Аннотация: Автор - Юлия Зонис. Рассказ занял 2-ое место на пятом конкурсе "Мини-проза". Тема конкурса: "Они в моей голове"
1. ЕГОРКА
Егор смотрел в окно. За окном был узкий колодец двора, четыре серых дома и арка подворотни. Через двор гнали Полетиху. Она бежала, тяжело разбрасывая мокрый снег. Не бежала даже, просто торопливые шаги казались бегом. Гнавшие ее мальчишки улюлюкали. Один нагнулся, скатал снежок. Грязно-серое пятно размазалось по черной драповой спине. Кидать снежки в Полетиху не сложнее, чем в забор - она широка, огромна и совершенно не умеет уворачиваться. Пацаны говорили, что она такая толстая из-за Образов. Таскает в себе мужа и сына, не Робку, а второго, который с ними в машине был. Серега вроде видел, как она выпускала их у себя на кухне, говорила с ними, чаем поила. Егору не верилось. Полетихина кухня была как раз напротив их окон. Встав коленками на подоконник, можно было разглядеть угол стола и горбатый холодильник. Полетиха всегда пила чай одна. Занавески она не задергивала. Егор удивлялся - почему Робка никогда не пьет чай с матерью? Но никаких Образов там не было, это точно.
В спину Полетихи врезался очередной снежок. Кажется, в этот закатали камень. Женщина споткнулась и мотнула головой, как лошадь, отгоняющая муху. Из подъезда выбежал Роб и потащил мать внутрь. Дальше можно было не смотреть. Егор спрыгнул с подоконника и налил стакан молока. Он знал, что сейчас Робка подталкивает мать вверх по лестнице, а та останавливается на каждом пролете и тупо смотрит в мутные окошки. Потом Роб откроет дверь своим ключом, снимет с Полетихи пальто, стряхнет снег. Прошагает на кухню, поставит на плиту чайник. Он выставит на стол три чашки: две большие, синие, и одну поменьше, в золотых цветочках. Нальет чай и уйдет в свою комнату. А Полетиха усядется за стол, вцепится в ручку большой синей чашки да так и застынет. На час, на два. Губы ее будут шевелиться, временами она даже будет улыбаться, кивать головой, подливать чаю в маленькую чашку, придвигать блюдце с конфетами. И больше никого на кухне не будет.
А ведь еще прошлым летом Егор не раз помогал Робу отвести мать домой. Полетиха работала тогда уборщицей в больнице. И Робку она еще узнавала, и с Егором здоровалась. Чай они пили вместе. Потом Робка церемонно прощался с другом - заходи, мол, еще. Полетиха не выпускала сына гулять вечером. Егор шел за дом, на пустырь между школой и железнодорожной насыпью. Гонял с пацанами мяч, играл в ножички. Через час, когда начинало темнеть, он становился под Робкиным балконом и свистел. Если балконная дверь приоткрывалась, это значило, что Полетиха ушла в свою комнату, и Роб скоро спустится во двор.
Они уходили за насыпь, шагали по маслянисто блестящим шпалам - кто пройдет дольше. Иногда за мальчиками увязывались бездомные псы, но Робка умел успокаивать их свистом. За путями, в зарослях пустырника и крапивы, темнел сарай. Когда-то он был частью ремонтных мастерских, по углам валялись искореженные железки, деревянные поперечины, большие ржавые контейнеры. Сквозь дыры в крыше светилось белесое летнее небо. Мальчики усаживались на ящик. То есть Егор усаживался. Роб оставался стоять, а иногда начинал бегать из угла в угол, размахивать руками, и его бледное узкое лицо светилось под стать небу. Он рассказывал Город.
2. САД
Говорили, что море штормит, а на улицах много пьяных. Говорили, что дамбы могут не выдержать, и тогда весь полуостров исчезнет под водой до самого Перешейка. Говорили, что их свозят туда умирать. Говорили о проволоке и собаках, о высоких бетонных стенах, о неустанно рыщущих прожекторах. Много чего говорили на Большой Земле, и все было неправдой.
Единственная железнодорожная ветка заканчивалась на материке, в тридцати километрах от Перешейка. Их везли в город на катере, примерно два рейса в месяц. Обратно катер всегда возвращался пустым. На станции бродили слухи, один чернее другого - мол, катер - это еще и труповозка, трупы сбрасывают в море, и порой их выносит на берег, на песчаные пляжи. Курортники с белыми животами находят их поутру, и туристический бизнес мало-помалу сходит на нет.
Егор не верил слухам. Когда со станции приезжали за яблоками, он отмалчивался и пожимал плечами. Город его не интересовал. Ему хватало дел в саду. Надо было подвязывать и опрыскивать яблони, разрыхлять спекшуюся от жары землю, смолить крышу дома. Осенью надо было жечь сухие листья, обматывать стволы войлоком. Зимой сад засыпало снегом. Где-то невдалеке ворочалось море, но зимой его почти не было слышно, только временами тянуло с берега холодом и солью. Яблони спали. Егор смотрел в окно на безлиственные черные стволы, пек яблоки в печке, пил привезенный с материка самогон и ходил в сарай проверять инвентарь. К середине зимы дорожку к сараю засыпало, и тогда Егор вооружался лопатой и разгребал снег.
Вдоволь наскитавшись по общагам, казармам, деревенским клубам и гостиницам, Егор радовался одиночеству и теплу. После двух лет в армии и пяти - в сельскохозяйственном, выяснилось, что профессия агротехника мало кому сейчас нужна. Колхозы распались, фермерам хватало собственных цепких знаний о том, что растет и движется. На исходе трех лет чересполосицы и бесталанных мыканий по совхозам-кооперативам этот сад казался почти раем. Почти - потому что в штормовые октябрьские ночи шум листьев был настойчив и протяжен, что-то металось среди ветвей, что-то хотело вырваться наружу. Егор закрывал ставни и разжигал огонь в печи.
Ему не объясняли, зачем нужна эта работа, для чего узкое горло Перешейка сдавлено яблоневым садом. Но в такие ночи он догадывался, он почти понимал. Деревья шептали, их тени скрещивались на голой земле. Черная решетка, не пропускающая чужих.
Говорили, что деревья в саду живые. Будто бы прислушиваются они к человеческим шагам и умеют отличать живое от нежити, людей от Образов. Говорили, что после смерти хозяина Образы держатся еще несколько дней. Говорили, что они могут покинуть город, добраться до станции, может, и дальше. Но Егор знал - или ему казалось - ничто не выйдет из тени яблонь, не просочится под жадными корнями, не проскользнет между голых стволов. Рассеется мороком, утянется внутрь, как земные соки. Яблони сулили безопасность, и все же порой Егору чудилось, что его окружают могильщики.
3. ГОРОД
-- Ганеша - это слон такой, белый-белый. Он живет в городском зверинце, но его там не заперли, он сам пришел. Он просто состарился и ушел жить в зверинец. А раньше он возил на себе Зимнего Герцога. Герцог запахивался в мантию, меховую, сшитую из шкур снежных лис. Он ехал по городским улицам, а когда приближался к воротам, Ганеша трубил, чтобы стражники знали - едет Герцог, надо ворота открывать.
Егорка слушал, разинув рот. Откуда у Робки в голове все это берется? Ведь ниоткуда же, из ничего.В лагере пацаны тоже сочиняли разные истории, но у Роба все получалось по-другому. Сидя на ржавом кожухе от мотора, подтянув колени к подбородку, Егор видел ясно: вот он, Город. Даже нарисованные мелом на стенах карты не были нужны. Вон дворец Герцога, ледяной, снежный - так и сверкает на солнце. Он простоял две тысячи лет, только покрылся мелкими трещинками после того, как ушел Герцог. Ниже зеленеет городской сад, над ним летают крылатые пони. Это те самые понурые пони, которые катают малышню в Заречинском парке, только в Городе у них вырастают крылья. На самом большом пони сидит Остраг, великий поэт, он играет на гитаре, срывает цветки лип и кидает их вниз молоденьким горожанкам. За липами сереет здание архива. Там живет Бумагель, старый архивариус. Он собирает все документы, все летописи и письма и подшивает их в толстые папки, а потом складывает папки на полки. Папки обгрызают архивные мыши, и надо следить, чтобы они не съели чего-нибудь важного. Работа не слишком-то интересная. По мнению Егора, быть гвардейцем или поэтом намного лучше. Однажды он так и сказал Робке, но тот в ответ возмущенно фыркнул:
-- Как ты не понимаешь! Это же самое главное! Без Бумагеля всю историю Города давно съели бы мыши, что б я тебе тогда рассказывал?
А за архивом и набережной шумит-бьется о длинный волнорез самое синее море, в нем рыщут пиратские каравеллы. Их командир, Адмирал Биг-Май, хочет взять Город штурмом. Только где ему! Стоит кораблям подплыть ближе к пирсу, как лед сковывает залив - это охранное заклятье, оставленное Герцогом. Пиратам приходится дробить лед копьями и кортиками, чтобы выбраться из плена. Иногда горожане захватывают фелюгу или даже фрегат, но сам Биг-Май неуловим.
Опасней кочевники на мохнатых лошадках - их орды порой приносит горячий восточный ветер, и тогда горожане взбираются на стены и кидают в кочевников Слова Тумана и Полуденное Марево. А тетка Августина из гостиницы "У трех слонов" швыряется горшками с фикусами.
-- Конечно, при Герцоге кочевники и носа не совали под стены. Но с тех пор, как он ушел, атаки участились. Моим гвардейцам тяжело приходится, ведь и у кочевников есть свои колдуны. Они рассеивают туман, и тогда нападающие бросаются на стены - но мы пока держимся.
Робка жил в Городе. Только там он звался Роб Роем Бесстрашным, начальником Герцогской гвардии, наместником самого Герцога.
-- Понимаешь, Герцог ушел давным-давно. Говорят, он вернется в час самого сурового испытания, когда никто другой не сможет нас спасти.
История Герцога здорово напоминала легенду о Короле Артуре и сказочном острове Авалоне, но Егор молчал, полностью захваченный рассказом.
...Конечно, он не раз спрашивал Робку, не видел ли тот в Городе его, Егора. Робка качал головой:
-- Понимаешь, странное дело. Ты там точно есть. Ты свой, иначе фиг бы я тебе все это рассказал. Вот только кто ты?...
Когда Роб начинал новую историю, Егорка всегда надеялся, что в ней наконец-то обнаружатся следы того, другого Егора. И пару раз казалось - вот оно, вот! Но Робка сомнительно качал головой, хмурился и выносил после недолгого раздумья приговор: нет, это не ты. Егор обижался. Один раз даже поссорился с другом - это когда он рассказал о Венде Великолепном, капитане шхуны "Ласточка". Егору так захотелось стать этим бесшабашным и удачливым пиратом, что даже в боку закололо. Но Роб подумал и снова сказал: "Нет!" Егор ему чуть в ухо не заехал. Потом помирились, конечно. Лето было длинным, наполненным скрипом цикад и вечерней сыростью, и у них еще было полно времени, чтобы найти Егора.
... В тот день они возвращались, как обычно. У Робки побаливало горло - перекупался в Немойке. Сам Егор плавал плохо и в воду залезал разве что по пояс.
Они уже подходили к дому, когда от палисадника отделились три тени. Чиркнула спичка, осветила длинное Серегино лицо. Стоящий у него за плечом оказался Утюгом. Третьего Егор не знал.
-- Прогуливаешься?
Серега обращался к Егору, будто не замечая Робки. И Егор сразу вспомнил, что Серегин отец работает в психиатрической, и что Серега не раз подходил к нему, Егору, на переменках и расспрашивал о Робке. Роб учился в другой школе, но все равно Серега и компания часто подстерегали его во дворе и закидывали камнями. Кричали: "Заразный! Заразный!" И еще всякое, о Робкиной матери.
Егор поежился. Драться не хотелось - Сергей был выше его на полголовы, а двое других и подавно. Драться не хотелось, но, похоже, придется. Он оглянулся на Робку. Тот смотрел спокойно, внимательно. Так смотрел, наверное, Роб Рой Бесстрашный на орды степных кочевников.
Серега шагнул вперед, взял Егора за локоть. Тот дернулся. Сергей не отпускал.
-- Идем, поговорить надо.
Егор покосился на Робку. Сергей заметил, усмехнулся.
-- Идем. Ничего с дружком твоим не сделают. Правда, ребята?
Те закивали. И Егор пошел. Пошел, оглядываясь, как бы извиняясь взглядом. Так и запомнил - Робка, бледный, маленький, и стоящие напротив него двое верзил.
Сергей завел Егора за дом, усадил на врытую в землю шину. Наклонился, придвинул лицо. И сказал, серьезно и тихо - вот уж чего не ожидал Егор, так это серьезного и тихого голоса:
-- Послушай. Второй раз повторять не буду. Робка твой заразный, понял? И мать его заразная. Они заразились этими, как их... Образами. Такая болезнь. Ее недавно открыли, отец мне говорил. Сначала видишь то, чего нет, а потом мозг сгнивает. Начисто. Только умираешь не сразу, сперва тебя увозят в место такое. В специальное место. И там изучают. А ты сидишь, писаешься, слюни пускаешь, а вокруг доктора и военные - в противогазах. А потом, когда ты им уже не нужен, сжигают тебя в печи. Понял, нет? Так вот - их скоро заберут. И Полетиху, и хмыря этого. Отец говорил, и тебя забрать могут, но я его упросил пока не трогать. Он у них там главный, понял? Сказал: ладно, похоже, у Егора, у тебя то есть, иммунитет. Потому что ты еще не заразился. Но велел мне за тобой наблюдать. Понял? И к Полетихе не пускать. Так что ты сиди и не ры...
Конечно, Егор рыпнулся. И, конечно, Серега брезгливо съездил ему по зубам - так, для острастки, вполсилы. Егорка упал лицом в песок. А за домом вскрикнул Робка. Крикнул один только раз и замолчал.
...Робку забрали через полгода, на исходе зимы. Полетиха к тому времени уже умерла. Егору до самого конца не хотелось верить, что Город на синем морском побережье был всего лишь признаком болезни.
А Образов Егор так и не увидел. Приятели рассказывали жуткие байки: идешь по улице, вроде на ней пять человек, а вроде и двадцать. И не все из них люди. Егор только плечами пожимал. Ему говорили - везунчик, у тебя ж иммунитет, полная нечувствительность Егор не радовался своему везению. Если бы знал - остался бы с Робкой до конца и дослушал про Город.
4. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Ствол яблони треснул. Еще ночью Егор услышал этот сухой треск, но вышел проверить только утром. Вроде, и мороз не сильный. Однако дерево погибло. Егор обошел яблоню кругом, утаптывая снег. Снял перчатку, провел рукой по обледеневшей коре. Можно оставить до весны, но лучше срубить сейчас, хотя в печку отсыревший ствол пойдет вряд ли. Егор вздохнул и побрел к дому за топором.
Когда он вернулся, под яблоней кто-то сидел. От неожиданности Егор выпустил топор, и тот мягко шлепнулся в снег. Сидящий под яблоней вздрогнул, на минуту оторвался от своего занятия и недовольно оглядел Егора. Гость был стар, лыс, а, точнее, плешив - розовое темечко сквозило, а по бокам топорщился седой волос. Он был одет в старинный камзол, основательно потертый на локтях. Гость сидел, подвернув под себя ноги, а на коленях его высилась гора папок. Сидящий разязывал папки, перекладывал документы - но, приглядевшись, Егор понял, что бумаги рассыпаются в прах в руках старика.
-- Мышь, - бормотал гость, подхватывая клочки, старательно и бесцельно. - Мышь все поела, проклятая, все сожрала.
Сердце Егора стукнуло и скакнуло к горлу. На мгновение сад крутнулся, подставив белые снежные бока, но Егор удержался на ногах. Он шагнул к старику.
-- Архивная мышь?
Бумагель закивал.
-- Все съела, гадина, ничего не пощадила.
Егор сглотнул. Он видел невозможное. После десятков проверок и медкомиссий... Справка валялась где-то в дровяном шкафу, но содержимое ее Егор хорошо помнил - стопроцентный иммунитет. Откуда же взялся в зимнем саду Бумагель? Почему не тронули его яблони?
Не успел Егор это подумать, как из-под снега протянулся тонкий корешок. Нежно, робко притронулся корень к упавшей папке - и та исчезла. Не рассыпалась, а именно исчезла, будто и не было ее никогда. А корешок уже тянулся дальше, к голеням архивариуса, обтянутым старыми гетрами.
...Егор и сам не заметил, как схватил Бумагеля за плечо и отшвырнул прочь, а потом наступил на корень и топтал его, топтал, пока тот не втянулся обратно в землю. Когда Егор оглянулся, старик невозмутимо собирал в папку рассыпавшиеся листки.
Егор шагнул к архивариусу, присел рядом, ощущая слабый запах плесени от камзола и папок с бумагами. Плечо архивариуса было твердым на ощупь и теплым. Обычный рассеянный пенсионер, нес документы в Собес... Егор понял, что его руки дрожат.
-- Скажи... - голос дрожал еще сильнее, чем руки, - Скажи, что случилось с Роб Роем Бесстрашным?
Старик горестно покачал головой.
-- Роб Рой умер. Все они умерли. Роб Рой говорил - береги бумаги, в них наша история, без них мы исчезнем. А я не сберег, вот...
Он развязал следующую папку, и на снег посыпалась бумажная труха.
-- И они исчезли.
Бумагель поднял на Егора слезящиеся глаза.
-- Что случилось с Городом? - Егор ощутил, как его голос истерически взвинчивается, - Отчего...
Он хотел спросить, отчего погиб Город, но так и не спросил. Он понял. Пятнадцать лет. Пятнадцать, или даже больше. Как Роб протянул эти пятнадцать лет там, в месте, куда свозят умирать? Пятнадцать лет Робка - Роб Рой, верный страж Города, пытался сохранить море, и серый волнорез, и фонтаны городского парка, и архивы Бумагеля, и даже оплывающую громаду Герцогского дворца. Пятнадцать лет... Надеялся ли он, что легендарный правитель в последний миг придет ему на помощь? Или все забыл, и и за вытекающей изо рта кашей - или что они там едят? - лишь изредка мелькали всполохи: дерево, улица, дом...
Егору стало страшно. Он вскочил. Яблони, казалось, надвинулись, зашептали угрожающе. Надо бежать, надо дать яблоням закончить свое дело - ведь, если Бумагель сидит здесь, значит, нет у Егора никакого иммунитета. Он заразится, сойдет с ума и его увезут туда...
...туда, где умирают. Где умер Робка, и теперь никогда не узнать - кем же был Егор в Городе. А история рассыпается ворохом трухи, и вот новый корешок уже тянется к Бумагелю. Вот он впивается в оставшуюся папку, а та медлит, не спешит исчезнуть - может, что-то особо важное заключено в ней, самое важное для Города. Егор протянул руку...
...и с рассыпающейся страницы, будто нарочно, глянула гравюра - белый слон. Увенчанный герцогским паланкином белый слон. И тогда Егор...
...Он завернул за дом. Хлюпая носом, вытирая рукавом сопли и кровь - Серега все же не подрассчитал, и теперь по губам текло.
Робка сидел на земле. Сидел, недоумевающе и счастливо улыбался. Увидев Егора, он помахал рукой и с трудом начал подниматься.
-- Их прогнал Ганеша, представляешь? - Робкин голос был уверен и звонок.
-- Ганеша примчался мне на помощь, и на спине его сидел ты! Только ты был взрослый. На тебе была шуба из снежных лис, а в руке копье. И следом спешила вся моя гвардия!