Кибальчиш приходит в себя в тёмном помещении. Ужасно болит всё тело и хочется пить. Где-то за стенами кричит, надрываясь, Зоя. Он пробует пошевелить руками - тщетно - руки крепко связанны. Он сидит на стуле в полной темноте, ноги онемели, возможно, даже не онемели, а парализованы или, чего доброго, ампутированы, но вроде всё-таки просто сильно-сильно затекли. Где-то за стенами Зоя перестаёт кричать, но тут же снова кричит, какие-то слова, которые слуховой аппарат никак не может уловить, а мозг не может собрать из звуков осмысленные последовательности. Страшно болят дёсны, язык нащупывает несколько выбитых зубов, кажется где-то во рту кровотечение. Чешется тело это из-за стекловаты, видимо. На голове всё ещё будёновка, значит не всё потерянно. Он пробует заставить звезду загореться, не сил не хватает - звезда страшно болит. Во рту пересохло, хочется пить, слюны почти не выделяется, но это не так страшно. Страшнее предчувствие рвоты - отчего-то сильно тошнит, в желудке как будто ползает кто-то незваный. Воображение дорисовывает, и оказывается что это носорог, выживший после битвы со слоном. Он раненый и жалкий, у него пробита броня, и он пытается вскарабкаться по пищеводу вверх, потому что вверху. За пределами рта - долина смерти, и умирать там - правильно, а здесь - палеативно. Нет, бедняга, тебе придется пока побыть внутри. Ещё пот. Запах собственного пота невыносим. И мочевой пузырь отчего-то полный. Зоя опять перестала кричать, но только от того что начала истошно хрипеть. Что же они с ней делают? Они не могут не знать, что координаты схрона с частями тела известны только Кибальчишу, и значит, её пытают так, что бы ей было предельно страшно, и что бы она кричала так, что бы он слышал. Потом её будут пытать прямо при нём. Нельзя думать о ней сейчас, они только этого и ждут. Мы не будем играть своим сочувствием на руку врагу. Да что же они там с ней делают?
Вот оно, отчаяние. Кибальчиш бессилен, он не может предотвратить страшной судьбы товарища. Зоя, Зоя, зая ты моя - все мы бегали бы за тобой, доведись нам достичь полноценного полового созревания, а не прекрасной Алисой, которая слишком богиня, что бы думать о ней в низменных, земных категориях, и не за низкой Кнопочкой, которая всегда слишком заискивала и одновременно слишком кичилась своими широкими познаниями. Что они делают с тобой сейчас, Зоя?
Думать о ней нельзя, но не думать о ней невозможно - её голос полон ужаса отчаяния, а в тёмном и холодном мире сейчас нет ничего кроме этого голоса.
Он пробует заговорить, голос не слушается, даёт петуха и тут же срывается на хрип.
- Раз ступенька, два ступенька...
У Максимки жил кашалот. В ванной. У меня, говорил он, который год кашалот живой живёт. Теперь о нём будет некому позаботиться. А ещё он говорил что-то про обезьянок. Мартишку нужно уважать, ведь обезьяны наши предки, А предкам, детки, нужно подражать Вот и доподражался - умер в классовой борьбе. Как и положено хорошему предку.
- Будет ле-сен-ка. раз словечко, два сло-веч-ко, будет пе-сен-ка.
Ничего, мы ещё с вами повоюем. Я не сдохну тут, не сегодня, не в этот раз. Я ещё соберу и приклею отбитые части тела. Я. Слышите, я. Если выберусь. А как я выберусь? Откуда я выберусь? Куда я, в конце концов, выберусь, если мы в любом случае где-нибудь в центре Энска? Но надо как-то продержаться, а там посмотрим, в конце концов, ребята тоже не найдут схрон, потому что спрятанного на века. Значит надо пока выжить как-то. Значит, действуем просто. Держимся, держимся, потом держимся, потом пускаем по ложному следу. Пускай поищут в каких-нибудь рощах, стройках... Второй раз такое, конечно, уже не прокатит, но если хорошо выбрать место, позволит выиграть время. А там, глядишь и наши прейдут. Хотя как они прейдут без оружия-то... Но больше рассчитывать не на что.
Зоя кричала, и впервые удалось разобрать её крик
- Хвати, ай, нет, миленькие, всё скажу, хватит, ну хватит, ну хватит, вы же..
Ей нечего сказать, и они это знают.
Зоя затихает, слышны шаги и голоса в коридоре. Почему-то кажется, что коридор с зелёной обделкой, как бильярдный стол, и что вдоль потолка висят маленькие уютные абажурчики.
Дверь открывается, и тут же кто-то зажигает яркий электрический свет. Что-то мешает закрыть глаза, чем-то закреплены веки. Раньше он этого не чувствовал, а теперь чувствует. Свет повсюду, так же, как до этого голос Зои. Этот свет зол, он не рад Кибальчишу, чем-то Кибальчиш ему не угодил, и свет нападает со всех сторон, пытаясь сожрать и поглотить его.
Постепенно глаза привыкают, и чья-то рука снимает с век крепления. Теперь можно закрыть глаза. А можно не закрывать.
Перед ним стоит высокий, щупловатый мужчина с щетиной и волосами до плеч. Волосы светлые, с оттенком рыжизны. На нём синяя безрукавка, сразу мелькает мысль что на синем кровь будет видна особенно хорошо, и чёрные брюки цвета хаки, Он смотрит как-то безразлично, но в голосе звенит металл.
- Сам скажешь, или играть будем?
- Дяденька... Ну я же ребёнок... Давайте поиграем.
- Давай поиграем. Мне-то что. Мне не трудно.
- Дяденька...
- Да дяденька, дяденька. Ну давай сделаем вид, что ты не понимаешь чего мы от тебя хотим. Собственно, звучит правдоподобно, иначе ты бы к нам сам в руки не пришёл. Но спасибо тебе за это, мы ценим. Так вот - мы знаем что именно ты прячешь некоторые детали тела.
- О чём вы, дяденька, я вас не понимаю - говорит Кибальчиш саркастически-наигранно, косясь на дверь. Дверь открыта, коридор оказывается белым, вдоль него тянутся провода, и одна труба пневмопочты. Значит не угадал про зелёное сукно.
- Ну это дела не меняет. А меняет дело, например, вот это - говорит человек и берёт в руки скальпель. Видимо где-то слева от Кибальчиша столик с инструментами.
- Это скальпель. Он режет не больно, но начинать надо с малого. Ты же понимаешь, что нам ничего не стоит заставить тебя визжать и целовать пол? И мы доберёмся до этого. Но, начнём мы с процедур, которые не оставляют на теле особенных следов.
- Дяденька.. Отпустите меня, а?
- А такие вопросы вообще не я решаю. Хочешь, можешь заявление написать. Ой. Ручки связаны. Знаешь, я эту шутку повторяю так часто, но никак не могу придумать новой. Хотя зачем чинить то, что не сломано? Всё действует, и это прекрасно.
Скальпель лёгонько прохаживается по лбу Кибальчиша.
- Наверное, надо развлечь тебя беседой. Только не дёргайся, а то попаду в глаз. Ну, сегодня с утра меня волнуют ровно две темы. У тебя щетина не растёт? - Не дождавшись ответа человек погружает лезвие скальпеля глубже - отвечай.
- Нет, дяденька...
- Не растёт. Так о чём я. Две темы, да? Во-первых, лоботомия. Ты знал, что её можно сделать себе самому в домашних условиях? Мне кажется, неплохой вариант досуга. Сидишь вечерком дома, на улице дождь, скучно и тоскливо, и тут - оп - Лезвие опять погружается глубже, на этот раз в щёку - идея, сделаю-ка я себе лоботомию. А вот и ещё тема, вторая - Слыхал, на строительстве этого вашего котлована девочка коньки отбросила.
- Не слыхал, дяденька.
- Ну вот, теперь слыхал. Что скажешь? А то вы говорили, что при социализме дети умирать не станут.
- Мы говорили, что при нас они перед смертью жить будут.
- Ох ты, как мы говорим-то... Здорово, здорово. Патетично, молодец. А у нас, выходит не живут, по-твоему?
Кибалчиш замечает висящие над дверью электронные часы. Они показывают 13:45.
В дверь заглядывает кто-то, кого заслоняет фигура палача, и спрашивает.
- Ты на обед когда? Хотелось бы обсудить про покупку фарфора. Я тебя не вполне понял.
- Да я же говорю, сбивай цену, они тебя вокруг пальца обводят, представляешь - обращается он снова к Кибальчишу - человеку соседи продают фарфор втридорога, а он ещё думает что-то. Вот как ты сейчас, только о фарфоре. Кстати, чуть не забыл - скальпель коротенько врезается в район пупка, и снова начинает скользить по лицу - такие уколы болезненнее и противнее полноценных, малыш. В общем, дружище, я на обед пойду в два.
Кибальчиш снова косится на часы, и видит, что они показывают 15:32. Потом 07:12.
- Дяденька... А что у вас с часами...
- А это, милый, так задумано, что бы у тебя, душа моя, крыша ехала, активней и дальше. Как тарантас Барабаса. Слышал такое?
- Песенку? Слышал.
- Молодец - скальпель врезается в мочку уха. - Мы тут долго с тобой будем. А уж когда меня сменят... Ну не буду забегать вперёд. Когда прийдёт мой сменщик, ты, радость моя, будешь очень-очень по мне скучать. А то, может, скажешь, что мы хотим слышать?
- Нет, дяденька, что-то рановато.
- И то дело. Мы только начали. Как же ты будешь в глаза Зое смотреть, если уже так рано сдашься? В глаз. Прости. Конечно, в глаз.
- Дяденька... Вам это с рук не сойдёт.
Скальпель втыкается в левую руку, куда-то в область плеча.
- Ввожу два правила. Просто для приколу. Если ты называешь часть тела, я тебе её прокалываю. И второе - повеселей. Ты начал называть меня дяденькой, и мне это нравится. Я хотел бы сохранить этот нюанс наших отношений. Так что если ты забудешь ко мне обратиться, я тебя больно накажу.
- Дяденька... - Пальцы хватают его язык, и скальпель лёгонько, по верху, скользит по тонкой плоти.
А теперь нам пора взять что-то поинтереснее, а то что мы всё скальпель, скальпель... - Человек берёт иглу. - И, самое время ввести дополнительные условия - отходит к двери, кричит - Начинай - возвращается, и колет Кибалчиша в бедро.