Садись, милок, садись в креслице. Чаю нет, уж извиняй, зато есть что покрепче. Да не боись ты, не съем. Я нонче сытая, а потому добрая.
Вот вы все говорите - ведьмы, ведьмы...
Нездоровый интерес к нам у молодежи. Прям как в стародавние времена. Только тогда по-другому, кажись, было.
Прабабка моя сказывала, будто в молодости, когда только метлу осваивала, увлеклась не на шутку, да в земли чужие залетела. Пошла спросить дорогу обратную по дурости, а там по-нашенски, оказывается, и не разумеет никто. Она им, мол, ребятки, заблудилась я, и метлой для пущей понятливости машет. Ее и схватила челядь с вилами, да лопатами. Нелюди, право слово. Впрочем, нет. Нелюди потом были. Иглы острые под ногти загоняли, железом каленым прелести прижигали, суставы выворачивали, да на крюки за ребра подвешивали. А прабабка, знай, смеется - никогда столько развлечений сразу не видывала. Хотя иглы под ногтями - это уже как-то совсем не по-божески. С железом и "испанским сапожком" поинтереснее будет, но всё не так увлекательно, как связывание по рукам и ногам, да бросание в реку. Это прабабке моей больше всего по нраву пришлось. А уж какие рожи у напыщенных разодетых мужиков были, когда она, хохоча, из воды-то выныривала! Вот потеха! Водяные и русалки потом письмами благодарственными засыпали, мол, прилетайте еще, а то скука тут без вас смертная.
Потом прабабку ведьмой заклеймили (а то, поди, она сама того не ведала), к столбу деревянному привязали прямо в неглиже, хворост сырой у ног разложили, да подожгли. Прабабка шутку не оценила - не знают напыщенные заморские мужики толк в кострах. Ну что это такое - ни тепла тебе, ни света, дым один глаза до слез разъедает. То ли дело шабашные костры на холмах - из соседней деревни видать. И погреться, и поплясать, и младенца зажарить. Ты, милок, чего дергаешься-то? Гляди-ка, и зубы от холода стучат. Растоплю-ка печку, пока совсем не околел, горемычный... Так на чем я?... Прабабка жаловалась, что, мол, пока ждала, когда же убогий костерок разгорится, озябла и, кажись, простыла даже. Холодно было, поздняя осень что ли. Ждала-ждала, когда веселье-то начнется, а тут мужик с мешком на голове ее сзади хвать! - тряпкой вонючей душить начал. Тут уж прабабке совсем не до смеху стало. Ничтоже сумняшеся, огонь на окаянного перекинула, из веревок выскользнула, да была такова. Погостила, пора и честь знать.
Нонче развлечений таких не сыщешь, скука одна. Другие у людей забавы. Городов понастроили из камня,неживых, там и развлекаются. Про ведьм сочиняют... Читала даже, смеялась долго. Околесицу несут почем зря, как тут, право, не смеяться. Ну что это - девки рябые, едва срам прикрывши, по полю на лошадях без седла по-мужицки скачут, да мечом пудовым в тощих ручонках над головой непокрытой размахивают. Городские, что с вас возьмешь...
Не понимаю я вас, ох не понимаю.
Триста тридцать лет и три года в своей избушке живу, разные места видела. Да-да! Она у меня енто, как это у вас нонче говорят?... мобильная, на курьих ножках. Захотела Сибирь поглядеть одним глазом - пожалуйста, Урал - на здоровье! Тут тебе и смена обстановки вроде, и с жильем никаких бед. В середине века прошлого на брянщине вот отдыхала, партизан прятала, да. Они поначалу опасались к избушке моей подходить, "чур!" за версту кричали, а потом, когда их губить-то без разбору стали, поняли, что худа от меня не больше, чем от чужаков. Был там один, казак, поди, молодой, высокий такой, с усами черными. Все подкручивал их залихватски, глазом единственным подмигивал, да самогон из закромов таскал. Ко мне неравнодушен был, чего греха таить. Все хвост, поди, у меня выискивал, под юбку заглянуть норовил, пройдоха. Ну да тогда я была моложе и красивей, не то, что сейчас, вон зубов почти не осталось... Да и мужик не тот пошел - все усы бреют. Особенно в городах.
А города я не люблю, нет.
Как-то осмелилась в город выбраться, так там моей избушке, оказалось, ходу нет. На куриных лапах никто не передвигается, и все рядами, рядами. Никакой тебе свободы. Кричали, ругались на меня, отказались колбасу на самогон выменять. Даже собака, и то облаяла, шавка проклятущая. Ну да я ее Лешему скормила, приятелю своему. Любит он екзотику, что ж поделаешь. "О вкусах не спорят", - так приятель мой часто говаривал. На музыку слова положил, хорошая песня вышла, душевная. Жаль, помер давно, дружочек...
Так что в города я больше носу не кажу, все к природе поближе. Привыкла я к ней, родимой, за жизнь долгую. К лесам нашим бескрайним, лугам заливным, да полям золотым, хлебным. Хотя чего уж, год от года и тут все хуже становится...
Зато я людей люблю.
Вот все жалуются, что людей не любят, страшными словами это обзывают. Не то заминтроп, не то нумизмат... Тьфу ты, старость не радость, не упомнишь жаргонов ваших нерусских, а говорят сейчас-то как заковыристо, послушаешь, послушаешь, да и задумаешься невольно - а не ошиблась ли с направлением, на чужбину ненароком не попала ли? Склероз, знаешь, дело такое... До добра не доводит.
А я людей люблю.
Нет, правда! Особенно молодых и с овощами. С картошечкой тоже хорошо. В молодости у всех еще органы здоровые, и кровь чистая, особенно если не есть три раза в день всякую искусственную гадость. А так мясо очень нежное, и от костей легко отделяется, да... Главное, на огне не передержать, а то не разжевать потом.
Эй, милок, ты чего? Аль торопишься куда? Да не боись, шуткую я. Чего говоришь? Старая стала, на ухо туга... Много ль правды сказала? Все-то тебе вынь да положь. Правда, милок, тем и плоха, что места для фантазии не оставляет вовсе. Не будет больше ни сказок, ни песен. А без них какая радость? Чего-чего? Милок, ты в правое ухо говори, оно у меня слышит лучше. Ась? Прикорнуть-то? Можно, отчего ж нельзя? Дурно тебе? Так во дворе умывальник есть. Нет? Ну, как знаешь.
Спи... С рассветом забудешь все, что бабка тебе наговорила. А коли не забудешь, так кто ж тебе, бедолаге, поверит, что с всамделишной ведьмой говорил?
![нечто похожее [тырнет]](/img/s/solowxewa_k_i/babka_zhzhot/77813973_3684106.jpg)