--
Дорога, Дедуль, дорога!!! Мля буду, дорога! весело кричу я. С высоты роста мне видно лучше.
1986 год. Мы вот уже месяц бродим по карельским лесам. Это якобы называется отдых. Последний раз живого человека мы видели полторы недели назад. Полторы недели в полнейшем отрыве от того привычного муравейника, который отчего-то принято называть цивилизацией это нешуточное испытание для психики городского жителя в возрасте двадцати лет. Особенно если психика эта никогда не испытывала на себе стабилизирующего влияния службы в ВС СССР. Для полноты радужной картины замечу, что и карта у нас как из детской игры в казаки-разбойники. Туристская схема Петрозаводского БТЭ, на которой по обширному пустому пространству кое-где разбросаны кружочки населенных пунктов и произвольно соединены линиями дорог. И кружочки, и линии, как мы убедились в первые же дни путешествия всего лишь порождение болезненной фантазии авторов туристской схемы. О, у этих людей было богатое воображение в палитре черного и красного цветов! А вот в голубой палитре оно, видимо, оставалось недоразвитым, потому что из многочисленных встреченных нами речек и озер на псевдо-карте была отражена лишь малая часть. И все это сделано для того, чтобы, как справедливо полагали в Генштабе, армия оголтелых финских агрессоров запуталась в наших болотах, не доходя Петрозаводска. Диверсия, а не карта.
Вот по этой-то карте мы в первые дни еще пытались как-то ориентироваться и держать направление, еще как-то старались сопоставить увиденное вокруг с прихотливой фантазией авторов карты. Потом, отчаявшись, решили доверять исключительно стрелке компаса, ломились напропалую день за днем через еловую чащу, покрываясь сеткой незаживающих царапин, переправлялись через десятки речек и ручьев то вброд по вязкому илистому дну, то с помощью крохотной одноместной надувной лодочки, которую мы с муравьиным упорством тащили с собой. Это, кстати, весьма угнетает день за днем продираться через хвойные заросли, пересекать речки, обходить длинными петлями по болотистым берегам неизвестно откуда взявшиеся озера (на карте их нету!) и не получать обратно никаких подтверждений, что движешься в правильном направлении. И день за днем не видеть за темной стеной леса открытых пространств, и каждое утро с тоскливым вздохом пересчитывать оставшиеся банки тушенки, а последние несколько дней питаться исключительно вареными грибами с растворимым супчиком Ленинградский.
И вот наконец, эта бесконечная чаща леса с надоедливой липкой паутиной расступается! Пыльная песчаная дорога со столбами вдоль. Радость необычайная. Каждый столб как близкий родственник или почтальон с весточкой из дома.
--
Блин, действительно дорога... Дедушка блаженно улыбается исцарапанными губами и вслед за мной не спеша выбирается из пыльных придорожных кусков.
Откуда у Дедушки в давдцать лет такое прозвище? Трудно сказать... Быть может, из-за его всегдашней неторопливости, невозмутимости и уравновешенности. Темперамент у этого человека полностью отсутствует. Я вот уже месяц ежедневно удивляюсь, иногда до истерики, тому, как Дедушка каждое утро издевательски тщательно умывался, неторопливо копошился в свем рюкзаке в поисках полотенца (в лесу! полотенце!), затем размеренно кушал кашу с тушенкой, приговаривая долго жуешь долго живешь, как он долго и старательно чистил зубы, фыркал, ковырялся в носу, и даже не поверите! делал попытки причесаться. Потом он все так же неторопливо собирал рюкзак, каждый раз обдумывая, куда бы ему положить ту или иную вещь, а примерно в середине этого процесса иногда менял принятое решение, вновь вытаскивал ворох вещей и пакетов наружу, и начинал не спеша укладывать все заново в соответствии с обновленным планом. Я же все это время каждый раз пассивно сидел на своем рюкзаке, уже давно и безошибочно собранном, и давил в себе приступы бешенства, которые волнами накатывались изнутри и вот-вот грозили вырваться наружу. Иногда я даже пытался по ходу дела напрягать воображение ну, что там сейчас сделает Дедушка этакого, что еще минут на десять-пятнадцать задержит наш выход? И часто уже после того, как фантазия моя бессильно пасовала, у Дедушки обнаруживалось еще несколько неотложных недоделанных дел, за которые он все так же аккуратно и неторопливо принимался. И наш ежеутренний выход, который еще недавно казался мне вопросом нескольких секунд, вновь оттягивался, откладывался и удалялся куда-то в неопределенность. В общем, сплошная беда была с этим аккуратистом и педантом.
Не поверите у Дедушки есть ВКЛАДЫШ ДЛЯ СПАЛЬНИКА. Вы, может, не понимаете? Вкладыш это такой белый матерчатый кокон, который вкладывается внутрь спального мешка и создает иллюзию чистой простыни. Лично я свой вкладыш выбросил уже через неделю эксплуатации за ненадобностью, грязную и рваную тряпку. А у Дедушки вот он, пожалуйста почти белый до сих пор. Гений гигиены и чистоплотности.
А вообще-то Дедушка человек вовсе не простой. Мама врач, папа светило из Института общей физики АН БССР. Лишь какая-то нелепая гримаса фортуны повинна в том, что Дедушка оказался в МАИ, недобрав полбалла на всупительных экзаменах в ФизТех. И до сих пор Дедушкин разум чаще, чем это принято у простых смертных, витает в таких возвышенных областях естествознания, как теория сингулярности, вопросы пространственной топологии по Кантору или, например, общие закономерности эволюции звезд, относящихся к так называемой главной последовательности Герцшпрунга-Рессела. Это просто колоссально хорошо продираться через колючие еловые заросли, стараясь убрать лицо от мордобоя хлестких иголок, и слушать доносящиеся из-за спины обрывки слов Большой взрыв, квазизвездные объекты, бутылка Клейна и прочие такие же вещи. Иногда, бывает, даже хочется сказать что-нибудь в ответ но мокрая паутина тотчас же залепляет рот, и коварная хвойная ветка наносит удар по щеке зазевавшемуся первопроходцу.
Однако не одни только околонаучные дискуссии занимали Дедушкин ум в этой карельской глуши. Похоже, что в юные годы Дедушка перемежал изучение популярных журналов Знание-сила с чтением толстых томов той литературы, которую принято называть классической. В результате например на привале посреди болота, разглядывая старую гадючью шкурку-выползок, Дедушка мог завести беседу о собирательных образах русских национальных характеров, выраженных в Братьях Карамазовых или о жизненном пути самого Федора Михайловича Достоевского и влиянии эпилепсии на его литературное творчество. Любо-дорого! Образуется некая тоненькая пленочка из слов и вроде бы даже мыслей, которая препятствует полному растворению городского жителя в безвозвратном плену леса и позволяет сохранять в себе память о том, кем ты был до погружения в эту многокилометровое зеленое забытье.
Итак, дорога! Мы с шлепаемся на обочину и осторожненько, боясь порвать лямки, высвобождаемся из надоевших рюкзаков. Стираем паутину с лица и отплевываемся еловыми иголками. Потом долго и тщательно вытряхиваем отовсюду их налипшие потные россыпи из-за шиворота, из-за пазухи, из кроссовок. Можно даже вытащить майку из-под ремня и потрясти ее в блаженном прохладном облегчении и оттуда посыпятся надоевшие иголки. Красота... После иголок наши следующие друзья настойчивые насекомые, известные в народе под названием лосиная вошь. Их поиск и отлов истинное наслаждение. Последовательно ощупывая каждый сантиметр головы, находишь штук пять-семь этих в целом безвредных созданий, заблудившихся в волосах и бредущих куда-то без особой цели. Воображение рисует странные картины: лосиные вши, утратив доверие к карте (диверсия, а не карта!), бредут только повинуясь стрелке своего маленького компаса, и упругие ветки-волосы хлещут их по лицу, и в конце концов они выходят на открытое пространство на мой лоб, и блаженно сбрасывают рюкзаки, и начинают выискивать у себя своих собственных лосиных вшей, которые тоже бредут куда-то с компасом еще на два порядка меньшим, и их тоже что-то хлещет по лицу, и так далее все глубже и глубже до возможным пределов масштабируемости материального... Н-да, все-таки сказывается почти что месячное непрерывное пребывание один на один с потомком Института общей физики...
Наконец, протряхнувшись и избавившись от насекомых-пассажиров, мы с Дедушкой устраиваемся на здоровенном придорожном валуне. Расстегнувшись, проветриваемся и греемся на солнышке. Жизнь играет новыми красками. Дорога она и в Африке дорога. По ней наверняка куда-нибудь придешь, а если повезет, то и подъедешь. Дедушка, до крайности довольный, достает из своего рюкзака припрятанную на крайний случай банку какого-то джема. И это символично. Понятно, что крайнего случая уже не будет, уже найдена дорога, и в ознаменование этого джем можно чистосердечно сожрать...
И тут я вижу ЕЁ...
Да подождите вы со своими эротическими догадаками!
ЕЁ это булку.
Булку, настоящую, живую булку за семь копеек. Наверное, выбросили из проезжающей машины. Она лежит на обочине всего в двух шагах от нашего валуна, с дедушкиной стороны. Вывалявшаяся в придорожной пыли и с одной стороны чуть-чуть откусанная, а с другой заляпанная грязью, но в остальном просто безупречная и полновесная. Для человека, который уже месяц не видел никакого хлеба, она просто сил нет какая аппетитная... Первое желание самое простое и незатейливое схватить и сожрать. Вторая мысль как следствие общественной сущности сапиенса эхх, ладно, половину придется отдеть Дедушке. И только затем третья, порождение обманчивой и лукавой цивилизации а как он на это посмотрит? Интеллигент этот от Института общей физики, Дмитрия Карамазова и Макса Планка, итить их туды в качель...
Я осторожненько разглядывал Дедушку искоса, пытаясь определить, заметил он булку или нет? И если заметил, то какова реакция? В мучительной борьбе чувства голода с ложным стыдом я решаю для себя вопрос предложить Дедушке сожрать эту булку или нет? Или в ответ получить взрыв высокомерного негодования человека со стерильным вкладышем для спальника? А булка так просто манит мерзавка и завлекает самым бессовестным образом. Я уже чувствую ее белую хлебную мякоть на зубах, этот несравнимый вкус...
Стоп! Не уподобляться животному! Победив во внутренней борьбе, я отворачиваюсь и от Дедушки, и от булки, и начинаю шарить по карманам своего рюкзака в поисках ложки, столь необходимой для предстоящего джема. В видимом окружающем я пытаюсь найти для себя какие-то отвлекающие мотивы, чтобы не думать об этой булке. Белой, мягкой, ароматной... С преувеличенным вниманием я разглядываю свою ложку, необычайно придирчиво отчищаю ее от грязи и все тех же неистребимых хвойных иглочек. Потом долго всматриваюсь в вереницу телеграфных столбов, уходящих вдаль, изучаю неровную зубчатую линию хвойных верхушек на той стороне дороги и высохшие отпечатки автомобильного протектора ну себя перед носом.
Дедушка подает голос:
--
В свое время Дэвид Гилберт, поучительным тоном бормочет он у меня за спиной, опубликовал список из двадцати с чем-то задач, наиболее актуальных для современной ему математики. Вторая из них, сугубо топологическая, звучала так: если из тела с ДВУМЯ поверхностями можно получить тело с ОДНОЙ поверхностью, то есть, например, лист Мебиуса, то почему нельзя из тела с ОДНОЙ поверхностью... Дедушка делает драматическую паузу и несколько акцентирует произносимое, ...получить тело БЕЗ поверхностей? еще одна пауза заполненная ожиданием реакции изумленного собеседника. И действительно, почему, а?
Что это с ним? Я оборачиваюсь. Дедушка ухмыляется, хитро прищурившись. В руках у него та самая булка, но уже старательно очищенная от своей внешней грязной поверхности. Под ногами валяется длинная тонкая хлебная лента наподобие картофельной очистки. Своим маленьким аккуратненьким ножичком он ровненько разрезает булку пополам и протягивает мне половинку: