Краткая коллекция текстов на немецком языке
Theodor Fontane/Теодор Фонтане
Effi Briest/Эффи Брист
Erstes Kapitel/Глава первая
| English | Русский |
| In Front des schon seit Kurfürst Georg Wilhelm von der Familie von Briest bewohnten Herrenhauses zu Hohen-Cremmen fiel heller Sonnenschein auf die mittagsstille Dorfstraße, während nach der Park- und Gartenseite hin ein rechtwinklig angebauter Seitenflügel einen breiten Schatten erst auf einen weiß und grün quadrierten Fliesengang und dann über diesen hinaus auf ein großes, in seiner Mitte mit einer Sonnenuhr und an seinem Rande mit Canna indica und Rhabarberstauden besetzten Rondell warf. | Яркие лучи полуденного солнца освещали тихую в этот час деревенскую улицу и фасад господского дома в Гоген-Креммене, где со времен Георга Вильгельма* проживала семья фон Брист. Построенный под прямым углом к дому, флигель отбрасывал широкую тень в сторону парка, на аллею, выложенную белыми и зелеными плитками, и на круглую площадку с солнечными часами посредине, обрамленную индийским тростником и кустиками ревеня. |
| Einige zwanzig Schritte weiter, in Richtung und Lage genau dem Seitenflügel entsprechend, lief eine ganz in kleinblättrigem Efeu stehende, nur an einer Stelle von einer kleinen weißgestrichenen Eisentür unterbrochene Kirchhofsmauer, hinter der der Hohen-Cremmener Schindelturm mit seinem blitzenden, weil neuerdings erst wieder vergoldeten Wetterhahn aufragte. Fronthaus, Seitenflügel und Kirchhofsmauer bildeten ein einen kleinen Ziergarten umschließendes Hufeisen, an dessen offener Seite man eines Teiches mit Wassersteg und angekettetem Boot und dicht daneben einer Schaukel gewahr wurde, deren horizontal gelegtes Brett zu Häupten und Füßen an je zwei Stricken hing - die Pfosten der Balkenlage schon etwas schief stehend. Zwischen Teich und Rondell aber und die Schaukel halb versteckend standen ein paar mächtige alte Platanen. | Шагах в двадцати от флигеля, в том же направлении, тянулась кладбищенская стена, сплошь заросшая мелколистым плющом, за которым белела маленькая железная калитка. За стеной поднималась гоген-кремменская башня, увенчанная блестящим, свежевызолоченным флюгером-петухом. Дом, флигель и кладбищенская стена подковой огибали маленький парк. С открытой стороны ее примыкал пруд с мостками, к которым была привязана лодка. Рядом с прудом стояли качели. Их столбики успели уже покоситься, а сиденьем служила простая деревянная доска, подвешенная на двух веревках. Между прудом и круглой площадкой, полускрывая качели, высилось несколько могучих старых платанов. |
| Auch die Front des Herrenhauses - eine mit Aloekübeln und ein paar Gartenstühlen besetzte Rampe - gewährte bei bewölktem Himmel einen angenehmen und zugleich allerlei Zerstreuung bietenden Aufenthalt; an Tagen aber, wo die Sonne niederbrannte, wurde die Gartenseite ganz entschieden bevorzugt, besonders von Frau und Tochter des Hauses, die denn auch heute wieder auf dem im vollen Schatten liegenden Fliesengange saßen, in ihrem Rücken ein paar offene, von wildem Wein umrankte Fenster, neben sich eine vorspringende kleine Treppe, deren vier Steinstufen vom Garten aus in das Hochparterre des Seitenflügels hinaufführten. | Цветник перед фасадом господского дома, с кадками алоэ и соломенными стульями, был приятным местом для отдыха и развлечений в облачную погоду; в те же дни, когда палило солнце, решительно все в доме предпочитали парк-- и прежде всего сама хозяйка и ее дочь. Здесь, в тенистой аллее, сидели они и сегодня. Позади них были открытые окна, увитые диким виноградом, рядом -- маленькая, в четыре ступени, каменная лесенка, ведущая из сада в первый этаж флигеля. |
| Beide, Mutter und Tochter, waren fleißig bei der Arbeit, die der Herstellung eines aus Einzelquadraten zusammenzusetzenden Altarteppichs galt; ungezählte Wollsträhnen und Seidendocken lagen auf einem großen, runden Tisch bunt durcheinander, dazwischen, noch vom Lunch her, ein paar Dessertteller und eine mit großen schönen Stachelbeeren gefüllte Majolikaschale. Rasch und sicher ging die Wollnadel der Damen hin und her, aber während die Mutter kein Auge von der Arbeit ließ, legte die Tochter, die den Rufnamen Effi führte, von Zeit zu Zeit die Nadel nieder und erhob sich, um unter allerlei kunstgerechten Beugungen und Streckungen den ganzen Kursus der Heil- und Zimmergymnastik durchzumachen. | Обе -- и мать и дочь -- прилежно занимались работой, сшивая из отдельных квадратиков ткани ковер для церковного алтаря. Мотки шерсти и шелка в беспорядке пестрели на большом круглом столе, где все еще стояли оставшиеся от завтрака десертные тарелки и майоликовая чаша, полная прекрасного крыжовника. Быстро и уверенно работали иглой пальцы обеих женщин, но, в то время как мать не отрывала глаз от работы, ее дочь, которую звали Эффи, иногда откладывала иглу в сторону и поднималась с места, чтобы искусно проделать целый комплекс упражнений из курса гигиенической домашней гимнастики. |
| Es war ersichtlich, daß sie sich diesen absichtlich ein wenig ins Komische gezogenen Übungen mit ganz besonderer Liebe hingab, und wenn sie dann so dastand und, langsam die Arme hebend, die Handflächen hoch über dem Kopf zusammenlegte, so sah auch wohl die Mama von ihrer Handarbeit auf, aber immer nur flüchtig und verstohlen, weil sie nicht zeigen wollte, wie entzückend sie ihr eigenes Kind finde, zu welcher Regung mütterlichen Stolzes sie voll berechtigt war. Effi trug ein blau und weiß gestreiftes, halb kittelartiges Leinwandkleid, dem erst ein fest zusammengezogener, bronzefarbener Ledergürtel die Taille gab; der Hals war frei, und über Schulter und Nacken fiel ein breiter Matrosenkragen. In allem, was sie tat, paarten sich Übermut und Grazie, während ihre lachenden braunen Augen eine große, natürliche Klugheit und viel Lebenslust und Herzensgüte verrieten. Man nannte sie die "Kleine", was sie sich nur gefallen lassen mußte, weil die schöne, schlanke Mama noch um eine Handbreit höher war. | Девушка выполняла эти упражнения с подчеркнутым оттенком комизма, но было заметно, что они доставляют ей искреннее удовольствие. И когда она стояла так, сложив над головой ладони поднятых рук, ее мать отрывала глаза от рукоделья, правда, всего лишь на мгновенье и украдкой: ей не хотелось выдать свое восхищение и материнскую гордость собственным ребенком, вполне, впрочем, оправданные. На Эффи было простое широкое, как халатик, полотняное платье в голубую и белую полоску, с большим вырезом у шеи и широким матросским воротником, спадающим на плечи. Талию ее очерчивал туго затянутый кожаный поясок цвета бронзы. Все движения девушки были полны задора и грации, а смеющиеся карие глаза светились природным умом, жизнерадостностью и душевной добротой. В доме ее называли "малышкой". С этим приходилось мириться, пока стройная, красивая мама была еще на целую пясть выше ее. |
| Eben hatte sich Effi wieder erhoben, um abwechselnd nach links und rechts ihre turnerischen Drehungen zu machen, als die von ihrer Stickerei gerade wieder aufblickende Mama ihr zurief: | Эффи снова встала, чтобы повторить гимнастические повороты "вправо" и "влево", когда мама, отложив работу, воскликнула: |
| "Effi, eigentlich hättest du doch wohl Kunstreiterin werden müssen. Immer am Trapez, immer Tochter der Luft. Ich glaube beinah, daß du so was möchtest." | -- Знаешь, Эффи, ты могла бы стать наездницей. Всегда на трапеции, всегда дочь воздуха. Мне даже кажется, что тебе хочется нечто в этом роде. |
| "Vielleicht, Mama. Aber wenn es so wäre, wer wäre schuld? Von wem hab ich es? Doch nur von dir. Oder meinst du, von Papa? Da mußt du nun selber lachen. Und dann, warum steckst du mich in diesen Hänger, in diesen Jungenkittel? Mitunter denk ich, ich komme noch wieder in kurze Kleider. Und wenn ich die erst wiederhabe, dann knicks ich auch wieder wie ein Backfisch, und wenn dann die Rathenower herüberkommen, setze ich mich auf Oberst Goetzes Schoß und reite hopp, hopp. Warum auch nicht? Drei Viertel ist er Onkel und nur ein Viertel Courmacher. Du bist schuld. Warum kriege ich keine Staatskleider? Warum machst du keine Dame aus mir?" | -- Быть может, мама. Но если и так, кто виноват? От кого у меня это? От тебя лишь одной! Или, думаешь, от папы? Вот видишь, тебе самой смешно. Да и потом, зачем ты одеваешь меня в эту хламиду, в эту матроску? Порой даже кажется, что на меня снова наденут короткое платьице. И когда я окажусь в нем, то буду опять, как девчонка, делать неуклюжие реверансы, а если приедут офицеры Ратеноверского полка, усядусь к господину полковнику Гецу на колено и поскачу: гоп, гоп, гоп! А почему бы и нет? Ведь полковник для меня на три четверти дядя и лишь на одну четверть -- кавалер. Это ты виновата. Почему мне не шьют настоящие выходные платья? Почему ты не делаешь из меня даму? |
| "Möchtest du's ?" | -- А ты бы хотела? |
| "Nein." | -- Нет! |
| Und dabei lief sie auf die Mama zu und umarmte sie stürmisch und küßte sie. | Эффи бросилась к матери, бурно обняла ее и расцеловала. |
| "Nicht so wild, Effi, nicht so leidenschaftlich. Ich beunruhige mich immer, wenn ich dich so sehe ... | -- О, только не так дико, Эффи, не так пылко... Я всегда беспокоюсь, когда вижу тебя такой... |
| " Und die Mama schien ernstlich willens, in Äußerung ihrer Sorgen und Ängste fortzufahren. Aber sie kam nicht weit damit, weil in ebendiesem Augenblick drei junge Mädchen aus der kleinen, in der Kirchhofsmauer angebrachten Eisentür in den Garten eintraten und einen Kiesweg entlang auf das Rondell und die Sonnenuhr zuschritten. Alle drei grüßten mit ihren Sonnenschirmen zu Effi herüber und eilten dann auf Frau von Briest zu, um dieser die Hand zu küssen. Diese tat rasch ein paar Fragen und lud dann die Mädchen ein, ihnen oder doch wenigstens Effi auf eine halbe Stunde Gesellschaft zu leisten. | И мама, кажется, действительно собиралась выразить на лице своем чувство беспокойства и опасения. Но не успела она исполнить свое намерение, как в то же самое мгновение железная калитка в кладбищенской стене отворилась, и в сад вошли три молоденьких девушки, которые направились по усыпанной гравием дорожке мимо площадки с солнечными часами прямо к их столу. Помахав Эффи зонтиками в знак приветствия, они поспешили к госпоже фон Брист и поцеловали у нее руку. Хозяйка дома задала им несколько прозаических вопросов, а потом пригласила девушек на полчасика составить им компанию или по крайней мере Эффи. |
| "Ich habe ohnehin noch zu tun, und junges Volk ist am liebsten unter sich. Gehabt euch wohl." | -- Молодежи всегда приятно побыть одной, а у меня и так много дел... Желаю вам весело провести время! |
| Und dabei stieg sie die vom Garten in den Seitenflügel führende Steintreppe hinauf. | И она пошла по ступенькам, ведущим из сада во флигель. |
| Und da war nun die Jugend wirklich allein. | И вот молодежь осталась действительно одна. |
| Zwei der jungen Mädchen - kleine, rundliche Persönchen, zu deren krausem, rotblondem Haar ihre Sommersprossen und ihre gute Laune ganz vorzüglich paßten - waren Töchter des auf Hansa, Skandinavien und Fritz Reuter eingeschworenen Kantors Jahnke, der denn auch, unter Anlehnung an seinen mecklenburgischen Landsmann und Lieblingsdichter und nach dem Vorbilde von Mining und Lining, seinen eigenen Zwillingen die Namen Bertha und Hertha gegeben hatte. | Две девушки -- миниатюрные, кругленькие создания, к рыжеватым локонам которых так удивительно шли веснушки и неизменно веселое настроение, были дочерьми кантора Янке, страстного поклонника Ганзы, Скандинавии и Фрица Рейтера*. Из симпатии к мекленбургскому земляку и любимому писателю он, по примеру Мининг и Лининг*, назвал своих дочерей-близнецов Бертой и Гертой. |
| Die dritte junge Dame war Hulda Niemeyer, Pastor Niemeyers einziges Kind; sie war damenhafter als die beiden anderen, dafür aber langweilig und eingebildet, eine lymphatische Blondine, mit etwas vorspringenden, blöden Augen, die trotzdem beständig nach was zu suchen schienen, weshalb denn auch Klitzing von den Husaren gesagt hatte: "Sieht sie nicht aus, als erwarte sie jeden Augenblick den Engel Gabriel?" Effi fand, daß der etwas kritische Klitzing nur zu sehr recht habe, vermied es aber trotzdem, einen Unterschied zwischen den drei Freundinnen zu machen. Am wenigsten war ihr in diesem Augenblick danach zu Sinn, und während sie die Arme auf den Tisch stemmte, sagte sie: | Третьей гостьей была Гульда Нимейер -- единственная дочь пастора Нимейера. Анемичная блондинка, она несколько более походила на даму, чем обе ее подруги, но зато у нее был скучающий вид и излишнее самомнение, а ее близорукие, несколько навыкате глаза, казалось, вечно что-то искали. "Похоже, будто она каждую минуту ждет архангела Гавриила"*,-- пошутил раз по этому поводу КлитцингчЭффи находила, что излишне насмешливый гусар в данном случае оказался более чем прав, однако старалась относиться одинаково ко всем трем подругам и сейчас, во всяком случае, думала об этом меньше всего. Облокотясь руками на стол, она сказала: |
| "Diese langweilige Stickerei. Gott sei Dank, daß ihr da seid." | -- Ах, какая скука это вышиванье. Слава богу, что вы пришли. |
| "Aber deine Mama haben wir vertrieben", sagte Hulda. | -- Но мы прогнали твою маму,-- возразила Гульда. |
| "Nicht doch. Wie sie euch schon sagte, sie wäre doch gegangen; sie erwartet nämlich Besuch, einen alten Freund aus ihren Mädchentagen her, von dem ich euch nachher erzählen muß, eine Liebesgeschichte mit Held und Heldin und zuletzt mit Entsagung. Ihr werdet Augen machen und euch wundern. Übrigens habe ich Mamas alten Freund schon drüben in Schwantikow gesehen; er ist Landrat, gute Figur und sehr männlich. " | -- Ну что ты! Она сказала вам правду -- ей все равно нужно было уйти. Мама ждет гостя, какого-то старого друга своей юности. Я вам потом о нем расскажу. Это целый роман с героем, героиней и с самоотречением в конце. Вы будете ужасно удивлены. Кстати, маминого друга я уже видела, когда была в Швантикове. Он ландрат, хорошо сложен и очень мужествен. |
| "Das ist die Hauptsache", sagte Hertha. | -- А это самое важное,-- заметила Герта. |
| "Freilich ist das die Hauptsache, 'Weiber weiblich, Männer männlich' - das ist, wie ihr wißt, einer von Papas Lieblingssätzen. Und nun helft mir erst Ordnung schaffen auf dem Tisch hier, sonst gibt es wieder eine Strafpredigt." | -- Конечно, это важнее всего. Женщине -- женственность, а мужчине -- мужественность -- это одно из любимых изречений папы. А теперь помогите мне привести в порядок стол, иначе мне опять прочтут нотацию. |
| Im Nu waren die Docken in den Korb gepackt, und als alle wieder saßen, sagte Hulda: | Мотки шерсти и шелка были мигом уложены в коробку, и когда все снова уселись, Гульда сказала: |
| "Nun aber, Effi, nun ist es Zeit, nun die Liebesgeschichte mit Entsagung. Oder ist es nicht so schlimm? " | -- А теперь, Эффи, расскажи нам историю о любви с самоотречением. Если нет в этом ничего дурного. |
| "Eine Geschichte mit Entsagung ist nie schlimm. Aber ehe Hertha nicht von den Stachelbeeren genommen, eher kann ich nicht anfangen - sie läßt ja kein Auge davon. Übrigens nimm, soviel du willst, wir können ja hinterher neue pflücken; nur wirf die Schalen weit weg oder noch besser, lege sie hier auf die Zeitungsbeilage, wir machen dann eine Tüte daraus und schaffen alles beiseite. Mama kann es nicht leiden, wenn die Schlusen so überall herumliegen, und sagt immer, man könne dabei ausgleiten und ein Bein brechen." | -- В историях о любви с самоотречением никогда не бывает ничего дурного. Но сперва пусть Герта возьмет крыжовник -- без этого я не смогу начать: она с него глаз не спускает. Бери сколько хочешь, мы потом нарвем еще. Только бросай кожицу подальше, или лучше клади вот сюда, на газету. Потом сделаем из нее кулек и куда-нибудь выбросим. Мама не переносит, когда под ногами валяется кожура. Она говорит, что так кто-нибудь еще поскользнется и сломает себе ногу. |
| "Glaub ich nicht", sagte Hertha, während sie den Stachelbeeren fleißig zusprach. | -- Я в это не верю,-- возразила Герта, уписывая за обе щеки ягоды. |
| "Ich auch nicht", bestätigte Effi. "Denkt doch mal nach, ich falle jeden Tag wenigstens zwei-, dreimal, und noch ist mir nichts gebrochen. Was ein richtiges Bein ist, das bricht nicht so leicht, meines gewiß nicht und deines auch nicht, Hertha. Was meinst du, Hulda?" | -- Я тоже,-- подтвердила Эффи.-- Представьте, я падаю раза два-три в день, а пока еще ничего себе не сломала. По-моему, хорошая, здоровая нога может выдержать все, что угодно. Моя по крайней мере выдержит, да и твоя тоже, Герта. А ты как думаешь, Гульда? |
| "Man soll sein Schicksal nicht versuchen; Hochmut kommt vor dem Fall." | -- Не следует испытывать провидение. Самоуверенность приводит к несчастью. |
| "Immer Gouvernante; du bist doch die geborene alte Jungfer." | -- Ты всегда рассуждаешь как гувернантка. Прямо настоящая старая дева. |
| "Und hoffe mich doch noch zu verheiraten. Und vielleicht eher als du." | -- И все же надеюсь еще выйти замуж. Может быть, скорее тебя. |
| "Meinetwegen. Denkst du, daß ich darauf warte? Das fehlte noch. Übrigens, ich kriege schon einen und vielleicht bald. Da ist mir nicht bange. Neulich erst hat mir der kleine Ventivegni von drüben gesagt: 'Fräulein Effi, was gilt die Wette, wir sind hier noch in diesem Jahre zu Polterabend und Hochzeit.'" | -- По мне, так пожалуйста. Думаешь, я мечтаю о замужестве? Этого еще не хватало! Между прочим, кажется, у меня будет муж, и наверное, скоро. Но меня и это не пугает. Совсем недавно маленький Вентивегни, что живет на той стороне, сказал мне: "Фрейлейн Эффи, я готов поспорить, что у нас здесь в этом году будет и помолвка и свадьба". |
| "Und was sagtest du da?" | -- А ты что ответила? |
| "'Wohl möglich', sagte ich, 'wohl möglich; Hulda ist die Älteste und kann sich jeden Tag verheiraten.' Aber er wollte davon nichts wissen und sagte: 'Nein, bei einer anderen jungen Dame, die geradeso brünett ist, wie Fräulein Hulda blond ist.' Und dabei sah er mich ganz ernsthaft an... Aber ich komme vom Hundertsten aufs Tausendste und vergesse die Geschichte." | -- Очень возможно,-- говорю,-- очень возможно. Гульда старше всех и может в любой день выйти замуж. Но он меня и слушать не захотел и говорит: "Нет, я имею в виду другую молоденькую даму, которая так же черноволоса, как фрейлейн Гульда белокура",-- и при этом очень серьезно посмотрел на меня... Однако я все отвлекаюсь и забываю про историю. |
| "Ja, du brichst immer wieder ab; am Ende willst du nicht." | -- Да, ты все болтаешь о посторонних вещах. Может, не хочешь рассказывать? |
| "Oh, ich will schon, aber freilich, ich breche immer wieder ab, weil es alles ein bißchen sonderbar ist, ja beinah romantisch." | -- О, разумеется, хочу, но я просто не знаю, с чего начать: настолько все это странно и даже немножко романтично. |
| "Aber du sagtest doch, er sei Landrat." | -- Но ведь ты же сказала, что он ландрат. |
| "Allerdings, Landrat. Und er heißt Geert von Innstetten, Baron von Innstetten." | -- Конечно, ландрат. И зовут его Геерт фон Инштет-тен, барон фон Инштеттен. |
| Alle drei lachten. | Все три расхохотались. |
| "Warum lacht ihr?" sagte Effi pikiert. "Was soll das heißen?" | -- Чему вы смеетесь? -- обиделась Эффи.-- Что это значит? |
| "Ach, Effi, wir wollen dich ja nicht beleidigen und auch den Baron nicht. Innstetten, sagtest du? Und Geert? | -- Ах, Эффи, мы вовсе не хотели обидеть ни тебя, ни барона. Ты говоришь, его зовут Инштеттен, и еще Геерт? |
| So heißt doch hier kein Mensch. Freilich, die adeligen Namen haben oft so was Komisches." | Такого имени в наших местах нет ни у одного человека. Конечно, у дворян имена часто звучат несколько комично. |
| "Ja, meine Liebe, das haben sie. Dafür sind es eben Adelige. Die dürfen sich das gönnen, und je weiter zurück, ich meine der Zeit nach, desto mehr dürfen sie sich's gönnen. Aber davon versteht ihr nichts, was ihr mir nicht übelnehmen dürft. Wir bleiben doch gute Freunde. Geert von Innstetten also und Baron. Er ist geradeso alt wie Mama, auf den Tag." | -- Да, мои дорогие, это действительно так. На то они и дворяне. Они могут позволить себе такую роскошь, и чем древнее их род, тем больше они себе позволяют. Но вы-то в этом ничего не смыслите, и я на вас не обижаюсь. Нашей дружбе это не помешает. Итак, его зовут Геерт фон Инштеттен, и он -- барон. Ему столько же лет, сколько и маме. Они даже родились в один день. |
| "Und wie alt ist denn eigentlich deine Mama?" | -- А сколько же лет твоей маме? |
| "Achtunddreißig." | -- Тридцать восемь. |
| "Ein schönes Alter." | -- Прекрасный возраст! |
| "Ist es auch, namentlich wenn man noch so aussieht wie die Mama. Sie ist doch eigentlich eine schöne Frau, findet ihr nicht auch? Und wie sie alles so weg hat, immer so sicher und dabei so fein und nie unpassend wie Papa. Wenn ich ein junger Leutnant wäre, so würd ich mich in die Mama verlieben." | -- Да, если при этом и сохраниться так, как мама. Ведь она настоящая красавица, вы не находите? А как она себя держит! Всегда так уверена в себе, так изысканна и никогда не допустит ничего бестактного, как это часто бывает с папой. Будь я каким-нибудь юным лейтенантом, я бы влюбилась в нее. |
| "Aber Effi, wie kannst du nur so was sagen", sagte Hulda. "Das ist ja gegen das vierte Gebot." | -- Как ты можешь так говорить, Эффи, -- сказала Гульда. -- Ведь ты нарушаешь четвертую заповедь. |
| "Unsinn. Wie kann das gegen das vierte Gebot sein? Ich glaube, Mama würde sich freuen, wenn sie wüßte, daß ich so was gesagt habe." | -- Чепуха! К четвертой заповеди это не имеет ровно никакого отношения. Я убеждена, что мама осталась бы весьма довольна, услышав мои слова. |
| "Kann schon sein", unterbrach hierauf Hertha. "Aber nun endlich die Geschichte." | -- Очень может быть,-- прервала ее Герта.-- Но когда же ты начнешь свою историю? |
| "Nun, gib dich zufrieden, ich fange schon an ... Also Baron Innstetten! Als er noch keine zwanzig war, stand er drüben bei den Rathenowern und verkehrte viel auf den Gütern hier herum, und am liebsten war er in Schwantikow drüben bei meinem Großvater Belling. Natürlich war es nicht des Großvaters wegen, daß er so oft drüben war, und wenn die Mama davon erzählt, so kann jeder leicht sehen, um wen es eigentlich war. Und ich glaube, es war auch gegenseitig." | -- Успокойся. Я уже начинаю. Итак, барон Инштеттен! Когда ему еще не было и двадцати лет, он служил в Ратеноверском полку и нередко бывал в соседних поместьях. Охотнее всего он заезжал в Швантиков, к моему дедушке Беллингу. Понятно, что гостил он там столь часто не ради дедушки. Когда мама об этом рассказывает, всем ясно, в чем здесь дело. И мне кажется, что на его чувства отвечали взаимностью. |
| "Und wie kam es nachher?" | -- Ну и что же случилось дальше? |
| "Nun, es kam, wie's kommen mußte, wie's immer kommt. Er war ja noch viel zu jung, und als mein Papa sich einfand, der schon Ritterschaftsrat war und Hohen-Cremmen hatte, da war kein langes Besinnen mehr, und sie nahm ihn und wurde Frau von Briest ... Und das andere, was sonst noch kam, nun, das wißt ihr ... das andere bin ich." | -- А дальше случилось то, что должно было случиться и что обычно случается. Он был еще слишком молод, когда появился папа, который уже был советником дворянства и владельцем Гоген-Креммена. Тут долго раздумывать не приходилось. Мама вышла за него и стала госпожой фон Брист... А что было потом, вы знаете... потом появилась я. |
| "Ja, das andere bist du, Effi", sagte Bertha. "Gott sei Dank; wir hätten dich nicht, wenn es anders gekommen wäre. Und nun sage, was tat Innstetten, was wurde aus ihm? Das Leben hat er sich nicht genommen, sonst könntet ihr ihn heute nicht erwarten. " | -- Да, потом появилась ты, Зффи,-- сказала Берта. -- И слава богу, что случилось именно так, иначе тебя не было бы на свете, и мы не узнали бы друг друга. А Инштеттен? Что сталось с ним? Как поступил он? С собой он, разумеется, не покончил, иначе вы не ждали бы его сегодня. |
| "Nein, das Leben hat er sich nicht genommen. Aber ein bißchen war es doch so was." | -- Нет, с собой он не покончил, но зато сделал нечто вроде этого. |
| "Hat er einen Versuch gemacht?" | -- Пытался покончить с собой? |
| "Auch das nicht. Aber er mochte doch nicht länger hier in der Nähe bleiben, und das ganze Soldatenleben überhaupt muß ihm damals wie verleidet gewesen sein. Es war ja auch Friedenszeit. Kurz und gut, er nahm den Abschied und fing an, Juristerei zu studieren, wie Papa sagt, mit einem 'wahren Biereifer'; nur als der Siebziger Krieg kam, trat er wieder ein, aber bei den Perlebergern statt bei seinem alten Regiment, und hat auch das Kreuz. Natürlich, denn er ist sehr schneidig. Und gleich nach dem Kriege saß er wieder bei seinen Akten, und es heißt, Bismarck halte große Stücke von ihm und auch der Kaiser, und so kam es denn, daß er Landrat wurde, Landrat im Kessiner Kreise." | -- Нет, и этого не было. Он просто не пожелал больше оставаться здесь поблизости, да и солдатчина ему опротивела; к тому же было мирное время. Короче говоря, он вышел в отставку и занялся юриспруденцией, занялся "с остервенением", как говорит папа. Только в войну тысяча восемьсот семидесятого года он вернулся в армию, но уже не в свой старый полк, а в Перлебергский и, конечно, получил крест,-- он очень храбрый. А когда война окончилась, Инштеттен сейчас же опять засел за свои бумаги, и, говорят, Бисмарк очень ценит его, да и кайзер* тоже. Так и случилось, что он стал ландратом, ландратом округа Кессин*. |
| "Was ist Kessin? Ich kenne hier kein Kessin." | -- Округа Кессин? Что-то я не знаю здесь никакого Кессина. |
| "Nein, hier in unserer Gegend liegt es nicht; es liegt eine hübsche Strecke von hier fort in Pommern, in Hinterpommern sogar, was aber nichts sagen will, weil es ein Badeort ist (alles da herum ist Badeort), und die Ferienreise, die Baron Innstetten jetzt macht, ist eigentlich eine Vetternreise oder doch etwas Ähnliches. Er will hier alte Freundschaft und Verwandtschaft wiedersehen." | -- Да, он не так уж близко отсюда, в Померании, или и того дальше, в Нижней Померании. Впрочем, это ничего не значит, там курорт да и вокруг одни курорты. Барон Инштеттен едет сюда в отпуск. Поездка по родным местам или нечто в этоме роде. Хочет повидать старых друзей, родных. |
| "Hat er denn hier Verwandte?" | -- Разве у него есть здесь родные? |
| "Ja und nein, wie man's nehmen will. Innstettens gibt es hier nicht, gibt es, glaub ich, überhaupt nicht mehr. Aber er hat hier entfernte Vettern von der Mutter Seite her, und vor allem hat er wohl Schwantikow und das Bellingsche Haus wiedersehen wollen, an das ihn so viele Erinnerungen knüpfen. Da war er denn vorgestern drüben, und heute will er hier in Hohen-Cremmen sein." | -- И да, и нет. Инштеттенов в наших краях уже не осталось, мне кажется, их вообще больше нет. У него здесь дальние родственники по линии матери, но прежде всего он хотел побывать в Швантикове и в старом доме Беллинга, с которым у него связано так много воспоминаний. Там он и был позавчера, а сегодня приедет в Гоген-Креммен. |
| "Und was sagt dein Vater dazu?" | -- А что говорит по этому поводу твой отец? |
| "Gar nichts. Der ist nicht so. Und dann kennt er ja doch die Mama. Er neckt sie bloß." | -- Ровным счетом ничего. Он не такой. И потом он же ведь хорошо знает маму. Подшучивает над ней, да и только. |
| In diesem Augenblick schlug es Mittag, und ehe es noch ausgeschlagen, erschien Wilke, das alte Briestsche Haus- und Familienfaktotum, um an Fräulein Effi zu bestellen: Die gnädige Frau ließe bitten, daß das gnädige Fräulein zu rechter Zeit auch Toilette mache; gleich nach eins würde der Herr Baron wohl vorfahren. Und während Wilke dies noch vermeldete, begann er auch schon auf dem Arbeitstisch der Damen abzuräumen und griff dabei zunächst nach dem Zeitungsblatt, auf dem die Stachelbeerschalen lagen. | В этот момент часы пробили двенадцать, и, прежде чем отзвучал последний удар, появился Вильке, главное лицо в доме и правая рука всей семьи Брист, и объявил, что "милостивая госпожа просит милостивую барышню вовремя закончить свой туалет, ибо через час должен пожаловать господин барон". Сказав это, Вильке принялся убирать рабочий столик обеих дам и вскоре добрался до газеты с кожурой крыжовника. |
| "Nein, Wilke, nicht so; das mit den Schlusen, das ist unsere Sache... Hertha, du mußt nun die Tüte machen und einen Stein hineintun, daß alles besser versinken kann. Und dann wollen wir in einem langen Trauerzug aufbrechen und die Tüte auf offener See begraben." | -- Нет, Вильке, нет! Эту кожуру мы выбросим сами. Сделай из газеты кулек, Герта, и вложи туда камень, чтобы он быстрее пошел ко дну. А теперь устроим похоронную процессию и утопим наш кулек в открытом море. |
| Wilke schmunzelte. Is doch ein Daus, unser Fräulein, so etwa gingen seine Gedanken. Effi aber, während sie die Tüte mitten auf die rasch zusammengeraffte Tischdecke legte, sagte: | Вильке усмехнулся. "Что за бесенок наша барышня", -- подумал он. Тем временем Эффи, аккуратно сложив вчетверо скатерть, водрузила посреди нее кулек с кожурой и сказала: |
| "Nun fassen wir alle vier an, jeder an einem Zipfel, und singen was Trauriges." | -- Ну, а теперь давайте все возьмем скатерть за углы и споем что-нибудь печальное. |
| "Ja, das sagst du wohl, Effi. Aber was sollen wir denn singen?" | -- Легко сказать "печальное"! Что бы нам такое спеть? |
| "Irgendwas; es ist ganz gleich, es muß nur einen Reim auf 'u' haben; 'u' ist immer Trauervokal. Also singen wir: | -- Да что угодно, только рифма должна обязательно оканчиваться на "у". "У" всегда звучит печально. Итак, запели: |
|
Flut, Flut, Mach alles wieder gut ... " |
Глубь, глубь, Кулек наш приголубь... |
| Und während Effi diese Litanei feierlich anstimmte, setzten sich alle vier auf den Steg hin in Bewegung, stiegen in das dort angekettelte Boot und ließen von diesem aus die mit einem Kiesel beschwerte Tüte langsam in den Teich niedergleiten. | Пока Эффи с самым торжественным видом исполняла это молебствие, девушки спустились по мосткам в лодку и медленно погрузили кулек с вложенным в него камнем в пруд. |
| "Hertha, nun ist deine Schuld versenkt", sagte Effi, "wobei mir übrigens einfällt, so vom Boot aus sollen früher auch arme, unglückliche Frauen versenkt worden sein, natürlich wegen Untreue." | -- Ну, Герта, твой грех пошел ко дну, -- сказала Эффи, -- а я невольно подумала, что раньше вот точно так же топили бедных, несчастных женщин. За неверность, конечно. |
| "Aber doch nicht hier." | -- Только не в этом пруду! |
| "Nein, nicht hier", lachte Effi, "hier kommt sowas nicht vor. Aber in Konstantinopel, und du mußt ja, wie mir eben einfällt, auch davon wissen, so gut wie ich, du bist ja mit dabeigewesen, als uns Kandidat Holzapfel in der Geographiestunde davon erzählte." | -- Нет, конечно не здесь! -- рассмеялась Эффи. -- Здесь ничего подобного не происходит. Это было в Константинополе, и, насколько я припоминаю, ты знаешь об этом не хуже меня. Ведь кандидат Гольцапфель рассказывал нам такие вещи на уроке географии. |
| "Ja", sagte Hulda, "der erzählte immer so was. Aber so was vergißt man doch wieder." | -- Да, -- согласилась Гульда, -- он всегда рассказывал нечто такое. Но все это быстро забывают. |
| "Ich nicht. Ich behalte so was." | -- Только не я. Я таких вещей не забываю. |
Zweites Kapitel/Глава вторая
| English | Русский |
| Sie sprachen noch eine Weile so weiter, wobei sie sich ihrer gemeinschaftlichen Schulstunden und einer ganzen Reihe Holzapfelscher Unpassendheiten mit Empörung und Behagen erinnerten. Ja, man konnte sich nicht genug tun damit, bis Hulda mit einem Male sagte: | Так они болтали еще некоторое время, с удовольствием вспоминая свои школьные годы и вместе с тем негодуя на многочисленные несправедливости кандидата Гольцапфеля. Этот разговор продолжался бы целую вечность, если бы Гульда вдруг не спохватилась: |
| "Nun aber ist es höchste Zeit, Effi; du siehst ja aus, ja, wie sag ich nur, du siehst ja aus, wie wenn du vom Kirschenpflücken kämst, alles zerknittert und zerknautscht; das Leinenzeug macht immer so viele Falten, und der große weiße Klappkragen ... ja, wahrhaftig, jetzt hab ich es, du siehst aus wie ein Schiffsjunge." | -- Тебе пора идти, Эффи: у тебя такой вид... как будто... ну, как бы это сказать... Ну, как будто ты только что рвала вишни... все на тебе растрепано, помято. Это полотно вообще быстро мнется, а твой широкий белый воротник... одним словом... теперь, кажется, я нашла правильное сравнение... ты похожа на корабельного юнгу. |
| "Midshipman, wenn ich bitten darf. Etwas muß ich doch von meinem Adel haben. Übrigens, Midshipman oder Schiffsjunge, Papa hat mir erst neulich wieder einen Mastbaum versprochen, hier dicht neben der Schaukel, mit Rahen und einer Strickleiter. Wahrhaftig, das sollte mir gefallen, und den Wimpel oben selbst anzumachen, das ließ' ich mir nicht nehmen. Und du, Hulda, du kämst dann von der anderen Seite her herauf, und oben in der Luft wollten wir hurra rufen und uns einen Kuß geben. Alle Wetter, das sollte schmecken." | -- На мичмана, с вашего позволения,-- поправила Эффи.-- Должна же я хоть чем-нибудь попользоваться от своего дворянского происхождения. Но мичман или юнга -- папа все равно недавно обещал мне поставить здесь около качелей мачту,-- с реями и веревочной лестницей. Не скрою, мне и в самом деле будет очень приятно самой поднять вымпел. А ты, Гульда, взберешься на мачту с другой стороны и там наверху, в воздухе, мы крикнем "ура" и поцелуемся. "Попутного ветра!" -- мне очень нравится это выражение. |
| "'Alle Wetter . . .', wie das nun wieder klingt ... Du sprichst wirklich wie ein Midshipman. Ich werde mich aber hüten, dir nachzuklettern, ich bin nicht so waghalsig. Jahnke hat ganz recht, wenn er immer sagt, du hättest zuviel von dem Bellingschen in dir, von deiner Mama her. Ich bin bloß ein Pastorskind." | -- "Попутного ветра!" -- как это у тебя звучит. Ты говоришь действительно как мичман. Но избави меня бог лезть за тобой. Я не такая отчаянная. Янке был совершенно прав, когда говорил, что ты слишком много унаследовала от Беллингов, от своей матери. А я всего лишь дочь пастора. |
| "Ach, geh mir. Stille Wasser sind tief. Weißt du noch, wie du damals, als Vetter Briest als Kadett hier war, aber doch schon groß genug, wie du damals auf dem Scheunendach entlangrutschtest. Und warum? | -- Ах, полно. В тихом омуте -- черти водятся! Помнишь, как мой кузен Брист приезжал сюда, когда был кадетом, впрочем он уже был* совсем взрослым -- и ты тогда свалилась с крыши сарая. А почему? |
| Nun, ich will es nicht verraten. Aber kommt, wir wollen uns schaukeln, auf jeder Seite zwei; reißen wird es ja wohl nicht, oder wenn ihr nicht Lust habt, denn ihr macht wieder lange Gesichter, dann wollen wir Anschlag spielen. Eine Viertelstunde hab ich noch. Ich mag noch nicht hineingehen, und alles bloß, um einem Landrat guten Tag zu sagen, noch dazu einem Landrat aus Hinterpommern. Altlich ist er auch, er könnte ja beinah mein Vater sein, und wenn er wirklich in einer Seestadt wohnt, Kessin soll ja so was sein, nun, da muß ich ihm in diesem Matrosenkostüm eigentlich am besten gefallen und muß ihm beinah wie eine große Aufmerksamkeit vorkommen. Fürsten, wenn sie wen empfangen, soviel weiß ich von meinem Papa her, legen auch immer die Uniform aus der Gegend des anderen an. Also nun nicht ängstlich ... rasch, rasch, ich fliege aus, und neben der Bank hier ist frei." | Ну ладно, ладно, не буду выдавать. Пойдемте лучше покачаемся на качелях; по двое с каждой стороны. Надеюсь, что веревка выдержит. Но у вас так вытянулись физиономии, что, видно, моя затея вам не нравится. Тогда давайте играть в салки. В моем распоряжении еще четверть часа, и мне не хочется сейчас идти домой только для того, чтобы приветствовать какого-то ландрата, да к тому же еще ландрата из Нижней Померании. Человек он пожилой, мне чуть ли не в отцы годится, а если он и впрямь живет в приморском городе -- я слышала, что Кессин стоит на берегу моря,-- то я ему больше понравлюсь в матросском костюме. Пожалуй, этим я даже окажу ему особое внимание. Папа рассказывал мне, что князья, принимая гостей из других государств, облекаются в военную форму этих государств. Итак, бояться нам нечего... Живо, живо, я побежала, "дом" -- у скамейки. |
| Hulda wollte noch ein paar Einschränkungen machen, aber Effi war schon den nächsten Kiesweg hinauf, links hin, rechts hin, bis sie mit einem Male verschwunden war. | Гульда хотела еще что-то возразить, но Эффи уже мчалась по усыпанной гравием дорожке, сворачивая то направо, то налево, пока вдруг совсем не скрылась из глаз. |
| "Effi, das gilt nicht; wo bist du? Wir spielen nicht Versteck, wir spielen Anschlag", und unter diesen und ähnlichen Vorwürfen eilten die Freundinnen ihr nach, weit über das Rondell und die beiden seitwärts stehenden Platanen hinaus, bis die Verschwundene mit einem Male aus ihrem Versteck hervorbrach und mühelos, weil sie schon im Rücken ihrer Verfolger war, mit "eins, zwei, drei" den Freiplatz neben der Bank erreichte. | -- Эффи, так нельзя! Где ты? Мы играем в салки, а не в прятки, -- закричали остальные девушки и пустились следом за ней. Они миновали круглую площадку, потом два платана, но тут их исчезнувшая подруга вдруг выскочила из своего укрытия позади них и без всякого труда -- "раз, два, три" -- достигла "дома" у скамейки. |
| "Wo warst du?" | -- Где ты была? |
| "Hinter den Rhabarberstauden; die haben so große Blätter, noch größer als ein Feigenblatt ..." | -- За кустами ревеня. У него такие большие листья, даже больше, чем фиговые. |
| "Pfui ..." | -- Как тебе не стыдно! |
| "Nein, pfui für euch, weil ihr verspielt habt. Hulda, mit ihren großen Augen, sah wieder nichts, immer ungeschickt." | -- Это вам должно быть стыдно, потому что вы проиграли. У Гульды такие глазищи, и опять ничего не увидела. Вот разиня! |
| Und dabei flog Effi von neuem über das Rondell hin, auf den Teich zu, vielleicht weil sie vorhatte, sich erst hinter einer dort aufwachsenden dichten Haselnußhecke zu verstecken, um dann, von dieser aus, mit einem weiten Umweg um Kirchhof und Fronthaus, wieder bis an den Seitenflügel und seinen Freiplatz zu kommen. Alles war gut berechnet; aber freilich, ehe sie noch halb um den Teich herum war, hörte sie schon vom Hause her ihren Namen rufen und sah, während sie sich umwandte, die Mama, die, von der Steintreppe her, mit ihrem Taschentuch winkte. Noch einen Augenblick, und Effi stand vor ihr. | С этими словами Эффи вновь сорвалась с места и помчалась прямо через круглую площадку к пруду, как видно собираясь сначала спрятаться в густом орешнике, который рос на берегу, потом обогнуть кладбище, дом и оттуда снова добраться до флигеля и заветной скамейки. Все это было хорошо рассчитано, но не успела она обогнуть пруд, как сзади со стороны дома ее окликнули. Обернувшись, она увидела* маму; та вышла на каменную лестницу и махала ей платком. Мгновенье -- и Эффи стояла перед ней. |
| "Nun bist du doch noch in deinem Kittel, und der Besuch ist da. Nie hältst du Zeit." | -- Ты все еще в своей матроске, а наш гость уже здесь. Ты никогда не готова вовремя. |
| "Ich halte schon Zeit, aber der Besuch hat nicht Zeit gehalten. Es ist noch nicht eins; noch lange nicht", | -- Я-то вовремя, а вот наш гость явился не вовремя. До часу дня еще далеко. |
| und sich nach den Zwillingen hin umwendend (Hulda war noch weiter zurück), rief sie diesen zu: | И, обернувшись к близнецам -- Гульда осталась далеко позади,-- она крикнула: |
| "Spielt nur weiter; ich bin gleich wieder da." | -- Играйте пока одни. Я сейчас приду. |
| Schon im nächsten Augenblick trat Effi mit der Mama in den großen Gartensaal, der fast den ganzen Raum des Seitenflügels füllte. | Через минуту Эффи в сопровождении матери вошла в большой зимний сад, который занимал почти весь нижний этаж флигеля. |
| "Mama, du darfst mich nicht schelten. Es ist wirklich erst halb. Warum kommt er so früh? Kavaliere kommen nicht zu spät, aber noch weniger zu früh." | -- Ты не имеешь права меня бранить, мама. Сейчас только половина первого. Зачем он приехал так рано? Кавалер не должен опаздывать, но еще хуже являться слишком рано. |
| Frau von Briest war in sichtlicher Verlegenheit; Effi aber schmiegte sich liebkosend an sie und sagte: | Госпожа фон Брист была явно смущена, а Эффи, ласкаясь к ней, продолжала: |
| "Verzeih, ich will mich nun eilen; du weißt, ich kann auch rasch sein, und in fünf Minuten ist Aschenputtel in eine Prinzessin verwandelt. So lange kann er warten oder mit dem Papa plaudern." | -- Прости меня, ты ведь знаешь, что я могу быть очень быстрой. Не пройдет и пяти минут, как Золушка превратится в принцессу. А он пока подождет или побеседует с папой. |
| Und der Mama zunickend, wollte sie leichten Fußes eine kleine eiserne Stiege hinauf, die aus dem Saal in den Oberstock hinaufführte. Frau von Briest aber, die unter Umständen auch unkonventionell sein konnte, hielt plötzlich die schon forteilende Effi zurück, warf einen Blick auf das jugendlich reizende Geschöpf, das, noch erhitzt von der Aufregung des Spiels, wie ein Bild frischesten Lebens vor ihr stand, und sagte beinahe vertraulich: | И, кивнув матери, Эффи собралась взбежать по железной лесенке, ведущей из зимнего сада в верхний этаж флигеля, но госпожа фон Брист, которая считала допустимым при известных обстоятельствах некоторое нарушение этикета, удержала дочь. Она окинула взглядом стоявшее перед ней очаровательное юное существо, все еще разгоряченное игрой и как бы воплотившее в себе самое жизнь во всей ее свежести, и сказала будто про себя: |
| "Es ist am Ende das beste, du bleibst, wie du bist. Ja, bleibe so. Du siehst gerade sehr gut aus. Und wenn es auch nicht wäre, du siehst so unvorbereitet aus, so gar nicht zurechtgemacht, und darauf kommt es in diesem Augenblick an. Ich muß dir nämlich sagen, meine süße Effi ...", und sie nahm ihres Kindes beide Hände, "... ich muß dir nämlich sagen ..." | -- А еще лучше тебе вовсе не переодеваться. Да, останься в этом костюме. Ты в нем очень хорошо выглядишь. И пусть если даже не так... но ты выглядишь естественно, так... ну, словно ты ничего не знаешь, а в данный момент это самое главное. Дело в том, что я должна тебе сказать, моя дорогая Эффи,-- тут она взяла обе руки дочери в свои,-- я должна тебе сказать... |
| "Aber Mama, was hast du nur? Mir wird ja ganz angst und bange. " | -- Что с тобой, мама? Ты меня пугаешь. |
| "... Ich muß dir nämlich sagen, Effi, daß Baron Innstetten eben um deine Hand angehalten hat." | -- Я должна тебе сказать, Эффи, что барон Инштет-тен только что просил твоей руки. |
| "Um meine Hand angehalten? Und im Ernst?" | -- Просил моей руки? Ты шутишь? |
| "Es ist keine Sache, um einen Scherz daraus zu machen. Du hast ihn vorgestern gesehen, und ich glaube, er hat dir auch gut gefallen. Er ist freilich älter als du, was alles in allem ein Glück ist, dazu ein Mann von Charakter, von Stellung und guten Sitten, und wenn du nicht nein sagst, was ich mir von meiner klugen Effi kaum denken kann, so stehst du mit zwanzig Jahren da, wo andere mit vierzig stehen. Du wirst deine Mama weit überholen." | -- Такими вещами не шутят, Эффи. Ты видела его позавчера, и надеюсь, он тебе понравился. Он, разумеется, старше тебя, но это даже лучше, к тому же человек он с характером, прочным положением и твердыми правилами в жизни. Если ты не ответишь "нет", -- а я верю, что моя умница Эффи этого не сделает,-- то в свои двадцать лет ты займешь в свете место, какого другие добиваются лишь к сорока. И оставишь далеко позади свою маму. |
| Effi schwieg und suchte nach einer Antwort. Aber ehe sie diese finden konnte, hörte sie schon des Vaters Stimme von dem angrenzenden, noch im Fronthause gelegenen Hinterzimmer her, und gleich danach überschritt Ritterschaftsrat von Briest, ein wohlkonservierter Fünfziger von ausgesprochener Bonhomie, die Gartensalonschwelle - mit ihm Baron Innstetten, schlank, brünett und von militärischer Haltung. | Эффи молча обдумывала подходящий ответ. Но прежде чем она успела это сделать, из примыкающих к флигелю комнат послышался голос отца, и сейчас же вслед за этим в зимний сад вошел советник дворянства фон Брист, хорошо сохранившийся для своих пятидесяти лет мужчина с изысканными манерами, и вместе с ним барон Инштеттен, стройный брюнет с военной выправкой, |
| Effi, als sie seiner ansichtig wurde, kam in ein nervöses Zittern; aber nicht auf lange, denn im selben Augenblick fast, wo sich Innstetten unter freundlicher Verneigung ihr näherte, wurden an dem mittleren der weit offenstehenden und von wildem Wein halb überwachsenen Fenster die rotblonden Köpfe der Zwillinge sichtbar, und Hertha, die Ausgelassenste, rief in den Saal hinein: | Увидев его, Эффи невольно вздрогнула. Впрочем, ее замешательство продолжалось недолго, ибо почти в то самое мгновенье, когда Инштеттен с дружеским поклоном приблизился к ней, в среднем настежь раскрытом окне зимнего сада, среди полускрывающих его зарослей дикого винограда, мелькнули головки близнецов, и Гер-та, наиболее шаловливая из них, крикнула: |
| "Effi, komm." | -- Иди сюда, Эффи! |
| Dann duckte sie sich, und beide Schwestern sprangen von der Banklehne, darauf sie gestanden, wieder in den Garten hinab, und man hörte nur noch ihr leises Kichern und Lachen. | Затем она отпрянула назад, и обе сестры, стоявшие на спинке скамейки, спрыгнули в сад, откуда донесся их затаенный смех. |
Drittes Kapitel/Глава третья
| English | Русский |
| Noch an demselben Tage hatte sich Baron Innstetten mit Effi Briest verlobt. Der joviale Brautvater, der sich nicht leicht in seiner Feierlichkeitsrolle zurechtfand, hatte bei dem Verlobungsmahl, das folgte, das junge Paar leben lassen, was auf Frau von Briest, die dabei der nun um kaum achtzehn Jahre zurückliegenden Zeit gedenken mochte, nicht ohne herzbeweglichen Eindruck geblieben war. Aber nicht auf lange; sie hatte es nicht sein können, nun war es statt ihrer die Tochter - alles in allem ebensogut oder vielleicht noch besser. Denn mit Briest ließ sich leben, trotzdem er ein wenig prosaisch war und dann und wann einen kleinen frivolen Zug hatte. | В тот же день состоялась помолвка барона Инштет-тена.с Эффи Брист. Жизнерадостный отец невесты, который не так-то легко освоился со своей торжественной ролью, провозгласил за обедом тост за здоровье юной четы. Госпоже фон Брист при этом немножко взгрустнулось: она вспомнила о том, что было восемнадцать лет тому назад, и сердце ее болезненно сжалось. Но только на мгновенье: чего не получила она сама, досталось ее дочери. Это было тоже неплохо, а быть может, и лучше. Ее жизнь с мужем протекала в общем вполне сносно, хотя Брист и был немного прозаичен, а порой чуточку фриволен. |
| Gegen Ende der Tafel, das Eis wurde schon herumgereicht, nahm der alte Ritterschaftsrat noch einmal das Wort, um in einer zweiten Ansprache das allgemeine Familien-Du zu proponieren. Er umarmte dabei Innstetten und gab ihm einen Kuß auf die linke Backe. Hiermit war aber die Sache für ihn noch nicht abgeschlossen, vielmehr fuhr er fort, außer dem "Du" zugleich intimere Namen und Titel für den Hausverkehr zu empfehlen, eine Art Gemütlichkeitsrangliste aufzustellen, natürlich unter Wahrung berechtigter, weil wohlerworbener Eigentümlichkeiten. Für seine Frau, so hieß es, würde der Fortbestand von "Mama" (denn es gäbe auch junge Mamas) wohl das beste sein, während er für seine Person, unter Verzicht auf den Ehrentitel "Papa", das einfache Briest entschieden bevorzugen müsse, schon weil es so hübsch kurz sei. | К концу обеда, когда стали разносить мороженое, старый советник дворянства вновь поднялся, чтобы провозгласить всеобщий семейный брудершафт. Он обнял Инштеттен а и крепко поцеловал его в левую щеку. Однако на этом дело не кончилось. Помимо обычного обращения на "ты", Брист стал придумывать и рекомендовать для внутреннего, домашнего обращения различные имена и титулы, нечто вроде семейного табеля рангов, разумеется с учетом особенностей и достоинств каждого, как врожденных, так и благоприобретенных. Для его супруги, например, лучше всего подходило обычное "мама" (бывают ведь и молодые мамы). Зато сам он решительно отрекся от почетного "папа" и предпочел остаться просто "Брист", хотя бы потому, что это звучит кратко. |
| Und was nun die Kinder angehe - bei welchem Wort er sich, Aug in Auge mit dem nur etwa um ein Dutzend Jahre jüngeren Innstetten, einen Ruck geben mußte -, nun, so sei Effi eben Effi und Geert Geert. Geert, wenn er nicht irre, habe die Bedeutung von einem schlank aufgeschossenen Stamm, und Effi sei dann also der Efeu, der sich darumzuranken habe. Das Brautpaar sah sich bei diesen Worten etwas verlegen an. Effi zugleich mit einem Ausdruck kindlicher Heiterkeit, Frau von Briest aber sagte: | Что же касается детей,-- тут советник невольно покосился на Инштеттена, который был всего на двенадцать лет моложе его,-- то Эффи пусть будет Эффи, а Геерт -- Геертом. Кстати, имя Геерт, кажется, означает -- высокий, стройный ствол,-- ну, тогда Эффи пусть и будет тем самым плющом (Еfеu -- по-немецки, плющ; несколько напоминает имя Эффи), который обовьется вокруг этого ствола. Жених и невеста несколько смутились, Эффи даже немного, чисто по-детски, рассердилась, а госпожа фон Брист сказала: |
| "Briest, sprich, was du willst, und formuliere deine Toaste nach Gefallen, nur poetische Bilder, wenn ich bitten darf, laß beiseite, das liegt jenseits deiner Sphäre." | -- Говори все, что хочешь, Брист, и произноси свои тосты по любому поводу, но, прошу тебя, оставь в покое поэтические сравнения, в них ты ровным счетом ничего не смыслишь. |
| Zurechtweisende Worte, die bei Briest mehr Zustimmung als Ablehnung gefunden hatten. | Это справедливое и мудрое замечание не вызвало особых возражений со стороны Бриста. |
| "Es ist möglich, daß du recht hast, Luise." | -- Возможно, ты и права, Луиза,-- согласился он. |
| Der alte Niemeyer kam in arge Verlegenheit über diese fortgesetzten Spitzen Redensarten ohne Bildung und Anstand und beklagte mal wieder, eine Wirtschafterin geheiratet zu haben. | Старый пастор был смущен и рассержен этим неуемным градом колкостей, выходивших далеко за рамки приличия, и еще раз пожалел о том, что некогда женился на экономке. |
| [Gleich nach Aufhebung der Tafel beurlaubte sich Effi, um einen Besuch drüben bei Pastors zu machen. Unterwegs sagte sie sich: "Ich glaube, Hulda wird sich ärgern. Nun bin ich ihr doch zuvorgekommen - sie war immer zu eitel und eingebildet." Aber Effi traf es mit ihrer Erwartung nicht ganz; Hulda, durchaus Haltung bewahrend, benahm sich sehr gut und überließ die Bezeugung von Unmut und Ärger ihrer Mutter, der Frau Pastorin, die denn auch sehr sonderbare Bemerkungen machte. "Ja, ja, so geht es. Natürlich. Wenn's die Mutter nicht sein konnte, muß es die Tochter sein. Das kennt man. Alte Familien halten immer zusammen, und wo was is, da kommt was dazu."] | |
| Von Pastors ging Effi natürlich auch zu Kantor Jahnkes; die Zwillinge hatten schon nach ihr ausgeschaut und empfingen sie im Vorgarten. | Естественно, что от пастора Эффи направилась к кантору Янке. Близнецы уже поджидали ее и встретили в палисаднике перед домом. |
| "Nun, Effi", sagte Hertha, während alle drei zwischen den rechts und links blühenden Studentenblumen auf und ab schritten, "nun, Effi, wie ist dir eigentlich?" | -- Ну, Эффи,-- спросила Герта, когда они втроем прогуливались взад и вперед среди цветущих кустов акации,-- ну, Эффи, как ты себя чувствуешь? |
| "Wie mir ist? Oh, ganz gut. Wir nennen uns auch schon du und bei Vornamen. Er heißt nämlich Geert, was ich euch, wie mir einfällt, auch schon gesagt habe." | -- Да как? Очень хорошо! Мы уже на "ты" и называем друг друга по имени. Его зовут Геерт, но помнится, я вам об этом уже говорила. |
| "Ja, das hast du. Mir ist aber doch so bange dabei. Ist es denn auch der Richtige?" | -- Да, говорила. Но меня все это немного пугает. Избранник ли он твоего сердца? |
| "Gewiß ist es der Richtige. Das verstehst du nicht, Hertha. Jeder ist der Richtige. Natürlich muß er von Adel sein und eine Stellung haben und gut aussehen." | -- Разумеется, да! Тебе не понять этого, Герта. Таким избранником может стать каждый. Конечно, если он дворянин, занимает прочное положение и недурен собой. |
| "Gott, Effi, wie du nur sprichst. Sonst sprachst du doch ganz anders. " | -- Боже мой, Эффи, что ты говоришь? Прежде ты рассуждала совсем иначе. |
| "Ja, sonst." | -- Прежде да. |
| "Und bist du auch schon ganz glücklich?" | -- И ты вполне счастлива? |
| "Wenn man zwei Stunden verlobt ist, ist man immer ganz glücklich. Wenigstens denk ich es mir so." | -- Через два часа после помолвки всегда вполне счастливы. По крайней мере я так думаю. |
| "Und ist es dir denn gar nicht, ja, wie sag ich nur, ein bißchen genant ? " | -- А тебе не... как бы это сказать... немножко не страшно? |
| "Ja, ein bißchen genant ist es mir, aber doch nicht sehr. Und ich denke, ich werde darüber wegkommen." | -- Да, но совсем немножко. Надеюсь, что и это скоро пройдет. |
| Nach diesem im Pfarr- und Kantorhause gemachten Besuche, der keine halbe Stunde gedauert hatte, war Effi wieder nach drüben zurückgekehrt, wo man auf der Gartenveranda eben den Kaffee nehmen wollte. Schwiegervater und Schwiegersohn gingen auf dem Kieswege zwischen den zwei Platanen auf und ab. | Покончив со своими визитами к пастору и кантору -- продолжались они в общей сложности не более получаса,-- Эффи снова вернулась домой. Там, на веранде, уже собирались пить кофе. Тесть и зять прогуливались по аллее между платанами. |
| Briest sprach von dem Schwierigen einer landrätlichen Stellung; sie sei ihm verschiedentlich angetragen worden, aber er habe jedesmal gedankt. | Брист рассуждал о трудностях, связанных с должностью ландрата. Ему несколько раз усиленно навязывали этот пост, но он всегда от него отказывался. |
| "So nach meinem eigenen Willen schalten und walten zu können ist mir immer das liebste gewesen, jedenfalls lieber - Pardon, Innstetten -, als so die Blicke beständig nach oben richten zu müssen. Man hat dann bloß immer Sinn und Merk für hohe und höchste Vorgesetzte. Das ist nichts für mich. Hier leb ich so freiweg und freue mich über jedes grüne Blatt und über den wilden Wein, der da drüben in die Fenster wächst." | -- Быть вполне свободным и иметь возможность распоряжаться собой по собственному усмотрению для меня приятней всего и уж, во всяком случае, приятней, чем -- пардон, Инштеттен,-- чем все время следить за каждым взглядом свыше, угадывать мысли и желания высшего и высочайшего начальства- Нет, это не по мне. Здесь я свободен, здесь я живу и радуюсь каждому зеленому листику, каждой лозе дикого винограда, что обвивает эти окна. |
| Er sprach noch mehr dergleichen, allerhand Antibeamtliches, und entschuldigte sich von Zeit zu Zeit mit einem kurzen, verschiedentlich wiederkehrenden "Pardon, Innstetten". Dieser nickte mechanisch zustimmend, war aber eigentlich wenig bei der Sache, sah vielmehr wie gebannt immer aufs neue nach dem drüben am Fenster rankenden wilden Wein hinüber, von dem Briest eben gesprochen, und während er dem nachhing, war es ihm, als säh' er wieder die rotblonden Mädchenköpfe zwischen den Weinranken und höre dabei den übermütigen Zuruf: "Effi, komm." | Он говорил еще долго и все в том же духе, приводя всевозможные возражения против государственной службы и чиновничества и лишь изредка, к месту и не к месту, прерывая себя коротким и извиняющимся "пардон, Инштеттен". Тот механически кивал ему головой, но явно не вникал в суть разговора и только все время как зачарованный глядел на окно, увитое тем самым диким виноградом, о котором только что упоминал Брист. Всякий раз, проходя мимо него, он видел среди зеленых лоз рыжие девичьи головки и слышал веселый голос: "Иди сюда, Эффи!" |
| Er glaubte nicht an Zeichen und ähnliches, im Gegenteil, wies alles Abergläubische weit zurück. Aber er konnte trotzdem von den zwei Worten nicht los, und während Briest immer weiterperorierte, war es ihm beständig, als wäre der kleine Hergang doch mehr als ein bloßer Zufall gewesen. | Он не верил в предзнаменования и тому подобные глупости. Напротив, он решительно отметал всякое суеверие. И все же эти три слова не выходили у него из головы, и, в то время как Брист продолжал упиваться своим красноречием, Инштеттен постепенно пришел к убеждению, что это маленькое происшествие не было простой случайностью. |
| Innstetten, der nur einen kurzen Urlaub genommen, war schon am folgenden Tag wieder abgereist, nachdem er versprochen, jeden Tag schreiben zu wollen. "Ja, das mußt du", hatte Effi gesagt, ein Wort, das ihr von Herzen kam, da sie seit Jahren nichts Schöneres kannte als beispielsweise den Empfang vieler Geburtstagsbriefe. Jeder mußte ihr zu diesem Tag schreiben. | Короткий отпуск Инштеттена закончился, и уже на следующий день он уехал, предварительно дав слово писать каждый день. "Да, пусть это будет твоей обязанностью",-- сказала Эффи. Эти слова вырвались у нее из самого сердца: вот уже несколько лет для Эффи не было ничего более приятного, чем получать многочисленные письма, например, ко дню рождения. В этот день она требовала их от каждого. |
| In den Brief eingestreute Wendungen, etwa wie "Gertrud und Klara senden Dir mit mir ihre herzlichsten Glückwünsche", waren verpönt; Gertrud und Klara, wenn sie Freundinnen sein wollten, hatten dafür zu Sorgen, daß ein Brief mit selbständiger Marke daläge, womöglich - denn ihr Geburtstag fiel noch in die Reisezeit mit einer fremden, aus der Schweiz oder Karlsbad. | Причем обороты вроде: "Гертруда и Клара шлют тебе вместе со мной свои сердечные пожелания" -- были строго запрещены. Нет, если Гертруда и Клара желают остаться ее подругами, пусть каждая из них в отдельности пришлет ей письмо, и каждое -- с почтовой маркой, по возможности с маркой иностранного государства, из Карлсбада или Швейцарии, так как день рождения Эффи приходился как раз на курортный сезон. |
| Innstetten, wie versprochen, schrieb wirklich jeden Tag; was aber den Empfang seiner Briefe ganz besonders angenehm machte, war der Umstand, daß er allwöchentlich nur einmal einen ganz kleinen Antwortbrief erwartete. Den erhielt er dann auch, voll reizend nichtigen und ihn jedesmal entzückenden Inhalts. Was es von ernsteren Dingen zu besprechen gab, das verhandelte Frau von Briest mit ihrem Schwiegersohn: Festsetzungen wegen der Hochzeit, Ausstattungs- und Wirtschaftseinrichtungsfragen. Innstetten, schon an die drei Jahre im Amt, war in seinem Kessiner Hause nicht glänzend, aber doch sehr standesgemäß eingerichtet, und es empfahl sich, in der Korrespondenz mit ihm ein Bild von allem, was da war, zu gewinnen, um nichts Unnützes anzuschaffen. Schließlich, als Frau von Briest über all diese Dinge genugsam unterrichtet war, wurde seitens Mutter und Tochter eine Reise nach Berlin beschlossen, um, wie Briest sich ausdrückte, den "Trousseau" für Prinzessin Effi zusammenzukaufen. | Инштеттен действительно, как и обещал, писал каждый день. Его письма были особенно приятны еще и потому, что сам он просил отвечать ему коротко и всего лишь один раз в неделю. Эти ответы он получал также регулярно. Они были очаровательно малы и каждый раз восхитительны по содержанию. О более серьезных вопросах: о предстоящих свадебных торжествах, о приданом и о делах, касающихся хозяйства,-- писала своему зятю госпожа фон Брист. Инштеттен, который вот уже три года как служил ландратом, обставил свой дом в Кессине если не блестяще, то, во всяком случае, вполне прилично, и по его письмам можно было воссоздать полную картину всего, что там было, чтобы не приобрести ничего лишнего. Наконец, когда госпожа фон Брист получила полное представление обо всем, что ей хотелось узнать, мать и дочь решили съездить в Берлин и закупить там, как выразился господин Брист, "Trousseau" (Приданое (франц.)) принцессы Эффи. |
| Effi freute sich sehr auf den Aufenthalt in Berlin, um so mehr, als der Vater darein gewilligt hatte, im Hotel du Nord Wohnung zu nehmen. Was es koste, könne ja von der Ausstattung abgezogen werden; Innstetten habe ohnehin alles. Effi ganz im Gegensatz zu der solche "Mesquinerien" ein für allemal sich verbittenden Mama - hatte dem Vater, ohne jede Sorge darum, ob er's scherz- oder ernsthaft gemeint hatte, freudig zugestimmt und beschäftigte sich in ihren Gedanken viel, viel mehr mit dem Eindruck, den sie beide, Mutter und Tochter, bei ihrem Erscheinen an der Table d'hôte machen würden, als mit Spinn und Mencke, Goschenhofer und ähnlichen Firmen, die vorläufig notiert worden waren. | А та была в восторге от предстоящей поездки в Берлин, тем более что отец разрешил им остановиться в "Ноtel du Nord"*. "Деньги, которые пойдут на это, можно удержать из твоего приданого. У Инштеттена и так есть все, что нужно". В полную противоположность своей матери, навсегда запретившей мужу подобные "остроты дурного тона", Эффи, даже не заботясь о том, в шутку или всерьез это сказано, радостно согласилась с отцом. Ее мысли были гораздо больше заняты тем, какое впечатление произведут она и ее мать своим появлением за табльдотом, чем "Шпином и Менке", "Гошенгофером" и другими подобными им фирмами, где надлежало делать покупки. |
| Und diesen ihren heiteren Phantasien entsprach denn auch ihre Haltung, als die große Berliner Woche nun wirklich da war. Vetter Briest vom Alexanderregiment, ein ungemein ausgelassener junger Leutnant, der die "Fliegenden Blätter" hielt und über die besten Witze Buch führte, stellte sich den Damen für jede dienstfreie Stunde zur Verfügung, und so saßen sie denn mit ihm bei Kranzler am Eckfenster oder zu statthafter Zeit auch wohl im Café Bauer und fuhren nachmittags in den Zoologischen Garten, um da die Giraffen zu sehen, von denen Vetter Briest, der übrigens Dagobert hieß, mit Vorliebe behauptete, sie sähen aus wie adlige alte Jungfern. | Светлые мечты Эффи осуществились, когда настала их великая берлинская неделя. Кузен Брист из Александрийского полка, необычайно шаловливый юный лейтенант, который выписывал "Флигенде блет-тер" * и вел специальную запись наиболее остроумных анекдотов, предоставил себя на все свободное от службы время в полное распоряжение обеих дам. И вот они сидели вместе с ним у углового окна кондитерской Кран-цлера или (в соответствующее время) в кафе Бауера*, а после обеда отправлялись в зоологический сад смотреть жираф, о которых кузен Брист (кстати, его звали Да-гоберт) любил говорить, что они напоминают ему благородных старых дев. |
| Jeder Tag verlief programmäßig, und am dritten oder vierten Tag gingen sie, wie vorgeschrieben, in die Nationalgalerie, weil Vetter Dagobert seiner Cousine die "Insel der Seligen" zeigen wollte. Fräulein Cousine stehe zwar auf dem Punkte, sich zu verheiraten, es sei aber doch vielleicht gut, die "Insel der Seligen" schon vorher kennengelernt zu haben. Die Tante gab ihm einen Schlag mit dem Fächer, begleitete diesen Schlag aber mit einem so gnädigen Blick, daß er keine Veranlassung hatte, den Ton zu ändern. | Время проходило в строгом соответствии с намеченной программой. Так, на третий или на четвертый день они, как и собирались, пошли в Национальную галерею, потому что Дагоберт хотел показать своей кузине "Остров блаженных"*. Хотя фрейлейн кузине. и предстоит в ближайшее время выйти замуж, может быть ей все-таки не мешает заблаговременно познакомиться с "Островом блаженных". За что получил от тетки затрещину веером, сопровожденную, впрочем,: столь милостивым взглядом, что у молодого человека не было никакого основания переменить тон. |
| Es waren himmlische Tage für alle drei, nicht zum wenigsten für den Vetter, der so wundervoll zu chaperonnieren und kleine Differenzen immer rasch auszugleichen verstand. An solchen Meinungsverschiedenheiten zwischen Mutter und Tochter war nun, wie das so geht, all die Zeit über kein Mangel, aber sie traten glücklicherweise nie bei den zu machenden Einkäufen hervor. Ob man von einer Sache sechs oder drei Dutzend erstand, Effi war mit allem gleichmäßig einverstanden, und wenn dann auf dem Heimweg von dem Preis der eben eingekauften Gegenstände gesprochen wurde, so verwechselte sie regelmäßig die Zahlen. | Это было поистине блаженное время для всех троих, как для дам, так и для кузена, прекрасно исполнявшего обязанности гида и умевшего ловко сглаживать всевозможные мелкие разногласия. В подобных разногласиях во мнении между матерью и дочерью, как водится, не было недостатка, но все они, к счастью, ни в коей мере не относились к их покупкам. В каком бы количестве ни приобретались отдельные вещи -- шесть дюжин или три дюжины, -- Эффи была одинаково со всем согласна, а когда по дороге домой возникал разговор о стоимости купленного, она постоянно путала цены. |
| Frau von Briest, sonst so kritisch, auch ihrem eigenen geliebten Kinde gegenüber, nahm dies anscheinend mangelnde Interesse nicht nur von der leichten Seite, sondern erkannte sogar einen Vorzug darin. Alle diese Dinge, so sagte sie sich, bedeuten Effi nicht viel. Effi ist anspruchslos; sie lebt in ihren Vorstellungen und Träumen, und wenn die Prinzessin Friedrich Karl vorüberfährt und sie von ihrem Wagen aus freundlich grüßt, so gilt ihr das mehr als eine ganze Truhe voll Weißzeug. | Госпожа фон Брист, обычно весьма придирчивая даже по отношению к своей любимой дочери, воспринимала ее явное безразличие не как проявление легкомыслия, а видела в этом даже известное достоинство. "Все эти вещи,-- размышляла она, -- ничего не значат для Эффи. Эффи нетребовательна: она живет в мире своих грез, и если бы супруга принца Фридриха Карла, проезжая мимо в своей карете, дружески кивнула ей головой, то и это значило бы для нее не больше, чем ларь с бельем". |
| Das alles war auch richtig, aber doch nur halb. An dem Besitze mehr oder weniger alltäglicher Dinge lag Effi nicht viel, aber wenn sie mit der Mama die Linden hinauf- und hinunterging und nach Musterung der schönsten Schaufenster in den Demuthschen Laden eintrat, um für die gleich nach der Hochzeit geplante italienische Reise allerlei Einkäufe zu machen, so zeigte sich ihr wahrer Charakter. Nur das Eleganteste gefiel ihr, und wenn sie das Beste nicht haben konnte, so verzichtete sie auf das Zweitbeste, weil ihr dies Zweite nun nichts mehr bedeutete. Ja, sie konnte verzichten, darin hatte die Mama recht, und in diesem Verzichtenkönnen lag etwas von Anspruchslosigkeit; wenn es aber ausnahmsweise mal wirklich etwas zu besitzen galt, so mußte dies immer was ganz Apartes sein. Und darin war sie anspruchsvoll. | И она была права, но только отчасти. К обыденным вещам Эффи действительно не проявляла особого интереса, и, казалось, ей совершенно безразлично, в каком количестве их закупят. Подлинный ее характер проявился несколько позже, когда они с матерью, прогуливаясь по Унтер-ден-Линден, мимо роскошно убранных витрин магазинов, зашли к Демуту, чтобы приобрести все необходимое для предстоящей свадебной поездки в Италию. Эффи нравились только самые элегантные вещи, и, если она не могла купить лучшего, от второсортного она отказывалась вовсе, ибо вещи второго сорта в ее глазах не представляли никакой ценности. Да, она могла отказаться от многого, тут ее мать не ошибалась; в этом умении отречься угадывалась скромная непритязательность. Но зато, когда ей в виде исключения попадалось нечто, чем, как ей казалось, стоило обладать, -- в таких случаях Эффи становилась требовательной. |
Viertes Kapitel/Глава четвертая
| English | Русский |
| Vetter Dagobert war am Bahnhof, als die Damen ihre Rückreise nach Hohen-Cremmen antraten. Es waren glückliche Tage gewesen, vor allem auch darin, daß man nicht unter unbequemer und beinahe unstandesgemäßer Verwandtschaft gelitten hatte. "Für Tante Therese", so hatte Effi gleich nach der Ankunft gesagt, "müssen wir diesmal inkognito bleiben. Es geht nicht, daß sie hier ins Hotel kommt. Entweder Hotel du Nord oder Tante Therese; beides zusammen paßt nicht." Die Mama hatte sich schließlich einverstanden damit erklärt, ja, dem Liebling zur Besiegelung des Einverständnisses einen Kuß auf die Stirn gegeben. | Когда обе дамы отправились в обратный путь в Гоген-Креммен, кузен Дагоберт провожал их на поезд. Эффи и ее мать провели несколько счастливых дней еще и потому, что им не пришлось страдать от неудобного и почти неприличного для их звания родства. "Тетка Тереза,--< заявила Эффи сразу же по прибытии в Берлин,-- не должна знать о нашем приезде. Пусть она не приходит к нам в отель. Или "Hotel du Nord", или -- тетка Тереза, то и другое несовместимо". Мать в конце концов склонилась на ее сторону и в знак согласия поцеловала любимое дитя в лоб. |
| Mit Vetter Dagobert war das natürlich etwas ganz anderes gewesen, der hatte nicht bloß den Gardepli, der hatte vor allem auch mit Hilfe jener eigentümlich guten Laune, wie sie bei den Alexanderoffizieren beinahe traditionell geworden, sowohl Mutter wie Tochter von Anfang an anzuregen und aufzuheitern gewußt, und diese gute Stimmung dauerte bis zuletzt. | С кузеном Дагобертом, разумеется, все обстояло совсем иначе. Солдафонства в нем отнюдь не было, а своими веселыми оригинальными манерами, ставшими почти традицией у александрийских офицеров, он умел приятно развлечь и мать и дочь. Хорошее настроение сохранялось у них до самого отъезда. |
| "Dagobert", so hieß es noch beim Abschied, "du kommst also zu meinem Polterabend, und natürlich mit Cortège. Denn nach den Aufführungen (aber kommt mir nicht mit Dienstmann oder Mausefallenhändler) ist Ball. Und du mußt bedenken, mein erster großer Ball ist vielleicht auch mein letzter. Unter sechs Kameraden - natürlich beste Tänzer - wird gar nicht angenommen. Und mit dem Frühzug könnt ihr wieder zurück." Der Vetter versprach alles, und so trennte man sich. | -- Дагоберт, -- так было сказано ему при расставании,-- значит, ты будешь на моем девичнике и, само собой, с друзьями. Ведь после представления будет бал. Ты вообрази себе: мой первый большой бал, а может быть, и последний. Если ты приведешь шесть товарищей, только не солдат и не торговцев мышеловками и, разумеется, лучших танцоров, то это будет очень кстати. А с утренним поездом вы вернетесь назад. |
| Gegen Mittag trafen beide Damen an ihrer havelländischen Bahnstation ein, mitten im Luch, und fuhren in einer halben Stunde nach Hohen-Cremmen hinüber. Briest war sehr froh, Frau und Tochter wieder zu Hause zu haben, und stellte Fragen über Fragen, deren Beantwortung er meist nicht abwartete. Statt dessen erging er sich in Mitteilung dessen, was er inzwischen erlebt. | Кузен обещал, на этом они и расстались. Около полудня обе дамы сошли на своей захолустной железнодорожной станции, среди торфяных болот, и в течение получаса добирались в повозке до Гоген-Кремме-на. Брист был очень доволен, что его жена и дочь опять дома, и забросал их вопросами, большей частью не дожидаясь ответа. Вместо этого в промежутках между вопросами он принимался рассказывать, что пережил за это время. |
| "Ihr habt mir da vorhin von der Nationalgalerie gesprochen und von der 'Insel der Seligen' - nun, wir haben hier, während ihr fort wart, auch so was gehabt: unser Inspektor Pink und die Gärtnersfrau. Natürlich habe ich Pink entlassen müssen, übrigens ungern. Es ist sehr fatal, daß solche Geschichten fast immer in die Erntezeit fallen. Und Pink war sonst ein ungewöhnlich tüchtiger Mann, hier leider am unrechten Fleck. Aber lassen wir das; Wilke wird schon unruhig." | -- Вы только что говорили мне про Национальную галерею и про "Остров блаженных",-- ну, а у нас здесь, пока вас не было, тоже кое-что произошло: наш инспектор Пинк с женой садовника... Естественно, Пинка мне пришлось уволить,-- кстати говоря, без особого удовольствия. Просто фатально, что такие истории почти всегда приходятся на время уборки урожая. У Пинка вообще золотые руки, только, увы, он не там пустил их в ход, Но оставим это: Вильке уже начинает беспокоиться. |
| Bei Tische hörte Briest besser zu; das gute Einvernehmen mit dem Vetter, von dem ihm viel erzählt wurde, hatte seinen Beifall, weniger das Verhalten gegen Tante Therese. Man sah aber deutlich, daß er inmitten seiner Mißbilligung sich eigentlich darüber freute; denn ein kleiner Schabernack entsprach ganz seinem Geschmack, und Tante Therese war wirklich eine lächerliche Figur. | За столом Брист слушал внимательнее; их веселое времяпрепровождение в обществе кузена, о котором ему много рассказывали, вызвало с его стороны одобрение, в меньшей степени -- их обхождение с теткой- Терезой, Однако было видно, что это внешнее недовольство, в сущности, скрывало внутреннюю радость, так как их маленькая проказа пришлась ему по вкусу, а тетка Тереза была действительно комичной фигурой. |
| Er hob sein Glas und stieß mit Frau und Tochter an. Auch als nach Tisch einzelne der hübschesten Einkäufe von ihm ausgepackt und seiner Beurteilung unterbreitet wurden, verriet er viel Interesse, das selbst noch anhielt oder wenigstens nicht ganz hinstarb, als er die Rechnung überflog. | Он поднял бокал и чокнулся с женой и дочерью. После обеда, когда некоторые из самых красивых покупок были распакованы и представлены его суду, он проявил к ним большой интерес, который, очевидно, не угас и позже, особенно при просмотре счетов. |
| "Etwas teuer, oder sagen wir lieber sehr teuer; indessen es tut nichts. Es hat alles so viel Schick, ich möchte sagen so viel Animierendes, daß ich deutlich fühle, wenn du mir solchen Koffer und solche Reisedecke zu Weihnachten schenkst, so sind wir zu Ostern auch in Rom und machen nach achtzehn Jahren unsere Hochzeitsreise. Was meinst du, Luise? Wollen wir nachexerzieren? Spät kommt ihr, doch ihr kommt." | -- Дороговато, или, скажем прямо, очень дорого, ну да ладно. Во всем этом столько шика, я хотел сказать, столько прелести, что кажется,-- если бы вот такие же чемоданы и такой плед ты подарила мне к рождеству, то к пасхе мы были бы в Риме и с восемнадцатилетним опозданием совершили свадебное путешествие. Как ты полагаешь, Луиза? Может, возьмем свое, хоть задним числом? Лучше поздно, чем никогда. |
| Frau von Briest machte eine Handbewegung, wie wenn sie sagen wollte: "Unverbesserlich", und überließ ihn im übrigen seiner eigenen Beschämung, die aber nicht groß war. | Госпожа фон Брист сделала движение рукой, как будто хотела сказать: "Неисправимый!" -- а в остальном предоставила его собственному смущению, которое, впрочем, было не очень велико. |
| Ende August war da, der Hochzeitstag (3. Oktober) rückte näher, und sowohl im Herrenhause wie in der Pfarre und Schule war man unausgesetzt bei den Vorbereitungen zum Polterabend. Jahnke, getreu seiner Fritz-Reuter-Passion, hatte sich's als etwas besonders "Sinniges" ausgedacht, Bertha und Hertha als Lining und Mining auftreten zu lassen, natürlich plattdeutsch, während Hulda das Käthchen von Heilbronn in der Holunderbaumszene darstellen sollte, Leutnant Engelbrecht von den Husaren als Wetter vom Strahl. Niemeyer, der sich den Vater der Idee nennen durfte, hatte keinen Augenblick gesäumt, auch die versäumte Nutzanwendung auf Innstetten und Effi hinzuzudichten. Er selbst war mit seiner Arbeit zufrieden und hörte, gleich nach der Leseprobe, von allen Beteiligten viel Freundliches darüber, freilich mit Ausnahme seines Patronatsherrn und alten Freundes Briest, der, als er die Mischung von Kleist und Niemeyer mit angehört hatte, lebhaft protestierte, wenn auch keineswegs aus literarischen Gründen. | Был конец августа, приближался день свадьбы (3 октября), и в господском доме, как и в церкви и в школе, полным ходом шли приготовления к торжеству. Янке, верный своей страсти к Фрицу Рейтеру, изобретал нечто весьма "глубокомысленное": Берта и Герта выступали в ролях Лининг и Мининг, разумеется -- на диалекте; Гульда в роли Кетхен из Гейльбронна -- в сцене под бузиной *, а гусарский лейтенант Энгельбрехт -- Веттера фон Штраля*. Нимейер, которому позволено было именоваться Отцом Идеи, ни на минуту не сомневался, что ему необходимо сочинить стихи и для Эффи и для Инштет-тена. Сам он остался вполне доволен своей работой и сразу же после первой репетиции выслушал много приветливых слов в ее адрес от всех участников, за исключением своего покровителя и старого друга Бриста, который, прослушав эту смесь из Клейста и Нимейера, живо запротестовал, впрочем отнюдь не из литературных соображений. |
| "Hoher Herr und immer wieder Hoher Herr - was soll das? Das leitet in die Irre, das verschiebt alles. Innstetten, unbestritten, ist ein famoses Menschenexemplar, Mann von Charakter und Schneid, aber die Briests - verzeih den Berolinismus, Luise-, die Briests sind schließlich auch nicht von schlechten Eltern. Wir sind doch nun mal eine historische Familie, laß mich hinzufügen Gott sei Dank, und die Innstettens sind es nicht; die Innstettens sind bloß alt, meinetwegen Uradel, aber was heißt Uradel? | -- "Высокородный господин", опять и опять "высокородный господин"! Что это значит? Это сбивает с толку, это все переворачивает. Инштеттен, без сомнения, человек славный, образец характера и выправки, но Брист, -- прости мне этот берлинизм, Луиза,-- Брист в конце концов происходит тоже не от плохих родителей. Мы ведь слава богу, в известном смысле историческая фамилия, да позволено мне будет на это сослаться, а Инштеттен -- нет; Инштеттены -- просто очень старый род, по-моему даже -- из первых дворян, но что такое первые дворяне? |
| Ich will nicht, daß eine Briest oder doch mindestens eine Polterabendfigur, in der jeder das Widerspiel unserer Effi erkennen muß - ich will nicht, daß eine Briest mittelbar oder unmittelbar in einem fort von 'Hoher Herr' spricht. Da müßte denn doch Innstetten wenigstens ein verkappter Hohenzoller sein, es gibt ja dergleichen. Das ist er aber nicht, und so kann ich nur wiederholen, es verschiebt die Situation." | Я не хочу, чтобы Брист, или хотя бы персонаж из предсвадебного представления, в образе которого каждому предстоит узнать нашу Эффи; я не хочу, чтобы урожденный Брист прямо или косвенно кому бы то ни было говорил "высокородный господин". В таком случае Инштеттену следует быть по крайней мере скрытым Гогенцоллерном -- бывают ведь и такие. Но он не Гогенцоллерн, и, следовательно, я повторяю, это --. нарушение субординации. |
| Und wirklich, Briest hielt mit besonderer Zähigkeit eine ganze Zeitlang an dieser Anschauung fest. Erst nach der zweiten Probe, wo das "Käthchen", schon halb im Kostüm, ein sehr eng anliegendes Sammetmieder trug, ließ er sich - der es auch sonst nicht an Huldigungen gegen Hulda fehlen ließ - zu der Bemerkung hinreißen, das Käthchen liege sehr gut da, welche Wendung einer Waffenstreckung ziemlich gleichkam oder doch zu solcher hinüberleitete. Daß alle diese Dinge vor Effi geheimgehalten wurden, braucht nicht erst gesagt zu werden. Bei mehr Neugier auf seiten dieser letzteren wäre das nun freilich ganz unmöglich gewesen, aber Effi hatte so wenig Verlangen, in die Vorbereitungen und geplanten Überraschungen einzudringen, daß sie der Mama mit allem Nachdruck erklärte, sie könne es abwarten, und Wenn diese dann zweifelte, so schloß Effi mit der wiederholten Versicherung: Es wäre wirklich so, die Mama könne es glauben. Und warum auch nicht? | И действительно, Брист долго и упорно отстаивал свое мнение. Лишь после второй репетиции, где Кетхен, уже наполовину костюмированная, вышла в очень узком бархатном корсете, он позволил себе,-- а он никогда не скупился на похвалы в адрес Гульды, -- сделать замечание, что "Кетхен выступала весьма удачно". Эти слова были равносильны сдаче оружия, или по крайней мере вели к таковой. Стоит ли говорить, что все это держалось от Эффи в секрете. При большем любопытстве последней это было бы почти невозможно, но Эффи проявляла слишком мало желания вникать в приготовления к свадьбе и в задуманные сюрпризы. Как она сама подчеркнуто объясняла своей матери -- "она может и подождать", и когда госпожа Брист выразила по этому поводу некоторое сомнение, то Эффи повторила еще раз: это действительно так, мама может этому поверить. А почему бы и нет? |
| Es sei ja doch alles nur Theateraufführung und hübscher und poetischer als "Aschenbrödel", das sie noch am letzten Abend in Berlin gesehen hätte, hübscher und poetischer könne es ja doch nicht Sein. Da hätte sie wirklich selber mitspielen mögen, wenn auch nur, um dem lächerlichen Pensionslehrer einen Kreidestrich auf den Rücken zu machen. "Und wie reizend im letzten Akt 'Aschenbrödels Erwachen als Prinzessin' oder wenigstens als Gräfin; wirklich, es war ganz wie ein Märchen." In dieser Weise sprach sie oft, war meist ausgelassener als vordem und ärgerte sich bloß über das beständige Tuscheln und Geheimtun der Freundinnen. | Ведь все это лишь спектакль, к тому же красивее и поэтичнее, чем "Золушка", которую она видела в последний вечер своего пребывания в Берлине, он ведь быть не мог. Вот там она действительно сыграла бы сама, хотя бы ради того, чтобы измазать мелом сюртук смешного учителя. А как чудесно в последнем акте пробуждение Золушки! Она становится принцессой или хотя бы графиней: это поистине сказочно.-- Так нередко говорила Эффи. В эти дни она резвилась больше прежнего и очень возмущалась постоянным шушуканьем и таинственностью подруг. |
| "Ich wollte, sie hätten sich weniger wichtig und wären mehr für mich da. Nachher bleiben sie doch bloß stecken, und ich muß mich um sie ängstigen und mich schämen, daß es meine Freundinnen sind." | -- Пусть они меньше важничают и больше бывают со мной. Они все прячутся, а я должна за них бояться и стыдиться, что они -- мои подруги. |
| So gingen Effis Spottreden, und es war ganz unverkennbar, daß sie sich um Polterabend und Hochzeit nicht allzusehr kümmerte. Frau von Briest hatte so ihre Gedanken darüber, aber zu Sorgen kam es nicht, weil sich Effi, was doch ein gutes Zeichen war, ziemlich viel mit ihrer Zukunft beschäftigte und sich, phantasiereich wie sie war, viertelstundenlang in Schilderungen ihres Kessiner Lebens erging, Schilderungen, in denen sich nebenher und sehr zur Erheiterung der Mama eine merkwürdige Vorstellung von Hinterpommern aussprach oder vielleicht auch, mit kluger Berechnung, aussprechen sollte. Sie gefiel sich nämlich darin, Kessin als einen halbsibirischen Ort aufzufassen, wo Eis und Schnee nie recht aufhörten. | Из этих насмешливых речей было видно, что ни о девичнике, ни о свадьбе Эффи совсем не заботилась. Так думала госпожа фон Брист, но это не беспокоило ее, потому что-Эффи -- и это было хорошим признаком -- много размышляла о своем будущем и, обладая богатой фантазией, по четверти часа предавалась мечтам о предстоящей жизни в Кессине. Правда, эти мечты весьма и и весьма забавляли мать, так как в них проявлялось довольно удивительное представление о Померании. Так, ей нравилось представлять себе Кессин чем-то вроде сибирского города, где лежат вечные снега. |
| "Heute hat Goschenhofer das letzte geschickt", sagte Frau von Briest, als sie wie gewöhnlich in Front des Seitenflügels mit Effi am Arbeitstisch saß, auf dem die Leinen- und Wäschevorräte beständig wuchsen, während der Zeitungen, die bloß Platz wegnahmen, immer weniger wurden. "Ich hoffe, du hast nun alles, Effi. Wenn du aber noch kleine Wünsche hegst, so mußt du sie jetzt aussprechen, womöglich in dieser Stunde noch. Papa hat den Raps vorteilhaft verkauft und ist ungewöhnlich guter Laune." | -- Сегодня Гогенгофер прислал последние вещи, -- сказала госпожа фон Брист, когда они с Эффи, как обычно, сидели перед фасадом флигеля у рабочего столика, на котором запасы белья и одежды росли все больше, а газет становилось все меньше.-- Надеюсь, что теперь у тебя есть все, Эффи. Однако если ты утаила еще какие-нибудь маленькие желания, то выскажи их сегодня же, и если хочешь -- сейчас. Папа выгодно продал рапс и сейчас в необычайно хорошем настроении. |
| "Ungewöhnlich? Er ist immer in guter Laune." | -- Необычайно? Он всегда в хорошем настроении. |
| "In ungewöhnlich guter Laune", wiederholte die Mama. "Und sie muß genutzt werden. Sprich also. Mehrmals, als wir noch in Berlin waren, war es mir, als ob du doch nach dem einen oder anderen noch ein ganz besonderes Verlangen gehabt hättest." | -- В необычайно хорошем настроении,-- повторила госпожа фон Брист. -- И это следует использовать. Ну, говори. Много раз, когда мы еще были в Берлине, мне казалось, что тебе хочется купить то одно, то другое. |
| "Ja, liebe Mama, was soll ich da sagen. Eigentlich habe ich ja alles, was man braucht, ich meine, was man hier braucht. Aber da mir's nun mal bestimmt ist, so hoch nördlich zu kommen ... ich bemerke, daß ich nichts dagegen habe, im Gegenteil, ich freue mich darauf, auf die Nordlichter und auf den helleren Glanz der Sterne ... da mir's nun mal so bestimmt ist, so hätte ich wohl gern einen Pelz gehabt." | -- Милая мама, что мне на это сказать? Собственно говоря, у меня есть все, что нужно, то есть все, что нужно здесь. Но, поскольку предстоит ехать на север... должна заметить, я ничего не имею против и даже рада, что увижу северное сияние и яркий блеск звезд... Но раз уж так суждено, хотелось бы иметь шубу. |
| "Aber Effi, Kind, das ist doch alles bloß leere Torheit. Du kommst ja nicht nach Petersburg oder nach Archangel." | -- Но, Эффи, дитя, это же чистое сумасбродство. Ты ведь едешь не в Петербург и не в Архангельск. |
| "Nein; aber ich bin doch auf dem Wege dahin..." | -- Нет, но еду-то я в ту сторону. |
| "Gewiß, Kind. Auf dem Wege dahin bist du; aber was heißt das? Wenn du von hier nach Nauen fährst, bist du auch auf dem Wege nach Rußland. Im übrigen, wenn du's wünschst, so sollst du einen Pelz haben. Nur das laß mich im voraus sagen, ich rate dir davon ab. Ein Pelz ist für ältere Personen, selbst deine alte Mama ist noch zu jung dafür, und wenn du mit deinen siebzehn Jahren in Nerz oder Marder auftrittst, so glauben die Kessiner, es sei eine Maskerade." | -- Конечно, дитя. Едешь в ту сторону: ну и что из этого? А если отсюда едешь в Науэн? Это ведь тоже на пути в Россию. Впрочем, раз ты хочешь, будет у тебя шуба. Но позволь мне лишь заметить, что этого я не советую. Шуба более к лицу пожилым людям, даже твоя старенькая мама слишком молода для шубы. И если ты в свои семнадцать лет появишься в кунице или норке, кессинцы примут это за маскарад. |
| Das war am 2. September, daß sie so sprachen, ein Gespräch, das sich wohl fortgesetzt hätte, wenn nicht gerade Sedantag gewesen wäre. So aber wurden sie durch Trommel- und Pfeifenklang unterbrochen, und Effi, die schon vorher von dem beabsichtigten Aufzuge gehört, aber es wieder vergessen hatte, stürzte mit einem Male von dem gemeinschaftlichen Arbeitstisch fort und an Rondell und Teich vorüber auf einen kleinen, an die Kirchhofsmauer angebauten Balkon zu, zu dem sechs Stufen, nicht viel breiter als Leitersprossen, hinaufführten. Im Nu war sie oben, und richtig, da kam auch schon die ganze Schuljugend heran, Jahnke gravitätisch am rechten Flügel, während ein kleiner Tambourmajor, weit voran, an der Spitze des Zuges marschierte, mit einem Gesichtsausdruck, als ob ihm obläge, die Schlacht bei Sedan noch einmal zu schlagen. Effi winkte mit dem Taschentuch, und der Begrüßte versäumte nicht, mit seinem blanken Kugelstock zu salutieren. | Так они говорили 2 сентября. Разговор не был продолжен, потому что был как раз День Седана*. Их прервал звук труб и барабанов, и Эффи, которая еще раньше слышала о предполагаемой процессии, но опять о ней забыла, немедленно бросилась прочь от их общего рабочего стола, мимо круглой площадки и пруда на маленький надстроенный на кладбищенской стене балкончик, куда вели шесть ступенек, немногим шире, чем у садовой лестницы. В мгновение ока она была наверху, и действительно, уже приближалась вся школьная молодежь. Янке важно выступал на правом фланге, а маленький тамбур-мажор --- далеко впереди, во главе процессии, с таким выражением лица, словно ему предстояло провести под Седаном вторую битву. Эффи помахала платком, и тот, кого она приветствовала, не преминул отсалютовать ей тростью с блестящим набалдашником. |
| Eine Woche später saßen Mutter und Tochter wieder am alten Fleck, auch wieder mit ihrer Arbeit beschäftigt. Es war ein wunderschöner Tag; der in einem zierlichen Beet um die Sonnenuhr herum stehende Heliotrop blühte noch, und die leise Brise, die ging, trug den Duft davon zu ihnen herüber. | Неделю спустя мать и дочь вновь сидели на старом месте, поглощенные своей работой. Был чудесный день. Гелиотропы, росшие на узорной клумбе вокруг солнечных часов, цвели, и легкий ветерок доносил их аромат. |
| "Ach, wie wohl ich mich fühle", sagte Effi, "so wohl und so glücklich; ich kann mir den Himmel nicht schöner denken. Und am Ende, wer weiß, ob sie im Himmel so wundervollen Heliotrop haben." | -- Ах, как я счастлива,-- сказала Эффи.-- Мне так хорошо, что лучше не может быть даже на небе. И кто его знает, будут ли у нас на небе такие прекрасные гелиотропы. |
| "Aber Effi, so darfst du nicht sprechen; das hast du von deinem Vater, dem nichts heilig ist und der neulich sogar sagte, Niemeyer sähe aus wie Lot. Unerhört. Und was soll es nur heißen? Erstlich weiß er nicht, wie Lot ausgesehen hat, und zweitens ist es eine grenzenlose Rücksichtslosigkeit gegen Hulda. Ein Glück, daß Niemeyer nur die einzige Tochter hat, dadurch fällt es eigentlich in sich zusammen. | -- Что ты, Эффи, нельзя так говорить: это у тебя от папеньки, для него ничего нет святого. Недавно он даже сказал, что Нимейер похож на Лота*. Неслыханно. А что это значит? Во-первых, он не знает, как выглядел Лот, а во-вторых, это -- ужасная бестактность по отношению к Гульде. Счастье, что у Нимейера только одна дочь, поэтому всякое сравнение само собой отпадает. |
| In einem freilich hat er nur zu recht gehabt, in all und jedem, was er über 'Lots Frau', unsere gute Frau Pastorin, sagte, die uns denn auch wirklich wieder mit ihrer Torheit und Anmaßung den ganzen Sedantag ruinierte. Wobei mir übrigens einfällt, daß wir, als Jahnke mit der Schule vorbeikam, in unserem Gespräch unterbrochen wurden - wenigstens kann ich mir nicht denken, daß der Pelz, von dem du damals sprachst, dein einziger Wunsch gewesen sein sollte. Laß mich also wissen, Schatz, was du noch weiter auf dem Herzen hast." | Только в одном он, конечно, прав, я имею в виду его слова о "жене Лота", нашей доброй госпоже пасторше, которая со свойственной ей глупостью и дерзостью опять уничтожала нас в течение всего Дня Седана*. Кстати, я припоминаю, что, когда Янке со школой проходил мимо, мы прервали наш разговор. Знаешь, я никак не могу поверить, что шуба, о которой ты мне тогда сказала, была единственным твоим желанием. Сокровище мое, позволь узнать, что у тебя не сердце! |
| "Nichts, Mama. " | -- Ничего, мама. |
| "Wirklich nichts?" | -- Так-таки и ничего? |
| "Nein, wirklich nichts; ganz im Ernst ... Wenn es aber doch am Ende was sein sollte ... " | -- Нет, в самом деле, ничего! Я говорю совершенно серьезно... Но если я и думаю о чем, так это... |
| "Nun ... " | -- Ну... |
| "... so müßte es ein japanischer Bettschirm sein, schwarz und goldene Vögel darauf, alle mit einem langen Kranichschnabel ... Und dann vielleicht noch eine Ampel für unser Schlafzimmer, mit rotem Schein." | -- ...так это о японской ширме для нашей спальни, черной и с золотыми птицами, все с длинными журавлиными клювами... И еще, может быть, о подвесной красной лампе, тоже для спальни. |
| Frau von Briest schwieg. | Госпожа фон Брист молчала. |
| "Nun siehst du, Mama, du schweigst und siehst aus, als ob ich etwas besonders Unpassendes gesagt hätte." | -- Ну, вот видишь, мама, ты молчишь и смотришь на меня так, будто я сказала несуразное. |
| "Nein, Effi, nichts Unpassendes. Und vor deiner Mutter nun schon gewiß nicht. Denn ich kenne dich ja. Du bist eine phantastische kleine Person, malst dir mit Vorliebe Zukunftsbilder aus, und je farbenreicher sie sind, desto schöner und begehrlicher erscheinen sie dir. Ich sah das so recht, als wir die Reisesachen kauften. Und nun denkst du dir's ganz wundervoll, einen Bettschirm mit allerhand fabelhaftem Getier zu haben, alles im Halblicht einer roten Ampel. Es kommt dir vor wie ein Märchen, und du möchtest eine Prinzessin sein." | -- Нет, Эффи, ничего в этом нет несуразного. А для твоей матери -- и подавно. Ведь я же тебя знаю. Ты -- маленькая фантазерка, с любовью рисуешь себе картины будущего, и чем они красочней, тем красивей и заманчивей тебе кажутся. Я это сразу подметила, когда мы покупали дорожные вещи. Теперь ты представляешь себе чудесную сказочную обстановку в красном полумраке. Тебе будет мерещиться сказка, и принцесса в этой сказке -- ты. |
| Effi nahm die Hand der Mama und küßte sie. | Эффи взяла руку матери и поцеловала. |
| "Ja, Mama, so bin ich." | -- Да, мама, я и есть такая. |
| "Ja, so bist du. Ich weiß es wohl. Aber meine liebe Effi, wir müssen vorsichtig im Leben sein, und zumal wir Frauen. Und wenn du nun nach Kessin kommst, einem kleinen Ort, wo nachts kaum eine Laterne brennt, so lacht man über dergleichen. Und wenn man bloß lachte. Die, die dir ungewogen sind, und solche gibt es immer, sprechen von schlechter Erziehung, und manche sagen auch wohl noch Schlimmeres." | -- Да, ты такая. Это я наверно знаю. Но, милая моя Эффи, в жизни нужно многого остерегаться, и тем более нам, женщинам. Когда ты приедешь в Кессин, этот маленький городишко, где ночью едва ли горит хоть один фонарь, надо всем этим будут смеяться. И если бы только смеяться. Те, что невзлюбят тебя, -- ведь такие всегда найдутся,-- заговорят о дурном воспитании, а иные даже будут злословить. |
| "Also nichts Japanisches und auch keine Ampel. Aber ich bekenne dir, ich hatte es mir so schön und poetisch gedacht, alles in einem roten Schimmer zu sehen." | -- Хорошо, тогда ничего японского и никакой лампы. Но я откроюсь тебе: мне кажется, что в красном полумраке все выглядит так поэтично и красиво. |
| Frau von Briest war bewegt. Sie stand auf und küßte Effi. | Госпожа фон Брист была тронута. Она встала и поцеловала Эффи. |
| "Du bist ein Kind. Schön und poetisch. Das sind so Vorstellungen. Die Wirklichkeit ist anders, und oft ist es gut, daß es statt Licht und Schimmer ein Dunkel gibt." | -- Ты ребенок! Прекрасный и поэтичный ребенок. Все это лишь мечты. В жизни бывает иначе, и подчас лучше, когда вместо света и полумрака совсем темно. |
| Effi schien antworten zu wollen, aber in diesem Augenblick kam Wilke und brachte Briefe. Der eine war aus Kessin von Innstetten. | Эффи думала возразить, но тут пришел Вильке и принес письма. Одно было из Кессина от Инштеттена. |
| "Ach, von Geert", sagte Effi, und während sie den Brief beiseite steckte, fuhr sie in ruhigem Ton fort: | -- Это от Геерта,-- сказала Эффи и, отложив письмо в сторону, спокойно продолжала: |
| "Aber das wirst du doch gestatten, daß ich den Flügel schräg in die Stube stelle. Daran liegt mir mehr als an einem Kamin, den mir Geert versprochen hat. Und das Bild von dir, das stell ich dann auf eine Staffelei; ganz ohne dich kann ich nicht sein. Ach, wie werd ich mich nach euch sehnen, vielleicht auf der Reise schon und dann in Kessin ganz gewiß. Es soll ja keine Garnison haben, nicht einmal einen Stabsarzt, und ein Glück, daß es wenigstens ein Badeort ist. Vetter Briest, und daran will ich mich aufrichten, dessen Mutter und Schwester immer nach Warnemünde gehen - nun, ich sehe doch wirklich nicht ein, warum der die lieben Verwandten nicht auch einmal nach Kessin hin dirigieren sollte. Dirigieren, das klingt ohnehin so nach Generalstab, worauf er, glaub ich, ambiert. Und dann kommt er natürlich mit und wohnt bei uns. Übrigens haben die Kessiner, wie mir neulich erst wer erzählt hat, ein ziemlich großes Dampfschiff, das zweimal die Woche nach Schweden hinüberfährt. Und auf dem Schiff ist dann Ball (sie haben da natürlich auch Musik), und er tanzt sehr gut ... " | -- Но ты разрешишь мне поставить в комнате рояль, наискосок. Это мне больше нравится, чем камин, который обещал Геерт. И на рояль я поставлю твой портрет; совсем без тебя я не смогу жить. Ах, как я буду о вас тосковать, быть может уже в дороге, а в Кессине -- так обязательно. Говорят, там нет даже гарнизона, даже штабного врача, но счастье, что Кессин хотя бы курорт. Кузен Брист... я недаром вспомнила о нем... его мать и сестра всегда выезжают в Варнемюнде,-- так я не понимаю, почему бы ему не командировать однажды своих милых родственников в Кессин. Командировка -- это звучит совсем как в генеральном штабе, а он, кажется, именно туда и метит. А потом он приедет сам и поживет у нас. Впрочем, кто-то недавно рассказывал, что у кессинцев есть довольно большой пароход, который два раза в неделю ходит в Швецию и обратно. И потом на палубе устраивают бал (у них, понятно, есть и музыка), а он танцует очень хорошо... |
| "Wer?" | -- Кто? |
| "Nun, Dagobert." | -- Ну, Дагоберт. |
| "Ich dachte, du meintest Innstetten. Aber jedenfalls ist es an der Zeit, endlich zu wissen, was er schreibt ... Du hast ja den Brief noch in der Tasche." | -- Я думала, ты говоришь об Инштеттене. Однако уже пора бы узнать, что он пишет... У тебя ведь письмо в кармане. |
| "Richtig. Den hätt ich fast vergessen." | -- Верно. Я чуть не забыла о нем. |
| Und sie öffnete den Brief und überflog ihn. | И она, открыв письмо, быстро пробежала его глазами. |
| "Nun, Effi, kein Wort? Du strahlst nicht und lachst nicht einmal, und er schreibt doch immer so heiter und unterhaltlich und gar nicht väterlich weise." | -- Ну, Эффи, ты молчишь? Ты не сияешь, не смеешься. А он пишет всегда так весело и интересно, совсем не в отеческой манере. |
| "Das würde ich mir auch verbitten. Er hat sein Alter, und ich habe meine Jugend. Und ich würde ihm mit den Fingern drohen und ihm sagen: 'Geert, überlege, was besser ist.'" | -- Это бы я сейчас же запретила. У него свой возраст, а у меня -- моя юность. Я бы погрозила ему пальцем и сказала: "Геерт, подумай-ка, что лучше?" |
| "Und dann würde er dir antworten: 'Was du hast, Effi, das ist das Bessere.' Denn er ist nicht nur ein Mann der feinsten Formen, er ist auch gerecht und verständig und weiß recht gut, was Jugend bedeutet. Er sagt sich das immer und stimmt sich auf das Jugendliche hin, und wenn er in der Ehe so bleibt, so werdet ihr eine Musterehe führen." | -- И тогда бы он тебе ответил: "То, что у тебя, Эффи, чудеснее всего". Ведь он не только мужчина изящной внешности, но к тому же справедлив, разумен и прекрасно понимает, что такое юность. Он всегда помнит об этом и равняется на молодость. Если он и в супружестве останется таким, вы будете идеальной парой. |
| "Ja, das glaube ich auch, Mama. Aber kannst du dir vorstellen, und ich schäme mich fast, es zu sagen, ich bin nicht so sehr für das, was man eine Musterehe nennt." | -- Да, и я так думаю. Но, знаешь, мама,-- мне просто стыдно сказать -- я совсем не за то, что называется идеальным браком. |
| "Das sieht dir ähnlich. Und nun sage mir, wofür bist du denn eigentlich?" | -- Это на тебя похоже. А скажи мне, за что ты? |
| "Ich bin... nun, ich bin für gleich und gleich und natürlich auch für Zärtlichkeit und Liebe. Und wenn es Zärtlichkeit und Liebe nicht sein können, weil Liebe, wie Papa sagt, doch nur ein Papperlapapp ist (was ich aber nicht glaube), nun, dann bin ich für Reichtum und ein vornehmes Haus, ein ganz vornehmes, wo Prinz Friedrich Karl zur Jagd kommt, auf Elchwild oder Auerhahn, oder wo der alte Kaiser vorfährt und für jede Dame, auch für die jungen, ein gnädiges Wort hat. Und wenn wir dann in Berlin sind, dann bin ich für Hofball und Galaoper, immer dicht neben der großen Mittelloge." | -- Я за... ну, я за брак равного с равным и, конечно, еще за нежность и любовь. Ну, а если нежности и любви нет, потому что любовь, как говорит папа,-- это только "ерунда" (во что я, однако, не верю), тогда я -- за богатство, за роскошный дом, только совсем роскошный, как тот, в котором отдыхает принц Фридрих Карл во время охоты на лося или на фазана, или где останавливается кайзер и где он для каждой дамы, даже молодой, находит милостивое слово. А когда мы будем в Берлине, я побываю на придворном балу и в Гала-Опере, и всегда буду сидеть рядом с большой центральной ложей. |
| "Sagst du das so bloß aus Übermut und Laune?" | -- Ты говоришь так из гордости или из каприза? |
| "Nein, Mama, das ist mein völliger Ernst. Liebe kommt zuerst, aber gleich hinterher kommt Glanz und Ehre, und dann kommt Zerstreuung - ja, Zerstreuung, immer was Neues, immer was, daß ich lachen oder weinen muß. Was ich nicht aushalten kann, ist Langeweile." | -- Нет, мама, вполне серьезно. Сначала приходит любовь, потом сразу же за ней -- блеск и слава, а затем развлечения,-- да, развлечения, всегда что-нибудь новое, над чем можно посмеяться или поплакать. Чего я не выношу, так это скуки. |
| "Wie bist du da nur mit uns fertig geworden?" | -- Но как же ты жила столько лет с нами? |
| "Ach, Mama, wie du nur so was sagen kannst. Freilich, wenn im Winter die liebe Verwandtschaft vorgefahren kommt und sechs Stunden bleibt oder wohl auch noch länger, und Tante Gundel und Tante Olga mich mustern und mich naseweis finden - und Tante Gundel hat es mir auch mal gesagt -, ja, da macht sich's mitunter nicht sehr hübsch, das muß ich zugeben. Aber sonst bin ich hier immer glücklich gewesen, so glücklich. . | -- Ах, мама, как ты можешь это говорить! Конечно, зимой, когда приезжают с визитом милые родственнички и просиживают по шести часов, а го и дольше, да еще тетка Гундель или тетка Ольга озирают тебя и ни с того ни с сего находят дерзкой -- тетка Гундель даже это высказала,-- такое, говоря откровенно, мало кому понравится. В остальном же я всегда была здесь счастлива, так счастлива... |
| Und während sie das sagte, warf sie sich heftig weinend vor der Mama auf die Knie und küßte ihre beiden Hände. | И при этих словах слезы брызнули у нее из глаз, она бросилась перед матерью на колени и стала целовать ей руки. |
| "Steh auf, Effi. Das sind so Stimmungen, die über einen kommen, wenn man so jung ist wie du und vor der Hochzeit steht und vor dem Ungewissen. Aber nun lies mir den Brief vor, wenn er nicht was ganz Besonderes enthält oder vielleicht Geheimnisse." | -- Встань, Эффи. В молодости, в твои годы настроения часто меняются, особенно перед замужеством и, неизвестностью. А теперь почитай мне письмо, если нет в нем ничего такого или каких тайн. |
| "Geheimnisse", lachte Effi und sprang in plötzlich veränderter Stimmung wieder auf. "Geheimnisse! Ja, er nimmt immer einen Anlauf, aber das meiste könnte ich auf dem Schulzenamt anschlagen lassen, da, wo immer die landrätlichen Verordnungen stehen. Nun, Geert ist ja auch Landrat." | -- Тайн,-- засмеялась Эффи, настроение у нее внезапно переменилось, и она снова вскочила.-- Тайны! Да, у него есть такая манера. Но большую часть этих тайн я могу узнать у сельского старосты, в делах, где всегда имеются распоряжения ландратов. Ведь Геерт тоже ланд-рат! |
| "Lies, lies." | -- Читай, читай. |
| "Liebe Effi! ... So fängt es nämlich immer an, und manchmal nennt er mich auch seine 'kleine Eva'." | -- "Милая Эффи!.." Так он всегда начинает, а иногда еще называет меня своей "маленькой Евой". |
| "Lies, lies ... Du sollst ja lesen." | -- Читай же, читай. |
| "Also: Liebe Effi! Je näher wir unsrem Hochzeitstage kommen, je sparsamer werden Deine Briefe. Wenn die Post kommt, suche ich immer zuerst nach Deiner Handschrift, aber wie Du weißt (und ich hab es ja auch nicht anders gewollt), in der Regel vergeblich. Im Hause sind jetzt die Handwerker, die die Zimmer, freilich nur wenige, für Dein Kommen herrichten sollen. Das Beste wird wohl erst geschehen, wenn wir auf der Reise sind. Tapezierer Madelung, der alles liefert, ist ein Original, von dem ich Dir mit nächstem erzähle, vor allem aber, wie glücklich ich bin über Dich, über meine süße kleine Effi. | -- Итак, "Милая Эффи! Чем ближе день нашей свадьбы, тем реже становятся твои письма. Когда приходит почта, я всегда ищу взглядом конверт с твоим почерком, но, как правило, да ты и сама знаешь, тщетно (хотя иного я не требую). В доме сейчас рабочие, они готовят к твоему приезду комнаты, которых, кстати, не так много. Но лучше всего будет время, когда мы отправимся путешествовать. Обойщик Маделувт, что доставляет мне все необходимое, большой оригинал. Но о нем я расскажу в другой раз. Все мысли о тебе, моей прелестной, маленькой Эффи. |
| Mir brennt hier der Boden unter den Füßen, und dabei wird es in unserer guten Stadt immer stiller und einsamer. Der letzte Badegast ist gestern abgereist; er badete zuletzt bei neun Grad, und die Badewärter waren immer froh, wenn er wieder heil heraus war. Denn sie fürchteten einen Schlaganfall, was dann das Bad in Mißkredit bringt, als ob die Wellen hier schlimmer wären als woanders. Ich juble, wenn ich denke, daß ich in vier Wochen schon mit Dir von der Piazzetta aus nach dem Lido fahre oder nach Murano hin, wo sie Glasperlen machen und schönen Schmuck. Und der schönste sei für Dich. Viele Grüße den Eltern und den zärtlichsten Kuß Dir von Deinem Geert." | У меня здесь земля горит под ногами, к тому же в нашем добром маленьком городе становится тихо и безлюдно. Вчера уехал последний курортник: перед отъездом он купался уже при девяти градусах, и курортный персонал страшно радовался, когда купальщик вылезал из воды здоровым. Все боялись, как бы его не хватил паралич, а это подорвало бы авторитет курорта, словно здешние волны стали бы оттого хуже, чем в других местах. Радуюсь при мысли, что через каких-то четыре недели мы будем на пути из Пьяченцы в Лидо или в Муране, где делают бусы и другие украшения. Самые красивые -- для тебя. Большой привет родителям и нежнейший поцелуй от твоего Геерта". |
| Effi faltete den Brief wieder zusammen, um ihn in das Kuvert zu stecken. | Эффи сложила письмо, чтобы спрятать в конверт. |
| "Das ist ein sehr hübscher Brief", sagte Frau von Briest, "und daß er in allem das richtige Maß hält, das ist ein Vorzug mehr." | -- Очень милое письмо,-- сказала госпожа фон Брист,-- и то, что он во всем знает меру, это его достоинство. |
| "Ja, das rechte Maß, das hält er." | -- Да, меру он знает. |
| "Meine liebe Effi, laß mich eine Frage tun; wünschtest du, daß der Brief nicht das richtige Maß hielte, wünschtest du, daß er zärtlicher wäre, vielleicht überschwenglich zärtlich?" | -- Милая моя Эффи, разреши задать тебе один вопрос: ты бы хотела, чтобы не во всем соблюдалась мера, чтобы письмо было нежнее, а может и очень нежным? |
| "Nein, nein, Mama. Wahr und wahrhaftig nicht, das wünsche ich nicht. Da ist es doch besser so." | -- Нет, мама. Честное слово, нет, этого мне не хотелось бы. Так оно лучше. |
| "Da ist es doch besser so. Wie das nun wieder klingt. Du bist so sonderbar. Und daß du vorhin weintest. Hast du was auf deinem Herzen? Noch ist es Zeit. Liebst du Geert nicht?" | -- Так оно лучше. Как это звучит. Ты такая странная. И то, что ты плакала передэтим -- тоже странно. О чем ты думаешь? Еще есть время! Ты не любишь Геерта? |
| "Warum soll ich ihn nicht lieben? Ich liebe Hulda, und ich liebe Bertha, und ich liebe Hertha. Und ich liebe auch den alten Niemeyer. Und daß ich euch liebe, davon spreche ich gar nicht erst. Ich liebe alle, die's gut mit mir meinen und gütig gegen mich sind und mich verwöhnen. Und Geert wird mich auch wohl verwöhnen. Natürlich auf seine Art. Er will mir ja schon Schmuck schenken in Venedig. Er hat keine Ahnung davon, daß ich mir nichts aus Schmuck mache. Ich klettere lieber, und ich schaukle mich lieber, und am liebsten immer in der Furcht, daß es irgendwo reißen oder brechen und ich niederstürzen könnte. Den Kopf wird es ja nicht gleich kosten. " | -- Почему бы мне его не любить? Я люблю Гульду, люблю Берту, люблю Герту. А еще люблю старого Ни-мейера. И стоит ли говорить, что я люблю вас. Я люблю всех, кто хорошо ко мне относится, хорошо обо мне думает и балует меня. И Геерт, наверно, будет меня баловать. Конечно, по-своему. Он уже собирается дарить мне в Венеции драгоценности. Он ведь понятия не имеет о том, что я совсем не ношу украшений. Я больше люблю лазать по деревьям и качаться на качелях, а еще приятнее, когда есть опасность что-нибудь разорвать, сломать или сорваться вниз. Не будет же это стоить мне головы! |
| "Und liebst du vielleicht auch deinen Vetter Briest?" | -- Так же, наверное, ты любишь и своего кузена Бриста! |
| "Ja, sehr. Der erheitert mich immer." | -- Да, и очень. Он меня всегда веселит. |
| "Und hättest du Vetter Briest heiraten mögen?" | -- А ты бы вышла за него замуж? |
| "Heiraten? Um Gottes willen nicht. Er ist ja noch ein halber Junge. Geert ist ein Mann, ein schöner Mann, ein Mann, mit dem ich Staat machen kann und aus dem was wird in der Welt. Wo denkst du hin, Mama." | -- Замуж? Клянусь богом, что нет. Ведь он еще желторотый юнец. Геерт -- мужчина, красивый мужчина, человек, с которым можно устроить жизнь и выйти в свет. Как ты думаешь, мама? |
| "Nun, das ist recht, Effi, das freut mich. Aber du hast noch was auf der Seele." | -- Все это верно, Эффи, и это меня радует. Но у тебя еще что-то на душе. |
| "Vielleicht." | -- Быть может. |
| "Nun, sprich." | -- Так скажи. |
| "Sieh, Mama, daß er älter ist als ich, das schadet nichts, das ist vielleicht recht gut: Er ist ja doch nicht alt und ist gesund und frisch und so soldatisch und so schneidig. Und ich könnte beinah sagen, ich wäre ganz und gar für ihn, wenn er nur ... ja, wenn er nur ein bißchen anders wäre." | -- Видишь ли, мама: то, что он старше меня -- это ничего, а может, даже хорошо: он ведь не стар, по-военному подтянут, он здоров и свеж, я бы сказала, мы подходящая пара, будь он... ну, будь он чуточку иной. |
| "Wie denn, Effi?" | -- Какой же, Эффи? |
| "Ja, wie. Nun, du darfst mich nicht auslachen. Es ist etwas, was ich erst ganz vor kurzem aufgehorcht habe, drüben im Pastorhause. Wir sprachen da von Innstetten, und mit einem Male zog der alte Niemeyer seine Stirn in Falten, aber in Respekts- und Bewunderungsfalten, und sagte: 'Ja, der Baron! Das ist ein Mann von Charakter, ein Mann von Prinzipien.'" | -- Да, какой? Только не смейся надо мною. Я поняла это недавно, когда мы сидели там, в доме пастора. Мы говорили про Инштеттена. Старый пастор наморщил лоб -- это он сделал от уважения и восхищения -- и сказал: "Да, барон! Это -- человек характера, человек принципов!" |
| "Das ist er auch, Effi." | -- Он именно таков, Эффи. |
| "Gewiß. Und ich glaube, Niemeyer sagte nachher sogar, er sei auch ein Mann von Grundsätzen. Und das ist, glaub ich, noch etwas mehr. Ach, und ich... ich habe keine. Sieh, Mama, da liegt etwas, was mich quält und ängstigt. Er ist so lieb und gut gegen mich und so nachsichtig, aber. .. ich fürchte mich vor ihm." | -- Конечно. И мне кажется, Нимейер сказал даже, что он человек с принципами. А это, я полагаю, нечто еще большее. Но у меня... у меня-то нет никаких принципов. Видишь ли, мама, в этом есть такое, что мучает меня и пугает. Он мил и добр ко мне и так предупредителен, но... я... я его боюсь. |
Fünftes Kapitel/Глава пятая
| English | Русский |
| Die Hohen-Cremmer Festtage lagen zurück; alles war abgereist, auch das junge Paar, noch am Abend des Hochzeitstages. | Празднества в Гоген-Креммене остались позади. Все разъехались, а молодые отправились в свое путешествие тем же вечером после свадьбы. |
| Der Polterabend hatte jeden zufriedengestellt, besonders die Mitspielenden, und Hulda war dabei das Entzücken aller jungen Offiziere gewesen, sowohl der Rathenower Husaren wie der etwas kritischer gestimmten Kameraden vom Alexanderregiment. Ja, alles war gut und glatt verlaufen, fast über Erwarten. Nur Bertha und Hertha hatten so heftig geschluchzt, daß Jahnkes plattdeutsche Verse so gut wie verlorengegangen waren. Aber auch das hatte wenig geschadet. Einige feine Kenner waren sogar der Meinung gewesen, das sei das Wahre; Steckenbleiben und Schluchzen und Unverständlichkeit - in diesem Zeichen (und nun gar, wenn es so hübsche rotblonde Krausköpfe wären) werde immer am entschiedensten gesiegt. Eines ganz besonderen Triumphes hatte sich Vetter Briest in seiner selbstgedichteten Rolle rühmen dürfen. | Предсвадебное увеселение доставило радость всем, особенно его участникам. Гульде удалось вызвать восторг молодых офицеров, как ратеноверских, так и несколько более привередливых друзей Дагоберта из Александрийского полка. Да, все прошло хорошо и гладко, даже сверх ожиданий. Только Берта и Герта рыдали столь бурно, что провинциальных виршей Янке почти нельзя было расслышать. Но и это мало чему повредило. Некоторые тонкие знатоки даже остались при мнении, что "...когда обладательницы таких прелестных рыженьких головок запинаются, всхлипывают и не понимают друг друга на сцене, то это окончательно покоряет зрителей". Особого триумфа удостоился кузен Брист в роли, придуманной им самим. |
| Er war als Demuthscher Kommis erschienen, der in Erfahrung gebracht, die junge Braut habe vor, gleich nach der Hochzeit nach Italien zu reisen, weshalb er einen Reisekoffer abliefern wolle. Dieser Koffer entpuppte sich natürlich als eine Riesenbonbonniere von Hövel. Bis um drei Uhr war getanzt worden, bei welcher Gelegenheit der sich mehr und mehr in eine höchste Champagnerstimmung hineinredende alte Briest allerlei Bemerkungen über den an manchen Höfen immer noch üblichen Fackeltanz und die merkwürdige Sitte des Strumpfbandaustanzens gemacht hatte, Bemerkungen, die nicht abschließen wollten und, sich immer mehr steigernd, am Ende so weit gingen, daß ihnen durchaus ein Riegel vorgeschoben werden mußte. | Он представлял коммивояжера из магазина Демута, который, узнав, что юная невеста собирается сейчас же после свадьбы ехать в Италию, решил сбыть ей дорожный чемодан: в действительности же этот чемодан представлял собой огромную бонбоньерку, полную сладостей. Танцы продолжались до трех часов ночи, по случаю чего старый Брист, все больше и больше приходя в "шампанское настроение", начал отпускать всякого рода замечания, то по поводу танцев с факелами (они еще были в ходу при некоторых королевских дворах), то по поводу старинного обычая танцевать в чулках с подвязками. Эти замечания, которым не было видно конца и которые становились все фривольнее, зашли наконец так далеко, что пришло время прервать поток его красноречия. |
| "Nimm dich zusammen, Briest", war ihm in ziemlich ernstem Ton von seiner Frau zugeflüstert worden; "du stehst hier nicht, um Zweideutigkeiten zu sagen, sondern um die Honneurs des Hauses zu machen. Wir haben eben eine Hochzeit und nicht eine Jagdpartie." | -- Возьми себя в руки, Брист! -- заявила супруга в довольно серьезном тоне, хотя и шепотом.-- Ты здесь не для того, чтобы говорить двусмысленности, а для того, чтобы поддерживать честь дома. Тут свадьба, а не охотничий пикник. |
| Worauf Briest geantwortet, er sähe darin keinen so großen Unterschied; übrigens sei er glücklich. | На это Брист ответил, что "между тем и другим он не находит особенной разницы, во всяком случае он счастлив". |
| Auch der Hochzeitstag selbst war gut verlaufen. Niemeyer hatte vorzüglich gesprochen, und einer der alten Berliner Herren, der halb und halb zur Hofgesellschaft gehörte, hatte sich auf dem Rückweg von der Kirche zum Hochzeitshaus dahin geäußert, es sei doch merkwürdig, wie reich gesät in einem Staate wie der unsrige die Talente seien. |
Да и день свадьбы тоже прошел хорошо. Нимейер говорил превосходно, а один из старых берлинских господ, некогда имевший какое-то отношение к придворным кругам, заметил, возвращаясь из церкви домой: -- Удивительно, как много талантов в нашем государстве! |
| "Ich sehe darin einen Triumph unserer Schulen und vielleicht mehr noch unserer Philosophie. Wenn ich bedenke, daß dieser Niemeyer, ein alter Dorfpastor, der anfangs aussah wie ein Hospitalit ... ja, Freund, sagen Sie selbst, hat er nicht gesprochen wie ein Hofprediger? Dieser Takt und diese Kunst der Antithese, ganz wie Kögel, und an Gefühl ihm noch über. Kögel ist zu kalt. Freilich, ein Mann in seiner Stellung muß kalt sein. Woran scheitert man denn im Leben überhaupt? Immer nur an der Wärme." | В этом я вижу триумф наших школ, а быть может, в еще большей мере -- нашей философии. Подумать только: Нимейер, старый деревенский пастор -- он выглядел сначала таким непрезентабельным... Ну посудите сами, друг мой: разве он не говорил, как придворный проповедник? Какой такт, какое мастерство антитезы -- совсем как у Кегеля *, а что касается чувства, то и того выше. Кегель слишком холоден -- впрочем, человек с его положением и должен быть холоден. Но что вообще подогревает в нас дух, как не тепло? |
| Der noch unverheiratete, aber wohl eben deshalb zum vierten Male in einem "Verhältnis" stehende Würdenträger, an den sich diese Worte gerichtet hatten, stimmte selbstverständlich zu. | Еще не женатый, но уже в четвертый раз присутствовавший на чужой свадьбе сановник, к которому были обращены эти слова, разумеется, согласился. |
| "Nur zu wahr, lieber Freund", sagte er. "Zuviel Wärme! ... ganz vorzüglich ... Übrigens muß ich Ihnen nachher eine Geschichte erzählen. " | -- Очень правильно, дорогой друг, -- сказал он, -- слишком много тепла!.. Превосходно... Кстати, я потом расскажу вам одну историю... |
| Der Tag nach der Hochzeit war ein heller Oktobertag. Die Morgensonne blinkte; trotzdem war es schon herbstlich frisch, und Briest, der eben gemeinschaftlich mit seiner Frau das Frühstück genommen, erhob sich von seinem Platz und stellte sich, beide Hände auf dem Rücken, gegen das mehr und mehr verglimmende Kaminfeuer. Frau von Briest, eine Handarbeit in Händen, rückte gleichfalls näher an den Kamin und sagte zu Wilke, der gerade eintrat, um den Frühstückstisch abzuräumen: | День после свадьбы выпал ясный и тихий. Октябрьское солнце сияло, но было уже по-осеннему свежо, и Брист, который только что позавтракал вместе с супругой, поднялся с места, подошел к камину и, заложив руки за спину, уставился на замирающее пламя. Госпожа фон Брист со своим рукоделием тоже придвинулась ближе к огню и сказала Вильке, вошедшему в это время, чтобы он убрал со стола остатки завтрака. |
| "Und nun, Wilke, wenn Sie drin im Saal, aber das geht vor, alles in Ordnung haben, dann sorgen Sie, daß die Torten nach drüben kommen, die Nußtorte zu Pastors und die Schüssel mit kleinen Kuchen zu Jahnkes. Und nehmen Sie sich mit den Gläsern in acht. Ich meine die dünngeschliffenen." | -- Послушайте, Вильке, когда вы наведете порядок в зале? Это нужно сделать в первую очередь. Да позаботьтесь, чтобы торты были доставлены куда следует: ореховый -- к пастору, а блюдо с пирожными -- к Янке. Да поосторожнее будьте со стаканами. Я имею в виду тонкий хрусталь. |
| Briest war schon bei der dritten Zigarette, sah sehr wohl aus und erklärte, nichts bekomme einem so gut wie eine Hochzeit, natürlich die eigene ausgenommen. | Брист раскуривал уже третью сигарету, выглядел очень довольным и говорил, что "на свете ничего нет приятнее свадьбы, за исключением, разумеется, своей собственной". |
| "Ich weiß nicht, Briest, wie du zu solcher Bemerkung kommst. Mir war ganz neu, daß du darunter gelitten haben willst. Ich wüßte auch nicht warum." | -- Не знаю, Брист, к чему ты это говоришь. Я впервые слышу, что тебе в тягость наше супружество. И непонятно почему. |
| "Luise, du bist eine Spielverderberin. Aber ich nehme nichts übel, auch nicht einmal so was. Im übrigen, was wollen wir von uns sprechen, die wir nicht einmal eine Hochzeitsreise gemacht haben. Dein Vater war dagegen. Aber Effi macht nun eine Hochzeitsreise. Beneidenswert. Mit dem Zehnuhrzug ab. | -- Луиза, не отравляй шутку. Я далек от того, чтобы горевать, даже по поводу этого. А впрочем, что говорить о нас, когда мы с тобой даже не совершили свадебного путешествия. Твой отец был против. Зато теперь путешествует Эффи. Есть чему позавидовать. Они отбыли с десятичасовым. |
| Sie müssen jetzt schon bei Regensburg sein, und ich nehme an, daß er ihr - selbstverständlich ohne auszusteigen - die Hauptkunstschätze der Walhalla herzählt. Innstetten ist ein vorzüglicher Kerl, aber er hat so was von einem Kunstfex, und Effi, Gott, unsere arme Effi, ist ein Naturkind. Ich fürchte, daß er sie mit seinem Kunstenthusiasmus etwas quälen wird." | Наверно, сейчас уже где-нибудь под Регенсбургом. Вероятнее всего, что сейчас он попутно демонстрирует перед нею все сокровища Валгаллы*. Инштеттен -- чудесный малый, но у него есть что-то вроде мании к произведениям искусства, а Эффи -- храни ее господь, наша бедная Эффи -- чистое дитя природы! Боюсь, что он со своим энтузиазмом, со своей страстью к архитектуре и живописи порядком ее замучает. |
| "Jeder quält seine Frau. Und Kunstenthusiasmus ist noch lange nicht das Schlimmste." | -- Все вы мучаете своих жен. А страсть к искусству -- это еще далеко не самое худшее. |
| "Nein, gewiß nicht; jedenfalls wollen wir darüber nicht streiten; es ist ein weites Feld. Und dann sind auch die Menschen so verschieden. Du, nun ja, du hättest dazu getaugt. Überhaupt hättest du besser zu Innstetten gepaßt als Effi. Schade, nun ist es zu spät." | -- Нет, конечно нет! Во всяком случае, не будем об этом спорить: это -- темный лес, да и люди тоже бывают разные. Вот ты, например, на ее месте чувствовала бы себя куда лучше. И вообще, под стать Инштеттену скорее ты, чем Эффи. Жаль, что теперь уже ничего не исправишь, правда? |
| "Überaus galant, abgesehen davon, daß es nicht paßt. Unter allen Umständen aber, was gewesen ist, ist gewesen. Jetzt ist er mein Schwiegersohn, und es kann zu nichts führen, immer auf Jugendlichkeiten zurückzuweisen." | -- Чрезвычайно любезно, хотя ни к селу ни к городу,, Во всяком случае, что было, то было. Теперь Инштет-тен -- мой зять, да и вообще какой смысл без конца напоминать об увлечениях молодости. |
| "Ich habe dich nur in eine animierte Stimmung bringen wollen." | -- Я хотел лишь поднять тебе настроение. |
| "Sehr gütig. Übrigens nicht nötig. Ich bin in animierter Stimmung. " | -- Очень мило с твоей стороны. Но, право, весьма некстати: я и так в приподнятом настроении. |
| "Und auch in guter?" | -- И, надеюсь, в хорошем? |
| "Ich kann es fast sagen. Aber du darfst sie nicht verderben. Nun, was hast du noch? Ich sehe, daß du was auf dem Herzen hast." | -- Почти, и не след тебе его портить. Ну, что там еще у тебя на душе? Говори, я ведь вижу, |
| "Gefiel dir Effi? Gefiel dir die ganze Geschichte? Sie war so sonderbar, halb wie ein Kind, und dann wieder sehr selbstbewußt und durchaus nicht so bescheiden, wie sie's solchem Manne gegenüber sein müßte. Das kann doch nur so zusammenhängen, daß sie noch nicht recht weiß, was sie an ihm hat. Oder ist es einfach, daß sie ihn nicht recht liebt? Das wäre schlimm. Denn bei all seinen Vorzügen, er ist nicht der Mann, sich diese Liebe mit leichter Manier zu gewinnen." | -- Как тебе нравится наша Эффи? Да и вообще вся эта история? Наша дочь вела себя так странно... То ребячлива, то уж слишком самонадеянна, и далеко не так скромна, как ей подобает рядом с таким мужем. Это объяснимо разве тем, что она еще до конца не осознает, что он собой представляет. А может, она не любит его по-настоящему. Это было бы скверно: несмотря на все свои достоинства, он не из тех, кто легко завоевывает женскую любовь. |
| Frau von Briest schwieg und zählte die Stiche auf dem Kanevas. | Госпожа фон Брист молчала: она считала стежки на канве. Наконец она промолвила: |
| Endlich sagte sie: "Was du da sagst, Briest, ist das Gescheiteste, was ich seit drei Tagen von dir gehört habe, deine Rede bei Tisch mit eingerechnet. Ich habe auch so meine Bedenken gehabt. Aber ich glaube, wir können uns beruhigen." | -- То, что ты сейчас сказал, Брист,-- самое разумное из всего, что я слышала от тебя за последние три дня, включая и твою болтовню за столом. У меня тоже были кой-какие сомнения. И все же нахожу, что серьезных оснований для беспокойства у нас нет... |
| "Hat sie dir ihr Herz ausgeschüttet?" | -- Значит, она открыла тебе сердце? |
| "So möcht ich es nicht nennen. Sie hat wohl das Bedürfnis zu sprechen, aber sie hat nicht das Bedürfnis, sich so recht von Herzen auszusprechen, und macht vieles in sich selber ab; sie ist mitteilsam und verschlossen zugleich, beinah versteckt; überhaupt ein ganz eigenes Gemisch." | -- Я бы не сказала. Дело в том, что порой у нее есть желание высказаться, и вместе с тем нет желания открыть душу: она многое переживает в себе. Эффи и общительна и замкнута одновременно, и даже скрытна. Вообще, необычайно сложная натура. |
| "Ich bin ganz deiner Meinung. Aber wenn sie dir nichts gesagt hat, woher weißt du's?" | -- Вполне разделяю твое мнение. Но коли она тебе ничего не сказала, откуда ты это знаешь? |
| "Ich sagte nur, sie habe mir nicht ihr Herz ausgeschüttet. Solche Generalbeichte, so alles von der Seele herunter, das liegt nicht in ihr. Es fuhr alles bloß ruckweise und plötzlich aus ihr heraus, und dann war es wieder vorüber. Aber gerade weil es so ungewollt und wie von ungefähr aus ihrer Seele kam, deshalb war es mir so wichtig." | -- Я только сказала, что она не раскрывала мне сердца. Такие серьезные исповеди вообще не в ее характере. Признание вырвалось у нее так непроизвольно и неудержимо... А потом вновь прошло. Я придаю этому такое значение потому, что все произошло вопреки ее желанию и, можно сказать, исходило из самых глубин ее существа. |
| "Und wann war es denn und bei welcher Gelegenheit?" | -- Когда же это было и по какому поводу? |
| "Es werden jetzt gerade drei Wochen sein, und wir saßen im Garten, mit allerhand Ausstattungsdingen, großen und kleinen, beschäftigt, als Wilke einen Brief von Innstetten brachte. Sie steckte ihn zu sich, und ich mußte sie eine Viertelstunde später erst erinnern, daß sie ja einen Brief habe. Dann las sie ihn, aber verzog kaum eine Miene. Ich bekenne dir, daß mir bang ums Herz dabei wurde, so bang, daß ich gern eine Gewißheit haben wollte, so viel, wie man in diesen Dingen haben kann." | -- Это было ровно три недели тому назад. Мы сидели в саду и разбирали всевозможные мелочи ее приданого, когда Вильке принес письмо от Инштеттена. Она сунула его в карман, а через четверть часа мне пришлось ей напомнить, что она получила письмо. Тогда она прочитала его, но без всяких признаков какого-либо чувства. Признаюсь, мне стало не по себе -- настолько не по себе, что захотелось добраться до сути, насколько это вообще возможно в подобных делах. |
| "Sehr wahr, sehr wahr." | -- Совершенно верно, совершенно верно. |
| "Was meinst du damit?" | -- Что ты хочешь этим сказать? |
| "Nun, ich meine nur ... Aber das ist ja ganz gleich. Sprich nur weiter; ich bin ganz Ohr." | -- Я? Этим сказать... Да не все ли равно. Говори дальше. Я весь внимание. |
| "Ich fragte also rundheraus, wie's stünde, und weil ich bei ihrem eigenen Charakter einen feierlichen Ton vermeiden und alles so leicht wie möglich, ja beinah scherzhaft nehmen wollte, so warf ich die Frage hin, ob sie vielleicht den Vetter Briest, der ihr in Berlin sehr stark den Hof gemacht hatte, ob sie den vielleicht lieber heiraten würde ... " | -- Итак, я спросила ее почти напрямик, что она чувствует. Зная характер Эффи, я постаралась избежать всякой натянутости и сделать наш разговор по возможности более непринужденным, и потому спросила полушутя: не было бы для нее приятней видеть в качестве мужа кузена Бриста, который так усердно ухаживал за нею в Берлине. |
| "Und?" | -- Ну и... |
| "Da hättest du sie sehen sollen. Ihre nächste Antwort war ein schnippisches Lachen. Der Vetter sei doch eigentlich nur ein großer Kadett in Leutnantsuniform. Und einen Kadetten könne sie nicht einmal lieben, geschweige heiraten. Und dann sprach sie von Innstetten, der ihr mit einem Male der Träger aller männlichen Tugenden war." | -- Посмотрел бы ты на нее в эту минуту! Ее первым ответом был уничтожающий смех. Кузен для нее -- не что иное, как большой кадет в форме лейтенанта. А полюбить "кадета" она никогда бы не смогла, не говоря уже о том, чтобы выйти за него замуж. Потом она перевела разговор на Инштеттена, которого считает воплощением всех мужских достоинств. |
| "Und wie erklärst du dir das?" | -- Ну и как же ты все это объясняешь? |
| "Ganz einfach. So geweckt und temperamentvoll und beinahe leidenschaftlich sie ist, oder vielleicht auch, weil sie es ist, sie gehört nicht zu denen, die so recht eigentlich auf Liebe gestellt sind, wenigstens nicht auf das, was den Namen ehrlich verdient. Sie redet zwar davon, sogar mit Nachdruck und einem gewissen Überzeugungston, aber doch nur, weil sie irgendwo gelesen hat, Liebe sei nun mal das Höchste, das Schönste, das Herrlichste. Vielleicht hat sie's auch bloß von der sentimentalen Person, der Hulda, gehört und spricht es ihr nach. Aber sie empfindet nicht viel dabei. Wohl möglich, daß es alles mal kommt, Gott verhüte es, aber noch ist es nicht da." | -- Очень просто. Несмотря на всю свою бойкость, темперамент и даже страстность, а может, именно в силу этих своих качеств, она не принадлежит к тем, кто по-настоящему понимает'любовь или по крайней мере то чувство, которое можно назвать так с чистой совестью. Если она и говорит о любви с пафосом и большой убежденностью, то лишь потому, что начиталась о ней как о чем-то возвышенном, прекрасном, великолепном. Весьма вероятно, что наслышалась о любви от сентиментальной Гульды и подражает ей. Но глубоких чувств у нее нет. Возможно, они вспыхнут позже; упаси ее, господи, но пока ничего нет. |
| "Und was ist da? Was hat sie?" | -- Так что же есть? Какими чувствами она живет? |
| "Sie hat nach meinem und auch nach ihrem eigenen Zeugnis zweierlei: Vergnügungssucht und Ehrgeiz. | -- И по моему мнению, и по ее собственному признанию-- честолюбием и страстью к развлечениям. |
| "Nun, das kann passieren. Da bin ich beruhigt." | -- Коли так, я спокоен. |
| "Ich nicht. Innstetten ist ein Karrieremacher - von Streber will ich nicht sprechen, das ist er auch nicht, dazu ist er zu wirklich vornehm -, also Karrieremacher, und das wird Effis Ehrgeiz befriedigen." | -- А вот я -- нет. Инштеттен -- человек карьеры; я не хочу сказать, что он карьерист, да он действительно не таков: он слишком благороден. Итак, Инштеттен -- человек карьеры, это удовлетворит честолюбие Эффи. |
| "Nun also. Das ist doch gut." | -- Ну вот видишь. Это же хорошо! |
| "Ja, das ist gut! Aber es ist erst die Hälfte. Ihr Ehrgeiz wird befriedigt werden, aber ob auch ihr Hang nach Spiel und Abenteuer? Ich bezweifle. Für die stündliche kleine Zerstreuung und Anregung, für alles, was die Langeweile bekämpft, diese Todfeindin einer geistreichen kleinen Person, dafür wird Innstetten sehr schlecht sorgen. Er wird sie nicht in einer geistigen Ode lassen, dazu ist er zu klug und zu weltmännisch, aber er wird sie auch nicht sonderlich amüsieren. Und was das Schlimmste ist, er wird sich nicht einmal recht mit der Frage beschäftigen, wie das wohl anzufangen sei. Das wird eine Weile so gehen, ohne viel Schaden anzurichten, aber zuletzt wird sie's merken, und dann wird es sie beleidigen. Und dann weiß ich nicht, was geschieht. Denn so weich und nachgiebig sie ist, sie hat auch was Rabiates und läßt es auf alles ankommen." | -- Да, конечно хорошо! Но это полдела. Честолюбие удовлетворено. А ее страсть к играм и приключениям? Вот что будит во мне сомнения. О постоянных забавах, которые будут развлекать и волновать ее, обо всем, что побеждает скуку -- этого смертельного врага маленькой проказницы,-- об этом Инштеттен позаботиться не сумеет. Конечно, скучать он ей не даст: для этого в нем достаточно ума и светскости. Но ублажать ее он не станет. И что еще хуже -- он даже не задастся вопросом, как избегнуть опасности. Некоторое время все будет идти гладко, без особых потрясений, но настанет момент, когда она это заметит и обидится. И вот тогда... я не ручаюсь за то, что будет тогда. Как бы мягка и уступчива она ни была, в ней есть что-то неукротимое, что может толкнуть на многое. |
| In diesem Augenblick trat Wilke vom Saal her ein und meldete, daß er alles nachgezählt und alles vollzählig gefunden habe; nur von den feinen Weingläsern sei eins zerbrochen, aber schon gestern, als das Hoch ausgebracht wurde - Fräulein Hulda habe mit Leutnant Nienkerken zu scharf angestoßen. | В этот момент из зала вышел Вильке и доложил, что он все пересчитал и все нашел в полном порядке, кроме одного хрустального бокала, который разбился. Но это произошло еще вчера, когда кричали "Виват!" -- фрейлейн Гульда слишком сильно чокалась с лейтенантом Нинкеркеном. |
| "Versteht sich, von alter Zeit her immer im Schlaf, und unterm Holunderbaum ist es natürlich nicht besser geworden. Eine alberne Person, und ich begreife Nienkerken nicht." | -- Понятно, Так уж ведется с былых времен и не изменилось к лучшему... С милым рай и в шалаше. Несуразная она особа, да и Нинкеркена я не понимаю. |
| "Ich begreife ihn vollkommen." | -- А я его вполне понимаю. |
| "Er kann sie doch nicht heiraten." | -- Но ведь он на ней не женится... |
| "Nein. " | -- Нет. |
| "Also zu was?" | -- Тогда к чему он клонит? |
| "Ein weites Feld, Luise." | -- Это -- темный лес, Луиза! |
| Dies war am Tage nach der Hochzeit. Drei Tage später kam eine kleine gekritzelte Karte aus München, die Namen alle nur mit zwei Buchstaben angedeutet. | Это происходило на следующий день после свадьбы. А через три дня пришла маленькая исписанная каракулями открытка из Мюнхена: все имена в ней были заменены инициалами. |
| "Liebe Mama! Heute vormittag die Pinakothek besucht. Geert wollte auch noch nach dem andern hinüber, das ich hier nicht nenne, weil ich wegen der Rechtschreibung in Zweifel bin, und fragen mag ich ihn nicht. Er ist übrigens engelsgut gegen mich und erklärt mir alles. Überhaupt alles sehr schön, aber anstrengend. In Italien wird es wohl nachlassen und besser werden. Wir wohnen in den 'Vier Jahreszeiten', was Geert veranlaßte, mir zu sagen, draußen sei Herbst, aber er habe in mir den Frühling. Ich finde es sehr sinnig. Er ist überhaupt sehr aufmerksam. Freilich, ich muß es auch sein, namentlich wenn er was sagt oder erklärt. Er weiß übrigens alles so gut, daß er nicht einmal nachzuschlagen braucht. Mit Entzücken spricht er von Euch, namentlich von Mama. Hulda findet er etwas zierig; aber der alte Niemeyer hat es ihm ganz angetan. Tausend Grüße von Eurer ganz berauschten, aber auch etwas müden Effi." | "Милая мама! Сегодня до обеда осматривали пинакотеку*. Геерт хотел меня вести еще и в другую: я ее здесь не называю, так как не ручаюсь за правописание, а переспросить его постеснялась. Вообще -- все прекрасно, только утомительно. В Италии, конечно, будет свободнее и лучше. Живем мы в "Четырех временах года", так что Геерт не упустил случая сказать мне: "На дворе осень, а в душе у меня -- весна". Я нахожу, что это звучит красиво. Вообще, он очень внимателен. Конечно, и я тоже должна быть такой, особенно когда он что-нибудь говорит или объясняет. Он так хорошо все знает, что ему почти не приходится заглядывать в справочники. Он с восхищением отзывается о вас, особенно -- о маме. Гуль-ду он находит немного жеманной, но зато старик Ни-мейер произвел на него очень хорошее впечатление. Тысяча приветов от вашей совершенно закружившейся и немного утомленной Эффи". |
| Solche Karten trafen nun täglich ein, aus Innsbruck, aus Verona, aus Vicenza, aus Padua, eine jede fing an: "Wir haben heute vormittag die hiesige berühmte Galerie besucht", oder wenn es nicht die Galerie war, so war es eine Arena oder irgendeine Kirche "Santa Maria" mit einem Zunamen. Aus Padua kam, zugleich mit der Karte, noch ein wirklicher Brief. | Такие открытки приходили каждый день -- из Инсбрука, из Вероны, из Виченцы, из Падуи, и каждая начиналась: "Сегодня утром осматривали знаменитую здешнюю галерею", или если не галерею, то, во всяком случае, какую-нибудь "арену" или очередную церковь св. Марии. Из Падуи, кроме открытки, пришло и настоящее письмо: |
| "Gestern waren wir in Vicenza. Vicenza muß man sehen wegen des Palladio; Geert sagte mir, daß in ihm alles Moderne wurzele. Natürlich nur in bezug auf Baukunst. Hier in Padua (wo wir heute früh ankamen) sprach er im Hotelwagen etliche Male vor sich hin: 'Er liegt in Padua begraben', und war überrascht, als er von mir vernahm, daß ich diese Worte noch nie gehört hätte. Schließlich aber sagte er, es sei eigentlich ganz gut und ein Vorzug, daß ich nichts davon wüßte. Er ist überhaupt sehr gerecht. Und vor allem ist er engelsgut gegen mich und gar nicht überheblich und auch gar nicht alt. | "Вчера мы побывали в Виченце. Ее стоило осмотреть ради Палладио*. Геерт сказал, что ему претит все современное: разумеется, это относится только к архитектуре. Здесь в Падуе, куда мы прибыли нынче утром, он, пока мы в карете ехали до отеля, несколько раз повторил про себя: "Лежит он в Падуе..."* -- и был весьма удивлен, когда узнал, что я никогда раньше не слышала этих слов. Но в конце концов сказал, что это даже хорошо и говорит в мою пользу, если я ничего об этом не знаю. Вообще, он очень справедливый, а главное -- ангельски добр ко мне, ни в чем не проявляет своего превосходства, и к тому же совсем не стар. |
| Ich habe noch immer das Ziehen in den Füßen, und das Nachschlagen und das lange Stehen vor den Bildern strengt mich an. Aber es muß ja sein. Ich freue mich sehr auf Venedig. Da bleiben wir fünf Tage, ja vielleicht eine ganze Woche. Geert hat mir schon von den Tauben auf dem Markusplatz vorgeschwärmt, und daß man sich da Tüten mit Erbsen kauft und dann die schönen Tiere damit füttert. Es soll Bilder geben, die das darstellen, schöne blonde Mädchen, 'ein Typus wie Hulda', sagte er. Wobei mir denn auch die Jahnkeschen Mädchen einfallen. Ach, ich gäbe was drum, wenn ich mit ihnen auf unserem Hof auf einer Wagendeichsel sitzen und unsere Tauben füttern könnte. Die Pfauentaube mit dem starken Kropf dürft ihr aber nicht schlachten, die will ich noch wiedersehen. Ach, es ist so schön hier. Es soll auch das Schönste sein. Eure glückliche, aber etwas müde Effi." | У меня все еще болят ноги: я совершенно разбита от бесконечных прогулок и от долгого стояния перед картинами. Но так уж повелось. Очень радуюсь, что мы едем в Венецию. Там мы пробудем дней пять, а может, и целую неделю. Геерт уже рассказывал мне о голубях на площади св. Марка, о том, как туристы покупают горох и кормят этих прелестных созданий. Там должны быть и картины. На одной из них изображается красивая белокурая девушка. "Она похожа на Гульду", --сказал Геерт. При этом я вспомнила близнецов Янке. Чего бы я не отдала сейчас за то, чтобы сидеть с ними на нашем дворе верхом на оглобле кареты и кормить наших голубей. Венценосных голубей с большими зобами прошу вас не резать: я хочу их видеть еще раз. Ах, как здесь прекрасно -- намного прекраснее, чем где бы то ни было. Ваша счастливая, хоть и немного утомленная Эффи". |
| Frau von Briest, als sie den Brief vorgelesen hatte, sagte: | Прочитав письмо, госпожа фон Брист сказала: |
| "Das arme Kind. Sie hat Sehnsucht." | -- Бедная девочка! Она тоскует. |
| "Ja", sagte Briest, "sie hat Sehnsucht. Diese verwünschte Reiserei ... " | -- Да,-- согласился Брист,-- она тоскует. Эта проклятая поездка... |
| "Warum sagst du das jetzt? Du hättest es ja hindern können. Aber das ist so deine Art, hinterher den Weisen zu spielen. Wenn das Kind in den Brunnen gefallen ist, decken die Ratsherren den Brunnen zu." | -- Почему ты говоришь об этом только сейчас? Ты же вполне мог этому воспрепятствовать. Но такова уж твоя манера: разыгрывать пророка задним числом. Господа советники приказывают закрыть колодец обычно после того, как в него упал ребенок. |
| "Ach, Luise, komme mir doch nicht mit solchen Geschichten. Effi ist unser Kind, aber seit dem 3. Oktober ist sie Baronin Innstetten. Und wenn ihr Mann, unser Herr Schwiegersohn, eine Hochzeitsreise machen und bei der Gelegenheit jede Galerie neu katalogisieren will, so kann ich ihn daran nicht hindern. Das ist eben das, was man sich verheiraten nennt. " | -- Ах, Луиза, к чему все эти разговоры. Эффи -- каше дитя, но с третьего октября она, кроме того, баронесса Инштеттен. И если ее муж и наш зять соизволил предпринять свадебное путешествие и по сему случаю пересоставляет каталоги всех музеев и галерей, могу ли я в чем препятствовать. Ведь это и называется быть замужем. |
| "Also jetzt gibst du das zu. Mir gegenüber hast du's immer bestritten, immer bestritten, daß die Frau in einer Zwangslage sei." | -- Вот видишь! Теперь ты сам в этом признаешься, А ведь раньше ты никогда не соглашался со мной, когда я говорила, что жена находится в зависимом положении. |
| "Ja, Luise, das hab ich. Aber wozu das jetzt. Das ist wirklich ein zu weites Feld." | -- Да, Луиза. Ты права. Но к чему сейчас вспоминать об этом. Это ведь тоже темный лес. |
Sechstes Kapitel/Глава шестая
| English | Русский |
| Mitte November - sie waren bis Capri und Sorrent gekommen - lief Innstettens Urlaub ab, und es entsprach seinem Charakter und seinen Gewohnheiten, genau Zeit und Stunde zu halten. | В середине ноября молодожены добрались уже до Капри и Сорренто. Но к этому времени отпуск Йнштеттена истек, а стремление быть пунктуальным везде и во всем было главным, если не основным, свойством его характера. |
| Am 14. früh traf er denn auch mit dem Kurierzug in Berlin ein, wo Vetter Briest ihn und die Cousine begrüßte und vorschlug, die zwei bis zum Abgang des Stettiner Zuges noch zur Verfügung bleibenden Stunden zum Besuch des St.-Privat-Panoramas zu benutzen und diesem Panoramabesuch ein kleines Gabelfrühstück folgen zu lassen. Beides wurde dankbar akzeptiert. Um Mittag war man wieder auf dem Bahnhof und nahm hier, nachdem, wie herkömmlich, die glücklicherweise nie ernst gemeinte Aufforderung, " doch auch mal herüberzukommen", ebenso von Effi wie von Innstetten ausgesprochen worden war, unter herzlichem Händeschütteln Abschied voneinander. Noch als der Zug sich schon in Bewegung setzte, grüßte Effi vom Coupé aus. Dann machte sie sich's bequem und schloß die Augen; nur von Zeit zu Zeit richtete sie sich wieder auf und reichte Innstetten die Hand. | Утром четырнадцатого ноября курьерский поезд доставил барона и его жену в Берлин, где их встретил кузен Брист. До отхода поезда на Штеттин оставалось еще два часа, и кузен предложил использовать это время для легкого завтрака и посещения Сен-Приватской панорамы*. Эффи и Инштеттен с благодарностью приняли его предложение. В полдень они снова были на вокзале, где после сердечных рукопожатий и обычных, к счастью никогда не принимаемых всерьез слов: "Приезжайте и вы к нам", -- расстались со своим провожатым. Когда поезд тронулся, Эффи еще раз помахала кузену рукой из окна купе. Потом она устроилась поудобней и закрыла глаза. В пути она время от времени просыпалась и протягивала руку Инштеттену. |
| Es war eine angenehme Fahrt, und pünktlich erreichte der Zug den Bahnhof Klein-Tantow, von dem aus eine Chaussee nach dem noch zwei Meilen entfernten Kessin hinüberführte. Bei Sommerzeit, namentlich während der Bademonate, benutzte man statt der Chaussee lieber den Wasserweg und fuhr auf einem alten Raddampfer das Flüßchen Kessine, dem Kessin selbst seinen Namen verdankte, hinunter; am 1. Oktober aber stellte der "Phönix", von dem seit langem vergeblich gewünscht wurde, daß er in einer passagierfreien Stunde sich seines Namens entsinnen und verbrennen möge, regelmäßig seine Fahrten ein, weshalb denn auch Innstetten bereits von Stettin aus an seinen Kutscher Kruse telegrafiert hatte: "Fünf Uhr Bahnhof Klein-Tantow. Bei gutem Wetter offener Wagen." | Дорога была приятной. Поезд точно по расписанию прибыл на станцию Малый Тантов, откуда до Кессина было два часа езды по шоссе. В летние месяцы или, точнее говоря, в курортный сезон все обычно предпочитали водный путь и плыли на старом колесном пароходе по реке Кессине, которой и был обязан своим именем город Кессин. Однако с первого октября пароход "Феникс"*, которому многие уже давно и напрасно желали оправдать свое имя и сгореть -- конечно, без пассажиров,-- прекратил регулярные рейсы, вследствие чего Инштеттен еще из Штеттина послал своему кучеру Крузе телеграмму: "Пять часов станция Малый Тантов. При хорошей погоде открытый экипаж". |
| Und nun war gutes Wetter, und Kruse hielt in offenem Gefährt am Bahnhof und begrüßte die Ankommenden mit dem vorschriftsmäßigen Anstand eines herrschaftlichen Kutschers. | Погода была хорошая, и Крузе, сидя в открытом экипаже у вокзала, по всем правилам, предписанным господскому кучеру, приветствовал прибывших. |
| "Nun, Kruse, alles in Ordnung?" | -- Ну, Крузе, все в порядке? |
| "Zu Befehl, Herr Landrat." | -- Так точно, господин ландрат! |
| "Dann, Effi, bitte, steig ein." | -- Тогда, Эффи, прошу тебя садиться. |
| Und während Effi dem nachkam und einer von den Bahnhofsleuten einen kleinen Handkoffer vorn beim Kutscher unterbrachte, gab Innstetten Weisung, den Rest des Gepäcks mit dem Omnibus nachzuschicken. Gleich danach nahm auch er seinen Platz, bat, sich Populär machend, einen der Umstehenden um Feuer und rief Kruse zu: | Пока Эффи усаживалась в коляску, а один из вокзальных служащих укладывал под кучерское сиденье маленький ручной саквояж, Инштеттен приказал весь остальной багаж переслать с омнибусом. Потом сел рядом с женой, попросил у одного из стоящих вокруг прикурить, чем сразу снискал у всех популярность, и крикнул: |
| "Nun vorwärts, Kruse." | -- Пошел, Крузе! |
| Und über die Schienenweg, die vielgleisig an der Übergangsstelle lagen, ging es in Schräglinie den Bahndamm hinunter und gleich danach an einem schon an der Chaussee gelegenen Gasthaus vorüber, das den Namen "Zum Fürsten Bismarck" führte. | Коляска миновала железнодорожный переезд, пересекла многочисленные рельсы запасных путей и выехала на шоссе, возле гостиницы "Князь Бисмарк". Как раз в этом месте путь разветвлялся. Направо шла дорога на Кессин, налево -- на Варцин*. |
| Denn an ebendieser Stelle gabelte der Weg und zweigte, wie rechts nach Kessin, so links nach Varzin hin ab. Vor dem Gasthof stand ein mittelgroßer, breitschultriger Mann in Pelz und Pelzmütze, welch letztere er, als der Herr Landrat vorüberfuhr, mit vieler Würde vom Haupte nahm. | У дверей гостиницы стоял широкоплечий среднего роста человек в меховой шубе и такой же шапке, которую почтительно снял, увидев проезжающего мимо господина ландрата. |
| "Wer war denn das?" sagte Effi, die durch alles, was sie sah, aufs höchste interessiert und schon deshalb bei bester Laune war. "Er sah ja aus wie ein Starost, wobei ich freilich bekennen muß, nie einen Starosten gesehen zu haben." | -- Кто этот человек? -- спросила Эффи. Ее интересовало все, что она видела вокруг, и уже по одной этой причине была в прекрасном настроении. -- Настоящий староста, хотя,-по правде говоря, я ни одного старосты в глаза не видела. |
| "Was auch nicht schadet, Effi Du hast es trotzdem sehr gut getroffen. Er sieht wirklich aus wie ein Starost und ist auch so was. Er ist nämlich ein halber Pole, heißt Golchowski, und wenn wir hier Wahl haben oder eine Jagd, dann ist er obenauf. Eigentlich ein ganz unsicherer Passagier, dem ich nicht über den Weg traue und der wohl viel auf dem Gewissen hat. Er spielt sich aber auf den Loyalen hin aus, und wenn die Varziner Herrschaften hier vorüberkommen, möchte er sich am liebsten vor den Wagen werfen. Ich weiß, daß er dem Fürsten auch widerlich ist. Aber was hilft's? Wir dürfen es nicht mit ihm verderben, weil wir ihn brauchen. Er hat hier die ganze Gegend in der Tasche und versteht die Wahlmache wie kein anderer, gilt auch für wohlhabend. Dabei leiht er auf Wucher, was sonst die Polen nicht tun; in der Regel das Gegenteil." | -- Это не так уж плохо, Эффи. Все же ты верно подметила. Он в самом деле похож на старосту, да он и в действительности нечто в этом роде. Зовут его Голхов-ский: он наполовину поляк; во время здешних выборов и на охоте он всегда на высоте положения. Говоря откровенно, это весьма ненадежный субъект, которому я не рискнул бы встать поперек дороги. Но разыгрывает из себя вполне лояльного человека и, когда сюда приезжают господа из Варцина, готов разорваться перед их каретами на части. Я знаю, князь* его не любит, но что делать? Мы не можем портить с ним отношения. Он числится зажиточным человеком, весь здешний край у него в кармане, и никто другой не умеет проводить выборы так, как он. Помимо всего прочего, Голховский одалживает деньги под проценты, чего обычно поляки не делают. Как правило, бывает наоборот -- они сами любят брать в долг. |
| "Er sah aber gut aus." | -- У него приятная внешность. |
| "Ja, gut aussehen tut er. Gut aussehen tun die meisten hier. Ein hübscher Schlag Menschen. Aber das ist auch das Beste, was man von ihnen sagen kann. Eure märkischen Leute sehen unscheinbarer aus und verdrießlicher, und in ihrer Haltung sind sie weniger respektvoll, eigentlich gar nicht, aber ihr Ja ist Ja und Nein ist Nein, und man kann sich auf sie verlassen. Hier ist alles unsicher." | -- Да, внешность у него приятная. Здесь многие обладают этим достоинством. Красивая порода людей. Но это единственно хорошее, что можно о них сказать. Ваши бранденбуржцы угрюмы и менее привлекательны. В их осанке не хватает внешнего лоска, пожалуй даже нет вовсе, но их "да" -- это "да", а "нет" -- "нет". На них можно положиться. А здесь все ненадежны. |
| "Warum sagst du mir das? Ich muß nun doch hier mit ihnen leben." | -- Зачем ты так говоришь? Ведь мне предстоит жить среди этих людей. |
| "Du nicht, du wirst nicht viel von ihnen hören und sehen. Denn Stadt und Land sind hier sehr verschieden, und du wirst nur unsere Städter kennenlernen, unsere guten Kessiner." | -- Нет, тебе не часто придется их видеть и даже слышать о них. Здешние города и деревни резко отличаются друг от друга, ты же будешь иметь дело с горожанами, С нашими добрыми кессинцами. |
| "Unsere guten Kessiner. Ist es Spott, oder sind wie wirklich so gut?" | -- Нашими добрыми кессинцами? Это шутка, или они в самом деле добрые? |
| "Daß sie wirklich gut sind, will ich nicht gerade behaupten, aber sie sind doch anders als die andern; ja, sie haben gar keine Ähnlichkeit mit der Landbevölkerung hier." | -- Ну, не буду утверждать, что кессинцы действительно добры. Однако они ничуть не похожи на этих деревенских. Между теми и другими нет ничего общего. |
| "Und wie kommt das?" | -- Как же это получается? |
| "Weil es eben ganz andere Menschen sind, ihrer Abstammung nach und ihren Beziehungen nach. Was du hier landeinwärts findest, das sind sogenannte Kaschuben, von denen du vielleicht gehört hast, slawische Leute, die hier schon tausend Jahre sitzen und wahrscheinlich noch viel länger. Alles aber, was hier an der Küste hin in den kleinen See- und Handelsstädten wohnt, das sind von weither Eingewanderte, die sich um das kaschubische Hinterland wenig kümmern, weil sie wenig davon haben und auf etwas ganz anderes angewiesen sind. Worauf sie angewiesen sind, das sind die Gegenden, mit denen sie Handel treiben, und da sie das mit aller Welt tun und mit aller Welt in Verbindung stehen, so findest du zwischen ihnen auch Menschen aus aller Welt Ecken und Enden. Auch in unserem guten Kessin, trotzdem es eigentlich nur ein Nest ist." | -- Видишь ли, они и по происхождению и по воспитанию совсем иные люди. Народ, который ты встретишь здесь, в деревнях, принадлежит к так называемым кашубам, славянскому племени, о котором ты, вероятно, слышала и которое живет в этих местах уже тысячу лет, а может, и того больше. Что же до жителей прибрежных торговых городков, то все они переселенцы, ничем не связаны с коренным кашубским населением области и отнюдь не стремятся к установлению такой связи. Их интересует лишь тот, с кем они торгуют, а так как торгуют они чуть ли не с целым светом, ты найдешь среди них людей из самых отдаленных уголков мира. И в нашем Кессине тоже, хотя он всего-навсего захолустный городишко. |
| Aber das ist ja entzückend, Geert. Du sprichst immer von Nest, und nun finde ich, wenn du nicht übertrieben hast, eine ganz neue Welt hier. Allerlei Exotisches. Nicht wahr, so was Ähnliches meintest du doch?" | -- Но ведь это же восхитительно, Геерт! Ты все время твердишь о захолустье, а по-моему, если ты не преувеличиваешь, здесь совсем новый мир. Мир, полный экзотики. Не правда ли, ты это имел в виду? |
| Er nickte. | Он кивнул головой. |
| "Eine ganz neue Welt, sag ich, vielleicht einen Neger oder einen Türken oder vielleicht sogar einen Chinesen." | -- Я и говорю, это -- совсем новый мир. Здесь можно увидеть негра, турка или даже китайца. |
| "Auch einen Chinesen. Wie gut du raten kannst. Es ist möglich, daß wir wirklich noch einen haben, aber jedenfalls haben wir einen gehabt; jetzt ist er tot und auf einem kleinen eingegitterten Stück Erde begraben, dicht neben dem Kirchhof. Wenn du nicht furchtsam bist, will ich dir bei Gelegenheit mal sein Grab zeigen; es liegt zwischen den Dünen, bloß Strandhafer drumrum und dann und wann ein paar Immortellen, und immer hört man das Meer. Es ist sehr schön und sehr schauerlich." | -- Да, и китайца. Как хорошо ты умеешь угадывать. Очень может быть, что у нас действительно еще есть китаец, во всяком случае был таковой. Теперь он умер и похоронен на маленьком, обнесенном решеткой клочке земли, рядом с кладбищем. Если не боишься, я при случае покажу тебе его могилу. Она между дюнами, там, где ни на секунду не умолкает р§кот моря. Вокруг все голо и пустынно, и лишь кое-где пробиваются стебельки иммортелей. Очень красиво и вместе с тем страшно. |
| "Ja, schauerlich, und ich möchte wohl mehr davon wissen. Aber doch lieber nicht, ich habe dann immer gleich Visionen und Träume und möchte doch nicht, wenn ich diese Nacht hoffentlich gut schlafe, gleich einen Chinesen an mein Bett treten sehen." | -- Так страшно, что мне захотелось знать об этом немножко больше. Хотя лучше не надо. А то, чего доброго, меня будут преследовать разные призраки и кошмары. Мало удовольствия сегодня же ночью пробудиться от крепкого и, надеюсь, приятного сна и увидеть китайца, которому вздумается подойти к моей кровати. |
| "Das wird er auch nicht." | -- Этого он делать не станет. |
| "Das wird er auch nicht. Hör, das klingt ja sonderbar, als ob es doch möglich wäre. Du willst mir Kessin interessant machen, aber du gehst darin ein bißchen weit. Und solche fremde Leute habt ihr viele in Kessin?" | -- Не станет? Ты не находишь, что это звучит странно? Будто это возможно! Тебе хочется заинтересовать меня .своим Кессином, но ты явно пересаливаешь. И много таких иностранцев у вас в городе? |
| "Sehr viele. Die ganze Stadt besteht aus solchen Fremden, aus Menschen, deren Eltern oder Großeltern noch ganz woanders saßen." | -- Очень много. Все население Кессина состоит из людей иностранного происхождения или тех, чьи родители или деды сюда приехали. |
| "Höchst merkwürdig. Bitte, sag mir mehr davon. Aber nicht wieder was Gruseliges. Ein Chinese, find ich, hat immer was Gruseliges. " | -- Это удивительно. Пожалуйста, расскажи мне о них еще. Только ничего страшного. Китайцы всегда казались мне жутковатыми, |
| "Ja, das hat er", lachte Geert. "Aber der Rest ist, Gott sei Dank, von ganz anderer Art, lauter manierliche Leute, vielleicht ein bißchen zu sehr Kaufmann, ein bißchen zu sehr auf ihren Vorteil bedacht und mit Wechseln von zweifelhaftem Wert immer bei der Hand. Ja, man muß sich vorsehen mit ihnen. Aber sonst ganz gemütlich. Und damit du siehst, daß ich dir nichts vorgemacht habe, will ich dir nur so eine kleine Probe geben, so eine Art Register oder Personenverzeichnis." | -- Пожалуй, в этом есть доля правды,-- засмеялся Инштеттен.-- Зато остальные наши жители, слаза богу, другого сорта. Они вполне воспитанные люди. Быть может, они слишком много занимаются торговлей, обменом и разными сомнительными сделками. Поэтому-то с ними надо держать ухо востро. Но в остальном они весьма добродушны. А для того чтобы тебе не казалось, будто я ввожу тебя в заблуждение, я перечислю некоторых из них. Составляю нечто вроде регистра или поименной переписи. |
| "Ja, Geert, das tu." | -- Хорошо, Геерт, я слушаю. |
| "Da haben wir beispielsweise keine fünfzig Schritt von uns, und unsere Gärten stoßen sogar zusammen, den Maschinen- und Baggermeister Macpherson, einen richtigen Schotten und Hochländer." | -- Ну, вот, например, не далее чем в пятидесяти шагах от нас -- наши сады граничат между собой -- живет механик и специалист по землечерпалкам, некто Макферсон, настоящий шотландец и горец. |
| "Und trägt sich auch noch so?" | -- Он и ведет себя как горец? |
| "Nein, Gott sei Dank nicht, denn es ist ein verhutzeltes Männchen, auf das weder sein Clan noch Walter Scott besonders stolz sein würden. Und dann haben wir in demselben Haus, wo dieser Macpherson wohnt, auch noch einen alten Wundarzt, Beza mit Namen, eigentlich bloß Barbier; der stammt aus Lissabon, gerade daher, wo auch der berühmte General de Meza herstammt - Meza, Beza, du hörst die Landesverwandtschaft heraus. | -- Слава богу, нет. Это сухощавый человечек, без особой гордости за свой клан и своего Вальтера Скотта. В одйом доме с ним проживает некий старый хирург -- или, вернее, цирюльник -- по имени Беца. Родом он из Лиссабона, как раз оттуда, откуда происходил знаменитый генерал Меца*. Меца, Беца, -- ты чувствуешь национальное родство в звучании этих двух имен. |
| Und dann haben wir flußaufwärts am Bollwerk - das ist nämlich der Kai, wo die Schiffe liegen - einen Goldschmied namens Stedingk, der aus einer alten schwedischen Familie stammt; ja, ich glaube, es gibt sogar Reichsgrafen, die so heißen, und des weiteren, und damit will ich dann vorläufig abschließen, haben wir den guten alten Doktor Hannemann, der natürlich ein Däne ist und lange in Island war und sogar ein kleines Buch geschrieben hat über den letzten Ausbruch des Hekla oder Krabla." | А выше по реке, у бальверка,-- это наша пристань, у которой стоят суда, -- живет ювелир Штендинг, из старинного шведского рода. По-моему, есть даже графы с такой фамилией. И, наконец, чтобы скорее закончить свой список, упомяну еще нашего доброго доктора Ганнеманна. Само собой, он датчанин, довольно долго жил в Исландии и даже написал книжонку о последнем извержении Геклы или Краблы*. |
| "Das ist ja aber großartig, Geert. Das ist ja wie sechs Romane, damit kann man ja gar nicht fertig werden. Es klingt erst spießbürgerlich und ist doch hinterher ganz apart. Und dann müßt ihr ja doch auch Menschen haben, schon weil es eine Seestadt ist, die nicht bloß Chirurgen oder Barbiere sind oder sonst dergleichen. Ihr müßt doch auch Kapitäne haben, irgendeinen fliegenden Holländer oder ... " | -- Но ведь это же восхитительно, Геерт. Это целых шесть романов, которые едва ли успеешь прочитать до конца. Пусть их герои -- обыватели, зато у каждого необыкновенная история. Но раз ваш город приморский, в нем должны проживать не только хирурги, цирюльники и подобные им, но и капитаны. Какие-нибудь летучие голландцы или... |
| "Da hast du ganz recht. Wir haben sogar einen Kapitän, der war Seeräuber unter den Schwarzflaggen. " | -- Ты совершенно права. Есть у нас и капитан, раньше он был пиратом и плавал под черным флагом. |
| "Kenn ich nicht. Was sind Schwarzflaggen?" | -- Не понимаю. Что значит "плавал под черным флагом"? |
| "Das sind Leute weit dahinten in Tonkin und an der Südsee ... Seit er aber wieder unter Menschen ist, hat er auch wieder die besten Formen und ist ganz unterhaltlich." | -- Бывают такие люди, далеко отсюда, в Тонкине и в южных морях... Но, с тех пор как наш капитан поселился здесь, среди людей, у него снова появились прекрасные манеры, и он стал вполне приличным человеком. |
| "Ich würde mich aber doch vor ihm fürchten." | -- И все же я стану его бояться. |
| "Was du nicht nötig hast, zu keiner Zeit, und auch dann nicht, wenn ich über Land bin oder zum Tee beim Fürsten, denn zu allem andern, was wir haben, haben wir ja Gott sei Dank auch Rollo ..." | -- Бояться тебе здесь нечего, даже когда я буду в разъездах или на чашке чая у князя. Помимо всего прочего, у нас, слава богу, есть Ролло *8 |
| "Rollo ?" | -- Ролло? |
| "Ja, Rollo. Du denkst dabei, vorausgesetzt, daß du bei Niemeyer oder Jahnke von dergleichen gehört hast, an den Normannenherzog, und unserer hat auch so was. Es ist aber bloß ein Neufundländer, ein wunderschönes Tier, das mich liebt und dich auch lieben wird. Denn Rollo ist ein Kenner. Und solange du den um dich hast, so lange bist du sicher und kann nichts an dich heran, kein Lebendiger und kein Toter. Aber sieh mal den Mond da drüben. Ist es nicht schön?" | -- Да, Ролло. Ты невольно вспоминаешь, что слышала от Нимейера или от Янке о таком норманском герцоге. В нашем Ролло тоже есть что-то норманское. Это -- обыкновенный ньюфаундленд, прекрасное животное, любит меня и тебя тоже полюбит. Ролло тонкий знаток людей. Пока он с тобой, можешь не беспокоиться, тебя не тронет ни живой, ни мертвый. Однако взгляни на луну. Разве она не прекрасна? |
| Effi, die, still in sich versunken, jedes Wort halb ängstlich, halb begierig eingesogen hatte, richtete sich jetzt auf und sah nach rechts hinüber, wo der Mond, unter weißem, aber rasch hinschwindendem Gewölk, eben aufgegangen war. Kupferfarben stand die große Scheibe hinter einem Erlengehölz und warf ihr Licht auf eine breite Wasserfläche, die die Kessine hier bildete. Oder vielleicht war es auch schon ein Haff, an dem das Meer draußen seinen Anteil hatte. | Погруженная в свои мысли, Эффи с интересом и страхом вслушивалась в каждое слово мужа. Теперь она приподнялась и посмотрела направо, где из-за белоснежных, стремительно бегущих облаков только что вынырнула луна. Большим медно-красным диском висела она над ольшаником, проливая свет на широкую водную гладь Кессины.. Или, может быть, это была уже не Кессина, а один из многочисленных морских заливов. |
| Effi war wie benommen. | Эффи была словно во сне. |
| "Ja, du hast recht, Geert, wie schön; aber es hat zugleich so was Unheimliches. In Italien habe ich nie solchen Eindruck gehabt, auch nicht, als wir von Mestre nach Venedig hinüberfuhren. Da war auch Wasser und Sumpf und Mondschein, und ich dachte, die Brücke würde brechen; aber es war nicht so gespenstig. Woran liegt es nur? Ist es doch das Nördliche?" | -- Ты прав, Геерт. Она прекрасна, но ее свечение внушает жуть. В Италии она никогда не производила на меня такого впечатления, даже когда мы ехали из Местры в Венецию, Там тоже нас окружали болота, вода, лунный свет, и я боялась, что мост вот-вот провалится, но там не было ничего призрачного. Чем это объяснить? Может, влиянием севера? Инштеттен рассмеялся. |
| Innstetten lachte. "Wir sind hier fünfzehn Meilen nördlicher als in Hohen-Cremmen, und eh der erste Eisbär kommt, mußt du noch eine Weile warten. Ich glaube, du bist nervös von der langen Reise und dazu das St.-Privat-Panorama und die Geschichte von dem Chinesen." | -- Мы всего на пятнадцать миль севернее Гоген-Креммена, и тебе придется долго ждать, пока здесь появится первый белый медведь. Мне кажется, ты просто разнервничалась от долгой дороги. А тут еще Сен-Приватская панорама и история про китайца. |
| "Du hast mir ja gar keine erzählt." | -- Никакой истории ты мне вовсе не рассказывал. |
| "Nein, ich hab ihn nur eben genannt. Aber ein Chinese ist schon an und für sich eine Geschichte ... " | -- Не рассказывал? Значит, я только упомянул о китайце; любой из них уже сам по себе история. |
| "Ja", lachte sie. | -- Это верно,-- рассмеялась Эффи. |
| "Und jedenfalls hast du's bald überstanden. Siehst du da vor dir das kleine Haus mit dem Licht? Es ist eine Schmiede. Da biegt der Weg. Und wenn wir die Biegung gemacht haben, dann siehst du schon den Turm von Kessin oder richtiger beide..." | -- Во всяком случае, ты скоро ко всему привыкнешь. Видишь, впереди маленький домик, а в нем горит огонек. Это кузница. Там дорога делает поворот. А за поворотом появится кессинская колокольня или, вернее, две колокольни. |
| "Hat es denn zwei?" | -- У вас две колокольни? |
| "Ja, Kessin nimmt sich auf. Es hat jetzt auch eine katholische Kirche." | -- Да, Кессин растет. Теперь у нас есть и католическая церковь. |
| Eine halbe Stunde später hielt der Wagen an der ganz am entgegengesetzten Ende der Stadt gelegenen landrätlichen Wohnung, einem einfachen, etwas altmodischen Fachwerkhaus, das mit seiner Front auf die nach den Seebädern hinausführende Hauptstraße, mit seinem Giebel aber auf ein zwischen der Stadt und den Dünen liegendes Wäldchen, das die "Plantage" hieß, herniederblickte. | Через полчаса экипаж остановился на противоположном конце города, у дома ландрата, сравнительно простого, немного старомодного здания. Его фасад выходил на главную улицу города -- она вела к пляжу, -- а из задних окон открывался вид на небольшой лес между городом и дюнами, который называли "питомником". |
| Dies altmodische Fachwerkhaus war übrigens nur Innstettens Privatwohnung, nicht das eigentliche Landratsamt, welches letztere, schräg gegenüber, an der anderen Seite der Straße lag. | Старомодное здание было частным домом Инштеттена, а окружная управа располагалась немного наискосок от него на другой сторое улицы. |
| Kruse hatte nicht nötig, durch einen dreimaligen Peitschenknips die Ankunft zu vermelden; längst hatte man von Tür und Fenstern aus nach den Herrschaften ausgeschaut, und ehe noch der Wagen heran war, waren bereits alle Hausinsassen auf dem die ganze Breite des Bürgersteigs einnehmenden Schwellstein versammelt, vorauf Rollo, der im selben Augenblick, wo der Wagen hielt, diesen zu umkreisen begann. Innstetten war zunächst seiner jungen Frau beim Aussteigen behilflich und ging dann, dieser den Arm reichend, unter freundlichem Gruß an der Dienerschaft vorüber, die nun dem jungen Paar in den mit prächtigen alten Wandschränken umstandenen Hausflur folgte. Das Hausmädchen, eine hübsche, nicht mehr ganz jugendliche Person, die ihre stattliche Fülle fast ebenso gut kleidete wie das zierliche Mützchen auf dem blonden Haar, war der gnädigen Frau beim Ablegen von Muff und Mantel behilflich und bückte sich eben, um ihr auch die mit Pelz gefütterten Gummistiefel auszuziehen. Aber ehe sie noch dazu kommen konnte, sagte Innstetten: | Крузе не пришлось возвещать о прибытии троекратным щелканием кнута. Из всех окон и дверей дома уже давно следили за появлением господ, и прежде чем экипаж успел остановиться, на тротуар высыпали все обитатели дома, и Ролло запрыгал вокруг коляски. Инштеттен сошел сам, помог выйти из экипажа своей жене, после чего молодые под приветственные возгласы слуг проследовали рука об руку в прихожую, обставленную роскошными старинными стенными шкафами. Горничная, хорошенькая, хотя и не очень молодая особа, умевшая со вкусом оттенять полноту своей статной фигуры, с изящной шапочкой на белокурых волосах, помогла Эффи снять пальто и муфту и нагнулась, чтобы расстегнуть ее отороченные мехом резиновые боты. Не успела она подняться, как Инштеттен сказал: |
| "Es wird das beste sein, ich stelle dir gleich hier unsere gesamte Hausgenossenschaft vor, mit Ausnahme der Frau Kruse, die sich - ich vermute sie wieder bei ihrem unvermeidlichen schwarzen Huhn - nicht gerne sehen läßt." | -- Пожалуй, Эффи, я тебе сейчас же представлю всех домашних, всех, кроме госпожи Крузе. Она вообще неохотно показывается на людях и, подозреваю, пребывает в обществе своей неизменной черной курицы. |
| Alles lächelte. | Все улыбнулись. |
| "Aber lassen wir Frau Kruse ... Dies hier ist mein alter Friedrich, der schon mit mir auf der Universität war ... Nicht wahr, Friedrich, gute Zeiten damals ... Und dies hier ist Johanna, märkische Landsmännin von dir, wenn du, was aus Pasewalker Gegend stammt, noch für voll gelten lassen willst, und dies ist Christel, der wir mittags und abends unser leibliches Wohl anvertrauen und die zu kochen versteht, das kann ich dir versichern. Und dies hier ist Rollo. Nun, Rollo, wie geht's?" | -- Но оставим госпожу Крузе. Вот мой старый Фридрих. Он при мне еще с того времени, когда я учился в университете. Прекрасные были деньки, не правда ли, Фридрих? А вот Иоганна, твоя землячка, если бранден-буржцев ты считаешь своими земляками. Это -- Хри-стель, которой мы и днем и вечером доверяем заботу о поддержании нашего земного существования и которая, смею тебя уверить, отлично стряпает. А это Ролло. Ну, Ролло, как дела? |
| Rollo schien nur auf diese spezielle Ansprache gewartet zu haben, denn im selben Augenblick, wo er seinen Namen hörte, gab er einen Freudenblaff, richtete sich auf und legte die Pfoten auf seines Herrn Schulter. | Ролло, казалось, только и ждал этого персонального обращения. Услышав свое имя, он радостно залаял и, подскочив, положил лапы на плечи хозяина. |
| "Schon gut, Rollo, schon gut. Aber sieh da, das ist die Frau; ich hab ihr von dir erzählt und ihr gesagt, daß du ein schönes Tier seist und sie schützen würdest." | -- Ладно, Ролло, ладно! Посмотри-ка сюда. Вот твоя хозяйка. Я уже говорил ей, что ты прекрасный пес и будешь ее охранять. |
| Und nun ließ Rollo ab und setzte sich vor Innstetten nieder, zugleich neugierig zu der jungen Frau aufblickend. Und als diese ihm die Hand hinhielt, umschmeichelte er sie. | Ролло опустился на пол и сел перед Инштеттеном, с любопытством поглядывая на молодую женщину. Когда же она протянула ему руку, он ласково лизнул ее. |
| Effi hatte während dieser Vorstellungsszene Zeit gefunden, sich umzuschauen. Sie war wie gebannt von allem, was sie sah, und dabei geblendet von der Fülle von Licht. In der vorderen Flurhälfte brannten vier, fünf Wandleuchter, die Leuchten selbst sehr primitiv, von bloßem Weißblech, was aber den Glanz und die Helle nur noch steigerte. | Пока шла сцена представления, Эффи успела оглядеться. Она была очарована всем увиденным и вдобавок ослеплена обилием света. В передней горели четыре или пять бра, очень примитивных, из блестящей белой жести, что, однако, усиливало их свет. |
| Zwei mit roten Schleiern bedeckte Astrallampen, Hochzeitsgeschenk von Niemeyer, standen auf einem zwischen zwei Eichenschränken angebrachten Klapptisch, in Front davon das Teezeug, dessen Lämpchen unter dem Kessel schon angezündet war. Aber noch viel, viel anderes und zum Teil sehr Sonderbares kam zu dem allen hinzu. | Еще две лампы с красными абажурами, свадебный подарок Нимейера, стояли на этажерке между двумя дубовыми шкафами. Напротив них находился столик с чайным прибором. Горелки под котелком с водой были уже зажжены. Тут было много других, новых для нее и порою даже странных предметов. |
| Quer über den Flur fort liefen drei die Flurdecke in ebenso viele Felder teilende Balken; an dem vordersten hing ein Schiff mit vollen Segeln, hohem Hinterdeck und Kanonenluken, während weiterhin ein riesiger Fisch in der Luft zu schwimmen schien. | Потолок прихожей поддерживали три резные балки. К первой из них был подвешен парусный корабль, полностью оснащенный, с орудийными люками и высокой кормой. |
| Effi nahm ihren Schirm, den sie noch in Händen hielt, und stieß leis an das Ungetüm an, so daß es sich in eine langsam schaukelnde Bewegung setzte. | На второй балке висела огромная рыба, которая, казалось, плавала в воздухе. Эффи тронула ее своим зонтиком, и чудовище медленно стало поворачиваться. |
| "Was ist das, Geert?" fragte sie. | -- Что это, Геерт? -- спросила она. |
| "Das ist ein Haifisch." | -- Это акула. |
| "Und ganz dahinten das, was aussieht wie eine große Zigarre vor einem Tabaksladen?" | -- А там, дальше? Похожее на огромную сигару с витрины табачного магазина. |
| "Das ist ein junges Krokodil. Aber das kannst du dir alles morgen viel besser und genauer ansehen; jetzt komm und laß uns eine Tasse Tee nehmen. Denn trotz aller Plaids und Decken wirst du gefroren haben. Es war zuletzt empfindlich kalt." | -- Молодой крокодил. Но все это лучше и подробнее ты рассмотришь завтра утром. А теперь пойдем и выпьем по чашке чаю. Несмотря на плед и одеяла, ты, наверное, озябла. В конце пути было довольно холодно. |
| Er bot nun Effi den Arm, und während sich die beiden Mädchen zurückzogen und nur Friedrich und Rollo folgten, trat man, nach links hin, in des Hausherrn Wohn- und Arbeitszimmer ein. Effi war hier ähnlich überrascht wie draußen im Flur; aber ehe sie sich darüber äußern konnte, schlug Innstetten eine Portiere zurück, hinter der ein zweites, etwas größeres Zimmer, mit Blick auf Hof und Garten, gelegen war. | И он предложил Эффи руку. Обе девушки удалились, Фридрих и Ролло последовали за ними. Свернув налево, молодожены оказались в кабинете Инштеттена. Здесь Эффи ожидало новое удивление, ничуть не меньшее, чем в прихожей, но, прежде чем она успела его выразить, Инштеттен откинул портьеру, за ней открылась вторая, большая комната с окнами в сад и во двор. |
| "Das, Effi, ist nun also dein. Friedrich und Johanna haben es, so gut es ging, nach meinen Anordnungen herrichten müssen. Ich finde es ganz erträglich und würde mich freuen, wenn es dir auch gefiele." | -- Это твоя комната, Эффи. Фридрих и Иоганна сделали все возможное, чтобы обставить ее согласно моим указаниям. Я лично нахожу ее вполне сносной и буду очень рад, если она тебе тоже придется по вкусу. |
| Sie nahm ihren Arm aus dem seinigen und hob sich auf die Fußspitzen, um ihm einen herzlichen Kuß zu geben. | Эффи выдернула свою руку из мужниной и поднялась на цыпочки, чтобы наградить его горячим поцелуем. |
| "Ich armes kleines Ding, wie du mich verwöhnst. Dieser Flügel und dieser Teppich, ich glaube gar, es ist ein türkischer, und das Bassin mit den Fischchen und dazu der Blumentisch. Verwöhnung, wohin ich sehe." | -- Я бедное, маленькое существо, ты так меня балуешь. Этот рояль, ковер, -- по-моему, он даже турецкий, -- аквариум с рыбками, да еще столик с цветами. Куда ни посмотришь -- баловство. |
| "Ja, meine liebe Effi, das mußt du dir nun schon gefallen lassen, dafür ist man jung und hübsch und liebenswürdig, was die Kessiner wohl auch schon erfahren haben werden, Gott weiß woher. Denn an dem Blumentisch wenigstens bin ich unschuldig. Friedrich, wo kommt der Blumentisch her?" | -- Да, моя дорогая Эффи, ты должна мне это позволить, потому что ты молода, хороша собой и очень любезна, о чем наши кессеинцы, наверное, тоже узнали бог весть откуда. К этому цветочному столику я лично не имею никакого отношения. Фридрих, кто прислал сюда цветочный столик? |
| "Apotheker Gieshübler ... Es liegt auch eine Karte bei." | -- Аптекарь Гизгюблер. Там лежит его карточка. |
| "Ah, Gieshübler, Alonzo Gieshübler", sagte Innstetten und reichte lachend und in beinahe ausgelassener Laune die Karte mit dem etwas fremdartig klingenden Vornamen zu Effi hinüber. "Gieshübler, von dem hab ich dir zu erzählen vergessen - beiläufig, er führt auch den Doktortitel, hat's aber nicht gern, wenn man ihn dabei nennt, das ärgere, so meint er, die richtigen Doktoren bloß, und darin wird er wohl recht haben. Nun, ich denke, du wirst ihn kennenlernen, und zwar bald; er ist unsere beste Nummer hier, Schöngeist und Original und vor allem Seele von Mensch, was doch immer die Hauptsache bleibt. Aber lassen wir das alles und setzen uns und nehmen unsern Tee. Wo soll es sein? Hier bei dir oder drin bei mir? Denn eine weitere Wahl gibt es nicht. Eng und klein ist meine Hütte." | -- Ах, Гизгюблер! Алонзо Гизгюблер! -- рассмеялся Инштеттен и полуигриво протянул Эффи визитную карточку с этим несколько экзотическим именем.-- О Гиз-гюблере я совсем забыл тебе рассказать. Кстати, у него звание доктора, но он страшно не. любит, когда его так называют. Боится, что это обидит настоящих докторов, и, пожалуй, прав. Ну, я надеюсь, ты с ним познакомишься, и даже скоро. Он здесь лучше всех. Человек с художественным вкусом и оригинал, но прежде всего человек с душой, что всегда самое главное. Однако оставим это, давай лучше пить чай. Только где? Здесь, у тебя, или там, в моем кабинете. Иного выбора нет. Моя хижина мала и тесна. |
| Sie setzte sich ohne Besinnen auf ein kleines Ecksofa. | Эффи, не раздумывая, уселась на диван. |
| "Heute bleiben wir hier, heute bist du bei mir zu Gast. Oder lieber so: den Tee regelmäßig bei mir, das Frühstück bei dir; dann kommt jeder zu seinem Recht, und ich bin neugierig, wo mir's am besten gefallen wird." | -- Сегодня мы останемся здесь, и ты будешь моим гостем. Или сделаем лучше так. Чай мы всегда будем пить в моей комнате, а завтракать в твоей, тогда никто не будет в обиде, А я посмотрю, где мне больше понравится. |
| "Das ist eine Morgen- und Abendfrage." | -- Итак, в первую очередь вопросы, связанные с утром и вечером. |
| "Gewiß. Aber wie sie sich stellt, oder richtiger, wie wir uns dazu stellen, das ist es eben." | -- Конечно. Все будет зависеть от того, как они решатся, или, вернее, как мы их разрешим. |
| Und sie lachte und schmiegte sich an ihn und wollte ihm die Hand küssen. | Она рассмеялась, прижалась к мужу и хотела поцеловать у него руку. |
| "Nein, Effi, um Himmels willen nicht, nicht so. Mir liegt nicht daran, die Respektsperson zu sein, das bin ich für die Kessiner. Für dich bin ich ..." | -- Нет, Эффи, ради бога, не делай этого. Я не хочу быть для тебя столь важной персоной, как для кессинцев. Для тебя я... |
| "Nun was?" | -- Ну, кто? |
| "Ach laß. Ich werde mich hüten, es zu sagen." | -- Ах, полно. Я боюсь даже произнести |
Siebentes Kapitel/Глава седьмая
| English | Русский |
| Es war schon heller Tag, als Effi am andern Morgen erwachte. Sie hatte Mühe, sich zurechtzufinden. Wo war sie? Richtig, in Kessin, im Hause des Landrats von Innstetten, und sie war seine Frau, Baronin Innstetten. Und sich aufrichtend, sah sie sich neugierig um; am Abend vorher war sie zu müde gewesen, um alles, was sie da halb fremdartig, halb altmodisch umgab, genauer in Augenschein zu nehmen. Zwei Säulen stützten den Deckenbalken, und grüne Vorhänge schlossen den alkovenartigen Schlafraum, in welchem die Betten standen, von dem Rest des Zimmers ab; nur in der Mitte fehlte der Vorhang oder war zurückgeschlagen, was ihr von ihrem Bett aus eine bequeme Orientierung gestattete. Da, zwischen den zwei Fenstern, stand der schmale, bis hoch hinaufreichende Trumeau, während rechts daneben, und schon an der Flurwand hin, der große schwarze Kachelofen aufragte, der noch (soviel hatte sie schon am Abend vorher bemerkt) nach alter Sitte von außen her geheizt wurde. Sie fühlte jetzt, wie seine Wärme herüberströmte. | Когда на следующее утро Эффи проснулась, было уже совсем светло. С трудом она пыталась понять, где находится. Ах, да, в Кессине, в доме ландрата фон Инштеттена, и она его супруга, баронесса фон Инштеттен. Приподнявшись, Эффи с любопытством огляделась вокруг. Накануне вечером она была слишком утомлена, чтобы всматриваться в окружающее; тогда все показалось ей чужим и старомодным. Две колонны поддерживали потолочные балки. Тяжелые зеленые портьеры, свешиваясь до полу, отделяли альков с кроватью от остальной части комнаты. Посредине одна из портьер была немного отдернута, так что, даже лежа на кровати, можно было обозревать всю комнату. Между двумя окнами возвышалось до самого потолка роскошное узкое трюмо. Направо от него, у стены прихожей выступала большая черная изразцовая печь, которую (как она уже успела заметить накануне вечером) топили здесь, по старинному обычаю, снаружи. Теперь она чувствовала, как до нее доносится тепло печи. |
| Wie schön es doch war, im eigenen Hause zu sein; soviel Behagen hatte sie während der ganzen Reise nicht empfunden, nicht einmal in Sorrent. | Все же как хорошо находиться в собственном доме! Такого удовольствия она не испытывала ни разу во время путешествия, даже в Сорренто. |
| Aber wo war Innstetten? Alles still um sie her, niemand da. | Но где же Инштеттен? Вокруг тишина, и никого нет. |
| Sie hörte nur den Ticktackschlag einer kleinen Pendüle und dann und wann einen dumpfen Ton im Ofen, woraus sie schloß, daß vom Flur her ein paar neue Scheite nachgeschoben würden. Allmählich entsann sie sich auch, daß Geert am Abend vorher von einer elektrischen Klingel gesprochen hatte, nach der sie dann auch nicht lange mehr zu suchen brauchte; dicht neben ihrem Kissen war der kleine weiße Elfenbeinknopf, auf den sie nun leise drückte. | Она слышала лишь тиканье маленьких ходиков и приглушенные звуки в печи, словно в нее подбрасывали новые чурки. Постепенно приходя в себя, Эффи вспомнила; что вчера вечером Геерт говорил об электрическом звонке. Ей не пришлось долго искать: рядом с подушкой находилась белая кнопка из слоновой кости. Эффи тихонько нажала. |
| Gleich danach erschien Johanna. | Тотчас же появилась Иоганна. |
| "Gnädige Frau haben befohlen." | -- Что прикажете, госпожа? |
| "Ach, Johanna, ich glaube, ich habe mich verschlafen. Es muß schon spät sein." | -- Ах, Иоганна, кажется, я проспала. Должно быть, уже поздно. |
| "Eben neun." | -- Только девять. |
| "Und der Herr ...", es wollte ihr nicht glücken, so ohne ,weiteres von ihrem "Mann" zu sprechen ..., "der Herr, er muß sehr leise gemacht haben; ich habe nichts gehört." | -- А господин...-- ей не удалось так сразу произнести слово "муж", -- господин, наверно, встал очень рано. Я ничего не слышала. |
| "Das hat er gewiß. Und gnäd'ge Frau werden fest geschlafen haben. Nach der langen Reise ... " | -- Разумеется. А госпожа, должно, крепко спали от долгой дороги... |
| "Ja, das hab ich. Und der Herr, ist er immer so früh auf?" | -- Да, крепко. Господин всегда так рано встает? |
| Immer, gnäd'ge Frau. Darin ist er streng; er kann das lange sch1afen nicht leiden, und wenn er drüben in sein Zimmer tritt, da muß der Ofen warm sein, und der Kaffee darf auch nicht auf sich warten lassen." | -- Всегда, госпожа. В этом он очень строг. И терпеть не может спать долго, а когда идет в кабинет, печь уже затоплена и кофе подан. |
| "Da hat er also schon gefrühstückt?" | -- Так он уже позавтракал? |
| "Oh, nicht doch, gnäd'ge Frau ... der gnäd'ge Herr... " | -- О, не совсем так, госпожа... господин... |
| Effi fühlte, daß sie die Frage nicht hätte tun und die Vermutung, Innstetten könne nicht auf sie gewartet haben, lieber nicht hätte aussprechen sollen. Es lag ihr denn auch daran, diesen ihren Fehler, so gut es ging, wieder auszugleichen, und als sie sich erhoben und vor dem Trumeau Platz genommen hatte, nahm sie das Gespräch wieder auf und sagte: | Эффи почувствовала, что ей не стоило задавать этого вопроса, так же как не стоило высказывать предположения, что Инштеттен мог позавтракать, не дожидаясь ее, Следовало загладить ошибку, Эффи поднялась, села против трюмо и, возобновляя разговор, сказала: |
| "Der Herr hat übrigens ganz recht. Immer früh auf, das war auch Regel in meiner Eltern Haus. Wo die Leute den Morgen verschlafen, da gibt es den ganzen Tag keine Ordnung mehr. Aber der Herr wird es so streng mit mir nicht nehmen; eine ganze Weile hab ich diese Nacht nicht schlafen können und habe mich sogar ein wenig geängstigt." | -- Впрочем, господин прав. Вставать рано -- всегда было правилом и в доме моего отца. Где поздно встают, там весь день кувырком. Но господин не осудит меня строго на этот раз. Я плохо спала всю ночь, мне даже было немного страшно. |
| "Was ich hören muß, gnäd'ge Frau! Was war es denn?" | -- Что я слышу, госпожа! Отчего же? |
| "Es war über mir ein ganz sonderbarer Ton, nicht laut, aber doch sehr eindringlich. Erst klang es, wie wenn lange Schleppenkleider über die Diele hinschleiften, und in meiner Erregung war es mir ein paarmal, als ob ich kleine weiße Atlasschuhe sähe. Es war, als tanze man oben, aber ganz leise." | -- Надо мной, на потолке, слышались удивительные звуки, не громко, но вполне отчетливо. Сначала будто шорох длинного шлейфа по полу, и мне при моем возбуждении даже почудились белые атласные туфельки. Словно кто танцует наверху, но совсем тихо. |
| Johanna, während das Gespräch so ging, sah über die Schulter der jungen Frau fort in den hohen, schmalen Spiegel hinein, um die Mienen Effis besser beobachten zu können. Dann sagte sie: | Во время этого разговора Иоганна смотрела через плечо молодой женщины в высокое, узкое зеркало, чтобы лучше наблюдать за выражением лица своей госпожи. Потом сказала: |
| "Ja, das ist oben im Saal. Früher hörten wir es in der Küche auch. Aber jetzt hören wir es nicht mehr; wir haben uns daran gewöhnt." | -- Да, это наверху, в зале. Раньше нам слышалось это над кухней. Но теперь мы не слышим -- привыкли. |
| "Ist es denn etwas Besonderes damit?" | -- Здесь что-то странное? |
| "O Gott bewahre, nicht im geringsten. Eine Weile wußte man nicht recht, woher es käme, und der Herr Prediger machte ein verlegenes Gesicht, trotzdem Doktor Gieshübler immer nur darüber lachte. Nun aber wissen wir, daß es die Gardinen sind. Der Saal ist etwas multrig und stockig, und deshalb stehen immer die Fenster auf, wenn nicht gerade Sturm ist. Und da ist denn fast immer ein starker Zug oben und fegt die alten weißen Gardinen, die außerdem viel zu lang sind, über die Dielen hin und her. Das klingt dann so wie seidne Kleider oder auch wie Atlasschuhe, wie die gnäd'ge Frau eben bemerkte." | -- Упаси бог, вовсе нет. Одно время мы не знали, откуда этот шорох, и господин священник был очень смущен, а доктор Гизгюблер, тот посмеялся над нами. Но теперь мы знаем, что это гардины. Зал немного отсырел и заплесневел, и поэтому в хорошую погоду окна в нем всегда открыты. Вот сквозняк и колышет там, наверху, старые белые гардины. Они слишком длинные и волочатся по полу. И, как вы уже сами заметили, госпожа, это напоминает шелест шелкового платья или атласных туфель. |
| "Natürlich ist es das. Aber ich begreife nur nicht, warum dann die Gardinen nicht abgenommen werden. Oder man könnte sie ja kürzer machen. Es ist ein so sonderbares Geräusch, das einem auf die Nerven fällt. Und nun, Johanna, bitte, geben Sie mir noch das kleine Tuch, und tupfen Sie mir die Stirn. Oder nehmen Sie lieber den Rafraichisseur aus meiner Reisetasche ... Ach, das ist schön und erfrischt mich. Nun werde ich hinübergehen. Er ist doch noch da, oder war er schon aus?" | -- Совершенно верно. Тогда непонятно, почему не снимут портьеры или не укоротят их. Этот странный шорох действует на нервы. А теперь, Иоганна, подайте, пожалуйста, носовой платок и приложите мне ко лбу. Или лучше возьмите из саквояжа одеколон... Он приятен и освежает меня. Ну вот, теперь я пойду. Геерт еще у себя или уже ушел? |
| "Der gnäd'ge Herr war schon aus, ich glaube, drüben auf dem Amt. Aber seit einer Viertelstunde ist er zurück. Ich werde Friedrich sagen, daß er das Frühstück bringt." | -- Господин уходил, верно, по служебным делам. Но вот уже четверть часа как вернулся. Я скажу Фридриху, чтобы он подал завтрак. |
| Und damit verließ Johanna das Zimmer, während Effi noch einen Blick in den Spiegel tat und dann über den Flur fort, der bei der Tagesbeleuchtung viel von seinem Zauber vom Abend vorher eingebüßt hatte, bei Geert eintrat. | С этими словами Иоганна покинула комнату, а Эффи, еще раз взглянув на себя в зеркало, прошла через переднюю, которая при дневном освещении многое утратила от своего вечернего очарования, и вошла в кабинет Геерта. |
| Dieser saß an seinem Schreibtisch, einem etwas schwerfälligen Zylinderbüro, das er aber, als Erbstück aus dem elterlichen Hause, nicht missen mochte. | Он сидел за письменным столом, несколько тяжеловесным бюро цилиндрической формы, родительским наследием, без которого не мог обойтись. |
| Effi stand hinter ihm und umarmte und küßte ihn, noch eh euch von seinem Platz erheben konnte. | Эффи подошла к мужу сзади, обняла и поцеловала, прежде чем он успел подняться со своего места. |
| "Schon?" | -- Уже? |
| "Schon, sagst du. Natürlich um mich zu verspotten." | -- Уже, говоришь ты. Конечно, чтобы посмеяться надо мной. |
| Innstetten schüttelte den Kopf. | Инштеттен отрицательно покачал головой. |
| "Wie werd ich das?" | -- Ну как я мог? |
| Effi fand aber ein Gefallen daran, sich anzuklagen, und wollte von den Versicherungen ihres Mannes, daß sein "schon" ganz aufrichtig gemeint gewesen sei, nichts hören. | Однако Эффи, с явным удовольствием подтрунивая над Геертом, не хотела и слышать что его "уже" сказано вполне искренне. |
| "Du mußt von der Reise her wissen, daß ich morgens nie habe warten lassen. Im Laufe des Tages, nun ja, da ist es etwas anderes. Es ist wahr, ich bin nicht sehr pünktlich, aber ich bin keine Langschläferin. Darin, denk ich, haben mich die Eltern gut erzogen." | -- Еще со времени нашего путешествия пора бы тебе знать, что по утрам я не заставляю себя ждать. Днем дРУгое дело. Здесь действительно я не совсем пунктуальна. Зато я не соня. В этом отношении, думаю, родители хорошо меня воспитали. |
| "Darin? In allem, meine süße Effi." | -- В этом отношении? Во всех, моя милая Эффи! |
| "Das sagst du so, weil wir noch in den Flitterwochen sind ... aber nein, wir sind ja schon heraus. Um Himmels willen, Geert, daran habe ich noch gar nicht gedacht, wir sind ja schon über sechs Wochen verheiratet, sechs Wochen und einen Tag. Ja, das ist etwas anderes, da nehme ich es nicht mehr als Schmeichelei, da nehme ich es als Wahrheit." | -- Ты говоришь так, потому что у нас медовый месяц... впрочем, нет, он уже прошел. Боже мой, Геерт, я совсем забыла,-- ведь целых шесть недель, как мы женаты. Шесть недель и один день. Да, это уже другое дело. Тогда принимаю твои слова не как лесть, а как искреннее заявление. |
| In diesem Augenblick trat Friedrich ein und brachte den Kaffee. Der Frühstückstisch stand in Schräglinie vor einem Meinen, rechtwinkligen Sofa, das gerade die eine Ecke des Wohnzimmers ausfüllte. Hier setzten sich beide. | В этот момент вошел Фридрих и принес кофе. Столик для завтрака стоял наискосок перед маленьким прямоугольным диваном, занимавшим угол комнаты. Здесь и уселись они вдвоем. |
| "Der Kaffee ist ja vorzüglich", sagte Effi, während sie zugleich das Zimmer und seine Einrichtung musterte. "Das ist noch Hotelkaffee oder wie der bei Bottegone ... erinnerst du dich noch, in Florenz, mit dem Blick auf den Dom. Davor muß ich der Mama schreiben, solchen Kaffee haben wir in Hohen-Cremmen nicht. Überhaupt, Geert, ich sehe nun erst, wie vornehm ich mich verheiratet habe. Bei uns konnte alles nur so gerade passieren." | -- Кофе превосходен,-- сказала Эффи, одновременно рассматривая комнату и ее обстановку.-- Совсем как в отеле с видом на собор, или как у Боттенгоне... помнишь, во Флоренции,-- продолжала она.-- Об этом я обязательно напишу маме! Такого кофе у нас, в Гоген-Креммене, нет. Вообще, Геерт, только теперь я сознаю, как посчастливилось мне в замужестве. А ведь у наших, откровенно говоря, не все было так. |
| "Torheit, Effi. Ich habe nie eine bessere Hausführung gesehen als bei euch." | -- Глупости, Эффи! Я нигде не встречал хозяйства лучше, чем у вас дома. |
| "Und dann, wie du wohnst. Als Papa sich den neuen Gewehrschrank angeschafft und über seinem Schreibtisch einen Büffelkopf und dicht darunter den alten Wrangel angebracht hatte (er war nämlich mal Adjutant bei dem Alten), da dacht er wunder was er getan; aber wenn ich mich hier umsehe, daneben ist unsere ganze Hohen-Cremmener Herrlichkeit ja bloß dürftig und alltäglich. Ich weiß gar nicht, womit ich das alles vergleichen soll; schon gestern abend, als ich nur so flüchtig darüber hinsah, kamen mir allerhand Gedanken." | -- И вообще, как ты живешь! Когда мой отец приобрел новый шкаф для оружия и повесил над своим письменным столом голову буйвола, а под ним портрет старого Врангеля * (отец был адъютантом у старика), он думал, что сотворил чудо. Когда же я осмотрела здешнюю обстановку, то все великолепие нашего Гоген-Крем-мена показалось мне убогим и будничным. Еще вчера вечером, при беглом осмотре, мне пришли в голову всякие мысли. |
| "Und welche, wenn ich fragen darf?" | -- Позволь мне спросить, какие? |
| "Ja, welche. Du darfst aber nicht drüber lachen. Ich habe mal ein Bilderbuch gehabt, wo ein persischer oder indischer Fürst (denn er trug einen Turban) mit untergeschlagenen Beinen auf einem roten Seidenkissen saß, und in seinem Rücken war außerdem noch eine große rote Seidenrolle, die links und rechts ganz bauschig zum Vorschein kam, und die Wand hinter dem indischen Fürsten starrte von Schwertern und Dolchen und Parderfellen und Schilden und langen türkischen Flinten. Und sieh, ganz so sieht es hier bei dir aus, und wenn du noch die Beine unterschlägst, ist die Ähnlichkeit vollkommen." | -- Да так... пустяки. Ты только не смейся надо мной. В детстве был у меня альбом с изображением не то персидского, не то индийского князя, он сидел в тюрбане и с поджатыми ногами на красной шелковой подушке. Справа и слева от него лежали красные, обтянутые шелком валики, они выглядели совсем выпуклыми, а стена позади него была вся увешана мечами, кинжалами, леопардовыми шкурами, щитами и длинными турецкими гладкоствольными ружьями. Так вот у тебя точно так же, и, подожми ты еще ноги, сходство было бы полным. |
| "Effi, du bist ein entzückendes, liebes Geschöpf. Du weißt gar nicht, wie sehr ich's finde und wie gern ich dir in jedem Augenblick zeigen möchte, daß ich's finde." | -- Эффи, ты прелестное, милое созданье! Ты даже представить себе не можешь, что я нашел в тебе. Вот так бы и говорил об этом. |
| "Nun, dazu ist ja noch vollauf Zeit; ich bin ja erst siebzehn und habe noch nicht vor zu sterben." | -- Ну, для этого у нас еще так много времени! Мне ведь только семнадцать, и я не собираюсь умирать. |
| "Wenigstens nicht vor mir. Freilich, wenn ich dann stürbe, nähme ich dich am liebsten mit. Ich will dich keinem andern lassen; was meinst du dazu?" | -- Во всяком случае, не раньше меня. И если бы пришла ко мне смерть, я взял бы тебя с собой. Не оставил бы другому. Что ты на это скажешь? |
| "Das muß ich mir doch noch überlegen. Oder lieber, lassen wir's überhaupt. Ich spreche nicht gern von Tod, ich bin für Leben. Und nun sage mir, wie leben wir hier? Du hast mir unterwegs allerlei Sonderbares von Stadt und Land erzählt, aber wie wir selber hier leben werden, davon kein Wort. Daß hier alles anders ist als in Hohen-Cremmen und Schwantikow, das seh ich wohl, aber wir müssen doch in dem 'guten Kessin', wie du's immer nennst, auch etwas wie Umgang und Gesellschaft haben können. Habt ihr denn Leute von Familie in der Stadt?" | -- Об этом я подумаю. Но оставим этот разговор. Не люблю я говорить о смерти, я люблю жизнь. Как мы будем здесь жить? Когда мы ехали сюда, ты много рассказывал о городе, о провинции, а вот о нашей жизни, о том, как мы будем жить сами,-- об этом ни слова. Что здесь все не так, как в Гоген-Креммене и Швантикове,-- это я хорошо вижу, но ведь и в "добром Кессине", как ты его называешь, не мешает иметь знакомых и бывать в обществе. Есть ли в городе люди знатных фамилий? |
| "Nein, meine liebe Effi; nach dieser Seite hin gehst du großen Enttäuschungen entgegen. In der Nähe haben wir ein paar Adlige, die du kennenlernen wirst, aber hier in der Stadt ist gar nichts." | -- Нет, моя дорогая Эффи; в этом отношении тебя ждет большое разочарование. Есть тут несколько знатных семейств, с которыми ты познакомишься, но не в самом городе. |
| "Gar nichts? Das kann ich nicht glauben. Ihr seid doch bis zu dreitausend Menschen, und unter dreitausend Menschen muß es doch außer so kleinen Leuten wie Barbier Beza (so hieß er ja wohl) doch auch noch eine Elite geben, Honoratioren oder dergleichen." | -- Не может того быть! Просто не верится. Три тысячи жителей! Не все же такие, как цирюльник Беца (так, что ли, его называют), должны же быть люди высшего общества, почетные граждане или кто-нибудь в этом роде. |
| Innstetten lachte. | Инштеттен засмеялся. |
| "Ja, Honoratioren, die gibt es. Aber bei Licht besehen ist es nicht viel damit. Natürlich haben wir einen Prediger und einen Amtsrichter und einen Rektor und einen Lotsenkommandeur, und von solchen beamteten Leuten findet sich schließlich wohl ein ganzes Dutzend zusammen, aber die meisten davon: gute Menschen und schlechte Musikanten. Und was dann noch bleibt, das sind bloß Konsuln." | -- Да, почетные граждане у нас есть. Но если внимательно присмотреться, их немного. Конечно, у нас имеются проповедник, судья, ректор, лоцман... Таких чиновных лиц можно отыскать с дюжину. В большинстве своем это хорошие люди, но не такой уж клад. А кроме них, нет никого, разве что консулы. |
| "Bloß Konsuln. Ich bitte dich, Geert, wie kannst du nur sagen 'bloß Konsuln'. Das ist doch etwas sehr Hohes und Großes, und ich möcht beinah sagen Furchtbares. Konsuln, das sind doch die mit dem Rutenbündel, draus, glaub ich, ein Beil heraussah." | -- "Разве что консулы"! Как можешь ты так говорить? "Разве что консулы"... Консулы -- это что-то величественное*, я бы сказала -- устрашающее. Консулы представляются мне с пучками прутьев, из которых выглядывают топоры. |
| "Nicht ganz, Effi Die heißen Liktoren." | -- Не совсем так, Эффи. Люди с пучками прутьев и топорами зовутся ликторами. |
| "Richtig, die heißen Liktoren. Aber Konsuln ist doch auch etwas sehr Vornehmes und Hochgesetzliches. Brutus war doch ein Konsul." | -- Правильно, они зовутся ликторами. Но консул -- это все-таки нечто почтенное и величественное. Ведь Брут* тоже был консулом. |
| "Ja, Brutus war ein Konsul. Aber unsere sind ihm nicht sehr ähnlich und begnügen sich damit, mit Zucker und Kaffee zu handeln oder eine Kiste mit Apfelsinen aufzubrechen, und verkaufen dir dann das Stück pro zehn Pfennige." | -- Да, Брут был консулом. Но наши консулы на него не похожи. Они довольствуются тем, что торгуют сахаром и кофе или вскрывают ящики с апельсинами, чтобы затем продать их тебе по десять пфеннигов за штуку. |
| "Nicht möglich." | -- Невероятно! |
| "Sogar gewiß. Es sind kleine, pfiffige Kaufleute, die, wenn fremdländische Schiffe hier einlaufen und in irgendeiner Geschäftsfrage nicht recht aus noch ein wissen, dann mit ihrem Rat zur Hand sind, und wenn sie diesen Rat gegeben und irgendeinem holländischen oder portugiesischen Schiff einen Dienst geleistet haben, so werden sie zuletzt zu beglaubigten Vertretern solcher fremder Staaten, und gerade so viele Botschafter und Gesandte, wie wir in Berlin haben, so viele Konsuln haben wir auch in Kessin, und wenn irgendein Festtag ist, und es gibt hier viele Festtage, dann werden alle Wimpel gehißt, und haben wir gerade eine grelle Morgensonne, so siehst du an solchem Tag ganz Europa von unsern Dächern flaggen und das Sternenbanner und den chinesischen Drachen dazu." | -- Но это так. Хитроумные торгаши. Когда прибывает иностранное судно, экипаж которого не осведомлен в каком-либо торговом вопросе, эти господа тут как тут со своими советами. А дав такие советы и сослужив некоторую службу, скажем, голландскому или португальскому кораблю, они становятся доверенными людьми этих государств. В Кессине столько же консулов, сколько послов и посланников в Берлине, и в дни торжеств, а их у нас довольно много, все они вывешивают флаги, своих стран. На праздники, ярким солнечным утром, можно видеть на наших крышах национальные флаги всей Европы, а также с полосами и звездами и с изображением китайского дракона. |
| "Du bist in einer spöttischen Laune, Geert, und magst auch wohl recht haben. Aber ich, für meine kleine Person, muß dir gestehen, daß ich dies alles entzückend finde und daß unsere havelländischen Städte daneben verschwinden. Wenn sie da Kaisers Geburtstag feiern, so flaggt es immer bloß schwarz und weiß und allenfalls ein bißchen rot dazwischen, aber das kann sich doch nicht vergleichen mit der Welt von Flaggen, von der du sprichst. Überhaupt, wie ich dir schon sagte, ich finde immer wieder und wieder, es hat alles so was Fremdländisches hier, und ich habe noch nichts gehört und gesehen, was mich nicht in eine gewisse Verwunderung gesetzt hätte, gleich gestern abend das merkwürdige Schiff draußen im Flur und dahinter der Haifisch und das Krokodil und hier dein eigenes Zimmer. Alles so orientalisch, und ich muß es wiederholen, alles wie bei einem indischen Fürsten ... " | -- Ты настроен иронически, Геерт, может ты и прав. Но мою незначительную особу все это бесконечно увлекает. Наши провинциальные города меркнут рядом с Кессином. Даже в день рождения императора на их домах развеваются обыкновенные черно-белые знамена с красной полоской. Разве это сравнишь с тем морем флагов, о котором ты рассказываешь. Но из всей здешней экзотики меня ничто так не удивляет, как удивили вчера вечером -- замечательный корабль в прихожей, акула, крокодил и, наконец, твоя комната. У тебя все такое роскошное, в восточном стиле,-- одним словом, все, повторяю, как у индийского князя... |
| "Meinetwegen. Ich gratuliere, Fürstin ... " | -- Пусть будет так. Поздравляю, княгиня... |
| "Und dann oben der Saal mit seinen langen Gardinen, die über die Diele hinfegen." | -- И наверху зал с длинными портьерами, которые шуршат по полу. |
| "Aber was weißt du denn von dem Saal, Effi?" | -- А что тебе известно об этом зале, Эффи? |
| "Nichts, als was ich dir eben gesagt habe. Wohl eine Stunde lang, als ich in der Nacht aufwachte, war es mir, als ob ich Schuhe auf der Erde schleifen hörte und als würde getanzt und fast auch wie Musik. Aber alles ganz leise. Und das hab ich dann heute früh an Johanna erzählt, bloß um mich zu entschuldigen, daß ich hinterher so lange geschlafen. Und da sagte sie mir, das sei von den langen Gardinen oben im Saal. Ich denke, wir machen kurzen Prozeß damit und schneiden die Gardinen etwas ab oder schließen wenigstens die Fenster; es wird ohnehin bald stürmisch genug werden. Mitte November ist ja die Zeit." | -- Ничего, кроме того, что я уже сказала. Ночью, когда я проснулась, мне долго чудилось шарканье туфель, танцы и как будто музыка. Но словно в отдалении. Обо всем я рассказала утром Иоганне, желая извиниться за то, что так долго спала. И тогда она пояснила, что шум этот производят длинные портьеры в зале наверху. Я думаю, их надо укоротить или по крайней мере закрыть окна. Тем более что погода скоро испортится. Да и пора, уже середина ноября. |
| Innstetten sah in einer kleinen Verlegenheit vor sich hin und schien schwankend, ob er auf all das antworten solle. Schließlich entschied er sich für Schweigen. | Инштеттен с нерешительным видом смотрел прямо перед собой, словно о чем-то умалчивая. Потом сказал: |
| "Du hast ganz recht, Effi, wir wollen die langen Gardinen oben kürzer machen. Aber es eilt nicht damit, um so weniger, als es nicht sicher ist, ob es hilft. Es kann auch was anderes sein, im Rauchfang oder der Wurm im Holz oder ein Iltis. Wir haben nämlich hier Iltisse. Jedenfalls aber, eh wir Änderungen vornehmen, mußt du dich in unserem Hauswesen erst umsehen, natürlich unter meiner Führung; in einer Viertelstunde zwingen wir's. Und dann machst du Toilette, nur ein ganz klein wenig, denn eigentlich bist du so am reizendsten - Toilette für unseren Freund Gieshübler; es ist jetzt zehn vorüber, und ich müßte mich sehr in ihm irren, wenn er nicht um elf oder doch spätestens um die Mittagsstunde hier antreten und dir seinen Respekt devotest zu Füßen legen sollte. Das ist nämlich die Sprache, drin er sich ergeht. Übrigens, wie ich dir schon sagte, ein kapitaler Mann, der dein Freund werden wird, wenn ich ihn und dich recht kenne." | -- Ты абсолютно права, Эффи. Мы укоротим длинные портьеры в зале наверху. Но не будем торопиться, тем более что неизвестно, поможет ли это. Может, тут что-нибудь другое. Эти звуки могут раздаваться в дымоходе, их могут производить жуки-точильщики или, наконец, хорек. Ведь у нас здесь завелись хорьки. Во всяком случае, прежде осмотри дом, конечно, под моим руководством; это займет у нас не более четверти часа. Потом сменишь туалет, -- впрочем, ты прелестна и так,-- и мы встретим нашего друга Гизгюблера. Уже давно десять, и меня очень огорчит, если он не будет здесь в одиннадцать или немного позднее, ближе к обеду, чтобы засвидетельствовать, как он выражается, свое почтение. Я тебе уже говорил, что это солидный человек и, насколько я вас обоих знаю, вы подружитесь. |
Achtes Kapitel/Глава восьмая
| English | Русский |
| Elf war es längst vorüber; aber Gieshübler hatte sich noch immer nicht sehen lassen. | Одиннадцать часов давно уже пробило, а Гизпоблер все не появлялся. |
| "Ich kann nicht länger warten ", hatte Geert gesagt, den der Dienst abrief. "Wenn Gieshübler noch erscheint, so sei möglichst entgegenkommend, dann wird es vorzüglich gehen; er darf nicht verlegen werden; ist er befangen, so kann er kein Wort finden oder sagt die sonderbarsten Dinge; weißt du ihn aber in Zutrauen und gute Laune zu bringen, dann redet er wie ein Buch. Nun, du wirst es schon machen. Erwarte mich nicht vor drei; es gibt drüben allerlei zu tun. Und das mit dem Saal oben wollen wir noch überlegen; es wird aber wohl am besten sein, wir lassen es beim alten." | -- Я не могу больше ждать,-- сказал Ннштеттен, спешивший в контору.-- Когда придет Гизгюблер, обойдись с ним полюбезнее, и все пойдет превосходно. Он такой стеснительный. Когда он робеет, то лишается дара речи или начинает говорить всякие глупости. Но если ты завоюешь его доверие и подбодришь, он заговорит как по писаному. Ну да тебе это удастся. Не жди меня раньше трех часов: у меня масса дел. А что касается зала наверху, то мы еще обсудим этот вопрос. Но, по-моему, лучше сохранить все, как было. |
| Damit ging Innstetten und ließ seine junge Frau allein. Diese saß, etwas zurückgelehnt, in einem lauschigen Winkel am Fenster und stützte sich, während sie hinaussah, mit ihrem linken Arm auf ein kleines Seitenbrett, das aus dem Zylinderbüro herausgezogen war. Die Straße war die Hauptverkehrsstraße nach dem Strand hin, weshalb denn auch in Sommerzeit ein reges Leben hier herrschte, jetzt aber, um Mitte November, war alles leer und still, und nur ein paar arme Kinder, deren Eltern in etlichen ganz am äußersten Rand der "Plantage" gelegenen Strohdachhäusern wohnten, klappten in ihren Holzpantinen an dem Innstettenschen Hause vorüber. | С этими словами Инштеттен ушел, и его молодая жена осталась одна. Она сидела в уютном уголке возле окна, слегка откинувшись назад, и смотрела на улицу. Левой рукой она опиралась на маленькую полочку, выдвинутую из цилиндрического бюро. Улица вела к пляжу, поэтому на ней царило оживление даже в самые жаркие летние дни. Но теперь, в середине ноября, кругом было тихо и пустынно. Лишь изредка мимо пробегали, стуча деревянными башмаками, дети из бедных семей, обитавших в домах под соломенной крышей у самого питомника. |
| Effi empfand aber nichts von dieser Einsamkeit, denn ihre Phantasie war noch immer bei den wunderlichen Dingen, die sie, kurz vorher, während ihrer Umschau haltenden Musterung im Hause gesehen hatte. | Но Эффи не чувствовала одиночества. Ее мысли все еще витали вокруг тех удивительных предметов, которые она видела недавно, при осмотре дома. |
| Diese Musterung hatte mit der Küche begonnen, deren Herd eine moderne Konstruktion aufwies, während an der Decke hin, und zwar bis in die Mädchenstube hinein, ein elektrischer Draht lief - beides vor kurzem erst hergerichtet. Effi war erfreut gewesen, als ihr Innstetten davon erzählt hatte, dann aber waren sie von der Küche wieder in den Flur zurück- und von diesem in den Hof hinausgetreten, der in seiner ersten Hälfte nicht viel mehr als ein zwischen zwei Seitenflügeln hinlaufender ziemlich schmaler Gang war. | Осмотр этот начался с кухни. Плита была вполне современного образца. По потолку до самой комнаты горничных был протянут шнур электрического звонка, И то и другое недавнего происхождения. Эффи осталась довольна, когда Инштеттен обратил на это ее внимание. Затем они снова вернулись в прихожую и оттуда прошли во двор. В первой своей половине двор представлял собою довольно узкий проход между двумя боковыми флигелями. |
| In diesen Flügeln war alles untergebracht, was sonst noch zu Haushalt und Wirtschaftsführung gehörte, rechts Mädchenstube, Bedientenstube, Rollkammer, links eine zwischen Pferdestall und Wagenremise gelegene, von der Familie Kruse bewohnte Kutscherwohnung. Über dieser, in einem Verschlag, waren die Hühner einlogiert, und eine Dachklappe über dem Pferdestall bildete den Aus- und Einschlupf für die Tauben. All dies hatte sich Effi mit vielem Interesse angesehen, aber dies Interesse sah sich doch weit überholt, als sie, nach ihrer Rückkehr vom Hof ins Vorderhaus, unter Innstettens Führung die nach oben führende Treppe hinaufgestiegen war. | В этих флигелях размещалось все, что обычно относится к домоводству и хозяйству: направо -- комната горничных, комната слуги, прачечная с катком для белья; налево -- между конюшней и каретным сараем -- квартира кучера; ее занимала семья Крузе. Над ней, в чулане, помещались куры. Люк в крыше конюшни был лазейкой для голубей. Все это Эффи рассматривала с большим любопытством. Но это любопытство значительно возросло, когда она снова вернулась в дом. Инштеттен повел ее по лестнице наверх. |
| Diese war schief, baufällig, dunkel; der Flur dagegen, auf den sie mündete, wirkte beinah heiter, weil er viel Licht und einen guten landschaftlichen Ausblick hatte: nach der einen Seite hin, über die Dächer des Stadtrandes und die "Plantage" fort, auf eine hoch auf einer Düne stehende holländische Windmühle, nach der anderen Seite hin auf die Kessine, die hier, unmittelbar vor ihrer Einmündung, ziemlich breit war und einen stattlichen Eindruck machte. Diesem Eindruck konnte man sich unmöglich entziehen, und Effi hatte denn auch nicht gesäumt, ihrer Freude lebhaften Ausdruck zu geben. | Лестница была слегка перекошенной, ветхой и темной. Зато передняя, в которую она вела, выглядела веселой,-- здесь было много света и из окон открывался прекрасный вид: по одну сторону за крышами предместья и питомником высилась на дюнах голландская мельница, по другую -- струилась Кессина, в устье довольно широкая, что производило премилое впечатление. От этого вида невозможно было оторваться, и Эффи тут же выразила свое восхищение. |
| "Ja, sehr schön, sehr malerisch", hatte Innstetten, ,ohne weiter darauf einzugehen, geantwortet und dann eine mit ihren Flügeln etwas schief hängende Doppeltür geöffnet, die nach rechts hin in den sogenannten Saal führte. Dieser lief durch die ganze Etage; Vorder- und Hinterfenster standen offen, und die mehr erwähnten langen Gardinen bewegten sich in dem starken Luftzug hin und her. In der Mitte der einen Längswand sprang ein Kamin vor mit einer großen Steinplatte, während an der Wand gegenüber ein paar blecherne Leuchter hingen, jeder mit zwei Lichtöffnungen, ganz so wie unten im Flur, aber alles stumpf und ungepflegt. Effi war einigermaßen enttäuscht, sprach es auch aus und erklärte, statt des öden und ärmlichen Saals doch lieber die Zimmer an der gegenübergelegenen Flurseite sehen zu wollen. | -- Да, очень красиво, очень живописно, -- коротко ответил Инштеттен и быстро открыл немного покосившуюся двухстворчатую дверь, что вела направо, в так называемый зал. Зал тянулся через весь этаж. Окна были распахнуты, и длинные занавеси колыхались на сильном сквозняке. В середине одной из продольных стен высился камин с большой каменной плитой, на противоположной стене висела пара оловянных подсвечников, по две свечи каждый, так же как и внизу, в прихожей. Но здесь царили запустение и беспорядок. Эффи явно разочаровалась и высказала это, заметив, что ей интереснее осмотреть комнаты на другом конце прихожей, чем взирать на этот пустой, убогий зал.. |
| "Da ist nun eigentlich vollends nichts", hatte Innstetten geantwortet, aber doch die Türen geöffnet. | -- Там, собственно говоря, решительно ничего нет, -- ответил Инштеттен, но все же открыл дверь. |
| Es befanden sich hier vier einfenstrige Zimmer, alle gelb getüncht, gerade wie der Saal und ebenfalls ganz leer. Nur in einem standen drei Binsenstühle, die durchgesessen waren, und an die Lehne des einen war ein kleines, nur einen halber Finger langes Bildchen geklebt, das einen Chinesen darstellte, blauer Rock mit gelben Pluderhosen und einen flachen Hut auf dem Kopf. Effi sah es und sagte: | -- Здесь оказалось четыре комнатушки, каждая с одним окном. Их стены были выкрашены в желтый цвет, как стены зала, и они также пустовали. Только в одной из них стояли три тростниковых стула с продавленными сиденьями. На спинке одного оказалась наклеена картинка размером в полпальца, китаец в синем сюртуке, желтых шароварах и с плоской шляпой на голове. Увидев ее, Эффи спросила: |
| "Was soll der Chinese?" | -- К чему здесь китаец? |
| Innstetten selbst schien von dem Bildchen überrascht und versicherte, daß er es nicht wisse. | Инштеттен, казалось, сам поразился картинке и уверял, что не знает. |
| "Das hat Christel angeklebt oder Johanna. Spielerei. Du kannst sehen, es ist aus einer Fibel herausgeschnitten." | -- Это наклеила Христель или Иоганна. Забавляются! Можешь убедиться, она вырезана из букваря. |
| Effi fand es auch und war nur verwundert, daß Innstetten alles so ernsthaft nahm, als ob es doch etwas sei. Dann hatte sie noch einmal einen Blick in den Saal getan und sich dabei dahin geäußert, wie es doch eigentlich schade sei, daß das alles leerstehe. | Эффи согласилась, но ее удивило, что Инштеттен так серьезно отнесся к этому пустяку, точно вкладывал в него глубокий смысл. Она еще раз окинула взглядом зал и выразила сожаление, что все помещения пустуют. |
| "Wir haben unten ja nur drei Zimmer, und wenn uns wer besucht, so wissen wir nicht aus noch ein. Meinst du nicht, daß man aus dem Saal zwei hübsche Fremdenzimmer machen könnte? Das wäre so was für die Mama; nach hinten heraus könnte sie schlafen und hätte den Blick auf den Fluß und die beiden Molen, und vorn hätte sie die Stadt und die holländische Windmühle. In Hohen-Cremmen haben wir noch immer bloß eine Bockmühle. Nun sage, was meinst du dazu? Nächsten Mai wird doch die Mama wohl kommen." | -- У нас внизу всего три комнаты, и, если кто приедет, мы будем очень стеснены. Не кажется ли тебе, что из этого зала выйдут две красивые комнаты для гостей? И на случай приезда мамы. В одной комнате она могла бы спать; оттуда открывается вид на реку и на оба мола. А из окон другой -- любовалась бы видом на город и голландскую мельницу. В Гоген-Креммене стоит обыкновенный ветряк. Ну скажи, как твое мнение? Возможно, в мае приедет мама. |
| Innstetten war mit allem einverstanden gewesen und hatte nur zum Schluß gesagt: | Инштеттен соглашался со всем и только в заключение сказал: |
| "Alles ganz gut. Aber es ist doch am Ende besser, wir logieren die Mama drüben ein, auf dem Landratsamt; die ganze erste Etage steht da leer, geradeso wie hier, und sie ist da noch mehr für sich." | -- Все это мило. Но лучше поместить маму в доме, где моя контора. Там пустует целый этаж, совсем как здесь, там ей будет спокойнее. |
| Das war so das Resultat des ersten Umgangs im Hause gewesen; dann hatte Effi drüben ihre Toilette gemacht, nicht ganz so schnell, wie Innstetten angenommen, und nun saß sie in ihres Gatten Zimmer und beschäftigte sich in ihren Gedanken abwechselnd mit dem kleinen Chinesen oben und mit Gieshübler, der noch immer nicht kam. Vor einer Viertelstunde war freilich ein kleiner, schiefschultriger und fast schon so gut wie verwachsener Herr in einem kurzen eleganten Pelzrock und einem hohen, sehr glatt gebürsteten Zylinder an der anderen Seite der Straße vorbeigegangen und hatte nach ihrem Fenster hinübergesehen. | Таков был результат первого осмотра дома. Затем Эффи переоделась, хотя и не так быстро, как хотел бы Инштеттен. Сейчас она сидела в комнате своего супруга и думала то о маленьком китайце наверху, то о Гизгюблере, который все еще не приходил. Правда, по ту сторону улицы вот уже четверть часа прогуливался некий господин невысокого роста, одно плечо ниже другого -- что заметно уродовало его, -- в коротком элегантном меховом пиджаке и в высоком ярко начищенном цилиндре. Он то и дело посматривал на их окна. |
| Aber das konnte Gieshübler wohl nicht gewesen sein! Nein, dieser schiefschultrige Herr, der zugleich etwas so Distinguiertes hatte, das mußte der Herr Gerichtspräsident gewesen sein, und sie entsann sich auch wirklich, in einer Gesellschaft bei Tante Therese mal einen solchen gesehen zu haben, bis ihr mit einem Male einfiel, daß Kessin bloß einen Amtsrichter habe. | Не мог же это быть Гизгюблер! Нет, этот кривоплечий, но изысканный господин производил впечатление по меньшей мере председателя суда. Эффи вспомнила, что однажды у тетки Терезы она видела подобного господина. Но вдруг ей пришло в голову, что в Кессине всего лишь окружной судья. |
| Während sie diesen Betrachtungen noch nachging, wurde der Gegenstand derselben, der augenscheinlich erst eine Morgen- oder vielleicht auch eine Ermutigungspromenade um die Plantage herum gemacht hatte, wieder sichtbar, und eine Minute später erschien Friedrich, um Apotheker Gieshübler anzumelden. | Пока она занималась своими мыслями, человек, который явно совершал утреннюю прогулку, а может быть, просто набирался храбрости, появился снова. Через минуту вошел Фридрих и доложил об аптекаре Гизгюблере. |
| "Ich lasse sehr bitten." | -- Просите! |
| Der armen jungen Frau schlug das Herz, weil es das erste Mal war, daß sie sich als Hausfrau und noch dazu als erste Frau der Stadt zu zeigen hatte. | Сердце бедной молодой женщины усиленно забилось. Она впервые выступала в роли хозяйки дома и первой дамы в городе. |
| Friedrich half Gieshübler den Pelzrock ablegen und öffnete dann wieder die Tür. | Фридрих помог Гизгюблеру снять меховой пиджак и растворил перед ним дверь. |
| Effi reichte dem verlegen Eintretenden die Hand, die dieser mit einem gewissen Ungestüm küßte. Die junge Frau schien sofort einen großen Eindruck auf ihn gemacht zu haben. | Эффи протянула смущенному посетителю руку, которую тот порывисто поцеловал. Казалось, молодая женщина сразу произвела на него большое впечатление. |
| "Mein Mann hat mir bereits gesagt ... Aber ich empfange Sie hier in meines Mannes Zimmer ... er ist drüben auf dem Amt und kann jeden Augenblick zurück sein ... Darf ich Sie bitten, bei mir eintreten zu wollen?" | -- Муж говорил мне... Я принимаю вас здесь, в комнате мужа... Он сейчас в конторе напротив и скоро вернется... Могу я просить вас пройти ко мне? |
| Gieshübler folgte der voranschreitenden Effi ins Nebenzimmer, wo diese auf einen der Fauteuils wies, während sie sich selbst ins Sofa setzte. | Гизгюблер последовал за Эффи в соседнюю комнату. Она предложила ему одно из кресел, а сама села на диван. |
| "Daß ich Ihnen sagen könnte, welche Freude Sie mir gestern durch die schönen Blumen und Ihre Karte gemacht haben. Ich hörte sofort auf, mich hier als eine Fremde zu fühlen, und als ich dies Innstetten aussprach, sagte er mir, wir würden überhaupt gute Freunde sein." | -- Трудно передать, сколько радости вы доставили мне вчера своими прекрасными цветами. Я перестала чувствовать себя чужой в этом городке, а когда сказала об этом Инштеттену, он ответил, что мы с вами вообще будем добрыми друзьями. |
| "Sagte er so? Der gute Herr Landrat. Ja, der Herr Landrat und Sie, meine gnädigste Frau, da sind, das bitte ich sagen zu dürfen, zwei liebe Menschen zueinander gekommen. Denn wie Ihr Herr Gemahl ist, das weiß ich, und wie Sie sind, meine gnädigste Frau, das sehe ich." | -- Он так сказал? О, славный господин ландрат! Господин ландрат и вы, милостивая сударыня, являетесь, позвольте мне заметить, такой дивной четой. Потому что я знаю, каков ваш супруг, и вижу вас, милостивая сударыня. |
| "Wenn Sie nur nicht mit zu freundlichen Augen sehen. Ich bin so sehr jung. Und Jugend ... " | -- Вы относитесь ко мне слишком пристрастно. Я ведь так молода, а молодость... |
| "Ach, meine gnädigste Frau, sagen Sie nichts gegen die Jugend. Die Jugend, auch in ihren Fehlern ist sie noch schön und liebenswürdig, und das Alter, auch in seinen Tugenden taugt es nicht viel. Persönlich kann ich in dieser Frage freilich nicht mitsprechen, vom Alter wohl, aber von der Jugend nicht, denn ich bin eigentlich nie jung gewesen. Personen meines Schlages sind nie jung. Ich darf wohl sagen, das ist das traurigste von der Sache. Man hat keinen rechten Mut, man hat kein Vertrauen zu sich selbst, man wagt kaum, eine Dame zum Tanz aufzufordern, weil man ihr eine Verlegenheit ersparen will, und so gehen die Jahre hin, und man wird alt, und das Leben war arm und leer." | -- Ах, милостивая сударыня, ни слова о молодости. Молодость даже со своими ошибками прекрасна и очаровательна, а старость даже со своими добродетелями не многого стоит. Я лично не могу судить об этих вопросах; о старости -- могу, а о юности -- нет. Потому что я, в сущности, никогда не был молод. Личности моего склада не знают юности. И я имею право сказать, что это самое печальное. У таких людей нет настоящего мужества, нет веры в собственные силы, они едва решаются пригласить даму на танец, боясь поставить ее в неловкое положение. Так проходят годы, человек старится, и прожитая жизнь кажется бедной и пустой. |
| Effi gab ihm die Hand. | Эффи подала ему руку. |
| "Ach, Sie dürfen so was nicht sagen. Wir Frauen sind gar nicht so schlecht." | -- Ах, вы не имеете права так говорить. Мы, женщины, вовсе не так плохи. |
| "O nein, gewiß nicht ... " | -- О нет, конечно, нет... |
| "Und wenn ich mir so zurückrufe", fuhr Effi fort, "was ich alles erlebt habe ... viel ist es nicht, denn ich bin wenig herausgekommen und habe fast immer auf dem Lande gelebt ... aber wenn ich es mir zurückrufe, so finde ich doch, daß wir immer das lieben, was liebenswert ist. Und dann sehe ich doch auch gleich, daß Sie anders sind als andere, dafür haben wir Frauen ein scharfes Auge. Vielleicht ist es auch der Name, der in Ihrem Falle mitwirkt. Das war immer eine Lieblingsbehauptung unseres alten Pastors Niemeyer; der Name, so liebte er zu sagen, besonders der Taufname, habe was geheimnisvoll Bestimmendes, und Alonzo Gieshübler, so mein ich, schließt eine ganz neue Welt vor einem auf, ja, fast möcht ich sagen dürfen, Alonzo ist ein romantischer Name, ein Preziosaname." | -- А когда я вспоминаю, -- продолжала Эффи, -- о том, что пережила... правда не так уж много, потому что я мало выезжала в свет и почти всегда жила в деревне.... Но, вспоминая прошлое, я прихожу к заключению, что мы всегда любим то, что достойно любви. А потом, сразу видно, что вы совсем не такой, как другие. На это у нас, женщин, острый глаз. Может, тут оказывает свое действие ваше имя. Любимым повседневным изречением нашего старого пастора Немейера было: "Имя, прежде всего имя, данное при крещении, таит в себе нечто предопределяющее". Алонзо Гизгюблер... Мне кажется, это имя открывает целый мир. Ведь Алонзо -- имя романтическое и, я бы сказала, прециозное. |
| Gieshübler lächelte mit einem ganz ungemeinen Behagen und fand den Mut, seinen für seine Verhältnisse viel zu hohen Zylinder, den er bis dahin in der Hand gedreht hatte, beiseite zu stellen. | Гизгюблер улыбался с необычайным удовольствием. Он нашел в себе мужество отложить в сторону свой непропорционально высокий цилиндр, который до сих пор вертел в руках. |
| "Ja, meine gnädigste Frau, da treffen Sie's." | -- Да, милостивая сударыня, вы совершенно правы. |
| "Oh, ich verstehe. Ich habe von den Konsuln gehört, deren Kessin so viele haben soll, und in dem Hause des spanischen Konsuls hat Ihr Herr Vater mutmaßlich die Tochter eines seemännischen Kapitanos kennengelernt, wie ich annehme, irgendeine schöne Andalusierin. Andalusierinnen sind immer schön." | -- О, я понимаю. Я наслышалась о консулах, которых так много в Кессине. Вероятно, в доме испанского консула ваш отец познакомился с дочерью морского капитана, полагаю, с прекрасной андалузкой. Анадалузки всегда прекрасны. |
| "Ganz wie Sie vermuten, meine Gnädigste. Und meine Mutter war wirklich eine schöne Frau, so schlecht es mir persönlich zusteht, die Beweisführung zu übernehmen. Aber als Ihr Herr Gemahl vor drei Jahren hierherkam, lebte sie noch und hatte noch ganz die Feueraugen. Er wird es mir bestätigen. Ich persönlich bin mehr ins Gieshüblersche geschlagen, Leute von wenig Exterieur, aber sonst leidlich im Stande. Wir sitzen hier schon in der vierten Generation, volle hundert Jahre, und wenn es einen Apothekeradel gäbe..." | -- Совершенно верно, сударыня. Моя мать была действительно прекрасной, хотя мне лично и не подобает об этом говорить. Однако, когда ваш супруг три года тому назад приехал сюда, она еще была жива, и в глазах у нее все еще горел огонь. Ваш супруг подтвердит мои слова. Во мне лично больше от Гизгюблеров, людей с невзрачной внешностью, но в общем неплохих людей. Мы здесь уже в четвертом поколении -- целое столетие. И если бы существовало аптекарское дворянство... |
| "So würden Sie ihn beanspruchen dürfen. Und ich meinerseits nehme ihn für bewiesen an und sogar für bewiesen ohne jede Einschränkung. Uns aus den alten Familien wird das am leichtesten, weil wir, so wenigstens bin ich von meinem Vater und auch von meiner Mutter her erzogen, jede gute Gesinnung, sie komme, woher sie wolle, mit Freudigkeit gelten lassen. Ich bin eine geborene Briest und stamme von dem Briest ab, der am Tag vor der Fehrbelliner Schlacht den Überfall von Rathenow ausführte, wovon Sie vielleicht einmal gehört haben..." | -- ...то вы имели бы право на него претендовать. И я, со своей стороны, считаю ваши права безусловно доказанными. Мы, представители старинных фамилий, считаем это естественным, потому что приветствуем хороший образ мыслей, откуда бы он ни шел. Так по крайней мере меня воспитали отец и мать. Я урожденная Брист и происхожу от того самого Бриста, который в канун Фербеллинского сражения* штурмовал Ратенов, о чем вы, должно быть, слышали. |
| "O gewiß, meine Gnädigste, das ist ja meine Spezialität." | -- О, разумеется, сударыня, как не слышать. |
| "Eine Briest also. Und mein Vater, da reichen keine hundert Male, daß er zu mir gesagt hat: Effi (so heiße ich nämlich), Effi hier sitzt es, bloß hier, und als Froben das Pferd tauschte, da war er von Adel, und als Luther sagte, 'hier stehe ich', da war er erst recht von Adel. Und ich denke, Herr Gieshübler, Innstetten hatte ganz recht, als er mir versicherte, wir wurden gute Freundschaft halten." | -- Итак, я из рода Брист. И мой отец повторял мне сотни раз: "Эффи (так меня зовут), Эффи, -- в этом все дело. Когда Фробен сменил лошадь*, Брист уже был дворянином. А когда Лютер сказал "На этом я стою"*, так уж наверняка. И думаю, господин Гизгюблер, Инштеттен был совершенно прав, когда уверял меня, что мы с вами будем добрыми друзьями. |
| Gieshübler hätte nun am liebsten gleich eine Liebeserklärung gemacht und gebeten, daß er als Cid oder irgend sonst ein Campeador für sie kämpfen und sterben könne. Da dies alles aber nicht ging und sein Herz es nicht mehr aushalten konnte, so stand er auf, suchte nach seinem Hut, den er auch glücklicherweise gleich fand, und zog sich, nach wiederholtem Handkuß, rasch zurück, ohne weiter ein Wort gesagt zu haben. | Гизгюблер испытывал желание тут же объясниться в любви и просить разрешения, как Сид или еще какой славный герой, сражаться и умереть за нее. Но так как это было невозможно, а его сердце не могло больше выдержать, он встал, отыскал свою шляпу, к счастью оказавшуюся тут же, поцеловал даме руку и, не говоря ни слова, поспешно удалился. |
Neuntes Kapitel/Глава девятая
| English | Русский |
| So war Effis erster Tag in Kessin gewesen. Innstetten gab ihr noch eine halbe Woche Zeit, sich einzurichten und die verschiedensten Briefe nach Hohen-Cremmen zu schreiben, an die Mama, an Hulda und die Zwillinge; dann aber hatten die Stadtbesuche begonnen, die zum Teil (es regnete gerade so, daß man sich diese Ungewöhnlichkeit schon gestatten konnte) in einer geschlossenen Kutsche gemacht wurden. Als man damit fertig war, kam der Landadel an die Reihe. Das dauerte länger, da sich bei den meist großen Entfernungen an jedem Tag nur eine Visite machen ließ. | Так прошел для Эффи первый день в Кессине. Инштеттен дал ей еще полнедели на устройство хозяйства и сочинение многочисленных писем. Письма были отправлены в Гоген-Креммен -- маме, Гульде, близнецам. Затем начались визиты. Все это время шли такие дожди, что по гостям часто приходилось ездить в крытом экипаже. Когда'с городом было покончено, настала очередь поместного дворянства. Большие расстояния требовали больше времени. За день можно было делать не более одного визита. |
| Zuerst war man bei den Borckes in Rothenmoor, dann ging es nach Morgnitz, Dabergotz und Kroschentin, wo man bei den Ahlemanns, den Jatzkows und den Grasenabbs den pflichtschuldigen Besuch abstattete. Noch ein paar andere folgten, unter denen auch der alte Baron von Güldenklee auf Papenhagen war. Der Eindruck, den Effi empfing, war überall derselbe: mittelmäßige Menschen von meist zweifelhafter Liebenswürdigkeit, die, während sie vorgaben, über Bismarck und die Kronprinzessin zu sprechen, eigentlich nur Effis Toilette musterten, die von einigen als zu prätentiös für eine so jugendliche Dame, von andern als zuwenig dezent für eine Dame von gesellschaftlicher Stellung befunden wurde. | Сперва они посетили Борков в Ротенморе, затем направились в Моргнитц, Даберготц и Крошентин, где побывали у Алеманов, Ячковых и Гразенаббов. Позднее нанесли еще несколько визитов, в том числе старому барону фон Гюльденклее в Папенгагене. Все, кого ей довелось увидеть, произвели на Эффи одинаковое впечатление: посредственные люди с весьма сомнительным радушием. Разговаривая с ней о Бисмарке и кронпринцессе, они, в сущности, были заняты лишь тем, что разглядывали ее туалеты. Некоторые считали их слишком претенциозными для такой юной дамы, другие -- слишком скромными для дамы с таким положением в обществе. |
| Man merke doch an allem die Berliner Schule: Sinn für Äußerliches und eine merkwürdige Verlegenheit und Unsicherheit bei Berührung großer Fragen. | Во всех них проглядывала берлинская школа: склонность к внешнему лоску и поразительная неуверенность в решении серьезных вопросов. |
| In Rothenmoor bei den Borckes und dann auch bei den Familien in Morgnitz und Dabergotz war sie für "rationalistisch angekränkelt", bei den Grasenabbs in Kroschentin aber rundweg für eine "Atheistin" erklärt worden. Allerdings hatte die alte Frau von Grasenabb, eine Süddeutsche (geborene Stiefel von Stiefelstein), einen schwachen Versuch gemacht, Effi wenigstens für den Deismus zu retten; Sidonie von Grasenabb aber, eine dreiundvierzigjährige alte Jungfer, war barsch dazwischengefahren: | В Ротенморе у Борков, а также в Моргнитце и Даберготце было решено, что Эффи "заражена рационализмом", а у Гразенаббов в Крошентине ее безапелляционно объявили "атеисткой". Старая госпожа фон Гразенабб, урожденная Штифель фон Штифельштейн, происходящая из южной Германии, сделала робкую попытку зачислить Эффи в "деистки", но Сидония фон Гразенабб, сорокатрехлетняя старая дева, резко вмешалась: |
| "Ich sage dir, Mutter, einfach Atheistin, kein Zollbreit weniger, und dabei bleibt es", worauf die Alte, die sich vor ihrer eigenen Tochter fürchtete, klüglich geschwiegen hatte. | "Я говорю тебе, мать, она просто атеистка, ни больше ни меньше". На что старуха, трепетавшая перед дочерью, благоразумно промолчала. |
| Die ganze Tournee hatte so ziemlich zwei Wochen gedauert, und es war am 2. Dezember, als man zu schon später Stunde von dem letzten dieser Besuche nach Kessin zurückkehrte. Dieser letzte Besuch hatte den Güldenklees auf Papenhagen gegolten, bei welcher Gelegenheit Innstetten dem Schicksal nicht entgangen war, mit dem alten Güldenklee politisieren zu müssen. | Все турне длилось примерно две недели, и второго декабря поздно вечером Инштеттены вернулись в Кессин из своей последней поездки. С этим, последним, визитом они были у Гюльденклее в Папенгагене, где Инштеттену пришлось выслушивать рассуждения старого Гюльденклее о политике. |
| "Ja, teuerster Landrat, wenn ich so den Wechsel der Zeiten bedenke! Heute vor einem Menschenalter oder ungefähr so lange, ja, da war auch ein 2. Dezember, und der gute Louis und Napoleonsneffe - wenn er so was war und nicht eigentlich ganz woanders herstammte -, der kartätschte damals auf die Pariser Kanaille. Na, das mag ihm verziehen sein, für so was war er der rechte Mann, und ich halte zu dem Satz: 'Jeder hat es gerade so gut und so schlecht, wie er's verdient.' Aber daß er nachher alle Schätzung verlor und Anno siebzig so mir nichts, dir nichts auch mit uns anbinden wollte, sehen Sie, Baron, das war, ja wie sag ich, das war eine Insolenz. Es ist ihm aber auch heimgezahlt worden. Unser Alter da oben läßt sich nicht spotten, der steht zu uns." | -- Да, дражайший ландрат, как меняются времена! Прошло всего одно поколение или около этого. Да, тогда тоже было второе декабря, и славный Луи, племянник Наполеона* (если только он действительно был племянником Наполеона, а не происходил из совсем другой семьи),-- стрелял картечью в эту парижскую чернь. - Да, это можно было ему простить, здесь он знал свое место. Я придерживаюсь той точки зрения, что каждый получает по заслугам. Но когда потом он потерял к нам всякое уважение и в 1870 году вздумал ни с того ни с сего затеять ссору, это, скажу я вам, барон, это нахальство. Ну и всыпали ему за это. Наш старик никому не позволит насмехаться над собою, уж он за нас постоит. |
| "Ja", sagte Innstetten, der klug genug war, auf solche Philistereien anscheinend ernsthaft einzugehen, "der Held und Eroberer von Saarbrücken wußte nicht, was er tat. Aber Sie dürfen nicht zu streng mit ihm persönlich abrechnen. Wer ist am Ende Herr in seinem Hause? Niemand. Ich richte mich auch schon darauf ein, die Zügel der Regierung in andere Hände zu legen, und Louis Napoleon, nun, der war vollends ein Stück Wachs in den Händen seiner katholischen Frau, oder sagen wir lieber, seiner jesuitischen Frau." | -- Да,-- вторил Инштеттен. Он был достаточно умен, чтобы на словах соглашаться с такими филистерскими взглядами.-- Герой и завоеватель Саарбрюккена не ведал, что творил. Но не следует судить его так строго. Кто, в конце концов, господин в своем доме? Никто! Я тоже собираюсь передать бразды правления в другие руки. А Луи Наполеон просто оказался куском воска в руках своей католички, или, лучше сказать, иезуитки-жены. |
| "Wachs in den Händen seiner Frau, die ihm dann eine Nase drehte. Natürlich, Innstetten, das war er. Aber damit wollen Sie diese Puppe doch nicht etwa retten? Er ist und bleibt gerichtet. An und für sich ist es übrigens noch gar nicht mal erwiesen", und sein Blick suchte bei diesen Worten etwas ängstlich nach dem Auge seiner Ehehälfte, "ob nicht Frauenherrschaft eigentlich als ein Vorzug gelten kann; nur freilich, die Frau muß danach sein. Aber wer war diese Frau? | -- Воском в руках своей жены, которая ему потом натянула нос. Конечно, Инштеттен, таким он и был. Но неужели из-за этого вы станете его оправдывать? Он осужден и должен быть осужден. Впрочем, еще совсем не доказано,-- при этих словах взгляд старика не без страха обратился к его "дражайшей половине",-- что господство женщины не является благом; но, конечно, женщина должна быть женой. А кем была эта женщина? |
| Sie war überhaupt keine Frau, im günstigsten Fall war sie eine Dame, das sagt alles; 'Dame' hat beinah immer einen Beigeschmack. Diese Eugenie - über deren Verhältnis zu dem jüdischen Bankier ich hier gern hingehe, denn ich hasse Tugendhochmut - hatte was vom Café chantant, und wenn die Stadt, in der sie lebte, das Babel war, so war sie das Weib von Babel. Ich mag mich nicht deutlicher ausdrücken, denn ich weiß", und er verneigte sich gegen Effi, "was ich deutschen Frauen schuldig bin. Um Vergebung, meine Gnädigste, daß ich diese Dinge vor Ihren Ohren überhaupt berührt habe." | Она вообще не была женой. В лучшем случае была "дамой". А этим все сказано, потому что слово "дама" почти всегда имеет этакий привкус. Я не хочу говорить о ее связи с еврейским банкиром, ибо я чужд ханжеской добродетели. Но все же у этой Евгении есть что-то от дамы из Вавилона. И если город, в котором она жила, был большим притоном, то и ее можно считать дамой из притона. Я не могу выразиться яснее,-- тут он поклонился Эффи, -- так как уважаю немецких женщин. Прошу прощения, что вообще затронул при вас этот вопрос. |
| So war die Unterhaltung gegangen, nachdem man vorher von Wahl, Nobiling und Raps gesprochen hatte, und nun saßen Innstetten und Effi wieder daheim und plauderten noch eine halbe Stunde. Die beiden Mädchen im Hause waren schon zu Bett, denn es war nah an Mitternacht. | Разговор продолжался в том же духе. Говорили еще о выборах, Нобилинге * и о сельском хозяйстве, И вот наконец Инштеттен и Эффи снова были дома. Перед сном они поболтали с полчаса. Обе служанки спали, потому что было около полуночи. |
| Innstetten, in kurzem Hausrock und Saffianschuhen, ging auf und ab; Effi war noch in ihrer Gesellschaftstoilette; Fächer und Handschuhe lagen neben ihr. | Инштеттен в коротком домашнем сюртуке и сафьяновых туфлях ходил взад и вперед по комнате. Эффи еще не раздевалась. Веер и перчатки лежали около нее. |
| "Ja", sagte Innstetten, während er sein Aufundabschreiten im Zimmer unterbrach, "diesen Tag müßten wir nun wohl eigentlich feiern, und ich weiß nur noch nicht, womit. Soll ich dir einen Siegesmarsch vorspielen oder den Haifisch draußen in Bewegung setzen oder dich im Triumph über den Flur tragen? Etwas muß doch geschehen, denn du mußt wissen, das war nun heute die letzte Visite." | -- Да,-- сказал Инштеттен, прерывая свое хождение. -- Этот день нам следовало бы хорошенько отпраздновать, только не знаю как. Сыграть мне, что ли, торжественный марш для тебя, или раскачать акулу под потолком, а может пронести тебя с триумфом через вестибюль? Что-нибудь да надо сделать, ведь сегодня был наш последний визит. |
| "Gott sei Dank war sie's", sagte Effi. "Aber das Gefühl, daß wir nun Ruhe haben, ist, denk ich, gerade Feier genug. Nur einen Kuß könntest du mir geben. Aber daran denkst du nicht. Auf dem ganzen weiten Weg nicht gerührt, frostig wie ein Schneemann. Und immer nur die Zigarre." | -- Слава богу, если это так,-- сказала Эффи.-- Одно сознание, что мы обрели наконец покой, само по себе праздник. Мне достаточно и поцелуя. Но ты об этом и думать забыл, всю дорогу даже не пошевельнулся и был холоден, как снеговик. И всегда -- с неразлучной сигарой! |
| "Laß, ich werde mich schon bessern und will vorläufig nur wissen, wie stehst du zu dieser ganzen Umgangs- und Verkehrsfrage? Fühlst du dich zu dem einen oder andern hingezogen? Haben die Borckes die Grasenabbs geschlagen oder umgekehrt, oder hältst du's mit dem alten Güldenklee? Was er da über die Eugenie sagte, machte doch einen sehr edlen und reinen Eindruck." | -- Погоди, исправлюсь. Но прежде мне хочется знать, как ты относишься ко всем этим знакомствам и общественным связям. Кто тебе больше всех понравился? Получили ли в твоих глазах Борки перевес над Гразенаббами или наоборот, а может, тебе больше нравится старый Гюльденклее? Ведь все то, что он говорил нам о Евгении, было так благородно и скромно. |
| "Ei, sieh, Herr von Innstetten, auch medisant! Ich lerne Sie von einer ganz neuen Seite kennen." | -- О господин Инштеттен, да вы насмешник! Я узнаю вас с новой стороны. |
| "Und wenn's unser Adel nicht tut", fuhr Innstetten fort, ohne sich stören zu lassen, "wie stehst du zu den Kessiner Stadthonoratioren? Wie stehst du zur Ressource? Daran hängt doch am Ende Leben und Sterben. Ich habe dich da neulich mit unserem reserveleutnantlichen Amtsrichter sprechen sehen, einem zierlichen Männchen, mit dem sich vielleicht durchkommen ließe, wenn er nur endlich von der Vorstellung loskönnte, die Wiedereroberung von Le Bourget durch sein Erscheinen in der Flanke zustande gebracht zu haben. Und seine Frau! Sie gilt als die beste Bostonspielerin und hat auch die hübschesten Anlegemarken. Also nochmals, Effi, wie wird es werden in Kessin? Wirst du dich einleben? Wirst du populär werden und mir die Majorität sichern, wenn ich in den Reichstag will? Oder bist du für Einsiedlertum, für Abschluß von der Kessiner Menschheit, so Stadt wie Land?" | -- Ну если наше поместное дворянство не производит на тебя благоприятного впечатления, то как тебе нравится кессинская городская знать? Как обстоит дело с клубом? Это вопрос жизни и смерти. Я видел недавно, как ты разговаривала с нашим лейтенантом запаса, окружным судьей, маленьким изящным человечком. Этот был бы сносен, откажись он от своего убеждения, будто он одним своим появлением на фланге отбил Ле Бурже*! А его жена! Она считается лучшим игроком в бостон и всегда имеет лучшие фишки. Да, Эффи, как-то пойдут наши дела в Кессине? Приживешься ли ты? Приобретешь ли популярность и обеспечишь ли мне большинство голосов, когда я задумаю попасть в рейхстаг? Или ты стоишь за уединение и хочешь отгородиться от всего кес-синского общества -- как городского, так и сельского? |
| "Ich werde mich wohl für Einsiedlertum entschließen, wenn mich die Mohrenapotheke nicht herausreißt. Bei Sidonie werd ich dadurch freilich noch etwas tiefer sinken, aber darauf muß ich es ankommen lassen; dieser Kampf muß eben gekämpft werden. Ich steh und falle mit Gieshübler. Es klingt etwas komisch, aber er ist wirklich der einzige, mit dem sich ein Wort reden läßt, der einzige richtige Mensch hier." | -- Я с удовольствием избрала бы уединение, не привлекай меня мавританская аптека. Правда, в глазах Си-донии я паду еще ниже, но будь что будет, этот бой надо выстоять. Я с Гизгюблером, до победного конца. Пусть это звучит комично, но он здесь поистине единственный человек, с которым можно обменяться словом, единственный настоящий человек. |
| "Das ist er", sagte Innstetten. "Wie gut du zu wählen verstehst." | -- Совершенно верно,-- улыбнулся Инштеттен.-- Ты хорошо разбираешься в людях! |
| "Hätte ich sonst dich?" sagte Effi und hängte sich an seinen Arm. | -- А иначе была бы я с тобой? -- проговорила Эффи и повисла на его руке. |
| Das war am 2. Dezember. Eine Woche später war Bismarck in Varzin, und nun wußte Innstetten, daß bis Weihnachten, und vielleicht noch darüber hinaus, an ruhige Tage für ihn gar nicht mehr zu denken sei. Der Fürst hatte noch von Versailles her eine Vorliebe für ihn und lud ihn, wenn Besuch da war, häufig zu Tisch, aber auch allein, denn der jugendliche, durch Haltung und Klugheit gleich ausgezeichnete Landrat stand ebenso in Gunst bei der Fürstin. | Это происходило второго декабря. А через неделю в Варцин приехал Бисмарк, и Инштеттену стало ясно, что до рождества, а может быть и дольше, нечего и думать о покое. Князь еще со времен Версаля * чувствовал расположение к Инштеттену и, когда бывал в Варцине, частенько приглашал его к столу. Но приглашал одного, так как молодой ландрат, отличавшийся и манерами и умом, был в милости и у княгини. |
| Zum 14. erfolgte die erste Einladung. Es lag Schnee, weshalb Innstetten die fast zweistündige Fahrt bis an den Bahnhof, von wo noch eine Stunde Eisenbahn war, im Schlitten zu machen vorhatte. | Четырнадцатого декабря последовало первое приглашение. Лежал снег, поэтому Инштеттен собирался совершить почти двухчасовую поездку до вокзала в санях, оттуда было еще час по железной дороге. |
| "Warte nicht auf mich, Effi. Vor Mitternacht kann ich nicht zurück sein; wahrscheinlich wird es zwei oder noch später. Ich störe dich aber nicht. Gehab dich wohl, und auf Wiedersehen morgen früh." Und damit stieg er ein, und die beiden isabellfarbenen Graditzer jagten im Fluge durch die Stadt hin und dann landeinwärts auf den Bahnhof zu. | -- Не жди меня, Эффи. Раньше полуночи я вряд ли вернусь. Приеду часа в два, а то и позже. Я тебе не помешаю. Будь здорова, до завтра! -- с этими словами он сел в сани. Пара светло-гнедых рысаков стремглав понесла его через город и дальше по дороге к вокзалу. |
| Das war die erste lange Trennung, fast auf zwölf Stunden. Arme Effi. Wie sollte sie den Abend verbringen? Früh zu Bett, das war gefährlich, dann wachte sie auf und konnte nicht wieder einschlafen und horchte auf alles. Nein, erst recht müde werden und dann ein fester Schlaf, das war das beste. | Это была первая длительная разлука почти на двенадцать часов. Бедная Эффи! Как ей провести этот вечер? Лечь рано спать рискованно, она проснулась бы ночью, не смогла бы заснуть и все прислушивалась бы к шорохам. Оно и верно: чтобы крепко заснуть, надо хорошенько утомиться. Это лучше всего. |
| Sie schrieb einen Brief an die Mama und ging dann zu Frau Kruse, deren gemütskranker Zustand - sie hatte das schwarze Huhn oft bis in die Nacht hinein auf ihrem Schoß - ihr Teilnahme einflößte. | Эффи написала письмо маме, а затем отправилась к госпоже Крузе, которая страдала глубоким душевным расстройством. Часто она сидела до поздней ночи, держа на коленях черную курицу. Состояние здоровья Крузе внушало Эффи глубокое сочувствие. |
| Die Freundlichkeit indessen, die sich darin aussprach, wurde von der in ihrer überheizten Stube sitzenden und nur still und stumm vor sich hinbrütenden Frau keinen Augenblick erwidert, weshalb Effi, als sie wahrnahm, daß ihr Besuch mehr als Störung wie als Freude empfunden wurde, wieder ging und nur noch fragte, ob die Kranke etwas haben wolle. Diese lehnte aber alles ab. | Однако ее приветливость не встретила должного ответа со стороны больной, та сидела в жарко натопленной комнате, погруженная в свои мысли. Поняв, что ее посещение доставляет скорее беспокойство, чем радость, Эффи ушла, спросив лишь об одном, не нужно ли чего. Та, однако, отказалась от всякой помощи. |
| Inzwischen war es Abend geworden, und die Lampe brannte schon. Effi stellte sich ans Fenster ihres Zimmers und sah auf das Wäldchen hinaus, auf dessen Zweigen der glitzernde Schnee lag. Sie war von dem Bilde ganz in Anspruch genommen und kümmerte sich nicht um das, was hinter ihr in dem Zimmer vorging. Als sie sich wieder umsah, bemerkte sie, daß Friedrich still und geräuschlos ein Kuvert gelegt und ein Kabarett auf den Sofatisch gestellt hatte. | Между тем настал вечер. Лампа была уже зажжена. Эффи стояла у окна и смотрела на деревья, на ветвях которых лежал сверкающий снег. Она погрузилась в созерцание этой картины и не замечала, что делается в комнате за ее спиной. Когда же обернулась, то увидела Фридриха: он бесшумно ставил прибор на столике у дивана. |
| "Ja so, Abendbrot ... Da werd ich mich nun wohl setzen müssen." | -- Ах, да... ужин. Пожалуй, надо поужинать. |
| Aber es wollte nicht schmecken, und so stand sie wieder auf und las den an die Mama geschriebenen Brief noch einmal durch. Hatte sie schon vorher ein Gefühl der Einsamkeit gehabt, so jetzt doppelt. Was hätte sie darum gegeben, wenn die beiden Jahnkeschen Rotköpfe jetzt eingetreten wären oder selbst Hulda. Die war freilich immer so sentimental und beschäftigte sich meist nur mit ihren Triumphen; aber so zweifelhaft und anfechtbar diese Triumphe waren, sie hätte sich in diesem Augenblick doch gern davon erzählen lassen. | Но ужин показался ей невкусным. Она встала из-за стола и снова перечитала свое письмо. Если и прежде она чувствовала себя одинокой, то теперь это чувство удвоилось. Чего бы она ни дала за то, чтобы сейчас к ней вошли обе рыженькие дочери Янке или даже Гульда! Правда, последняя была слишком сентиментальной и вечно думала о своих "победах". Но как бы ни были сомнительны и спорны эти "победы", Эффи с удовольствием послушала бы о них сегодня. |
| Schließlich klappte sie den Flügel auf, um zu spielen; aber es ging nicht. | Наконец она раскрыла рояль, но с игрой не ладилось. |
| "Nein, dabei werd ich vollends melancholisch; lieber lesen." | -- Нет, от музыки я и вовсе затоскую, лучше почитать. |
| Und so suchte sie nach einem Buch. Das erste, was ihr zu Händen kam, war ein dickes rotes Reisehandbuch, alter Jahrgang, vielleicht schon aus Innstettens Leutnantstagen her. | Она поискала книгу. Первая попавшаяся ей под руку книга оказалась толстым красным справочником-путеводителем старого издания, возможно той поры, когда Инштеттен был еще лейтенантом. |
| "Ja, darin will ich lesen; es gibt nichts Beruhigenderes als solche Bücher. Das Gefährliche sind bloß immer die Karten; aber vor diesem Augenpulver, das ich hasse, werd ich mich schon hüten." | -- Да, вот это и почитаю, нет ничего успокоительнее таких книг. Неприятны только карты, их я не выношу, но от этой напасти я уберегусь как-нибудь. |
| Und so schlug sie denn auf gut Glück auf: Seite 153. Nebenan hörte sie das Ticktack der Uhr und draußen Rollo, der, seit es dunkel war, seinen Platz in der Remise aufgegeben und sich, wie jeden Abend, so auch heute wieder, auf die große geflochtene Matte, die vor dem Schlafzimmer lag, ausgestreckt hatte. Das Bewußtsein seiner Nähe minderte das Gefühl ihrer Verlassenheit, ja, sie kam fast in Stimmung, und so begann sie denn auch unverzüglich zu lesen. Auf der gerade vor ihr aufgeschlagenen Seite war von der "Eremitage", dem bekannten markgräflichen Lustschloß in der Nähe von Bayreuth, die Rede; das lockte sie, Bayreuth, Richard Wagner, und so las sie denn: Unter den Bildern in der Eremitage nennen wir noch eins, das nicht durch seine Schönheit, wohl aber durch sein Alter und durch die Person, die es darstellt, ein Interesse beansprucht. | Она открыла наудачу: страница 153. Рядом тикали часы, а за дверью возился Ролло. Каждый вечер, когда сгущались сумерки, он покидал свой пост у сарая и растягивался на большой плетеной циновке, у дверей спальни. Сознание его присутствия смягчило чувство одиночества. Эффи успокоилась и принялась за чтение. На раскрытой странице речь шла об Эрмитаже -- известном увеселительном маркграфском замке недалеко от Бай-рейта. Это увлекло ее: Байрейт, Рихард Вагнер *... Она прочитала: "Среди картин Эрмитажа мы отметим еще одну, которая интересна не столько своей красотой, сколько древностью, и, кроме того, изображенной на ней личностью. Это -- потемневший женский портрет, небольшая головка с суровыми, немного зловещими чертами лица и обрамленная жабо. |
| Es ist dies ein stark nachgedunkeltes Frauenporträt, kleiner Kopf, mit herben, etwas unheimlichen Gesichtszügen und einer Halskrause, die den Kopf zu tragen scheint. Einige meinen, es sei eine alte Markgräfin aus dem Ende des fünfzehnten Jahrhunderts, andere sind der Ansicht, es sei die Gräfin von Orlamünde; darin aber sind beide einig, daß es das Bildnis der Dame sei, die seither in der Geschichte der Hohenzollern unter dem Namen der "weißen Frau" eine gewisse Berühmtheit erlangt hat. | Одни думают, что это -- старая маркграфиня конца XV века, другие придерживаются мнения, что это -- графиня фон Орламюнде; но обе стороны сходятся на том, что это изображение той женщины, которая известна в хронике Гогенцоллернов под именем "белой дамы". |
| "Das hab ich gut getroffen", sagte Effi, während sie das Buch beiseite schob; "ich will mir die Nerven beruhigen, und das erste, was ich lese, ist die Geschichte von der 'weißen Frau', vor der ich mich gefürchtet habe, solange ich denken kann. Aber da nun das Gruseln mal da ist, will ich doch auch zu Ende lesen." | "Удачно же я выбрала! -- подумала Эффи, отодвигая книгу в сторону. -- Хочу успокоиться, и первое, о чем читаю, история о "белой даме", которой боялась с тех самых пор, как научилась думать. Но если уж мне все равно страшно, дочитаю до конца". |
| Und sie schlug wieder auf und las weiter: ... Ebendies alte Porträt (dessen Original in der Hohenzollernschen Familiengeschichte solche Rolle spielt) spielt als Bild auch eine Rolle in der Spezialgeschichte des Schlosses Eremitage, was wohl damit zusammenhängt, daß es an einer dem Fremden unsichtbaren Tapetentür hängt, hinter der sich eine vom Souterrain her hinaufführende Treppe befindet. Es heißt, daß, als Napoleon hier übernachtete, die "weiße Frau" aus dem Rahmen herausgetreten und auf sein Bett zugeschritten sei. Der Kaiser, entsetzt auffahrend, habe nach seinem Adjutanten gerufen und bis an sein Lebensende mit Entrüstung von diesem "maudit château" gesprochen. | Она снова раскрыла книгу и стала читать дальше: "...этот же старый портрет, оригинал которого играет такую роль в истории семьи Гогенцоллернов, вошел и в историю замка Эрмитаж. Отметим, что он скрывает потайную дверь, за которой вьется лестница из подвального этажа. Говорят, будто, когда здесь ночевал Наполеон, "белая дама" вышла из рамы и подошла к его кровати. Император в ужасе вскочил, позвал своего адъютанта и до конца своих дней с гневом говорил об этом "maudit ch teau" (Проклятом замке (франц.)). |
| "Ich muß es aufgeben, mich durch Lektüre beruhigen zu wollen", sagte Effi. "Lese ich weiter, so komm ich gewiß noch nach einem Kellergewölbe, wo der Teufel auf einem Weinfaß davongeritten ist. Es gibt, glaub ich, in Deutschland viel dergleichen, und in einem Reisehandbuch muß es sich natürlich alles zusammenfinden. Ich will also lieber wieder die Augen schließen und mir, so gut es geht, meinen Polterabend vorstellen: die Zwillinge, wie sie vor Tränen nicht weiterkonnten, und dazu den Vetter Briest, der, als sich alles verlegen anblickte, mit erstaunlicher Würde behauptete, solche Tränen öffneten einem das Paradies. Er war wirklich scharmant und immer so übermütig ... | "Нечего и думать, чтобы успокоиться чтением, -- размышляла Эффи. --Если я буду читать дальше, то доберусь, пожалуй, и до погреба, где черт оседлал бочку с вином. В Германии много подобных мест, и в справочнике-путеводителе все это собрано воедино. Закрою-ка я глаза и попытаюсь представить себе вечер накануне нашей свадьбы, близнецов, утопавших в слезах, и кузена Бриста. Когда все выглядели такими расстроенными, он с удивительным апломбом утверждал, что другому эти слезы открывают рай. Он всегда был так очарователен и так весел. |
| Und nun ich! Und gerade hier. Ach, ich tauge doch gar nicht für eine große Dame. Die Mama, ja, die hätte hierhergepaßt, die hätte, wie's einer Landrätin zukommt, den Ton angegeben, und Sidonie Grasenabb wäre ganz Huldigung gegen sie gewesen und hätte sich über ihren Glauben oder Unglauben nicht groß beunruhigt. Aber ich ... ich bin ein Kind und werd es auch wohl bleiben. Einmal hab ich gehört, das sei ein Glück. Aber ich weiß doch nicht, ob das wahr ist. Man muß doch immer dahin passen, wohin man nun mal gestellt ist." | И вот я здесь! Ах, не гожусь я быть "важной дамой". Мама была бы здесь больше у места, она задавала бы тон, как и подобает жене ландрата. А Сидония Гразенабб преклонялась бы перед ней и не очень беспокоилась, во что она верит и во что не верит.-- А я -- я ребенок, и останусь им навсегда. Я как-то слышала, что это счастье, но не уверена, так ли это. Всегда надо подходить для роли, которую определяет судьба". |
| In diesem Augenblick kam Friedrich, um den Tisch abzuräumen. | В этот момент вошел Фридрих, чтобы убрать со стола. |
| "Wie spät ist es, Friedrich?" | -- Который час, Фридрих? |
| "Es geht auf neun, gnäd'ge Frau." | -- Начало девятого, госпожа. |
| "Nun, das läßt sich hören. Schicken Sie mir Johanna." | -- Ну вот и хорошо. Пришлите ко мне Иоганну. |
| "Gnäd'ge Frau haben befohlen." | -- Госпожа звали? |
| "Ja, Johanna. Ich will zu Bett gehen. Es ist eigentlich noch früh. Aber ich bin so allein. Bitte, tun Sie den Brief erst ein, und wenn Sie wieder da sind, nun, dann wird es wohl Zeit sein. Und wenn auch nicht." | -- Да, Иоганна. Я хочу спать. Правда, еще рано. Но я так одинока. Пожалуйста, опустите сперва это письмо, а когда вернетесь, будет как раз пора ложиться. И даже если не пора. |
| Effi nahm die Lampe und ging in ihr Schlafzimmer hinüber. Richtig, auf der Binsenmatte lag Rollo. Als er Effi kommen sah, erhob er sich, um den Platz freizugeben, und strich mit seinem Behang an ihrer Hand hin. Dann legte er sich wieder nieder. | Эффи взяла лампу и пошла в свою спальню. Действительно, на циновке лежал Ролло. Увидев Эффи, он поднялся, чтобы дать ей дорогу, и ласково потерся ухом о ее руку. Затем снова улегся. |
| Johanna war inzwischen nach dem Landratsamt hinübergegangen, um da den Brief einzustecken. Sie hatte sich drüben nicht sonderlich beeilt, vielmehr vorgezogen, mit der Frau Paaschen, des Amtsdieners Frau, ein Gespräch zu führen. Natürlich über die junge Frau. | Тем временем Иоганна направилась в контору ландрата, чтобы опустить письмо. Она не очень торопилась, предпочитая лишнюю минутку поболтать с госпожой Паашен, женой служителя конторы. Само собой, речь зашла о молодой госпоже. |
| "Wie ist sie denn?" fragte die Paaschen. | -- Какая она?---спросила Паашен. |
| "Sehr jung ist sie." | -- Она очень молода. |
| "Nun, das ist kein Unglück, eher umgekehrt. Die Jungen, und das ist eben das Gute, stehen immer bloß vorm Spiegel und zupfen und stecken sich was vor und sehen nicht viel und hören nicht viel und sind noch nicht so, daß sie draußen immer die Lichtstümpfe zählen und einem nicht gönnen, daß man einen Kuß kriegt, bloß weil sie selber keinen mehr kriegen." | -- Ну, это еще не беда. Даже наоборот. Молодые -- в этом-то и добро -- всегда вертятся перед зеркалом, причесываются, наряжаются и ничего не слышат и не видят. Они не считают огарки от свечей и не завидуют тому, кто перехватит поцелуй, как те, кому их уже не перепадает. |
| "Ja", sagte Johanna, "so war meine vorige Madam, und ganz ohne Not. Aber davon hat unsere Gnäd'ge nichts." | -- Да,-- сказала Иоганна,-- так поступала моя прежняя хозяйка, к тому же без всяких оснований. Наша госпожа совсем не такая. |
| "Ist er denn sehr zärtlich?" | -- Он с ней очень нежен? |
| "Oh, sehr. Das können Sie doch wohl denken." | -- О да! Можете себе представить. |
| "Aber daß er sie so allein läßt ..." | -- Но ведь он оставляет ее одну. |
| "Ja, liebe Paaschen, Sie dürfen nicht vergessen ... der Fürst. Und dann, er ist ja doch am Ende Landrat. Und vielleicht will er auch noch höher." | -- Ах, дорогая Паашен. Вы не должны забывать, князь. И, потом, он ведь только ландрат. А может, он хочет стать еще выше? |
| "Gewiß will er. Und er wird auch noch. Er hat so was. Paaschen sagt es auch immer, und er kennt seine Leute." | -- Понятно, хочет. И своего добьется. В нем есть что-то такое... Мой Паашен всегда это говорит, а уж он хорошо разбирается в людях. |
| Während dieses Ganges drüben nach dem Amt hinüber war wohl eine Viertelstunde vergangen, und als Johanna wieder zurück war, saß Effi schon vor dem Trumeau und wartete. | Пока Иоганна ходила в контору, прошло четверть часа, и когда вернулась, Эффи уже сидела перед трюмо и ждала. |
| "Sie sind lange geblieben, Johanna." | -- Долго вы ходите, Иоганна. |
| "Ja, gnäd'ge Frau ... Gnäd'ge Frau wollen entschuldigen ... Ich traf drüben die Frau Paaschen, und da hab ich mich ein wenig verweilt. Es ist so still hier. Man ist immer froh, wenn man einen Menschen trifft, mit dem man ein Wort sprechen kann. Christel ist eine sehr gute Person, aber sie spricht nicht, und Friedrich ist so dusig und auch so vorsichtig und will mit der Sprache nie recht heraus. Gewiß, man muß auch schweigen können, und die Paaschen, die so neugierig und so ganz gewöhnlich ist, ist eigentlich gar nicht nach meinem Geschmack; aber man hat es doch gern, wenn man mal was hört und sieht." | -- Да, госпожа... Извините, госпожа, я встретила некую Паашен и немножко поболтала с ней. Здесь такая глушь. Всегда рад встретить человека, с кем можно словом перекинуться. Христель -- очень добрая, но она неразговорчива, а Фридрих сонный и осторожный. Из него слова не выжмешь. Конечно, нужно уметь и молчать. Паашен такая любопытная. Мне она вовсе не по вкусу, но все же приятно, если видишь или слышишь что-нибудь новенькое. |
| Effi seufzte. | Эффи вздохнула. |
| "Ja, Johanna, das ist auch das beste ... " | -- Да, Иоганна, это -- самое лучшее. |
| "Gnäd'ge Frau haben so schönes Haar, so lang und so seidenweich. " | -- У госпожи такие прекрасные волосы, такие длинные и мягкие, будто шелк. |
| "Ja, es ist sehr weich. Aber das ist nicht gut, Johanna. Wie das Haar ist, ist der Charakter." | -- Да, очень мягкие. Но это нехорошо, Иоганна. Каковы волосы, таков и характер. |
| "Gewiß, gnäd'ge Frau. Und ein weicher Charakter ist doch besser als ein harter. Ich habe auch weiches Haar." | -- Конечно, госпожа. Но мягкий характер лучше жесткого. У меня тоже мягкие волосы. |
| "Ja, Johanna. Und Sie haben auch blondes. Das haben die Männer am liebsten." | -- Да, Иоганна. У вас белокурые волосы. Такие волосы особенно нравятся мужчинам. |
| "Ach, das ist doch sehr verschieden, gnäd'ge Frau. Manche sind doch auch für das schwarze." | -- Ах, ведь это как придется, госпожа. Многим больше нравятся черные. |
| "Freilich", lachte Effi, "das habe ich auch schon gefunden. Es wird wohl an was anderem liegen. Aber die, die blond sind, die haben auch immer einen weißen Teint, Sie auch, Johanna, und ich möchte mich wohl verwetten, daß Sie viel Nachstellung haben. Ich bin noch sehr jung, aber das weiß ich doch auch. Und dann habe ich eine Freundin, die war auch so blond, ganz flachsblond, noch blonder als Sie, und war eine Predigertochter ... " | -- Конечно,-- рассмеялась Эффи,-- в этом я уже убедилась. Тут дело в другом. У блондинок всегда нежный цвет лица, в том числе и у вас, Иоганна. Готова держать пари, что у вас много поклонников. Я очень молода, но в этом разбираюсь. Кроме того, у меня подруга тоже блондинка; волосы у нее совсем льняные, светлее, чем у вас... Она дочь пастора... |
| "Ja, denn ... " | -- Ну и... |
| "Aber ich bitte Sie, Johanna, was meinen Sie mit 'ja denn'? Das klingt ja ganz anzüglich und sonderbar, und Sie werden doch nichts gegen Predigerstöchter haben ... Es war ein sehr hübsches Mädchen, was selbst unsere Offiziere - wir hatten nämlich Offiziere, noch dazu rote Husaren - auch immer fanden, und verstand sich dabei sehr gut auf Toilette, schwarzes Sammetmieder und eine Blume, Rose oder auch Heliotrop, und wenn sie nicht so vorstehende große Augen gehabt hätte ... ach, die hätten Sie sehen sollen, Johanna, wenigstens so groß (und Effi zog unter Lachen an ihrem rechten Augenlid), so wäre sie geradezu eine Schönheit gewesen. | -- Что вы хотите сказать, Иоганна? Это звучит двусмысленно. Вы ведь ничего не имеете против дочери пастора. Она очень мила, так всегда считали офицеры,-- неподалеку от нашего поместья стоял полк гусар, и к тому же красных. У нее был очень хороший вкус в выборе туалетов: черный бархатный корсаж и цветок -- роза или гелиотроп. Если бы не ее глазищи,-- ах, вы посмотрели бы на них, Иоганна, -- вот такие огромные (и Эффи со смехом потянула себя за правое веко), -- если бы не это, она была бы писаной красавицей. |
| Sie hieß Hulda, Hulda Niemeyer, und wir waren nicht einmal so ganz intim; aber wenn ich sie jetzt hier hätte und sie da säße, da in der kleinen Sofaecke, so wollte ich bis Mitternacht mit ihr plaudern oder noch länger. Ich habe solche Sehnsucht, und...", und dabei zog sie Johannas Kopf dicht an sich heran, "... ich habe solche Angst." | Звали ее Гульдой, Гульдой Нимейер. Не то чтобы мы с ней дружили, но, будь она со мной и сиди вот здесь, на уголке дивана, мы болтали бы до полуночи, а то и дольше. Я так тоскую и... -- она прижала к себе голову Иоганны,-- я так боюсь. |
| "Ach, das gibt sich, gnäd'ge Frau, die hatten wir alle." | -- Ах, полно, госпожа. Все мы боялись. |
| "Die hattet ihr alle? Was soll das heißen, Johanna?" | -- Все вы боялись? Что это значит, Иоганна? |
| "... Und wenn die gnäd'ge Frau wirklich solche Angst haben, so kann ich mir ja ein Lager hier machen. Ich nehme die Strohmatte und kehre einen Stuhl um, daß ich eine Kopflehne habe, und dann schlafe ich hier, bis morgen früh oder bis der gnäd'ge Herr wieder da ist." | -- Но если госпожа действительно так боятся, то я постелю себе здесь. Возьму соломенную циновку, переверну стул для изголовья и буду спать здесь до утра или пока не вернутся господин. |
| "Er will mich nicht stören. Das hat er mir eigens versprochen." | -- Он мне не помешает. Это он мне сам обещал. |
| "Oder ich setze mich bloß in die Sofaecke." | -- Или присяду на уголок дивана. |
| "Ja, das ginge vielleicht. Aber nein, es geht auch nicht. Der Herr darf nicht wissen, daß ich mich ängstige, das liebt er nicht. Er will immer, daß ich tapfer und entschlossen bin, so wie er. Und das kann ich nicht; ich war immer etwas anfällig ... Aber freilich, ich sehe wohl ein, ich muß mich bezwingen und ihm in solchen Stücken und überhaupt zu Willen sein ... Und dann habe ich ja auch Rollo. Der liegt ja vor der Türschwelle." | -- Да, пожалуй, так будет лучше. Впрочем, нет, это не годится. Господин не должен знать, что мне страшно: он этого не любит. Он хочет, чтобы я всегда была храброй и решительной, как он сам. А я не могу. Я всегда была немного впечатлительной. Но, конечно, сознаю, что должна заставить себя, должна подчиниться его воле в этом, как и во всем другом... А потом, у меня есть Ролло. Он ведь лежит у порога. |
| Johanna nickte zu jedem Wort und zündete dann das Licht an, das auf Effis Nachttisch stand. Dann nahm sie die Lampe. | Иоганна утвердительно кивала головой при каждом слове Эффи, затем зажгла свечу, стоявшую на ночном столике, и взяла лампу. |
| "Befehlen gnäd'ge Frau noch etwas?" | -- Госпожа еще что-нибудь прикажут? |
| "Nein, Johanna. Die Läden sind doch fest geschlossen?" | -- Нет, Иоганна. Ставни ведь крепко закрыты? |
| "Bloß angelegt, gnäd'ge Frau. Es ist sonst so dunkel und so stickig." | -- Только притворены, госпожа. А то больно темно и душно. |
| "Gut, gut." | -- Хорошо, хорошо. |
| Und nun entfernte sich Johanna; Effi aber ging auf ihr Bett zu und wickelte sich in ihre Decken. | Иоганна удалилась, и Эффи легла в кровать и завернулась в одеяло. |
| Sie ließ das Licht brennen, weil sie gewillt war, nicht gleich einzuschlafen, vielmehr vorhatte, wie vorhin ihren Polterabend, so jetzt ihre Hochzeitsreise zu rekapitulieren und alles an sich vorüberziehen zu lassen. Aber es kam anders, wie sie gedacht, und als sie bis Verona war und nach dem Hause der Julia Capulet suchte, fielen ihr schon die Augen zu. Das Stümpfchen Licht in dem kleinen Silberleuchter brannte allmählich nieder, und nun flackerte es noch einmal auf und erlosch. | Она не потушила свечу, потому что не собиралась засыпать сразу. Она хотела восстановить в памяти свадебное путешествие, подобно тому как недавно вспоминала канун свадьбы. Но случилось иначе: едва она вновь очутилась в Вероне и разыскала дом Джульетты Капулетти, как веки ее сомкнулись. Огарок свечи в маленьком серебряном подсвечнике понемногу догорал, затем огонек вспыхнул и погас. |
| Effi schlief eine Weile ganz fest. Aber mit einem Male fuhr sie mit einem lauten Schrei aus ihrem Schlaf auf, ja, sie hörte selber noch den Aufschrei und auch, wie Rollo draußen anschlug - "wau, wau", klang es den Flur entlang, dumpf und selber beinahe ängstlich. Ihr war, als ob ihr das Herz stillstände; sie konnte nicht rufen, und in diesem Augenblick huschte was an ihr vorbei, und die nach dem Flur hinausführende Tür sprang auf. Aber ebendieser Moment höchster Angst war auch der ihrer Befreiung, denn statt etwas Schrecklichem kam jetzt Rollo auf sie zu, suchte mit seinem Kopf nach ihrer Hand und legte sich, als er diese gefunden, auf den vor ihrem Bett ausgebreiteten Teppich nieder. Effi selber aber hatte mit der anderen Hand dreimal auf den Knopf der Klingel gedrückt, und keine halbe Minute, so war Johanna da, barfüßig, den Rock über dem Arm und ein großes kariertes Tuch über Kopf und Schulter geschlagen. | Некоторое время Эффи спала очень крепко. Но вдруг вскрикнула и проснулась. Да, она отчетливо слышала свой крик и лай Ролло: гав, гав,-- лай отдался в передней глухо и решительно. Ей казалось, что сердце у нее останавливается, и не хватало сил позвать на помощь. В этот момент что-то шмыгнуло мимо, и дверь в вестибюль распахнулась. Но этот наиболее страшный миг принес ей облегчение, вместо чего-то неведомого и ужасного к ней подошел -Ролло, отыскал своей головой руку Эффи и, найдя ее, улегся на коврик, разостланный у кровати. Эффи другой рукой три раза нажала кнопку звонка, и через полминуты явилась Иоганна, босая, с платьем в руках, в большом клетчатом платке, накинутом на голову и плечи. |
| "Gott sei Dank, Johanna, daß Sie da sind." | -- Слава богу, Иоганна, что вы пришли. |
| "Was war denn, gnäd'ge Frau? Gnäd'ge Frau haben geträumt. " | -- Что случилось, госпожа? Госпоже что-нибудь приснилось? |
| "Ja, geträumt. Es muß so was gewesen sein ... aber es war doch auch noch was anderes." - | -- Да, приснилось. Наверно, приснилось. Но было и другое. |
| "Was denn, gnäd'ge Frau?" | -- Что же, госпожа? |
| "Ich schlief ganz fest, und mit einem Male fuhr ich auf und schrie ... vielleicht, daß es ein Alpdruck war ... Alpdruck ist in unserer Familie, mein Papa hat es auch und ängstigt uns damit, und nur die Mama sagt immer, er solle sich nicht so gehenlassen; aber das ist leicht gesagt ... Ich fuhr also auf aus dem Schlaf und schrie, und als ich mich umsah, so gut es eben ging in dem Dunkel, da strich was an meinem Bett vorbei, gerade da, wo Sie jetzt stehen, Johanna, und dann war es weg. Und wenn ich mich recht frage, was es war ... " | -- Я спала очень крепко, но вдруг вскрикнула и проснулась... Может быть, от удушья... Удушье бывает у членов нашей семьи, в том числе и у моего папы, он часто пугает нас этим. Мама всегда говорит, чтобы он не доводил себя до этого. Легко сказать... Так вот я вскрикнула и проснулась, а когда огляделась, насколько это было возможно в темноте, то увидела, как что-то шмыгнуло мимо моей кровати, в том самом месте, где вы сейчас сидите, Иоганна, и исчезло. И когда я спрашиваю себя, что это было... |
| "Nun, was denn, gnäd'ge Frau?" | -- Что, госпожа? |
| "Und wenn ich mich recht frage ... ich mag es nicht sagen, Johanna ... aber ich glaube, der Chinese." | -- И когда я спрашиваю себя... я не смею это произнести, Иоганна... но мне кажется -- китаец. |
| "Der von oben?" Und Johanna versuchte zu lachen. "Unser kleiner Chinese, den wir an die Stuhllehne geklebt haben, Christel und ich? Ach, gnäd'ge Frau haben geträumt, und wenn Sie schon wach waren, so war es doch alles noch aus dem Traum." | -- Тот, что наверху? -- Иоганна вроде как засмеялась. -- Наш маленький китаец, которого мы с Христель приклеили к спинке стула. Ах, госпожа, вам все это приснилось, и когда вы проснулись, то продолжали грезить. |
| "Ich würd es glauben. Aber es war genau derselbe Augenblick, wo Rollo draußen anschlug, der muß es also auch gesehen haben, und dann flog die Tür auf, und das gute, treue Tier sprang auf mich los, als ob es mich zu retten käme. Ach, meine liebe Johanna, es war entsetzlich. Und ich so allein und so jung. Ach, wenn ich doch wen hier hätte, bei dem ich weinen könnte. Aber so weit von Hause ... | -- Я бы этому поверила. Но как раз в этот момент Ролло залаял. Значит, он тоже видел. А затем дверь распахнулась, и милый, верный пес кинулся ко мне, словно хотел меня спасти. Ах, дорогая Иоганна, это ужасно. Я так молода и так одинока. Ах, если бы у меня был здесь кто-нибудь, с кем я могла бы поплакать. Но я так далеко от дома... Ах, от дома... |
| Ach, von Hause ... " "Der Herr kann jede Stunde kommen." | -- Господин могут прийти в любой час, |
| "Nein, er soll nicht kommen; er soll mich nicht so sehen. Er würde mich vielleicht auslachen, und das könnt ich ihm nie verzeihen. Denn es war so furchtbar, Johanna ... Sie müssen nun hierbleiben ... Aber lassen Sie Christel schlafen und Friedrich auch. Es soll es keiner wissen." | -- Нет, он не должен приходить, он не должен видеть меня в таком состоянии. А если он поднимет меня на смех, я никогда ему этого не прощу. Ведь было так страшно, Иоганна... Останьтесь здесь... Но Христель пусть спит, и Фридрих тоже. Никто не должен знать, что случилось. |
| "Oder vielleicht kann ich auch die Frau Kruse holen; die schläft doch nicht, die sitzt die ganze Nacht da." | -- Может, привести госпожу Крузе; она ведь не спит, сидит всю ночь напролет. |
| "Nein, nein, die ist selber so was. Das mit dem schwarzen Huhn, das ist auch sowas; die darf nicht kommen. Nein, Johanna, Sie bleiben allein hier. Und wie gut, daß Sie die Läden nur angelegt. Stoßen Sie sie auf, recht laut, daß ich einen Ton höre, einen menschlichen Ton ... ich muß es so nennen, wenn es auch sonderbar klingt ... und dann machen Sie das Fenster ein wenig auf, daß ich Luft und Licht habe." | -- Нет, нет, она сама какая-то не такая. А эта черная курица. Тут тоже, знаете ли... Пусть она не приходит. Нет, Иоганна, вы одна здесь останетесь. Как хорошо, что ставни вы только прикрыли. Распахните их как можно шире, чтобы я слышала человеческие голоса. Человеческие голоса... я говорю так потому, что это странно звучит... А потом приоткройте окно, чтобы в комнату проникали свет и воздух. |
| Johanna tat, wie ihr geheißen, und Effi fiel in ihre Kissen zurück und bald danach in einen lethargischen Schlaf. | Иоганна выполнила все распоряжения, а Эффи снова упала на подушку и вскоре погрузилась в крепкий, словно летаргический сон. |
Zehntes Kapitel/Глава десятая
| English | Русский |
| Innstetten war erst sechs Uhr früh von Varzin zurückgekommen und hatte sich, Rollos Liebkosungen abwehrend, so leise wie möglich in sein Zimmer zurückgezogen. Er machte sich's hier bequem und duldete nur, daß ihn Friedrich mit einer Reisedecke zudeckte. | Инштеттен вернулся из Варцина только в шесть утра. Защищаясь от бурных ласк Ролло, он потихоньку прошел в свою комнату. Здесь он улегся поудобней и приказал Фридриху, который накрывал его пледом: |
| "Wecke mich um neun!" | -- Разбуди меня в девять. |
| Und um diese Stunde war er denn auch geweckt worden. Er stand rasch auf und sagte: "Bring das Frühstück!" | Ровно в девять часов его разбудили. Инштеттен быстро поднялся и распорядился подавать завтрак. |
| "Die gnädige Frau schläft noch." | -- Госпожа еще спит. |
| "Aber es ist ja schon spät. Ist etwas passiert?" | -- Как спит? Ведь уже поздно! Что-нибудь случилось? |
| "Ich weiß es nicht; ich weiß nur, Johanna hat die Nacht über im Zimmer der gnädigen Frau schlafen müssen." | -- Не знаю, мне известно только, что Иоганна всю ночь провела в комнате госпожи. |
| "Nun, dann schicke Johanna." | -- Пришли ко мне Иоганну. |
| Diese kam denn auch. Sie hatte denselben rosigen Teint wie immer, schien sich also die Vorgänge der Nacht nicht sonderlich zu Gemüte genommen zu haben. | Та не замедлила явиться. На ее лице играл румянец, как обычно, и события ночи, казалось, не произвели на нее особого впечатления. |
| "Was ist das mit der gnäd'gen Frau? Friedrich sagt mir, es Sei was passiert und Sie hätten drüben geschlafen." | -- Что с госпожой? Фридрих сказал мне, будто что-то случилось, и вы спали в ее комнате. |
| "Ja, Herr Baron. Gnäd'ge Frau klingelte dreimal ganz rasch hintereinander, daß ich gleich dachte, es bedeutet was. Und so war es auch. Sie hat wohl geträumt, aber vielleicht war es auch das andere." | -- Да, господин барон. Госпожа позвонили три раза. Звонки следовали быстро один за другим. Я сразу подумала, что дело неладно. Так оно и оказалось. Ей что-то приснилось, а может, это было и другое... |
| "Welches andere?" | -- Что другое? |
| "Ach, der gnäd'ge Herr wissen ja." | -- Ах, господин барон, ведь вы знаете... |
| "Ich weiß nichts. Jedenfalls muß ein Ende damit gemacht werden. Und wie fanden Sie die Frau?" | -- Я ничего не знаю. Во всяком случае, пора положить этому конец. В каком состоянии вы застали госпожу? |
| "Sie war wie außer sich und hielt das Halsband von Rollo, der neben dem Bett der gnäd'gen Frau stand, fest umklammert. Und das Tier ängstigte sich auch." | -- Она была вне себя. Она держала за ошейник Ролло, который стоял, плотно прижавшись к кровати госпожи. Пес тоже был испуган. |
| "Und was hatte sie geträumt oder meinetwegen auch, was hatte sie gehört oder gesehen? Was sagte sie?" | -- Что же ей приснилось или, если хотите, что она слышала или видела? Что она говорит? |
| "Es sei so hingeschlichen, dicht an ihr vorbei." | -- Будто что-то прошмыгнуло, совсем близко от нее. |
| "Was? Wer?" | -- Что? Кто? |
| "Der von oben. Der aus dem Saal oder aus der kleinen Kammer. " | -- Тот, что наверху. Из зала или из маленькой комнаты. |
| "Unsinn, sag ich. Immer wieder das alberne Zeug; ich mag davon nicht mehr hören. Und dann blieben Sie bei der Frau?" | -- Чепуха,, говорю я. Опять тот же вздор. Я не желаю слышать об этом... И вы остались с женой? |
| "Ja, gnäd'ger Herr. Ich machte mir ein Lager an der Erde dicht neben ihr. Und ich mußte ihre Hand halten, und dann schlief sie ein." | -- Да; господин барон. Я постелила себе на полу совсем рядом с ней и держала ее за руку. Только тогда она уснула. |
| "Und sie schläft noch?" | -- И она еще спит? |
| "Ganz fest." | -- Очень крепко. |
| "Das ist mir ängstlich, Johanna. Man kann sich gesund schlafen, aber auch krank. Wir müssen sie wecken, natürlich vorsichtig, daß sie nicht wieder erschrickt. Und Friedrich soll das Frühstück nicht bringen; ich will warten, bis die gnäd'ge Frau da ist. Und machen Sie's geschickt." | -- Это меня пугает, Иоганна. Сон может быть признаком не только здоровья, но и болезни. Нужно разбудить ее, осторожно, конечно, чтобы она снова не испугалась. Скажите Фридриху, пусть он пока не приносит завтрака. Я подожду госпожу. Ну, действуйте, только осторожно. |
| Eine halbe Stunde später kam Effi. Sie sah reizend aus, ganz blaß, und stützte sich auf Johanna. Als sie aber Innstettens ansichtig wurde, stürzte sie auf ihn zu und umarmte und küßte ihn. Und dabei liefen ihr die Tränen übers Gesicht. | Эффи пришла через полчаса. Она была очаровательна, но очень бледна и опиралась на руку Иоганны. Увидев Инштеттена, она бросилась к нему, обняла и поцеловала. Слезы градом катились по ее лицу. |
| "Ach, Geert, Gott sei Dank, daß du da bist. Nun ist alles wieder gut. Du darfst nicht wieder fort, du darfst mich nicht wieder allein lassen." | -- Ах, Геерт, слава богу, что ты здесь. Теперь все снова будет хорошо. Не уезжай больше, не оставляй меня одну! |
| "Meine liebe Effi ... Stellen Sie hin, Friedrich, ich werde schon alles zurechtmachen ... Meine liebe Effi, ich lasse dich ja nicht allein aus Rücksichtslosigkeit oder Laune, sondern weil es so sein muß; ich habe keine Wahl, ich bin ein Mann im Dienst, ich kann zum Fürsten oder auch zur Fürstin nicht sagen: Durchlaucht, ich kann nicht kommen, meine Frau ist so allein, oder meine Frau fürchtet sich. Wenn ich das sagte, würden wir in einem ziemlich komischen Licht dastehen, ich gewiß und du auch. Aber nimm erst eine Tasse Kaffee." | -- Моя дорогая Эффи... Поставь блюдо туда, Фридрих, я все сделаю сам... Моя дорогая Эффи, ведь я оставляю тебя одну не из жестокости или каприза, я вынужден это делать. У меня нет другого выбора. Я на службе. Не могу же я сказать князю или княгине: "Ваша светлость, я не приеду, моя жена так одинока без меня. Или -- моя жена боится". Скажи я так, мы оба оказались бы в довольно смешном положении, я, конечно, в первую очередь, да и ты тоже... Но прежде выпей чашку кофе. |
| Effi trank, was sie sichtlich belebte. Dann ergriff sie wieder ihres Mannes Hand und sagte: | Эффи выпила кофе. Это явно оживило ее. Она снова порывисто взяла руку мужа. |
| "Du sollst recht haben; ich sehe ein, das geht nicht. Und dann wollen wir ja auch höher hinauf. Ich sage wir, denn ich bin eigentlich begieriger danach als du ... " | -- Ты прав, я понимаю, что так не годится. Мы ведь займем еще более высокое положение. Я говорю "мы", потому что я стремлюсь к этому даже больше тебя. |
| "So sind alle Frauen", lachte Innstetten. | -- Таковы все женщины! -- рассмеялся Инштеттен. |
| "Also abgemacht; du nimmst die Einladungen an nach wie vor, und ich bleibe hier und warte auf meinen 'hohen Herrn', wobei mir Hulda unterm Holunderbaum einfällt. Wie's ihr wohl gehen mag?" | -- Итак, решено. Ты, как прежде, будешь принимать приглашения, а я буду ждать своего "высокородного господина", как Гульда под бузиной. Как там она сейчас поживает? |
| "Damen wie Hulda geht es immer gut. Aber was wolltest du noch sagen?" | -- Дамам вроде Гульды всегда хорошо живется. Но что ты еще хотела сказать? |
| "Ich wollte sagen, ich bleibe hier und auch allein, wenn es sein muß. Aber nicht in diesem Hause. Laß uns die Wohnung wechseln. Es gibt so hübsche Häuser am Bollwerk, eins zwischen Konsul Martens und Konsul Grützmacher und eins am Markt, gerade gegenüber von Gieshübler; warum können wir da nicht wohnen? Warum gerade hier? Ich habe, wenn wir Freunde und Verwandte zum Besuch hatten, oft gehört, daß in Berlin Familien ausziehen wegen Klavierspiel oder wegen Schwaben oder wegen einer unfreundlichen Portiersfrau; wenn das um solcher Kleinigkeiten willen geschieht ..." | -- Я хотела сказать, что буду ждать тебя, и даже одна, если это нужно. Но только не в этом доме. Переменим квартиру. Так много красивых домов на бастионе: один между домами консула Мартенса и консула Грютц-махера, другой--на рынке, как раз напротив Гизгюб-лера; почему бы нам не поселиться там? Почему жить обязательно здесь? Я часто слышала от друзей и родных, что в Берлине семьи переезжают на другую квартиру только из-за того, что их стесняют звуки рояля, тараканы или неприветливая привратница. Если это делают по таким пустякам... |
| "Kleinigkeiten? Portiersfrau? Das sage nicht ..." | -- По пустякам? Из-за привратницы? Не говори так... |
| "Wenn das um solcher Dinge willen möglich ist, so muß es doch auch hier möglich sein, wo du Landrat bist und die Leute dir zu Willen sind und viele selbst zu Dank verpflichtet. Gieshübler würde uns gewiß dabei behilflich sein, wenn auch nur um meinetwegen, denn er wird Mitleid mit mir haben. Und nun sage, Geert, wollen wir dies verwunschene Haus aufgeben, dies Haus mit dem ... " | -- Если это возможно там, то это возможно и здесь. Ведь ты -- ландрат, люди тебе подчиняются, многие из них обязаны тебе благодарностью. Гизгюблер нам, конечно, поможет, хотя бы ради меня, потому что он меня пожалеет. Ну скажи, Геерт, что мы избавимся от этого дома, над которым тяготеет проклятие, от этого дома с... |
| "... Chinesen, willst du sagen. Du siehst, Effi, man kann das furchtbare Wort aussprechen, ohne daß er erscheint. Was du da gesehen hast oder was da, wie du meinst, an deinem Bett vorüberschlich, das war der kleine Chinese, den die Mädchen oben an die Stuhllehne geklebt haben; ich wette, daß er einen blauen Rock anhatte und einen ganz flachen Deckelhut mit einem blanken Knopf oben." | -- ...с китайцем, хочешь ты сказать? Вот видишь, Эффи: можно-таки произнести это ужасное слово, и он не появляется. То, что ты видела, или то, что, как тебе показалось, прошмыгнуло мимо твоей кровати -- был, несомненно, маленький китаец, которого девушки приклеили там, наверху, к спинке стула. Держу пари, что у него синий Сюртук и совершенно плоская шляпа с блестящей пуговкой наверху. |
| Sie nickte. | Эффи кивнула головой. |
| "Nun, siehst du, Traum, Sinnestäuschung. Und dann wird dir Johanna wohl gestern abend was erzählt haben, von der Hochzeit hier oben ... " | -- Ну вот, видишь, все это сон, обман чувств. А потом, наверно, Иоганна рассказала тебе вчера вечером о свадьбе, которая состоялась здесь, наверху... |
| "Nein. " | -- Нет. |
| "Desto besser." | -- Тем лучше. |
| "Kein Wort hat sie mir erzählt. Aber ich sehe doch aus dem allen, daß es hier etwas Sonderbares gibt. Und dann das Krokodil; es ist alles so unheimlich." | -- Она мне ничего не рассказывала. Но по всему видно, что здесь творится неладное. А потом -- крокодил... Здесь все так жутко. |
| "Den ersten Abend, als du das Krokodil sahst, fandest du's märchenhaft ... " | -- Когда ты в первый раз увидела крокодила, он показался тебе сказочным. |
| "Ja, damals ... " | -- Да, в то время!.. |
| "... Und dann, Effi, kann ich hier nicht gut fort, auch wenn es möglich wäre, das Haus zu verkaufen oder einen Tausch zu machen. Es ist damit ganz wie mit einer Absage nach Varzin hin. Ich kann hier in der Stadt die Leute nicht sagen lassen, Landrat Innstetten verkauft sein Haus, weil seine Frau den aufgeklebten kleinen Chinesen als Spuk an ihrem Bett gesehen hat. Dann bin ich verloren, Effi. Von solcher Lächerlichkeit kann man sich nie wieder erholen." | -- Но, Эффи, не могу же я съехать отсюда, даже если бы мы продали или обменяли этот дом. Для меня это равносильно отказу от поездки в Варцин. Нельзя позволить людям говорить, что ландрат Инштеттен продает свой дом потому, что его жена приняла за привидение маленького приклеенного к стулу китайчонка. Если все будут об этом болтать -- я погиб, Эффи. Из такого глупого положения нет выхода. |
| "Ja, Geert, bist du denn so sicher, daß es so was nicht gibt?" | -- Но, Геерт, ты твердо уверен, что здесь нет ничего такого?.. |
| "Will ich nicht behaupten. Es ist eine Sache, die man glauben und noch besser nicht glauben kann. Aber angenommen, es gäbe dergleichen, was schadet es? Daß in der Luft Bazillen herumfliegen, von denen du gehört haben wirst, ist viel schlimmer und gefährlicher als diese ganze Geistertummelage. Vorausgesetzt, daß sie sich tummeln, daß so was wirklich existiert. Und dann bin ich überrascht, solcher Furcht und Abneigung gerade bei dir zu begegnen, bei einer Briest Das ist ja, wie wenn du aus einem kleinen Bürgerhause stammtest. Spuk ist ein Vorzug, wie Stammbaum und dergleichen, und ich kenne Familien, die sich ebensogern ihr Wappen nehmen ließen als ihre 'weiße Frau', die natürlich auch eine schwarze sein kann." | -- Не стану этого утверждать, но есть вещи, в которые можно верить, а еще лучше не верить. Ну, положим, здесь есть что-нибудь в этом роде. Какой это приносит вред? Ты знаешь, что в воздухе носятся бациллы. Это гораздо хуже и опаснее, чем вся эта история с блуждающими призраками. Допустим, что призраки действительно бродят здесь, что все это -- сущая правда. Даже в этом случае я крайне удивлен, что нахожу такой страх и отвращение именно в тебе, представительнице рода Брист. Это было бы еще допустимо, происходи ты из простой мещанской семьи. Призрак -- это привилегия, как родословное древо и тому подобное, и я знаю семьи, для которых одинаково дороги -- и дворянский их герб и фамильный их призрак, будь это "белая дама" или даже "черная дама". |
| Effi schwieg. | Эффи молчала. |
| "Nun, Effi. Keine Antwort?" | -- Ну, Эффи! Ты не отвечаешь? |
| "Was soll ich antworten? Ich habe dir nachgegeben und mich willig gezeigt, aber ich finde doch, daß du deinerseits teilnahmsvoller sein könntest. Wenn du wüßtest, wie mir gerade danach verlangt. Ich habe sehr gelitten, wirklich sehr, und als ich dich sah, da dacht ich, nun würd ich frei werden von meiner Angst. Aber du sagst mir bloß, daß du nicht Lust hättest, dich lächerlich zu machen, nicht vor dem Fürsten und auch nicht vor der Stadt. | -- Что мне ответить? Я сдалась и согласилась с тобою. Но все же нахожу, что и ты, со своей стороны, мог бы принять во мне участие. Если бы ты знал, как мне это необходимо. Я очень много пережила, очень много... И когда вновь увидела тебя, то подумала: теперь я избавлюсь от своего страха. А ты мне твердишь, что не хочешь показаться смешным ни в глазах князя, ни в глазах города. |
| Das ist ein geringer Trost. Ich finde es wenig und um so weniger, als du dir schließlich auch noch widersprichst und nicht bloß persönlich an diese Dinge zu glauben scheinst, sondern auch noch einen adligen Spukstolz von mir forderst. Nun, den hab ich nicht. Und wenn du von Familien sprichst, denen ihr Spuk soviel wert sei wie ihr Wappen, so ist das Geschmackssache: Mir gilt mein Wappen mehr. Gott sei Dank haben wir Briests keinen Spuk. Die Briests waren immer sehr gute Leute, und damit hängt es wohl zusammen." | Это -- слабое утешение. Тем более слабое, что ты в конце концов противоречишь самому себе. Ты как будто не только сам веришь в эти вещи, но еще требуешь от меня фамильной гордости по отношению к привидениям. Ну, такой фамильной гордости у меня нет. А если ты говоришь о семьях, для которых привидение так же дорого, как их дворянский герб, то это -- дело вкуса. Мне мой герб дороже. Слава богу, мы, Бристы, не имеем призраков. Бристы всегда были хорошими людьми, а привидения бывают только у плохих. |
| Der Streit hätte wohl noch angedauert und vielleicht zu einer ersten ernstlichen Verstimmung geführt, wenn Friedrich nicht eingetreten wäre, um der gnädigen Frau einen Brief zu übergeben. | Спор между супругами длился бы еще долго, а то и повлек бы первую серьезную размолвку, не войди Фридрих. Он передал письмо. |
| "Von Herrn Gieshübler. Der Bote wartet auf Antwort. " | -- От господина Гизгюблера, Посыльный ждет ответа. |
| Aller Unmut auf Effis Antlitz war sofort verschwunden; schon bloß Gieshüblers Namen zu hören tat Effi wohl, und ihr Wohlgefühl steigerte sich, als sie jetzt den Brief musterte. Zunächst war es gar kein Brief, sondern ein Billett, die Adresse "Frau Baronin von Innstetten, geb. von Briest" in wundervoller Kanzleihandschrift und statt des Siegels ein aufgeklebtes rundes Bildchen, eine Lyra, darin ein Stab steckte. Dieser Stab konnte aber auch ein Pfeil sein. Sie reichte das Billett ihrem Mann, der es ebenfalls bewunderte. | Все следы неудовольствия тут же исчезли с лица Эффи. Ей было приятно уже одно имя Гизгюблера. Хорошее настроение молодой женщины росло, пока она разглядывала письмо. В сущности, это было даже не письмо, а просто билетик с адресом: "Госпоже баронессе фон Инштеттен, урожденной фон Брист". Адрес был написан чудесным почерком, а вместо печати была приклеена облатка с лирой и втиснутой в нее палочкой. Впрочем, эта палочка могла представлять собой стрелу. Зффи протянула билетик мужу. Он также полюбовался им. |
| "Nun lies aber." | -- Ну, читай! |
| Und nun löste Effi die Oblate und las: "Hochverehrteste Frau, gnädigste Frau Baronin! Gestatten Sie mir, meinem respektvollsten Vormittagsgruß eine ganz gehorsamste Bitte hinzufügen zu dürfen. Mit dem Mittagszug wird eine vieljährige liebe Freundin von mir, eine Tochter unserer Guten Stadt Kessin, Fräulein Marietta Trippelli, hier eintreffen und bis morgen früh unter uns weilen. Am 17. will sie in Petersburg sein, um daselbst bis Mitte Januar zu konzertieren. Fürst Kotschukoff öffnet ihr auch diesmal wieder sein gastliches Haus. In ihrer immer gleichen Güte gegen mich hat die Trippelli mir zugesagt, den heutigen Abend bei mir zubringen und einige Lieder ganz nach meiner Wahl (denn sie kennt keine Schwierigkeiten) vortragen zu wollen. | Эффи сорвала облатку и прочла: "Милостивая государыня, высокоуважаемая госпожа баронесса! Разрешите мне присовокупить к моему почтительнейшему приветствию также самую смиренную мою просьбу. В полдень сюда прибывает поездом моя многолетняя добрая приятельница, уроженка нашего славного города Кесси-на -- фрейлейн Мариэтта Триппелли. Она пробудет здесь до утра. Семнадцатого она должна быть в Петербурге, чтобы давать там концерты до середины января. Князь Кочуков снова растворяет перед нею двери своего гостеприимного дома. В своей неизменной благосклонности ко мне Триппелли дала мне согласие провести сегодняшний вечер у меня и исполнить несколько песен исключительно по моему выбору (для нее это не представляет затруднений). |
| Könnten sich Frau Baronin dazu verstehen, diesem Musikabend beizuwohnen? Sieben Uhr. Ihr Herr Gemahl, auf dessen Erscheinen ich mit Sicherheit rechne, wird meine gehorsamste Bitte unterstützen. Anwesend nur Pastor Lindequist (der begleitet) und natürlich die verwitwete Frau Pastorin Trippel. In vorzüglicher Ergebenheit A. Gieshübler." | Не смогли бы Вы, госпожа баронесса, снизойти к моей просьбе пожаловать на этот музыкальный вечер? В семь часов. Ваш господин супруг, на согласие коего я твердо уповаю, поддержит мою почтительнейшую просьбу. На вечере будут присутствовать только пастор Линдеквист, который будет аккомпанировать, и, конечно, вдовствующая госпожа пасторша Триппель. С совершенным почтением. А. Гизгюблер". |
| "Nun -", sagte Innstetten, "ja oder nein?" | -- Ну как?..-- спросил Инштеттен.-- Да или нет? |
| "Natürlich ja. Das wird mich herausreißen. Und dann kann ich doch meinem lieben Gieshübler nicht gleich bei seiner ersten Einladung einen Korb geben." | -- Конечно да! Это меня развлечет. И к тому же я не могу отказать моему милому Гизгюблеру в его первом приглашении. |
| "Einverstanden. Also Friedrich, sagen Sie Mirambo, der doch wohl das Billett gebracht haben wird, wir würden die Ehre haben." Friedrich ging. | -- Согласен. Итак, Фридрих, скажите Мирамбо (ведь билет принес он?), что мы будем иметь честь прийти. |
| Als er fort war, fragte Effi: | Когда Фридрих вышел, Эффи спросила: |
| "Wer ist Mirambo?" | -- Кто это Мирамбо? |
| "Der echte Mirambo ist Räuberhauptmann in Afrika -Tanganjika-See, wenn deine Geographie so weit reicht -, unserer aber ist bloß Gieshüblers Kohlenprovisor und Faktotum und wird heute abend in Frack und baumwollenen Handschuhen sehr wahrscheinlich aufwarten." | -- Настоящий Мирамбо -- это главарь шайки разбойников в Африке... на озере Танганьика, если ты помнишь по географии. А наш Мирамбо просто собиратель сплетен и управляющий Гизгюблера. Он, по всей вероятности, будет прислуживать сегодня вечером во фраке и перчатках. |
| Es war ganz ersichtlich, daß der kleine Zwischenfall auf Effi günstig eingewirkt und ihr ein gut Teil ihrer Leichtlebigkeit zurückgegeben hatte, Innstetten aber wollte das Seine tun, diese Rekonvaleszens zu steigern. | Было заметно, что небольшой эпизод с приглашением Гизгюблера благотворно подействовал на Эффи. К ней вернулась значительная часть ее беззаботности. Инштеттен, со своей стороны, хотел сделать все от него зависящее, чтобы способствовать этой перемене к лучшему в настроении Эффи. |
| "Ich freue mich, daß du ja gesagt hast und so rasch und ohne Besinnen, und nun möcht ich dir noch einen Vorschlag machen, um dich ganz wieder in Ordnung zu bringen. Ich sehe wohl, es schleicht dir von der Nacht her etwas nach, das zu meiner Effi nicht paßt, das durchaus wieder fort muß, und dazu gibt es nichts Besseres als frische Luft. Das Wetter ist prachtvoll, frisch und milde zugleich, kaum daß ein Lüftchen geht; was meinst du, wenn wir eine Spazierfahrt machten, aber eine lange, nicht bloß so durch die Plantage hin, und natürlich im Schlitten und das Geläut auf und die weißen Schneedecken, und wenn wir dann um vier zurück sind, dann ruhst du dich aus, und um sieben sind wir bei Gieshübler und hören die Trippelli." | -- Я очень рад, что ты так быстро и не раздумывая согласилась со мною. Хочу внести еще одно предложение, чтобы ты совсем успокоилась. У тебя, как мне кажется, еще остался осадок от сегодняшней ночи и от всего, что совершенно излишне для моей Эффи, и ему следует бесследно исчезнуть. Лучшим лекарством против подобных вещей является свежий воздух. Погода сейчас великолепная, бодрящая и в то же время мягкая, ни ветерка. Как ты считаешь, не совершить ли нам прогулку, но не по аллее, а на большое расстояние по снегу, в санях, с бубенцами. В четыре часа мы вернемся. Ты сперва отдохнешь, а затем в семь мы отправимся к Гизгюблеру и послушаем Триппелли. |
| Effi nahm seine Hand. | Эффи взяла его за руку. |
| "Wie gut du bist, Geert, und wie nachsichtig. Denn ich muß dir ja kindisch oder doch wenigstens sehr kindlich vorgekommen sein; erst das mit meiner Angst und dann hinterher, daß ich dir einen Hausverkauf, und was noch schlimmer ist, das mit dem Fürsten ansinne. Du sollst ihm den Stuhl vor die Tür setzen - es ist zum Lachen. Denn schließlich ist er doch der Mann, der über uns entscheidet. Auch über mich. Du glaubst gar nicht, wie ehrgeizig ich bin. Ich habe dich eigentlich bloß aus Ehrgeiz geheiratet. Aber du mußt nicht solch ernstes Gesicht dabei machen. Ich liebe dich ja ... wie heißt es doch, wenn man einen Zweig abbricht und die Blätter abreißt? Von Herzen mit Schmerzen, über alle Maßen." | -- Как ты добр, Геерт, и как снисходителен ко мне! Ведь я вела себя как ребенок; сперва с этим глупым страхом, потом со своим требованием продать дом и, что еще хуже -- со своими выдумками по отношению к князю. Ты должен выставить его за дверь -- вот смешно! Ведь от него, в конце концов, зависим мы оба, не только ты, но и я. Ты совсем не знаешь, как я честолюбива. Я ведь вышла за тебя замуж из честолюбия. Ну, не делай такое серьезное лицо! Я ведь люблю тебя... Как это говорят, когда, обломав ветку, срывают листья: "От сердца, до боли, превыше всего". |
| Und sie lachte hell auf. | И она радостно рассмеялась. |
| "Und nun sage mir", fuhr sie fort, als Innstetten noch immer schwieg, wo soll es hingehen?" | -- Ну а теперь скажи мне,-- продолжала она,-- куда мы отправимся? |
| "Ich habe mir gedacht, nach der Bahnstation, aber auf einem Umweg, und dann auf der Chaussee zurück. Und auf der Station essen wir oder noch besser bei Golchowski, in dem Gasthof 'Zum Fürsten Bismarck', dran wir, wenn du dich vielleicht erinnerst, am Tag unserer Ankunft vorüberkamen. Solch Vorsprechen wirkt immer gut, und ich habe dann mit dem Starosten von Effis Gnaden ein Wahlgespräch, und wenn er auch persönlich nicht viel taugt, seine Wirtschaft hält er in Ordnung und seine Küche noch besser. Auf Essen und Trinken verstehen sich die Leute hier." | -- Я думаю-- на вокзал, только окольной дорогой, а затем обратно по шоссе. Там и пообедаем, а еще лучше у Голховского в гостинице "Князь Бисмарк". Помнишь, мы проезжали мимо в день нашего приезда. Подобные визиты никогда не вредны, а потом с позволения Эффи я побеседую со старостой. Он лично не многого стоит. Но хозяйство свое ведет хорошо, а кухню и того лучше. Здесь люди знают толк в еде и напитках! |
| Es war gegen elf, daß sie dies Gespräch führten. Um zwölf hielt Kruse mit dem Schlitten vor der Tür, und Effi stieg ein. Johanna wollte Fußsack und Pelze bringen, aber Effi hatte nach allem, was noch auf ihr lag, so sehr das Bedürfnis nach frischer Luft, daß sie alles zurückwies und nur eine doppelte Decke nahm. | Разговор этот происходил около одиннадцати часов. А уже в двенадцать Крузе с санями остановился у двери. Эффи уселась в сани. Иоганна хотела принести мех для ног, но Эффи, после всех событий, настолько испытывала потребность в свежем воздухе, что отказалась от всего и прикрылась только двойным пледом. |
| Innstetten aber sagte zu Kruse: "Kruse, wir wollen nun also nach dem Bahnhof, wo wir zwei beide heute früh schon mal waren. Die Leute werden sich wundern, aber es schadet nichts. Ich denke, wir fahren hier an der Plantage entlang und dann links auf den Kroschentiner Kirchturm zu. Lassen Sie die Pferde laufen. Um eins müssen wir am Bahnhof sein." | -- Крузе, -- сказал Инштеттен, -- едем на станцию, где мы с тобой сегодня утром уже были. Пусть люди удивляются, ничего страшного. Мне думается, сначала вот здесь, вдоль аллеи, а потом -- налево, к церкви. Пусти-ка лошадей, чтобы к часу дня быть на вокзале. |
| Und so ging die Fahrt. Über den weißen Dächern der Stadt stand der Rauch, denn die Luftbewegung war gering. Auch Utpatels Mühle drehte sich nur langsam, und im Fluge fuhren sie daran vorüber, dicht am Kirchhofe hin, dessen Berberitzensträucher über das Gitter hinauswuchsen und mit ihren Spitzen Effi streiften, so daß der Schnee auf ihre Reisedecke fiel. Auf der anderen Seite des Weges war ein eingefriedeter Platz, nicht viel größer als ein Gartenbeet, und innerhalb nichts sichtbar als eine junge Kiefer, die mitten daraus hervorragte. | И они поехали. Над белыми крышами города стояли столбы дыма: ветра почти не было. Крылья мельницы Утпателя медленно вращались. Сани пролетели мимо нее к самому кладбищу. Кусты барбариса, свешиваясь через ограду, задевали Эффи и засыпали снегом ее плед. На другой стороне-дороги виднелось отгороженное место размером не более садовой грядки; в середине его стояла молодая сосна. |
| "Liegt da auch wer begraben?" fragte Effi. | -- Здесь тоже кто-нибудь погребен? -- спросила Эффи. |
| "Ja, der Chinese." | -- Да. Китаец. |
| Effi fuhr zusammen; es war ihr wie ein Stich. Aber sie hatte doch Kraft genug, sich zu beherrschen, und fragte mit anscheinender Ruhe: | Эффи вздрогнула. Она почувствовала словно укол в сердце. Впрочем, у нее хватило сил овладеть собою, и она спросила с притворным спокойствием: |
| "Unserer? " | -- Наш? |
| "Ja, unserer. Auf dem Gemeindekirchhof war er natürlich nicht unterzubringen, und da hat denn Kapitän Thomsen, der so was wie sein Freund war, diese Stelle gekauft und ihn hier begraben lassen. Es ist auch ein Stein da mit Inschrift. Alles natürlich vor meiner Zeit. Aber es wird noch immer davon gesprochen." | -- Да, наш. На приходском кладбище его, конечно, не могли похоронить. Поэтому капитан Томсен, который был как бы его другом, купил этот участок и похоронил его здесь. На могиле поставлен камень с надписью. Все это произошло до моего приезда сюда, но разговоры продолжаются по сей день. |
| "Also ist es doch was damit. Eine Geschichte. Du sagtest schon heute früh so was. Und es wird am Ende das beste sein, ich höre, was es ist. Solange ich es nicht weiß, bin ich, trotz aller guten Vorsätze, noch immer ein Opfer meiner Vorstellungen. Erzähle mir das Wirkliche. Die Wirklichkeit kann mich nicht so quälen wie meine Phantasie." | -- Значит, что-нибудь с этим связано. Какая-нибудь история. Сегодня утром ты уже намекал на нее. И, в конце концов, лучше, если ты мне все расскажешь. Пока она мне не известна, я, при всех добрых побуждениях, буду жертвой собственной фантазии. Расскажи мне всю правду. Действительность не будет для меня такой мучительной, как моя фантазия. |
| "Bravo, Effi Ich wollte nicht davon sprechen. Aber nun macht es sich so von selbst, und das ist gut. Übrigens ist es eigentlich gar nichts." | -- Браво, Эффи! Я не хотел об этом говорить. Но все вышло само собой, и -- к лучшему. По сути дела, ничего особенного и нет. |
| "Mir gleich; gar nichts oder viel oder wenig. Fange nur an." | -- Мне все равно: нет ничего особенного или есть, и в каком количестве... Начинай же. |
| "Ja, das ist leicht gesagt. Der Anfang ist immer das schwerste, auch bei Geschichten. Nun, ich denke, ich beginne mit Kapitän Thomsen." | -- Да, легко сказать. Начало всегда трудно, даже начало рассказа. Начну с капитана Томсена. |
| "Gut, gut." | -- Хорошо, хорошо. |
| "Also Thomsen, den ich dir schon genannt habe, war viele Jahre lang ein sogenannter Chinafahrer, immer mit Reisfracht zwischen Schanghai und Singapur, und mochte wohl schon sechzig sein, als er hier ankam. Ich weiß nicht, ob er hier geboren war oder ob er andere Beziehungen hier hatte. Kurz und gut, er war nun da und verkaufte sein Schiff, einen alten Kasten, draus er nicht viel herausschlug, und kaufte sich ein Haus, dasselbe, drin wir jetzt wohnen. | -- Ну так вот. Томсен, о котором я тебе уже говорил, в течение многих лет плавал в Китай. Его постоянный рейс был Шанхай -- Сингапур. Когда он приехал сюда, ему было уже под шестьдесят лет. Не знаю, был ли он уроженцем этой местности или имел здесь какие связи. Короче говоря, он приехал сюда и продал свой корабль. Вряд ли он выручил много денег за этот старый ящик. |
| Denn er war draußen in der Welt ein vermögender Mann geworden. Und von daher schreibt sich auch das Krokodil und der Haifisch und natürlich auch das Schiff ... Also Thomsen war nun da, ein sehr adretter Mann (so wenigstens hat man mir gesagt) und wohlgelitten. Auch beim Bürgermeister Kirstein, vor allem bei dem damaligen Pastor in Kessin, einem Berliner, der kurz vor Thomsen auch hierhergekommen war und viel Anfeindung hatte." | Но так как за время своих странствий за границей он сделался богатым человеком, то купил себе дом,-- тот самый, в котором мы обитаем. К этому же времени относятся и крокодил, и акула, и судно... Итак, Томсен поселился здесь. Это был очень ловкий человек (так по крайней мере о нем говорят). Его хорошо приняли в обществе -- у бургомистра Кирштейна и особенно у тогдашнего пастора в Кессине, берлинца, также прибывшего сюда незадолго до Томсена. Пастор имел здесь много врагов. |
| "Glaub ich. Ich merke das auch; sie sind hier so streng und selbstgerecht. Ich glaube, das ist pommersch." | -- Этому я охотно верю. Я тоже замечаю, что к пасторам в Кессине относятся недружелюбно: они здесь так строги и властолюбивы. Я думаю, это в духе уроженцев Померании. |
| "Ja und nein, je nachdem. Es gibt auch Gegenden, wo sie gar nicht streng sind und wo's drunter und drüber geht... Aber sieh nur, Effi, da haben wir gerade den Kroschentiner Kirchturm dicht vor uns. Wollen wir nicht den Bahnhof aufgeben und lieber bei der alten Frau von Grasenabb vorfahren? Sidonie, wenn ich recht berichtet bin, ist nicht zu Hause. Wir könnten es also wagen ... " | -- И да и нет, смотря по обстоятельствам. Имеются вопросы, в которых они вовсе не строги и где все идет кое-как... Но, смотри, Эффи, -- сейчас как раз перед нами колокольня церкви в Крошентине. Может быть, нам отказаться от поездки на вокзал, а заехать лучше к старухе фон Гразенабб? Сидонии, насколько мне известно, нет дома. Поэтому мы могли бы осмелиться... |
| "Ich bitte dich, Geert, wo denkst du hin? Es ist ja himmlisch, so hinzufliegen, und ich fühle ordentlich, wie mir so frei wird und wie alle Angst von mir abfällt. Und nun soll ich das alles aufgeben, bloß um den alten Leuten eine Stippvisite zu machen und ihnen sehr wahrscheinlich eine Verlegenheit zu schaffen. Um Gottes willen nicht. Und dann will ich vor allem auch die Geschichte hören. Also wir waren bei Kapitän Thomsen, den ich mir als einen Dänen oder Engländer denke, sehr sauber, mit weißen Vatermördern und ganz weißer Wäsche ... " | -- Прошу тебя, Геерт! Что тебе вздумалось? Ведь это божественно, так лететь вперед. Мне легко, и я чувствую, что мои страхи покидают меня. И от всего этого отказаться только ради визита старикам. Причем, очень вероятно, что этим мы поставили бы их в затруднительное положение. Ради бога, не надо! А потом, мне прежде хочется услышать до конца всю историю. Итак, мы остановились на капитане Томсене, которого я себе представляю датчанином или англичанином, очень опрятным, с белым стоячим воротничком и белоснежным бельем... |
| "Ganz richtig. So soll er gewesen sein. Und mit ihm war eine junge Person von etwa zwanzig, von der einige sagen, sie sei seine Nichte gewesen, aber die meisten sagen, seine Enkelin, was übrigens den Jahren nach kaum möglich. Und außer der Enkelin oder der Nichte war da auch noch ein Chinese, derselbe, der da zwischen den Dünen liegt und an dessen Grab wir eben vorübergekommen sind." | -- Совершенно верно. Таким он, наверное, и был. С ним была молодая особа лет двадцати. Одни говорили, что она его племянница, другие -- этих было больше, -- что его внучка. Впрочем, судя по летам, это мало вероятно. Кроме внучки или племянницы, там был еще китаец, тот самый, который лежит между дюнами и мимо могилы которого мы только что проехали. -- |
| "Gut, gut." | Дальше, дальше. |
| "Also dieser Chinese war Diener bei Thomsen, und Thomsen hielt so große Stücke auf ihn, daß er eigentlich mehr Freund als Diener war. Und das ging so Jahr und Tag. Da mit einem Male hieß es, Thomsens Enkelin, die, glaub ich, Nina hieß, solle sich, nach des Alten Wunsch, verheiraten, auch mit einem Kapitän. Und richtig, so war es auch. Es gab eine große Hochzeit im Hause, der Berliner Pastor tat sie zusammen, und Müller Utpatel, der ein Konventikler war, und Gieshübler, dem man in der Stadt in kirchlichen Dingen auch nicht recht traute, waren geladen und vor allem viele Kapitäne mit ihren Frauen und Töchtern. Und wie man sich denken kann, es ging hoch her. | -- Этот китаец прислуживал Томсену, и Томсен так ценил его, что смотрел скорее как на друга, чем как на слугу. Так продолжалось долгое время. И вот однажды разнесся слух, что внучка Томсена, которую звали, кажется, Ниной, по воле старика, выходит замуж за одного капитана. Действительно, эти слухи подтвердились. В доме стали готовиться к свадьбе. Берлинский пастор соединил новобрачных. На свадьбу были приглашены также мельник Утпатель, хотя он и был противником церкви, и Гизгюблер, хотя ему и не особенно доверяли в церковных делах. Присутствовало также много капитанов с женами и дочерьми. Разумеется, все происходило очень торжественно. |
| Am Abend aber war Tanz, und die Braut tanzte mit jedem und zuletzt auch mit dem Chinesen. Da mit einemmal hieß es, sie sei fort, die Braut nämlich. Und sie war auch wirklich fort, irgendwohin, und niemand weiß, was da vorgefallen. Und nach vierzehn Tagen starb der Chinese; Thomsen kaufte die Stelle, die ich dir gezeigt habe, und da wurd er begraben. Der Berliner Pastor aber soll gesagt haben, man hätte ihn auch ruhig auf dem christlichen Kirchhof begraben können, denn der Chinese sei ein sehr guter Mensch gewesen und geradesogut wie die anderen. Wen er mit den 'anderen' eigentlich gemeint hat, sagte mir Gieshübler, das wisse man nicht recht." | Вечером были танцы, и невеста танцевала со всеми. Последним из танцевавших с ней был китаец. Вдруг разнеслись слухи, что невеста исчезла. И она действительно куда-то исчезла, до сих пор неизвестно куда. А через четырнадцать дней умер китаец. Томсен купил место, которое я тебе показал, там он и погребен. Говорят, берлинский пастор сказал, что его спокойно могли бы похоронить на христианском кладбище, потому что он был славным человеком, таким же, как и другие. Кого именно он разумел под словом "другие", осталось, по словам Гизгюблера, неизвестным. |
| "Aber ich bin in dieser Sache doch ganz und gar gegen den Pastor; so was darf man nicht aussprechen, weil es gewagt und unpassend ist. Das würde selbst Niemeyer nicht gesagt haben." | -- Ну, в этом деле я всецело против пастора; так нельзя говорить; это и рискованно и неуместно. Этого бы не сказал даже Нимейер. |
| "Und das ist auch dem armen Pastor, der übrigens Trippel hieß, sehr verdacht worden, so daß es eigentlich ein Glück war, daß er drüberhin starb, sonst hätte er seine Stelle verloren. Denn die Stadt, trotzdem sie ihn gewählt, war doch auch gegen ihn, geradeso wie du, und das Konsistorium natürlich erst recht." | -- И действительно, на бедного пастора, которого звали Триппель, пало такое подозрение, и счастье, что он умер, не то потерял бы свое место. Весь город, хотя сам в свое время выбирал его, восстал против своего избранника, совсем как ты, а консистория и подавно. |
| "Trippel, sagst du? Dann hängt er am Ende mit der Frau Pastor Trippel zusammen, die wir heute abend sehen sollen?" | -- Триппель, говоришь ты? Может быть, он в родстве с госпожой пасторшей Триппель, которую мы увидим сегодня? |
| "Natürlich hängt er mit der zusammen. Er war ihr Mann und ist der Vater von der Trippelli." | -- Конечно. Он был ее мужем. Он же -- отец Триппелли. |
| Effi lachte. | Эффи рассмеялась. |
| "Von der Trippelli! Nun sehe ich erst klar in allem. Daß sie in Kessin geboren, schrieb ja schon Gieshübler; aber ich dachte, sie sei die Tochter von einem italienischen Konsul. Wir haben ja so viele fremdländische Namen hier. Und nun ist sie gut deutsch und stammt von Trippel. Ist sie denn so vorzüglich, daß sie wagen konnte, sich so zu italienisieren?" | -- Отец Триппелли! -- Ну, теперь мне все ясно. Гиз-гюблер писал, что она родилась в Кессине, но я думала, что она -- дочь итальянского консула. Ведь здесь так много иностранных имен. Но, оказывается, она чистокровная немка, и фамилия ее происходит от Триппель. Разве она настолько выдающаяся певица, что отважилась превратиться в итальянку? |
| "Dem Mutigen gehört die Welt. Übrigens ist sie ganz tüchtig. Sie war ein paar Jahre lang in Paris bei der berühmten Viardot, wo sie auch den russischen Fürsten kennenlernte, denn die russischen Fürsten sind sehr aufgeklärt, über kleine Standesvorurteile weg, und Kotschukoff und Gieshübler - den sie übrigens 'Onkel' nennt, und man kann fast von ihm sagen, er sei der geborene Onkel -, diese beiden sind es recht eigentlich, die die kleine Marie Trippel zu dem gemacht haben, was sie jetzt ist. Gieshübler war es, durch den sie nach Paris kam, und Kotschukoff hat sie dann in die Trippelli transponiert. " | -- Смелость города берет. Впрочем, она обладает всеми необходимыми качествами. Пару лет жила в Париже у знаменитой Виардо*, где и познакомилась с русским князем, ибо русские князья достаточно осведомлены о маленьких сословных предрассудках. И Кочуков, и Гизгюблер, которого она, впрочем, называет "дядей" и о котором можно сказать, он и действительно ей словно родной дядя -- оба они, собственно говоря, являются ее друзьями, превратившими маленькую Марию Триппель в то, чем она является сейчас. Благодаря Гизгюблеру она оказалась в Париже, а Кочуков перевоплотил ее в Триппелли. |
| "Ach, Geert, wie reizend ist das alles, und welch Alltagsleben habe ich doch in Hohen-Cremmen geführt! Nie was Apartes." | -- Ах, Геерт, как все это очаровательно, какую обыденную жизнь я вела в Гоген-Креммене! Там никогда не было ничего исключительного. |
| Innstetten nahm ihre Hand und sagte: | Инштеттен взял ее за руку и сказал: |
| "So darfst du nicht sprechen, Effi. Spuk, dazu kann man sich stellen, wie man will. Aber hüte dich vor dem Aparten oder was man so das Aparte nennt. Was dir so verlockend erscheint - und ich rechne auch ein Leben dahin, wie's die Trippelli führt -, das bezahlt man in der Regel mit seinem Glück. Ich weiß wohl, wie sehr du dein Hohen-Cremmen liebst und daran hängst, aber du spottest doch auch oft darüber und hast keine Ahnung davon, was stille Tage, wie die Hohen-Cremmer, bedeuten. " | -- Не говори так, Эффи. А призрак? Правда, к этому можно относиться как хочешь. Но берегись исключительного или того, что так называют. Я говорю о жизни, которую ведет Триппелли: за все, что кажется тебе таким заманчивым, как правило, расплачиваются своим счастьем. Я хорошо знаю, как ты любишь свой Гоген-Креммен, как ты к нему привязана. Но ты часто издеваешься над ним, не имея представления о том, как драгоценны тихие часы Гоген-Креммена. |
| "Doch, doch", sagte sie. "Ich weiß es wohl. Ich höre nur gern einmal von etwas anderem, und dann wandelt mich die Lust an, mit dabeizusein. Aber du hast ganz recht. Und eigentlich hab ich doch eine Sehnsucht nach Ruh und Frieden." | -- Да, да! -- промолвила она.-- Это я хорошо знаю. Только с удовольствием я послушала бы о чем-либо другом, а потом меня охватывает желание испытать все самой. Но ты совершенно прав. Ведь, в сущности, я стремилась к тишине и покою. |
| Innstetten drohte ihr mit dem Finger. | Инштеттен погрозил ей пальцем. |
| "Meine einzig liebe Effi, das denkst du dir nun auch wieder so aus. Immer Phantasien, mal so, mal so." | -- Моя несравненная, любимая Эффи, вот ты снова выдумываешь. Вечно у тебя фантазии -- то одни, то другие. |
Elftes Kapitel/Глава одиннадцатая
| English | Русский |
| Die Fahrt verlief ganz wie geplant. Um ein Uhr hielt der Schlitten unten am Bahndamm vor dem Gasthaus "Zum Fürsten Bismarck", und Golchowski, glücklich, den Landrat bei sich zu sehen, war beflissen, ein vorzügliches Dejeuner herzurichten. Als zuletzt das Dessert und der Ungarwein aufgetragen wurden, rief Innstetten den von Zeit zu Zeit erscheinenden und nach der Ordnung sehenden Wirt heran und bat ihn, sich mit an den Tisch zu setzen und ihnen was zu erzählen. | Поездка совершалась точно по намеченному плану. В час дня сани остановились у железнодорожной насыпи перед гостиницей "Князь Бисмарк". Голховский был счастлив принять у себя ландрата и старательно занялся приготовлением превосходного завтрака. Когда был подан десерт и венгерское вино, Инштеттен подозвал к себе хозяина, который время от времени появлялся в комнате и наблюдал за порядком, попросил его присесть к ним за стол и что-нибудь рассказать. |
| Dazu war Golchowski denn auch der rechte Mann; auf zwei Meilen in der Runde wurde kein Ei gelegt, von dem er nicht wußte. Das zeigte sich auch heute wieder. Sidonie Grasenabb, Innstetten hatte recht vermutet, war, wie vorige Weihnachten, so auch diesmal wieder auf vier Wochen zu "Hofpredigers" gereist; Frau von Palleske, so hieß es weiter, habe ihre Jungfer wegen einer fatalen Geschichte Knall und Fall entlassen müssen, und mit dem alten Fraude steh es schlecht - es werde zwar in Kurs gesetzt, er sei bloß ausgeglitten, aber es sei ein Schlaganfall gewesen, und der Sohn, der in Lissa bei den Husaren stehe, werde jede Stunde erwartet. | В этом отношении Голховский был незаменимым человеком: за две мили в окружности не было ни одного самого незначительного происшествия, о котором бы он не знал. Подтвердилось это и сегодня. Как Инштеттен и полагал, Сидония Гразенабб опять, как в прошлое рождество, уехала на четыре недели к "дворцовым проповедникам". Госпожа фон Пал-лески уволила прислугу из-за какой-то скандальной истории, а со старым Фрауде дело обстоит плохо. Хотя и говорили, что он только поскользнулся, на самом деле его разбил паралич. Сын-гусар, стоящий с полком в Лиссе, считает часы, оставшиеся до смерти старика. |
| Nach diesem Geplänkel war man dann, zu Ernsthafterem übergehend, auf Varzin gekommen. | После этой болтовни перешли к более серьезным вопросам. Наконец речь зашла о Варцине. |
| "Ja", sagte Golchowski, "wenn man sich den Fürsten so als Papiermüller denkt! Es ist doch alles sehr merkwürdig; eigentlich kann er die Schreiberei nicht leiden und das bedruckte Papier erst recht nicht, und nun legt er doch selber eine Papiermühle an." | -- Да,-- сказал Голховский, -- кто мог бы представить себе князя владельцем бумажной фабрики. Просто на удивление! Он терпеть не может писанину, и тем более печатные бумаги, а тут, вот тебе на,-- сам заводит бумажное производство. |
| "Schon recht, lieber Golchowski", sagte Innstetten, "aber aus solchen Widersprüchen kommt man im Leben nicht heraus. Und da hilft auch kein Fürst und keine Größe." | -- Правильно, дорогой Голховский, -- сказал Инштеттен,-- но в жизни часто встречаются такие парадоксы. Тут не может спасти ни княжеский титул, ни высокое положение. |
| "Nein, nein, da hilft keine Größe." | -- Да, да, тут не может спасти и высокое положение. |
| Wahrscheinlich, daß sich dies Gespräch über den Fürsten noch fortgesetzt hätte, wenn nicht in ebendiesem Augenblicke die von der Bahn her herüberklingende Signalglocke einen bald eintreffenden Zug angemeldet hätte. Innstetten sah nach der Uhr. | Возможно, разговор о князе продолжался бы и дальше, если бы в этот миг вокзальный колокол не возвестил о прибытии поезда. Инштеттен взглянул на часы. |
| "Welcher Zug ist das, Golchowski?" | -- Какой это поезд, Голховский? |
| "Das ist der Danziger Schnellzug; er hält hier nicht, aber ich gehe doch immer hinauf und zähle die Wagen, und mitunter steht auch einer am Fenster, den ich kenne. Hier, gleich hinter meinem Hofe, führt eine Treppe den Damm hinauf, Wärterhaus 417 ..." | -- Скорый, из Данцига. Он здесь не останавливается, но я всегда выхожу и считаю вагоны. Иногда стоит у окна какой-нибудь знакомый. Здесь за двором моего дома есть ступеньки к сторожке номер четыреста семнадцать. |
| "Oh, das wollen wir uns zunutze machen", sagte Effi. "Ich sehe so gern Züge ... " | -- О, мы этим воспользуемся! -- воскликнула Эффи.-- Я так люблю смотреть на поезда! |
| "Dann ist es die höchste Zeit, gnäd'ge Frau." | -- В таком случае пора, сударыня. |
| Und so machten sich denn alle drei auf den Weg und stellten sich, als sie oben waren, in einem neben dem Wärterhaus gelegenen Gartenstreifen auf, der jetzt freilich unter Schnee lag, aber doch eine freigeschaufelte Stelle hatte. Der Bahnwärter stand schon da, die Fahne in der Hand. Und jetzt jagte der Zug über das Bahnhofsgeleise hin und im nächsten Augenblick an dem Häuschen und an dem Gartenstreifen vorüber. Effi war so erregt, daß sie nichts sah und nur dem letzten Wagen, auf dessen Höhe ein Bremser saß, ganz wie benommen nachblickte. | Все трое поднялись на насыпь и встали возле сторожки на участке под сад, расчищенном от снега. Стрелочник уже стоял с флажком в руке. И вот мимо вокзала пронесся поезд, а в следующее мгновение промелькнул и мимо сторожки, и мимо садового участка. Эффи была так возбуждена, что ничего не рассмотрела как следует и только безмолвно глядела на последний вагон, на площадке которого сидел тормозной кондуктор. |
| "Sechs Uhr fünfzig ist er in Berlin", sagte Innstetten, "und noch eine Stunde später, so können ihn die Hohen-Cremmer, wenn der Wind so steht, in der Ferne vorbeiklappern hören. Möchtest du mit, Effi?" | -- В шесть пятьдесят поезд прибудет в Берлин, а еще через час ветер донесет издалека стук его колес в Гоген-Креммен. Хотела бы ты ехать в этом поезде, Эффи? |
| Sie sagte nichts. Als er aber zu ihr hinüberblickte, sah er, daß eine Träne in ihrem Auge stand. | Она ничего не ответила. Но когда муж взглянул на нее, то заметил, что на глазах ее блестели слезы. |
| Effi war, als der Zug vorbeijagte, von einer herzlichen Sehnsucht erfaßt worden. So gut es ihr ging, sie fühlte sich trotzdem wie in einer fremden Welt. Wenn sie sich eben noch an dem einen oder andern entzückt hatte, so kam ihr doch gleich nachher zum Bewußtsein, was ihr fehlte. Da drüben lag Varzin, und da nach der anderen Seite hin blitzte der Kroschentiner Kirchturm auf und weithin der Morgenitzer, und da saßen die Grasenabbs und die Borckes, nicht die Bellings und nicht die Briests. | Когда поезд промчался, молодой женщиной овладела грусть. Как ни хорошо было ей здесь, она чувствовала себя как на чужбине. Как ни увлекалась она то одним, то другим, ей постоянно чего-то не хватало, и эта мысль не покидала ее никогда. Там -- Варцин, а там, на другой стороне,-- колокольня Крошентинской церкви, а еще дальше -- Моргенитц, где живут Гразенаббы и Борки, а не Беллинги и не Бристы. |
| "Ja, die!" Innstetten hatte ganz recht gehabt mit dem raschen Wechsel ihrer Stimmung, und sie sah jetzt wieder alles, was zurücklag, wie in einer Verklärung. Aber so gewiß sie voll Sehnsucht dem Zug nachgesehen, sie war doch andererseits viel zu beweglichen Gemüts, um lange dabei zu verweilen, und schon auf der Heimfahrt, als der rote Ball der niedergehenden Sonne seinen Schimmer über den Schnee ausgoß, fühlte sie sich wieder freier; alles erschien ihr schön und frisch, und als sie, nach Kessin zurückgekehrt, fast mit dem Glockenschlag sieben in den Gieshüblerschen Flur eintrat, war ihr nicht bloß behaglich, sondern beinah übermütig zu Sinn, wozu die das Haus durchziehende Baldrian- und Veilchenwurzelluft das ihrige beitragen mochte. | Да, Инштеттен не ошибся, говоря о быстрой смене ее настроений. Все, что лежало в прошлом, представлялось ей теперь в особенном свете. Но хотя она и смотрела с тоской вслед поезду, ее живой характер не позволял ей грустить подолгу. Уже на обратном пути, когда огненный шар заходящего солнца бросал на снег свой слабеющий свет, Эффи опять почувствовала себя лучше. Все показалось ей прекрасным и свежим. А когда ровно в семь часов она вошла в вестибюль у Гиз-гюблера, ей стало не только приятно, но почти радостно, чему, вероятно, способствовал аромат фиалок и валерианы, носящийся в воздухе. |
| Pünktlich waren Innstetten und Frau erschienen, aber trotz dieser Pünktlichkeit immer noch hinter den anderen Geladenen zurückgeblieben; Pastor Lindequist, die alte Frau Trippel und die Trippelli selbst waren schon da. Gieshübler - im blauen Frack mit mattgoldenen Knöpfen, dazu Pincenez an einem breiten, schwarzen Bande, das wie ein Ordensband auf der blendendweißen Piquéweste lag -, Gieshübler konnte seiner Erregung nur mit Mühe Herr werden. | Инштеттен и его супруга прибыли вовремя, часы на колокольне били ровно семь. И все же они приехали позднее других приглашенных; пастор Линдеквист, старая госпожа Триппель и сама Триппелли были уже в сборе. Гизгюблер принял их в синем фраке с матовыми золотыми пуговицами, с пенсне на широкой черной ленте, которая, как орденская лента, лежала на ослепительно белом пикейном жилете. Он с трудом подавил свое волнение. |
| "Darf ich die Herrschaften miteinander bekannt machen: Baron und Baronin Innstetten, Frau Pastor Trippel, Fräulein Marietta Trippelli." | -- Разрешите мне, господа, представить вас друг другу: барон и баронесса Инштеттен, госпожа пасторша Триппель, фрейлейн Мариэтта Триппелли! |
| Pastor Lindequist, den alle kannten, stand lächelnd beiseite. | Пастор Линдеквист, которого все знали, улыбаясь стоял в стороне. |
| Die Trippelli, Anfang der Dreißig, stark männlich und von ausgesprochen humoristischem Typus, hatte bis zu dem Momente der Vorstellung den Sofaehrenplatz innegehabt. Nach der Vorstellung aber sagte sie, während sie auf einen in der Nähe stehenden Stuhl mit hoher Lehne zuschritt: | Триппелли было около тридцати лет. Она была по-мужски крепка и обладала резко выраженным саркастическим характером. До момента взаимного представления она занимала почетное место на диване. После обмена поклонами она подошла к стоящему вблизи стулу с высокой спинкой и сказала Эффи: |
| "Ich bitte Sie nunmehro, gnäd'ge Frau, die Bürden und Fährlichkeiten Ihres Amtes auf sich nehmen zu wollen. Denn von 'Fährlichkeiten'" - und sie wies auf das Sofa - "wird sich in diesem Falle wohl sprechen lassen. Ich habe Gieshübler schon vor Jahr und Tag darauf aufmerksam gemacht, aber leider vergeblich; so gut er ist, so eigensinnig ist er auch." | -- Прошу вас, милостивая государыня, принять на себя все бремя и опасности вашего высокого положения, об "опасностях", -- тут она показала на диван, -- можно в данном случае много говорить. Я уже давным-давно обращаю на это внимание Гизгюблера, но, к сожалению, напрасно. При всех своих хороших качествах он очень упрям. |
| "Aber Marietta ... " | -- Но, Мариэтта... |
| "Dieses Sofa nämlich, dessen Geburt um wenigstens fünfzig Jahre zurückliegt, ist noch nach einem altmodischen Versenkungsprinzip gebaut, und wer sich ihm anvertraut, ohne vorher einen Kissenturm untergeschoben zu haben, sinkt ins Bodenlose, jedenfalls aber gerade tief genug, um die Knie wie ein Monument aufragen zu lassen." | -- Этот самый диван, день рождения которого относится к эпохе, имеющей пятидесятилетнюю давность, сооружен по старомодному принципу "погружения". Кто доверяет дивану свою особу, не подсовывая под себя гору подушек, тот погружается в бездну или, во всяком случае, на такую глубину, что его колени вздымаются, как памятник. |
| All dies wurde seitens der Trippelli mit ebensoviel Bonhomie wie Sicherheit hingesprochen, in einem Ton, der ausdrücken sollte: "Du bist die Baronin Innstetten, ich bin die Trippelli." | Все это было сказано Триппелли с простодушием и беззаботностью и таким тоном, который означал примерно: "Ты баронесса Инштеттен, а я -- Триппелли". |
| Gieshübler liebte seine Künstlerfreundin enthusiastisch und dachte hoch von ihren Talenten; aber all seine Begeisterung konnte ihn doch nicht blind gegen die Tatsache machen, daß ihr von gesellschaftlicher Feinheit nur ein bescheidenes Maß zuteil geworden war. | ------Гизгюблер восторженно любил свою артистическую приятельницу и высоко ценил ее талант. Но его восхищение не могло скрыть от него того факта, что Триппелли в весьма умеренной степени обладает утонченностью светской женщины. |
| Und diese Feinheit war gerade das, was er persönlich kultivierte. | А эту утонченность он лично особенно ценил. |
| "Liebe Marietta", nahm er das Wort, "Sie haben eine so reizend heitere Behandlung solcher Fragen; aber was mein Sofa betrifft, so haben Sie wirklich unrecht, und jeder Sachverständige mag zwischen uns entscheiden. Selbst ein Mann wie Fürst Kotschukoff ..." | -- Дорогая Мариэтта,-- начал он.-- Вы очаровательно ясно трактуете эти вопросы. Но что касается моего Дивана, то вы поистине не правы. Любой эксперт мог бы нас рассудить. Даже такой человек, как Кочуков... |
| "Ach, ich bitt Sie, Gieshübler, lassen Sie doch den. Immer Kotschukoff. Sie werden mich bei der gnäd'gen Frau hier noch in den Verdacht bringen, als ob ich bei diesem Fürsten - der übrigens nur zu den kleineren zählt und nicht mehr als tausend Seelen hat, das heißt hatte (früher, wo die Rechnung noch nach Seelen ging) -, als ob ich stolz wäre, seine tausendundeinste Seele zu sein. Nein, es liegt wirklich anders; 'immer freiweg', Sie kennen meine Devise, Gieshübler. | -- Ах, прошу вас, Гизгюблер, оставьте его в покое. Всюду Кочуков. У этого князя, который, впрочем, относится к мелким князькам, имеется не более тысячи душ, или, вернее, имелось прежде, когда счет шел на души. Этак, чего доброго, вы заставите госпожу баронессу заподозрить меня в гордости по поводу того, что я его тысяча первая душа. Нет, это не так. "Быть всегда свободной" -- вот мой девиз, который вы знаете, Гизгюблер. |
| Kotschukoff ist ein guter Kamerad und mein Freund, aber von Kunst und ähnlichen Sachen versteht er gar nichts, von Musik gewiß nicht, wiewohl er Messen und Oratorien komponiert - die meisten russischen Fürsten, wenn sie Kunst treiben, fallen ein bißchen nach der geistlichen oder orthodoxen Seite hin -, und zu den vielen Dingen, von denen er nichts versteht, gehören auch unbedingt Einrichtungs- und Tapezierfragen. Er ist gerade vornehm genug, um sich alles als schön aufreden zu lassen, was bunt aussieht und viel Geld kostet." | Кочуков добрый товарищ и мой друг, но в искусстве и тому подобных вещах он ничего не смыслит, а в музыке особенно, хотя сам сочиняет мессы и оратории. Большей частью русские князья, если они увлекаются искусством, нередко отдают предпочтение духовной и православной музыке. К числу тех вещей, в которых он ни бельмеса не понимает, безусловно, относятся и вопросы обстановки и обивки мебели. Кочуков достаточно знатен для того, чтобы заставлять других расхваливать все, что выглядит пестро и что стоит больших денег. |
| Innstetten amüsierte sich, und Pastor Lindequist war in einem allersichtlichsten Behagen. Die gute alte Trippel aber geriet über den ungenierten Ton ihrer Tochter aus einer Verlegenheit in die andere, während Gieshübler es für angezeigt hielt, eine so schwierig werdende Unterhaltung zu kupieren. Dazu waren etliche Gesangspiecen das beste. Daß Marietta Lieder von anfechtbarem Inhalt wählen würde, war nicht anzunehmen, und selbst wenn dies sein sollte, so war ihre Vortragskunst so groß, daß der Inhalt dadurch geadelt wurde. | Инштеттен от души забавлялся этим спором. Пастор Линдеквист обнаруживал явное удовольствие. Однако добрая старая Триппель чувствовала себя по причине развязного тона своей дочери в крайне стесненном положении. Гизгюблер старался замять такой рискованный разговор. Лучшим средством для этого была музыка. Ведь нельзя было предполагать, что Мариэтта будет выбирать песни с нежелательным содержанием, а впрочем, если бы это и случилось, то ее талант был столь велик, что облагородил бы любой смысл. |
| "Liebe Marietta", nahm er also das Wort, "ich habe unser kleines Mahl zu acht Uhr bestellt. Wir hätten also noch dreiviertel Stunden, wenn Sie nicht vielleicht vorziehen, während Tisch ein heitres Lied zu singen oder vielleicht erst, wenn wir von Tisch aufgestanden sind ... " | -- Дорогая Мариэтта! -- начал Гизгюблер.-- Я заказал наш скромный ужин на восемь часов. Таким образом, у нас в распоряжении три четверти часа, если вы, конечно, не предпочтете спеть нам веселую песню за столом или, быть может, когда мы встанем из-за стола... |
| "Ich bitte Sie, Gieshübler! Sie, der Mann der Ästhetik. Es gibt nichts Unästhetischeres als einen Gesangsvortrag mit vollem Magen. Außerdem - und ich weiß, Sie sind ein Mann der ausgesuchten Küche, ja Gourmand -, außerdem schmeckt es besser, wenn man die Sache hinter sich hat. Erst Kunst und dann Nußeis, das ist die richtige Reihenfolge." | -- О, пожалуйста, Гизгюблер! Вы -- эстет. Нет ничего более неэстетичного, чем петь с полным желудком. Кроме того, -- и я это знаю -- у вас изысканная кухня, вы -- гурман. Ужин покажется еще вкуснее, когда покончишь с делами. Сперва искусство, а потом уж ореховое мороженое. Вот правильный порядок вещей. |
| "Also ich darf Ihnen die Noten bringen, Marietta?" | -- Значит, Мариэтта, можно принести вам ноты? |
| "Noten bringen. Ja, was heißt das, Gieshübler? Wie ich Sie kenne, werden Sie ganze Schränke voll Noten haben, und ich kann Ihnen doch nicht den ganzen Bock und Bote vorspielen. Noten! Was für Noten, Gieshübler, darauf kommt es an. Und dann, daß es richtig liegt, Altstimme ..." | -- Принести ноты? Что это значит, Гизгюблер? Насколько я знаю, у вас целые шкафы с нотами. Не могу же я спеть вам всего Бока и Боте *. Ноты! Все дело в том -- какие ноты, Гизгюблер. А потом, чтобы все было одно к одному -- альт... |
| "Nun, ich werde schon bringen." | -- Хорошо, я поищу. |
| Und er machte sich an einem Schrank zu schaffen, ein Fach nach dem anderen herausziehend, während die Trippelli ihren Stuhl weiter links um den Tisch herum schob, so daß sie nun dicht neben Effi saß. | И он стал возиться у шкафа, выдвигая один ящик за другим. Между тем Триппелли подвинула свой стул влево и оказалась таким образом рядом с Эффи. |
| "Ich bin neugierig, was er bringen wird", sagte sie. Effi geriet dabei in eine kleine Verlegenheit. | -- Любопытно, что он найдет,-- сказала она. Эффи немного смутилась. |
| "Ich möchte annehmen", antwortete sie befangen, "etwas von Gluck, etwas ausgesprochen Dramatisches ... Überhaupt, mein gnädiges Fräulein, wenn ich mir die Bemerkung erlauben darf, ich bin überrascht zu hören, daß Sie lediglich Konzertsängerin sind. Ich dächte, daß Sie, wie wenige, für die Bühne berufen sein müßten. Ihre Erscheinung, Ihre Kraft, Ihr Organ ... ich habe noch so wenig derart kennengelernt, immer nur auf kurzen Besuchen in Berlin ... und dann war ich noch ein halbes Kind. Aber ich dächte, 'Orpheus' oder 'Chrimhild' oder die 'Vestalin'." | -- Я думаю, что-нибудь о счастье, что-нибудь очень драматичное, -- произнесла она робко.-- Разрешите мне сказать вам, я вообще удивлена, услышав, что вы -- исключительно концертная певица. Мне казалось, ваше призвание -- сцена. Ваша внешность, ваша сила, ваш голос... у меня, правда, еще мало опыта... Я знакомилась с музыкой только во время коротких поездок в Берлин, а тогда я была совсем ребенком. Но думаю, что "Орфей", или "Кримгильда", или "Весталка"*... |
| Die Trippelli wiegte den Kopf und sah in Abgründe, kam aber zu keiner Entgegnung, weil eben jetzt Gieshübler wieder erschien und ein halbes Dutzend Notenhefte vorlegte, die seine Freundin in rascher Reihenfolge durch die Hand gleiten ließ. | Триппелли, опустив глаза, покачала головой, но не ответила, так как снова появился Гизгюблер с полудюжиной нотных тетрадей. Его приятельница быстро пересмотрела их. |
| "'Erlkönig' ... ah, bah; 'Bächlein, laß dein Rauschen sein ...' Aber Gieshübler, ich bitte Sie, Sie sind ein Murmeltier, Sie haben sieben Jahre lang geschlafen ... Und hier Loewesche Balladen; auch nicht gerade das Neueste. | -- "Лесной царь" -- ба! -- сказала она. -- "Не журчи, ручеек..."* Ну, Гизгюблер, вы просто сурок, вы проспали семь лет. А вот баллады Леве* и далеко не самые новые. |
| 'Glocken von Speyer' ... Ach, dies ewige Bim-Bam, das beinah einer Kulissenreißerei gleichkommt, ist geschmacklos und abgestanden. Aber hier, 'Ritter Olaf' ... nun, das geht." | "Колокола Шпейера"... Ах, эти "бим, бом", они дают дешевый эффект. Все это безвкусно и устарело. Но вот "Рыцарь Олаф", -- это пойдет. |
| Und sie stand auf, und während der Pastor begleitete, sang sie den "Olaf" mit großer Sicherheit und Bravour und erntete allgemeinen Beifall. | Она встала и под аккомпанемент пастора спела "Олафа" -- очень бравурно и уверенно, вызвав всеобщие аплодисменты. |
| Es wurde dann noch ähnlich Romantisches gefunden, einiges aus dem "Fliegenden Holländer" und aus "Zampa", dann der "Heideknabe", lauter Sachen, die sie mit ebensoviel Virtuosität wie Seelenruhe vortrug, während Effi von Text und Komposition wie benommen war. | Были найдены и другие романтические произведения, кое-что из "Летучего Голландца" и из "Цампы", затем "Мальчик в степи"*. Все эти произведения Триппелли исполнила с одинаковой виртуозностью, в то время как Эффи просто онемела и от текста и от музыки. |
| Als die Trippelli mit dem "Heideknaben" fertig war, sagte sie: "Nun ist es genug", eine Erklärung, die so bestimmt von ihr abgegeben wurde, daß weder Gieshübler noch ein anderer den Mut hatte, mit weiteren Bitten in sie zu dringen. Am wenigsten Effi. | Разделавшись с "Мальчиком в степи", Триппелли сказала: "Ну, довольно". Это заявление было сделано с такой твердостью, что и у Гизгюблер а, и у его гостей не хватило мужества приставать к ней с дальнейшими просьбами. И меньше всего у Эффи. |
| Diese sagte nur, als Gieshüblers Freundin wieder neben ihr saß: "Daß ich Ihnen doch sagen könnte, mein gnädigstes Fräulein, wie dankbar ich Ihnen bin! Alles so schön, so sicher, so gewandt. Aber eines, wenn Sie mir verzeihen, bewundere ich fast noch mehr, das ist die Ruhe, womit Sie diese Sachen vorzutragen wissen. Ich bin so leicht Eindrücken hingegeben, und wenn ich die kleinste Gespenstergeschichte höre, so zittere ich und kann mich kaum wieder zurechtfinden. Und Sie tragen das so mächtig und erschütternd vor und sind selbst ganz heiter und guter Dinge." | -- Не могу выразить, как я вам благодарна! -- сказала она, когда приятельница Гизгюблера снова села рядом с ней.-- Все так прекрасно, так уверенно, так искусно. Но что больше всего удивляет меня, это спокойствие, с которым вы поете. Я так впечатлительна, что, услышав самую безобидную историю о привидениях, вся дрожу и с трудом прихожу в себя. А вы исполняете любые вещи потрясающе и с такой силой, а сами веселы и сохраняете бодрое настроение. |
| "Ja, meine gnädigste Frau, das ist in der Kunst nicht anders. Und nun gar erst auf dem Theater, vor dem ich übrigens glücklicherweise bewahrt geblieben bin. Denn so gewiß ich mich persönlich gegen seine Versuchungen gefeit fühle - es verdirbt den Ruf, also das Beste, was man hat. Im übrigen stumpft man ab, wie mir Kolleginnen hundertfach versichert haben. Da wird vergiftet und erstochen, und der toten Julia flüstert Romeo einen Kalauer ins Ohr oder wohl auch eine Malice, oder er drückt ihr einen kleinen Liebesbrief in die Hand." | -- Да, милостивая государыня, так всегда в искусстве. И прежде всего в театре, от которого я, к счастью, убереглась. Перед искушением сцены я лично неуязвима; это портит репутацию, то есть лучшее, что у нас есть. Впрочем, все притупляется, как меня стократно уверяли мои подруги-актрисы. На сцене отравляют или закалывают, и Ромео шепчет на ухо мертвой Джульетте какую-нибудь пошлость или сует ей в руку любовную записку. |
| "Es ist mir unbegreiflich. Und um bei dem stehenzubleiben, was ich Ihnen diesen Abend verdanke, beispielsweise bei dem Gespenstischen im 'Olaf', ich versichere Ihnen, wenn ich einen ängstlichen Traum habe oder wenn ich glaube, über mir hörte ich ein leises Tanzen oder Musizieren, während doch niemand da ist, oder es schleicht wer an meinem Bett vorbei, so bin ich außer mir und kann es tagelang nicht vergessen. " | -- Это для меня непонятно. Но разрешите поблагодарить вас за таинственное в "Олафе". Уверяю вас, когда я вижу страшный сон, или мне чудятся едва уловимые звуки музыки или танца, а на самом деле ничего нет, или когда кто-то крадется мимо моей постели -- я потом целый день сама не своя. |
| "Ja, meine gnädige Frau, was Sie da schildern und beschreiben, das ist auch etwas anderes, das ist ja wirklich oder kann wenigstens etwas Wirkliches sein. Ein Gespenst, das durch die Ballade geht, da graule ich mich gar nicht, aber ein Gespenst, das durch meine Stube geht, ist mir, geradeso wie andern, sehr unangenehm. Darin empfinden wir also ganz gleich." | -- Да, милостивая государыня, все, о чем вы говорите и что описываете, нечто иное, реальное или имеет долю реальности. Я совершенно не боюсь призрака в балладе. Но призрак, проходящий через комнату, мне так же неприятен, как и другим. В этом наши точки зрения полностью совпадают. |
| "Haben Sie denn dergleichen auch einmal erlebt?" | -- Переживали вы когда-нибудь нечто подобное? |
| "Gewiß. Und noch dazu bei Kotschukoff. Und ich habe mir auch ausbedungen, daß ich diesmal anders schlafe, vielleicht mit der englischen Gouvernante zusammen. Das ist nämlich eine Quäkerin, und da ist man sicher." | -- Конечно. Еще у Кочукова. Тогда я договорилась спать в другом месте, может быть вместе с английской гувернанткой. Она квакерша, и, следовательно, с ней будешь в безопасности. |
| "Und Sie halten dergleichen für möglich?" | -- А вы считаете это возможным? |
| "Meine gnädigste Frau, wenn man so alt ist wie ich und viel rumgestoßen wurde und in Rußland war und sogar auch ein halbes Jahr in Rumänien, da hält man alles für möglich. Es gibt so viel schlechte Menschen, und das andere findet sich dann auch, das gehört dann sozusagen mit dazu." | -- Милостивая государыня, если человеку столько лет, сколько мне, если он столько странствовал, как я, был в России и даже полгода в Румынии, тогда все кажется возможным. На свете так много плохих людей. Отсюда и многое другое, что, так сказать, связано с ними. |
| Effi horchte auf. | Эффи внимательно слушала. |
| "Ich bin", fuhr die Trippelli fort, "aus einer sehr aufgeklärten Familie (bloß mit Mutter war es immer nicht so recht), und doch sagte mir mein Vater, als das mit dem Psychographen aufkam: 'Höre, Mane, das ist was.' Und er hat recht gehabt, es ist auch was damit. Überhaupt, man ist links und rechts umlauert, hinten und vorn. Sie werden das noch kennenlernen. " | -- Я, -- продолжала Триппелли, -- происхожу из очень просвещенной семьи (правда, с матерью в этом отношении не совсем благополучно). И все-таки, когда речь заходила о мистике, отец говорил мне: "Послушай, Мария! В этом что-то есть". И он был прав. В этом что-то есть. Нас окружает много загадочного, слева и справа, сзади и спереди. Вы еще убедитесь. |
| In diesem Augenblick trat Gieshübler heran und bot Effi den Arm, Innstetten führte Marietta, dann folgten Pastor Lindequist und die verwitwete Trippel. So ging man zu Tisch. | В этот момент подошел Гизгюблер и предложил Эффи свою руку. Инштеттен повел Мариэтту, за ними последовали пастор Линдеквист и вдова Триппель. В таком порядке все направились к столу. |
Zölftes Kapitel/Глава двенадцатая
| English | Русский |
| Es war spät, als man aufbrach. Schon bald nach zehn hatte Effi zu Gieshübler gesagt, es sei nun wohl Zeit; Fräulein Trippelli, die den Zug nicht versäumen dürfe, müsse ja schon um sechs von Kessin aufbrechen; | По домам разошлись довольно поздно. Уже в одиннадцатом часу Эффи сказала Гизгюблеру: -- Пора! Ведь поезд фрейлейн Триппелли отходит из Кессина в шесть часов утра. А ей нельзя опаздывать. |
| die danebenstehende Trippelli aber, die diese Worte gehört, hatte mit der ihr eigenen ungenierten Beredsamkeit gegen solche zarte Rücksichtnahme protestiert. | Однако стоявшая рядом Триппелли услышала эти слова и тут же со свойственной ей непринужденной словоохотливостью запротестовала против такой заботливости. |
| "Ach, meine gnädigste Frau, Sie glauben, daß unsereins einen regelmäßigen Schlaf braucht, das trifft aber nicht zu; was wir regelmäßig brauchen, heißt Beifall und hohe Preise. Ja, lachen Sie nur. Außerdem (so was lernt man) kann ich auch im Coupé schlafen, in jeder Situation und sogar auf der linken Seite, und brauche nicht einmal das Kleid aufzumachen. Freilich bin ich auch nie eingepreßt; Brust und Lunge müssen immer frei sein und vor allem das Herz. Ja, meine gnädigste Frau, das ist die Hauptsache. Und dann das Kapitel Schlaf überhaupt - die Menge tut es nicht, was entscheidet, ist die Qualität; ein guter Nicker von fünf Minuten ist besser als fünf Stunden unruhige Rumdreherei, mal links, mal rechts. Übrigens schläft man in Rußland wundervoll, trotz des starken Tees. Es muß die Luft machen oder das späte Diner oder weil man so verwöhnt wird. Sorgen gibt es in Rußland nicht; darin - im Geldpunkt sind beide gleich - ist Rußland noch besser als Amerika." | -- Ах, боже мой! Неужели вы думаете, что мы, артисты, нуждаемся в регулярном сне; нет, это совсем не так. Нам нужны только успех и деньги. Да. Смейтесь, пожалуйста! Кроме того (ведь к этому привыкаешь), если нужно, я отосплюсь в купе. Я могу спать в любом положении, не раздеваясь,'и даже на левом боку. Правда, в тесноте мне спать не приходилось, ведь грудь и легкие всегда должны быть свободны, и прежде всего сердце. Да, господа, это самое главное. И потом .вообще -- крепкий сон, большинство не понимает этого, а все дело именно в качестве сна. Здоровый пятиминутный сон лучше пяти часов беспокойного сна, когда человек ворочается с боку на бок. Впрочем, в России спят чудесно, несмотря на крепкий чай. Может быть, тут влияет воздух, или поздний ужин, или просто привычка. Забот в России нет. В денежном вопросе обе страны -- и Россия и Америка -- одинаковы. Россия далее лучше Америки. |
| Nach dieser Erklärung der Trippelli hatte Effi von allen Mahnungen zum Aufbruch Abstand genommen, und so war Mitternacht herangekommen. Man trennte sich heiter und herzlich und mit einer gewissen Vertraulichkeit. | После такого заявления Триппелли Эффи уже воздерживалась от всякого напоминания об отъезде. Так настала полночь. Прощание было веселым, сердечным и непринужденным. |
| Der Weg von der Mohrenapotheke bis zur landrätlichen Wohnung war ziemlich weit; er kürzte sich aber dadurch, daß Pastor Lindequist bat, Innstetten und Frau eine Strecke begleiten zu dürfen; ein Spaziergang unterm Sternenhimmel sei das beste, um über Gieshüblers Rheinwein hinwegzukommen. Unterwegs wurde man natürlich nicht müde, die verschiedensten Trippelliana heranzuziehen; Effi begann mit dem, was ihr in Erinnerung geblieben, und gleich nach ihr kam der Pastor an die Reihe. Dieser, ein Ironikus, hatte die Trippelli, wie nach vielem sehr Weltlichen, so schließlich auch nach ihrer kirchlichen Richtung gefragt und dabei von ihr in Erfahrung gebracht, daß sie nur eine Richtung kenne, die orthodoxe. | Дорога от мавританской аптеки до квартиры ландра-та была довольно длинна. Но присутствие пастора Линдеквиста сделало ее менее утомительной. Линдеквист просил у Инштеттена и его жены разрешения проводить их часть пути; ведь прогулка под звездным небом, по мнению пастора, лучше всего может рассеять хмель от рейнвейна Гизгюблера. В пути, разумеется, без устали болтали о всевозможных похождениях Триппелли, Начало положила Эффи, поделившись своими впечатлениями о ней. За Эффи настала очередь пастора. Беседуя с Триппелли, он с присущей ему иронией стал расспрашивать о ее как моральных, так и религиозных устоях и услышал, что она знает только одно направление -- самое ортодоксальное. |
| Ihr Vater sei freilich ein Rationalist gewesen, fast schon ein Freigeist, weshalb er auch den Chinesen am liebsten auf dem Gemeindekirchhof gehabt hätte; sie ihrerseits sei aber ganz entgegengesetzter Ansicht, trotzdem sie persönlich des großen Vorzugs genieße, gar nichts zu glauben. Aber sie sei sich in ihrem entschiedenen Nichtglauben doch auch jeden Augenblick bewußt, daß das ein Spezialluxus sei, den man sich nur als Privatperson gestatten könne. Staatlich höre der Spaß auf, und wenn ihr das Kultusministerium oder gar ein Konsistorialregiment unterstünde, so würde sie mit unnachsichtiger Strenge vorgehen. "Ich fühle so was von einem Torquemada in mir." | Конечно, ее отец был рационалистом, почти свободомыслящим, вследствие чего с удовольствием похоронил бы на приходском кладбище даже китайца. Она же, со своей стороны, придерживается противоположных взглядов. Впрочем, дочь пользуется привилегией абсолютно ни во что не верить и при этом сознает, что это неверие -- ее личные взгляды, свойственные только ей как частному лицу. С государственной точки зрения, такими вопросами шутить не следует. Если бы министерство культов или хотя бы консистория учинили ей допрос, то обошлись бы с ней без всякого снисхождения. Я чувствую в себе этакое подобие Торквемады*. |
| Innstetten war sehr erheitert und erzählte seinerseits, daß er etwas so Heikles, wie das Dogmatische, geflissentlich vermieden, aber dafür das Moralische desto mehr in den Vordergrund gestellt habe. Hauptthema sei das Verführerische gewesen, das beständige Gefährdetsein, das in allem öffentlichen Auftreten liege, worauf die Trippelli leichthin und nur mit Betonung der zweiten Satzhälfte geantwortet habe: "Ja, beständig gefährdet; am meisten die Stimme." | Инштеттен, пришедший в очень веселое настроение, говорил, что намеренно избегает затрагивать столь щекотливые вопросы, как догматические, но зато выдвигает на первый план моральную сторону дела. Главное -- это соблазн, определенная опасность, чувствующаяся в каждом публичном, выступлении. На это Триппелли, делая упор только на вторую часть фразы, вскользь ответила: "Да, явно опасно, особенно для голоса". |
| Unter solchem Geplauder war, ehe man sich trennte, der Trippelli-Abend noch einmal an ihnen vorübergezogen, und erst drei Tage später hatte sich Gieshüblers Freundin durch ein von Petersburg aus an Effi gerichtetes Telegramm noch einmal in Erinnerung gebracht. Es lautete: Madame la Baronne d'Innstetten, née de Briest. Bien arrivée. Prince K. à la gare. Plus épris de moi que jamais. Mille fois merci de votre bon accueil. Compliments empressés à Monsieur le Baron. Marietta Trippelli. | Продолжая болтать, они восстановили в памяти весь вечер, проведенный с Триппелли. Через три дня приятельница Гизгюблера еще раз напомнила о себе телеграммой из Петербурга на имя Эффи. Она гласила: "Madame la Baronne d'Innstetten, n e de Briest. Bien arriv e. Prince K. la gare. Plus pris de moi que jamais. Mille fois merci de votre bon accueil. Compliments empress s Monsieur le Baron. Marietta Trippelli. ("Госпоже баронессе фон Инштеттен, урожденной фон Брист. Пибыла благополучно. Князь К. на вокзале. Увлечен мною, как никогда. Тысяча благодарностей за милые проводы. Сердечный привет господину барону. Мариэтта Триппелли" (франц.)). |
| Innstetten war entzückt und gab diesem Entzücken lebhafteren Ausdruck, als Effi begreifen konnte. | Инштеттен был вне себя от восторга и выражал его так живо, что Эффи не могла понять мужа. |
| "Ich verstehe dich nicht, Geert." | -- Я не понимаю тебя, Геерт. |
| "Weil du die Trippelli nicht verstehst. Mich entzückt die Echtheit; alles da, bis auf das Pünktchen überm i." | -- Это потому, что ты не понимаешь Триппелли. Меня восхищает ее неподдельность,-- все на своем месте, точка над каждым "i". |
| "Du nimmst also alles als eine Komödie?" | -- Значит, ты все это принимаешь за комедию? |
| "Aber als was sonst? Alles berechnet für dort und für hier, für Kotschukoff und für Gieshübler. Gieshübler wird wohl eine Stiftung machen, vielleicht auch bloß ein Legat für die Trippelli." | -- А как же иначе? Все рассчитано, и здесь, и там, и для Кочукова и для Гизгюблера. Вот увидишь -- Гиз-гюблер приподнесет Триппелли подарок, а может быть, напишет завещание в ее пользу. |
| Die musikalische Soiree bei Gieshübler hatte Mitte Dezember stattgefunden, gleich danach begannen die Vorbereitungen für Weihnachten, und Effi, die sonst schwer über diese Tage hingekommen wäre, segnete es, daß sie selber einen Hausstand hatte, dessen Ansprüche befriedigt werden mußten. Es galt nachsinnen, fragen, anschaffen, und das alles ließ trübe Gedanken nicht aufkommen. | Музыкальный вечер у Гизгюблера состоялся в середине декабря. Тут же вслед за ним начались приготовления к рождеству, и Эффи, которая обычно с трудом переживала эти дни, теперь благословляла судьбу: у нее было собственное хозяйство, а вместе с тем и определенные обязанности. Необходимо было решить ряд вопросов, связанных с разными покупками. Благодаря этому Эффи могла отвлечься от грустных мыслей. |
| Am Tage vor Heiligabend trafen Geschenke von den Eltern aus Hohen-Cremmen ein, und mit in die Kiste waren allerhand Kleinigkeiten aus dem Kantorhause gepackt: wunderschöne Reinetten von einem Baum, den Effi und Jahnke vor mehreren Jahren gemeinschaftlich okuliert hatten, und dazu braune Puls- und Kniewärmer von Bertha und Hertha. Hulda schrieb nur wenige Zeilen, weil sie, wie sie sich entschuldigte, für X noch eine Reisedecke zu stricken habe. | Накануне святок пришли подарки от родителей из Гоген-Креммена. В ящик были вложены также различные безделушки от семьи кантора: чудесные ранеты с дерева, которому Эффи и Янке делали прививку несколько лет тому назад, а также теплые напульсники и наколенники от Берты и Герты. Гульда написала только несколько строк, потому что ей надо было, по ее словам, вязать плед для "Икс". |
| "Was einfach nicht wahr ist", sagte Effi. "Ich wette, X. existiert gar nicht. Daß sie nicht davon lassen kann, sich mit Anbetern zu umgeben die nicht da sind!" | -- Это просто неправда, -- сказала Эффи.-- Держу пари, что никакого "Икса" не существует. Гульда никак не может отказаться от воображаемых поклонников! |
| Und so kam Heiligabend heran. Innstetten selbst baute auf für seine junge Frau, der Baum brannte, und ein kleiner Engel schwebte oben in Lüften Auch eine Krippe war da mit hübschen Transparenten und Inschriften, deren eine sich in leiser Andeutung auf ein dem Innstettenschen Hause für nächstes Jahr bevorstehendes Ereignis bezog. Effi las es und errötete. Dann ging sie auf Innstetten zu, um ihm zu danken, aber eh sie dies konnte, flog, nach altpommerschem Weihnachtsbrauch, ein Julklapp in den Hausflur: eine große Kiste, drin eine Welt von Dingen steckte. Zuletzt fand man die Hauptsache, ein zierliches, mit allerlei japanischen Bildchen überklebtes Morsellenkästchen, dessen eigentlichem Inhalt auch noch ein Zettelchen beigegeben war. Es hieß da: | И вот наступил сочельник. Инштеттен сам убрал елку для своей молодой жены. Елка горела многочисленными огнями, а вверху, в воздухе, плавал маленький ангелок. Были там и ясли с красивыми транспарантами и надписями. Одна из надписей содержала очень тонкий намек на предстоящее событие в семье Инштеттена в новом году. Прочитав ее, Эффи слегка покраснела. Но прежде чем она успела подойти к мужу и поблагодарить его, в сенях по старопомеранской святочной традиции взорвалась хлопушка и появился большой ящик, полный всевозможных вещей. В нем оказалась также изящная мозаичная коробочка, оклеенная японскими картинками. Она была наполнена орехами, среди которых лежала записочка: |
|
Drei Könige kamen zum Heiligenchrist, Mohrenkönig einer gewesen ist - Ein Mohrenapothekerlein Erscheinet heute mit Spezerein, Doch statt Weihrauch und Myrrhen, die nicht zur Stelle, Bringt er Pistazien- und Mandel-Morselle. |
К младенцу Христу пришли короли* И, низко склонясь, дары принесли. Их было трое, тех королей, Один из них мавр -- всех отважней, смелей. Тот маленький мавр -- аптекарем был, Он тоже дары принести не забыл, Но вместо ладана и вина Принес фисташек и миндаля. |
| Effi las es zwei-, dreimal und freute sich darüber. | Эффи снова и снова перечитала эту записочку и была в восторге. |
| "Die Huldigungen eines guten Menschen haben doch etwas besonders Wohltuendes. Meinst du nicht auch, Geert?" | -- Преклонение хорошего человека имеет особенную прелесть, неправда ли, Геерт? |
| "Gewiß meine ich das. Es ist eigentlich das einzige, was einem Freude macht oder wenigstens Freude machen sollte. Denn jeder steckt noch so nebenher in allerhand dummem Zeuge drin. Ich auch. Aber freilich, man ist, wie man ist." | -- Конечно. Это, в конце концов, единственное, что доставляет радость или по крайней мере то, что должно радовать. Потому что каждый лезет со всякой ерундой. В том числе и я. Но, разумеется, человек остается таким, каков он есть. |
| Der erste Feiertag war Kirchtag, am zweiten war man bei Borckes draußen, alles zugegen, mit Ausnahme von Grasenabbs, die nicht kommen wollten, weil Sidonie nicht da sei, was man als Entschuldigung allseitig ziemlich sonderlich fand. Einige tuschelten sogar: "Umgekehrt; gerade deshalb hätten sie kommen sollen." Am Silvester war Ressourcenball, auf dem Effi nicht fehlen durfte und auch nicht wollte, denn der Ball gab ihr Gelegenheit, endlich einmal die ganze Stadtflora beisammen zu sehen. Johanna hatte mit den Vorbereitungen zum Ballstaate für ihre Gnäd'ge vollauf zu tun, Gieshübler, der, wie alles, so auch ein Treibhaus hatte, schickte Kamelien, und Innstetten, so knapp bemessen die Zeit für ihn war, fuhr am Nachmittage noch über Land nach Papenhagen, wo drei Scheunen abgebrannt waren. | Первый день рождества был посвящен церкви, на второй у Борков собрались все, за исключением Гразенаб-бов, которые не могли прийти, "так как не было Сидонии". Это оправдание было странным во всех отношениях. Некоторые даже шептались: "Наоборот, поэтому и следовало прийти". Под Новый год устраивали бал, на котором Эффи обязательно должна была присутствовать. Этого ей очень хотелось, так как бал давал возможность увидеть наконец в сборе весь цвет города. Иоганна была занята по горло, готовя бальный туалет для своей хозяйки. Гизгюблер, у которого были свои теплицы, прислал камелии. Инштеттен, как ни был он ограничен во времени, отправился пополудни в Папенгаген, где сгорели три амбара. |
| Es war ganz still im Hause. Christel, beschäftigungslos, hatte sich schläfrig eine Fußbank an den Herd gerückt, und Effi zog sich in ihr Schlafzimmer zurück, wo sie sich, zwischen Spiegel und Sofa, an einen kleinen, eigens zu diesem Zweck zurechtgemachten Schreibtisch setzte, um von hier aus an die Mama zu schreiben, der sie für Weihnachtsbrief und Weihnachtsgeschenke bis dahin bloß in einer Karte gedankt, sonst aber seit Wochen keine Nachricht gegeben hatte. | В доме было тихо. Сонная Христель, свободная от дел, придвинула свою скамеечку для ног к очагу, а Эффи отправилась в спальню и села за маленький письменный стол между зеркалом и диваном. Этот стол был, в сущности, поставлен здесь со специальной целью -- писать письма маме. Эффи уже несколько недель ничего не писала домой, за исключением открытки с благодарностью за рождественское поздравление и подарки. |
| Kessin, 31. Dezember. Meine liebe Mama! Das wird nun wohl ein langer Schreibebrief werden, denn ich habe - die Karte rechnet nicht - lange nichts von mir hören lassen. Als ich das letztemal schrieb, steckte ich noch in den Weihnachtsvorbereitungen, jetzt liegen die Weihnachtstage schon zurück. Innstetten und mein guter Freund Gieshübler hatten alles aufgeboten, mir den Heiligen Abend so angenehm wie möglich zu machen, aber ich fühlte mich doch ein wenig einsam und bangte mich nach Euch. Überhaupt, soviel Ursache ich habe, zu danken und froh und glücklich zu sein, ich kann ein Gefühl des Alleinseins nicht ganz loswerden, und wenn ich mich früher, vielleicht mehr als nötig, über Huldas ewige Gefühlsträne mokiert habe, so werde ich jetzt dafür bestraft und habe selber mit dieser Träne zu kämpfen. Denn Innstetten darf es nicht sehen. | "Кессин. 31 декабря. Дорогая мама! Это будет большое письмо, потому что я давно тебе не писала, почтовая открытка не в счет. Когда я писала последний раз, я была занята приготовлениями к рождеству. Теперь рождественские дни уже позади. Инштеттен и мой добрый друг Гизгюблер сделали все, чтобы святки были для меня как можно приятнее. Но я все-таки чувствую себя немного одинокой и скучаю о вас всех. Вообще, хотя у меня много причин быть благодарной, веселой и счастливой, я не могу полностью избавиться от чувства одиночества. Если раньше я, может быть, больше, чем следовало, смеялась над вечным плачем Гульды, то теперь несу за это наказание и сама должна бороться со слезами. Инштеттен не должен их видеть. |
| Ich bin aber sicher, daß das alles besser werden wird, wenn unser Hausstand sich mehr belebt, und das wird der Fall sein, meine liebe Mama. Was ich neulich andeutete, das ist nun Gewißheit, und Innstetten bezeugt mir täglich seine Freude darüber. Wie glücklich ich selber im Hinblick darauf bin, brauche ich nicht erst zu versichern, schon weil ich dann Leben und Zerstreuung um mich her haben werde oder, wie Geert sich ausdrückt, ein "liebes Spielzeug". Mit diesem Wort wird er wohl recht haben, aber er sollte es lieber nicht gebrauchen, weil es mir immer einen kleinen Stich gibt und mich daran erinnert, wie jung ich bin und daß ich noch halb in die Kinderstube gehöre. | Я, однако, уверена, что все будет хорошо, когда в нашем доме появится новое существо. А дело идет к этому, дорогая мама. То, на что я недавно намекала, сейчас уже вполне достоверно, и Инштеттен ежечасно выказывает мне свою радость по этому поводу. Мне нечего уверять тебя, как я сама счастлива этим ожиданием. Хотя бы потому, что рядом со мной будет новая жизнь, а с ней новые занятия, что я буду иметь около себя, как выражается Геерт, "любимую игрушку". В этом он совершенно прав, но лучше бы ему не говорить так, это всегда уязвляет меня, напоминая, что я молода и сама еще глупый ребенок. |
| Diese Vorstellung verläßt mich nicht (Geert meint, es sei krankhaft) und bringt es zuwege, daß das, was mein höchstes Glück sein sollte, doch fast noch mehr eine beständige Verlegenheit für mich ist. Ja, meine liebe Mama, als die guten Flemmingschen Damen sich neulich nach allem möglichen erkundigten, war mir zumut, als stünde ich schlecht vorbereitet in einem Examen, und ich glaube auch, daß ich recht dumm geantwortet habe. Verdrießlich war ich auch. Denn manches, was wie Teilnahme aussieht, ist doch bloß Neugier und wirkt um so zudringlicher, als ich ja noch lange, bis in den Sommer hinein, auf das frohe Ereignis zu warten habe. Ich denke, die ersten Julitage. | Мысль об этом не покидает твою дочь (Геерт считает это болезненным явлением), и вот то, что сулило ей наивысшее счастье, пугает своими трудностями. Да, милая мама, когда любезные дамы из семьи Флеммингов узнали о моем положении, они беседовали со мной, и у меня было такое чувство, как будто я плохо подготовилась к экзаменам, и отвечала несуразно. Кроме того, было очень досадно. Многое, что выглядит сочувствием, на деле одно любопытство, тем более назойливое, что мне еще долго ждать радостного события. Я думаю, это будет в первых числах июля. |
| Dann mußt Du kommen, oder noch besser, sobald ich einigermaßen wieder bei Wege bin, komme ich, nehme hier Urlaub und mache mich auf nach Hohen-Cremmen. Ach, wie ich mich darauf freue und auf die havelländische Luft - hier ist es fast immer rauh und kalt -, und dann jeden Tag eine Fahrt ins Luch, alles rot und gelb, und ich sehe schon, wie das Kind die Hände danach streckt, denn es wird doch wohl fühlen, daß es eigentlich da zu Hause ist. Aber das schreibe ich nur Dir. Innstetten darf nicht davon wissen, und auch Dir gegenüber muß ich mich wie entschuldigen, daß ich mit dem Kinde nach Hohen-Cremmen will und mich heute schon anmelde, statt Dich, meine liebe Mama, dringend und herzlich nach Kessin hin einzuladen, das ja doch jeden Sommer fünfzehnhundert Badegäste hat und Schiffe mit allen möglichen Flaggen und sogar ein Dünenhotel. | Тогда приезжай, или, еще лучше, как только я стану ходить, я сама приеду к тебе, спрошусь у мужа и отправлюсь в Гоген-Креммен. Ах, как я этому радуюсь, и воздуху Гавельских берегов,-- ведь здесь почти всегда суровая и холодная погода. А прогулки на торфяники, где все усыпано красными и желтыми цветами! Я уже вижу, как ребенок тянется к ним ручонками. Ведь он должен чувствовать, что у себя дома. Но об этом я пишу только тебе. Инштеттен не должен этого знать. Конечно, я виновата перед тобою, дорогая мама, что хочу приехать с ребенком в Гоген-Креммен и уже сейчас предупреждаю об этом, а не приглашаю к нам. Ведь сюда, в Кессин, каждое лето приезжает полторы тысячи курортников и приходят пароходы под флагами разных стран; у нас имеется даже отель на дюнах. |
| Aber daß ich so wenig Gastlichkeit zeige, das macht nicht, daß ich ungastlich wäre, so sehr bin ich nicht aus der Art geschlagen, das macht einfach unser landrätliches Haus, das, soviel Hübsches und Apartes es hat, doch eigentlich gar kein richtiges Haus ist, sondern nur eine Wohnung für zwei Menschen, und auch das kaum, denn wir haben nicht einmal ein Eßzimmer, was doch genant ist, wenn ein paar Personen zu Besuch sich einstellen. Wir haben freilich noch Räumlichkeiten im ersten Stock, einen großen Saal und vier kleine Zimmer, aber sie haben alle etwas wenig Einladendes, und ich würde sie Rumpelkammer nennen, wenn sich etwas Gerümpel darin vorfände; sie sind aber ganz leer, ein paar Binsenstühle abgerechnet, und machen, das mindeste zu sagen, einen sehr sonderbaren Eindruck. Nun wirst Du wohl meinen, das alles sei ja leicht zu ändern. | Но то обстоятельство, что я проявляю так мало гостеприимства, не означает, что я вообще негостеприимна. Настолько я еще не изменилась. В этом виноват просто наш ландратский дом. Хотя в нем многое красиво и даже изысканно, по сути дела это не настоящий родной дом. Это только жилище для двух человек, да и то едва ли, потому что нет даже столовой в полном смысле этого слова, где можно усадить нескольких гостей. Есть у нас, правда, одно помещение на втором этаже,-- большой зал и четыре комнатушки, но они малопривлекательны. Я назвала бы их чуланами, находись в них какой-нибудь хлам. Но они совершенно пусты, не считая пары тростниковых стульев. Эти комнаты производят неприятное впечатление. Ты, конечно, думаешь, что все это очень легко изменить. |
| Aber es ist nicht zu ändern; denn das Haus, das wir bewohnen, ist ... ist ein Spukhaus; da ist es heraus. Ich beschwöre Dich übrigens, mir auf diese meine Mitteilung nicht zu antworten, denn ich zeige Innstetten immer Eure Briefe, und er wäre außer sich, wenn er erführe, daß ich Dir das geschrieben. Ich hätte es auch nicht getan, und zwar um so weniger, als ich seit vielen Wochen in Ruhe geblieben bin und aufgehört habe, mich zu ängstigen; aber Johanna sagt mir, es käme immer mal wieder, namentlich wenn wer Neues im Hause erschiene. Und ich kann Dich doch einer solchen Gefahr oder, Wenn das zuviel gesagt ist, einer solchen eigentümlichen und unbequemen Störung nicht aussetzen! Mit der Sache selber will ich Dich heute nicht behelligen, jedenfalls nicht ausführlich. Es ist eine Geschichte von einem alten Kapitän, einem sogenannten Chinafahrer, und seiner Enkelin, die mit einem hiesigen jungen Kapitän eine kurze Zeit verlobt war und an ihrem Hochzeitstage plötzlich verschwand. | Но это не так. Потому что дом, в котором мы живем, этот дом... дом с привидениями, -- вот у меня и вырвалось это слово. Заклинаю тебя, не отвечай мне на это сообщение, потому что я всегда показываю Инштет-тену ваши письма, и он рассердится, если узнает, что я тебе об этом написала. Я и не сделала бы этого, тем более что уже много недель живу спокойно и перестала бояться, но Иоганна говорит, что "это" рано или поздно снова появляется, особенно, если в дом въезжает какой-нибудь новый жилец. И я не могу подвергать тебя такой опасности или, если это звучит слишком сильно, такому необычному и неприятному волнению! Но этим делом я сегодня не буду утруждать тебя, во всяком случае его подробностями. Это -- история об одном капитане, одном так называемом торговце с Китаем и его внучке, которая была помолвлена со здешним молодым капитаном и в день свадьбы внезапно исчезла. |
| Das möchte hingehn. Aber was wichtiger ist, ein junger Chinese, den ihr Vater aus China mit zurückgebracht hatte und der erst der Diener und dann der Freund des Alten war, der starb kurze Zeit danach und ist an einer einsamen Stelle neben dem Kirchhof begraben worden. Ich bin neulich da vorübergefahren, wandte mich aber rasch ab und sah nach der andern Seite, weil ich glaube, ich hätte ihn sonst auf dem Grabe sitzen sehen. Denn ach, meine liebe Mama, ich habe ihn einmal wirklich gesehen, oder es ist mir wenigstens so vorgekommen, als ich fest schlief und Innstetten auf Besuch beim Fürsten war. Es war schrecklich; ich möchte so was nicht wieder erleben. Und in ein solches Haus, so hübsch es sonst ist (es ist sonderbarerweise gemütlich und unheimlich zugleich), kann ich Dich doch nicht gut einladen. | Все это еще терпимо. Но сюда, что значительно хуже, замешан и молодой китаец, которого ее отец привез из Китая и который был для старика сначала слугой, а затем другом. Он умер вскоре после исчезновения девушки и похоронен в уединенном месте около кладбища. Я недавно проезжала мимо этого места, но быстро отвернулась в другую сторону, мне показалось, будто он сидит на могиле. Потому что, дорогая мама, я его один раз действительно видела или мне так пригрезилось, когда я крепко спала, а Инштеттен был у князя. Это ужасно. Мне не хотелось бы снова пережить это. И в такой дом, как бы он ни был красив (он на удивление уютный и жуткий одновременно), я не могу тебя пригласить. |
| Und Innstetten, trotzdem ich ihm schließlich in vielen Stücken zustimmte, hat sich dabei, soviel möchte ich sagen dürfen, auch nicht ganz richtig benommen. Er verlangte von mir, ich solle das alles als Alten-Weiber-Unsinn ansehn und darüber lachen, aber mit einemmal schien er doch auch wieder selber daran zu glauben und stellte mir zugleich die sonderbare Zumutung, einen solchen Hausspuk als etwas Vornehmes und Altadliges anzusehen. Das kann ich aber nicht und will es auch nicht. Er ist in diesem Punkt, so gütig er sonst ist, nicht gütig und nachsichtig genug gegen mich. Denn daß es etwas damit ist, das weiß ich von Johanna und weiß es auch von unserer Frau Kruse. Das ist nämlich unsere Kutscherfrau, die mit einem schwarzen Huhn beständig in einer überheizten Stube sitzt. Dies allein schon ist ängstlich genug. | А Инштеттен, хотя я с ним во многом и соглашаюсь, по-моему, не совсем правильно относится к случившемуся. Он сказал, что все это бабушкины сказки, и заставлял смеяться над ними. Но мне показалось, правда, всего лишь на мгновенье, будто он и сам в это верит; во всяком случае, он потребовал, как это ни странно, чтобы я расценивала такой домашний призрак как нечто аристократическое, родовое. Но я не могу и не хочу примириться с его желанием. В данном пункте он, обычно такой любезный, становится недостаточно снисходительным и добрым ко мне. Тут явно что-то кроется, говорила мне Иоганна, да и госпожа Крузе, жена нашего кучера. Она постоянно сидит в жарко натопленной комнате с черной курицей, и уже это одно достаточно жутко. |
| Und nun weißt Du, warum ich kommen will, wenn es erst soweit ist. Ach, wäre es nur erst soweit. Es sind so viele Gründe, warum ich es wünsche. Heute abend haben wir Silvesterball, und Gieshübler - der einzige nette Mensch hier, trotzdem er eine hohe Schulter hat oder eigentlich schon etwas mehr -, Gieshübler hat mir Kamelien geschickt. Ich werde doch vielleicht tanzen. Unser Arzt sagt, es würde mir nichts schaden, im Gegenteil. Und Innstetten, was mich fast überraschte, hat auch eingewilligt. Und nun grüße und küsse Papa und all die andern Lieben. Glückauf zum neuen Jahr. | Итак, ты знаешь, почему я хочу к тебе приехать, когда настанет время. Ах, если бы оно уже настало! Есть много причин, почему я этого хочу. Сегодня вечером у нас новогодний бал, и Гизгюблер -- единственный приятный человек в нашем городе -- прислал мне камелии. Я буду, наверное, много танцевать. Наш врач говорит, ничего страшного, как раз наоборот. И Инштеттен, к моему удивлению, с ним согласился. Передай мой привет и поцелуи папе и всем нашим родным. Счастливого нового года. |
| Deine Effi. | Твоя Эффи" |
Dreizehntes Kapitel/Глава тринадцатая
| English | Русский |
| Der Silvesterball hatte bis an den frühen Morgen gedauert, und Effi war ausgiebig bewundert worden, freilich nicht ganz so anstandslos wie das Kamelienbukett, von dem man wußte, daß es aus dem Gieshüblerschen Treibhaus kam. Im übrigen blieb auch nach dem Silvesterball alles beim alten, kaum daß Versuche gesellschaftlicher Annäherung gemacht worden wären, und so kam es denn, daß der Winter als recht lange dauernd empfunden wurde. Besuche seitens der benachbarten Adelsfamilien fanden nur selten statt, und dem pflichtschuldigen Gegenbesuch ging in einem halben Trauerton jedesmal die Bemerkung voraus: | Новогодний бал длился до самого утра, и Эффи была совершенно очарована. Особенно хорош 0ыл букет камелий из теплицы Гизгюблера. Впрочем, росле новогоднего бала все пошло по-прежнему. Да и сам бал явился лишь попыткой как-то сблизиться с обществом. Затем наступила долгая зима. Изредка принимали визиты соседей-дворян. Каждому вынужденному ответному визиту всегда предшествовали слова: |
| "Ja, Geert, wenn es durchaus sein muß, aber ich vergehe vor Langeweile." Worte, denen Innstetten nur immer zustimmte. Was an solchen Besuchsnachmittagen über Familie, Kinder, auch Landwirtschaft gesagt wurde, mochte gehen; wenn dann aber die kirchlichen Fragen an die Reihe kamen und die mitanwesenden Pastoren wie kleine Päpste behandelt wurden oder sich auch wohl selbst als solche ansahen, dann riß Effi der Faden der Geduld, und sie dachte mit Wehmut an Niemeyer, der immer zurückhaltend und anspruchslos war, trotzdem es bei jeder größeren Feierlichkeit hieß, er habe das Zeug, an den "Dom" berufen zu werden. | "Я поеду, Геерт, если это действительно необходимо, но я буквально умираю от скуки...". -- Инштеттен всегда соглашался с женой. Разговоры о семье, детях и сельском хозяйстве еще можно было переносить, хотя и с трудом. Когда же заходила речь о церковных вопросах, терпение Эффи иссякало; особенно, когда в обществе бывали пасторы, с которыми обращались в подобных случаях, как с маленькими папами. Эффи с грустью вспоминала Нимейера, всегда такого сдержанного и скромного, несмотря на то, что во время всех больших праздников его могли вызвать в собор. |
| Mit den Borckes, den Flemmings, den Grasenabbs, so freundlich die Familien, von Sidonie Grasenabb abgesehen, gesinnt waren - es wollte mit allen nicht so recht gehen, und es hätte mit Freude, Zerstreuung und auch nur leidlichem Sich-behaglich-Fühlen manchmal recht schlimm gestanden, wenn Gieshübler nicht gewesen wäre. Der sorgte für Effi wie eine kleine Vorsehung, und sie wußte es ihm auch Dank. | Что касается семейств Борков, Флеммингов и Гра-зенаббов, то и при всей их приветливости, за исключением Сидонии Гразенабб, -- с ними не о чем было поговорить. Не будь Гизгюблера, не видать бы здесь не только скромного веселья, но даже сносного существования. Гизгюблер играл для Эффи роль маленького провидения, за что она чувствовала к нему величайшую признательность. |
| Natürlich war er neben allem andern auch ein eifriger und aufmerksamer Zeitungsleser, ganz zu schweigen, daß er an der Spitze des Journalzirkels stand, und so verging denn fast kein Tag, wo nicht Mirambo ein großes weißes Kuvert gebracht hätte mit allerhand Blättern und Zeitungen, in denen die betreffenden Stellen angestrichen waren, meist eine kleine, feine Bleistiftlinie, mitunter aber auch dick mit Blaustift und ein Ausrufungs- oder Fragezeichen daneben. Und dabei ließ er es nicht bewenden; er schickte auch Feigen und Datteln, Schokoladentafeln in Satineepapier und ein rotes Bändchen drum, und wenn etwas besonders Schönes in seinem Treibhaus blühte, so brachte er es selbst und hatte dann eine glückliche Plauderstunde mit der ihm so sympathischen jungen Frau, für die er alle schönen Liebesgefühle durch- und nebeneinander hatte, die des Vaters und Onkels, des Lehrers und Verehrers. | В отличие от других, он был постоянным и внимательным читателем газет, так как стоял во главе кружка журналистов. Не проходило дня, чтобы Мирам-бо не приносил Эффи большого белого конверта с различными газетами и журналами. Наиболее интересные события бывали подчеркнуты тонкой карандашной линией. Иногда Гизгюблер подчеркивал отдельные места толстым синим карандашом и ставил на полях восклицательные или вопросительные знаки. К тому же он не ограничивался газетами. Он посылал Эффи фиги, финики, плитки шоколада, перевязанные красными ленточками. Когда в теплице появлялись наиболее красивые цветы, он преподносил их сам. В таких случаях он имел . счастье беседовать часок-другой с молодой женщиной, которая всегда была ему в высшей степени симпатична и к которой он питал самые нежные чувства отца, дяди, учителя и поклонника. |
| Effi war gerührt von dem allen und schrieb öfters darüber nach Hohen-Cremmen, so daß die Mama sie mit ihrer "Liebe zum Alchimisten" zu necken begann; aber diese wohlgemeinten Neckereien verfehlten ihren Zweck, ja berührten sie beinahe schmerzlich, weil ihr, wenn auch unklar, dabei zum Bewußtsein kam, was ihr in ihrer Ehe eigentlich fehlte: Huldigungen, Anregungen, kleine Aufmerksamkeiten. Innstetten war lieb und gut, aber ein Liebhaber war er nicht. Er hatte das Gefühl, Effi zu lieben, und das gute Gewissen, daß es so sei, ließ ihn von besonderen Anstrengungen absehen. Es war fast zur Regel geworden, daß er sich, wenn Friedrich die Lampe brachte, aus seiner Frau Zimmer in sein eigenes zurückzog. | Эффи была тронута всем этим и нередко писала о Гизггоблере в Гоген-Креммен, так что мама даже начала подтрунивать над ее "любовью к алхимику". Впрочем, эти дружеские шутки не только не веселили Эффи, но даже больно задевали; она начинала понимать, хотя и не совсем ясно, чего ей недоставало з браке: преклонения, увлечения, маленьких знаков внимания. Инштеттен был очень мил и добр, но мало что смыслил в любви. Ему казалось, он любит Эффи, и сознание этого давало все основания отказываться от излишних ухаживаний. У них почти вошло в традицию, что вечерами, когда Фридрих зажигал свет, Инштеттен удалялся из комнаты жены в свой кабинет. |
| "Ich habe da noch eine verzwickte Geschichte zu erledigen." Und damit ging er. Die Portiere blieb freilich zurückgeschlagen, so daß Effi das Blättern in dem Aktenstück oder das Kritzeln seiner Feder hören konnte, aber das war auch alles. Rollo kam dann wohl und legte sich vor sie hin auf den Kaminteppich, als ob er sagen wolle: | Мне нужно разобраться в одном запутанном деле, говорил он. Хотя портьера и не была опущена, и Эффи слышала шелест бумаг или скрип его пера, -- этим все и ограничивалось. Тогда приходил Ролло и ложился перед ней на коврик у камина, как будто желая сказать: |
| "Muß nur mal wieder nach dir sehen; ein anderer tut's doch nicht." Und dann beugte sie sich nieder und sagte leise: | "За тобой снова надо присмотреть; ведь он этого не делает". Тогда она наклонялась к нему и тихо шептала: |
| "Ja, Rollo, wir sind allein." | -- Да, Ролло, мы одиноки. |
| Um neun erschien dann Innstetten wieder zum Tee, meist die Zeitung in der Hand, sprach vom Fürsten, der wieder viel Ärger habe, zumal über diesen Eugen Richter, dessen Haltung und Sprache ganz unqualifizierbar seien, und ging dann die Ernennungen und Ordensverleihungen durch, von denen er die meisten beanstandete. Zuletzt sprach er von den Wahlen, und daß es ein Glück sei, einem Kreis vorzustehen, in dem es noch Respekt gäbe. War er damit durch, so bat er Effi, daß sie was spiele, aus Lohengrin oder aus der Walküre, denn er war ein Wagnerschwärmer. | В девять часов Инштеттен снова появлялся к чаю, большей частью с газетой в руках. Он говорил о князе, у которого опять много неприятностей, особенно из-за этого Евгения Рихтера *, поведение и речи которого ниже всякой критики, затем переходил к назначениям и наградам, которые обычно считал неправильными. Потом он говорил о выборах и о том, какое счастье быть представителем кругов, в которых еще сохранилась респектабельность. Покончив с этим, он просил Эффи сыграть что-нибудь из "Лоэнгрина" или "Валькирии", потому что был ярым поклонником Вагнера. Что влекло его к Вагнеру, было неясно. |
| Was ihn zu diesem hinübergeführt hatte, war ungewiß; einige sagten, seine Nerven, denn so nüchtern er schien, eigentlich war er nervös; andere schoben es auf Wagners Stellung zur Judenfrage. Wahrscheinlich hatten beide recht. Um zehn war Innstetten dann abgespannt und erging sich in ein paar wohlgemeinten, aber etwas müden Zärtlichkeiten, die sich Effi gefallen ließ, ohne sie recht zu erwidern. | Одни говорили -- нервы (хотя он и казался здоровым, но нервы у него были не в порядке); другие приписывали это преклонение взглядам Вагнера по еврейскому вопросу*. Вероятно, правы были те и другие. В десять часов, когда Инштеттен чувствовал усталость, он расточал несколько милых, хотя и ленивых нежностей, которые Эффи терпеливо переносила, не отвечая взаимностью. |
| So verging der Winter, der April kam, und in dem Garten hinter dem Hof begann es zu grünen, worüber sich Effi freute; sie konnte gar nicht abwarten, daß der Sommer komme mit seinen Spaziergängen am Strand und seinen Badegästen. | Так прошла зима, наступил апрель, и в саду за двором появилась зелень, очень радовавшая Эффи. Эффи не могла дождаться лета, прогулок по пляжу, курортников. |
| Wenn sie so zurückblickte, der Trippelli-Abend bei Gieshübler und dann der Silvesterball, ja, das ging, das war etwas Hübsches gewesen; aber die Monate, die dann gefolgt waren, die hatten doch viel zu wünschen übriggelassen, und vor allem waren sie so monoton gewesen, daß sie sogar mal an die Mama geschrieben hatte: | Иногда она вспоминала прошлое, вечер с Триппелли у Гизгюблера, новогодний бал... да, это было недурно. Но последующие месяцы оставляли желать лучшего. Прежде всего они были чрезвычайно однообразны. Эффи даже написала маме: |
| "Kannst Du Dir denken, Mama, daß ich mich mit unsrem Spuk beinah ausgesöhnt habe? Natürlich die schreckliche Nacht, wo Geert drüben beim Fürsten war, die möchte ich nicht noch einmal durchmachen, nein, gewiß nicht; aber immer das Alleinsein und so gar nichts erleben, das hat doch auch sein Schweres, und wenn ich dann in der Nacht aufwache, dann horche ich mitunter hinauf, ob ich nicht die Schuhe schleifen höre, und wenn alles still bleibt, so bin ich fast wie enttäuscht und sage mir: Wenn es doch nur wiederkäme, nur nicht zu arg und nicht zu nah." | "Можешь себе представить, мама, я почти примирилась с нашим призраком! Правда, я не хотела бы снова пережить ту ужасную ночь, когда Геерт был у князя. Нет, конечно нет! Но постоянное одиночество и полное отсутствие переживаний -- это еще тяжелее. Когда я просыпаюсь ночью и прислушиваюсь, ожидая услышать легкие шаги на потолке, но все бывает тихо, меня это огорчает, и я говорю себе: "Ну почему он не пришел, только не слишком злым и не слишком близко". . |
| Das war im Februar, daß Effi so schrieb, und nun war beinahe Mai. Drüben in der Plantage belebte sich's schon wieder, und man hörte die Finken schlagen. Und in derselben Woche war es auch, daß die Störche kamen, und einer schwebte langsam über ihr Haus hin und ließ sich dann auf einer Scheune nieder, die neben Utpatels Mühle stand. Das war seine alte Raststätte. Auch über dies Ereignis berichtete Effi, die jetzt überhaupt häufiger nach Hohen-Cremmen schrieb, und es war in demselben Brief, daß es am Schluß hieß: | Это письмо Эффи писала в феврале, а уже близился май. Питомник снова ожил, послышалось пение зябликов. В ту же неделю прилетели и аисты. Один из них проплыл над ее домом и опустился на амбар рядом с мельницей Утпателя. То было его старое пристанище. Об этом событии Эффи также написала матери. Вообще она сейчас гораздо чаще писала в Гоген-Креммен, чем раньше. В конце того же письма Эффи добавляла: |
| "Etwas, meine liebe Mama, hätte ich beinah vergessen: den neuen Landwehrbezirkskommandeur, den wir nun schon beinah vier Wochen hier haben. Ja, haben wir ihn wirklich? Das ist die Frage, und eine Frage von Wichtigkeit dazu, sosehr Du darüber lachen wirst und auch lachen mußt, weil Du den gesellschaftlichen Notstand nicht kennst, in dem wir uns nach wie vor befinden. Oder wenigstens ich, die ich mich mit dem Adel hier nicht gut zurechtfinden kann. Vielleicht meine Schuld. Aber das ist gleich. Tatsache bleibt: Notstand, und deshalb sah ich, durch all diese Winterwochen hin, dem neuen Bezirkskommandeur wie einem Trost- und Rettungsbringer entgegen. | "Я кое о чем забыла сообщить тебе, дорогая мама,-- это об окружном воинском начальнике. Он у нас уже почти четыре недели. Но действительно ли он останется у нас? Вот вопрос, и к тому же серьезный. Ты посмеешься надо мной, да и не можешь не посмеяться, но ты не знаешь, что такое здесь отсутствие светского общества. Особенно для меня, до сих пор я не могу как следует ориентироваться в местных дворянских кругах. Может быть, это моя вина. Но все равно. Факт остается фактом -- в обществе ощущается острый недостаток. Вот почему в течение всех этих зимних недель я смотрела на окружного начальника, как на утешителя и спасителя. |
| Sein Vorgänger war ein Greuel, von schlechten Manieren und noch schlechteren Sitten, und zum Überfluß auch noch immer schlecht bei Kasse. Wir haben all die Zeit über unter ihm gelitten, Innstetten noch mehr als ich, und als wir Anfang April hörten, Major von Crampas sei da, das ist nämlich der Name des neuen, da fielen wir uns in die Arme, als könne uns nichts Schlimmes mehr in diesem lieben Kessin passieren. Aber, wie schon kurz erwähnt, es scheint, trotzdem er da ist, wieder nichts werden zu wollen. Crampas ist verheiratet, zwei Kinder von zehn und acht Jahren, die Frau ein Jahr älter als er, also sagen wir fünfundvierzig. Das würde nun an und für sich nicht viel schaden, warum soll ich mich nicht mit einer mütterlichen Freundin wundervoll unterhalten können? | Его предшественник был чудовищем с плохими манерами и еще более плохим нравом и, кроме того, всегда без денег. Из-за него мы мучились все это время, а Инштеттен так больше, чем я. В начале апреля появился майор фон Крам-пас,-- это фамилия нового. Тогда мы с мужем радостно упали друг другу в объятия, как если бы уже теперь были навсегда избавлены от всего дурного в этом милом Кессине. Однако, как я уже упоминала, несмотря на присутствие майора, у нас ничто не изменилось. Крампас женат, у него двое детей: десяти и восьми лет, жена годом старше его, ей около сорока пяти. В этом, конечно, ничего особенного. Разве нельзя прекрасно проводить время с подругой, пригодной тебе в матери? |
| Die Trippelli war auch nahe an Dreißig, und es ging ganz gut. Aber mit der Frau von Crampas, übrigens keine Geborene, kann es nichts werden. Sie ist immer verstimmt, beinahe melancholisch (ähnlich wie unsere Frau Kruse, an die sie mich überhaupt erinnert), und das alles aus Eifersucht. Er, Crampas, soll nämlich ein Mann vieler Verhältnisse sein, ein Damenmann, etwas, was mir immer lächerlich ist und mir auch in diesem Falle lächerlich sein würde, wenn er nicht um eben solcher Dinge willen ein Duell mit einem Kameraden gehabt hätte. Der linke Arm wurde ihm dicht unter der Schulter zerschmettert, und man sieht es sofort, trotzdem die Operation, wie mir Innstetten erzählt (ich glaube, sie nennen es Resektion, damals noch von Wilms ausgeführt), als ein Meisterstück der Kunst gerühmt wurde. | Триппелли ведь тоже было около тридцати лет, и с ней все обстояло хорошо. Но с госпожой фон Крампас (она, между прочим, не из дворян) вряд ли что получится. Она всегда в скверном настроении, всегда такая меланхоличная (вроде нашей госпожи Крузе, которую она мне вообще напоминает), и все из ревности. Крампас человек с многочисленными любовными связями, этакий дамский угодник, такие люди всегда казались мне забавными. Он был бы смешон, не дерись он по этой причине на дуэли о одним своим товарищем. У него раздроблена левая рука у самого плеча, и это сразу заметно, хотя, по словам Инштеттена, операция (мне кажется, ее называют резекцией, и производил ее Вильмс*) является шедевром искусства. |
| Beide, Herr und Frau von Crampas, waren vor vierzehn Tagen bei uns, um uns ihren Besuch zu machen; es war eine sehr peinliche Situation, denn Frau von Crampas beobachtete ihren Mann so, daß er in eine halbe und ich in eine ganze Verlegenheit kam. Daß er selbst sehr anders sein kann, ausgelassen und übermütig, davon überzeugte ich mich, als er vor drei Tagen mit Innstetten allein war und ich, von meinem Zimmer her, dem Gang ihrer Unterhaltung folgen konnte. Nachher sprach auch ich ihn. Vollkommener Kavalier, ungewöhnlich gewandt. Innstetten war während des Krieges in derselben Brigade mit ihm, und sie haben sich im Norden von Paris bei Graf Gröben öfter gesehen. Ja, meine liebe Mama, das wäre nun also etwas gewesen, um in Kessin ein neues Leben beginnen zu können; er, der Major, hat auch nicht die pommerschen Vorurteile, trotzdem er in Schwedisch-Pommern zu Hause sein soll. Aber die Frau! Ohne sie geht es natürlich nicht, und mit ihr erst recht nicht." | Оба -- господин и госпожа Крампас -- нанесли нам визит две недели тому назад. Положение сложилось щекотливое. Госпожа фон Крампас так наблюдала за своим мужем, что он, и особенно я, были крайне смущены. В том, что он полная ей противоположность -- такой веселый и задорный, я убедилась три дня тому назад. Он был наедине с Инштеттеном, а мне из моей комнаты был слышен их разговор, после и я с ним беседовала. Это совершеннейший кавалер, и необычайно находчивый. Во время войны* Инштеттен был с ним в одной бригаде, и они часто встречались у графа Гребена, севернее Парижа. Да, милая мама, присутствие майора могло бы сделать жизнь в Кессине вполне сносной. У него нет померанских предрассудков, хотя родом он из шведской Померании. Но его жена! Без нее, конечно, невозможно обойтись, а с ней тем более невозможно". |
| Effi hatte ganz recht gehabt, und es kam wirklich zu keiner weiteren Annäherung mit dem Crampasschen Paar. Man sah sich mal bei der Borckeschen Familie draußen, ein andermal ganz flüchtig auf dem Bahnhof und wenige Tage später auf einer Boots- und Vergnügungsfahrt, die nach einem am Breitling gelegenen großen Buchen- und Eichenwald, der "Der Schnatermann" hieß, gemacht wurde; es kam aber über kurze Begrüßungen nicht hinaus, und Effi war froh, als Anfang Juni die Saison sich ankündigte. Freilich fehlte es noch an Badegästen, die vor Johanni überhaupt nur in Einzelexemplaren einzutreffen pflegten, aber schon die Vorbereitungen waren eine Zerstreuung. In der Plantage wurden Karussell und Scheibenstände hergerichtet, die Schiffersleute kalfaterten und strichen ihre Boote, jede kleine Wohnung erhielt neue Gardinen, die Zimmer, die feucht lagen, also den Schwamm unter der Diele hatten, wurden ausgeschwefelt und dann gelüftet. | Эффи была совершенно права. Дальнейшего сближения с четой Крампас не последовало. Встречи сними происходили иногда в семье Борков, затем мимолетно на вокзале, а несколько дней спустя на увеселительной прогулке, которая состоялась в дубовой роще неподалеку, от Брейтлинга. Однако все ограничилось только краткими приветствиями, и Эффи обрадовалась, когда в начале июня объявили об открытии сезона. Правда, курортников было еще очень мало. До Иванова дня приезжали только одиночки, но уже в самих приготовлениях к открытию сезона было некоторое развлечение. На территории разместили карусель и тиры, лодочники конопатили и красили свои лодки, каждый маленький домик обзаводился новыми занавесками, а сырые комнаты с потолками, пораженными грибком, окуривались серой и затем проветривались. |
| Auch in Effis eigener Wohnung, freilich um eines anderen Ankömmlings als der Badegäste willen, war alles in einer gewissen Erregung; selbst Frau Kruse wollte mittun, so gut es ging. Aber davor erschrak Effi lebhaft und sagte: | В доме Эффи также царило возбуждение, разумеется не из-за курортников, а совсем по другой причине. Даже госпожа Крузе хотела принять в хлопотах посильное участие. Но это напугало Эффи, и она заявила: |
| "Geert, daß nur die Frau Kruse nichts anfaßt; da kann nichts werden, und ich ängstige mich schon gerade genug." | -- Геерт, пусть только госпожа Крузе ни до чего не дотрагивается. Я сама обо всем позабочусь. |
| Innstetten versprach auch alles, Christel und Johanna hätten ja Zeit genug, und um seiner jungen Frau Gedanken überhaupt in eine andere Richtung zu bringen, ließ er das Thema der Vorbereitungen ganz fallen und fragte statt dessen, ob sie schon bemerkt habe, daß drüben ein Badegast eingezogen sei, nicht gerade der erste, aber doch einer der ersten. | Инштеттен обещал ей: ведь у Христели и Иоганны было достаточно свободного времени. Чтобы дать иное направление мыслям своей молодой жены, он прекратил разговор о приготовлениях и спросил, не заметила ли она, что прибыл некто из курортников, правда, не первым, но одним из первых. |
| "Ein Herr?" | -- Мужчина? |
| "Nein, eine Dame, die schon früher hier war, jedesmal in derselben Wohnung. Und sie kommt immer so früh, weil sie's nicht leiden kann, wenn alles schon so voll ist." | -- Нет, дама. Она прежде бывала здесь и всегда снимала одно и то же помещение. Она приезжает всегда так рано потому, что не любит, когда все уже переполнено. |
| "Das kann ich ihr nicht verdenken. Und wer ist es denn?" | -- Это нельзя поставить ей в вину. Но кто она? |
| " Die verwitwete Registrator Rode. " | -- Вдова регистратора Роде. |
| "Sonderbar. Ich habe mir Registratorwitwen immer arm gedacht." | -- Странно. Обычно я была невысокого мнения о вдовах регистраторов. |
| "Ja", lachte Innstetten, "das ist die Regel. Aber hier hast du eine Ausnahme. Jedenfalls hat sie mehr als ihre Witwenpension. Sie kommt immer mit viel Gepäck, unendlich viel mehr, als sie gebraucht, und scheint überhaupt eine ganz eigene Frau, wunderlich, kränklich und namentlich schwach auf den Füßen. Sie mißtraut sich deshalb auch und hat immer eine ältliche Dienerin um sich, die kräftig genug ist, sie zu schützen oder sie zu tragen, wenn ihr was passiert. Diesmal hat sie eine neue. Aber doch wieder eine ganz ramassierte Person, ähnlich wie die Trippelli, nur noch stärker." | -- Да? -- рассмеялся Инштеттен.-- Так уж заведено. Но здесь -- исключение. Во всяком случае, она имеет больше, чем свою вдовью пенсию, и приезжает всегда с большим багажом, значительно большим, чем ей требуется. Вообще она очень своеобразная женщина, странная и болезненная -- у нее болят ноги,-- никому не доверяет и всегда держит при себе пожилую служанку, достаточно сильную, чтобы ее защитить, или, если понадобится, перенести на руках. На этот раз у нее новая служанка, и, как обычно, крепко сбитая особа, похожая на Триппелли, только еще здоровее. |
| "Oh, die hab ich schon gesehen. Gute braune Augen, die einen treu und zuversichtlich ansehen. Aber ein klein bißchen dumm." - | -- О, я ее видела. Добрые карие глаза смотрят на всех так доверчиво и честно. Правда, вид глуповатый. |
| "Richtig, das ist sie." | -- Верно. Она самая. |
| Das war Mitte Juni, daß Innstetten und Effi dies Gespräch hatten. Von da ab brachte jeder Tag Zuzug, und nach dem Bollwerk hin spazierengehen, um daselbst die Ankunft des Dampfschiffes abzuwarten, wurde, wie immer um diese Zeit, eine Art Tagesbeschäftigung für die Kessiner. Effi freilich, weil Innstetten sie nicht begleiten konnte, mußte darauf verzichten, aber sie hatte doch wenigstens die Freude, die nach dem Strand und dem Strandhotel hinausführende, sonst so menschenleere Straße sich beleben zu sehen, und war denn auch, um immer wieder Zeuge davon zu sein, viel mehr als sonst in ihrem Schlafzimmer, von dessen Fenstern aus sich alles am besten beobachten ließ. Johanna stand dann neben ihr und gab Antwort auf ziemlich alles, was sie wissen wollte; denn da die meisten alljährlich wiederkehrende Gäste waren, so konnte das Mädchen nicht bloß die Namen nennen, sondern mitunter auch eine Geschichte dazu geben. | Их разговор происходил в середине июня. С этого времени приток отдыхающих что ни день возрастал. У жителей Кессина, как всякое лето, появилось новое своеобразное занятие -- прогулка к бастиону в ожидании прибывающего парохода. Эффи, разумеется, была вынуждена отказываться от подобных прогулок в тех случаях, когда Инштеттен не мог ее сопровождать. Зато она могла по крайней мере из окна видеть оживленное движение на улицах, ведущих к пляжу и отелю, на улицах, бывших прежде такими безлюдными. Теперь она больше, чем обычно, проводила время в своей спальне, откуда все было хорошо видно. Иоганна при этом стояла рядом и давала справки почти на все вопросы. Курортники большей частью принадлежали к ежегодным посетителям Кессина, и девушка не только называла их фамилии, но и сообщала о них краткие сведения. |
| Das alles war unterhaltlich und erheiternd für Effi. Gerade am Johannistag aber traf es sich, daß kurz vor elf Uhr vormittags, wo sonst der Verkehr vom Dampfschiff her am buntesten vorüberflutete, statt der mit Ehepaaren, Kindern und Reisekoffern besetzten Droschken aus der Mitte der Stadt her ein schwarz verhangener Wagen (dem sich zwei Trauerkutschen anschlossen) die zur Plantage führende Straße herunterkam und vor dem der landrätlichen Wohnung gegenüber gelegenen Hause hielt. Die verwitwete Frau Registrator Rode war nämlich drei Tage vorher gestorben, und nach Eintreffen der in aller Kürze benachrichtigten Berliner Verwandten war seitens ebendieser beschlossen worden, die Tote nicht nach Berlin hin überzuführen, sondern auf dem Kessiner Dünenkirchhof begraben zu wollen. Effi stand am Fenster und sah neugierig auf die sonderbar feierliche Szene, die sich drüben abspielte. Die zum Begräbnis von Berlin her Eingetroffenen waren zwei Neffen mit ihren Frauen, alle gegen Vierzig, etwas mehr oder weniger, und von beneidenswert gesunder Gesichtsfarbe. | Все это очень занимало Эффи и поднимало ее настроение. Однако, как раз в Иванов день, около одиннадцати часов дня, когда поток людей с парохода был особенно оживленным и пестрым, из центра города вместо обычных экипажей с супружескими парами, детьми и чемоданами прибыла колесница, завешанная черным. За ней следовали две траурные кареты. Колесница остановилась у дома напротив. Вдова регистратора Роде умерла три дня тому назад. Ее родственники, срочно прибывшие из Берлина, решили не перевозить покойную в Берлин, а похоронить здесь, на Кессинском кладбище, на дюнах. Эффи стояла у окна и не без любопытства смотрела на необычайно торжественную сцену, которая разыгрывалась перед ней. На похороны из Берлина прибыли два племянника со своими женами. Всем лет по сорока или что-нибудь в этом роде, у всех удивительно здоровый цвет лица. |
| Die Neffen, in gutsitzenden Fracks, konnten passieren, und die nüchterne Geschäftsmäßigkeit, die sich in ihrem gesamten Tun ausdrückte, war im Grunde mehr kleidsam als störend. Aber die beiden Frauen! Sie waren ganz ersichtlich bemüht, den Kessinern zu zeigen, was eigentlich Trauer sei, und trugen denn auch lange, bis an die Erde reichende schwarze Kreppschleier, die zugleich ihr Gesicht verhüllten. Und nun wurde der Sarg, auf dem einige Kränze und sogar ein Palmwedel lagen, auf den Wagen gestellt, und die beiden Ehepaare setzten sich in die Kutschen. In die erste - gemeinschaftlich mit dem einen der beiden leidtragenden Paare - stieg auch Lindequist, hinter der zweiten Kutsche aber ging die Hauswirtin und neben dieser die stattliche Person, die die Verstorbene zur Aushilfe mit nach Kessin gebracht hatte. Letztere war sehr aufgeregt und schien durchaus ehrlich darin, wenn dies Aufgeregtsein auch vielleicht nicht gerade Trauer war; der sehr heftig schluchzenden Hauswirtin aber, einer Witwe, sah man dagegen fast allzu deutlich an, daß sie sich beständig die Möglichkeit eines Extrageschenkes berechnete, trotzdem sie in der bevorzugten und von anderen Wirtinnen auch sehr beneideten Lage war, die für den ganzen Sommer vermietete Wohnung noch einmal vermieten zu können. | Племянники в превосходных фраках были еще приемлемы, и трезвая их деловитость была скорее уместной, чем излишней. Но обе дамы -- они явно стремились показать жителям Кессина, что представляет собою траур -- были облечены в длинные, до самой земли, траурные вуали, закрывавшие их лица. И вот гроб, на котором лежало несколько венков и даже пальмовый лист, был поставлен на дроги, и обе четы сели в кареты. В первую, вместе с одной из скорбных пар, сел Линде-квист, позади второй шла хозяйка дома, а рядом с ней та статная особа, которую покойная привезла с собою в Кессин. Эта последняя была очень возбуждена, и, казалось, так искренне, хотя ее волнение означало, может, и не совсем скорбь. Всхлипывала и хозяйка дома, тоже вдова; но ее лицо явно выражало, что она все время думает о неожиданной возможности сдать квартиру вторично, квартиру, которая оплачена покойной за все лето. Хозяйка чувствовала себя в привилегированном положении и вызывала зависть других подобных ей особ. |
| Effi, als der Zug sich in Bewegung setzte, ging in ihren hinter dem Hof gelegenen Garten, um hier, zwischen den Buchsbaumbeeten, den Eindruck des Lieb- und Leblosen, den die ganze Szene drüben auf sie gemacht hatte, wieder loszuwerden. Als dies aber nicht glücken wollte, kam ihr die Lust, statt ihrer eintönigen Gartenpromenade lieber einen weiteren Spaziergang zu machen, und zwar um so mehr, als ihr der Arzt gesagt hatte, viel Bewegung im Freien sei das Beste, was sie bei dem, was ihr bevorstände, tun könne. Johanna, die mit im Garten war, brachte ihr denn auch Umhang, Hut und Entoutcas, und mit einem freundlichen "Guten Tag" trat Effi aus dem Hause heraus und ging auf das Wäldchen zu, neben dessen breitem chaussierten Mittelweg ein schmalerer Fußsteig auf die Dünen und das am Strand gelegene Hotel zulief. Unterwegs standen Bänke, von denen sie jede benutzte, denn das Gehen griff sie an, und um so mehr, als inzwischen die heiße Mittagsstunde herangekommen war. | Когда процессия двинулась, Эффи пошла в сад, расположенный позади двора. Здесь в буковой аллее она хотела избавиться от тяжелого впечатления, произведенного всей этой сценой, лишенной жизни и любви. Эффи действительно отвлеклась, и ей пришла в голову мысль вместо однообразного блуждания по саду совершить более отдаленную прогулку. К тому же врач советовал больше движений на свежем воздухе -- это лучшее, что следует делать в ее положении. Иоганна, которая тоже была в саду, принесла ей накидку и шляпу. Приветливо распрощавшись, Эффи вышла из дому и направилась к лесу, через который тянулось шоссе и вдоль него узкий тротуар. Последний вел к дюнам и отелю, расположенному на берегу. По пути стояли скамейки, на которые Эффи часто присаживалась, потому что ей было тяжело идти, к тому же палило солнце. |
| Aber wenn sie saß und von ihrem bequemen Platz aus die Wagen und die Damen in Toilette beobachtete, die da hinausfuhren, so belebte sie sich wieder. Denn Heiteres sehen, war ihr wie Lebensluft. Als das Wäldchen aufhörte, kam freilich noch eine allerschlimmste Wegstelle - Sand und wieder Sand, und nirgends eine Spur von Schatten; aber glücklicherweise waren hier Bohlen und Bretter gelegt, und so kam sie, wenn auch erhitzt und müde, doch in guter Laune bei dem Strandhotel an. Drinnen im Saal wurde schon gegessen, aber hier draußen um sie her war alles still und leer, was ihr in diesem Augenblick denn auch das liebste war. Sie ließ sich ein Glas Sherry und eine Flasche Biliner Wasser bringen und sah auf das Meer hinaus, das im hellen Sonnenlichte schimmerte, während es am Ufer in kleinen Wellen brandete. "Da drüben liegt Bornholm und dahinter Wisby, wovon mir Jahnke vor Zeiten immer Wunderdinge vorschwärmte. | Она устроилась поудобнее и стала рассматривать экипажи и туалеты дам, проезжавших мимо. Это ее оживило. Развлекающие зрелища были ей необходимы, как воздух. Когда лесок остался позади, начался самый тяжелый отрезок пути -- песок и снова песок и нигде ни признака тени. К счастью, здесь лежали брусья и доски. По ним она прошла к прибрежному отелю, разгоряченная и усталая, но в бодром настроении. Там в этот час обедали, и кругом все было тихо и пустынно, что доставляло ей большое удовольствие. Она заказала себе стакан хереса, бутылку биллингской воды и посмотрела на море, которое переливалось в лучах яркого солнца, а у берега плескало мелкими волнами. "Там, за морем, лежит Борнхольм, а за ним -- Висби, о котором Янке рассказывал мне в детстве чудесные сказки. Висби нравился ему больше Любека и Вулленвебера*. |
| Und hinter Wisby kommt Stockholm, wo das Stockholmer Blutbad war, und dann kommen die großen Ströme und dann das Nordkap und dann die Mitternachtssonne." Und im Augenblick erfaßte sie eine Sehnsucht, das alles zu sehen. Aber dann gedachte sie wieder dessen, was ihr so nahe bevorstand, und sie erschrak fast. "Es ist eine Sünde, daß ich so leichtsinnig bin und solche Gedanken habe und mich wegträume, während ich doch an das nächste denken müßte. Vielleicht bestraft es sich auch noch, und alles stirbt hin, das Kind und ich. Und der Wagen und die zwei Kutschen, die halten dann nicht drüben vor dem Hause, die halten dann bei uns ... Nein, nein, ich mag hier nicht sterben, ich will hier nicht begraben sein, ich will nach Hohen-Cremmen. | А за Висби -- Стокгольм, где случилась стокгольмская резня *, а там -- большие проливы, Нордкап, полуночное солнце". Внезапно ее охватило желание увидеть все это. Но тут она снова вспомнила, что предстоит ей в ближайшее время, и испугалась. "Грех быть такой легкомысленной и уноситься мечтами вдаль, тогда как надобно думать о том, что так близко. Может быть, за этим последует возмездие, и мы оба умрем -- и ребенок, и я. А дроги и две кареты... Они остановятся тогда не у того дома, а у нашего... Нет, нет, я не хочу умирать здесь, не хочу, чтобы меня похоронили на местном кладбище. Я хочу в Гоген-Креммен. |
| Und Lindequist, so gut er ist - aber Niemeyer ist mir lieber; er hat mich getauft und eingesegnet und getraut, und Niemeyer soll mich auch begraben." Und dabei fiel eine Träne auf ihre Hand. Dann aber lachte sie wieder. "Ich lebe ja noch und bin erst siebzehn, und Niemeyer ist siebenundfünfzig." | А Линдеквист, как он ни хорош... нет, Нимейер мне дороже. Он меня крестил и венчал, пусть Нимейер меня и схоронит...". -- И слеза капнула ей на руку. И она снова рассмеялась: "Я ведь еще живу, мне только семнадцать лет, а Нимейеру пятьдесят семь". |
| In dem Eßsaal hörte sie das Geklapper des Geschirrs. Aber mit einem Male war es ihr, als ob die Stühle geschoben würden; vielleicht stand man schon auf, und sie wollte jede Begegnung vermeiden. So erhob sie sich auch ihrerseits rasch wieder von ihrem Platz, um auf einem Umweg nach der Stadt zurückzukehren. Dieser Umweg führte sie dicht an dem Dünenkirchhof vorüber, und weil der Torweg des Kirchhofs gerade offenstand, trat sie ein. Alles blühte hier, Schmetterlinge flogen über die Gräber hin, und hoch in den Lüften standen ein paar Möwen. | Она услышала звон посуды в столовой, потом стук отодвигаемых стульев. Наверно, встают из-за стола. Эффи хотелось избежать всяких встреч. Она быстро поднялась со своего места, чтобы окольным путем вернуться в город. Эта дорога привела ее к кладбищу на дюнах. Ворота были открыты. Она вошла. Здесь все цвело, бабочки летали над могилами, а высоко в небе повисли несколько чаек. |
| Es war so still und schön, und sie hätte hier gleich bei den ersten Gräbern verweilen mögen; aber weil die Sonne mit jedem Augenblick heißer niederbrannte, ging sie höher hinauf, auf einen schattigen Gang zu, den Hängeweiden und etliche an den Gräbern stehende Trauereschen bildeten. Als sie bis an das Ende dieses Ganges gekommen, sah sie zur Rechten einen frisch aufgeworfenen Sandhügel, mit vier, fünf Kränzen darauf, und dicht daneben eine schon außerhalb der Baumreihe stehende Bank, darauf die gute, robuste Person saß, die an der Seite der Hauswirtin dem Sarge der verwitweten Registratorin als letzte Leidtragende gefolgt war. Effi erkannte sie sofort wieder und war in ihrem Herzen bewegt, die gute, treue Person, denn dafür mußte sie sie halten, in sengender Sonnenhitze hier vorzufinden. Seit dem Begräbnis waren wohl an zwei Stunden vergangen. | Было тихо и чудесно, она могла отдохнуть тут, возле могил. Но так как солнце с каждым мгновением припекало все сильнее, она пошла вверх по дорожке, затененной плакучими ивами и несколькими ясенями, печально склоненными у могил. Дойдя до конца этой дорожки, она увидела справа, немного поодаль от аллеи, свежий песчаный холмик с четырьмя или пятью венками, а около холмика скамью. На ней сидела та самая добродушная и крепко сбитая особа, которая шла рядом с хозяйкой за гробом вдовы регистратора. Эффи тотчас же-узнала ее и была тронута преданностью этой женщины (так по крайней мере ей показалось), та сидела под палящими лучами, а со времени похорон прошло около двух часов. |
| "Es ist eine heiße Stelle, die Sie sich da ausgesucht haben", sagte Effi, "viel zu heiß. Und wenn ein Unglück kommen soll, dann haben Sie den Sonnenstich." | -- Жаркое место вы себе выбрали, -- проронила Эффи.-- Слишком жаркое. Здесь можно получить солнечный удар. |
| "Das wäre auch das beste." | -- И хорошо бы. |
| "Wie das?" - | -- То есть как? |
| "Dann wär ich aus der Welt." | -- Тогда меня не станет на свете. |
| "Ich meine, das darf man nicht sagen, auch wenn man unglücklich ist oder wenn einem wer gestorben ist, den man liebhatte. Sie hatten sie wohl sehr lieb?" | -- Мне кажется, нельзя так говорить даже при несчастье, даже когда умирает кто-нибудь дорогой. Вы ее, наверно, очень любили? |
| "Ich? Die? I, Gott bewahre." | -- Я? Ее? Избави боже! |
| "Sie sind aber doch sehr traurig. Das muß doch einen Grund haben." | -- Но ведь вы так грустны. В чем-то должна быть причина. |
| "Den hat es auch, gnädigste Frau." | -- Есть и причина, госпожа. |
| "Kennen Sie mich?" | -- Вы знаете меня? |
| "Ja. Sie sind die Frau Landrätin von drüben. Und ich habe mit der Alten immer von Ihnen gesprochen. Zuletzt konnte sie nicht mehr, weil sie keine rechte Luft mehr hatte, denn es saß ihr hier und wird wohl Wasser gewesen sein; aber solange sie noch reden konnte, redete sie immerzu. Es war ne richtige Berlinsche ..." - | -- Да! Вы супруга господина ландрата. Мы со старухой часто о вас говорили. Перед самым концом она уже не могла, ей не хватало воздуха, что-то давило ее внутри, вероятно, вода. Но пока силы не сдали, она тараторила без умолку. Настоящая была берлинка... |
| "Gute Frau?" | -- Славная женщина? |
| "Nein; wenn ich das sagen wollte, müßt ich lügen. Da liegt sie nun, und man soll von einem Toten nichts Schlimmes sagen, und erst recht nicht, wenn er so kaum seine Ruhe hat. Na, die wird sie ja wohl haben! Aber sie taugte nichts und war zänkisch und geizig, und für mich hat sie auch nicht gesorgt. Und die Verwandtschaft, die da gestern von Berlin gekommen ... gezankt haben sie sich bis in die sinkende Nacht ... na, die taugt auch nichts, die taugt erst recht nichts. Lauter schlechtes Volk, happig und gierig und hartherzig, und haben mir barsch und unfreundlich und mit allerlei Redensarten meinen Lohn ausgezahlt, bloß weil sie mußten und weil es bloß noch sechs Tage sind bis zum Vierteljahresersten. | -- Нет. Если бы я так сказала, я бы солгала. Но она лежит здесь, а о мертвых плохо не говорят, зачем нарушать их покой! Как бы не так, получит она у меня покой! Она была никуда не годной, сварливой и скупой женщиной и обо мне никогда не заботилась. А родственники, что приехали вчера из Берлина... грызлись друг с другом до поздней ночи. Эти тоже никуда не годятся, никуда не годятся. Ужасный народ, жадный, алчный и жестокосердный. Уплатить они мне уплатили, а как грубо, неприветливо и со всякими там оговорками, да и то лишь потому, что обязаны были заплатить и до конца квартала оставалось всего шесть дней. |
| Sonst hätte ich nichts gekriegt oder bloß halb oder bloß ein Viertel. Nichts aus freien Stücken. Und einen eingerissenen Fünfmarkschein haben sie mir gegeben, daß ich nach Berlin zurückreisen kann; na, es reicht so gerade für die vierte Klasse, und ich werde wohl auf meinem Koffer sitzen müssen. Aber ich will auch gar nicht; ich will hier sitzen bleiben und warten, bis ich sterbe ... Gott, ich dachte nun mal Ruhe zu haben und hätte auch ausgehalten bei der Alten. Und nun ist es wieder nichts und soll mich wieder rumstoßen lassen. Und kattolsch bin ich auch noch. Ach, ich hab es satt und läg am liebsten, wo die Alte liegt, und sie könnte meinetwegen weiterleben ... Sie hätte gerne noch weitergelebt; solche Menschenschikanierer, die nich mal Luft haben, die leben immer am liebsten." | Иначе я ничего бы не получила, или только половину, или даже четверть. Ничего не добавили сами, по доброй воле. И дали-то всего одну рваную бумажку в пять марок, только добраться до Берлина, и то в четвертом классе, где придется сидеть на собственном чемодане. Никуда я не поеду, буду сидеть здесь и ждать смерти... Боже! Я надеялась, что у старухи нашла наконец спокойную работу. И вот я ни с чем, и опять придется бродить по свету. К тому нее я католичка. Как мне все надоело! Лучше бы мне лежать на месте старухи, а ей бы остаться вместо меня... Она с удовольствием пожила бы еще, такие зловредные люди всегда любят жить. |
| Rollo, der Effi begleitet hatte, hatte sich mittlerweile vor die Person hingesetzt, die Zunge weit heraus, und sah sie an. Als sie jetzt schwieg, erhob er sich, ging einen Schritt vor und legte seinen Kopf auf ihre Knie. | Тем временем Ролло, сопровождавший Эффи, уселся перед женщиной и, высунув язык, стал рассматривать ее. Когда она замолчала, он поднялся, подошел к ней и положил голову на колени. |
| Mit einem Male war die Person wie verwandelt. | Женщина мгновенно преобразилась. |
| "Gott, das bedeutet mir was. Das is ja 'ne Kreatur, die mich leiden kann, die mich freundlich ansieht und ihren Kopf auf meine Knie legt. Gott, das ist lange her, daß ich so was gehabt habe. Nu, mein Alterchen, wie heißt du denn? Du bist ja ein Prachtkerl." - | -- Боже! Как много это для меня значит! Это единственное существо, которое переносит меня, которое дружелюбно смотрит на меня, кладет свою голову мне на колени! Боже, давно я не видела такой ласки. Ну, мой славный, как зовут тебя? Ты ведь замечательный пес! |
| "Rollo", sagte Effi. | -- Ролло, -- сказала Эффи. |
| "Rollo; das ist sonderbar. Aber der Name tut nichts. Ich habe auch einen sonderbaren Namen, das heißt Vornamen. Und einen andern hat unsereins ja nicht." | -- Ролло, это странное имя. Но имя ни о чем не говорит. У меня тоже странная фамилия, то есть имя. Другого я не имею. |
| "Wie heißen Sie denn?" - | -- Как же вас зовут? |
| "Ich heiße Roswitha." | -- Меня зовут Розвита. |
| "Ja, das ist selten, das ist ja ... " | -- Да, имя редкое, это ведь... |
| "Ja, ganz recht, gnädige Frau, das ist ein kattolscher Name. Und das kommt auch noch dazu, daß ich eine Kattolsche bin. | -- Совершенно верно, госпожа, это католическое имя. Я же католичка. Из Эйхсфельда. А католику всегда труднее и горше на свете. |
| Aus'n Eichsfeld. Und das Kattolsche, das macht es einem immer noch schwerer und saurer. Viele wollen keine Kattolsche, weil sie so viel in die Kirche rennen. 'Immer in die Beichte; und die Hauptsache sagen sie doch nich' - Gott, wie oft hab ich das hören müssen, erst als ich in Giebichenstein im Dienst war und dann in Berlin. Ich bin aber eine schlechte Katholikin und bin ganz davon abgekommen, und vielleicht geht es mir deshalb so schlecht; ja, man darf nich von seinem Glauben lassen und muß alles ordentlich mitmachen." | Многие не любят католиков, потому что они так часто ходят в церковь. "Вы исповедуетесь, а в главных грехах не признаетесь". Боже, как часто я это слышала, сперва, когда была в прислугах в Гибихенштейне, а затем в Берлине. Но я плохая католичка, совсем забросила свою религию, и, может быть, именно поэтому мне живется так плохо. Да! Нельзя забывать свою веру, нужно все делать, как полагается. |
| "Roswitha", wiederholte Effi den Namen und setzte sich zu ihr auf die Bank. "Was haben Sie nun vor?" | -- Розвита, -- повторила Эффи и села рядом с женщиной на скамейку, -- и что вы думаете делать? |
| "Ach, gnäd'ge Frau, was soll ich vorhaben. Ich habe gar nichts vor. Wahr und wahrhaftig, ich möchte hier sitzen bleiben und warten, bis ich tot umfalle. Das wäre mir das liebste. Und dann würden die Leute noch denken, ich hätte die Alte so geliebt wie ein treuer Hund und hätte von ihrem Grab nicht weggewollt und wäre da gestorben. Aber das ist falsch, für solche Alte stirbt man nicht; ich will bloß sterben, weil ich nicht leben kann." | -- Ах, госпожа, что мне делать? Ничего-то у меня нет. Собираюсь остаться здесь и ждать смерти. Это было бы самое лучшее для меня. И тогда людям останется .думать, что я любила старуху, как верный пес, не хотела уходить с ее могилы, там и умерла. Но это неверно, ради такой старухи не умирают. Я хочу умереть только потому, что не могу больше жить. |
| "Ich will Sie was fragen, Roswitha. Sind Sie, was man so 'kinderlieb' nennt? Waren Sie schon mal bei kleinen Kindern ?" | -- Позвольте спросить вас, Розвита, любите вы детей? Ухаживали вы когда-нибудь за маленькими детьми? |
| "Gewiß war ich. Das ist ja mein Bestes und Schönstes. Solche alte Berlinsche - Gott verzeih mir die Sünde, denn sie ist nun tot und steht vor Gottes Thron und kann mich da verklagen -, solche Alte, wie die da, ja, das ist schrecklich, was man da alles tun muß, und steht einem hier vor Brust und Magen, aber solch kleines, liebes Ding, solch Dingelchen wie ne Puppe, das einen mit seinen Guckäugelchen ansieht, ja, das ist was, da geht einem das Herz auf. Als ich in Halle war, da war ich Amme bei der Frau Salzdirektorin, und in Giebichenstein, wo ich nachher hinkam, da hab ich Zwillinge mit der Flasche großgezogen; ja, gnäd'ge Frau, das versteh ich, da drin bin ich wie zu Hause." | -- Конечно, ухаживала. Самое милое дело, как раз по мне. За такой старой берлинкой-- бог да простит мне мой грех, ведь она уже умерла, стоит перед престолом господа и может на меня пожаловаться -- да, за такой старухой, как она, просто омерзительно ухаживать, от этого тошнит... а маленькое дорогое существо, этакая куколка, так и смотрит на тебя своими глазенками, какая прелесть, сердце радуется. В Галле я была мамкой у госпожи директорши, а в Гибихенштейне, куда потом переехала, я выкормила из бутылочки близнецов. Да, уж это дело я знаю как свои пять пальцев. |
| "Nun, wissen Sie was, Roswitha, Sie sind eine gute, treue Person, das seh ich Ihnen an, ein bißchen gradezu, aber das schadet nichts, das sind mitunter die Besten, und ich habe gleich ein Zutrauen zu Ihnen gefaßt. Wollen Sie mit zu mir kommen? Mir ist, als hätte Gott Sie mir geschickt. Ich erwarte nun bald ein Kleines, Gott gebe mir seine Hilfe dazu, und wenn das Kind da ist, dann muß es gepflegt und abgewartet werden und vielleicht auch gepäppelt. Man kann das ja nicht wissen, wiewohl ich es anders wünsche. Was meinen Sie, wollen Sie mit zu mir kommen? Ich kann mir nicht denken, daß ich mich in Ihnen irre." | -- Тогда вот что, Розвита. Сразу видно, что вы добрая, честная женщина, немножко прямолинейны, ну да ничего, среди таких и попадаются настоящие люди. Я сразу почувствовала к вам доверие. Хотите пойти ко мне? У меня такое ощущение, словно вас послал сам гос--подь бог. Я ожидаю ребенка, благослови меня господи. И когда ребенок появится, за ним нужно будет ухаживать, присматривать, а там и подкармливать. Никогда не знаешь, что будет, хотя рассчитываешь на лучшее. Так вы согласны? Думаю, что не ошибусь в вас. |
| Roswitha war aufgesprungen und hatte die Hand der jungen Frau ergriffen und küßte sie mit Ungestüm. | Розвита вскочила, схватила руку молодой женщины и порывисто поцеловала. |
| "Ach, es ist doch ein Gott im Himmel, und wenn die Not am größten ist, ist die Hilfe am nächsten. Sie sollen sehn, gnäd'ge Frau, es geht; ich bin eine ordentliche Person und habe gute Zeugnisse. Das können Sie sehn, wenn ich Ihnen mein Buch bringe. Gleich den ersten Tag, als ich die gnäd'ge Frau sah, da dacht ich: 'Ja, wenn du mal solchen Dienst hättest.' Und nun soll ich ihn haben. O du lieber Gott, o du heil'ge Jungfrau Maria, wer mir das gesagt hätte, wie wir die Alte hier unter der Erde hatten und die Verwandten machten, daß sie wieder fortkamen, und mich hier sitzenließen." | -- Ах, видно, есть бог на небесах! И когда нужда горше всего, ближе всего и помощь. Вот увидите, госпожа, все уладится, я порядочная женщина, у меня хорошие рекомендации. Вы сами увидите, когда я их принесу. В первый же день, когда я увидела госпожу, я подумала: "Хорошо бы получить такое место!" И вот оно мое! О боже! О пресвятая дева Мария! Кто бы мог такое подумать, когда схоронили старуху и ее родственники удалились, оставив меня здесь одну. |
| "Ja, unverhofft kommt oft, Roswitha, und mitunter auch im Guten. Und nun wollen wir gehen. Rollo wird schon ungeduldig und läuft immer auf das Tor zu." | -- Да, в жизни много неожиданностей, Розвита, и они порой ведут к лучшему. Ну, пойдемте. Ролло уже-полон нетерпения и стремится за ворота. |
| Roswitha war gleich bereit, trat aber noch einmal an das Grab, brummelte was vor sich hin und machte ein Kreuz. Und dann gingen sie den schattigen Gang hinunter und wieder auf das Kirchhofstor zu. | Розвита тут же привела себя в порядок, но прежде чем уйти, еще раз подошла к могиле, пошевелила губами и перекрестилась. Потом обе женщины пошли по тенистой дорожке вниз, к воротам кладбища. |
| Drüben lag die eingegitterte Stelle, deren weißer Stein in der Nachmittagssonne blinkte und blitzte. Effi konnte jetzt ruhiger hinsehen. Eine Weile noch führte der Weg zwischen Dünen hin, bis sie, dicht vor Utpatels Mühle, den Außenrand des Wäldchens erreichte. Da bog sie links ein, und unter Benutzung einer schräglaufenden Allee, die die "Reeperbahn" hieß, ging sie mit Roswitha auf die landrätliche Wohnung zu. | По ту сторону ворот виднелось огороженное место, где сверкал на солнце белый камень. Но теперь Эффи чувствовала себя спокойнее. Еще некоторое время дорога шла между дюнами до мельницы Утпателя, к опушке леса. Потом Эффи свернула налево и по аллее, которую прозвали "Рипербан"*, направилась вместе с Розвитой к дому ландрата. |
Vierzehntes Kapitel/Глава четырнадцатая
| English | Русский |
| Keine Viertelstunde, so war die Wohnung erreicht. Als beide hier in den kühlen Flur traten, war Roswitha beim Anblick all des Sonderbaren, das da herumhing, wie befangen; Effi aber ließ sie nicht zu weiteren Betrachtungen kommen und sagte: | Не минуло и четверти часа, как они уже были у дома. Когда обе вошли в прохладную переднюю, Розвита поразилась при виде висевших там удивительных вещей, но Эффи не дала ей рассмотреть их как следует. |
| "Roswitha, nun gehen Sie da hinein. Das ist das Zimmer, wo wir schlafen. Ich will erst zu meinem Mann nach dem Landratsamt hinüber - das große Haus da neben dem kleinen, in dem Sie gewohnt haben - und will ihm sagen, daß ich Sie zur Pflege haben möchte bei dem Kinde. Er wird wohl mit allem einverstanden sein, aber ich muß doch erst seine Zustimmung haben. Und wenn ich die habe, dann müssen wir ihn ausquartieren, und Sie schlafen mit mir in dem Alkoven. Ich denke, wir werden uns schon vertragen." | -- Пройдите, Розвита,-- сказала она. -- Вот комната, в которой мы будем спать. А я сейчас сбегаю к мужу, в управление -- это большое здание рядом с тем домиком, в котором вы жили,-- и сообщу ему о своем желании взять вас для ухода за ребенком. Конечно, он не будет возражать, но спросить его о согласии я все же должна, А когда я его получу, мы выселим мужа, и вы будете спать со мной в алькове. Я думаю, что мы с вами уживемся. |
| Innstetten, als er erfuhr, um was sich's handle, sagte rasch und in guter Laune: | Узнав, в чем дело, Инштеттен скороговоркой и мягко сказал: |
| "Das hast du recht gemacht, Effi, und wenn ihr Gesindebuch nicht zu schlimme Sachen sagt, so nehmen wir sie auf ihr gutes Gesicht hin. Es ist doch, Gott sei Dank, selten, daß einen das täuscht." | -- Ты поступила правильно, Эффи. Если в ее свидетельстве не записано чего-нибудь слишком порочащего, положимся на ее доброе лицо. Внешность, слава богу, редко обманывает. |
| Effi war sehr glücklich, so wenig Schwierigkeiten zu begegnen, und sagte: | Эффи была счастлива, что встретила так мало препятствий с его стороны, и промолвила: |
| "Nun wird es gehen. Ich fürchte mich jetzt nicht mehr." | -- Ну, вот и хорошо. Теперь я больше не боюсь. |
| "Um was, Effi?" | -- Чего, Эффи? |
| "Ach, du weißt ja ... Aber Einbildungen sind das schlimmste, mitunter schlimmer als alles." | -- Ах, ты же знаешь... Собственной фантазии, она порой хуже всего. |
| Roswitha zog in selbiger Stunde noch mit ihren paar Habseligkeiten in das landrätliche Haus hinüber und richtete sich in dem kleinen Alkoven ein. Als der Tag um war, ging sie früh zu Bett und schlief, ermüdet wie sie war, gleich ein. | Розвита тут же перебралась в дом ландрата и устроилась в маленьком алькове. Вечером она рано улеглась в постель и, утомленная, сразу же заснула. |
| Am andern Morgen erkundigte sich Effi - die seit einiger Zeit (denn es war gerade Vollmond) wieder in Ängsten lebte -, wie Roswitha geschlafen und ob sie nichts gehört habe. | На другое утро Эффи, с некоторых пор опять жившая в страхе (было как раз полнолуние), осведомилась, как спала Розвита и не слышала ли она чего-нибудь. |
| "Was?" fragte diese. | -- А чего? -- спросила та. |
| "Oh, nichts. Ich meine nur so; so was, wie wenn ein Besen fegt oder wie wenn einer über die Diele schlittert." | -- О, ничего. Это я так. Ну, скажем, нечто вроде звука метущего веника или шарканья по полу. |
| Roswitha lachte, was auf ihre junge Herrin einen besonders guten Eindruck machte. Effi war fest protestantisch erzogen und würde sehr erschrocken gewesen sein, wenn man an und in ihr was Katholisches entdeckt hätte; trotzdem glaubte sie, daß der Katholizismus uns gegen solche Dinge "wie da oben" besser schütze; ja, diese Betrachtung hatte bei dem Plan, Roswitha ins Haus zu nehmen, ganz erheblich mitgewirkt. | Розвита рассмеялась, и это произвело на ее молодую госпожу особенно хорошее впечатление. Эффи была воспитана в твердом протестантском духе, и очень бы возмутилась, если бы в ней обнаружили нечто от католицизма. Несмотря на это, она верила, что католицизм лучше охраняет от такого рода вещей, как "там, наверху". Более того, эти соображения сильно повлияли на ее замысел взять в дом Розвиту. |
| Man lebte sich schnell ein, denn Effi hatte ganz den liebenswürdigen Zug der meisten märkischen Landfräulein, sich gern allerlei kleine Geschichten erzählen zu lassen, und die verstorbene Frau Registratorin und ihr Geiz und ihre Neffen und ihre Frauen boten einen unerschöpflichen Stoff. Auch Johanna hörte dabei gerne zu. | Скоро они сжились друг с другом: у Эффи была милая черта, свойственная многим бранденбургским сельским барышням, охотно выслушивать всякие маленькие истории, а покойная госпожа регистраторша со своей скупостью, ее племянники и их жены служили неисчерпаемым источником. Иоганна слушала эти истории тоже охотно. |
| Diese, wenn Effi bei den drastischen Stellen oft laut lachte, lächelte freilich und verwunderte sich im stillen, daß die gnädige Frau an all dem dummen Zeug soviel Gefallen finde; diese Verwunderung aber, die mit einem starken Überlegenheitsgefühl Hand in Hand ging, war doch auch wieder ein Glück und sorgte dafür, daß keine Rangstreitigkeiten aufkommen konnten. Roswitha war einfach die komische Figur, und Neid gegen sie zu hegen wäre für Johanna nichts anderes gewesen, wie wenn sie Rollo um seine Freundschaftsstellung beneidet hätte. | Правда, Иоганна, когда Эффи в особенно заинтересовавших ее местах часто громко смеялась, тоже улыбалась, но в душе дивилась тому, что ее госпожа получает столько удовольствия от всех этих глупостей. Однако это удивление, тесно сочетавшееся с чувством превосходства, также никому не приносило вреда, препятствуя возникновению между прислугой споров о старшинстве. Розвита была просто очень комичной, и зависть к ней для Иоганны была бы равносильна зависти к Ролло за его дружбу с хозяйкой. |
| So verging eine Woche, plauderhaft und beinahe gemütlich, weil Effi dem, was ihr persönlich bevorstand, ungeängstigter als früher entgegensah. Auch glaubte sie nicht, daß es so nahe sei. Den neunten Tag aber war es mit dem Plaudern und den Gemütlichkeiten vorbei; da gab es ein Laufen und Rennen, Innstetten selbst kam ganz aus seiner gewohnten Reserve heraus, und am Morgen des 3. Juli stand neben Effis Bett eine Wiege. Doktor Hannemann patschelte der jungen Frau die Hand und sagte: "Wir haben heute den Tag von Königgrätz; schade, daß es ein Mädchen ist. Aber das andere kann ja nachkommen, und die Preußen haben viele Siegestage." Roswitha mochte wohl Ähnliches denken, freute sich indessen vorläufig ganz uneingeschränkt über das, was da war, und nannte das Kind ohne weiteres "Lütt-Annie", was der jungen Mutter als ein Zeichen galt. Es müsse doch wohl eine Eingebung gewesen sein, daß Roswitha gerade auf diesen Namen gekommen sei. | Так, в болтовне, очень мило прошла неделя. Эффи ждала предстоящего ей испытания с меньшим страхом, чем прежде. Она даже не верила, что оно так близко. Но на девятый день беззаботный покой был нарушен и все беседы прерваны; началась беготня и суета, даже Ин-штеттен изменил своей привычке держаться от всего в стороне, а уже 3 июля рядом с кроватью Эффи стояла колыбелька. Доктор Ганнеманн похлопал молодую женщину по руке и сказал: "Сегодня у нас годовщина Кениггреца*, жаль, что девочка. Но это можно наверстать, у пруссаков много юбилеев побед". Розвита мыслила почти так же, но пока безгранично радовалась тому, что было налицо, и недолго думая назвала ребенка "Лютт-Анни", что показалось молодой матери добрым знаком. "Должно быть, это внушение свыше, коли Розвита выбрала именно такое имя". |
| Selbst Innstetten wußte nichts dagegen zu sagen, und so wurde von Klein Annie gesprochen, lange bevor der Tauftag da war. Effi, die von Mitte August an bei den Eltern in Hohen-Cremmen sein wollte, hätte die Taufe gern bis dahin verschoben. Aber es ließ sich nichts tun; Innstetten konnte nicht Urlaub nehmen, und so wurde denn der 15. August, trotzdem es der Napoleonstag war (was denn auch von seiten einiger Familien beanstandet wurde), für diesen Taufakt festgesetzt, natürlich in der Kirche. Das sich anschließende Festmahl, weil das landrätliche Haus keinen Saal hatte, fand in dem großen Ressourcen-Hotel am Bollwerk statt, und der gesamte Nachbaradel war geladen und auch erschienen. Pastor Lindequist ließ Mutter und Kind in einem liebenswürdigen und allseitig bewunderten Toaste leben, bei welcher Gelegenheit Sidonie von Grasenabb zu ihrem Nachbar, einem adligen Assessor von der strengen Richtung, bemerkte: | Сам Инштеттен ничего не имел против, и имя маленькой Анни повторялось всеми уже задолго до крещения. Эффи, намеревавшаяся в середине августа навестить родителей в Гоген-Креммене, охотно бы отложила крестины до этого времени. Но, увы, Инштеттен не мог взять отпуск, а поэтому обряд крещения, естественно, в церкви, был назначен на 15 августа, несмотря на совпадение этой даты с днем рождения Наполеона, что вызвало осуждение со стороны некоторых семей. Поскольку в доме ландрата не. было залы, последовавшее за крещением празднество, на которое было приглашено и приехало все окрестное дворянство, состоялось в большом отеле "Ресурс", около крепости. Пастор Линдеквист сердечным и встретившим всеобщее одобрение тостом пожелал матери и ребенку здоровья. Сидония фон Гразенабб заметила при этом своему соседу, асессору, дворянину строгих правил: |
| "Ja, seine Kasualreden, das geht. Aber seine Predigten kann er vor Gott und Menschen nicht verantworten; er ist ein Halber, einer von denen, die verworfen sind, weil sie lau sind. Ich mag das Bibelwort hier nicht wörtlich zitieren." | -- Да, его речи по поводу таких событий -- это еще куда ни шло. Но его проповеди не могут удовлетворить ни бога, ни людей; он половинчат, он один из тех, кто порочны, потому что равнодушны. Правда, я не хотела бы цитировать здесь дословно Библию. |
| Gleich danach nahm auch der alte Herr von Borcke das Wort, um Innstetten leben zu lassen. | Затем, чтобы провозгласить тост за здоровье Инштет-тена, взял слово старый господин фон Борке. |
| "Meine Herrschaften, es sind schwere Zeiten, in denen wir leben, Auflehnung, Trotz, Indisziplin wohin wir blicken. Aber solange wir noch Männer haben, und ich darf hinzusetzen, Frauen und Mütter (und hier verbeugte er sich mit einer eleganten Handbewegung gegen Effi) ... solange wir noch Männer haben wie Baron Innstetten, den ich stolz bin, meinen Freund nennen zu dürfen, so lange geht es noch, so lange hält unser altes Preußen noch. Ja, meine Freunde, Pommern und Brandenburg, damit zwingen wir's und zertreten dem Drachen der Revolution das giftige Haupt. Fest und treu, so siegen wir. Die Katholiken, unsere Brüder, die wir, auch wenn wir sie bekämpfen, achten müssen, haben den 'Felsen Petri', wir aber haben den 'Rocher de bronce'. Baron Innstetten, er lebe hoch!" | -- Господа, мы живем в тяжелые времена: куда ни бросишь взгляд, везде сопротивление, упрямство, недисциплинированность. Но пока у нас есть мужчины, и позволю себе добавить, жены и матери (при этом он поклонился и сделал элегантный жест в сторону Эффи)... пока у нас есть мужчины, подобные барону Инштеттену, которого я горжусь называть своим другом, до тех пор жизнь будет продолжаться, до тех пор наша старая Пруссия будет стоять крепко. Да, друзья мои, Померания и Бранденбург, -- с их помощью мы добьемся этого и раздавим дракону революции его ядовитую голову. Твердые и верные, мы победим. У католиков, наших братьев, которых мы должны уважать, хотя и боремся против них, есть "утес Петра"*, у нас же-- rocher de bronze (бронзовая скала (франц.))*. Да здравствует барон Инштеттен! |
| Innstetten dankte ganz kurz. Effi sagte zu dem neben ihr sitzenden Major von Crampas, das mit dem "Felsen Petri" sei wahrscheinlich eine Huldigung gegen Roswitha gewesen; sie werde nachher an den alten Justizrat Gadebusch herantreten und ihn fragen, ob er nicht Ihrer Meinung sei. Crampas nahm diese Bemerkung unerklärlicherweise für Ernst und riet von einer Anfrage bei dem Justizrat ab, was Effi ungemein erheiterte. | Инштеттен в нескольких кратких словах выразил свою благодарность, а Эффи заметила сидящему рядом с ней майору фон Крампасу, что слова по поводу утеса Петра, возможно, были комплиментом Розвите и что она спросит старого советника юстиции Гадебуша, не придерживается ли он ее мнения. Крампас почему-то принял ее слова всерьез и посоветовал не обращаться к советнику юстиции, что необычайно развеселило Эффи. |
| "Ich habe Sie doch für einen besseren Seelenleser gehalten." | -- А я-то считала вас знатоком душ. |
| "Ach, meine Gnädigste, bei schönen jungen Frauen, die noch nicht achtzehn sind, scheitert alle Lesekunst." | -- Ах, сударыня, когда дело касается прекрасных юных дам, которым нет еще и восемнадцати, всякое знание души терпит крах. |
| "Sie verderben sich vollends, Major. Sie können mich eine Großmutter nennen, aber Anspielungen darauf, daß ich noch nicht achtzehn bin, das kann Ihnen nie verziehen werden." | -- Вы совсем испортились, майор. Можете называть меня хоть бабушкой, но намека на то, что мне еще нет восемнадцати, я вам никогда не прощу. |
| Als man von Tisch aufgestanden war, kam der Spätnachmittagsdampfer die Kessine herunter und legte an der Landungsbrücke, gegenüber dem Hotel, an. Effi saß mit Crampas und Gieshübler beim Kaffee, alle Fenster auf, und sah dem Schauspiel drüben zu. | Когда встали из-за стола, к пристани подошел вечерний пароход, совершавший рейсы по Кессине. Эффи сидела с Крампасом и Гизгюблером за' кофе, у открытого окна, и наблюдала эту картину. |
| "Morgen früh um neun führt mich dasselbe Schiff den Fluß hinauf, und zu Mittag bin ich in Berlin, und am Abend bin ich in Hohen-Cremmen, und Roswitha geht neben mir und hält das Kind auf dem Arm. Hoffentlich schreit es nicht. Ach, wie mir schon heute zumute ist! Lieber Gieshübler, sind Sie auch mal so froh gewesen, Ihr elterliches Haus wiederzusehen?" | -- Завтра, в девять утра, этот пароход увезет меня вверх по реке, в полдень я буду в Берлине, а вечером -- в Гоген-Креммене, и Розвита будет стоять с ребенком на руках рядом со мной. Надеюсь, он не будет кричать. Ах, как я рада, как я рада уже сегодня! Милый Гизгюблер, вы когда-нибудь так радовались встрече с отчим домом? |
| "Ja, ich kenne das auch, gnädigste Frau. Nur bloß, ich brachte kein Anniechen mit, weil ich keins hatte." | -- Да, сударыня, бывало это и со мной. Только я не привозил с собой Аннхен, потому что у меня ее не было. |
| "Kommt noch", sagte Crampas. "Stoßen Sie an, Gieshübler; Sie sind der einzige vernünftige Mensch hier." | -- Еще будет, -- сказал Крампас. -- Чокнемся, Гизгюблер; вы здесь единственный благоразумный человек. |
| "Aber, Herr Major, wir haben ja bloß noch den Kognak." | -- Но у нас остался только коньяк, господин майор. |
| "Desto besser." | -- Тем лучше. |
Fünfzehntes Kapitel/Глава пятнадцатая
| English | Русский |
| Mitte August war Effi abgereist, Ende September war sie wieder in Kessin. Manchmal in den zwischenliegenden sechs Wochen hatte sie's zurückverlangt; als sie aber wieder da war und in den dunklen Flur eintrat, auf den nur von der Treppenstiege her ein etwas fahles Licht fiel, wurde ihr mit einemmal wieder bang, und sie sagte leise: | В середине августа Эффи уехала, а к концу сентября снова вернулась в Кессин. Иногда за эти шесть недель ее тянуло обратно; но когда она вернулась и вошла в темную переднюю, куда только с лестницы падал бледноватый свет, ей опять стало не по себе, и она тихо сказала: |
| "Solch fahles, gelbes Licht gibt es in Hohen-Cremmen gar nicht." | -- В Гоген-Креммене такого бледно-желтого полумрака никогда не бывает. |
| Ja, ein paarmal während ihrer Hohen-Cremmer Tage hatte sie Sehnsucht nach dem "verwunschenen Hause" gehabt, alles in allem aber war ihr doch das Leben daheim voller Glück und Zufriedenheit gewesen. Mit Hulda freilich, die's nicht verwinden konnte, noch immer auf Mann oder Bräutigam warten zu müssen, hatte sie sich nicht recht stellen können, desto besser dagegen mit den Zwillingen, und mehr als einmal, wenn sie mit ihnen Ball oder Krocket gespielt hatte, war ihr's ganz aus dem Sinn gekommen, überhaupt verheiratet zu sein. | Да, несколько раз в течение дней, проведенных в Гоген-Креммене, ею овладевала тоска по "заколдованному дому", но в общем жизнь у родных пенатов была для нее полна счастья и удовольствия. Конечно, с Гульдой, которая все еще ждала мужа или жениха, она чувствовала себя не совсем в своей тарелке; но тем лучше ей было с близнецами, и не раз, играя с ними в мяч или крокет, она забывала о своем замужестве. |
| Das waren dann glückliche Viertelstunden gewesen. Am liebsten aber hatte sie wie früher auf dem durch die Luft fliegenden Schaukelbrett gestanden und in dem Gefühl "jetzt stürz ich" etwas eigentümlich Prickelndes, einen Schauer süßer Gefahr empfunden. Sprang sie dann schließlich von der Schaukel ab, so begleitete sie die beiden Mädchen bis an die Bank vor dem Schulhause und erzählte, wenn sie dasaßen, dem alsbald hinzukommenden Jahnke von ihrem Leben in Kessin, das halb hanseatisch und halb skandinavisch und jedenfalls sehr anders als in Schwantikow und Hohen-Cremmen sei. | То были счастливейшие минуты. Но истинное удовольствие ей доставляли старые качели, она снова стояла на взлетающей в воздух доске с чувством страха, своеобразно щекочущим и вызывающим сладкую дрожь. Оставив качели, она провожала обеих девушек до скамейки перед школой и, сидя на ней, рассказывала присоединявшемуся к ним старому Янке о своей жизни в полуганзейском, полускандинавском Кессине, совсем не таком, как Швантиков или Гоген-Креммен. |
| Das waren so die täglichen kleinen Zerstreuungen, an die sich gelegentlich auch Fahrten in das sommerliche Luch schlossen, meist im Jagdwagen; allem voran aber standen für Effi doch die Plaudereien, die sie beinahe jeden Morgen mit der Mama hatte. Sie saßen dann oben in der luftigen großen Stube, Roswitha wiegte das Kind und sang in einem thüringischen Platt allerlei Wiegenlieder, die niemand recht verstand, vielleicht sie selber nicht; Effi und Frau von Briest aber rückten ans offene Fenster und sahen, während sie sprachen, auf den Park hinunter, auf die Sonnenuhr oder auf die Libellen, die beinahe regungslos über dem Tisch standen, oder auch auf den Fliesengang, wo Herr von Briest neben dem Treppenvorbau saß und die Zeitungen las. Immer wenn er umschlug, nahm er zuvor den Kneifer ab und grüßte zu Frau und Tochter hinauf. | Таковы были ее каждодневные маленькие развлечения, которые иногда разнообразились поездками на луговые поймы, большей частью в охотничьей коляске. Но самым важным для Эффи были беседы, которые почти каждое утро она вела с матерью. Они сидели наверху, в большой, полной воздуха комнате; Розвита качала ребенка и пела на тюрингском диалекте колыбельные песни, которых никто толком не понимал, возможно, даже она сама. Эффи и госпожа фон Брист присаживались к открытому окну и, разговаривая, поглядывали вниз на парк, на солнечные часы или на стрекоз, почти недвижно висевших над прудом, на вымощенную плитками дорожку, где у наружной лестницы дома сидел господин фон Брист и читал газеты. Каждый раз перед тем, как перевернуть лист, он снимал пенсне и приветливо кивал жене и дочери. |
| Kam dann das letzte Blatt an die Reihe, das in der Regel der "Anzeiger fürs Havelland" war, so ging Effi hinunter, um sich entweder zu ihm zu setzen oder um mit ihm durch Garten und Park zu schlendern. Einmal bei solcher Gelegenheit traten sie, von dem Kiesweg her, an ein kleines, zur Seite stehendes Denkmal heran, das schon Briests Großvater zur Erinnerung an die Schlacht von Waterloo hatte aufrichten lassen, eine verrostete Pyramide mit einem gegossenen Blücher in Front und einem dito Wellington auf der Rückseite. | Когда очередь доходила до последней газеты, которой обычно был "Вестник Гавелланда", Эффи сходила вниз, чтобы подсесть к нему или пройтись вместе через сад и парк. Однажды, гуляя, они сошли с усыпанной гравием дорожки и приблизились к маленькому стоящему в стороне памятнику, поставленному в честь победы под Ватерлоо еще дедом Бриста,-- покрытой ржавчиной пирамиде с барельефом Блюхера * впереди и Веллингтона* -- с обратной стороны. |
| "Hast du nun solche Spaziergänge auch in Kessin", sagte Briest, "und begleitet dich Innstetten auch und erzählt dir allerlei ?" | -- Ну, а в Кессине ты совершаешь такие прогулки? -- спросил Брист.-- Сопровождает ли тебя Инштеттен и рассказывает ли тебе обо всем? |
| "Nein, Papa, solche Spaziergänge habe ich nicht. Das ist ausgeschlossen denn wir haben bloß einen kleinen Garten hinter dem Haus, der eigentlich kaum ein Garten ist, bloß ein paar Buchsbaumrabatten und Gemüsebeete mit drei, vier Obstbäumen drin. Innstetten hat keinen Sinn dafür und denkt wohl auch nicht sehr lange mehr in Kessin zu bleiben." | -- Нет, папа, таких прогулок там не бывает. Это исключено, потому что за домом у нас очень маленький сад. Собственно, это даже не сад, а несколько рядов буков, грядки с овощами и три-четыре фруктовых дерева. Инштеттен ничего не понимает в подобных вещах да и не собирается надолго оставаться в Кессине. |
| "Aber Kind, du mußt doch Bewegung haben und frische Luft, daran bist du doch gewöhnt." | -- Но, дитя, ты же должна двигаться и бывать на свежем воздухе, ты ведь к этому привыкла. |
| "Hab ich auch. Unser Haus liegt an einem Wäldchen, das sie die Plantage nennen. Und da geh ich denn viel spazieren und Rollo mit mir." | -- Я и делаю это. Наш дом расположен у леска, который называют питомником. Там я часто гуляю, и со мною -- Ролло. |
| "Immer Rollo", lachte Briest. "Wenn man's nicht anders wüßte, so sollte man beinah glauben, Rollo sei dir mehr ans Herz gewachsen als Mann und Kind." | -- Неизменный Ролло, -- рассмеялся Брист. -- Не зная правды, можно подумать, что его ты любишь больше, чем мужа и ребенка. |
| "Ach, Papa, das wäre ja schrecklich, wenn's auch freilich -soviel muß ich zugeben - eine Zeit gegeben hat, wo's ohne Rollo gar nicht gegangen wäre. Das war damals ... nun, du weißt schon ... Da hat er mich so gut wie gerettet, oder ich habe mir's wenigstens eingebildet, und seitdem ist er mein guter Freund und mein ganz besonderer Verlaß. Aber er ist doch bloß ein Hund. Und erst kommen doch natürlich die Menschen." | -- Ах, папа, это было бы ужасно, хотя, должна сознаться, было время, когда без Ролло я бы не .смогла жить. Это было тогда... ну, ты же знаешь... В то время он чуть ли не спас мне жизнь, а может, это моя фантазия. С тех пор он мой добрый друг и большая для меня опора. Но он всего лишь собака. А любить надо прежде всего людей. |
| "Ja, das sagt man immer, aber ich habe da doch so meine Zweifel. Das mit der Kreatur, damit hat's doch seine eigene Bewandtnis, und was da das Richtige ist, darüber sind die Akten noch nicht geschlossen. Glaube mir, Effi, das ist auch ein weites Feld. Wenn ich mir so denke, da verunglückt einer auf dem Wasser oder gar auf dem schülbrigen Eis, und solch ein Hund, sagen wir, so einer wie dein Rollo, ist dabei, ja, der ruht nicht eher, als bis er den Verunglückten wieder an Land hat. Und wenn der Verunglückte schon tot ist, dann legt er sich neben den Toten hin und blafft und winselt so lange, bis wer kommt, und wenn keiner kommt, dann bleibt er bei dem Toten liegen, bis er selber tot ist. Und das tut solch Tier immer. Und nun nimm dagegen die Menschheit! Gott, vergib mir die Sünde, aber mitunter ist mir's doch, als ob die Kreatur besser wäre als der Mensch." | -- Да, так говорят для красного словца. В это я не верю. Что же касается животных, тут обстоятельства особого рода, и, что здесь более правильно, еще не ясно. Поверь мне, Эффи, это темный лес. Вот я и размышляю, ну, скажем, случается несчастье с кем-нибудь на воде или на непрочном льду, и рядом собака, вроде твоего Ролло, она ведь не успокоится, пока не вытащит потерпевшего на берег. И если тот мертв, ляжет рядом и будет выть до тех пор, пока не придут, а не придут, так останется с мертвецом, пока не подохнет сама. Заметь себе, животные так поступают всегда. А теперь сравни с ними человечество! Боже, прости мне это прегрешение. Вот так иногда и раздумываешь: а что животное, не лучше ли оно человека? |
| "Aber, Papa, wenn ich das Innstetten wiedererzählte ... " | -- Но, папа, расскажи я это Инштеттену... |
| "Nein, das tu lieber nicht, Effi ... " | -- Нет, лучше не делай этого, Эффи... |
| "Rollo würde mich ja natürlich retten, aber Innstetten würde mich auch retten. Er ist ja ein Mann von Ehre." | -- Ролло, несомненно, спас бы меня, но и Инштеттен спас бы меня тоже. Ведь он человек чести. |
| "Das ist er." | -- Да, он таков. |
| "Und liebt mich." | -- И любит меня. |
| "Versteht sich, versteht sich. Und wo Liebe ist, da ist auch Gegenliebe. Das ist nun mal so. Mich wundert nur, daß er nicht mal Urlaub genommen hat und rübergeflitzt ist. Wenn man eine so junge Frau hat ... " | -- Разумеется, разумеется. А где любовь, там и ответное чувство. Это понятно. Меня удивляет только одно, почему он не взял отпуск и не прилетел стрелою сюда. Когда имеют такую молодую жену... |
| Effi errötete, weil sie geradeso dachte. Sie mochte es aber nicht einräumen. | Эффи покраснела, потому что думала то же самое. Но соглашаться ей не хотелось. |
| "Innstetten ist so gewissenhaft und will, glaub ich, gut angeschrieben sein und hat so seine Pläne für die Zukunft; Kessin ist doch bloß eine Station. Und dann am Ende, ich lauf ihm ja nicht fort. Er hat mich ja. Wenn man zu zärtlich ist ... und dazu der Unterschied der Jahre ... da lächeln die Leute bloß." | -- Инштеттен так старателен и стремится, как я предполагаю, быть на хорошем счету, у него свои планы на будущее; ведь Кессин -- всего лишь полустанок. И, в конце концов, я ведь не убегу от него. Я же принадлежу ему. Когда человек бывает слишком нежен... к тому же при такой разнице в годах... люди будут только смеяться. |
| "Ja, das tun sie, Effi. Aber darauf muß man's ankommen lassen. Übrigens sage nichts darüber, auch nicht zu Mama. Es ist so schwer, was man tun und lassen soll. Das ist auch ein weites Feld." | -- Да, будут, Эффи. Но с этим нужно мириться. Впрочем, никому ничего не говори об этом, даже маме. Подчас так тяжело, что иногда приходится делать и допускать. И тут темный лес. |
| Gespräche wie diese waren während Effis Besuch im elterlichen Hause mehr als einmal geführt worden, hatten aber glücklicherweise nicht lange nachgewirkt, und ebenso war auch der etwas melancholische Eindruck rasch verflogen, den das erste Wiederbetreten ihres Kessiner Hauses auf Effi gemacht hatte. Innstetten zeigte sich voll kleiner Aufmerksamkeiten, und als der Tee genommen und alle Stadt- und Liebesgeschichten in heiterster Stimmung durchgesprochen waren, hängte sich Effi zärtlich an seinen Arm, um drüben ihre Plaudereien mit ihm fortzusetzen und noch einige Anekdoten von der Trippelli zu hören, die neuerdings wieder mit Gieshübler in einer lebhaften Korrespondenz gestanden hatte, was immer gleichbedeutend mit einer neuen Belastung ihres nie ausgeglichenen Kontos war. Effi war bei diesem Gespräch sehr ausgelassen, fühlte sich ganz als junge Frau und war froh, die nach der Gesindestube hin ausquartierte Roswitha auf unbestimmte Zeit los zu sein. | Подобные разговоры во время пребывания Эффи в родительском доме возникали не раз, но, к счастью, их воздействие было недолгим; так же быстро прошло и меланхолическое настроение, вызванное у нее при входе в кессинский дом -после возвращения. Инштеттен был к жене очень внимателен, и после чая и веселого обсуждения всех городских новостей и любовных историй она нежно взяла его под руку, чтобы пройтись на воздухе и продолжить там начатый разговор. Она выслушала еще несколько анекдотов о Триппелли, которая опять находилась в оживленной переписке с Гизгюблером, что всегда означало критическое положение ее банкового счета, никогда не приходившего в равновесие. Разговаривая с мужем, Эффи оставила свою сдержанность, она почувствовала в себе женщину, молодую женщину, и была рада освободиться от Розвиты, которую выселила на определенное время в людскую. |
| Am anderen Morgen sagte sie: | На другое утро она сказала мужу: |
| "Das Wetter ist schön und mild, und ich hoffe, die Veranda nach der Plantage hinaus ist noch in gutem Stande, und wir können uns ins Freie setzen und da das Frühstück nehmen. In unsere Zimmer kommen wir ohnehin noch früh genug, und der Kessiner Winter ist wirklich um vier Wochen zu lang." | -- Погода хорошая, теплая, я надеюсь, что веранда со стороны питомника в хорошем состоянии, и мы можем выйти на воздух и позавтракать там. Насидеться в комнатах мы еще успеем: кессинская зима действительно на четыре недели длиннее обычного. |
| Innstetten war sehr einverstanden. Die Veranda, von der Effi gesprochen und die vielleicht richtiger ein Zelt genannt worden wäre, war schon im Sommer hergerichtet worden, drei, vier Wochen vor Effis Abreise nach Hohen-Cremmen, und bestand aus einem großen, gedielten Podium, vorn offen, mit einer mächtigen Markise zu Häupten, während links und rechts breite Leinwandvorhänge waren, die sich mit Hilfe von Ringen an einer Eisenstange hin und her schieben ließen. Es war ein reizender Platz, den ganzen Sommer über von allen Badegästen, die hier vorüber mußten, bewundert. | Инштеттен был вполне с нею согласен. Веранда, о которой говорила Эффи, представляла собой скорее шатер и была воздвигнута еще летом, за две-три недели до отъезда Эффи в Гоген-Креммен. Она состояла из большого, покрытого половицами помоста, открытого спереди, с огромной маркизой над головой, с широкими льняными занавесками по сторонам, передвигавшимися на кольцах по железной штанге. Это было очаровательное местечко, вызывавшее в течение лета восхищение всех проходивших мимо курортников. |
| Effi hatte sich in einen Schaukelstuhl gelehnt und sagte, während sie das Kaffeebrett von der Seite her ihrem Manne zuschob: | Эффи села в качалку и сказала, подвинув поднос с кофейным прибором мужу: |
| "Geert, du könntest heute den liebenswürdigen Wirt machen; ich für mein Teil find es so schön in diesem Schaukelstuhl, daß ich nicht aufstehen mag. Also strenge dich an, und wenn du dich recht freust, mich wieder hier zu haben, so werd ich mich auch zu revanchieren wissen." Und dabei zupfte sie die weiße Damastdecke zurecht und legte ihre Hand darauf, die Innstetten nahm und küßte. | -- Геерт, ты мог бы сегодня побыть любезным хозяином. Мне так хорошо в этой качалке, что я не хочу подниматься. Если ты действительно радуешься, что я вновь с тобой, постарайся это сделать, а я сумею отплатить тебе за это позже.-- Тут она поправила белую камчатную скатерть и положила на нее правую руку. Инштеттен взял эту руку и поцеловал. |
| "Wie bist du nur eigentlich ohne mich fertig geworden?" | -- Как же ты тут справлялся без меня? -- |
| "Schlecht genug, Effi." | Довольно плохо, Эффи. |
| "Das sagst du so hin und machst ein betrübtes Gesicht, und ist doch eigentlich alles nicht wahr." | -- Ты только говоришь так и при этом делаешь печальное лицо, а на самом деле все неправда. |
| "Aber Effi ... | -- Но, Эффи... |
| "Was ich dir beweisen will. Denn wenn du ein bißchen Sehnsucht nach deinem Kinde gehabt hättest - von mir selber will ich nicht sprechen, was ist man am Ende solchem hohen Herrn, der so lange Jahre Junggeselle war und es nicht eilig hatte ... " | -- А хочешь, я тебе докажу. Если бы ты хоть немного тосковал по своему ребенку,-- я не хочу говорить о себе самой: что я значу в конечном счете для такого важного господина, который столь долгие годы был холостяком и не спешил... |
| "Nun?" | -- Ну и что дальше? |
| "Ja, Geert, wenn du nur ein bißchen Sehnsucht gehabt hättest, so hättest du mich nicht sechs Wochen mutterwindallein in Hohen-Cremmen sitzen lassen wie eine Witwe, und nichts da als Niemeyer und Jahnke und mal die Schwantikower. Und von den Rathenowern ist niemand gekommen, als ob sie sich vor mir gefürchtet hätten oder als ob ich zu alt geworden sei." | -- Да, Геерт, если бы ты хоть немного тосковал, ты не оставил бы меня на шесть недель совсем одну, словно вдову, в Гоген-Креммене, где вокруг никого, кроме Нимейера, Янке и прочих швантиковцев. Из Ратенова тоже никто не приехал, как будто меня боятся или я слишком постарела. |
| "Ach, Effi, wie du nur sprichst. Weißt du, daß du eine kleine Kokette bist?" | -- Ах, Эффи, что ты говоришь! Ты просто маленькая кокетка. |
| "Gott sei Dank, daß du das sagst. Das ist für euch das Beste, was man sein kann. Und du bist nichts anderes als die anderen, wenn du auch so feierlich und ehrsam tust. Ich weiß es recht gut, Geert ... Eigentlich bist du ... " | -- Слава богу, что ты так говоришь. Для вас, мужчин, это самое лучшее, чем может быть женщина. И ты такой же, как другие, хотя у тебя торжественный и честный вид. Я знаю это очень хорошо, Геерт... В сущности, ты... |
| "Nun, was?" | -- Что же я? |
| "Nun, ich will es lieber nicht sagen. Aber ich kenne dich recht gut; du bist eigentlich, wie der Schwantikower Onkel mal sagte, ein Zärtlichkeitsmensch und unterm Liebesstern geboren, und Onkel Belling hatte ganz recht, als er das sagte. Du willst es bloß nicht zeigen und denkst, es schickt sich nicht und verdirbt einem die Karriere. Hab ich's getroffen?" | -- Ну, этого я лучше не скажу. Но я знаю тебя довольно хорошо. Собственно говоря, как сказал однажды мой дядя из Швантикова, ты нежный человек и родился под звездой любви. И дядюшка Беллинг был совершенно прав. Ты просто не хочешь этого показать, думая, что это неприлично и может испортить тебе карьеру. Ну как, я угадала? |
| Innstetten lachte. | Инштеттен рассмеялся. |
| "Ein bißchen getroffen hast du's. Weißt du was, Effi, du kommst mir ganz anders vor. Bis Anniechen da war, warst du ein Kind. Aber mit einemmal ... " | -- Отчасти... Знаешь, Эффи, ты стала совсем другой. Пока не было Аннхен, ты была ребенком. Но как-то сразу... |
| "Nun?" | -- Ну? |
| "Mit einemmal bist du wie vertauscht. Aber es steht dir, du gefällst mir sehr, Effi. Weißt du was?" | -- Тебя сразу как будто подменили. Но это тебе идет, ты очень нравишься мне, Эффи. Знаешь что? |
| "Nun?" | -- Ну? |
| "Du hast was Verführerisches." | -- В тебе есть что-то обольстительное. |
| "Ach, mein einziger Geert, das ist ja herrlich, was du da sagst; nun wird mir erst recht wohl ums Herz ... Gib mir noch eine halbe Tasse ... Weißt du denn, daß ich mir das immer gewünscht habe? Wir müssen verführerisch sein, sonst sind wir gar nichts ... " | -- Ах, Геерт, единственный мой, это же великолепно, что ты сказал; вот когда у меня хорошо на душе... Дай мне еще полчашки... Известно ль тебе, что именно этого я желала всегда? Мы должны быть обольстительными, иначе мы ничто... |
| "Hast du das aus dir?" | -- Это твои слова? |
| "Ich könnt es wohl auch aus mir haben. Aber ich hab es von Niemeyer ... " | -- Они могли быть и моими. Так говорит Нимейер... |
| "Von Niemeyer! O du himmlischer Vater, ist das ein Pastor. Nein, solche gibt es hier nicht. Aber wie kam denn der dazu? Das ist ja, als ob es irgendein Don Juan oder Herzensbrecher gesprochen hätte." | -- Нимейер! О небесный отец, вот это пастор! Нет, здесь таких нет. Но как пришел к этому он? Эти слова должны бы принадлежать какому-нибудь сокрушителю сердец, какому-нибудь донжуану. |
| "Ja, wer weiß", lachte Effi ... "Aber kommt da nicht Crampas? Und vom Strand her. Er wird doch nicht gebadet haben? Am 27. September ... " | -- Весьма вероятно, -- засмеялась Эффи.-- Но кто там идет, не Крампас ли? И с пляжа. Не купался же он двадцать седьмого сентября?.. |
| "Er macht öfter solche Sachen. Reine Renommisterei." | -- Он часто проделывает подобные фокусы. Пустое хвастовство. |
| Derweilen war Crampas bis in nächste Nähe gekommen und grüßte. | Между тем Крампас подошел ближе и приветствовал их. |
| "Guten Morgen", rief Innstetten ihm zu. "Nur näher, nur näher. " | -- Доброе утро, -- прокричал ему Инштеттен. -- Идите, идите сюда! |
| Crampas trat heran. Er war in Zivil und küßte der in ihrem Schaukelstuhl sich weiter wiegenden Effi die Hand. | Кампас приблизился. Он был в штатском и поцеловал руку Эффи, продолжавшей раскачиваться в качалке. |
| "Entschuldigen Sie mich, Major, daß ich so schlecht die Honneurs des Hauses mache; aber die Veranda ist kein Haus, und zehn Uhr früh ist eigentlich gar keine Zeit. Da wird man formlos oder, wenn Sie wollen, intim. Und nun setzen Sie sich, und geben Sie Rechenschaft von Ihrem Tun. Denn an Ihrem Haar (ich wünschte Ihnen, daß es mehr wäre) sieht man deutlich, daß Sie gebadet haben." | -- Простите меня, майор, что я так плохо соблюдаю этикет дома;, но веранда -- не дом, а десять часов утра, собственно, не время для визитов. Отсюда такая бесцеремонность, или, если хотите, интимность. А теперь садитесь и дайте отчет о своих действиях. Судя по вашим волосам -- я пожелал бы им быть погуще,-- вы явно купались. |
| Er nickte. | Тот кивнул. |
| "Unverantwortlich", sagte Innstetten, halb ernst-, halb scherzhaft. "Da haben Sie nun selber vor vier Wochen die Geschichte mit dem Bankier Heinersdorf erlebt, der auch dachte, das Meer und der grandiose Wellenschlag würden ihn um seiner Million willen respektieren. Aber die Götter sind eifersüchtig untereinander, und Neptun stellte sich ohne weiteres gegen Pluto oder doch wenigstens gegen Heinersdorf. " | -- Как безрассудно! -- сказал шутливым тоном Инштеттен. -- Четыре недели тому назад вы сами были свидетелем истории с банкиром Гейнерсдорфом, который тоже полагал, что море и величавые волны пощадят его во имя его миллионов. Но боги ревнуют друг к другу, и Нептун безо всякого стеснения восстал против Плутона, или по крайней мере против Гейнерсдорфа. |
| Crampas lachte. | Крампас рассмеялся. |
| "Ja, eine Million Mark! Lieber Innstetten, wenn ich die hätte, da hätt ich es am Ende nicht gewagt; denn so schön das Wetter ist, das Wasser hatte nur neun Grad. Aber unsereins mit seiner Million Unterbilanz, gestatten Sie mir diese kleine Renommage, unsereins kann sich so was ohne Furcht vor der Götter Eifersucht erlauben. Und dann muß einen das Sprichwort trösten: 'Wer für den Strick geboren ist, kann im Wasser nicht umkommen.'" | -- Да, миллион марок! Дорогой Инштеттен, будь у меня столько, я бы не отважился купаться; хоть погода и хороша, температура воды не превышает девяти градусов. У нашего брата, простите мне это маленькое хвастовство, миллион дефицита, почему бы нам не позволить себе подобную роскошь, не опасаясь ревности богов. А потом, утешает пословица: "Рожденный для виселицы в воде не утонет". |
| "Aber, Major, Sie werden sich doch nicht etwas so Urprosaisches, ich möchte beinah sagen, an den Hals reden wollen. Allerdings glauben manche, daß ... ich meine das, wovon Sie eben gesprochen haben ... daß ihn jeder mehr oder weniger verdiene. Trotzdem, Major ... für einen Major ... " | -- Но, майор, не хотите же вы, осмелюсь вас спросить, подобным прозаизмом намекнуть на собственную шею. Некоторые, конечно, думают, что... -- я имею в виду ваши слова -- что виселицы в той или иной степени заслуживает каждый. Все же, майор... для майора... |
| "Ist es keine herkömmliche Todesart. Zugegeben, meine Gnädigste. Nicht herkömmlich und in meinem Fall auch nicht einmal sehr wahrscheinlich - also alles bloß Zitat oder noch richtiger façon de parler. Und doch steckt etwas Aufrichtiggemeintes dahinter, wenn ich da eben sagte, die See werde mir nichts anhaben. Es steht mir nämlich fest, daß ich einen richtigen und hoffentlich ehrlichen Soldatentod sterben werde. Zunächst bloß Zigeunerprophezeiung, aber mit Resonanz im eigenen Gewissen." | -- ...это необычная смерть. Согласен, сударыня. Необычная и, что касается меня, маловероятная,-- и, таким образом, сказанное -- всего лишь речение, fa on de parler. Но должен заметить: за всем этим кроется доля правды. Море действительно не причинит мне никакого вреда. Дело в том, что мне предстоит настоящая и, надеюсь, честная солдатская смерть. Так предсказала цыганка, и это нашло живой отклик в моей душе, в это я твердо верю. |
| Innstetten lachte. | Инштеттен рассмеялся. |
| "Das wird seine Schwierigkeiten haben, Crampas, wenn Sie nicht vorhaben, beim Großtürken oder unterm chinesischen Drachen Dienst zu nehmen. Da schlägt man sich jetzt herum. Hier ist die Geschichte, glauben Sie mir, auf dreißig Jahre vorbei, und wer seinen Soldatentod sterben will ... " | -- Трудная задача, Крампас, если вы, конечно, не намерены пойти на службу к султану или служить под знаменем с китайским драконом. Там воюют, здесь же, поверьте, воевать прекратили лет на тридцать, и тот, кто пожелает умереть солдатской смертью... |
| "Der muß sich erst bei Bismarck einen Krieg bestellen. Weiß ich alles, Innstetten. Aber das ist doch für Sie eine Kleinigkeit. Jetzt haben wir Ende September; in zehn Wochen spätestens ist der Fürst wieder in Varzin, und da er ein liking für Sie hat - mit der volkstümlicheren Wendung will ich zurückhalten, um nicht direkt vor Ihren Pistolenlauf zu kommen -, so werden Sie einem alten Kameraden von Vionville her doch wohl ein bißchen Krieg besorgen können. Der Fürst ist auch nur ein Mensch, und Zureden hilft." | -- ...должен заказать себе войну у Бисмарка. Все это я знаю, Инштеттен. Ведь вам это ничего не стоит. Сентябрь уже на исходе; самое позднее недель через десять князь снова будет в Варцине, и поскольку он питает к вам liking (расположение (англ.)) -- я воздерживаюсь от более ходкого выражения, чтобы не попасть под ваше пистолетное дуло,-- вы сумеете обеспечить старому товарищу по Вионвиллю* немножко войны. Князь тоже всего лишь человек, а уговоры помогают. |
| Effi hatte während dieses Gesprächs einige Brotkügelchen gedreht, würfelte damit und legte sie zu Figuren zusammen, um so anzuzeigen, daß ihr ein Wechsel des Themas wünschenswert wäre. Trotzdem schien Innstetten auf Crampas scherzhafte Bemerkungen antworten zu wollen, was denn Effi bestimmte, lieber direkt einzugreifen. | Между тем Эффи катала хлебные шарики, играла ими и складывала из них фигурки, чтобы показать свое желание переменить тему разговора. Несмотря на это, Инштеттен явно намеревался ответить на насмешливые замечания Крампаса, что" заставило Эффи вмешаться прямо: |
| "Ich sehe nicht ein, Major, warum wir uns mit Ihrer Todesart beschäftigen sollen; das Leben ist uns näher und zunächst auch eine viel ernstere Sache." | -- Я не вижу причины, майор, обсуждать вопрос, какой смертью вы умрете; жизнь нам ближе и к тому же -- гораздо серьезней смерти. |
| Crampas nickte. | Крампас кивнул. |
| "Das ist recht, daß Sie mir recht geben. Wie soll man hier leben? Das ist vorläufig die Frage, das ist wichtiger als alles andere. Gieshübler hat mir darüber geschrieben, und wenn es nicht indiskret und eitel wäre, denn es steht noch allerlei nebenher darin, so zeigte ich Ihnen den Brief ... Innstetten braucht ihn nicht zu lesen, der hat keinen Sinn für dergleichen ... beiläufig eine Handschrift wie gestochen und Ausdrucksformen, als wäre unser Freund statt am Kessiner Alten Markt an einem altfranzösischen Hofe erzogen worden. Und daß er verwachsen ist und weiße Jabots trägt wie kein anderer Mensch mehr - ich weiß nur nicht, wo er die Plätterin hernimmt -, das paßt alles so vorzüglich. Nun, also Gieshübler hat mir von Plänen für die Ressourcenabende geschrieben und von einem Entrepreneur namens Crampas. Sehen Sie, Major, das gefällt mir besser als der Soldatentod oder gar der andere." | -- Вы правильно делаете, что соглашаетесь со мной. Как жить на этом свете? Вот пока вопрос, который важнее всех других. Гизгюблер писал мне об этом, и если бы я не боялась быть нескромной, потому что там идет речь и о всяких других вещах, я -показала бы вам это письмо... Инштеттену его читать 'не надо, он не разбирается в подобных предметах... почерк, кстати, каллиграфический, а обороты такие, как будто наш друг был воспитан не вблизи кессинского старого рынка, а при каком-нибудь средневековом французском дворе. И то, что он горбат, и то, что носит белые жабо, которых ни у кого более не увидишь -- не знаю, где он только находит гладильщицу,-- все это превосходно гармонирует. Так вот, Гизгюблер писал мне о планах вечеров в "Ресурсе" и о некоем антрепренере, по имени Крампае. Видите, майор, это мне нравится больше, чем смерть, солдатская или какая другая. |
| "Mir persönlich nicht minder. Und es muß ein Prachtwinter werden, wenn wir uns der Unterstützung der gnädigen Frau versichert halten dürften. Die Trippelli kommt." | -- Мне лично не меньше. Мы чудесно проведем зиму, если вы, сударыня, позволите надеяться на поддержку со своей стороны. Приедет Триппелли... |
| "Die Trippelli? Dann bin ich überflüssig." | -- Триппелли? Тогда я не нужна. |
| "Mitnichten, gnädigste Frau. Die Trippelli kann nicht von Sonntag bis wieder Sonntag singen, es wäre zuviel für sie und für uns; Abwechslung ist des Lebens Reiz, eine Wahrheit, die freilich jede glückliche Ehe zu widerlegen scheint." | -- Отнюдь, сударыня. Триппелли не может петь от воскресенья до воскресенья, это было бы слишком и для нее и для нас;, прелесть жизни -- в разнообразии: истина, которую опровергает всякий счастливый брак. |
| "Wenn es glückliche Ehen gibt, die meinige ausgenommen ...", und sie reichte Innstetten die Hand. | -- Если существуют счастливые браки, кроме моего. -- И она подала руку Инштеттену. |
| "Abwechslung also", fuhr Crampas fort. "Und diese für uns und unsere Ressource zu gewinnen, deren Vizevorstand zu sein ich zur Zeit die Ehre habe, dazu braucht es aller bewährten Kräfte. Wenn wir uns zusammentun, so müssen wir das ganze Nest auf den Kopf stellen. Die Theaterstücke sind schon ausgesucht: 'Krieg im Frieden', 'Monsieur Herkules', 'Jugendliebe' von Wildbrandt, vielleicht auch 'Euphrosyne' von Gensichen. Sie die Euphrosyne, ich der alte Goethe. Sie sollen staunen, wie gut ich den Dichterfürsten tragiere ... wenn 'tragieren' das richtige Wort ist." | -- Итак, разнообразие,-- продолжал Крампас.-- Чтобы обеспечить его на наших вечерах, вице-президентом которых я имею честь быть в настоящее время, для этого требуются испытанные силы. Объединившись, мы перевернем весь город. Пьесы уже подобраны: "Война в мирное время", "Мосье Геркулес", "Юношеская любовь" Вильбрандта, возможно "Эфросина" Гензихена*. Вы -- Эфросина, я -- старый Гете. Вы изумитесь, как хорошо я буду играть патриарха поэтов... если "играть" -- подходящее слово. |
| "Kein Zweifel. Hab ich doch inzwischen aus dem Brief meines alchimistischen Geheimkorrespondenten erfahren, daß Sie neben vielem anderen gelegentlich auch Dichter sind. Anfangs habe ich mich gewundert. ..." | -- Без сомнения. Из письма моего тайного корреспондента-алхимика я, между прочим, узнала, что вы, наряду со многим другим, иногда занимаетесь поэзией. Вначале я поразилась... |
| "Denn Sie haben es mir nicht angesehen." | -- Потому что не поверили, что я способен... |
| "Nein. Aber seit ich weiß, daß Sie bei neun Grad baden, bin ich anderen Sinnes geworden ... neun Grad Ostsee, das geht über den kastalischen Quell ... " | -- Нет. Но, с тех пор как я узнала, что вы купаетесь при девяти градусах, я изменила мнение... Девять градусов на Балтийском море -- это превосходит температуру Кастальского источника... |
| "Dessen Temperatur unbekannt ist." | -- Которая никому не известна. |
| "Nicht für mich; wenigstens wird mich niemand widerlegen. Aber nun muß ich aufstehen. Da kommt ja Roswitha mit Lütt-Annie." | -- Кроме меня. По крайней мере меня никто не опровергнет. Ну мне пора подниматься, идет Розвита с Лютт-Анни. |
| Und sie erhob sich rasch und ging auf Roswitha zu, nahm ihr das Kind aus dem Arm und hielt es stolz und glücklich in die Höhe. | И она, быстро встав, пошла навстречу Розвите, взяла у нее ребенка и подняла вверх, гордая и счастливая. |
Sechzehntes Kapitel/Глава шестнадцатая
| English | Русский |
| Die Tage waren schön und blieben es bis in den Oktober hinein. Eine Folge davon war, daß die halbzeltartige Veranda draußen zu ihrem Recht kam, so sehr, daß sich wenigstens die Vormittagsstunden regelmäßig darin abspielten. Gegen elf kam dann wohl der Major, um sich zunächst nach dem Befinden der gnädigen Frau zu erkundigen und mit ihr ein wenig zu medisieren, was er wundervoll verstand, danach aber mit Innstetten einen Ausritt zu verabreden, oft landeinwärts, die Kessine hinauf bis an den Breitling, noch häufiger auf die Molen zu. Effi, wenn die Herren fort waren, spielte mit dem Kind oder durchblätterte die von Gieshübler nach wie vor ihr zugeschickten Zeitungen und Journale, schrieb auch wohl einen Brief an die Mama oder sagte: | До самого октября стояли прекрасные дни. Результатом этого явились возросшие права шатрообразной веранды, на которой регулярно проводилась добрая половина утра. Около одиннадцати обычно приходил майор, чтобы, во-первых, осведомиться о здоровье хозяйки и немного посплетничать с ней, что у него удивительно получалось, а во-вторых, договориться с Инштеттеном о верховой прогулке, иногда -- в сторону от моря, вверх по Кессине, до самого Брейтлинга, но еще чаще -- к молам. Когда мужчины уезжали, Зффи играла с ребенком, перелистывала газеты и журналы, неизменно присылаемые Гизгюблером, а то писала письма маме или говорила: |
| "Roswitha, wir wollen mit Annie spazierenfahren", und dann spannte sich Roswitha vor den Korbwagen und fuhr, während Effi hinterherging, ein paar hundert Schritt in das Wäldchen hinein, auf eine Stelle zu, wo Kastanien ausgestreut lagen, die man nun auflas, um sie dem Kind als Spielzeug zu geben. In die Stadt kam Effi wenig; es war niemand recht da, mit dem sie hätte plaudern können, nachdem ein Versuch, mit der Frau von Crampas auf einen Umgangsfuß zu kommen, aufs neue gescheitert war. Die Majorin war und blieb menschenscheu. | "Розвита, поедем гулять с Анни". Тогда Розвита впрягалась в плетеную коляску и в сопровождении Эффи везла ее за какую-нибудь сотню шагов, в лесок. Здесь земля была густо усыпана каштанами. Их давали играть ребенку. В городе Эффи бывала редко. Там не было почти никого, с кем бы она могла поболтать, после того как попытка сблизиться с госпожой фон Крампас снова потерпела неудачу. Майорша была нелюдима и оставалась верной своей привычке. |
| Das ging so wochenlang, bis Effi plötzlich den Wunsch äußerte, mit ausreiten zu dürfen; sie habe nun mal die Passion, und es sei doch zuviel verlangt, bloß um des Geredes der Kessiner willen auf etwas zu verzichten, das einem so viel wert sei. Der Major fand die Sache kapital, und Innstetten, dem es augenscheinlich weniger paßte so wenig, daß er immer wieder hervorhob, es werde sich kein Damenpferd finden lassen -, Innstetten mußte nachgeben, als Crampas versicherte, das solle seine Sorge sein. | Так продолжалось неделями, пока Эффи внезапно не выразила желания принять участие в верховой прогулке. Ведь это ее страсть, и от нее требуют чересчур много, когда заставляют отказываться от того, что ей так нравится, из-за каких-то пересудов кессинцев. Майор нашел идею превосходной, и Инштеттен, которому она понравилась гораздо меньше, -- настолько, что он постоянно отнекивался невозможностью достать дамское седло, -- был вынужден сдаться после того, как Крампас заверил, что "об этом он уж позаботится". |
| Und richtig, was man wünschte, fand sich auch, und Effi war selig, am Strand hinjagen zu können, jetzt wo "Damenbad" und "Herrenbad" keine scheidenden Schreckensworte mehr waren. Meist war auch Rollo mit von der Partie, und weil es sich ein paarmal ereignet hatte, daß man am Strand zu rasten oder auch eine Strecke Wegs zu Fuß zu machen wünschte, so kam man überein, sich von entsprechender Dienerschaft begleiten zu lassen, zu welchem Behufe des Majors Bursche, ein alter Treptower Ulan, der Knut hieß, und Innstettens Kutscher Kruse zu Reitknechten umgewandelt wurden, allerdings ziemlich unvollkommen, indem sie, zu Effis Leidwesen, in eine Phantasielivree gesteckt wurden, darin der eigentliche Beruf beider noch nachspukte. | И действительно, седло скоро нашлось, и Эффи была счастлива, получив возможность скакать по морскому берегу, на котором не красовалось больше отпугивающих надписей: "Дамский пляж" и "Мужской пляж". В прогулках часто принимал участие и Ролло. Поскольку иногда возникало желание отдохнуть на берегу или пройти часть пути пешком, решили брать с собой соответствующую прислугу, для чего денщик майора старый трептовский улан по имени Кнут и кучер Инштеттена Крузе были обращены в стремянных, правда, не совсем настоящих: напяленные на них ливреи не могли, к огорчению Эффи, скрыть основного занятия обоих. |
| Mitte Oktober war schon heran, als man, so herausstaffiert, zum erstenmal in voller Kavalkade aufbrach, in Front Innstetten und Crampas, Effi zwischen ihnen, dann Kruse und Knut und zuletzt Rollo, der aber bald, weil ihm das Nachtrotten mißfiel, allen vorauf war. Als man das jetzt öde Strandhotel passiert und bald danach, sich rechts haltend, auf dem von einer mäßigen Brandung überschäumten Strandwege den diesseitigen Molendamm erreicht hatte, verspürte man Lust, abzusteigen und einen Spaziergang bis an den Kopf der Mole zu machen. Effi war die erste aus dem Sattel. Zwischen den beiden Steindämmen floß die Kessine breit und ruhig dem Meere zu, das wie eine sonnenbeschienene Fläche, darauf nur hier und da eine leichte Welle kräuselte, vor ihnen lag. | Была уже середина октября, когда они впервые стали выезжать на прогулку целой кавалькадой в таком составе: впереди Инштеттен и Крампас, между ними Эффи, затем Крузе и Кнут и, наконец, Ролло, вскоре, однако, обгонявший всех, так как ему надоедало плестись в хвосте. Когда отель на берегу, теперь пустовавший, оставался позади и они подъезжали по дорожке пляжа, куда долетала пена прибоя, к насыпи мола, у них появлялось желание спешиться и прогуляться до его конца. Эффи первая соскакивала с седла. Широкая Кессина, стиснутая камнем набережных, спокойно изливалась в море, а на морской глади, простертой перед ними, под солнцем вспыхивали кудрявые всплески волн. |
| Effi war noch nie hier draußen gewesen, denn als sie vorigen November in Kessin eintraf, war schon Sturmzeit, und als der Sommer kam, war sie nicht mehr imstande, weite Gänge zu machen. Sie war jetzt entzückt, fand alles groß und herrlich, erging sich in kränkenden Vergleichen zwischen dem Luch und dem Meer und ergriff, sooft die Gelegenheit dazu sich bot, ein Stück angeschwemmtes Holz, um es nach links hin in die See oder nach rechts hin in die Kessine zu werfen. Rollo war immer glücklich, im Dienste seiner Herrin sich nachstürzen zu können; mit einemmal aber wurde seine Aufmerksamkeit nach einer ganz anderen Seite hin abgezogen, und sich vorsichtig, ja beinahe ängstlich vorwärts schleichend, sprang er plötzlich auf einen in Front sichtbar werdenden Gegenstand zu, freilich vergeblich, denn im selben Augenblick glitt von einem sonnenbeschienenen und mit grünem Tang überwachsenen Stein eine Robbe glatt und geräuschlos in das nur etwa fünf Schritt entfernte Meer hinunter. Eine kurze Weile noch sah man den Kopf, dann tauchte auch dieser unter. | Эффи еще ни разу не была здесь: когда она приехала в Кессин в ноябре прошлого года, уже наступил период штормов, а летом она была не в состоянии совершать дальние прогулки. Теперь молодая женщина восхищалась, находя все грандиозным и великолепным, и без конца наделяла море и привычные ей луговые поймы сравнениями, невыгодными для последних. Если волны прибивали к берегу деревяшку, Эффи брала ее и швыряла в море или в Кессину. А Ролло в восторге бросался за ней, чтобы послужить своей госпоже. Но однажды его внимание было отвлечено. Осторожно, почти опасливо пробираясь вперед, он вдруг прыгнул на предмет, ставший теперь заметным, правда, без успеха; в то же мгновенье с камня, освещенного солнцем и покрытого зелеными водорослями, быстро и бесшумно соскользнул в море, находящееся в пяти шагах от него, тюлень. Одно мгновение еще была видна его голова, но затем исчезла под водой и она. |
| Alle waren erregt, und Crampas phantasierte von Robbenjagd und daß man das nächste Mal die Büchse mitnehmen müsse, "denn die Dinger haben ein festes Fell". | Все были возбуждены, Крампас начал фантазировать об охоте на тюленей и о том, что в следующий раз надо взять с собой ружье, потому что "у этой зверюги крепкая шкура". |
| " Geht nicht", sagte Innstetten; "Hafenpolizei. " | -- Исключено,-- заметил Инштеттен. -- Здесь портовая полиция. |
| "Wenn ich so was höre", lachte der Major. "Hafenpolizei! Die drei Behörden, die wir hier haben, werden doch wohl untereinander die Augen zudrücken können. Muß denn alles so furchtbar gesetzlich sein? Gesetzlichkeiten sind langweilig." | -- О, что я слышу, -- рассмеялся майор.-- Портовая полиция! Трое властей, какие у нас здесь существуют, могли бы смотреть друг на друга сквозь пальцы. Неужели все должно быть так ужасно законно? Всякие законности скучны. |
| Effi klatschte in die Hände. | Эффи захлопала в ладоши. |
| "Ja, Crampas, Sie kleidet das, und Effi, wie Sie sehen, klatscht Ihnen Beifall. Natürlich; die Weiber schreien sofort nach einem Schutzmann, aber von Gesetz wollen sie nichts wissen. " | -- Да, Крампас, это вам к лицу, и Эффи, как видите, аплодирует вам. Естественно: женщины первыми зовут полицейского, но о законе они и знать не желают. |
| "Das ist so Frauenrecht von alter Zeit her, und wir werden's nicht ändern, Innstetten." | -- Это -- право всех дам с древнейших времен, и тут мы вряд ли что изменим, Инштеттен. |
| "Nein", lachte dieser, "und ich will es auch nicht. Auf Mohrenwäsche lasse ich mich nicht ein. Aber einer wie Sie, Crampas, der unter der Fahne der Disziplin großgeworden ist und recht gut weiß, daß es ohne Zucht und Ordnung nicht geht, ein Mann wie Sie, der sollte doch eigentlich so was nicht reden, auch nicht einmal im Spaß. Indessen, ich weiß schon, Sie haben einen himmlischen Kehr-mich-nicht-Drang und denken, der Himmel wird nicht gleich einstürzen. Nein, gleich nicht. Aber mal kommt es." | -- Да, -- рассмеялся тот, -- но я и не хочу этого. Мартышкин труд -- занятие не по мне. Но такому человеку, как вы, Крампас, воспитанному под стягом дисциплины и хорошо знающему, что без строгости и порядка обойтись нельзя, такому человеку не след говорить подобные вещи, даже в шутку. Я ведь знаю, что в вопросах, связанных с небом, вы остаетесь необращенным и думаете, что небо сейчас на вас не обрушится. Сейчас -- нет. Но когда-нибудь это будет. |
| Crampas wurde einen Augenblick verlegen, weil er glaubte, das alles sei mit einer gewissen Absicht gesprochen, was aber nicht der Fall war. Innstetten hielt nur einen seiner kleinen moralischen Vorträge, zu denen er überhaupt hinneigte. | Крампас на мгновение смутился, решив, что все это говорится преднамеренно, но он ошибался. Инштеттен просто-напросто читал одну из своих душеспасительных лекций, к которым вообще имел склонность. |
| "Da lob ich mir Gieshübler", sagte er einlenkend, "immer Kavalier und dabei doch Grundsätze." | -- Вот почему мне нравится Гизгюблер,-- сказал он примирительно. -- Он всегда галантен, но при этом держится определенных принципов. |
| Der Major hatte sich mittlerweile wieder zurechtgefunden und sagte in seinem alten Ton: | Майор между тем оправился от смущения и продолжал прежним тоном: |
| "Ja, Gieshübler; der beste Kerl von der Welt und, wenn möglich, noch bessere Grundsätze. Aber am Ende woher? Warum? Weil er einen 'Verdruß' hat. Wer gerade gewachsen ist, ist für Leichtsinn. Überhaupt ohne Leichtsinn ist das ganze Leben keinen Schuß Pulver wert." | -- Конечно, Гизгюблер прекраснейший парень на свете и, если это только возможно, -- с еще более прекрасными принципами. Но в конечном счете почему? В силу чего? Потому что у него горб. А тот, у кого стройная фигура, тот всегда сторонник легкомыслия. Вообще без легкомыслия жизнь ничего не стоит. |
| "Nun hören Sie, Crampas, gerade so viel kommt mitunter dabei heraus." Und dabei sah er auf des Majors linken, etwas gekürzten Arm. | -- Но послушайте, майор, ведь только по легкомыслию и происходят подобные случаи.-- Инштеттен покосился на левую, несколько укороченную руку майора. |
| Effi hatte von diesem Gespräch wenig gehört. Sie war dicht an die Stelle getreten, wo die Robbe gelegen, und Rollo stand neben ihr. Dann sahen beide, von dem Stein weg, auf das Meer und warteten, ob die "Seejungfrau" noch einmal sichtbar werden würde. | Эффи мало прислушивалась к этому разговору. Она подошла к тому месту, где недавно лежал тюлень. Ролло стоял рядом. Они сначала осмотрели камень, потом повернулись к морю, ожидая, не появится ли снова "морская дева". |
| Ende Oktober begann die Wahlkampagne, was Innstetten hinderte, sich ferner an den Ausflügen zu beteiligen und auch Crampas und Effi hätten jetzt um der lieben Kessiner willen wohl verzichten müssen, wenn nicht Knut und Kruse als eine Art Ehrengarde gewesen wären. So kam es, daß sich die Spazierritte bis in den November hinein fortsetzten | Начавшаяся в конце октября избирательная кампания помешала Инштеттену участвовать в прогулках. Крампасу и Эффи тоже пришлось бы отказаться от них в угоду кессинцам, не состой при них своего рода почетной гвардии из Кнута и Крузе. Так верховые поездки продолжались и в ноябре. |
| Ein Wetterumschlag war freilich eingetreten, ein andauern der Nordwest trieb Wolkenmassen heran, und das Meer schäumte mächtig, aber Regen und Kälte fehlten noch und so waren diese Ausflüge bei grauem Himmel und lärmender Brandung fast noch schöner, als sie vorher bei Sonnenschein und stiller See gewesen waren. Rollo jagte vorauf, dann und wann von der Gischt überspritzt, und der Schleier von Effis Reithut flatterte im Wind. Dabei zu sprechen war fast unmöglich; wenn man dann aber, vom Meer fort, in die schutzgebenden Dünen oder noch besser in den weiter zurückgelegenen Kiefernwald einlenkte, so wurd es still, Effis Schleier flatterte nicht mehr, und die Enge des Wegs zwang die beiden Reiter dicht nebeneinander. | Правда, погода изменилась; постоянный норд-вест нагонял массы облаков, море сильно пенилось, но дождей и холодов еще не было, и прогулки под серым небом при шумном прибое казались едва ли не лучше, чем раньше, при ярком солнце и спокойном море. Ролло мчался, временами обдаваемый пеной, впереди, и флер на шляпке Эффи развевался на ветру. Говорить при этом было почти невозможно. Но когда отъезжали от моря под защиту дюн или, еще лучше, в отдаленный сосновый лесок, становилось тише, флер Эффи не развевался более, и узкая дорожка заставляла обоих седоков ехать рядом. |
| Das war dann die Zeit, wo man - schon um der Knorren und Wurzeln willen im Schritt reitend - die Gespräche, die der Brandungslärm unterbrochen hatte, wieder aufnehmen konnte. Crampas, ein guter Causeur, erzählte dann Kriegs- und Regimentsgeschichten, auch Anekdoten und kleine Charakterzüge von Innstetten, der mit seinem Ernst und seiner Zugeknöpftheit in den übermütigen Kreis der Kameraden nie recht hineingepaßt habe, so daß er eigentlich immer mehr respektiert als geliebt worden sei. | Были моменты, когда оба, если мешали ветви и корни деревьев, ехали шагом, и разговор, прерванный шумом прибоя, возобновлялся. Хороший собеседник, Крампас рассказывал тогда военные и полковые истории, а также анекдоты об Инштеттене и об особенностях его характера. Инштеттен с его серьезностью и натянутостью никогда не сживался по-настоящему с бесшабашной компанией сотоварищей по службе, и его скорее уважали, чем любили. |
| "Das kann ich mir denken", sagte Effi, "ein Glück nur, daß der Respekt die Hauptsache ist." | -- Этому я верю,-- сказала Эффи, -- в том и счастье, что уважение -- это главное. |
| "Ja, zu seiner Zeit. Aber er paßt doch nicht immer. Und zu dem allen kam noch eine mystische Richtung, die mitunter Anstoß gab, einmal weil Soldaten überhaupt nicht sehr für derlei Dinge sind, und dann weil wir die Vorstellung unterhalten, vielleicht mit Unrecht, daß er doch nicht ganz so dazu stände, wie er's uns einreden wollte." | -- Да, в определенные моменты. Но не всегда. Большую роль играл во всем и его мистицизм, который тоже ему мешал сблизиться с товарищами; во-первых, потому, что солдаты вообще не склонны к таким вещам, а во-вторых, потому, что у нас, может быть, несправедливо, существовало мнение, будто сам он не так уж привержен этой мистике, как пытается нам внушить. |
| "Mystische Richtung?" sagte Effi. "Ja, Major, was verstehen Sie darunter? Er kann doch keine Konventikel abgehalten und den Propheten gespielt haben. Auch nicht einmal den aus der Oper ... ich habe seinen Namen vergessen." | -- Мистицизм? -- переспросила Эффи. -- Да, майор, но что вы имеете в виду? Не мог же он проводить радения или разыгрывать пророка, даже того... из оперы...* я забыла его имя. |
| "Nein, so weit ging er nicht. Aber es ist vielleicht besser, davon abzubrechen. Ich möchte nicht hinter seinem Rücken etwas sagen, was falsch ausgelegt werden könnte. Zudem sind es Dinge, die sich sehr gut auch in seiner Gegenwart verhandeln lassen. Dinge, die nur, man mag wollen oder nicht, zu was Sonderbarem aufgebauscht werden, wenn er nicht dabei ist und nicht jeden Augenblick eingreifen und uns widerlegen oder meinetwegen auch auslachen kann." | -- Нет, до подобного не доходило. Но не прервать ли нам беседу? Я не склонен говорить за его спиной все, что может быть неправильно истолковано. К тому же этот предмет можно прекрасно обсудить и в его присутствии. Черты характера барона волей-неволей могут быть раздуты нами до размеров странности, если самого Инштеттена здесь нет, и он не может вмешаться, чтобы в любой момент опровергнуть нас или даже высмеять. |
| "Aber das ist ja grausam, Major. Wie können Sie meine Neugier so auf die Folter spannen. Erst ist es was, und dann ist es wieder nichts. Und Mystik! Ist er denn ein Geisterseher?" | -- Но это жестоко, майор. Вы подвергаете мое любопытство такой пытке. То вы о чем-то говорите, а потом оказывается, ничего нет. Даже мистика! Что же он -- духовидец? |
| "Ein Geisterseher! Das will ich nicht gerade sagen. Aber er hatte eine Vorliebe, uns Spukgeschichten zu erzählen. Und wenn er uns dann in große Aufregung versetzt und manchen auch wohl geängstigt hatte, dann war es mit einem Male wieder, als habe er sich über alle die Leichtgläubigen bloß mokieren wollen. Und kurz und gut, einmal kam es, daß ich ihm auf den Kopf zusagte: 'Ach was, Innstetten, das ist ja alles bloß Komödie. Mich täuschen Sie nicht. Sie treiben Ihr Spiel mit uns. Eigentlich glauben Sie's gradsowenig wie wir, aber Sie wollen sich interessant machen und haben eine Vorstellung davon, daß Ungewöhnlichkeiten nach oben hin besser empfehlen. In höheren Karrieren will man keine Alltagsmenschen. Und da Sie so was vorhaben, so haben Sie sich was Apartes ausgesucht und sind bei der Gelegenheit auf den Spuk gefallen.'" | -- Духовидец! Это я разумел менее всего. Но у него была страсть рассказывать нам истории о привидениях. И когда все приходили в возбуждение, а некоторые пугались, он вдруг делал вид, что хотел лишь посмеяться над легковерными. Короче говоря, однажды я сказал ему прямо: "Ах, оставьте, Инштеттен, все это сплошная комедия. Меня вам не провести. Вы с нами просто играете. Откровенно говоря, вы сами верите во все это не больше нас, но хотите обратить на себя внимание, сознавая, что исключительность -- хорошая рекомендация для продвижения. Большие карьеры не терпят дюжинных людей. А поскольку вы рассчитываете именно на такую карьеру, то избрали для себя нечто совсем особенное, напав случайно на мысль о привидениях". |
| Effi sagte kein Wort, was dem Major zuletzt bedrücklich wurde. | Эффи не проронила ни слова, и это в конце концов начало действовать на майора угнетающе. |
| "Sie schweigen, gnädigste Frau." | -- Вы молчите, сударыня. |
| "Ja." | -- Да. |
| "Darf ich fragen warum? Hab ich Anstoß gegeben? Oder finden Sie's unritterlich, einen abwesenden Freund, ich muß das trotz aller Verwahrungen einräumen, ein klein wenig zu hecheln? Aber da tun Sie mir trotz alledem Unrecht. Das alles soll ganz ungeniert seine Fortsetzung vor seinen Ohren haben, und ich will ihm dabei jedes Wort wiederholen, was ich jetzt eben gesagt habe." | -- Могу я спросить почему? Дал ли я повод для этого? Или вы находите, что это не по-рыцарски, -- немного почесать язык по поводу отсутствующего друга? С этим я должен согласиться без всяких возражений. Но несмотря на все, не поступайте со мной несправедливо. Наш разговор мы продолжим в его присутствии, и я повторю ему каждое из только что сказанных слов. |
| "Glaub es." | -- Верю. |
| Und nun brach Effi ihr Schweigen und erzählte, was sie alles in ihrem Hause erlebt und wie sonderlich sich Innstetten damals dazu gestellt habe. | И Эффи, нарушив молчание, рассказала обо всем, что пережила в своем доме, а также то, как странно реагировал на это Инштеттен. |
| "Er sagte nicht ja und nicht nein, und ich bin nicht klug aus ihm geworden." | -- Он не сказал ни да, ни нет, и я не поняла ничего. |
| "Also ganz der alte", lachte Crampas. "So war er damals auch schon, als wir in Liancourt und dann später in Beauvais mit ihm in Quartier lagen. Er wohnte da in einem alten bischöflichen Palast - beiläufig, was Sie vielleicht interessieren wird, war es ein Bischof von Beauvais, glücklicherweise 'Cochon' mit Namen, der die Jungfrau von Orleans zum Feuertod verurteilte -, und da verging denn kein Tag, das heißt keine Nacht, wo Innstetten nicht Unglaubliches erlebt hatte. Freilich immer nur so halb. Es konnte auch nichts sein. Und nach diesem Prinzip arbeitet er noch, wie ich sehe." | -- Значит, он остался таким же, каким был, -- рассмеялся Крампас. -- Да, таким он был, когда мы с ним находились на постое в Лионкуре и Бове*. Он жил там в старинном епископском дворце. Кстати, может, вам это интересно, некогда именно епископ Бове, по имени Кошон (Свинья (франц.)) -- удачное совпадение, -- приговорил Орлеанскую деву к сожжению. Так вот, в то время не проходило ни дня, ни ночи, чтобы Инштеттену не представилось чего-нибудь невероятного. Правда, лишь наполовину невероятного. Возможно, что вовсе ничего не было. Он и сейчас, как я вижу, продолжает действовать по этому принципу. |
| "Gut, gut. Und nun ein ernstes Wort, Crampas, auf das ich mir eine ernste Antwort erbitte: Wie erklären Sie sich dies alles?" | -- Хорошо, хорошо. А теперь -- серьезный вопрос, Крампас, на который я хочу получить серьезный ответ: как вы объясняете себе все это? |
| "Ja, meine gnädigste Frau ... " | -- Я, сударыня... |
| "Keine Ausweichungen, Major. Dies alles ist sehr wichtig für mich. Er ist Ihr Freund, und ich bin Ihre Freundin. Ich will wissen, wie hängt dies zusammen? Was denkt er sich dabei?" | -- Не уклоняйтесь, майор. Все это очень важно для меня. Он -- ваш друг, я -- тоже. Я хочу знать, в чем причина. Что он имеет в виду? |
| "Ja, meine gnädigste Frau, Gott sieht ins Herz, aber ein Major vom Landwehrbezirkskommando, der sieht in gar nichts. Wie soll ich solche psychologischen Rätsel lösen? Ich bin ein einfacher Mann." | -- Ах, сударыня, читать в сердцах может только бог, а не майор окружного воинского управления. Мне ли решать такие психологические загадки? Я человек простой. |
| "Ach, Crampas, reden Sie nicht so töricht. Ich bin zu jung, um eine große Menschenkennerin zu sein; aber ich müßte noch vor der Einsegnung und beinah vor der Taufe stehen, um Sie für einen einfachen Mann zu halten. Sie sind das Gegenteil davon, Sie sind gefährlich ... " | -- Крампас, не говорите глупости. Я слишком молода хорошо разбираться в людях. Но, для того чтобы поверить, будто вы человек простой, мне нужно превратиться в девочку-конфирмантку или даже в младенца. Вы далеко не просты, как раз наоборот, вы опасны... |
| "Das Schmeichelhafteste, was einem guten Vierziger mit einem a.D. auf der Karte gesagt werden kann. Und nun also, was sich Innstetten dabei denkt ... " | -- Это самое лестное, что может услышать мужчина добрых сорока лет с указанием на визитной карточке -- "в отставке". Итак, что имеет в виду Инштеттен? |
| Effi nickte. | Эффи кивнула. |
| "Ja, wenn ich durchaus sprechen soll, er denkt sich dabei, daß ein Mann wie Landrat Baron Innstetten, der jeden Tag Ministerialdirektor oder dergleichen werden kann (denn glauben Sie mir, er ist hoch hinaus), daß ein Mann wie Baron Innstetten nicht in einem gewöhnlichen Hause wohnen kann, nicht in einer solchen Kate, wie die landrätliche Wohnung, ich bitte um Vergebung, gnädigste Frau, doch eigentlich ist. Da hilft er denn nach. Ein Spukhaus ist nie was Gewöhnliches ... Das ist das eine." | -- Так вот, если говорить прямо... Человек, подобный ландрату Инштеттену, кто со дня на день может возглавить департамент министерства или нечто в этом роде (поверьте мне, он далеко пойдет), человек, подобный барону Инштеттену, не может жить в обыкновенном доме, в такой халупе, простите меня, сударыня, какую, в сущности, представляет собой жилище ландрата. Тогда он находит выход из положения. Дом с привидениями никак не является чем-то обыкновенным... Это первое. |
| "Das eine? Mein Gott, haben Sie noch etwas?" "Ja." | -- Первое? Боже мой, у вас есть что-нибудь еще? -- Да. |
| "Nun denn, ich bin ganz Ohr. Aber wenn es sein kann, lassen Sie's was Gutes sein." | -- Ну! Я вас слушаю. Только пусть хорошее. |
| "Dessen bin ich nicht ganz sicher. Es ist etwas Heikles, beinah Gewagtes, und ganz besonders vor Ihren Ohren, gnädigste Frau." | -- В этом я не совсем уверен. Предмет щекотлив, почти смел для того, чтобы затрагивать его при вас, сударыня. |
| "Das macht mich nur um so neugieriger." | -- Вы только разжигаете мое любопытство. |
| "Gut denn. Also Innstetten, meine gnädigste Frau, hat außer seinem brennenden Verlangen, es koste, was es wolle, ja, wenn es sein muß, unter Heranziehung eines Spuks, seine Karriere zu machen, noch eine zweite Passion: Er operiert nämlich immer erzieherisch, ist der geborene Pädagog, und hätte, links Basedow und rechts Pestalozzi (aber doch kirchlicher als beide), eigentlich nach Schnepfenthal oder Bunzlau hingepaßt." | -- Хорошо же. Кроме жгучего желания любой ценой, даже с привлечением привидений, сделать себе карьеру, у Инштеттена есть другая страсть: всегда воспитывать людей. Он прирожденный педагог и годился бы в Шнепфенталь* или Бунцлау*, в общество Базедов * и Песталоцци (разве что он более религиозен, чем они). |
| "Und will er mich auch erziehen? Erziehen durch Spuk?" | -- Так он хочет воспитывать и меня? Воспитывать с помощью привидений? |
| "Erziehen ist vielleicht nicht das richtige Wort. Aber doch erziehen auf einem Umweg." | -- Воспитывать, может быть, не совсем то слово... Но все же воспитывать, и окольным путем. |
| "Ich verstehe Sie nicht." | -- Я вас не понимаю. |
| "Eine junge Frau ist eine junge Frau, und ein Landrat ist ein Landrat. Er kutschiert oft im Kreise umher, und dann ist das Haus allein und unbewohnt. Aber solch Spuk ist wie ein Cherub mit dem Schwert ... " | -- Молодая женщина есть молодая женщина, и ланд-рат есть ландрат. Он часто разъезжает по округу, оставляя дом без присмотра, и всякое привидение подобно херувиму с мечом... |
| "Ah, da sind wir wieder aus dem Wald heraus", sagte Effi. | -- Ах, мы уже выехали из лесу,-- сказала Эффи. |
| "Und da ist Utpatels Mühle. Wir müssen nur noch an dem Kirchhof vorüber." | -- Вон мельница Утпателя. Нам осталось проехать только мимо кладбища. |
| Gleich danach passierten sie den Hohlweg zwischen dem Kirchhof und der eingegitterten Stelle, und Effi sah nach dem Stein und der Tanne hinüber, wo der Chinese lag. | Скоро ложбина между кладбищем и огражденным участком осталась позади, и Эффи бросила взгляд на камень и сосну, где был похоронен китаец. |
Siebzehntes Kapitel/Глава семнадцатая
| English | Русский |
| Es schlug zwei Uhr, als man zurück war. Crampas verabschiedete sich und ritt in die Stadt hinein, bis er vor seiner am Marktplatz gelegenen Wohnung hielt. Effi ihrerseits kleidete sich um und versuchte zu schlafen; es wollte aber nicht glücken, denn ihre Verstimmung war noch größer als ihre Müdigkeit. Daß Innstetten sich seinen Spuk parat hielt, um ein nicht ganz gewöhnliches Haus zu bewohnen, das mochte hingehen, das stimmte zu seinem Hange, sich von der großen Menge zu unterscheiden; aber das andere, daß er den Spuk als Erziehungsmittel brauchte, das war doch arg und beinahe beleidigend. Und "Erziehungsmittel", darüber war sie sich klar, sagte nur die kleinere Hälfte; was Crampas gemeint hatte, war viel, viel mehr, war eine Art Angstapparat aus Kalkül. Es fehlte jede Herzensgüte darin und grenzte schon fast an Grausamkeit. Das Blut stieg ihr zu Kopf, und sie ballte ihre kleine Hand und wollte Pläne schmieden; aber mit einem Male mußte sie wieder lachen. "Ich Kindskopf! Wer bürgt mir denn dafür, daß Crampas recht hat! Crampas ist unterhaltlich, weil er medisant ist, aber er ist unzuverlässig und ein bloßer Haselant, der schließlich Innstetten nicht das Wasser reicht." | Пробило два, когда они вернулись с прогулки. Крампас простился и поскакал домой -- он снимал квартиру в городе у Рыночной площади. А Эффи переоделась и решила прилечь отдохнуть. Но уснуть ей не удалось: расстроенные нервы оказались сильнее усталости. Она готова была примириться с тем, что Инштеттен завел себе привидение, она знала -- его дом должен отличаться от других, обыкновенных домов, он любит подчеркивать разницу между собой и другими. Но использовать привидение в воспитательных целях -- это дурно, это почти оскорбительно. Хорошо, пусть будет так, "средство воспитания", это еще полбеды. Но ведь было заметно, что Крампас имел в виду что-то другое, что-то большее -- сознательное запугивание, так сказать, привидение по расчету. А это уже бессердечно, это граничит с жестокостью. У нее вспыхнули щеки, маленькая рука сжалась в кулак. Эффи даже стала раздумывать над планами мести, как вдруг рассмеялась: "Какая я глупая, просто ребенок! Ну кто мне поручится, что Крампас прав! Потому он и занятен, что у него злой язык, но положиться на него абсолютно нельзя. Хвастунишка! Инштеттену он и в подметки не годится". |
| In diesem Augenblick fuhr Innstetten vor, der heute früher zurückkam als gewöhnlich. Effi sprang auf, um ihn schon im Flur zu begrüßen, und war um so zärtlicher, je mehr sie das Gefühl hatte, etwas gutmachen zu müssen. Aber ganz konnte sie das, was Crampas gesagt hatte, doch nicht verwinden, und inmitten ihrer Zärtlichkeiten und während sie mit anscheinendem Interesse zuhörte, klang es in ihr immer wieder: "Also Spuk aus Berechnung, Spuk, um dich in Ordnung zu halten." | В это время к дому подъехал Инштеттен; он вернулся сегодня раньше обычного. Эффи вскочила и выбежала ему навстречу в прихожую. Она была с ним нежна, словно старалась что-то загладить. Но забыть до конца, о чем рассказывал Крампас, она не могла. Слушая Инштеттена с видимым интересом, оставаясь с ним нежной, Эффи про себя все время твердила: "Значит, привидение по расчету, привидение, чтобы держать тебя в руках". |
| Zuletzt indessen vergaß sie's und ließ sich unbefangen von ihm erzählen. | Под конец она все же забыла об этом и слушала мужа без предубеждения, искренне. |
| Inzwischen war Mitte November herangekommen, und der bis zum Sturm sich steigernde Nordwester stand anderthalb Tage lang so hart auf die Molen, daß die mehr und mehr zurückgestaute Kessine das Bollwerk überstieg und in die Straßen trat. Aber nachdem sich's ausgetobt, legte sich das Unwetter, und es kamen noch ein paar sonnige Spätherbsttage. | Ноябрь между тем незаметно подошел к середине. Норд-вест, порой обращавшийся в шторм, бушевал в течение полутора суток и с таким упорством осаждал мол, что запертая Кессина хлынула через дамбу и затопила близлежащие улицы. Набушевавшись, непогода наконец улеглась, и снова наступили погожие осенние дни. |
| "Wer weiß, wie lange sie dauern", sagte Effi zu Crampas, und so beschloß man, am nächsten Vormittag noch einmal auszureiten; auch Innstetten, der einen freien Tag hatte, wollte mit. Es sollte zunächst wieder bis an die Mole gehen; da wollte man dann absteigen, ein wenig am Strand promenieren und schließlich im Schutz der Dünen, wo's windstill war, ein Frühstück nehmen. | -- Кто знает, надолго ли,-- сказала Эффи Крампасу, и они договорились на следующий день еще раз отправиться на прогулку верхами. К ним пожелал присоединиться Инштеттен: завтра у него будет свободное время. Решили доехать, как обычно, до мола, там на берегу сойти с лошадей, побродить немного по берегу, а завтракать отправиться в дюны: они их укроют от ветра. |
| Um die festgesetzte Stunde ritt Crampas vor dem landrätlichen Hause vor; Kruse hielt schon das Pferd der gnädigen Frau, die sich rasch in den Sattel hob und noch im Aufsteigen Innstetten entschuldigte, der nun doch verhindert sei: Letzte Nacht wieder großes Feuer in Morgenitz - das dritte seit drei Wochen, also angelegt -, da habe er hingemußt, sehr zu seinem Leidwesen, denn er habe sich auf diesen Ausritt, der wohl der letzte in diesem Herbst sein werde, wirklich gefreut. | В назначенный час Крампас подъехал к дому советника. Крузе уже держал под уздцы лошадь своей госпожи. Эффи же, быстро взобравшись на седло, стала извиняться за Инштеттена, -- он не поедет, ему неожиданно помешали дела. Ночью в Моргенице снова вспыхнул пожар, третий по счету за три последних недели. Подозревают поджог. Инштеттену пришлось поехать туда, к величайшему его огорчению. Он так радовался прогулке, очевидно, последней в этом сезоне. |
| Crampas sprach sein Bedauern aus, vielleicht nur, um was zu sagen, vielleicht aber auch aufrichtig, denn so rücksichtslos er im Punkte chevaleresker Liebesabenteuer war, so sehr war er auch wieder guter Kamerad. Natürlich alles ganz oberflächlich. Einem Freunde helfen und fünf Minuten später ihn betrügen, das waren Dinge, die sich mit seinem Ehrbegriff sehr wohl vertrugen. Er tat das eine und das andere mit unglaublicher Bonhomie. | Крампас выразил свое сожаление, то ли потому, чтобы сказать что-нибудь, то ли искренне. И хоть в любовных делах он не останавливался ни перед чем, он был недурным товарищем. Правда, и там и здесь чувства его были поверхностны. Он мог, например, помочь другу и через пять минут обмануть его, эти черты прекрасно уживались с его представлением о чести. Причем и то и другое он делал с большим добродушием. |
| Der Ritt ging wie gewöhnlich durch die Plantage hin. Rollo war wieder vorauf, dann kamen Crampas und Effi, dann Kruse. | И вот они снова двигались через питомник: впереди Ролло, за ним Крампас и Эффи, а сзади всех Крузе. Кнута не было. |
| Knut fehlte. | -- А где же ваш Кнут? Куда вы его подевали? |
| "Wo haben Sie Knut gelassen?" "Er hat einen Ziegenpeter." | -- У него сейчас свинка. |
| "Merkwürdig", lachte Effi. "Eigentlich sah er schon immer so aus." | -- Только ли сейчас? -- рассмеялась Эффи.-- Судя по его виду, он неизлечим. |
| "Sehr richtig. Aber Sie sollten ihn jetzt sehen! Oder doch lieber nicht. Ziegenpeter ist ansteckend, schon bloß durch Anblick." | -- Что правда, то правда. Но вы бы посмотрели теперь! Впрочем, не надо: свинка заразна, даже если на больного просто смотреть. |
| "Glaub ich nicht." | -- Вот уж не верю! |
| "Junge Frauen glauben vieles nicht." | -- К сожалению, молодые женщины часто не верят. |
| "Und dann glauben sie wieder vieles, was sie besser nicht glaubten. " | -- И значительно чаще верят тому, чему лучше не верить. |
| "An meine Adresse?" | -- Камешек в мой огород? |
| "Nein." | -- Нет. |
| "Schade." | -- А жаль! |
| "Wie dies 'schade' Sie kleidet. Ich glaube wirklich, Major, Sie hielten es für ganz in Ordnung, wenn ich Ihnen eine Liebeserklärung machte. " | -- Как вам идет это "жаль"! Вы бы, пожалуй, нашли в порядке вещей, если бы я сейчас объяснилась вам в любви. |
| "So weit will ich nicht gehen. Aber ich möchte den sehen, der sich dergleichen nicht wünschte. Gedanken und Wünsche sind zollfrei." | -- Так далеко, положим, я не хочу заходить. Но хотел бы видеть, у кого не возникло бы такого желания. Мысли и желания пошлиной не облагаются! |
| "Das fragt sich. Und dann ist doch immer noch ein Unterschied zwischen Gedanken und Wünschen. Gedanken sind in der Regel etwas, das noch im Hintergrund liegt, Wünsche aber liegen meist schon auf der Lippe." | -- Это еще вопрос. А кроме того, существует разни-' ца мея:ду мыслями и желаниями. Мысли, как правило, таятся в сознании, желания чаще всего срываются с уст. |
| "Nur nicht gerade diesen Vergleich." | -- Боже, только не это сравнение! --- |
| "Ach, Crampas, Sie sind ... Sie sind ..." | Крампас, вы... вы... |
| "Ein Narr." | -- Глупец! |
| "Nein. Auch darin übertreiben Sie wieder. Aber Sie sind etwas anderes. In Hohen-Cremmen sagten wir immer, und ich mit, das Eitelste, was es gäbe, das sei ein Husarenfähnrich von achtzehn ... " | -- Вот уж нет. Снова преувеличение. Нет, вы нечто иное. У нас в Гоген-Креммене все, в том числе и я, любили повторять, что всех тщеславней на свете гусар восемнадцати лет. |
| "Und jetzt?" | -- А теперь? |
| "Und jetzt sag ich, das Eitelste, was es gibt, ist ein Landwehrbezirksmajor von zweiundvierzig." | -- А теперь я скажу, что всех тщеславней на свете майор окружного гарнизона в возрасте сорока двух лет. |
| "... wobei die zwei Jahre, die Sie mir gnädigst erlassen, alles wiedergutmachen - küss' die Hand." | -- Два года, которые вы изволили милостиво мне подарить, загладили все. Целую ручку! |
| "Ja, küss' die Hand. Das ist so recht das Wort, das für Sie paßt. Das ist wienerisch. Und die Wiener, die hab ich kennengelernt in Karlsbad, vor vier Jahren, wo sie mir vierzehnjährigem Dinge den Hof machten. Was ich da alles gehört habe!" | -- Вот именно. "Целую ручку!" Это ваш стиль, это по-венски. А венцы, с которыми мне довелось познакомиться в Карлсбаде, четыре года назад, ухаживали за мной, четырнадцатилетней девочкой... Чего мне тогда только не говорили! |
| "Gewiß nicht mehr, als recht war." | -- Надеюсь, не больше, чем следует. |
| "Wenn das zuträfe, wäre das, was mir schmeicheln soll, ziemlich ungezogen ... Aber sehen Sie da die Bojen, wie die schwimmen und tanzen. Die kleinen roten Fahnen sind eingezogen. Immer wenn ich diesen Sommer die paar Mal, wo ich mich bis an den Strand hinauswagte, die roten Fahnen sah, sagte ich mir: Da liegt Vineta, da muß es liegen, das sind die Turmspitzen ... " | -- А если и так, с вашей стороны неделикатно... впрочем, это мне льстит... Но взгляните туда, на буйки, как они пляшут. Красные флажки давно уже спущены. Знаете, когда этим летом я отважилась приезжать сюда, а это было всего несколько раз, при виде этих флажков я говорила себе: наверное, это Винета *, это выглядывают ее башни со шпилями... |
| "Das macht, weil Sie das Heinesche Gedicht kennen." | -- А все оттого, что вы знаете стихотворение Гейне. |
| "Welches?" | -- Какое? |
| "Nun, das von Vineta." | .-- Ну это, что о Винете. |
| "Nein, das kenne ich nicht; ich kenne überhaupt nur wenig. Leider." | -- Нет, не знаю. Вообще я мало что знаю. К сожалению! ^ |
| "Und haben doch Gieshübler und den Journalzirkel! Übrigens hat Heine dem Gedicht einen anderen Namen gegeben, ich glaube 'Seegespenst' oder so ähnlich. Aber Vineta hat er gemeint. Und er selber - verzeihen Sie, wenn ich Ihnen so ohne weiteres den Inhalt hier wiedergebe -, der Dichter also, während er die Stelle passiert, liegt auf einem Schiffsdeck und sieht hinunter und sieht da schmale, mittelalterliche Straßen und trippelnde Frauen in Kapotthüten, und alle haben ein Gesangbuch in Händen und wollen zur Kirche, und alle Glocken läuten. Und als er das hört, da faßt ihn eine Sehnsucht, auch mit in die Kirche zu gehen, wenn auch bloß um der Kapotthüte willen, und vor Verlangen schreit er auf und will sich hinunterstürzen. Aber im selben Augenblick packt ihn der Kapitän am Bein und ruft ihm zu: 'Doktor, sind Sie des Teufels?" | -- А еще говорите, что у вас есть Гизгюблер и кружок журналистов! Впрочем, у Гейне стихотворение называется иначе, кажется "Морское видение" или что-то в этом роде. Но он имел в виду, конечно, Винету. Поэт - с вашего разрешения я передам содержание этого стихотворения, -- поэт лежит на палубе, когда судно проходит над этим местом, смотрит вниз и видит узкие средневековые улички, видит женщин в старинных чепчиках, у каждой в руках молитвенник, все они торопятся в церковь, где уже звонят колокола. И когда он слышит этот благовест, им овладевает тоска и желание пойти вместе с ними в церковь, вслед за чепчиками. Тогда он с криком вскакивает и хочет броситься в воду. Но в этот самый момент капитан хватает его за ногу и восклицает: "Доктор, в вас вселился дьявол!" |
| "Das ist ja allerliebst. Das möcht ich lesen. Ist es lang?" | -- Это очень мило. Я хотела бы прочесть это стихотворение. Велико ли оно? |
| "Nein, es ist eigentlich kurz, etwas länger als 'Du hast Diamanten und Perlen' oder 'Deine weichen Lilienfinger' ... ", | -- Нет, оно небольшое, немного длиннее, чем- "У тебя бриллианты и жемчуг...", или "Твои лилейные пальцы..."*. |
| und er berührte leise ihre Hand. "Aber lang oder kurz, welche Schilderungskraft, welche Anschaulichkeit! Er ist mein Lieblingsdichter, und ich kann ihn auswendig, sowenig ich mir sonst, trotz gelegentlich eigener Versündigungen, aus der Dichterei mache. Bei Heine liegt es aber anders: Alles ist Leben, und vor allem versteht er sich auf die Liebe, die doch die Hauptsache bleibt. Er ist übrigens nicht einseitig darin ... " | -- И он коснулся ее руки.-- Велико оно или мало, но какая выразительность, какая сила поэтического мастерства! Это мой любимый поэт, несмотря на то, что я невысоко ценю поэзию, хотя и сам при случае грешу. Но Гейне--совсем другое дело: все у него -- жизнь, особенно много внимания уделено любви, которая всегда остается самым главным. Впрочем, он не страдает односторонностью... |
| "Wie meinen Sie das?" | --- Что вы хотите сказать? |
| "Ich meine, er ist nicht bloß für die Liebe ... " | -- Я имею в виду, что у него в стихах не только любовь. |
| "Nun, wenn er diese Einseitigkeit auch hätte, das wäre am Ende noch nicht das schlimmste. Wofür ist er denn sonst noch?" | -- Ну, если бы он и страдал такой односторонностью, это было бы не так уж плохо. А что у него еще? |
| "Er ist auch sehr für das Romantische, was freilich gleich nach der Liebe kommt und nach Meinung einiger sogar damit zusammenfällt. Was ich aber nicht glaube. Denn in seinen späteren Gedichten, die man denn auch die 'romantischen' genannt hat, oder eigentlich hat er es selber getan, in diesen romantischen Dichtungen wird in einem fort hingerichtet, allerdings vielfach aus Liebe. Aber doch meist aus anderen gröberen Motiven, wohin ich in erster Reihe die Politik. die fast immer gröblich ist, rechne. Karl Stuart zum Beispiel trägt in einer dieser Romanzen seinen Kopf unterm Arm, und noch fataler ist die Geschichte vom Vitzliputzli ... " | -- У него очень много романтики, которая, разумеется, следует за любовью и, по мнению некоторых, даже совпадает с нею. Я лично с этим не согласен. Потому что в его позднейших стихах, которые другие, да и он сам, называли романтическими, в этих романтических стихах бесконечные казни, правда, очень часто имеющие своей причиной любовь. Но все же их мотивы большей частью иные, более грубые. К ним я отношу, в первую очередь, политику, которая всегда грубовата. Например, Карл Стюарт в одном из его романсов несет свою голову под мышкой*, а история о Вицлипуцли* еще более роковая... |
| "Von wem?" | -- Чья история? |
| "Vom Vitzliputzli. Vitzliputzli ist nämlich ein mexikanischer Gott, und als die Mexikaner zwanzig oder dreißig Spanier gefangengenommen hatten, mußten diese zwanzig oder dreißig dem Vitzliputzli geopfert werden. Das war da nicht anders, Landessitte, Kultus, und ging auch alles im Handumdrehen, Bauch auf, Herz raus ... " | -- Вицлипуцли. Это мексиканский бог. Когда мексиканцы брали в плен двадцать -- тридцать испанцев, то всех приносили в жертву Вицлипуцли. Таков обычай страны, культ, так сказать; все происходило мгновенно: вспарывали живот, вырывали сердце... |
| "Nein, Crampas, so dürfen Sie nicht weitersprechen. Das ist indezent und degoutant zugleich. Und das alles so ziemlich in demselben Augenblick, wo wir frühstücken wollen." | -- Не надо, Крампас, не продолжайте дальше. Это непристойно и вызывает отвращение. Особенно сейчас, когда мы собираемся завтракать. |
| "Ich für meine Person sehe mich dadurch unbeeinflußt und stelle meinen Appetit überhaupt nur in Abhängigkeit vom Menü." | -- На меня лично это не действует. Вообще мой аппетит зависит только от меню. |
| Während dieser Worte waren sie, ganz wie's das Programm wollte, vom Strand her bis an eine schon halb im Schutz der Dünen aufgeschlagene Bank, mit einem äußerst primitiven Tisch davor, gekommen, zwei Pfosten mit einem Brett darüber. Kruse, der voraufgeritten, hatte hier bereits serviert; Teebrötchen und Aufschnitt von kaltem Braten, dazu Rotwein und neben der Flasche zwei hübsche, zierliche Trinkgläser, klein und mit Goldrand, wie man sie in Badeorten kauft oder von Glashütten als Erinnerung mitbringt. | Во время этого разговора они, согласно программе, оставили берег и направились к скамейке под защитой дюн с крайне примитивным столом из двух столбиков и доскк. Крузе, посланный вперед, уже сервировал его. Тут были бутерброды, нарезанное ломтиками холодное жаркое, к нему бутылка красного вина, а рядом с ней -- два хорошеньких изящных стаканчика с золотым ободком, какие привозят на память с курортов или со стекольных заводов. |
| Und nun stieg man ab. Kruse, der die Zügel seines eigenen Pferdes um eine Krüppelkiefer geschlungen hatte, ging mit den beiden anderen Pferden auf und ab, während sich Crampas und Effi, die durch eine schmale Dünenöffnung einen freien Blick auf Strand und Mole hatten, vor dem gedeckten Tisch niederließen. | Здесь сошли с лошадей. Крузе, привязавший поводья собственного коня к низкорослой сосне, стал прогуливать двух других лошадей по берегу, тем временем Крампас и Эффи сели за накрытый стол, откуда им в узком промежутке между дюнами открывался вид на берег и молы. |
| Über das von den Sturmtagen her noch bewegte Meer goß die schon halb winterliche Novembersonne ihr fahles Licht aus, und die Brandung ging hoch. Dann und wann kam ein Windzug und trieb den Schaum bis dicht an sie heran. Strandhafer stand umher, und das helle Gelb der Immortellen hob sich, trotz der Farbenverwandtschaft, von dem gelben Sand, darauf sie wuchsen, scharf ab. Effi machte die Wirtin. | Ноябрьское солнце по-зимнему скупо бросало своя бледные лучи на море, еще волновавшееся после штормовых дней. Неумолчно шумел прибой. Временами налетал порыв ветра, донося до них клочья пены. Вокруг росла береговая трава. Светлая желтизна иммортелей резко отличалась от цвета песка, на котором они произрастали. Эффи хозяйничала за столом. |
| "Es tut mir leid, Major, Ihnen diese Brötchen in einem Korbdeckel präsentieren zu müssen ... " | -- Сожалею, майор, что вынуждена подать вам эти бутерброды в крышке от корзинки... |
| "Ein Korbdeckel ist kein Korb ... " | -- Крышка от корзинки -- |
| " ... indessen Kruse hat es so gewollt. Da bist du ja auch, Rollo. Auf dich ist unser Vorrat aber nicht eingerichtet. | это еще не сама корзинка (Непереводимая игра слов. По-немецки "получить корзинку" означает "получить отказ"). -- Это приготовил Крузе. |
| Was machen wir mit Rollo?" | Ах, ты тоже здесь, Ролло. |
| Но наши запасы не рассчитаны на тебя. Что мы с ним будем делать? | |
| "Ich denke, wir geben ihm alles; ich meinerseits schon aus Dankbarkeit. Denn sehen Sie, teuerste Effi ... " | -- Я думаю, его надо угостить. Я, со своей стороны, хотел бы это сделать из благодарности. Видите ли, дражайшая Эффи... |
| Effi sah ihn an. | Эффи посмотрела на него. |
| Denn sehen Sie, gnädigste Frau, Rollo erinnert mich wieder an das, was ich Ihnen noch als Fortsetzung oder Seitenstück zum Vitzliputzli erzählen wollte - nur viel pikanter, weil Liebesgeschichte. Haben Sie mal von einem gewissen Pedro dem Grausamen gehört?" | -- Видите ли, сударыня, Ролло напомнил мне о том, что я хотел рассказать вам как продолжение истории Вицлипуцли или в связи с ней, только гораздо пикантнее, потому что это -- любовная история. Слышали вы когда-нибудь о некоем Педро Жестоком*? |
| "So dunkel." | -- Очень немного. |
| "Eine Art Blaubartskönig." | -- Это своего рода Синяя борода. |
| "Das ist gut. Von so einem hört man immer am liebsten, und ich weiß noch, daß wir von meiner Freundin Hulda Niemeyer, deren Namen Sie ja kennen, immer behaupteten, sie wisse nichts von Geschichte, mit Ausnahme der sechs Frauen von Heinrich dem Achten, diesem englischen Blaubart, wenn das Wort für ihn reicht. Und wirklich, diese sechs kannte sie auswendig. Und dabei hätten Sie hören sollen, wie sie die Namen aussprach, namentlich den von der Mutter der Elisabeth - so schrecklich verlegen, als wäre sie nun an der Reihe ... Aber nun bitte, die Geschichte von Don Pedro ... " | -- Вот и хорошо. Слушать такие истории интересней всего. Помните, мы однажды говорили о моей подруге Гульде Нимейер? Из всей истории она не знает ничего, кроме участи шести жен Генриха Восьмого*, тоже Синей бороды, если такого прозвища он заслуживает. В самом деле, эти шесть имен она знала наизусть. Вы послушали бы, каким тоном она говорила о них, особенно о матери Елизаветы. Она так терялась, словно очередь была за ней -- Гульдой... Но рассказывайте, пожалуйста, вашу историю о доне Педро... |
| "Nun also, an Don Pedros Hofe war ein schöner, schwarzer spanischer Ritter, der das Kreuz von Kalatrava - was ungefähr soviel bedeutet wie Schwarzer Adler und Pour-le-mérite zusammengenommen - auf seiner Brust trug. Dies Kreuz gehörte mit dazu, das mußten sie immer tragen, und dieser Kalatravaritter, den die Königin natürlich heimlich liebte ... " | -- Итак, при дворе дона Педро был один красавец, смуглый испанский рыцарь, носивший на груди крест Калатравы, приблизительно равноценный орденам "Черного Орла" и "Pour le m rite"* вместе взятым. Этот крест был неотъемлем у всех, снимать его не разрешалось, и вот этот рыцарь ордена Калатравы, которого, разумеется, тайно любила королева... |
| "Warum natürlich?" | -- Почему "разумеется"? |
| "Weil wir in Spanien sind." | -- Потому что речь идет об Испании. |
| "Ach so." | -- Ах, да. |
| "Und dieser Kalatravaritter, sag ich, hatte einen wunderschönen Hund, einen Neufundländer, wiewohl es die noch gar nicht gab, denn es war grade hundert Jahre vor der Entdeckung von Amerika. Einen wunderschönen Hund also, sagen wir wie Rollo ... " | -- Так вот, этот рыцарь ордена Калатравы имел удивительно красивую собаку, ньюфаундленда. Хотя тогда их еще не знали; это ведь было за сто лет до открытия Америки. Ну, скажем, такую же великолепную собаку, как Ролло... |
| Rollo schlug an, als er seinen Namen hörte, und wedelte mit dem Schweif. | Ролло залаял, услышав свое имя, и завилял хвостом. |
| "Das ging so machen Tag. Aber das mit der heimlichen Liebe, die wohl nicht ganz heimlich blieb, das wurde dem König doch zuviel, und weil er den schönen Kalatravaritter überhaupt nicht recht leiden mochte - denn er war nicht bloß grausam, er war auch ein Neidhammel, oder wenn das Wort für einen König und noch mehr für meine liebenswürdige Zuhörerin, Frau Effi, nicht recht passen sollte, wenigstens ein Neidling -, so beschloß er, den Kalatravaritter für die heimliche Liebe heimlich hinrichten zu lassen." | -- Так проходило время. Но Тайная любовь, которая, естественно, осталась не совсем тайной, превысила терпение короля. И поскольку он вообще не любил красавца рыцаря -- потому что не только отличался жестокостью, но был еще и завистливым бараном, или (если это выражение не совсем подходит для короля и еще менее для ушей моей милой слушательницы) был просто завистником,-- то он приказал тайно казнить рыцаря за его тайную любовь. |
| "Kann ich ihm nicht verdenken." | -- Не могу поставить это ему в вину. |
| "Ich weiß doch nicht, meine Gnädigste. Hören Sie nur weiter. Etwas geht schon, aber es war zuviel; der König, find ich, ging um ein Erkleckliches zu weit. Er heuchelte nämlich, daß er dem Ritter wegen seiner Kriegs- und Heldentaten ein Fest veranstalten wolle, und da gab es denn eine lange, lange Tafel, und alle Granden des Reichs saßen an dieser Tafel, und in der Mitte saß der König, und ihm gegenüber war der Platz für den, dem dies alles galt, also für den Kalatravaritter, für den an diesem Tage zu Feiernden. Und weil der, trotzdem man schon eine ganze Weile seiner gewartet hatte, noch immer nicht kommen wollte, so mußte schließlich die Festlichkeit ohne ihn begonnen werden, und es blieb ein leerer Platz - ein leerer Platz gerade gegenüber dem König." | -- Не знаю, сударыня. Но слушайте дальше. Самое интересное впереди, хотя я нахожу, что король превысил всякую меру. Итак, дон Педро лицемерно объявил, что хочет устроить празднество в честь бранных и других подвигов рыцаря. Был накрыт длинный-предлинный стол, за него уселись все гранды государства, а в самом центре -- король. Как раз напротив него было приготовлено место для виновника торжества, то есть для рыцаря ордена Калатравы. Но он не появлялся, хотя прошло уже много времени; тогда решили начать пир без него, а его место, место против короля, так и осталось незанятым. |
| "Und nun?" | -- Ну и что же? |
| "Und nun denken Sie, meine gnädigste Frau, wie der König, dieser Pedro, sich eben erheben will, um gleisnerisch sein Bedauern auszusprechen, daß sein 'lieber Gast' noch immer fehle, da hört man auf der Treppe draußen einen Aufschrei der entsetzten Dienerschaften, und ehe noch irgendwer weiß, was geschehen ist, jagt etwas an der langen Festtafel entlang, und nun springt es auf den Stuhl und setzt ein abgeschlagenes Haupt auf den leergebliebenen Platz, und über ebendieses Haupt hinweg starrt Rollo auf sein Gegenüber, den König. Rollo hatte seinen Herrn auf seinem letzten Gang begleitet, und im selben Augenblick, wo das Beil fiel, hatte das treue Tier das fallende Haupt gepackt, und da war er nun, unser Freund Rollo, an der langen Festtafel und verklagte den königlichen Mörder." | -- Так вот, представьте себе, сударыня. Когда король, этот самый Педро, хотел подняться, чтобы лицемерно выразить свое сожаление по поводу отсутствия его "дорогого гостя", на лестнице послышались ужасающие вопли слуг, и, прежде чем успели опомниться, какое-то существо промчалось мимо длинного стола, вскочило на пустое кресло и положило на стол перед собой отрубленную голову. Ролло недвижно уставился на короля, тот сидел как раз напротив. Пес сопровождал своего господина в последний путь, и в тот момент, как топор опустился, преданное животное подхватило падающую голову, и вот теперь он, наш друг Ролло, сидит у длинного праздничного стола и обличает убийцу -- короля. |
| Effi war ganz still geworden. | Эффи притихла, потом сказала: |
| Endlich sagte sie: "Crampas, das ist in seiner Art sehr schön, und weil es sehr schön ist, will ich es Ihnen verzeihen. Aber Sie könnten doch Besseres und zugleich mir Lieberes tun, wenn Sie mir andere Geschichten erzählten. Auch von Heine. Heine wird doch nicht bloß von Vitzliputzli und Don Pedro und Ihrem Rollo - denn meiner hätte so was nicht getan - gedichtet haben. Komm, Rollo! Armes Tier, ich kann dich gar nicht mehr ansehen, ohne an den Kalatravaritter zu denken, den die Königin heimlich liebte ... Rufen Sie, bitte, Kruse, daß er die Sachen hier wieder in die Halfter steckt, und wenn wir zurückreiten, müssen Sie mir was anderes erzählen, ganz was anderes. " | -- Крампас, в своем роде это занимательно, и только поэтому я вам прощаю. С вашей стороны было бы любезнее рассказывать истории иного рода. И о Гейне тоже. Гейне писал стихи ведь не только о Вицлипуцли, доне Педро и вашем Ролло. Мой не способен на это. Подойди ко мне, Ролло! Бедное животное, теперь я не могу на тебя смотреть, не думая о рыцаре ордена Калатравы, которого тайно любила сама королева... Позовите, пожалуйста, Крузе, чтобы он собрал посуду и уложил в сумку. На обратном пути вы обязательно расскажете мне что-нибудь другое, совсем другое. |
| Kruse kam. Als er aber die Gläser nehmen wollte, sagte Crampas: | Крузе пришел. Но когда он взялся за стаканы, Крампас бросил: |
| "Kruse, das eine Glas, das da, das lassen Sie stehen. Das werde ich selber nehmen." | -- Крузе, один, вот этот, оставьте. Его я возьму сам. |
| "Zu Befehl, Herr Major." | -- Слушаюсь, господин майор. |
| Effi, die dies mit angehört hatte, schüttelte den Kopf. Dann lachte sie. | Эффи, которая слышала это, покачала головой. Затем рассмеялась. |
| "Crampas, was fällt Ihnen nur eigentlich ein? Kruse ist dumm genug, über die Sache nicht weiter nachzudenken, und wenn er darüber nachdenkt, so findet er glücklicherweise nichts. Aber das berechtigt Sie doch nicht, dies Glas, dies Dreißigpfennigglas aus der Josefinenhütte ..." | -- Крампас, что, собственно, пришло вам в голову? Крузе достаточно глуп, чтобы не задумываться над подобными вещами, а если и задумается, то вряд ли к чему придет. Но это не дает вам права этот стакан... этот тридцатипфенниговый стакан со стекольного завода "Жозефин".., |
| "Daß Sie so spöttisch den Preis nennen, läßt mich seinen Wert um so tiefer empfinden." | -- Ваша издевка над ценой стакана тем более подчеркивает для меня его ценность. |
| "Immer derselbe. Sie haben so viel von einem Humoristen, aber doch von ganz sonderbarer Art. Wenn ich Sie recht verstehe, so haben Sie vor - es ist zum Lachen, und ich geniere mich fast, es auszusprechen -, so haben Sie vor, sich vor der Zeit auf den König von Thule hin auszuspielen." | -- Он неисправим. В вас много юмора, но юмора весьма своеобразного. Если я правильно понимаю, вы хотите разыграть роль Фульского короля*. |
| Er nickte mit einem Anflug von Schelmerei. | Он кивнул, хитро улыбаясь. |
| "Nun denn, meinetwegen. Jeder trägt seine Kappe; Sie wissen, welche. Nur das muß ich Ihnen doch sagen dürfen, die Rolle, die Sie mir dabei zudiktieren, ist mir zu wenig schmeichelhaft. Ich mag nicht als Reimwort auf Ihren König von Thule herumlaufen. Behalten Sie das Glas, aber bitte, ziehen Sie nicht Schlüsse daraus, die mich kompromittieren. Ich werde Innstetten davon erzählen." | Эффи продолжала: - Ну что ж, положим. Каждый сходите ума по-своему. И как поступаете вы, вы сами знаете. Я вправе лишь сказать, что роль, которую вы хотите мне навязать, для меня далеко не лестна. Я не хочу быть рифмой к вашему Фульскому королю (Рифмой к Tuhle является Вuhlе, т. е. любовница (нем.)) Оставьте стакан у себя, но не делайте из этого компрометирующих меня выводов. Я расскажу об этом Инштеттену. |
| "Das werden Sie nicht tun, meine gnädigste Frau." | -- Вы не сделаете этого, сударыня. |
| "Warum nicht?" | -- Почему? |
| "Innstetten ist nicht der Mann, solche Dinge so zu sehen, wie sie gesehen sein wollen." | -- Инштеттен не тот человек, чтобы воспринимать вещи такими, какими их хотят представить. |
| Sie sah ihn einen Augenblick scharf an. Dann aber schlug sie verwirrt und fast verlegen die Augen nieder. | Эффи пристально посмотрела на него, но через мгновение, смущенно и почти в замешательстве, опустила глаза. |
Achtzehntes Kapitel/Глава восемнадцатая
| English | Русский |
| Effi war unzufrieden mit sich und freute sich, daß es nunmehr feststand, diese gemeinschaftlichen Ausflüge für die ganze Winterdauer auf sich beruhen zu lassen. Überlegte sie, was während all dieser Wochen und Tage gesprochen, berührt und angedeutet war, so fand sie nichts, um dessentwillen sie sich direkte Vorwürfe zu machen gehabt hätte. Crampas war ein kluger Mann, welterfahren, humoristisch, frei, frei auch im Guten, und es wäre kleinlich und kümmerlich gewesen, wenn sie sich ihm gegenüber aufgesteift und jeden Augenblick die Regeln strengen Anstandes befolgt hätte. Nein, sie konnte sich nicht tadeln, auf seinen Ton eingegangen zu sein, und doch hatte sie ganz leise das Gefühl einer überstandenen Gefahr und beglückwünschte sich, daß das alles nun mutmaßlich hinter ihr läge. | Эффи была недовольна собой и теперь даже радовалась, что наконец решила прекратить на всю зиму эти совместные прогулки. Обдумывая все, о чем они говорили, перебирая в уме все прозвучавшие в течение этих недель и дней намеки, она не находила ничего, что давало бы ей повод упрекнуть себя в чем-либо. Крампас был умен, обладал большим чувством юмора и жизненным опытом. Он был свободен от предрассудков, и, если бы она стала держать себя с ним чопорно и натянуто, это выглядело бы мелочным и жалким. Нет, она не могла упрекнуть себя в том, что переняла его тон, но все же у нее было смутное чувство перенесенной опасности. Она поздравляла себя с тем, что все это уже позади. |
| Denn an ein häufigeres Sichsehen en famille war nicht wohl zu denken, das war durch die Crampasschen Hauszustände so gut wie ausgeschlossen, und Begegnungen bei den benachbarten adligen Familien, die freilich für den Winter in Sicht standen, konnten immer nur sehr vereinzelt und sehr flüchtige sein. Effi rechnete sich dies alles mit wachsender Befriedigung heraus und fand schließlich, daß ihr der Verzicht auf das, was sie dem Verkehr mit dem Major verdankte, nicht allzu schwer ankommen würde. Dazu kam noch, daß Innstetten ihr mitteilte, seine Fahrten nach Varzin würden in diesem Jahre fortfallen: der Fürst gehe nach Friedrichsruh, das ihm immer lieber zu werden scheine; nach der einen Seite hin bedauere er das, nach der anderen sei es ihm lieb - er könne sich nun ganz seinem Hause widmen, und wenn es ihr recht wäre, so wollten sie die italienische Reise, an der Hand seiner Aufzeichnungen, noch einmal durchmachen. | Частые встречи en famille (В интимном кругу (франц.)) в будущем вряд ли могли иметь место, они почти исключались по причине домашних условий Крампаса. Если же и придется встретиться во время визитов к соседним дворянским семьям -- зимой это могло случиться,-- то такие встречи будут единичны и очень мимолетны. Эффи обдумала все это с растущим удовлетворением и нашла, что ее отказ от того, чему она обязана благодаря встречам с майором, не будет для нее слишком тяжелым. К тому же, Инштеттен сообщил, что в этом году поездок в Варцин у него не будет: князь едет в Фридрихсру*, который становится ему, по-видимому, милее. С одной стороны, Инштеттен сожалеет об этом, с другой -- доволен, что теперь может всецело посвятить себя дому, и, если она согласна, они еще раз, по его записям, мысленно проделают путешествие по Италии. |
| Eine solche Rekapitulation sei eigentlich die Hauptsache, dadurch mache man sich alles erst dauernd zu eigen, und selbst Dinge, die man nur flüchtig gesehen und von denen man kaum wisse, daß man sie in seiner Seele beherberge, kämen einem durch solche nachträglichen Studien erst voll zu Bewußtsein und Besitz. Er führte das noch weiter aus und fügte hinzu, daß ihn Gieshübler, der den ganzen "italienischen Stiefel" bis Palermo kenne, gebeten habe, mit dabeisein zu dürfen. Effi, der ein ganz gewöhnlicher Plauderabend ohne den "italienischen Stiefel" (es sollten sogar Fotografien herumgereicht werden) viel, viel lieber gewesen wäre, antwortete mit einer gewissen Gezwungenheit; Innstetten indessen, ganz erfüllt von seinem Plan, merkte nichts und fuhr fort: | Такое повторение весьма важно, это дает возможность усвоить все на длительный срок. Даже вещи, которые видел бегло и о которых теперь хранишь в душе весьма смутное представление, в результате такого дополнительного изучения полностью восстанавливаются в сознании и становятся твоим достоянием. Он еще долго развивал эту идею, а затем добавил, что Гизгюблер, знающий весь "итальянский сапог"* до Палермо, просил разрешения при этом присутствовать. Эффи, для которой простые, незатейливые вечера, где можно было бы непринужденно поболтать, оставив "итальянский сапог" и фотографии, которые собирался демонстрировать Инштеттен, были бы намного приятнее, согласилась неохотно; между тем Инштеттен, весь во власти своих планов, ничего не заметил и продолжал: |
| "Natürlich ist nicht bloß Gieshübler zugegen, auch Roswitha und Annie müssen dabeisein, und wenn ich mir dann denke, daß wir den Canale grande hinauffahren und hören dabei ganz in der Ferne die Gondoliere singen, während drei Schritt von uns Roswitha sich über Annie beugt und 'Buhküken von Halberstadt' oder so was Ähnliches zum besten gibt, so können das schöne Winterabende werden, und du sitzt dabei und strickst mir eine große Winterkappe. Was meinst du dazu, Effi ?" | -- Конечно, присутствовать будет не только Гизгюблер. Непременно должна быть Розвита с Анни. Когда я представляю себе, как мы поднимаемся по Canal grande* и слышим вдали песни гондольеров, а в трех шагах от нас Розвита склоняется над Анни и поет "Цыплята из Гальберштадта" или что-нибудь в этом роде, ты же сидишь и вяжешь мне большую зимнюю шапку, мне кажется, это будут чудные зимние вечера. Что ты скажешь на это, Эффи? |
| Solche Abende wurden nicht bloß geplant, sie nahmen auch ihren Anfang, und sie würden sich aller Wahrscheinlichkeit nach über viele Wochen hin ausgedehnt haben, wenn nicht der unschuldige, harmlose Gieshübler, trotz größter Abgeneigtheit gegen zweideutiges Handeln, dennoch im Dienste zweier Herren gestanden hätte. Der eine, dem er diente, war Innstetten, der andere war Crampas, und wenn er der Innstettenschen Aufforderung zu den italienischen Abenden, schon um Effis willen, auch mit aufrichtigster Freude Folge leistete, so war die Freude, mit der er Crampas gehorchte, doch noch eine größere. Nach einem Crampasschen Plan nämlich sollte noch vor Weihnachten "Ein Schritt vom Wege" aufgeführt werden, und als man vor dem dritten italienischen Abend stand, nahm Gieshübler die Gelegenheit wahr, mit Effi, die die Rolle der Ella spielen sollte, darüber zu sprechen. | Подобные вечера не только планировались, но и начинали проводиться в жизнь. По всей вероятности, они продолжались бы много недель, если бы невинный, добрейший Гизгюблер, несмотря на свою огромную антипатию к двуличному поведению, не стал слугой сразу двух господ. Одним из тех, кому он служил, был Инштеттен, другим -- Крампас, и если Гизгюблер уже ради Эффи с искренней радостью следовал приглашениям Инштетте-на на итальянские вечера, то радость, с которой он повиновался Крампасу, была еще большей. Дело в том, что еще до рождества согласно плану Крампаса должен был ставиться спектакль "Неосмотрительный шаг"*, и накануне третьего итальянского вечера Гизгюблер воспользовался случаем и заговорил о том, что роль Эллы собирались поручить Эффи. |
| Effi war wie elektrisiert; was wollten Padua, Vicenza daneben bedeuten! Effi war nicht für Aufgewärmtheiten; Frisches war es, wonach sie sich sehnte, Wechsel der Dinge. Aber als ob eine Stimme ihr zugerufen hätte: "Sieh dich vor!", so fragte sie doch, inmitten ihrer freudigen Erregung: | Это ее словно наэлектризовало. Никакая Падуя и Виченца не шли с этим в сравнение! Эффи не любила вспоминать старое. Она стремилась к новому, к постоянной смене впечатлений. Но как будто тайный голос шепнул ей: "Берегись!" -- и все же она спросила, несмотря на радостное возбуждение: |
| "Ist es der Major, der den Plan aufgebracht hat?" | -- Это придумал майор? |
| "Ja. Sie wissen, gnädigste Frau, daß er einstimmig in das Vergnügungskomitee gewählt wurde. Wir dürfen uns endlich einen hübschen Winter in der Ressource versprechen. Er ist ja wie geschaffen dazu." | -- Да. Вы знаете, сударыня, он единогласно избран в Комитет развлечений. Наконец-то можно надеяться на очень милую зиму в "Ресурсе". Он словно создан для этого. |
| "Und wird er auch mitspielen?" | -- Он тоже будет играть? |
| "Nein, das hat er abgelehnt. Ich muß sagen, leider. Denn er kann ja alles und würde den Arthur von Schmettwitz ganz vorzüglich geben. Er hat nur die Regie übernommen." | -- Нет, от этого он отказался. И, я должен сказать, к сожалению. Он ведь все может и превосходно сыграл бы Артура фон Штетвица. Он же взял на себя только режиссуру. |
| "Desto schlimmer." | -- Тем хуже. |
| "Desto schlimmer?" wiederholte Gieshübler. | -- Тем хуже? -- удивился Гизгюблер. |
| "Oh, Sie dürfen das nicht so feierlich nehmen; das ist nur so eine Redensart, die eigentlich das Gegenteil bedeutet. Auf der anderen Seite freilich, der Major hat so was Gewaltsames, er nimmt einem die Dinge gern über den Kopf fort. Und man muß dann spielen, wie er will, und nicht, wie man selber will." | -- О, не принимайте моих слов всерьез. Это замечание означает, скорее, еовсем обратное. Конечно, с другой стороны, в майоре есть что-то властное, он любит навязывать свою волю. И* придется играть, как угодно ему, а не так, как тебе самой. |
| Sie sprach noch so weiter und verwickelte sich immer mehr in Widersprüche. | Она тараторила, все более запутываясь в противоречиях. |
| Der "Schritt vom Wege" kam wirklich zustande, und gerade weil man nur noch gute vierzehn Tage hatte (die letzte Woche vor Weihnachten war ausgeschlossen), so strengte sich alles an, und es ging vorzüglich; die Mitspielenden, vor allem Effi, ernteten reichen Beifall. Crampas hatte sich wirklich mit der Regie begnügt, und so streng er gegen alle anderen war, so wenig hatte er auf den Proben in Effis Spiel hineingeredet. Entweder waren ihm von seiten Gieshüblers Mitteilungen über das mit Effi gehabte Gespräch gemacht worden, oder er hatte es auch aus sich selber bemerkt, daß Effi beflissen war, sich von ihm zurückzuziehen. Und er war klug und Frauenkenner genug, um den natürlichen Entwicklungsgang, den er nach seinen Erfahrungen nur zu gut kannte, nicht zu stören. | "Неосмотрительный шаг" был действительно поставлен, и именно потому, что в распоряжении имелось всего четырнадцать дней (последняя неделя перед рождеством была не в счет), все напрягли свои силы, и результат был превосходен; участники, и прежде всего Эффи, пожали обильный успех. Крампас действительно удовлетворился только режиссурой и, насколько строг он был по отношению ко всем, настолько мало он подсказывал на репетициях Эффи. То ли Гизгюблер сообщил ему о разговоре с ней, то ли Крампас заметил сам, что она сторонилась его? Но он был умен и достаточно хорошо знал женщин, чтобы не мешать естественному ходу событий, который был ему более чем прекрасно известен из собственного опыта. |
| Am Theaterabend in der Ressource trennte man sich spät, und Mitternacht war vorüber, als Innstetten und Effi wieder zu Hause bei sich eintrafen. Johanna war noch auf, um behilflich zu sein, und Innstetten, der auf seine junge Frau nicht wenig eitel war, erzählte Johanna, wie reizend die gnädige Frau ausgesehen und wie gut sie gespielt habe. Schade, daß er nicht vorher daran gedacht, Christel und sie selber und auch die alte Unke, die Kruse, hätten von der Musikgalerie her sehr gut zusehen können; es seien viele dagewesen. Dann ging Johanna, und Effi, die müde war, legte sich nieder. Innstetten aber, der noch plaudern wollte, schob einen Stuhl heran und setzte sich an das Bett seiner Frau, diese freundlich ansehend und ihre Hand in der seinen haltend. | Вечером, после спектакля в "Ресурсе", разошлись поздно, и было уже за полночь, когда Инштеттен и Эффи вернулись домой. Иоганна еще не спала, чтобы встретить их, и Инштеттен, немало гордившийся своей молодой женой, рассказал горничной, как очаровательно выглядела госпожа и как хорошо она играла. Жаль, что он заранее не подумал о том, что и сама Иоганна, и Христель, и старая Унке, жена Крузе, прекрасно могли бы посмотреть спектакль с галереи для музыкантов. Там были многие. Затем Иоганна ушла, и усталая Эффи легла в постель. Но Инштеттен, которому хотелось еще поболтать, пододвинул стул и сел у кровати жены, нежно глядя на нее и сжимая ее руку в своей. |
| "Ja, Effi, das war ein hübscher Abend. Ich habe mich amüsiert über das hübsche Stück. Und denke dir, der Dichter ist ein Kammergerichtsrat, eigentlich kaum zu glauben. Und noch dazu aus Königsberg. Aber worüber ich mich am meisten gefreut, das war doch meine entzückende kleine Frau, die allen die Köpfe verdreht hat." | -- Да, Эффи, это был прелестный вечер. Я получил большое удовольствие от милой пьесы. Подумай только, автор ее -- советник судебной палаты, просто трудно поверить. К тому же -- из Кенигсберга. Но чему я радовался больше всего, так это игре моей восхитительной малютки жены, вскружившей всем головы. |
| "Ach, Geert, sprich nicht so. Ich bin schon gerade eitel genug." | -- Ах, оставь, Геерт. Я и так достаточно тщеславна. |
| "Eitel genug, das wird wohl richtig sein. Aber doch lange nicht so eitel wie die anderen. Und das ist zu deinen sieben Schönheiten ..." | -- Пусть тщеславна, согласен. Но далеко не так, как другие. И это в дополнение к твоим семи добродетелям. |
| "Sieben Schönheiten haben alle." | -- Семью добродетелями обладают все. |
| " ... Ich habe mich auch bloß versprochen, du kannst die Zahl gut mit sich selbst multiplizieren." | -- Просто я оговорился. Помножь их число еще на семь. |
| "Wie galant du bist, Geert. Wenn ich dich nicht kennte, könnt ich mich fürchten. Oder lauert wirklich was dahinter?" | -- Как ты галантен, Геерт. Если бы я тебя не знала, я бы испугалась. А может, за этим что кроется? |
| "Hast du ein schlechtes Gewissen? Selber hinter der Tür gestanden?" | -- У тебя нечистая совесть? Ты сама когда-нибудь подслушивала под дверьми? |
| "Ach, Geert, ich ängstige mich wirklich." Und sie richtete sich im Bett in die Höh und sah ihn starr an. "Soll ich noch nach Johanna klingeln, daß sie uns Tee bringt? Du hast es so gern vor dem Schlafengehen." | -- Ах, Геерт, я действительно боюсь.-- И она села в постели, пристально глядя на него.-- Может, позвонить Иоганне, чтобы она принесла нам чай? Ты так охотно пьешь его перед сном. |
| Er küßte ihr die Hand. | Он поцеловал ей руку. |
| "Nein, Effi. Nach Mitternacht kann auch der Kaiser keine Tasse Tee mehr verlangen, und du weißt, ich mag die Leute nicht mehr in Anspruch nehmen als nötig. Nein, ich will nichts, als dich ansehen und mich freuen, daß ich dich habe. So manchmal empfindet man's doch stärker, welchen Schatz man hat. Du könntest ja auch so sein wie die arme Frau Crampas; das ist eine schreckliche Frau, gegen keinen freundlich, und dich hätte sie vom Erdboden vertilgen mögen." | -- Нет, Эффи. После полуночи даже кайзер не может требовать чашку чая. Ты же знаешь, что я не люблю заставлять людей делать для себя больше, чем это необходимо. Нет, я не хочу ничего, только смотреть на тебя и радоваться, что ты моя. Порой я сильней ощущаю, каким сокровищем обладаю. А ведь ты могла быть такой, как бедная госпожа Крампас. Она просто ужасна, ко всем неприветлива, а тебя так готова стереть с лица земли. |
| "Ach, ich bitte dich, Geert, das bildest du dir wieder ein. Die arme Frau! Mir ist nichts aufgefallen." | -- Ах, прошу тебя, Геерт, это тебе показалось. Бедная женщина! Я лично ничего не заметила. |
| "Weil du für derlei keine Augen hast. Aber es war so, wie ich dir sage, und der arme Crampas war wie befangen dadurch und mied dich immer und sah dich kaum an. Was doch ganz unnatürlich ist; denn erstens ist er überhaupt ein Damenmann, und nun gar Damen wie du, das ist seine besondere Passion. Und ich wette auch, daß es keiner besser weiß als meine kleine Frau selber. Wenn ich daran denke, wie, Pardon, das Geschnatter hin und her ging, wenn er morgens in die Veranda kam oder wenn wir am Strande ritten oder auf der Mole spazierengingen. | -- Потому что ты не видишь подобных вещей. Но это именно так, как я тебе говорю. Бедняга Крампас был страшно смущен, он избегал подходить к тебе и почти не смотрел в твою сторону. А это тем более странно, что он прежде всего дамский угодник, причем такие дамы, как ты -- его слабость. И держу пари, никто не знает это лучше, чем моя малютка жена. Я ведь помню, какое поднималось стрекотанье, когда по утрам он приходил к нам на веранду, или когда мы проезжали вместе по берегу, или гуляли на молу. |
| Es ist, wie ich dir sage, er traute sich heute nicht, er fürchtete sich vor seiner Frau. Und ich kann es ihm nicht verdenken. | Все так, как я тебе говорю, сегодня же майора будто подменили: он боялся своей жены. И я не осуждаю его. |
| Die Majorin ist so etwas wie unsere Frau Kruse, und wenn ich zwischen beiden wählen müßte, ich wüßte nicht wen." | Майорша -- подобие нашей Крузе, и, доведись мне выбирать из них двоих, я не знал бы, на ком остановиться. |
| "Ich wüßt es schon; es ist doch ein Unterschied zwischen den beiden. Die arme Majorin ist unglücklich, die Kruse ist unheimlich." | -- Зато я знаю. Ведь они так различны. Бедная майорша несчастна, а Крузе -- жуткая женщина. |
| "Und da bist du doch mehr für das Unglückliche?" | -- А ты за кого, за несчастную? |
| "Ganz entschieden." | -- Конечно. |
| "Nun höre, das ist Geschmackssache. Man merkt, daß du noch nicht unglücklich warst. Übrigens hat Crampas ein Talent, die arme Frau zu eskamotieren. Er erfindet immer etwas, sie zu Hause zu lassen." | -- Ну, знаешь, это дело вкуса. Сразу видно, что ты еще не была несчастной. Впрочем, Крампас ловко обводит бедную женщину. Всегда что-нибудь изобретет, лишь бы оставить ее дома. |
| "Aber heute war sie doch da." | -- Но ведь сегодня она присутствовала. |
| "Ja, heute. Da ging es nicht anders. Aber ich habe mit ihm eine Partie zu Oberförster Ring verabredet, er, Gieshübler und der Pastor, auf den dritten Feiertag, und da hättest du sehen sollen, mit welcher Geschicklichkeit er bewies, daß sie, die Frau, zu Hause bleiben müsse." | -- Сегодня да. Иного выхода не было. Но, когда я договаривался с ним прокатиться к лесничему Рингу (он, Гизгюблер и пастор, на третий день праздника), ты бы только видела, с какой ловкостью он доказал жене, что ей следует остаться дома. |
| "Sind es denn nur Herren?" | -- Разве там будут только мужчины? |
| "O bewahre. Da würd ich mich auch bedanken. Du bist mit dabei und noch zwei, drei andere Damen, die von den Gütern ungerechnet. " | -- Упаси боже. Тогда бы отказался и я. Поедешь ты и еще две-три дамы, не считая дам из поместий. |
| "Aber dann ist es doch auch häßlich von ihm, ich meine von Crampas, und so was bestraft sich immer." | -- Но это уж мерзко с его стороны, я говорю о Крампасе. Его тоже постигнет кара. |
| "Ja, mal kommt es. Aber ich glaube, unser Freund hält zu denen, die sich über das, was kommt, keine grauen Haare wachsen lassen." | -- Да, когда-нибудь постигнет. Но я считаю, что наш друг относится к тем людям, кто не ломает себе голову над будущим. |
| "Hältst du ihn für schlecht?" | -- Ты считаешь его плохим человеком? |
| "Nein, für schlecht nicht. Beinah im Gegenteil, jedenfalls hat er gute Seiten. Aber er ist so'n halber Pole, kein rechter Verlaß, eigentlich in nichts, am wenigsten mit Frauen. Eine Spielernatur. Er spielt nicht am Spieltisch, aber er hasardiert im Leben in einem fort, und man muß ihm auf die Finger sehen." | -- Не то чтобы плохим, пожалуй наоборот. Во всяком случае, у него есть хорошие стороны. Но он, как бы это сказать, наполовину поляк, и на него ни в чем нельзя положиться, особенно, если дело касается женщин. Прирожденный игрок. Но не за игорным столом, он -- азартный игрок в жизни, и за ним нужно следить, как за шулером. |
| "Es ist mir doch lieb, daß du mir das sagst. Ich werde mich vorsehen mit ihm." | -- Хорошо, что ты предупредил. Я буду с ним осторожней. |
| "Das tu. Aber nicht zu sehr; dann hilft es nichts. Unbefangenheit ist immer das beste, natürlich das allerbeste ist Charakter und Festigkeit und, wenn ich solch steifleinenes Wort brauchen darf, eine reine Seele." | -- Да, постарайся, но не подчеркивай этого: иначе получится хуже. Непринужденность -- это всегда самое лучшее, а еще лучше, конечно, характер, твердость, но самое главное, чтобы душа была чиста. |
| Sie sah ihn groß an. Dann sagte sie: | Она посмотрела на него с удивлением. |
| "Ja, gewiß. Aber nun sprich nicht mehr, und noch dazu lauter Dinge, die mich nicht recht froh machen können. Weißt du, mir ist, als hörte ich oben das Tanzen. Sonderbar, daß es immer wiederkommt. Ich dachte, du hättest mit dem allem nur so gespaßt." | -- Да, конечно. Но не говори больше ничего, особенно того, что меня огорчает. Знаешь, мне кажется, будто наверху танцуют. Странно, что это повторяется. Я думала, ты только шутил. |
| "Das will ich doch nicht sagen, Effi. Aber so oder so, man muß nur in Ordnung sein und sich nicht zu fürchten brauchen. " | -- Как сказать! Нужно быть умницей, и тогда не придется бояться. |
| Effi nickte und dachte mit einem Male wieder an die Worte, die ihr Crampas über ihren Mann als "Erzieher" gesagt hatte. | Эффи кивнула и снова вспомнила, как Крампас называл ее мужа "воспитателем". |
| Der Heilige Abend kam und verging ähnlich wie das Jahr vorher; aus Hohen-Cremmen kamen Geschenke und Briefe; Gieshübler war wieder mit einem Huldigungsvers zur Stelle, und Vetter Briest sandte eine Karte: Schneelandschaft mit Telegrafenstangen, auf deren Draht geduckt ein Vögelchen saß. Auch für Annie war aufgebaut: ein Baum mit Lichtern, und das Kind griff mit seinen Händchen danach. Innstetten, unbefangen und heiter, schien sich seines häuslichen Glücks zu freuen und beschäftigte sich viel mit dem Kinde. Roswitha war erstaunt, den gnädigen Herrn so zärtlich und zugleich so aufgeräumt zu sehen. | Наступил сочельник и миновал так же быстро, как в прошлом году. Из Гоген-Креммена пришли подарки и письма. С поздравительными стихами явился Гизгюблер. Кузен Брист прислал из Берлина открытку -- заснеженный ландшафт с телеграфными столбами, на проводах которых сидела, нахохлившись, птичка, Для Анни была устроена елка со свечами, девочка так и тянулась ручонками к .огонькам. Инштеттен, довольный и веселый, радовался своему домашнему счастью и очень много занимался ребенком. Розвиха диву давалась, видя господина таким веселым и нежным. |
| Auch Effi sprach viel und lachte viel, es kam ihr aber nicht aus innerster Seele. Sie fühlte sich bedrückt und wußte nur nicht, wen sie dafür verantwortlich machen sollte, Innstetten oder sich selber. Von Crampas war kein Weihnachtsgruß eingetroffen; eigentlich war es ihr lieb, aber auch wieder nicht, seine Huldigungen erfüllten sie mit einem gewissen Bangen, und seine Gleichgültigkeiten verstimmten sie; sie sah ein, es war nicht alles so, wie's sein sollte. | Эффи тоже без умолку болтала и много смеялась, правда не от души: что-то угнетало ее, она только не знала, винить ли в этом Инштеттена или себя. Крампас, между прочим, не прислал праздничного поздравления. Что ж, хорошо! Хотя нет, это немного обидно. Почему его ухаживания внушали ей страх, а его равнодушие задевало ее? Эффи начинала понимать, что в жизни не всегда бывает так, как следует быть. |
| "Du bist so unruhig", sagte Innstetten nach einer Weile. | -- Ты почему-то нервничаешь, -- сказал ей однажды Инштеттен. |
| "Ja. Alle Welt hat es so gut mit mir gemeint, am meisten du; das bedrückt mich, weil ich fühle, daß ich es nicht verdiene." | -- Да, ты не ошибся. Ко мне все так хорошо относятся, особенно ты. Мне кажется, я не заслуживаю этого. И это меня угнетает. |
| "Damit darf man sich nicht quälen, Effi. Zuletzt ist es doch so: Was man empfängt, das hat man auch verdient." | -- Не стоит себя этим мучить, Эффи. В конце концов каждый получает по заслугам. |
| Effi hörte scharf hin, und ihr schlechtes Gewissen ließ sie selber fragen, ob er das absichtlich in so zweideutiger Form gesagt habe. | Эффи внимательно посмотрела на мужа. Ей показалось (ведь совесть ее была нечиста), что эту двусмысленную фразу он сказал не без умысла. |
| Spät gegen Abend kam Pastor Lindequist, um zu gratulieren und noch wegen der Partie nach der Oberförsterei Uvagla hin anzufragen, die natürlich eine Schlittenpartie werden müsse. | К вечеру к ним зашел пастор Линдеквист -- поздравить с праздником и справиться относительно поездки в лесничество Увагла. |
| Crampas habe ihm einen Platz in seinem Schlitten angeboten, aber weder der Major noch sein Bursche, der, wie alles, auch das Kutschieren übernehmen solle, kenne den Weg, und so würde es sich vielleicht empfehlen, die Fahrt gemeinschaftlich zu machen, wobei dann der landrätliche Schlitten die Tete zu nehmen und der Crampassche zu folgen hätte. Wahrscheinlich auch der Gieshüblersche. Denn mit der Wegkenntnis Mirambos, dem sich unerklärlicherweise Freund Alonzo, der doch sonst so vorsichtig, anvertrauen wolle, stehe es wahrscheinlich noch schlechter als mit der des sommersprossigen Treptower Ulanen. | Дело в том, что Крампас предложил ему место в своих санях, а ни майор, ни денщик, которому придется править лошадьми, дороги не знают. Хотелось бы поехать всем вместе под руководством ланд-рата, его сани пойдут впереди, а за ними последуют сани майора, а может и Гизгюблера. Надо думать, что его Мирамбо -- непонятно почему наш милый Алонзо, обычно такой осмотрительный, так доверяет ему -- знает дорогу не лучше веснушчатого улана из Трептова. |
| Innstetten, den diese kleinen Verlegenheiten erheiterten, war mit Lindequists Vorschlag durchaus einverstanden und ordnete die Sache dahin, daß er pünktlich um zwei Uhr über den Marktplatz fahren und ohne alles Säumen die Führung des Zuges in die Hand nehmen werde. | Инштеттена позабавило это маленькое затруднение, Он согласился помочь, приняв предложение Линдекви-ста: ровно в два приехать на Рыночную площадь и немедля взять в свои руки руководство этой поездкой. |
| Nach diesem Übereinkommen wurde denn auch verfahren, und als Innstetten Punkt zwei Uhr den Marktplatz passierte, grüßte Crampas zunächst von seinem Schlitten aus zu Effi hinüber und schloß sich dann dem Innstettenschen an. Der Pastor saß neben ihm. Gieshüblers Schlitten, mit Gieshübler selbst und Doktor Hannemann, folgte, jener in einem eleganten Büffelrock und Marderbesatz, dieser in einem Bärenpelz, dem man ansah, daß er wenigstens dreißig Dienstjahre zählte. Hannemann war nämlich in seiner Jugend Schiffschirurgus auf einem Grönlandfahrer gewesen. Mirambo saß vorn, etwas aufgeregt wegen Unkenntnis im Kutschieren, ganz wie Lindequist vermutet hatte. | Так и сделали. Когда ровно в два Инштеттен проезжал по Рыночной площади, Крампас из своих саней раскланялся с Эффи и присоединился к Инштеттену. В санях рядом с ним сидел Линдеквист. За ними последовали сани Гизгюблера, где восседали аптекарь и доктор, пер^ вый в элегантной кожаной куртке, отделанной мехом: куницы, а второй в медвежьей шубе, по которой нетрудно было догадаться, что она служила ему по меньшей мере лет тридцать,-- в молодости Ганнеманн служил корабельным хирургом на китобое, ходившем в гренландские воды. Мирамбо ерзал на облучке, он не был искушен в езде на санях, как и предполагал Линдеквист. |
| Schon nach zwei Minuten war man an Utpatels Mühle vorbei. | Через две минуты миновали мельницу Утпателя. |
| Zwischen Kessin und Uvagla (wo der Sage nach ein Wendentempel gestanden) lag ein nur etwa tausend Schritt breiter, aber wohl anderthalb Meilen langer Waldstreifen, der an seiner rechten Längsseite das Meer, an seiner linken, bis weit an den Horizont hin, ein großes, überaus fruchtbares und gut angebautes Stück Land hatte. Hier, an der Binnenseite, flogen jetzt die drei Schlitten hin, in einiger Entfernung ein paar alte Kutschwagen vor sich, in denen aller Wahrscheinlichkeit nach andere nach der Oberförsterei hin eingeladene Gäste saßen. Einer dieser Wagen war an seinen altmodisch hohen Rädern deutlich zu erkennen, es war der Papenhagensche. Natürlich. Güldenklee galt als der beste Redner des Kreises (noch besser als Borcke, ja selbst besser als Grasenabb) und durfte bei Festlichkeiten nicht leicht fehlen. | Дальше, между Кессиной и Уваглой, где, по преданию, некогда был храм вендов*, шел узкой полосой лес, шириной не более тысячи шагов и мили полторы длиной. Справа за лесом начиналось море, а слева, насколько мог окинуть глаз, тянулась плодородная, великолепно возделанная равнина. Здесь-то вдоль опушки леса и мчались теперь трое саней. На некотором расстоянии от них двигалось несколько старинных карет, в которых, видимо, сидели остальные гости лесничего. Одна из карет, на старомодных высоких колесах, была явно папенгагенская. Гюльденклее прослыл наилучшим оратором округа (он говорил лучше Борка, и даже лучше самого Гразенабба) и свое присутствие на праздниках считал обязательным. |
| Die Fahrt ging rasch - auch die herrschaftlichen Kutscher strengten sich an und wollten sich nicht überholen lassen -, so daß man schon um drei vor der Oberförsterei hielt. Ring, ein stattlicher, militärisch dreinschauender Herr von Mitte Fünfzig, der den ersten Feldzug in Schleswig noch unter Wrangel und Bonin mitgemacht und sich bei Erstürmung des Danewerks ausgezeichnet hatte, stand in der Tür und empfing seine Gäste, die, nachdem sie abgelegt und die Frau des Hauses begrüßt hatten, zunächst vor einem langgedeckten Kaffeetisch Platz nahmen, auf dem kunstvoll aufgeschichtete Kuchenpyramiden standen. | Ехали быстро: помещичьи кучера подстегивали лошадей и не давали себя обогнать, так что к трем часам все прикатили к лесничеству. Ринг, статный мужчина лет пятидесяти пяти, молодцеватый, с военной выправкой',, участник первого похода в Шлезвиг* еще при Врангеле* и Бонине* и герой при взятии Даневерка, стоял в дверях и сам принимал гостей. Те раздевались и, поприветствовав хозяйку, тут же садились за длинный стол, где их ждали горы пирожных и кофе. |
| Die Oberförsterin, eine von Natur sehr ängstliche, zum mindesten aber sehr befangene Frau, zeigte sich auch als Wirtin so, was den überaus eitlen Oberförster, der für Sicherheit und Schneidigkeit war, ganz augenscheinlich verdroß. Zum Glück kam sein Unmut zu keinem Ausbruch, denn von dem, was seine Frau vermissen ließ, hatten seine Töchter desto mehr, bildhübsche Backfische von vierzehn und dreizehn, die ganz nach dem Vater schlugen. Besonders die ältere, Cora, kokettierte sofort mit Innstetten und Crampas, und beide gingen auch darauf ein. Effi ärgerte sich darüber und schämte sich dann wieder, daß sie sich geärgert habe. Sie saß neben Sidonie von Grasenabb und sagte: | Жена лесничего, робкая и застенчивая по природе, стеснялась своей роли хозяйки, чем явно раздражала безмерно тщеславного лесничего, которому хотелось, чтобы у него все было щеголевато, с размахом. К счастью, его неудовольствие не успело прорваться: их дочери, смазливые девочки, одна четырнадцати, другая тринадцати лет, с лихвой искупали то, что недоставало матери. Они явно удались в отца. В особенности старшая, Кора. Она сразу же принялась кокетничать с Инштеттеном и Крампасом, и оба живо откликнулись. Эффи это рассердило, но она тут же устыдилась того, что это ее раздражает. Своей соседке Сидо-пии Гразенабб она сказала: |
| "Sonderbar, so bin ich auch gewesen, als ich vierzehn war." | -- На удивление, и я была такой же, когда мне было четырнадцать. |
| Effi rechnete darauf, daß Sidonie dies bestreiten oder doch wenigstens Einschränkungen machen würde. Statt dessen sagte diese: | Эффи подумала, что Сидония не согласится, по крайней мере возразит: "Ну, что вы!" А та вместо этого изрекла: |
| "Das kann ich mir denken." | *-- Воображаю себе! |
| "Und wie der Vater sie verzieht", fuhr Effi halb verlegen und nur, um doch was zu sagen, fort. | -- А как ее балует отец, -- ответила, смутившись, Эффи, для того чтобы хоть что-нибудь сказать. |
| Sidonie nickte. "Da liegt es. Keine Zucht. Das ist die Signatur unserer Zeit." | -- Вот именно. Никакого воспитания! Это так характерно для нашего времени! |
| Effi brach nun ab. | Эффи умолкла. |
| Der Kaffee war bald genommen, und man stand auf, um noch einen halbstündigen Spaziergang in den umliegenden Wald zu machen, zunächst auf ein Gehege zu, drin Wild eingezäunt war. Cora öffnete das Gatter, und kaum, daß sie eingetreten, so kamen auch schon die Rehe auf sie zu. Es war eigentlich reizend, ganz wie ein Märchen. Aber die Eitelkeit des jungen Dinges, das sich bewußt war, ein lebendes Bild zu stellen, ließ doch einen reinen Eindruck nicht aufkommen, am wenigsten bei Effi. | Кофе выпили быстро, -- всем хотелось хоть с полчаса покататься по лесу и, что самое интересное, посмотреть небольшой заповедник, в котором держали прирученных животных. Кора открыла в решетчатом заборе калитку и вошла. К ней сейчас же бросились лани. Картинка была, по правде говоря, необычайно прелестна, прямо сценка из сказки. Но тщеславие этого юного существа, этой девочки, знавшей, что она сейчас очень эффектна, портило чистоту впечатления, по крайней мере у Эффи. |
| "Nein", sagte sie zu sich selber, "so bin ich doch nicht gewesen. Vielleicht hat es mir auch an Zucht gefehlt, wie diese furchtbare Sidonie mir eben andeutete, vielleicht auch anderes noch. Man war zu Haus zu gütig gegen mich, man liebte mich zu sehr. Aber das darf ich doch wohl sagen, ich habe mich nie geziert. Das war immer Huldas Sache. Darum gefiel sie mir auch nicht, als ich diesen Sommer sie wiedersah. | "Нет,-- решила она про себя,-- такой я никогда не была. Может быть, мне тоже не хватало воспитания, на что сейчас намекнула эта ужасная Сидония, а может и еще чего. Дома все были ко мне слишком добры, меня слишком любили. Но кажется, я никогда не жеманилась. Этим как раз грешила Гульда Нимейер. Поэтому она и не понравилась мне, когда я снова увидела ее этим летом". |
| Auf dem Rückwege vom Wald nach der Oberförsterei begann es zu schneien. Crampas gesellte sich zu Effi und sprach ihr sein Bedauern aus, daß er noch nicht Gelegenheit gehabt habe, sie zu begrüßen. Zugleich wies er auf die großen, schweren Schneeflocken, die fielen, und sagte: | На обратном пути в лесничество пошел снег. Крампас присоединился к Эффи и выразил свое сожаление, что не имел возможности поздороваться с ней. Потом, показав на крупные снежные хлопья, сказал: |
| "Wenn das so weitergeht, so schneien wir hier ein." | -- Если так будет продолжаться и дальше, нас совсем занесет. |
| "Das wäre nicht das Schlimmste. Mit dem Eingeschneitwerden verbinde ich von langer Zeit her eine freundliche Vorstellung, eine Vorstellung von Schutz und Beistand." | -- Ничего страшного. Со снегопадом у меня связано приятное представление о защите и помощи. |
| "Das ist mir neu, meine gnädigste Frau." | -- Это для меня ново, сударыня. |
| "Ja", fuhr Effi fort und versuchte zu lachen, "mit den Vorstellungen ist es ein eigen Ding, man macht sie sich nicht bloß nach dem, was man persönlich erfahren hat, auch nach dem, was man irgendwo gehört oder ganz zufällig weiß. Sie sind so belesen, Major, aber mit einem Gedicht - freilich keinem Heineschen, keinem 'Seegespenst' und keinem 'Vitzliputzli' - bin ich Ihnen, wie mir scheint, doch voraus. Dies Gedicht heißt die 'Gottesmauer', und ich hab es bei unserm Hohen-Cremmer Pastor vor vielen, vielen Jahren, als ich noch ganz klein war, auswendig gelernt." | -- Да,-- продолжала Эффи и попыталась засмеяться, -- представления -- это нечто своеобразное и возникают они необязательно на почве того, что человек пережил лично; часто они связаны с тем, что он слыхал или о чем знает чисто случайно. Вы очень много читали, майор, но одного стихотворения -- это, конечно, не Гейне, не "Морское видение" или "Вицлипуцли" -- вы не знаете. Стихотворение называется "Божья стена"*, я выучила его наизусть в Гоген-Креммене, у нашего пастора, много лет тому назад, когда была совсем еще маленькой. |
| "Gottesmauer", wiederholte Crampas. "Ein hübscher Titel, und wie verhält es sich damit?" | -- "Божья стена",-- повторил Крампас. -- Красивое название, а как оно связано с содержанием? |
| "Eine kleine Geschichte, nur ganz kurz. Da war irgendwo Krieg, ein Winterfeldzug, und eine alte Witwe, die sich vor dem Feinde mächtig fürchtete, betete zu Gott, er möge doch 'eine Mauer um sie bauen', um sie vor dem Landesfeinde zu schützen. Und da ließ Gott das Haus einschneien, und der Feind zog daran vorüber." | -- Это простая история и очень короткая. Где-то была война, в зимнее время. Одна старая вдова страшно боялась врагов и стала молить господа, чтобы он окружил ее стеной и защитил от них. Бог послал снегопад, и враги прошли ее дом, даже не заметив, |
| Crampas war sichtlich betroffen und wechselte das Gespräch. | Крампас как будто смутился и заговорил о другом. |
| Als es dunkelte, waren alle wieder in der Oberförsterei zurück. | Когда вернулись в лесничество, было уже темно. |
Neunzehntes Kapitel/Глава девятнадцатая
| English | Русский |
| Gleich nach sieben ging man zu Tisch, und alles freute sich, daß der Weihnachtsbaum, eine mit zahllosen Silberkugeln bedeckte Tanne, noch einmal angesteckt wurde. Crampas, der das Ringsche Haus noch nicht kannte, war helle Bewunderung. Der Damast, die Weinkühler, das reiche Silbergeschirr, alles wirkte herrschaftlich, weit über oberförsterliche Durchschnittsverhältnisse hinaus, was darin seinen Grund hatte, daß Rings Frau, so scheu und verlegen sie war, aus einem reichen Danziger Kornhändlerhause stammte. | После семи гости сели за стол, радуясь, что снова зажгли нарядную елку, сверху донизу увешанную серебряными шарами. Крампасу еще не приходилось бывать в доме у Ринга, и все здесь приводило его в изумление. Камчатная скатерть, великолепное серебро, ведерко для охлаждения вин -- все, как говорится, поставлено на широкую ногу, все гораздо богаче, чем бывает у лесничего средней руки. А разгадка оказалась простой: жена Ринга, эта робкая, молчаливая женщина, происходила из богатой семьи -- ее отец занимался в Данциге зернотор-говлей. |
| Von daher rührten auch die meisten der ringsumher hängenden Bilder: der Kornhändler und seine Frau, der Marienburger Remter und eine gute Kopie nach dem berühmten Memlingschen Altarbild in der Danziger Marienkirche. Kloster Olivia war zweimal da, einmal in Öl und einmal in Kork geschnitzt. Außerdem befand sich über dem Büfett ein sehr nachgedunkeltes Porträt des alten Nettelbeck, das noch aus dem bescheidenen Mobiliar des erst vor anderthalb Jahren verstorbenen Ringschen Amtsvorgängers herrührte. Niemand hatte damals bei der gewöhnlich stattfindenden Auktion das Bild des Alten haben wollen, bis Innstetten, der sich über diese Mißachtung ärgerte, darauf geboten hatte. Da hatte sich denn auch Ring patriotisch besonnen, und der alte Kolbergverteidiger war der Oberförsterei verblieben. | Оттуда же были и картины на стенах: зерноторговец с супругой, вид трапезной Мариенбургского замка* и хорошая копия знаменитой приалтарной иконы Мемлинга* из данцигской церкви девы Марии; монастырь Олива* был представлен дважды: резьбой по дереву и картиной маслом. Кроме того, над буфетом висел потемневший от времени портрет Неттельбека*, случайно сохранившийся от скромной обстановки предшественника Ринга: на аукционе, устроенном года полтора тому назад после смерти старого лесничего, вначале никто не хотел покупать эту вещь; тогда, возмущенный подобным пренебрежением, отозвался Инштеттен. Тут уж и новому лесничему пришлось настроиться на патриотический лад, и защитник Кольберга занял свое прежнее место. |
| Das Nettelbeckbild ließ ziemlich viel zu wünschen übrig; sonst aber verriet alles, wie schon angedeutet, eine beinahe an Glanz streifende Wohlhabenheit, und dem entsprach denn auch das Mahl, das aufgetragen wurde. Jeder hatte mehr oder weniger seine Freude daran, mit Ausnahme Sidoniens. Diese saß zwischen Innstetten und Lindequist und sagte, als sie Coras ansichtig wurde: | По правде говоря, портрет Неттельбека оставлял желать много лучшего, тогда как вся обстановка говорила о благосостоянии, почти граничащем с роскошью; не отставал и обед, только что поданный, и все гости с большим или меньшим пристрастием стали отдавать ему должное. Только Сидония Гразенабб, сидевшая между Инштеттеном и пастором Линдеквистом, стала ворчать, оказывается она увидела Кору. |
| "Da ist ja wieder dies unausstehliche Balg, diese Cora. Sehen Sie nur, Innstetten, wie sie die kleinen Weingläser präsentiert, ein wahres Kunststück, sie könnte jeden Augenblick Kellnerin werden. Ganz unerträglich. Und dazu die Blicke von Ihrem Freund Crampas! Das ist so die rechte Saat! Ich frage Sie, was soll dabei herauskommen?" | -- Опять эта избалованная девчонка, эта несносная Кора. Посмотрите, Инштеттен, она расставляет маленькие рюмки, словно это невесть какое искусство. Просто официантка, хоть сейчас в ресторан! Невыносимо смотреть! А какие взгляды бросает на нее ваш приятель Крампас! Что ж, он нашел благодатную почву! Я вас спрашиваю, к чему все это приведет? |
| Innstetten, der ihr eigentlich zustimmte, fand trotzdem den Ton, in dem das alles gesagt wurde, so verletzend herbe daß er spöttisch bemerkte: | Собственно говоря, Инштеттен считал, что она во многом права, но тон ее был так оскорбительно груб, что он не без иронии заметил: |
| "Ja, meine Gnädigste, was dabei herauskommen soll? Ich weiß es auch nicht" - | -- Да, почтеннейшая, к чему все это приведет? Мне это тоже неизвестно. |
| worauf sich Sidonie von ihm ab- und ihrem Nachbarn zur Linken zuwandte: | А Сидония уже позабыла о нем и обратилась к соседу, сидевшему слева: |
| "Sagen Sie, Pastor, ist diese vierzehnjährige Kokette schon im Unterricht bei Ihnen?" | -- Скажите, пастор, вы уже начали заниматься с этой четырнадцатилетней кокеткой? |
| "Ja, mein gnädiges Fräulein." | -- Да, фрейлейн. |
| "Dann müssen Sie mir die Bemerkung verzeihen, daß Sie sie nicht in die richtige Schule genommen haben. Ich weiß wohl, es hält das heutzutage sehr schwer, aber ich weiß auch, daß die, denen die Fürsorge für junge Seelen obliegt, es vielfach an dem rechten Ernst fehlen lassen. Es bleibt dabei, die Hauptschuld tragen die Eltern und Erzieher." | -- Простите мне это замечание, но что-то не видно, чтобы вы ее как следует взяли в работу. В наше время это, правда, не просто, но, к сожалению, и те, на кого возложена забота о душах подрастающего поколения, не всегда проявляют должное рвение. А все-таки ответственность несут, я считаю, родители и воспитатели. |
| Lindequist, denselben Ton anschlagend wie Innstetten, antwortete, daß das alles sehr richtig, der Geist der Zeit aber zu mächtig sei. | Линдеквист ответил ей не менее насмешливым тоном, чем Инштеттен, что это верно, но что слишком силен дух времени. |
| "Geist der Zeit!" sagte Sidonie. "Kommen Sie mir nicht damit. Das kann ich nicht hören, das ist der Ausdruck höchster Schwäche, Bankrotterklärung. Ich kenne das; nie scharf zufassen wollen, immer dem Unbequemen aus dem Wege gehen. Denn Pflicht ist unbequem. Und so wird nur allzuleicht vergessen, daß das uns anvertraute Gut auch mal von uns zurückgefordert wird. Eingreifen, lieber Pastor, Zucht. Das Fleisch ist schwach, gewiß, aber ..." | -- Дух времени! -- сказала Сидония. -- Не говорите об этом, я и слушать не буду, это только признание своей слабости, своего банкротства. Я знаю! Никто не желает принимать решительных мер, все плывут по течению, стараясь избежать неприятностей. Ибо долг -- это неприятная штука! Поэтому так легко забывают о том, что когда-нибудь от нас потребуют обратно вверенное нам добро. Тут необходимо энергичное вмешательство, дорогой пастор, нужна суровая дисциплина. Конечно, плоть наша слаба, но... |
| In diesem Augenblick kam ein englisches Roastbeef, von dem Sidonie ziemlich ausgiebig nahm, ohne Lindequists Lächeln dabei zu bemerken. Und weil sie's nicht bemerkte, so durfte es auch nicht wundernehmen, daß sie mit viel Unbefangenheit fortfuhr: | В этот момент на столе появился ростбиф по-английски, и Сидония принялась щедрою дланью наполнять свою тарелку, не замечая, что Линдеквист наблюдает за нею с улыбкой. И, поскольку она не заметила этой улыбки, она, ни мало не смутившись, продолжала: |
| "Es kann übrigens alles, was Sie hier sehen, nicht wohl anders sein; alles ist schief und verfahren von Anfang an. Ring, Ring - wenn ich nicht irre, hat es drüben in Schweden oder da herum mal einen Sagenkönig dieses Namens gegeben. Nun sehen Sie, benimmt er sich nicht, als ob er von dem abstamme? Und seine Mutter, die ich noch gekannt habe, war eine Plättfrau in Köslin." | -- Впрочем, в этом доме ничего другого и ждать не приходится, здесь с самого начала все пошло вкривь и вкось. Ринг, Ринг... Если не ошибаюсь, кажется, в Швеции, или где-то еще, был какой-то легендарный король с этим именем. Вы не находите, что наш Ринг держит себя так, словно и в самом деле ведет свою родословную от этого короля? А мать его -- я ведь ее знала -- была гладильщицей в Кеслине. |
| "Ich kann darin nichts Schlimmes finden." | -- В этом я не вижу ничего дурного. |
| "Schlimmes finden? Ich auch nicht. Und jedenfalls gibt es Schlimmeres. Aber soviel muß ich doch von Ihnen, als einem geweihten Diener der Kirche, gewärtigen dürfen, daß Sie die gesellschaftlichen Ordnungen gelten lassen. Ein Oberförster ist ein bißchen mehr als ein Förster, und ein Förster hat nicht solche Weinkühler und solch Silberzeug; das alles ist ungehörig und zieht dann solche Kinder groß wie dies Fräulein Cora. " | -- Ничего дурного? В этом я тоже не вижу ничего дурного! Однако тут есть кое-что и похуже. Я полагаю, что вы, как служитель церкви, считаетесь с общественными установлениями? По-моему, старший лесничий самую малость выше простого лесничего. А у простого лесничего не бывает ни подобных ведер для охлаждения вин, ни такого серебра. Это выходит из всяких рамок, оттого-то и детки вырастают такие, как Кора. |
| Sidonie, jedesmal bereit, irgendwas Schreckliches zu prophezeien, wenn sie, vom Geist überkommen, die Schalen ihres Zorns ausschüttete, würde sich auch heute bis zum Kassandrablick in die Zukunft gesteigert haben, wenn nicht in ebendiesem Augenblick die dampfende Punschbowle - womit die Weihnachtsreunions bei Ring immer abschlossen - auf der Tafel erschienen wäre, dazu Krausgebackenes, das, geschickt übereinandergetürmt, noch weit über die vor einigen Stunden aufgetragene Kaffeekuchenpyramide hinauswuchs. | Сидония, готовая в любое время предсказывать всякие ужасы, в минуты подъема изливала свой гнев полными до краев чашами. Похоже было, что и сейчас она настраивалась окинуть будущее взором Кассандры*. К счастью, в этот момент на столе появился дымящийся пунш, которым у Рингов неизменно оканчивался рождественский праздник, и "хворост", искусно положенный огромной горой, более высокой, чем гора пирожных, несколько часов тому назад поданных к кофе. |
| Und nun trat auch Ring selbst, der sich bis dahin etwas zurückgehalten hatte, mit einer gewissen strahlenden Feierlichkeit in Aktion und begann die vor ihm stehenden Gläser, große geschliffene Römer, in virtuosem Bogensturz zu füllen, ein Einschenkekunststück, das die stets schlagfertige Frau von Padden, die heute leider fehlte, mal als "Ringsche Füllung en cascade" bezeichnet hatte. Rotgolden wölbte sich dabei der Strahl, und kein Tropfen durfte verlorengehen. So war es auch heute wieder. Zuletzt aber, als jeder, was ihm zukam, in Händen hielt - auch Cora, die sich mittlerweile mit ihrem rotblonden Wellenhaar auf "Onkel Crampas'" Schoß gesetzt hatte -, erhob sich der alte Papenhagner, um, wie herkömmlich bei Festlichkeiten der Art, einen Toast auf seinen lieben Oberförster auszubringen. | Теперь в качестве главного действующего лица на сцену выступил сам Ринг, который до сих пор держался несколько на заднем плане. С торжественным видом, словно священнодействуя, он ловко и виртуозно принялся наполнять стоявшие перед ним старинные граненые бокалы, демонстрируя своего рода искусство, искусство виночерпия, которое остроумная, к сожалению сегодня отсутствовавшая госпожа фон Падден метко назвала однажды "круговым разливом en cascade (Водопадом (франц.)". Струя играла золотисто-красным цветом, причем Ринг никогда не проливал ни капли. Так было и сегодня. И вот, когда в руках у каждого, даже у белокурой Коры, присевшей на колени к "милому дяде Крампасу", был полный бокал, из-за стола поднялся старый Папенгаген, чтобы произнести, как было принято на такого рода праздниках, тост в честь дорогого лесничего. |
| Es gäbe viele Ringe, so etwa begann er, Jahresringe, Gardinenringe, Trauringe, und was nun gar - denn auch davon dürfe sich am Ende wohl sprechen lassen - die Verlobungsringe angehe, so sei glücklicherweise die Gewähr gegeben, daß einer davon in kürzester Frist in diesem Hause sichtbar werden und den Ringfinger (und zwar hier in einem doppelten Sinne den Ringfinger) eines kleinen hübschen Pätschelchens zieren werde... | -- На свете бывают разные кольца (Ринг (Ring) -- по-немецки означает "кольцо", "круг"), -- примерно так начал он,-- годовые кольца на деревьях, кольца для гардин, обручальные кольца. Что же касается обручальных колец, -- а о них здесь скоро придется завести разговор, -- думается, не за горами тот день, когда обручальное колечко появится тут, в этом доме, и украсит безымянный пальчик одной маленькой очаровательной ручки... |
| "Unerhört", raunte Sidonie dem Pastor zu. | -- Это неслыханно! -- буркнула Сидония в сторону пастора. |
| "Ja, meine Freunde", fuhr Güldenklee mit gehobener Stimme fort, "viele Ringe gibt es, und es gibt sogar eine Geschichte, die wir alle kennen, die die Geschichte von den 'drei Ringen' heißt, eine Judengeschichte, die, wie der ganze liberale Krimskrams, nichts wie Verwirrung und Unheil gestiftet hat und noch stiftet. Gott bessere es. Und nun lassen Sie mich schließen, um Ihre Geduld und Nachsicht nicht über Gebühr in Anspruch zu nehmen. Ich bin nicht für diese drei Ringe, meine Lieben, ich bin vielmehr für einen Ring, für einen Ring, der so recht ein Ring ist, wie er sein soll, ein Ring, der alles Gute, was wir in unsrem altpommerschen Kessiner Kreise haben, alles, was noch mit Gott für König und Vaterland einsteht - und es sind ihrer noch einige (lauter Jubel) -, an diesem seinem gastlichen Tisch vereinigt sieht. Für diesen Ring bin ich. Er lebe hoch!" | -- Да, друзья мои,-- торжественным тоном продолжал Гюльденклее,-- на свете имеется много колец, есть даже "История о трех кольцах"* --старая еврейская легенда, которую все мы прекрасно знаем и которая, однако, не принесла и не принесет ничего хорошего, кроме раздора и смуты (сохрани нас от них господь), как, впрочем, и всякое другое либеральное старье. На этом, дорогие друзья, разрешите мне кончить, дабы не злоупотреблять вашей снисходительностью и вашим терпением. Итак, я пью не за все три кольца, я пью только за одно кольцо, за нашего Ринга, который был, есть и будет настоящим золотым кольцом, как ему и подобает, и который объединил сейчас все лучшее, что есть в нашем милом Кессинском округе, всех тех, кто с богом стоит за кайзера и отечество, -- а такие, слава богу, еще не перевелись у нас! (Всеобщее ликование.) Ринг объединил их здесь, за своим гостеприимным столом! Итак, я пью за этого Ринга! Ваше здоровье! |
| Alles stimmte ein und umdrängte Ring, der, solange das dauerte, das Amt des "Einschenkens en cascade" an den ihm gegenübersitzenden Crampas abtreten mußte; der Hauslehrer aber stürzte von seinem Platz am unteren Ende der Tafel an das Klavier und schlug die ersten Takte des Preußenliedes an, worauf alles stehend und feierlich einfiel: "Ich bin ein Preuße ... will ein Preuße sein." | Со всех сторон раздались приветственные возгласы, все окружили хозяина, вынужденного во время этого тоста уступить "разлив еп сазсайе" сидевшему напротив Крампасу, а домашний учитель, находившийся на нижнем конце стола, бросился к роялю и заиграл первые такты известной прусской песни, после чего все встали и торжественно подхватили: "Да, я пруссак и пруссаком останусь..." |
| "Es ist doch etwas Schönes", sagte gleich nach der ersten Strophe der alte Borcke zu Innstetten, "so was hat man in anderen Ländern nicht." | -- Нет, это действительно прекрасно! -- уже после первой строфы сказал Инштеттену старый Борке. -- В других странах этого нет. . |
| "Nein", antwortete Innstetten, der von solchem Patriotismus nicht viel hielt, "in anderen Ländern hat man was anderes." | -- Естественно, -- ответил Инштеттен, не особенно ценивший такого рода патриотизм, -- в других странах есть что-нибудь другое. |
| Man sang alle Strophen durch, dann hieß es, die Wagen seien vorgefahren, und gleich danach erhob sich alles, um die Pferde nicht warten zu lassen. Denn diese Rücksicht "auf die Pferde" ging auch im Kreise Kessin allem anderen vor. Im Hausflur standen zwei hübsche Mägde, Ring hielt auf dergleichen, um den Herrschaften beim Anziehen ihrer Pelze behilflich zu sein. Alles war heiter angeregt, einige mehr als das, und das Einsteigen in die verschiedenen Gefährte schien sich schnell und ohne Störung vollziehen zu sollen, als es mit einemmal hieß, der Gieshüblersche Schlitten sei nicht da. Gieshübler selbst war viel zu artig, um gleich Unruhe zu zeigen oder gar Lärm zu machen; endlich aber, weil doch wer das Wort nehmen mußte, fragte Crampas, was es denn eigentlich sei. | Пропели все строфы. Тут кто-то объявил, что сани поданы и стоят у ворот, все сразу засуетились, никому не хотелось держать своих лошадей на морозе. Внимание к лошадям и в Кессинском округе было самое главное. А в сенях уже стояли две хорошенькие служанки, -- Ринг держал только смазливых, -- чтобы помогать гостям одеваться. Все были в веселом расположении духа, иные, быть может, даже несколько больше, чем следует, и посадка прошла быстро и вроде без недоразумений, как вдруг все разом обнаружили, что не поданы сани Гизгюблера. Сам Гизгюблер, по свойственной ему деликатности, беспокойства не проявлял и тревоги не поднял. Тогда спросил Крампас, -- ведь кому-то нужно было спросить: -- Ну, что там случилось? |
| "Mirambo kann nicht fahren", sagte der Hofknecht; "das linke Pferd hat ihn beim Anspannen vor das Schienbein geschlagen. Er liegt im Stall und schreit." | -- Мирамбо не может ехать,-- сказал батрак. -- Когда запрягали, его лягнула в ногу левая пристяжная. Сейчас он лежит на конюшне и стонет. |
| Nun wurde natürlich nach Doktor Hannemann gerufen, der denn auch hinausging und nach fünf Minuten mit echter Chirurgenruhe versicherte: | Разумеется, позвали доктора'Ганнеманна. Он отправился на конюшню, пробыл там минут пять или шесть и, вернувшись, изрек со спокойствием, поистине достойным хирурга: |
| ja, Mirambo müsse zurückbleiben; es sei vorläufig in der Sache nichts zu machen als stilliegen und kühlen. Übrigens von Bedenklichem keine Rede. | -- Да, Мирамбо придется остаться. Сделать пока что ничего нельзя, сейчас ему нужен покой и холод. Впрочем, ничего страшного нет. |
| Das war nun einigermaßen ein Trost, aber schaffte doch die Verlegenheit, wie der Gieshüblersche Schlitten zurückzufahren sei, nicht aus der Welt, bis Innstetten erklärte, daß er für Mirambo einzutreten und das Zwiegestirn von Doktor und Apotheker persönlich glücklich heimzusteuern gedenke. Lachend und unter ziemlich angeheiterten Scherzen gegen den verbindlichsten aller Landräte, der sich, um hilfreich zu sein, sogar von seiner jungen Frau trennen wolle, wurde dem Vorschlag zugestimmt, und Innstetten, mit Gieshübler und dem Doktor im Fond, nahm jetzt wieder die Tete. Crampas und Lindequist folgten unmittelbar. Und als gleich danach auch Kruse mit dem landrätlichen Schlitten vorfuhr, trat Sidonie lächelnd an Effi heran und bat diese, da ja nun ein Platz frei sei, mit ihr fahren zu dürfen. | Это было утешительно, однако заставило призадуматься, как же быть с санями Гизгюблера. Тут вдруг Инштеттен вызвался заменить Мирамбо, обещая в целости и сохранности доставить до города и доктора и аптекаря, эту неразлучную медицинскую чету. Предложение было принято под хохот и веселые шутки в адрес самого любезного в мире ландрата, готового разлучить-, ся даже с молодой женой, лишь бы помочь ближнему. Между тем, едва доктор и Гизгюблер оказались в санях, Инштеттен взялся за кнут и стегнул лошадей. Вслед за ним тронули Крампас и Линдеквист. Когда Крузе подал к воротам сани ландрата, Эффи заметила Сидонию; та подошла к ней с улыбкой и попросила разрешения занять освободившееся место Инштеттена. |
| "In unserer Kutsche ist es immer so stickig; mein Vater liebt das. Und außerdem, ich möchte so gerne mit Ihnen plaudern. Aber nur bis Quappendorf. Wo der Morgnitzer Weg abzweigt, steig ich aus und muß dann wieder in unseren unbequemen Kasten. Und Papa raucht auch noch." | -- В нашей карете так душно, отец это любит. И еще мне хочется побеседовать с вами. Впрочем, я поеду в ваших санях только до Кваппендорфа, а потом, у развилки в лесу, где дорога сворачивает на Моргениц, пересяду в свою колымагу. Ведь папа еще и курит. |
| Effi war wenig erfreut über diese Begleitung und hätte die Fahrt lieber allein gemacht; aber ihr blieb keine Wahl, und so stieg denn das Fräulein ein, und kaum daß beide Damen ihre Plätze genommen hatten, so gab Kruse den Pferden auch schon einen Peitschenknips, und von der oberförsterlichen Rampe her, von der man einen prächtigen Ausblick auf das Meer hatte, ging es die ziemlich steile Düne hinunter auf den Strandweg zu, der, eine Meile lang, in beinahe gerader Linie bis an das Kessiner Strandhotel und von dort aus, rechts einbiegend, durch die Plantage hin in die Stadt führte. | Эффи, правда, уже настроилась ехать одна, но выбора, к сожалению, не было, ей пришлось согласиться, и фрейлейн села к ней в сани. Как только обе дамы хорошенько устроились, Крузе хлестнул кнутом, и лошади понеслись мимо дома лесничего (оттуда был прекрасный вид на море) вниз по довольно крутой дюне, затем вдоль берега по дороге, которая почти целую милю, вплоть до кессинского отеля, была прямой как стрела и только там через питомник поворачивала к городу. |
| Der Schneefall hatte schon seit ein paar Stunden aufgehört, die Luft war frisch, und auf das weite dunkelnde Meer fiel der matte Schein der Mondsichel. Kruse fuhr hart am Wasser hin, mitunter den Schaum der Brandung durchschneidend, und Effi, die etwas fröstelte, wickelte sich fester in ihren Mantel und schwieg noch immer und mit Absicht. Sie wußte recht gut, daß das mit der "stickigen Kutsche" bloß ein Vorwand gewesen und daß sich Sidonie nur zu ihr gesetzt hatte, um ihr etwas Unangenehmes zu sagen. Und das kam immer noch früh genug. Zudem war sie wirklich müde, vielleicht von dem Spaziergange im Walde, vielleicht auch von dem oberförsterlichen Punsch, dem sie, auf Zureden der neben ihr sitzenden Frau von Flemming, tapfer zugesprochen hatte. Sie tat denn auch, als ob sie schliefe, schloß die Augen und neigte den Kopf immer mehr nach links. | Снегопад давно прекратился, воздух был свежий, а над темнеющим морем висел серп луны, подернутый пеленой облаков. Крузе ехал у самой воды, порой разрезая пену прибоя. Эффи немного знобило, она зябко куталась в шубу и все еще не без умысла молчала. Она хорошо понимала, что "душная карета" для Сидонии всего лишь предлог, чтобы сесть к ней и по дороге сказать что-нибудь неприятное. А это не к спеху. К тому же она в самом деле устала, вероятно, ее утомила прогулка по лесу, а может, виною был пунш, которого она выпила несколько больше, чем следует, поддавшись уговорам сидевшей с ней рядом госпожи фон Флемминг. Эффи закрыла глаза и притворилась спящей, все больше и больше склоняя голову налево. |
| "Sie sollten sich nicht so sehr nach links beugen, meine gnädigste Frau. Fährt der Schlitten auf einen Stein, so fliegen Sie hinaus. Ihr Schlitten hat ohnehin kein Schutzleder und, wie ich sehe, auch nicht einmal die Haken dazu." | -- Сударыня, не слишком наклоняйтесь. Можно легко вылететь из саней, стоит им зацепиться за камень. Не забывайте, что у ваших саней нет кожаного фартука, и, как я вижу, нет даже крючков для него. |
| "Ich kann die Schutzleder nicht leiden; sie haben so was Prosaisches. Und dann, wenn ich hinausflöge, mir wär es recht, am liebsten gleich in die Brandung. Freilich ein etwas kaltes Bad, aber was tut's ... Übrigens, hören Sie nichts?" | -- Да, я не люблю кожаных фартуков; по-моему, в фартукахесть какая-то проза. А вылететь -- это еще интересней, только уж прямо в морские волны. Не беда, если придется принять холодную ванну... Впрочем, вы ничего ке слышите? |
| "Nein. " | -- Нет. |
| "Hören Sie nicht etwas wie Musik?" | -- Разве вы не слышите музыки? |
| "Orgel?" | -- Какой? Органной? |
| "Nein, nicht Orgel. Da würd ich denken, es sei das Meer. Aber es ist etwas anderes, ein unendlich feiner Ton, fast wie menschliche Stimme ... " | -- Нет, не органной. Это море, хотя нет, то что-то другое. Мне слышится вдалеке беспредельно нежный звук, почти человеческий голос... |
| "Das sind Sinnestäuschungen", sagte Sidonie, die jetzt den richtigen Einsetzmoment gekommen glaubte. "Sie sind nervenkrank. Sie hören Stimmen. Gebe Gott, daß Sie auch die richtige Stimme hören." | -- Обман чувств, больше ничего, -- изрекла Сидония, сообразив, что настал подходящий момент завязать разговор.-- У вас, сударыня, расстроены нервы. Вам уже чудятся голоса! Молите бога, чтобы это были праведные голоса! |
| "Ich höre ... nun, gewiß, es ist Torheit, ich weiß, sonst würd ich mir einbilden, ich hätte die Meerfrauen singen hören ... Aber, ich bitte Sie, was ist das? Es blitzt ja bis hoch in den Himmel hinauf. Das muß ein Nordlicht sein." | -- Я слышала... мне показалось... Пусть это глупо, но мне послышались голоса морских сирен... А там, что там такое? Взгляните туда, вы видите, как в небе сверкает. Это, должно быть, северное сияние? |
| "Ja", sagte Sidonie. "Gnädigste Frau tun ja, als ob es ein Weltwunder wäre. Das ist es nicht. Und wenn es dergleichen wäre, wir haben uns vor Naturkultus zu hüten. Übrigens ein wahres Glück, daß wir außer Gefahr sind, unsern Freund Oberförster, diesen eitelsten aller Sterblichen, über dies Nordlicht sprechen zu hören. Ich wette, daß er sich einbilden würde, das tue ihm der Himmel zu Gefallen, um sein Fest noch festlicher zu machen. Er ist ein Narr. Güldenklee konnte Besseres tun, als ihn feiern. Und dabei spielt er sich auf den Kirchlichen aus und hat auch neulich eine Altardecke geschenkt. Vielleicht, daß Cora daran mitgestickt hat. Diese Unechten sind schuld an allem, denn ihre Weltlichkeit liegt immer obenauf und wird denen mit angerechnet, die's ernst mit dem Heil ihrer Seele meinen." | -- Ну конечно, -- сказала Сидония,-- а вам, сударыня, мерещатся чудеса. Откуда им быть? А если бы они и были, к чему создавать себе культ природы! Между прочим, нам повезло, мы унеслись от разглагольствований нашего друга лесничего, этого тщеславнейшего из смертных, насчет северного сияния. Держу пари, он сказал бы, что небо специально ниспослало ему эту иллюминацию, чтобы сделать его праздник более торжественным. Ну и глупец! И Гюльденклее не нашел ничего лучшего, как славословить ему. А ведь Ринг пытается играть и на религиозных чувствах -- недавно он подарил нашей церкви покров для алтаря. Вероятно, к вышиванию приложила свою ручку и Кора. Вот почему на этом свете все идет вкривь и вкось. Всему виною эти нечестивцы, во всем просвечивают их мирские цели. А ведь вместе с ними страдает и тот, кто всей душой предан богу. |
| "Es ist so schwer, ins Herz zu sehen!" | -- Ах, в человеческую душу нелегко заглянуть. |
| "Ja. Das ist es. Aber bei manchem ist es auch ganz leicht." Und dabei sah sie die junge Frau mit beinahe ungezogener Eindringlichkeit an. Effi schwieg und wandte sich ungeduldig zur Seite. | -- Так-то оно так. Впрочем, иногда это и не трудно. И она в упор посмотрела на молодую женщину. Эффи сердито отвернулась, ничего не ответив. |
| "Bei manchem, sag ich, ist es ganz leicht", wiederholte Sidonie, die ihren Zweck erreicht hatte und deshalb ruhig lächelnd fortfuhr. "Und zu diesen leichten Rätseln gehört unser Oberförster. Wer seine Kinder so erzieht, den beklag ich, aber das eine Gute hat es, es liegt bei ihm alles klar da. Und wie bei ihm selbst, so bei den Töchtern. Cora geht nach Amerika und wird Millionärin oder Methodistenpredigerin; in jedem Fall ist sie verloren. Ich habe noch keine Vierzehnjährige gesehen ..." | -- Да, у некоторых даже очень легко, -- повторила Сидония, добившись, чего ей хотелось, и продолжала с довольной улыбкой. -- Вот, скажем к примеру, наш лесничий. Я виню всех, кто подобным образом воспитывает своих детей. Но у него есть хоть одна хорошая черта -- у него душа нараспашку. Это, впрочем, относится: и к его дочерям. Кора, уверяю вас, уедет в Америку и станет миллионершей или проповедницей у методистов. Во всяком случае, она погибла. Я еще никогда не видела, чтобы четырнадцатилетняя... |
| In diesem Augenblick hielt der Schlitten, und als sich beide Damen umsahen, um in Erfahrung zu bringen, was es denn eigentlich sei, bemerkten sie, daß rechts von ihnen, in etwa dreißig Schritt Abstand, auch die beiden anderen Schlitten hielten - am weitesten nach rechts der von Innstetten geführte, näher heran der Crampassche. | В этот момент сани остановились; и когда дамы стали всматриваться, выясняя причину остановки, то заметили, что справа от них, на расстоянии примерно тридцати шагов, остановились и двое других саней: слева остановились сани Крампаса, справа, поодаль, те, которыми правил Инштеттен. |
| "Was ist?" fragte Effi. | -- Что там? -- спросила Эффи. |
| Kruse wandte sich halb herum und sagte: "Der Schloon, gnäd'ge Frau." | Крузе повернулся вполоборота и сказал: |
| "Der Schloon? Was ist das? Ich sehe nichts." | -- Шлон, сударыня. |
| Kruse wiegte den Kopf hin und her, wie wenn er ausdrücken wollte, daß die Frage leichter gestellt als beantwortet sei. | -- Шлон? А что это такое? Я ничего там не вижу. |
| Worin er auch recht hatte. Denn was der Schloon sei, das war nicht so mit drei Worten zu sagen. Kruse fand aber in seiner Verlegenheit alsbald Hilfe bei dem gnädigen Fräulein, das hier mit allem Bescheid wußte und natürlich auch mit dem Schloon. | Крузе покачал головой, словно хотел сказать, что легче задать вопрос, чем на него ответить. Впрочем, он был прав: объяснить в двух словах, что такое шлон, не так-то просто. Но ему на помощь пришла Сидония, разбиравшаяся здесь во всем и уж, во всяком случае, в шлоне. |
| "Ja, meine gnädigste Frau", sagte Sidonie, "da steht es schlimm. Für mich hat es nicht viel auf sich, ich komme bequem durch; denn wenn erst die Wagen heran sind, die haben hohe Räder, und unsere Pferde sind außerdem daran gewöhnt. Aber mit solchem Schlitten ist es was anderes; die versinken im Schloon, und Sie werden wohl oder übel einen Umweg machen müssen." | -- Да, сударыня, дело неважное, -- сказала она.-- Лично для меня это не страшно, я-то великолепно проеду. Сейчас подъедут кареты -- они у нас на высоких колесах, да и лошади наши привыкли. Но, а вот с такими санями, как ваши, дело другое. Им не проехать, они провалятся в шлоне, и вам придется, хочешь не хочешь, ехать в объезд. |
| "Versinken! Ich bitte Sie, mein gnädigstes Fräulein, ich sehe noch immer nicht klar. Ist denn der Schloon ein Abgrund oder irgendwas, drin man mit Mann und Maus zugrunde gehen muß? Ich kann mir so was hierzulande gar nicht denken." | -- Провалятся! Но куда же, фрейлейн Сидония? Я ничего здесь не вижу. Шлон -- это, может быть, пропасть? Или еще что-нибудь, где пропадешь совсем? Я даже не предполагала, что в этих местах есть подобные вещи. |
| "Und doch ist es so was, nur freilich im kleinen; dieser Schloon ist eigentlich bloß ein kümmerliches Rinnsal, das hier rechts vom Gothener See herunterkommt und sich durch die Dünen schleicht. Und im Sommer trocknet es mitunter ganz aus, und Sie fahren dann ruhig drüber hin und wissen es nicht einmal." | -- Как видите, есть, хотя и немного. Шлон -- это небольшой водосток, который выходит здесь справа из Го-тенского озера и почти незаметно вьется по дюнам. Летом он иногда совсем пересыхает, можно проехать, даже не обратив на него внимания. |
| "Und im Winter?" | -- А зимой? |
| "Ja, im Winter, da ist es was anderes; nicht immer, aber doch oft. Da wird es dann ein Sog." | -- О, зимой дело другое. -- Правда, бывает это не всегда, но частенько. Зимой он становится зогом. |
| "Mein Gott, was sind das nur alles für Namen und Wörter!" | -- Боже мой, что за названия! |
| "... Da wird es ein Sog, und am stärksten immer dann, wenn der Wind nach dem Lande hin steht. Dann drückt der Wind das Meerwasser in das kleine Rinnsal hinein, aber nicht so, daß man es sehen kann. Und das ist das Schlimmste von der Sache, darin steckt die eigentliche Gefahr. Alles geht nämlich unterirdisch vor sich, und der ganze Strandsand ist dann bis tief hinunter mit Wasser durchsetzt und gefüllt. Und wenn man dann über solche Sandstelle weg will, die keine mehr ist, dann sinkt man ein, als ob es ein Sumpf oder ein Moor wäre." | -- Да, тогда он становится зогом и особенно опасен, если ветер с моря, потому что он загоняет морскую волну в мелкое русло ручья. Но и это вы не сразу заметите. В этом и заключается опасность -- все ведь происходит под землей. Дело в том, что прибрежный песок пропитывается на большую глубину водой, и когда вы едете через эту полосу песка, то неожиданно начинаете погружаться, словно это болото или топь. |
| "Das kenn ich", sagte Effi lebhaft. "Das ist wie in unsrem Luch", | -- Теперь понятно, -- живо откликнулась Эффи. -- Это как у нас дома на поймах. |
| und inmitten all ihrer Ängstlichkeit wurde ihr mit einem Male ganz wehmütig freudig zu Sinn. | И, несмотря на весь страх, у нее на душе сразу стало и радостно и грустно. |
| Während das Gespräch noch so ging und sich fortsetzte, war Crampas aus seinem Schlitten ausgestiegen und auf den am äußersten Flügel haltenden Gieshüblerschen zugeschritten, um hier mit Innstetten zu verabreden, was nun wohl eigentlich zu tun sei. Knut, so meldete er, wolle die Durchfahrt riskieren, aber Knut sei dumm und verstehe nichts von der Sache; nur solche, die hier zu Hause seien, müßten die Entscheidung treffen. | Во время этого разговора Крампас вышел из своих саней и направился к стоявшим у самого края саням Гизгюблера, чтобы посовещаться с Инштеттеном, что же теперь предпринять. Он доложил, что Кнут хочет рискнуть, хочет попытаться проехать, но он дурак и ничего в этом деле не смыслит. Здесь могут решать только те, кто знаком с этой местностью. |
| Innstetten - sehr zu Crampas' Überraschung - war auch fürs "Riskieren", es müsse durchaus noch mal versucht werden ... er wisse schon, die Geschichte wiederholte sich jedesmal: Die Leute hier hätten einen Aberglauben und vorweg eine Furcht, während es doch eigentlich wenig zu bedeuten habe. Nicht Knut, der wisse nicht Bescheid, wohl aber Kruse solle noch einmal einen Anlauf nehmen und Crampas derweilen bei den Damen einsteigen (ein kleiner Rücksitz sei ja noch da), um bei der Hand zu sein, wenn der Schlitten umkippe. Das sei doch schließlich das Schlimmste, was geschehen könne. | Инштеттен, к великому удивлению Крампаса, тоже пожелал "рискнуть". А почему бы и нет? Каждый раз в этом месте разыгрывается одна и та же история. Люди здесь суеверны, с детства напуганы, а на самом деле может ничего и не быть. Не Кнут: он действительно ничего в этом не смыслит, -- пусть попробует Крузе, а Крампас сядет в сани к дамам (там есть маленькое сиденье сзади), чтобы помочь им, в случае если сани опрокинутся. Ведь это самое страшное, что может случиться. |
| Mit dieser Innstettenschen Botschaft erschien jetzt Crampas bei den beiden Damen und nahm, als er lachend seinen Auftrag ausgeführt hatte, ganz nach empfangener Order den kleinen Sitzplatz ein, der eigentlich nichts als eine mit Tuch überzogene Leiste war, und rief Kruse zu: | И вот Крампас предстал пред дамами в роли посла Инштеттена; весело рассказав о данном ему поручении, он сел согласно приказу на маленькое сиденье, представлявшее собой простую доску, обтянутую сукном, и крикнул Крузе: |
| "Nun, vorwärts, Kruse. " | -- Ну, Крузе, пошел! |
| Dieser hatte denn auch die Pferde bereits um hundert Schritte zurückgezoppt und hoffte, scharf anfahrend, den Schlitten glücklich durchbringen zu können; im selben Augenblick aber, wo die Pferde den Schloon auch nur berührten, sanken sie bis über die Knöchel in den Sand ein, so daß sie nur mit Mühe nach rückwärts wieder heraus konnten. | А тот уже отвел лошадей шагов на сто назад, чтобы с разбега проскочить через это место. Но в тот самый момент, когда лошади въехали в шлон, они выше лодыжек погрузились в песок, и вывести их оттуда удалось с величайшим трудом. |
| "Es geht nicht", sagte Crampas, und Kruse nickte. | -- Нет, ничего не получится, -- сказал майор, и Крузе в знак согласия кивнул головой. |
| Während sich dies abspielte, waren endlich auch die Kutschen herangekommen, die Grasenabbsche vorauf, und als Sidonie, nach kurzem Dank gegen Effi, sich verabschiedet und dem seine türkische Pfeife rauchenden Vater gegenüber ihren Rückplatz eingenommen hatte, ging es mit dem Wagen ohne weiteres auf den Schloon zu; die Pferde sanken tief ein, aber die Räder ließen alle Gefahr leicht überwinden, und ehe eine halbe Minute vorüber war, trabten auch schon die Grasenabbs drüben weiter. Die andern Kutschen folgten. | В это время подъехали остальные во главе с каретой Гразенабба, и когда Сидония, наскоро поблагодарив Эффи, попрощалась с ней и заняла -свое место против отца, курившего, как всегда, большую турецкую трубку, карета тронулась по направлению к шлону. Ноги лошадей, правда, глубоко увязали в песке, но колеса легко преодолевали опасность, так что через какие-нибудь полминуты карета Гразенаббов двинулась дальше. За нею последовали и другие. |
| Effi sah ihnen nicht ohne Neid nach. Indessen nicht lange, denn auch für die Schlittenfahrer war in der zwischenliegenden Zeit Rat geschafft worden, und zwar einfach dadurch, daß sich Innstetten entschlossen hatte, statt aller weiteren Forcierung das friedlichere Mittel eines Umwegs zu wählen. Also genau das, was Sidonie gleich anfangs in Sicht gestellt hatte. Vom rechten Flügel her klang des Landrats bestimmte Weisung herüber, vorläufig diesseits zu bleiben und ihm durch die Dünen hin bis an eine weiter hinauf gelegene Bohlenbrücke zu folgen. Als beide Kutscher, Knut und Kruse, so verständigt waren, trat der Major, der, um Sidonie zu helfen, gleichzeitig mit dieser ausgestiegen war, wieder an Effi heran und sagte: "Ich kann Sie nicht allein lassen, gnäd'ge Frau." | Эффи не без зависти смотрела им вслед. Но в это время был найден выход и для тех, кто ехал в санях, ибо Инштеттен, вместо того чтобы еще раз форсировать шлон, решил просто-напросто мирно объехать его. Словом, поступил именно так, как с самого начала предсказала Сидония. С правого края теперь раздавались указания Инштеттена, предлагавшего ехать через дюны по этому берегу, следуя за ним в направлении к Боленскому мосту. Пока оба кучера, Кнут и Крузе, разбирались в том, что от них хочет Инштеттен, майор, сошедший с саней вместе с фрейлейн Сидонией, чтобы помочь ей, снова вернулся к Эффи и сказал: -- Я не могу вас оставить одну, сударыня. |
| Effi war einen Augenblick unschlüssig, rückte dann aber rasch von der einen Seite nach der anderen hinüber, und Crampas nahm links neben ihr Platz. | С минуту Эффи колебалась, не зная, как ей поступить, затем быстро отодвинулась в сторону, и майор занял место слева от нее. |
| All dies hätte vielleicht mißdeutet werden können, Crampas selbst aber war zu sehr Frauenkenner, um es sich bloß in Eitelkeit zurechtzulegen. Er sah deutlich, daß Effi nur tat, was nach Lage der Sache das einzig Richtige war. Es war unmöglich für sie, sich seine Gegenwart zu verbitten. Und so ging es denn im Fluge den beiden anderen Schlitten nach, immer dicht an dem Wasserlauf hin, an dessen anderem Ufer dunkle Waldmassen aufragten. Effi sah hinüber und nahm an, daß schließlich an dem landeinwärts gelegenen Außenrand des Waldes hin die Weiterfahrt gehen würde, genau also den Weg entlang, auf dem man in früher Nachmittagsstunde gekommen war. | Крампас мог бы неправильно истолковать ее нерешительность, но он слишком хорошо знал женщин, чтобы льстить своему тщеславию. Он ясно видел, что в данной ситуации Эффи избрала единственно правильный выход. Ей просто нельзя было не принять его предложения. И вот они снова мчались у самого берега, вслед за двумя другими санями; вдали, на противоположной стороне, маячили темные верхушки деревьев. Эффи смотрела в сторону леса, и ей казалось, что сейчас они обогнут его и поедут той же самой дорогой, по которой сегодня днем ехали к дому лесничего. |
| Innstetten aber hatte sich inzwischen einen anderen Plan gemacht, und im selben Augenblick, wo sein Schlitten die Bohlenbrücke passierte, bog er, statt den Außenweg zu wählen, in einen schmaleren Weg ein, der mitten durch die dichte Waldmasse hindurchführte. Effi schrak zusammen. Bis dahin waren Luft und Licht um sie her gewesen, aber jetzt war es damit vorbei, und die dunklen Kronen wölbten sich über ihr. Ein Zittern überkam sie, und sie schob die Finger fest ineinander, um sich einen Halt zu geben Gedanken und Bilder jagten sich, und eines dieser Bilder war das Mütterchen in dem Gedichte, das die "Gottesmauer" hieß, und wie das Mütterchen, so betete auch sie jetzt, daß Gott eine Mauer um sie her bauen möge. Zwei, drei Male kam es auch über ihre Lippen, aber mit einemmal fühlte sie, daß es tote Worte waren. Sie fürchtete sich und war doch zugleich wie in einem Zauberbann und wollte auch nicht heraus. | Но Инштеттен, видимо, решил иначе; и в тот момент, когда его сани миновали Болен-ский мост, он повернул не на крайнюю, огибавшую лес дорогу, а на более узкую, проходившую через самую чащу леса. Эффи вздрогнула. До сих пор перед ней был широкий простор, залитый светом луны, а теперь все исчезло, и дорогу обступали темные деревья. Эффи охватила сильная дрожь, которую она старалась сдержать, крепко сцепив обе руки. В голове понеслись мысли и образы, вспоминалась старая матушка из стихотворения "Божья, стена", и ей, как и матушке, вдруг захотелось молиться, попросить господа бога и ее окружить какой-нибудь крепкой стеной. Два-три раза губы ее прошептали слова этой молитвы, но вдруг она поняла, что это пустые слова. Ей стало страшно, но чары неведомой силы были так сладки, что она даже не пыталась противиться им. |
| "Effi", klang es jetzt leise an ihr Ohr, und sie hörte, daß seine Stimme zitterte. Dann nahm er ihre Hand und löste die Finger, die sie noch immer geschlossen hielt, und überdeckte sie mit heißen Küssen. Es war ihr, als wandle sie eine Ohnmacht an. | -- Эффи, -- вдруг раздалось возле самого ее уха, и она услышала, что голос его дрожит. Он взял ее руку и, нежно разжимая все еще сцепленные пальцы, стал осыпать их горячими поцелуями. Эффи показалось, что силы покидают ее. |
| Als sie die Augen wieder öffnete, war man aus dem Wald heraus, und in geringer Entfernung vor sich hörte sie das Geläut der vorauseilenden Schlitten. Immer vernehmlicher klang es, und als man, dicht vor Utpatels Mühle, von den Dünen her in die Stadt einbog, lagen rechts die kleinen Häuser mit ihren Schneedächern neben ihnen. | Когда она открыла глаза, лес куда-то исчез, перед ними звенели колокольчики впереди идущих саней. Они звучали, казалось, все ближе и ближе. У мельницы Утпателя дюны окончились, еани влетели в город, справа замелькали запорошенные снегом крыши маленьких домиков. |
| Effi blickte sich um, und im nächsten Augenblick hielt der Schlitten vor dem landrätlichen Hause. | Не успела Эффи опомниться, как лошади остановились у подъезда дома ландрата. |
Zwanzigstes Kapitel/Глава двадцатая
| English | Русский |
| Innstetten, der Effi, als er sie aus dem Schlitten hob, scharf beobachtete, aber doch ein Sprechen über die sonderbare Fahrt zu zweien vermieden hatte, war am anderen Morgen früh auf und suchte seiner Verstimmung, die noch nachwirkte, so gut es ging, Herr zu werden. | Инштеттен, поднимая жену из саней, пристально посмотрел на нее, но не стал заводить разговор об этой странной поездке вдвоем. На другое утро он встал очень рано, был еще расстроен, хотя и боролся с собой, стараясь обрести душевное равновесие. |
| "Du hast gut geschlafen?" sagte er, als Effi zum Frühstück kam. | -- Ты хорошо спала? -- спросил он Эффи за столом. |
| "Ja." | -- Да. |
| "Wohl dir. Ich kann dasselbe von mir nicht sagen. Ich träumte, daß du mit dem Schlitten im Schloon verunglückt seist, und Crampas mühte sich, dich zu retten; ich muß es so nennen, aber er versank mit dir." | -- Ну и прекрасно. О себе, к сожалению, я этого не мог бы сказать. Мне снилось, что ты провалилась с санями в шлон и что Крампас пытался спасти тебя -- иначе это назвать трудно, -- но увяз вместе с тобой. |
| "Du sprichst das alles so sonderbar, Geert. Es verbirgt sich ein Vorwurf dahinter, und ich ahne, weshalb." | -- Ты так странно говоришь это, Геерт. Ты хочешь меня упрекнуть, и я, кажется, знаю за что, |
| "Sehr merkwürdig." | -- Неужели? |
| "Du bist nicht einverstanden damit, daß Crampas kam und uns seine Hilfe anbot." | -- Да, тебе не понравилось, что Крампас пришел к нам и предложил свою помощь. |
| "Uns?" | -- Ты говоришь "к нам"? |
| "Ja, uns. Sidonien und mir. Du mußt durchaus vergessen haben, daß der Major in deinem Auftrag kam. Und als er mir erst gegenübersaß, beiläufig jämmerlich genug auf der elenden schmalen Leiste, sollte ich ihn da ausweisen, als die Grasenabbs kamen und mit einem Male die Fahrt weiterging? Ich hätte mich lächerlich gemacht, und dagegen bist du doch so empfindlich. Erinnere dich, daß wir unter deiner Zustimmung viele Male gemeinschaftlich spazierengeritten sind, und nun sollte ich nicht gemeinschaftlich mit ihm fahren? Es ist falsch, so hieß es bei uns zu Haus, einem Edelmanne Mißtrauen zu zeigen." | -- Да, к нам -- ко мне и к Сидонии. Ты, видимо, совершенно забыл, что майор пришел по твоему поручению. Ну, а потом, когда он уже сидел в санях на узком сиденье, где, откровенно говоря, весьма неудобно, что ж, по-твоему, мне следовало его прогнать, когда подкатила карета Гразенабба и все сразу же двинулись дальше. Мне не хотелось поставить себя в смешное положение: ты ведь этого всегда так боишься. Ну подумай, с твоего разрешения мы столько раз ездили вместе с ним на прогулку верхом, а теперь вдруг нельзя ехать вместе в санях? Нужно доверять благородному человеку, сказали бы в нашей семье. |
| "Einem Edelmanne", sagte Innstetten mit Betonung. | -- Благородному человеку? -- повторил Инштеттен, делая ударение на слове "благородный". |
| "Ist er keiner? Du hast ihn selbst einen Kavalier genannt, sogar einen perfekten Kavalier." | -- А ты разве не считаешь его таким? Ты же сам называл его кавалером, даже отменным кавалером. |
| "Ja", fuhr Innstetten fort, und seine Stimme wurde freundlicher, trotzdem ein leiser Spott noch darin nachklang. "Kavalier, das ist er, und ein perfekter Kavalier, das ist er nun schon ganz gewiß. Aber Edelmann! Meine liebe Effi, ein Edelmann sieht anders aus. Hast du schon etwas Edles an ihm bemerkt? Ich nicht." | -- Да, -- сказал Инштеттен, как-то смягчаясь, хотя в голосе его звучала ирония.-- Он кавалер, в этом ему отказать нельзя, да еще отменный, это тоже верно. Но благородный ли? Моя милая Эффи, благородные люди выглядят несколько иначе. Разве ты заметила в нем хоть сколько-нибудь благородства? Я лично ни на грош. |
| Effi sah vor sich hin und schwieg. | Эффи задумчиво смотрела перед собой и молчала. |
| "Es scheint, wir sind gleicher Meinung. Im übrigen, wie du schon sagtest, bin ich selber schuld; von einem Fauxpas mag ich nicht sprechen, das ist in diesem Zusammenhang kein gutes Wort. Also selber schuld, und es soll nicht wieder vorkommen, soweit ich's hindern kann. Aber auch du, wenn ich dir raten darf, sei auf deiner Hut. Er ist ein Mann der Rücksichtslosigkeiten und hat so seine Ansichten über junge Frauen. Ich kenne ihn von früher." | -- Мне кажется, у нас с тобой одинаковое мнение. Впрочем, ты находишь, что я сам виноват. А раз я сам виноват, то о каком-либо faux pas (Ложный шаг, ошибка /франц./) я не могу говорить; в данной ситуации это отнюдь не то слово. Значит, "сам виноват". Ну что ж, постараюсь, насколько это от меня зависит, чтобы подобные прогулки не повторялись. Но и тебе мой совет -- будь с ним поосторожнее. Он человек не знающий приличий, у него свой взгляд на молоденьких женщин. Я ведь его знаю давно. |
| "Ich werde mir deine Worte gesagt sein lassen. Nur soviel, ich glaube, du verkennst ihn." | -- Твои слова я приму во внимание. Но мне кажется, что ты все-таки не знаешь его. |
| "Ich verkenne ihn nicht." | -- В нем-то я не ошибаюсь. |
| "Oder mich", sagte sie mit einer Kraftanstrengung und versuchte seinem Blick zu begegnen. | -- А во мне? -- сказала она с некоторым усилием и попыталась посмотреть ему прямо в глаза. |
| "Auch dich nicht, meine liebe Effi Du bist eine reizende kleine Frau, aber Festigkeit ist nicht eben deine Spezialität." | -- И в тебе тоже нет, моя милая Эффи. Ты маленькая, очаровательная женщина, но твердость -- это не по твоей части. |
| Er erhob sich, um zu gehen. Als er bis an die Tür gegangen war, trat Friedrich ein, um ein Gieshüblersches Billett abzugeben, das natürlich an die gnädige Frau gerichtet war. | И Инштеттен поднялся, чтобы уйти. Но не успел он этого сделать, как в дверях комнаты появился Фридрих с запиской Гизгюблера, адресованной, разумеется, госпоже фон Инштеттен. |
| Effi nahm es. | Эффи с улыбкой приняла ее. |
| "Eine Geheimkorrespondenz mit Gieshüb1er", sagte sie; "Stoff zu neuer Eifersucht für meinen gestrengen Herrn. Oder nicht?" | -- Тайная переписка с Гизгюблером, -- сказала она. -- Новый повод для ревности, не правда ли, мой строгий супруг? |
| "Nein, nicht ganz, meine liebe Effi. Ich begehe die Torheit, zwischen Crampas und Gieshübler einen Unterschied zu machen. Sie sind sozusagen nicht von gleichem Karat; nach Karat berechnet man nämlich den reinen Goldeswert, unter Umständen auch der Menschen. Mir persönlich, um auch das noch zu sagen, ist Gieshüblers weißes Jabot, trotzdem kein Mensch mehr Jabots trägt, erheblich lieber als Crampas' rot-blonder Sappeurbart. Aber ich bezweifle, daß dies weiblicher Geschmack ist." | -- Не совсем, дорогая Эффи. Льщу себя глупой надеждой, что между Крампасом и Гизгюблером существует некоторая разница. Они, так сказать, люди совершенно разной пробы. "Проба" -- это мера чистого золота, однако это слово можно при случае отнести также и к людям. Мне лично белое жабо Гизгюблера, хотя таких жабо никто не носит, куда приятнее золотистой бородки Крампаса. Но я не уверен, что женщины разделяют мой вкус. |
| "Du hältst uns für schwächer, als wir sind." | -- Ты считаешь нас гораздо податливее, чем мы есть на самом деле. |
| "Eine Tröstung von praktisch außerordentlicher Geringfügigkeit. Aber lassen wir das. Lies lieber." | -- Утешение весьма относительное. Но оставим это. Прочти лучше, что тебе пишет Гизгюблер. |
| Und Effi las: | И Эффи стала читать: |
| "Darf ich mich nach der gnäd'gen Frau Befinden erkundigen? Ich weiß nur, daß Sie dem Schloon glücklich entronnen sind; aber es blieb auch durch den Wald immer noch Fährlichkeit genug. Eben kommt Doktor Hannemann von Uvagla zurück und beruhigt mich über Mirambo; gestern habe er die Sache für bedenklicher angesehen, als er uns habe sagen wollen, heute nicht mehr. Es war eine reizende Fahrt. - In drei Tagen feiern wir Silvester. Auf eine Festlichkeit wie die vorjährige müssen wir verzichten; aber einen Ball haben wir natürlich, und Sie erscheinen zu sehen würde die Tanzwelt beglücken und nicht am wenigsten Ihren respektvollst ergebenen Alonzo G." | "Мне хотелось бы узнать, как вы себя чувствуете, милостивая государыня. Я знаю, что вы счастливо избегли опасности в шлоне. Но и в лесу, мне кажется, было достаточно жутко. Только что из Уваглы приехал доктор Ганнеманн, он успокоил меня относительно Мирамбо; вчера ушиб ему казался опаснее, хотя нам об этом он не хотел говорить. А поездка была изумительная! Через три дня мы встречаем Новый год. На сей раз нам пришлось отказаться от пышного торжества, какое было, например, в позапрошлом году, но бал состоится, и Вы, надеюсь, не откажете в любезности и приедете танцевать, чтобы осчастливить всех нас, по меньшей мере глубоко преданного Вам Алонзо Г.", |
| Effi lachte. | Эффи рассмеялась. |
| "Nun, was sagst du?" | -- Ну, что ты на это скажешь? |
| "Nach wie vor nur das eine, daß ich dich lieber mit Gieshübler als mit Crampas sehe." | -- Повторю то же самое: уж лучше Гизгюблер, чем Крампас. |
| "Weil du den Crampas zu schwer und den Gieshübler zu leicht nimmst." | -- А не кажется ли тебе, что ты переоцениваешь Крампаса и недооцениваешь Гизгюблера? |
| Innstetten drohte ihr scherzhaft mit dem Finger. | Инштеттен в шутку погрозил ей пальцем. |
| Drei Tage später war Silvester. Effi erschien in einer reizenden Balltoilette, einem Geschenk, das ihr der Weihnachtstisch gebracht hatte; sie tanzte aber nicht, sondern nahm ihren Platz bei den alten Damen, für die, ganz in der Nähe der Musikempore, die Fauteuils gestellt waren. Von den adligen Familien, mit denen Innstettens vorzugsweise verkehrten, war niemand da, weil kurz vorher ein kleines Zerwürfnis mit dem städtischen Ressourcenvorstand, der, namentlich seitens des alten Güldenklee, mal wieder "destruktiver Tendenzen" beschuldigt worden war, stattgefunden hatte; drei, vier andere adlige Familien aber, die nicht Mitglieder der Ressource, sondern immer nur geladene Gäste waren und deren Güter an der anderen Seite der Kessine lagen, waren aus zum Teil weiter Entfernung über das Flußeis gekommen und freuten sich, an dem Fest teilnehmen zu können. Effi saß zwischen der alten Ritterschaftsrätin von Padden und einer etwas jüngeren Frau von Titzewitz. | Через три дня был канун Нового года. Эффи приехала в очаровательном бальном платье, которое нашла у себя на столе в числе других подарков к рождеству. Однако танцевать она не собиралась. Она села среди пожилых дам, для которых недалеко от оркестра были поставлены удобные кресла. Из дворянских семей, с которыми Инштеттены большей частью общались, никого, собственно, не было, так как незадолго до рождества произошла небольшая размолвка с городским комитетом по сбору средств, который некоторые, и в особенности Гюльденклее, снова обвиняли в "разрушительных тенденциях". В зале находились три-четыре дворянские семьи, не состоявшие членами "Ресурса" и приглашаемые обычно в качестве гостей. Они приехали по льду Кессины из поместий, расположенных по ту сторону реки, радуясь возможности весело провести время. Эффи сидела между старой советницей, госпожой фон Падден, и более молодой госпожой фон Тицевиц. |
| Die Ritterschaftsrätin, eine vorzügliche alte Dame, war in allen Stücken ein Original und suchte das, was die Natur, besonders durch starke Backenknochenbildung, nach der wendisch-heidnischen Seite hin für sie getan hatte, durch christlich-germanische Glaubensstrenge wieder in Ausgleich zu bringen. | Советница, очень приятная пожилая дама, была оригиналкой во всех отношениях и старалась германско-христианской строгостью в соблюдении веры сгладить все то славянско-языческое, чем так щедро одарила ее природа, наградив среди прочего большими широкими скулами. |
| In dieser Strenge ging sie so weit, daß selbst Sidonie von Grasenabb eine Art Esprit fort neben ihr war, wogegen sie freilich - vielleicht weil sich die Radegaster und die Swantowiter Linie des Hauses in ihr vereinigten - über jenen alten Paddenhumor verfügte, der von langer Zeit her wie ein Segen auf der Familie ruhte und jeden, der mit derselben in Berührung kam, auch wenn es Gegner in Politik und Kirche waren, herzlich erfreute. | В своем рвении она заходила так далеко, что даже Сидония фон Гразенабб казалась рядом с ней своего рода esprit fort (Вольнодумец /франц./), несмотря на то что первая (видимо, потому, что в ней соединились линии семей Радегастов и Сван-товитов) славилась широко известным юмором фон Пад-денов, бывшим испокон веков благословением этой семьи и доставлявшим удовольствие всем, кто хоть немного общался с ней, даже если это были политические или религиозные противники. |
| "Nun, Kind", sagte die Ritterschaftsrätin, "wie geht es Ihnen denn eigentlich?" | -- Ну, дитя мое,-- сказала советница, -- как вы поживаете? |
| "Gut, gnädigste Frau; ich habe einen sehr ausgezeichneten Mann. " | -- Хорошо, сударыня, у меня ведь превосходный муж. |
| "Weiß ich. Aber das hilft nicht immer. Ich hatte auch einen ausgezeichneten Mann. Wie steht es hier? Keine Anfechtungen?" | -- Знаю, знаю. Но это не всегда помогает. У меня ведь тоже был превосходный муж. Будто уж нет никаких искушений? |
| Effi erschrak und war zugleich wie gerührt. | Эти слова испугали Эффи, но в то же время и тронули. |
| Es lag etwas ungemein Erquickliches in dem freien und natürlichen Ton, in dem die alte Dame sprach, und daß es eine so fromme Frau war, das machte die Sache nur noch erquicklicher. | Было что-то бесконечно приятное в простом сердечном тоне, каким эта старая дама разговаривала с ней, а ее всем известное благочестие только увеличивало прелесть их разговора. |
| "Ach, gnädigste Frau ..." | -- Ах, сударыня... |
| "Da kommt es schon. Ich kenne das. Immer dasselbe. Darin ändern die Zeiten nichts. Und vielleicht ist es auch recht gut so. Denn worauf es ankommt, meine liebe junge Frau, das ist das Kämpfen. Man muß immer ringen mit dem natürlichen Menschen. Und wenn man sich dann so unter hat und beinah schreien möchte, weil's weh tut, dann jubeln die lieben Engel!" | -- Да, с кем не бывало такого. Это я знаю. Вечно одно и то же. В этом отношении времена не меняются. И знаете что, это не так уж плохо, скорей хорошо. Ведь во что все это выливается, дорогая моя юная женушка? Я вам отвечу -- в борьбу! Нам ведь постоянно приходится подавлять в себе естественного человека. И вот, когда его побеждаешь (а сам чуть не кричишь от страданий) в небе торжествуют ангелы! |
| "Ach, gnädigste Frau. Es ist oft recht schwer." | -- Ах, сударыня, как это бывает тяжело. |
| "Freilich ist es schwer. Aber je schwerer, desto besser. Darüber müssen Sie sich freuen. Das mit dem Fleisch, das bleibt, und ich habe Enkel und Enkelinnen, da seh ich es jeden Tag. Aber im Glauben sich unterkriegen, meine liebe Frau, darauf kommt es an, das ist das Wahre. Das hat uns unser alter Martin Luther zur Erkenntnis gebracht, der Gottesmann. Kennen Sie seine Tischreden?" | -- Конечно не легко. Но чем труднее, тем лучше. Этому следует только радоваться. Да, плоть есть плоть, от этого никуда не уйдешь. Я имею возможность наблюдать это чуть ли не каждый день, у меня ведь полно внуков и внучек. Однако спасение, моя дорогая, заключается в вере, ибо только в вере скрыта истина. И этому, нужно сказать, нас научил Мартин-Лютер, этот божий посланник. Надеюсь, вы знаете его застольные речи? |
| "Nein, gnädigste Frau." | -- Нет, сударыня. |
| "Die werde ich Ihnen schicken." | -- Тогда я их вам пришлю. |
| In diesem Augenblick trat Major Crampas an Effi heran und bat, sich nach ihrem Befinden erkundigen zu dürfen. Effi war wie mit Blut übergossen; aber ehe sie noch antworten konnte, sagte Crampas: | В этот момент к Эффи подошел майор Крампас, чтобы справиться об ее самочувствии. Эффи зарделась, но прежде чем успела ответить, Крампас сказал: |
| "Darf ich Sie bitten, gnädigste Frau, mich den Damen vorstellen zu wollen?" | -- Разрешите просить вас, сударыня, представить меня вашим собеседницам? |
| Effi nannte nun Crampas' Namen, der seinerseits schon vorher vollkommen orientiert war und in leichtem Geplauder alle Paddens und Titzewitze, von denen er je gehört hatte, Revue passieren ließ. Zugleich entschuldigte er sich, den Herrschaften jenseits der Kessine noch immer nicht seinen Besuch gemacht und seine Frau vorgestellt zu haben; aber es sei sonderbar, welche trennende Macht das Wasser habe. Es sei dasselbe wie mit dem Canal La Manche ... | Эффи представила Крампаса, успевшего разузнать все, что имело отношение к Падденам и Тицевицам, и он ловко повел разговор. Майор извинился, что еще не успел нанести визиты семьям, живущим по ту сторону Кессины, и не представил супруги: поразительно, какой разделяющей силой обладает вода. Та же история, что с проливом Ламанш. |
| "Wie?" fragte die alte Titzewitz. | -- Как вы. сказали? -- переспросила старая Тицевиц. |
| Crampas seinerseits hielt es für unangebracht, Aufklärungen zu geben, die doch zu nichts geführt haben würden, und fuhr fort: | Но Крампас, видимо, не счел нужным пускаться в разъяснения, тем более что они ровно ничего бы не дали, и только заметил: |
| "Auf zwanzig Deutsche, die nach Frankreich gehen, kommt noch nicht einer, der nach England geht. Das macht das Wasser; ich wiederhole, das Wasser hat eine scheidende Kraft." | -- На двадцать немцев, едущих во Францию, с трудом найдется один, уезжающий в Англию. И все из-за воды. Приходится волей-неволей повторить, что вода очень часто разъединяет людей. |
| Frau von Padden, die darin mit feinem Instinkt etwas Anzügliches witterte, wollte für das Wasser eintreten, Crampas aber sprach mit immer wachsendem Redefluß weiter und lenkte die Aufmerksamkeit der Damen auf ein schönes Fräulein von Stojentin, "das ohne Zweifel die Ballkönigin" sei, wobei sein Blick übrigens Effi bewundernd streifte. Dann empfahl er sich rasch unter Verbeugung gegen alle drei. | Госпожа фон Падден чисто женским инстинктом почувствовала здесь какой-то намек и хотела было заступиться за воду; но Крампас в порыве словоохотливости заговорил опять и направил внимание дам на очаровательную мадемуазель фон Стойентин, "царицу нынешнего бала", а взгляд его меж тем с восхищением остановился на Эффи. Затем он быстро распрощался, почтительно поклонившись каждой из дам. |
| "Schöner Mann", sagte die Padden. "Verkehrt er in Ihrem Hause?" | -- Красавец! -- сказала фон Падден. -- Он бывает и в вашем доме? |
| "Flüchtig." | -- Да, иногда. |
| "Wirklich", wiederholte die Padden, "ein schöner Mann. Ein bißchen zu sicher. Und Hochmut kommt vor dem Fall ... Aber sehen Sie nur, da tritt er wirklich mit der Grete Stojentin an. Eigentlich ist er doch zu alt; wenigstens Mitte Vierzig." | -- В самом деле красавец, -- повторила фон Падден. -- Только чуточку самоуверен, и эта самоуверенность объясняется... Но посмотрите, он подходит к Грете фон Стойентин. Однако он уже не молод. Ему лет сорок пять. |
| "Er wird vierundvierzig." | -- Скоро исполнится сорок четыре. |
| "Ei, ei, Sie scheinen ihn ja gut zu kennen." | -- О, да вы, кажется, хорошо с ним знакомы! |
| Es kam Effi sehr zupaß, daß das neue Jahr gleich in seinem Anfang allerlei Aufregungen brachte. Seit Silvesternacht ging ein scharfer Nordost, der sich in den nächsten Tagen fast bis zum Sturm steigerte, und am 3. Januar nachmittags hieß es, daß ein Schiff draußen mit der Einfahrt nicht zustande gekommen und hundert Schritt vor der Mole gescheitert sei; es sei ein englisches, von Sunderland her, und soweit sich erkennen lasse, sieben Mann an Bord; die Lotsen könnten beim Ausfahren, trotz aller Anstrengung, nicht um die Mole herum, und vom Strand aus ein Boot abzulassen, daran sei nun vollends nicht zu denken, die Brandung sei viel zu stark. | Эффи была рада, что Новый год с самого начала приносил всякого рода волнения. Так, сильный норд-ост, дувший с сочельника, через несколько дней превратился в неистовый шторм; третьего января разнесся слух, что какой-то корабль не смог войти в бухту и потерпел крушение в сотне шагов от мола. Потом сказали, что корабль это английский, курсом из Зундерланда и на его борту семь человек экипажа. Лоцманы, несмотря на все усилия, не могут обогнуть мол, чтобы прийти им на помощь, а о том, чтобы спустить лодку, и думать нечего: ужасный прибой. |
| Das klang traurig genug. Aber Johanna, die die Nachricht brachte, hatte doch auch Trost bei der Hand: Konsul Eschrich, mit dem Rettungsapparat und der Raketenbatterie, sei schon unterwegs, und es würde gewiß glücken; die Entfernung sei nicht voll so weit wie Anno 75, wo's doch auch gegangen, und sie hätten damals sogar den Pudel mit gerettet, und es wäre ordentlich rührend gewesen, wie sich das Tier gefreut und die Kapitänsfrau und das liebe kleine Kind, nicht viel größer als Anniechen, immer wieder mit seiner roten Zunge geleckt habe. | Печальная история, но Иоганна, принесшая эту новость, утешительно сказала, что с минуты на минуту прибудет консул Эшрих со спасательными приборами и ракетной батареей и все кончится благополучно; до судна не так далеко, как было, скажем, в 1875 году, когда приключилось такое же несчастье, а тогда были спасены решительно все, даже маленький пудель; и нужно было видеть, как бесновалась от радости бедная собачонка бросаясь лизать красным язычком жену капитана и дочку его, очаровательную девочку, чуть-чуть побольше Аннхен. |
| "Geert, da muß ich mit hinaus, das muß ich sehen", hatte Effi sofort erklärt, und beide waren aufgebrochen, um nicht zu spät zu kommen, und hatten denn auch den rechten Moment abgepaßt; denn im Augenblick, als sie von der Plantage her den Strand erreichten, fiel der erste Schuß, und sie sahen ganz deutlich, wie die Rakete mit dem Fangseil unter dem Sturmgewölk hinflog und über das Schiff hinweg jenseits niederfiel. Alle Hände regten sich sofort an Bord, und nun holten sie mit Hilfe der kleinen Leine das dickere Tau samt dem Korb heran, und nicht lange, so kam der Korb in einer Art Kreislauf wieder zurück, und einer der Matrosen, ein schlanker, bildhübscher Mensch mit einer wachsleinenen Kappe, war geborgen an Land und wurde neugierig ausgefragt, während der Korb aufs neue seinen Weg machte, zunächst den zweiten und dann den dritten heranzuholen und so fort. Alle wurden gerettet, und Effi hätte sich, als sie nach einer halben Stunde mit ihrem Manne wieder heimging, in die Dünen werfen und sich ausweinen mögen. Ein schönes Gefühl hatte wieder Platz in ihrem Herzen gefunden, und es beglückte sie unendlich, daß es so war. | -- Геерт, я тоже хочу посмотреть,-- заявила Эффи, и оба отправились к морю. Они пришли в самый интересный момент. В ту минуту, когда они, миновав питомник, подходили к берегу, раздался первый выстрел, и они хорошо разглядели, как ракета со спасательным канатом пронеслась в облаке дыма над бушующими волнами и упала по ту сторону корабля. На борту, как по команде, все протянули к ней руки. Потом канат с корзиной при помощи веревки был извлечен из воды, и через некоторое время корзина, описав круг, вернулась назад, доставив на берег одного из матросов, стройного молодого красавца в клеенчатой зюйдвестке, которого тут же окружила толпа любопытных, засыпая градом вопросов. А корзина снова и снова совершала свой путь, доставляя на берег оставшихся матросов. И вот спасены были все. Через полчаса Эффи возвращалась с мужем домой. От возбуждения ей хотелось убежать в дюны и вволю поплакать. Но в душе ее снова воцарилось светлое чувство радости и покоя, и она была счастлива. |
| Das war am 3. gewesen. Schon am 5. kam ihr eine neue Aufregung, freilich ganz anderer Art. Innstetten hatte Gieshübler, der natürlich auch Stadtrat und Magistratsmitglied war, beim Herauskommen aus dem Rathaus getroffen und im Gespräch mit ihm erfahren, daß seitens des Kriegsministeriums angefragt worden sei, wie sich die Stadtbehörden eventuell zur Garnisonsfrage zu stellen gedächten. Bei nötigem Entgegenkommen, also bei Bereitwilligkeit zu Stall- und Kasernenbauten, könnten ihnen zwei Schwadronen Husaren zugesagt werden. | Случилось это третьего января, а пятого опять начались треволнения, но на сей раз совершенно иного характера. Выходя из ратуши, Инштеттен встретил Гизгюблера (Гизгюблер, разумеется, тоже был членом городского магистрата и советником города) и из разговора с ним узнал, что военное министерство прислало городским властям запрос о возможности размещения в Кесси-не военного гарнизона. В случае согласия, то есть если городские власти готовы предоставить казармы и конюшни, в городе будут расквартированы два эскадрона гусар. |
| "Nun, Effi, was sagst du dazu?" | -- Ну, Эффи, что скажешь на это? |
| Effi war wie benommen. All das unschuldige Glück ihrer Kinderjahre stand mit einemmal wieder vor ihrer Seele, und im Augenblick war es ihr, als ob rote Husaren - denn es waren auch rote wie daheim in Hohen-Cremmen - so recht eigentlich die Hüter von Paradies und Unschuld seien. Und dabei schwieg sie noch immer. | А Эффи словно потеряла дар речи. Перед ней воскресло невинное счастье безоблачных детских лет в Гоген-Креммене; ей подумалось, что гусары в красных мундирах -- эти тоже, наверное, будут в красном -- являются как бы хранителями райских ворот, за которыми живут невинность и счастливая юность. |
| "Du sagst ja nichts, Effi." | -- Что же ты молчишь, Эффи? |
| "Ja, sonderbar, Geert. Aber es beglückt mich so, daß ich vor Freude nichts sagen kann. Wird es denn auch sein? Werden sie denn auch kommen?" | -- Знаешь, Геерт, от счастья у меня язык отнимается. Неужели это будет? Неужели они в самом деле приедут? |
| "Damit hat's freilich noch gute Wege, ja, Gieshübler meinte sogar, die Väter der Stadt, seine Kollegen, verdienten es gar nicht. Statt einfach über die Ehre, und wenn nicht über die Ehre, so doch wenigstens über den Vorteil einig und glücklich zu sein, wären sie mit allerlei 'Wenns' und 'Abers' gekommen und hätten geknausert wegen der neuen Bauten: Ja, Pefferküchler Michelsen habe sogar gesagt, es verderbe die Sitten der Stadt, und wer eine Tochter habe, der möge sich vorsehen und Gitterfenster anschaffen. | -- К сожалению, это не просто. Гизгюблер считает,, что отцы города, его коллеги по магистрату, этого, вообще говоря, не заслуживают. Вместо того чтобы говорить о большой чести, которой нас удостаивают, а если не о чести, то хоть о выгодах, которые сулит пребывание в городе гусар, они давай выкладывать свои вечные "а не будет ли", "а может быть". Им не хочется раскошеливаться на постройку казарм и конюшен. Кондитер Михельсен, например, заявил, что пребывание гусар может отразиться на нравственности города, что горожанам, имеющим дочерей, придется принимать меры предосторожности... ставить, например, решетки на окна. |
| "Es ist nicht zu glauben. Ich habe nie manierlichere Leute gesehen als unsere Husaren; wirklich, Geert. Nun, du weißt es ja selbst. Und nun will dieser Michelsen alles vergittern. Hat er denn Töchter?" | -- Боже, как это глупо. Трудно найти людей, у которых манеры были бы лучше, чем у наших гусар. Ты же их видел. А Михельсен, этот невежа, хочет на окна поставить решетки! У него тоже есть дочери? |
| "Gewiß; sogar drei. Aber sie sind sämtlich hors concours." | -- Целых три. И все hors concours (Вне конкурса /франц./). |
| Effi lachte so herzlich, wie sie seit langem nicht mehr gelacht hatte. Doch es war von keiner Dauer, und als Innstetten ging und sie allein ließ, setzte sie sich an die Wiege des Kindes, und ihre Tränen fielen auf die Kissen. Es brach wieder über sie herein, und sie fühlte, daß sie wie eine Gefangene sei und nicht mehr heraus könne. | Эффи рассмеялась так весело, как не смеялась давно. Но это продолжалось недолго. Оставшись одна, она присела к колыбели ребенка, и на подушку закапали частые-частые слезы. Ее с новой силой охватило прежнее чувство, чувство пленника, который уже никогда не получит свободу. |
| Sie litt schwer darunter und wollte sich befreien. | Как ей избавиться от этого тягостного ощущения, оно угнетает ее, мешает ей жить, ни на минуту не оставляет в покое. |
| Aber wiewohl sie starker Empfindungen fähig war, so war sie doch keine starke Natur; ihr fehlte die Nachhaltigkeit, und alle guten Anwandlungen gingen wieder vorüber. | Но насколько Эффи была способна на сильные чувства, настолько же неспособна была проявить свою волю. Ей не хватало выдержки и настойчивости, и все ее хорошие намерения пропадали впустую. |
| So trieb sie denn weiter, heute, weil sie's nicht ändern konnte, morgen, weil sie's nicht ändern wollte. Das Verbotene, das Geheimnisvolle hatte seine Macht über sie. | И все шло по-прежнему: сегодня потому, что она ничего не могла изменить в своей жизни, а завтра потому, что уже ничего не хотела менять. Все недозволенное таинственное имело над ней непонятную власть. |
| So kam es, daß sie sich, von Natur frei und offen, in ein verstecktes Komödienspiel mehr und mehr hineinlebte. Mitunter erschrak sie, wie leicht es ihr wurde. Nur in einem blieb sie sich gleich: Sie sah alles klar und beschönigte nichts. | От природы прямодушная и откровенная, Эффи научилась таить свои мысли, научилась играть. С ужасом она замечала, что от этого ей как будто легче живется. И только в одном отношении она оставалась верной себе: на все она смотрела открытыми глазами, ничего не приукрашивая. |
| Einmal trat sie spätabends vor den Spiegel in ihrer Schlafstube; die Lichter und Schatten flogen hin und her, und Rollo schlug draußen an, und im selben Augenblick war es ihr, als sähe ihr wer über die Schulter. Aber sie besann sich rasch. "Ich weiß schon, was es ist; es war nicht der", und sie wies mit dem Finger nach dem Spukzimmer oben. "Es war was anderes ... mein Gewissen ... Effi, du bist verloren." | Как-то вечером, находясь в своей спальне, она очутилась перед зеркалом. В комнате горела неяркая лампа, в углах притаились тревожные тени. Вдруг по дворе послышался лай. И ей показалось, что у нее за спиной кто-то стоит и пытается заглянуть ей в лицо. Но она быстро опомнилась: "Нет, нет, я знаю, это не он (она невольно взглянула вверх, в сторону комнаты с привидением). На сей раз это другое... Моя совесть... Бедная Эффи, ты погибла!" |
| Es ging aber doch weiter so, die Kugel war im Rollen, und was an einem Tage geschah, machte das Tun des andern zur Notwendigkeit. | Но и дальше все оставалось по-прежнему: сорвавшаяся лавина неудержимо катилась вниз, один день протягивал руку другому. |
| Um die Mitte des Monats kamen Einladungen aufs Land. Über die dabei innezuhaltende Reihenfolge hatten sich die vier Familien, mit denen Innstettens vorzugsweise verkehrten, geeinigt: Die Borckes sollten beginnen, die Flemmings und Grasenabbs folgten, die Güldenklees schlossen ab. Immer eine Woche dazwischen. Alle vier Einladungen kamen am selben Tag; sie sollten ersichtlich den Eindruck des Ordentlichen und Wohlerwogenen machen, auch wohl den einer besonderen freundschaftlichen Zusammengehörigkeit. | В середине месяца Инштеттены получили четыре приглашения от знакомых из поместий. Видимо, все четыре семейства, с которыми они главным образом поддерживали отношения, заранее договорились о последовательности устраиваемых вечеринок: первый бал давали Борки, за Борками Гразенаббы и Флемминги, а завершала эту вереницу празднеств, следовавших одно за другим ровно через неделю, семья Гюльденклее. Все четыре приглашения были получены в один день, видимо, специально хотели подчеркнуть ту тесную дружбу, которая связывала эти семьи. |
| "Ich werde nicht dabeisein, Geert, und du mußt mich der Kur halber, in der ich nun seit Wochen stehe, von vornherein entschuldigen." | -- Геерт, а я не поеду. Ты заранее извинись за меня, сошлись, пожалуй, на то, что я вот уже несколько недель прохожу курс лечения. |
| Innstetten lachte. | Инштеттен рассмеялся. |
| "Kur. Ich soll es auf die Kur schieben. Das ist das Vorgebliche; das Eigentliche heißt: du willst nicht." | -- Курс лечения! Мне сослаться на твое лечение?! Ну, хорошо, это предлог, а причина в том, что тебе просто не хочется ехать? |
| "Nein, es ist doch mehr Ehrlichkeit dabei, als du zugeben willst. Du hast selbst gewollt, daß ich den Doktor zu Rate ziehe. Das hab ich getan, und nun muß ich doch seinem Rat folgen. Der gute Doktor, er hält mich für bleichsüchtig, sonderbar genug, und du weißt, daß ich jeden Tag von dem Eisenwasser trinke. Wenn du dir ein Borckesches Diner dazu vorstellst, vielleicht mit Preßkopf und Aal in Aspik, so mußt du den Eindruck haben, es wäre mein Tod. Und so wirst du dich doch zu deiner Effi nicht stellen wollen. Freilich, mitunter ist es mir ... " | -- Ну, не совсем! В этом гораздо больше правды, чем ты думаешь. Ты же сам все время хотел, чтобы я обратилась к врачу. Я так и сделала, а теперь, думаю, надо выполнять его предписания. Наш добрый доктор нашел у меня малокровие. Странно, но ничего не поделаешь! Я теперь, как ты знаешь, пью ежедневно железо... А потом: стоит мне на минутку представить себе обед, скажем у Борков, где наверняка подадут какой-нибудь зельц или заливного угря, как мне становится дурно, я чувствую, что умираю. Надеюсь, ты не будешь настаивать, чтобы твоя Эффи... Правда, иногда мне кажется... |
| "Ich bitte dich, Effi ..." | -- Прошу тебя, Эффи, не надо!.. |
| "... Übrigens freu ich mich, und das ist das einzige Gute dabei, dich jedesmal, wenn du fährst, eine Strecke Wegs begleiten zu können, bis an die Mühle gewiß oder bis an den Kirchhof oder auch bis an die Waldecke, da, wo der Morgnitzer Querweg einmündet. Und dann steig ich ab und schlendere wieder zurück. In den Dünen ist es immer am schönsten. " | -- Впрочем, знаешь, тут есть одно достоинство -- я буду тебя каждый раз провожать скажем до мельницы, или до кладбища, или даже до развилки в лесу, там, где у перекрестка начинается дорога на Моргениц. А потом я сойду и побреду через дюны домой. Там всегда лучше всего. |
| Innstetten war einverstanden, und als drei Tage später der Wagen vorfuhr, stieg Effi mit auf und gab ihrem Manne das Geleit bis an die Waldecke. | Инштеттен согласился. И когда через три дня подали экипаж, Эффи села и прокатилась вместе с мужем до леса. |
| "Hier laß halten, Geert. Du fährst nun links weiter, ich gehe rechts bis an den Strand und durch die Plantage zurück. Es ist etwas weit, aber doch nicht zu weit. Doktor Hannemann sagt mir jeden Tag, Bewegung sei alles, Bewegung und frische Luft. Und ich glaube beinah, daß er recht hat. Empfiehl mich all den Herrschaften; nur bei Sidonie kannst du schweigen." | -- А теперь останови. Ты поедешь налево, а я пойду сначала направо на берег, а потом через питомник домой. Это, правда, не близко, но и не особенно далеко. Доктор Ганнеманн мне все время твердит: "Самое главное -- движенье. Движенье и свежий воздух". Я начинаю понимать, что он, в сущности, прав. Передавай всем привет, только Сидонии не надо. |
| Die Fahrten, auf denen Effi ihren Gatten bis an die Waldecke begleitete, wiederholten sich allwöchentlich; aber auch in der zwischenliegenden Zeit hielt Effi darauf, daß sie der ärztlichen Verordnung streng nachkam. Es verging kein Tag, wo sie nicht ihren vorgeschriebenen Spaziergang gemacht hätte, meist nachmittags, wenn sich Innstetten in seine Zeitungen zu vertiefen begann. Das Wetter war schön, eine milde, frische Luft, der Himmel bedeckt. Sie ging in der Regel allein und sagte zu Roswitha: | И вот раз в неделю Эффи доезжала с мужем до развилки в лесу. В остальное время она тоже старалась соблюдать советы врача. Не проходило дня без того, чтобы она не совершила предписанной прогулки, отправляясь обычно в послеобеденное время, когда Инштеттен занимался газетами. Погода стояла чудесная, воздух был мягкий и свежий, а зимнее небо все в облаках.; Эффи обычно уходила одна, но перед уходом напоминала Розвите: |
| "Roswitha, ich gehe nun also die Chaussee hinunter und dann rechts an den Platz mit dem Karussell; da will ich auf dich warten, da hole mich ab. Und dann gehen wir durch die Birkenallee oder durch die Reeperbahn wieder zurück. Aber komme nur, wenn Annie schläft. Und wenn sie nicht schläft, so schicke Johanna. Oder laß es lieber ganz; es ist nicht nötig, ich finde mich schon zurecht." | -- Я пойду сейчас вниз по шоссе, потом поверну направо. Буду ждать тебя на площади с каруселью, приходи туда за мной. Домой мы вернемся березовой рощей или через Рипербан. Но Приходи только в том случае, если Аннхен заснет, а не заснет, тогда пошли мне Иоганну. Впрочем, не надо, не заблужусь и одна. |
| Den ersten Tag, als es so verabredet war, trafen sie sich auch wirklich. Effi saß auf einer an einem langen Holzschuppen sich hinziehenden Bank und sah nach einem niedrigen Fachwerkhaus hinüber, gelb mit schwarzgestrichenen Balken, einer Wirtschaft für kleine Bürger, die hier ihr Glas Bier tranken oder Solo spielten. Es dunkelte noch kaum, die Fenster aber waren schon hell, und ihr Lichtschimmer fiel auf die Schneemassen und etliche zur Seite stehende Bäume. | В первый день Розвита довольно быстро нашла свою госпожу. Эффи отдыхала на скамейке, тянувшейся вдоль длинного деревянного склада, и рассматривала невысокое старинное здание, находившееся напротив, желтое, с выкрашенными в черный цвет массивными балками. Здесь была закусочная, куда небогатые горожане заходили выпить кружку пива или сыграть свое соло. Было еще довольно светло, но в окнах уже горели огни,, освещая сугробы у дома и несколько деревьев в стороне. |
| "Sieh, Roswitha, wie schön das aussieht." | --- Смотри, как красиво, Розвита! |
| Ein paar Tage wiederholte sich das. Meist aber, wenn Roswitha bei dem Karussell und dem Holzschuppen ankam, war niemand da, und wenn sie dann zurückkam und in den Hausflur eintrat, kam ihr Effi schon entgegen und sagte: | Это повторялось в течение нескольких дней. Но потом Розвита уже почти никогда не находила свою госпожу ни на площади с каруселью, ни на скамейке у склада. Когда же, вернувшись домой, она входила в прихожую, навстречу ей шла Эффи и говорила: |
| "Wo du nur bleibst, Roswitha, ich bin schon lange wieder hier." | -- Где ты только пропадаешь, Розвита? Я ведь давно уже дома. |
| In dieser Art ging es durch Wochen hin. Das mit den Husaren hatte sich wegen der Schwierigkeiten, die die Bürgerschaft machte, so gut wie zerschlagen; aber da die Verhandlungen noch nicht geradezu abgeschlossen waren und neuerdings durch eine andere Behörde, das Generalkommando, gingen, so war Crampas nach Stettin berufen worden, wo man seine Meinung in dieser Angelegenheit hören wollte. Von dort schrieb er den zweiten Tag an Innstetten: | Так проходили недели. Дело с гусарами из-за трудностей, чинимых городскими властями, можно сказать, провалилось. Но поскольку переговоры официально еще не закончились и даже возобновились, теперь уже в более высокой инстанции -- в штабе корпуса, Крампа-са вызвали неожиданно в Штеттин, чтобы послушать его мнение в связи с этим вопросом. Оттуда он на второй день прислал Инштеттену записку: |
| "Pardon, Innstetten, daß ich mich auf französisch empfohlen. Es kam alles so schnell. Ich werde übrigens die Sache hinauszuspinnen suchen, denn man ist froh, einmal draußen zu sein. Empfehlen Sie mich der gnädigen Frau, meiner liebenswürdigen Gönnerin." | "Пардон, Инштеттен, я вынужден был уехать по-французски, все произошло неожиданно быстро. Впрочем, постараюсь затянуть это дело подольше: ведь так приятно хоть изредка вырваться. Передайте привет Вашей супруге, с ее стороны я всегда встречал самый любезный прием!" |
| Er las es Effi vor. Diese blieb ruhig. Endlich sagte sie: | Инштеттен прочитал эту записку Эффи. Она осталась спокойной, только сказала, немного помолчав: |
| "Es ist recht gut so." | -- Вот и хорошо. |
| "Wie meinst du das?" | -- Что ты имеешь в виду? |
| "Daß er fort ist. Er sagt eigentlich immer dasselbe. Wenn er wieder da ist, wird er wenigstens vorübergehend was Neues zu sagen haben." | -- Да то, что Крампас уехал. Вечно он рассказывает одни и те же истории. Когда вернется, хоть в первое время послушаем что-нибудь новое. |
| Innstettens Blick flog scharf über sie hin. Aber er sah nichts, und sein Verdacht beruhigte sich wieder. | Инштеттен внимательно посмотрел на жену, но ничего не заметил, и его подозрения улеглись. |
| "Ich will auch fort", sagte er nach einer Weile, "sogar nach Berlin; vielleicht kann ich dann, wie Crampas, auch mal was Neues mitbringen. Meine liebe Effi will immer gern was Neues hören; sie langweilt sich in unserm guten Kessin. Ich werde gegen acht Tage fort sein, vielleicht noch einen Tag länger. Und ängstige dich nicht ... es wird ja wohl nicht wiederkommen ... du weißt schon, das da oben ... Und wenn doch, du hast ja Rollo und Roswitha." | -- Я ведь тоже собираюсь уехать, -- сказал он немного спустя, -- и даже в Берлин. Тогда, наверное, и у меня будут новости. Я же знаю, милая Эффи любит все новое, ей скучно в нашем добром старом Кессине. Так вот, в Берлине я пробуду дней восемь или девять. Не бойся тут без меня. Этот... наверху... не появится... А если вдруг и надумает, у тебя теперь есть Розвита и Ролло. |
| Effi lächelte vor sich hin, und es mischte sich etwas von Wehmut mit ein. Sie mußte des Tages gedenken, wo Crampas ihr zum erstenmal gesagt hatte, daß er mit dem Spuk und ihrer Furcht eine Komödie spiele. Der große Erzieher! Aber hatte er nicht recht? War die Komödie nicht am Platz? Und allerhand Widerstreitendes, Gutes und Böses, ging ihr durch den Kopf. | Эффи невольно улыбнулась про себя, хотя ей стало вдруг очень грустно. Она вспомнила, как Крампас сказал в день их первой прогулки, что муж разыгрывает комедию, пугая ее привидением. Великий воспитатель и педагог! Но, может быть, он по-своему прав? Быть может, комедия все же нужна? И в голове снова завертелись противоречивые мысли, то злые, то добрые. |
| Den dritten Tag reiste Innstetten ab. | На третий день Инштеттен уехал. |
| Über das, was er in Berlin vorhabe, hatte er nichts gesagt. | О том, что он собирается делать в Берлине, он ей ничего не сказал. |
К началу страницы