Мартовское солнце пригревало неправдоподобно по-весеннему. Такое, кажется, бывает только в Петербурге с его относительно-приблизительными временами года и суток: март - совсем как весна, май - хуже, чем лето, а в октябре - совершеннейшая зима. Разумеется, завтра или даже через несколько часов мартовское солнце приведет за ручку тридцатиградусный мороз или поразительно колючую метель; на благоухающие майские тополя и готовые расцвесть яблони упадёт тяжёлый холодный ливень со снежной или ледяной крупой, после которой вполне может показаться издевательская радуга - предвестница заморозка, а октябрьская зима превратится в непролазную весну-осень...
Так думал бредущий по Петровской набережной человек неопределённого возраста, потрёпанного вида и с обшарпанным старомодным портфелем в руке. Такие мысли были для него не в диковинку. Он вообще был странный: жил нигде, занимался ничем... Разумеется, всё это с точки зрения добропорядочных обывателей и властей. Но люди сведущие, конечно, уже догадались, что живёт он между небом и Невой, а занимается тем странным делом, которое никому не приносит ничего, кроме неприятностей. Он писал стихи. А от особой тоски - и прозу.
Петровская набережная была необычайно пустынна. Ни единого "Форда" или "Линкольна", не говоря уже про какой-нибудь несчастный "Опель-Кадетт". И ни одного прохожего вокруг. Герман - а это был именно он - шёл в полном одиночестве. От многодневного недосыпания его явственно качало, поэтому любой нормальный человек мог принять его за пьяного. Герман не пил практически никогда, но в упомянутом предположении мирного обывателя была бы доля правды, потому что в состоянии этом наш герой испытывал такую гамму чувств и ощущал такое блаженство, о которых, наверное, мечтал подсознательно не раз любой пациент наркологического диспансера... Герман, разморённый незапланированным мартовским теплом (кстати, он так и подумал, что яблони готовы "расцвесть", а не расцвести), в изнеможении опустился на парапет набережной. К его удивлению, гранит оказался довольно тёплым. Герман улыбнулся и достал из портфеля книгу, которую ему вчера подарили на день рождения, разложил её на коленях и ... провалился в небытие.
Вдруг он почувствовал, что кто-то осторожно и требовательно трясёт его за плечо. Очнувшись и вздрогнув, наш герой обернулся и увидел стоящего сзади капитана милиции с неизменной рацией внушительной кобурой на поясе. Вид у представителя власти был довольно строгий, но выглядел он симпатично.
- Спим? - полувопросительно-полуутвердительно произнёс страж порядка. - И как, удобно? - Он по привычке хотел потребовать документы, но, увидев на коленях потенциального задержанного книгу, заинтересованно спросил:
- Можно? - Герман утвердительно кивнул. Милиционер осторожно полистал скромное издание, переплёт которого, выдержанный в чёрно-серых тонах, так диссонировал с мартовским солнцем и непетербургским небом, возвратил его Герману и сказал совсем уже по-дружески:
- В Неву не упадите (Герман не нашёл ничего лучшего, чем выбрать место для привала прямо на парапете набережной, да ещё усесться лицом к Неве, свесив ноги надо льдом, казавшимся искрящимся заснеженным полем). - И лучше бы вам отдохнуть в другом месте.
Сказав так, капитан удалился. А наш герой с ужасом осознал, что он выбрал место для отдыха прямо напротив резиденции представителя Президента. Полудремлющая память Германа по-прежнему продолжала считать, что величественный особняк принадлежит Дворцу бракосочетаний. Пустынность набережной, судя по всему, объяснялась тем, что в гости ждали то ли датского принца, то ли новозеландского премьера. Сонливость тут же покинула облезлого ваганта, мысли прояснились, и он с удвоенной энергией стал гнать от себя навязчивую идею, не покидавшую его с того момента, когда друзья подарили эту злополучную книжку. Дело, конечно, не в телепатии, хотя они дружно утверждали, что не помнят, как почти год назад Герман в разговоре невзначай упомянул об авторе книги, которая теперь спасла его от возможного заточения. Он тогда почти восторженно отозвался и о стихах, но главным образом - о полных задумчивой таинственности эссе. И это осталось у зайцев (так Герман про себя именовал эту милую пару) в подсознании.
Прежде, чем встать, Герман всмотрелся в последнюю страницу обложки. С неё пронзительным взглядом смотрела поэтесса. Герман подумал, что именно такое выражение лица и такой взгляд должны быть у русалки, живущей в Обводном канале. Он перечитал краткие сведения об авторе. "Ирина Лиговская (Гринблатт) - петербургский поэт и эссеист, член Союза писателей, автор сборников "Дыхание островов" (1967), "Ленинградские офорты" (1974), "Мифы и легенды Обводного канала" (1994), монографии "Специфические черты психологии жителя современного мегаЛОполиса" (1999) и многочисленных работ по этой теме. Доктор психологических наук, лауреат Государственной премии 2002 года. Слушателям Ленинградского и Петербургского радио хорошо знакомы многочисленные сюжеты......." Его особенно впечатлил этот старомодный мегалополис. Да, в одной из таких передач не менее заслуженный соведущий проговорился, что Ирина Константиновна является вице-мэром и курирует вопросы образования и культуры. Ругая себя, на чём свет стоит, Герман упрятал книжку в портфель и спустился по пандусу на невский лёд.
Неву он форсировал благополучно. Слева остался окутанный эфемерной голубовато-зеленоватой дымкой Летний сад. Герман приветливо помахал пролетавшей мимо чайке, взъерошенной, как и он сам, и материализовался из-под Дворцового моста. В том смысле, что путешествие по мартовскому льду Невы, источенному оттепелями, изломанному наводнениями и подрезанному ледоколами, можно считать движением вдоль границы небытия. Через полчаса он приблизился к аккуратному, недавно отреставрированному особнячку на Крюковом канале. Скромная вывеска гласила:
МЭРИЯ г. Санкт-Петербурга
ПРИЁМ ГРАЖДАН ПО ВАЖНЫМ ВОПРОСАМ
Не без труда отворив массивную дверь, Герман с удивлением обнаружил в традиционном "скворечнике" не массивного глыбообразного охранника, а старушку с вязанием, в которой можно было угадать недавнюю ярославскую или вологодскую крестьянку.
-Здравствуйте, - широко улыбнулся Герман экзотической вахтёрше. - А Ирина Константиновна ещё не ушла? - Он спросил это совершенно наудачу, даже не будучи уверенным, что попал в нужное здание. Старушка, оторвав глаза от вязания и подслеповато взглянув на Германа - казалось, она ничуть не удивилась появлению странноватого визитёра, - нараспев, по-северному, произнесла неожиданно чётко и громко:
-Куда-а там. Они всегда допоздна засиживаются. Но сегодня посетителей мало, так что иди поскорей. Ты по делу, али как?
Вопрос был задан скорее из любопытства, но Герман с готовностью выпалил подготовленную легенду:
- Я сосед по площадке, ключи отдать. Она оставляла для слесаря, всё сделали, а мне на смену идти. Она у себя?
- Проходи, сынок, у себя. Только они теперь в другом кабинете, в двести пятом. Тут, вишь, ремонт был.
Поблагодарив добрую фею, Герман вихрем взбежал по лестнице и остановился у двери с надписью:
Гринблатт Ирина Константиновна
Вице-мэр
- Позвольте? - Он вложил в этот вопрос всё вдохновение. Хозяйка кабинета в строгом офисном костюме оказалась совсем не похожей на русалку из Обводного канала. У неё был деловито-усталый вид. На лацкане пиджака сверкало одно-единственное украшение - скромная бриллиантовая брошка в форме розы ветров, подарок мэра Лаппенранты. "Ещё один сумасшедший, - безошибочно определила Гринблатт. Всё-таки она была психологом. - Господи, как они надоели, эти графоманы, просившие протекции, вывихнутые поклонники и прочая шушера". День сегодня был тяжёлый: в Красногвардейском районе навстречу весне благополучно разморозили отопление, и с утра её осаждали директора школ. А дома кот некормленый, и дочкина непутёвая компания опять расшвыряла шприцы по всему ковру......
- Что вам угодно? - сухо спросила она Германа, смерив его ледяным взглядом. ТЭК обещает ликвидировать аварию к завтрашнему утру, если вы по этому поводу. Если же вам угодно беседовать с Лиговской, то советую обратиться в Дом книги или в библиотеку.
- Простите... Меня зовут Юрий Герман. Я не намерен злоупотреблять вашим вниманием. Но я тут случайно нашёл на льду Обводного канала одну вещь. Не ваша ли?
Ирине Константиновне стало не по себе от этого вопроса и от наивно-непосредственного взгляда Германа. Всякий, кто хоть немного знаком с Петербургом, знает, что воды Обводного, щедро разбавленные канализационными стоками, парят и не замерзают даже в самый лютый мороз. Исключение составлет лишь небольшой участок, где канал вытекает из Невы, под Шлиссельбургским мостиком, где она изредка проходит, возвращаясь домой из метро. Но главное было не это. Пусть странный гость ходил за ней по пятам и выследил. Но предмет в его руке, протянутой в сторону стола... У Ирины Константиновны перехватило дыхание. Кто он, этот странный парень, наверняка родившийся тогда, когда она издала свой первый сборник? Незнакомец с потрёпанным портфелем протягивал ей крохотную серебряную лиру. Именно так - "Серебряная лира" - называлось её первое стихотворение, написанное в двенадцать лет. Ирочка Арентова стеснялась своих юношеских стихов и никому никогда их не показывала, но уничтожить по какой-то причине не решалась.
- Я почему-то подумал, что это ваше. И пришёл...
Гринблатт смотрела на гостя широко открытыми, чёрными от ужаса глазами. Он ждал любой реакции, но тут было явно что-то неладно. Неужели эта безделушка, купленная в отделе бижутерии за полсотни и сделанная из нейзильбера, так её потрясла?
Ирина Константиновна продолжала не мигая смотреть на пришельца. Она не могла оторвать от него глаз, и потому видела, как голова его деформируется, фигура становится грузнее, одежда обращается в шерсть, а из груди вырывается жуткий вой, в котором она скорее угадывает, чем слышит: "Я пришёл за тобой!.."
Портфель выпал у него из рук; Герман стремглав метнулся в сторону женщины, медленно оседавшей на пол с всё так же широко открытыми глазами. Он подхватил её, странно лёгкую, и набрал "03", удерживая Лиговскую левой рукой за талию. На него слабо пахнуло полынью и пижмой. Вдали завыла сирена "скорой". Герман в растерянности продолжал держать на весу свою лёгкую ношу, не зная, что делать. Еще никто никогда не умирал у него на руках.
Вдруг она открыла глаза, которые было сомкнулись. Удивительной щедрости улыбка озарила её лицо. "Так здесь не улыбаются", - подумал Юрий.
-Спасибо, милый. Но ты немного опоздал. Лет на двадцать...
-Встать! Суд идёт! Слушается дело об убийстве гражданки Гринблатт Ирины Константиновны, 1946 года рождения, уроженки Белинского района Пензенской области...
-... Именем закона Российской Федерации! Герман, Юрий Вячеславович, признаётся виновным в предумышленном убийстве Гринблатт, Ирины Константиновны, совершённом при отягчающих обстоятельствах, выразившихся в незаконном пребывании в г. Санкт-Петербурге и покушении на жизнь государственного деятеля. Подсудимый Герман приговаривается к высшей мере наказания - смертной казни.
- М-да... - Редактор провинциальной заводской многотиражки "За чугун" Оскар Соломонович Ривкин, в обиходе просто Семёныч, ловко выбил снайперским щелчком из опустевшей пачки последнюю беломорину, щёлкнул зажигалкой и смачно затянулся. По крошечной каморке, где помещалась редакция, единственным сотрудником которой являлся Семёныч, поплыл тягучий ядрёный дым. - "Герман сошёл с ума. Он сидит в Обуховской больнице, в шестнадцатом номере..."
- В семнадцатом, Оскар Соломонович.
- А?- Семёныч, туговатый на ухо, взглянул на своего визави из-под густых сросшихся седых бровей.
- В семнадцатом нумере. Так у Пушкина.
- Спасибо, хотя не суть. Слава Богу, что не Герман Титов там сидел. Да, в области шизофренического сюрреализма далеко вам до господ из генерации пэ. - Последние два слова Ривкин произнёс подчёркнуто пренебрежительно, оттопырив нижнюю губу, так что его собеседник, мастер из электроремонтного цеха, принёсший только что прочитанный редактором рассказ, невольно улыбнулся. - И всё же, что это ещё за питомник по разведению вервольфов? - Уши, лапы, хвост... Дас мистик унд дер фантастик. - Ривкин скромно проявил свои недюжинные познания в языке Шиллера и Гёте. - Русалка из Обводного, понимаешь, канала. Народные Сказки Афанасьева. Да и с аллюзиями, милок, поосторожнее надо, от них до плагиата один шаг. Где-то я эту фамилию - Лиговская - уже слышал.
- Ещё бы, - в тон Семёнычу, ввернул Герман. - Но тот, будто не слыша его, продолжал:
- Псевдоним с претензией на аристократичность. Чембарский уезд, стало быть, дворянка и землячка. А выражается, как типичный чиновник от наробраза.
- Это же фантазия. Шутка, - снова улыбнулся автор.
- Сказал бы я, какие у тебя фантазии... - Редактор незаметно для себя перешёл на ты, но критикуемый ничуть не обиделся: Оскар Соломонович, чудом уцелевший в эпоху борьбы с космополитизмом, и, кажется, состоявший ещё членом РАППа, имел на это полное право - автор рукописи годился ему во внуки. - Кстати, ты в Питере-то бывал? Мне вот не довелось: в тридцать седьмом с поезда сняли в Малой Вишере, и прямо в Кудымкар. Это у тебя вправду такая топографическая точность, или тоже фантазия?
- Я учился в ЛЭТИ после нашего ТУ двадцатого.
- А! Так это ты Володька из электроремонтного? Про тебя ещё мужики болтали, что с придурью. То-то мне твой светлый лик знаком - ты ещё на доске почёта висишь. Значит, не врут. Слушай, сынок, а кто ОНА? - Семёныч заговорщически придвинулся к столу, и в выцветших старческих глазах блеснул юношеский огонёк. - Ты мне только, деду, не болтай всякий вздор про художественный вымысел. Я-то знаю, откуда ноги растут. Прочитает и обидится. Сдаётся мне, что этот твой Обводный канал пахнет не полынью и не пижмой, а на дне не только арфы и свирели валяются. Но ты пиши, - спохватился Ривкин, словно забыв про свой вопрос, - мне даже понравилось. А для "Чугуна" твой рассказ просто по жанру не подходит.
- Да я только мнение ваше узнать, не корысти ради. И... кто я, а кто она, - как-то совсем не по теме добавил внезапно помрачневший автор.
- Кстати, как твоя фамилия? - неожиданно осведомился Ривкин. (ходили слухи, что он лично знаком с Распутиным и Дементьевым).
- Штакеншнейдер, - потупившись, произнёс автор. - А зовут меня, вообще-то, Вольф. Это в обиходе, для своих.
Оскар Соломонович застыл в изумлении. Сероватые сумерки за окном плавно окрасились в тот необычайно прекрасный и ненатуральный цвет, который хорошо знаком каждому , живущему по соседству с гигантом чёрной металлургии - это разливали сталь. Но Ривкину показалось... Дым из полусгоревшей беломорины, которую он продолжал держать в прокуренных пальцах, медленно поднимался к потолку и закручивался в замысловатую спираль.