В этот вечер Пашка был необычайно словоохотлив. Его поведение резко противоречило всегдашнему молчанию. Он постоянно присутствовал на наших вече ринках, но чаще довольствовался ролью слушателя, изредка вставляя реплику-другую. Надо отдать Пашке должное, он всегда выступал в нужный момент и подбирал нужные слова, обнаруживая одновременно и знание обсуждаемого предмета, и понимание человеческой психологии. Дело в том, что все темы наших обычных разговоров - музыка, кино, литературные новинки, секс, философские изыски - его интересовали, но не затрагивали непосредственно. Все знали, что у Пашки была одна страсть - Конан Дойл. Кроме жизни и книг создателя Холмса, его ничто по-настоящему не волновало. Сначала над странным и старомодным увлечением смеялись, потом - не сразу - привыкли. К достижениям сэра Артура мы (а все члены нашего кружка считали себя подлинными "интеллектуалами") относились скептически. Популярный писатель для масс, зенит славы которого давно миновал... Но в присутствии Пашки об этом остерегались говорить. Однажды Инга походя заметила, что патер Браун как сыщик выше Холмса и прочих. Что тут началось! Пашка буквально взорвался прочувствованной речью о понимании литературы вообще и любимого автора в частности. И мы с этим смирились, а наши беседы вернулись в обычное русло...
Сегодня речь зашла о новейших течениях в среде спиритов и медиумов. Вадим поделился свежей информацией о проекционном методе выявления "призраков", Пашка из своего угла заметил, что это давным-давно известно. Вадик вопросительно взглянул на него.
- Недавно я перечитывал спиритические опыты Конан Дойла, - верный артурианец делал это постоянно, так что мог бы и не напоминать, - в частности, "Кожаную воронку". Там автор (он же герой), засыпая, помещает под подушку указанную реликвию, а во сне видит абсолютно достоверную картину ее использования, впоследствии подтвержденную документально. Проведя несколько часов в размышлении, я определил, что сэр Артур был гораздо ближе к истине, нежели те фантазеры от науки, о которых говорит Вадим. Причем убедиться в этом можно на опыте.
Мы были заинтригованы.
- Что же ты вывел из этой истории? - полюбопытствовал я. - Что новое суть хорошо забытое старое, не так ли?
- Не только и не столько, - Пашка предпочел оставить мой сарказм без внимания. - Сэр Артур недооценил только один фактор, важность коего мне сейчас кажется несомненной. Дело в том, что автор, как и герой истории, не принимает в расчет силу мысли самого умершего. Ведь если призрак является нашим глазам, это требует не только наших усилий, но и неимоверного напряжения с ТОЙ стороны. Таким образом подтверждается необычайная духовная сила умершего. Но максимальное ее обострение, по-моему, наступает в самый момент смерти, когда в эфир выбрасывается просто огромное количество мыслительной энергии. Куда она девается потом? Я дерзну сказать, что ответ мне известен. Умозаключения, правда, весьма сложны и запутанны, но этим путем я пришел к выводу, что вся энергия, выделяющаяся в момент смерти физического тела, обрушивается на предмет, на который направлены в этот миг все мысли покидающего сей мир. И на этом предмете остается столь четкий слепок его сознания и даже его физической оболочки, что и по прошествии многих лет мы одним незначительным, иной раз и вовсе случайным усилием мысли в направлении этого предмета (правда, при условии его близости) можем вызвать эту ауру, оставшуюся нетронутой с момента перехода. Именно с феноменом сохранения сознания и столкнулся герой "Кожаной воронки". Последняя мысль несчастной женщины была об орудии пыток, которое и сохранило все, что хранилось в ту минуту в сознании, оставляющем сей мир.
Я усмехнулся:
- Конечно, все твои построения любопытны, но не более того... Почему-то мы не сталкиваемся на каждом шагу с призраками, хотя умерло множество людей и мысль каждого из них была направлена на что-то. Такие вещи попросту должны окружать нас...
- Ты не понимаешь! - махнул рукой Пашка. - Вещь - это не ложка или камень. Вещью может оказаться что угодно, а в первую очередь - сам человек. Не упускай из виду, что в момент смерти все мысли умирающего чаще всего направлены на самого себя. И тогда конденсации энергии не происходит - только некое замыкание и самоуничтожение, которого мы и вовсе не замечаем.
- Занятная теория! - вздохнула Инга. - Но тебе, Паша, конечно, не удалось ее проверить. Не так ли?
- Пока - нет... - с каким-то озлоблением вздохнул Пашка. - Просто мне до сих пор не попалась вещь, которая хоть с небольшой долей вероятности могла бы быть катализатором в момент смерти. Возможно, кто-нибудь назовет мне нечто подобное. Напрягите свои умственные способности, скептики несчастные! - призвал он напоследок.
Тут я впервые подумал: "А вдруг в Пашкиной теории есть все-таки зерно истины?" Не из-за его убежденности, нет... Просто я не нашел никаких аргументов против, за исключением тех, которые мы давно признали консервативными. Ад и Рай, проблема перехода, жизнь после смерти - я перевел дух. Все углубились в размышления, предлагая про себя и так же отметая "претендентов".
Сержа осенило первого: наручные часы - семейная реликвия - принадлежали еще деду, который, по его словам, души в них не чаял. Может быть... Тут Серж запнулся.
Пашка с удовольствием ухватился за эту идею. Часы были торжественно возложены на стол, вокруг которого уселись все присутствующие. По указанию специалиста мы обратились мыслями к избранному предмету, и - ничего не произошло. Попробовали еще и еще раз - с тем же успехом. Неудача постигла и две следующих догадки: на все сознательные усилия никакой сверхъестественной реакции не последовало. Пашка начал тихо ругаться и призывал всех увеличить напряжение - неясно, как он себе это представлял. Мы вконец измучились и надоели друг другу. И тогда меня посетило вдохновение.
Не уверен, что эта мысль пришла в голову мне первому. Теперь я склонен утверждать, что об одном и том же подумали все. Но так или иначе, заговорил именно я:
- Может быть... Хотя это, наверное, глупо. Но мне кажется... Видите ли, ребята, Ольги нет с нами уже почти два года, а все мы чувствуем утрату. И что, если она... Если она чувствовала к кому-то из нас то, что могло бы заставить ее в ТУ минуту... Вы понимаете? Если каждый из нас подумает теперь о самом себе, то есть, об Ольге и о себе. И тогда этот слепок, о котором говорил Паша, проявится. По крайней мере, у нас будет шанс.
Тут все заговорили разом. Пашка и Инга были особенно активны, остальные вторили им. Моя идея нашла в них отклик и стала почти всеобщей.
- Как же я раньше не подумал, - сетовал инициатор мероприятия. - Ведь каждый знает о себе больше, нежели о чем-то или о ком-то, и следовательно, сможет лучше сориентироваться. Давайте попробуем в последний раз. Если и теперь не выгорит, значит, моя идея насквозь плоха. Но это не может окончиться неудачей. Чересчур уж все сходится.
Мы снова уселись на свои места и, сосредоточившись, приступили к поиску.
О чем и как думали остальные, я не знаю. Но ход собственных мыслей могу проследить и сейчас. Образ Ольги. Ее черные волосы, глаза с огромными зрачками и вечный запах дешевых духов, от которого хотелось не то плакать, не то целовать кончики ее пальцев. Потом я обратился к нашей первой, случайной встрече в здании городского вокзала. Она ждала кого-то, кто так и не приехал в тот вечер. Из поезда сошел только я. Мне и суждено было проводить ее домой. Я вспоминал черные туфли, почти без каблука, ее лосины (которые до тех пор считал удивительно пошлой деталью гардероба) с необычным, никогда мною не виданным ранее узором и желтую вязаную кофту, надетую на голое тело. Сквозь тонкую сеть шерсти как будто светилась смуглая кожа. Вспоминали себя, каким я был и что чувствовал рядом с ней. Но не ощутил ничего похожего на отклик, на то явление, о котором говорил Пашка.
Тогда я двинулся дальше по скользкому пути памяти и обратился к дальнейшим событиям. Я думал о наших редких свиданиях, будто бы случайных, в которых чувствовалась, однако, воля - и ее, и моя, и того, что люди назвали Божественным Провидением. И ее легкую, медленную походку, и движущийся при каждом шаге каскад волос, в самом хаосе сохранявших идеальный порядок, и ее ногти, лишенные следов маникюра. Я вспомнил от начала и до конца первые стихи, которые написал и отослал ей. И то, как Ольга при следующей нашей встрече начала с восторгом разбирать мое послание, делая вид, что не подозревает имени автора.
Но - снова - ничто не ответило мне.
Я подумал о блеске ее глаз и неровном дыхании - в ту ночь, когда наши тела были рядом. О легком вздохе назавтра: "Ну что же, это случилось". О моих сбивчивых объяснениях в любви и о движении ее головы, которым все отвергалось. Опять ничего...
И тогда я задумался о судьбах людей, сидевших рядом со мной, и о той большой Судьбе, что свела нас вместе. Уж не для того ли только, чтобы даровать Ольге равновесие и покой, необходимые ей в последние дни жизни?
И тут я ощутил наконец, как что-то, чему еще не было названия, коснулось моего разума и попыталось ответить на его призывы. Безмерно удивленный, я продолжал размышлять далее, каждой клеткой мозга устремляясь туда, в неведомое. Я вспоминал о наших встречах, куда Ольга приходила, чтобы послушать других людей и высказаться самой. После таких бесед стрессы ее почти проходили. Но не совсем... И потому однажды, выломав фанерную дверь ее комнатки, кто-то (наверное, все-таки я) был поражен и обессилен, но - не удивлен. "Смерть страшна только миг", - подумал я, глядя из окна - туда, где лежало ее тело, оставленное душой.
И в этот миг я наконец понял: то неведомое, что коснулось моего разума, ощутили и остальные. Оно миновало все заслоны, поставленные нашим страхом, и проникло сюда.
Пусть мы не могли видеть ЕЕ или осязать, но мы знали, что эта душа, не погибшая и не потерянная, вернулась в ту комнатку, где мы собрались. Но ради чего?
Она была в нашем сознании, и там, прочтя вопрос, не затруднилась с ответом: "Ради вас всех, - услышал я голос, которого слышать не мог, до ужаса знакомый и далекий. - Я благодарна за все и не могу не говорить, хотя и не должна... Закройте эту дверь, пока еще возможно, и оставьте меня здесь. И для вашей Ольги, и для вас так будет лучше. Не играйте с огнем..." И потом, тише: "Я люблю..."
Голос замолк, но присутствие потустороннего мы все еще ощущали. Я окинул взглядом комнату. Ничего вроде бы не изменилось, однако... Словно какой-то иной свет заливал все вещи. Но он тотчас же начал меркнуть. И хлынула Тьма. Оттуда ли, где обитала ее душа, или иным путем она пришла - не понимаю. Только Ольги уже не было с нами, ее образ, явившийся на миг, исчез во Тьме. И только тогда - неимоверным усилием воли - я прервал контакт. Прервал резко, почти мгновенно. Другие поступили так же - секундой раньше или позже. Древний человеческий страх в который раз оказался сильнее жажды знания.
...Паша последний раз тряхнул головой, как бы освобождаясь от наваждения, и произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Думаю, все мы восприняли одно и то же. Когда подумали об одном. Мы, похоже, нашли ценность, ставшую для Ольги высшей. Это не вещь, а чувство, может, ощущение. Ощущение товарищества в лучшем, истинном смысле. Более мы ничего не узнали. Да, в сущности, чего же еще надо?... Как она сказала про игру с огнем? Это, кстати, тоже из Конан Дойла.
Немного подумав, я вспомнил этот рассказ - замечательную фантасмагорию с единорогом. Упомянут он был очень кстати. Нет нужды проникать в запределье, куда изначально ведет лишь одна дорога.
Не стоит... А Ольга все-таки пришла, миновав все бездны. Не для того ли, чтобы сказать? Ведь это всегда прекрасно: знать, что где-то там (а может, здесь) о тебе вспоминают с благодарностью.