похоже, ему стало тесно на телячьей коже и он задумал писать жизнью. В этом его слабость. Наши жрецы здесь сильнее его. И намного. А мы напишем жизнью. - И, уловив тень протеста на лице сестры, спросил: - Или ты считаешь, что Иавал не лжет ни единой буквой?

- Откровенно?

- Естественно.

- Я считаю, что своей жизнью пишет Енох. И именно он не лжет ни единой буквой.

- Вы все посходили с ума, - тяжело выговорил Тувалкаин. Он устало опустился в кресло. - Может, ты и в ангелов веришь?

- А ты? Ты, Ту, не веришь в ангелов?

- Я? - удивился Тувалкаин. - Я - нет, - произнес он растерянно.

- А в новом городе собираешься ваять ангелов?

- Откуда тебе это...

- Иногда я раскладываю карты для себя.

- Ты же знаешь, это надо для нашего объединения с сифитами... Я считал, Ноема, что мы с тобой одно целое, что мы вместе, что... твои слова... я не знаю...

- Прости меня, Ту.

- Вспомни, Ноема, когда мы были совсем молодыми, мы вместе мечтали построить свободный город, где бы вместе жили и каиниты, и сифиты, жили свободно, творчески... Вспомни! Тогда мы ковали только метеоритное железо, но теперь, когда... когда наша мечта превращается в явь, ты...

- Прости, Ту! Я буду во всем помогать тебе! Просто к нашей чистой мечте прилепилось... - "Слишком много преступлений", - хотела сказать Ноема.

16. - ...Просто к нашей чистой мечте прилепилось... - "Слишком много преступлений", - хотела сказать Ноема, но не сказала, а сказала: - Помнишь, Ту, еще в детстве, когда мы заметили, что человек стареет ( а ведь тогда на земле не было ни одного дряхлого старика), мы дали друг другу клятву противостоять смерти. И по-детски, наивно вступили с ней в противоборство. Мы изобретали белила и мази, которые закрывали бы морщины на человеческом лице (теперь ими пользуются клоунессы). Над нами посмеивались, но не препятствовали нашим ребяческим опытам. Но детство закончилось, а проблема осталась. Ты занялся минералами, пропадал в экспедициях, у доменных печей, в кузницах. Твои открытия пленили тебя. А я... я в своем противоборстве со смертью стала использовать кровь животных. Ты поймешь меня, Ту! Словно кто-то нашептывал мне, что я на правильном пути. У меня вдруг стало все получаться. Только путь этот привел... - Ноема легко и упруго поднялась и подошла к глиняному светильнику. Из кувшина долила в него растительного масла. В зале стало светлее. - Посмотри на меня, Ту! Посмотри не как брат, а как мужчина. Мы с тобой ровесники, но я выгляжу не старше своих девиц, которым гожусь в праматери. Старение идет, но оно замедляется. Знаешь, что я добавляла в эликсиры и мази? Я добавляла кровь вытравленного человеческого плода! Я принимала ванны с добавлением крови нерожденных младенцев!

На плотном грубоватом лице Тувалкаина выступили желваки. Сказанное Ноемой не было для него новостью. Но он не мог понять, почему Ноема убивается по этому поводу, но чувствовал, что ее крашеные слезы как-то связаны с возвращением Еноха, чувствовал и раздражался.

- Но ты давно прекратила эти опыты, Ноема! К чему же мучить себя воспоминаниями? Каждый человек за свою жизнь совершил какой-нибудь ослиный поступок! Каждый! Нельзя мучить себя ошибками прошлого. Ты, кстати, неважно выглядишь.

- Ангелы сказали Еноху, что при его приближении люди будут вспоминать свои черные дела.

- Ты следишь за Енохом? - осторожно спросил Тувалкаин, втайне надеясь, что у него есть еще один доглядчик. Взглядом Тувалкаин подстрекал сестру к дальнейшему разговору.

- Я, Ту, хорошо помню то время, когда догадалась, что человеческий зародыш может задержать старение, и я сама, как ты говоришь, косвенно, вскользь, намеками склонила женщину, и она вытравила плод.

Тувалкаин неприятно усмехнулся. Его усмешка напомнила Ноеме Каина.

- Произошло ужасное! С детства мы поклялись противиться смерти, и вдруг я поняла, что стала ее оружием. Я склонила мать к убийству собственного ребенка. Но тогда я прекратила опыты не из-за вытравленного зародыша. Я поймала себя на мысли, что кровь младенца поможет лучше, чем кровь плода. - Ноема закрыла лицо руками. Тувалкаин взял ее сзади за локти и повел к креслу. И пока вел, Ноема кричала через всхлипывания: - Но теперь я снова начала стареть, и снова кто-то навязывает мне мысли о крови младенца, что ее надо... или пить, или вливать через вены, и тогда молодая кровь поможет омолодиться и телу! Этот голос!.. Он мой, как бы сама я думаю. Но иногда мне кажется, что меня заставляют!

"Вы все посходили с ума!" - про себя твердил Тувалкаин, капая эликсир в металлическую рюмку на высокой ножке. Вслух считал капли: - ...двадцать одна, двадцать две, двадцать три... - "Вы все посходили с ума!"

Легкий настой приятно дурманил сознание Ноемы. Она виновато улыбалась.

- Где сейчас Енох? - спросил Тувалкаин.

- Он на пути к дому отца своего Иареда. - Ноема грустно заглянула в глаза брата. Уголок ее губ нервно дернулся. - Еще одно мое черное дело, - сказала она, имея в виду Иареда, отца Еноха.

Тувалкаин сделал вид, что не расслышал последних слов сестры.

- Енох путешествует один?

- Нет, с ним Мелхиседека, его сестра... Да, это, наверное, очень важно для тебя, Ту. По пути к отцу они должны посетить женщину-сифитку. У нее умер муж.

- Умер? Погиб на охоте?

- Нет.

- Упал со скалы?

- Нет.

- Утонул?

- Нет!

- Не тяни, Ноема! Что с ним случилось?

- Он умер своей смертью.

- Своей? Значит, и у них... уже началось.

17. Енох и Мелхиседека остановили ослов возле растущего из скалы дерева и кратко помолились в его скудной тени. Дерево на глазах зазеленело: покрылось широкой, похожей на кожу, листвой. У корня проклюнулся маленький ручей. Ослы, почуяв воду, раздували ноздри, тянули морды к воде, нетерпеливо перебирали копытами. Мелхиседека громко возблагодарила Бога, легла ничком на горячие камни, накрыла ртом фонтанчик. Студеная вода ударила в пересохшее небо. Прилегла в тени дерева и положила на лоб смоченный в воде платок. Испив воды, прилег на гладкие камни и Енох. Он осенил себя непонятным жестом и прикрыл глаза.

- Но как ты узнал, Енох, что именно эта женщина нуждается в нашей помощи? Разве мало на земле женщин, которые нуждаются в помощи?

- Много будет вдов во времена пророка Илии, но Господь пошлет пророка в Сарепту Сидонскую, именно к той вдове, которая нуждалась в его помощи. Так и нас с тобой Господь ведет именно к той вдове, которая нуждается в нашей поддержке.

- Енох, а почему ты называешь эту женщину вдовой?

- У нее умер муж.

- Умер? Он погиб на охоте?

- Нет.

- Упал со скалы?

- Нет.

- Утонул?

- Нет, Мелхиседека, он умер своей смертью.

- Иногда ты говоришь очень непонятно, Енох! Ты что-то скрываешь от меня? Разве может человек умереть своей смертью? Его убили каиниты?

- Нет, Мелхиседека.

- Тогда я совсем ничего не понимаю! Неужели ты думаешь, что его убили сыны Божии?

- Он заболел и умер!

- Заболел и умер? Разве такое может быть?

- Может, и очень скоро люди привыкнут к подобному ходу вещей.

- Ты говоришь страшные вещи, Енох! Господь наказывает нас? Почему не умирают каиниты?

- Они умирают. Их жрецы изучают умерших - мечтают продлить жизнь.

- Ты говоришь страшные вещи, Енох! Неужели это правда?

- Все это у каинитов содержится в тайне, чтобы никто не догадался, что человек может умереть своей смертью. Но скоро им будет не под силу утаивать естественную смерть.

- Мне страшно, Енох!

- В моих словах нет ничего страшного, Мелхиседека. Со смертью тела наша жизнь не заканчивается. - И Енох говорил сестре о воскресении, но она мало что поняла. И тогда она спросила:

- Еноше, ты часто упоминаешь Илию - кто этот Илия?

- Он будет жить за девять столетий до вочеловечивания Господа, при нечестивых правителях. Илия напомнит людям о Боге. "И доколе вы будете хромать на оба колена?" - скажет Илия, ибо народ, среди которого станет проповедовать пророк, будет поклоняться и падшим ангелам, которым поклоняются каиниты. (Мечта Тувалкаина!) Илия не вкусит смерти и будет взят в огненной колеснице на небо. А в конце времен, когда на земле воцарится тот, кто будет выдавать себя за вочеловечьшегося Бога, Илия сойдет на улицы вечного города и будет обличать зверя и проповедовать покаяние. А я, Мелхиседека, буду послан ему в помощь. Мы будем проповедовать 1260 дней, и зверь убьет нас, и мы вкусим смерть, как и все люди.

- Люди будут знать, что ради них Господь вочеловечился, - и все равно станут поклоняться зверю? У каждого человека будет ангел-хранитель, - и люди все равно будут поклоняться зверю?

- И тогда немногие послушают нас, но и таких, кто не потерял ценности в очах Господа, будет немало!.. Веру в истинного Бога объявят одной из вер, идея Божества будет высмеиваться лицедеями. Объединят все верования во всемирную религию, и тогда воцарится зверь. Но потом придет Спаситель. И Тувалкаин добьется своего, но людей его объединенной веры смоет потоп.

- Еноше, а почему ты так мало говоришь о потопе?

- Я говорю, но не всем. Всем о потопе будет свидетельствовать мой правнук. Имя его Ной.

- Ной? Но я не знаю среди сифитов никого, кто бы носил это имя.

Енох улыбнулся.

- Он еще не родился, Мелхиседека! Бог даст, и тебе, может быть, придется его воспитывать. Но и его мало кто послушает. Слишком уютно будет жить людям и на упоминание о потопе они будут отвечать снисходительной улыбкой. Клоунессы каинитов постараются, и Ноя объявят чудаком, а имя его окружат презрением. - Енох лежал с закрытыми глазами. Тень листвы густо покрывала его лицо. - Ты уже будешь старенькой, Мелхиседека, и в твоей пещерной комнате устоится запах, характерный для жилища престарелого человека. Но в отличие от других стариков ты, Мелхиседека, никогда не будешь жаловаться на старость и немочь. С Ноем уже будет говорить Бог, но людям по их немощи иногда надо, чтобы их поддержали и люди. Однажды Ной придет к тебе и скажет:

"На наших землях, Мелхиседека, закончилось дерево гофер, из которого Бог повелел строить ковчег, а из каинитов никто не хочет продавать смолистое дерево. И все смеются надо мной. Даже мой сын Хам".

А ты ему скажешь, Мелхиседека:

" Я уже начинала беспокоиться, Ной, что ты достроишь ковчег до моей смерти, а мне по моим грехам - погибнуть в водах потопа... Может, тебе, Ной, сходить в дальний город к Ноеме-жрице. Она богата и наверняка на ее землях есть леса с деревом гофер".

"Ноема-жрица? - недоуменно спросит Ной. - А почему ты решила, что Ноема-жрица продаст мне дерево гофер?"

А ты ответишь, Мелхиседека:

"Это было очень давно... Ты, Ной, еще не родился, и не родился еще отец твой, а твой дед Мафусаил был молод, а город, где смешались все люди и религии, был только в голове у каинита Тувалкаина. - И скажешь, Мелхиседека: - Енох, когда опускался с неба для проповеди, посетил дом Ноемы..."

Мелхиседека тревожно и вопросительно посмотрела в глаза брату.

- Дом Ноемы? - спросила она. - Ты хочешь посетить дом Ноемы, Енох? Но она...

- Не за тем, о чем ты подумала, Мелхиседека! Вот так же и Ной посмотрит в твои глаза - тревожно и вопросительно. Как ты в мои.

"Дом Ноемы?" - спросит Ной. А ты скажешь ему:

"Не за тем, о чем ты подумал, Ной! Енох молился у Ноемы и говорил ей, что в будущем она должна помочь кому-то из сифитов. Может, Енох молился тогда за тебя. И было надо, чтобы Ноема видела его молящимся". - И твои слова укрепят Ноя, Мелхиседека.

- Енох, а ты видел, как Богочеловек выводит из ада допотопных праведников?

- Я не все видел, и не все, что видел, могу понять, и не все, что могу понять, могу рассказать тебе, Мелхиседека.

- Мне бы очень хотелось, Енох, умереть до потопа, чтобы Господь вывел меня из ада.

- Проси - у Господа нет ничего невозможного.

- Енох, а люди будущего будут знать о тебе до того, как наступят дни проповеди перед концом мира?

- Почему ты спрашиваешь?

- Не знаю. Наверное, потому, что мне очень бы этого хотелось. Вашего прихода с Илией должны будут ждать, а, стало быть, что-то знать о вас.

- Люди последних времен будут почитать пророка Илию, почитать допотопных праотцев, а обо мне в их книгах - только несколько слов, но многие будут знать, что в конце времен я приду с Илией. Хотя и про меня будут книги, которыми не будут пользоваться при богослужении, но люди, которые их напишут, привнесут много "своего", и этого "своего" будет больше, чем меня. И все же люди узнают, что я живым был взят на небо, спускался для проповеди и снова был взят на небо. И многие будут знать то, что "никто не взыде на небо, токмо Сшедший с небес".

- Тебя трудно понять, Енох!

- Это ничего. - Енох улыбнулся, не открывая глаз. - А еще, Мелхиседека (голос брата стал веселее), люди будут просить у меня счастья в семейной жизни. Когда я там узнал об этом, я сказал ангелу: "Мы ругались с Сепфорой по пустякам, упрекали родителей друг друга, наказывали детей".

- И что ангел? - спросила Мелхиседека.

- Он, кажется, совсем не разбирался в семейной жизни. Ангел подумал и сказал, - сонно произнес Енох, - что это, наверное, и есть (Енох зевнул) счастливая семейная жизнь... - Не договорив, Енох заснул, украшенный улыбкой, провалился в мир, где все светящееся и прозрачное. На исподе век пульсировали неясные образы. И у Мелхиседеки ресницы стали клейкими, точно проклюнувшиеся листочки - не хотели разлипаться.

В то же самое время праведный Сиф в святилище Адама в богомысленной молитве увидел в полусне-полуяви, как змея, скользя на персях между камнями, подбиралась к задремавшим Еноху и Мелхиседеке. Сиф точно почувствовал гладкий змеиный холодок в руке, пробудился и вооружился теплой молитвой о своих потомках. И те сквозь сон услышали голос Сифа, змеиный гладкий холодок точно скользнул и по их рукам. Енох и Мелхиседека пробудились одновременно. Змея замерла. Люди тревожно осмотрелись.

- Это, должно быть, от жары, - сказала Мелхиседека и опустила голову на теплый камень. Задремал и Енох. А Сиф молился в святилище Адама. И снова Мелхиседека, засыпая, услышала его голос. И проснулась.

- Енох, - разбудила она брата. - Нам пора в путь!

Видя духовными очами, что Енох и Мелхиседека послушали его, Сиф в сердце возблагодарил Бога.

18. Сиф в сердце своем возблагодарил Бога.

- Во время молитвы мне показалось, - сказал Сиф Еве, - что Господь пошлет человека, который укажет путь к потерянному раю.

От неясной тревоги Ева улыбнулась.

- Ты уже пожилой, Сиф, - выдержишь ли такое утомительное путешествие? - Эти слова Ева сказала одновременно со скрипом калитки.

За изгородью послышался сильный мужской голос.

Мафусаил привез гостинцы из города, и Сиф из-за стебля старого розового куста без удовольствия наблюдал, как Ева смешивает в глиняных сосудах муку собственного помола с мукой каинитов. Мафусаил, розовый, оживленный, добродушный, молчаливо-серьезный великан, подтаскивал к закромам полные мешки из грубой шерстяной материи. Из ручья, протекающего через двор, ослы шумно хлебали воду.

- Сиф, у меня хорошие вести, - сказал Мафусаил, отряхиваясь от муки.

"Хорошие вести... из города?" - Сиф строго посмотрел в глаза Мафусаилу.

- Вернулся отец мой Енох!

Ева и Сиф коротко переглянулись.

- Он говорит, что вернулся от ангелов.

- Воля Божья, - сказал Сиф и прикрыл ладонью глаза. Их ломило от радости.

Ужинали во дворе, сидя на плоских кожаных подушках под открытым небом. Ева поставила на скатерть-циновку кисель из простокваши и меда, положила холодные лепешки из пресного теста, густо и сладко пахнущие финики.

- Сиф, - сказал Мафусаил, взяв с циновки лепешку. - Она подгорела с одной стороны. Я купил у каинитов железный лист...

"Какое страшное словосочетание, - подумал Сиф. - "Железный лист". Только язык каинитов..."

- ...И теперь наши лепешки не будут пачкаться в золе.

Сиф кивнул. Его жена выпекала лепешки в золе, накрыв их глиняными горшками, и лепешки тоже не подгорали. Но Сиф промолчал. Ради совести. Совесть же разумел не свою, а Мафусаила. Сиф ждал, когда тот заговорит о Енохе. Но не торопил Мафусаила, спросил из вежливости:

- Не оскорбляют ли тебя каиниты, Мафусаил?

- Сейчас не те времена, Сиф. Тувалкаин запретил наносить обиду сынам Божиим: он - мудрый человек!

"Тувалкаин хитер", - мысленно ответил Сиф, с мучительным нетерпением ожидая рассказа о Енохе. В задумчивости Сиф чертил на песке веточкой какие-то знаки. "Твоя борода ухожена, Мафусаил, а волосы слегка пострижены", - думал Сиф, выводя на песке знаки.

- Я не знаю ритуалов каинитов, Мафусаил, но при общении с ними наша вера умаляется по этому закону.

Мафусаил прочитал знаки под веточкой Сифа. Тот привел дробные числа к наименьшему знаменателю.

- Сиф, отец рассказывал мне, что Бог после убийства Авеля запретил мстить Каину, - разве не видно в этом запрете Его благословения на строительство города? Да, Он благословил братоубийцу! но нам ли испытывать замыслы Божии?

- Ты, Мафусаил, не видишь опасности в торговых сделках с каинитами! - Сиф ладонью загладил знаки на песке. И замолчал. Ради совести. Совесть же разумел не свою, а Мафусаила. Тот сказал:

- Моя тетка Мелхиседека сожгла тростниковый стаканчик, из которого пил Тувалкаин, когда посетил наш дом. Она тоже видит опасность в нашем общении с каинитами. Но она не отказывается от косуль, которых я приношу с охоты. А на наших стрелах наконечники из металла каинитов. - Мафусаил осторожно, с благоговением развязал тесемку на мешке, который загодя положил рядом с собой, и с легким трепетом вынул из него предмет, отдаленно напоминающий лук, погладил почти нежно отполированные ясеневые поверхности, маленькую металлическую лебедку.

- Это арбалет, - сказал он, с восхищением рассматривая оружие. - С ним мы забудем, что такое голод.

"Все успехи каинитов родились не от творческого избытка человека, а из глубокого несчастья нашего грехопадения, - с горечью подумал Сиф. - И об этом никогда не надо забывать".

Мафусаил, рассматривая арбалет, сиял.

- Хотите, я расскажу вам, как покупал оружие? - спросил Мафусаил. - Вот послушайте!

Сиф отщипнул от лепешки и, положив маленький кусочек в рот, стал медленно жевать.

"Мафусаил говорит искренне, - размышлял Сиф, - и, наверное, многие из сифитов думают так же, как он, но молчат - лучше ли это? Сыны Божии становятся непрозрачными, как каиниты.

- ...я положил оружие. Рука на столе снова ожила, протянулась ко мне, и я пожал ее на прощание... Тебе неинтересно, Сиф, то, о чем я говорю? - вдруг спросил Мафусаил.

Сиф очнулся от размышлений.

- Не сердись на меня, Мафусаил. Я жду, когда ты расскажешь об отце своем Енохе, и никак не могу дождаться. - Он улыбнулся. И Мафусаил улыбнулся. Улыбнулась и Ева беззубым ртом, понимая, что мир за трапезой восстанавливается. И ручей во дворе зажурчал веселее. - Я должен найти елей жизни в потерянном раю и помазать Адама. И тогда все чада его вспомнят вместе со мной тот мир, когда Адам казался большим и взрослым. Я сегодня молился, и мне показалось, будто Господь сказал мне, что в моих поисках мне должны помочь люди. И в тот же вечер приходишь ты, Мафусаил, и говоришь, что вернулся Енох, которого мы считали погибшим. И говоришь, что он вернулся от ангелов.

- Прекрасно! - сказал Мафусаил. - Значит, у меня будет попутчик.

- Смотрите! - вдруг вскрикнула Ева. Ее рука и испуганное лицо устремились в небо. Все подняли головы.

- Что это? - спросил Мафусаил, выронив из рук арбалет.

Нет ответа.

По небу проплывал черный шар, уменьшенный расстоянием до величины тыквы. Некоторое время с легким испугом наблюдали его плавный таинственный полет. Он заплыл за гору, как заплывает луна.

...На другой день, когда спала жара, Сиф и Мафусаил отправились в путь. Ева провожала их до поворота. Ева нежно расцеловала Сифа, а Сиф губами прижался к загорелой до черноты руке матери. Белый рукав делал ее руку еще чернее.

Поехали вниз на ослах, прямо на солнце.

- Все же, что за шар мы видели вечером, - спросил Мафусаил.

Сиф не знал, что ответить.

- Интересно, - сказал он, точно не расслышал вопроса, - где сейчас Енох и Мелхиседека?

19. Енох и Мелхиседека, глядя на человека, спускающегося по широкой горной тропе, сразу догадались, что он - сифит, потому что путник был очень высокого роста.

- Ты, похоже, Енох, сын Иареда? - после приветствия спросил путник, с любопытством рассматривая Еноха. И когда тот кивнул, продолжил: - Про тебя рассказывают всякие небылицы. - Его слова опечалили Еноха. Путник заметил это и, чтобы перевести разговор, спросил: - Что привело тебя в наши края?

- Мы едем в дом вдовы Сапанимы.

Путник нахмурился.

- Ты назвал ее вдовой. Что это значит?

- Это женщина, у которой умер муж.

Путник поморщился.

- Новые слова... и темная история! Все только и говорят об этом.

- Говорят - что? - спросила Мелхиседека.

- Говорят, что она убила своего мужа, как Каин убил Авеля. А Сапанима твердит, что он умер сам. Разве может человек умереть сам? Правда, кое-кто говорит, что это сделали искатели руд.

- Скоро смерть придет в дома и других сынов Божиих, - сказал Енох, - и тогда люди перестанут судить Сапаниму и устыдятся своих подозрений.

Путник долгим испытующим взглядом посмотрел в глаза Еноху.

- Ты говоришь страшные вещи, Енох!

- Испытуй людей, что клевещут на Сапаниму. Мы не видим в других греха, которого нет в нас самих. Эти люди на уровне помысла носят в себе грех убийства.

- Откуда тебе знать это, Енох? От ангелов? - дерзко спросил путник, обиженный словами Еноха, и зашагал прочь.

Когда он удалился, Енох в задумчивости сказал:

- Никто не верит, что я был у ангелов.

Мелхиседека улыбнулась.

- Поверят, Енох! - Она улыбнулась так открыто и счастливо, будто Еноху уже все поверили. - Они будут помогать Сапаниме, Енох. - И спросила: - А каиниты помогают друг другу? - Ей хотелось, чтобы каиниты не помогали.

- Почему бы им не помогать друг другу? Конечно, помогают. Они же люди.

Тропа стала еще шире. Енох и Мелхиседека поехали рядом.

- Еноше, а как жить, чтобы умереть до потопа?

Енох ответил не сразу.

- Там, в пророческом будущем, я перечитывал книги одного из апостолов вочеловечившегося Бога, - сказал Енох, бережно подбирая слова. - В ней было написано о чужой совести. Жить так, чтобы мою свободу не осуждала чужая совесть. Когда я прочитал эти слова, они показались мне знакомыми, а на душе стало радостно, как бывает при воспоминаниях о детстве. И, знаешь, я вспомнил, вспомнил там, что очень похожие слова слышал от Адама, когда отец наш Иаред привозил меня к нему на благословение. Наверное, Адам говорил эти слова всем, кого благословлял, но с годами мы забывали их. Во всяком случае, здесь, в допотопном мире, я их больше никогда не слышал. Может быть, кто-то из сифитов живет по этим словам, но дело в том, если жизнь свою устраивать по этой мудрости, то этого никто и не заметит.

Мелхиседека обеспокоенно сказала:

- Однажды я вслух упрекнула отца... за его... сношения с каинитянками. С тех пор его совесть осуждает мою свободу? Но разве я была не права? Разве отец не предал нас, когда спустился в шатры каинитянок? Разве наша мать Сахарь не ослепла от слез? И разве ты, Енох, пусть в юношеской запальчивости, не предлагал матери уйти от отца и построить новый дом?

Енох долго молчал.

- Если бы в тот миг, когда мы упрекали отца, мы желали бы ему спасения, наши сердца не породили бы упрека, и он не слетел бы с наших уст.

- А каиниты? И их совесть не должна ограничивать нашей свободы? Недавно ты говорил о тех, кто осуждает Адама за грехопадение, а сам ты, Еноше, - о, прости, я не осуждаю, - ты (Мелхиседека улыбнулась) произнес эти слова с упреком.

Енох виновато улыбнулся.

- Наверное, надо быть готовым терпеть и несвободу. За Господа. За Адама... Не осуждай отца, Мелхиседека! Он охладел к молитве и потерял защиту Господа, но остался человеком с чистым сердцем... и... ему помогли спуститься к каинитянкам.

- Помогли? Но - кто?

Енох не успел ответить.

20. Они зашли на вдовий двор через брешь в недостроенной стене. Уловив запах, Мелхиседека тревожно и вопросительно глянула на Еноха.

- Уже смердит, - сказал он. Но Мелхиседека не поняла Еноха. Услышали шепот. В широких щелях хлева - глаза. Целая змейка из внимательных, голубых детских глаз. Отворилась плетеная калитка, и, поправляя накидку на голове, вышла женщина. Лицо сжато в одно страдание, тревога - в глазах, спросила:

- Кто вы?

Глаза пропали в щелях - детвора облепила мать, прижалась к ней.

- Енох, сын Иареда, и моя сестра Мелхиседека. Мы молились, и Господь открыл нам, что в твой дом, Сапанима, пришла смерть.

Женщина заплакала.

- Енох, я слышала, что ты пришел от ангелов, - с надеждой сказала она, голос ее вылился в бесконечную мольбу: - Может, ты сможешь оживить моего мужа?

- Нет, Сапанима. Я пришел погребети его и прочитать погребальные молитвы.

- Мы боимся заходить в пещерные комнаты. Там... запах смерти, - сказала Сапанима.

- Мы привезли тебе немного муки, Сапанима. Мелхиседека приготовит прощальную трапезу, а ты покажешь мне, где лежит твой муж. Есть ли в твоем доме белые одежды?

Женщина долго не могла понять, что хочет от нее Енох, а поняв, поспешно кивнула:

- Есть. - Она не знала, что делать, а теперь знала, потому что Енох говорил ей. Енох взял из сумки благовоние и пошел за Сапанимой в дом. Казалось, все вещи в нем испускали запах тлена.

Умерший сильно смердил. И сказал Енох:

- Принеси, Сапанима, освященной воды и позови старшего сына, чтобы умел погребать.

Сапанима принесла в тыкве освященной воды и позвала сына. Юноша, стоя за спиной Еноха, тихо плакал, а Енох, омывая тело его отца, говорил:

- Смотри, что я делаю, и будешь делать это сам и научишь других. Отец твой как бы уснул, но уснул не на одну ночь, а надолго. Но он непременно проснется. И в будущей жизни у него будет тело, но уже облаченное в бессмертие.

- Мы тоже скоро умрем? - робко спросил юноша и хмуро опустил глаза.

- Ненадолго, если не забудем, что мы сыны Божии, - запросто самым обыденным тоном сказал Енох, будто речь шла о чем-то обыкновенном. Енох спеленал умершего, затеплил светильник и велел Мелхиседеке молиться. А Сапаниме велел привести детей, чтобы они молились за отца вместе с Мелхиседекой. А сам, взяв старшего из сыновей умершего, во дворе стал строгать доски для ковчега.

- Что ты делаешь, Енох? - спросил юноша.

- Я делаю ковчег, в который положу твоего отца для сохранения.

- Мы пустим отца по реке?

- Нет, мы предадим его земле.

- Но она съест и ковчег, и отца! И ничего от нас не останется, ни от плоти, ни от костей. Все смешается с землей! Превратился в землю!

- Да, - мягко согласился Енох, ласково поставил рубанок на оструганную доску и повернулся к юноше. - Господь нас сотворил из земли, и в землю мы отойдем. Из земли нас Господь воскресит. Адам, который жил в раю, не исчез с грехопадением. Он как бы живет в Адаме земном. Так же и в каждом из нас живет человек духовный. Он бессмертен.

Юноша улыбнулся Еноху смышленой улыбкой.

"Подготовив тело к погребению, - много лет спустя рассказывала сыновьям Ноя престарелая Мелхиседека, - мы пробыли в молитве всю ночь, а с первыми лучами солнца Енох облобызал умершего и положил в ковчег.

Для захоронения выбрали возвышенное, безопасное для воды место - гору, на которой ничего не было, кроме камней и пыли. После продолжительной молитвы и плача, когда сели за трапезу, Енох сказал:

- Возле могильного камня можно посадить деревья, чтобы место не выглядело сиротливо.

Сапанима спросила:

- Какое посадить дерево?

- Любое, но лучше не гниющее: кипарис... можно сосну или ель... - Потер брови, точно припоминая что-то из пророческого будущего: - ...можно ель, только не голубую".

21. "Голубое небо, которое Енох называл "оком Господа", казалось глубоким, как никогда: вот-вот земля отпустит тебя, и ты упадешь в небесную бездну, - много лет спустя писала на папирусе Мелхиседека. - Сапанима отпустила детей и, вздохнув из глубины сердечной, с плачем сказала:

- И еще, Енох... Я ношу в утробе ребенка.

- Я знаю, - был ответ.

- Прокормлю ли я без мужа детей, которых уже родила? Нет! Стоит ли выпускать на свет еще одного? На помощь родных рассчитывать нечего. Все только и говорят, что я убила своего мужа.

- Понимаешь ли ты, Сапанима, почему Господь допускает клевету на тебя? Ты не убивала своего мужа, но в сердце твоем живет помысел детоубийства. И Господь вразумляет тебя клеветой твоих сродников. Так ли они неправы, если убийство не покидает твоих мыслей?

- Разве зачатое во мне уже человек?

- Желудь, из которого проклюнулся росток, - разве уже не дуб? Ты сама сказала: "Енох, я имею во чреве ребенка". Возложи свою печаль на Господа, и Господь поможет тебе. И запасы в твоем доме не оскудеют. И молись за умершего мужа, чтобы Господь в Свой день вывел его из ада. И молись за детей своих, ибо когда ты оставишь этот мир, за тебя будет кому помолиться. Тем из нас, кто умрет до потопа, будет надежда воскреснуть для жизни вечной. А зачатое в тебе, Сапанима, до того ценно в очах Господа, что он посылает к тебе людей, чтобы возвестить тебе. Может, зачатое в тебе в потомстве твоем даст жену праведному Ною, а может, одному из его сыновей, - сказал Енох, но Сапанима не поняла последних слов его".

"Когда спускались на ослах, хваля Бога и призывая Его руководить нами в нашем земном пути, вновь навстречу попался мужчина, которого встретили по дороге ко вдове, - много лет спустя писала на папирусе Мелхиседека, и многие прочитали ее рассказ, который, как и все ее рассказы, начинался с извинения, что она не может поведать о событии со всей красочностью деталей.

Он вел за узду груженого осла.

- Енох, я передал твои слова о смерти своей семье. И многие тебе поверили, хотя и сомневаются, что ты был у ангелов. Но говоришь ты не от себя. (Я как можно строже сдвинула брови.) Мы собрали Сапаниме немного муки и решили помогать ей, чтобы ее дети не знали голода. Но... мы не знаем, что делать с умершим.

- Мы погребли его, - ответила я, но путник даже не посмотрел в мою сторону.

- Сапанима обо всем расскажет тебе, - сказал Енох.

"Блажен, кто поможет сироте и вдовице", - сказала я. И, наверное, вся светилась от охватившей меня духовной радости.

Путник просил Еноха напутствовать его благословением".

22. И проходил Енох по селениям сифитов, уча и направляя путь их ко Господу.

23. Уродцу Иру казалось, что вместо Тувалкаина его голосом говорят камни его библиотеки, и уродец бегающим взглядом мимовольно отыскивал на стеллажах говорящий минерал.

- ...сифиты, приезжающие в город на рынок, должны от кого-нибудь услышать (вскользь, почти случайно), что Енох не был ни у каких ангелов, а скрывался в горах. А время от времени спускался к Сапаниме. И, может быть, во чреве у нее - от Еноха. И чтобы сами каиниты (а сифиты слышали это) опровергали подобное. Сифиты могут спускаться к дочерям человеческим, но чтобы сифит имел жену другого сифита - нет. На это и каиниты не способны.

- Это похоже на правду, - угодливо произнес Ир. Взгляд его прыгал с полки на полку, продолжая отыскивать говорящий минерал.

- Это может быть правдой, - сказал Тувалкаин.

- Но, господин, тогда уж, может быть, намекнуть... что Енох мог... и убить мужа Сапанимы.

- Об этом говорить не надо (это неправда), но к этому можно подвести. Пусть решат, что сами додумались до подобного.

- Господин, я чувствую, что ворон принес от искателей руд хорошую весть. Могу ли я спросить про нее?

Тувалкаин довольно рассмеялся.

- Я сегодня выступаю перед советом жрецов-патриархов и думаю, стоит ли им рассказывать обо всем, а тут приходит какой-то урод и просит рассказать о том, о чем я хочу умолчать на совете.

- Простите, господин!

- Новости хорошие, Ир, - уже серьезно сказал Тувалкаин, - такие хорошие, что я сам не ожидал.

- Я понимаю, это не мое дело, но зачем же тогда придумывать историю с Сапанимой. Маленькая неправда может помешать большой правде.

- Не помешает, - уверенно пропел Тувалкаин. А уродец вздрогнул, увидев на полке черный голыш, говорящий голосом господина. Именно этот камень много лет назад нашел Тувалкаин на выходе из шахты, неподалеку от земли Еноха. - Более того, много более, - в каждом доме, где побывал Енох, должна пропасть какая-нибудь вещь. Мы должны освободить сифитов из-под влияния Еноха. И его бредней. Где-то и перестраховаться.

- Правильно ли я понял, господин, что я должен тайно пробраться в дома сифитов, которые посетил Енох, и украсть что-нибудь из утвари или одежды. - Уродец Ир ожидал, что господин, как обычно, протестующе поднимет руки и скажет: "Я этого не говорил", но услышал голос Тувалкаина:

- Ты правильно все понял, урод! - По губам господина уродец Ир догадался, что Тувалкаин говорит не то, что он слышит, но переспрашивать не решился.

24. Степенный спуск ступенек в подземный храм когда-то вызывал в Тувалкаине чувство придавленной робости - теперь, облаченный в жреческие одежды, он шел спокойно, уверенный, что совет жрецов-патриархов согласится со всем, что ему предложат. В последние десятилетия патриархи дозволяли делать то, что сам для себя Тувалкаин давно уже решил. Ламех однажды сказал сыну: "Ты нашел для них идеальную тюрьму".

Дверь неожиданно выпустила Тувалкаина на балкон внутри мрачного храма. Выгнутая полукругом задняя стена имела пять ниш, расположенных на разной высоте. В них восседали жрецы-патриархи. Возле каждого стоял влитый в доспехи воин с горящим факелом. Жрецы в белых капюшонах были точно на одно лицо: с большими выпуклыми лбами, с нездоровой бледностью, которую Тувалкаин видел только у заключенных в шахтах.

На вершине пятиугольника восседал Енох-каинит. Чуть пониже, на равном удалении от него - Ирад и Малелеил. Еще ниже, но ближе к Еноху-каиниту по вертикали - Мафусаил-каинит и Ламех, отец Тувалкаина. Давно было замечено: если мысленно продолжить стороны пятиугольника, на вершинах которого восседали жрецы-патриархи, то линии, пересекаясь, образуют пентаграмму, двумя лучами смотрящую вверх.

Речь Тувалкаина была записана на папирусе, и потому многие знали, что он начал ее со слов о строительстве нового города на границе с землями сифитов. Всматриваясь в бледные лица патриархов с выскобленными старческими подбородками, Тувалкаин в конце своей речи сказал:

- ...и прошу вашего благословения начать строительство нового города, который послужит делу объединения всех верований и культов, делу объединения всех детей Адама.

Последовало неопределенное молчание. Никто не решался заговорить прежде Еноха-каинита, но тот молчал. Тувалкаин, ожидая, чуть прислонился к лире, неубранной со вчерашнего, когда Иавул-музыкант услаждал патриархов своим новым гимном. Тувалкаин смотрел на воина, стоящего рядом с Енохом-каинитом, точнее - на меч воина, устало и тяжело висящий в ножнах на бедре. "Один из таких мечей был затуплен о Каина", - подумал Тувалкаин и заговорил, будто получил согласие:

- Начало строительства намечено отметить совместным служением. Уидолов наших богов будет сооружен жертвенник, который используют сифиты в своем примитивном пастушеском культе. И этой объединенной службой испросим у богов...

- И кто же будет служить со стороны сифитов? - глухо спросил Енох-каинит, хмуро и недовольно. А Тувалкаин подумал: "У Еноха-каинита лет сто назад появилась дурная привычка где надо и не надо вставлять фразу "город моего имени", точно его заслугой было то, что Каин назвал город именем сына. "И теперь он, пожалуй, боится, - думал Тувалкаин, - что на земле появится город, про который ему нельзя будет сказать "город моего имени". - Мне повторить свой вопрос? - строго сказал Енох-каинит.

- Со стороны пастухов, возможно, будет служить Мафусаил-сифит, сын Еноха-сифита, - подал басовитый голос Ламех. И маскоподобная усмешка застыла на его круглом лице. - Есть свидетельство доглядчиков, что Мафусаил-сифит приобрел оружие в городе и совсем скоро пригонит скот для расчета. Предъявить обвинение труда не составит... Потом Тувалкаин выступит его освободителем и попросит Мафусаила совершить жертвоприношение по пастушескому культу.

- А если не согласится? - спросил Енох-каинит.

- Если не согласится... - Маскоподобная усмешка перекосорылила лицо Ламеха. - Полезет в шахту добывать руду.

- Я не об этом! - строго прервал Енох-каинит. - Кто будет отправлять пастушеский культ при закладке нового города?

- Верховный жрец, - обратился Тувалкаин со всем подобострастием, на какое был способен через свое раздражение. - Есть одна задумка... У меня большое подозрение, что Енох-сифит, который после своего возвращения (усмешка) так активно выступает против объединения религий, подвергся внушению со стороны нашего отщепенца Иавала-скотовода. Он сделал Еноха орудием своих разрушительных идей. - Тувалкаин достал из набедренника пергамент и показал жрецам-патриархам. Очень многое из проповедей Еноха-сифита записано Иавалом в добытом нами пергаменте. Кстати, еще незаконченном.

- Ты хочешь сказать, Ту, - заинтересованно проговорил Енох-каинит, - что Енох-сифит в духовном рабстве у Иавала-скотовода?

- Именно это я и хочу сказать! Мы недооценили нашего отщепенца! Он разбирается не только в животных... А Енох-сифит - орудие почти идеальное.

- Что же внушено Еноху-сифиту?

- Иавал изменил его сознание, используя постулаты пастушеского культа. И миф каинитов об ангелах, которые якобы появлялись после разрушительного землетрясения. Енох уверен, что побывал у ангелов. И теперь, вернувшись (усмешка), проповедует, что мудрость каинитов - мудрость ущербная, долупреклонная, пресмыкающаяся, не ищет небесного, удаляет от Бога. Он утверждает, что все знания каинитов, которые мы приобрели с помощью богов и своего разума от Адама до наших дней, - не более чем глупость в глазах Господа. А Божью мудрость человек может приобрести, только избавившись от дурного знания каинитов. В проповедях, как доносят доглядчики, Енох учит не тратить время на изучение движения небесных тел, не изучать землю и спрятанные в ней минералы, не пытаться предугадывать погоду. Он ставит в ничто все достижения каинитов. Включая и многосложные опыты логических построений. Упражняется в подобном, согласно Еноху-сифиту (а точнее - Иавалу-скотоводу) - просто-напросто дурно. Наблюдения за небесными телами, поиск руд мешает-де молитвенному общению с пастушеским Богом. Наша мудрость (мудрость каинитов) убивает-де в человеке любовь, а только любовь (по Еноху-сифиту) помогает творить Богу мир невидимый, мир духовный, куда избранные из людей (никак не каиниты) пойдут после смерти. Опыт Иавала-скотовода показывает полное, - я бы сказал, сказочно полное! - изменение сознания. Наши жрецы пока не могут понять, каким образом Иавалу это удается. Енох-сифит очень внушаем. Но жрец Иагу (я прошу вас запомнить его имя) предложил один эксперимент по выводу сознания Еноха из духовного рабства. И, если эксперимент пройдет успешно, может быть, сам Енох и будет служить с нашими жрецами. А Мафусаил-сифит, его сын, о котором говорил мой отец... - Тувалкаин поклонился отцу, будто извиняясь за что-то. - Может быть, стоит подумать о том, чтобы посвятить его в наши сокровенные знания... до определенного уровня, конечно.

- И до какого же? - строго спросил Енох-каинит.

- Может быть, до мо... (Тувалкаин чуть было ни сказал "моего", но вовремя остановился) до знаний пергамента "Черная металлургия".

Снова молчание. Потрескивание факелов.

- Мы обсудим это позже, - как можно тверже сказал Енох-каинит. И спросил: - Как быть с писаницей в заброшенной штольне?

- Пусть народ знает правду, - с улыбкой ответил Тувалкаин.

- Всю правду? - с улыбкой спросил Енох-каинит. - Или все-таки что-то будем умалчивать?

- Не все хорошее, сказанное невовремя, есть хорошо!.. Когда люди в мире и согласии будут жить бок о бок друг с другом, они поймут нас. Сейчас это могут понять только посвященные.

25. Сахарь, мать Еноха, сидела на деревянной колоде, прислонившись спиной к теплым кирпичам дома и незрячими глазами смотрела на солнце. Оно грело лицо женщины, но темноты вокруг нее не расточало. Женщина тихо плакала, как плакала уже сотни лет. Она плакала, когда носила во чреве. Плакала, когда кормила грудью детей. Она засыпала с мокрым от слез лицом и просыпалась заплаканная, хотя ей снились добрые сны, в которых муж ее Иаред любил ее.

Слезы Сахари винили Иареда. Иногда он раздражался.

- Похлебка соленая от твоих слез! - говорил он и отодвигал миску.

Временами от тоски у Сахари заводились вши. Она расстилала на коленях платок и большущим гребнем из овечьей тазовой кости вычесывала паразитов. Вши тонули в слезах Сахари.

Она ходила по дому с вытянутыми руками и постоянно что-нибудь задевала. Со временем Сахарь научилась чувствовать препятствия и обходила их, но при муже она всегда обо что-нибудь ушибалась.

Голубь принес в дом Иареда весть, что вернулся Енох, и в доме ждали сына.

Сахарь наложила на глаза пропитанную травами тряпицу, и когда жжение и зуд в веках унялись, вспомнила.

Вот она, двенадцати лет, совсем еще девочка, но сестры считают ее достаточно взрослой и говорят при ней о вещах, о которых не говорят при детях. У костра кто-то из сестер рассказывает быличку о том, как женщины-каинитянки напитками привораживают мужчин. Маленькая Сахарь жадно вслушивается в рассказ. Свет костра тяжел. Он падает на запыленные ноги и, кажется, подглядывает под платье. Сахарь сжимает колени, туже заворачивает подол платья. Лица говорящей не видно, оно в тени. Огонь не хочет освещать лица. Точно не человек говорит, а еще кто-то. Но вот рассказ закончен - шутки по поводу и смех. И Сахарь смеется вместе со всеми, но, потрясенная и озадаченная, подгоняемая безотчетным страхом, повторяет про себя, в какую сторону должен быть ущербен полумесяц, когда срывают приворотную траву, какие слова шептать над напитком. И спустя несколько лет, подгоняемая тем же безотчетным страхом, который некогда испытала у костра, Сахарь, боясь, что Иаред достанется ее сестре Рехуме, угостила его любовным напитком каинитянок.

Воспоминание будто смыло слезами. Только Господь знал об этом. И Сахарь. Теперь должен знать и Енох, если он вернулся от ангелов.

Вдруг ей показалось, что она видит. Она ясно различала идущего к дому человека. Он как бы светился изнутри, но пространство вокруг него оставалось черно. Сахарь слышала через цоканье ослиных копыт, что рядом со странным светящимся изнутри человеком идет еще кто-то. Судя по звуку шагов, это была женщина. Человек приблизился, и Сахарь узнала в нем своего сына.

Мать осторожно обняла его, прижалась мокрым лицом к его груди.

- Я вернулся, мама, - сказал Енох, - и пришел навестить тебя.

Не снимая рук с широких плеч Еноха, Сахарь смотрела в его умные озабоченные глаза. Изнутри они мягко светились, и свет не умалял их голубизны. А вокруг Еноха была тьма.

- Еноше, - тихо сказала Сахарь, разглаживая пальцами скорбные морщины в уголках рта, - Мне кажется, я вижу тебя. Твое лицо похоже на лицо ангела. - Ее рука осмелилась погладить волосы сына. Енох тихо радовался родному голосу, хотя Сахарь говорила, как всегда, как бы жалуясь на что-то.

Мягкий свет вечности, исходящий от Еноха, осветил двор. Свет не причинял боли глазам Сахари. Она увидела Мелхиседеку, как бы светящуюся кротостью. Мать и дочь расцеловались. Сахарь плакала, и лицо Мелхиседеки тотчас намокло от теплых материнских слез.

- Отец должен скоро вернуться.

Гости опустились на пахнущую прелью деревянную колоду у входа в дом. Енох погладил ее край с выбитым сучком. И Сахарь вспомнила: в детстве Енох то и дело искал этот большущий сучок и вставлял на место. Сахарь улыбнулась, вытирая рукой слезы.

- Этот сучок потерялся, когда ты стал жить своим домом, - сказала мать как можно ласковее. - Теперь улыбнулись Енох и Мелхиседека.

- Этот сучок я забрал с собой, - смеясь, сказал Енох, - разве я тебе не говорил об этом?

- Он и там затерялся, - улыбнувшись, добавила Мелхиседека. И спросила о здоровье отца.

- Слава Богу! И отец здоров. Он ни на что не жалуется, но он изменился. Господь отнял у меня глаза, но уши мои научил слушать. Иногда мне кажется, что я слышу лучше, чем кто-либо из живущих на земле. И я слышу, что порой Иаред плачет. Может быть, через твое исчезновение, Енох, Господь вернул его к молитве. Теперь я часто стираю покрывало с жертвенника...

Мелхиседека не слушает мать - Мелхиседека грустит. Она вспоминает высокого светловолосого мальчика, своего брата. Вспоминает детские игры, вспоминает, как вместе молились. Сейчас бы в детство! В детство вернуться! До того времени, как отец стал спускаться к каинитянкам, мы жили, как в раю, думает Мелхиседека. Хотя бы на один денек вернуться в то время.

- Отец возвращается! - взволнованно сказал Енох.

- Енох! Енох! - воскликнул Иаред и, взмахнув руками, неловко побежал к сыну. Прижался запыленной бородой к щеке Еноха. Сахарь, увидев мужа стариком, заплакала, потому что до сих пор представляла его молодым, каким он был, когда впервые спустился к каинитянкам. Иаред робел Еноха, смущался. Отцу вдруг показалось, что сын намного старше его. Последний раз Иаред так робел, когда юношей подходил под благословение к Адаму.

- Я испачкаю тебя, - сказал Иаред, отстраняясь от Еноха. - Я верил, верил, что ты не умер, что ты вернешься! - говорил Иаред, ударяя рукой по подолу своего платья. Он нагнулся к роднику и окропил себе лицо водой, чтобы никто не видел его слез. Енох крепко обнял отца.

26. После трапезы Иаред положил свою руку на руку сына и крепко пожал ее.

- Енох, я много грешил, - сказал Иаред. И Сахарь, и Мелхиседека поразились кротости его голоса. - Может быть, с меня и пошло совращение сынов Божьих. Простит ли меня Господь? Простит ли меня мать твоя Сахарь? Ее совесть осуждает мою свободу.

При этих словах слезы обильно намочили лицо Сахари.

- Когда ангелы подняли меня на такую высоту, что предстал я пред лицом Господа, - сказал Енох так, будто говорил о вещах обыкновенных, - увидел я свет великий, а в нем - все полки небесные, все небесное воинство. - Закричал я ангелам, которые несли меня: "Мне страшно!" А они сказали мне: "Не бойся, Еноше!" Да как же мне было не бояться, когда в непомерном свете увидел я грехи свои? Смиренный я был только по наружности своей! Иногда мне хотелось отомстить тебе, отец! Своей изменой ты как бы бесчестил не только мать, но и нас, детей. Внешне я продолжал любить тебя, отец, а по сути был врагом тебе. Мое дружелюбие к тебе оставалось внешним, а по сути я был ненавистником. И об этом я вспомнил в свете, когда ангелы несли меня на небо. И было мне страшно от того, что сердце мое переполнено нечистотами. Это был страх очистительный. Это был страх Господень. И мне, многогрешному, показали издали Престол Господень. Все ангельское воинство в свете безмерном поклонилось Господу в радости и веселии. В свете безмерном восхваляли Господа кроткими голосами. И сказали мне ангелы, поднимающие меня: "Серафимы и херувимы покрывают своими крылами Престол Господа, чтобы ты не ослеп, Еноше!" И еще сказали: "Еноше, только доселе велено проводить тебя. Ибо далее свет попалит нас за грехи наши". И я спросил у ангелов: "Неужели и вы грешны?" И был ответ: "Будут судить и нас". И отошли ангелы, и стали невидимы в свете. А я один остался на небе и убоялся так, что пал ниц и завопил: "Горе мне! Что ждет меня?" И видно стало мне, что я только по наружности вел жизнь подвижника. Часто молился в безлюдных местах, - а разве не хотелось мне, чтобы кто-нибудь из людей оказался рядом и сказал: "Енох благочестив". Хотелось, чтобы все любили меня, как Сахарь, Сепфора или Мелхиседека. Даже в молении хотел понравиться людям. Тля моя жизнь, а не подвижничество. А Мелхиседека? Она во всем хотела походить на меня. Я не хотел отдавать ей чести, когда видел, что она усерднее меня становится в молитве. Я больше уделял внимания житейским прихотям Сепфоры, и было трудно угодить Богу и ей. А Мелхиседека молилась, даже не подозревая, что ее молитва сильнее. Внешне я поощрял ее молитвы, просил, чтобы молилась за меня, за вас, за Гаидада, за Регима, за Римана, за Ухана, а внутри себя считал, что моя молитва сильнее. "Мне страшно!" - кричал я на небе. - И послал Господь славного архангела Гавриила, и сказал Гавриил: "Еноше, не бойся! Встань и иди со мной!" И встал я пред лицем Господним. А от страха, казалось, отступила от меня душа моя. Кто я, чтобы стоять пред лицем Господним? И стал я звать архангела Гавриила, потому что уповал на него. Восхитил меня Гавриил и поставил пред лицем Господним. Упал я ниц и поклонился Господу. И стало страшно мне, ибо только по внешности я хранил целомудрие, - но кто из людей знал мои желания? И, наружно осуждая отца, разве мысленно я не спускался вместе с ним к каинитянкам? И не делил ложе с одной из них? А наружно хранил целомудрие! Разве мысленно я не проделывал путь в город вслед за отцом, когда уже был женат на Сепфоре? Кто-то скажет: это всего лишь помысел! Но я стоял на коленях пред лицем Господа, а там наши помыслы почти не отличаются от наших поступков. И мое внешнее целомудрие не имело почти никакого значения, когда в сердце жило прелюбодейство. Но Господь устами Своими сказал мне: "Еноше, не бойся! Встань и стой пред лицем Моим вовек!" Подошел ко мне ахристратиг Михаил и поставил меня пред лицем Господа. Бог неизречен, неведом, невидим, непостижим. И сказал Господь слугам своим, искушая их: "Да будет Енох стоять пред лицем Моим вовек!" А я трепетал, ибо ангелы поклонились мне по глаголу Господа. Но смел ли я думать, что чище и выше тех сил, которые мне поклонились? И поклонились они не мне, а замыслу Господа о человеке. Мне вдруг показалось, что я понесу бесчестие, свет попалит меня, потому что всю жизнь подспудно требовал себе чести (не той людской славы, как каиниты), но чести духовной, а потому мой грех и глубже и, стало быть, хуже греха каинитов. Вдруг меня перепутали с каким-нибудь благочестивым сифитом, который не выставлял напоказ свое благочестие, как я... Но сказал Господь Михаилу-архангелу: "Преступи к Еноху и помажь его елеем благостным и одень его в ризы славы Моей". Так и сотворил архистратиг Божий Михаил, как повелел ему Господь. Помазал меня и одел меня. Видение масла того ярче света великого. Оно как роса благодатная. И как помазал меня архангел Михаил, страх исчез во мне. Осмотрел я себя, и был я, как один из ангелов Его. Не было различия в свете. Но помнил я грехи свои. И стало мне стыдно за все мои мысли, которые занимали меня в земной жизни, стыдно за их суетность, ничтожность, мелочность. А почитал себя порой чуть ли не мыслителем, рассуждающим о путях Божьих. А разве радел я в молитве? Так ли усердно вымаливал свои грехи и чужие? Вся жизнь прошла в мелких пересудах, начиная с каинитов и кончая своими детьми. Мне надлежало приносить за них жертвы, прося Господа, чтобы простил проступки их, их дурные помыслы, а вместо того я сам осуждал в помыслах детей своих. Может ли быть на свете поступок более безумный? Горе, горе мне! Вот моя жизнь!

Долго молчали, пораженные рассказом Еноха.

Сахарь разгладила пальцами скорбные морщины, но они снова проступили на ее лице. В ее выцветших воспаленно-красных глазах снова засаднила неудовлетворенная тоска.

- Я думала, я надеялась, Енох, - заговорила она, и голос ее задрожал. Она уже не видела сына. Сахарь заплакала и сквозь слезы корила Еноха: - Я думала, ты не похож на других, а ты такой же грешник! Я думала, ты был у ангелов, а ты... Они не взяли бы на небо человека грешного! Где ты пропадал все это время, Енох? Не обманывай нас!

Енох опустил голову, исподлобья глянул на Мелхиседеку.

"Она не верит мне", - сказал его печальный взгляд.

"Я верю тебе, Енох", - взглядом сказала Мелхиседека. Она попыталась защитить брата, но Сахарь прервала ее:

- И ты, Мелхиседека, знала, как нужна ты была в доме отца! Оставила слепую мать...

- Мама! - умоляюще воскликнула Мелхиседека и замолчала, слушая выговор Сахари:

- Воспользовалась мягкосердием отца и ушла с Енохом...

- Я тоже немного смущен, Енох, - прошептал Иаред.

Долго тяжело молчали.

- Я помолюсь в своей комнате, - поднимаясь, сказал Енох.

27. "Енох молился в тишине и прохладе, а я вошла, чтобы помолиться с ним, - много лет спустя запишет на папирусе Мелхиседека. - Но, взглянув на расписанные ангелами стены, вспоминала юность, то время, когда, как мне казалось, Енох стал тяготиться дружбой со мной. И сторониться меня. Нет, мы вместе работали. Когда мололи зерна злаков в ручной мельнице, все в мучной пыли, читали кратенькую молитву. Ее придумал Енох. Пока пущенная усилием рукоятка верхнего жернова летела от меня к Еноху, половину молитвы читала я, когда - от Еноха ко мне, половину молитвы читал он. Но после работ Енох покидал меня. Я не могла понять - почему. Но я не показывала своей обиды - напротив, весело (конечно, напоказ) проводила время с другими братьями и сестрами. Они не замечали уединения Еноха. А я переживала, потому что рядом со мной образовалась пустота. Я изнемогала от безнадежного одиночества. Я нуждалась в Енохе. С ним все вокруг обретало интерес и незыблемость. Енох вел себя так, что и спросить-то нельзя было, почему он меня избегает. Да он и не избегал. По утрам и вечерам так же заходил в детскую и, как обычно, читал вместе со всеми молитвы на грядущий день или грядущий сон. Никто не замечал перемены в Енохе. Только я. И у меня болело в груди. У Еноха появилась тайна, тайна от меня. Вкус этой тайны хранила пещерная комната Еноха, в которую он никого не допускал. Но пора было порвать с этой страшненькой неопределенностью. И однажды я набралась духу.

Я стирала белье в ручье и увидела, как Енох с большой ореховой скорлупой, полной цветной жидкости, поднимается по внешним ступенькам в свою пещерную комнату. В его походке появились спокойствие и величавость, точно он поднимался не по ступенькам в комнату, а по горному склону к звездам.Я оставила белье на камне и поспешила за братом.

- Енох, позволь мне войти! - крикнула я со двора с обидой и мольбой. И он разрешил.

Путаясь в подоле, я забежала в прохладную, тонко пахнущую красками комнату Еноха. И замерла у порога. Я долго не могла унять внутреннего волнения, всматриваясь в расписанные стены. Поначалу я ничего не понимала, но меня все больше и больше охватывал трепет. Казалось, ангелы спустились с неба и поселились в пещерной комнате. Они смотрели на меня со стен и потолка живыми нечеловеческими очами. Я была потрясена чудесной и таинственной росписью Еноха.

- Еноше! - с тихим восторгом прошептала я. - Ты... ты... - я не находила слов, чтобы похвалить его. - Ты... ты... - улыбаясь, твердила я в благодарном, благоговейном восторге. Я понимала, что Енох сотворил нечто великое, что до него на земле никто не делал. И не сделают, даже каиниты. Я воочию увидела сотворение мира, о котором много слышала от отца нашего Иареда. Я даже немного испугалась своего прикосновения к чуду. Вдруг подумалось, что и Енох не смог бы сделать подобного, подумалось, что к нему спускались ангелы и помогали творить, помогали проникнуть в глубину нашей истории, скрытой ныне для человеков, помогали коснуться желанного и пугающего пакибытия. Стены и потолок пещерной комнаты были исполнены белых ангельских крыл и голубых бездонных очей. Очи казались живыми. Роспись Еноха так повлияла на меня, что я услышала песнь ангелов. Я видела бой Михаила-архангела с мятежным херувимом. Я видела сотворение Адама и Евы - их чистые, прекрасные, целомудренные тела среди райских кущей. Я забыла, где нахожусь, забыла про Еноха, и когда он, мягко коснувшись моего локтя, спросил о чем-то, я вздрогнула, испугавшись, что один из ангелов задел меня крылом и заговорил.

- Мой Бог! - прошептала я. - Как красиво! - У меня захватило дух, потому что за нарисованным открывалась нездешняя перспектива и, казалось, сделай шаг и окажешься среди райских деревьев, очень похожих на те, что я видела каждый день. А Енох увидел их такими, какими они, должно быть, произрастали в раю, потому что нежно-голубые, ласково-зеленые полупрозрачные краски были для меня незнакомы. Трава и деревья казались более значимыми, в них ощущался трепет нездешней жизни. Все на картинах Еноха звало ввысь, в горний мир. - Ангелы из пакибытия увидят эту красоту, Еноше, и спустятся к тебе, - сказала я брату.

Я полюбила его наскальную живопись всем сердцем. Конечно, я и сама пыталась нарисовать ангелов, но у меня получалось плохо, даже сделанные мелком контуры ангелов не обретали ни воздушности, ни легкости. И тогда я решила помогать Еноху. Я напросилась к нему в помощницы. Он научил меня разводить краски, и я помогала ему с муравьиным усердием.

Енох закончил молитву и обернулся.

- Енох, они просто не поняли тебя, - сказала я, утешая брата. - Они ничего не поняли.

Енох кивнул.

- Они не поверили мне, Мелхиседека. Они выслушали меня, будто я придумал какую-то сказку... И их нельзя винить за это.

- Нельзя, Енох.

- Если рассуждать поверхностно, они правы. Я не летал с ангелами, как о том рассказываю.

- Как?! - "Нет, Енох, только не это!"

- Я жил и молился в пещере. - Улыбка реяла у лица Еноха, но отказывалась перейти на его губы.

- Нет, Енох, только не это!

- Я постараюсь все тебе объяснить! Только пусть все останется между нами. - Енох сжал мои пальцы в своих. Его руки умоляли поверить. - Пока никому не надо говорить об этом.

- Енох, но!.."

Енох убедил меня тогда. А утром мы выступили в путь.

Столетия спустя Мелхисидека на смертном одре будет рассказывать малолетним сыновья Ноя:

- Мы проходили землями, где жили единороги - свирепые быки с гигантским рогом на лбу (из-за этого рога их истребили каиниты); мы видели, как дикие собаки преследуют серебристых оленей; мы шли по высокогорным лугам, боясь услышать завораживающую песню одинокого цветка с прекрасной женской головкой (даже Енох не исключал его бытия). Иногда нам казалось, что мы затерялись среди мрачных высоких скал, и нам уже никогда не выбраться из гранитного плена, но по молитвам Еноха Господь открывал нам путь. Порой казалось странным, что обступающие нас строгие горы могли приютить и стать домом для сынов Божиих. Но мы шли по этим горам, встречали людей, и Енох проповедовал. Последующие столетия многое стерли в памяти, и сейчас, когда люди уже умирают, и их смерть уже никого не удивляет, трудно представить, что многие не верили Еноху, когда он говорил о смерти. О смерти и воскресении.

Наконец мы возвратились в свой дом, где Еноха уже дожидался праведный Сиф.

Мы вернулись ночью.

28. Они вернулись ночью.

Суета во дворе улеглась, и снова стало так тихо, что дом казался пустым. Только внизу, оттеняя ночную тишину, пес сладко лакал из лужи. Тихо всхрапнул осел. Кошка, свернувшись, спала на голой доске топчана в ногах у Сифа. Босой ногой он подоткнул под зверька одеяло и закрыл глаза. Снова увидел широкую спокойную реку из рассказов Евы, многочисленные зеленые острова, утесы из голубого мрамора. Темно-рыжие буйволы паслись среди высоких ярко-зеленых трав.

Из спальни Еноха и Сепфоры послышались голоса.

- Ты снова уходишь? - тревожно спросила женщина, и рыжие буйволы растаяли на исподе век Сифа. Он открыл глаза. Салатовые, голубые, розовые пятна сменил мрак скальной комнаты, из которого проступал только неправильный четырехугольник узкого окна.

- Мне душно, - сказал Енох. В его голосе слышалось оправдание. - Я буду спать на крыше.

- Енох, - с болью обратилась Сепфора, - я хотела сказать... Ты ведешь себя так, будто я тебе не нужна! С тех пор, как ты вернулся... Енох! - В тоне Сепфоры испуг перемешался с осуждением и обидой. - Ты ведешь себя так, будто мы незнакомы.

- Мне очень трудно объяснить тебе, Сепфора, но для тебя я как бы не вернулся. Я всегда уже буду там. Я уже не совсем тот Енох, который был взят. И мне многое еще надо успеть, многое рассказать людям.

- У тебя находится время для всех, Енох: для Мелхиседеки, для детей, для твоих родителей, весь завтрашний день ты проведешь с Сифом, но у тебя нет времени для меня! Я только вроде как виновата, что у тебя где-то что-то не получается с твоей проповедью... Детям надоело писать на глине, родители тебя не поняли, а виновата я, потому что, кроме меня, тебе некому напомнить, что помимо всего прочего, к чему тебя там кто-то призвал, у тебя есть обязанности по дому... Енох, если тебе что-то сказали про меня и Тувалкаина - не верь! Я не дала повода!

- Я знаю! Наш брак - пред престолом Божьим. Там мы будем как бы одно и в то же время не одно, но вместе. Вместе не в земном понимании.

- Енох, помоги мне понять тебя! - почти взмолилась Сепфора.

- Я попытаюсь.

- И прошу тебя: стань таким, каким был до своего исчезновения!

- Я стал лучше.

- Не надо лучше, Енох! Стань таким, каким ты был. Я хочу, чтобы звук твоих шагов успокаивал меня.

- Ты сама не знаешь, что говоришь, Сепфора.

- И не уходи сейчас! Я прошу, умоляю тебя, останься со мной!

Сиф слышит, как твердые мужские шаги спускаются по пещерной лестнице и затихают на крыше примыкающего к скале дома.

29. Первое время после своего возвращения душа Еноха переживала торжество, несказанную радость, но потом все чаще и чаще стали повторяться минуты, когда свое возвращение на землю Енох ощущал как богооставленность. Он понимал, что о богооставленности и думать грешно, но само пребывание в мире материальном воспринималось чуткой душой именно как богооставленность.

- Никто не может понять моей скорби, - вслух сказал Енох, глядя в ночное небо на чувственные звездные миры, - никто не знает, что такое метафизическая боль. Никто, кроме Адама. И Евы.

Енох встал на молитву и молился долго, пока не обрел особую радость и великий покой, пока душой не овладело сладостное чувство любви к Богу, любви к ближнему. У Еноха прибавилось сил. Совсем скоро он, Енох, снова как бы получит новое рождение свыше, снова будет изъят из этого мира и возведен на небо, где снова услышит неизрекаемые глаголы и будет созерцать вне образов мира.

И, уже засыпая на плоской крыше примыкающего к скале дома, Енох шептал придуманную в детстве кратенькую молитву:

- Ангелы Божии, дайте мне крылышки!..

30. Утром, благословив детвору, Сиф спустился с Сепфорой к ручью. Заплаканные глаза женщины смущали патриарха. Он будто слышал ее вчерашние слова, обращенные к Еноху: "Не уходи! Останься со мною! "

- Енох будто бы еще не вернулся, - некротко посмотрев на Сифа, сказала Сепфора. Взгляд ее просил понимания. Она то и дело поправляла у виска белую накидку.

- Ты говоришь, он "как бы не вернулся", как понимать тебя?

- Не знаю, - устало ответила женщина, опустив голову, - не знаю... Иногда мне кажется, что Енох болен. - И твердо посмотрела в глаза Сифу. - Енох запирается в своей пещерной комнате (никого не впускает туда) и пишет красками ангелов. Как в юности. Я не знаю, что сказать, Сиф. Еноху скоро - четыре сотни лет. Сиф, я умоляю тебя, поговори с ним после молитвы.

31. После совместной молитвы они присели на нагретые камни возле умывальницы. Енох подставил высокий тростниковый стаканчик под струйку водопада. Она глухо, дробно ударила по донышку. Звуки сделались мягче, прозрачнее.

- Когда твой сын Мафусаил посетил дом Адама и сообщил о твоем возвращении (Сиф посмотрел Еноху в глаза и подумал: "Это глаза Адама - добрые, умные, глубокие"), я подумал, что именно ты с твоим знанием пророческого прошлого укажешь мне дорогу в потерянный рай.

- Ты не найдешь рая, Сиф, - сказал Енох, протягивая патриарху стакан с водой и вытирая ладонью донышко. - Ты не найдешь рая, Сиф, потому что рай упразднен Господом. Ты можешь найти четыре реки, о которых говорила Ева, но ты не найдешь их общего истока, потому что он пакибытийный, а ты, Сиф, - уже земля, и в лучшем случае отыщешь исток каждой из этих рек. Рай упразднен, - повторил Енох, сочувствуя Сифу. - Рая нет, и человеку - и праведнику, и злодею, - по нашим беззакониям остался только ад. И так будет до тех пор, пока Господь не вочеловечится.

- Бог станет человеком? - переспросил Сиф и вспомнил слова Сепфоры: "Иногда мне кажется, что Енох болен".

- Да, Он примет зрак раба и будет распят на кресте, спустится в ад и выведет всех праведников, которые жили на земле до его вочеловечивания. А потом он упразднит ад.

Сиф чувствовал идущую от Еноха силу, силу добрую, которая питала и оживляла разговор, но слова Сепфоры настойчиво стучались в сознание патриарха: "Иногда мне кажется, что Енох болен".

- Я понимаю твое недоумение, Сиф. В это трудно поверить. Дева родит своего Создателя.

- Господь будет жить среди людей человеком? - осторожно переспросил Сиф, и голос Сепфоры снова ожил в его сознании: "Мне иногда кажется, что Енох болен".

- Да, и продолжать творить мир невидимый, мир духовный... Адам стар и болен, но умрет он еще не скоро. Он умрет до потопа, и Ева после него не проживет и шести дней. - О шести днях Енох упомянул, чтобы Сиф верил ему, ибо сам Сиф думал о шести днях, оставшихся Еве после смерти Адама. - А что касается елея жизни, то Адаму было видение. Он видел человека, которого ангелы помазывали благостным елеем пакибытия. Это был я, Сиф. И я уразумел, что Адам смотрит на меня, я даже как бы видел, что Адам смотрит на меня. Так захотел Господь, чтобы праотец наш не подумал, что меня постигла та же участь, что и кроткого Авеля. Господь очистил Адама болезнью, чтобы он снова стал созерцателем горнего мира и после своего ниспадения.

- В то, что ты говоришь, Енох, очень трудно поверить, но говоришь ты не от себя. Если верить твоим словам, Енох, мы снова можем надеяться на вечность. Какими мы будем там, в пакибытийных небесах?

- Для каинитов это будет сокрыто всегда, но и для нас, сынов Божиих, сокрыто и долго еще не откроется. Мы можем только гадать, но надо ли? Это интересно, но разум и сердце будут гадать во тьме. Я видел толику, но нет слов, чтобы сказать. А раз пока не обнаруживается, в том - воля Божия. Придет время - откроется. Откроется то, что в нас самих. А пока я принес блаженства и оставляю их для сынов Божиих. В вечности мы будем в чем-то подобны Ему. И увидим Господа, увидим не через гадательную тьму.

-Те, кто предстанет пред Господом, предстанут в равном достоинстве?

- Одна звезда ярче, свет другой едва различим.

- Но, Енох, вон та гора кажется меньше той, что напротив, но если мы подойдем к ней поближе, поймем, что ее вершина самая высокая в гряде.

-Ты сам знаешь, праведный Сиф, Бог смотрит в сердце человека, зачем спрашиваешь?

Когда Енох пересказал мне свой разговор с праведным Сифом, - писала на папирусе Мелхиседека, - я спросила:

- Енох, разве нельзя уместить горсть звезд на ладони?

Енох думал о своем. Он сказал, точно извиняясь:

- Я не знал наверняка, что непогода застанет Сифа в пути.

32. - Тебе лучше переждать непогоду, Сиф, - еще раз повторил Енох на прощание, понимая, что патриарх не послушает его.

Cиф глянул в безоблачное голубое небо, чуть вопрошающе - в голубые глаза Еноха и молча оседлал осла.

- После потопа погода не будет меняться так резко и неожиданно, - точно оправдываясь, проговорил Енох. - Бог сам скажет об этом людям. - И сложил ладони для благословения. Сиф благословил Еноха.

- Я знаю, Сиф, что ты остался при своем мнении, но... рая нет. Он упразднен Господом.

Сиф ничего не ответил, только резко дернул осла за узду.

Глядя вслед патриарху, Енох взмолился:

- Господи, не дай Сифу замерзнуть в снегах!

33. Ангел явился патриарху и сказал:

- Встань, праведный Сиф, ибо ты можешь замерзнуть и умереть.

Просквоженный ветром Сиф очнулся и открыл глаза. Вокруг не было ничего, кроме снега. Сильно мело.

Сиф с трудом поднялся и пошел, утопая в сугробах. Густейший снег застилал глаза, забивался в складки тюрбана, за ворот. И таял. Тут в глубоких снегах Сиф увидел черную дыру. Побрел к ней и... провалился в пещеру.

Усталый, разбитый завалился головой навзничь. Тут же заснул и сквозь сон услышал рычание. Сырые стены гулко ответили: р-ры-ы. Сиф подумал, что рычание принадлежит его беспокойному сну, но тут же вскочил и увидел перед собой тигра с невероятно огромной головой. Сифа охватил страх, хотя еще оставалась надежда, что зверь принадлежит сну. Тигр рычал и саблезубым клыком вспахивал землю. Развязался влажный тюрбан. Обмотав шею, он душил Сифа. Он прижал подбородок к груди и стиснул зубы.

"Не трогай меня, - мысленно говорил Сиф. - Господом нашим прошу, отцом моим Адамом, который повелевал животными, умоляю тебя: не трогай меня! Здесь хватит места для нас обоих. А если не хочешь быть со мной в одной пещере, иди в снег!" - Засыпая, Сиф опустился на колени и повалился к лапам тигра...

Когда проснулся, почувствовал на себе влажное тепло одежды. Вход в пещеру казался просторным. Снег снаружи мощно сиял, сильно капало. Тигра в пещере не было. Сиф взмолился:

- Господи! Ты спас меня от зверя, послал ангела, но у меня нет силы идти, а осел мой пал. И я умираю.

И вот стал пред ним ангел, имея в руках хлеб и тростниковый стакан воды. И сказал:

- Встань и ешь! - Сиф поднялся и ел. И когда он закончил трапезу, ангел сказал: - Ступай за мной! - И Сиф побрел за ангелом. Солнце сушило одежду на спине. Снег под ногами превращался в грязную жижу. Шли долго, очень долго. Когда уже стало темнеть, ангел сказал Сифу:

- Вот шатры каинитов-скотоводов.

Сиф поднял голову и в сумерках увидел одинокую линию шатров вдоль реки. За ними тянулись унылые пастбища. Среди стад - несколько перемещающихся огоньков. Должно быть, шли с факелами. Протяжно затрубил рог пастуха, и ему вторило нестройное мычание и блеяние скота.

- Они ушли из города, когда Ламех убил Каина, - напомнил патриарху ангел.

Шатер Иавала был выше других, но обтянут таким же черным войлоком, как и другие шатры. .

34. Иавал возлежал в шатре своем.

Протянул руку, откинул занавес из козьей шкуры, за которым на ковре дремал пожилой слуга, и мягко сказал:

- Слуга!

Сонный седой слуга, кряхтя и покашливая, нехотя вышел к господину.

- Запряги коней, - мягко приказал Иавал, тоном как бы извиняясь за беспокойство, - поеду на дальнее пастбище и проверю, как люди пасут скот.

Слуга слегка поклонился Иавалу и проворчал:

- Поезжай, господин, подданные любят, когда господин заботится об их труде. Да еще в такую непогоду. - И ушел запрягать коня.

Когда, отдернув полог, слуга зашел в шатер, Иавал, подняв взгляд к потолку, пересчитывал мелкие жерди остова.

- Можно выезжать, господин! - проворчал старый седой слуга.

Иавал отрицательно помотал головой.

- Не спеши, слуга! Не хочу я ехать на пастбище - передумал.

- И то верно, господин, незачем ехать в такую непогодь, когда и собаки жмутся к шатрам. Люди знают свое дело, что их проверять? - И ушел распрягать коней.

За другой занавеской старуха доила козу. Струйки глухо били о деревянную миску. Иавал вздохнул и опустил свое тело в мягкий ворс ковра и, глядя вверх, стал внимательно осматривать, нет ли прорехи в войлоке, покрывающем шатер. И задремал.

Когда проснулся, позвал слугу. Тот, сонный, вышел из-за козьей шкуры.

- Не поехать ли нам тайно в город за невестой? Для меня.

- Воля ваша, господин, коли задумали жениться, - ответил слуга и пошел седлать коня.

Вскоре он вернулся в шатер.

- Кони готовы, господин!

Иавал созерцал верх шатра.

- Нет, - сказал он слуге. - Незачем мне жениться.

- И то верно, господин! Разве мало женщин в нашем стане? Взять хотя бы мою племянницу... А в городе женщины развратны - принесут блуд и сюда. Лучше никуда не ездить, господин, и будем подальше от блуда. От соитий с горожанками, говорят, рождаются многоголовые чудовища.

- Кто тебе это сказал? - заинтересованно спросил Иавал и улыбнулся предстоящему ответу слуги.

- Я прочитал об этом в вашем пергаменте.

- И ты веришь в это?

- Верю, господин! И как же не верить, когда вы сами написали?

- Да? Я подумаю над тем, что ты сказал. Ступай!.. Постой!

- Слушаю, господин!

- Я решил сделать доброе дело! Много каинитов томятся в городе в тюремном лабиринте, работают на шахтах. Их мука взывает к моей совести. Мне кажется, мой долг освободить узников!

- Что же, господин, соверши это благородное дело и будешь в большом почете и у богов, и у людей.

- Запрягай коней!

- Кони готовы, господин!

- Нет, слуга, не хочу я ничего - ни доброго, ни злого. Вот такой уж я нерешительный! - Глаза Иавала подернулись слезой.

- И то верно, - сказал слуга, - что проку, если вы их освободите? Благодарности не дождетесь! Чем они лучше Ламеха и Тувалкаина? Вас же и засадят в тюремный лабиринт.

- Ты мудр, слуга! Тогда принеси мне чистый пергамент и новые кости для письма. - Он попросил так проникновенно, будто слуга мог отказать.

- Слушаюсь и повинуюсь! - улыбнулся старый слуга в пышные седые усы. Когда он принес пергамент и положил его на доску у ног Иавала, тот сказал:

- Не хочу писать! Придет какой-нибудь урод от Тувалкаина и снова украдет мой пергамент.

- И то верно, - проворчал слуга, - сколько труда вы вложили в тот пергамент, а пришел от Тувалкаина урод, у которого лицо с той же стороны, что и задница, и украл ваш труд. Может быть, господин, нам вместе подумать, как вернуть пергамент из города, а заодно и наказать подлого урода?

- Ты говоришь дело, слуга! - сокрушенно качая головой, сказал Иавал. - Неси ячменное вино и готовь трапезу.

Слуга вышел из шатра и тут же заглянул снова.

- Господин, наши люди встретили у моста человека в белой одежде, не горожанина.

- Да что ты! - сказал Иавал, глядя на слугу грустными глазами: - Не обманываешь ли?

- Да разве я б посмел, господин?

- Ах, какая радость! Ах, какая неожиданная радость! - задумчиво повторил Иавал.

35. У шатра Иавала чья-то сильная рука воткнула в землю копье. К копью привязана лошадь. Обходя ее, Сиф в потемках споткнулся о канатное крепление шатра. Вышедший мужчина успел поддержать его.

- Осторожнее! - Та поспешность, с какой мужчина бросился помогать, и удивила, и смутила Сифа. - Вот так неожиданность! - говорил Иавал, продолжая вести Сифа под локоть. - И в такую непогодь, в такую слякоть - и гость! - Иавал чуть развернул его к неяркому свету, идущему из глубины шатра. - Приветствую тебя, Сиф! - весело сказал Иавал, глядя в глаза гостю, а рукой приглашая в шатер.

В сложной смеси едва уловимых запахов отдавало чем-то кислым. Сиф огляделся. Изнутри шатер на три части перегораживался козьими шкурами. Сели на ковры, и Сиф поспешил сказать, как он вышел на стоянку Иавала.

- Вернулся Енох, и я навестил его. - При этих словах хозяин сощурился, вглядываясь в гостя, и улыбнулся, и лицо его приняло довольное и приятное выражение.

- Мои боги стали говорить мне правду, - одновременно с Сифом сказал Иавал, но Сиф не расслышал его тихих слов и говорил:

- На обратном пути я попал в снежную бурю и заплутался. Ангел вывел меня к твоим шатрам, Иавал.

- Опять ангелы! Ну-у! - прогнусавил Иавал и очень медленно поднял руки к небу. Из-за занавески появилась старая женщина с мисками, полными жирных кусков.

"Ева?!" - про себя воскликнул ошеломленный Сиф, растерянно наблюдая, как мать расставляет на циновке миски. Сиф пальцами сжал виски. Иавал мягко улыбнулся.

- Это не Ева, Сиф. Это Сава, жена покойного Каина, твоя сестра, - говорил он и книзу дергал за рукав пытающегося подняться Сифа. Женщина скрылась за козьей шкурой.

- Ее могли убить вместе с Каином? - спросил Сиф, глядя на покачивающуюся шкуру, за которой исчезла старуха, поразительно похожая на Еву.

Иавал глубоко вздохнул.

- Если бы ты был каинитом, Сиф, я бы с удовольствием поговорил с тобой на эту тему.

Слуга принес чан с ячменным вином, поставил между хозяином и гостем и протянул обоим по тростниковой трубке. Иавал сразу опустил свою в чан и сделал несколько затяжек.

- Как я рад, как я рад гостю! Хотя понимаю, если бы не нужда в пути... Но все равно очень, очень рад!.. Я не знаю, чем угощать тебя, Сиф. Мясо, что я тебе предлагаю, - жертвенное. Другого не держим. Но я предлагаю от чистого сердца! - Иавалу было немного стыдно, что он не может угостить Сифа привычной для того пищей.

"Ради совести", - про себя сказал Сиф и положил на хлеб кусок мяса. Из-за шкуры выбежал маленький козленок, ткнулся влажной мордочкой в руку, потерся рожками о ноги гостя.

Трапезничали, из вежливости расспрашивали друг друга о здоровье близких, расспрашивали подробно и подробно отвечали.

- Насколько я знаю, Иавал, в твоих историях на пергаментах есть место и ангелам.

Иавал, польщенный, кивнул. От смущения он приложился к тростниковой трубочке и сделал несколько затяжек из чана.

- Не думал, что мои истории доходят до сифитов, руки которых, как я знаю, пергаментов еще не держали. В моих историях ангелов больше, чем их видели все каиниты, вместе взятые.

- А ты, Иавал, видел ангелов?

Иавал стал набивать травой трубочку.

- Я столько про них слышал, что мне иногда кажется, будто я видел их своими глазами. В конце концов это довольно красиво! С виду такие же люди, как мы - ну, понятно, повыше ростом, да еще - крылья по плечам.

Сиф хотел сказать, что сегодня утром ангел потчевал его в пещере.

- А может, это и правда бредовое состояние, как считает мой братец Тувалкаин? - сам себя спросил Иавал.

И Сиф промолчал.

- Иногда я и сам так думаю, как и Тувалкаин, но, похоже, сам братец хочет разубедить меня в этом. - Иавал выпустил струйку дыма. Выпустил к своим ногам, не желая досаждать патриарху сифитов. - Недавно он присылал ко мне одного уродца якобы за тем, чтобы купить мора для городских крыс. Я не раскусил его. Урод так тонко польстил мне, что я дал почитать ему свой новый пергамент. Урод исчез вместе с ним, а погоня вернулась ни с чем. Так что теперь мой многолетний труд, должно быть, у Тувалкаина. Обидно то, что я не успел его закончить и придется выделывать новый пергамент... Если, уважаемый Сиф, вы встретите этого уродца, плюньте ему в лицо от меня. Кстати, не перепутайте. У него лицо с той же стороны, что и задница, и ходит он задом наперед. - Иавал приложился к тростниковой трубочке. - А меня еще упрекают в том, что я Каина описал с семью головами. Но это всего лишь аллегория. Я и подумать не мог, что на земле может жить нечто подобное уродцу Иру.

- О чем ты написал в этом пергаменте? - из вежливости спросил Сиф.

- О возвращении Еноха, - ответил Иавал. Сиф поперхнулся.

- Ты описал возвращение Еноха?!

Иавал кивнул, довольный удивлением Сифа.

- Он возвращается от ангелов со знанием пророческого прошлого и пророческого будущего. События описаны не в прямой последовательности, и последняя сцена, которую я успел записать, о том, как ангелы вручают Еноху трость скорописца. - Почувствовав внимание Сифа, Иавал в приятном волнении поднялся, но, решив, что невежливо говорить с патриархом, глядя на него сверху вниз, присел возле него на корточки и, глядя в глаза, покуривая, продолжил рассказ:

- Енох на небе попадает к ангелам, которые записывают все дела Божии. Самый мудрый из архангелов приступил к Еноху, уже облаченному в ангельские одежды. Ибо Бог повелел архистратигу научить Еноха писать книги. В руках архангел держал жезл, которым отверзалось небо. И архистратиг отверз небо и повел Еноха в то место, где река времени вливается в океан вечности, и вручил ему трость скорописца. Трость эта могла писать и на папирусе, и на пергаменте, и на том, чему в человеческом языке нет понятия. Архангел повел Еноха по небесной библиотеке и показывал ему книги, которые написали и напишут люди и ангелы...

Сиф слушал, не зная, что и подумать. Совсем недавно об этом же ему рассказывал Енох. Только от первого лица.

- ...И сказал Еноху архистратиг: "Узнавай, Еноше, дела небес и земли, учи ангельские песни и дела человеческие. И не ужасайся!" Енох мало что понимал из увиденного и прочитанного, но узрел Енох, что было до Адама и Евы, узрел будущую жизнь рода человеческого. И поручил Господь написать Еноху книги, ибо Енох уже мог найти слова, чтобы перевести на обыденный язык то, к чему приобщился на небе.

Сиф слушал, не зная, что и подумать.

- Я собирался продолжить повествование после отъезда урода-горожанина, но он нагло обокрал меня, - сказал Иавал без особого сожаления и поднялся, разминая затекшие ноги, повалился на ковер, вздохнул и приложился к тростниковой трубке.

- Мы не говорили с тобой про Адама, Иавал, - сказал Сиф, желая испытать хозяина. - Ты знаешь, что Адам болен?

- Я знаю только то, что написал, а написал я то, что открыли мне боги, а они открыли мне, что Адам, хворая, видел, как Еноха на небе облекают в ангельские одежды и помазывают елеем жизни. И Адам в бреду шептал про этот елей. И просил тебя,Сиф, отыскать потерянный рай.

- И об этом ты написал в своем пергаменте? - тихо спросил озадаченный Сиф.

- Да. - "А что здесь удивительного?" - спрашивали добрые, блестящие от вина глаза Иавала. - И еще о том, что ты собрался идти в Эдем, чтобы принести елей жизни и помазать Адама, но эта история еще не записана... Слуга!..

Старый слуга тут же явился из-за занавески.

- Принеси нам... мне ячменного вина! И побольше! Хорошего ячменного вина должно быть много!

- Я вижу, ты человек прозорливый, - осторожно начал Сиф, - и хочу спросить тебя, найду ли я елей жизни?

- Я-то откуда знаю, Сиф! - Искренне по-детски удивился Иавал, не отрываясь от тростниковой трубки. - Я же тебе сказал, ну, не написал я еще, не написал, откуда же мне знать?

Иавал уже говорил много, торопливо и сбивчиво. Он рассказывал о своей жизни, о власти над животными, осторожно, со снисходительной улыбкой сравнивал себя с Адамом. Пьяно чертыхаясь, потянулся к висящей на столбе сумке в форме волка, сшитой из его же шкуры. Неосторожно вывалил ее содержимое себе на голову. Долго в мечтательной сосредоточенности перебирал амулеты, волосы, кости животных, окаменелые сердца и яйца и вдруг, сжав в руке лошадиную челюсть и кратко всплакнув над ней, нехотя швырнул ее в столб, подпирающий свод шатра. Лошадь у входа захрипела от боли, рванулась и повалилась на шатер. Иавал замер, глядя через шатер на мучения животного, прослезился, вскочил и, раскинув руки в стороны, выбежал из шатра. Похоже было, что он гладит лошадь и просит у нее прощения.

- ...дружок... дружок... по неосторожности, по забывчивости... Ты ведь, дружок, даже не понимаешь, что это я тебя так... Я-то не понимаю, как это делается, а куда уж тебе! Больно?.. Дружок...

Иавал вернулся, сел у чана, вытер слезы с равнодушного лица.

- О чем уж я говорил?

- О том, что можешь собрать животных в один табун и растоптать город, -напомнил Сиф.

Иавал мягко, по-доброму рассмеялся.

- Э-э, - покорил себя, кивая, и стал собирать амулеты в волчью сумку, приговаривая: - Крысы умнее кошек, кошки умнее собак, а люди... Люди умнее всех других животных. - Он вдруг замер с каким-то амулетом в руке. - Послушай, Сиф, а тебе никогда не приходило в голову, что человек - тоже животное?

- Нет, - твердо ответил Сиф.

- Угу. - Иавал будто успокоился. И продолжил собирать свою сумку, приговаривая: - Но людей тоже можно приручить, людям многое можно внушить. Но город! Город можно завоевать только с помощью человека, а растоптать город копытами - это смешно, хотя об этом можно написать, хотя бы для того, чтобы об этом не думать. - Он поднял умные влажные глаза на Сифа. - Я утомил тебя, Сиф, - прости! Как выпью ячменного вина, прет изнутри какая-то дурь. Бр-р! Зачем покорять город? Там же люди! Ну, обезглавили Каина! Ну, меня обидели! Ну, не захотел я жить, как они, - зачем же топтать копытами? Я утомил тебя?

- Я устал от долгого пути.

Когда Сиф уснул, Иавал допил ячменное вино и мощной поступью вышел из шатра.

- Слуга, - тихо позвал Иавал. Тот явился.

- К утру приготовь Сифу осла.

- Слушаюсь и повинуюсь, - сказал слуга, зевая. - И то верно, нехорошо гостя отправлять пешим в такую даль.

Когда слуга доложил, что приказание выполнено, Иавал сказал, грустно глядя в глаза слуге:

- Я передумал! Тут не так уж и далеко до его дома.

- И то верно, - отвечал слуга, - если каждому гостю давать по ослу, никаких ослов не напасешься.

36. Не успел возница хлестнуть коней, как они сорвались с места и понеслись, быстроногие, точно стрелы, пущенные из арбалета. Иногда Тувалкаин оборачивался: не отстала ли другая колесница, в кожаном брюхе которой жрец Иагу вез с собой каинита в белой одежде сифитов. Кони летели, точно знали дорогу и не знали усталости, летели мимо удавшихся хлебов, на которых недавний снег уничтожил тлю.

Мелькали путеводные вехи с колодцами, а чуть вдалеке плавно проплывали пропитанные солнечным светом полупрозрачные кущи, в которых в страду ночевали хлебопашцы. На горбатом мосту через речку ударивший вспину ветер сорвал с возницы кожаный шлем. Возница нагнулся, чтобы поднять его, потянулся и выхватил шлем из полоски оставшегося у обочины снега. Глядь, кони стали. Приехали. Дом Еноха.

На лай собак вышла Сепфора, высветила поднятым факелом сумерки. Увидев Тувалкаина и жреца, растерянным жестом пригласила в дом. Воткрытые двери был слышен голос Еноха. Он рассказывал, сидя у очага на ковре. Гостям предложили стулья из пальмовых пней.

- ...и вручил мне трость сккорописца из своей руки. Трость сия может писать и на пергаменте, и на папирусе, и на бумаге, о которой люди пока не имеют понятия, может формализовать информацию на магнитных носителях, на жидких кристаллах или бионических накопителях, может писать на том, что нельзя выразить языком человеков, потому что нет слов ни в прошлом, ни вбудущем, потому что самих слов не нужно. Даже о том, как обучал меня ангел письму, я говорю человеческими словами, а значит, передаю все весьма приблизительно.

И показал мне архангел книги, которые ангелы и люди написали и напишут...

Тувалкаин вспомнил текст Иавала-скотовода и усмехнулся.

- Там были и твои пергаменты, Тувалкаин, - сказал Енох, заметив усмешку гостя.

- Я читал твои книги по минералам, по черной металлургии. Я прочитал книгу, которую ты пишешь сейчас. - И на вопросительный взгляд гостя: - Ту, которая формализована только в черновиках-папирусах. Эта книга оминерале, который не дает металлической проказы.

Тувалкаин встал так резко, что чурбан, на котором он восседал, издал почти человеческий стон.

- Пергамент, наверное, уже заказан, и скоро ты перенесешь на него формулы...

- Ты читаешь мои мысли, Енох? - чуть раздраженно спросил Тувалкаин.

- О них нетрудно догадаться. Присядь... И сказал мне ангел, - продолжил Енох свой рассказ, - "Узнавай, Еноше, дела небес и земли, узнавай ангельские песни и дела человеческие. И не ужасайся. Узнавай замысел Божий о человеке! Узнавай замысел Божий о тебе, Еноше. И не забывай, что ты человек грешный".

Тувалкаин опустился на свой чурбак и, напустив на себя равнодушный вид, стал жадно вслушиваться в каждое слово Еноха.

- Ангел учил писать меня тридцать дней и тридцать ночей, а у Господа один день, как множество наших. А когда обучение мое закончилось, тогда оно только и началось. И я написал много книг. И книги мои будут доступны всему ангельскому воинству и будут доступны людям, отмеченным печатью святости. И люди узнают замысел Божий о них, и будут со-творцами Господу вмире духовном. Какая Преумная Сило! Помогая себе, мы помогаем Господу. Чтобы полюбить Господа, полюби ближнего. Чтобы спасти ближнего, спаси самого себя. Блажен человек иже не управит сердца своего злобе на всякого человека. Блажен, кто праведен не мзды ради, а правды...

- Ну так давай, Енох, доберемся до правды! - вставая, проговорил Тувалкаин. - Я для того и приехал к тебе... И привез с собой человека, чтобы с его помощью, Енох, помочь тебе разобраться в твоем сознании. - И учтиво, очень учтиво: - Его можно пригласить?

Енох кивнул.

- Только, - сказал Тувалкаин, - я попросил бы остаться самых старших!

Остались Мелхиседека и сыновья Еноха - Мафусаил, Регим и Гаидад. Сепфора проводила детвору и вернулась.

Жрец Иагу привел человека высокого роста, с длинными седыми волосами, с лицом умным, немного неправильным. Он слегка кивнул всем присутствующим. На вошедшем была одежда сифитов, но подол платья истоптан. Загадочный человек сел на ковер напротив Еноха, и тот заметил жидковатый блеск в его голубых глазах. Домочадцы переглянулись: впрофиль сидящие на ковре были похожи, точно родные братья.

- Этот человек утверждает, - начал Тувалкаин, медленно расхаживая, - что он... Енох, сын Иареда. - И вскользь отметил немой вопрос в глазах сыновей Еноховых и растерянность в глазах Сепфоры и Мелхиседеки. Обратился к загадочному человеку: - Кто эти люди?

Человек слегка повернул голову:

- Моя жена Сепфора, мой первенец Мафусаил, сыновья мои Регим и Гаидад, моя сестра Мелхиседека.

- Мы никогда не видели этого человека! - сказала смущенная Сепфора.

- Вы можете доказать, что вы - Енох, сын Иареда? - спросил Тувалкаин, довольный реакцией собравшихся.

- Я не собираюсь никому ничего доказывать. Я - Енох, сын Иареда, и я усебя дома.

- Этого человека вы знаете? - Тувалкаин указал на Еноха.

- Нет... Могу только сказать, что он немного похож на меня.

- Да он не умеет пользоваться поясом! - чуя беду, вскрикнула Мелхиседека, указывая на донельзя замаранный подол гостя. - Он не сифит!

- Я попросил бы соблюдать спокойствие, - проговорил Тувалкаин, довольный ходом дела. И - загадочному человеку: - Когда вы видели своих домочадцев в последний раз?

- Я не могу сказать точно! Я был взят ангелами на небо.

- Можно чуть-чуть подробнее, - мягко попросил Тувалкаин.

Загадочный человек неловко пожал плечами.

- Я был в своем доме. Я лежал на своем одре и... плакал.

Енох вздрогнул при этих словах, потому что никогда никому не говорил о своей скорби и своих слезах перед пришествием ангелов. Тувалкаин заметил настороженное удивление Еноха и едва заметно удовлетворенно усмехнулся.

- Меня охватила скорбь. Со мной иногда такое случается. Становится жалко всех людей, живущих на земле. Они отступили от Бога. Мне становится жалко себя, что я не в силах что-либо исправить. Каиниты, не почитающие Творца, живут лучше нас, будто Он покровительствует не нам, а им. Все бы ничего, но сифиты духовно падают. Я плакал, видя очевидное: сыны века сего умнее детей света. И видел будущее смешение. И тут в скорби моей явились два ангела...

- Вы могли бы описать их? - мягко направлял Тувалкаин.

- Описать ангелов? Да как их можно описать?! Все слова наши недостаточны, чтобы их описать, и выйдет грубо. Таких мужей на земле никто не встретит. Лица их светились, как солнце. И когда они говорили, из их уст выходил как бы огонь. Нет, все слова очень приблизительны! Они стояли у моего изголовья и назвали меня по имени.

Енох вздрогнул, когда человек сказал "...и назвали меня по имени", ибо никому об этом не говорил. А Тувалкаин посмотрел на Еноха, как лучник на дичь. И мысленно натянул стрелу.

- Я был в ужасе. Встал с одра своего и поклонился ангелам. Они сказали: "Не бойся, Еноше! Дерзай в истине! Господь послал нас к тебе. Возвести своим ближним, что вскоре ты будешь взят на небо, чтобы никто не искал тебя".

- И вы рассказали своим ближним об этом чуде? - перебил Тувалкаин.

- Я тут же позвал своих сыновей - Мафусаила, Регима и Гаидада и сообщил им о видении.

"Это было не совсем так", - растерянно подумал Енох.

- ...Я им сказал: дети мои, я же знаю, куда я иду и что ждет меня, но...

Енох слушал внимательно. Мелхиседека умоляюще смотрела на брата и просила страдающим взглядом: "Ответь им! Ответь!" Очи ее были исполнены слез.

- ...но не отступайте от Бога, дети мои, - говорил загадочный человек то, что говорил детям сам Енох. - Не омрачайте молитвы спасения вашего, ибо настанет день, и Господь вернет нас в места, где пребывал Адам до грехопадения. Не поклоняйтесь богам суетным, дающим мзду за поклонение им. И не ищите меня, покуда Господь не вернет меня к вам.

- Да, именно так отец и говорил, - сказал Мафусаил, вопрошающе глядя на Тувалкаина, и тот по взгляду Мафусаила понял, что сейчас он доверяет ему больше, нежели отцу своему Еноху. Взгляды братьев с любопытством теснили Тувалкаина, требовали объяснений. Сепфора то строго выпячивала грудь, то горбилась, безвольно опуская плечи. Мелхиседека сидела бледная, как побеленная стена. Мелхиседеку била дрожь, и женщина не могла унять ее. Жрец Иагу наблюдал за всеми с тихим интересом.

- И ангелы снова посетили ваш дом, чтобы забрать вас?

- Нет, это случилось, когда я пас овец. Они явились так неожиданно, что былинка, которую я покусывал, прилипла к моему небу.

"Это было не совсем так", - снова подумал Енох.

- Ангелы выглядели так же?

- Да, но меня объял страх. Ангелы видели, что я с трудом переношу их светозарность, и приняли образ более земной, чтобы не пугать меня. Они приняли зрак орлов. - И странный человек стал подробно рассказывать о своем путешествии на небо, и Енох время от времени шептал: "Это было не совсем так".

- Вы помните свое возвращение?

- Да, конечно, я помню свое возвращение. Господь призвал грозного ангела, от которого шел холод. Ангел остудил меня. Как бы остудил, - поправился загадочный человек. - В земном сознании нет понятий, не то что слов... Но "остудил", пожалуй, наиболее подходящее. Он остудил меня, чтобы я мог опуститься на землю.

- Вы назовете место, где приземлились?

- Я плохо помню. Я очнулся недалеко от дома. Я шел по дороге. Еще помню, что очнулся в овечьей пещере, в яслях.

- Этот человек... - Тувалкаин указал на Еноха, - утверждает, что Енох - он, и он, а не вы, был взят ангелами на небо. И поверьте, он тоже утверждает, что его носили ангелы и поклонялись ему, и отпустили для проповеди и снова возьмут на небо. Вы не хотите задать ему несколько вопросов?

Странный человек растерянно молчал.

- Он не знает Распятого, - спокойно сказал Енох.

- Конечно, не знает, - усмехнулся Тувалкаин, - потому что Распятый, как ты его, Енох, называешь, всего лишь выдумка Иавала-скотовода, которую он насадил в твоей голове. Но сделал это более искусно, чем жрец Иагу с сознанием вот этого человека.

- Несчастного человека, - сказал Енох.

- Просто о Распятом Иавал не успел написать в своей книге. Очнись, Енох! Подумай, что ты говоришь? Дева родит Своего Создателя! Бог станет человеком, которого казнят на кресте! Что это за Бог? Это безумие, Енох! Бе-зу-ми-е!

Сепфора смотрела на Еноха по-доброму, но в ее ласковом взгляде Енох чувствовал сострадание, сострадание к обманутому человеку. Этим обманутым человеком, который нуждается в сострадании, был он, Енох. Образ мысли Сепфоры был досаден Еноху. А Тувалкаин, почувствовав, что Сепфора и сыновья ее слушают его с доверием, продолжал более спокойно:

- Вы не знаете некоторых нюансов жизни каинитов. Не прошло и двух десятилетий с тех пор, как Иавал покинул город, и "свободные скотоводы" уже подчинены его магической власти. И вот в голове Иавала созрел план, чудовищный по своей гениальности. Для его осуществления Иавал выбрал самого благочестивого из сифитов - Еноха. И собирается разрушить городской уклад с помощью его проповедей. То, что нельзя и невозможно взять силой оружия, он решил взять силой слова.

Люди Иавала крадут Еноха. И в течение длительного времени Иавал-скотовод в мельчайших подробностях внушает Еноху свою фантазию из жизни ангелов. Иавал заносит в сознание Еноха свои книги, написанные и ненаписанные. Сейчас Енох - быть может, самая гениальная книга Иавала-скотовода. Она написана не на папирусе, не на пергаменте, она написана в твоем сознании, Енох! А трость скорописца здесь - воображение Иавала. Иавал - гений!

Енох слушал совершенно спокойно

- Ты поверил его фантазии безоговорочно. Иавал внушил тебе то, что ты сам желал услышать. И вот теперь, - с иронией продолжал Тувалкаин, расхаживая, - ты выше многих ангельских чинов (Тувалкаин вскинул руки - ах!), ты помазан елеем жизни (Тувалкаин снова вскинул руки - ах!), тебе поклоняются ангелы (Тувалкаин снова всплеснул руками - ах!), тебя любит Господь (ах!), а в конце времен ты с каким-то Илией будешь что-то там проповедовать.

Глаза Мелхиседеки устремились на брата, они молили: "Ответь ему!" Но Енох молчал. Мелхиседека уронила платок и, поднимая его, под столом промокнула слезы.

- Если бы Иавал-скотовод, - продолжал Тувалкаин, - успел написать и о каком-то Распятом, жрец Иагу переписал бы в сознание лже-Еноха рассказ и о Распятом! Это жестоко, я понимаю. Но если мы выведем из духовного рабства тебя, Енох, (потому что твой случай наиболее трудный, ты, Енох, опасен еще тем, что убеждаешь в фантазиях Иавала окружающих тебя людей), и, если мы выведем из духовного рабства тебя (Тувалкаин глянул на Еноха, как на породу, из которой хотел добыть нужный металл), ты поможешь мне вывести из духовного рабства других людей. - Тувалкаин резко повернулся к Сепфоре: - Енох бредит, как горячечный, а вы день за днем слушаете его бред и - поверили ему! Поверили, поверили жадно и, наконец, заразились его бредом. А иначе... иначе вы просто-напросто не выжили бы рядом с ним. Признайся себе, Сепфора... - Тувалкаин навис над ней. - ...как тяжело стало с Енохом с тех пор, как он (усмешка) вернулся от ангелов.

Сепфора подумала: "С ним было нелегко и до этого", - но мимовольно кивнула.

- Ты хочешь сказать, Тувалкаин, - сказала Сепфора, - что человеку можно внушить...

Тувалкаин не дал Сепфоре договорить и, продолжая нависать над ней, четко, со скрытым торжеством произнес:

- Все, что угодно! - И, выпрямившись, повторил: - все, что угодно!.. Ну, а чтобы ни у кого из вас не оставалось никаких сомнений... - Тувалкаин протянул руку в сторону жреца, и тот положил в нее какой-то предмет. - Это обломанная рукоятка посоха. Она отшлифована твоей рукой, Енох. Твой дом украшает рукоятки подобным орнаментом. - Тувалкаин положил обломок в растерянную руку Мафусаила. - Наши геологи в горах, неподалеку от земель Иавала-скотовода, наткнулись на пещеру, в ущелье со стенами из черного мрамора. Сухие листья на полу пещеры служили тебе, Енох, ложем, а плоский камень - столом.

Сепфора очнулась от изумления:

- И ты, Енох, все это время прятался от нас в пещере?.. Мы здесь без тебя... Этот дом своими руками. - Она неожиданно рассмеялась. - И ты все это время... сказал, что тебе явились ангелы, предупредил нас всех и ушел от нас... в пещеру? И что же ты там делал, Енох?

- Я молился, Сепфора! Ты не понимаешь...

- О, нет! Теперь я все отлично понимаю, Енох! - нехорошо смеясь, продолжала Сепфора. - Сколько слез я пролила, сколько переживаний, сколько... И теперь ты снова собираешься... Туда же? А как же мы, Енох?!

- Ты не понимаешь, Сепфора, - вступилась за брата Мелхиседека. И почти безнадежно: - Ты не понимаешь...

- И эта еще! - Сепфора всплеснула руками. - Так ты знала, что он пропадал в пещере?! Знала и молчала все это время!

- Я узнала об этом недавно, узнала от Еноха! Но поверь, Сепфора...

- И зная, что он прятался в пещере, ты отправилась с ним в путешествие рассказывать всем о его жизни с ангелами?

- Да он был у ангелов, Сепфора! - почти ласково сказала Мелхиседека, но Сепфора в мягком голосе золовки не угадала чувства теплой связи ее земной жизни с жизнью ангельского мира. - Только...

- Только - что? Только жил в пещере? - Сепфора коротко махнула рукой в сторону золовки. - Енох!..

- Он действительно думает, что был у ангелов, Сепфора! - с серьезной складкой на переносье сказал Тувалкаин. - Не стоит к нему обращаться подобным тоном.

- Енох! - прошептала Сепфора, с ужасом вглядываясь в лицо мужа. - Енох... да ты действительно болен.

- Ты не понимаешь! - с мольбой проговорил Енох.

- Ен... - Сепфора опустилась на стул. И только приговаривала шепотом: - Енох, что ты с собой наделал! Что ты с собой наделал!

- И со всеми нами, - сказал Мафусаил и швырнул обломок посоха в очаг.

- Это не он, - заступился Тувалкаин. - Ему помогли.

- Я должен сказать, - начал Енох, но остановился. - Я должен объяснить вам, что на небо поднимался в молитве. Я поднимался в свете, к светам, к Первому свету. И в запредельном сливался с ангелами. Но достигнуть этого можно только через оставление всего в мире. Только уединившись в невещественной молитве, можно вместить в себя сверхприродную силу видения. Моя... Вы не понимаете!

- Мы все понимаем, Енох, - прошептала Сепфора. - Все отлично понимаем.

- Постой, Сепфора! Постой! - сказал Енох поднимая руки, точно защищаясь.

- Замолчи, Енох! - не выдержала Сепфора. - Замолчи!

- Сепфора! - с мольбой обратился Енох. - Я говорю правду. Все разъяснится. Мне сейчас трудно объяснить всем! Я только для упрощения рассказывал так, как рассказывал. Чтобы было понятно.

Тувалкаин размеренно кивал, и Енох видел, что верят скептическим кивкам гостя, а не его словам, но все-таки продолжал:

- Если бы я не ушел в уединение, я бы не смог духом восходить в небесные сферы, телом видимо оставаясь здесь, на земле.

- Я буду добрым правителем, - встрял лже-Енох, и Тувалкаин осадил его:

- Ты тут еще... помолчи! Иагу, уведите его!

Енох замолчал, чувствуя бесполезность объяснений. И горечь превратилась в растерянную улыбку.

- Енох, - сказал жрец Иагу, придерживая за локоть лже-Еноха. - Иавал-скотовод наверняка дописывает историю, начало которой на добытом нами пергаменте. Эта история про вас, про ваше возвращение. Мы приглашаем вас в город и обещаем создать все условия, чтобы вы дописали свою историю сами. Наверное, она закончится вашим вознесением. А потом мы сравним пергаменты Иавала и ваш. Здесь нет никакой уловки, все прозрачно. Если ваши истории будут различны, я извинюсь и перед вами, и перед вашими близкими за то, что мы устроили в вашем доме. А если они будут одинаковы...

Тувалкаин благодарно кивнул жрецу.

37. Возница поднял над колесницей кожаный верх, и та стала походить на маленький шатер на колесах. Изнутри к верху шатра Тувалкаин прикрепил зажженный фонарь.

Сепфора держала Еноха под руку и говорила:

- Все будет хорошо, Еноше. - И боялась признаться, что успокаивает саму себя.

- Пора выезжать, - сказал Тувалкаин в веселом возбуждении и повторил: - Не беспокойся, Сепфора, Енох будет жить в моем доме как брат... Откровенно говоря, Енох, я не расчитывал, что ты так легко согласишься поехать со мною в город, хотя мне очень этого хотелось.

- Помогите ему во всем разобраться, - с мольбой прошептала Сепфора. Тувалкаин кивнул и, глянув за колесницу, рассмеялся:

- Прекратите подслушивать, Мелхиседека! В конце концов, это неприлично!

Та вышла из-за колесницы и, схватив Еноха за рукав, отвела в сторону. Настойчиво прошептала, глядя в глаза брату:

- Еноше, одумайся! Ты не должен ехать в город! - Она пыталась быть строгой. - Ты не должен! Я чую беду.

- Ему нужно во многом разобраться. - Тувалкаин снисходительно улыбнулся непониманию Мелхиседеки. - Сепфора? - Повернулся к женщине так, что закрыл собой Еноха и Мелхиседеку. - Сепфора, нам ни к чему обшаривать закоулки недомолвок. Сегодня я в запальчивости, может быть, сказал что-то не так, как следовало бы. Поверь, я очень уважительно отношусь к вашему дому. И более чем уважительно отношусь к тебе, Сепфора.

- Может быть, это и так, Тувалкаин, - сказала Сепфора, глядя в ноги. Лезвие света падало между ней и Тувалкаином через открытый полог шатра колесницы. - Но еще более уважительно ты относишься к своей идее объединения религий и родов. И готов принести себя в жертву этой идее и взять в жены женщину сифитов. А Енох... Енох любит меня. Во всяком случае любил до того, как ушел в пещеру. - Сепфора отвернулась, потому что заплакала. - Помогите ему, Тувалкаин.

- В твоем тоне, Сепфора, сомнение. Пусть его не будет! Мне кажется, я знаю, о чем ты думаешь. Мелхиседека настраивает тебя против меня и усиливает твое недоверие. Но, поверь, то, что мы делаем, для блага Еноха, для твоего блага, Сепфора, может быть, для блага всех сифитов. И каинитов тоже.

Женщина понимающе кивнула.

- Тувалкаин, а как же одежды Еноха? Он столько времени не был дома, а она как новая! Я своими руками ткала материю, своими руками шила платье, своими руками вышивала крестик с испода воротника, чтобы не спутать одежду Еноха с одеждой Мафусаила. Ты, Тувалкаин, знаешь, сколько он не был дома, и она - она почти новая! На ней даже нет платяной проказы! Я боюсь это произнести, но мне кажется, одежды Еноха стали новее.

Тувалкаин слушал, наклонив голову.

- Пока я ничего не могу сказать по этому поводу. Но мой жизненный опыт убедил меня, что у всякого чудесного явления - самая что ни на есть материальная подоплека. Разберемся! Поэтому я и уезжаю в город вместе с Енохом.

- Еноше, ты не должен ехать в город, - настаивала Мелхиседека, дергая брата за рукав. - Не должен!

- Воля Божья, - отвечал Енох и улыбкой пытался успокоить сестру. - Мы должны всегда творить волю Божью, даже если нам кажется, что она...

- Енох, тебя там погубят! Я боюсь. И Тувалкаина, и его жреца Иагу. Они могут с тобой сделать то же, что и с этим несчастным человеком. - Она бросила испуганный взгляд на колесницу, в которую усадили лже-Еноха.

- Я сейчас обижусь на себя, сестра!

- На что? - вскричала та.

- Мне кажется, что ты мне не веришь.

- Я и верю тебе, и... помнишь тот разговор в доме отца...

- Пора! - твердо повторил Тувалкаин.

Енох благословил домочадцев и неловко залез в колесницу.

- Не бойся, Еноше, - весело проговорил Тувалкаин, проворно усаживаясь рядом с Енохом. - Трогай!

Мелхиседека вцепилась сзади в колесницу, точно рассчитывая удержать ее.

- Еноше! - Колесница дернулась, увлекая за собой Мелхиседеку, и она побежала, чтобы не упасть. И упала бы, если бы подоспевший Мафусаил не поддержал ее.

- Отец, я погоню в город овец и обязательно навещу тебя! - крикнул вдогонку сын.

Во дворе покачивалась на веревках маслобойка, и ее замирающий скрип с тех пор всегда напоминал домочадцам об отъезде Еноха.

38. Спустя несколько сотен лет, незадолго до потопа, на смертном одре своем Мелхиседека говорила сыновьям Ноя:

- Можете поверить, это был самый несчастный день в моей жизни. Много скорби было потом: умирали наши патриархи, умирали близкие люди, тяжело болели внуки и правнуки моих братьев и сестер, болела я сама. Но никогда я не чувствовала себя такой одинокой, как в тот день (а точнее, в поздний вечер), когда Тувалкаин увез Еноха в свой город.

Молчание гор подавляло, казалось, нечем было дышать, хотя воздух был чист и прохладен. Горы дыбились зазубренной черной стеной.

Уже в доме растерянная Сепфора, прижав ко рту руки, сказала:

- У меня такое чувство, Мелхиседека, что я предала Еноха, - сказала будто со стоном. Мне бы ее пожалеть, мне бы ее успокоить. Ради совести, ее совести, но меня саму надо было успокаивать.

- Куда мы его отпустили?! - мое "мы" походило скорее на "вы". Осуждение пробилось в моем голосе. - Они сделают из него такого же несчастного, которого привозили с собой! Это же каиниты! Там, в городе... там - блудница Ноема!

- Я доверяю Еноху! - горячо возразила мне Сепфора. С упреком.

- Я не о том! Она не только блудница! Своим волшебством она может останавливать течение реки, удерживать полет птиц, она может творить зло, о котором сынам Божьим и говорить нельзя! - выкрикивала я то, что Сепфора знала и без меня. - С тех пор как вернулся Енох, я как бы чувствую эту жрицу возле себя, точно она рядом и смотрит на меня. Она даже смотрит на меня изнутри меня самой! Она следит за нами!

- Надо было раньше сказать, что Енох не был у ангелов, а скрывался впещере!

- Да он был у ангелов! - бессильно выкрикнула я. Как я могла рассказать Сепфоре о молитве Еноха, которая таинственым образом световидно отражалась в его внутреннем мире, когда сама все это плохо понимала? Как я могла рассказать Сепфоре о таинственном богоявлении, бывшем Еноху вмолитвенном состоянии, когда не было слов, чтобы передать? Как я могла описать Сепфоре возникающий от молитвы жар, который преобразуется втихое веяние, когда сама подобного никогда не испытывала? Как могла рассказать Сепфоре о том, что молитва в уединении заменяет Еноху глаза и уши, и он как равный ангелам видит Бога, Которого невозможно видеть? Как рассказать, что Енох в молитве поднимается по Божественному свету и входит в состояние, которое выше молитвы? Как? И что может быть выше молитвы? Но я верила Еноху! Верила больше, чем Сепфора! И, совершенно забыв про чужую совесть, бросала в Сепфору упреками. И мы ругались, припоминая друг другу какие-то мелкие домашние ссоры за почти столетие нашей совместной жизни. В какой-то миг казалось, что на земле нет более лютых врагов, чем я и Сепфора. Но вдруг Господь вразумил нас, мы обнялись и, обнявшись, долго плакали. Я сказала:

- Мне кажется, что наши несчастья только начинаются. Каиниты задумали что-то еще! - Что именно, я не знала. И твердила на ухо Сепфоре: - Праведный Сиф всегда повторял: нельзя, нельзя нам общаться с каинитами!.. Нельзя отпускать в город Мафусаила!

Но Мафусаил и слушать нас не хотел. Он должен был рассчитаться за арбалет. И на другой день Мафусаил погнал в город овец. Овцы в его стадах рождали двойней.

39. Я хорошо помню, в те трудные дни (точнее, одинокие вечера и ночи в одинокой пещерной комнате, среди одиноких скал, поросших одиноким лесом) я, точно подтравливая себя, вспоминала и вспоминала те дни, когда мы уходили из дома отца нашего Иареда, - рассказывала престарелая Мелхиседека сыновьям Ноя.

Какое-то время я уже жила с Енохом и Сепфорой на новом месте. Еще необустроенном. Енох выдалбливал пещерные комнаты, а мы с Сепфорой террасировали склоны. Ночевали порой под открытым небом - от дождя прятались в неглубоком гроте неподалеку. Там же хранили съестные припасы. На его вход Енох сразу приладил дверь. От случайного зверя. Иногда Енох и Сепфора оставляли меня и уединялись в этом гроте.

И вот пришло время перевозить все вещи, которые отделил для дома Еноха отец. Мы вернулись. Поклажи оказалось много. На повозку погрузили гончарное колесо, ручную мельницу, множество глиняной посуды, черпаки, глиняные кувшины, обожженные в печах, корзины, деревянную бочку, новые мехи для воды, купленные у каинитов топоры, пилы, рубанки, котел, ковры, вышитые подушки, запасное деревянное колесо. Ждали возвращения спастбища наших братьев Гаидада и Рахима. Они должны были помочь нам. Но братья задерживались. Тогда Енох и Сепфора с частью поклажи отправились вдвоем, а я осталась дожидаться братьев, чтобы провести их кдому Еноха удобными тропами. Я извелась, ожидая братьев, и успела соскучиться по Еноху и Сепфоре, соскучиться по новому дому. И когда наконец Гаидад и Рахим вернулись, я торопила их. В пути представляла, как обниму Еноха, расцелую Сепфору. И мы поклянемся никогда не разлучаться, никогда-никогда. Но на одном из привалов Гаидад на мое постоянное поторапливание сказал:

- Им и без нас хорошо. - А мое сердце спохватилось от простых слов брата. Гаидад будто провел невидимую черту между мной и Енохом с Сепфорой.

Отлого поднимающаяся тропинка разветвлялась возле двухстволого корявого дерева. И мне представился случай объединить себя со старшим братом и его женой. У основания стволов был положен гладкий белый голыш. Наш условный знак. Наш с Енохом и Сепфорой.

- Их нет дома, - сказала я. - Они отдыхают в гроте.

- С чего ты взяла?

Я загадочно промолчала. Помахала рукой, повернувшись лицом к гроту, будто на меня непременно смотрели в эту минуту. Но меня действительно могли видеть через щелястую дверь! Но могли и не видеть. Как хозяйка, я распорядилась:

- Идите к дому! На тропе разветвлений больше не будет, а я позову молодых.

Я поспешала, почти бежала. Сочные четкие тени угловато разбивали и как бы с легкостью приподнимали пространство вокруг. Птицы радостно многоголосо щебетали в зелени деревьев. Казалось, пели сами деревья, пел сам лес. Но щелястая дверь не распахнулась навстречу мне, как я ожидала. "Они спят, - подумала я, - и не знают, что мы пришли". - И осторожно постучала по нагретой дверной доске, боясь занозить кулачок. В глубине грота ожили приглушенный смех и шорох. Я постучала сильнее. В щели было видно: в полутьме грота бесшумно метнулся белый сполох. Но открывать никто не спешил. Я занесла кулачок, но вдруг мне стало мучительно стыдно. И с чего я решила, что в глубине грота меня ждут? Что мне будут рады? Они не скучали по мне, им было хорошо вдвоем. Это так естественно, ведь они муж и жена. И я пошла прочь, силясь идти ровно. У меня кружилась голова. От нагретой листвы шел горьковатый дух. Мне не хватало воздуха. "Они взяли меня из жалости", - унижая себя, думала я, потерянно ступая по тропинке, а затылком будто видела глаза Сепфоры и Еноха в щелях двери. Я чувствовала себя незваной гостьей и спрашивала: "Почему я здесь? Почему я здесь, а не в доме отца моего Иареда?" Мое платье точно одеревенело. От обиды - внутри тесно. И от невысказанности тоскливо, так тоскливо, будто на белом свете нет ничего хорошего, нет и никогда не было. А Енох, женившись, никогда больше не будет молиться Богу. И быть может, молитва прекратится в человеческом роде. Енох, как другие мужчины, будет спускаться к каинитянкам. Мир рушился. "Из жалости! Из жалости!" - хрустели камешки под ногами. - Меня взяли из жалости!" Мне стало стыдно за свой наивный распахнутый взгляд, с которым я подошла к гроту. Чувства во мне как бы твердели. Мне уже казалось, что я никогда не любила Еноха.

Сзади послышались неохотные шаги, шаги Еноха. Я пошла быстрее. Я плакала. Мне не хотелось, чтобы видели мои слезы.

- Мелхиседека! - голос Еноха, голос с отчуждинкой. Я бежать, а тропка в том месте узкая - оступилась, упала и съехала вниз по каменистому склону. Изодралась. Рассекла плоть на мизинце левой руки, раскрылось алое нутро с белой косточкой. Я обморочно уставилась на рану. Камешки посыпались по склону. Подскочил Енох. Он что-то говорил - я не понимала. Жалостливый, проникающий в самую душу взгляд Еноха. Я сжала окровавленный палец другой рукой. Хорошо помню, что в тот миг боялась остаться беспалой, как наш дядя Симмах, который потерял пальцы, кажется, в сражении со львом. Енох оторвал полоску от своей одежды и перетянул мне запястье. Поднял меня на руки и понес. Он торопился и что-то с придыхом говорил, очевидно, успокаивал меня. Кровь из раны просачивалась через пальцы и измарала подол моего платья. Енох был напуган, а мне уже было стыдно за себя, за свои нелепые подозрения, неудобно, что из-за меня столько беспокойства. И все же уже ощущала в себе легкость, еще не радостную, но легкость.

Сепфора метнулась за придорожной травой. Енох усадил меня у ручья, в тени камня. Я прижалась виском к холодному валуну. Меня подташнивало, голова кружилась. Енох с озабоченной складкой на переносице осторожно собрал разорванную плоть моего мизинца, а я сбивчиво твердила что-то о Гаидаде и Рахиме, дескать, надо идти к гостям. И еще что-то отчужденное слетало с моих уст. А Енох не мог справиться с повязкой. Раненую руку бережно укутала Сепфора. Спеленутая, точно кукла, кисть пульсировала. Я не хотела, чтобы Енох спрашивал, почему я побежала от него. Но он не спрашивал. И Сепфора не спрашивала. Я задремала, прислонившись к валуну. Кисть подергивало, точно изнутри ее кто-то мягко дружески пожимал.

С тех пор на моем мизинце остался белый разветвленный шрам, похожий на двустволое дерево неподалеку от нашего дома.

40. - Не бойся, Еноше, - сказал Тувалкаин, постукивая себя по колену свернутым в трубку пергаментом.

- Мне нечего бояться, Тувалкаин, - ответил Енох, провожая взглядом двустволое дерево. - Ты же не собираешься меня убивать.

- Что ты несешь, Енох? - сказал Тувалкаин. В голосе его засквозило снисхождение. - Беда в том, что ты сам хочешь умереть, Енох. Точнее, исчезнуть из этого мира, будто тебя забрали ангелы. Это единственный выход для тебя, потому что никакие ангелы за тобой не придут, и никто не возьмет тебя на небо, Енох! А если ты останешься жить среди нас, то все вскоре поймут, что твои проповеди - бред!.. Знаешь, почему ты поехал со мной? - спросил Тувалкаин. - В глубине души ты надеешься, что я предложу тебе исчезнуть и обставить все так, будто тебя забрали ангелы.

Тувалкаин сделал жест рукой, будто прикрыл зевок.

- И я, может быть, позабочусь об этом. Ты исчезнешь, Енох, и никто нигде не найдет твоего тела, потому что мы поселим тебя очень далеко отсюда. Но для всех остальных ты будешь взят ангелами на небо. Мы позаботимся, чтобы никто в этом не сомневался. Сами же пустим слух, что никакого вознесения не было, что его придумали сифиты, и наш человек сообщит твоей семье, где лежат твои останки. Сепфора или Мафусаил, или Мелхиседека (детали можно уточнить) докажут всем, что останки не твои, Енох, и это будет косвенным доказательством твоего вознесения. Твои родственники найдут останки неизвестного в заброшенной штольне. Там же они обнаружат малахитовую писаницу со сценами из жизни каинитов. В ней будет сцена с убийством Авеля. Мы откроем каинитам глаза! Через сифитов. И в отношениях детей света и сынов человеческих начнется новый этап. Твое вознесение, которое мы организуем, будет заметной вехой, Енох! В истории человечества.

- А в этой писанице, Тувалкаин, не будет сцены, где ты убиваешь Каина руками своего отца Ламеха?

- Ты бредишь, Енох! Ты болен глубже, чем я думал, - как можно спокойнее проговорил Тувалкаин, нервно постукивая себя по колену пергаментом Иавала. - Намного глубже, чем я думал... А может, ты не можешь простить мне, что я делал предложение твоей жене? Но, поверь, я говорю искренне, я не думал, что ты вернешься.

- Когда ты приносил подарки моей жене Сепфоре с пожеланием женитьбы, сердце твое мечтало о минерале на землях сифитов. Минерале, который не дает металлической проказы. Языком ты говорил доброе, а сердце твое разумело злое. С тех пор, Тувалкаин, как ты руками своего отца Ламеха убил Каина, ты полностью подчинился своим богам, которые сообщают тебе знание, а ты выдаешь их за мудрость каинитов. Твой помысел только о земном. Твоя воля тверда и зла, и ты обратился к коварным уловкам, в которых силен, в которых изощрил свой ум и навык.

- Я давно хотел поговорить с тобой, Енох, о твоих проповедях против знания каинитов. Ты существенно нас недопонимаешь. Мы тоже ищем свое ангелоподобие и даже богоподобие, но с помощью знания, деятельно. Наши боги помогают нам изгонять из наших душ тьму незнания, просветляют их. Это путь трудный, в том смысле, что требует самоотверженного труда... Займись наукой! Я приглашаю тебя... Потом научишь сифитов тому, что умеем мы.

- Земной мудростью, Тувалкаин, никогда не познаешь Бога.

- Ты хочешь познать Его земной глупостью?

- Мы прилепляемся к Богу через моление. А ты предлагаешь мне прилепиться к знанию, к чарам для наших душ.

- Ты - бездельник, Енох! - ласково сказал Тувалкаин, почти ласково. - Только и знаешь, что приносить жертвы Богу. И других учишь тому же. Потому что ничему другому научить не можешь. Неужели твой Бог, как ты утверждаешь, сотворивший небо и землю, сотворитвший человека по образу Своему и подобию, - неужели твой Бог против человека-творца?

- Со-творцами Ему многие из нас будут в мире духовном, хотя приобщиться к этому духовному со-творчеству можно еще здесь, на земле, но приобщиться не знаниями, которые ты проповедуешь, твоя деятельность угодна противнику Бога.

- Тебя послушаешь, Енох, так знания совсем мешают жить. А между тем это груз, который делает нашу жизнь легче.

- Жизнь - возможно, но не жизнь после смерти.

- И что, знания и молитву нельзя никак совместить?

- Если бы ты знал, Тувалкаин, сколько бед принесут твои знания в будущем, сколько разрушений, сколько страданий! И сколько несвободы! Твоя мудрость - демоническая, ее глубина - глубина лукавства. Признайся сам себе, разве ты, приступая к своим опытам, не обращаешься к богам, прося их внушения? Без их помощи ты не добудешь знания своим умом, каким бы гениальным ты самому себе не казался. Ты думаешь, ты творишь благодаря своей мудрости, а мудрость эта не твоя. Разве не живет в тебе демон? Разве не слышишь ты голоса внутри себя? И не поступаешь так, как он велит тебе? Придет время, и ты решишь, что сам, без богов и жрецов сможешь добывать знания. Это будет твоя духовная смерть!

- Енох, если бы не мы, сифиты до сих пор ели бы щепками.

- Небесные сокровища, - продолжал Енох, не обращая внимания на реплику Тувалкаина, - постигаются верной душой. Если бы ты слушал меня, Тувалкаин, и верил мне, то со временем глаза твоей души увидели бы свет ангельский и свет Божий. А сейчас глаза твоей души закрыты, и ты пьешь из чаши демонов.

- Болтовня! Я только не пойму - твоя она или Иавала-скотовода?..

- Иавал видит плотским умом, он не созерцал пресветлого света Божия, он даже не верит тем, кто рассказывает про ангелов, он только пишет про них.

- А какая разница, Енох?

- Как бы ты не представлял минерал солнечного цвета, который не дает металлической проказы, как бы ни описывал его в своих книгах, если его не будет в твоих руках, ты не станешь его владельцем. Так и Иавал-скотовод. Сколько бы он ни описывал ангелов, он не увидит их.

- Ты же еще не видел ангелов, когда рисовал их на стенах твоего дома?

- Я слышал о них из преданий, идущих от Адама и Евы. И поверил им всей душой.

Казалось, горной дороге не будет конца, но колесницы прогрохотали по горбатому мостику через речку, кони шарахнулись в сторону и при мутном свете луны понесли по равнине.

- Мне помнится, у Иавала в пергаменте что-то написано про то, как мы едем с тобой в город, Енох? - Тувалкаин развернул пергамент. - Как же!.. "Они выехали на равнину, и снова пошел снег". - Тувалкаин отдернул полы. Ветер и снег ворвались под кожаный кузов. Тувалкаин рассмеялся. Енох улыбнулся и с наслаждением вдохнул снежный воздух.

- Никогда не привыкну к резким переменам погоды, - пожаловался Тувалкаин.

- После потопа такого не будет, - сказал Енох.

- Да? У Иавала-скотовода в пергаменте нет таких слов, - сказал Тувалкаин, посмеиваясь. Но вот улыбка исчезла. Он внимательно читал.

- Читай вслух, - попросил Енох. Тувалкаин будто очнулся, посмотрел внимательно на Еноха и, подняв пергамент поближе к светильнику, стал читать: - "Тувалкаин был еще молод и по крутой лестнице..."

41. - "Тувалкаин был еще молод и по крутой лестнице поднимался легко и скоро, точно обгоняя высокое эхо своих шагов. Пошире приоткрыл кованую дверь в комнату.

В глубине ее на устланной коврами кровати сидела его мать Цилла, одетая по-домашнему, простоволосая, босиком. Возле нее вертелась двухгодовалая девочка, младшая сестра Тувалкаина. Она чему-то по-детски смеялась и к чему-то тянула ручонки. Напротив Циллы, широко расставив ноги, стоял в дорожном плаще Ламех и перекидывал из руки в руку оранжевый тряпичный мяч в виде солнца. Мяч радовал девочку, к нему она тянула ручонки. Тувалкаин поймал себя на мысли, что отец перекидывает из руки в руку свою огромную лысую голову. Ламех обернулся на шаги и вопросительно улыбнулся. Он чуть наклонился и кинул мяч девочке, но она не поймала. Ламех поднял мяч и снова кинул его девочке, и она снова не удержала его, но требовала:

- Мне - солнце! Мне! - Ламех вложил солнце в руки девочки и долгим взглядом остановился на узком полированном ларчике в руках сына. Поежился и вдруг спросил Тувалкаина:

- Хочешь пшеничного вина?

- Не откажусь! - ответил Тувалкаин. Хотел сказать бодро, но получилось натянуто. - Я промок и озяб.

- Цилла, распорядись, чтобы нам принесли пшеничного вина. - Ламех догадался, что именно принес ему сын.

Цилла с дочкой покинули комнату. Девочка капризно требовала солнце.

- Отец, я выковал меч, который обещал подарить тебе!

- Далеко ли находится этот меч, сын? - спросил Ламех не отводя взгляда от полированного ларца в руках Тувалкаина.

- Недалеко.

- И мой сын сегодня подарит его мне?

- Этот меч предназначен для тебя, отец!

- Предназначен? Кем?

- Богами!

- Богами? Стало быть, нам надо ждать от них еще каких-нибудь знамений?

- Каких еще знамений тебе надо, отец, когда проклятие, тяготеющее над Каином, начинает сбываться. Уже много лет каинитянки рожают только девочек. Скоро наши поля некому будет обрабатывать.

- Есть уже семьи, где смешанные браки дали потомство.

- Это исключение, отец! - Тувалкаин кисло поморщился. - Каин сдерживает сифитов. Если бы...

Слуга принес пшеничного вина и удалился. Тувалкаин осушил чашу. Грязная вода с подошв и подола плаща сделала под Тувалкаином лужу.

- Неужели позор Каина будет вечно тяготеть над нами, отец? Каинитянки нравятся сифитам, и они этого не скрывают. Если бы не было Каина, никто и ничто не препятствовало бы смешанным бракам. Но это предубеждение сифитов по отношению к Каину! Именно к Каину, отец! Не ко всем каинитам, а к Каину...

- Ты не боишься так говорить, сын?

- Боюсь! Но если и ты будешь бояться, отец...

- То - что?

- Тогда позор Каина будет тяготеть над нами до тех пор, пока мы не вымрем. - Он положил на стол полированный узкий ящик и открыл крышку. Ламех долго смотрел на меч.

- Это чудо, - прошептал он и осторожно взял меч в руку. - Это чудо! - шептал он, любуясь мечом.

- Этим мечом можно избавить наш род от позора!

- От позора можно избавить наш род и кухонным ножом, сын мой, но ты сотворил чудо, - шептал Ламех, любуясь мечом. И Тувалкаин отметил, что в глазах у отца тот же простосердечный восторг, что был у маленькой дочери, когда она тянула руки к оранжевому мячу.

- Ты сотворил чудо, сын! - повторил Ламех. - Этот меч сделает меня еще сильнее.

- Если бы не Каин...

Ламех взмахнул мечом, и он просвистел над головой сына. Тот отшатнулся, подавляя во рту тошнотворный металлический вкус.

- Ты что, отец? Ты мог бы убить меня!

- Да? Ты так считаешь? А я, было, подумал, что ты сомневаешься во мне.

42. "...считаешь? А я, было, подумал, что ты сомневаешься во мне", - прочитал Тувалкаин и опустил пергамент на колени.

- Ничего этого не было, Енох, - сказал он спутнику, - ничего, но...

"Но - что?" - взглядом спросил Енох.

- Душевное состояние... - Тувалкаин потер друг о друга кончики пальцев, подыскивая слова. - Не очень изысканное плетение словес этого степного бандита улавливают состояние моей души после того, как я выковал меч. - И Тувалкаин снова поднял к глазам пергамент Иавала-скотовода: "- Входи, - тихо ответил Каин"...

43. - Входи! - тихо ответил Каин и чуть передвинул на троне свой будущий труп. И чуть позже: - Прикрой за собою дверь... Судя по твоему виду, Тувалкаин, ты хочешь сообщить мне что-то очень важное, хотя вряд ли это будет то, чего бы я не знал или о чем бы не догадывался. - Каин говорил почти шепотом, но Тувалкаин четко слышал каждое слово. Он вернулся к двери. В коридоре мышью мелькнула чья-то тень. Тувалкаин сел в кресло напротив Каина, рядом с его каменным изваянием в полный рост. Каин выглядел усталым, осунувшимся. Пламя факела в стене оставляло четкие треугольники света и тени на его изможденном лице.

- Ты меня порядком измучил оттягиванием своего визита! Я ждал тебя не только сегодня, но и вчера, и позавчера.

- Но, господин, я не обещал прийти к вам, а вы меня не приглашали.

- Зачем ты оттягивал свой визит?

- Вы были уверены, что я приду к вам?

- Мне даже казалось, что ты придешь убить меня, Тувалкаин!

- Но!..

- Молчи!.. Сперва я хотел заточить тебя, даже искал предлог. И приказал усилить охрану, а за троном поставил свой старый лук. Но потом я как будто очнулся... Охрана ушла, а потом слуга унес и мой лук. Теперь он лежит, должно быть, в его коморке. Надо будет подарить лук слуге. Как думаешь, ему будет приятно, если я подарю ему свой лук?

- Такой подарок будет приятен любому каиниту!

- Не лицемерь! - тихо сказал Каин. - Ты же пришел не за тем, чтобы лицемерить. Мой лук ничто в сравнении с мечом, который ты выковал.

Тувалкаин вздрогнул.

- У меня важное дело, господин! И мне... Я не ожидал, что наша беседа начнется с таких... ваших слов. И что вы заподозрите меня.

- Я долго тебя ждал, Тувалкаин. Я устал от столетий ожидания. - Каин поднял свой будущий труп с трона. - Говори!

Тувалкаин привстал, когда поднялся Каин. Тот сделал жест рукой, велев сидеть. Тувалкаин был растерян и был как бы в бреду. Каин смотрел в его глаза с любопытством, даже с показным любопытством.

- Я... - начал Тувалкаин и запнулся. Его гипнотизировал взгляд Каина. - Я пришел предупредить вас. - Взгляд Каина стал еще любопытнее, с едва уловимой издевкой.

- Неужели? И о чем же? - подстегивал он посетителя. - Не о том ли, что меня собираются убить? - Каин усмехнулся. Треугольники света и тени дрогнули на его лице и снова окаменели.

- Да, может быть, вас убьют, - точно в бреду тихо проговорил Тувалкаин.

- И ты пришел предупредить меня? Как благородно с твоей стороны! Может, ты сообщишь мне и имя того человека, который задумал убить меня, - еще тише сказал Каин. Глаза его откровенно насмехались. - Ну?

- Это мой отец Ламех, - еще тише выдавил из себя Тувалкаин.

- И ты пришел разоблачить отца, во имя чего? - еще тише спросил Каин.

- Я не знаю, - совсем тихо сказал Тувалкаин. - Может, вы сможете что-то предотвратить.

- Ты сам знаешь, что я не в силах что-либо предотвратить, - прошептал Каин, - даже если бы очень захотел этого. Городом давно уже правит твой отец. - Мозаика треугольников света и тени на лице Каина выстроилась в подобие улыбки. Он неспеша переместил свой будущий труп к своему каменному изваянию справа от Тувалкаина и спокойным ровным шепотом сказал:

- Я не боюсь ни тебя, ни твоего отца... Ты выковал меч, который прервет мою жизнь, зачем тебе вкладывать его в руку другого? - Он не спрашивал гостя - он спрашивал самого себя. - Может быть, я просто не хочу умирать? Не хочу умирать и тяну время, обманываю себя все эти годы?.. А может, напротив, я все эти годы подталкивал вас к этому убийству?

- Я не понимаю, господин! - тихо прошептал Тувалкаин.

- Выходит, ты сам не понимаешь, зачем пришел. И сам не понимаешь, зачем предаешь отца, хотя сам подталкивал его к убийству?

- Когда я шел к вам... я хотел предупредить, - лепетал Тувалкаин, чувствуя, что засыпает. - Может быть, что-то можно изменить, а сейчас я не знаю, - совсем тихо шептал Тувалкаин.

- Ты умнейший человек, искусный мастер, откуда такой лепет? Да не обманываешь ли ты меня?

- Нет, господин, - едва шевеля губами, шептал Тувалкаин. - Я не хотел обмануть тебя. - И вдруг понял, что разговаривает не с Каином, а с его каменным изваянием. Стало душно...

- Не казни себя! - тихий голос Каина послышался с другой стороны, и гость резко обернулся. Каин восседал на троне. - Это я велел тебе прийти ко мне, - едва слышно сказал Каин. - Человеку можно внушить все, что угодно, если хорошо этого захотеть. И если повезет и познаешь его характер, то он сам внушит себе остальное.

- Я не понимаю, - чуть слышно шевельнул губами гость.

- Твой отец Ламех менее внушаем, чем ты. Но и примитивнее тебя. В этом его сила. Его сила в том, что он не верит в богов. Он верит в себя. В этом его слабость, не так ли?

Тувалкаин с трудом вслушивался в шепот господина.

- Я... я, право...

- Дар внушения я обнаружил в себе, когда убил Авеля. Я убил его камнем... Нет, я пронзил его тростником... нет, я уже не помню, как именно я убил брата, - тихо-тихо шептал Каин, - но я помню, что внушил отцу и матери, что не убивал Авеля. Ангелы, сказал я, ввели Авеля в рай, ибо он соблюдал заповеди. Мои родители почувствовали вину. Я укорил их, не произнося слов укора, и они стали внушаемыми. Я внушил всем каинитам, что не убивал Авеля, а вы, все соправители города, поддерживали это внушение. И до сих пор подавляющее число каинитов не знают, что я проклят от земли. Я умолял, я просил у Бога смерти, но Он повелел терпеть муку в продолжение семи родов. И вот семь родов прошло... Вчера я побывал в твоей кузнице, Тувалкаин, и видел меч, который прекратит мою жизнь. Ты, Тувалкаин, великий мастер! И перед смертью, - продолжал шептать Каин, - я хочу тебе еще раз напомнить: человеку можно внушить все, что угодно!"

44. - "Человеку можно внушить все, что угодно!" - прочитал Тувалкаин и, посмеиваясь, стал сворачивать пергамент Иавала-скотовода. - Бред... бред... бред! Но состояние души он передал в нюансах! - И вдруг спросил: - А где твои книги, Енох, о которых так много говорит Мелхиседека? Увижу ли я их когда-нибудь? Было бы весьма любопытно ознакомиться с ними, - зябко поеживаясь, сказал Тувалкаин и поплотнее подоткнул полог. Стало слышно, как снег бьет по кожаному кузову.

- Мои книги - не мои книги, а суть дела Божии.

Тувалкаин чересчур понимающе кивнул с преувеличенным вздохом:

- Значит, я не увижу ни строчки, - сказал он с притворным сожалением.

- Скажи, Тувалкаин, то, что ты сейчас прочитал в пергаменте Иавала-скотовода, хоть как-то соответствует действительности?

- Я, Енох, никогда не призывал к убийству Каина! Никогда! И если бы ты имел представление об иерархии в городе, то никогда бы не поверил Иавалу. Может быть, в глубине сознания я и желал ему смерти, но сам боялся подобных мыслей... А что ты, Енох, знаешь о смерти Каина? - спросил Тувалкаин, желая знать, какие слухи проникли за стены города.

- В тех книгах, которые напишет пророк после потопа, я читал про твоего отца, крепкого, сильного, сдержанно-грубоватого человека, который временами выражался, как землепашец. Ламех ввел в человеческую жизнь двоеженство.

...Он пришел к своим женам Аде и Цилле. Он уже убил Каина.

"Ада и Цилла, жены мои, я хочу сказать вам о вещах очень важных, важных не только для меня. Я хочу рассказать вам о своих делах, о которых пока никто не знает. Только я и Бог".

Жены Ламеховы никогда не видели мужа в сокрушении и смятении. Они молча вопрошающе смотрели на него. И, как всегда, боялись его.

"Я убил Каина и стал хуже Каина!"

"Ламех, - сказала Ада, боясь мужа, - Каина обличал Бог, и Каин солгал Ему, а ты сам каешься, хотя не только Бог, но и никто из людей не требует от тебя покаяния. Ты не хуже Каина, Ламех!"

"Да, - поддержала Цилла, боясь мужа, - и если ты будешь молчать, никто никогда не узнает об этом убийстве".

"И все-таки я хочу рассказать вам, потому что убитый Каин уже говорит во мне и обличает меня, как до сего дня обличал Каина убитый Авель".

"Ламех, Бог не накажет тебя! - сказала Ада, боясь мужа. - Ты совершил убийство не по своей прихоти, а для блага всего нашего племени. Род наш уменьшается, каинитянки рожают только девочек, а сифиты не хотят вступать с нами в брак, потому что слушают своих патриархов".

"Над нами тяготело проклятие Каина, - поддержала Аду Цилла, боясь мужа. - И если ты нас всех избавил от него, то скоро ревность о благе своего племени даст плоды"

"Вот увидишь, Ламех, - сказала Ада, боясь мужа, - грех Каина оставит нас. Сифиты будут брать в жены каинитянок, и все дети Адама воссоединятся".

"Бог наказал Каина за семь грехов его. - Ламех тяжело сидел, сжав шарообразную голову огромными ладонями. - Мои грехи тяжелее грехов Каина, и наказание будет в семьдесят раз больше. Мне дали об этом знать, как только я затупил свой меч о Каина... В залу тут же вбежал человек. Я обернулся и увидел перед собой Каина. И снова поразил его мечом. Два Каина лежали у моих ног, и мне показалось, что я схожу с ума. Я бросился прочь, я боялся, что в залу войдет еще один Каин, и мне снова придется его убить. Когда я бежал, мне казалось, что Каин будет заходить в зал бесконечно, и я буду убивать и убивать его, пока не захлебнусь в его крови... Когда я вернулся к трону, то во втором убитом узнал Гада, младшего из сыновей Каина. Я убил двоих: и Каина, и похожего на него сына. - Ламех выпрямился, огромной ладонью сжал свой тяжелый скобленый до гладкости подбородок. Взгляд Ламеха был пустым, будто не было глаз. Жены вздрогнули и прижались друг к другу. В темных глазницах Ламеха виднелось черное небо с холодными редкими звездами.

"А-а! - простонал Ламех, подняв голову к потолку и широко раскрыв рот. И жены вскрикнули, их затрясло. Из ротовой ямы Ламеха, из ноздрей его смотрело на них небо подземного космоса".

- Нет же, нет! - Тувалкаин прервал Еноха. - Нет! - Он сильно тер нервными пальцами брови. - Енох, мой отец никогда не произносил слово "Бог", а его жены никогда не произносили слово "грех".

- Может быть, пророк и его толкователь хотели передать состояние души Ламеха? Сальности, которые он отпускал, могли быть только внешней маской, - сказал Енох, и его слова о состоянии души смутили Тувалкаина, потому что он сам подумал об этом.

45. - А что за блаженства ты диктуешь детям, когда обучаешь их письму? - спросил Тувалкаин Еноха.

- Я мог бы записать их для тебя, но, как на грех, записать не на чем и нечем.

- Ты можешь записать их на обратной стороне пергамента Иавала. - Тувалкаин достал из деревянного пенальчика толстый угольный карандаш и, как свечку, протянул Еноху.

- С пригорков уже видны огни города! - в радостном возбуждении крикнул возница.

Поехали быстрее, еще быстрее. Возница угощал лошадей ударами бича. Летели быстрее, еще быстрее. И солнце точно засуетилось и стало очень быстро опускаться за лес. Наблюдая за его стремительным спуском, Тувалкаин хотел было сказать Еноху: "Сейчас мы уже не должны видеть солнца, но видим его, потому что воздух преломляет его лучи". Но передумал. "Поймет ли Енох?"

- Мы уже не должны видеть солнца, - вспомнив из пророческого будущего (или прошлого - он уже путался), задумчиво произнес Енох, - но видим его, потому что его лучи преломляются в благорастворении воздухов.

Тувалкаин поежился.

Стремительно надвигались ворота в виде гигантской головы козла с открытой пастью. В глазницах каменного скота стражники поприветствовали прибывших поднятием рук. Их доспехи еще блестели на солнце, которое уже не доставало до колесницы. Поднялась зубы-решетка, колесница влетела в подземелье, промчалась по навесному мосту над подземной пропастью и вынырнула на бледный вечерний свет уже в стенах города. Возница гнал лошадей по улицам . Мимо колесницы проплывали колонны, купола, черные статуи, арки, шпили, лоскутки зелени у домов, ничтожная малость деревьев. Казалось, город не имеет тяжести, точно камень, железо, стекло, кирпич, мрамор, хрусталь, из которых его сотворили, были не вполне материальными. Скорость скрадывала их тяжесть. И люди, идущие по тротуарам, толпящиеся на городских площадях, проплывая мимо колесницы, исчезали где-то там, сзади, и зрительно запоминались только плащи, доспехи, юбки. Бледно-сиреневые сумерки заштриховывали цвета.

- Останови! - попросил Енох, и Тувалкаин дал знак вознице. Притормозили у доменной печи. Она дымила трубой в обрамлении голубых елей. Печь была гордостью Тувалкаина, и ему нравилось, что Енох рассматривает его детище. А тот смотрел на печь будто сквозь чистые воды, в которые до самого дна проникает солнце. И видел косяк мелких рыб, замерший у похожей на рану кирпичной кладки в месте, где некогда от влаги отвалилась штукатурка. Из наполовину разваленной кирпичной трубы во влажной тишине, медленно шевелясь, выплывала лентообразная тварь.

- Поехали, - прошептал Енох, осторожно поглаживая поросший ракушками кузов колесницы.

Темнота сгущалась, и город будто погружался в ряску. Сузилось пространство. Колесница ехала медленно.

Когда проезжали мимо дома Ноемы, в конце улицы появился голый человек. Он бежал с поднятой рукой и потрясал чем-то зажатым в окровавленном кулаке. Тувалкаин велел притормозить.

- Еще один оскопился! - с едва заметным смешком сказал возница и мельком глянул на господина - не взыщется ли за вольный тон в отношении новоиспеченного жреца. Но Тувалкаин сам тихо рассмеялся.

Голый жрец остановился у калитки. Какой-то миг (может, два-три) его беладонно-звездный взгляд путался со взглядами сидящих в колеснице. Обнаженный повернулся лицом к дому Ноемы, пропищал:

- Возьми свое, женщина! - замахнулся и кинул отсеченный уд через увитый плющем забор.

- Сейчас они, господин, они... хоть как-то немного стесняются, - сказал возница, - а то было время, с какой-то гордостью... Всех готовы были оскопить!

Тувалкаин кивнул:

- Каин подспудно пытался задержать появление седьмого рода. Весьма поддерживал скопцов!.. Ты ведь, Енох, после возвращения тоже не спишь с Сепфорой?

- Мне можно остаться в доме Ноемы? - вдруг спросил Енох. Он нагнулся, поднял со дна кузова обломанную на скорости веточку, похожую на водоросль, и выбросил за борт.

46. Тувалкаину показалось: окна дома Ноемы удивленно округлились.

- Это ты, Ту? - спросила хозяйка, открыв дверь и поднимая двурогий светильник. - С кем ты? Кого ты с собой привел? - тревожно спросила Ноема, увидев человека в белой одежде сифитов. И вдруг воскликнула: - Вот ты кого привел, Ту!

- Да, это Енох, патриарх сифитов! - громко, очень громко сказал Тувалкаин, почти прокричал. - Да принесите же свеч! - велел он в полутьму коридора.

- Нашел, куда его привести! - с укором сказала Ноема и сделала движение рукой, будто надела на голые плечи невидимую накидку.

- Ты вся дрожишь, Ноема, что с тобой? - спросил Тувалкаин, глядя на светильник с трепещущими язычками свечей.

- Отстань, Ту!

- Отстаю, - тут же согласился Тувалкаин развязным тоном, который покоробил Ноему. - Я не только отстаю, но и оставляю вас. - В проеме калитки Тувалкаин развязно поклонился Еноху. Ноеме стало стыдно за излишнюю оживленность брата, ей захотелось извиниться, но Енох, похоже, не замечал кривляния Тувалкаина. Как только калитка, сладострастно простонав, закрылась за Тувалкаином, мягкие сполохи света изнутри пронизали Еноха, и он внутренним зрением увидел двух светлых ангелов, дозором облетающих город каинитов.

47. Два светлых ангела дозором облетали город каинитов. Вдруг внизу среди кишащих бесов они заметили своего собрата в образе юноши. Он сидел возле увитой плющом каменной стены у дома блудницы Ноемы и, обхватив голову руками, горько плакал. Ангелы, разгоняя нечисть, спустились к плачущему юноше.

- Что случилось, брат, почему ты плачешь?

- Как же мне не плакать? - отвечал юноша. - Господь послал меня с Енохом на землю, чтобы я был с ним и оберегал его, помогал ему в молитве, чтобы все, что он попросит у Господа, с верою получил. И я не могу понять, почему Енох творит беззаконие. И вы спрашиваете, почему я плачу? Как же мне, братья, не плакать, когда Енох, образ Божий, Енох, которому поклонились ангельские чины, пал в такую тьму и уподобился блудным бесам?

Ангелы улыбнулись и успокоили юношу:

- Мы работники вечности, но как мы можем знать план Бога вечности? Идем с нами! Мы поможем тебе, а ты поможешь Еноху в его молитве.

Нечисти налетело столько, будто и вправду надеялись опустить Еноха. Ангелы огненными мечами разгоняли блудных бесов от дома Ноемы. Юноша шел за ними.

- Ни один из рожденных женщиной не устоит перед нами! - кричали, улепетывая, бесы блуда. - Мы еще вернемся!

Благорастворение воздухов гнало их прочь.

- Что с тобой, Енох?

48. - Что с тобой? Очнись, Енох! Очнись! Ты грезишь наяву! - Ее мягкое шелковое прикосновение пробудило Еноха.

Ноема провела гостя в прохладную звучную комнату. Пламя свечей играло на мозаичном полу. У обширного ложа, устланного пестрыми коврами, стояла женская скульптура из белого мрамора. Одной рукой мраморная женщина показывала на свое лоно, а другой - на полную грудь. Енох отметил, что скульптура с преувеличенной женской плотью похожа на хозяйку. Он протянул Ноеме горсть жемчужин по случаю подаренных Тувалкаином.

- Это плата за ночь, - сказал Енох на удивленный взгляд Ноемы. Ее тонкая выщипанная бровь вопросительно изогнулась.

- С этим можно не торопиться, - сказала женщина. - Ты же, Енох, пришел не за тем, чтобы разделить со мною ложе. - Ноема благодушно улыбнулась и прикрыла веки. Они были бледнее, чем ее лицо.

- Скульптор Нир работает в твоем домашнем храме, - сказал Енох. - Можно взглянуть на его ангелов?

Ноема не смогла скрыть растерянности.

- Идем, - тихо сказала она и взяла двурогий светильник.

Они осторожно спустились по каменным ступенькам. Тень Ноемы, падающая на Еноха, пахла благовониями.

- Когда вернемся, - сказал Енох, - я помолюсь в твоей опочивальне, чтобы в свое время, когда к тебе обратится за помощью сифит, ты помогла ему. Этого может и не быть, но может случиться, что так оно и будет.

- Я его знаю?

- Он еще не родился.

- И каким же образом я помогу сифиту, который еще не родился? - в голосе Ноемы слышалось снисхождение.

- На твоих землях растет дерево гофер, которое может понадобиться Ною. После потопа на земле появится книга, и в ней напишут, что Ной возьмет тебя в жены. Но это неправда.

- Что неправда - потоп?

- То, что ты станешь женой Ноя.

- Енох, не давай повода Тувалкаину объявить тебя сумасшедшим, - серьезно сказала Ноема, остановившись и зажигая свечу в маленькой нише каменной стены.

- То, что я нахожусь в твоем доме вполне здравомысляще? - вопросом ответил Енох. Ноема повернулась к нему.

- В отличие от брата, я, Енох, верю, что ты был... где-то там. А что до меня, то я вообще не собираюсь умирать ни до потопа, ни после него.

- Ты знаешь, Ноема, что в мир пришла естественная смерть. И ты боишься смерти, Ноема! Это тебя отличает от других каинитов. Она еще далеко от тебя, но ты боишься ее приближения. Пока тебе удается справиться со старением, но придет время, и кровь жертвенных животных перестанет помогать тебе.

Ноема прислонилась спиной к холодной стене, долго, выжидающе смотрела в глаза Еноху. Свечи в ее руке подрагивали, точно их напугали. Ноема прикрыла глаза рукой.

- Убитый Авель семь родов мучил совесть Каина, двойное убийство мучает Ламеха, а я, Енох, убила больше, чем все живущие на земле, - тихо сказала Ноема. Печальное лицо ее раскисло в разводах косметической краски.

Енох сказал, чтобы успокоить Ноему:

- Перед концом света миллионы матерей-убийц будут вытравливать детей из своего чрева. Мужья не будут осуждать их, а порой - склонять к этому греху. И при всем при том будут роптать на Господа, что жизнь на земле нелегка, а местами идут войны. Но во всех войнах людей погибнет меньше, чем матери вытравят из своего чрева.

- Что такое война, Енох? - спросила Ноема, продолжив спуск.

- Война? - Енох не знал, как объяснить и, печалясь от своего бессловесия, сказал. - Это когда люди убивают друг друга.

Ноема понимающе кивнула.

- Между Каином и Авелем была война?

Енох промолчал. Ноема тихо отворила медную храмовую дверь.

У самого входа на тонкой бамбуковой циновке спал мужчина, по пояс голый, с волосатой грудью. Это был Нир. Его откинутая сильная рука сжимала зубило. Ноема обошла зал, зажигая светильники. Из полутьмы проступили семь белокаменных ангелов в три человеческих роста, у ног которых из гигантского яйца вылуплялся человеческий зародыш.

- Ты, Енох, так смотришь на скульптуры Нира, будто они могут пошатнуть миропорядок, - с мягкой иронией сказала Ноема. - Похожи они на ангелов, которые видел ты?

- Похожи, - печально сказал Енох, - только зачем он приделал им бороды?.. Нир - гениальный скульптор, но...

- Ниру помогают ангелы, - твердо сказала Ноема, глядя на спящего скульптора. Его руки, плечи, грудь и лицо были припорошены мраморной пылью, и он сам в сонной неподвижности походил на одного из ангелов, которых он изваял. - Нир говорит, что подходя к глыбе, призывает их. Он молится им, когда его зубило только в одной точке соприкасается с камнем. И когда почувствует в этой точке ангельскую силу, начинает работу. Нир исповедует: человек создан между ангелом и животным. От животных нас отличает разум и речь - от ангелов гнев и похоть. Светлые ангелы влекут нас вверх - падшие ангелы тянут вниз.

- Бог создал человека после ангелов, когда часть их уже отпала от Него. Падшие ангелы уже не могут возвратиться к Богу, потому что так созданы. Человек сложнее. Он может отпасть от Бога, но, покаявшись, вернуться к Нему. Потенциально мы выше ангелов, - твердо сказал Енох. - Этому и позавидовал херувим Денница. И теперь за сердце человека идет борьба... Не ангелы сотворили человека, Ноема! Нир топчется в заколдованном круге, страдает, мучается, терпит нужду и несвободу, - сокрушенно говорил Енох, глядя на спящего скульптора. - И я, Ноема, не знаю, как сказать Ниру, что его труд напрасен для вечности.

- Ты уверен, что это так, Енох?

Енох пожал плечами.

- Господь зрит в сердце человека. Нир своим творчеством напоминает о вечности тем, кто о ней не задумывается. Я все время сравниваю его с поэтом, который будет жить во времена пророка Илии. Имя его - Гомер. Люди до конца времен сохранят тексты этого гения.

- А что говорил пророк Илия Гомеру?

- Они жили в разных городах и, кажется, никогда не встречались. Да и... люди во все времена мало будут прислушиваться к пророческому слову. Не ангелы сотворили человека, Ноема, - повторил Енох.

- А они и не смогли довершить творения. Ангелы попросили помощи у высшего существа, - спокойно сказала Ноема, удивляясь изменчивости своего голоса, улавливая в нем нотки превосходства над неуверенными словами Еноха. - Высшее существо вдохнуло в человека жизнь. - Ноема посмотрела вверх и подняла руку. Легкая ткань соскользнула с нее, обнажив до плеча. Енох осторожно поднял голову, точно смотрел не вверх, а заглядывал в ужасную пропасть. Из купола рельефно проступала козлиная голова с натужной гримасой на морде. Енох отшатнулся, точно задетый мощным дыханием козла.

- Духи не оставят пустыми идолов Нира, - сказал Енох, глядя в пол.

- Он будет польщен, если ты, Енох, окажешься прав.

Когда вернулись в опочивальню, Ноема спросила:

- Разве можно молиться пастушескому Богу в моем доме?

- К Нему можно взывать отовсюду.

- И Он услышит тебя?

- Я надеюсь. - Енох встал на колени у окна, выходящего на восток. Тишина стояла такая, что снаружи были слышны крики воронов, возвещающие наступающее утро. Енох молился.

Ноема в задумчивости расчесывала костяным гребнем волосы, пока они не превратились в черный поток. Енох молился. Ноема вынула из воды душистые цветы и стала плести венок.

Енох молился. Ноема надела венок на голову, аромат цветов одурманил женщину, и она задремала. Плечо и рука обвисли. Ноема вздрогнула и задышала ровно.

Енох молился.

Рядом с ложем беспомощно простонал женский идол.

Ноема спала.

Енох внимал Богу.

49. В это же самое время Тувалкаин, вымытый, в чистых одеждах, поджидая жреца-священнокнижника, дремал за столом в глубоком кресле.

Жрец-священнокнижник явился к утру, когда солнечный свет уже заглянул в узкие окна под потолком и своим присутствием облегчил все предметы в библиотеке. Даже минералы на полках, в местах, где на них падал свет, казались легкими и полупрозрачными. Жрец остановился перед столом в усеченном конусе света. На его левой руке бликовали висящие на цепочке чернильница и маленький колчан с тростниковыми перьями. В правой руке, слегка дрожащей, жрец бережно держал папирус. Мозоль на правой фаланге длинного среднего пальца чернела въевшейся краской. Ей же был испачкан кончик носа жреца, будто он нюхал написанные буквы. Тувалкаин снисходительно улыбнулся.

- Я прочитал и переписал записи Еноха-сифита, господин! И хочу доложить, что система знаков Еноха основана на письменности каинитов.

- Я не сомневался в этом. - Тувалкаин удовлетворенно кивнул, не меняя полулежащей позы. Вокруг него все было легко и празднично. Его убаюкивало бликование чернильницы.

- Очевидно, Иавал-скотовод передал Еноху часть своей власти над письменами. (Тувалкаин удовлетворенно кивнул.) Но Енох обогатил ее несколькими знаками, которые передают гласные звуки. (Тувалкаин вопросительно насуровил брови.)

- Я благодарю тебя, Иагу. И еще раз извини, что заставил тебя работать всю ночь.

- Это не работа, господин! Творческий труд приносит радость. - Он вынул из холщовой сумки скалки с пергаментом Иавала и передал Тувалкаину.

- Я вывел записи Еноха, господин, как вы велели.

Тувалкаин кивком поблагодарил жреца за исполнительность.

- Оставь свой папирус с блаженствами Еноха и... ты свободен! - сказал Тувалкаин, как обычно тоном подчеркивая корень любимого прилагательного.

- Господин! Я хочу сказать, что Енох-сифит талантливый человек. Его знаковые добавления облегчают воспроизведение написанного. Его знаки обогатят нашу письменность, если мы их примем. (Тувалкаин снова вопросительно нахмурил брови.) Не секрет, что многие каиниты умеют читать и писать, но затрудняются переводить написанное речью (брови Тувалкаина снова вопросительно нахмурились). Я осмелился заговорить об этом, господин, зная ваше стремление к объединению всех детей Адама. Принятие знаков Еноха-сифита в письменность каинитов непременно послужит делу, на которое вас благословили боги.

- Мне нравится твое предложение, Иагу, - улыбнулся Тувалкаин. И сделал легкий жест рукой, давая понять, что разговор окончен.

Тувалкаин взял оставленный жрецом папирус, быстрым легким взглядом пробежался по блаженствам Еноха, прочитал. Вернулся к одному из блаженств и прочитал вслух:

- "Блажен, кто возвратится от пути временного сего света суетного и ходит по путям правым, ведущим в жизнь нескончаемую". - Тувалкаин вспомнил слова Мелхиседеки: "Речь, точно мед, течет из уст Еноха". Кончик языка нашел дупло в верхнем ряду зубов. Тувалкаин цыкнул и поморщился.

50. Енох шел по городу - городу каинитов, в котором было много белых домов, верхние этажи которых украшали веранды, а крыши с навесом давали тень. Енох шел по чистым умытым улицам, таким ровным, точно фасады домов выравнивали по шнурку. Прошел сквозь галдеж мордастым, кричащим базаром и вдруг услышал:

- ...собирайте, друзья, цветы!

Почему в городе слышится громкий звук труб? Почему так громко стучат барабаны? Чему улыбаются горожане?

- Собирайте, друзья, цветы! Сегодня празднуется свадьба! - возвещал глашатай. Енох остановился послушать. Толпа сдавила со всех сторон. - Сегодня Тувалкаин - покровитель бедняков и защитник горожан - выдает замуж свою дочь!

- ...защитник горожан, выдает замуж свою дочь, несравненную Хеттуру за сифита... - доносилось с другого конца улицы.

- ...Хеттуру! И желает, чтобы на свадьбу собрались все - и богатые, и бедные! Когда солнце вольется в кувшин запада...

- Если кто ослушается указа Тувалкаина... - доносилось с параллельной улицы.

- ...указа Тувалкаина и не придет на свадьбу, тот подлежит суду.

Последние слова были восприняты со смехом. Вострубили трубы, забили барабаны. Приплясывая, народ повалил ко дворцу Тувалкаина. В толпе суетились языками:

- Жрецы-звездочеты предсказали Хеттуре хорошую судьбу!

- Красотой с ней может сравниться только жрица Ноема!

- Могли бы и каинита ей в мужья... - начал было недовольный малый несколько придурковатого вида. Но тут рядом с ним выросли три стражника: два копьеносца с прямыми мечами и одни лучник. При виде их придурковатый малый смутился - залепетал междометьями. Они смешивались со слюной. Лучник погрозил малому кулаком.

Дворец Тувалкаина занимал центр города. Из-за каменной ограды доносились звуки тамбуринов, флейт, стройного пения. Не смолкали барабаны. И когда кипящее вино-солнце влилось в кувшин запада, Енох возлежал за низким столом на одном из последних мест. Но и оттуда был виден высокий шатер, под которым на троне в пурпурных одеждах восседали хмурый Тувалкаин с женой, рядом с ними - немного смущенные родители жениха (Енох узнал в отце сифита, которого встречал, посещая вдову Сапаниму), рядом с родителями - жених и невеста. В руках они держали яхонтовые чаши. Тут же, у ног Тувалкаина, восседала придворная челядь разного ранга, но высоких гостей, для которых свадебные приглашения пишутся красными чернилами, Енох не заметил. Не было ни одного из патриархов-каинитов, не было Ламеха, не было Ноемы. Енох не пил и не ел. Неподалеку, под деревом с такой раскидистой кроной, что под ней могли бы укрыться от дождя все присутствующие на свадьбе, стояли чаны с пшеничным вином. Вокруг них кружил пьяный человек, будто пришел к ним на поклонение. Виночерпий, всякий раз возвращаясь от гостей к чанам, бил пьяного кулаком по голове. И вот когда снова ударил его, пьяный сказал:

- Что ты бьешь меня? Вот сидит сифит, который не есть и не пьет, и я, между прочим, могу донести начальнику стражей! Это твоя обязанность следить, чтобы на пиру все пили и веселились.

Виночерпий снова ударил пьяного, но, опуская ковш в чан, покосился на Еноха, который сидел в раздумье, подперев голову рукой. Еноху было плохо. Енох страдал. Кто-то жестко взял Еноха за плечо.

- Зачем ты пришел сюда? - строго спросил виночерпий, сам хмурый. - Чаша твоя полна - почему ты не пьешь?

Еноха выручила Цилла-клоунесса. Она обходила гостей и каждому из возлежащих играла на свирели и пела какое-нибудь приветствие. Когда она ступала, маленькие бубенчики ножных браслетов позванивали. Пропела Цилла соседу-сифиту, и тот попросил виночерпия наполнить его чашу. А пока она наполнялась, сифит, любуясь Циллой-клоунессой, говорил:

- Пусть светильники, освещающие этот дворец, горят сотни лет, пусть балдахин с золотыми кистями красуется над троном Тувалкаина во веки веков и пусть всегда услаждает нас своей игрой Цилла-клоунесса. - Сифит сложил вместе пять толстых пальцев и смачно поцеловал их. Тут окликнули виночерпия, и он отошел к чанам. Цилла подошла к Еноху. На полных плечах ее было платье с парчовой кримой, на голове - покрывало, конец которого спускался волной до браслетов на щиколотках. И вдруг, перестав играть на свирели, она пропела:

- Блажен, кто праведен не мзды ради, а правды. - (Так велел Тувалкаин.) Енох прослушал с умилением и попросил еще раз пропеть ему эти слова. Цилла исполнила его просьбу. Мимо прошел виночерпий и снова зло глянул на Еноха.

- Чем я раздражаю его? - спросил Енох у соседа.

- Его раздражает щедрость Тувалкаина. Вероятно, виночерпий что-то имеет с этого напитка, а теперь вынужден раздавать его даром. Не думай об этом, Енох! Ешь, пей, веселись!

- Ты так и не намерен присоединяться к пьющим? - раздался свирепый голос виночерпия. Енох повернулся к нему сказать, что принимает участие в веселье, но виночерпий хлестнул его ручищей по лицу. (Так велел Тувалкаин.) Цилла-клоунесса опустила флейту. Рядом все притихли. Стало слышно, как в отдалении били барабаны. Перстень на руки виночерпия раскровил щеку Еноха. Он стер с лица чуть вязковатую теплую жидкость.

- Ты зря напоил стражников на стенах! Лев уже гуляет по городу и ищет души твоей! - сказал Енох виночерпию.

- Что ты там бормочешь? - Виночерпий приблизил свое разъяренное лицо к Еноху. - Если ты сейчас не будешь пить, завтра я сошью туфли из твоей кожи.

Цилла снова заиграла на флейте.

- Принеси воды, бездельник! - донесся из-под дерева голос виночерпия, такой грубый, что все обернулись. Пьяный слуга спал на земле у чанов. Виночерпий, чертыхаясь, сам взял амфоры. Он нес их так легко, будто они были из листьев, а не из глины. Он подошел к каменному колодцу, как услышал за спиной тихий рык. Виночерпий обернулся на него и выронил амфоры. От ужаса он не успел закричать. Сверкнули глаза, звериная пасть порозовела, медленно приоткрылись желтые клыки. Лев легким, почти ленивым движением лапы вскрыл человеку живот, и гладкий кишечник через рану заскользил к ногам виночерпия. Рука его бесполезно метнулась к шесту с факелом, но кишечник уже распоролся об осколки амфоры, и толчками захлестал кровавый кал.

Когда лев, насытившись, отошел, к останкам человека трусливо приблизились псы. Пьянея от крови, рыча друг на друга, растерзали останки.

Долго потом в городе каинитов говорили об этом случае рассказчики повестей и передатчики рассказов. А много лет спустя старая Мелхиседека, рассказывая сыновьям Ноя о смерти виночерпия, сказала: "Так Господь защищает избранных своих".

51. Тувалкаин увесисто восседал на троне, размягченно глядя на пирующих. Пурпурный плащ, вышитый золотыми молоточками, пошел гладкими складками. Цилла, играя на флейте и танцуя, приблизилась к Тувалкаину, и по ее танцевальным жестам и движению глаз он читал: "О, Тувалкаин, что-то таинственное совершается на свадьбе твоей дочери Хеттуры!" Тувалкаин жестом приказал свирельнице подойти. Цилла предстала пред ним и заговорила:

- Разве до высочайшего уха еще не дошел рассказ о том, что произошло сегодня на пиру?

- Нет, - ответил Тувалкаин. - А что было?

- Я видела, как виночерпий ударил по лицу человека в одежде сифитов, которому ты, Тувалкаин, велел пропеть: "Блажен, кто праведен не мзды ради, а правды". Этот человек сказал виночерпию: "Ты зря напоил стражников на стенах! Они пропустили в город льва, и он гуляет по городу и ищет убить тебя!" О, Тувалкаин, виночерпия растерзал лев!!!

Тувалкаин велел позвать возницу-телохранителя.

- Почему не сказал мне, что на пиру лев-людоед? - строго спросил у телохранителя Тувалкаин.

- Разве до высочайшего уха еще не дошел рассказ о том, что произошло со львом-людоедом? - спросил телохранитель.

- Нет, а что было?

Телохранитель разжал кулак и показал Тувалкаину окровавленный львиный коготь. И сказал:

- Я не хотел беспокоить тебя, господин!

Волнение Тувалкаина улеглось, и он удовлетворенно кивнул. И повелел, чтобы призвали Еноха. Цилла побежала исполнять повеление Тувалкаина.

Енох предстал пред Тувалкаином и приветствовал его как подобает.

Отец жениха наклонился к Тувалкаину и попросил его:

- Енох - уважаемый человек среди сифитов, дозволь ему благословить наших детей.

Тувалкаин думал, думал, думал и сказал:

- И я прошу тебя, Енох: окажи честь моим родительским чувствам, войди в опочивальню молодых и благослови отданную замуж дочь мою.

Енох кивнул.

- Одного не пойму, - в недоумении произнес Тувалкаин, - почему жрецы-звездочеты ничего не сказали о твоем приходе на свадьбу?

- Разве они не пообещали хорошей жизни твоей дочери?

- О, да! - в раздумье сказал Тувалкаин.

Когда Енох вошел в опочивальню, женщины уже спели тихие свадебные песни, испросили у богов молодым любви, счастья и детей, уже украсили гирляндами из цветов брачное ложе, уже заправили маслом светильники, уже положили в ниши апельсины и сласти.

- Ваши отцы просили меня благословить вас, - сказал Енох. И рассказал жениху и невесте обо всем, что совершилось от начала мира; о грехопадении Адама и об изгнании из рая, о городе, который хочет построить и построит Тувалкаин и о предстоящем потопе.

Молодые внимательно и с наслаждением слушали Еноха. Они уверовали без всяких сомнений тому, что проповедовал Енох, потому что как только слова Еноха коснулись их ушей, вошел сладостный свет в сердца их.

- Отцы послали тебя благословить брачное ложе, - сказала невеста, - но после того, что ты рассказал нам, Енох, у нас остается только один путь: оставить город, идти в горы и жить там, молясь пастушескому Богу.

Енох кивнул вместе с загадочной улыбкой.

- А если мы не послушаем твоего совета, Енох? - спросила невеста.

- Я говорю не от себя.

- Да возможно ли наше возвращение в горы? - спросил озадаченный жених.

- У Господа нет ничего невозможного. Не ошибешься, если не устанешь повторять: "Не как - я, Господи, а как - Ты".

- Но я - каинитянка! Возможно ли мое спасение до потопа.

- Благословен Бог наш, хотящий спасения всем человекам, - был ответ.

Помолившись за молодых, Енох благословил их и удалился.

Беззвучно ступал он сквозь ночную тишину, оттеняемую легким мычанием и блеянием, загадочными шорохами и шепотом, пением сверчков и цикад. Заунывно пролаяли собаки. У одного дома, в хлеву, засветился огонек: хозяин, должно быть, разжег в кадильнице уголь, чтобы дымом отогнать от скотины комаров. В другом доме нежно и монотонно мать укачивала своего ребенка.

52. Молодые озадаченно смотрели вслед Еноху, пока он не скрылся в темноте кипарисовой аллеи.

- О, любимый мой, - печально запела невеста, как требовал того обычай каинитов, - еще недавно сердце мое трепетало, когда я представляла, что буду жить с тобой во дворце. Енох именем пастушеского Бога призывает меня отказаться от моей радости, именем Бога призывает меня забыть мои мечты.

- О, любимая, - пропел в ответ жених, как требовал того обычай каинитов, - мы не знали, как поступать, и пусть утро и новый день укажут нам правильный путь.

Как ни баюкали они ночь речами, но, словно роса, сошедшая на цветы, сошел на них тихий сон. И как только они заснули, два свадебных духа переступили порог опочивальни. Один из них нес перья, а другой чернильницу. Они воздушно пролетели по опочивальне и опустились у ложа, несколько озадаченные увиденным. Молодые спали, не снимая одежд. Главный дух склонился над женихом и убрал прядь волос с его лба. Дух был удовлетворен лунным, широким, без единой морщинки лбом жениха, на котором предстояло начертать знаки достоинства каинитов, могущества каинитов, премудрости каинитов, процветания каинитов и славы каинитов. Дух взял в правую руку перо и, не глядя, макнул в чернильницу, но служебный дух чернильницу не подставил и, заметив свою оплошность, сказал, будто оправдываясь:

- Господин, какая удивительно красивая девушка!

И главный дух тоже залюбовался девушкой, и морщина исчезла с его переносицы. Светлячки украшали волосы и платье невесты.

- Прекрасна, как молодая луна, - сказал служебный дух и поспешно открыл крышечку чернильницы, а его господин с усердием и любовью нарисовал на мраморном лбу жениха хрустально-ясные знаки. И чуть отступил, чтобы полюбоваться своей работой. И вдруг знаки таинственным образом растаяли. Дух снова стал рисовать, но стоило провести отрезок, как начало его уже начинало таять.

- Что это? - в страхе прошептал слуга.

- О, владыко, - взмолился господин. И надолго задумался. - Неужели?.. Но еще не пришло время... И Бог, сотворивший... Нет! - Он выхватил из колчана новое перо и снова попытался начертать знаки на лбу жениха. Чернила будто стали бесцветными. Перо переломилось. Дух распалялся. Перья ломались.

- Что случилось? Что? - вопрошал дух-слуга.

- Бог защищает его!

- Я не понимаю, господин! Какой бог? Что значит, что "еще не пришло время"? Разве мы не будем управлять землей вечно?

Дух посмотрел в глаза слуге.

- Об этом знают только ангелы! И то не все!

- Нас что же, обманывают? Обманывают, да? - переживал дух-слуга, с надеждой заглядывая в глаза господина. - Не может быть! Просто ты утерял способность писать на челе людей знаки могущества, премудрости, процветания и славы. И теперь писать их буду я!

- Размечтался! - едко оборвал господин. Налетел порыв ветра, тень от дерева подвинулась по стене и будто смахнула свадебных духов. Бесы растворились в лунном свете.

53. Рано утром Тувалкаин зашел в опочивальню новобрачных и застыл удивленный. Они молились, как молятся сифиты. Тувалкаин смотрел на молящихся рассеянными глазами. Телохранитель, вошедший вслед за Тувалкаином, торжественно держал в руках кувшин и умывальный таз.

- Что случилось? - с трудом заговорил Тувалкаин, растерянно глядя то на дочь, то на зятя. Ночной шелковый чехольчик на бороде Тувалкаина выглядел немного комично, но лицо его сделалось багрового цвета. - Что случилось? - переспросил он глухим, безотрадным голосом, глядя на заправленное ложе.

- Мы молимся Богу, отец, - сказала Хеттура. Она зарделась, задрожала.

Тувалкаин сник, прикусив палец изумления, но выдавил из себя:

- Разве сызмала так учил я тебя молиться богам?

- Мы уходим в горы, отец, мы уходим к сифитам, - с трепетной пугливостью ответила Хеттура. Услышав сие, телохранитель уронил кувшин и таз. Горький звук упавших сосудов пробудил гнев Тувалкаина:

- Это Енох!.. - И быстро вышел из опочивальни. По пути ударил ногой оброненный таз. - Стража! - послышался его грозный голос. Тувалкаин точно прокричал сквозь ноздри. - Не выпускать молодых из опочивальни!

Вчерашний праздник ушел из дворца. Пестрые флажки обвисли на фоне бледно-голубого неба. То тут, то там испуганно замерли порванные зонтики.

- Если ты не отпустишь нас, отец, - кричала вслед Тувалкаину его дочь Хеттура, - мы умрем от печали и уныния! Или отражение воды покажется нам гостеприимным!

- Что ты говоришь, дочь?! - обернувшись, вскричал Тувалкаин. И сорвал чехольчик с бороды. - Что ты говоришь отцу, дочь?! Камни сочувствуют моему горю!.. - И Тувалкаин так устало взмахнул рукой, что Хеттуре стало жаль отца. - Лучше бы мне сказали, что мою дочь растерзали тигры!..

54. "Мои дурные предчувствия начинали сбываться, - много лет спустя запишет на папирусе Мелхиседека. - В положенный срок Мафусаил не вернулся из города - вместо него приехал возница Тувалкаина и сообщил, что Мафусаил посажен в темницу. Тувалкаин со слов возницы просил Сепфору приехать в город, обещая свою помощь, и в тот же день Сепфора ухала ".

...Она оступилась, сходя с колесницы, и возница поддержал ее. Учтиво сказал, направляя к подземному цеху:

- Туда!.. - Сепфора как бы тянула возницу за собой умоляющим взглядом: быстрее, быстрее, ради Бога, быстрее!

Вход в подземный цех, как и вход в город, - через пасть козла со звездою во лбу. Рядом с "головой" у черных от копоти столбов подковывали привязанных к ним лошадей. "Быстрее, пожалуйста, быстрее!" И тут Сепфоре показалось, что огромная козлиная голова поет.

- Хорошо поют, - с уважением сказал возница.

С лестницы через широкую открытую дверь просматривался весь цех, окрашенный в красное пылающими углями. Кузнецы пели под удары молотков, под густые звуки бубна и выкрики молящегося жреца. По сосредоточенным лицам кузнецов, на которых играли черные и красные тени, легко было понять, до какой глубины трогала и волновала их песня, которую они пели. Музыка околдовывала. Пахнуло жаром, и женщина остановилась. И тут среди кузнецов увидела Тувалкаина с маленьким молотком в руке. Другие кузнецы как бы перестали существовать для Сепфоры - остался только Тувалкаин. Смолкли экстазные выкрики молящегося жреца - только Тувалкаин, в тишине взмахивающий молотком. Широкая белая рубаха с закатанными по локоть рукавами прилипла к мощному потному телу. Сепфора завороженно смотрела на сильные руки Тувалкаина, под которыми на наковальне нечто огненно-железное приобретало нужную человеку форму. Красота лица и рук Тувалкаина очаровали Сепфору. И именно в этот миг Тувалкаин почувствовал восхищенный взгляд женщины и скосил олений глаз в ее сторону. Молоток замер в поднятой руке, Тувалкаин повернул к Сепфоре разгоряченное лицо. Сепфора очнулась и, точно вспомнив, зачем она здесь, хотела броситься к Тувалкаину, но тут будто проступили другие кузнецы. Снова экстатически выкрикивал жрец, снова гудел бубен, снова пели рабочие. Кивнув Сепфоре, Тувалкаин взял железные клещи и сунул раскаленное железо в бадью с водой. Потом долго, нестерпимо долго, как показалось Сепфоре, повернувшись к вспыхнувшим углям, рассматривал изделие в клещах. Что-то сказал стоящему рядом кузнецу и, едва заметно улыбаясь, пошел к Сепфоре, на ходу вытирая тряпицей красивые руки. Сепфора пыталась казаться спокойной, но губы ее дрожали. Гремел бубен, выкрикивал молящийся. Кузнецы со скрываемым любопытством поглядывали в сторону женщины-сифитки.

- Мафусаил арестован за покупку оружия! По нашим законам это серьезное преступление, ибо оружие, сделанное в городе, является достоянием города. - Лицо Тувалкаина еще пылало жаром раскаленного горна.

- Что я должна сделать? - перебила Сепфора, умоляюще глядя на Тувалкаина. Они поднимались по лестнице. Сепфора забегала вперед и заглядывала в лицо Тувалкаину. Он молчал.

- Что я должна сделать? - взмолилась Сепфора.

- Не знаю, - задумчиво сказал Тувалкаин. - Вернее, знаю, что, но не знаю - как!

- Я умоляю, придумайте что-нибудь!

- Выслушайте меня, Сепфора! Поверьте, я сам кровно заинтересован, чтобы Мафусаил не оказался сейчас в заключении. Именно сейчас! Именно сейчас, когда мы закладываем новый город! Для некоторых это частичная потеря власти, и они сопротивляются, как могут.

Тувалкаина окликнули, и Сепфора испуганно оглянулась. Тувалкаин вернулся в цех. Сепфора изнемогала: неужели есть что-то важнее? Ах, Тувалкаин! Его обступили кузнецы, и он что-то объяснял им. Слов Сепфора не слышала. Выкрикивал жрец, гремел, бубен. Сепфора зажала уши. Еще немного, и из них пойдет кровь. По мягкой улыбке Тувалкаина Сепфора догадалась, что тот за что-то журит кузнеца. Тот стукнул себя пальцами по лбу и излишне сокрушенно покачал головой. И все рассмеялись. Сепфора закрыла лицо руками и заплакала. Оглушительно гремел бубен, жрец экстатически выкрикивал что-то непонятное.

Когда из уст Сепфоры вырвалось рыдание, Тувалкаин оставил кузнецов и вернулся к женщине. Они вышли на вольный воздух. Бубен навязчиво звучал в ушах женщины.

- Я тебе уже говорил, Сепфора, перед началом строительства мы планируем провести праздник в ущелье у заброшенной штольни. Очень бы хотелось, чтобы и сифиты приняли посильное участие. Хотелось бы освятить торжество совместным богослужением.

Бубен навязчиво звучал в ушах женщины.

- Это богослужение было бы первым серьезным шагом на пути сближения наших родов... А тут такое дело! Арестован Мафусаил... - Сепфоре показалось, что Тувалкаин сожалеет искренне. - Я понимаю, что сифиты еще не подготовлены к подобным вещам, но... если бы Мафусаил принес жертву по пастушескому культу, а наши жрецы по культу каинитов, то патриархи-каиниты (если бы он согласился!), возможно, отпустили бы Мафусаила. Поверьте, Сепфора, мне стоило больших усилий уговорить их пойти на это. Но Мафусаил!.. Мафусаил отказывается! Он говорит, что отец его Енох с детства учил его, будто служение чужим богам - большой (как уж? Словечко сифитов? М-м...), большой грех, чуть ли не предательство Бога.

На глазах Сепфоры снова выступили слезы.

- Мафусаил готов работать на шахтах, но не приносить жертву совместно с каинитами. Как ни твердил я ему, что все культы - пути, ведущие к вершине горы, к нашему творцу, только по разным склонам, Мафусаил - ни в какую! Он готов согласиться со мной (я это чувствую), но авторитет отца!.. Мафусаил весьма неглупый человек, но авторитет отца!.. Поэтому я и прошу вас, Сепфора, поговорить с Енохом, зная его какую-то крохоборную щепетильность в вопросах культа. Но, может, то незавидное положение, в которое попал ваш сын, как-то повлияет и на вашего мужа.

- Енох знает об условии ваших патриархов? - спросила Сепфора, ладонью вытирая слезы.

- И да, и нет. Я намекнул, но не уверен, понял ли меня Енох. Я не решился продолжить разговор, но насколько я знаю пастушеский культ, у вас есть что-то насчет того, чтобы брать на себя тяготы других. Может, все-таки Енох одумается и оставит свой застарелый фанатизм.

- Мы идем к Еноху?

- Да.

- А где мой сын?

- В темнице, - спокойно сказал Тувалкаин, а у Сепфоры заломило под сердцем.

55. Зашли в дом, прошли залу с полками под потолок. На них - отшлифованные минералы. Сепфора с трудом оторвала взгляд от камней. Ей казалось, что из них кто-то смотрит на нее. И страшные скульптуры неземных форм из черного гипса тоже изучающе смотрели на Сепфору. Тувалкаин чуть повернул стол, и кусок стены за ним легко выдвинулся. Появился провал арки с узкой винтовой лестницей. Сепфора чувствовала себя подавленной. Бубен еще звучал в ней. Уперлись в кованую дверь с мощной железной задвижкой. Тувалкаин привычно отодвинул ее, и зашли в круглую комнату, хорошо освещенную тремя застекленными окнами. По стенам стояли полки со свитками пергаментов. Енох спал на деревянном полу, положив под голову свернутый рулоном ковер.

- Еноше! - Сепфора бросилась к мужу... и остановилась в нерешительности. Лицо ее засветилось такой теплотой и любовью, что Тувалкаин почувствовал себя лишним. Сепфору поразила произошедшая в Енохе перемена. Он улыбался и говорил добрые слова, но в его глазах поселилась усталость. Над переносицей рубцом - глубокая морщина.

- Ты - счастливый человек, Енох! Твоя жена любит тебя, - бодро сказал Тувалкаин. - Мне тоже надо было придумать свое вознесение на небо, а потом спуститься для проповеди. Может, тогда и меня полюбили бы, как тебя. - Ирония Тувалкаина была мягкой. Он еще помнил восхищенный взгляд Сепфоры в цехе. Тувалкаин подошел к столу, глянул на пергамент, натянутый на станочке. Пергамент был девственно чист. Тувалкаин усмехнулся и хмыкнул, чтобы Сепфора обратила внимание на его ухмылку. "Так я и думал", - говорил его взгляд. Он пальцем по пыльце пергамента начертил мистическое "тау".

- Еноше, наш сын Мафусаил...

- Я знаю. - Енох сел на полу, прислонился к стене. - Тувалкаин, как я могу помочь своему сыну?

Тувалкаин отошел от стола, не сразу, будто нехотя, будто что-то обдумывая, словно не было ничего у него припасено. Посмотрел в глаза Еноху и подумал, что заготовленную фразу надо сказать как можно непринужденнее, чтобы подумали, что она родилась только что. Но Енох опередил:

- Я могу принести жертву вместо Мафусаила?

Тувалкаин не ожидал и не смог скрыть этого, он не смог скрыть своей радости.

- Это было бы намного лучше, - искренне сказал он, боясь, что Енох передумает. - Я, Енох, не ожидал, что ты вот так... сам... Может, ты забыл, рядом с вашим жертвенником будут наши идолы.

- Я помню, - подтвердил Енох, - но у меня условие, и вполне выполнимое.

- И?

- Ты отпускаешь Мафусаила и Сепфору сегодня же!

- Под твое слово совершить совместное жертвоприношение? - с едва заметной издевкой спросил Тувалкаин. - А если я не сделаю этого?

- Тогда ты испортишь нам жизнь, а себе праздник.

- Хорошо! Но подобное решение я не могу принять единолично... Если я получу согласие патриархов, к концу дня я вернусь с Мафусаилом.

56. Когда остались одни, Енох сказал своей жене Сепфоре:

- Как только Тувалкаин привезет Мафусаила, сразу же отправляйтесь в обратный путь. В день праздника каинитов подниметесь в горы, где пасем скот. И на месте, где мне явились ангелы (Сепфора боязливо глянула в глаза мужа, во взгляде Сепфоры - недоумение и недоверие), устройте трапезу. К полудню я буду там.

Бубен еще стучал в ушах Сепфоры.

- Еноше, но ты не успеешь добраться до пастбища к полудню.

- Сделай так, как я прошу, - мягко настаивал Енох. - За трапезой ждите меня. Ангелы забирают меня, и Господь хочет, чтобы мои близкие видели мое вознесение.

- Еноше! - прошептала Сепфора и опустила лицо, чтобы муж не видел ее слез. - Еноше, мне сказали, что ты... что тебе уже лучше. Я подумала... Я не знаю уже, что и думать!

- Неужели ты, Сепфора, до сих пор считаешь, что я... болен?

- А что я должна считать? Что я должна думать, если ты столько времени скрывался от нас в пещере? А потом появляешься и говоришь всем, что ангелы подняли тебя на небо. Что я должна думать, Енох? "Не прикасайся ко мне", - говорил ты. Я думала, ты был у ангелов, поверила тебе, а ты был в пещере!

- Ангелы сказали мне: ты причастишься Духу, и он заменит тебе и глаза, и уши. И благодаря Духу увидишь и услышишь пакибытие. И станешь во всем равным ангелам и выше многих из них. Но достигнуть этого можно только через оставление всего в этом мире... Свет, в котором я пребывал, надмирен. Ты должна мне поверить, как поверила Мелхиседека, потому что вы пока не можете вместить в себя запредельного. Душа твоя еще не имеет ангельского достоинства. А мне дано видеть Духом, и в молитве я вижу свет, который выше света и в нем узнаю то, о чем говорю вам. Но чем я вижу и как, я не знаю. Ты будто стоишь внутри солнца, но Солнце это не то, что восходит и заходит каждый день, оно вечное и бесконечное.

Сепфора, заплаканная, молчаливая, со съехавшим на лоб покрывалом, плохо слушала и плохо понимала Еноха. Его слова казались ей оправданием к сказке, которую придумал Иавал-скотовод, и в которой Енох с удовольствием поселился. Он и ее заставляет поверить в эту правдоподобную сказку. Бедный Енох!

- Енох, - прервала Сепфора, - наш сын Мафусаил еще в темнице, а ты... - Ее взгляд с болью упрекал Еноха. - Как думаешь, их патриархи освободят Мафусаила?

- Их никто и не спросит.

- Как?!

- Тувалкаин все сделает своей властью. Только его отец Ламех спросит, что он будет делать, если Енох-сифит вдруг откажется служить, а Мафусаил и Сепфора будут уже дома.

- И что?

- Тогда Тувалкаин заставит служить лже-Еноха.

- Но ты, Енох, будешь служить с ними?

- Да... Совсем скоро Мафусаил будет здесь.

- Я очень, очень хочу поверить тебе, Енох! Сейчас Мафусаил...

- Мафусаил - наш грех, Сепфора, - сказал Енох, думая о том, что Мафусаил погибнет в водах всемирного потопа. Но Сепфора не поняла мужа, потому что не могла понять его. И тогда он снова сказал ей: - Совсем скоро Мафусаил будет здесь.

А Сепфора, видя печаль Еноха, спросила, чтобы сделать ему приятное:

- Мелхиседеке ты тоже говорил про молитвенный свет, по которому ты восходил с ангелами, и она поверила?

- Я ей тоже рассказывал про свет в молитве, но поверила она мне, когда услышала про Деву, через которую вочеловечится Бог.

Бубен утих в сознании Сепфоры.

- Расскажи и мне, - сказала она, желая угодить Еноху, и положила голову на его плечо. - Может быть, и я поверю тебе.

И Енох стал рассказывать:

- У нашего сына Мафусаила - первенец Ламех, а у того будет первенец - Ной, который спасется в потопе. У него будет три сына. Одного из них назовут Симом. Из его рода выйдет Отроковица, через которую Бог сойдет на землю. Вечность войдет во время, чтобы освятить его для вечности. Жизнь потомков Сима Господь направит для воспитания сей Отроковицы, которая не будет знать мужского семени. В трехлетнем возрасте Ее отдадут на воспитание в храм, в городе, в котором в конце времен доведется проповедовать и мне. По Божьему внушению первосвященник введет трехлетнюю Отроковицу во Святая Святых, куда и сам заходил только раз в год с жертвенной кровью. Даже ангелы удивятся этому введению. Моя пещера в горах - жалкое подобие того святого места, где будет молиться Отроковица. Она полюбит сладость молитвы, полюбит молитвенное уединение. Господь с каждым днем будет совершенствовать Ее. И увидит Дева сияние Бога в своей душе, и в этом молитвенном свете, в этом свете, который выше молитвы, ангелы принесут Ей небесные сокровища. И Отроковица душевными глазами в умном невещественном свете увидит эти сокровища. И душа ее вместит Дух, и Им она увидит свет благодати...

И тут снова зазвучал бубен, но как-то вяло, бессильно, по затухающей. Сепфора подняла голову с плеча Еноха, встала и сделала шаг к узкому застекленному окну. Четверо кузнецов на носилках несли обессиленного жреца. Бубен лежал возле него, и рука жреца, непроизвольно дергаясь, время от времени ударяла в бубен. Кузнецы на ходу о чем-то переговаривались с веселыми лицами.

- ...и Отроковица стала чувствовать нетелесными чувствами, Духи бесплотные служили ей. А спустя несколько лет...

Сепфора ничего не поняла из слов, сказанных Енохом, но она спросила:

- Чем ты питался в пещере, Енох?

- Ты все равно не поверишь.

- Енох?

- Ангелы питали меня. Когда подходил к столу, видел мягкий и белый хлеб, он сиял, как снег на солнце. Печеная рыба, очищенные маслины.

- Енох, а что ты вкушал, кроме того, что приносили тебе ангелы?

Енох, расстроенный тоном вопроса, отвечал:

- Иногда приходилось вкушать земную пыль.

- В пещеру тебя привели ангелы? - спросила Сепфора, тоном извиняясь за тон предыдущего вопроса.

- Ангелы, - был ответ.

57. Встреча и прощание с Мафусаилом были краткими. Енох еще раз напомнил, чтобы в день праздника каинитов его ждали на верхнем пастбище.

- Отец, - сказал Мафусаил, - все из-за меня! Если с каинитами отслужу я, никто не скажет: Енох учит одному и делает другое.

- У тебя, Мафусаил, ничего не получится, - прервал сына Енох. Ни Мафусаил, ни Сепфора не поняли слов Еноха. Мафусаил повинился.

Тувалкаин провожал сифитов до колесницы. В тени деревьев, положив бритую до блеска голову на бубен, спал обессилевший цеховой жрец. Губы его шептали заклинание. Во сне он что-то выкрикивал. Рука его дергалась. Глянув на жреца, Тувалкаин усмехнулся.

- Истина одна, - сказал он. - И она где-то рядом. Какая-то часть ее молитвенно дана Еноху от вашего пастушеского Бога - часть дана нам от наших богов... (Сепфора вспомнила слова Еноха: "Человек может искренно заблуждаться, но только прохвост считает свою религию недостаточной") ...от наших богов, и эту свою часть мы добываем в трудах. Енох утверждает, что наши знания бесплодны, но ты, Сепфора, видела, я держал их маленький металлический символ в своих руках. Он вышел из-под моего молотка. А плодов проповеди Еноха я, извините, не видел. Даже в человеческих отношениях.

Сепфора смолчала. Ей хотелось защитить Еноха, своего мужа, но она не знала, как это сделать. Мафусаил ушел чуть вперед, и, поймав момент, Тувалкаин в продолжение своей мысли сказал Сепфоре:

- Енох проповедует правду, а сам лжет. Енох проповедует целомудрие, а сам просит отвезти его к Ноеме. - Тувалкаин говорил как бы размышляя, но расчет его был точен. При упоминании Ноемы Сепфора споткнулась, и Тувалкаин, поддержав ее, продолжил, будто не заметил неловкости женщины: - Уговаривает сифитов не служить богам чуждым, а сам соглашается служить с нами. На рынке поговаривают, что из домов сифитов, которые посетил Енох, пропадают вещи.

У колесницы Сепфора поблагодарила Тувалкаина за хлопоты. Тот устало махнул рукой:

- Не стоит. - И еще раз предупредил Мафусаила, чтобы он никогда больше не покупал у горожан оружие. - В новом городе подобных ограничений не будет, - заверил он. В глазах у Сепфоры - слезы. Тувалкаин знал, что слезы женщины от упоминания о Ноеме, но сказал: - Все уже позади, Сепфора. - Будто думал о Мафусаиле.

В сознании Сепфоры зазвучал бубен.

58. - Коня! - приказал Тувалкаин. - Я сам хочу пригласить на праздник Иавала-скотовода, своего брата!

Не прошло и часа, как Тувалкаин, уютно и пригоже влитый в кожаные доспехи, на белом коне с чем-то гордым в хвосте и гриве вылетел за городские стены. За ним неслись, точно преследуя его, вооруженные всадники. Только в высоких хлебах они догнали господина. Всадники веселы и разговорчивы, стряхивают пыль с воротников.

59. - Господин, господин, - будит старый слуга Иавала, - к стану приближается отряд всадников. Во главе их - Тувалкаин.

Иавал резко сел на своем ложе, схватил спросонья сумку с амулетами, прижал к животу.

- И велик отряд?

- Двое впереди Тувалкаина, двое - по бокам, двое - сзади. И человек десять за ними - с копьями, луками и мечами.

- Встретим, - спокойно сказал Иавал, поглаживая сумку с амулетами.

- Что же не встретить, коли едут, - вторил хозяину слуга, следя за рукой господина, ласкающего через кожу амулеты.

- Сколько им до нас?

Слуга сказал. Из-за козьей занавески выглянула старуха Сава, проскрипела:

- Не доверяй Тувалкаину, Иавал!

60. - Они! - сказал на ухо коню Иавал-скотовод, оторвав голову от земли. - Копыта их коней подбиты железом - позванивают о камешки.

61. Вдали, на другом берегу реки, всадники увидели шатры и остановили лошадей неподалеку от трех плакучих пальм, за которыми, лежа рядом с конем, поджидал незваных гостей Иавал-скотовод. Кони под горожанами забеспокоились - вытягивали шеи, раздували ноздри. Чуяли недоброе. Люди тревожно переглядывались. Чуяли недоброе. Неподалеку антилопы замерли, повернув легкие рогатые головы в сторону зарослей. Тишина. Только в травах, как всегда, беззаботно трещат цикады. Тенью прошмыгнула в норку мелкая юркая тварь. В грациозном испуге метнулись антилопы и понеслись прочь. Кони тихо заржали и закрутились. Всадники с трудом сдерживали их поводьями. Тишина растворялась в нарастающем гуле, и на пронзительное ржание диких жеребцов кони под всадниками ответили робким утробным ржанием, коротким и тревожным. Топот копыт, треск ломающихся веток. Люди, ошеломленные, смотрели на приближающийся табун. Кони, огибая заросли, неслись прямо на них. Всадники дружно спешились, натянули арбалеты и луки. И выстрелили, надеясь, что подраненные кони, повалившись, изменят направление табуна. Но стрелы будто растворились в поднятой копытами пыли.

- Уходим, господин!

- Боги! - шепотом взмолился Тувалкаин. Внутри что-то противно затряслось от неожиданного страха. - Боги! - в гибельном восторге взмолился Тувалкаин. И вдруг вожак табуна остановился, будто кто-то возвел перед ним невидимую стену. И весь табун замер, неестественно прекратив движение в половине арбалетного выстрела от каинитов.

Когда пришедшее от табуна густое пыльное облако растаяло, и люди Тувалкаина откашлялись и протерли глаза, то увидели всадника. Он не понуждал своего породистого гнедого - тот время от времени наклонял голову и щипал траву у дороги. Снова затрещали цикады. Подъехав ближе, Иавал чересчур приветливо склонился перед пришельцами, которые, нахмурившись, с опаской поглядывали то на Иавала, раздражавшего своей медлительностью, то на замеревший табун.

- Чем обязан? - строго спросил Иавал, остановившись на некотором расстоянии. - Или в городе развелось столько крыс, что мора, который привез урод, недостаточно? Или крысы развелись на месте, где город еще не построен?

Тувалкаин молчал, задетый намеком брата. И забыл заготовленную похвалу в адрес Иавала.

- Ты неверно истолковал мой приезд ("брат", - мысленно добавил Тувалкаин).

- А как я должен истолковывать приближение к моим землям вооруженного отряда?

- Что же, ты и людей своих спрятал в засадах? Может, они готовы натянуть тетиву своих луков?

Иавал резко взметнул свою руку. Дикие кони пронзительно заржали. И снова топот копыт и треск ломающихся веток оглушили людей Тувалкаина. И так же внезапно, как шум и движение начались, так же внезапно и стихли вместе с опавшей рукой Иавала.

- Напрасно ты решил, Иавал, что мы идем с дурными намерениями. - Тувалкаин поморщился. Его посетили сомнения в полезности своего визита.

- Вы, горожане, не дали повода думать иначе! Но если это не так... тогда что вам угодно?

- Мы устраиваем праздник, - начал Тувалкаин, сердясь на себя, что вынужден как бы оправдываться перед братом, - по случаю начала строительства нового города. И я приехал пригласить тебя ("брат", мысленно добавил Тувалкаин). А этих людей я взял с собой для охраны. Мы пришли с добром, брат. Даже сифиты дали согласие участвовать в празднике. И я подумал: было бы несправедливо, если бы я не пригласил тебя! И я с радостью и надеждой поехал к тебе, чтобы пригласить тебя, брат. А заодно и прикупить овец для всеобщей трапезы.

Иавал по-детски выпятил нижнюю губу и пошлепал по ней пальцем. Звук заставил оглянуться арбалетчиков, наконечниками стрел следящих за табуном. На лицах появилось недоумение. Жест брата ободрил Тувалкаина. Этот жест был родом из детства.

- А что касается урода, которого ты упомянул... Я сказал ему, когда посылал к тебе, что непрочь был бы прочитать твой новый пергамент, а он понял меня превратно. - Тувалкаин достал из дорожной сумки пергамент, крепко пахнущий конем, и, подъехав, передал брату.

Тувалкаин выверял каждое слово, боясь нечаянной фразой оттолкнуть брата. Говорил отрывисто, чистым сильным голосом:

- ...твое участие в празднике, даже твое присутствие на нем, было бы весьма драгоценно для нас, для нашего большого дела, на которое нас благословили боги.

Неопределенная улыбка сменилась на лице Иавала серьезным выражением. Он даже выпрямился в седле. Тувалкаин понимал, что брат чуть паясничает, но все же слушал доброжелательно и с любопытством. Тувалкаин голосом как бы тянулся к Иавалу, прося понять.

- И я от всех горожан и, понятно, от себя готов извиниться и перед тобой, и перед твоими людьми. - Голос его, чистый, сильный, печальный, обнимал Иавала, укутывал и убаюкивал. Иавал, отвернувшись, подавил зевоту. Мошка, необыкновенно твердая, врезалась Иавалу в глаз - крупная, с лошадиный глаз, теплая слеза сползла по лицу. Иавал, ругаясь про себя, посмотрел на брата влажным взглядом. Тувалкаин отнес его увлажненный взор на счет своей речи и, не зная, как вести себя с "расчувствовавшимся" Иавалом, вздохнул, вроде как без вздоха сожаления не может вспоминать распри.

- Ту, жена Каина Сава живет в моем шатре. Пойми, я не могу пригласить тебя в свое жилище, но, я думаю, мы выйдем из положения. - Иавал тихо, лениво свистнул, но что-то грозное промелькнуло в его посвисте. Из-за невысокого придорожного камня ко всеобщему удивлению вышел человек и подошел к Иавалу. Это был его старый слуга.

- Вы звали, господин?

- Скачи в стан и вели все приготовить для трапезы на луговине, на высоком берегу реки.

- Слушаюсь и повинуюсь. - Старый слуга поклонился и тихо свистнул. - Из-за того же придорожного камня ко всеобщему изумлению поднялся конь и, отряхнувшись, подошел к слуге.

Иавал рассмеялся.

- Там больше никого нет! - крикнул он арбалетчикам, обступившим камень.

Слуга, дав деревянной шпоры коню, поскакал в стан.

62. У реки люди и кони с жадностью утолили жажду. Переправились и по откосу берега поднялись к тому месту, откуда уже шел запах баранины.

Люди Иавала расстелили на траву овчины. Гости уселись на них в круг. Возле каждого слуги поставили чан с ячменным вином и с самым приветливым видом объяснили, как пользоваться трубочками из тростника. Горожане положили на шкуры пару кожаных мешков с крепким пшеничным вином. Скотоводы сняли с огня котлы и поставили в середину круга. После того как под тосты рог с горьким пшеничным вином несколько раз прошел по кругу, за трапезой уже не чувствовалось скованности, сытые сотрапезники повернулись друг к другу.

- Брат, я не хочу тебя обижать, - сказал Тувалкаин Иавалу, - но наше близкое родство позволяет мне быть откровенным. Есть люди в городе, и ты догадываешься - кто...

Иавал удивленно округлил свои выпуклые глаза (еще немного и любопытство в его взгляде перейдет в умиление) и заранее кивнул, хотя не имел ни малейшего понятия, о ком говорит Тувалкаин.

- ...я повторяю, я с ними не соглашался, но есть мнение, что Енох-сифит подвергся сильному волевому внушению со стороны того, кто хотел бы с помощью проповедей Еноха снова отдалить сифитов от нас и даже посеять смуту среди горожан.

Иавал к удовольствию Тувалкаина беспокойно заерзал, будто что-то мешало ему сидеть на овечьей шкуре. Иавал чуть приподнял свое могучее тело, похлопал под собой по густой упругой шерсти, но не смог нащупать помеху.

- Человек, подвергший Еноха такому глубокому внушению - без сомнения загадочно особен, талантлив. Он изменил сознание Еноха. Ведь Енох нисколько не сомневается, что был у ангелов, - мягко гнул свое Тувалкаин. Иавал судорожно сбил с ноги какое-то насекомое отвратительно острого, угловатого вида.

- Енох лишен власти над собой, - продолжал Тувалкаин, наблюдая за реакцией брата, - и проповедует вещи, которые по своей воле никогда бы не сказал. Иавал!

Иавал моргнул и - само внимание - посмотрел в глаза Тувалкаина. От безуспешного искания под собой помехи одежда на Иавале сидела неловко, и он поводил мощным плечом, поправляя ее на себе.

- Иавал! Эти люди говорят, что саму идею о путешествии к ангелам внушил Еноху ты! Я повторяю, я так не думаю! Точнее, не думал. До сегодняшнего дня, до того часа, когда сам увидел, как ты управляешь диким табуном. Его теперь и диким-то назвать нельзя. Он подчиняется твоей воле. И я подумал: если ты подчиняешь своей воле табун, то нечто мог бы внушить и человеку.

Иавал опустил в чан с ячменным вином свою тростниковую трубку и, продолжая смотреть в глаза брату, склонил голову и взял кончик трубки в уголок рта. Всосал со дна последнюю влагу. Воздух застрекотал в трубке. Иавал в сердцах бросил трубочку в пустой чан. Лицо Иавала по-детски сморщилось, будто он собирался захныкать, и, расстроенный, подозвал старого слугу.

- Ну что же ты опять не следишь! - чуть не плача, проговорил Иавал, всплеснув своими громадными руками, будто стряслась беда. И стал выговаривать слуге, который без суеты уже наливал в чан из кожаного мешка свежее ячменное вино. А Иавал стыдил слугу, вспоминая пиры и попойки столетней давности. Тувалкаин, подавив в себе недовольство, подумал: "Хитер, брат! Цилле-клоунессе далеко до тебя".

- Так ты о чем? - спросил Иавал, сделав несколько затяжек из тростниковой трубочки.

"Хитер", - смеясь глазами, подумал Тувалкаин.

- Не хочешь ли еще пшеничного? - И потянулся к мехам.

- Нет, оно слишком горькое.

- Я говорил про Еноха-сифита.

- Про Еноха? Нет, Ту!.. Передай этим людям в городе, которые грешат на меня...

Грешат, говоришь? - подумал Тувалкаин. - Интересный глагол.

-...которые грешат на меня, что я тут совершенно ни при чем. Хотя... хотя я задумывался над тем, что человек в некоторой степени тоже животное.

- Но как ты объяснишь поведение Еноха-сифита?

- Я не знаю, Ту! - Его глаза от обилия ячменного вина стали добрыми-добрыми. - Может, Енох все это придумал. Про ангелов. Чтобы как-то повлиять на свое колено, устыдить его. Еноха можно понять. Патриархи сифитов теряют власть над своими людьми.

- А как же объяснить то, что истории, которые рассказывает Енох, и те, что записаны в твоем пергаменте, совпадают?

"Не мучай меня", - ответило выражение лица Иавала, по-детски сладко-кислое.

- Я не знаю. Боги, которые помогают мне держать в узде животных, рассказали историю Еноха. Они не причастны природным законам и живут, не подчиняясь законам времени, и многое знают из того, что еще не произошло, Но порой их трудно понять. Сегодня говорят одно, а завтра - другое. А порой несут всякую... - Он приподнял брови, прикрыл глаза и коротко махнул рукой.

- И ты хочешь сказать, Иавал, что Енох ничего не выдумывает, что Енох... говорит правду?

- Я этого не говорил. - Лицо Иавала стало серьезным, взгляд - прямым и строгим, насколько позволяло выпитое вино. - Хотя сам патриарх Сиф, который совсем недавно проходил через мои земли, похоже, думает именно так. А я думаю: духи могли прочитать мысли Еноха. Кстати, весьма интересные по сравнению с мыслями большинства живущих на земле.

- Они ничего не говорили тебе о Распятом, рожденном от Девы?

- Было!.. было!.. - неожиданно развеселился Иавал. - Но я ничего из этого не понял. Правда, Ту! - Он сел на корточки, по-гусиному подошел по шкурам к брату. - Там какая-то ерунда... на первый взгляд. Совершенно все лишено логики, но эта внешняя нелогичность имеет какую-то свою глубинную логику. - Распятый Бог... - Иавал пожал плечами, выпятил губу. - Опять же Дева родила... В моем новом пергаменте есть что-то подобное. Женщина зачала без мужского семени, но больше я понять ничего не могу. И вряд ли кто из сифитов поймет больше, чем мы. - Грустными, очень грустными влажными глазами Иавал посмотрел на брата.

Ту потянулся к пшеничному вину. Он верил Иавалу. Ту не знал, что и подумать. А Иавал, немного смущаясь, заговорил: -- Раз уж мы, Ту, как выясняется, все равно умрем. Глядишь, Енох и потоп накаркает... Я тут подумал, пергамент для таких несчастий - вещь ненадежная. Может, мне заказать скульптору Ниру писаницу на твердой скальной породе? Зубилом, понятно, много не выбьешь. Но я подготовлю лучшее. Может, историю о том, как ангелы прельстились красотой дочерей человеческих, спустились на землю и познали их. Мне самому нравится эта история. Может, когда-нибудь, когда воды потопа схлынут, искатели руд обнаружат ее. Я думаю, у меня хватит скота, чтобы расплатиться и с тобой, и со скульптором. Как ты на это смотришь, Ту?

- Что? - очнулся Тувалкаин. Улыбка получилась вчерашней.

63. На прощание братья облобызались.

- Слуга, отправляйся на пастбище, - приказал Иавал, когда Тувалкаин оседлал коня. - Отбери лучших овец для горожан!

- Слушаюсь и повинуюсь, - отвечал слуга. - Доброе дело! - И отправился выполнять приказание.

Ту, глядя на брата, приложил руку к сердцу.

Когда кони мелким и торжественным скоком унесли пьяный отряд Тувалкаина, Иавал громко свистнул слуге. Тот повернулся и, ворчливо ругаясь, побрел к господину.

- Я передумал, слуга! Я не поеду в город и не дам этим убийцам ни одной овцы.

- И то верно, господин! И так вылакали все ячменное вино. Нам бы самим надолго хватило. Овец им еще отдавай!

- Нет, овец, пожалуй, надо отдать!

- И то верно, господин, что же не отдать, коли просят?

64. По возвращении Тувалкаин вызвал урода Ира.

- Я освободил Мафусаила.

- Под согласие Еноха служить у заброшенной штольни?

- Да.

- Изумительная уловка, - польстил урод.

- Пойдешь в дом Еноха. Мне нужно, чтобы кто-то из сифитов присутствовал на празднике у заброшенной штольни... Ир.

Урод должен был оценить, что его назвали по имени. Он изобразил готовность служить, косо задрав легкую петушиную голову.

- Скажешь, что Енох попросил их присутствовать тайно.

- Тайно? А за что он уговорил меня?

Тувалкаин коротко засмеялся.

- Скажешь, что он подарил тебе минерал, не дающий металлической проказы. - Тувалкаин вынул из пояса самородок с перепелиное яйцо и кинул уроду. Тот поймал, нервно и неловко дернув рукой.

- Но господин? Они могут и не спросить.

- Он - твой... Сифиты должны видеть, что Енох служит. Чтобы он не сказал им, что не служил, а если скажет, что не служил, то обличит сам себя. И будет еще лучше. Да... и не забудь подбросить в дом Еноха вещи, что ты выкрал в домах сифитов. Все! Что ты стоишь, урод?

- Господин, разрешите мне посетить Еноха.

Тувалкаин с удивлением уставился на урода. "Это еще зачем?" - спрашивали его строгие изумрудные глаза.

- Я хочу кое-что спросить про его доброго Бога, - с тихой затаенной злостью сказал урод. Тон его смутил Тувалкаина. Он передернул плечами, делая вид, что поправляет на себе одежду.

- Что же, сходи. - Он подвинул стол, открывая проход в стене.

65. Енох молился, когда заскрежетал засов. Комната осветилась внесенным факелом. Задом наперед зашел Ир.

- Я пришел к тебе, Енох, чтобы спросить...

Енох кивнул, привыкая к уродству вошедшего. Тот невозможным движением закрепил факел на стене.

- Меня зовут Ир.

- Мой сын Мафусаил рассказывал о тебе.

- Я пришел спросить тебя о твоем Боге. Правильно ли я понимаю, что Бог сифитов - Бог добрый? И Он над всеми людьми? И над вами, и над каинитами?

- Наш Бог сотворил небо и землю. Он добр и всемогущ! И Он над всеми людьми.

- И мы все сотворены по образу Его и подобию?.. - Урод усмехнулся. -- Получается, что Он и меня сотворил! За что же Он меня с самого рождения, - с запинками проговорил Ир. - Я хочу спросить, за что же Он меня, когда... - В визгливом голосе Ира прозвучала зажатая слеза. - Когда с младенчества болит в груди от горестной жизни? - Несказанная мука исказила лицо Ира. - Я с детства - предмет насмешек. Я даже не мог поиграть с детьми, когда сам был ребенком. Даже моя родная мать застонала и потеряла сознание, когда ей показали, что(!) она родила! В каком месте твой Бог добр, Енох? До того горестно было в детской душе, что однажды я вылепил из глины маленькую фигурку своего обидчика и долго подвергал ее унижению. Я долго издевался над глиняной игрушкой, пока мне не стало легче, пока боль от унижения не растаяла. Это было очень давно. Но и сейчас у меня есть куклы людей, которые часто меня унижают. А я унижаю их кукол. Я уже не могу без этого. Это перешло в болезнь. Я бы не хотел, чтобы кто-нибудь застал меня за этим занятием. И не понимаю, почему тебе рассказываю об этом, Енох. Может, ты ответишь мне, за что твой Бог, который над всеми людьми и который добр, изуродовал меня в утробе матери?

- Ты хочешь быть, как все нормальные люди?

- А ты как думаешь? - ужаленно вскрикнул Ир. - Представь себе, хочу быть, как все нормальные люди! Да! Я хочу, чтобы меня окружали дети, хочу, чтобы у меня была жена. Глядя на меня, трудно в это поверить, Енох?

- Тогда встань рядом и молись вместе со мной... Господи, - прошептал Енох, подняв лицо к небу, - не по молитвам меня, грешного, но по Твоему человеколюбию. Пусть изменится лицо этого несчастного, а шея свернется со своего места и встанет так, как у других людей. - Как только Енох сказал так, послышался хруст. Шея Ира изогнулась, и лицо его оказалось на том месте, где у всех людей. Он стоял, держась за стену, и растерянно улыбался. Наконец он повернулся к Еноху и сказал:

- Велик твой Бог, Енох!

- Уверуй в Него, и ты останешься таким, как все люди.

- Я уже верю в Него, Енох! Но как я должен отблагодарить твоего Бога? Как должен я отблагодарить тебя, Енох, ведь я человек небогатый?

- Верь в Него! И не поклоняйся богам суетным.

- Я выведу тебя отсюда, Енох! - воскликнул Ир, осторожно поводя головой, точно сомневаясь, надежно ли ее новое положение. - Не верь Тувалкаину, Енох! Он послал меня в твой дом сообщить (будто бы от тебя), чтобы кто-нибудь из твоих тайно пришел на праздник и увидел, как ты служишь нашим идолам.

- Иди в мой дом, Ир, - сказал Енох. Горечь от слов Ира превратилась в улыбку. - Можешь остаться у нас в горах, если захочешь.

66. У городских ворот Ира остановил окрик:

- Стой! - Из укрытия в каменной стене вышел страж с факелом. Конь под Иром нетерпеливо перебирал ногами.

- Открывай! - радостно крикнул Ир.

- Узнал бы - открыл, - ворчал из-под факела сонный голос. - А коли не узнаю, почему я должен открывать? - сам себя спросил страж, выше поднимая факел. - Это вы?! Я не узнал вас, Ир! - И поспешил отодвинуть массивный засов.

Едва Ир выскочил из подземного хода, как заметил на светлеющем небе большую звезду. Ир остановил коня. Звезда приближалась. Беспокойство, овладевшее Иром, превратилось в страх. Конь бил копытом, храпел, крутился на месте. Ир тянул на себя узду. Конь взбрыкнул. Ир спрыгнул с него и неловко побежал. Бежал долго в сторону города, понимая, что от страха не убежишь. Угроза не была конкретной, но Ир уже догадывался, что избежать опасности не удастся. Понимал, если кто-то и заметит его бег с городской стены, то ничем ему не поможет.

И вдруг в сиянии ложного света явился ему светозарный ангел.

- Что ты бежишь от меня, Ир? - сказал ангел. - Или ты не уверовал еще в нашего Бога, который добр и всемогущ?

- Уверовал, - сквозь страх закивал Ир. - Уверовал, уверовал, - залепетал он, пытаясь убедить ангела.

И тут ангел изменил ангельское подобие и сделался огромнейшим великаном в виде козла с телом обнаженной крылатой женщины. Он топнул копытом, и Ир, пав на колени, закашлялся от поднятой пыли. Ангел тьмы зарычал страшным голосом с шипением, похожим на шипение крокодила:

- Куда ты бежишь от меня, неблагодарный Ир? Скажи, что приобрел ты, став нормальным человеком? Ты стал "одним из". Что ждет тебя у сифитов? Ты будешь пасти их овец? Я сделал тебя правой рукой Тувалкаина! Или ты не замечаешь, что он уже прислушивается к твоим советам? Люди, узнав тебя по походке, начинают говорить шепотом. Я научил тебя разбираться в людях и управлять ими. И чем ты отплатил мне, неблагодарный Ир?

- Прости меня, - залепетал Ир, чувствуя себя пылинкой у копыт. Козлиная морда ангела тьмы скорчилась в гримасу презрения. Он был зол и, казалось, злость его может превратить в пыль не только его, жалкого Ира, но и всю землю. - Прости меня! Я не знаю, что делать!

- Иди и делай то, что велел тебе Тувалкаин! Чтобы сифиты видели Еноха служащим вместе с нами.

Голова Ира закружилась. Он услышал хруст своих позвонков.

А на городской башне стражник доказывал сослуживцу:

- Говорю тебе, уродец Ир сидел на коне, как сидят все нормальные люди!

Сослуживец недоверчиво улыбался.

- Да вон же он!

Ир задом наперед бежал к своему коню, точно дятел, летящий хвостом вперед. Уродец проворно вскочил в седло и поскакал прочь от города.

67. Рано-ранехонько, еще по-темному, Тувалкаин принес Еноху белые одежды. На исподе воротника каиниты вышили крестик. Так Сепфора метила одежды мужа, чтобы не спутать с одеждами старших сыновей.

От узких окон шел слабый свет. Енох спал, лежа на полу и отвернувшись к стене. Свечи на столе догорели до расплывшегося основания. В воздухе еще слышался горьковатый запах недавно потушенных фитилей. Тувалкаин положил новые одежды на стол, бросил взгляд на станочек с натянутым пергаментом, и вдруг сердце Тувалкаина споткнулось. Верхняя скалка, на которую накручивалось исписанное, заметно выделялась толщиной от нижней с пергаментом девственным. "Енох писал?" - с удивлением спросил себя Тувалкаин и, сев за стол, стал сворачивать пергамент на начало. Станочек поскрипывал. Тувалкаин повернул его к окнам. Пергамент был чист. "У него нет дара к плетению слов", - успокаивая себя, подумал Тувалкаин. И засмеялся.

- Вставай, Енох! - И процитировал Иавала-скотовода: - "Рассвет уже полыщет".

Вышли на живой, ласковый воздух. Казалось, по всей земле разлито тихое покойное утро. Чтобы сократить путь, спустились в подземелье, прошли черным тоннелем, куда никогда не проникал солнечный луч. Опять поднялись на улицу. Енох смотрел по сторонам. Улицы будто вымерли. Не было оживления, которое обычно предшествует празднику. Опять шли по пустым и таинственным переулкам. Тишина настораживала Еноха. Опять нырнули в подземелье и вынырнули внутри амфитеатра.

Посреди арены, опутанный веревками, парил огромный черный шар. Тувалкаин улыбнулся недоумению на лице Еноха. Под шатром веревки сходились на колесе, а уже к нему крепилась большая плетеная корзина. Двое жрецов подвешивали к ней мешки. Еще двое жрецов наполняли мешки песком.

- Мы полетим? - спросил Енох.

- Да, - как можно спокойнее ответил Тувалкаин, несколько разочарованный догадливостью Еноха. - Праздник будет на месте основания города, рядом с твоими землями.

Тувалкаин долго говорил со жрецами о чем-то неслышном Еноху. Иногда до него доносились слова: "направление ветра...", "кольцо на клапане..." Тут Енох у себя под ногами заметил лужу бычьей крови, подернутую пленкой и присыпанную опилками. Отступил и вытер босые ноги о песок, будто измарался.

Тувалкаин прыгнул в корзину с помоста и подал руку растерянному Еноху.

- Не бойся, Еноше! - улыбаясь, сказал Тувалкаин. - Нас уже ждут!

Жрецы передавали утепленные шлемы, рукавицы, бараньи шкуры. И вот Тувалкаин дал знак рукой, и один из жрецов ударил топором по толстой веревке. Шар рванулся в небо, точно поплавок из воды, когда с крюка срывается рыба. Енох упал на дно корзины и остался сидеть. Губы его шептали молитву. Тувалкаин помахал удаляющимся книзу жрецам.

- Ангелы не так поднимали тебя, Енох? - Тувалкаин подал Еноху руку, предлагая полюбоваться землею сверху. - Не бойся, Еноше! - Нахлобучил ему на голову утепленный шлем. Тувалкаин счастливо улыбался.

Внизу, под летящими, среди хлебных полей лежал город каинитов. Свысоты полета казалось, что он имеет форму звезды. Енох видел дымящиеся трубы доменных печей по окраинам, пустые кишочки улиц. Вдруг все затуманилось.

- Не бойся, Еноше! Этот туман с земли кажется облаком, - крикнул Тувалкаин, но голос его показался Еноху слабым, будто говорящий был далеко. Шар поднялся на такую высоту, что лес неподалеку от города казался мхом.

- Удобно тебе? - заботливо поинтересовался Тувалкаин голосом издалека.

- Мне холодно, - сказал Енох, - я замерзаю.

Тувалкаин накинул на плечи Еноху овечью шкуру.

- Не бойся, Еноше, - спокойно сказал Тувалкаин и потянул на себя веревку, идущую от черного шара. В нем открылся клапан, и пар с мощным шипением (будто зашипело с полсотни крокодилов) вырвался из шара. Он перестал набирать высоту. Ветер нес шар к горам.

Ту глянул в слезящиеся глаза Еноха.

- Не пойму твоего упорства, Енох! Ты же не глупый человек! Нельзя же отрицать очевидного! В чем же вред той науки, которая помогла моим жрецам сделать летающий шар? В чем вред от наших наблюдений за погодой? Мы летим, Енох! Ты же не можешь этого отрицать. Придет время, и мы будем летать быстрее и выше твоих ангелов!

- Я знаю, - кутаясь, прокричал в ответ Енох. - Я видел металлических птиц. Люди запустят их к планетам, которые вращаются вокруг солнца, к планетам, о которых вы говорите только своим посвященным. Но выше ангелов вы никогда не взлетите! Люди станут исследовать космос, но космос - это мир материальный - земля. Не всё, что вверху - небо, Тувалкаин.

Горы были уже совсем близко. Не выпуская из рук веревки, идущей к клапану, Тувалкаин с восхищением смотрел вниз.

- Красота какая! Енох, порадуйся вместе со мной! Разве не чудо сотворили мои жрецы? Разве ваш пастушеский Бог против? И не через Него ли все это пришло в мир? - Ему хотелось растормошить Еноха, вовлечь в круг своих интересов. - Видишь? - крикнул он Еноху. Внизу узкой голубой ленточкой - река. С высоты было видно, что берега уже изрыты ямами, из которых брали гальку и песок. - По ней и долетим до ущелья, - говорил Ту, выпуская из шара пар. - И когда уже низко летели над рекой: - Енох, сруби еще один мешок, чтобы не рисковать. Ущелье совсем близко.

Енох делал, что было велено. И молился.

Под ними лежало ущелье с голубыми елями. Солнце еще не поднялось над скалой, но большой сегмент яркого золотого света протекал в ущелье через расщелину и упирался в вырубленную недавно террасу, на которой в окружении бритоголовых жрецов стояли громадные статуи: козла с телом обнаженной крылатой женщины и богини, которую Енох видел в опочивальне Ноемы. Между ними, на невысоком постаменте был приготовлен пастушеский жертвенник - точная копия того, что соорудил когда-то Адам. На террасе, нервная и прыткая, танцевала Цилла-клоунесса, но пленить своей разнузданной похотью никого не могла. Люди, задрав головы, следили за шаром. Приток людей в ущелье продолжался через ставший узким проход между скалами.

- Теперь, Енох, молись своему пастушескому Богу, чтобы нам удачно приземлиться. - Тувалкаин взял в руки якорь, выкованный накануне. К нему была привязана веревка, скрученная на дне в бобину. Тувалкаин подергивал клапан, выпуская из шара пар - шар плавно опускался в ущелье. В другой руке нервно сжимал якорь. Вот он блеснул в воздухе и со звоном зацепился за статую козла. Лязгающий звук от соприкосновения металла и камня был слышен очень ясно. Толпа выпустила облегченный вздох и зааплодировала. Жрецы подтянули корзину к земле.

Тувалкаин под рукоплескание вылез из корзины и прошел к подготовленному для него трону.

68.Тут же, ступая задом наперед, к трону подковылял урод, прогнулся, изобразив подобие поклона и, облизнув насмешливый рот, сказал:

- Господин, сифиты пришли.

- Сколько их?

- Двое. Мафусаил и Мелхиседека. Они на гребне скалы, прямо напротив нас. - Тувалкаин поднял по скале взгляд и, хотя никого не заметил, удовлетворенно кивнул. - Господин, Мафусаил пришел с арбалетом.

Тувалкаин нахмурился, но, смерив взглядом расстояние до гребня противоположной скалы, разгладил брови.

- Прикажете послать...

- Нет! - Тувалкаин кивком поблагодарил урода за усердие и перевел взгляд на идущего Еноха. Музыкант затрубил в рог слоновой кости. Плюнули фейерверки.

А на гребне скалы мучительно растерянный Мафусаил сказал Мелхиседеке:

- Отец вышел из корзины.

- Где? - Мелхиседека беспокойно срывала приставшие к рукаву репьи.

- Вон там, справа от трона. - Мафусаил осторожно выглядывал из-за камней. Он лежал, оперевшись на локоть. Другой рукой удерживал собаку за ошейник. Пес тихо рычал и скалил зубы. Как и люди, он проявлял сильное беспокойство.

- Да-да, Друг, - говорил человек собаке. - Это идет Енох. Это из-за меня... - точно покаянную молитву сокрушенно шептал Мафусаил.

Мелхиседека закрыла глаза и, прижав напряженные кулачки к подбородку, шептала-шептала молитву, чтобы Господь не допустил брата до совместной службы с каинитами.

Енох мягко ступал по живому ковру из цветов. На него обрушилась душная радость толпы, что-то приветственно выкрикивающей. Еноха обсыпали еловой хвоей, выкрашенной в яркие цвета. К призыву рога музыканты добавили мягкие утробные звуки морских раковин. Смешанная с любопытством радость в толпе возрастала. Чужая радость шла от дымящихся урн с благовониями, радость шла от невидимых за толпою мангалов, на которых жарилось сочное мясо. По обычаю каинитов люди захлопали в ладоши. Ступив босыми ногами на помост, Енох подивился клейкой влажности опилок (точно дерево спилили только что). Воин с ведерком еще посыпал помост свежепахнущими опилками, старательно разглаживал их ногой в кожаном ботинке. Привязанный к жертвеннику, жалобно блеял белый барашек.

Тувалкаин, полносочный и розовощекий, поднялся со своего трона, дал властный знак к молчанию. В тишине стал слышен угрожающий рокот реки.

- Братья!.. - получилось неискренне, и Тувалкаин заметил в толпе усмешку скульптора Нира.

На гребне скалы Мелхиседека спросила Мафусаила:

- Что он там говорит? - И беспокойно заправила за ухо головное покрывало.

- Втолковывает что-то о пользе объединения религий.

Енох не слушал Тувалкаина. Думал. Изредка до него доносились слова каинита:

- Разве солнце, которое мы видим из нашего города и которое видят пастухи со своих пастбищ, не одно и то же? - вопрошал Тувалкаин, пылая волей. - Так и Бог...

Енох не слушал Тувалкаина, Енох молился. Он повернулся к жертвеннику и возвел руки горе, развернул ладони к небу.

Мелхиседека, глядя вниз со скалы, кусала кулачок и умоляла:

- Нет... нет... нет... - Ее кроткая пугливая душа протестовала. Нежность к Еноху теснилась в ней.

Енох прошептал с поднятыми к небу руками:

- Боги, не сотворившие небо и землю из ничего, сгиньте! Падите с ваших постаментов и разлейтесь, как разливается вода! - И как только Енох прошептал эти слова, идолы пали со своих мест, и камни, из которых их изваяли, превратились в воду. Потоком, в котором барахтались безликие жрецы, она устремилась к трону Тувалкаина, а он еще продолжал вбивать в голову каинитов мысль о пользе объединения религий. Еноху вдруг показалось, что мир вокруг него начал таять. Растаяла трава, но капли росы еще блестели по-над лугом (куда не доставала сочная тень от скалы). Ветви елей утратили свою бирюзовость. все вокруг катастрофически обесцвечивалось. Енох прокричал убоявшимся каинитам (голос его был так силен, что его услышали и на гребне скалы):

- Всякий, кто убегает от света Божия и служит идолам - слеп и ходит во тьме! И не знает, куда идет! - сквозь шум воды взывал Енох к перепуганным каинитам. А вода прибывала и прибывала, затопляя скованное скалами ущелье. К проходу унесло черный шар, и он застрял между скалами. Енох ощутил: доски помоста размягчились. Под ногами - точно густая глина. Рядом таял растерянный воин с ведерком в руках. Толпа замерла, точно вода сковала ее. Тувалкаин с кислым выражением лица, стоя по пояс в воде, крикнул воинам, указывая рукой на Еноха:

- Схватить волшебника! - И двое воинов такого громадного роста, что вода доходила им только до колен, расталкивая перепуганных полупрозрачных людей, мощно побрели к помосту, с которого проповедовал Енох.

Готовый защитить отца, Мафусаил вложил стрелу в арбалет, но Мелхиседека остановила руку Мафусаила, крутящую лебедку. И вдруг сифиты одновременно почувствовали чье-то присутствие рядом. И пес почувствовал рядом чье-то присутствие, но повел себя более чем странно. Он перестал рычать и скалить клыки. Он поднялся и с любопытством и удивлением щенка, виляя хвостом, смотрел перед собой.

- Что это? - спросил Мафусаил.

- Не знаю, - тихо ответила просиявшая Мелхиседека.

Пес, радостно подвизгивая, завертелся вокруг чего-то невидимого.

- Одумайтесь! - донесся снизу голос Еноха.

Воины уже схватили его, но Енох не чувствовал их рук. Воины пошли влажными концентрическими кругами, будто рябь на тронутой поверхности пруда. Скалы теряли свою твердокаменную непроницаемость. Кто-то из каинитов крикнул:

- Бог Еноха, помоги нам!

Енох понял, что ступает уже не по земле. Чтобы иметь под ногами хотя бы видимую опору, он пошел по сегменту солнечного света сквозь полупрозрачных каинитов. И тут услышал сзади призывное блеяние, ласковое и просящее. За ним по солнечному чувственному свету бежал незакланный агнец. Веревка с его шеи свисала, и внизу кто-то из каинитов подпрыгивал, пытаясь достать ее конец. Енох взял агнца на руки и продолжил свой путь к тающему гребню скалы, где у расщелины в славе Господней парили подобные Еноху ангелы.

69. Во сне Адам почувствовал, что немощь его расточается. И краешком сознания понял, что приближается утро, утро без болезни. Можно еще поспать. Надо еще поспать, потому что утренний сон принесет что-то врагопоразительное. И не только для телесного недуга. Улыбаясь, Адам крепко заснул. Заснул с предощущением, что, проснувшись, поднимется с болезненного одра. И, возможно, Господь укрепит на службу у жертвенника. Во всяком случае, проснувшись, он обязательно скажет Еве, чтобы та подготовила белые одежды для богослужения. И он, Адам, станет служить, вымаливать у Господа прощение. Во сне захватило дух Адама от счастья. И во сне же пришло прошлое видение, в котором ангелы помазывали Еноха елеем жизни.

И вдруг увидел Адам свет, упавший на него с потолка пещерной комнаты, в которой он спал. И увидел Адам трех ангелов, вошедших по свету как бы сквозь скальную породу. Двое остановились как бы в отдалении, а один по свету приближался к одру. Адам узнал Еноха и возрадовался. Возрадовался тихо, и эта тихая радость (во сне Адам понимал это) - тихая радость лечила его.

- Благослови меня, праотец Адам, - подходя, попросил Енох.

- Мне ли благословлять ангела? - со смирением спросил Адам.

- Я пришел к тебе, Адам, с утешением... Господь попустил твою болезнь, чтобы ты, очистившись, увидел мои молитвы. Однажды, Адам, вечность спустится во время, чтобы освятить его для Вечности. Господь вочеловечится через Деву. Иногда Его будут называть Новым Адамом. Он будет распят на кресте и, вкусив смерть, сойдет во ад, и выведет из него допотопных праведников. Ты, Адам, будешь первым среди них. В церкви Истинного Бога будут поминать и твои грехи, и твое сокрушение, и твои молитвы, и твою святость, Адам. А в конце времен, когда люди развратятся настолько, что мерзости каинитов померкнут перед их мерзостями, и земля перестанет существовать, ты, Адам, вместе с другими праведниками станешь жителем Горнего Иерусалима. А пока... А пока подобает быть упрекам, и еще обиднее будет тебе, Адам, что исходить они будут не от каинитов, а от сынов Божьих, которые забудут, что они сифиты, поселятся в городах каинитов и развратятся с ними, приняв их образ жизни. И каждый сифит, уходя в город, будет попрекать своих родителей твоим грехопадением, Адам. А ты молись, праведный Адам, молись, как учил молиться нас... Сегодня, Адам, ангелы заберут меня. Мне пора, потому что мои ждут меня на пастбище, неподалеку от моего земного дома... Утром ты проснешься здоровым. - Енох попрощался поклоном, по свету дошел до ожидающих его ангелов. И обернулся: - Авель просил передать, что он любит тебя, Адам.

И отлетели тихие ангелы.

Когда Ева заглянула в пещерную комнату Адама, ее сразу что-то насторожило. Никак не могла понять, что именно. Она взглядом проверила нехитрую мебель. Все предметы были на своих местах. И вдруг она поняла самое простое: не было Адама. А в комнате улавливался запах, отдаленно напоминающий запах розмарина. Топчан был аккуратно заправлен. Ева почти бегом во двор. Увидела Адама, и все вокруг стало светлее. Адам у ручья совершал омовение. С помощью ковша. За спиной мужа серебром рябил ручей. Адам поднялся с колен, и Ева, как обычно, подивилась силе сложения своего мужа. Лицо и борода Адама были мокрыми, от них чуть заметно парило. Тут из-за скалы выглянул цельноблистательный круг, и росисто засверкала зелень. Казалось, и птицы громче загомонили в кустах, пахнущих ладаном.

- Адам! - с тихой радостью сказала Ева, почти с той же радостью, какая проснулась в ней, когда увидела мужа впервые. То было будто в другой жизни. И было ли? Трудно было поверить, что было.

- Сегодня утром мне приснился Енох, - в сосредоточенной задумчивости сказал Адам. - Он приснился как ангел. - И в словах его чувствовался многозначительный отголосок. Ева кивнула. - Сегодня первый радостный день за семьсот с лишним лет. Никто, кроме тебя, Ева, этого не поймет. Строили дом, а радости не было, приручали животных, а радости не было, появлялись дети... Она, конечно, была, но не та, она была земной. И вот первые добрые вести из потерянного рая. Кроме тебя, Ева, этого никто не поймет! - повторил Адам и проникновенно спросил: - Ты веришь мне, что приходил Енох?

- Как же мне не верить тебе, Адам? Енох был здесь, когда ты спал. Кроткий Авель шлет нам поклон и говорит, что любит нас... Что приготовить на трапезу, Адам?

Адам сказал, глядя в необхватно-спокойное небо, еще не раскаленное солнцем:

- Сначала подготовь одежды для богослужения.

- Они готовы, Адам.

70. В назначенный час, оставив дом, все собрались на пастбище, как просил Енох, и, сидя кружком, слушали взволнованный рассказ Мелхиседеки.

- ...и мы с Мафусаилом почувствовали, что рядом с нами кто-то есть, но никого не видели. Только внутри вдруг проснулась покойная радость, и будто повеяло чем-то нездешним.

- И Друг повел себя странно, - вставил Мафусаил, потрепав пса по загривку. - Бегает вокруг этого места, подскуливает от радости.

- И тут мы посмотрели вниз и увидели Еноха. Он шел по солнечному свету. Солнце еще не поднялось над скалой, и в ущелье оно проникало только через расщелину неподалеку от нас. Енох шел по и внутри утреннего света. И свет исходил от него. А когда он подошел к расщелине, появилось еще два света. И Енох слился с ними.

- И? - нетерпеливо спросила Сепфора.

- Я этого не видел, - сказал Мафусаил, аккуратно закручивая тюрбан.

- Это похоже на сказку, - сказал кто-то из детей.

- Это были ангелы, - сказала Мелхиседека.

- Ты ясно видела их? - с недоверием спросила Сепфора.

- Нет, - созналась Мелхиседека. Ей очень хотелось сказать: да.

- Но что творилось внизу! - сказал Мафусаил. - Вода схлынула, а каиниты точно обезумели. В неистовой неразберихе они бегали по ущелью, валялись в грязи, раздирали на себе одежды, откусывали себе пальцы. И поедали собственную плоть.

- Я этого не видела, - сказала Мелхиседека.

- Смотрите! - вскричал кто-то - все повернули головы и увидели человека в белых одеждах, спускающегося с горы на луговину. Было в его плавном спуске нечто необычное, что удивляло глаз. И тут все догадались. Он шел, не касаясь стопами земли. За ним по воздуху семенил белый барашек.

- Это Енох, - облегченно прошептала Сепфора.

- Это Енох! - счастливо вскричала Мелхиседека и от радости зажала рот ладонью. Все встали, издалека приветствуя Еноха, замахали руками. Дети и собаки бросились ему навстречу.

На камне соорудили жертвенник и по обычаю освятили и закололи агнца, приведенного по воздуху от заброшенной штольни. Принесли Господу лучшую часть. И сели за трапезу. Слушали Еноха и ели жертвенное. Енох не ел жертвенного.

- Сегодня ангелы заберут меня от вас, ибо число дней исполнилось. И я, раб ничего не стоящий, сделал то, что и должен был сделать. И у меня нет больше сил держать в себе прошлое и будущее. - Все будто очнулись, вспомнив, зачем собрались. Сепфора и Мелхиседека заслезили глазами.

- Отец, ты говорил, что Господь посылал ангелов, которые помогали тебе спускать на землю твои книги. Где твои книги, отец? Ты оставишь их нам?

- Ангелы, посланные Господом, помогали мне пробудить в вас воспоминания о грехах. Вспомнивший свои грехи, познает страх Господень. Астрах Господень подвигнет вас на молитву, молитву непрестанную. А когда ваша молитва станет сладостной, она превратит страх Господень в любовь. И вы перестанете бояться смерти. Любовь разгладит ваши души, и они сделаются как чистые листы папируса, и на них вы прочитаете книги, которые я по велению Господа писал на небесах. Каждый прочитает в меру своей любви к Богу, прочитает столько, в какой мере будет сопротивляться богам каинитов, которые хотят отвлечь нас от добрых дел.

- Плотяные дощечки сердца, - продолжал Енох, - и бесплотный папирус души - разве меньше они пергамента, на котором пишут каиниты? Учитесь не от их рукописаний! Ваши души - вот книги, на которых пишет Господь. Молитесь и станете причастниками Божьих тайн. И не забывайте о смерти. Придет время, и Господь выведет вас из ада. Я, как мог, написал об этом событии красками в своей пещерной комнате.

- И о том, что вы прочитаете в своей душе, - продолжал Енох, - скажите тем, кто еще не зачат и кто еще не родился. Ибо им труднее будет устоять от телесных удовольствий и человеческой славы и труднее им будет в чудном молитвенном порыве тянуться к Богу. Да не дерзнут они служить с каинитами, как служил я!

- Енох, неужели после того, что случилось у заброшенной штольни, каиниты не образумятся? - спросила Мелхиседека.

- Тувалкаин найдет оправдание, скажет, что случился трус земли или еще что-нибудь. Не вразумятся не только каиниты, но и сыны Божии последуют за ними.

- Ну, я-то не последую, - сказал Мафусаил, а Енох сокрушенно покачал головой. Но Мафусаил не понял его сокрушения. А Мелхиседека догадалась, что Мафусаил погибнет в водах потопа, и прихлопнула рот ладонью, чтобы сдержать вскрик.

- Тувалкаин построит город, - продолжал Енох, - это будет город из белого мрамора с роскошными дворцами и храмами, город, жители которого не будут знать, что такое голод, нужда и бедность. Город будет украшен статуями богов и героев общественных игр. На них будут приглашать борцов со всех концов земли. За славой и призами явятся и гимнасты, и стрелки из арбалетов. Устроят скачки на конях и колесницах. В этом городе уже нельзя будет отличить сифита от каинита. Ни по одежде, ни по сердцу. Там будут жить красивые телом люди исполинского роста. В храмах будут служить всем, кроме Истинного Бога, хотя жрецы-каиниты в наших белых одеждах будут стоять у жертвенника, похожего на жертвенник Адама.

- И еще раз умоляю вас, - продолжал Енох, - не стремитесь к древу знания, которому поклоняются каиниты, не слушайте их лукавых советов, ибо знания о небесных сферах и минералах в земле не приближают человека к Богу. Их путь - путь погибели. Но не дерзайте своей немощною рукою остановить распространение знания каинитов, ибо оно попущено Богом. Возделывайте свое сердце к восприятию добра.

"И тут Енох кротко посмотрел на меня, - много лет спустя говорила Мелхиседека сыновьям Ноя, - посмотрел на меня и сказал:

- Ангелы уже ждут меня, - сказал запросто, - и я покидаю вас. И помните, по ту сторону времени уже сказано: "Никто не взыде на небо, токмо Сшедший с небес". Но никто не понял последних слов Еноха.

И вдруг ударил свет, такой свет, что всем показалось, будто на землю спустилась тьма. Она накрыла всех нас. И все говорили: "Я ничего не вижу". А я услышала ангельский голос: "Простри руки твои, Еноше". И, взглянув на голос, я увидела Еноха, которого ангельские руки покрывали снегосветлыми одеждами. И меня, грешную женщину, Господь сподобил увидеть отверзшиеся небеса, и я созерцала начало пути моего брата Еноха на небо, - много лет спустя писала на папирусе Мелхиседека, и ее рассказ, как всегда, предварялся словами: - В меру возможности и со смиренным сознанием несказанности и невыразимости описываемых вещей.

Отступил свет, и стало светло. Не разумел никто, что Енох уже взят.

- Енох! - стали звать сыновья. Нет ответа.

- Енох, - звала Сепфора. Нет ответа.

- Его взяли ангелы, - сказала я. Мне стало пронзительно грустно. Щекотало в глазах, но слез не было.

- Ты видела? - спрашивали меня.

- Нет, - сказала я, потому что не поняла еще, что видела. Зарыдала Сепфора. Заплакали дети.

- На этом месте надо сделать добротный жертвенник, - предложил Мафусаил, и все согласились с ним".

71. Жрец-священнокнижник удобно расположился в плетеном кресле за низким столом напротив Ноемы-жрицы. Она достала из ларчика карты с нарисованными пантиклями и числами. Под скорыми пухлыми руками жрицы пантикли будто оживали. Жрица уже чувствовала магическую силу, идущую от пантиклей.

- Вижу! - сказала она, будто из другой действительности. - Пламя факелов слегка колышется от сквозняка, бросает отсветы на мрачные камни храма. Воздух в храме густой. Тувалкаин смотрит на патриархов, точно сквозь воду. Они сидят в своих нишах на противоположной стене. Они раздражают Тувалкаина. Они не говорят о том, что случилось у заброшенной штольни, точно событие это выцвело в их памяти. Тувалкаин в задумчивости подкидывает и ловит черный голыш.

"После того, что произошло у заброшенной штольни, никто не станет утверждать, что мы имеем дело с человеком, который находится в духовном рабстве у другого человека", - сказала Ноема голосом Еноха-каинита. Жрец-священнокнижник вздрогнул от неожиданности.

- Тувалкаин перестал подкидывать камень, но молчит.

"И нам надо будет позаботиться, чтобы оградить каинитов от сношения с сифитами. И цель сегодняшнего совета, который собрался по просьбе Тувалкаина, решить, какие действия мы предпримем в отношении Еноха-сифита, потому что после того, что случилось у заброшенной штольни, никто не станет утверждать, что мы имеем дело с человеком, который находится в духовном рабстве у другого человека, - в другой раз повторила Ноема-Енох. - Или я заблуждаюсь".

- Ответа нет, - сказала Ноема своим голосом.

"И мы собрались, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию и выработать единое мнение, как поступать дальше с Енохом-сифитом", - снова сказала Ноема голосом патриарха-каинита. И своим голосом:

- При свете факелов видно, что из старческих уст патриарха вместе со словами выходит парок.

"Может, Енох-сифит сам обладает даром внушения, и каинит Иавал-скотовод сам в духовном рабстве? И пишет книги под мысленную диктовку, - сказала Ноема голосом патриарха Малелеила. - Может, Енох-сифит у заброшенной штольни внушил каинитам, что они тонут в воде, внушил всем, что идет по дорожке из солнечного света?"

- И смотрит на Тувалкаина, желая знать его мнение, но Тувалкаин молчит, - сказала Ноема своим голосом.

"Это можно сказать каинитам. Это похоже на правду", - сказала Ноема голосом патриарха Ирада.

- Он смотрит на Тувалкаина, ожидая одобрения.

"Совершенно ясно, Енох-сифит никогда не примирится с нашими порядками! - сказала Ноема голосом Мафусаила-каинита. - Поступки Еноха-сифита свидетельствуют о крайней враждебности к нам, к нашим знаниям, особенно к каинитам властьпредержащим. И теперь мы знаем, что можно ожидать от него в дальнейшем. Но надо ли ждать?"

- Он смотрит на Тувалкаина, пытаясь угадать, правильно ли мыслит, - сказала Ноема своим голосом.

"Его надо погубить!" - сказала Ноема голосом Ламеха.

- Голос, как обычно, уверенный. Говорит, а сам смотрит на сына. Ждет. Камень упал из руки Тувалкаина. Он очнулся и с невероятной проворностью поднял камень.

"Так мы верим или не верим в ангелов?" - спросила Ноема голосом патриарха Малелеила.

- Ему никто не отвечает, и он с немым вопросом уставился на Тувалкаина.

"Я не знаю, есть ли ангелы, нет ли их, - заговорила Ноема-Ламех. - Я не знаю, внушаем ли Енох-сифит или сам способен внушать, но я знаю, что его надо погубить! Мне кажется, что именно это хотел услышать от патриархов Тувалкаин, когда просил нас собраться на совет".

- Ламех готов выскочить из своей ниши, чтобы вытрясти из сына ответ.

"Вы ошибаетесь! - сказала Ноема голосом Тувалкаина. - Еноха-сифита нет на земле!"

"Как?!"

"Он взят от земли, как написано об этом у Иавала-скотовода... Но Енох не оставил нам книг, а посему... А посему книгу напишем мы. От лица Еноха. И все сокровенные знания каинитов мы припишем Еноху, Еноху-сифиту".

"И те, которыми обладают только посвященные?" - спросила Ноема голосом Еноха-каинита.

"Совершенно очевидно, что нам не поверят, если мы напишем, что Енох-сифит построил доменные печи, - продолжала Ноема голосом Тувалкаина. - Но нам поверят, если мы припишем Еноху-пастуху сокровенные знания, которыми владеют только посвященные, знания наших жрецов о планетах и звездных мирах. Пусть сифиты думают, что, используя свой пастушеский культ, становятся умнее нас, пусть думают, что в откровениях им дано больше, чем нам. Я уже озадачил жреца-священнокнижника..."

Ноема смешала и отодвинула карты. Она сидела, закинув голову за спинку кресла, неестественно-бледная, с раскрытыми от усталости пересохшими устами. Ноема была в глубоком оцепенении. Жрец-священнокнижник Иагу осторожно дотронулся до обнаженной, безвольно свисающей руки Ноемы. Она очнулась. Кончики длинных черных разрусалившихся волос оторвались от мозаичного пола.

- Где Енох? - тихо спросил Иагу.

Ноема ответила на сразу.

- Когда я гадаю на Еноха, меня останавливает свет. Он угнетает меня. Он небезопасен для моей жизни.

- Енох на земле?

- Нет, - был ответ. - Я могла видеть его воспоминания об ангельском мире, но теперь - только свет, неприступный свет.

Иагу кивнул, поблагодарил и удалился.

72. Жрец-священнокнижник ожесточенно потер цветную мозоль на среднем пальце и отвел взгляд от глиняных дощечек с иероглифами. С закрытыми глазами прислушался к уханью ветра за спиной. Потом не спеша подошел к идолу и омыл ему ноги. Подставил ладонь и выпил несколько капель, скатившихся с ног божества. И снова сел за стол, нервно потирая цветную мозоль на среднем пальце правой руки. Светало. Прямой оконный бледный луч дошел до глиняной таблички. И вдруг жрец догадался, что означает неподатливый иероглиф. И тихо рассмеялся. Просто-напросто обожженная глина скололась в одном месте! И скол не имеет ничего общего со смыслом написанного! Жрец-священнокнижник, улыбаясь, погрозил глиняной табличке суставчатым пальцем и от удовольствия потер родную мозоль. Стал читать табличку вслух.

Жрец. Клянетесь ли вы богами каинитов говорить правду и только правду?

Скульптор Нир. Да, я клянусь!

Жрец. Как вас зовут? И род занятий?

Нир. Нир, скульптор.

Жрец. Знаете ли вы, почему арестованы и препровождены в тюремный лабиринт?

Нир. Нет, но я предполагаю, что кто-то из горожан между башней городской стены и идолом, которого я изваял, увидел ангела, сотканного из неба.

Жрец. Почему вы это предполагаете?

Нир. Я неоднократно говорил своим ученикам об ангелах, которые являлись каинитам после землетрясения, и я опасаюсь, что на меня донесли.

Жрец-священнокнижник так увлекся чтением, что не заметил, как в библиотеку вошел Тувалкаин. Потом в смущении тер цветную мозоль на среднем пальце правой руки.

- Вот, господин. - Жрец по столу пододвинул к Тувалкаину глиняную табличку. Здесь формализован допрос скульптора Нира. Вот здесь скол глины - вот! Он не имеет никакого смыслового значения. Вот здесь. - Указал тростниковым пером в центр глиняной таблички. Тувалкаин поблагодарил кивком и стал читать.

Нир. ...разговаривая со мной, некоторые ученики были чрезмерно любопытны.

Жрец. Почему ангелы не посвящают в свои знания сифитов, ведь пастухи молитвенно знают о существовании ангельского мира?

Нир. Очевидно, пастухи поклоняются другим ангелам.

Жрец. Есть предание каинитов, в котором упоминаются слова Адама, будто людей за их беззакония постигнет кара в виде огня и воды...

Нир. Я слышал об этом.

Жрец. В каком виде дошло до вас это предание и от кого?

Нир. Я не помню. Может быть, слышал от родителей, может, еще от кого - не помню. Помню только, что людям будет велено возвести два столба, один каменный, другой кирпичный, и формализовать на них те сокровенные знания, которых каиниты достигли с помощью богов и своего разума. Если наказующим будет огонь, останется кирпичный столб. Если наказующей будет вода - каменный.

Тувалкаин внимательно посмотрел на жреца. Тот понял его немой вопрос.

- Больше никаких свидетельств о каменных и кирпичных столбах в библиотеке каинитов нет. Нет упоминаний и о словах Адама о воде и огне. А жрец, допрашивающий Нира, умер своей смертью.

- Я тебя не тороплю, Иагу, я даже не имею права тебя торопить, но все же, очень приблизительно, сколько тебе потребуется времени, чтобы от имени Еноха написать книгу? Кстати, она может состоять из фрагментов. Горные пастухи не умеют выделывать пергамент, как это делаем мы или Иавал-скотовод. Мне хочется поскорее передать один из фрагментов скульптору Ниру.

- Я буду стараться, господин! Но... должен сказать, что Енох пишет буквы с нелегким наклоном! И все же я вас не разочарую. Однако есть вещь, которая смущает меня.

- И?

- Я не знаю, знает ли скульптор Нир, что Енох путешествовал не по звездным мирам, а по тому, что сифиты называют пакибытием. Но то, что знания о небесных сферах ангелы дали нам гораздо раньше Еноха, Нир знает.

- И?

- Не знаю, как сказать, господин. - Потер в смущении мозоль. - Вы, должно быть, знаете его характер. Вряд ли он будет выбивать на столбах текст про Еноха-сифита.

Тувалкаин, глядя в глиняную табличку, кивал словам жреца.

- Как говорят сифиты, безгрешных людей на земле нет. Их нет и среди учеников скульптора Нира, - сказал Тувалкаин, продолжая читать табличку.

Жрец. У вас и ваших учеников есть изображения и символы?

Нир. Да, есть.

Жрец. Зачем они вам нужны?

Нир. Чтобы сделать более ощутимыми аллегории великого просвещения, которое человек получает от ангелов.

- Не беспокойтесь, Иагу, если Нир откажется выбивать на столбах нужный нам текст, его выбьет кто-нибудь из его учеников

73. "В тот день печаль наша была светлой. Вознесение Еноха - наше счастье, наше трудное счастье. Когда спустились с пастбища, - писала Мелхиседека, - я первым делом бросилась в громадно-высокую пещерную комнату, в которой Енох писал картину. Я отворила дверь, вошла, но... никакой картины в пещерной комнате не было. Некоторое время я простояла в недоумении, глядя на узор сырости на стене, пытаясь найти хоть какое-то объяснение отсутствию картины. Я вспомнила недавние слова Еноха перед вознесением о бесплотном папирусе нашей души и тут подняла глаза к потолку. И тогда увидела. И замерла в благоговении.

На потолочной картине Еноха в белых одеждах в обширное подземелье невесомо спускался Богочеловек. Лицо Его - с оттенком необыкновенной красоты! Очи Его невозможно описать человеческими словами! Они выше всякого слова. Над головой Его - светлый нимб. А над ним три светлых ангела держат крест, точнее, крест как бы невесомо парит в руках у ангелов. А внизу, у ног Богочеловека - коленопреклоненные люди в белых погребальных одеждах тянут к Нему свои руки. Тела их тяжелы, но молящие руки невесомы. Картина исполнена невесомых человеческих рук. Лица многопретерпевших людей в бесконечной муке, а глаза - глаза полны надеждой. Ближе всех к Богочеловеку - Адам. С трепетом рассматривая картину, я узнавала других патриархов. Когда они, будучи живы, посещали наш дом, то, глядя на потолочную картину, тихо, радостно плакали. Адам молился в пещерной комнате Еноха несколько дней, не выходя и не вкушая пищи. "Эту роспись Енох оставил для вразумления находящихся в жизни", - сказал Адам. На своей картине Енох изобразил и женщин. Я, понятно, искала себя. Но женские лица были общими, нечеткими, будто смотришь на них через слезу. Среди женщин могла быть и я, но могло и не быть меня. Только одна женщина была изображена крупным планом. Она склонилась в земном поклоне. В тяжелом поклоне, ибо белые погребальные одежды сковывали ее. Ниспадающая головная накидка закрывала лицо женщины. Только лежащие на земле руки были выписаны детально. Я надеялась, что женщина эта - я, хотя понимала, что рядом с Адамом должна быть Ева. Это и была Ева, праматерь наша".

"Много лет, дорогие мои, - говорила Мелхиседека сыновьям Ноя, - я молилась в этой пещерной комнате. Я молилась за умерших патриархов, как учил Енох. Я молилась за всю нашу родню, за всех сифитов, чтобы Господь укрепил их в вере, чтобы им не дожить до потопа. Как учил Енох. Я молилась за Мафусаила, когда он на общественных играх в построенном Тувалкаином городе стал лучшим стрелком из арбалета. Я молилась, как учил Енох. Я молилась за сифитов, которые брали в жены каинитянок. Я молилась, как учил Енох. А во время молитвы часто поднимала глаза к небу и видела не вполне понятную мне картину. Я так часто смотрела на нее, что ночью, прочитав на сон блаженства Еноха и закрыв глаза, видела ее перед своим мысленным взором.

Прошло уже сто или более лет с того дня, как Еноха забрали ангелы, и его потолочная картина закоптилась от светильников. И я надумала обмыть ее святой водой. Ваш дед Ламех, - говорила Мелхиседека сыновьям Ноя, - сделал стремянку, и, помолившись Богу, я забралась на нее (тогда, пожалуй, впервые поняла, что уже стара) и осторожно стала смывать копоть. И когда обмывала изображение коленопреклоненной женщины, когда тряпица прошлась по ее рукам... увидела на ее мизинце белый раздвоенный след. Мне почудилось, что стремянка зашаталась подо мной. Я едва не упала и поспешно спустилась вниз. Я уже не смогла еще раз подняться. Картину домывал Ламех. Я почему-то не посмела спросить у него про женский мизинец, хотя мне очень и очень хотелось этого. Но не посмела. Потому что рядом с Адамом должна быть Ева. Быть может, со временем, - думала я, - скальная порода дала трещину, и она пришлась на мизинец женщины и удивительным образом напоминала шрам на моей руке. Но мне и сейчас, дорогие мои, хочется, чтобы эта трещинка была рукотворной. - Так говорила Мелхиседека сыновьям Ноя. Под шум дождя она посматривала через окно во двор. Любой затянувшийся дождь казался ей началом потопа. Она боялась, что не успеет умереть.

Рубили ковчег довольно дружно.

74. - Иерусалиме, Иерусалиме, побивающий камнями пророков, - проговорил Енох, глядя с горы на приютивший антихриста город.