Растительный мир

Вадим Солуянов

Глава 1. Посевы

1.1. День первый

— О, это так жестоко.., — промычал Лютик, нахмурив лоб. — Даже не представляю, как можно жить с этим?
— А в чём проблема? — недоумённо вскинул брови я.
— Ну как же! Знать своих родителей, знать, где они выросли, что им нравится, что не нравится - это же так ограничивает!
— Вот оно что... Хорошо, но вместе с тем, любить их, знать, что им нравится, что не нравится... — тут я застопорился, понимая, что повторяю слова Лютика. Хм, собственно, звался он иначе, как-то очень хитро, как и всё в этом незнакомом мире, это я его так обозвал про себя, зная, что разумные существа тут размножаются семенами подобно нашим растениям.
— Любовь, — тем временем продолжил Лютик, — как может она зависеть от родственности, от каких-то внешних, случайных обстоятельств? Тут либо любишь, либо нет, и найти какое-то разумное объяснение этому не видится возможным. Мне кажется, что вы, люди, порою называете любовью самые разные вещи, к ней и не относящиеся. Может, благодарность за заботу, или привычку быть рядом в течение долгих лет...
— Чушь. Миль пардон. Этого не объяснишь тому, кто вырос один, как рипей на пустыре.
— Трудно, но я понял. Ты ведь не хотел меня обидеть? — произнес Лютик с нескрываемым любопытством. До сих пор я был крайне вежлив.
— Нет, конечно. Просто у нас... так принято. А... это придает эмоциональности высказыванию. Ну, привлечение всяких крайних образов. — ответил я, проклиная свой скорый на избитые фразы язык. — Вот ты говоришь про случайные зависимости. Но они же неслучайны. Ты испытываешь любовь только оттого, что ты с человеком одной крови, ты не можешь найти этому объяснения. Оно просто есть и всё. И про долгие годы, ребёнок испытывает любовь к своей маме сразу, без долгих лет.
— Да? Может, он испытывает к ней ту же любовь, как и ко всему миру вокруг? И она чуть сильнее, поскольку мамы вокруг чуть больше?
— Блин. Давай оставим уже эту тему. У вас так, у нас - эдак. Как говорится "каждый кулик своё болото хвалит".
— Ну хорошо. Давай. — Лютик улыбнулся, обнимая свою "лютиху", которая до сих пор хранила молчание, но внимательно следила за нашим разговором. Её омиллы, заметно набухшие, говорили о том, что она готова вот-вот осемениться - это совсем не то слово, точнее не тот смысл слова, что у нас, но другого я в данный момент не находил.
— У нас скоро будут дети, — словно читая мои мысли, сказал Лютик. Тут я снова не удержался.
— И что? вам абсолютно наплевать, куда полетят семена? кто из них вызреет, кто погибнет под жгучим солнцем?
— Хорошо, — отпарировал Лютик, — а ты думаешь об этом, когда бросаешь свои "семена"?
— Думаю! — я буквально остервенел, моментально вспомнив, сколько абортов делала жена. — Очень даже думаю. И забочусь о своих детях! Можешь себе представить?
— С трудом, — Лютик опять улыбнулся, словно старик малому ребенку, несущему чушь. Это уже было слишком, я еле себя сдержал.
— Ок. Давай, до завтра.
— До завтра, — чуть погрустнев ответил Лютик, а с ним хором и его жена.

И я, весь на нервах, поплёлся к кораблю, на ходу объясняя себе или Лютику, или кому, почему у нас, у меня всё не так... как у людей.

1.2. День второй

На следующий день было много сервисных работ по кораблю, и я выбрался к "лютикам" только под вечер. Они ждали меня в беседке посреди сада, где причудливым образом перемешались клумбы, кусты и деревья; уже в паволоке теней от клонящегося к горизонту Светила. "Надо же, - подумал я. - А все-таки они похожи на нас: мы размножаемся подобно диким животным, а они - подобно диким растениям". Различия в размножении и на этот раз стали темой разговора.

— Как, ты говоришь? — Лютик сделал несколько покачиваний бедрами вперед-назад, — правильно?
Я угрюмо кивнул; ехидная улыбка на лице Лютика мне совсем не понравилась.
- А можешь показать свою штуку? — тут я поперхнулся - жевал в этот момент плод, чем-то напоминающий наш абрикос.
- Нет! — даже не будь здесь "лютихи", я не пошёл бы на такое; и хрен с ним, с культурным обменом.
- Видишь ли, — я сумел быстро взять себя в руки, — у нас не принято это показывать. Даже те движения, которые ты только что демонстрировал - уже что-то не совсем приличное. И вообще, весь процесс т.н. совокупления, что я описал, происходит в интимной обстановке - т.е. один на один, только он и она.

Я уж не стал пугать их тем, какие у нас бывают "вариации и фуги" этой самой интимности.
Лютик, как нарочно, поводил бёдрами ещё раз.

— Нда, - сказал он, улыбаясь, — очень смешная процедура. Как-то даже не могу себе представить какого-нибудь профессора.., ну, словом, человека весьма респектабельного и уважаемого, совершающим такие нелепые движения. И как долго это нужно делать?
— Вообще-то, — тут я, хоть и засмущался на секунду, но все-таки рубанул правду-матку, — чем дольше, тем лучше.
— Иными словами, если позволяет время, вы можете тратить на это весь день?
— Скорее ночь. Обычно это ночью происходит, — тут я вдруг проявил недюженную сообразительность и добавил, — пока не закончится "пыльца". И хватит водить бедрами, я же сказал, что это совсем неприлично!
— Вот как. — Лютик, наконец, перестал улыбаться, — т.е. для вас размножение является чем-то неприличным?
— Ну, не то чтобы... Но неприлично говорить об этом. Хотя... Да фиг его знает! Наверное, это так.
— Это довольно странно, — подала негромкий голос "лютиха", оторвавшись на секунду от своего занятия.
— Да, — подтвердил Лютик, - похоже, что в этом между нами огромное различие.
— Не знаю, - отвечал я, незнакомый с тонкостями их размножения. Попалось несколько примечаний в гайде по планете и только. — А у вас это не так разве?
— Абсолютно! — Лютик даже вскочил с места и взволнованно заходил по беседке, порываясь временами охватить своим стремительным шагом и лужайку перед ней, но в последний момент всегда разворачиваясь на самом пороге. — Наши, как ты называешь, гениталии прямо у тебя перед носом, и мы их не скрываем, и не стесняемся их!

Только в этот момент, к своему стыду, я заметил, что омиллы "лютихи" вновь стали худенькими, и лишь лёгкие морщинки и впадинки напоминали о том, что ещё вчера они обнимали собой куда большее пространство.

— Простите, вы... Ваши омиллы? — боже, я уже запутался в том, что можно говорить, а что нет. Если они и есть её гениталии, то, вероятно...
— Да, — засмеялась Ориемуферглия, — вчера вечером "подул ветер".

На какое-то время я отключился от обстановки. Почему-то мне представились одуванчики, буквально взрываемые ветром, и истекающие шлейфом семян с белоснежным оперением сверху. Уносящиеся неизвестно куда. Только теперь я глянул на Лютика по-другому и обратил внимание на эти ничем не примечательные "бровки", что на тонких стебельках поднимались словно тычинки у Царских кудрей.

— Знаете, — кажется, прошептал я, - у нас есть такое выражение: отцовство всегда неочевидно...
— Ну, конечно, — согласился Лютик, — вот тут мы схожи. Ведь пыльца летит, куда пожелает.

В этот вечер я вновь возвращался на корабль сам не свой. Какой там чёрт схожи!?

1.3. День третий

За те две недели, что я проторчал на Флора 9 в ожидании своего коридора, мы встречались ещё не один раз. И разговоры наши непеременно переходили на обсуждение способов размножения. Себе я это объяснял тем, что всегда представляется мало интересным то, с чем ты сталкиваешься каждый день: экономика, налогообложение, общественные движения и прочия-прочия у нас хоть и отличались, но принципиальной разницы не имели. Меня и самого в большей мере интересовало, каким образом их семена вырастают, обучаются, вливаются в общество; какие чувства возникают между полами, и в какие действия это выливается.

Все это прояснялось по ходу наших бесед. Так я узнал, что, попав на благодатную почву, семена прорастают чем-то вроде тыквы, внутри которой флорид, как обозвали учёные местных, развивается, постепенно принимая свою форму. Самое интересное, что уже в этот момент он "общается" и "обучается". Лютики уверяли меня, что планета, как единое целое, и они на ней, точно разумные руки-ноги человека, и им всегда доступна мудрость планеты, коей уже не один миллиард лет. Словом, похоже - местная религия.

Но, тем не менее, факт невозможно было отрицать: когда "тыква" трескается и разваливается на куски, из неё выходит вполне готовый к жизни флорид. Да, он неуклюж, может и грохнуться буквально на ровном месте ни с того ни с сего (видел сам), но он мыслит, говорит и продолжает учиться.

И выходило, что, с одной стороны, их индивидуумы крайне изолированные одиночки, не имеющие ни родителей, ни родственников, ни друзей; а с другой, - непрерывно связанные с каким-то общим сознанием. В итоге, получив более-менее внятное объяснение, я удовлетворился и далее не вдавался в подробности.

Но отношения между полами продолжали меня интриговать. В последнюю нашу встречу Лютик попытался найти аналогию с нами, может быть.

— Так что? завтра улетаешь? — слегка нахмурившись, произнес Лютик.
— Да. Наконец-то открыли коридор. Вот уж не знал, что между нами такой транспортный поток.
— Это филискона, растение. Вы закупаете его в огромных количествах, уж не знаю зачем; но недавно закончился сбор урожая. Было бы куда разумнее делать первичную обработку у нас и возить уже обработанное сырьё, но вы отказались. Так говорили в новостях.

Слышал я и раньше эту фразу, но более она не вызывала ассоциации с интернетом. Лютик говорил об их сокровенном, о едином сознании, такие новости.

— Я, честно говоря, не в курсе, хотя о филисконе что-то слышал. Можешь не переживать, наверняка все просчитали и выбрали наилучший вариант - бизнес.

Ох, филискона! Лютик и не подозревает, что из неё производят на Земле! Это же самое действенное противозачаточное, трахайся хоть до одурения - никаких последствий. "Знали бы эти несчастные, чем для нас является это т.н. размножение" - подумал я, а Лютик, - в который раз подозреваю - уж не вхожу ли и я в это их сокровенное - словно читая мои мысли, сменил тему.
— Ты скоро уедешь, а у меня остался к тебе вопрос.
— Давай.
— Интересно, как живут друг с другом "он и она" до времени полового созревания?
— Хороший вопрос! — я, понимая всю подоплеку, не сразу нашелся, что ответить, но в конце-концов, что мне за дело? — Да, наверное, также, как вы тут.
— ? - Лютик приподнял свои тычинки.
— Ну как живут? Хорошо. Кому-то удается влюбиться прямо в детском садике, кому-то в младших классах. Тяга друг к другу существует задолго до полового созревания.
— И? Что тогда? Каковы их взаимоотношения?
— Прости. Ничего не могу тебе сказать об этом. — я вдруг обиделся сам на себя. — Мне в жизни не было дано этого испытать.
— Извини-извини, это я виноват, слишком увлекся. — он посмотрел на меня глазами, полными слёз, или мне показалось?
— Да нормально всё. — (я опять чего-то не понял?) — Абсолютно не вижу причин извиняться!
— Хорошо. Кстати, а чем ты занимаешься? — Лютик проговорил это, полностью отвернувшись в сторону.
— Турбизнес. Ничего особенного, сплошная рутина: прием заказов, договора с транспортниками. — тут я оживился, поскольку о туризме можно говорить вечно. — А раз в пару лет я устраиваю себе совмещение приятного с полезным: катаюсь по галактике в поисках новых маршрутов. Могу вас заверить, что Флора теперь в моём списке!

Эх, а турист и вправду измельчал! Никого не интересуют уже достопримечательности, если цивилизация мало чем отличается от нашей. Но Флора 9, хоть я и угодил на неё случайно, оказалась на редкость интересным местом. Даже так, для общего развития, не будет бесполезным побывать на ней, пообщаться с местными "лютиками". До чего же забавные они существа! Не знающие секса.

Глава 2. Флора 9

2.1. Бэн

— Уже выбрал, — я пульнул изображение своего экрана.
— Флора 9. Хороший выбор! С кем планируете поездку?
— С семьей: я, супруга, двое детей (мальчик и девочка) и сын приятеля - трудный подросток, упросили вязть с собой, — я невольно улыбнулся, вспоминая, какими ошалелыми глазищами он сверкнул на нас тогда.
— Хм. — задумался оператор, — я бы не советовал. Нет, место замечательное, но есть нюансы. По последним исследованиям наших психологов, пребывание там семьёй часто ведёт к стрессам, ссорам, конфликтам с детьми. Могу порекомендовать вам...
— Нет-нет, всё уже решено. Мы настроились на Флора 9: все жаждут увидеть флоридов своими глазами. Говорят, это что-то небывалое! — я отвернулся на миг от экрана и поглядел на супругу. Жанна, улыбнувшись, утвердительно кивнула.
— Так-то оно так, но советую все-таки прислушаться к мнению ученых. Они не зря свой хлеб едят.
— Нет. Давайте оформлять договор.
— Как скажете, но я вас предупредил.

Так мы и очутились на Флора 9. Фирма разместила нас в молодёжном кэмпинге, поскольку все частные домики были уже заняты. Если бы ни это обстоятельство, кто знает, может, всё бы и обошлось. Жить рядом с какой-нибудь увядающей парой, вдали от цивилизации, ходить на речку, в лес, лазить по горам, совершая изредка набеги на местные достопримечательности, пить вместе по вечерам чай - представляется мне сейчас идеальным вариантом.

В первый же день Бэн, как звали сына приятеля, подружился с местной девушкой... Ну да, как ещё назвать молодое существо женского пола? Наши как-то не особо приняли его, привыкшие быть всегда вдвоём. Бэн, несоизмеримо старше, для их кампании оказался "третьим лишним".

Я вышел на крыльцо проверить, куда это он запропастился. Уже час, как ушёл осмотреть окрестности и пропал. Кэмпинг давно проснулся и жил своей обычной, вероятно, жизнью. Наши бродили группами, местные, как правило, по одному. Наших можно было распознать, не глядя, по создаваемому ими шуму - смех, крики, вопли; местные вели себя куда тише. Ни разу не слышал, чтобы кто-то из них кричал, а попадающиеся иногда среди них парочки вообще не издавали ни звука - шли рядышком, временами поглядывая друг на друга; на лицах проскальзывали лёгкие, загадочные эмоции, но не произносилось ни слова. "Телепаты, — вспоминил я строчки из памятки для туристов. — Для нас это неопасно".

Бэна я встретил на краю кэмпинга, они сидели возле речки на траве, свесив ноги с обрыва, и разговаривали. Первой на мой взгляд обернулась она и тронула Бэна за плечо, обернулся и он.

— Завтракать давно пора, — нашелся я, что сказать, — в животах не пищит?

Они обменялись парой фраз и поднялись.

— Знакомьтесь, это Фрэнк, — представил Бэн меня, — а это Диана. Пардон, я не смогу, хоть убей, проговорить твое настоящее имя.

Она улыбнулась.

— Приятно познакомиться.
— То же самое, — я постарался вести себя непринужденнее, — так как на счёт перекусить?
— Диана хочет на это взглянуть, но есть, скорее всего, не станет.
— Ну, может, хоть чаю выпьешь, — обратился я к ней.
— Чаю? Да. Чаю выпью. — взгляд её сверкнул любопытством.

То, что она девушка, можно было сказать, не задумываясь. Более нежная кожа, более округлые формы, не смотря на то, что обычных для наших женщин округлостей не было и в помине. Стройный, тонкий стебелек, иначе не скажешь. Бэн, сам тощий, как пруток, рядом с ней выглядел коряжистым и узловатым переростком.

В тот день мы запланировали вылазку в город. Флора 9 под поверхностью представляла собой сплошную транспортную сеть; грузовую, пассажирскую, разноскоростную, местного значения и межконтинентальную. До города домчали за 10 минут. Бэн с Дианой без возражений составили нам кампанию, но держались в стороне, а по приезде в город и вовсе помахали ручкой и отправились к каким-то приятелям Дианы в гости. Наши двое - Майкл и Лора - с нескрываемой завистью глядели им вослед. И вернулись из города мы порознь.

За ужином Диана была с нами, пила чай. Бэн хранил молчание, на вопросы отвечал неохотно. Я поинтересовался у Дианы, откуда такое знание языка?

— В виду некоторых наших особенностей изучение языков для нас не представляет сложности.
— Телепатия? — предположил я, не задумываясь.
— И здесь живет много ваших туристов. Телепатия? Ну это ваши учёные сказали, а слово вовсе и не подходит. Это чтение мыслей? Мы так не умеем. Но, как бы это сказать.., хорошо чувствуем внутреннюю энергию, эмоции. Особо близкие могут даже видеть образы, но это в любом случае не мысли. А знание приходит само; стоит лишь покрутиться среди людей, как начинаешь вначале понимать, а потом уже и сама разговариваешь.
— А что значит "особо близкие"?
— Фрэнк, я пойду проводить Диану, — Бэн бесцеременно оборвал наш разговор. — уже поздно.

Диана тут же встала со стула и, как мне показалось, вздохнула с облегчением.

— Да, конечно, — ответил я уже им в спины.

Ушли они не сразу, какое-то время я слышал их доносящиеся с веранды, приглушенные голоса, потом все стихло. Бэн вернулся поздно ночью.

Отношения наши тем временем с каждым днём и в самом деле начали накаляться. И я не про Бэна с Дианой. Всё вокруг, вроде бы, мало чем отличалось от нашего крупного города. И в нём люди ходят толпами, не утруждая друг друга вниманием, незнакомые, одинокие, разобщённые. Но через каждые два шага встречаешь то мамашу, тянущую за руку малыша, то отца с ребенком на руках, а рядом счастливо улыбающуюся женщину. Здесь же "малыши" и взрослые ничем не отличались друг от друга, шагали независимо по своим делам. На наших глазах сопляк "от горшка два вершка" сигал с крутого обрыва в речку, и, кроме нас, некому было ахнуть вослед и всплеснуть руками. Жанну это просто изматывало. При каждой такой выходке, её подкидывало с места порывом удержать, остановить. И даже то, что сопляк через какое-то время без проблем выныривал и добирался до берега, нас слегка раздражало.

Майкл с Лорой, глядя на никем не ограниченных сверстников, норовили вести себя точно так же, и все это выливалось в непрерывные прирекания и ругань.

На пятый день Майкл, пытаясь повторить прыжок через перила пацанёнка-флорида, оступился и подвернул ногу. Последние дни отпуска мы провели возле него, ноющего, стонущего, страдающего от болей в лодыжке. Жанна пыталась отвлечь его чтением его любимой книжки про гномов и волшебников, Лора присаживалась рядом, обнимая маму за руку, и тоже слушала, и ныла вослед Майклу, когда тот перебивал чтение своим нытьем. Я же, честно говоря, глядя на эту возню вокруг него, отдыхал всем сердцем, и не было никакого желания выходить из домика, окунаться заново в этот безумный мир, в котором дети, как взрослые, а взрослые, как дети.

2.2. Джордж

Вот и шестое февраля. Второй час уже шестого февраля; второй уже час ночи. Выпроводили последних посетителей, обслуга прибирает в залах, охрана отправилась проверять сигнализацию и туалеты; и другие закутки, где могут прятаться злоумышленники или просто напившиеся в дрыбаган; и мне ничего не остается, как отправиться домой, рабочий день закончен. Я немного посидел за фортепиано, помучил сонату Бетховена, она в этих стенах звучит редко и всегда, когда ресторан уже закрыт для посетителей.

Вот уже два года я обыкновенно иду в ближайший бар, который не в пример нам закрывается лишь под утро, и просиживаю там часов до четырёх. Иногда, когда посетителей раз два и обчёлся, бармен просит меня поиграть что-нибудь; он не разбирается в классической музыке, но чем-то она его завлекает, и он заказывает: сбацай чего-нибудь эдакого, Джордж! И я бацаю Шопена и Листа, Бетховена и Моцарта. Но сегодня я туда не иду. Сегодня день рождения сына. "Бэн, Бэн. Как ты там? Чем занят? Какого это жить с инопланетным созданием, с которым даже перепихнуться нельзя по-человечески?"

Вместо бара я сажусь в электричку, еду свои две остановки, а выбравшись на поверхность, захожу в супермаркет, что в квартале от меня, и прихватив литровую бутыль красного, перехожу ночную улицу, пробираюсь мимо спящих прямо на тратуаре бомжей и подымаюсь к себе на 102-й этаж. Не хочу сегодня никого видеть.

Когда я уговорил Фрэнка взять с собой Бэна, у меня сложилась очень неловкая ситуация. Три года прошло, как умерла Эмма, мать Бэна и моя жена, царство ей небесное. Видит Бог, я скучал по ней, но незаметно для себя, время делает своё дело, начал забывать. Бэн нет. Почему-то он считал меня виновным в её смерти, хотя я мог бы думать прямо обратное. Эмма сильно изменилась после родов. Мне кажется, что именно тогда и появилась эта её хворь. Она угасала медленно-медленно, но неизбывно, год за годом. Сыну было одиннадцать, когда её не стало. Мы вместе тогда возвращались с кладбища и ревели один не хуже другого, и не смотрели потом ещё долго друг другу в глаза, чтобы не видеть в них отражение собственного горя.

— С вами всё в порядке. Может, я могу чем-то помочь? - навязался сердобольный прохожий прямо возле дома. Мы только молча подняли на него взгляд, и он отшатнулся, уступая дорогу. — Извините.

А незадолго перед тем, как Фрэнк собрался на Флору 9, меня познакомили с девушкой. Была шумная вечеринка по-поводу дня рождения нашего саксофониста, ему тогда стукнуло шестьдесят. Она мелькала то тут, то там, бойкая вертихвостка, и я обратил на неё внимание. Вдруг подкатывает наш бас и со всем своим басом орёт:

— Джордж?! Меня умоляют познакомить с тобой! — Стивен при этом раскачивается уже наподобие надувного человечка, какого ещё можно увидеть на улицах провинциальных городков. — Вот, знакомься, это Марина, она русская, из России. Марина, это - Джордж, он из Массачусэтса, американец. Адьё, я ушёл.

И он отправился неровной походкой к барной стойке, не иначе, как требовать себе новую порцию.

Мы поговорили минут пять, не более, но я почувствовал, что так хорошо мне не было со времен нашей последней с Эммой поездки во Флориду.

Я наливаю и наливаю, а мозги мои девственно ясны. Какого черта!

А Бэн вернулся с Флоры 9 другим человеком. Он и до этого не особо был разговорчив со мной, а тут совсем замкнулся.

Он рос весьма смышленым, быстро схватывал всё, буквально на лету. Эмма любила читать ему перед сном сказки, но он никогда не засыпал от книги, всегда дослушивал до конца. И когда, слегка охрипнув, мама говорила ему - Всё, сына, теперь давай спи, - он звал меня, и я ещё долго сидел рядом, держа его за руку и прислушиваясь к его дыханию. И часто, когда оно уже становилось ровным, и я потихоньку отпускал его пальчики, он просыпался, и сам хватал меня за палец. Я огорченно возвращался в исходную позицию, про себя вопрошая: сын, когда же ты уже заснёшь в конце-то концов? В соседней комнате меня ждала Эмма.

Поговаривают, что на Флора 9 живут существа, не знающие ни любви, ни сэкса. Странно, чем они живут тогда. Ведь любовь это то немногое, на чём держится ещё этот мир. Сколько прекрасных произведений создано под её чарами, сколько стихов написано, сколько музыки родилось! Мог бы я к этому добавить ещё и - сколько покинувших прежде времени бренный мир, оглушённых любовью наповал. Но она того стоит, как мне кажется. Не могу себе представить, как бы я жил, не будь на свете Эммы или Марины. Да, и Марины, хоть она и бросила меня через пару месяцев, убежав в соседний ресторан к какому-то негру. Я и не виню её. Он, говорят, молодой и энергичный, а я уже доходяга, на последнем издыхании. Однако Бэн... Я так надеялся, что наша прежняя с ним дружба с годами вернётся, забудется утрата мамы, что мы будем вместе сидеть вечерами за шахматами, что он женится, появятся внуки. Пусть они станут жить отдельно, но я смогу навещать их время от времени и приглашать к себе в гости, заказывая самые дорогие угощения у нашего шеф-повара. Ничего этого не будет.

— Папа, я улетаю на Флору, — сказал он за неделю до отлета.
— Чего?! Ты с ума сошел! Что ты там собираешься делать?
— Женюсь и получу гражданство.
— На ком? — я опешил.
— На Диане.
— Она же не человек? Как можно жениться на нечеловеках? — я тогда, кажется, рассмеялся. — У тебя совсем котелок не варит? Чушь. Да и власти их такое не допустят.
— Допустят, я узнавал. В законах Флоры о браке есть лишь одно упоминание, что им считается добровольное согласие двух разумных существ жить друг с другом. Надеюсь, они меня примут за разумного.
— Стоп. У вас же не будет детей! Ты что, хочешь оставить меня без внуков?
— Папа, дети - это мое личное дело, и твои внуки меня не касаются. Если так нужны были, чего ты бросил Марину?
— Это не твоего ума дело. Ты ещё мне посоветуй, кого бросать, а кого нет!
— Папа! Да я ведь совершенно с тобою согласен! Всё, чего мне не понятно, так это, почему ты не хочешь увидеть во мне такого же человека, как ты сам?

Надо идти спать. Похоже, мне все-таки удалось нажраться.

А через неделю я стоял с ним на платформе лунной станции. Вместе, в последний раз. Теперь он совершеннолетний, и по нашим дурацким законам может лететь, куда ему вздумается. Я не находил слов при прощании, только смотрел, смотрел, смотрел. Смотрел, как он медленно из безвозвратно исчезает в проеме дверей терминала.

— Рейс 99-21-43 на Флора 9 отправляется со 102-й платформы.

"Надо же, — подумал я тогда, — номер этажа моей опустевшей квартиры".

2.3. Диана

— Привет. Вижу, тебе очень плохо. Тебе плохо?
— Плохо, - сам не знаю, чего меня пробила вдруг откровенность.

Она села рядышком.

— Почему тебе плохо?
— Потому что жизнь - дерьмо! — вырвалось из меня.
— Что? — от неожиданности она рассмеялась. — Ты что, сумасшедший?
— Как раз нет. Кажется, сумасшедшие всюду вокруг.
— А вот смотри: у тебя повышенный тонус мышц и гиперактивность мозга, а ещё избыток в крови гормонов, которые вас приводят обычно в сексуальное состояние, но для этого тебе не хватает сейчас ещё одного. Оттого происходит диссонанс ожидания и результата.
— Слушай, ты кто? Нейробиолог, биохимик? Ты чо докопалась?
— Бэн, я лишь хочу помочь.
— Да пошла ты! Стоп, а с чего это ты решила, что меня завут Бэн?
— Я решила? Да брось ты! Это просто междометие такое, типа э-м-м, бэн-н-н.
— Понятно.
— Повелся! Шучу. У тебя же на душе написано, что ты Бэн. Сам же всем об этом трезвонишь.
— Телепатка?
— Чуть-чуть, — она свела большой и указательный пальчики на расстояние в сантиметр.
— И что я сейчас думаю, — спросил я и окунул мозги в непроницаемую пустоту.
— Ну нет, я не на столько телепат. — тем не менее, она прислушалась. — Все-таки, мне кажется, что ты сейчас ни о чём не думаешь. Угадала?
— Да.
— Круто! — она похлопала себя по плечам, скрестив руки.
— Слушай, а у вас все такие общительные?
— Ну, как сказать... В общем-то да, если атмосфера к тому располагает.
— Что ещё за атмосфера?
— Да ладно! Это же ваше выражение, я слышала не один раз.
— Тогда понял. Просто ты его произнесла как-то иначе, вот и спросил.
— И хорошо сделал, что спросил. Потому что я про другую немного атмосферу. Атмосфера - это то, в чем плавает сейчас твое сознание. Как тело плавает в воздухе на поверхности планеты, так и оно, но в ином месте. Я про эту атмосферу.
— Может, ты и не поверишь, но я понимаю, о чём ты. У меня тоже бывают ощущения этой атмосферы. Редко, но бывают.
— Да. Ты особенный. Я потому и подошла к тебе, как к флориду. Обычно мы людей избегаем. Они всегда озабочены, всегда напряжены, от них исходит непрерывная тревога и страх, и... "забота". Это довольно неприятные ощущения.
— От меня нет?
— Нет.
— Вот и хорошо. Чем меньше у меня с ними общего, тем лучше.
— Злишься. Почему?
— Они все врут. Другим, себе. Особенно себе.
— О! Надо тебя познакомить с Руминглейбсом, он у нас психолог, изучает поведение людей. Мне кажется, вы с ним нашли бы общий язык. — она заразительно рассмеялась.
— Как хорошо! - на меня вдруг нахлынула волна такой пленительной лени и ясности одновременно, что захотелось раскрыть рот и излить это ощущение наружу.
— А?
— Ничего, — усмехнулся я. — просто возникло ощущение "атмосферы", и она ничего себе так... Кстати, а тебя, как зовут?
— Диануреуглеахс.
— А покороче?
— Это всё, короче некуда.
— Блин, я такое не выговорю точно. Дианугле... Можно, я буду звать тебя Дианой?
— Диана. У вас есть такое имя?
— Да.
— А оно женское?
— Угу.
— Ладно, для тебя я Диана.

Тут нарисовался дядя Фрэнк, и мы пошли завтракать.

— Чем ты занимаешься? — спросила Диана, когда мы прибыли в город и удачно распрощались с Фрэнком и его семейством.
— Ничем. Не знаю. Учусь, хожу в музыкалку, папа хочет, чтобы я стал скрипачом.
— А ты?
— Я? Не знаю.
— Вот уж не поверю. У тебя что, нет ощущения своей жизни? Ну хоть как-то ты её чувствуешь?
— Ощущение жизни? Ты про атмосферу?
— Да нет же. Ощущение жизни - это ощущение жизни, атмосфера тут не при чём.
— Тогда не знаю, о чём ты.
— Хорошо. Давай начнем с простого. Вот у тебя же есть ощущение себя? Ну какое-то ощущение себя есть?
— Ну, наверное.
— Вот. Теперь сосредоточься на нем и смотри, а какой он - т.е. ты - что его влечёт, что отталкивает...
— Шутишь? Не, я так не смогу.
— Сможешь. Надо только потренироваться. А мы пришли.

Город не сильно напоминал наши города, разве что дома были такие же занебесные, но между ними я видел не только парки с деревьями, но и огромные поля, словно город представлял собой эдакую мегаполис-ферму. Вот-вот появятся комбайны и фермеры в синих кепках, высовывающиеся из кабин.

Дверь отворил, как я понял, сам этот Руминглейбс. Увидев меня, слегка отшатнулся, но, словно прислушавшись к чему-то внутри комнат, вернулся к прежнему положению; отошел, пропуская:

— Милости прошу. Как вы там говорите? к шалашу?
— Привет, — промычал я, в горле что-то першило. — Так уже давно никто не говорит. Это архаизм.
— Информативное начало. Буду знать. Я Руминглейбс, можешь звать меня Руми. Наши имена не очень удобны для вас, насколько мне известно.
— Это точно, Руми, — его обходительность несколько сняла с меня ощущение, что называется "не в своей тарелке". — Я Бэн. Бэн Халистер, можно просто Бэн.
— Бэн... — Руми повторил имя, словно пробуя его на вкус.

Диана вернулась из боковой комнаты, куда ускользнула, как только мы зашли. В руках были три высоких стакана с какой-то мутной жидкостью. Один она вручила мне со словами: "пей, это очень вкусно", второй - Руми. Мы прошли в широкую комнату, чья наружняя стена из металла и стекла открывала необычайный вид на планету, иначе не скажешь. Этаж был не меньше вдухсотого, и перед нами открывался до горизонта вид, поражающий воображение: ошмётки города, а дальше долины, долины, второй город и третий, а дальше - горы, горы; наш кэмпинг располагался где-то там, возле них.

— Дорогой мой Руминглейбс, я привела к тебе этого отрока в виду того, что он чрезвычайно схож с тобой взглядами на людей, невзирая на то, что сам принадлежит к этой расе, — лицо Дианы при этом было полно торжественности и лёгкого высокомерия.
— Несравненная Диануреуглеахс, нет пределов моей благодарности тебе за столь безрассудный, но воистину царский подарок, — Руми не столь долго смог выдержать и расхохотался первым.
— Прости, Бэн. Это было маленькое шоу о том, как нам представляются люди.

На этот раз пришла моя очередь посмеяться:

— В точку!
— Так ты согласен? — Руми вздёрнул свои бровки флорида.
— Абсолютно. И не дёргай так сильно бровками, а то опылишь нечаянно Диану, — я картинно помахал ладонью, отгоняя невидимую пыльцу.
— Ха-ха-ха, - Диана и Руми рассмеялись одновременно.
— А ты ничего! - Руми склонился в уважительном поклоне. Я сделал точно такой же ответный жест.
— Шутки шутками, но у нас проблема. У Бэна. — Диана стала вполне серьезной.
— У меня? Как же это я не заметил?
— У тебя. Руминглейбс, сам видишь, от него не веет тем ужасом, что от всей их братии, но у него есть проблема.
— Вижу Диануреуглеахс, вижу. И бьюсь об заклад, что это как-то связано с их размножением. Расскажи-ка мне самые глобальные события, какие уже случились в твоей жизни, Бэн.

Я словно попал под гипноз. Или наши смешные выходки так расслабили меня? Я словно очутился в каком-то волшебном мире, где сейчас выйдет Гендальф и скажет: "Всё Бэн. Вот теперь всё хорошо!"

— Смерть мамы. Новая женщина у отца.
— Всё?
— Всё.
— Ясно. Всё, как обычно.

Глава 3. Филискона

3.1. Подборка свежих новостей

Экстренный репортаж со второго пленарного заседания международной ассоциации "К новой жизни без лекарств": выступивший со вступительным докладом глава комиссии по исследованию побочных эффектов т.н. Филисконы, противозачаточного средства, м-р Алистер Крамер заявил:

— С самого начала мы искали не то и не там. Мы ожидали, что применение филисконы может отрицательно влиять на общее состояние вегетативной нервной системы, а также, возможно, нарушать гормональный баланс организма. Но последние факты из самой жизни опровергли наши опасения, но открыли страшную истину - постоянное применение филисконы через поколение блокирует полностью репродуктивную способность человека.

***

Из интервью с главой корпорации "Гэлэкси-медисайнс", ведущей фармакологической компании в мире и монополистом по производству противозачаточного средства Филискона м-ром Галаком Грубером:

— Как вы прокоментируете заявление м-ра Крамера?
— На мой взгляд, не стоит полагаться на единичные случаи, и гипотезы, неподтвержденные лабораторными исследованиями. Однако, безусловно, это тревожный сигнал для всех нас. Думаю, требуется провести самый тщательный анализ для обнаружения причин столь пагубного воздействия на организм человека; выявить, что общего между пострадавшими, какими ещё препаратами они пользовались; провести клинические обследования. Без точных данных заявлять, что всему причиной Филискона - это несерьёзно.

Прямой эфир телекомпании world-art-news.galaxy. На экране восходящая звезда, телеведущая Элеонора Рейзер и гость студии, социолог Мишель Депран:

— Новые и новые жертвы Филисконы не дают нам опомниться! Насколько ситуация критична, и как далеко шагнула эта чума нашего столетия? Эти вопросы мы задаём специалистам. Сегодня у нас в студии тот, чьё имя говорит само за себя, эксперт мирового уровня, социолог Мишель Депран. Г-н Депран, что вы можете сказать о сложившейся ситуации?

— Хм, ну, как я вижу, у вас два вопроса: насколько ситуация критична и, второй - каков охват, как вы выразились, чумы. Извините, я социолог, и меня прежде всего волнуют вопросы по распределению эпидемии, если позволительно так сказать, среди различных слоев населения и территориально. Насколько критична ситуация, думаю, и так понятно: сколь бы ни откладывали молодые люди момент появления ребенка, даже чисто в перспективе невозможность родить его - это шок для многих, это трагедия всей жизни.

Но давайте отбросим в сторону досужие рассуждения и посмотрим на картину, которая складывается на основе холодных цифр. Замечу, что Филискона, чьё производство, наконец-то, заморожено, представляла собой довольно дорогое удовольствие, и цифры, кол-во жертв этого препарата, вполне коррелируют с регионами, где доходы населения заметно превышают средний уровень: Лос-Анжелес, Сан-Франциско, Лос-Вегас, Нью-Йорк, Лондон, Париж, Рим, Барселона. Собственно, Европа и Соединенные Штаты покрыты очагами болезни, как тяжело обгоревший при пожаре. Несколько иная ситуация в других странах, так, например, в России очаг охватывает исключительно Москву и Московскую область в то время, как на остальной территории зарегистрированы лишь единичные случаи, в основном, конечно же, среди обеспеченного населения. Множество стран, находящиеся фактически на границе бедности, вообще не испытали на себе последствий. То же можно сказать про Китай и Северную Корею, где ввоз филисконы был запрёщен с самого начала.

Если же говорить о распределении числа пострадавших по социальным группам, то в основном это дети воротил бизнеса, членов правительства, артистической элиты; иными словами опять-таки людей весьма и весьма обеспеченных.

— Это ужасно. Складывается такое впечатление, что кто-то задался целью истребить самый цвет нашей планеты!

***

Передача на na-zdorovie.tv с Маргаритой Тереховой:

— Здавствуйте, сегодня у нас в гостях доктор медицинских наук, доцент кафедры генетики Московской государственной медицинской академии Яков Абрамович Резенхольд. Яков Абрамович, не могли бы вы рассказать об особенностях так нашумевшего в последние дни противозачаточного средства "Филискона"?

— Гхм. Да. Безусловно. Этот препарат сразу завоевал столь сильную популярность ввиду своего обоюдного воздействия. Как мы знаем, обычно подобные средства принимали женщины, но "Филискона" предотвращала беременность и в тех случаях, когда препарат принимала исключительно мужская сторона. Хм, так сказать, мужчина.

Это давало контроль над рождением не только женской половине населения, но и мужской. И статистика говорит, что приём препарата мужчинами превышал таковой у женщин. Думаю, популярность "Филисконы" во многом определена как раз тем, что мужчина, наконец-то смог стопроцентно контролировать последствия своих действий, в то время, когда некоторые представительницы женского пола порой пользовались своей исключительностью в использовании противозачаточных средств, ради одного из способов склонения к браку.

— Извините, что прерываю вас, но не могли бы вы рассказать, каков механизм влияния этого средства на блокирование репродуктивной способности?

— Да, конечно. Американские исследователи в первую очередь изучали влияние препарата на вегетативную нервную систему и гормональный баланс и не нашли никаких следов пагубного воздействия, но учеными нашей академии выявлена истинная причина: присутствие в ДНК пострадавших характерной цепочки генов, которая приводит к продуцированию совершенно непригодных к оплодотворению сперматозоидов. Что интересно. Мужчина внешне сохраняет свои сексуальные способности, но оплодотворить не в состоянии.

— А. А как приём "Филисконы" сказывается на женском организме?

— Все то же самое. Кто-то может подумать, что "Филискона" не может повлиять на яйцеклетки, которые уже сформированы ещё до рождения девочки, но он забывает, что речь не идет о женщине, принимающей препарат. Эффект сказывается через поколение. К сожалению, это не означает, что одно поколение будет бесплодным, а следующее нормальным, ведь, как вы понимаете, для этого первое должно хоть кого-то родить.

***

Откровения русского блоггера, уже удаленные, но пока ещё доступные в веб-архиве: "П-расам пришёл конец! П...ец Америке, п...ец Европе! Вся надежда на нас, простых русских мужиков. Девки, бегите нах..й из Москвы и Московской области! За МКАДом дох..я нормальных мужиков, которые вас вы...т с любовью и радостью и да не прервётся нить рода человеков! Всегда к вашим услугам, Виталий Чернолюб.

3.2. Утренний выпуск

World-art-news.galaxy, утренний выпуск:

— Обзор событий, произошедших за последние сутки. С вами в студии Элеонора Рейзер. И вновь все рекорды бьет злополучная Филискона. В нашем выпуске: "Флора 9 принимает ответные меры", "Эдуард Ковальски уверил: элита не пострадала", "Флора 9 и астероиды семейства Флора, что общего?", эти и другие новости прямо сейчас.

— Представитель Флора 9 г-н Дармужеускс выступил с заявлением о том, что посольства Флоры прекращают выдачу туристических виз. Он объясняет это тем, что возросший за последние десятилетия поток туристов самым негативным образом изменил, как он выразился, экологический фон планеты. Как известно, флориды обладают способностью своего рода телепатии и многочисленное присутствие людей, от которых исходят, по его словам, крайне негативные флюиды, сказывается на самочувствии флоридов все в большей и большей степени.

"Напряжение достигло того предела, который мы уже не в праве игнорировать", - такими словами завершилась его речь. Однако, среди политиков и лидеров мирового бизнеса крепнет мнение, что истинная причина, скорее всего, кроется в прекращении "Гэлэкси-медисайнс" закупок сырья для производства Филисконы. "Очевидно, — заявил представитель корпорации по связям со общественностью Кэвин Коруэлл, — что именно такими крайними мерами они хотят показать, насколько прекращение финансового потока между Землей и Флора 9 скажется отрицательно для обеих сторон".

— Эдуард Ковальски, как всегда эксцентричный и резкий в суждениях, заявил, что прекращение продажи Филисконы и даже сам факт бесплодия никоем образом не скажется на жизни нынешней элиты искусства. "Как давно, — спрашивает он, — вы слышали о браках или рождении детей среди тех немногих, которые без сомнений принадлежат к артистическому Олимпу? Это происходит время от времени, но уверяю вас - в том нет желания продлить род человеческий смертными, что родятся в муках, в муках проживают жизнь и умирают в муках. В том, что мы теперь бесплодны, мне видятся лишь плюсы: хоть это и не особо напрягало, но отныне нет нужды платить бешенные суммы за ненужный теперь препарат".

— И короткая реклама, оставайтесь с нами!

3.3. Флора

На (8) Флора все мы живем в открытом космосе. Станции старые, счётчики Гейгера зашкаливают. Когда правительство под натиском монополий приняло поправку к закону о полномочиях профессиональных союзов, когда корпорациям стало дозволено нанимать "смертников", людей, подписавших бумажку о том, что они согласны подвергнуться рискам и т.п., что сами несут ответственность за свои судьбы, здоровье и прочее, ремонтные работы на станциях резко сократились. Обшивка никакая, противорадиационный слой - одно название. Слава Богу, срок нашей с Лилит каторги подходит к концу. Но зуммер над дверью пропел уже в третий раз, как петух где-нибудь на зеленой земной ферме, а значит, дабы не нарушать договор с работодателем и не остаться на "второй срок", нужно поднять свою задницу с "нар" и проследовать к шлюзу, где, наверняка, Пьер, Жак и Люмьер, покачиваясь на плывущей палубе, напяливают уже на себя скафандры.

Они наши лидеры, элита, - всегда в первых рядах. Корнелиус каждый раз упоминает одного из них своим добрым словом на недельном митинге. Я знаю, что Люмьер, хоть и такой же смертник, как я, когда-то на Земле ухаживал за дочкой нашего бригадира. Не иначе, как в компенсацию за обломившийся роман, тот так к нему расположен. Ну а с Пьером и Жаком все просто - они друзья Люмьера не разлей вода. Впрочем, они и в самом деле рвут задницы изо всех сил, вот не понимаю только ради чего.

В обеденный перерыв мы встречаемся на кухне - несколько жилых станций, сваренных в одну. Вероятно, денег не хватило на проектирование и постройку отдельных кухонных модулей, вот и сляпали из того, что было. Лилит работает поваром и на раздаче, поскольку людей не хватает. Класс у нее невысокий, но на готовку таким отбросам, как мы, годится.

— Я тебе бухнула свининки, — шепчет она, приближая свои тонкие нежные губки к самому моему уху. Я закрываю глаза, как котенок, которому погладили между ушек. — Сегодня в девять, как всегда. Есть новости. Увы, нерадостные.
— Что-то случилось? — спрашиваю уже в полоборота, поскольку сзади наседают голодные, разгоряченные парни-рудокопы.
— Потом, — шепчет она.

Контракт с корпорацией - пять лет, мы с Лилит прилетели вместе, а познакомились лишь на четвертый год. Я до сих пор думаю об этом и не понимаю, как в этом маленьком мирке можно не встречаться три с половиной года, где каждая мышка знает всех котов, а все коты - мышек. Внешне все наше хозяйство выглядит, как свалка мусора в космосе: станции, словно серебристые фольгированные бумажки, небрежно скомканные и брошенные в невесомость на волю судьбы. Бывает, что они иногда сталкиваются, но скорости таковы, что можно бы спокойно выйти и оттолкнуть соседа шестом, как от берега лодку. Почти так оно и делается, только в скафандрах и не шестом.

— Привет, — выдохнула она.
— Привет, — я поцеловал её в самый краешек губ, там где они сходятся с пухленькой щечкой.
— Ну-у-у! - она повернулась, но сильно, и "под обстрел" угодил другой краешек. — Издеваешься?
— Нет, — и я поцеловал её в губы, в самую серединку. — О чём ты говорила в обед?

У нас не бывает завтраков, точнее на завтрак нам с вечера выдают гель, напоминающий жевательную резинку со вкусом кофе, и нашпигованный всеми калориями, витаминами и минералами, что так необходимы человеку в космосе. Обед ограничен по времени - график работ, а вот ужин - это наше всё, можно не торопиться, да и у поваров работа закончена. Мы сидим за прилавком Лилит, и она подкармливает меня тем, что удалось стащить из рациона местных шишек. Да, и здесь они есть, хотя по сути такие же смертники.

— Помнишь, как ты говорил о том времени, когда мы вернемся на Землю? Жанна, что из управления, сегодня проболталась, нам в еду подмешивают Филискону. Понимаешь, что это значит?
— Как это? — я несколько опешил. — Разве это законно?
— Законно. Правительство даже субсидирует компанию, они нас нахаляву ей кормят, лишь бы мы не нарожали уродцев.
— Получается, что...
— У нас с тобой детей не будет, ведь мы уже не первое поколение. Жанна сказала, что на астероидах так было с самого начала, в еду всегда подмешивали противозачаточное.

Отец Лилит, как и мой, оттрубил свой срок в местных рудниках. Моему "бешенных денег" хватило на то, чтобы купить заброшенный домик на отшибе, чинить, латать его несколько лет, уплетая свой несладкий хлеб с пригоршнями лекарств и умереть, так и не достигнув пенсионного возраста обычных смертных. Теперь мы продолжаем поход по протоптанной дорожке наших отцов.

— Не верю. Вся эта история с Филисконой похожа на вымысел, игры политиков и финансовых магнатов. Не поделили, вот и гонят волну друг на друга. Меньше их слушай. Уверен, у нас с тобой всё будет отлично, вот увидишь!
— Сэм, я хотела бы. Но мне кажется, что они не врут.
— Кому ты веришь?! Этим пройдохам? Да они только и знают, что грызутся за каждый гребанный бакс. Нет, всё совсем не так. Поверь мне. У меня в душе живет чувство, что всё будет хорошо, а оно меня ещё не подводило. Веришь?
— Ладно, верю, — она, наконец-то, улыбнулась, и я рацеловал ее и в уголки, и в самые губы.
— До завтра. Мне пора, если не спать ночью, сил не остается совсем. Нужно дотерпеть, осталось совсем чуть-чуть.

3.4. Утренний выпуск (продолжение)

— Продолжаем обзор новостей. С вами Элеонора Рейзер. "Флора 9 и астероиды семейства Флора, что общего?"

Мало кому известны рудники под названием Флора и то, каким ограничениям подвергаются те отважные, что решились на жизнь в открытом космосе. Отказ от брака одно из неизбежных условий работы в среде с повышенной радиацией. Чтобы гарантировать соблюдение контракта правительство с самого начала взяло на себя поставку противозачаточных средств в этот район. Последние десятилетия этим средством была, как вы догадываетесь, Филискона. Так что же связывает пояс астероидов и родину злополучной Филисконы?

Небольшим штрафом на днях отделалась молодая пара, нарушившая контракт об отказе от брака. И похоже, что Филискона, чьей родиной является планета Флора 9, пожалела шахтеров с одноименного семества астероидов. У молодых родился сын, и есть все основания считать, что вполне здоровый. Тем временем родители счастливой пары в своё время также работали на Флоре. И получается, что выявленная учёными закономерность - блокирование репродуктивной способности через поколение - на них не сработала. Случайность ли это? С этим вопросом мы обратились к известному специалисту в области космической медицины Мартину Клейну.

— Мартин, кажется, у вас есть очень необычный ответ на этот вопрос.

— Это ни в коем случае нельзя считать ответом, это всего лишь гипотеза. Но, если поднять историю первых образцов Филисконы, то радиация в ней играет исключительную роль. Дело в том, что вторая партия этого растения, вывезенная с Флоры 9 со всей надлежащей обходительностью, не дала повторно получить требуемое соединение. Когда же начали искать причину, то обнаружили, что первые образцы были вывезены вкупе с массой других растений, а поскольку места на транспорте было мало, то волею судьбы Филискона оказалась в отсеках, ничем не защищенных от космического излучения. Третью партию погрузили, как в защищенные, так и в открытые для радиации модули. И, как вы уже понимаете, именно та филискона, что подвергалась действию радиации, дала требуемый препарат. Гипотеза же моя проста. Я предполагаю, что причина столь неожиданного поворота судьбы этой парочки вновь как-то связана с радиацией.

3.5. Лилит и Сэм

Сперва они вычли налоги с полной суммы, уж потом - штраф за нарушение контракта. Можно сказать, - нас обобрали до нитки. Словно и не было этих пяти лет в космосе, хоть собирай манатки и подписывай новый контракт, но нет, теперь уже - нет. Я, честно, согласна с Сэмом. Всё, действительно, сложилось для нас самым замечательным образом. Как говорит Сэм, они могли бы отобрать всё, забрать ребенка и "подвесить нас за яйца". Если найдётся такой закон, они это сделают, не задумываясь, они же цивилизованные люди, у них, кажется, правовое государство. У них, уже не у нас с Сэмом. Первое время он ещё на что-то надеялся.

— Ты зря на них ворчишь, — говорил он. — все по закону. Мы прибыли на Землю и получили от конторы расчет, с нас вычли налоги. Прошло два года, прежде чем они обнаружили нарушение контракта.

Да. Все выходило правильно, но как было жаль пропавших, считай, впустую пяти лет черт-те-где, жизни черт-те-как, жизни как-придется.

Я тоже надеялась... Когда я узнала, что беременна, то всё переживала, не зная, кто там внутри меня? Маленький человечек или маленький уродец? Кем бы он ни был, я уже любила его. Но потом Сэм нашёл доктора, который устроил мне нелегальный осмотр и успокоил: всё в порядке, у вас будет мальчик, никаких отклонений от нормы. Вот тогда я и начала надеяться.

Мы жили в глухомани, в доме Сэма, доставшегося ему от отца. Заплатили отцовские долги с наших "бешенных" денег. Сэм хотел принять роды сам, чтобы никто не узнал о ребёнке, но в последний миг испугался. Я бы и сама испугалась на его месте. Так они и узнали обо всём. Ободрали, как заяц липку.

Но не убили же, не лишили этой радости качать на руках наше чудо, маленького Вилли. У нас хороший дом, Сэм засадил в этом году большой участок картофелем и чечевицей; на огороде, возле дома, зреют огурцы и помидоры, лук и чеснок растут, как на дрожжах, в саду наливаются соком яблоки и груша. Если хорошенько подумать, то иметь такое хозяйство в наше время на Земле, когда всё меньше и меньше остаётся места для полей, лесов, даже небольших огородиков... Да мы просто рокфеллеры какие-то! У нас есть колодец прямо во дворе, и зимы, на счастье, здесь тёплые. Сэм на днях соорудил ветряк, и в доме, наконец, появилось электричество. Обещает на следующий год поставить солнечные батареи. Денег нам ещё хватит на пару лет, к тому же Сэм стал подрабатывать в придорожном кафе официантом.

Рядом большая трасса, по которой день и ночь снуют фуры из Вермингейта в Чернобыль, из Чернобыля в Вермингейт. В Вермингейте большой порт, а Чернобыль, говорят, назвали в честь какого-то русского городка, в нем выходят на поверхность сразу несколько трансконтинентальных магистралей. Водители сплошь грубияны, и найти на эту работу крепкого парня из города, хоть Вермингейта, хоть Чернобыля - задачка непростая, а тут Сэм, буквально в двух шагах. К тому же Сэм огромный, настоящий медвежонок. Думаю, водителям там теперь приходится несладко, когда начинают бузить.

Я пока забочусь о маленьком, пропалываю грядки, а ближе к осени начну делать заготовку на зиму: огурцы, помидоры. Ягоды теперь можно будет замораживать в морозилке, и зеленый лук с укропом и петрушкой, пересыпанные солью. Жаль, нельзя ловить рыбу в речке, что совсем недалеко от нас. Сэм очень расстроился, когда узнал, что лицензия стоит дорого. А всё-таки купил на месяц, но почти ничего не поймал и больше не покупает. Зато хозяин кафе обменивает наши овощи на мясо, и фрукты обещал покупать, когда созреют. Одним словом, жизнь потихоньку наладилась. Сэм оказался прав. У нас и вправду всё теперь хорошо.

Глава 4. Бэн Халистер

Эпиграф:
Из репортажа world-art-news.galaxy: "словно в знак примирения, сегодня представитель Флора 9 передал в дар землянам пять полотен кисти самого Бэна Халистера, великого сына Земли, по стечению обстоятельств принявшего в прошлом веке гражданство Флоры 9 и оставшегося до конца жизни ее гражданином. Но глядя на эти полотна, мы понимаем, на каком языке и с кем в действительности продолжал "разговаривать" Бэн. Нет, эти картины не для флоридов, эти "рассказы" для нас, жителей Земли".

4.1. Бэн

Я иду и чувствую, как отец смотрит мне в спину; иду, как под прицелом снайперов; иду неторопливой, ровной походкой, словно одним неловким движением боюсь выдать себя; тогда стрелки, наконец-то, всё поймут и откроют огонь. Хочется обернуться и последний раз взглянуть на него. Думаю, он так и не шелохнулся с момента моего последнего быстрого взгляда. Серый плащ, серые брюки, чёрные, начищенные до блеска ботинки с пятнами подсыхающей грязи - в шлюзе запнулся о забытую кем-то плошку с бурой жидкостью, вот растяпа. И глаза; желтовато-серые, словно источающие невидимые тонкие нити, которые пронизывают тебя насковзь, они прожигают мне спину. Вхожу в двери терминала, шаг, другой, и я укрыт от стрелков стальной обшивкой коридора, ведущего к транспорту на Флора 9.

Извини, папа. Я не приду к тебе на похороны, я не буду стоять над твоей могилой, не брошу в неё горсть земли. Но я и не увижу твоего безжизненного, опустевшего тела, осунувшегося мёртвого лица в сизой, свежевыросшей щетине; говорят, волосы продолжают расти даже у мертвецов. Я не пойду один с кладбища домой, как мы с тобой когда-то возвращались с похорон мамы. Не хочу переживать всё это ещё один раз.

Ты ещё недолго постоишь. Так подобает делать в печальных случаях. А потом сядешь на рейс до Земли, уже один откинешься на спинку кресла, взглянув в иллюминатор, за которым чернеет вечная ночь открытого космоса. Я уже не смогу составить тебе кампанию, бросая в воздух ничего не значащие фразы о погоде на Флоре, о Диане, которую при всём моем желании не могу тебе описать. Ты так небрежно задавал вопросы, рассуждая мимоходом о повышении цен на нефть, которой в мире осталось с гулькин нос... - спасибо тебе. Спасибо, что за все время полета ни словом не обмолвился о нашей опустевшей квартире.

Как мы боимся уходить, уходить навсегда. Но ещё больше мы боимся, когда кто-то уходит вот так, навсегда, от нас. Кажется, что жизнь кончена, а потому нужно любыми силами не дать уйти, удержать. Как говорит Руми, удержать любой ценой ту ширмочку, что заслоняла собой от нас зияющую пустоту нашей собственной могилы. Как-то мне попалась в отцовских архивах старая песенка со словами "расставанье - маленькая смерть". Смотря с кем расстаешься, а то и не маленькая, а самая что ни на есть настоящая, со всеми причиндалами: белая полоска - след от ее косы - расчертившая мир на до и после. И ты уже на самой черте. Когда придёт настоящая, все повторится, но там ты будешь уже за ней. Наверное, так всё и есть. Может, именно из-за этого мы и привязываемся к людям, а потом называем это любовью? Нет, наверняка, чушь.

Как, должно быть, легко умирать флоридам. Умирать и провожать умерших. С самых первых шагов ты один. Один; и один на один с чем-то, что объединяет тебя со всеми, с чем-то древним, как сам космос. Он с тобой, он никогда не бросит, не скажет "да пошёл ты!", никогда не откажет в помощи. И нет никого, кто бы заслонил тебя от мира, желая тебе только тепла и безопасности. У тебя нет возможности расслабиться и уткнуться носом в чью-то юбку, но и нет причин напрячься в борьбе за собственную жизнь. Есть ли она, нет ли, вы всегда вместе.

Руми зациклился на нашем размножении. Вполне естественно. Это первое, что может прийти в голову флориду, не знающему, что такое мама и папа. Но, с другой стороны, разве не в самом детстве складываются наши привычки, сценарии поведения, реакции на внешние раздражители? Получив поддержку один раз, во второй ты начинаешь искать вокруг того, кто прикроет тебя, обнимет и скажет: "всё хорошо, Бэн". К тому же от рождения мы ничего не знаем о мире. Или знаем? Пытаюсь вспомнить себя в свои ранние годы, и складывается впечатление, что всё-то я знал, не мог высказать словами, даже не задумывался об этом, но знал. Я и теперь не могу объяснить этого, но, кажется, что всё было именно так.

Так, быть может, и нет такой уж большой разницы между нами: людьми и флоридами? Быть может, нам, расе людей, просто ещё не хватило времени вызреть, как винограду, чтобы забродить. Созреть, набраться солнца и влаги из почвы, осознать, что и мы точно также непрерывно связаны друг с другом, что есть - и это можно почувствовать - нечто, что всегда с нами, всегда рядом. Есть тот, кто никогда не скажет "да пошёл ты!" и т.п. Я сижу на борту транспорта, летящего сквозь пустоту, какой-то метр отделяет меня от открытого космоса, где человек не сможет прожить и одной секунды. Корабль - скорлупка. Он нашпигован электроникой, защитными системами, вентиляцией, охлаждением, в нем комфортно, но, сидя у стены, понимаешь всем собой - только метр, только один метр отделяет тебя от вечности.

4.2. Руми

Вот и окончилась наконец-то моя затянувшаяся на годы командировка на Флору 9. А ведь я с самого начала, как чувствовал: "ой, Стивен, не видать тебе ни жены, ни детей, и ой как долго". А отсылали на пару месяцев. "Гэлэкси-медисайнс" до последнего времени закупала филискону, сырье для производства одноименного противозачаточного средства, у флоридов, но изучив местные законы и цены на землю, пришло к выводу, что покупка либо аренда земли была бы менее затратной даже с учётом средств на оплату труда по её обработке. И мне как агробиологу требовалось проследить за тем, чтобы были выбраны угодия наиболее благоприятные для её произрастания.

Изучив обстановку на месте, я пришёл к выводу, что закупка земель нецелесообразна, и единственно верным решением является кратковременная аренда, поскольку филискона, произрастая на одном месте, буквально на второй год столь сильно истощает почву, что та становится непригодной для её разведения; популяция катастрофически уменьшается и естественным образом в итоге замещается различными видами сорных трав. Вместе с тем, восстановление почв происходит гораздо медленнее и требует от четырех до пяти лет, так что об организации какого-либо севооборота не может быть и речи; ну-у, либо корпорации придется закупать вдвое большие площади. Рассмотрев все "за" и "против", Совет внял моему совету не идти дальше кратковременной аренды, а посему получилось, что я сам вырыл себе яму. Зам. руководителя нашего исследовательского отдела, достопочтенный Муса Измайлович лично по видеофону вдохновил меня на ратный труд ради благого дела - защиты человечества от нежеланного потомства. Так я и застрял здесь на восемь долгих лет.

Представительство "Гэлэкси-медисайнс" по-прежнему занимала левое крыло Альгарикс-томиар, бизнес центр в самом центре Мулькадо - столицы агмерглийского континента. Закрывалось лишь наше направление, связанное с филисконой. Мы паковали вещи, можно сказать: архивировали статистику, отчёты, карты почв и т.п. и отсылали по спецканалу на Землю, хоть в этом не было никакой необходимости, - всё это в свое время уже отсылалось, но так было положено по регламенту. Справившись со своей задачей за два часа, я попросил Уильяма проследить за отправкой данных и позвонил Руми.

Вообще-то, полное его имя звучало как "Руминглейбс", но для нас, людей, он любезно сокращал его до более лёгкого в произношении. С Руми мы познакомились где-то на второй год моего пребывания на Флоре. Он оказался весьма общительным молодым человеком, точнее флоридом, вызвавшимся мне показать Мулькадо после конференции, посвящённой флоре Флоры. Не знаю, каким ветром туда занесло психолога и философа, но судьба столкнула нас нос к носу, и с тех пор мы уже не теряли друг друга из вида. В особенности наши взаимоотношения обрели силу, когда моя супруга известила меня о том, что разрывает со мной брачный контракт. Руми всегда интересовал наш способ размножения и взаимоотношения полов, а тут ему представился случай изучить свежий материал в виде меня и моей супруги, теперь уже бывшей.

Я никак не мог в это поверить, тем более, что я прилагал все усилия к тому, чтобы наша разлука казалась незаметной - организовывал всеми правдами и неправдами канал радио-, а порой и видеосвязи по вечерам. Это удавалось далеко не всегда, но два-три раза в неделю мы общались. Я проверял уроки у Дина, обсуждал новые наряды дочери, препирался с супругой, но так.., хорошо.., как обычно и происходит в нормальных семьях. И вдруг.

Руми охладил мои фантазии, объяснив, что в нашей расе, по всей видимости, при отсутствии телесного контакта между супругами отношения угасают неизбежно. И то, что мы продержались такой долгий срок, говорит лишь о силе тех чувств, что испытывала ко мне моя Лили. Я порадовался за неё и за себя, но итог меня ничуть не радовал.

Словно услышав мои мысли, в утешение мне, Руми добавил:

— Ты не отчаивайся. Я много чего думал о людях, а оказался в итоге неправ. Да, в большинстве случаев вы такие. Но ты наплюй на неё. Потому что, несмотря ни на что, есть среди вас и другие. Был, по крайней мере, один человек, который показал мне это самой своей жизнью.

Тут Руми подвёл меня к картине. Вся его квартира представляла собой образец чистоты и неестественного нигилизма: если комната, то с одним стулом посреди, если шкаф, то опять-таки в одиночестве, и картина была в ней только одна. На ней была изображена обнажённая женщина-флорид. Будь то земная женщина, она, наверное, вызвала бы во мне массу чувств, но флорид... Руми, как специально, тянул паузу, и я продолжал смотреть: руки - тростинки, тростинки - ноги, там, где положено находится срамному месту - ровная гладь кожи; тонкая шея-стебелёк, омиллы, едва заметно раздвоенный подбородок, чуть задранный носик и глаза. Обычные глаза... человека. Не флорида. Это был шок. Я вновь и вновь возвращался к этим глазам, сколько бы ни смотрел. И что в них было? Думаю, это была любовь. Без сомнений. Это была она. Но что за любовь? Чем дольше я смотрел, тем более мое сердце наполнялось тоской, тоской о чём-то невероятном, огромном и восхитительном, шаг за шагом уходящим всё дальше и дальше от меня.

Вот тут Руми заговорил:

— Что ты видишь?
— Что? Глаза человека. Я про то, что у ней глаза человека.
— Вот как? Я не понимаю. Ведь наши глаза мало чем отличаются? Это не глаза ваших змей или кошек, такие же точно глаза.
— Да, похожие, но здесь именно глаза человека.
— Вот как, - Руми как-то огорченно расхохотался. — Хотел показать тебе чудо, а в итоге его показал мне ты.
— А ты что хотел показать?
— Не знаю, стоит ли теперь... Я хотел показать тебе, как человек, который вроде бы должен зависеть от своих сексуальных потребностей, способен любить того, кто никогда не родит ему детей, который даже не в состоянии удовлетворять этих его желаний. Эту картину написал Бэн Халистер. Всю свою жизнь он писал только её, Диану, как он её называл. И он писал её такой, какой её мог увидеть только флорид. Это и есть, вероятно, истинная любовь, не знающая ни рас, ни способов размножения.

4.3. Дневник Бэна

Май. Пн.
Сегодня узнал, что Диана носила омилон только при мне. Омиллы выросли настолько, что это заметил и я. Помню, как при первой нашей встрече я шутил в гостях у Руминглейбса по поводу его дергающихся бровок. Диана тогда была слишком юна, чтобы оказаться опылённой, зря я "переживал". Когда же вернулся, я ей обещал вернуться, узнал, что женщины флоры "дают семена", Боже, что за выражение я использую... дают семена лишь дважды в жизни, и что Диана, как только я улетел, стала носить омилон, который защищал её от опыления, хотя срок половозрелости был ещё так далек. Когда Руминглейбс сказал мне тогда об этом, я пропустил всё мимо ушей, я ещё не знал, что после второго опыления срок жизни Дианы, как и любой другой женщины-флорида, начнет отсчёт на часы. Теперь я могу оценить твой поступок, ты ни в коем случае не хотела уйти до моего возвращения. Почему же? почему же сейчас? Зачем ты это сделала? Диана, я не понимаю.

Май. Ср.
Решился, наконец поговорить с ней. К моему удивлению, она не стала ни отшучиваться, как обычно, ни острить; поглядела прямо в глаза и сказала: — “Я долго думала о нас; не так думала, как ты себе представляешь; не как человек, а как флорид. Ты расходуешь впустую свой талант на меня, тебе пора повзрослеть”. — “Я? При чём тут я? Почему ты решила так поступить с собой?!” — “Ты не виноват, но, прости, мне слишком понравилось быть твоей моделью, и я совсем забыла, зачем я живу. Флорид, не знающий, зачем он живет - это нонсенс”. — “Что? Разве не ты мне напоминала каждый раз, отправляясь одна к Руминглейбсу, что ты не моя вещь, не моя собственность? И теперь ты мне говоришь, что забыла, зачем живешь?” — “Да, Бэн, это так. Верно, я все надеялась таким образом вспомнить, зачем я живу, но, когда приходила к Руминглейбсу, думала лишь о твоих картинах. Ты заметил? последнее время ты стал повторяться? Ты меня исчерпал как тему и не хочешь в этом признаться себе”. — “Да пошли они куда подальше эти картины! Я что? живу ради них? Ты живишь ради моих картин?” — “Да, Бэн; выходит, что так. Я жила, но теперь тебе пора найти другую тему”. — “Диана, ты сама не представляешь, что ты наделала! И знай, ты уйдешь - я уйду”. — “Только попробуй! Я к тебе по ночам буду являться в кошмарах! Бэн, ты должен писать!”

Я разревелся, как мальчишка, и ничего больше не смог сказать. Она пыталась обнять меня, но я вырывался и в конце-концов убежал к себе и заперся в мастерской. Физически не мог её видеть, видел лишь тень, что тает на моих глазах.

Май. Пн.
Диана заметила сегодня, что я завёл дневник. Её омиллы набухли настолько, что вот-вот опушаться, как одуванчик. — “Что это за странный способ записи? Почему ты не указываешь дату полностью? Почему только месяц и день недели?” — “Потому что дата не имеет значения. Время года указывает, что окружает в природе, день недели - что окружает в обществе. Важно место в цикле, а который это цикл по счету, не имеет значения”. — “Бэн, я хочу, чтобы ты написал меня еще раз”. — “Я не хочу теперь писать тебя, я вообще больше не хочу писать!” — “Даже, если это будет моей последней просьбой?” — “Господи, Диана! Ты не преставляешь...” — “Что я наделала”, — она продолжила, перебив меня. — “Бэн, можешь не перебивать меня?” — “Да”. — “Бэн, я вновь увидела, наконец, свою жизнь, поняла зачем живу на свете”. — “Да? И что же вдруг это, когда ты вот-вот уйдешь?!” — “Я же просила, не перебивай. Прости меня, но это и правда трудно объяснить человеку, хоть ты, Бэн, очень-очень необычный человек. Представь себе, что нас с тобой нет. Да, есть наши сознания, которые воспринимают нас как себя, но нас нет, есть лишь актёры, и у актёров есть роли”. — “Я слышал это, и всё это чушь несусветная!” — “Бэн, потерпи немножко, дай мне сказать. В отличие от театра, нам как актёрам неизвестна суть всей постановки, мы видим лишь одну сцену из неё. Одну лишь сцену, одно действие даже, быть может. Но как актеры мы способны чувствовать ноту представления, мы способны ощутить свою роль. И да, мы вольны плюнуть режиссёру в лицо и выйти из игры; но, если бы режиссёр был таким же неумехой, как мы с тобой! Если бы он был таким же лицедеем, как мы! Бэн, ты знаешь, о ком я говорю, ты это чувствовал. Помнишь, как мы с тобой пробовали заниматься вашим земным сексом? Если ты не забыл, то не скажешь, что все это чушь собачья”.

Я и не стал возражать, поскольку возразить было нечего. Она права, но во мне нет его постоянного присутствия, поэтому я боюсь. Я ТУПО БОЮСЬ ПОТЕРЯТЬ ТЕБЯ. Диана, хочешь ты того или нет, я уйду вслед за тобой, и катись весь этот спектакль к чёртовой матери!

Июнь. Пн.
Омиллы Дианы опушились. Она хотела, чтобы я написал её такой. Такова была её просьба. Я мешал краски на палитре. Я боялся смотреть на неё. Она, да, совершенно преобразилась. Я видел её такой лишь один раз в жизни, когда, несмотря на всю её предосторожность и омилон, юркая пыльца какого-то грёбанного флорида добралась-таки до её омилл. Я ходил белый как снег, все понимая - это как первый инсульт у человека, второго он не переживёт. Белый, пушистый кролик свился вокруг её шеи, как удав. Я чувствую, как он прижимается всё плотней и плотней. Я не могу держать кисть, не могу как обычно вскидывать придирчивый взгляд и класть мазок за мазком. Ничего не вышло, как я и ожидал. — “Пойми, Бэн, — сказала она, после того как я проткнул холст черенком кисти, — напишешь ли ты меня или нет, я все-равно уйду. Но, пока этого не случилось, мы можем жить, как всегда. Представь себе только, что время не имеет значения, не думай. Ты же у меня особенный”. Блин, прямо так и сказала "ты же у меня".

Июнь. Ср.
Второй день пишу Диану. Вчера с утра и до вечера делал наброски карандашом, пытался найти нужную форму. Диана молча сносит всю мою ругань и непрерывные смены позы. Кажется, я нашёл то, что искал. Диана под конец совсем вымоталась. Кажется, что я нарочно мучаю её, не в силах что-либо изменить.

Июнь. Чт.
Сегодня набросал углем очертания, сделал подмалёвок, положил несколько мазков по драпировке и приступил к фигуре. Работа идёт привычным руслом. Сразу зацепился за удачный мазок, дальше уже дело техники, - я уже вижу картину. Думаю, через пару дней всё закончится.

Июнь. Вс.
Вчера закончил картину. Диана долго смотрела. Сказала, что я переврал её глаза, что они получились чересчур человеческими. — “А еще, почему ты не закончил драпировку?” — “Потому, что только в этот раз понял, насколько я люблю незаконченные картины. Мне захотелось, чтобы эта осталась незаконченной”.

Сидели до утра. Я рассказывал ей о маме, отце, а она все спрашивала, спрашивала: как ухаживают за ребёнком, как кормят из груди, как укладывают спать. Все это я ей уже рассказывал не один раз, иначе она бы и не знала, что спрашивать. Теперь она, видимо, хотела всё услышать снова. — “Знаешь, - вдруг сказала, - не слушай Руми, у вас есть много чего замечательного, и все благодаря именно вашему способу размножения. Мне даже на секунду захотелось стать вашей мамой”. — “Ты и так уже мама, посмотри - вот-вот "подует ветер"”. — “Да, но я никогда не узнаю, где и как прорастут мои семена. Если бы я родила ребёнка, как земная женщина, как бы ты его назвал?” — “Вот ты спросила! Не знаю. У нас часто называют в честь деда, а его зовут Джордж”. — “Джордж... Это слишком по-человечески, давай назовем его Джорджэкст?” — “Ты воспользовалась английским? Экст - это что? расширенный вариант Джорджа?” — “Да, именно”. Она прижалась ко мне, а я боялся, что такая неосторожность спровоцирует "ветер".

Июнь. Пн.
подул ветер

Эпилог. Сбор урожая

Эпиграф:
"В 16 недель плод начинает слышать. Сначала он слышит звуки материнского тела: сердцебиение, шум крови, звуки перистальтики. Он воспринимает эти звуки через водную среду, приглушённо. Затем плод начинает слышать звуки, доносящиеся извне. Установлено, что он уже может «запоминать» отдельные слова, различать голоса." Википедия. "Пренатальный период".

Когда подлетел электроплан, я только что выбрался из матери. Слепой от света, глухой от лавины нахлынувших звуков. Трава, нестерпимо острая, впивалась в пятки и резала их до крови. Каменистая почва была не лучше. Воздух, резкий, колючий, как посудный ёршик, обдирал кожу каждым дуновением ветерка. А над головой сверкало испепеляющее Светило. Вот я и один посреди обнажённого, бесконечного поля, как и видел не раз в своих снах. Мать лежала расплатанная во все стороны лопнувшими лепестками, я видел её посреди радужных колец и лучей едва проступающей из белесой дымки: взгляд фокусировался самостоятельно то на толстой желтовато-зелёной корочке, что виделась из-под завернутого края кожуры, то на янтарно-алой мякоти, что всего лишь пару мгновений назад со всех сторон прикасалась к моей коже, делая мир таким нежным и мягким; то на лужице кристальной маслянистой жидкости в месте, где створки, все ещё моего, домика разбегались во все стороны; она каплями сочилась сквозь прорехи лепестков и неторопливо опадала на землю; каждую каплю я слышал, как удар молотком по барабанным перепонкам. Я задрал голову и заорал. Из горла плеснула фонтаном струя, а следующим вдохом воздуха, я, кажется, спалил себе лёгкие. Присел на корточки, обхватив себя руками за плечи: в голове моей безостановочно закружилось поле.

Двое наших подбежало от электроплана, опустившегося в ста метрах, и накинула на меня лёгкую, пушистую накидку, что разом смягчила шквал ощущений. "Вода", — я едва смог прошептать слово, первое своё слово. — “Да хоть залейся!” — ответил вихрастый парень. Они подхватили меня под руки и поволокли к электроплану. Я знаю, в его чреве скрывается целый бассейн жидкости, что так нужна мне сейчас.

Едва я почувствовал её влажное дыхание, как способность стоять на ногах вернулась ко мне, я сам шагнул в кабину, переступил через обитый войлоком порожек и вошёл в "чрево". Накидка слетела сама собой, и я, не мешкая ни секунды, окунулся с головой в живительную жидкость. Глаза, ошалевшие от света, отдыхали, с наслаждением наблюдая зеленоватые разводы, гуляющие по поверхности; за ней, над ней темно-серый свод корпуса электроплана образовывал идеальную полусферу.

Казалось, что я могу не дышать целую вечность, кувыркаясь и проныривая, преодолевая сопротивление воды. В голове мелькало свежими картинками только что произошедшее. "Двое наших подбежало, — повторил я для себя. — Как странно! Если есть наши, значит я знаю о том, что есть и не наши. Откуда это знание?" Дальше вдруг всплыло воспоминание о том, как я загорал на пляже, было людно, я смеялся и разговаривал со странным существом, похожим на толстую корягу. Вот из этого сна я и узнал... Сны, они обучают меня, они показывают мне то, что может меня подтолкнуть к чему-то новому. Кто я? Я - флорид. Я родился на планете, которую "коряга" называет Флора 9, но наши её называют Энзима. "Коряги" делят себя на маленьких и взрослых, но у наших это не принято, мы не делим себя никак, потому как считаем, что все мы являемся чем-то единым, и в нём нет малого и великого. То, что едино, не может быть разделено.

По поверхности раздались шлепки ладонью, и я всплыл.

— Салют, золотая рыбка! Пора возвращаться на сушу и побить немножко хвостом!
— Хорошо, — голос мой вновь подвёл меня, и я иронично улыбнулся парню в цветастой кепке. На ней красовалась какая-то эмблема, но научиться различать их - это мне ещё предстоит, насколько я знаю.

Парень протянул мне все ту же накидку, и я, укрывшись с головой, проследовал за ним в кабину, затем и на открытый воздух. Передо мной открылся вид на кэмпинг, возможно, тот самый, что иногда являлся мне во снах.

— Знакомься, это теперь твой новый домик, можно сказать, мама. Пойдем, покажу тебе всё, — кудлатый в кепке зашагал вперед. Домик был хорошим: много небольших и уютных комнат, среди которых одна, еле-еле освещенная, меня сразу очаровала, едва я увидел посреди неё кровать. Не обращая более внимания на слова провожатого, я бухнулся всем телом в её нежную мягкость и отрубился.

Во сне ко мне вернулся мой привычный мир, тот, что всегда был рядом, пока я находился внутри мамы. И он, как видно, припас для меня новые сны. Я учился в какой-то школе, ходил вместе с друзьями на диспуты и собрания, провожал какую-то милую девушку домой, с нами шёл учитель музыки, и девушка непрерывно задавала ему вопросы, которые хотел задавать и я. Он отвечал неспеша, улыбаясь. И мы с ней в ответ улыбались, поскольку ответы были уж слишком для нас абстракные, а нам хотелось конкретного. Посреди улицы учитель натолкнулся на прохожего, закутанного в потрёпанный плащ, в шляпе со следами паутины и плесени на фетре. Тот шагал, ни на кого не обращая внимания; полностью, вероятно, укрывшись в своих мыслях. Мы, как один, обернули к незнакомцу огорченные лица, в то время, как учитель снял шляпу и согнулся в нелепом реверансе. Я почувствовал, что сон начинает отдавать явью, но сил просыпаться не было.

Тогда я, превозмогая его чары, спросил учителя: кто это? И он всё также сияя лучезарною улыбкой вымолвил куда-то в пространство: дети мои, простите, что использую чуждое нам обращение, но вы только что видели Бэна Халистера, единственного и неповторимого, да ниспошлет ему Господь всё, что он пожелает: реки и озера. И добавил, чуть погодя: горы и пустыни.

Я очнулся, уже смеркалось. В воздухе дрожал тонкий аромат прохлады. Под одеялом, в которое я закутался во время сна, стало нестерпимо душно. Я выпрастался из него, поднялся и, ступая ещё не вполне отвердевшими ступнями по мягкой обивке пола, пошёл обратной дорогой на волю. Несколько комнат и я на открытой веранде. Над верхушками деревьев только что померкла заря, где-то возле реки слышались потрескивания нугуши - маленького насекомого, питающегося нектаром цветов. От соседнего домика на дорожку, освещённую двумя нашими лунами шагнула тень.

— Привет. Ты новенький? — проговорила тень ломким, чуть взволнованным голосом.
— Да.
— Как ты?
— Да, вроде, ничего, очухался.
— Я Катринбастсия, родилась две недели назад. Здесь здорово! Тебе понравится. Рядом речка, горы недалеко. И воздух такой чистый, а самое главное - такая тишина по вечерам и ночью.
— Тишина — это здорово. Меня при рождении так оглушило, что тишина — это то, что надо.
— Как тебя зовут? В смысле, как ты хочешь, чтобы тебя называли?
— Как? Я ещё не думал об этом, — тут что-то из прошлых снов пролетело перед моим внутренним взором, и я ответил, — Джорджэкст.
— Что ж, Джорджэкст, если ты не против, пойдём, я тебе всё покажу.

5 фев. 19 г.