Виктор поморщился от вони, которая ударила ему в нос сразу после того, как он вышел на улицу. Не сказать, что и в баре очень уж хорошо пахло - дешевое, невкусное кофе, сигареты и удушливый запах водки. Но улица заставляла вспоминать о тех ароматах с ностальгией. Вонючая грязь, запах чего-то омерзительного, сладковато-приторного. Все здесь пропиталась насквозь человеческим потом, перегаром и чем-то весьма трудноопределимым, но от этого не менее неприятным. От смрада не спасали даже плотная ткань капюшона и жесткий ворот куртки.
Его спутница шла чуть впереди, и он удивлялся изящности ее походки. В этом городе, за все свое недолгое в нем пребывание, он и не видел, чтобы немногочисленное женское население ходило с такой непринужденной грацией, легкостью шага и чисто женской притягательностью и уверенностью. Обычно здешние женщины или быстро семенили, поминутно оглядываясь по сторонам, или ходили широким, мужским, твердым шагом, или скользили походкой порочных дев.
Руки Дресс или, как ее назвал Стас, Нереиды, то и дело почесывали длинную, густую и невероятно грязную шерсть семенящего рядом пса. Он был беспороден и невероятно огромен. В холке он доходил девушке почти до пояса. Его янтарные глаза горели кровожадностью дикого животного, но лобастую голову под пальцы Дресс он подставлял с заметным удовольствием.
Виктор поправил глубокий капюшон, норовящий скользнуть на глаза. Он чувствовал себя более чем неуютно в такой обстановке. Несмотря на то, что на улице было пустынно, он ощущал на себе липкие, жадные взгляды, казалось бы, из-за каждого угла.
Кажется, у кого-то успешно прогрессирует паранойя .
Поежившись, Виктор посмешил догнать заметно ушедшую вперед девушку и пошел с ней в ногу. Поддерживать ритм ее шагов оказалось на удивление легко. Скосив на него взгляд, Дресс усмехнулась одними глазами. Получилось невероятно выразительно, несмотря на то, что все лицо от носа до подбородка было закрыто ярким оранжевым шарфом с бахромой на краях. Виктор даже позавидовал - ему приходилось туго от окружающей их пахучести. Да и, кажется, она чувствовала себя здесь очень комфортно и привычно. Ну, по словам Стаса, она здесь живет чуть ли не с пеленок, так что это неудивительно.
В небольшой темной подворотне что-то зашуршало. Дресс тихо и очень неприлично выругалась, положив руку на рукоять револьвера. Шум мгновенно затих, и вместе с ним пропало ощущение омерзительных взглядов, полных животной жажды. Виктор сдержал пораженный вздох. Просто удивительно, как влияет на окружение наличие у тебя оружия! Или у девушки такая репутация?
Виктор окинул скептичным взглядом золотистый хвост, потертую косуху, изящную линию спины, тонкие пальцы рук и мешковатые штаны, которые не скрывали красивых ног. Не похоже на внушающего ужас и страх человека. Да и Стас ничего особо про нее не говорил, кроме того, что они встречались несколько лет назад, и что она ему должна.
Тихий скрип проворачиваемого ключа заставил Виктора очнуться от размышлений. Он перевел взгляд на узкую дверь, обитую металлом. С удивлением Виктор увидел ниже обычного замка - кодовый. Пальцы девушки быстро что-то напечатали. Навскидку около тридцати символов. Виктор взглянул на нее с уважением.
Внутри оказалось сумрачно. Стены небольшой прихожей были обиты темно-зелеными, кое-где ободранными обоями с резным геометрическим узором. Виктор, по примеру Дресс, стянул оранжевые кроссовки и даже сквозь теплые носки ощутил холод деревянного пола. Он поежился. В доме пахло неожиданно приятно. Деревом, овощным супом, бумагой и чуть-чуть металлом. Чуткий тренированный нос уловил невероятно знакомый, по пребыванию в мастерской у Стаса, запах пороха. От самой девушки пахло вишней, мятой и табаком.
- Мадам! - крикнула она, проходя внутрь коридора, стягивая на ходу старую косуху. Под ней оказалась желтая футболка с длинными рукавами и широким воротом. На тонкой шее виднелся черный витой шнурок.
- Чего опять? - отозвались ей неприятным, скрипучим голосом и нам навстречу вышла невысокая узкоглазая старуха с морщинистым лицом и короткими седыми волосами. Худое дряхлое тело скрывал яркий халат с широким поясом. Тонкие ступни с желтоватыми ногтями и вздутыми яркими венами были босы. Крючковатые длиннопалые руки с крупными узловатыми суставами сжимали стопку стиранных сероватых тряпок с въевшимися бурыми пятнами.
- У нас, - Дресс усмехнулась, - гости.
Пожилая женщина смерила Виктора пронзительным взглядом выразительных глаз, черных, будто тоннели метро в Центре. Их выражение было таким же холодным, как сталь любимого ножа Стаса.
- Пусть он называет меня по имени, - бросила она малопонятную для Виктора фразу. Дресс присвистнула удивленно и тут же тепло улыбнулась женщине. Он с изумлением увидел, как та мимолетно улыбнулась в ответ. Ему казалось, что эта женщина никогда не улыбается.
- Псина, иди обедать. Третий день нежрамши - это перебор даже для тебя, - сказала она и пошаркала вглубь дома. Девушка дерзко улыбнулась и, бросив на него холодный взгляд, произнесла:
- Пошли.
Виктор поспешил за ней и вскоре они оказались в небольшой комнатушке с аккуратно заправленной постелью. Мутное окно показывало во всей красе не слишком приятный взгляду вид на грязную улицу. Стены скрывали простые желтоватые обои. На столе стояло блюдце-пепельница, а в столешнице была прожжена внушительных размеров дыра. В ворохе лежащей на ней бумаги и маленьких карандашных огрызков виднелись малопонятные ему чертежи, записи и даже несколько нарисованных от руки карт и планов зданий. Но больше всего в окружающей обстановке его впечатлили книги. Они стояли кренящимися стопками, кучами лежали на полу, под столом, на широком подоконнике, теснились в узком стеллаже. Они распространяли вокруг неповторимый запах книжной пыли, бумаги и - почти неразличимый - чернил. Виктор никогда не видел столько книг. Технологии полностью вытеснили печатную продукцию и даже газеты, которые были в ходу десятилетие назад, уже не выпускают. Художественных книг Виктор никогда не читал - учеба в школе, а потом и в университете, посещение многочисленных курсов забирало все время. А научную литературу, учебники он читал лишь с учебного планшета.
Дресс стянула с себя футболку, оставшись в белой мужской майке, которая ничуть не скрывала ее телосложения. На узких плечах и тонких руках играли небольшие, но наверняка стальные мышцы. Острые лопатки обтягивала тонкая, будто пергамент, кожа. Девушка подвернула широкие штанины выше колен, открывая вид на замотанные серыми тряпками колени. Проследив за направлением его взгляда, девушка недовольно буркнула, указывая на кривоватый стул:
- Чего встал? Садись, куртку снимай. Мне что, тебе даже о таких простых вещах говорить надо?
Виктор послушно стянул куртку и, повесив ее на спинку стула, присел, наблюдая, как девушка быстро разматывает эти подобия бинтов. Под ними оказалась одна сплошная рана. Казалось, что с коленей Дресс просто содрали всю кожу, оставив одно голое мясо. Болячки были чистыми и подсохли, а по их краям, на сантиметров десять в стороны, распространялся яркий фиолетовый цвет. Недовольно хмурясь, девушка изучила свои коленки и обработала их прозрачной жидкостью - судя по специфическому запаху - водкой. Синюшные края она смазала старым-добрым "троксевазином". Потом она замотала их другой хлопчатобумажной тряпицей. Такой же серой, с внушающими опасение разводами.
Закончив, он смерила его изучающим взглядом, будто мясник с топором, примиряющийся к куску сырой свинины. Виктор сдержал желание поежиться и лишь нервно заломил пальцы. Ее взгляд разбил все его впечатления о ней. Слишком тяжелый, холодный, расчетливый, будто она решала - убить его или не убить и просчитывала выгоду от обоих решений, взвешивая ее на своих мысленных весах.
- Так, - начала она, - сейчас я скажу, что тебе можно делать, а за что я тебя сразу прибью.
Ее голос был хриплым, будто простуженным. В зеленых глазах играли холодные голубые искры. Брови в форме идеальной дуги с артистичным недовольством заломились, а тонкие губы изогнулись в насмешливой улыбке, показывающей самую кромку белых, несмотря на курение, зубов.
Она встала с кровати и разгребла бумагу на столе, выуживая из беспорядочной кучи простенькую темно-синюю зажигалку, и забросила в рот сигарету. Хрупнул кремень и на кончике сигареты вспыхнул оранжевый огонек, а в воздух взвился полупрозрачный дымок. Виктор ощутил сильный аромат вишни, мяты и табака.
- Короче, - сказала Дресс, - у меня три требования. Во-первых, не болтать, во-вторых, не лезть ко мне с пустяками, а лучше вообще не лезть. В-третьих, без меня на улицу не выходить. Если приспичит - сообщай. Желательно, письменно. Остальное спросишь у Аризу. Спишь пока здесь, можешь занять мою кровать, сегодня ночью меня не будет. Книги можешь брать, но аккуратно. Сейчас пошли есть.
Она открыла дверь с желтой облупленной краской и быстро пошла вперед. Виктор, бросив прощальный взгляд на гору книг, направился следом за ней, только сейчас заметив, что на ее темном поясе болтается не только кобура с револьвером, но и длинные, хищно изогнутые ножны из плотной коричневой кожи. Из них торчала рукоять, обернутая темным кожаным шнурком. Видимо, чтобы не скользила, хотя Виктор совсем не разбирался в оружии. Ни в каком. Он в руках-то только кухонный нож пятнадцати сантиметров держал.
В темной кухне примостились три кособокие табуретки, маленький квадратный стол, покрытый бледно-зеленой тканевой скатертью в ромашку. Стены были, кажется, побелены светло-голубым цветом. Такие стены были в деревнях прошлых десятилетий, насколько Виктор знал из истории. В углу скромно притулилась серая двухкомфорочная газовая плита. По меркам Центра - раритетная. Рядом стоял бурый баллон с белой, стершейся от времени надписью трудноопределимого содержания.
Над ним, прибитый к стене, висел желтый шкафчик без дверцы. Там друг на друга наползали прозрачные баночки с перцем, солью, гвоздикой и корицей, а еще стопочка чашек, кружки и ворох ложек с вилками. В другом углу натужно гудел когда-то бывший белым холодильник.
Старуха ставила на стол чашки с супом и бросала ложки, что-то ворча себе под нас. В мисках бултыхался "пустой" суп с яркими кусочками пережаренной моркови, прозрачными кружочками лука и картофеля. Пахло овощами и маргарином.
Дресс села за стол и поблагодарила Аризу, кажется, одним взглядом, получив в ответ короткий кивок. Девушка коротким жестом откинула челку со лба, и Виктору почудилось, что в этом незамысловатом взмахе рукой сквозит злая насмешка и бесконечная усталость.
Виктор сел за стол. Старуха тяжело опустилась на стул вслед за ним. В тусклом свете белки ее глаз казались желтоватыми. Побарабанив узловатыми пальцами по столу, понаблюдав, как Дресс быстро ест, Аризу спросила:
- Во что же ты опять ввязалась?
Дресс усмехнулась, спрашивая:
- И откуда ты все знаешь?
Аризу поморщилась, выжидающе глядя на нее своими глазами-тоннелями. Виктор, наверное, такого взгляда не выдержал бы, а Дресс смотрит в ответ и еще улыбается. Холодно, правда, и как-то горько, вымученно.
- Барон решил, что я ему больше не нужна, - выдохнула девушка, вылавливая из супа морковь, - а я решила, что он теперь не нужен мне.
Женщина покачала головой и спросила:
- А этот центровский выкормыш здесь откуда взялся?
- Знакомый попросил приглядеть, - коротко ответила она, украдкой посмотрев на Виктора, - не вовремя, конечно, но выбора у меня не было.
- Надеюсь, это не твои ручные маньяки заявились с такой просьбой? - Виктору показалось, что глаза Аризу еще больше потемнели.
- Не они, - отрицательно качнула головой Дресс, - их сейчас вообще в городе нет.
Аризу, вроде как, облегченно вздохнула. Ее рука заняла место в опасной близости от сердца. Дресс проследила за этим с усмешкой и с видимым удовольствием продолжила:
- Но скоро они будут здесь. Я не собираюсь терпеть такое унижение и неблагодарность от Барона. Тебе напомнить, на чьем именно горбу он приехал к своему трону?
Старуха вздохнула и поежилась, говоря:
- Делай что хочешь, псина. Завтра я уезжаю.
- Хорошо, - ответила Дресс, отодвигая в сторону пустую посуду, - я ухожу. Вернусь к утру.
Она поднялась и двинулась в сторону дверного проема и, уже вынеся ногу за порог, произнесла:
- Кстати, - они оглянулась через плечо, - как тебя зовут?
- Виктор.
Она усмехнулась:
- Виктор? Ну-ну. Аризу, объясни ему, что к чему. Похоже, Седой ему ничего не разжевал.
Женщина проводила взглядом ее изящную спину с лопатками-крыльями и перевела на него свой темный взгляд. Виктор сразу почувствовал себя неуютно, будто на его плечи опустили две гири. Выдержать ее взор было даже труднее, чем он предполагал.
Скрестив руки на обвислой груди, старуха неприятно улыбнулась, начиная говорить:
- Не знаю, кто ты такой, раз Седой рискнул из-за тебя связаться с псиной, но постараюсь объяснить тебе коротко и по существу. Настоящие имена у нас говорить не принято. Особенно на Свалке. Традиция, которая сложилась после того, как сюда начали съезжаться анархисты, преступники и революционеры разных мастей. Так что изволь придумать себе какое-нибудь погоняло. Меня можешь звать по имени, я давно отошла от всех дел и общаюсь лишь с парой-тройкой человек.
Ее скрипучий голос резал слух, но Виктор слушал внимательно, стараясь не упускать детали. От них зависело слишком многое, чтобы позволить себе невнимательность. К тому же, Стас не особо занимался его просвещением. Хотя, у него были на то причины...
Хлопнула дверь, ведущая на улицу, и Аризу как-то сразу обмякла, то ли от облегчения, то ли, наоборот, от усталости и беспокойства. Потерев морщинистый лоб узловатым пальцем, женщина продолжила, кривя губы ухмылкой:
- Без Дресс не ходи никуда. И с ней, желательно, тоже. Неизвестно еще, что опаснее. Вопросов лишних не задавай, а то она, не дай Бог, тебе ответит. Многие знания, многие печали, знаешь ли. Если попадешь на улицу, ни с кем не говори и веди себя уверенно, будто сто раз на день по улицам ходишь. По сторонам смотри чаще, но не заметно. И да, насчет одежды...
Она смерила его черный свитер и темно-зеленые джинсы оценивающим взглядом и фыркнула:
- Попросишь у псины, в таком прикиде на улицу не выходи. И пары метров не пройдешь.
- Почему? - подал голос Виктор.
- О! - улыбнулась Аризу, но ее усмешка не разбила тяжелой атмосферы, - а я-то думала, ты немой! Какая жалость. Хах, кхе-кхе. Одежда дорогая. Тебя за этот свитерок порвут до кишок. Сегодня спи у Дресс, завтра можешь занять мою комнату. Я уезжаю.
- А из-за чего? - поинтересовался он, с любопытством глядя на нее.
Старуха прищурилась, скривила недовольно губы и укоризненно произнесла:
- И что я говорила насчет вопросов? Хотя, какая мне, к черту, разница. Все равно вы долго не проживете. Хотя, если маньяки прибудут вовремя...
Аризу тряхнула головой, замолкая, но уже произнесенные слова заставили Виктора забеспокоиться. Стас, по его словам, отдал его под надежную защиту, но Виктор уже стал сомневаться в правильности его решения. Хотя, такого стратега как Седой даже Центр не знал никогда. И откуда у механика столь острый ум?
- Ладно, - продолжила старуха, побарабанив сухими, будто лапки паука, пальцами по столу, - начнем с азов. И закончим ими же. Город состоит из кварталов, каждый из которых живет по своим правилам. Перейдешь границу и ты уже в другом мире, малыш.
Последнее слово прозвучало насмешкой, но Виктор промолчал. Что-то подсказывало ему, что эта женщина имеет полное право называть его именно так. Он же и вправду оказался ребенком. Заботливо взращенным в Центре и выброшенным сюда. В забытый всеми богами город.
- Торговый квартал один из самых благонадежных, но все лакомые места там уже давно и прочно забиты. Там разводят скот, овощи. Даже заставляют работать пару заводов. Это местечко нас всех кормит и поит, а деньги дерет как Эфа, в свое время, налог. Хорошо, что он сдох. Ах, да, о чем это я? Авторитет в Торговом - Молох. Тот еще хапуга, скажу я тебе. Хотя, Барон не лучше.
Еще один квартал, хотя и это и не квартал вовсе, а нехилый такой бордель, скажу я себе. Территория в одну улицу, где собираются все шлюхи города под предводительством леди Дафни. Квартал красных фонарей живет только потому, что у мужиков жива потребность трахаться и она, как правило, проходит у них только после пули в лоб или кастрации.
Свалка - это, собственно, место, где ты сейчас находишься. Все самое вонючее дерьмище города сливается именно сюда. Вся дрянь в виде беглых преступников, анархистов и дилеров осела именно в этом месте. Отсюда даже воронье улетело - тут даже трупы долго не лежат или к ним даже подходить страшно - задохнешься. Здешний эксклюзив - это подпольные бои. Женские. Если хочешь поглядеть на полуголых дерущихся баб - то тебе туда самая дорога. Здесь всем заправляет Барон, но, чует мое сердце, скоро опять будет переворот. Этот парень бабник и редкостная падаль. Именно в его бытность наркоторговля расцвела как никогда. Но, хоть налоги не дерет.
Аризу поднялась из-за стола и стала собирать посуду. Шикнула на подорвавшегося помочь Виктора и неожиданно мягко сказала:
- Совет тебе мой, мальчик. Сиди тихо, как мышь. Не знаю, что псина натворила, раз Барон кинул ее, свою любимицу, но сейчас она не в фаворе. А теперь иди, заныкайся в комнату и не путайся в ногах.
Виктор выполнил требование и вернулся в комнату. Перечить было себе дороже - надоело видеть вокруг себя лишь неприязнь и презрение. Нельзя было сказать, что Виктор совсем не заслужил, но грехов он совершил столько же, сколько каждый, живущий на земле.
Хах, и это говорит он центровский выкормыш, где каждый человек - прожженный атеист. Бога нет. Это твердили ему с самого детства. Бог это выдумка.
А вот Дресс в Бога верила. Виктор сел на стул и всмотрелся в маленькую иконку, стоящую на полке. Какие укоризненные глаза. Странно было уличить Дресс в такой сентиментальности.
Бога нет.
Виктор прошелся по комнате. Погладил корешки книг, повозился с бумагами на столе, изучая. Схемы каких-то тоннелей, карты города, несколько отрывистых, в приказном тоне написанных записок. Ага, а вот рецепт черного пороха. Судя по галочке внизу - удавшийся.
- Хм, - пробормотал Виктор, - неплохо, но не идеально.
Оставив в покое стол, Виктор с любопытством заглянул в небрежно валяющуюся на кровати сумку. И громко, грязно выругался недавно подслушанным у Дресс выражением. В сумке лежала внушительная связка динамита.
- Вот же! - он со свистом выдохнул сквозь крепко сжатые губы и отошел подальше. Снова прошелся пальцами по книгам, ощущая странное, незнакомое удовольствие от этого движения.
Виктор вытянул книгу в темном переплете наугад, чуть не свалив на себя всю внушительную стопку. Приобняв опасно кренящиеся книги, он чуть не уронил выбранный томик себе на ноги и расстроился собственной неловкости. Ему почему-то казалось, что книги достойны куда более лучшего обращения. А он...
Кое-как заставив книжную башню обрести равновесие, Виктор сел на ставший уже родным стул и с непонятным самому себе благоговением провел пальцем крупной строгой надписи, давно уже растерявшей позолоту.
- Оскар Уайльд, - прочитал Виктор незнакомое имя и раскрыл книгу. Страницы были истерты и измяты, а некоторые фразы подчеркнуты карандашом. Расправив загнутый уголок листа, он начал читать вслух, стараясь заглушить непривычную, чужую тишину, которая окружала его со всех сторон:
- "Счастливый Принц стоял на стройной колонне, возвышаясь над черепичными крышами и острыми шпилями. Его одежда была сшита из тонких листьев самого лучшего золота, глаза ему заменяли два светлых сапфира, а на рукояти его шпаги пылал ярко-красный рубин. Жители города были от него в восторге". [1]
Виктор читал напитанные чувствами строки и первый раз за очень долго время плакал. Его сухие, дрожащие пальцы ласкали темные буквы, а сердце в груди билось быстро-быстро. Он первый раз в жизни видел что-то настолько трагичное, что-то настолько мудрое и что-то такое прекрасное. И он плакал. Он лил слезы над печалью Принца, смертью Скворца, участи Соловья и не мог остановиться.
- Уайльд, да? - прозвучал за его спиной знакомый девичий голос. Виктор судорожно вытер глаза рукавом, понимая, что красные глаза скрыть все равно не сможет.
Но Дресс не было до него никакого дела. Тяжелой походкой она пересекла комнату и села прямо на пол, у кровати. Лицо ее было вымазано в темно-бурой грязи, а на шарфе поблескивали капли чего-то серого. Насквозь мокрые от пота волосы облепили голову сальным шлемом и отдельными прядями залезли в рот. Ее лицо было разбито и из вспухшего носа сочились красные капли. Рукав ее желтой футболки был насквозь пропитан кровью. Алая жидкость тяжелыми каплями падала с ткани, разбиваясь об деревянный пол.
Дресс откинула голову на кровать. В этой позе она показалась Виктору неожиданно хрупкой и ранимой с этим приоткрытым розовым ртом, тонкой, белой кожей, обтянувшей горло на которой ярким фиолетовым пятном проступали отпечатки чьих-то ладоней, и бешено бьющейся нитью пульса.
Книга выпала из неожиданно ослабевших рук, и Виктор подорвался со стула, но был остановлен здоровой рукой девушки, поднятой во властном жесте человека, привыкшего к беспрекословному послушанию. Виктор замер, почувствовав себя дрессированным зверем, ждущим приказа хозяина.
Дресс подняла голову и Виктор, по напряженно вздувшимся жилам на ее шее, раздувшимся ноздрям и прикушенной до крови губе, понял, с каким трудом далось ей это движение. Глаза ее были ясными, не затуманенными дымкой боли. Здоровой рукой она пошарила под кроватью и вытащила наружу полную бутылку водки. Сдернув колпачок зубами, она, кривясь, большими глотками выпила четверть и снова посмотрела на него. Сказала рваным тоном, не терпящим возражений:
- В ванной валяется коробка с лекарствами. Принеси ее.
***
Знойное, безжалостное солнце высушило грязь до состояния ломкой, безжизненной и не менее вонючей земли. Кочки ломались под ногами, заставляя терять равновесие. В носу застревал зловонный запах гниющего мяса и испражнений.
Труп, что ли, не убрали еще?
Я подняла ворот куртки повыше, в надежде на то, что он поможет заглушить эту неудобоваримую вонь. Кажется, мой оранжевый вековой шарф уже не справлялся с возложенной на него задачей. Какая жалость.
Сжав в кармане пачку сигарет, я с сожалением отказалось от идеи закурить, несмотря на то, что в горле уже царапало от желания вдохнуть терпкий, пахнущий табаком и вишней, дым. Перенервничала, видимо. Слишком уж много впечатлений за один неполный день.
В ушах глухо бил пульс, а голова побаливала - по хорошему, мне нужно было поспать хотя бы пару часов. Скорее всего, бродяжничество по холодным, вонючим тоннелям, напрочь сокрушило бастионы моего иммунитета. Давно я так не уставала.
Цербер семенил за моей спиной. Его тихие, почти беззвучные, шаги внушали мне ощущение спокойствия. С моим верным другом я могла немного расслабиться и не вглядываться в напряжении в темные пасти переулков, из которых в любой момент могли вывалиться люди, желающие моей скорейшей смерти. За меня это делал Цербер.
Мой путь лежал привычной дорогой. Возле бара, Кельнер вытирал криво сбитый стол. Тряпка, о тряпки, напитанной красным, расплывалась лужа крови. Мужчина, увидев меня, криво усмехнулся пустотой серых глаз и махнул замазанной рукой. Я вяло кивнула в ответ и отвернулась. У Санты наверняка появилась пара-тройка подопытных кроликов. "Забытый" в этом смысле куда более мирное местечко.
Я провела рукой по горячим волосам, нагретым жаркими лучами полуденного солнца, и усмехнулась. Мирное. Ну-ну. И как давно я стала мыслить такими категориями? Наверное, с тех самых пор, как попала сюда. Может чуть позже. Может чуть раньше. Да и какая теперь разница. Бессмысленно теперь метаться туда-сюда и искать ответы на сакраментальные вопросы, вроде "а если бы?" или "почему я?".
- Sors immanis
et inanis,
rota tu volubilis,
status malus,
vana salus
semper dissolubilis,
obumbrata
et velata
michi quoque niteris;
nunc per ludum
dorsum nudum
fero tui sceleris,
[2] - пропела я еле слышно и ухмыльнулась. Не то, чтобы я знала латынь, но, кажется, давно, еще в прошлой жизни я учила ее немного. И поэтому запомнила эти строки, который напевал отец, брошенный удачей в самое пекло. Передернув плечами, я уставилась на небо, удивившись его лазурному, чистому и невинному, будто взгляд новорожденного ребенка, цвету.
Хоть что-то никогда не меняется.
Да, несмотря ни на что небо такое же. Интересно, если забыть газы, атмосферу и прочую научную шелуху, то оно смеется над нами, маленькими букашками с вечной грызней за власть, жизнь и эфемерную свободу или же рыдает, не понимая, что мы не можем остановиться?
- Эх, - я вздохнула и потерла шею, вспотевшую под плотной тканью шарфа. На улице было безветренно и тихо. Испуганные светом и жарой бродяги затаились по темным углам, будто гигантские летучие мыши. Тишина расслабляла, внушая обманчивое ощущение спокойствия и защищенности.
Я поправила револьвер на поясе и завернула в подворотню, где перелезла через кучу металлолома и бетона. Спрыгнув с огромной, грязно-серой плиты, я стряхнула осевшую на волосах пыль и змеей скользнула между стен стоящих рядом друг с другом домов. След в след шел Цербер, недовольно порыкивая от раздражения. Ему не нравился путь, неудобный для его габаритов.
Я подавила невольную улыбку и, присев на корточки, ощупала низ кирпичной стены, раскрошившейся от времени. Цербер сел рядом со мной и почесался лапой, роняя на грязную землю черную шерсть и маленькие комочки блох.
Нащупав зазор, я неловко вытащила из ножен бебут, еще непривычный моей руке. Теплая рукоять ладно легла в мою ладонь, и я сжала ее пальцами, любуясь тем, как оружие смотрелось в моей руке. Поудобнее перехватив бебут, я взмахнула им пару раз, привыкая. Давно не брала в руки ничего длиннее пера, но, думаю, мышцы вскоре вспомнят.
Вставив лезвие оружия в щель между кирпичами, я раскачала немного, дождавшись, пока один из рыжих брусков чуть выдвинется вперед. Вернув бебут в ножны, я вцепилась в кирпич и потянула его. Он неохотно поддался. Сморщившись от боли, я откинула его назад, и с неудовольствием вытерла кровь, выступившую из-под ногтя, под которым образовалась заноза. Вот же. Неприятно. Надо не забыть вытащить потом.
Выбив остальные кирпичи локтем, я пролезла в узкую, подходящую только для очень худого человека или ребенка, дыру. Взрослый мужчина сюда вряд ли пролезет.
Руки защекотала непривычно высокая и зеленая трава. Острые прошлогодние стебли впились в мозолистую кожу, а в нос скользнул непривычно свежий, пряный аромат. Я глубоко вздохнула, наслаждаясь мгновение, и вскочила, отряхнув позеленевшие колени штанов.
Цербер, недовольно ворча, пролез сквозь дыру и сощурил тяжелые веки. Я прикрыла ладонью глаза, которые заслезились от яркого света раскаленного шара из пыли и газа, не закрытого коробками заброшенных зданий и бетонных стен, и отодвинула край шарфа вниз, открывая лицо до самого подбородка.
Передо мной раскинулась спокойная степь, безмятежность которой нарушали лишь редкие, почти незаметные в городе порывы ветра, колыхающие зеленые лезвия костра и белесые перья ковыля.
Красиво. Чисто. Будто и нет за моей спиной серого коробки города, который всегда казался мне пристанищем Велиала [3]. Но и эта прекрасная картина, внушающая только умиротворение, также обманчива, будто прекрасная и лживая Лилит[4].
Я сдвинула ножны с бебутом и вынула револьвер, не собираясь попадаться в ловушку прекрасной росянки. Ухмыльнувшись, я провела по густой, грязной шерсти Цербера и хлопнула его в основание шеи, призывая быть готовым. Пес подобрался, а его янтарные глаза наполнились воистину волчьей кровожадностью.
Мне всегда приходили в голову мысли о том, что Цербер не должен был рождаться собакой. Ему больше бы подошел лес, листья под мощными лапами, протяжный вой и бесконечная свобода хищника, которую он вряд ли когда-нибудь получит здесь. И во многом из-за меня.
Прости меня, друг.
Я вздохнула и пошарила в глубоком кармане свободной рукой, в поисках куска старого пластика с начинкой из микросхем. Откинув крышку мобильного телефона, я ткнула пальцем в красную линию на клавиатуре и, дождавшись тихой вибрации, отпустила.
Старый мобильник натужно пискнул. Я, хмыкнув, вгляделась в потускневший от времени экран с вертикальной трещиной, напоминающей мне молнию. Проведя по ней пальцем, я улыбнулась с ноткой ностальгии.
В животе урчит. От в кой-то веки попавшей мне в руку свежей, мягкой ржаной булки исходит пьянящий, обещающий сытость аромат. Повязка на руке с вправленным несколько часов назад вывихом мешается, а локоть навязчиво и уже привычно ноет - никто не расщедрился на анестезию.
Есть действительно хочется, но это скорее голод от неожиданно попавшей в руки халявы, чем действительно от истощения. Я уже привыкла бороться с такими нечастыми приступами жадности, ведь такие подарки судьбы были не слишком частой вещью. Такие вот призы я всегда откладывала на черный день - черствая булка при полной голодухе выглядела куда более привлекательно, чем свежий хлеб при относительной сытости.
Но в этот раз я не собиралась изображать из себя запасливого хомяка, делая то ли полную глупость, то ли умную вещь. Интересно, что привело к моему неожиданному приступу доброты, а? Или это просто еще неосознанный мной расчет?
Распластавшись по земле, я с усилием протиснулась в трещину между влажной от прошедшего дождя бетонной стеной и не менее мокрой стеной с осыпавшейся унылой голубовато-белой краской. Грязная земля оставила на длинноватой мне косухе темный, вонючий след.
Внутри было относительно сухо, но не слишком тепло. Я сощурилась напряженно, раздумывая, где бы взять одеяла. Конечно, натасканные мной тряпки это неплохо, но вряд ли они могут подарить столько же тепла.
Шорох за спиной заставил меня с раздражением дернуть губой и поправить на плече тряпичную сумку с хлебом. Вот же ниндзя недоделанные...
Я перехватила чужую руку, тонкую, будто тростинка, из-за истощения и безжалостно вывернула ее, откидывая легонькое тельце, пискнувшее от боли, в сторону. Отклонилась с траектории полета воина номер два, с садистическим удовольствием глядя, как маленькая фигурка с глухим стуком врезается в стену. Еще чего удумали. Не пауки, чтобы по стенам лазить.
Фыркнув, я оглядела живописную картину. Мальчишка, пытающийся остановить кровь из носа грязным рукавом и девочка, потирающая синяк на руке. Идиоты.
- В следующий раз, когда кто-нибудь зайдет, режьте, а не кидайтесь с кулаками, - я кинула сумку, которую, тут же забыв о боли, поймала девочка.
- Мы знали, что это ты, - невнятно, из-за ушибленного носа, проговорил мальчишка. Его пугающие, нечеловеческие глаза говорили о том, что он никогда бы не стал колебаться. Хотя, кому, как не мне это знать?
Я недовольно поморщилась. Знали они, ага. Подойдя к мальчишке, я отбросила его руки от лица и ловко ощупала распухший нос. Он чуть поморщился, но больше ничем не выдал своего дискомфорта. Не найдя перелома, я наклонила вихрастую голову и показала, где и как нужно зажимать. Посоветовала насмешливо:
- Сплевывай, если не хочешь проблеваться.
Вообще, такая перспектива могла любого испугать до дрожи - меня в том числе. Лишиться остатков с адским трудом заработанной еды не хотел никто. Как результат этого - голод, слабость тела и, как самый очевидный результат, смерть. Чтобы есть, нужно быть сильным. Другого не дано.
Мальчик кивнул, послушно зажав нос и отплевываясь от попадающей в рот крови. Девочка разломила булку, часть оставляя в сумке - брату. Обернувшись ко мне лицом, она улыбнулась, хотя, вряд ли бы кто-нибудь другой принял этот оскал за улыбку.
- В.., - начала она.
- Цыц, - я подняла руку, обрывая ее, - я тебя предупреждала насчет имени, не так ли?
- Прости, - она снова улыбнулась и протянула мне темный кусок пластика и почесала наверняка обжитый вшами затылок. На ее лице, кажется, отразился намек на робость:
- Подарок.
Я с недоверием приняла из ее рук нежданный сюрприз и с удивлением опознала в этой вещице старенький и вроде даже рабочий мобильник. Вещь, по сути, абсолютно бесполезная, но я слышала, что за городом все еще есть связь. У Санты можно достать зараядник - такого никому не нужного барахла у него навалом. Пригодится. Вот только... Как эта вещица сюда попала? Нет, в городе, в принципе, можно еще и не то найти, но...
- И что я говорила о походах по городу, паразиты? - я недовольно оглядела темные ежики волос, которые делали их почти абсолютно одинаковыми. Девочка подавилась хлебом и закашлялась. Переждав первую волну перхоты, я продолжила:
- А если кто-нибудь узнает, где вы прячетесь? Я же вас прибью за такую подставу!
Вот же... Кого-то очень заинтересовали грязные, босые ноги. Я вздохнула и взлохматила темные волосы, напомнив, что надо когда-нибудь помыть детей и самой протравить наверняка подцепленных здесь вшей.
- Спасибо, умники.
- Пошли, Цербер, - я оглядела неохватное пространство степи, вспоминая дорогу, и двинулась вперед. Пес семенил следом, подметая хвостом-метелкой землю и с хрипом втягивая воздух. Розовый язык вывалился на бок, выдавая жажду.
Я украдкой поглядывала на экран телефона, стараясь не упустить момент, когда я приду в место, откуда можно будет позвонить. В последний раз я была здесь довольно давно и не слишком хорошо помнила дорогу. В городе я всегда ориентировалась гораздо лучше, чем здесь, в бескрайней степи с белым пухом ковыля.
Чем дальше я шла, тем длиннее была трава, с радостью рвущаяся ввысь, к солнцу. Не скованная городской грязью, она развернулась со всей возможной вальяжностью. Узкие, колючие лезвия костра доходили до самого пояса. Я с недовольством наморщила лоб. Нехорошо.
Я снова огляделась и с облегчением вздохнула, увидев сероватый бугорок камня, выглядывающий из травы. Перехватив оружие поудобнее и спрятав мобильник в карман, я устремилась к помеченному природой месту.
Коснувшись ладонью пышущей жаром полуденного солнца поверхности глубокого темно-серого цвета, я улыбнулась камню как старому знакомому. Погладив его на прощание, я сделала ровно десять размашистых шагов и остановилась, снова доставая мобильный телефон из кармана. На экране тускло мелькала единственная розоватая полоска. Качество связи не гарантировано, но никто и не претендует.
Найдя в контактах один-единственный номер, я приложила телефон к уху. Поморщилась от резкого, хрипящего звука гудков. Цербер настороженно и жадно зарычал. Я прижала телефон к уху плечом, освобождая руку.
- Приветик, Дресс! Ей, братик! Сестренка звонит! - почти незнакомый, повзрослевший голос заставил меня улыбнуться, несмотря на напряженность. Послышалось пыхтение и возня. Мужской, бархатный голос обласкал слух:
- Наконец-то. Мы соскучились.
Я ответила:
- Возвращайтесь ребятки. У меня очень большие проблемы. И если не успеете, то очень прошу - разнесите этот гадюшник к черту. Вот только сами не пострадайте.
- Эй! - хором и взволновано.
- Adios! - с пафосом высказалась я и почти с отчаяньем рассмеялась. Мобильник скользнул в карман. Из высокой травы, словно рассерженные шумом змеи выскальзывали люди. Цербер оскалился и зарычал. Его янтарные глаза вспыхнули адским пламенем. Или же это просто отразился свет раскаленного небесного шара?
Мои глаза заметались, пересчитывая врагов. Девять. Семь взрослых, поджарых мужчин с минимумом изношенной одежды и две полуголые женщины. Оскаленные в звериных, торжествующих улыбках рты и дикие, неразумные глаза. Звери гораздо большие чем тот же Цербер. Каннибалы, такие же, как в тоннелях. Или даже хуже. Не изможденные темнотой и редкой пищей недолюди, а сытые, загорелые до черноты звери.
Я, не колеблясь, взвела курок и выстрелила в голову одной из женщин. Ее так и не переставшее скалиться лицо навсегда сохранило это выражение. Стая проследила за глухим падением тело с недоуменными, потерянными лицами. Я же рванула в сторону города, воспользовавшись моментом их дезориентации, чтобы оторваться хотя бы на пару десятков метров. Цербер, получив короткий приказ, несся следом. Во мне жила крошечная надежда убежать от состоявшихся хищников, настоящих животных, привыкших загонять добычу. Я прекрасно понимала, что с таким численным перевесом у меня очень мало шансов выжить. У меня есть три преимущества - Цербер, бебут и револьвер. Вряд ли у этих давным-давно сошедших с ума людей есть огнестрельное оружие...
Эту мысль я додумать не успела. Грянувший выстрел отбросил меня на землю, будто тряпичную куклу. Я взвыла от пронзившей руку боли и кубарем прокатилась по земле. В голове будто взорвалась галактика. Распластавшись по горячей, колючей земле, я пару мгновений потерялась в боли и лишь сильным усилием вернула вот-вот норовящее уйти сознание на место. Подумаешь, руку прострелили. Когда живьем с тебя сдирают кожу - это гораздо больнее.
Я стиснула зубы и замерла на миг, обдумывая сложившуюся ситуацию. Дело дрянь - я это осознала просто прекрасно. Я стукнула здоровой рукой, с зажатым в ней револьвером по земле, отдавая Церберу уже отработанный приказ.
Хищники злы. А когда они злы - то внимание у них хромает. К тому же, если каннибалам и попал в руки огнестрел - то очень сомневаюсь в том, что они хорошо им пользуются. Кроме того, в открытую спину прямолинейно бегущего человека не попасть мог только слепой. А эти вмазали мне в руку. У них нет той отработанной годами тренировок реакции и меткости, которые позволяли выстрелить в цель из практически любого положения. Да, и чего уж грех таить - моего таланта к стрельбе, который признавал даже он, у них тоже нет. К довершению всего, хищники сыты. А сытые и злые животные любят поиграть с добычей. План на грани фола, но ничего другого мне не оставалось.
Я затаила дыхание, прислушиваясь, готовясь услышать выстрел, который положит конец моей жизни. Сердце билось где-то в горле. Меня подташнивало от жгучей боли и липкого, будто громадное полотно паутины, страха. По раненой руке разливался алый, влажный жар.
Тихие шаги, шелестящие травой, заставили меня прикусить язык. Боль в руке мешала окончательно расслабиться, но я надеялась, что и такая неуклюжая актерская игра вполне сойдет.
Я, повинуясь сильному, болезненному пинку, вяло качнулась, переворачиваясь на спину. Гортанный рык, который, даже прислушавшись, вряд ли бы можно было принять за нормальную речь. Визгливый, явно принадлежащий женщине смех больно ударил по ушам. Чьи-то руки больно дернули за волосы, сжимая их в кулак. В лоб уткнулась прохладное, почти родное дуло пистолета и я сдержала торжествующую улыбку.
Безошибочно опознав положение врага в пространстве, я со всей силы выбросила ногу вперед, попадая в мягкую, уязвимую промежность. Не дожидаясь болезненного стона, я, превозмогая невыносимую боль, пронзившую руку, схватилась за прохладный металл оружия, откидывая его от лица. Распахнув глаза, я, не колеблясь не секунды, засунула ствол револьвера в распахнутый в вопле рот и нажала на спусковой крючок. Лицо залило чужой, привычно воняющей ржавчиной кровью. Я откатилась из-под падающего тела, снова теребя раненую руку. Крик вырвался из горла жалким, надрывным хрипом:
- Жрать, Цербер!
Черная, громадная тень набросилась на одного из растерянных каннибалов, роняя его на землю и раздирая горло. Я выстрелила еще трижды, выбив дикарям мозги. Отбросив в сторону револьвер, в отсутствии патронов потерявший свою актуальность я попыталась схватить лежащий неподалеку пистолет. Не успела.
Сильные, чудовищно сильные руки вцепились в горло. Визжащее, будто свинья, женское тело повалило меня на землю, выбивая и без того отсутствующий воздух из легких. Искривленное в ярости, загорелое до черноты лицо с оскаленными, поломанными зубами и вязкой слюной, стекающей по подбородку, с темными сливами глаз, в которых не было ни капли разума, не принадлежало человеку. Да и зверю тоже. Это было хуже, гораздо хуже, отвратительнее, ничтожнее. Нет уж, в сравнении с этим - я действительно пока еще человек.
Я с размаху впилась напряженными пальцами в темный глаз, слыша противное, вязкое хлюпанье. Визг набрал тональность, и мне удалось вырваться из ослабевшей хватки ладоней. Бебут скользнул из ножен послушно, будто прирученный щенок. Мышцы, подхлестнутые адреналином, вспомнили все, чему я когда-то научилась.
Полоснуть по чужому горлу острейшим лезвием оказалось не так уж сложно, будто с того памятного боя прошло не несколько лет, а всего лишь пара дней. В рот хлынула противная, красная жидкость, заставив меня закашляться и глотать эту гадость, чтобы не захлебнуться. С трудом откинув тяжелое мертвое тело с себя, я перевернулась на живот. Оглядевшись, я увидела, что Цербер догрызает последнего каннибала. С облегчением вздохнув, я согнулась от приступа рвоты, почти распластавшись по земле.
Меня долго тошнило сначала только что проглоченной кровью, а затем уже просто желчью. Цербер лизал свою окровавленную шерсть, не подходя ко мне. Только смотрел своими восхитительными янтарными глазами, в которых все еще тлели угли адского пламени.
В изнеможении я отползла от лужи собственной рвоты и без сил распласталась по земле. Кое- как ощупала горло, с облегчением поняв, что я отделалась лишь сильной хрипотой и синяками. Связки остались относительно целыми. Задрав рукав на раненой руке, я со злобой застонала. Пуля застряла в мясе, и это было очень нехорошо.
Зубами и здоровой рукой отодрав от подола футболки кусок ткани, я попыталась наложить себе хоть подобие повязки, в чем не очень-то преуспела. Надеюсь, я не подохну от потери крови, прежде чем доплетусь до города.
Я поднялась с земли и, вытерев о штанину бебут, вернула его в ножны. Разряженный револьвер, побранный из лужи крови, отправился в кобуру. А вот чужой пистолет задержался в моей руке. Да и не пистолет вовсе - почти игрушка. Вот только иногда гораздо более опасная чем обычный пистолет. Старый как мир "Kevin ZP98". Почти такой при себе держала леди Дафни. Вот только щечки у этого были пластмассовые, а у игрушки Даф - деревянные.
Засунув пистолет в карман, я огляделась, привычно запоминая дело рук своих до мелочей. Все разорванные глотки, лужи крови, дыры во лбах и распахнутые в криках рты. И пустые, мертвые глаза. Чтобы помнить и никогда не забывать о том, в чьей именно крови по локоть вымазаны мои руки.
Давно, еще когда отец был жив, я прочитала книгу Жюля Верна, в которой убийцу нашли по его отпечатавшемуся отражению в глазах жертвы. Потом, конечно, я поняла, что это всего лишь миф, но... Если на секунду поверить в это, то в глазах этих трупов сохраниться мое отражение до тех пор, пока они не сгниют. Сомнительная перспектива.
Я горько, надрывно рассмеялась, стараясь не обращать внимания на ноющее горло, и с каждой минутой нарастающую боль в руке, повисшей безжизненной плетью. Волна адреналина схлынула, оставляя за собой лишь горечь и агонию.
Цербер послушно подставил свою спину под мою здоровую руку, помогая идти. Стиснув зубы, я подавляла с каждым шагом нарастающее желание разрыдаться и просто лечь умирать. Нельзя, хотя бы из призрачного уважения к тем, кого я только что убила. И к себе. Ведь если я сейчас умру, то те страшные грехи, которые я совершила, те жизни, которые я отняла... Все было зря? Можно было просто отпустить тогда свое сознание, умереть от пули в лоб и быть съеденной за общим столом.
- Нет уж, - я прорычала сквозь зубы, - не сейчас. Я не умру сейчас. Пока у меня есть что терять, я не умру.
На самом деле, даже у такой, как я есть многое. Гораздо больше, чем я достойна. Странно это понимать именно сейчас, посреди степи, ослабевшей от потери крови и боли.
Я подняла стянутое высохшей кровью лицо к раскаленному шару из газа и пыли, который, вопреки своей уничтожающей природе, дарил жизнь. С жалкой улыбкой на губах, я произнесла:
- Мы, люди, такие тупые.
И небо, и солнце, и степь остались равнодушны к моему замечанию, да и никаких сил эта фраза мне не придала, но спина Цербера показалась как никогда надежной, а собственные сомнения и ощущение беспомощности - ничтожными.
И я просто продолжала идти.
Город встретил меня с привычной неласковостью, но даже за пустующие улицы я была благодарна - сталкиваться с бродягами мне не слишком хотелось. Если честно, сейчас мне ничего не хотелось, но я понимала, что просто так меня реальность не отпустит.
Отпустив Цербера, я со стоном привалилась к показавшейся такой родной стене и дрожащими, как у эпилептика, пальцами умудрилась набрать код. Голова кружилась, а перед глазами играли золотые лужицы. Жутко хотелось просто сползти по холодному камню и уснуть прямо здесь, на голой неровной земле.
- На потеху бродягам, ага, - протолкнула я фразу через сжатые зубы и толкнула дверь, вваливаясь внутрь. Холодный пол неласково встретил мое лицо, а притихшую мгновение назад руку опять пронзила леденящая душу боль. Сил даже на то, чтобы выругаться, уже не оставалось.
- Аризу, - позвала я, здоровой рукой цепляясь за стену в надежде подняться, - Аризу!
Никто не отозвался. Я почувствовала горечь, которая откуда-то из души поднималась к горлу вязким комком. Почему-то до последнего я тайно даже от самой себя надеялась, что старуха не уйдет. Не оставит меня, но... Это же Мадам.
Меня потряхивало от слабости, боли и охватившего тело озноба. Оставляя на стене алый след, я, наплевав на рану, заползла на стену и кое-как выровнялась. Контролируя каждый шаг, чтобы вновь не свалиться, я зашла в свою комнату. Тихий, дрожащий голос моего подкидыша, читал сказки. Жестокие и мудрые. Я усмехнулась, произнося ровным, удивившим меня саму, тоном:
- Уайльд, да?
Парень обернулся. Его лицо виделось мне неясным, белесым пятном. Я прошла мимо него, стараясь не упасть прямо посреди комнаты, что мне, к счастью, почти удалось.
С облегчением я, напоминая себе полупустой мешок, свалилась около кровати и откинула голову назад, морщась от боли в шее. Честно говоря, я не совсем понимала, что сейчас буду делать - такими ранами всегда занималась Аризу. В прошлом мне приходилось сталкиваться с этим, но сейчас я вряд ли была в нормальном состоянии для того, чтобы вытащить пулю и зашить себе рану.
Невнятный шорох заставил меня с трудом поднять голову. Увидев вскочившего сказочника, я с усилием вскинула руку, призывая его остановиться. Потом нашарила под кроватью непочатую еще бутылку с водкой, всегда валяющуюся там на всякий случай. Зубами сдернув колпачок, я с усилием проглотила гадкую, внушающую мне лишь отвращение жидкость, которая обожгла опаленное желчью горло и осела в пустом желудке горячим, тяжелым комком. Немного отдышавшись, я произнесла, взглянув на подкидыша:
- В ванной валяется коробка с лекарствами. Принеси ее.
Парень подорвался, выбегая из комнаты. Я закашлялась, прижимая ладонь ко рту. Водка настойчиво полезла обратно. Поверхностно и часто дыша, я постаралась унять подступившую к горлу тошноту. Переждав приступ, я сжала через футболку больно впившийся в ладонь крестик, ища поддержки.
Громкие, будто у слоненка, шаги заставили меня поморщиться от звона, который они вызвали в моих ушах. Передо мной опустилась до боли знакомая коробка с лекарствами, а перед глазами замаячила уже доставшая меня размытая физиономия. Отмахнувшись от него, я попыталась открыть крышку и... Силы окончательно меня покинули, оставив лишь растерянность и какую-то иррациональную обиду. Неужели это все, на что я способна? Мой предел?
Теплые ладони, не намного шире моих, осторожно скинули мои пальцы с аптечки и приоткрыли крышу. Подкидыш ласково, будто доктор, разговаривающий с душевнобольным, произнес:
- Я помогу. Я умею.
- Вытаскивать пули и зашивать раны? - я была даже не в состоянии с привычной презрительностью рассмеяться, - Сомневаюсь.
Парень рылся в коробке, а я вяло за ним наблюдала, удивляясь собственному иррациональному спокойствию, которое вдруг накрыло меня с головой. Будто я находилась не в сомнительной компании центровского выкормыша, а... Мой больной мозг даже не смог найти аналогии.
- Когда я выбирал, куда поступить, - хирургические инструменты один за другим ложились на сероватую тряпицу из серии "вечных" бинтов, которые постоянно кипятила Аризу,- то я никак не мог определить, что мне ближе - медицина или химия. Поэтому перед поступлением я походил на курсы и того и другого, но в конце концов выбрал химию. Правда курсы медицины так и не забросил. Никогда не оперировал живого человека, но материал у манекенов был максимально приближен к реальной плоти. Кстати, где анестезия?
Все это было сказано с пугающим спокойствием. Я сделала зарубку в памяти приглядеться к пареньку внимательнее. С усмешкой ответила на вопрос, молча показав на бутылку с водкой. Мальчишка выругался. Я произнесла:
- Поверь мне, шить орущий и дрожащий от боли комок гораздо труднее, чем манекен. Но раз уж ты вызвался...
Наверное, в другой ситуации я бы никогда не доверила чужаку собственную руку, которая меня кормила и поила, но другого варианта я не видела. Аризу, что же ты уехала так не вовремя!
Устало я наблюдала за тем, как парнишка обтирает руки водкой и готовит инструменты. Когда он закончил, я снова взяла в руки бутылку и отпила пару глотков, надеясь, что от этого боль будет поменьше. Паренек внимательно осмотрел руку, а затем снова завозился у аптечки. В рот ткнулась скатанная в валик тряпка, и я зажала ее между зубов. Умный мальчик.
- Ну, - его на миг дрогнул, - начинаю.
Я прикрыла глаза и стиснула тряпку зубами. Прохладный металл коснулся кожи, разрезая, а из моего рта вырвалось протяжное, болезненное мычание, но я не двигалась - по своему опыту знала, что мешать себе дороже.
И почему в таких ситуациях я так редко теряю сознание?