|
|
||
Писательство, как и всякое искусство затягивает. В провинциальном театре Марк Твен смотрел постановку "Ю. Цезаря". И среди выходивших на сцену в свите диктатора солдат он узнал некогда кузнеца из деревеньки близ его родного городка. Этот кузнец когда-то так пленился игрой бродячей труппы, что бросил свое ремесло и увязался за ней. После спектакля М. Твен спросил антрепренера: "Я знаю, что этот человек уже много лет в театре. И что он, кроме как до бессловесных ролей ни до чего не дослужился?" (Сам предмет разговора на подобный вопрос был возмущен: он раньше выходил шестым, последним солдатом, а вот уже несколько лет выходит пятым, а вскоре должен был получить место четвертого). "Он абсолютно лишен памяти, -- был ответ. -- Ему пробовали поручить несколько фраз, типа 'кушать подано', но он терялся и все безбожно перевирал".
Тем не менее этот бедолага всю жизнь учил Гамлета, надеясь все-таки хоть когда-нибудь его сыграть.
Это вообще удивительная сила, которая вопреки логике тянет людей в искусство и заставляет там торчать даже при полном самосознании отсутствия данных. Члены Союза писателей, особенно в провинции -- ярчайший тому пример: не говорите о деньгах -- преуспевают единицы, а большинство, особенно поэты, влачат тягостную для себя и окружающих лямку). Светоний пишет о некотором не то всаднике, не то пешеходе, который после законного дембиля, имея на руках определенные средства не прокутил их, не вложил в хозяйство, а удалился в деревню и при всеобщих насмешках отдался изучению латязыка, лингвистики, как бы мы теперь сказали. Поистине "всякого только что родившегося младенца стоит выкупать, обтереть, после чего слегка пошлепать по попке, приговаривая 'Не пиши, не пиши'" (Ап. Чехов)
Это как на курорте или в больнице. Вот ты приехал по путевке, поселился, свел знакомства с соседями по комнате, по столовой. Потом по интересам. Но вот друзья и знакомые начинают уезжать, появляются новые. Они уже завязывают свои знакомства, а ты как бы в стороне.
Примерно то же я испытывал в университете. В своем отделе я был единственным предпенсионником. а кругом уже даже не молодежь, а вчерашние студенты, а теперь взрослые самостоятельные мужики и женщины. У них свои интересы, разговоры, в которые ты никак не можешь попасть. Тебя вежливо выслушивают, но твори слова не находят среди них никакого отклика.
Одно только хорошо. Ты волей-неволей начинаешь слушать и как бы наблюдать жизнь со стороны. И многое такого открывается, чего ты раньше в упор не замечал.
-- Трагедия человека в том, что желания и возможности его в конечном итоге не совпадают. Он хотел бы любить, но любовь оказывается безответной, он хотел бы постичь истину, но истина ускользает непостижимо, он желает и стремится к вселенскому согласию и миру, а согласия не находит даже с соседом и близким товарищем.. Наконец, он хотел бы (и хочет!) вечно жить, оставаясь бессмертным, но мгновенье и вечность -- как две капли под незатухающим огнем животворящего и всепоглощающего Солнца.
-- А я думаю, так человек не должен желать невозможного. Или соизмерять свои желания со своими возможностями. Иначе он сам себя изведет в бесплодных мечтаниях.
Политическая система в Советском Союзе мало понятна и совершенно недоступна ни для стороннего, ни даже для внутреннего наблюдения. Внешне она мало отличается от европейской. Тот же парламент, избираемый населением, пусть и называется Верховным советом, то же правительство, если не назначаемое парламентом, то проходящее процедуру голосования в Верховном Совете.
Эта же структура тиражируется на местном уровне. Верховному совету соответствуют разного уровня территориальные советы, правительству -- исполнительные комитеты советов, также избираемые в местных советах.
Но есть один существенный нюанс. И называется он Партией. Именно так Партией с большой буквы, которая является всем, а никакой не частью. Это не та партия, какие существуют во всем мире и которые являются общественными и добровольными политическими организациями граждан. Это всеобъемлющая сила, "которая направляет и организует жизнь советского общества". Так записано здесь в конституции. Но как и что она направляет, как и что она организует, понять невозможно ни из конституции, ни из законов, ни из подзаконных актов, ни из каких инструкций и положений.
То есть фактически Партия везде, юридически же и даже в письменном виде ее нет нигде: она просто не существует. Время от времени проводятся съезды партии, иногда партийные конференции, гораздо чаще совещания партийного руководства (т. н.) Пленумы ЦК. Принимаемые там решения обязательны для выполнения всем обществом, не только простым гражданам, но и правительству, Верховному совету, исполкомам и советам всех уровней. Именно эти решения определяют жизнь страны, не только политическую, но и экономическую, и даже культурную, научную... Вплоть до бытовой.
-- Я сказал Островскому, что пьесу непременно нужно поставить до пасхи. 'А что после пасхи, зрители поумнеют?' -- спросил меня Александр Николаевич.
Этот пример, кстати, показывает, насколько субъективная вещь воспоминания, и как по-разному разные люди воспринимают одни и те же события. Не думаю, что кто-то из наших литграндов сознательно врал: просто у каждого память зацепила из того случая что-то свое.
Даже английский общепринятый язык общения до недавнего времени, до времени Wiki и электронных книг уступал русскому. Да и английский лучше было бы учить начиная с русского, чем с того же казахского. Я неплохо знаю английский, научившись по адаптированным текстам со словарем и примечаниями. А какие у нас были в советское время пособия и словари. В основном, конечно, дрянь, но в этом случае оценивать нужно по лучшим образцам, а не по средним. А лучшие образцы именно позволяли овладеть английским. Сейчас я бы так не смог: ничего не стало
Деградация русского языка настолько налицо, что уже наш дипломат в ООН пообещал английскому публично моргалы выколоть. Но ведь язык и культура -- вещи постоянные, а кризисы преходящие.
Опять во всей красе и прелести между местными историками разгорелся спор о Григории Рогове. Григорий Рогов один из вожаков партизанских отрядов, а даже и армий, которые во время Гражданской войны наводнили Алтай. После победы большевиков в декабре 1919 года почти все эти вожаки примкнули к победившей стороне. Кроме Григория Рогова. А что Григорий Рогов?
Его отряды были расформированы, как и все остальные партизанские армии, сам он отправился в Новосибирск что-то там доказывать, а его кинули там в тюрьму, пытали. Однако через четыре месяца освободили, и даже вернули оружие и наградили. Он вернулся в свое родное село, два месяца жестоко проболел, а потом выехал оттуда с небольшим отрядом верных ему людей.
Да уехал недалеко. В соседнем же селе его и грохнул один из его бывших командиров, после чего написал объяснительную записку, из которой следовало, что Рогов встал на путь бандитизма и готовил бандформирования. Эта записка не только сохранилась, но и осталась единственным документальным свидетельством о жизни и деятельности бывшего партизанского лидера в период между декабрем 1919 года и его смертью в июле 1920.
И вот на основании этой записки вот уже в течение 60 лет примерно раз в 10-15 лет вспыхивают дискуссии вкривь и вкось, где отсутствие достоверных фактов и свидетельств компенсируется пылом и жаром спорящих. Основной темой споров встал вопрос был ли Рогов бандитом или нет. Одни доказывают был, как это утверждается в записке Возилкина, того иуды, который предал своего товарища, впрочем, как полагают за дело. Амурное дело. Другие успоряют, что он всегда был на стороне большевиков, и таким и остался.
-- Вот уж поистине спор о том, с какой стороны разбивать яйцо, -- только пожимаю плечами я.
-- Не скажи, -- успоряет Женька Глушанин, алтайский историк, который сам, правда, занимается Византией, на каковом его интересе мы с ним и схлестнулись, но в курсе всех местных околонаучных, литературных и журнальных дрязг. -- Ты забываешь, что до революции не было ни Алтайского края, ни Алтайской губернии.
-- А что было?
-- Была одна громадная Томская губерния, куда входили и Алтайский край, и нынешние Томская, Новосибирская и Кемеровская область, да еще и солидный кус, ныне отошедший к Казахстану.
-- И какое это имеет значение для данного спора?
-- Очень большое. Рогов как раз действовал в так называемом Причернском крае. Сегодня это северо-восточные районы Алтая, Кемеровская область и восток Новосибирской.
-- Да, понятно.
-- Так вот. После победы большевиков органы местной власти формировались из бывших партизан. На Алтае власть захватили мамонтовцы, в меньшей степени третьяковцы и колядинцы. А вот на всех хлебных местах в Кемеровской и Новосибирской областях оказались бывшие роговцы. Ну и понятно, что алтайские начальники, враждебные к роговцам, клеймили его как предателя и бандита. Соответственно новосибирцы и кемеровчане представляли его верным борцом за Советскую власть.
-- Потом бывшие партизанские командиры сошли на нет, но на их место у руля заступили их дети, а теперь уже и внуки. Многие из детей и внуков стали писателями и историками и продолжили дело отцов, то есть клеймить или оправдывать Рогова. Алтайские здесь оказались побойчее да погорластее. В Новосибирске, так уж получилось, весьма жиденькая писательская организация и историков кот наплакал: Новосибирск в научном плане больше напирает на естественные науки.
-- И как же позволяет ваша идеологическая машина оправдывать бандитов, если считать Рогова бандитом?
-- А здесь алтайские сделали хитрый ход конем. Де Рогов был бандитом, но это не бросает тень на его бывших соратников, которые честно воевали за Советскую власть. Но эта подачка мало отрезвляет новосибирских сторонников Рогова, они как были так и остаются верными памяти Рогова. И вопреки фактам доказывают, что Рогов не был бандитом.
-- Вопреки каким фактам? Ты ведь сам сказал, что документальная база о поведении Рогова после победы большевиков отсутствует. Рогова да. Но Причернский край как был логовом партизан против Колчака, которых задним числом зачислили в красные, так и стал регионом яростной борьбы тех же бывших партизан против Советской власти. Но теперь они уже называются бандитами. Из роговских командиров примерно лишь пятая часть пошла в услужение к Советской власти -- иуды типа Возилкина -- и они-то и стали предками нынешних защитников Рогова, а большая часть стала тем, кого сегодня принято именовать бандитскими главарями.
-- Вообще странная эта вещь -- народная память, -- раздумчиво добавил Женька. -- Ну какое нынешним при портфелям и галстуках, как и простым мужикам, дело до Мамонтова или там Рогова. А ведь почитают их как народных героев и никуда от этого не денешься. Был я как-то по архивным делам в Горном Алтае. А там в Катанде верховодил в свое время Кайгородов. Ну этот вообще никаким боком к Советской власти не относился, начал и кончил как бандит. Ну я и сказал в райкоме: "Это у вас тут куролесил Кайгородов?" Тот, секретарь по идеологии, только зыркнул на меня и ничего не ответил. А потом на прощание бросил: "Ты только не ляпни такого мужикам, а то за Кайгородова у нас тебе и пасть порвать могут".
И вдруг вижу, как на перекрестке сбило машиной собаку.
* * *
Многие актеры учатся у жизни. Иногда задумываешься, а если у них душа, когда они превращают жизнь в полигон для своих занятий. Гаррик должен был играть к. Лира. А было-то ему всего 25. И он боялся, что не справится со сценой безумия. И вот он узнал, что неподалеку от театра жил человек, который когда то, играя с двухлетней дочкой, уронил ее из окна. Ребенок погиб, а отец сошел с ума. Несчастный в определенный час подходил к окну и, оглашая улицу ужасными криками, "ронял" воображаемого ребенка. Гаррик внимательно наблюдал за ним, что помогло актеру исполнить сцену помешательства в "Короле Лире" с удивительной силой.
Или вот Ирвинг однажды в Тунисе увидел еврея, который был вне себя из за какой то сделки. Он катался по земле, корчась от ярости, но через несколько минут, получив требуемую мзду, мгновенно обрел самообладание, искренне выразил благодарность и удалился с поистине королевским величием. Ирвингу почудилось, будто он на мгновение увидел живого Шейлока. Когда он вернулся в Лондон, он в первый же день собрал труппу своего театра, огорошив всех заявлением -- ибо план был давно сверстан: -- Мы будем ставить "Венецианского купца"
А ведь даже в любовной лирике предложенная поэтом ситуация, художественные мотивы играют гораздо большую роль, чем любовные обстоятельства. Поэтому мне старику так интересно читать стихи о любви. Ибо в любви я ищу, как проявляется характер человека, а все эти любовные перипетии -- это хоть и важный элемент, но лишь декорации для поэзии.
-- Ну что мой друг не спишь? Мешает спать Париж? -- часто говаривал ему его близкий приятель экономист А. Смит.
-- Хочу обратно в Париж. Где-нибудь скромно поселиться и жить среди умных людей, а не наших остолопов.
-- Так-то оно так, но ты учти, что моды на философов у дам меняются так же часто, как и на шляпки. И что ты тогда будешь делать в Париже?
Когда еще мне новы были
Все впечатленья бытия
Вроде бы и то же самое и не тоже. "В Ленинграде утро наступает в июне почти сразу -- едва полчаса -- за вечером
И не пуская тьму ночную
На голубые небеса
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса
Метафоры Пушкина малоизобретательны. Здесь ему за Шекспиром или даже Шиллером не угнаться. Но их очень ловко связывает между собой; "солнце прячется в тумане", "солнечные лучи не проникают в хижину финского рыбака"
Неведомый лучам
Приют убогого чухонца
В тумане спрятанного солнца
Когда искусство становится слишком уж сложным, оно приедается даже специалистам. Когда на английском литературном небосклоне взошла звезда Киплинга, некий профессор изящной словесности чуть ли не прыгал от радости перед студентами: "Наконец-то настоящая литература, наконец-то". Однако и слишком простое приедается быстро: уже при жизни Киплинг был развенчан, а сейчас его творчество воспринимается очень неоднозначно.
Напротив почти все наши девчонки классно чертили, с расчетами дело обстояло похуже. А вот с пространственным воображением дело было совсем швах. Никак не догоняли, как разложить сложный узел по трем или пяти проекциям, а уж об аксонометрии и речь не веди. А с технологической проработкой вообще дело было швах. Даже Юра Сыромятников, который знал тензорный анализ и дифуры (дифференциальное и интегральное исчисление) и потому тот расчет, который мы расписывали на полтетради притом общей, он выполнял на нескольких страницах, озадачивая преподавателей, часто пасовал перед проблемой технологичности. "Ну куда ты здесь косынку влепил", -- матерился Добротин, главный технолог котельного завода и страшный матершинник, -- "ну как к ней сварщик подлезет? Разве что 21 палей будет туда совать".
Словом многое нужно знать и уметь, чтобы быть инженером. И даже лучше все это умение иметь на среднем уровне, чем в чем-то отличаться, а в чем-то пролетать. То же и поэтом и писателем. Нужно уметь и композицию строить и художественными средствами владеть, что можно научиться точно так же, как научиться чертить и рассчитывать узлы.
Но я немножечко о другом. Пока ты молод, ты пытаешься опираться на собственный опыт и собственные впечатления. Так и надо. Но далеко на этом капитале не уедешь. Все время говорить о своем, ты быстро начнешь повторяться. Даже если ты многое что повидал и многое пережил, ты обо все будешь писать с одной колокольни.
поэтому не стесняйся использовать чужие сюжеты, чужие метафоры. если ты выработал собственный стиль, то все подашь под собственным соусом. возьми раннего Чехова. У него что ни неделя, так и рассказ готов. Так же Мопассан, О'Генри.. А откуда он их брал. Да просто списывал, то со школьного сочинения, то с жалобной книги, а больше всего у него ходячих анекдотов. Но в каждом анекдоте звучит своя чеховская, я бы назвал ее щемящей, интонацией, отчего даже самые его смешные рассказы, когда их вспоминаешь, вовсе не смешны. Даже такие как "Сирена", или "Винт".
А я прежде всего смотрю, сценично это написано или нет. Могу ли я сам позаимствовать что из этих пьес для себя или пособить авторам -- ведь у нас катастрофически не хватает на театре пьес: отсюда и эти многочисленные инсценировки вещей, которые на пьесы никак не годятся. Лучше бы они посылали мне планы своих пьес. Тогда я бы сразу мог сказать, стоит писать или нет.
То же со стихами. Стихи вроде бы неплохие: версификация у нас наладилась в России неплохо. Но поэзии нет. Самое главное молодые совершенно не знакомы с элементарными жанрами. Сразу в стихах начинают брать пример с классиков:
Вот иду я вдоль пустой дороги,
В свете угасающего дня..
А кто ты собственно говоря такой, и куда ты идешь и зачем, и почему меня должно интересовать это? Ты научись сначала писать эпиграммы или эпитафии -- правда, эпитафий сейчас на могилках не размещают -- или поздравления. Чуть посложнее послание: любовное, деловое, инвективу, похвалу. Дальше переходи к молитве -- это и есть начало лирики, похвали -- к двустишиям-афоризмам: вот тебе заготовки для поэм.
И научись метафорам. Да не бери пример с Маяковского. Не пытайся нагромождать крикливые слоганы, которые разве что в рекламах и уместны, не нужно в небеса шарахать железобетон. Метафоры должны возвращать читателя в мир повседневного, да не компьютеров или автомобилей, а дома, стула. стола, природы. Короче, будь проще и читатели к тебе потянутся.
-- Откуда возникают стихи? Только из жизни. Из повседневности. Опыт это горючая масса: дрова или бензин если хочешь. А поэтические жанры -- это трут. Дрова сами по себе не загорятся. А трут или зажигалка: вспыхнула и Митькой звали. Только если зажигалку поднести к бензину -- будет огонь. Вот Леня Мерзликин тут в начале рыночной эпохи устроился писать рекламу в стихах
Лев Толстой
Ходил босой,
Но и он не будь дурак
Носил брюки и пиджак
это для магазина одежды. Полгода поработал, да и уволили его: уж слишком хороши были его стихи для рекламы. И все же жанр рекламной зазывалки он сумел соединить со своей мерзликинской индивидуальностью:
Я стихи продаю!
Я стихи продаю!
А красивым девчатам
За так отдаю!
Красота ваша -- раз!
Ваша молодость -- два!
Апельсиновой коркою
Пахнут слова.
Нравится мне в этих стихах: "апельсиновой коркою пахнут слова", то есть пахнут Новым Годом, праздником. Жаль сегодня эта метафора устарела. Это в советкие времена апельсины и мандарины были страшным дефицитом, и их, как правило, "выбрасывали" к празднику. Для меня еще долго запах апельсиновых корок ассоциировался с Новым Годом. Сейчас, конечно, апельсины можно купить в любое время года. Но и не пахнут они так, как пахли те когда-то.
И с тем и с другим у нас в России дело швах. Поэтому, кроме как "Петр I" А. Толстого русской литературе и предъявить на общечеловеческий стол нечего.
-- А "Война и мир"?
-- Ну ты используешь запрещенный прием.
-- Это почему же? -- Кто же осмелится поднять, кроме компьютерных троллей, хвост на Льва Николаевича? И все же "Война и мир" это не исторический роман. Это эпопея. Где схлестнулись не исторические персоны, а эпические -- два богатыря: одноглазый Ахилл и коротышка Геракл. Исторического романа нет, ибо в России нет истории.
-- ??
-- Ну войны, нашествия. Это все страдательная история, то что Россия претерпевала. А история должна быть действенной. Эпоха Петра -- это да. И Петр I личность под стать эпохе. Минин и Пожарский, А. Невский, Владимир? Тоже да. Но нет материала, зацепиться не за что.
-- А Ленин тоже запрещенный прием?
-- Нет. Но нет и осмысления эпохи. Революция еще не стала историей. Она еще в колыбели, в непонятках
Мы многого еще не сознаем,
Питомцы ленинской победы
И песни новые по-старому поем,
Как нас учили прадеды и деды.
-- Но сам-то ведь ты пытаешься писать из истории партизанского движения на Алтае.
-- Вот я и хочу осознать ленинскую победу, -- скромно подытожил нашу беседу Леня Ершов.
Странно они у них в СССР протекают дискуссии. Скажи, кому, кто не в теме, что сейчас аж из задницы мыло идет, как спорят о Рогове, так ни за что не догадается, о чем речь. Весь дискуссионный выплеск в публичное пространство состоит в паре заметок в "Вопросах истории" и паре отрыжек в "Алтайской правде" на эти заметки.
Но любое сборище историков, когда они выходят покурить, или писателей тут же загорается кучей страстей, едва речь заходит о Рогове. А она почему-то раз за разом, с чего бы ни начинался разговор в эти дни, как у голых мужиков про баб, сворачивает на Рогова. Ну а уж на пьянках и дружеских посиделках здесь роговские и антироговские лбы так друг о дружку ударяются, что аж искры из глаз летят.
Женька Глушанин привез мне из Барнаула рукопись повести Егорова "Крушение Рогова". Отпечатана на машинке слепым шрифтом, похоже, третий или четвертый экземпляр.
-- Обязательно прочитай, -- посоветовал он. -- Только утром верни.
Я было заикнулся, что нет у меня времени, и если это такая драгоценность и такая срочная, то я бы мог и обойтись, но его показно-равндушного "Как знаешь" хватило мне, чтобы понять, что я осенен доверием и отказываться не след.
-- Ну и что, -- спросил я на следующий день. -- Ничего особого не вижу. Крамольного тем более. Повесть как повесть, написана с совершенно выверенных, как у вас говорят, идеологических установок. А исторической правды в ней, сколько могу судить, ни на грош. В повести Рогов организует бандитские отряды, сеть антибольшевистского подполья, воюет с частями Красной армии, терпит от них поражения, скрывается от преследований. И когда это он только успел натворит столько событий за те жалкие два месяца, что прошли между его освобождением из новосибирской тюрьмы и смертью?
-- Так ведь это повесть. И художественный вымысел здесь не возбраняется. -- В этом отношении Женька молодей. Хотя он и профессиональный историк, но умеет смотреть на дело ширше и не утыкается, как педант в документальную точность. -- Ты еще скажи, что в повести Рогов марионетка, которую дергают за ниточки кулаки. На самом деле бандитское движение на Алтае это было движение середняков. Так называемые кулаки или просто зажиточные крестьяне были настроены на сотрудничество с любой властью: царской, колчаковской, а потом и большевистской. Наша дело сторона, рассуждали они, за что и поплатились сполна, и, прямо скажем, заслуженно уже при Сталине.
-- Так в чем же цимус этой повести?
-- Во-первых, Егоров взялся за тему, за которую вообще нельзя браться. Ты же видишь, какие искры она вышибает у всей интеллигентской шушеры. Ты же видишь, как новосибирская братва стенка на стенку идет против алтайской. Обком и крайком в этой ситуации полагают, что этот вопрос вообще желательно не трогать. Нет разговоров -- нет проблемы. А на нет и суда нет. Словом, тема эта несвоевременная. Так что Егорову еще не поздоровится за эту повесть. И партбилет попросят положить на стол.
-- Ну а во-вторых?
-- А во-вторых, в повести действует ряд партийных персонажей, в том числе первый глава Барнаульского горкома Анатолий. А Анатолий -- это на Алтае главный герой революционного подполья и Гражданской войны, и задевать его ни в коем случае нельзя.
-- Не понимаю. Я так никакой крамолы в изображении Анатолия не увидел. Стойкий, несгибаемый борец за дело Советской власти, всей душой за трудовой народ. Я бы сказал изображен в повести вполне стандартно и даже шаблонно.
-- Эх ты. Смотришь на все со стороны и сути не улавливаешь. Ты понимаешь Анатолий был послан комиссаром к Рогову от большевиков. А у того уже был комиссар от анархистов Новоселов...
-- Весьма неприглядная и опять-таки шаблонная фигура анархиста в повести: "мать-анархия" и рубашку до пупа.
-- Так-то так. Но ведь по факту Анатолий проиграл Новоселову. Рогов в конце концов склонился именно к анархистам, а не к большевикам.
-- Но ведь в повести этого нет.
-- Зато в истории это было. И если писать об Анатолии, значит напоминать о поражении большевистского комиссара в столкновении с анархистом. Вот в этом-то и есть цимус повести.
Карлейлю, как-то, когда ему уже было 82 года, сказали, что принц Уэльский, наследник престола, хочет видеть его и говорить с ним. "Надеюсь, я заслужил после смерти быть похороненным в Вестминстерском аббатстве?", как бы невпопад спросил Карлейль. "Думаю, да". -- "Пусть принц приходит туда после моей смерти. О чем говорить со мной? Я слишком стар. Думаю, труп мой будет выглядеть все же более прилично, а мои книги заменят беседу"
-- Я потерял так много времени, что мне теперь наверстывать и наверстывать.
Этот же закон применим к литературе и всему прочему искусству, но в несколько своеобразной форме. Для полного удовольствия от произведения искусства оно должно уметь вызывать противоположные чувства: одновременно -- на что способны лишь очень тонкие художники, у которых где радость, там и печаль, -- или последовательно. Это хорошо знают авторы приключенческих романов, где нить повествования есть череда белых и черных клавиш жизни: удача идет за неудачей, а неудача предшествует удаче. В угоду публике последняя клавиша белая, то есть успех.
Этот закон лежит в основе художественной композиции: необходимо избегать одного и того же тона. Особенно видно это на театре: где возвышенное сменяется низменным, а драматическое комическим. От сплошного комического, как в пьесах Мольера, устаешь как и сплошной драматики, как у Ибсена. А современные пьесы, где сплошь обсуждают серьезные проблемы больше похожи на театрализованное партсобрание, чем на пьесы (писалось еще при Советской власти -- прим ред). И наоборот Шекспир все время меняет регистр: беззаботная "Сон в летнюю ночь" вдруг ударяется в неистовый драматизм, а трагедия "Отелло" постоянно проходит под аккомпанемент яговских хохм.
Важные не только смена настроений, но и перемена изобразительных приемов. Длинное описание утомляет так же как и нескончаемый диалог. Все должно быть в меру.
-- А человеку свойственно заблуждаться.
-- А еще человеку свойственно упорствовать в заблуждениях.
-- Cuiusvis est errare. Nullius nisi insipientis in errore perseverare.
-- Ну не скажи. Чаще всего в науке заблуждение это единственный способ существования ученого. В самом прямом смысле слова. В одной пьесе герой говорит о талантливом геологе, которого зажимают коллеги: "Даже если он откроет алмазную гору, он никого этим не обрадует. Страшно даже представить себе, сколько он ученых репутаций погубит, сколько люду от академиков до лаборантов он лишит хлеба насущного". Возьми наших археологов. Они открыли на Алтае так называемую скифскую эпохи. При том, что с самого начала было ясно, что никаких скифов на Алтае по определению быть не могло: скифы были в Причерноморье, а в условиях отсутствия массовых коммуникаций один народ не мог в ту эпоху занимать такую громадную территорию. На Алтае были родственные скифам сакские племена, которые были уже досконально и всесторонне изучены академиком Руденко.
Но наши "ученые" археологи продолжают и продолжают копать, не находя ничего нового, а лишь умножая так называемый археологический мусор.
-- Фальсификации?
-- Не совсем. Они находят действительно предметы древности. Но поскольку аналогичных уже найдено до не хочу, они никак не расширяют научную базу.
-- И почему они это делают?
А потому что за саков никто гроша ломаного не даст. Саки -- это народ неинтересный для западной истории, возможно, и несправедливо неинтересный. Но западная история идет за Геродотом, а Геродот не знал саков. Он знал скифов и массагетов. Все научные исторические журналы и центры находятся на Западе. Там степени, гранты, деньги. Поэтому московские историки поддакивают западным. А наши региональные "научные" центры это филиалы московских. Ты можешь, конечно, настаивать на саках, говорить. что раскопки на Алтае бесполезны, ибо ничего нового не несут. Но тогда нужно закрывать наших историков, прекращать выделять деньги на раскопки, не публиковать их трудов и не давать степеней. Ты веришь, что кто-то в уме и трезвой памяти пойдет на это?
-- В чем дело?
-- Прости, всю ночь читал. Мне ведь в свое время читать было некогда. А тут такая книга! Так и не смог оторваться.
-- И что же это за такая книга?
Дюма-отец поглядел на обложку:
-- "Три мушкетера".
Обычно в этом месте либо хохочут, либо посмеиваются. В зависимости от темперамента. А люди сведущие еще и хмыкнут: "Ну еще бы. Ведь за него всю жизнь писали рабы". А зря. Пишущий человек вам подскажет, что порой годами работая над книгой, ты ее даже и "не видишь". И нужно поистине "уйти в сторону", чтобы суметь оценить собственное произведение.
Хотя решительная оплеуха ей прилетела не снаружи, а изнутри. В физике явление существует, если оно существуют. В математике явление существует, если они непротиворечиво. В физике если явление противоречиво, а оно существует, то оно все равно существует, какие бы противоречия в ней не были. Возьми к примеру теплоту. Одни считают, что это невесомая жидкость, которая переливается из одного тела к другому..
-- Теплород что ли? Так его похоронили, сколько я слышал еще 250 лет назад.
-- Его похоронили, а он возьми да и воскресни. По крайней мере в термодинамике теплота -- это то, что передается от одного тела другому путем контакта, посредством теплопереноса через тело носитель -- воздух, допустим, или радиации, что вообще непонятно что это такое. Назови это непонятно что это такое теплородом ты ничего не прибавишь, но и не убавишь от термодинамики. Итак одни за теплород в стыдливой форме умолчания о природе теплоты, другие же считают, что теплота -- это кинетическая энергия хаотично движущихся в теле атомов и молекул. Одно несовместимо с другим. То есть явление внутренне противоречиво, но оно есть.
-- Но все же большинство считает, что теплота -- это движение атомов. На словах. А на деле, то есть в конкретных теплотехнических расчетах эти атомы никакого участия не принимают. Теплота просто передается от одного нагретого тела к другому -- и баста. Но с другой стороны при других расчетах, скажем, ядерного реактора, теплоту нужно считать именно движением мелких частиц. Таким образом, один и тот же инженер, ведет ли он расчет котла -- считает теплоту теплородом, ведет ли он расчет атомной бомбы -- считает тепло кинетической энергией атомов. Главное и там и там есть положительный результат.
-- Но мы то говорили про математику.
-- А в математике, как я уже сказал, если явление непротиворечиво -- оно существует. Кто видел, например, прямую линию? Да никто. Любая прямая если ее рассмотреть попристальнее, окажется совсем не прямой. ну хотя бы не непрерывной линией, а скоплением отдельных точек. Но противоречия в понятии прямой линии нет. А значит она существует.
-- А при чем здесь свержение?
-- А при том, что таких непротиворечивых объектов можно придумать вагон и маленькую тележку. Когда-то Лобачевский построил геометрию без пятого постулата. Уже позднее открыли, что в евклидовой геометрии наряду с 5 явными постулатами есть еще 17 или 18 неявных. А потом оказалось их еще больше. И можно построить непротиворечивую геометрию, отказавшись и от любого из этих постулатов или их комбинации. Сегодня существует столько этих геометрий, что университеты и математические общества уже отказываются их рассматривать и даже публиковать, хотя опровергнуть их невозможно. А если взять другие сферы математики, то сегодня математических школ существует в несколько раз больше, чем сертифицированных математиков. И что с ними прикажешь делать. Вот наш Будкин, работает над теорией, которой никто кроме нескольких ученых в Чехии или Словакии и не занимается. Вот они и варятся в своем соку, публикуют статьи, проводят конференции и никому, кроме себя самих не интересны. И что прикажешь делать с такой царицей наук? Короче она восседает пока на престоле, но уже не правит.
А к этому добавляется другая катавасия. Затеял ее Пуанкаре. Он вычислил орбиты комет, а точнее показал, что они
а) замкнутые кривые
б) периодические
с помощью так называемого интегрального инварианта.
-- И что это такое?
-- А черт его знает, а если точнее никто не знает. Он предложил объекты, которые не только противоречивы, но даже абсурдны, типа круглого квадрата. Но они помогают решить задачу, то есть сходятся с ответом, и этого достаточно, чтобы принять их существование. А если этот ответ находится не в конце учебника, а в природе, то есть расчеты оказываются соответствующими практике, то такие объекты считаются имеют право на жизнь. Вот такая стала царица -- всеобщая давалка, лишь бы покормили да приютили.
* * *
У каждого человека бывают удивительные моменты: скачки, после которых разом совершается духовный переворот. Причем часто они происходят незаметно для внешнего наблюдателя, да и для самого пациента. в один из периодов бессонницы, с Карлейлем случилось именно нечто подобное. Сам он это назвал потом как переход от "Нескончаемых Нет", через "Точку Безразличия" к "Нескончаемому Да". Идя однажды к морю, он вдруг спросил себя: в чем причины смутного и малодушного страха, который он постоянно испытывал? Чего, собственно, он боялся? Что могло с ним случиться в самом худшем случае? Он мог умереть. Значит, нужно признать смерть и идею ада и бросить им вызов. "И как только я подумал это, как бы огненный ток прошел по моей душе, и я навсегда отринул от себя низменный Страх"
Простая же наука, я бы назвал ее повседневной никогда ни прекращается и не прекратится. Такая наука -- это наблюдение над природой, систематизация фактов и размышление над ними с целью найти причины и следствия. Все практические науки: астрономия, геология, медицина повязаны именно такой схемой. Ибо эта схема лежит в основе человеческого знания. Такая наука направлена на предметы, воспринимаемые непосредственно нашими чувствами. Чтобы заниматься астрономией достаточно пары глаз и склонного к наблюдениям и размышлениям ума.
Время от времени читаю "Вопросы литературы". Журнальчик гнусный, который служит для академико-филологической тусовки главным средством для набора "публикаций". "Публикация" -- это неважно как и неважно для кого, важен лишь самый факт ее появления. Без нее невозможно защитить докторскую диссертацию и даже кандидатскую, а значит добиться приварка к тощей мнс-овской ставке, каковая приварка только и делает жизнь ученого человека сносной в материальном плане.
Понятно, что подковерная борьба за публикации идет нешуточная, а сами по себе подобные публикации никакого интереса не представляют. И тем не менее я иногда с отвращением во всех частях тела беру пухленькую книжицу "Вопросов" и упорно пытаюсь вычитать там хоть что-то приличное. Потому что другого литературоведческого журнала в России, называемой самими ее обитателями СССР, нет. А теорию литературы, как сердца первую любовь, забыть я до сих пор не в силах.
В "Вопросах литературы" постоянно склочничают разные дискуссии на литературные темы друг с другом: другого ведь журнала для литературоведов нет. Чаще всего склоки идут о Пушкине, можно даже сказать полемика вокруг этого имени никогда не прекращается.
О чем полемизируют? Вопрос, готовый поставить в тупик даже такого опытного читателя как я. Хрен его знает. А хрен, как известно, редьки не слаще.
Одни постоянно утверждают, что Пушкин
а) основоположник реализма в русской литературе
б) организатор и совершенный выразитель русского литературного языка
в) одной из основных черт пушкинского творчества является народность
г) выразитель идей освободительного русского движения
Другие спорят, что Пушкин
а) выразитель идей освободительного русского движения
б) организатор и совершенный выразитель русского литературного языка
в) одной из основных черт пушкинского творчества является народность
г) основоположник реализма в русской литературы
У третьих на сей счет свое особое мнение. Для них Пушкин
а) организатор и совершенный выразитель русского литературного языка
б) выразитель идей освободительного русского движения в) одной из основных черт пушкинского творчества является народность
г) основоположник реализма в русской литературы
Четвертые...
и т. д.
Кажется, о чем тут можно спорить? А ведь спорят, с гиканьем и свистом, от которого аж бумага сворачивается в трубочку.
Год назад в "Вопросах" появилась статья, где автор утверждал, что одной из основных черт пушкинского творчества является народность. Пушкин изображает жизнь паразитических классов дворянства и буржуазии (к каковым в советской философии обычно относят купцов) в сатирическом ключе как ряд утомительных картин:
И даже глупости смешной
В тебе не встретишь свет пустой.
Напротив жизнь народа как полнокровную, насыщенную трудом и свершениями. И в подтверждение приводится цитата:
Зима! Крестьянин торжествуя,
На дровнях обновляет путь.
"И что во всем 'Евгении Онегине' автор не нашел других примеров полнокровной жизни народа?" -- ехидно задавал оппонент вопрос в следующем номере.
"Для великого поэта достаточно одной фразы, даже предложения, чтобы выразить свой идеал. Ведь он не докторскую кропал материал, чтобы утопать в многословии", -- отвечал ему автор.
Далее я оставил дискуссию тяжущимся сторонам. И вот открываю последний номер "Вопросом", а спор о тени осла все еще не увял. "Народность Пушкина заключена в оценке действительности народным идеалом, который поэт выразил как в картинах русской природы, так и образом своей главной героини -- Татьяны, которая "верила преданьям простонародной старины".
"Выходит по-вашему", -- не унимался оппонент, -- "что народный идеал это предрассудки:
Татьяна верила преданьям
Простонародной старины,
И снам, и карточным гаданьям,
И предсказаниям луны.
Ее тревожили приметы;
Таинственно ей все предметы
Провозглашали что-нибудь,
Предчувствия теснили грудь".
Но не на того напал:
"Внутренний мир Татьяны -- это высокая духовность, это поэтический мир русской народа, еще не просветленный научным пониманием законов общественного развития, но жадно тянущийся к нему:
Ее тревожит сновиденье.
Не зная, как его понять,
Мечтанья страшного значенье
Татьяна хочет отыскать".
Думаю, если через год открою очередной номер журнала, я и там найду продолжение этой бесконечной как котильнон или страшный сон канители.
Гоген последние годы своей жизни провел на Таити, острове в Тихом океане, куда он мечтал уехать долгие годы. Но и там его настигла вечная спутница его жизни -- нужда. Чтобы хоть немного подработать, он взялся нарисовать вывеску местного не то кабака, не то небольшой гостиницы. Однако не в силах переломить себя (а может, просто не умел), он нарисовал картину в своей излюбленной импрессионистической манере. На картине мальчик на зеленой лошади спускается к водопою.
-- Это что такое? -- сверхвозмутился заказчик. -- Где это вы видели зеленую лошадь?
-- А знаете, после хорошего обеда, в жаркий полдень, когда дремлешь на террасе, мир сквозь полузакрытые глаза представляется зеленоватым...
-- За свои 200 франков, -- такова была договорная цена, -- я хочу смотреть на мир открытыми глазами.
Этот случай обыкновенно приводят, как пример непонимания филистером художника. А я думаю, почему художник не хочет понять заказчика? Почему человек за свои деньги не может смотреть на мир открытыми глазами?
Ну и комментарии нужны хорошие. Особенно при переводах. и особенно стихов. У нас переводчиков и нет комментаторов, оттого так однообразна и одинакова вся импортная поэзия.
-- Особенно в производственных романах..
-- Да вот потому-то они и искусственные эти производственные романы, что у человека в голове не надои-пудои, или проблемы организации соцсоревнования, а ссора с соседями, либо покупка новой мебели.
Леня Ершов он всегда был погружен в бытовую тематику и мой запал на производство казался ему глупостью.
-- Большое дело для писателя опыт. Теперь я прекращаю работу не раньше, чем смог ухватить тему за хвост, впасть во вдохновение, как говорят миряне. А точнее было сказать сумел сконцентрироватья на предмете. И нужно обязательно прерывать в тот момент, когда у тебя есть еще что сказать. Тогда если ты снова образно говоря берешься за перо (удивительная вещь: вот я сейчас работаю исключительно настукивая по клаве, но всегда, когда речь заходить о работе, говорю, что "берусь за перо"), ты легко и без раскачки входишь в тон.
Да и концентрации внимания это здорово помогает. Когда у меня что-нибудь не клеится, я тупо перечитываю написанное раньше. И обязательно что-нибудь зацепить, что-нибудь подскажет мысль, образ, оборот -- и пошло-поехало.
-- Когда я пишу, я обязательно с кем-то спорю, -- говаривал Леня Ершов. -- Обязательно кому-нибудь что-нибудь доказываю. Чаще всего Сергееву: уж это его, что если ты не бросаешься по зову партии на первую амбразуру, ты уже и не гражданин своей страны. Сергеева уже и в живых нет, а я все продолжаю и продолжаю с ним спорить, привожу все новые и новые примеры.
Булгакова, долгое время имевшего не ахти какие бытовые условия, должны были поселить в доме литераторов. Каково же было его удивление, когда он узнал, что его новым соседом будет человек, совершенно далекий от изящной словесности и даже наоборот.
-- Простите, -- спросил он на собрании, -- это дом для писателей или как?
-- Гражданин Булгаков, помолчите. Ведь вы получаете квартиру? Получаете. А Иван Васильевич Бумша (фамилия условная) для нас очень ценный человек. Он унитазы достал.
Когда после этого Булгаков встречал Ивана Васильевича, он показывал до неприличия на него пальцем:
-- Смотри, дорогая, это великий писатель, он скоро "Войну и мир" напишет. Ведь он уже достал для нашего дома унитазы.
А Бунша, едва завидев Булгакова, на километр спешил его обойти. Чтобы в дальнейшем избежать подобных конфузов разных начальников потом стали принимать с творческие союзы, снабжать их учеными степенями, так что теперь никто не скажет, что поддержка деятелей искусства и науки падает на посторонние головы.
* * *
Очень много ходит анекдотов о художниках: один нарисовал на бумаге муху так, что не знавшему об этом захотелось ее смахнуть, другой портрет принял за живого человека... Очень не умные анекдоты, говорящие. Людям хочется, чтобы было обязательно красиво и при этом похоже, художник же настаивает на своей особой цели. Одна дама увидев у Матисса на полотне голую женщину, воскликнула:
-- Но ведь женщины не таковы.
-- Это не женщина, -- сурово ответил мэтр, -- а картина.
* * *
То же можно сказать и о литературе. Честертону принадлежит ставшая знаменитой в англоязычных странах баллада о битве англичан с шотландцами. Там были строки, которые должны были возбудить в читателе представление о решающем характере битвы: "и правый фланг против правого фланга, а левый фланг против левого" (по английски звучит энергичнее: "and right to right -- and left to left"). В издательстве сразу же впали в недоумение: "Сэр Гилберт, но как же так. Правый фланг одной из противоборствующих сторон обязательно будет против левого другой: ведь не в очереди же они стоят друг за другом". Честертон засмеялся, согласился, но ничего в стихотворении менять не стал. Это лишний раз доказывает, что литература не терпит примитивного правдоподобия, и сила выражения порой важнее точности, а порой наоборот.
-- А я вот не жду вдохновения, -- говорит Леня Ершов. -- Это даже удивительно, как силой воли можно побеждать обстоятельства. У меня часто болит голова. И все равно: 10 часто вечера, мои засыпают, я запираюсь в своем кабинетике и пишу. Дух не должен идти на уступки тело. Только дай раз поблажку, и потом фиг что наверстаешь.
-- Но для поэзии это не годится. Здесь нельзя принуждать себя. Здесь если не достигнешь определенного настроя, ничего не получится. Я часто беру ручку, примериваюсь -- нет говорю себе: сегодня ничего не выйдет. И откладываю.
-- В прозе то же самое. Без нужного настроя дело на лад не пойдет. Но у писателя есть на этот случай масса черновой работы: разбирать или собирать материалы, править тексты в соответствии с нормами русского языка.. да мало ли чего.
-- В философии это называется соотношением общего и конкретного. Знание выступает как их союз в форме т. н. особенного.
-- В философии это все понятно, а вот в реальной жизни...
Писатель, если он правильно развивается проходит три стадии: романтизм, реализм и классицизм. Романтизм -- это молодость, когда ему ничто кроме своих охов и восторгов не интересует. Он думает, что и весь мир должен разделять с ним и потому пишет общими фразами. Реализм -- это зрелость, когда уже опираешься на опыт.
-- А классицизм старость и маразм.
-- Где-то так, но у некоторых это еще и мудрость. Вот классицизм как раз и соединяет общее и конкретное. Конкретное -- это реальность, воспроизведение живых моделей, а общее -- это некоторые художественные приемы, с помощью которых и к которым он и подгоняет свое конкретное. Я вот, -- продолжал Леня Ершов, -- всегда и сознательно строю рассказ по образцам известных случаев или анекдотов. Берешь их из ЖЗЛ и пересказываешь. Только вместо известных персонажей подставляешь свои и переносишь их действие в хорошо знакомую тебе среду. Ничего нового все равно уже выдумать невозможно -- все выдумано до тебя. Но когда ты известный анекдот приспосабливаешь к конкретной ситуации -- а иначе и не получится: если анекдот тебе не интересен, тебе и пересказывать его не захочется, -- ты невольно, а лучше вольно обогащаешь его своим опытом.
-- Или обедняешь.
-- А это уж как получится.
С юга по соседству с Новосибирской областью находится Алтайский край, но хотя это тоже Сибирь и климат там суровый, тем не менее для сельского хозяйства вполне подходящий и там даже выращивают твердые сорта пшеницы, которых в других более благодатных местах вырастить не получается.
Благодаря этому Алтай определен как сельскохозяйственный регион. И главный спрос с Алтая был именно за сельское хозяйство. Спрашивал с него Партия, а отвечала также Партия. Партия, которая спрашивала -- это та что в Москве, то есть Центральный комитет, а отвечала та, что на Алтае, то есть краевой комитет Партии. Ну а уже краевой комитет руководил сельским хозяйством на Алтае мощью все подвластной ему структуры: районными комитетами, сельскими, колхозными и совхозными -- так назывались хозяйственные объединения крестьян.
Партия решала, что и когда и в каких количествах выращивать на Алтае. Решала и вообще и в частностях, вплоть до мелочей. Каждый год 15 мая первый секретарь крайкома Аксенов едет в Павловский район -- 40 км от краевой столицы Барнаула. На границе района его встречает первый секретарь Павловского райкома. Они едут к нему домой садятся за праздничный стол, выпивают, закусывают, поют песни.
15 мая считался днем рождения первого секретаря Павловского райкома (хотя, как говорили знатоки, на самом деле он родился 27 октября). Но этот же день по мнению агрономов ученых и практиков был оптимальной датой начала посевной в крае. И после этого дня начинался сев по всему Алтаю, хотя совершенно очевидно, что условия северного Павловского района сильно отличались от условий южного Солтонского.
Но ни один председатель колхоза, ни один директор совхоза не решался положиться на свой крестьянский опыт, и хотя в сторонке они мурчали на такой произвол, но ни один не осмеливался ни на день начать сев раньше или позже.
Алтай -- край ветреный и по полям там гуляют суховеи, выметая с полей по весне остатки снежного покрова и лишая их живительной влаги. Крайком решил однажды разбить поля ровными двухрядными посадками тополей -- кулисами, -- которые задерживали бы снег. Сказано, сделано. Выпущено решение крайкома, и алтайские поля разбилась, если смотреть с самолета, кулисами на ровными квадратики. Причем разом разом по всему краю.
Напрасно один из председателей колхозов Шумаков бил себя кулаком в грудь, доказывая, что кулисы не только задерживают снег, но и аккумулируют в своих чащах паразитов, что Алтай большой, и если в Кулундинской степи от ветров спасения нет, то в предгорьях, где холмы не дают этим ветрам разгуляться, вполне можно бы обойтись без кулис.
Приказ есть приказ и никто не посмел под страхом отстранения от должности с положением партбилета на стол (что фактически было концом карьеры) его ослушаться -- никто кроме Шумакова. И здесь мы встречаемся с другой особенностью властной советской вертикали. Шумаков был всего лишь председателем колхоза, то есть по рангу много ниже первого секретаря крайкома, но Шумаков был кроме того Героем Социалистического труда -- высшая награда в Советском союзе и членом ЦК КПСС, то есть по партийной линии стоял выше секретаря крайкома, который на момент приказа был лишь кандидатом в члены ЦК. Отсюда и его бузотерство, отсюда и его несговорчивость и схождение с рук того, за что другим эти руки отрывали.
Так же Шумаков, как и другой знатный председатель колхоза Наливайко, отказывался использовать химические удобрения и гербициды, на чем резко настаивал крайком и даже посылал проверяющий: все ли удобрения внесены и вовремя ли. Использовали эти двое у себя в хозяйствах только навоз и другие естественные удобрения. Вот вам еще один нюанс. Это сходило двоим ослушникам с рук потому, что зерно у них получалось экологически чистым и его поставляли прямиком на московские мельницы. А зараженное химией зерно шло в хлеб выпекаемый на Алтае и в остальной Сибири.
В зрелом возрасте уже нужно определиться со своими вкусами, читать меньше, но основательнее. Фундамент для отбора закладывает юность. И часто юношеские увлечения переходят в зрелые. И опять Жюль Верн с Вальтером Скоттом тут непревзойденное чтиво. Я недавно перечитал всего Жюль Верна, все 12 томов того советского издания и к ним несколько романов, изданных отдельно. Приключения меня уже мало трогают. Меня больше интересует другой персонаж -- география. Она у Жюль Верна живое действующее лицо. Вот он описывает Патагонию. Что это необозримые степные пространства, в сезон дождей наполняемые реками и озерами. Но одно дело если бы ты это прочитал просто в литературе -- это бы прошло мимо твоего внимания. Но когда герои попадают в речные потоки и лишь с трудом находят спасение на дереве, ты как бы воочию представляешь себе аргентинскую степь. И еще. Жюль Верн описал все страны, все регионы планеты, имея особое пристрастие к северам. Книги этого писателя -- живая география планеты, которая во многом сейчас та же, что и тогда. А вот люди во многом изменились. География дополняется историей. По мере чтения я лез в Интернет и сравнивал жюльверновские описания с информацией из нынешних времен. Весьма поучительно.
А Вальтер Скотт? Исторический материал, содержание, характеры, действие и притом прилежность в предварительном изучению эпохи, откуда верность деталей, которую оцениваешь не потому, что они тебе знакомы, а потому что они представлены выпукло и в такой взаимосвязи, которую из головы не родишь. Конечно, Вальтеру Скотту помогла английская история, богатая и разработанная. У нас же история вертится не вокруг событий и людей, а вокруг категорий: общественно-историческая формация, развитие производственных отношений, а теперь вот новая напасть: нравственно-патриотическое воспитание. Советские исторические романы если и есть какие, то не благодаря истории, а вопреки ей.
Ну а в старости нужно не читать, а перечитывать. Немногих авторов и немногие произведения, уже отстоявшиеся в своих привязанностях. Старость -- это самое время для философии и поэзии. Молодые они лучше пишут стихи, но хуже их понимают. В том числе стихи о любви.
-- Ну да увлекаться любовной поэзией, когда сил на любовь уже не осталось. -- Именно в старости для этого самое подходящее время. В любовной лирике ведь любовь не самое главное.
-- А что же главное? Не любовь.
-- Любовь -- это та сфера, где полнее всего проявляется душевный строй человека, даже не в поступках, а в мыслях и чувствах. Как человек любит, таков он и есть. В юности увлеченный внешней стороной предмета, взгляд ослеплен, и человек не замечает сам себя. А старость -- это время понимания.
-- Какой смысл понимать, если уже любить невозможно.
-- Смысл понимания в самом понимании.
-- Я такого понимания не понимаю.
-- Это потому что ты еще не дорос до любовной лирики.
-- Беспощадный? Ну это ж перебор.
-- Именно беспощадный. Вспомни сцену из "Квентина Дорварда". Короля ведут в отведенную ему комнату. Рядом с нею он видит неубранные трупы воинов. "Да это же мои шотландские стрелки". -- "По всей видимости, -- объясняют ему, -- они должны были охранять вас. Им был дан приказ снять охрану. А поскольку этот приказ не был подтвержден лично вами, они его ослушались, За что их и порубили".
-- Интересно. А я вот не помню этой сцены.
-- В том-то и очарование вальтерскоттовских романов, что его жестокий реализм выступает на втором плане. Он все видит, все понимает, но не упивается деталями жестокости и разврата. Оттого так и притягательны его романы, и кажется, что живешь в волшебной стране, где царят рыцарство, благородство и любовь. Но в зрелом возрасте уже замечаешь, то что при глотании романа увлекшись приключениями и сменой живописных картин, минует внимание.
И еще. Наш Пушкин ценил Вальтер Скотта именно за то. что он умел показать те пружины, которые управляют механизмом власти. Одна из таких пружин -- честолюбие. Был в "Айвенго" такой рыцарь де Браси. И в бесчестных делах участвовал, но не доводил своего участия до крайностей подлости. Этот де Браси служил беспринципному и коварному принцу Джону, характер которого видел насквозь. И все же когда принц обещал ему место премьер-министра -- по-тогдашнему канцлера -- он как бабочка крылышками бяк-бяк-бяк-бяк на эту замануху.
Лукоморья больше нет,
Дуб годился на паркет.
Так ведь нет
Выходили из избы
Здоровенные жлобы
Порубили те дубы
На гробы.
А поэзия нет. Поэзии нужно много учиться, чтобы привыкнуть к ее языку и образности, чтобы понять, где она прорастает из сора прозаической действительности. В поэзии все необычно и нужно ничему не удивляться. Поэтому чаще всего поэзию относят к прошедшему либо к недосягаемым областям, типа к высшему свету. Но понять поэзию как особую реальность, которая живет рядом с нами, или если хочешь над нами и проникает в особые моменты духовного просветления типа
В ночи, когда уснет тревога
И город скроется во мгле
* * *
в нас -- это дано не каждому и не всегда. То же и с любовной лирики. Любовь в поэзии -- это всегда несчастная любовь. Почему? Да потому что любовь -- это всегда стремление к идеалу. Но ничего идеального в нашей жизни нет. И слава Богу! Не хватало еще жить рядом с идеалом, тут ведь соответствовать надо. А оно нам нужно? Но стремление к идеалу в нас заложено. Кем, когда, зачем? Не понятно, но заложено. Медицинский факт. Отсюда и растут ноги у поэзии.
Как будто бы человек вообще способен сам что-либо без чужой помощи выдумать. Когда писатель никому не подражает, он все равно общается со своими коллегами, читает классиков -- а я для своего удовольствия читаю только классиков, я и без того по уши перечитал всякой дряни в своей редакторской судьбе. Талант и способности даются от природы, но только в непосредственной работе они могут проявиться. А всякая деятельность имеет свои очерченные практикой границы и свои выработанные приемы. Уже сама литературная форма: статья, рецензия, обзор -- придуманы не тобой и не на тебе закончатся. Когда мы говорим о культурном наследстве, мы чаще всего имеем в виду т. н. шедевры, конкретные создания конкретных гением. Но уже сами литературные формы -- роман, к примеру -- это само по себе культурное достояние.
А в последнее время я стал наоборот сознательно подражать другим. Вот и данные заметки рождаются из чтения Гете. Я прочитал Эккермана -- что значит прочитал? да я его постоянно читаю -- отметил те места, которые совпадали или наоборот противоречили моим мыслям, и стал как по шпаргалке писать свои заметки, иногда дословно приводя источник, а иногда пользуясь им лишь как поводом, отклоняясь от него совершенно не в ту степь.
Вот свежий пример. В последнее время нет-нет да и получаю полновесные пилюли на своем сайте от московских редакторов, что я видите ли, не понимаю их работы. потому что не извалялся в их редакционном дерьме. А, следовательно, не могу и судить о них. Но опыт-то у меня есть и голова на плечах, поэтому эти можно подумать не бином Ньютона мне хорошо знакомы. Во-первых. я прекрасно знаком с редакционной кухней сначала краевого, а потом университетского издательства, и мой опыт явно говорить мне, что московские редакторы сделаны из того же теста. А во-вторых я их постоянно видел со стороны, причем заинтересованной стороны: посылал свои работы в московские издательства, видел редакторов и издателей у себя в провинции, куда они под видом проведения мастер-классов или налаживания контактов с писателями и учеными на местах постоянно наведываются с масляными рожами и единственным припевом: "Денег дай, денег дай". Этого мне достаточно, чтобы видеть их поганое нутро и без наблюдения их за своим рабочим столом.
* * *
Как иногда люди серьезно относятся к каждому своему пуку. Особенно это касается писателей. Андре Жид, фрписатель попросил у своего коллеги другого писателя Клоделя разрешения опубликовать их переписку.
-- Охотно, -- ответил тот, хотя никакого желания к этому не испытывал. -- Но к сожалению, я сжег все твои письма.
-- Ничего страшного: у меня сохранились копии.
А когда жена сожгла всю их переписку, включая копии, Жид плакал навзрыд как ребенок:
-- Я никогда не создавал столь совершенной литературы
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить.
У ней особенная стать:
В Россию можно только верить.
Тютчев один из моих любимых поэтов, но когда его клюет в задницу православно-русский петух, он начинает кукарекать хрипло и безладно. Да что Тютчев. Тут и поболее его.. ну вы понимаете кого я имею в виду ("не то что мните вы Россия"), вступая на патриотическую тропу, теряет не только поэтические способности, но и элементарное чувство такта.
Завязалась дискуссия, бесплодная и глупая, состоящая в обмене колкостями и желанием побольнее уколоть соперника. И хотя я выглядел, как мне потом говорили неплохо на фоне московской знаменитости, ощущение было такое как будто посетил туалет на автовокзале еще тех советских времен, когда туалет на автовокзале вообще считался непозволительной роскошью. "А ведь талант", уверял потом Клим, "жаль только что делает себе имя на политической ненависти (=любви: у патриотов, как я заметил, любовь и ненависть даже не рядом, а одно и то же). Сегодня ненависть в литературе заменяет талант. А если талант где и обнаружится он тут же чтобы "продвинуться" спешит записаться в отряды борцов за общее дело. Ну с ними-то все понятно, но я то какого хрена втянулся в эту глупую перепалку?
Ведь давно известно, что когда говорят пушки, музы молчат. И хотя гражданином обязан быть каждый -- на этом я твердо стоял и стою -- но поэтом ты при этом быть не должен. Писатель он всегда в стороне. Он, когда писатель, наедине с собой. Вот только в наше время перевелись мужественные люди, которые способны стоять и выстоять в одиночку.
Много можно припомнить случаев, как крайком контролировал хозяйства. Георгиев, другой первый секретарь крайкома, еще с 1950-х годов, любил пугать подчиненных резким появлением.
Заявляется в какой-нибудь район в сентябре, когда во всю идет уборочная. Райком закрыт на замок, в правлении колхоза пусто. Он шасть к председателю домой, а того пир горой.
-- Александр Васильевич, присоединяйтесь. У нас свадьба.
-- И хлеб у вас, похоже, уже убран.
-- Да уже справились.
-- И других работ нету.
-- Есть. Когда же это у крестьянина не было работ.
-- А вы где?
-- Так ведь воскресенье.
-- А что в воскресенье люди есть не хотят.
Поворачивается и вон. Свадьба насмарку и жди если не отстранения от председательской должности, то хотя бы выговора. Так руководила партия сельским хозяйством.
Нашего алтайского писателя Е. (я дружен был с его сыном, поэтому умолчу фамилию) все знали как литературного генерала. Он и вел себя как генерал: внушительный, недоступный. Если говорил с молодыми, то как будто делал замечания или выказывал поощрение. Даже ходил снимок его в генеральском мундире. Сын рассказывал, что этот снимок как раз он-то и сделал, когда отец после охоты в горах с генералом попросил того одолжить на пару минут китель. И хотя все знали об этом, все равно многие считали, что Е. и в самом деле пришел в литературу с генеральской должности в армии. Он и писал так, словно сочинял инструкции для выполнения: постоянно указывал героям, как следует и как не следует поступать.
-- Не по-писательски рассуждаешь, -- вздохнул Леня Ершов, -- не по-писательски. Хорош был бы врач, если бы он занимался только больными приятными ему во всех отношениях. Врач должен лечить всех и это вопрос его профпригодности умение находить подход ко всякому больному. То же и с писателем. Это большая глупость требовать, чтобы люди гармонировали с нашими пристрастиями и вкусами. Недаром говорят, писатель инженер человеческих душ. И он должен уметь заглянуть в каждую душу, понять ее и..
-- простить.
-- скорее исследовать. Но ведь человек не машина. Его не включишь и не выключишь по первому требованию. Нужно уметь с ним общаться, а для этого надо разговаривать с ним. Именно разговаривать, а не выпытывать у него, выуживая потребный тебе материал.
--Как Горький или Томас Манн: вот кто умел подсматривать за людьми. У Горького даже скопились рулоны записок из наблюдений над людьми, как они ведут себя, когда их никто не видит. Один поп встал посреди комнаты и грозно сказал своим сапогам: "А ну-ка марш". Сапоги, естественно, остались на месте. "Вот-то то. И чтобы без меня ни-ни".
Леня поморщился:
-- Я не сторонник такого подхода. Беседа должна строиться естественно, плавно перетекая с предмета на предмет. И тогда человек так или иначе выскажет себя, обнаружит свою суть. Но для того чтобы беседа была свободной, она и тебе самому должна быть интересной. И ты не должен бояться и самому раскрыться. Но главное -- это не себя показать, а других посмотреть. А это возможно лишь, когда люди тебе интересны. Нет интереса к людям -- брось писательское ремесло: это не твое.
Как ты был прав, Леонид Семенович. Очень многое можно узнать о людях, о жизни, когда просто внимателен к ним, когда слушаешь их. Я этому научился, к сожалению, только к старости. Да и то вынужденно. Последние годы моими коллегами были сначала молодежь, потом относительно по крайней мере меня молодые люди, а мои ровесники как-то растворились на пространстве жизни. И их темы были не моими темами, а мои темы не ихними. Так что я волей-неволей больше слушал, чем говорил.
На морском песочке
Я Марусю встретил
В розовых чулочках,
Талия в корсете
весьма возбуждали нас молодых жеребцов. Но безнравственность романа не в отдельных сценах, а в выборе предмета изображения. Кто такая мадам Бовари? Скучающая провинциальная барышня (по первоначальному замыслу девственница, от какого замысла писатель отказался по чисто техническим причинам: ну как ты построишь роман вокруг девственницы), которой все вокруг противно, потому что скучно, серо, неромантично. Она мечтает вырваться из этой среды, восклицая на манер трех сестер "В Париж! В Париж!" Такой шанс ей кажется подвернулся, когда ее муж врач уговорился на сложную операцию. Она всячески побуждала его на нее, надеясь, что он прославится этой операцией и получит место в столице.
Операция не удалась. Мсье Бовари, естественно, находился в крайней депрессухе, и как всякий нормальный человек искал утешения у своих близких. И вот когда он приобнял жену, та с отвращением его оттолкнула: "Не смей ко мне прикасаться". Далее Флобер описывает чувства, главное из которых ненависть к супругу как неудачнику и одна только мысль: как бы избавиться от него. В этом эпизоде весь характер этой мадам. И если бы автор сделал из эпизода новеллу или даже небольшую повесть, этого бы вполне хватило для создания типа достойного занять место среди Дон-Кихота, Гамлета, Швейка и др. Но Флобер не ограничился данным эпизодом, а расписал историю этой стервы от рождения до смерти, подробно проанализировав все ее обстоятельства, мысли и чувства.
Вот в этом преувеличенном внимание в герое, который никак не тянет на героя и состоит безнравственность писателя. Нельзя приковывать внимания читателя к людям недостойным и даже если их нравственность находится на более высокой ступени, чем у мадам Бовари.
А во-вторых, даже и в этой предполагаемой новелле безнравственно ограничиваться показом безобразного. Не обязательно наказывать порок и награждать добродетель. Но обязательно зло, гадость нашей жизни уравновешивать другой стороной жизни. Это может быть симпатичный персонаж, возможно даже данный вторым планом и не имеющий непосредственного касательства к сюжету. Это могут быть картины природы (у Флобера они, кстати есть и замечательные, но полного эквилибра их с действием не получается), это может быть черти значит что (как например у Некрасова ужасы железной дороги компенсируются пафосом нескольких строф от автора ("Эту привычку к труду благородную..")) тут уж писателю нужно постараться и включить свою изобретательность.
И все же остался каким-то неотесанным. Я частенько жалуюсь, что в такой глухомани как Барнаул, трудно быть писателем. Культурной среды видите ли мне не хватает. А он в ответ смеялся:
-- Ну я понимаю невозможно в Барнауле быть мореплавателем: моря-то нет. Или там альпинистом: какие-никакие а нужны горы. А писателем? Рабочий стол, авторучка и бумага -- и пиши сколько душе угодно. Бери пример с Эйнштейна. Он работал в патентном бюро и придумал свою теорию вдали от научных центров. Как-то его с супругой пригласили на открытие нового астрономического телескопа. После открытия им устроили небольшую экскурсию. Гид, который сопровождал их, указывая на телескоп, заявил: С помощью этого прибора мы открываем тайны вселенной, на что супруга Эйнштейна тут же заметила: "Странно, а моему мужу для этого достаточно огрызка карандаша и клочка бумаги..."
Возразить вроде бы нечего. И все же многое нужно, чтобы быть писателем.
В редакцию на огонек заходят разные люди. Нет-нет да и появляется здесь мой с детства знакомый профессор математики а теперь Сережа Бень.
У него было все, чтобы жизнь удалась и поначалу так все и выходило. Его отец работал секретарем Новоалтайского горкома, бывал и директором АВЗ -- очень большого завода в Новоалтайске -- такого большого, что непонятно, то ли завод при городе, то ли город при заводе.
В школе поэтому он ходил в круглых отличниках. Говорю "ходил в круглых отличниках, потому что был сыном большой шишки" не для красного словца: с русским и немецким языком у него был полный швах и его всем классом тянули, чтобы скрепя сердце учителя как фокусники заносили ему в школьный журнал очередную пятерку.
Но и он сам был неплох. Всегда улыбчивый, доброжелательный, очень хороший товарищ. И если в гуманитарных науках у него не клеилось, то в математике он показывал выдающиеся способности, занимая призовые, а то и первые места на всяких олимпиадах, городских, краевых и союзных, где, понятное дело, секретарство его отца обращалось в нуль. И как мы ему помогали писать диктанты и сочинения, так и он охотно выручал весь класс по математике и физике.
Карьера его поначалу пошла по накатанной вверх. Он сначала попал в физматшколу в Академгородке, откуда транзитом переправился в тамошний университет, закончил его, три года стажировался в Долгопрудном. Защитил сначала кандидатскую, а потом и докторскую диссертацию. Ввиду того, что кандидатов и докторов в Академгородке, как собак нерезаных, он перебрался на Алтай, где так быстро, что для стороннего глаза и пуля не пролетела стал доцентом, а потом и профессором и уже в новый Новый алтайский университет попал проректором по науке.
А потом механизм карьерного преуспеяния резко забарахлил и пошел на слом. Вот три типичных на Руси причины, когда карьера идет на слом. Во-первых, бес в бороду, седина в ребро, во-вторых, запой, в-третьих, не угодил начальству, типа проворовался (а проворовался, когда не угодил, ибо если не угодил и даже не проворовался, то все равно считается, что проворовался). Ни один из этих пусковых механизмов в случае с Сергеем не сработал, а сработало то, что сработало с многими из нас: переход страны из эпохи развитого социализма в эпоху дикого капитализма.
Кто был ничем, тот стал всем, а кто был всем -- профессором и доктором наук, тот стал ничем, то есть опять же всего лишь профессором и доктором наук. Когда-то на весь краевой центр было всего три профессора, даже четыре -- просто один из них не был доктором наук. Их имена были у всех на слуху, то есть в телевизионной, газетных и радио- картинке, полосах и передачах. Их портреты в рост человека красовались на главной площади как "Ими гордится Алтай", ну и все такое.
Когда Сергей стал профессором это положение уже пошатнулось, но еще не пришло в упадок. Профессоров стало больше, все их уже не знали. И все же это был достаточно солидный баланс, чтобы двигаться по жизни на полных парусах: Сергей был даже первым профессором математики на Алтае вообще. Но постепенно профессоров развелось немерено. В одном Новом алтайском университете их теперь за полсотни (до смерти нового ректора было 52), а если брать край с более древними и более солидными академическими традициями, то счет, наверное, пересилит сотни и пойдет на вторую тысячу.
Да и сам профессор ни по зарплате, ни по социальному статусу выпал из элиты. Это жестокое опускание в ряды академических если не люмпенов, то людей второго сорта сильно задело Сергея и он стал бурчать на все и про все в жизни. Тем сильнее, что в свое время ему предлагалось место в университете в Португалии, а он и по семейным обстоятельствам, и потому, что в лихие 90 при сильном расширении вузов он очень неплохо зарабатывал и даже построил себе отличный двухэтажный коттедж в пойме Чесноковки, поддерживать который в сносном состоянии у него теперь едва хватает и сил, и средств... Короче, в Португалию он не поехал.
Вот и вчера он заглянул в редакцию на огонек и принес материал, который хотел бы оформить в виде статьи об одном самодеятельном математике.
-- Понимаете, приводит один шмырь к нам этак месяц назад мужика -- он с ним в шиномонтаже работает и говорит: "Он, этот его приятель, вот не ест и не спит все формулами бредит. Сам он стеснительный, вот я и привел его. Вот значит, посмотрите, может там и есть чего". Ну а у нас был праздник, я уже поддатенький. Все же зашел в свободную аудиторию: "Что вы там изобрели?" -- "Неэвклидову геометрию". -- "Ну-ну давайте посмотрим". Смотрю, ничего не понимаю. В самом деле неэвклидова геометрия и вполне оригинальная. "Ладно, говорю, зайдите через недельку. Я сегодня не такой как вчера, вот завтра выхлопы прочищу после пьянки и посмотрю внимательнее".
-- Ну и посмотрел?
-- Да в том-то и дело, что посмотрел. Аж азарт взял. Я уж и по журналам полазил и тудым-сюдым заглянул: тю-тю такой геометрии. Очень оригинальная. Есть просто офигенные теоремы. Вот я и хочу, чтобы вы написали по этого самородка.
-- Так это новый Лобачевский объявился на берегах Чесноковки, впадающей через Обь в Северный Ледовитый океан?
-- Что-то вроде того. Парень математически одарен. Это явно.
-- Так мы нового гения открыли, -- у Клима аж глаза загорелись.
-- Ну, -- скривился Сергей, -- таких гениев сегодня можно сыскать не один десяток тысяч. Только вот толку-то. Особенно в нынешней экономико-политической ситуации. А вот отметить стоит.
На этом и порешили.
Пирогов в качестве попечителя Новороссийского учебного округа был очень строгим и дотошным. Однажды он, знакомясь с отчетом об, как мы бы сегодня сказали, успеваемости, встретил фразу: "На уроках латинского ученики свободно читают и переводят Тацита и Цицерона".
-- Что за чушь, -- возмутился он. -- Тут-то кончившие университетский курс ни бельмеса не смыслят в латыни. Сплошное очковтирательство.
И ведь не поленился, сразу отправился в гимназию, где были якобы такие способные ученики. Однако, оказалось что "якобы" здесь как раз и ни при чем. Ученики действительно хорошо знали латинский. И Пирогов, в чине генерала, подошел к рядовому учителю:
-- Прошу прощения, я был неправ. Ваши ученики могут читать Тацита. Благодарю вас очень!
Вот так то, не высказывай своего мнения поспешно.
На западе пишут, что в Советском Союзе нет разделения властей. Враки все это: оно есть. Его нет в том смысле, как разделение властей понимается западной демократией: на законодательную, исполнительную и судебную. Оно есть и очень значительное, если правильно понимать советскую систему.
Главное -- это прежде разделение между властью партийной и исполнительной. Любой председатель колхоза, любой директор завода, любой руководитель института, генерал, писатель, любой руководитель или значимая общественная персона -- член партии. И как член партии он подчиняется парторгу, т. е. секретарю первичной парторганизации, а через нее райкому или горкому, обкому, Центральному комитету. Но он также подчиняется своему непосредственному начальнику, а через него управлению, министерству, Совету министров.
Партийная власть хотя и неофициальной, но параллельной исполнительной системой власти создала систему двойного подчинения, которая может существовать только тогда, когда между властями действует разграничение полномочий. Такое разграничение действовало и в Советском Союзе. Только существовало оно не в виде законодательных актов или там конституционных норм, а сложилось стихийно в силу обстоятельств и существовало фактически, не существуя юридически.
В свое время Никита Сергеевич Хрущев попытался узаконить такое положение создав в каждой области два обкома: сельскохозяйственный и промышленный. Первый управлял сельским хозяйством, второй промышленностью. Система была однако не отлажена и постоянно давала сбои. По этому поводу даже ходили анекдоты.
Приходит мужик в обком и жалуется, меня председатель ударил де молотком. Ну и иди, отвечают ему, в промышленный обком, что ты приперся в сельскохозяйственный. Вот если бы он тебя ударил кнутом, тогда другое дело, тогда это был бы наш вопрос.
Просуществовав три или четыре года, такое деление было ликвидировано формально. Но по факту оно сохранилось до самого конца Советской власти и даже пережило ее. Просто оказалось весьма накладно в каждой области иметь отдельно промышленный и отдельно сельскохозяйственный обком.
Поэтому в зависимости от преобладающего рода деятельности в той или иной области и обкомы были там либо сельскохозяйственными, либо промышленными, хотя формально такое разделение нигде не было отражено. Сельскохозяйственным был Алтайский крайком, а промышленным Новосибирский обком. Были даже курортные обкомы, а точнее рескомы, потому что курортный вид деятельности преобладал в республиках Северного Кавказа. Были научные, образовательные, военные, конечно, не обкомы -- целая область не может заниматься только наукой или образованием -- а райкомы и горкомы. Таким военными горкомом был Севастополь, научным -- Академгородок в Новосибирске, образовательными -- ряд райкомов в Томске.
Вообще изучая советскую систему или историю, невозможно полагаться на документальную базу. Многого из того, что значилось на бумаге, на самом деле не было, и много было такого, что все знали, но это и нигде не было записано.
-- Можно и нужно. Только не каждому, а всем.
-- Не каждому, а всем... Да, это нечто наподобие ""я сделал это не в интересах правды, а в интересах истины.
-- Если пытаться каждому, то у тебя и строчки не останется от написанного. Один потребует убрать то, другой это. Но все это по мелочам. В основном же вкусы людей весьма схожи. Есть два основных типа читателей. зрителей. Одни любят сентиментальное. пафосное, другие хохмаческое, юморное. А иногда человек впадает то в один раж, то в другой. Поэтому если ты будешь постоянно переходить из одного тона в другой, ты угодишь не одному, так другому. И каждый найдет себе что-нибудь по вкусу. Те же субъективные мелочи, которыми тебя будет шпынять каждый, в читательской массе нивелируются. Ну и конечно, писать нужно для миллионов. Глубокая философия привлечет немногих. Тут уж ты о популярности не думай.
-- Ну и как поживает Лобачевский с берегов Чесноковки?
-- Да ничего, -- ответил Сергей. -- Зачастил к нам помаленьку. Начал в наших конкурсах участвовать.
-- И все-таки непонятно. Как человек с талантом уровня Лобачевского... И всего лишь...
Сергей только рукой махнул:
-- Какой там уровень Лобачевского?
-- Но ведь создать неэвклидову геометрию -- это какой же ум нужно иметь?
-- Да способности и трудолюбие нужны и немалые. А вот гениальность? Тут еще бабушка надвое сказала. Может он и гений, а может и просто добросовестный математик.
-- Не понимаю.
-- А тут и понимать нечего. Когда-то была одна всего геометрия. Эвклида. И она базировалась на пяти, как тогда думали, самоочевидных постулатах -- аксиомах. Которые, как теперь оказалось, далеко не самоочевидны. Лобачевский, а независимо от него Бойяи, а потом еще и Риман заменили пятый, как им казалось, самый неочевидный постулат...
-- О параллельных прямых, -- гордо вставил я, типа тоже ведь там не какой-нибудь сибирский валенок. Тоже кое в чем кумекаем.
-- Вот именно. Но человеческая математическая мысль на этом не остановилось. Стали копать вширь, вглубь и в длину, и обнаружили, что кроме пяти очевидных постулатов, Эвклид неявным порядком принял еще несколько: число их постоянно варьируется -- сначала говорили о 13 постулатах, потом 17. Сегодня их насчитываю одни 22, другие 25 штук.
-- Ну и дела?
И каждый из этих постулатов можно заменить и построить свою геометрию. Так что сегодня это настоящее хобби среди математиков -- придумывать неэвклидову геометрию. Их уже столько напридумали -- тысячи -- это без какого-либо преувеличения. У нас в библиотеке есть книга, изданная в 1955 году в Геттингенском университете, в которой только перечисляются существовавшие на тот момент неэвклидовы геометрии. Не более 2-3 страниц на каждую из них. Так это том в 500 с лишним страниц. А сколько сейчас этих геометрий никто и не считал. Математические общества уже давно отказались их рассматривать, как отказались от рассмотрения проектов вечных двигателей.
-- То есть все это лабуда.
-- Да в том-то и загвоздка, что никакая не лабуда. Хотя, конечно, и лабуды хватает.
-- Я что-то тебя не понимаю.
-- Видишь ли все эти геометрии, многие из них, вполне доказательны и непротиворечивы. А в математике объект, если он не противоречив, значит он существует. Нигде в жизни ты не найдешь абсолютно прямой линии или, скажем, правильного 1639-угольника. Но противоречия в их понятии нет. И пусть в природе они не существуют, или не найдены пока, в математике это вполне полноправные объекты, ибо не содержат внутреннего противоречия.
-- Так это везде так.
-- Э, не скажи. В физике как раз объект существует лишь тогда, когда он обнаружен в опыте, а противоречив он или нет, не имеет никакого значения. Он есть, потому что есть.
-- Такого быть не может.
-- А, как же с электроном?
-- Ну да корпускулярно-волновой дуализм. Слыхали мы и об этом, -- снова похвалился я.
-- Ну да слыхали звон, да не поняли где он. Вот, допустим, приходит к тебе чувак, а на дворе солнце и термометр под 30. А у него нога перевязана. "В чем дело?" -- "Да, понимаешь, в этом году ожидают теплую зиму с оттепелями и морозами. Гололед будет сплошной. Я обязательно где-нибудь поскользнусь и вывихну ногу. Вот я и хожу с забинтованной ногой". -- "Так это еще когда будет? Может будет, а может и нет". -- "Может и не будет. А вот нога у меня уже от этого вывихнута".
-- Какой-то бред. Театр абсурда.
-- В нашей жизни, да. А в жизни электронов, нет. Есть такие частицы -- тахионы. Электрон, одна из них. Только он движется в координатах пространства и времени в обратном направлении. При этом и заряд меняет: становится положительным.
-- Позитрон.
-- Да, в таких случаях его называют позитроном. Представляешь в будущем году проведут опыт: вылетит такой электрон и полетит не в будущее, а в прошлое, и может поучаствовать в опыте уже в этом году.
-- И такое бывает?
-- Навряд ли. Но тем не менее, когда предполагают, что частицам можно двигаться по времени вспять, получаются расчеты, которые согласуются с данными. То есть этого не может быть, но это есть. Вот тебе пожалуйста: объект содержит внутреннее противоречие, но он есть. А в математике любой объект, даже если его нет, но если он не содержит внутреннего противоречия, он есть. Вот и клепают сегодня математики теории, и не только в геометрии, которые обоснованны, непротиворечивы до уровня комар носу не подточит, а что с ними делать, куда их приложить, никто и не знает.
-- А мы-то в математику верили, как в самую нужную науку.
-- Скажу тебе больше. Существуют теории, которые предлагают объекты о существовании которых с математической точки зрения вообще ничего сказать нельзя. Но которые наделяют произвольными свойствами.
-- Не понял.
-- Ну вот решает школьник задачу, а она никак не сходится с ответом. "Эх, говорит он, вот было бы у треугольника два прямых угла, тогда бы все отлично сошлось". Вот математики и предполагают такие объекты, которые наделяют желаемыми свойствами, а потом пускают их в расчеты.
-- Ну и что получится с таких расчетов. Можно представить себе.
-- А вот фиг-то. Вводят черти знает что, вроде частицы с движением вспять по времени, делают расчеты, а потом проверяют их на практике, и ответ сходится. Только не с ответом учебника, а именно с практикой. Сегодня вся математика раскололась на два больших лагеря. Одни стоят исключительно за строгие методы, другие за любые, которые приносят практический результат.
-- А ты сам на чьей стороне?
-- Да в том-то и дело, что здесь дьявол в богом борются, а поле битвы сердца людей. Вот и я стою на раскоряку. Как профессор математики я стою за строгие методы, а как человек, который работает по хоздоговорам, я вынужден обращаться к таким методам, от которых у меня, как профессора математике волосы -- и он похлопал ладошкой по своей лысине -- дыбом на голове встают.
-- Короче, сидишь на двух стульях сразу. А это долго еще никому не удавалось.
-- У меня ничего, пока удается. И профессорский оклад получаю, и деньги по хоздоговорам нет-нет да зарабатываю. А это и есть жизнь, а жизнь, как ты знаешь, единственный критерий истины.
Разделение властей между партийным аппаратом и государственным не всегда проходило гладко и порождало массу казусов. Особенно с учетом того, что демаркационная линия не была четко обозначена, а основывалась на неформальных соглашениях.
В 1984 году из-за аварии на ТЭЦ город Бийск в Алтайском крае оказался без тепла. Случилось это в январе, причем на дворе как назло стояли сорокоградусные морозы. Жители пережили тогда страдания, сравнимые со страданиями блокадного Ленинграда. Первый секретарь Алтайского крайкома находился в депрессии и послал разруливать ситуацию Германенко, второго секретаря.
А Бийск город промышленный, главный экономический потенциал которого составляли заводы оборонной промышленности. Естественно главные материальны и людские ресурсы города, без которых побороть стихию было невозможно, были сосредоточены на этих заводах. К директорам этих заводов и обратился прежде всего Германенко.
Но директора подчинялись крайкому лишь номинально, а фактически напрямую министру оборонной промышленности. И они мягко, но решительно послали Германенко куда подальше. Типа вы у нас в крае сельскохозяйственный крайком, вот и командуйте, в какую сторону нужно крутить коровам хвосты. А к нам со своими советами не лезьте. А если хотите от нас помощи, то договаривайтесь с Министерством оборонной промышленности, и если они дадут добро, мы вам будем в меру наших возможностей помогать.
Ситуация была аховой, времени на разговоры-переговоры и координации не было: Германенко тут же дал команду начальнику милиции, и все директора, прямо тепленькие из своих постелей среди ночи -- Германенко приехал в Бийск поздно вечером -- были доставлены к нему под милицейским конвоем.
Благодаря этому ситуацию удалось разрулить довольно-таки быстро. Однако такое самоуправство могло дорого обойтись Германенко: директора накатали на него телегу в ЦК, и того даже отстранили временно от исполнения обязанностей.
Однако если это и сказка, то сказка со счастливым концом. По итогам аварии была создана комиссия и разбираться с данным случаем на Алтай выехал сам секретарь ЦК Лигачев. В аэропорту его встречало партийное руководство. Как бараны стояли они в кучке вокруг первого секретаря, понимая, что никто за допущенную аварию по головке их не погладит. Чуть в стороне стоял Германенко: демонстрировать свои дружеские чувства к нему никто не осмеливался.
Лигачев вошел в здание аэропорта и... прошел мимо партийного руководства края, даже не заметив протянутой руки первого секретаря. Подошел к Германенко и крепко пожал ему руку, что сразу все поняли как сигнал: ты все сделал правильно, так и надо было поступать.
-- Хорош дворец, хорош... -- хвалил тот, -- настоящее итальянское палаццо...
-- А то!
-- Вот только ни одной книги нет. А его императорское величество любит, чтобы в дворянских домах были библиотеки.
-- Вон оно что...
И Кутайцев тут же гонит в Петербург, заваливается в книжную, самую тогда богатую лавку Сопикова.
-- Сколько все это стоит?
-- Столько-то.
-- Хоть и дороговато, а беру. Вот тебе еще 300 руб сверх, и чтобы в три дня составил мне библиотеку.
Император остался очень доволен. А еще на этой библиотеке воспитывался сын Кутайцева, погибший в войну 1812 года, один из образованнейших людей своего времени и много обещавший. У нынешних богатеев библиотеки не в моде. Вот если футбольный клуб -- это да.
-- А по мне, так если не хватает слов, -- успорял его Леня Ершов, -- то и с мыслями швах. Когда мысль додумана до конца, слов всегда хватает
Трудно судить о человеке на основе случайных высказываний, а о писателе тем более. Карлейль поражал современников неординарностью и противоречивостью своих суждений и поступков (часто только кажущуюся, ибо основывалась на непонимании этого философа). "Слишком много рубашек? -- обрушивался он на всеобщий вопль о кризисе перепроизводства, -- вот так новость для нашей земли, где 900 миллионов ходят раздетыми..." И он же проводил время в аристократических салонах, утверждая, что именно в аристократии может быть спасение человечества от волны коммерционализации и прагматизма (или, как тогда говорили, "утилитаризма"). Он уговаривал одну из своих приятельниц леди Гарриет, очередную "незаконную комету в ряду расчисленных светил" бросить праздную жизнь, посвятить жизнь более возвышенным целям. Выслушав его очередной монолог за ланчем, она невозмутимо заметила:
-- Дорогой, твой чай совсем остыл -- это удел всех пророков.
А потом писала в письме к подруге: "Представляешь, вчера мистер Карлейль, когда мы с ним только вдвоем, неожиданно встал во весь рост и торжественно обратился к народу Англии"
-- Ваше величество, -- воскликнул прокурор Ягужинский, -- вы рискуете остаться без подданных. В России воруют все, только одни это делают более ловко, чем другие.
Как говорится, без комментариев.
-- Поддали мы с приятелем в этой забегаловке... вы знаете. -- рассказывает один из гостей о своем приключении. -- Да главное не очень. На ногах держимся, никого не трогаем, ну чуть-чуть шатаемся. А тут как назло менты из-за угла, ну и в трезвяк нас. Ваши документы! Показываем. Ну они под козырек, отдают мне мой паспорт: вы свободны, а приятеля в кутузку. Я, конечно, друга в беде бросить не могу, в дебош. Они вызывают военный патруль. Те налетели. Они конечно-то типы еще те, но за свои права стоят. "Вы что, охренели, что ли, мужик ну поддал, но ведь не хулиганит, идет своим ходом". Те начали крутиться, да мы де ничего, он сам на скандал напарывается. Короче, меня отпустили, а приятеля я так и не выручил.
Все покивали головами: история явно была им интересна. А я ничего не понял.
-- Если вы не нарушали правил, то почему вас взяли, а если нарушали, то почему вас отпустили, а приятеля нет.
Все только пожали плечами: для них дело было совершенно ясно.
-- Так у меня же в паспорте явно видно, что я офицер.
-- А что разве для офицеров другие законы?
Все в недоумении переглянулись.
-- Видите ли, -- взялся объяснить один из гостей, -- вот к примеру вы проезжаете пункт ГАИ.
-- ГАИ? А ГАИ. Это ловит водителей, которые нарушают дорожные правила.
-- Так точно. А рядом обязательно есть пункт ВАИ.
-- Да-да ВАИ. Я замечал. А что это такое?
-- То же что и ГАИ. Но только для военных. И не один ГАИшник не посмеет тронуть машину с воинскими номерами, только если уж совсем что-нибудь из ряда вон выходящее. А если не там припарковался или нарушил поворот, они и глазом не моргнут. То же и ВАИ для гражданских номеров.
-- А разве у военных и гражданских разные законы?
-- Законы одинаковые. Но что будет, если кто попало будет лезть с этими законами. Есть военные и есть гражданские. И каждый должен отвечать перед кем ему положено. ГАИ и милиция -- для гражданских, ВАИ и военный патруль -- для военных. А иначе какой будет порядок?
3 сентября, среда
Люблю беседовать с Иваном Марченко, который работает на заводе парторгом.
"На правах секретаря райкома", как он мне скромно сказал однажды. Особый смак и гордость придает сему факту то, что на его Бийском котельном заводе всего-то ничего 1,5 рабочих и ИТР, а, скажем, в НПО "Восток", где трудится директором является член-корреспондент Академии наук и трудится едва ли ни 20 тысяч человек по оценкам: такие факты в СССР строго засекречены: от кого? перед проходной НПО висит стенд, где сказано, что на "Востоке" 20 тысяч работников участвуют в соцсоревновании, а поскольку в СССР в соцсоревновании участвуют все, то о численности заводчан догадаться нетрудно...
Так вот секретарь партийной организации "Востока" не имеет такого статуса как Иван, а значит, в партийной табели о рангах стоит на одну ступень ниже его.
Сколько я мог заметить, не только Иван Федорович, но и парторги в целом по внешним признакам резко отличаются от производственников. Последние всегда горлопаны, любят наезжать, громко говорят и смеются, редко слушают, а после двух слов прерывают собеседника. А парторги те люди вежливые, воспитанные, внимательно выслушивают собеседника. Минуту подумают, прежде чем сказать слово, но не так его говорят, как директора, которые как бы роняют слова, подчеркивая таким образом свое достоинство, а так чтобы было видно, что они -- парторги то есть -- очень уважают мнение собеседника и стараются быть им понятым.
Вот и Иван -- так я его зову без отчества не только по причине давнего знакомства, но и по нашей привычке, где человека называют только по имени. Мне правда, приходится сдерживаться, что перед "Иваном" не добавить "херр (Herr)". Вот и Иван, если хотите, Федорович, как и один из братьев Карамазовых, и такой же длинноносый, в солидных очках, спокойный, выдержанный больше похож на профессора, чем на производственника.
Хотя мы с ним разговаривали и в субботу, он постоянно отвлекался на телефон.
-- И в выходной день не дают вам покою.
-- А что поделаешь. У парторга не может быть выходного, служба такая, особенно сейчас в сентябре.
-- А что такого особенного в сентябре?
-- Как что? Уборка урожая.
-- Но вы то работаете на заводе.
-- Да, но мы должны помогать селу. Вот сейчас отправляем людей на уборку, и как всегда без слез и нервотрепки это не обходится.
-- Да-да. Хорошо помню, читал в нашей газете статью, как у вас заставляют людей трудиться на черновой работе. Но ведь, помнится, ваш корреспондент назвал это клеветой. По трудовому законодательству человека нельзя отвлекать от его основной работы более чем на месяц и то только в связи с острой необходимостью и при его непременном согласии.
-- Вы забыли еще один пункт. "За исключением ситуации, когда объявлено стихийное бедствие".
-- И что? Уборка урожая -- это стихийное бедствие?
-- В нашей стране да. Беда в том, что в наши время люди стали грамотные...
-- Но ведь сами гордитесь, что СССР самая грамотная, читающая и образованная страна в мире.
-- И справедливо гордимся. Но все, как видите, имеет свою обратную сторону. Люди знают законы и настаивают на них. И куда они идут?
-- В суд.
Иван улыбнулся:
-- Суд, что дышло, куда повернул, туда и вышло. Они идут в профком, а чаще к нам в партком. Приходится усовещать, давить на сознательность, на совесть. Я не могу как наши директора и начальники: лаяться да хамить. Конечно, и должность не позволяет, но мне и самому противно. А тут случай особый. Один начальник цеха посылает женщину. Она активистка, все время выискивает недостатки, пишет в газету, в райком. И в целом-то пишет правильно, но уже всех достала у себя на работе. Вот и решил ее начальник цеха проучить.
-- И как?
-- А так. Нашла коса на камень. Да у нее к тому же и маленький ребенок, причем не совсем здоровый. Хотя никаких законов нет, но мы стараемся входить в положение: не посылать на сельхозработы замужних женщин, особенно с детьми, стариков. Ну и рабочих. Плана-то ведь с нас никто не снимал. И если мы пошлем в колхоз токарей, да слесарей, кто план-то выполнять будет?
-- Выходить инженеры и бухгалтера не так важны для работы завода?
Иван только пожал плечами.
-- Короче говоря, пришлось мне встать на защиту этой бузотерки, хоть и досаждает она немало, в том числе и мне. А начальник ни в какую.
-- И что?
-- Стараюсь его уговорить. На последнем пределе терпения. И вижу дело швах. Не хотел, но приходится прибегать к крайним мерам.
-- К каким? Вы что можете ему приказать?
-- Приказать ему не в моих силах. Мы парторги в производственные дела не лезем. Тут есть министерство, главк тяжелого, энергетического и транспортного машиностроения: они там и распоряжаются, что делать, сколько и как. И не дай бог вмешиваться в распоряжения начальства. Это же будет подрыв его авторитета. Как командир в бою, начальник должен быть всегда один.
-- Какие же тогда могут быть меры.
-- Разные, -- неохотно протянул Иван. -- Все мы люди, все человеки. Кто-то, бывает и перепьет, особенно после напряженного трудового дня. Запрется бывало в кабинете и в узком кругу расслабится, да так от души, что приходится вызывать жену для забора тела. Кто-то не может устоять под напором молодых глаз да ловко скроенной задницы какой-нибудь машинисточки. А люди все видят, все замечают. Ну и я, как глава парторганизации, как могу проходит мимо фактов аморального поведения некоторых руководителей? Надо реагировать. Какому-нибудь слесарю или машинисточке тут гораздо легче: ну что с них возьмешь? Их личная жизнь -- их личное дело. А вот руководитель... Словом, у парторга всегда есть крючок, на который можно поддеть и директора, и главного инженера, а уж начальника цеха и подавно. Вот и приходится отводить начальника в сторонку и вести с ним разговоры по душам. Не люблю я улаживать подобные конфликты таким, скажем прямо, не совсем хорошим путем. Не люблю. А что прикажешь делать?
Молодой 25-летний Пастер, подававший большие надежды в науке, но только подававший и не более того, сделал для химического мира поистине сенсационное открытие: винная кислота, оказывается состоит из кристаллов двух видов, одинакового химического состава и физических свойств, но по-разному из-за небольших отклонений в форме кристалла, поляризующих свет. Био, 70 лет и непререкаемого авторитета в мире науки не поверил в это, но все же попросил Пастера зайти к нему на досуге.
-- Это, говорят, вы открыли какие-то по разному ориентированные кристаллы в винной кислоте.
-- Да в роде того.
-- А у меня, как-то случайно оказался стаканчик винной кислоты. Вот она стоит на подоконнике. И при этом никак не поляризует свет. И где же там ваши кристаллы.
По его просьбе Пастер тут же выпарил соль из винной кислоты и стал на его глазах -- а операция была очень трудоемкой, на несколько часов -- рассортировывать кристаллы по открытому им принципу. Когда их потом снова растворили в воде, но в разных стаканах и получили и там и там винную кислоту, то оказалось, что в разных стаканах она уже поляризовывала свет, но в каждом стакане по-своему. Что и требовалось доказать. И после этого случая Пастер стал постоянным протеже маститого ученого.
Но такой нравственности в науке, как и самой науке уже давно пришел пипец. Сегодня научные знания рождаются в мощнейших лабораториях, оснащенных уникальным от слова unic -- единственный, оборудованием: один коллайдер чего стоит. Естественно, проверить истинность научных опытов невозможно. Для этого нужно построить второй такой же коллайдер. Но это еще полбеды. Вторая половинка беды в том, что научные результаты имеют сегодня не столько научное, сколько коммерческое значение и раскрывать способ, каким они добыты, значит бить себя по яйцам. Никто, а бизнесмены в первую очередь, на это не пойдут.
Как, должно быть, и в жизни -- пробелов уйма, но задним числом их не заполнишь.
И вновь я посетил тот прелестный уголок земли, где многие вечера провожу я незаметно. Кафе "Три журавля" у нас, смею сказать, в Новосибирске, недалеко от оперного театра, где собирается местная богема, и где цены как в заводской столовке, а готовят несравненно вкуснее и можно выпить. Правда спиртное приносить с собой и не выставлять на стол.
С ходу увидел, что за одним столиком в одиночестве (потому что посматривает по сторонам) скучает Юдалевич, алтайский писатель.
-- Марк Иосифович, как творческие планы.
-- Да уже вторую недель только один творческий план: добраться до письменного стола и засесть за роман. И никак не удается. Вот уже второй день в Новосибирске: и в "Сибогнях" был и в "Красном факеле" бодался -- они мою пьесу ставят, а тут еще нужно в отделение "Науки" заглянуть по кляузе Левенгука.
-- А кто это? Редактор "Иностранной литературы" и наш главный советский переводчик.
-- И что же он кляузничает.
-- А я вам расскажу, -- Марк Иосифович с удовольствием даже не дожидаясь приглашения приступает к рассказу: любит он поговорить, очень любит. Многие его даже избегают из-за этого, хотя человек он редкой доброжелательности, особенно в творческой среде.
-- Дело это завелось вот уже три года назад. Я тогда написал пьесу "Трое в лодке, не считая собаки", которую назвал "Три 'старых' холостых джентльмена". Пьесу написал не для профессионального театра, а для самодеятельного бийских студентов. Пьеса получилась отличная, веселая, озорная. Не мне, конечно, как автору ее хвалить. Но весь Бийск смеялся над нею, а на каком-то Всесоюзном конкурсе самодеятельных театров она даже заняла второе место, а должна бы первое. Ибо победу отдали какой-то патриотической дребедени, и, как водится, московского театра. И этот то успех и подгадил нам. Мы еще и домой вернуться не успели, а из ВААП (Всесоюзное общество охраны авторских прав) приходит запрос на нарушение нами авторских прав.
-- От родственников Джерома К. Джерома?
-- Нет у нас в Союзе ваши правила не действуют. От переводчика, этого самого Левенгука. У нас автор, после того как его издали, не волен решать, печататься ему где, инсценироваться, экранизироваться ли, но может сильно надавить на то, что его произведение искажено. Вот на это Левенгук и жаловался.
-- Помилуйте, -- возражали мы, -- да мы и не знали про этот перевод, мы сами переводили, что нам нужно.
-- Незнание не освобождает от ответственности. Зачем переводить то, что уже переведено?
-- Но в литературе существуют разные переводы одного и того же произведения на тот или иной язык. Те же "Трое в лодке" не вы первый перевели на русский. Есть прекрасный перевод Салье.
-- В литературе существует только один настоящий перевод -- адекватный. Остальные только приближение к нему. И как только этот перевод появился, остальные становятся лишними.
-- Вы хотите сказать, что именно ваш перевод адекватный? А может, как раз наш.
-- Простите, я главный редактор "Иностранной литературе" и глава отделения переводчиков при Союзе писателей. А простите, пожалуйста, кто такие вы?
-- По крайней мере, перевод у нас другой.
Короче полгода тянулась эта канитель, и в конце концов ВААП признал то, что было ясно с самого начала: никакого отношения моя пьеса к этому переводу не имеет.
-- Получилась, -- сказал я, -- весьма плодотворная творческая дискуссия.
Марк Юдалевич даже фыркнул. Творческие дискуссии были между Тургеневым, Островским, Львом Толстым, Чеховым... А в Советском Союзе все эти литературные, научные и творческие дискуссии носят чисто шкурный характер. Одни пытаются пробиться в литературу, другие, особенно московские писатели, наоборот расставляют локти, чтобы никого не подпустить к кормушке. И тут все средства хороши, все аргументы, даже самые дурацкие. Тот же Левенгук в другой дискуссии утверждал, что перевод это такой же творческий акт, как и написание оригинальной вещи. И как не может быть двух одинаковых писателей, так не может быть двух одинаковых переводчиков. Его точка зрения целиком определялась тем, что выгодно в данный момент в подковерной борьбы за хлебные места.
-- Ну хорошо, что хорошо кончилось.
-- Так ведь отнюдь не кончилось. В том то и штука. За свои гонорары они -- Юдалевич кивнул неопределенно в сторону Москвы -- готовы грызться до конца. Вот и Левенгук написал в Министерство культуры. Только теперь его доводы были другими: какое право мы имели ставить пьесу, которой нет в рекомендованном репертуаре.
-- Каком таком рекомендованном репертуаре?
-- Понимаешь, старик, считается, что режиссер ставит пьесы, руководствуясь какими-то своими творческими планами, идеями. В известной мере это так. Но он должен при этом выбирать либо только те пьесы, которые уже рекомендованы Министерством культуры для постановки, либо предлагать свои. Но свои пьесы министерство должно предварительно рассмотреть и утвердить. Без такого утверждения ставить пьесу нельзя. Мы же не обращались в Министерство культуры, поскольку я писал пьесу для самодеятельного, а не профессионального театра.
-- Выходит, самодеятельному театру Министерство культуры не указ?
-- А вот здесь оказалось, что как и во многих случаях, никаких четких инструкций нет. У нас масса писаных, а еще больше неписанных правил, и как вести себя никто не знает. С одной стороны, Министерство культуры ответственно за все, что ставится в нашей стране. С другой стороны, самодеятельные театры находятся на балансе какого-нибудь предприятия или учреждения и подчиняются ему. Наш театр был при машиностроительном техникуме, хотя большинство артистов и были студентам. И мы с полным правом настаивали, что наша пьеса была учебной и поставлена в рамках выполнения образовательных программ. У нас даже было добро на эту пьесу от крайобраза, а значит, и от Министерства образования. Вот Минкульт и крутился: и умыть руки нельзя и лезть в чужую епархию и ссориться с Минобразом тоже не след. Так они полтора года и промурыжили нас: ни да ни нет. И в конце концов спустили дело на тормоза. Много нам помог тогда Иван Федорович Марченко, парторг котельного.
-- На правах секретаря райкома, -- улыбнулся я. -- Знаком с таким. Замечательный человек.
-- Да если бы все партийные у нас начальники были такими, многих бы глупостей удалось избежать, которые еще доведут нашу страну до перестройки. А уж куда вывезет так и предвидеть невозможно. Попомните мои слова.
-- Да, но как заводской парторг мог повлиять на Министерство культуры?
-- Личных контактов у нас пока еще никто не отменял, а Иван Федорович до завода работал в отделе образования в Новосибирском обкоме. Да и техникум курировался по давней традиции котельным заводом, который был единственным промышленным предприятием в Бийске.
-- Я, наверное, вас утомил своим рассказом. Скажу только, что Левенгук так и не успокоился. И до сих пишет и пишет. А я отвечаю и отвечаю. Вот опять написал в Минобраз: де мы использовали в пьесе рассказы Джерома, которые не были изданы в нашей стране. После решения ВААП, Минкульта и разрешения крайобраза шансов у этой кляузы никаких. Тем более, что эти рассказы хотя и не издавались на русском и переведены нами непосредственно с английского, однако взяты из книги, выпущенной "Радугой", то есть отечественным издательством литературы на иностранных языках.
-- Зачем же он тогда пишет?
-- О! Отвечать-то нам все равно приходится. И если не удалось укусить, надо хоть крови попортить. Только такие, писатели, ученые, артисты, увы, и процветают у нас в стране. Вся жизнь их проходит в постоянной борьбе. Тот же Левенгук перевел за всю свою жизнь пару книг, да и то таким деревянным языком, что и читать невозможно. Больше же он занят составлением антологий, административной работой, ну и борьбой за свое место у корыта. 17 октября
-- Не умею я писать объявления, -- отнекивался Чехов, -- нет способности.
И хозяйка совершенно искренне удивлялась:
-- Да как же так. Писатель, и не может писать объявления.
А если бы знала о его способностях к составлению сюжета, то, наверное, подумала бы, что ее разыгрывают. Я сам настрадался, когда все знали, что я студент Литинститу и без конца приставали ко мне то стихи написать ко дню рождения. то заметку о соцсоревновании в газету. А у меня совершенно искренне рука отсыхала на такие мероприятия.
Вася Васильев любит шастать по миру, особенно восточноазиатскому и каждый раз привозит оттуда кучу фотографий, чтобы никто не сомневался, что его нога ступала на заявленные территории. В этот раз он побывал в Корее, которая Южная.
-- Как вы думаете, что на этой фотографии? -- спросил он, показывая пятиэтажное здание в обрамлении живописных лугов, холмов и сосновых рощиц. Оно приятно гармонировало с природным окружением своими ослепительно белыми стенами, изукрашенными разноцветными узорами.
-- Санаторий, -- предположил один.
-- Холодно.
-- Судя по окнам высотой в несколько метров -- это все же промышленное предприятие, но глядя на окружающую чистоту, какое-нибудь высокоточное производство или атомная электростанция.
-- Да нет, -- сказал еще один. -- Смотрите какая труба высоченная. Я бы отнес его к ТЭЦ. Но чистота? На ТЭЦ, если тебе за шиворот не насыпется несколько килограммов золы, а все вокруг не будет покрыто 10-сантиметновым слоем грязи, то это и не ТЭЦ.
-- В самую дырочку. Это именно ТЭЦ. А вы бы видели, какая там внутри чистота. Жаль фотографировать нельзя.
-- А где тогда обязательная грязь?
-- Так то ж корейцы. Откуда у них грязи взяться?
Все засмеялись.
-- Но самое смешное, -- резюмировал Василий, -- работают они на нашем дальневосточным угле. Причем народ корейцы -- трудолюбивый, аккуратный, но на выдумку не горазды и работают они по нашим же технологиям.
-- Позвольте, Лермонтов, -- прервал его профессор. -- Этого вы не могли слышать на моих лекциях.
-- Конечно, не мог. Я пользуюсь своей библиотекой, где у меня собраны новейшие книги.
В результате Лермонтова срезали на экзаменах в первую же сессию. Увы, и в наше время есть такие студенты, как паршивая овца, которые вечно чем-то недовольны, критикуют преподавателей и срывают нормальный учебный процесс. И хороший преподаватель должен вовремя уметь их поставить на место.
* * *
А этот случай из жизни французского математика Пуанкаре. В начале каждого учебного дня в Политехнической школе специальный ассистент проверял у студентов, как они записали предыдущую лекцию. Поскольку Пуанкаре уже тогда был первенцев в обучении, ему часто приходилось помогать соученикам. Когда один из них как-то начал писать доказательство очень сложной теоремы, ассистент с иронией его прервал:
-- И это ваше доказательство?
Тот повернулся к Пуанкаре и под общий хохот спросил:
-- Это твое доказательство?
Дело в том, что Пуанкаре никогда не записывал лекций, а потом восстанавливал их по памяти. К его удивлению через несколько дней профессор Лагерр пригласил его к себе и попросил его набросать то доказательство, которое он подсказал своему товарищу:
-- У меня, знаете ли молодой человек, уже память не та на глупости.
А еще через некоторое время появился лекционный курс этого Лагерра с доказательством Пуанкаре (в Школе все профессора по окончании курса лекций должны были его публиковать) как более простым и логичным. Разумеется, профессору и в голову не пришло присваивать это открытие себе.
Также Василий рассказывал, что в Корее его жена, сама кореянка, из наших, это которых в 1930-е переселили с Дальнего Востока в Узбекистан, хотя она родилась уже в Барнауле, встретила там свою родственницу, которая хотя и дальняя, но у них родство помнится гораздо дольше, чем у нас.
Та пригласила их к себе. Они с мужем живут в двухэтажном доме с прислугой.
-- Что, твой муж преуспел в бизнесе?
-- Ничуть. Работает тем же, кем работал и в Союзе.
А в Союзе он, голимый русский кстати, работал в Ташкенте в Институте геофизики и был связан с ядерными технологиями. Жили они по советским мерками очень даже не плохо, отоваривались даже в закрытом магазине, но, конечно, о такой буржуйской роскоши, в которую они вляпались в Корее они даже и мечтать не смели.
-- Ну и как работается?
-- Нормально, -- сказал муж. -- Только вот карандаш заточить настоящая проблема, только я возьму ножик со стола, как тут же подлетает мальчик: разрешите, я вам помогу. Ну как ему объяснить, что когда я затачиваю карандаш или раскладываю бумагу я не только выполняю черновую, по их мнению работу, но и собираюсь с мыслями.
-- А я читал про китайских поэтов, что они перед тем как писать долго моют тушечницу, разглаживают бумагу, словом входят в творческое состояние.
-- Да уж об этом в Корее любой школьник знает, только на практике выходит все по-иному. Народ они трудолюбивый, аккуратный и очень заточенный на учебу. У меня здесь два ассистента, так они так за мной ходят по пятам, все спрашивая, а это зачем, а это почему, а это куда, что иногда мне приходится прогонять их пинками, а то я и посрать не могу отлучиться.
Их аккуратность и скрупулезность -- это и их достоинство и их бич. Ведь мы имеем дело с атомом. А атом, он как женщина -- никаким расчетам часто не поддается...
Немножко подумал и добавил:
-- Разумеется, наша женщина. Не корейская... Хотя наши кореянки, они уже скорее наши, чем кореянки, -- мы понимающе переглянулись. -- И когда имеешь дело с женщиной ли, с атомом ли, постоянно приходится выходить за рамки существующих технологий или вроде бы апробиробаванных и принятых расчетов. Постоянно нужно что-то изобретать. Я как-то сказал своему ассистенту, когда он слишком уж аккуратно выполнил мое поручение: ну что ты опять здесь нагородил? Ну надо же хоть немного проявить инициативы. Ты бы для тренировки чем-нибудь занялся бы -- стихи что ли стал бы сочинять.
-- А ты сам-то сочиняешь стихи? -- спросил я (я -- это Вася Васильев, поскольку я передаю его рассказ).
-- Вроде того, -- он кивнул на полки. -- Люблю переводить Эдварда Лира. -- Вот у кого слова и обороты, которых ни в одном словаре, ни в одном учебнике не найдешь. Очень здорово помогает не зацикливатся на своей работе, вроде бы ломаешь голову, а так ее освежаешь, как ни одна расслабуха не освежит.
Так вот мой кореец подходит ко мне как-то и спрашивает:
-- Учитель, а в каком стиле вы считаете лучше сочинять стихи. Я аж рот раскрыл. Он и к моему совету подошел по-корейски: записался на курсы сочинения стихов -- у них в Корее куча таких курсов: сочинения стихов, живописи, путешествий, они корейцы вечно чему-нибудь да учатся -- купил пособия по стихотворчеству и каждый день по часу прилежно учиться сочинять стихи. Ну что я ему мог сказать? Это же должно делаться спонтанно, само собой, от балды -- и муж родственницы моей жены беспомощно пожал плечами.
* * *
И все же как разнятся между собой человеческие личности, характеры, темпераменты. То, что один воспринимает спокойно, для другого жизненный переворот. В истории литературы как установленный факт считают, что переворот в сознании Достоевского произошел после смертного приговора ему и отмены этого приговора. Безбожник и атеист, он превратился в глубоко верующего человека (даже стал задумываться, если черти потащат его в ад крючьями, то на какой фабрике будут изготовлены эти крючья), противника революционных методов. Вместе с ним в составе 25 петрашевцев к смертной казни был приговорен и Ашхарумов, веселый неунывающий молодой человек. И как и наш великий писатель прошел всю процедуру смертной казни и помилования, а потом лагеря, солдатчину! Но это не сломило его и, что главное, видимо не изменило нравственный облик. Он дожил до глубокой старости и встретил революцию 1905 г.
-- А где дедушка? -- бывало спрашивали в те дни его близкие. -- А где ему быть? На площади, митингует.
-- Готовый комик, -- хохотали гости.
-- Нет, -- ответил Островский, внимательно наблюдавший кривляния молодого человека. -- У него дар перенимать, но никакой серьезной роли он выстроить не способен.
-- Помилуйте, Николай Васильевич, разве вы до сих пор ее не читали? Зачем вам это?
-- Читал. Да уж больно закостеневаешь в жизни. Нужны толчки.
Эти майки голубые,
Эти синие трусы --
Эти Ваньки из Сибири
Не получат колбасы!..
-- Добролюбову только подчинись, -- говаривал он друзьям, -- он тотчас книгоиздание вообще закроет и станет печатать только двоих-троих столь же рьяных поборников демократии.
Что верно, то верно: эти борцы с тоталитарными режимами едва дорываются до власти, тут же становятся такими палачами свободы, что только держись. Сталина, много лет проведшего в сибирской ссылке, удивляло, что ссыльным свободно разрешают читать любую литературу, и в своих лагерях он этот недостаток устранил.
-- Все-таки странный народ эти корейцы, -- сказал я Василию при следующей встрече. Такая глупость -- думать будто можно научиться поэзии.
-- Ну я это вовсе не считаю глупостью. Как раз учиться поэзии можно и нужно. Я между прочим заглянул в этот учебник поэзии -- поэтику. Очень интересно. Вот, как например, рекомендует сочинять стихи Шэнь Дэ-цянь, поэт XVIII века. Эта рекомендация входит во все китайские, японские, корейские поэтики и переведена на множество языков, в т. ч. и русский.
Этот Шэнь поясняет свои рекомендации на примере одного из классических стихотворений, которое в русском переводе звучит так:
Под ласковым ветром цветущий колышется сад, И белые тучи на горных отрогах лежат.
Поющие птицы встречают полуденный зной, Прибрежные травы омыты прозрачной водой.
и показывает механику его написания:
1) если стихи относятся к описательной поэзии, сначала нужно выделить в описываемом предмете -- чаще всего это пейзаж -- основные предметы, на которых базируется вся конструкция стиха. В каждом двустишии (на русский стихотворение переведено 4-хстрочной строфой, а в китайском состоит из 4 двустиший) речь идет только об одном предмете. В данном случае "ветер", "тучи", "птицы" и "травы". Вот уже перед вами скелет картины
2) каждому предмету подыскивается эпитет, не более одного. Но не только не возбраняется, но требуется, чтобы эпитеты были многозначными: "ласковый [ветер]", "белые [тучи]", "поющие [птицы]", "прибрежные [сами понимаете, травы]". Если предметы должны дать вещественную картину, то эпитеты должны задать настроение, то есть должны быть тщательно подобраны и по созвучию и по интонациям
3) предмет должен быть дан не статически, а динамически, то есть должно быть показано его действие: "под ветром [цветущий колышется сад]", "тучи [на горных отрогах лежат]", "птицы [встречают полуденный зной]", "травы [омыты прибережной волной]". Соответственно, все эти действия должны органически слепляться в единую по настроению картину. В скобках добавим, что русский перевод неоправданно болтлив: переводчик не мог придумать ничего лучшего как емкие эпитеты развернуть в целые предложения (это не я, не зная ни корейского, ни китайского заметил, это сам переводчик признался чистосердечно, что, как известно, смягчает его вину)
Итак у нас получается стихотворение из двустиший: "предмет+эпитет" и "действие предмета". А чтобы конструкция держалась крепко, все это должно быть связано одной рифмой. В целом не рекомендуется писать более 4 двустиший, и лишь опытным поэтам позволялось выходить на цифру 8. Это чтобы не болтали лишнего, а были более разборчивы и в выборе предметов для создания картины и их описания.
Разумеется, освоив все эти правила, каждый может пачками кропать стихи. Но выбор предметов, подбор эпитетов, правильное присоединение к нему действия -- здесь полный простор для проявления наблюдательности. А созвучия и рифмы уже взывают к слуху, если хотите, к поэтическому таланту. Написать может всякий, но приляпать написанное на парнасской вершине дано не каждому.
-- А вот во всем мире не знали этих правил и писали не хуже.
-- Не согласен. Подобные правила существуют во всякой литературе.
Подобная композиция, не к ночи будет помянуто, удел не одних китайцев. Нечто похожее рекомендовал своей любовнице Колле Флобер. Он писал ей, что если ты взялся описывать что-либо, например, лес, нужно не перечислять все, что ты видишь, а ограничиться упоминанием нескольких наиболее ярких предметов: трава, дерево, ветка. Причем описывать предмет только тогда, когда он выделяется среди многих ему подобных.
Вот как это выглядит на практике. Флобер описывает дом: On approchait des Bertaux. Le petit gars, se coulant alors par un trou de haie, disparut, puis il revint au bout d'une cour en ouvrir la barrière. Le cheval glissait sur l'herbe mouillée ; Charles se baissait pour passer sous les branches. Les chiens de garde à la niche aboyaient en tirant sur leur chaîne. Quand il entra dans les Bertaux, son cheval eut peur et fit un grand écart. Вот и Берто. Мальчуган, шмыгнув в лазейку, проделанную в изгороди, на минуту исчез; но очень скоро, отперев ворота, показался снова на самом краю двора. Лошадь скользила по мокрой траве, Шарль нагибался, чтобы его не хлестнуло веткой. Сторожевые псы лаяли возле своих будок, изо всех сил натягивая цепи. Когда Шарль въехал во двор, лошадь в испуге шарахнулась. Вот вам пожалуйста, дом описывается через несколько предметов: изгородь, двор, трава, ветка, а также мальчик и псы. Каждому из них либо дан эпитет, и заметь, не более одного, "трава мокрая", "псы сторожевые (les chiens de garde)", "в изгороди лазейка (un trou de haie)" либо (и/или) предмет дан динамически через свое действие: "псы лаяли и натягивали цепи", "мальчик скользнул в лазейку и появился на краю двора", "ветка чуть не хлестнула въезжающего", мокрость травы подчеркивается тем, что лошадь поскользнулась.
Не совсем, конечно, как описано как рекомендует Шэнь Дэ-цянь, но весьма похоже. В другом месте Флобер уже в полной аналогии с китайцем, советует выбирать для описания 3-4, но не более 6 предметов зараз, и не более 2-3, а лучше одного действия на каждый предмет.
Еще более ригористичен Мопассан. Он настаивает, что одному предмету должно соответствовать не более одного эпитета и не более одного действия. Разумеется, исключая того персонажа, который стоит в центре описания. 14 декабря
-- А. П., ну как же так, -- спрашивали его. -- Здесь в пьесе такая трагедия!
-- Но какая прекрасная пьеса. И как играют. Это же чудесно, замечательно.
Марк Иосифович за свою некороткую жизнь написал массу переводных пьес.
-- А почему вас не устраивают существующие переводы?
-- Всякую пьесу нужно приспособить к возможностям и особенностям конкретного театра. Ну а кроме того, наши переводчики не знаю как уж иностранным, но русским не владеют совершенно. Персонажи разговаривают у них, как в разговорниках: для обучения, может, и полезно, но ни для чтения ни для сцены невыносимо.
-- Вы, наверное знаете очень много языков.
-- Совсем не знаю. Во время войны работал при штабе, приходилось допрашивать языков, так что разговорным немецким немного владею. По крайней мере, регулярно слушаю наше краевое радио на немецком, а вот печатный текст совершенно не способен воспринимать.
-- Как же вы тогда переводите?
-- А я и не перевожу, я скорее пишу пьесу на русском языке по мотивам оригинала.
-- Не могу себе этого представить чисто технически.
-- Пьесы, как правило, выбирает театр, поэтому переводить приходится не то, что хочешь, а то что нужно театру. Когда пьеса выбрана, я ее читаю, сначала бегло, чтобы понять сюжет, расстановку персонажей, а потом уже внимательно, с карандашом в руках, мысленно примеряя, как та или иная сцена будет выглядеть у нас на театре и как ту или иную реплику произнесут актеры.
-- Интересно.
-- Потом привлекаю переводчика, как правило из нашего педа. С английским мой давний сотрудник декан факультета иностранных языков Курлянд, Эдуард Ефимович -- Обыкновенно мы вдвоем и переводим.
-- Как Ильф с Петровым?
-- Пишу чаще всего я сам, а он смотрит слова в словарях: у него их целая куча. Иногда этого достаточно: предложение я уже составляю сам. Иногда же он обращает внимание на синтаксическую конструкцию. У него есть целая шпаргалка по переводу, составленная на его факультете как учебное пособие студенту.
Марк Иосифович вынул переплетенную довольно объемистую папку, похожую на диплом или курсовую работу.
-- Вот она: там все правила английского языка. Эдуард Ефимович, между нами, вы этого в своем интервью не пишите, постоянно путается в тонкостях русского языка. Английский, я думаю, он знает не лучше. Поэтому без подсказки он ни гу-гу. Вот так встречается трудное предложение, Эдуард Ефимович открывает тетрадь, и -- Марк Иосифович начинает воспроизводить своего персонажа: "Why should I have felt any different?" Что у нас здесь? Так понятно глагол should + перфектная форма инфинитива. -- Марк Иосифович листает шпаргалку. И как мы его переводим? Ага? -- Марк Иосифович читает по шпаргалке "whу с сочетаением should и последующей формой инфинитива следует переводить личной формой глагола в изъявительном наклонении настоящего или прошедшего времени". "Понятно?", -- Марк Иосифович смотрит на меня поверх очков и тут же отвечает сам: "Все понятно. 'Мои чувства к вам были тютелька в тютельку как ваши ко мне'".
-- Да так долго придется переводить!
-- Да, работа небыстрая, хотя обыкновенно автор редко разнообразит свои синтаксические приемы, и к началу второго акта, я, даже не зная английского, уже в курсе, что, как и чем нужно переводить. А потом я прихожу домой, все это откладываю в сторону и пишу пьесу так, как она сложилась у меня в голове, больше думая о том, как это прозвучит со сцены, чем о том, что там стоит в оригинале.
-- А зачем вам тогда вообще нужен такой помощник?
-- Ну во-первых, когда мы так работаем я пытаюсь нащупать какие-то детали, может даже намеки, которые мне сразу подскажут нужный тон пьесы или персонажа. И тогда уже ничто не мешает, даже оригинал, полету воображения. А, во-вторых... А во-вторых, Курлянд декан солидного факультета, член разных там комиссий по иностранному языку в Минобразе. Так что когда его имя стоит как сопереводчика или консультанта ни одна крыса и не сунется нас кусать.
-- Не понял.
-- Ну вот, когда мы перевели Джерома -- а я писал с подстрочника, сделанного самими ребятами, -- этот Левенгук нас затрахал. Однажды он прислал в Минобраз письмо, где страниц на 20 привел примеров из нашего перевода, и к каждому примеру кляузу, что наш перевод не соответствует рекомендациям официально утвержденного учебного пособия.
-- И как вас наказали?
-- Никак. Если не считать наказанием то, что нам пришлось отвечать на каждый пункт этой белиберды, да еще приводить основания, почему мы отошли от официально рекомендуемых способов перевода.
-- А это возможно?
-- Возможно. Ведь даже в самих рекомендациях указывается, -- Марк Иосифович снова процитировал: "В зависимости от контекста можно использовать и другие непрямые способы перевода". Вот мы и доказывали, что контекст позволяет переводить по-иному. Ну а когда на переводе стоит фамилия Курлянда тут уж кляузникам приходится засунуть язык в тряпочку.
А потом как-то жизнь не выносила меня за городскую черту. И вот на старости лет вдруг прежний азарт мною овладел. Я вновь посетил все дальние уголки, где годы я провел прогулках незаметно. И в этот раз у меня буквально голова, а вместе с ней и записная книжка пухла от характерных деталей, которые и были потому характерными, что взывали к памяти. Если ты живешь в одном месте и изменения происходят постоянно, ты их редко замечаешь. А в давно не посещавшихся местах долгое отсутствие дает обалденный эффект отстранения. Эффект, в данном случае, правда, скорее неприятный. Я раньше доезжал до Булыгина, смотрел на дрожжевой завод, в пристройке к зданию которого, Ползунов и варганил свою огневую машину и которое неизменным сохранилось тогда аж с XVIII века. Потом поднимался в гору, и тут сразу же веселый наш лес, сосны освещенные солнцем, мелкие речки или крупные ручьи, источники с ключевой водой.. И что ж чрез годы? Лучше не вникать. Дрожжевой завод переделали в новодел. А в лес даже и выйти невозможно: кругом коттеджи и коттеджи отгородили его от города глухими заборами из профлиста...
То же и с человеком. Никогда никого не описываю по первому знакомству. Нужно увидеть его во второй раз и обязательно в других обстоятельствах или по прошествии многих лет.
Вот тут на днях увидел бабку с внучкой: толстозадая крикливая халда, кого-то там успоряла на базаре. И вдруг понял, что это наша машинистка Наташа. Когда-то стройная и задорная. Помню однажды в мае -- мы впервые в том году открыли окна -- она высунулась на улицу и задарила кого-то из прохожих. Так увлеклась, что аж высунулась из окна на половину. Тогда в моде были короткие юбчонки, так что юбчонка у нее задралась до самых трусиков, и она светила ими на всю комнату.
-- Именно так и выписали ваши миниатюры об алтайской литературе.
-- Ты попал в самую дырочку. Именно так. Что значит написать о литературе? Всякая литература состоит из нескольких обязательных форм, которые как бы образуют систему: поэзия, проза, драматургия -- прежде всего. Поэзия -- он лирическая, философская и гражданская. Все это в соответствующих формах -- lyric, ода (в советской литературе плакат), размышление и мелкая всякая дрянь: эпиграммы, поздравления. Кто у нас главных лирик? Леня Мерзликин. А подать сюда Леню. Получай о нем миниатюру.
-- Ну с одописцами-то проблемы нет.
-- Да у уж чего нет, того нет. Я выбрал Башунова, местного славянофила и Гену Панова, когда-то комсомольского поэта, горлопана, главаря, чьи лирические томики не перешагнули даже порога его жизни, не говоря с нынешним поколением, как живой с живыми.
-- А философские стихи? Я их что-то не вижу.
-- И я тоже. По этой части в алтайской литературе явная недосдача. Ну и так же я и остальных разварганил.
-- А куда вы дели Егорова?
-- Как куда. Всякая система литературы не мыслима без своего Гомера, без эпики. В новое время эпика из поэзии перекочевала в прозы: в романы, чаще исторические. Лев Толстой написал "Войну и мир", Шолохов свою "Войну и мир", только донского масштаба...
-- А Егоров свою "Солона ты земля", только алтайского масштаба.
Походить часок -- стало делом для нас привычным, не страстью, а потребностью и чуть ли не каждодневной. Договариваемся -- и спешим друг другу навстречу.: Виктор от площади Октября вниз по проспекту, а я от улицы Анатолия -- вверх. И сходимся где-то у главпочтамта -- как два резидента и заговорщика. И "ходим часок", забывая о времени. И говорим обо всем на свете -- какая роскошь общаться и говорить, когда угодно душе!..
И как это славно, когда люди еще способны идти друг другу навстречу..
|