Я облажался. Словно чукча, который ищет мягкий вагон, могу теперь ходить и стучаться головою в, окружающие памятник, деревья. Злые люди придумали часовые пояса. Они придумали, а я жди тут. Ну, забыл перевести стрелки - что теперь? Расслабиться и созерцать красоты парка...
Между прочим, парк так себе. Никакой парк. Больших деревьев два клёна, остальное - каштаны с ржавыми по краям листьями. А настоящее лето только начинается.
Воздух жаркий и влажный, на солнце усидеть невозможно. Сам памятник тени почти не даёт, а до ближайших деревьев метров пятьдесят. Не успею, если что...
Памятник, по большому счёту, такая же ложь, как и то, что этот парк является местом "Культуры и отдыха". Но, памятник можно воспринимать в качестве символа. А культура у нас уже давно отдыхает.
На мраморном постаменте смотрел пушкой в небо танк. Обычный танк, Т34, память о подвиге жителей города. Боевом подвиге мужчин и рабочем подвиге женщин. Эти танки строили здесь.
Утром, картавый экскурсовод в плюшевом берете увлечённо рассказывал, что стоящий на постаменте танк брал Берлин. Врал, плюшевый. Из башни торчала восемьдесят пятого калибра пушка с пламегасителем. Поздняя модификация.
Предположим, что восемьдесят пятая пушка могла попасть на танки западного фронта. Но пламегасители начали устанавливать после 45-года. Если эта машина и воевала, то только в Японии, или в Корее. Что сути дела не меняет. Мне плевать, где воевал этот танк. Даже если вообще не воевал. За другое, по-человечески, обидно.
-- Давно здесь сидишь? -- знакомое лицо.
Голос, понятное дело, незнаком, а вот лицо Димы Линчевского запомнилось. С фотокарточек в СИ.
-- Минут сорок. -- улыбнулся я, пожимая руку.
-- А мне в гостинице говорят: "Возле танка ждёт". А у меня дома стол накрыт...
-- Извини, Дим. Мне тут побыть надо. Непредвиденные обстоятельства.
На самом деле, все эти непредвиденные обстоятельства лишь домыслы и набор рефлексов дуреющего от жары мозга. Извиняясь, я старался в глаза не смотреть. Делал вид, что отряхиваю бежевые штаны от пыли, которую собрал седалищем с мраморного подножья памятника.
-- Тогда я с тобой посижу. -- Дима уселся на протёртое от пыли место. -- Сейчас позвоним, ребята подойдут, пива принесут. Никто тебя отсюда не выгонит.
Улыбается. Понятное дело. Я бы и сам улыбался при таких обстоятельствах. Видимо, придётся объяснять с начала до конца.
-- Понимаешь, -- присел я рядом, -- как только нас в гостиницу заселили, я пошёл в бизнес-рум. В сеть залезть хотелось, почта три дня не смотрена. Вот. Курить будешь?
-- Угу.
-- Ну, оплатил я за час вперёд, сажусь к машине. А там предыдущий сиделец аську не выключил. Сообщение мигает. Ну, я, сдуру, и влез.
-- Подглядывать нехорошо.
-- Не учите папу внуков делать. Дальше рассказывать?
-- Ну, пока интересно.
Мы закурили.
-- Так вот, там, в аське, двое мизераблей договаривались поучаствовать во флэш-мобе. Оригинальном очень. Сегодня какое число?
-- Двадцать второе.
-- Двадцать второе июня. Ваша молодёжь собирается перед этим танком устроить ну очень забавное зрелище. Ровно в четыре часа, причём, прошу отметить, в четыре часа дня, они соберутся перед танком. Один из них включит на полную громкость запись пулемётной стрельбы, а остальные будут делать вид, что это из танка стреляют. И падать на землю. Типа, убитые.
-- Так ты что, падать пришёл?
-- Дослушай. Те хмыри, что в аське сидели, они в истории оказались большие знатоки. Говорили, что 22 июня немецкие танки стреляли, а не наши. Поэтому решили на этом танке свастику нарисовать. Для исторической правдоподобности.
Солнце палило немилосердно. Людей в парке было немного и все они жались в тень. Перед танком стоял разбитной подросток и громко рассказывал по мобильному телефону, как доехать до кладбища. Счастливого пути.
-- Какая у фашистов свастика была? Так что ты не обижайся, но я здесь посижу. Подожду.
-- Я тебе мешаю?
По большому счёту, я ожидал недоуменного пожимания плечами и сухих слов вежливого расставания.
-- Нет.
-- Ну так давай подождём... патриотов. Поглядим. А ты, вообще, рассказывай: как дела, надолго приехал?
Ждать патриотов оставалось совсем ничего. Ровно за пять минут до объявленного времени к памятнику подъехал микроавтобус, из которого вылезли ребята с телевизионной видеокамерой и микрофонами. Всё правильно. Как без телевиденья? Надо же отчитаться перед народом, что и этот, равноудалённый от всех заграниц, город идёт в ногу со временем. Провинциальный флеш-моб без телевизора -- это даже, как-то пошло.
К памятнику начали подтягиваться разноцветные подростки. Двое несли на плечах здоровенные бум-боксы. Молодёжь аккуратно построилась перед треногой телекамеры, пытаясь занять самые видные места. Человек тридцать собралось.
Симпатичная, но заштукатуренная до неподвижности лица, девушка вышла к толпе с телевизионным микрофоном и попросила подождать минутку. На часах было как раз шестнадцать ноль-ноль, но что-то с аккумуляторами для камеры произошло. Просили подождать.
Одетая в плотный, не по погоде, твидовый костюм, девушка с микрофоном оставила подростков и подошла к нам. По напудренной щеке бороздила влажную дорожку капелька пота.
-- А вы, почему не со всеми?
Нормально. Мы, что, так похожи на попугаистых подростков?
-- Нет, девушка! -- улыбался Димка просто лучезарно. -- Мы не с ними. И вам не советуем. Давайте лучше к нам!
Девушка полупрезрительно пожала плечами и вернулась к толпе.
Там устанавливали видеокамеру на треногу. От автобуса к нам бежал молодой человек и кричал на ходу:
-- Зарядился аккумулятор! Можно начинать.
Из толпы вышел среднего роста парнишка и, потряхивая баллончиком с краской, двинулся в сторону танка. В жестяной банке с краской звенел по стенкам какой-то металлический предмет. Специальное приспособление, краску взбалтывать.
Разговаривать с начинающим художником я не стал. Слова имеют для меня кое-какую ценность, так зачем их впустую рассыпать?
Дима, видимо, ждал, пока парнишка начнёт рисовать. Презумпция невиновности. А я ждать не стал. Просто ударил подростка по руке и поднял упавшую банку.
-- Ты чё, обурел? -- обиженно спросил подросток и попытался толкнуть меня в грудь. Я выпустил ему в лицо струю краски из баллончика. Краска оказалась чёрная.
Девушка с микрофоном спешила в нашу сторону скачущей иноходью. Видеооператор отставал. Ему потребовалось какое-то время, чтобы снять камеру с треноги.
-- Скажите, -- прицелилась она в меня микрофоном, -- вы из националистического движения?
-- Та он вааще, бычара беспредельная! -- чуть не плачущий подросток начал разбегаться для очередного толчка.
До меня он не добежал. Дима ласково перехватил его по дороге. Взял за правое запястье, упер его руку правым же локтем в своё левое плечо, после чего своей левой рукой потянул согнутую кисть подростка на себя. Вот и весь конфликт. Подросток приподнялся на носочках, открыл рот, но не кричал.
-- Но вы же здесь драться будете?! -- в глазах журналистки светилось искреннее изумление. Как будто симпатяга села в шестнадцатый автобус, а на конечной ей сказали, что это был трамвай.
-- Да что вы, девушка! Мы самые натуральные интернационалисты, на демонстрацию пришли! -- я не умел улыбаться так лучезарно, как Дима, но старался. -- Защищаем права человека.
-- Какие права? -- обиделась журналистка.
-- Безобразие в мире происходит. -- совершенно серьёзно ответил Дима, -- Продолжается повсеместное угнетение прав негров. Скажи, пацан!
-- Негров! -- прохрипел чернолицый подросток, ещё выше поднимаясь на цыпочки, когда Дима чуть сильнее потянул заломленную кисть.
-- Волею судеб, трое чернокожих подростков лишены всяческих прав на человеческую жизнь, после того, как они переехали на постоянное место жительство в Магаданскую область. -- развивал я подкинутую тему. Лицо у меня, при этом, было очень серьёзное.
-- А какие их права нарушаются? -- журналистская жилка у девушки была.
-- Самые естественные, природой данные права. -- продолжал я, глядя в объектив телекамеры. -- Ребятам холодно.
Оператор молча выключил камеру и двинулся в сторону треножника. Девушка сделала то же самое, но после хорошей паузы.
Дима отпустил. Паренёк, матерясь одними губами, двинулся в сторону толпы.
-- Когда я махну рукой, можете начинать! -- крикнул толпе оператор, глядя в глазок видеокамеры.
Громадные бум-боксы включились. Из динамиков понеслись звуки пулемётной стрельбы, взрывы, крики раненых. Оператор махнул рукой. Подростки, извиваясь, начали картинно сползать на асфальт.
Некоторые из ребят подготовились особо и сейчас плевались в сторону камеры красной краской и кетчупом, делая вид, что истекают кровью. Наш чернолицый, катался по асфальту прямо у ног весело комментирующей происходящее журналистки.
-- Дима, у вас, в городе, есть где помыться? Ну, в смысле, искупаться. Речка там, или озеро. Очень хочется. -- мне не хотелось смотреть на это веселье.
-- Конечно, есть. Тут недалеко. Если дворами, то пешком дойти можно. Только я это... -- он кивнул головой в сторону съёмок. -- Наверное, нужно тут ещё немного побыть?
-- Поздно уже. -- я поднял с мрамора свою сумку. -- Теперь или уходить надо, или всю жизнь тут стоять.
По дворам и переулкам мы шли молча. Река была красивая, пляж неухоженный. Плавать я не стал, просто вошёл в воду по плечи, плеская воду горстями в лицо, смывая жару, накопившуюся пыль и ещё много чего смывая.
Дима поплыл против течения, широко загребая руками. Я набрал в грудь побольше воздуха и опустил голову под воду. Просто лежал, ощущая, как мутноватая река шевелит меня, тянет за собой.
Голову из воды я поднял резко и испуганно. Вспомнил, что на берегу одежда, сумка, документы. Места чужие. Чёрте что на пляжах творится. Особенно на этом.
У самой кромки воды стоял танк. Тот самый танк, с площади. Двигатель работал, из выхлопных труб шёл серый, мазутный дым. Танк стоял на берегу, опустив пушку к воде, словно принюхивался: входить, или нет?
-- Какая сволочь? -- Дима уже бежал к танку по колено в воде. Не хотел бы я сейчас быть на месте того придурка, который снял памятник с пьедестала.
Видимо, неизвестный шутник, тоже не хотел общаться с Линчевским ближе чем надо. Все люки танка были наглухо задраены, а водительский и вовсе заварен наглухо. Смотровые щели закрыты.
-- Как он туда забрался? -- Дима обошёл вокруг машины, заглядывая под днище. Танк с интересом двигал башней, как будто смотрел на мир через пушку.
-- Кто, он? -- это я вылез из воды.
-- Откуда я знаю? Туда вообще забраться невозможно. Люки закрашены, видишь?
И действительно, танк красили много раз, причём, поверх люков. Если бы люки открывались, то краску пришлось бы отдирать.
-- А нижний люк?
-- Заварен. Наглухо.
Танк, тем временем, вернул башню в исходное положение и гордо задрал пушку в небо.
Я залез на броню, прошёлся руками по пушке, подтянулся и заглянул в дульный срез. Из дула на меня смотрел мелкий мусор и пыльная пивная банка.
-- Думаешь, этим путём пролез?
-- Кто?
-- Питон, в кожаном пальто. Кто ещё туда пройдёт?
-- Очень весело! -- спрыгнул я в воду. -- Делать с ним что? Может, в милицию сообщить, а то скажут потом, что это мы памятник утопить хотели.
Не помню, что он мне тогда ответил. Мы оделись и начали подниматься вверх по сыпучему берегу.
Танк, похоже, обиделся. Встрепенулся, словно брошенный щенок. Взрыл гусеницами песок и въехал на высокий берег раньше нас. Въехал и остановился, глядя на меня дулом своей пушки. Ощущение, надо признать, не из приятных. Вот, как даст сейчас в лоб. Пивной банкой.
Мы, с Димой, молча, посмотрели друг на друга. Что тут скажешь? Не хотелось верить в происходящее. Ведь всё проверено. Люки и смотровые щели на самом деле закрыты наглухо. Без вариантов. А проделать подобный манёвр вслепую просто невозможно. И всё равно не верилось.
Мы медленно обошли танк сзади и, не оборачиваясь, двинулись в сторону городских домов.
Сзади взревели гусеницы. Пришлось рефлекторно оглянутся. Танк, выкидывая из-под гусениц щебень и крошёный асфальт, лихо развернулся на месте и поехал за нами.
На его башне можно было смело вешать табличку: "Слепой за рулём". Лихие повороты и крутые подъёмы давались ему легко. А вот ехать медленно и прямо бронированный боевой трактор не умел. Или разучился, за годы стоянки.
Бедолагу шатало по всей дороге. Редкие машины с рёвом выкатывались на обочину, пытаясь избежать столкновения. Пару раз острый срез брони чуть не упирался мне под копчик.
Дима не выдержал первым. Остановился, вспомнил доброе слово из народного лексикона, снял поясной ремень и завязал петлёй на скобе, в передней части танка. Я не верил своим глазам. Бронированный гигант покорно тащился на поводке, словно послушная собачонка. Просто ехал следом, даже не натягивая ремня.
Мы слишком долго молчали, топая по обочине, с танком на привязи. Шли до тех пор, пока я не вышел на дорогу и, раскинув руки, остановил проезжающее такси. Глаза у таксиста, при виде танка на поводке, выпучились, словно у Киркорова.
-- А его куда? -- Дима показывал на танк. Танк смотрел на меня. Что характерно, пушкой.
-- Просто поехали. Потому что иначе и до психушки недалеко.
-- Вот так взять и бросить? Ты же сам притянул меня защищать этот танк.
-- Да меня танк этот, меньше всего интересует. Он железный. Заржавеет и развалится. Его ведь на мрамор поставили не железа ради. Для памяти поставили. А память кончилась. Неужели ты сам не видел?
-- Ну, видел, и что теперь? Увидел и памяти лишился? Честнее надо быть, мне кажется. Ты же хотел его защитить? Ну и давай! Защищай!
-- Дима, ты меня через слово слушаешь? Подожди шеф, я еду! -- это таксисту, который пытался закрыть переднюю дверь со стороны пассажира. -- Я же сказал, что теперь придётся защищать эту железяку до конца. А я тут на сутки, почти проездом. Дела у меня, понимаешь? Поехали!
-- Не поеду я! -- Линчевский улыбался. Не лучезарно. Иначе. -- Пойду, поставлю героя на место.
-- Дима, зачем?!
-- Вдруг, ещё кому пригодится. А, может, не я один такой тупой...
-- Дима, я не могу с тобой...
-- Да ты не волнуйся. Езжай. Если ещё будешь в наших краях, ты позвони. А сегодня, как-то неудобно получилось. У меня стол накрыт...
Мы, с таксистом ещё долго стояли посреди дороги и смотрели, как по обочине движутся двое.