Врач скорой не хотел его брать. Грязный, опухший с синяками и ссадинами по всему телу он вызывал отвращение у нормального человека, чувство брезгливости. Один из неприкасаемых, расплодившихся в последнее время в несметных количествах.
Общество мстило им. Оно видело в них свое отражение, карикатурное и до омерзения похожее. Месть была беспощадной. Вот и этого избили до полусмерти трое обкурившихся молодых. Почему? А просто учились убивать, авось в жизни пригодиться. Так и убили бы, но вмешался случай в лице сердобольной тетки и отпугнул их.
Вызванные скорая и милиция долго препирались между собой - кому везти, но победили стражи порядка. Они были убедительней.
Завывая как собака на луну, летела скорая через весь город ,стараясь быстрее избавиться от своей неприятной ноши. Где-то в середине пути бомжик стал задыхаться и врач, прикрикнув на медсестру, отбросив неприязнь, расстегнул, почти разорвал рубаху на его груди и, приставив фонендоскоп, слушал сердце. Оно билось тихо и неритмично, словно испуганная птица в окне. Виртуозно сломав кончики двух капсул и, набрав в шприц лекарства, врач ввел иглу в сердце, прямо сквозь одежду.
В дежурной больнице его раздели донага, помыли в ванне и положили на старую, разбитую кровать. Горбатый от комков матрац показался бомжу пуховой периной, и он заснул вместе с привычной болью, терзавшей его тело.
Снились ему море и солнце, заливающее ослепительным светом голубые горы. На пляж медленно накатывалась волны, и белые лохматые песики катились вдоль них, лопаясь и, исчезали в серой пене, убегающей в песок.
Ночью дежурила Татьяна. Всегда спокойная, любящая свою работу, она не старалась уложить больных пораньше, чтобы лечь и на диванчике в ординаторской встретить утро. Она не позволяла себе спать и в тихое ночное время одиноко сидела за столом, прислушиваясь к болезненным снам пациентов, почитывая приглянувшийся дамский роман.
Татьяна не была замужем и давно простилась с мыслью изменить свою постылую жизни. Ей так хотелось иметь ребенка. Время от времени она искала отца для него, но внутренний стыд мешал ей и заставлял в последнюю минуту отказываться от встреч, чем приводила в недоумение и негодование своих случайных партнеров.
Она сидела за столом и привычно боролась со сном крепким чаем, заваривать который научил ее больной-геолог много лет назад. Теперь каждый стакан чая напоминал ей о том человеке, и она благодарно вспоминала его.
Недалеко от стола дежурной, в коридоре, стояла койка. На ней беспокойно спал новенький. Лицо его испугало Татьяну. Черные синяки под глазами, глубокие порезы на правой щеке и громадная ссадина на лбу делали его похожим на боксера, по которому паровым катком прошелся соперник.
После двух ночи больной заворочался на койке и тихо застонал. Татьяна подошла к нему и увидела открытые карие глаза со сверкающими белками, покрытыми красными мраморными прожилками.
-Что, милый, больно? - добрые глаза смотрели на бомжика, - пойдем, дорогой, в перевязочную, посмотрю тебя!
Безропотно, кряхтя и постанывая, он поднялся и пошел по тихому коридору к перевязочной. Из палат доносились стоны, разговоры во сне, хрипы, кашель, скрип кроватей - ночная музыка больницы.
Таня удивлялась его терпению , когда отрывала бинты от кровавого месива спины. Она взяла анестезирующую мазь и, едва касаясь тела, смазала его ссадины и раны, затем туго спеленала тело широким хирургическим бинтом. Мужчина с трудом надел застиранную больничную рубаху и, смущенно улыбаясь, поблагодарил ее. Боль стала меньшей и он, чуть покрякивая, вернулся к своей кровати.
Сон ушел, и ложиться не хотелось. Мужчина присел на кровати, да так и остался сидеть, словно рассматривая узоры на затертом ногами линолеуме.
-Хочешь чая? - спросила Татьяна.
Она улыбнулась ему и, махнув рукой, пригласила за свой стол.
-Хочу, милая! Давно не пил хороший чай... - Он привстал с кровати и, шурша тапочками, подошел и сел за ее стол.
-Наверно года два не пил... Не приходилось как-то.
Татьяна поставила перед ним чистый стакан с подстаканником, которые держала для таких случаев и налила ему чай, темно коричневый с замечательным запахом пряной травы.
Бомжик обхватил стакан ладонями, словно грея руки, и с наслаждением понюхал вязкую, мятную свежесть. Вдыхая, он закрыл глаза и вдруг... одинокая слеза. На секунду она задержалась между ресницами, потом медленно заскользила по щеке, пробивая себе дорогу среди морщин и ссадин и, оборвавшись, упала в самый центр чайного озерка.
Татьяна отвернулась, не желая смущать его. У нее сжалось сердце от жалости и желания смягчить его боль.
-Прости меня, милая! Это ...чай больно горячий... - Он стал пить чай, иногда морщась от пекущей боли разбитых губ.
-Кто это тебя? - Татьяна сочувственно посмотрела на него.
-Мальчишки... Совсем глупые, а души слепы от ненависти... Вот били и не убили! - он вздохнул. - Жаль...- и лицо его заледенело, оплавилось внутренним холодом.
-Ну, что ты говоришь, милый? Побойся бога! Он дал жизнь - Он ее и заберет ...Будем живы - не помрем! Иди! Ложись спать! Утром проснешься и все станет не таким уж плохим... - Татьяна улыбнулась, - иди ,солдатик!
-Счастье тебе, девушка! Спасибо !..За все спасибо!
Утром, во время обхода, рассерженный профессор выговаривал заведующему хирургией:
-Какого черта! Не мог отказать? На хрена тебе эта грязь? Еще помрет, а у нас и так статистика ужасная...Ладно! Выдай ему аспирин, пару таблеток болеутоляющего и гони! Ты понял?
В полдень нищего пациента выписали ,одели в грязные обноски и показали на дверь. Послушно, виновато улыбаясь, бомжик пошел ко входу.Дверь взвизгнула и вытолкала его в грязный палисадник.Даже эта короткая дорога утомила его. Он присел на разбитую временем, скособоченную скамью.
Было прохладно, и скользящий холодок пополз по спине, опустился вниз до ног и покрыл тело гусиной кожей. Он запахнул рваное пальто и поежился. Мужчина был еще слаб, и его потянуло в сон, спасительный и желанный. Глаза сомкнулись, он задремал. Его разбудил больничный охранник:
-Давай, папаша, мотай! Чего разлегся? Тут люди ходят, - и он усмехнулся кривой, злобной ухмылкой.
-Прости, сынок! Уже ухожу...-бомжик поднялся и, тяжело ступая, двинулся к воротам ,ведущим на улицу. Хотелось есть, но он привык к чувству голода, как привыкают другие к несвежей рубахе или мятому, старому галстуку - неприятно, но можно потерпеть. На улице он почуял общее раздражение и глухую неприязнь к себе. Ими был насыщен воздух вокруг, а черная энергия, словно невесомая пыль, оседала на его тело и как коррозия, разъедала легкие и сердце. Стало трудно дышать. Боль от человеческой брезгливости приносило значительно больше страданий, чем пустой желудок.
Мужчина шел по городку малолюдными, тихими улицами, обходя центр стороной. Иногда шел с закрытыми глазами, не имея сил открыть их. На несколько мгновений, прямо на ходу засыпал и к нему приходил все тот же сон о бирюзовом море и бегущих к его ногам белым, кучерявым щенкам. В эти мгновения разбитые губы его улыбались, а ноги цеплялись одна за другую, и он оседал на пыльную угольную плиту асфальта. Хотелось так и остаться, не шевелиться, но его подстегивали голоса прохожих:
-Скотина! Где они берут на водку? Нажрался! Дерьмо!
Он подымался и, собрав остаток сил, шел и шел уже не чувствуя ног, не ведая времени, не зная цели!
Ночь застала его на окраине, в черной темноте неосвещенных улиц и таких же мертвых, старых домов, притаившихся за деревянными, покосившимися заборами. Холод оледенил тело и бомжик начал ускользать туда, где нет презрения, страха и холода. Окоченевшая душа была готова улететь к истоку, к началу жизни, чтобы стать одной из мириадов душ блуждавших вокруг. Вот мужчина присел ,упершись спиною на забор, закрыл глаза и уже спустя пару минут услышал шелест - шепот тысяч душ. Потом возникло тихое пение, теплое и ласковое. Вдали заухал филином барабан. Под его грохот рассыпалась бисером мелодия, и смолкли голоса. Бомж умирал, тихо, без ропота, улыбаясь.
Из-за угла, растворяясь в темноте, вышла женщина в потертой беличьей шубке. В ночной тишине слышен был шум от каблуков, с хрустом ломающих намерзшую корку льда .
Она прошла мимо скрытой в тени забора скомканной фигуры ,но в последнюю минуту скорее угадала ,чем увидела его. Она была дома и поэтому без опасения подошла ближе , коснулась плеча и склонилась над его запрокинутым лицом.
-Не надо спать! Слышите! Не спите! - она с силой тряхнула его и, когда он стал заваливаться на спину, схватила за воротник пальто, стараясь удержать от падения.
Женщина поняла, что медлить нельзя и, схватив его за обшлаг, пятясь, потянула его ,словно мешок, по обледенелой тропинке. В заборе ,у небольшого домика ,она толкнула калитку и, затянув мужчину во двор, открыла дверь в сени и с последними силами затащила его в небольшую гостиную. Так и уселась рядом с этим полутрупом на обтертый тремя поколениями ковер. Через пару минут расстегнула его пальто и рубаху, прислонила ухо к груди, затаив дыхание, стала слушать сердце.
Через час мужчина, переодетый в чистое белье, лежал посреди кровати. В большой русской печи весело плясали кадриль языки пламени, освещая обнаженную фигуру женщины, тесно прижавшуюся к его ледяному телу. Преодолевая собственный крик от прикосновения к холодной плоти, она грела его, пока сама не уснула. Во сне она увидела высокие горные вершины, утопающие в ярком сахарном, голубом снегу. Над горами восходило огромное апельсиновое солнце, горячее и ласковое как руки матери.
Женщина проснулась в поту от нестерпимого человеческого тепла. Тело мужчины пылало, губы потрескались от жара, и приходилось только удивляться, как несколько градусов превращало ледяное человеческое тело в нестерпимо горячее. Смущенная собственной наготой, женщина тихо выбралась из кровати, укуталась в теплый, бархатный, много стираный халат и ушла на кухню, выпить чая с медом и приготовить немного еды для больного.
Под утро мужчина очнулся , бессмысленным взглядом обвел комнату , подсвеченную тлеющим пламенем печи и увидел женщину, спящую в старом колченогом кресле. Язычки отблесков скользили по ее лицу, которое показалось ему загадочным и прекрасным. Длинные ресницы ее дрожали в ритме со снами, скользящими вдоль побеленной стены, то тенью всадника, то призраком огромной, пятнистой кошки.
В окно украдкой пробился первый луч холодного, осеннего солнца , женщина зашевелилась во сне ,пытаясь удобней устроить затекшее тело и вдруг проснулась. Глаза их встретились. На его лице все еще проступало восхищение. Женщина улыбнулась:
- Что же ты, солдатик, из больницы ушел? Тебе бы еще недельку полежать!
-Не ко двору я был... вот и турнули! Прости, милая, я полежу немного и пойду ...- голос хрипел, ломаясь и он попытался встать, но руки не слушались. Он смущенный замер.
-Лежи, болезный! Татьяна взглянула насмешливо, с иронией. Как зовут-то?
-Сенька! Семен, - поправился он.
-А годков?
Семен зашелся кашлем,
-Почитай уже за ...В этом году шестьдесят будет...- Он устал разговором и замолчал , тяжело дыша.
-А меня Татьяной зовут. Запоминай, солдатик! Жить будешь у меня, пока на ноги не поставлю! Понял! Я не главный - не выгоню!
Прошла неделя, и Семен уже начал подниматься с постели. В дни, когда Татьяна уходила на дежурство, он немного хозяйничал по дому - подтянул кран на кухне, подчинил розетку, соорудил полочку для посуды.
Спали они вдвоем, и если это вначале смущало обоих, то потом пришла привычка и по утрам, когда печь затухала, и воздух в комнате становился прохладным, они тесней прижимались друг к другу и, согреваясь теплом тел, безмятежно досыпали до утра.
По субботам Татьяна грела титан в крошечной ванной : купалась сама и мыла его. Ссадины и синяки сошли, вялость мышц его постепенно проходила, а тело медленно ,но наливалась силой. В конце второй недели он будто невзначай заснул в кресле и с тех пор так и спал, объясняя это привычкой спать одному. Татьяна догадалась о причине, но сделала вид, что верит, и только принесла из сарая старую раскладушку, спать в которой было удобней и привычней. Да и Татьяна стала прикрываться дверцей шифоньера , переодеваясь в домашний халатик.
Однажды Семен принес со двора осколок стекла и долго возил его по брючному ремню. Затем ушел в ванную и спустя полчаса вернулся выбритым. Татьяну захватило желание увидеть его, как есть, и она постригла, одела его в свои старые джинсы, благо он был тонок в талии, и свитер, связанный матерью еще при жизни, и гревший ее в холодные, ветреные зимы.
Она отошла на пару шагов и будто впервые посмотрела на него.
Чем то похож на апостола Павла с фрески, только грубее - больше мужского было в нем, безбожного. Глаза обычные, карие, глубоко сидящие в глазницах, брови и ресницы густые, цвета горького перца. Волосы на голове белее снега и только виски и затылок сохранили прежний цвет волос рыже-пепельный. Все остальное было вполне обычным, но свет глаз и рот с виноватой улыбкой делали его милым, приятным для глаза. Тело было жилистым, но казалось маленьким, подростковым, то ли от худобы, то ли от множества веснушек на руках и спине. Ростом он был чуть-чуть выше Татьяны , заскочив на пару сантиметров за ее метр семьдесят.
Он стоял, смутившись, и прятал руки за спину, стесняясь грубой кожи от мозолей, ломанных с черной каемкой ногтей.
-Гляди, милая, как жизнь потрепала! Точно старый жук по травинке ползу...-и совсем как жук выставил лопатки и втянул голову в плечи.
Татьяна засмеялась и потащила его к зеркалу, висевшему в прихожей для последнего взгляда перед уходом из дома.
Жизнь текла и дальше, цепляя дни за днями, как паровоз подбирает в долгой дороге пустые вагоны, натужно пыхтя, но тянет и тянет, чтобы остановиться и замереть навсегда на заброшенном степном полустанке.
Теперь Татьяна торопилась домой, стуча каблучками по зимней застывшей тропинке, редко останавливаясь переброситься парой слов с соседями. По дороге забегала в маленький окраинный магазинчик, где подруга детства Нюшка оставляла ей молоко, масло, немного колбасы и пару французских булочек, которые любил Семен.
Они молча ужинали вместе, а после наступало ее время. Семен наливал им по кружке чая и, положив нарезанную кругами булку, начинал рассказывать. Татьяна слушала, и ей чудилось, как идут они по крутому берегу Волги, поднимаются по склону Жигулей. Звенели колокольчики украинских степей, и дышало поле, растворяя в воздухе запах травы и пыли. Запахом дынь встречал ее Самарканд, светилось ночное небо Петербурга. Вместе с ним ее убивали и грабили, превращали в рабов и вместе они убегали из неволи, дрожа от страха и свободы. Ее били в дальних комнатах милицейских участков и подкармливали сердечные старушки. Солнце выжигало ей спину, а холод убивал желание жить.
Говорил он тихо, почти безразлично, но такая грусть была в рассказах, что Татьяна ненароком стирала слезу со щеки и не могла понять: его или себя жалеет.
Сидели они далеко за полночь . Иногда он замолкал и были слышны потрескивание поленьев в печи, да звуки капель ,стекающих с косой крыши от таявшего днем снега. Бывало, уставшая за сутки дежурства, Татьяна засыпала за столом ,уронив голову на руки, и тогда Семен осторожно поднимал ее и нес ,словно хрустальную ,к кровати. Он укладывал хозяйку в постель, укрывал теплой, пуховой периной и долго смотрел, любуясь и мучаясь чувством невозможного и несбыточного. Потом стоял в кухне у открытой форточки, потягивая табачный дымок из самодельной трубки, и тихо напевал под нос грустные мелодии.
В такие минуты он вспоминал то, что никогда и никому не рассказывал. Минуло восемь лет, когда осенним утром, приевшиеся : работа, лицо жены, безразличные физиономии дочерей, для которых он был шнурком, предком, кошельком, безрадостно повисшая в воздухе влага тумана - родили в душе такую тоску, что захотелось выть или умереть. Тогда не доехав до работы, он остановил свою машину возле городского базара, вышел из нее, закрыл дверцу, не запирая, доехал трамваем до вокзала, взял билеты на восток и уехал, чтобы уже никогда не вернуться. Никогда!
Вначале он искал, какую ни будь работу в большом городе, потом начал пить и за несколько месяцев потерял все, что оставалось от прошлого - документы, одежду и привычное понимание вещей, их причино-следственных связей. Вначале было жутко, но потом он привык, и ни разу за эти прошедшие годы и когда голод сушил желудок, когда холод или жара рождали безумие, даже когда смерть ходила рядом и тонкой белой рукой сжимала сердце, ни разу не захотел он вернуться туда,где остались самые близкие ему люди, где был его дом и очаг! Что это было? - Срыв? Разрушение души? Гибель семейных устоев? Он так и не понял.Жил,как трава на пустыре - умирая и возрождаясь все более жалкой и анемичной с каждым последующим годом.
Редко кто из его мира мог остаться в живых так долго. Одних убивали люди, других косили болезни, травила дешевая водка или сметал нелепый случай. В том, что еще жив он был благодарен Татьяне отсюда и предан был ей до томления в груди.
Кончалась зима. Весна заявляла о себе еще только запахом, от которого веселилось сердце, глаза горели ярче и душа, сжималась в ожидании перемен. Часто, при отсутствии Татьяны, Семен выходил в меленький дворик, примыкавший к дому, чистил его, собирал и сжигал старую жухлую траву и листья, окапывал деревья, белил стволы, приводил в порядок покосившийся забор.
Татьяна сдерживала его энтузиазм, просила умерить пыл. Они вместе соорудили во дворе турник, и Семен до изнеможения подтягивался на нем, крутил "солнце". В душе шумели весенние воды, наполняя пьянящим восторгом возвращенной силы.
Через окно кухни, которое выходило во двор, Танюша любила смотреть на его занятия и любовалась его силой, ловкостью и хозяйскими талантами; часто ловила себя на том, что стоит без дела, о чем-то задумавшись. В марте Степан устроился подсобником в магазин, к Нюшке и на вырученные деньги, а Татьяна умела настоять на своем, купили ему у знакомого прапорщика пятнистый, солдатский костюм, бритву и помазок, немного белья.
Кончались холода, солнце все дольше бежало по небу, разбрасывая в воздухе золотистый свет.
Семен встречал Татьяну возле больницы и они вместе , не торопясь шли через весь город, разговаривая, разглядывая витрины магазинов,иногда садились на скрипящий , старый трамвай и ехали куда глядели глаза. Им было хорошо вдвоем. Так хорошо, что все свободное время они проводили вдвоем и, казалось, что знали они друг друга многие годы.
Только поздно ночью их сковывала необходимость ложиться спать. но он нашел выход и здесь - уходил покурить и курил пока Татьяна не затихала на своей кровати, уходя в тихий, охраняемый сон. Иногда она внезапно просыпалась, чувствуя на себе ласковый взгляд, внимательный и нежный. В такие минуты тепло разливалось по ее телу, а в памяти всплывали ночи, когда ,словно дети неразумные, лежали они рядом и грели друг друга.
Семен помнил только то, что он старше ее почти вдвое. Они отпраздновали ее "юбилей" - тридцатипятилетие. Для него это был праздник и радостный и грустный. В тот день он дал зарок -уйти и дать ей возможность найти друга,а то,что это будет - не сомневался. Он искренне считал ее самой красивой женщиной в его жизни и самой желанной.
В то утро Татьяна проснулась в поту,слабость окутывала тело ,суставы ныли, будто после тяжелой работы. Семен позвонил старшей сестре, сказал, что Татьяна заболела. Он тоже пропустил рабочий день, сбегав к Нюрке. В аптеке купил нужные лекарства и больше не отходил от больной-поил ее чаем с малиной ,протирал горящее тело уксусом ,вызвал доктора,позвонив от соседей и просидел рядом с кроватью всю ночь не смыкая глаз. Утром переодел как маленькую в чистое белье, вместо промокшего от пота, подремал рядом со спящей минут двадцать и снова поил, кормил и ухаживал за ней со всей неистовостью любящего человека. Следующей ночью начался кризис. Татьяна металась на кровати, стонала от страшной температуры и только к утру заснула спокойным, тяжелым сном.
Снился ей Семен и море. Она лежала на берегу и ветер,срывая гребешки волн обдувал ее, разгоряченное солнцем тело, шептал легкие слова,нежные и тревожные. Она приподняла голову ,защищая лицо от золотого солнечного песка и увидела как далеко в море то появляясь,то исчезая скользит на волне одинокий пловец и море доносит его глубокое и сильное дыхание. Ей хочется крикнуть, позвать его, но голос не слушается и только хрип вырывается из застывшего горла. Ей трудно дышать...а пловец все дальше и вот уже не видно его среди вздыбившихся волн,враз поседевшего моря. Ветер рвет ее одежду и словно собака хватает за подол и тянет, тянет от берега. И Татьяна отчаянно закричала и ..проснулась.
Семен спал здесь же на прикроватном коврике, неглубоко и чутко, как мать у постели больного ребенка. Татьяна села на кровати и, не увидев своего "доктора", испугалась и громко позвала. Семен вскочил с пола с испуганным лицом и всклоченной головой. Она рассмеялась радостно и счастливо, потянулась к нему, как Ева тянулась к яблоку ,с радостным испугом. Руки их сплелись и ,не удержавшись он почти упал к ней на колени. Она поцеловала его, как может целовать влюбленная женщина, сладостно, со страстью...
Словно опытная любовница Татьяна стала раздевать его, не торопясь , будто впервые осторожно рассматривая его плечи, грудь, живот. Раздевала без стеснения, как больного - медленно стянула рубаху,потом брюки,чуть провозившись с ремнем,потом сняла с себя ночную сорочку и тихо,будто не желая будить, легла рядом. У Семена были закрыты глаза, а тело застыло, напряглось. Судорогой стянуло лицо, и только жилка пульсировала на шее и, казалось, сейчас она взорвется и хлынет кровь, стирая веснушки с сильного тела
-Танюшка! Танечка! Что же ты делаешь?Я же живой...не мертвый...
-Ах, Сенечка! Я не знаю...Я так хочу! Хочу!
Тогда он открыл глаза и увидел ее сердцем,как радугу,вплетенную в очертания женского тела. Подумал Семен, что выглядит жалко в солдатских трусах до колен и ...больше он ни о чем не думал...а парил и кружил над миром, наполненным запахом сирени. Еще чувствовал он как напрягается его тело и вдруг взорвалось оно и просыпалось на землю густым и нежным цветочным дождем !
Он почувствовать свое тело и тело женщины,лежащей под ним ,ее руки у себя на плечах и ласковое дыхание у самой ключицы.
-Милая! Любимка моя! Маленькая моя! Девочка! - слова лились как слезы,не переставая. Где-то в глубине рвались струны от натиска надрывной,щемящей мелодии и бурлила,шумела кровь в жилах.
Более всего боялся увидеть ее глаза,ожидая в них смятение или разочарование. А она не открывала глаз. Лежала в гремящей тишине нагая , прекрасная и такая желанная.
Он лег рядом, и она потянулась к нему. Руки захлестнули его шею, и голова опустилась на грудь, доверчиво и так уютно.
Семен боялся пошевелиться и, лежал не двигаясь, пока тихое живое дыхание не опрокинулось в легкий сон.
Захотелось курить. Семен ,укрыв Татьяну простыней,соскользнул с кровати и подобрал разбросанную одежду. На кухне оделся и, вытащив из кармана джинсов трубку,забил ее табаком и закурил.Вышел во двор и присел на ступени крыльца.Ветер остудил разгоряченное тело ,заиграл ржаво-седым чубом.Тело казалось невесомым,как дымок над трубкой.На лице блуждала глупая улыбка,подсвеченная утренним солнцем.Хорошо !
Скрипнула дверь и на ступеньку выше опустилась Татьяна в наброшенном на плечи стареньком полушубке. Веселые, бедовые глаза. Прижалась,словно проникла внутрь его,коснувшись душой души. Посидели, помолчали.
-Мне было так хорошо...-она улыбнулась. Как ты, ...Сеня?
Он промолчал,выдохнул дымок изо рта и посмотрел на Татьяну с такой неистовой нежностью,что она наклонилась и поцеловала его глаза.
С этого дня они продолжали спать порознь,но он чувствовал, когда она ждала его, и приходил к ней. Им было хорошо вдвоем, так хорошо, что Татьяну охватывало беспокойство,страх потерять. Она находила любые причины видеть его и даже уговорила перейти на работу в больницу,старшим куда пошлют. Теперь все время он был у нее на глазах. По возможности Таня забегала к нему в сторожку, посидеть или покормить .
Наступило лето и у Семена появилась привычка по ночам уходить на улицу , покуривая,сидеть на крыльце и бездумно глядеть на несущиеся по небу легкие облака или мерцающие в ночи звезды. Иногда приступы необъяснимой тоски сжимали его тело,словно тугую пружину и тянуло распрямиться , закричать.
Однажды он напился,впервые с тех пор как жил у Татьяны. Он не буянил,не лепетал глупые слова,а лег на свою раскладушку и долго ворочался,вздыхал и только под утро затих в тяжелом,беспокойном сне. Татьяне вовсе не спала в ту ночь , думала до самого рассвета сказать ему или не говорить, что беременна. Так и уснула ,ничего не решив.
Однажды в больничной гинекологии ей сказали ,что у нее будет ребенок. Девочки поздравили ее весело и шумно. По этому поводу они с хохотом съели торт, купленным Татьяной в ближнем магазине и выпили бутылку шампанского, купленного в складчину. Она была счастлива. На вопросы девочек, - Кто же папаша? - смолчала. Не сказала, а подружки не могли представить себе бомжика, пригретого Танюшей, ее любовником. Мелок да стар был. А она была счастлива. Летала по отделению как птица и все думала: сказать Семену или подождать когда уже будет ясно ,что ребенка удастся сохранить. Может вовсе промолчать. Все же первые роды,а возраст не девчоночий.
В тот день ,последний в рабочей недели ,после дежурства,она ждала его до утра и только к шести услышала, как звякнуло в прихожей ведро. Притворилась, что спит, и сквозь прищуренные веки увидела,7 как вошел крадучись в комнату ,воровато пробрался в свой угол и, как был одет, улегся на раскладушку.
Выходные прошли как обычно,только рвения у него было поболее прежнего - возился во дворе, латал крышу, прополол грядку с огурцами; только проходя мимо ее, все прятал глаза. Ночью позвала .Пришел, прилег рядом , обнял.Хотела потянуться к нему Татьяна да вдруг почувствовала холодок , будто запах ментола -слабый и легкий.
Не надо , милый!-Татьяна уперлась руками в его грудь, посмотрела в глаза,нежно и требовательно.
-Что тебя мучает? Чего ты хочешь, Сенечка?.. Нет!Молчи!Сама скажу...Уйти хочешь?Да?
-Танюша!Милая!Что ты говоришь?...Не могу от тебя уйти...Я не знаю,что со мной...Не знаю! Душно мне стало...Но ведь люблю...Люблю больше жизни...Не спрашивай,ладушка!-он встал с кровати ,хотел еще сказать,но махнул рукой, отчаянно , безвольно и вышел на крыльцо.Небо в сверкающих алмазах опустилось на плечи, и месяц висел почти над головой.
Полная луна осветила Семена, словно софит в театре жизни. Он поднял руки, словно в яростном молении и закричал так, что залаяли собаки в округе, и еще долго песий ор стоял над рабочим поселком.
Заполночь затихло в доме. Татьяна выплакалась и заснула, а Семен дремал в кресле. Снился им один сон: будто стоят вдвоем над пропастью и клубится дым или туман такой густой, что не видят они друг друга,а только чувствуют дыхание да стук сердца .Вдруг дунул ветер сильный, в грудь и понес дым прочь ,полился тяжелый туман вниз ,в пропасть и осветилось все ярким солнцем. Каждый увидел себя одного, стоящим на крае пропасти, а вокруг горные вершины сверкали холодным светом.
Утром собрались на работу,вышли из дому вместе. По дороге говорили о пустом или молчали тяжело ,нервно. Возле больницы разошлись - Таня на свой этаж,а Семен в сторожку,стоящую рядом с домиком охраны. Работающие в больнице, персонал перенес отношение к Татьяне на Семена, и даже начальство любило похлопать его по плечу, мол молодец , дядя! Видим , знаем, уважаем! В тот день тоже многие заходили в сторожку,просили в чем-то помочь: передвинуть, убрать, занести и никому он не отказывал, всем старался угодить. Со своей работой Семену пришлось задержаться допоздна, пока не закончил. С усталости ,посидел с полчаса на скамейке. Ему даже подумать было страшно,что оттягивает время возвращения домой,к Татьяне. Сидел и думал о том, как встретил ее,как ходила она за ним,вытаскивая из прошлого ,словно роды принимала. Тянула и тянула его за ноги... и вытянула на свет наново, словно повитуха. А он, как волк все в лес смотрит,в поле, в мир и не хватает ему костров в ночи и таких же как он забулдыг - без дома, без родных и друзей. Кто же он после этого-цыган или ханурик,родства не помнящий. Пополз вверх,сжимая кольца, удав-тоска, сжимая сердце, стягивая легкие так, что не продохнуть, сдавил голову, выжал слезу.
Потом шел пешком и снова думал о ней. Вдруг,еще неосознанно, вскочил на проезжающий мимо трамвай,доехал до самой окраины и ушел полем дальше и дальше ,огибая овраги и небольшие рощи.За полночь развел на опушке леса костер и сидел долго, то слушая тишину, то глухо напевая забытые песни.В костре запек несколько картофелин,которые привычно позаимствовал на чужом огороде,попил воды из ручья и к утру вернулся на Танино подворье.
На крыльце лежал рюкзак с его небольшим скарбом и немного денег,остаток последней их зарплаты да короткая записка: "Прощай,Сенечка!Не могу видеть, как маешься...Прости меня,а я тебя прощаю!Только одно прошу-не ходи ко мне.Не мучай!Иди с Богом! "
Семен взялся за ручку двери,постоял так,да отпустил. Присел на крыльцо, закурил свою трубку, вытер слезу. Потом вытащил деньги, прижал кирпичом,чтоб не унесло ветром,подтянул шлейки , надел рюкзак и пошел со двора, твердо ступая по насыпной, гравийной дороге.
Два дня Татьяна не выходила из дому,а когда пришла на работу, все обратили внимание - сильно похудела, да отбелили лицо эти дни. Больше молчала - потухшая была. На вопросы: где, мол, делся квартирант? отвечала кратко, нехотя, что внезапно уехал домой, к семье.
В самые февральские холода родила девочку с рыжими волосиками,пухленькую и очаровательную,что живая кукла.Ожила Татьяна,счастлива была, роды были легкие,без осложнений и проблем. Молока, правда, было мало, да девчонки с родильного отделения помогли, нашли молочную доноршу. Девочка росла быстро, почти заметно. Назвала по имени бабушки -Натана. Имя странное ,будто цыганское, но красивое и звучное, а отчество записала не думая -Семеновна.
В два месяца Татьяна стала отдавать, в дни дежурств, Натаночку Семеновну соседке,бабе Глаше. За небольшие деньги та присматривала, возила в коляске, забирая по дороге в молочной кухне кефирчик и творожок, кормила смесью дитя и, в годик ,когда девчушка уже пошла и произнесла свои первые слова "мама" и "аша" обе женщины посидели за столом и выпили по рюмочке беленькой за здоровье обожаемой ими Натаночки.
Незаметно, за хлопотами пришло лето, солнечное и легкое. Татьяну, как опытного специалиста назначили старшей сестрой травматологии со значительным повышением зарплата .Ввели в профком. Поставили в очередь на городскую квартиру. В это лето к отпуску она получила и путевку в ведомственный дом отдыха на Волге. Поехали вдвоем с дочерью, сначала электричкой, потом автобусом. Грелись на солнце, загорели, накупались до гусиной кожи. Натана была счастлива. Каждую минуту она тянула маму то в лес,то на реку,то на площадку ,где собирались мамы с детьми и были карусель, пусть с пробивающейся ржавчиной, качели и дети. Девочка была доброй и сметливой, в кругу своих друзей верховодила и забавляла мам веселой подвижностью и звонким голоском. Татьяна тоже обрела коротких,отпускных друзей и могла на пару часов оставить девочку на какую-то маму и почитать, позвонить на работу или поплавать всласть.
В тот день она попросила свою новую знакомую, молодую мамочку, присмотреть за Натаной и побежала на почту звякнуть на работу-узнать новости,рассказать девчонкам как отдыхает,просто посплетничать.
Когда вернулась, на детской площадке не было ни новой подруги,ни Натаночки. Была спокойна, но когда увидела Зою с ее маленьким сыном, а рядом с ними не было дочери -окатило ужасом, как кипятком.
Ни слова не сказала, а бросилась искать. Металась, словно раненный зверь, рыча и проклиная себя, смахивала рукавом слезы, что мешали видеть, от которых почти ослепла. Ее лицо выражало такую степень отчаяния,что вскоре десятки добровольцев бегали по территории дома отдыха, желая найти ребенка. В самый разгар суматохи Татьяна услышала голос дочери и увидела ее. Она сидела на руках мужчины. Его она не рассмотрела,а только схватила свою Натаночку и обцеловала всю от попочки и до рыжих кудрей. Только потом, спустя пять минут, смогла в порыве благодарности, обнять мужчину одной рукой ,а другой держать дочку за руку,страшась даже мысли вновь потерять ее.
Когда все разошлись, а с ними ушел и спаситель, Татьяна вспомнила, что не спросила: а где же была ее дочь, где он ее нашел?
Всю ночь мучили кошмары. Все снилось, что ищет она свою Натаночку,а вместо девочки встречает вурдалаков да скотину всякую,а то в лесу блуждает или в болоте гибнет. Страшные сны. Проснулась от собственного крика и подбежала к кроватке доченьки-все ли хорошо?
Утром встретился спаситель. Хороший, добротный, степенный дядька. Чуть корявый да руки лопатами, а глаза хорошие , добрые. Натанка увидела, побежала, на руки как обезьянка залезла,за усы дергает,хохочет. Смутилась Татьяна, снять хотела, извиняется, а та пуще хохочет,от матери прячется, хоронится за широкими дядиными плечами.Так и шли вместе в столовую.Потом купались в реке, бродили по сиреневым аллеям. Сначала втроем, а потом и вдвоем с Владимиром.
Приехал из ее города. Работал на большом заводе кузнецом. Вдовел третий год. Жили с женой счастливо,да болезнь не пожалела,забрала в одночасье.
Там же в доме отдыха отметили его день рождения - круглый, пятидесятый. Встречали втроем. Они за столом с шампанским и арбузом и Натанка спящая. В дядиной постели и заснула.
Сидели до утра. Шампанское забурлило - целовались, а когда Натанка проснулась, уже сговорились пожить вместе, попробовать, приладится.
Так и уехали вместе, втроем. Так и жить начали. Сначала у него пожили, а когда Татьяна захотела вернуться в свой домик, то и Володя переехал вместе с ними.
Жили дружно. Натанка души не чаяла в дяде, да и он полюбил ее как родную дочь. Нянькался, тешился с нею все свободное время.Дома тоже все успевал - руки были золотые, хоть и лопатами. В первый же год обложил дом в один кирпич,утеплил его.Построил новое крыльцо, сделал навес, а для дитя повесил качели: резные , металлические с деревянным сидением.
Жить стало легче. Больше денег - больше желаний. Не транжирили, но жили вольно -купили подержанный автомобиль, который в руках Володи стал как новенький. Потом пристроили к домику детскую,беседку во дворе,увитую железной резьбой из виноградных кистей и звезд,перекрыли крышу красивой черепицей,поставили забор из стальных прутьев и посадили вдоль его кусты смородины.
Татьяне завидовали,а подруги и сослуживицы часто сорились с мужьями,приводя в пример Татьяниного сожителя - не пьет, не курит, все в дом!
Несколько раз заводил Володя разговор ,что пора им и в загс пройтись, расписаться, да и Натаночке отец нужен. Татьяна улыбалась и переводила разговор на что-то менее важное, сиюминутное. Если бы кто - то спросил ее, чего боится, тянет с замужеством - не ответила бы, даже удивилась, а ведь тянула,скрытничала.
Когда Натане минула три года, весной, они все же расписались и даже отметили это небольшой свадьбой в городском ресторане. Гуляли весело , добротно с песнями и танцами. Владимир был счастлив и Татьяна, глядя на его довольное лицо, даже стало неловко от мысли - чего тянула со свадьбой?
Замелькали будни,как телеграфные столбы вдоль дороги ,день за днем,неделя за неделей. Ходили на работу, хозяйничали, ездили в отпуск на море,растили дочку и только ночами скучно было ей с мужем-молчун в жизни он и в постели был без фантазии .Спал с ней как дело делал, посипит , вздрогнет да и успокоится, повернется спиной и заснет, спокойно и крепко, как после хорошо сделанной работы.В такие минуты вспоминала она своего Семку.Как был ласков,как умел довести ее до такого взрыва,что только одно желание оставалось в ней -ласкать его да целовать и лелеять в себе новое пылкое желание и вновь скользить вверх по тонкому лезвию наслаждения.
Потом ругала себя .Что еще ей надо? Так налажена жизнь! В конце концов,-думала она,-не только это нужно женщине в жизни,а уверенность в завтрашнем дне , уважение к супругу,его любовь к дочери. Разве этого мало?Дальше думать не хотелось, и Таня просто не отвечала на этот вопрос, а засыпала . Все реже ей снились горы,морские волны с белой оторочкой и ласковый, теплый ветер, нежно ласкающий тело.
В начале девяностых, когда Натаночка пошла в первый класс, Владимир ушел с завода на пенсию,построил небольшую кузницу во дворе и стал работать на новых русских -ковал заборные секции ,каминные решетки и другие кованные изделия без которых не обойтись при стройке шикарных вилл .Слыл лучшим мастером и деньги потекли в семью полноводной рекой. Через год нанял работника ,потом еще двух - работы хватало на всех.
Когда Натаночке исполнилось девять, купили возле реки большой участок земли. Пять месяцев пожили у соседей,но зато отстроили себе такие хоромы,любой позавидовать мог бы. Все как надо -гараж в подполе на две машины и сауна и по спальне на каждого, и детская, и кухня. Купили мебель, обставили дом, любо-дорого. Сам поселок рости начал. Строить и жить в нем стали новые соседи,как говорят -владельцы заводов,газет,пароходов. Помоложе были Владимира и Татьяны, но вполне хорошо соседствовали, даже ходили в гости и к себе приглашали. Только скучала Татьяна о своих былых соседях, проще ей было с ними, спокойнее. Владимир работал за троих,почувствовал силу денег,иногда приходил домой далеко за полночь,ел и валился в постель как подкошенный.Все чаще уходил к себе в спальню. Видела его Татьяна редко,разве по воскресеньям.
Натаночка больше по подругам бегала.Да и кроме школы много дел у нее было-танцевальная кружок,иностранные языки,на пианино училась.
Единственное чего не мог сделать Володя ,это заставить Татьяну уйти с работы.Как и раньше бегала она в свою больничку,которая день ото дня хирела от безденежья - ни аппаратуры,ни медикаментов,ни персонала. Зарплату не платили уже с полгода и когда заплатят никто сказать не мог.
Скучно жила Танюша, муторошно. Натанка ,чувствуя кто в доме хозяин и на чьи деньги живут, все к Володе бегала, знала как подольстится, как деньги вытащить. Хоть и маленькая, а хитрющая и свою выгоду не упустит.Володя тоже обожал свою "дочюру " и не было ей отказа ни в большом, ни в малом.
Так и жили,скучно и обособлено.У каждого своя ноша и свои дела, каждый в своей комнате, как в коконе.
Потускнела Танюша, затихла. Полюбила сидеть на крыльце по вечерам, на звезды глядя, а то камин в гостиной разожжет и смотрит бездумно на огонь и качает душу свою, как ребеночка маленького. Иногда всплакнет в одиночестве, повспоминает о прошлой жизни, пошепчет губами, будто с кем-то говорит, и уйдет к себе в комнату.
Однажды,уже за полдень позвонили снизу,с приемного покоя и позвали Татьяну к телефону.Звонила подруга, сестричка - регистраторша. Дескать, спрашивают ее мужчина, незнакомый , вроде приличный.
Пошла Татьяна вниз ,с остановками...вдруг сердце колоть начало и в внутри пусто сделалось,как перед поворотом жизненным. Вошла в приемный покой, и ноги отнялись, стала и стоит , не сдвинется, а перед ней Семен ее да молодой больно и голова без лысины,заросшая и рыжая,что солнце перед закатом.
Вы ,Таня? - спрашивает. Она только кивнуть смогла,а слово в горло не протолкнула, внутри застряло.
-Здравствуйте! Вот приехал....Семену слово дал... - сам смотрит , думает-помнит ли она?
-Брат я его ...Александром звать. Мы могли бы, где посидеть...вдвоем?
Повела его Таня на скамеечку Семенову,что у входа была.Посадила,а сама стоит ,сидеть не может.Ждет,что скажет.
-Последний год жил у меня. Совсем больной пришел. На чем держался не знаю. Разве только на любви к тебе. Лежал на топчане да все рассказывал : как встретил тебя, как ходила ты за ним, как жили вместе... Все рассказывал и плакал, и смеялся...Понимал, что не может дать тебе ,что мужик дать должен...
Да и мир тянул его,соблазнял,звал к себе...Ушел он от тебя,но каждый день помнил,разговаривал с тобой...однажды не выдержал,приехал ,всю ночь под домом простоял...Мужика видел,дочь твою.Так и ушел ,подойти не смог...Понял, что отправился поезд и вагоны мелькнули ...Перед смертью взял слово с меня, что найду и прощения попрошу за него, глупого. И еще просил спросить тебя,-Александр запнулся, но все же выдавил главное, -Его ли дочь?
Как трудно стало ей, как тяжко! Словно не воздух был над ней, а груз страшный, неподьемный. Не вдохнуть, не выдохнуть. Села на скамейку. Взяла руки Александра в свои ,прижала к щекам и заплакала горько и безутешно-Семена оплакивала и себя жалела. Над любовью плакала своей,над годами напрасно прожитыми.
-Ну,вот сказал, что хотел и на поезд пойду. У меня билеты на вечерний...-Освободил руки, поцеловал в заплаканные глаза и пошел восвояси с больничного двора.
-Постой , -вскрикнула отчаянно, -Постой! Хочу к нему на могилу приехать. Очень хочу!
Александр записал на клочке бумаги адрес свой и телефон, и отдал ей.
-Я приеду...с его дочерью!
Александр посмотрел на нее удивленно и вдруг улыбнулся и так стал похож на Семена,что Татьяна тоже улыбнулась ему и спросила:А если мы приедем, можно будет пожить у тебя .. .пока устроюсь на работу?
-Я буду рад тебе...очень! У нас большой дом.. Всем места хватит! - и он ушел.
У Натани были каникулы, и она отдыхала на берегу моря в детском лагере.
В этот вечер Татьяна засиделась на крыльце,вслушиваясь в перестук молотков в мастерской мужа.Когда закончили стучать, и Володя прошел мимо ее в дом, почти равнодушно,едва кивнув ей от усталости, Татьяна вытащила из кармана пачку недорогих сигарет,купила в ларьке по дороге домой, и впервые в жизни закурила. Курила и смотрела на дымок ,тающий в воздухе, и думала, и вздыхала , и любовалась июньскими звездами такими яркими и такими чужими.
Далеко за полночь она вошла в дом и,бросив несколько вещей в спортивную сумку,достала из шкафа паспорт и деньги. Потом написала записку мужу,что уезжает к морю,к дочери. Утро застало ее в пути.
Спустя сутки она стояла у ворот лагеря, где отдыхала ее Натаночка, и ждала дочь...Встреча была неожиданной, но тем более радостной. Они проходили весь день вдвоем, держась за руки. Похохатывали, не так от смешного, а скорее от возбуждения и безмятежности.
Закат встречали вместе на берегу вечернего, фиолетового моря. Последние лучи солнца скользили по вершинам гор, светящихся сахарным блеском в наползающих сумерках. Сидели они на ,еще не остывшем, песке и лица были обращены к морю. К их ногам подкатывались белые барашки присмиревших волн, а ветерок щекотал голые ноги и шевелил рыжий шелк Натаночкиных волос. Была так красиво, что говорить не хотелось, и они молча ласкали глазами чудо живущей природы.
Сумерки сменились яркой и нежной ночью. Светила полная луна. Девочка устала и заснула на коленях у мамы, а Татьяна сидела, наслаждаясь тишиной и одиночеством.Только иногда ей казалось, что кто-то сидит позади ее и чуть касаясь ладонью спины, шепчет ей на ухо ласковые слова.