|
|
||
1. После сильного дождя проезжая часть дорог превращается в буйные ручьи и даже маленькие речки, обочины -- либо в грязь, либо где еще есть тротуар, в лужи
Раз в самом центре города после проливного дождя образовалось целое озеро, в котором утонуло несколько машин. По счастью, без человеческих жертв
2. А зимой из-за снежных заносов улицы непроходимы и непроезжи. В гололеды больницы резко пополняются сломанными руками, ногами и прочими ломающимися частями тела
3. Тротуары вообще почитаются избыточной роскошью: их либо нет совсем, либо они носят фрагментарный характер.
Моя любимая улица 1905 г начинается тротуаром с одной стороны, который прекращает свое существование на середине. После чего предлагается переходить на проезжую часть: если мне суждено погибнуть под колесами автомобиля, то произойдет это где-нибудь во дворах, где транспортное средство может выскочить неожиданно из-за любого угла
4. Проблема усугубляется карманами для автомобилей, которые как молодые люди девушек прижимают пешеходов к стенам домов, рискуя обрушить на их головы сосульки зимой или налить за шиворот воды летом после дождичка в четверг
5. Все дворы, где жильцы не проявили должной активности в виде бетонных плит и столбов, заняты под парковки; наглость водителей отнюдь не останавливают и газоны
6. Но дворами пройти город невозможно не только из-за автомобилей, но и из-за многочисленных городушек, строений, казенных сооружений, перекрывающих проход
7. Есть в Барнауле "Тупик Стройгаз", который на самом деле проезд и есть "Проезд 9 Мая", который на самом деле тупик
8. Впрочем, большинство улиц обрывается тупиками
Приятно проехать по ул. Антона Петрова (интересно, кто это такой): двусторонее движение в несколько полос, трамвайные пути посередине. Но достаточно одного Камаза, чтобы перекрыть эту улицу, даже не оставив редкому пешеходу пространства для прохода, если кто полюбытствует и побывает в ее истоках
9. Так что проехать город по одной улице насквозь физически невозможно, отчего регулярно возникают при относительно небольшом количестве автомобилей в городе ужасающие пробки
10. С наступлением темноты город погружается во мрак средневековья, и только многочисленные голоса (а зимой темнеет около 5 часов) говорят, что город живет, да и достаточно активной жизнью
11. Все сказанное не относится к центральным улицам, которых у нас одна -- конечно, с именем Ленина в названии -- полностью и несколько в некоторой своей части (как, например, уже упомянутая Антона Петрова)
Их, особенно Ленинский, холят и лелеют, который не стыдно показать гостям, что барнаульцы, как начальники, так и простые и делают
12. Город с двух сторон из четырех огибает великая сибирская река Обь, уже достаточная многоводная в районе Барнаула. Но барнаульцы знакомы с этим фактом только из учебников по географии, потому что выход к реке прочно забаррикадирован тупиками, складами и помойками
13. В свое время в городе было много парков -- как созданных, так и возникших естественным путем: при бурном его наступлении после войны, многие колки (березовые рощи), луга, озерца оставались в арьергарде
14. Теперь их все извели под т. н. точечную застройку; а что не извели то загадили мусором, зассали и засрали, снабдив указательными знаками: "За свалку мусора штраф руб": цифра все время меняется, свалка остается
15. Дороги и тротуары постоянно ремонтируют -- таково видно хобби городских властей -- без какого-либо видимого результата, кроме допекающего всех ремонта
16. Хотя с двух других сторон город и опоясан полями, войти и выйти врагу из города очень трудно; те же тупики, помойки и городушки не пропустят его
17. Вокруг Барнаула еще сохранились живописные окресности. Чтобы попасть туда нужно выполнить два условия: отойти не менее 30-40 мин от конечной остановки городского транспорта и попасть в зону, недоступную для автомобилей
18. В городе 6 памятников замечательным людям: Пушкину, Высоцкому, Цою, Шукшину, конечно же, Ленину (было больше) и только один человеку, непосредственно связанному с городом -- Ползунову, да и тот урод (не Ползунов, конечно, изобретатель парового двигателя, а памятник)
19. На окраинах возникло много богатых домов, порой настоящих дворцов, которые не отпочковались от настоящих халуп и не очень богатых, но крепких домов
20. Несколько богатых многоэтажек прямо в спальных районах брезгливо отгородились от соседей проволочными заборами и воротами с охраной
21. Мусорные баки, сколько бы их не облагораживали дизайном, большую часть времени погребены под мусорными кучами, с которых при малейшем ветре по улицам разносится бумага и полиэтиленовые пакеты
22. Остановившиеся заводы избавили город от смога, на их место пришли ароматы полей фильтарации
23. Как культурный гарнир к невеселой городской жизни с открытых летом окон орет музыка, дополняемая буханьем автомобильных динамиков
24. В последнее время, как ласточку наступающего рассвета, можно приветствовать тягу горожан к благоустройству дворов: без субботников и понуждения люди разводят во дворах клумбы, делают детские площадки, ставят забавные фигурки зверушек
На мосту через железнодорожные пути один художник сделал прямо на теплотрассе, где погиб его сын, изящную статуэтку лебедя. Позднее к ней прибавилось несколько других, какая лучше, какая хуже, но все сделанные с душой
Автомобильные воры потому и не спешать скрыться из города, а загоняют краденую машину в эти городушки, где гарантированно выдерживают ее по нескольку месяцев
Первоначально опус назывался "Барнаул -- мой родной город", но прочитав, я посчитал, что то же самое, наверное, можно написать с некоторой небольшой корректировкой о любом провинциальном городе России.
О моей работе редактором в провинциальном краевом издательстве и университете
1. Нравилась мне работа редактора. Гораздо более, в книжном краевом издательстве, чем университетском. В университете все сплошь ученые, люди недалекие, скучные, а если умные, и даже очень, то все умные как-то на один манер. А вот в книжном издательстве с кем только не приходилось встречаться. Если бы не обязанность возвращать отклоненные рукописи, я бы оттартанил их себе домой и сейчас бы много чего интересного мог бы выудить из них для назидания потомству и роду человеческому.
Из каких только сфер с авторами мне не приходилось работать. Я всегда внимательно читал рукописи, чаще всего скучные и бездарные, а потом беседовал с авторами, что было, когда его удавалось разговорить интресно и захватываеще. В свое время я был издетелем книги по водному туристу. Оказывается, на Алтае, аккурат где Обь делает разворот на 90 градусов от восточно-западного до юго-северного направления, река разливается почти что в озеро, потому что течение за счет ширины ослабевает, как больной, на три километра шириной.
Это место не место, а мечта всех серфингистов, которые любят там бороздить в меньшей степени водные, а в гораздо большей ледовые просторы. Гоняют они там со страшной скоростью, типа кто больше. Парадокс состоит в том, что по ветру быстрее, чем со скорость ветра ты двигаться никак не можешь. А против ветра, при правильной постановке парусов, за счет одной из векторных составляющих, пожалуйста. У кого на сколько хватит сил.
Обычно ходят под углом в 120, реже 135 градусов. Но наиболее прыткие деражат направление и 150 градусов, а самые отчаянные, и 165. Но здесь вторая векторная составляющая с такой силой разворачивает яхту, что нужно обладать железными мускулами, чтобы нестись навстечу ветру со скоростью экспресса, удерживая рвущие вразворот тросы. Соревнование шло не кто быстрее, а кто дальше и дольше удержит направление. сост
Другой автор -- там их было 5 или 6: яхтсмены, серфингисты, байдарочники, плотогоны -- любил сплавляться на плотах. Он неплохо зарабатывал сопровождая водных туристов по Бии от Телецкого озера до Бийска. Бия -- река широкая, спокойная, но в середине прерывается порогами, не очень сложными для профессионалом, но для любителей достаточно нерводробительными. А потом снова спокойная, плавают лодки, моторки и даже катера.
И вот однажды они прошли пороги, расслабились, развалились на плоту, грело солнышко, загорали, берега красивые и разнообразные: один равнина, а другой горы под 200 метров, да не над уровнем моря, а Бии высотой. И вдруг -- трах, тарарах, плот кувырком, а они все в воде -- напоролись на пороги. Все потеряли, кроме чести. Да и та вышла подмоченной. Рассказчик как никак был инструктором, и не должен был расслабляться ни на минуту, до самого конца -- река она ведь разгильдяйства, как и дорога, не терпит.
-- Ну черт возьми. Я же этот участок проходил десятки раз, знаю его как улицу, где живу. Откуда там взялись пороги? Ума не приложу. Я и после этого несколько раз снова ходил по этому маршруту, и никаких порогов не видел.
2. Вот каких я авторов не любил, работая редактором в краевом издательстве, так это ветеранов войны.
Работал я редактором массово-политической литературы, и как раз все эти мемуары были на мне и все шесть лет плевался. И не отплевался почти до сих пор. Если попытаться понять по мемуарам войну, то получится, что каждый участник косил немцев, или как ветераны войны их называли фашистов, батальонами. И непонятно, как немцы дошли до Сталинграда, а мы потеряли, даже исключая потери мирного населения, больше их. Как-то я спросил такого ветерана -- а ветераны в основном были настоящие, не липовые -- что заставляет его врать. Ведь на календаре уже 1990, и если раньше действительно можно было получить всего лишь за намек "на правду" по шапке, то есть в лучшем случае лишиться редакторского места, а автору навечно попасть в черный список, то ведь теперь, пусть и осторожно, но можно что-то проблеять.
-- Да знаешь, -- сказал мне этот ветеран, бывший офицер, мужик не глупый. -- Много чего было. Вот я, закончил трехмесячные курсы и уже офицер. А ничего кроме как крикнуть вперед за родину и первым рвануть из окопа не умел. Вот и получалось, что немцы наступают откуда-то с возвышенного места, а мы обороняемся в болоте. Мы наступаем в гору, а они нас сверху расстреливают. Но как-то не хочется вспоминать об этом. Хочется помнить о наших победах. Для самоуважения.
-- А то что при всем при том, мы победили такого сильного врага, разве это не рождает самоуважения?
Но старик ничего не ответил, отходя за толпой других авторов, мечтать о великой победе.
3. Нравится мне Марк Иосифович Юдалевич. Несмотря на преклонные годы не теряет ни бодрости духа, ни мягкого добродушного юмора. И никогда не брюзжит на молодняк и на новые времена, хотя порою очевидно, что для брюзжания есть все основания.
-- Ну вот и издал в "Эксмо" своего Вольтера. Что называетмя и на старуху бывает проруха. Главное, я ни что не напрашивался, они сами вышли на меня: "Марк Иосифович да Марк Иосифович, вам обязательно нужно издаться у нас. Мы де универсальное издательство N 1 в России, "Эксмо" является лидером по тиражам выпускаемых книг в России. Наша доля на книжном рынке страны составляет 25% ". Ну составляет и составляет, мне то что за дело. "Ну мы являемся одним из лидеров книжного рынка Европы. Мы сотрудничаем практически со всеми крупнейшими европейскими издательствами". Это-то меня и купило. Любопытно, как на моего "Вольтерв в России" посмотрят во Франции.
Короче, заглотил наживку, и когда был в Москве, они подослали ко мне своего редактора. Молодой человек, довольно симпатичный, вежливый такой.
-- Я редактирую вашу книгу.
-- Это хорошо. Без редактора трудновато, хотя работы у вас, думаю, будет немного. Издается книга уже не первый раз. Уже дважды она выходила у нас в России, и еще раз в Израиле. Были кроме того и журнальные варианты.
-- Да как сказать. Начинается книга с приезда Вольтера в Россию.
-- Дидро, -- поправил я.
-- Это не важно.
-- А что важно, -- поднял брови я.
-- А то, что ваш Дидро изъясняется как сапожник. Он открывает книгу: "Ну и параша эта Россия, посрать негде, хоть снимай штаны и накладывай кучу прямо на улице".
-- Ну и?
-- Не мог так выражаться французский аристократ.
-- Это почему? -- тем более что Дидро не был аристократом.
-- Потому что это не стиль XVIII века.
-- А разве существует у XVIII века какой-то особый стиль?
Он пожал плечами, типа, что же это вы старый человек, а включаете дурочку, это же все знают.
-- Конечно существует. Галантный, изящный.
Ну что я ему сказать? Что писателей в XVIII веке было пруд пруди и наряду с галантными Дюдефан и Маримо, были такие грубияны как Бернс, Джонсон, Белльман. Что, собственно говоря, век был жестоким, зубодробительным, не оставлявшим места сентиментам. Всякое изящество и куртуазность прекращались за пределами салонов. И те же салонные дамы в быту были грубыми, неотесанными, разнузданными, особенно в общении с буржуа и крестьянами. Но глядя на непроницаемую вежливость этого молодого человека, я понимал, что слова мои, как в прорву.
-- Книги нужно читать, молодой человек, а не судить о чем бы то ни было, в том числе и о XVIII веке по гламурным сериалам.
И вот моя книга выходит. Вся перековерканная, исправленная под гламур. Половину того, что я написал нет, зато есть вещи, которых я не писал и никогда бы не написал.
-- Как же так? -- спрашиваю. -- Вы же нарушаете мое авторское право.
-- Какое авторское право, -- с недоумением и сожалением глядит на меня редактор. -- Разве вам не зпплатили, сколько было условлено по договору?
-- Но ведь есть еще право на аутеничный текст.
-- Не понимаю, о чем вы говорите.
-- Говорю о праве авторе быть изданным так, как он написал.
-- Первый раз слышу о таком праве.
Хватаюсь за Закон об авторском праве, чтобы утереть нос наглецу. Листаю его вдоль и поперек. И что вы думаете? Оказывается но новому российскому авторскому праву нет у пвтора никакого права на аутеничность им написанного. Есть только "право на защиту произведения, включая его название, от всякого искажения или иного посягательства, способного нанести ущерб чести и достоинству автора (право на защиту репутации автора)". А если честь и достоинство автора не задеваются, то издательство, следовательно, может кромсать твои вещи так, как им это заблагорассудится.
-- Таково у нас право авторов.
4. Ну и чмошник же Толя Гаврилин. То что он человек ненадежный, из тех, кто хотя подлости никому и не сделает, но и помощи от него не жди, это я знал. Но все же общались на приятельской ноге, хоть и не часто, знали друг друга очень давно. Короче, говоря словами Склифосовского, попросил его как главного редактора нашего дорого журнала "Алтай" и зицпредседателя или как он там у них называется местной писательской шоблы -- регионального отделения Союза писателей -- поспособствовать печатанию моих заметок о временах не столь отдаленных.
И что мне отвечает Толя? Ты обратись де в редакцию нашего журнала. Там у нас принимают рукописи. Хотя отлично знает, как это у них там делается. Редакция теперь помещается в краевой библиотеке, в служебных помещениях. Естественно, для посторонних с улицы ход у них закрыт. Строго по пропускам, а если ты хочешь видеть редактора, то обращайся к охраннику, чтобы он вызвал того в зал ожидания. Нет у них также ни своего телефона, ни адреса, ни собственной электронной почты. Рукопись нужно присылать на адрес библиотеки в приемную. А поскольку они предупреждают потенциальных авторов, что "рукописи не рецензируются и авторам не возвращаются", то куда они поступают из библиотеки приемной, бог его знает. Скорее всего идут на растопку или черновики.
Конечно, я понимаю ситуацию Толи. Он и сам в журнале на птичьих правах. Что печатать, а чего нет решает ни он, ни редактор, а куратор отдела культуры администрацию. Его самого пару лет назад продержали целую ночь в КПЗ. Тогда его приглашали в администрацию, а он не пошел. После чего за ним послали милицейский наряд, и он после ночи, проведенной среди пьяниц, бомжей и хулиганов был утром доставлен в администрацию, где замглавы провел с ним, а также с другими представителями творческой интеллигенции, которые в отличие от него сразу пришли на зов встречу.
Понимаю, конечно, и его личные проблемы. Только что его сын потерял место редактора в "Сибогнях", куда Толя устроил его по давнему знакомству с журналом. За что его уволили? А вы думаете, он это знает? Как он отвечает авторам: "Ваша рукопись нас не заинтересовала", так же оповестили и его: "В связи с тем, что редакция в ваших услугах не нуждается, просим написать заявление об увольнении по собственному желанию с такого-то и такого".
Все это так. Но разве это повод собачиться на старых знакомых?
5. 4. Хорошо было писателю ли там, поэту в классические времена. Написал, принес в журнал в издательство, редактор посмотрел, что там написано. Если написано плохо оно обстоятельно объяснял тебе, почему плохо, если хорошо, то тут же печатал. Часто авторы вообще не приходили в издательство, а посылали свои романы или поэмы по почте анонимно. И литературоведы до сих пор не спорят, кто же настоящий автор этих романов или поэм.
Остается только вздыхать по этим прошедшим благословенным для литературы временам. А ведь так было даже совсем еще относительно недавно. В те же советские времена, которые мы теперь так бездумно ругаем.
-- И кто тебе все это наплел, -- хитро прищуривается Марк Иосифович.
-- Как кто, -- развожу я мысленно руками, -- да ведь это же все знают.
-- Просвети. Я вот столько лет работаю в литературе, а как-то это прошло мимо моего опыта.
-- Да как же. Многие так входили в литературу.
-- Например?
-- Например, Римма Казакова. Послала в "Новый мир" тетрадочку своих стихов и ее тут же напечатали, сам Твардовский написал ей большое письмо с разбором стихов. Или вот, к примеру, Лихоносов...
-- Отличный парень, -- мягко прерывает меня Марк Иосифович. -- Он к нам часто на Алтай, на шукшинские праздники приезжает. Так, что он тоже послал свои рассказы в столичный журнал в тетрадочке?
-- Да. И в тот же "Новый мир", и тому же Твардовскому. Сам об этом написал в своей автобиографии.
-- Забавно. Ну и балабол же он Лихоносов, не в обиду ему будь сказано. Вычитает что в книжках и тут же пересказывает это, уже про себя.
-- А почему вы не верите ему?
-- Старик, а ты поверишь, что человек может с земли запрыгнуть прямо на второй этаж или одеть штаны через голову?
-- Но это физически невозможно...
-- А напечататься провинциальному автору в столичном журнале, да еще в "Новом мире" это еще менее возможно. Всякий главный редактор, а уж Твардовский тем более окружен такой камарильей, что легче запрыгнуть на второй этаж, чем получить доступ к теле. Вот ты послушай, -- Марк Иосифович поудобнее устраивается в кресле и начинает. Что-что, а поговорить он любил:
Прежде чем дойти до главного редактора, рукопись проходит ряд ступеней. Сначала идет приемный секретарь. И она тут же отсылает некондиционный товар. Это входной контроль?
-- Что секретарша может отклонить рукопись?
-- Не только может, но и обязана, если рукопись не соответствует нормам. Ну там быть напечатанной на листе 11 формата...
-- Теперь он называется А4.
-- А тогда назывался 11 форматом с одной стороны, 28-30 строк на странице, ну и так далее. Так что ни о какой тетрадочке речи быть не может. Правда, секретарша обязана было в ответе указать это автору и выслать памятку, как правильно оформлять рукопись.
Далее по порядку идет младший редактор. Эта следит, чтобы не было ошибок, а заодно отсеивает все, что противоречит правилам русского языка. Марк Твен, ранний Чехов, Маяковский с лесенкой в нынешних условиях ни при каких обстоятельствах не могли бы миновать барьер младшего редактора.
Но, допустим, Лихоносов отпечатал свои рассказы или набело внятным почерком переписал от руки -- до 1970 принимали и такие рукописи -- при этом согласовал свою грамматику с Розенталем, а правописание с орфографическим словарем. Далее рукопись поступает редактору, и он решает, что с ней делать дальше: то есть отказать сразу или послать на рецензию. В любом случае автора ждет неминуемый отказ.
-- Почему?
-- Потому что у журнала есть свои авторы, которые грызутся между собой как собаки за кость за всякую лишнюю строчку в журнале. Рецензенты же -- это те же самые писатели, которые существуют на рецензии...
-- А не на гонорары?
-- Гонорары в советские времена платили хорошие, но кушать-то хочется каждый день, а писать каждый день не получается. И не только у графоманов, почитай-ка биографии Гете, Л. Толстого, Флобера -- у них простои длились годами. Так же писатели существуют всякой поденной работой. Рецензии -- одна из них. И, естественно, чтобы этой работы не лишится, они вынуждены угождать журналу или издательству, то есть отказывать самозванному автору.
Итак, посде редактора и обязательно заведующего редакцией рукопись отклоняется. Главынй редактор просто не может знать о ее существовании. Ну разве что, автор пришлет сразу эпопею по размерам с "Войну и мир". Тут уж она редко, но имеет шанс попасть на очи главному редактору. Но я не думаю, что Римма Казакова начинала с "Евгения Онегина", а Лихоносов с "Анны Карениной".
Я почесал в затылке.
-- Сомневаешься.
-- Да не то что бы сомневался... но ведь как-то писатели приходят же в литературу.
-- Приходят. Вот я например, регулярно печатаюсь в "Нашем современнике", а "Сибогни", так те прямо задолбали меня: "Марк Иосифович, ради бога, ну хоть что-нибудь да пришлите". Но это сейчас, а раньше они меня и в глаза видеть не хотели. А начиналось все с того, что и в Новосибирск, и в Москву с моими рукописями, с рукописями Квина, Фролова, Егорова... ездил, да и не раз Александр Невский...
-- Наш великий полководец.
-- Наш великий секретарь крайкома по идеологии. Он-то поначалу и пробил наши рукописи там. А я уже потом протоптанной тропкой укреплял завоеванное им. Ездил сам туда, в Москву 2-3 раза в год, в Новосибирск каждый месяц. Пробивал свои рукописи, рукописи мололдых наших авторов: Лени Мерзликина, Вололи Башунова, Гены Гущина,..
-- Да повезло вам, что у вас такой блат оказался.
-- Везет тому, кто везет. А мы уже здесь на Алтае не подкачали, у нас была приличная писательская организация, солидное -- самое большое за Уралом -- книжное издательство, вот Невский нас и отстаивал. Он не столько за меня боролся или там за Квина, сколько за нашу писательскую организацию. Поэтому мы постоянно выходили и в "Нашем современнике", и в Совписе. Ну а "Сибирские огни" были органом не столько новосибирской, сколько нашей писательской организации...
-- А почему так?
-- Да там много причин. Не в последнюю очередь потому что наш невский был пошустрее тамошних секретарей по идеологии. Кроме того, в Новосибирске и театр оперы и балета, и академгородок. А у нас в Барнауле креме писательской, да художнической организаций и похвалится нечем...
* * *
Разговору этому уже много лет, отсчёт даже пошел на десятилетия. А сегодня и Риммы Казаковой нет, и Лихоносов -- уже признанный метр и на своей "Кубани" поддерживает, как может начинающие дарования. Я иногда заходит на сайт этого журнала и ради хохмы пишу что-нибудь вроде "Прошу опубликовать мою рукопись о". И надо отдать должное организации дела: ответ приходит через несколько секунда:
"Ваша рукопись получена и обязательно будет рассмотрена в ближайшее время".
Через пару месяцев я снова обращаюсь с емелей:
"Такого-то и такого мною в ваш адрес была послана рукопись о"
и снова следует незамедлительный ответ:
"Ваша рукопись получена и обязательно будет рассмотрена в ближайшее время".
Можно написать и в третий и в четвертый и в сотый раз. И ответ будет таким же скорым и исчерпывающим
"Ваша рукопись получена и обязательно будет рассмотрена в ближайшее время".
А на главной странице сайта авторов дополнительно предупреждают:
"Рукописи, присланные по почте не рецензируются и не возвращаются".
А чуть ниже уже лет этак 10, по всей видимости с начала существования сайта, особенно непонятливым разъясняется:
"В связи с перегруженностью редакционного портфеля прием рукописей временно прекращен. Просим авторов проявить понимание".
Вот так теперь Лихоносов возвращает свой долг твардовским грядущих литературных поколений. Одно только можно сказать в его оправдание: его роль в редактируем им журнале навряд ли роль свадебного генерала, навряд ли большая, чем роль Твардовский в "Новом мире".
6. Сорока на хвосте принесла весть. Сорока -- это молоденькая журналистка АУ Инночка, которая каждый день совершает облет университетской территории, и еще не было такого случая, чтобы она ничего не приносила в клювике.
-- Слышали, -- выпалила она с порога. -- "Журнальный зал" закрывают.
"Журнальный зал" -- это сайт, на котором московская тусовка выставляет содержание еще оставшихся с советских времен громких журнальных брендов: "Новый мир", "Иностранная литература", "Дружба народов", "Наш современник" и в знак особой милости допущенной на пир олимпийцев провинциальной мелюзги типа наших "Сибогней" или "Урала".
-- Это что отнимают у вшивой интеллигенции выпаса и прочую кормовую базу. Типа культура погибает? Так ты не робей за отчизну любезную. Гавно оно всегда на поверхность всплывает. Не пропадут. Вон Левенгук. Он тебе и главный редактор "Художественной литературы на иностранных языках", он тебе и проректор Академии управления при Государственной думе, он и глава гильдии переводчиков, он же и пресс-секретарь Сахалинугля. Ну потеряет одну должность, найдет десять других, и все таких же хлебных.
Клим любит ко мне цепляться, что я редакторов ни в грош не ставлю и постоянно возбухаю на них:
-- Он-то может и найдет. Я за этого проходимца не волнуюсь. А вот куда деваться простому редактору. Работаешь, тут работаешь, вкалываешь, вкалываешь. У меня вот вчера у тещи юбилей был, мы вернулись с женой в 10 вечера, а я бухой и наетый еще до часу разбирал рецензии на наших ученых для следующего номера. Добро бы еще редактор был как в советские времена блатной фигурой, когда редкая учительница могла от классной доски долететь не то что до середины, а до берега какого-нибудь Днепра или Дона или Волги или Урала, не говоря уже о Неве или Москве.
А сегодняшний редактор и рад прислониться к школьной доске со всеми ее шероховатостями, да уж все вакансии даже у нас в провинции заняты. Вот и мается по издательствам, а училок заманишь на полставки в издательство разве что от их крайней нужды. В том же "Журнальном зале" редакторы три месяца работали без зарплаты, все надеялись, что их не прикроют, что все это, как им объяснял главный редактор сайта, временные трудности. А куда им было деваться?
Ты, конечно, помнишь Саньку Калинина. Красный диплом, пусть и не без папы, поехал в Москву, женился на москвичке, устроился редактором не то в "Новый мир" не то еще куда, но тоже в солидный журнал еще советских времен. Но солидного от него, правда, только гонор и название. тираж 2000 тысячи, зарплата чуть повыше наших провинциальных, а гоняют как Савраску.
-- И что же он публиковал в "Новом мире" или как там его?
-- Да он то ничего. Они ведь разные редакторы бывают. Одни трудятся как пчелки над рукописями -- это в основном бабы: те же школьные училки, мозгов нет, зато масса прилежания, усидчивости и внимательности: ни одной грамматической ошибки не пропустят, будь ты хоть трижды классик, а нужную запятую поставят там, где она и должна стоять по учебнику, и никаким авторским видением ты их не сдвинешь с места.
Есть добытчики. Они называются редакторами, но их главная работа находить деньги.
-- Деньги?
-- Ну автора, который бы принес деньги.
-- А... понимаю, увеличил бы раскупаемость тиража.
-- Ну ты и загнул. Тираж у нынешних журналов и книг, если не фэнтэзи, не детектив и не женский роман, как у старика ни одна раскрасавица не поднимет. Нет это автор с собой должен принести деньги.
-- А понимаю, это кто печатается за свой счет.
-- Именно. А лучше если принесёт с собой какие гранты или влезет там в программу.
-- То же мне трудная работа.
-- А что легкая по-твоему?
-- Деньги то автор принесен, но если он не свой счет -- а таких печатают от крайней нужды, ибо они пишут вечно не в тему, то есть тему, которую журнал должен отрабатывать перед хозяевами, а те перед своими. Так вот, если он не свой счет, нужно еще что-то написать. Деньги они ведь сами по себе не то что шедевров, но даже короткого стишонка не сделают.
-- Так автор и приносит шедевры.
-- Зачем ему приносить шедевры, если он приносит деньги? Нет приятель, только в сказках булки сами падают с неба, а в жизни, если хочешь полопать, так ты сначала потопай. Найди тех, кто тебе этот шедевр напишет. Это как раз обычно делают полуставочники и их как раз и находит и организует редактор-добытчик.
-- И Санька работал таким редактором?
-- Ну да. Из провинции и сразу в менеджеры. Нет ты попаши на малых оборотах. Деньги принесены, книга написана и пошла в тираж. Но ее еще нужно протолкнуть, создать паблисити. Вот этим Санька и занимался, вел блоги под разными аккаунтами, якобы делая обзоры текущей литературы, писал посты по разным журналам, где хвалил своих авторов, помещал рецензии в разные журналы на взаимной основе...
-- Не понял?
-- Ну там "Новый мир" хвалит или ругает автора из "Нашего современника", но так чтобы этого автора читали: самое ведь худшее это молчание, а те в свою очередь отрабатывают на новомировцах. У них там даже роли распределены: "Новый мир" типа либералы, а "Наш современник" патриоты.
Короче крутился Санька как мог. "Москва" она ведь, как и "Новый мир" никого даром кормить не будет. Ну и вот однажды он прямо возле "Дружбы"...
-- На проспекте Горького?
-- Так точно.
-- Это "Дружба", которая литература на иностранных языках.
-- Только теперь там торгуют гламурными журналами и бижутерией. И вот рядом с гламурными журналами он зазывал покупателей в киоск "Нового мира" на новый роман Битова. А тут какие-то отморозки посчитали их за подпиндосников и либерастов и отметелили их да так, что у Саньки отбили все почки. Он и сейчас еще харкает кровью. Да еще и забрали их всех в милицию. Правда, Саньку в 3 часа ночи отпустили, а в 8 он как штык уже должен был быть в редакции.
Должен-то должен, да не обязан. Там ему сказали, что он уже здесь не работает. Нам де хулиганы, которые имеют дела с милицией не нужны, мы сами хулиганы.
-- Но он ведь пострадал на производстве, можно сказать получил производственную травму.
-- Ты еще скажи, что ему нужно было выплатить компенсацию, оплатить больничный и санаторное лечение. Нет дорогой, мы живет не в Советском союзе, а в капиталистическом раю. А здесь Саньку не только выгнали с работы, так еще ни в одно издательство в Москве его больше не приняли. Так и вернулся на Алтай больной, без денег и без жены, и теперь он редактором в педе и все лечится.
-- Конечно, -- резюмировал Клим, -- не каждому так достается, но нет редактора, который бы избежал унижений, оскорблений, непомерной работы.
-- И теперь они это с лихвой отрабатывают на авторах.
-- По крайней мере, почек они не отбивают, а что собачатся, так вся наши жизнь такая собачья. Тут понять надо и простить.
7. Забегаю к нам в "Алтай", а там сидит одна разъединственная Наташка и сильно при печали.
Наташка почитай уже пенсионерка, да я то еще старше. Она работала в нашем издательстве машинисткой. Очень была симпатичной, хоть и худющей, так что ее то ли по этой причине, то ли по взаимной любви к ней мужского пола звали Вешалкой. И хотя она работала так, что как говорили "Наташа наша дальше коленки не плюнет", но была очень добросовестна; весь день сидела как вкопанная на стуле, так что если и совершала променад, то только до туалета и обратно, да еще вместе с Землей вокруг собственной оси и Солнца.
Ну а об ошибках или опечатках из под ее руки можно было забыть: вещь такая же редкая, как гроза в наших широтах в январе: бывает, но не чаще раза в 100 лет. После развала краевого издательства она продлевала в том же статусе свой трудовой стаж в "Алтае", где была произведена в редакторы. Частично потому, что кроме как вычиткой рукописи ничем иным теперь редакторы у нас не занимаются, а частично чтобы хоть немного побольше платить: ставка наборщицы тогда была 5000 руб, а редактора 9000: отдадим должное человеколюбию главного у них там на "Алтае".
-- Ну и что ты голову повесила?
-- Да вот кто в отпуске, кто в командировке, а тут пришли две рукописи и нужно отвечать.
-- Так отвечай, в чем же дело?
-- А что отвечать. Толя (так по старому знакомству мы звали главного редактора и секретаря нашей писательской организации) написал мне на бумажке, а я ее куда-то задевала.
-- "В связи с перегруженностью редакционного портфеля, редакция временно новые рукописи не принимает" что ли?
-- Ой как ты хорошо выражаешься, но только не так.
-- "Ваша рукопись очень интересна, но она не соответствует профилю нашего журнала"?
-- Ой как здорово. Но там немного не так. Там, как раз, что ваша рукопись нам не интересна.
-- Ну так и пиши так.
-- Ты бы так и написал, -- с иронией сказала она. -- А нужно написать чтобы было правильно, как все пишут. Мы ведь солидное издание, а не абы кто.
-- "К сожалению, ваша рукопись не представляет для нас интереса"?
-- Вот, -- просияла Наталья Гавриловна, или как ее теперь звал молодняк, просто Гавриловна. -- Так и надо. Только ты мне напиши это на бумажке, а то я снова забуду.
Вот они маленькие радости редакторского быта. Как порою мало нужно, чтобы сделать человеку приятное.
8. Залетаю я в "Алтай", а там, как всегда сидит Наташка. Посмотрела на меня сквозь очки, как и положено редактору солидного издательства Наталье Гавриловне с задницей больше чем сиденье у стула, вздохнула, я вот мол работаю, а всякие тут ходят, отвлекают и... застрекотала, как когда-то Наташка машинистка. Вдруг прервала свою пулеметную очередь и небрежнО спросила:
-- А что, Гоголь вправду не был женат?
-- Вот тебе крест.
Она, снова перекрасившись в Наталью Гавриловну, подозрительно зыркнула на меня:
-- Ты же не верующий.
-- Все равно крест.
-- То-то и видать, что мозги у Гоголя были набекрень: вечно писал то про упырей, то про мертвые души, то про вурдалаков, то про всякую другую нечисть.
-- А почему ты вдруг об этом спросила?
-- Да так просто.
Но, как оказалось, не так просто. Как я чуть позднее узнал за пару дней перед этим у них состоялась дискуссия по рукописи Бузи, или по паспорту Бузиновского. Серега написал книгу о Булгакове в своем стиле литературоведческого фэнтэзи, и в издательстве и журнале, располагавшемся в одной комнате и с теми же самыми сотрудниками -- провинция, тут уж не до жиру, -- решался вопрос стоит ли ее ее публиковать.
Люлин, на тот момент начальник краевого управления культуры, горячился против, Клим брызгал слюной за. А поскольку Люлин выполз в люди из АУ, где Клим был и его крестным отцом и учителем, то блюдя демократизм Люлин не считал возможным просто надавить своим начальственным авторитетом, сигнализируя что он еще не до конца потерял свою совесть.
Главный редактор "Алтая" и он же глава краевой писательской организации Толя Кирилин сидел тут же и безучастно что-то чертил на бумаге, иногда подбрасывая в костер спора хворостинки замечаний, довольно-таки дельных, но таких же безучастных к проблеме печатать или нет, как и он сам.
Ну а Наташка, как чайник да еще и со свистком на газовой горелке, если его вовремя не заткнуть, добавляла спору если не мысли, то страсти.
-- Я бы вообще Бузиновского близко к издательству не подпускала. Ведь он даже не женат.
Все, и даже Люлин в недоумении повернулись к ней: а причем здесь женатость или неженатость?
-- Никогда нельзя доверять неженатому писателю. Поэты еще туда-сюда, а писатель должен обязательно быть солидным.
-- Да их сотни неженатых писателей, да еще каких.
-- Ни разу ни сама таких не встречала, и не слышала, чтобы они где-то водились. Разве что в зоопарке.
-- Ну возьми хотя бы Гоголь.
Наталья Гавриловна только презрительно поджала губы, что могло означать и "тоже мне сравнили Бузиновского с Гоголем, да ему до Гоголя как до луны" или "да это когда было, там уже никто и не помнит, кто был женат, а кто не был".
Так-таки и не напечатали Бузиновского. Он позднее вышел в Москве, но у нас на Алтае так и не был признан: мы хоть и провинция, а у нас свое мнение есть
9. О своей работе удаленным редактором -- если можно так назвать род подобной деятельности -- мне поведал Илья. Работал он в одном интернет-издании. Называть которое нет смысла, ибо они возникают, гибнут, а скорее перерождаются пачками. Так то, в котором работал Илья за 4 года сменило 3 названия и 3-х хозяев. Занимался он там тем, что писал рецензии, а больше отзывы, письма читателей, комменты на всякие книги. Классику и современные, отечественные и зарубежные, беллетристику и non-fiction. Эти рецензии потом размещались в разных журналах, газетах, а по большей части в интернет-изданиях. Велись блоги, общались в социальных сетях, тусовались на форумах. Рецензии положительные и отрицательные в строгой пропорции 5 к 1, но так чтобы не те ни другие не вредили продвижению книги, а вернее ее рекламе.
Сами рецензии и отзывы присылались по e-mail'у из головной конторы, иногда в готовом виде, а чаще в виде указания, за что нужно похвалить, поругать книгу или обратить внимание: 1-2 ключевых момента. Кто присылал, кто определял характер и содержание рецензии, Илья не знал. Он даже не знал того, кто присылал ему задание. Раз в год он виделся с коллегами, когда их собирали на кустовые тренинги или мастер-классы в Новосибирске. Тренинги состояли из "лекций" "экспертов" без фамилии и отчества, а только имени, и дискуссий. Лекции состояли в накачивании слушателей предложениями-слоганами, которые потом должны были повторяться в рецензиях:
"Книга Х. так переполняем меня. что невозможно не поделиться впечатлениями от прочитанного"
"Среди множества книг, которые хранятся на прилавках книжных магазинов, довольно сложно выбрать именно то, что подойдет по душе (варианты "будет близко ко внутренним переживаниям", "оставит неизгладимый отпечаток")
"Про Х. я раньше слышал от знакомых ("читал еще в школе", "книга случайно попалась мне в нашей библиотеке", "увидел экранизацию по телевизору")
"Книга тронула до глубины души"
"После прочтения я полностью поменял свое мировоззрение ("изменил credo на жизнь", "обрел новый стимул в жизни", "получил мощный позитивный заряд")
"Х. великий писатель, который подарил миру чудесные книги, от которых мир меняется к лучшему"
"Слог великолепен ("каждая слово как Жучка знает свое место", "описания потрясающие", "диалоги неизгладимы", "характеры как живые и даже крылышками машут")"
"в издательстве Ad marginem (Эксмо, Питер, Лимбахта) книга вышла в прекрасном оформлении ("с замечательными иллюстрациями", "удобном для чтения формате", "красивом переплете")
Дискуссии же состояли в том, чтобы втянув редактором в разговор выявить людей неблагонадежных, т. е. не "обладающих позитивным взглядом на мир" и вычистить их из издательских рядов.
Встреча с Морозовым, переводчиком из "Зарубежной литературы", пролила дополнительный свет ясности на издательский процесс на современном этапе его развития.
Илья как-то упомянул, что он продвигал биографии Левенгука из ЖЗЛ. Стерна, Киплинга, Шекспира, Моэма и между иными Уайльда.
-- Писучий гад, -- заметил я.
-- Так ведь я как раз и писал многие из этих биографий, -- заметил Дуардыч. -- Участвовал в написании, -- тут же поправился он. -- Особенно Уайльда. Треть книги принадлежит мне.
-- Вот уж не думал, что редакторы "Зарубежной литературы" переводят за переводчиков, но еще и пишут за авторов книги.
-- Бывает и такое. Но что касается Уайльда, то его биография в исполнении Левенгука -- это никакая не оригинальная вещь, а голимый перевод книги Эллистона, который он делал по условиям гранта с каким-то английским университетом.
--Другими словами, плагиат. Рисковый мужик этот Левенгук. С тем культом авторского права, на котором они помешаны там на Западе, он нехило рисковал.
-- А я думаю, -- задумчиво бросил свою каплю в наш разговор Клим, -- что не такие уж там на Западе лохи, да и Левенгук далеко не наивный человек, чтобы так подставляться. Скорее всего они просто хотели подкупить его этой подачкой.
-- А смысл? Я думаю, Левенгук давно уже продался всем, кому только можно и как только можно было продаться. Был он и комсомольским активистом, был демократом, а теперь смотря по обстоятельствам либерал и патриот -- где, как и когда сподручнее.
-- Э-э, не скажите. Это нас покупать смысла нет. Мы люди подневольные. Нужно переводить Уайльда или Стерна за Левенгука, я перевожу, а откажусь вмиг потеряю работу, которую в Москве не так-то легко и найти, как кажется вам провинциалам. А Левенгук главред "Зарубежной литературы", глава Союза переводчиков, профессор кафедры английской литературы престижного университета. Его-то как раз есть смысл подкупать.
-- Я думаю, -- опять вылез Клим, -- дело здесь не столько в подкупе, сколько в том, чтобы через таких левенгуков проводить у нас либеральные идеи, те самые пресловутые западные ценности. Вот что ты, например. знаешь об Уайльде? -- обратился он к Дуардычу.
-- Да то же, что и все. Гомосексуалист, эпатировал публику своими парадоксами, блистал в английских аристократических салонах...
-- А то что он был сторонником социализма, правда не научного, а как его называл Ленин "социализма чувства"?
-- Да что-то такое в книге Эллисона упоминается, но где-то вскользь, в примечаниях.
-- А то что он не переваривал европейского империализма, о чем он хотя и не высказывался напрямую, но постоянно касался в своих рецензиях, статьях. То что он критиковал буржуазный строй?
-- Да об этом я как-то не слышал.
-- Что он наконец был очень тонким аналитиком, теоретиком литературы, автором блестящих статей о Шекспире, Библии, античной литературе...
Дуардыч только почесал затылок:
-- Да мы тут переводили скоропалительно, нужно за полтора месяца было сдать книгу: особенно читать ее было некогда.
-- А каков тираж этой биографии? -- взял слово я. -- Наверное 1000, много 2000. Стоит ли ради этого подкупать Левенгука? Не значило бы это палить пушкой по воробьям?
-- А вот здесь я с вами не соглашусь, -- снова Дуардыч. -- Вы забыли его статус. По условиям гранта он должен был не только издать книгу, но и создать семинар по Уайльду в университете, включить главу о нем в курс лекций об английской литературе. И именно в соответствии с книгой Эллисона. А кроме того, с чего мы и начали разговор, способствовать продвижению книгу через журналы, а более через Интернет. Так что о социализме Уайльда, его антибуржуазности, аналитике внимательные читатели может что и выцапают из книги, то уж о его гомосексуализме и эпатажности будут знать все, кто даже и не читал и читать не собирается Уайльда.
-- Вот так Гейропа и побеждает нас на идеологическом фронте и внедряет свои гомосексуальные и мультикультурные ценности в наше сознание
-- А что вы еще и рецензии и отзывы пишете? -- не унимался я на своем пункте.
-- Мало. Раньше писали больше. А сейчас в основном пользуемся услугами разных там специальных фирм по продвижении книжной продукции, вроде той, о которой вы рассказали. Но темы рецензий и характер отзывов мы передаем им сами. А мы, составляя их, обязаны учитывать рекомендации грантодателя.
Вот так я и понял, откуда растут ноги у тех рецензий, которые накарябывает Илья.
10. Кто у нас не знает Петю Быханова? Петю знают все.
Еще на закате советской власти он начинал журналистом в первомайской многотиражке "Заря коммунизма". Писал про надои-пудои и трудовые свершения, не забывая связать их с буднями перестройки. Был пронырлив и вездесущ: и в обнаружении истоков Черемшанки участвовал, и в охоте на лосей, и горел на тушении лесных пожаров.
Да не сгорел, а оказался пресс=секретарем нашего местного олигарха, оргазовавшего агентство "Дом".
-- Того самого, кто охотился на маралов на вертолете и упал в озеро?
-- И труп которого потом так и не выловили. Петя был с ним на этой охоте, но не утонул. Однако ж из пресс-секретарей его турнули: пришли новые хозяева и старые слуги им были не нужны.
Но Петя не долго думая уже работал гл. редактором в журнале "Новая Сибирь", который тогда дал пинка по популярности под зад старым "Сибирским огням". Кто-то влачит жалкое редакторское существование, а Петя так за три года купил себе квартиру в центре Новосибирска и строил себе коттедж, когда его турнули и оттуда.
-- Якобы за нанесение журналу и издательству при нем репутационных потерь.
-- Это же какие у наших журналов и издательств могут быть репутационные потери?
-- Спроси что полегче. Что касается Пети Быханова, так он, прямо говоря, зарвался. Сначала как и все нанимал негров полуставочников писать материалы. А потом посчитал, зачем кому-то платить лишние деньги, когда можно их забирать себе? Устроил в издательство своего брата и жену, а поскольку заказов у него было хоть жопой ешь, он перестал компилировать материалы, взятые из Инета и присылаемых некондиционными и несистемными авторами, а продавал их авторам целиком без каких-либо поправок.
На этом и погорел. Напечатал у себя книгу т. н. размышлений нашего местного министра культуры "Край невиданных талантов". А кто-то еще, то ли "Сибогни", то ли "Огни Кузбасса", то ли "Воронежский подъем" напечатал слово в слово, букву в букву те же размышления под другой фамилией.
-- Что называется, погорел так погорел.
-- Ничуть не бывало. От настоящего автора, у которого, возможно, скрали рукопись, надежно защищает авторское право. Попробуй докажи, чья рукопись. Тут по дневникам Льва Толстого уже 100 лет идет спор, что написано им, а что Софеьей Сергеевной или Чертковым. Будут тебе возиться с никому неизвестным Ваней Пупкиным. Поддельные же авторы могут сколько им угодно бодаться между собой в суде. Разве что министр мог бы укусить за некачественный товар, но он уже тогда отбрехивался от воровства, за которое в конце концов громко и сел.
Так что репутационные ущерб был не более чем предлогом.
-- Так что получается, зря вы Петьку то Быханова, ведь он юридически ни в чем не виноват.
-- Не знаю. Но догадаться не нужно быть семи пядей во лбу или обладать даром Шерлока Холмса. Думаю дело в том, что буквально в те же дни он опубликовал книгу своих стихов, да в каком-то солидном издательстве с нерусским названием "Сильнее века".
-- Что же здесь нерусского?
-- Это название сборника, а не издательства.
-- И стихи, конечно, краденые.
-- Возможно, хотя маловероятно. Стихи такие идиотские, что если у кого он их и стырыл, то навряд ли найдется автор, который бы не постыдился заявить о своей пропаже.
-- Наверное, кому-то не угодил своими стихами. -- Кому? Они все такие сентиментальные, пафосные, больше про любовь и дружбу, как и водится у всех проходимцев. Ну и про родину, конечно, не забыл:
Ну а дым - все темней и темнее,
Раздирает мое естество,
Я на родине, только лишь с нею.
Остальное же, брат, баловство!..
-- Если так, то тем более непонятно, за что его турнули.
-- Как раз более чем понятно. Видишь ли, ну зарабатывал на издательстве, ну подворовывал не понемногу, но все мы люди, все человеки, с кем не бывает. А он видишь ли полез стихи сочинять, поэтом себя посчитал. Типа вы тут все в дерьме, а я может и не лучше, но я хоть смотрю на звезды. Вот стихи душевные такие сочиняю, не как некоторые. Такое не прощается. Ну и сгинул Федя, укатил куда-то на Урал. на телевидении там где-то припахивает.
* * *
Разговор этот состоялся год назад. Ну уж если Петя не сгорел в огне, не утонул в озере, то такая у него планида. Буквально пару месяцев назад он объявился на родине. "Где родился, как сказал он в своем интервью, там и пригодился". А пригодился он в качестве пресс-секретаря Нового Алтайского университета. Но не надолго. Едва прозвенел первый звонок нового учебного года, как Петя уже оказался проректором по учебной части.
|
1991 год острым мечом, как бритвой, рассек пополам историю нашей страны. Вернее 1992 год, ибо занятые новогодними праздниками, мы не заметили, как под покровом ночи в далеком Беловожском бору 3 злоумышленника растащили на куски нашу страну.
Жизнь наша резко с тех пор поменялась, поменялись, что важнее, ориентиры, и, соответственно, споры: когда было лучше -- раньше или теперь -- не утихающим говорливым потоком врываются в наши мирные жилища и долго еще будут будоражить умы некоторых наших нестойких сограждан. Я тоже в определенное время отдаю дань этим незлобивым перебранкам, чаще всего по субботним баням, куда я наведываюсь с друзьями, и тоже свое суждение имею по этом вопросу. А высказать его публично меня подытоживает одно подмеченное мною обстоятельство. На какую бы сторону не колебалась чаша весов в споре, участники приводят факты удивительно в пользу одного мнения, вовсе не замечая и не слыша, как, впрочем, и в любом споре, другой стороны. Более того, даже "свои" факты они не продумывают и не додумывают до того, чтобы они значили, и что, собственно говоря, они доказывают и из них вытекает. Так, например, был спор на этой основе с нашим алтайским писателем М. Юдалевичем. Он, как водится человеку 1918 г. рождения, защищал старые порядки и ругал новые, не выходя, правда, за литературные рамки приличий, как человек искусства слова. Я соглашался с ним в некоторых пунктах уродств нынешней нашей жизни, но не будучи обласкан партбилетом в кармане, не имел оснований для прошлого энтузиазма. -- Не пойму я тебя, старик, -- наконец сказал он, -- ты что-то виляешь: то туда, то сюда. -- Я стараюсь быть объективным, как учили партия и правительство, и родная марксистско-ленинская философия. -- Э! Не хитри. Ты уж выбери что-то одно: или будь за Советскую власть или за капиталистический строй. А я не хочу вилять в определенную сторону и закрывать глаза разума заранее данной позицией, я именно хочу более или менее понять истинную суть вещей, хотя трудно вариться в котле современности sine ira et studio, ибо жжется. Развертывая однако свой список прегрешений прошлому и нынешнему, я как-то оценил, что в целом Россия, мы возвращаемся к нормальному пути, уходим от той исторической косолапости и тупиковости, куда нас была завернула коммунистическая идеология в духе "Краткого курса истории ВКП(б)", отходим от того надругательства над здравым смыслом, который составлял фундамент нашей жизни при социализме. 1. Нынешними российскими властями, если исключить журналистов и писателей, особенно когда они не на службе, в общем и целом недовольны все. Губернаторы, депутаты, партии -- брр! от одного вида этих зверушек многие сразу бросаются на телевизионный пульт, предпочитая даже рекламу. Это отрицательное отношение автоматически переносится на всю нынешнюю политическую систему, вызывая ее как бы на ковер идиосинкразии. Но если отбросить личности -- понятно, сделать это не легко -- попытаемся задуматься над вопросом: а что у нас в принципе не так. Допустим, для советских времен -- не беря в расчет их превозносителей -- были понятны кардинальные минусы. Минусы не конкретных людей, а системы: монополия на власть одной партии, отсутствие демократии, идеологизированность и т. д. Если на трезвую голову, да не с похмелья, и не накануне, да еще под хорошую закуску, да в хорошей компании, то невозможно и заикнуться наедине с собой, что нынешняя система так уж плоха. У нас даже не то что вороватые, но недалекие губернаторы, сервильный Конституционный суд, трусливая пресса, говорящая "да", когда "да" говорят сверху, и тут же меняющая его на "нет" при перемене курса, безликие депутаты, и уже совершенно неприличные чиновники. Вопрос только, что с этим делать, как не доказывать свою правоту выборами, ибо ждать, что какой-то диктатор наведет исторический порядок, у России уже достаточный опыт, что это бессмысленно. У нас же есть демократия. Мы выбираем парламент, президента, местные органы власти, что гораздо важнее, чем там выбирать парламент или президента. Вот, правда, лишили нас губернаторов. У нас есть политические партии, у нас есть свободная пресса, гораздо более широкая, чем это принято думать, не видя ничего, кроме телевизионного экрана, у нас есть свобода мнений и воззрений. То, что мы выбираем не тех, что все у нас косолапо -- это другой вопрос. У русских все косолапо - и просвещение, и капитализм, и социализм. 2. Чтобы еще более отвыпуклить свою мысль, пощупаем ее с более рельефной для каждого стороны -- со стороны спорта. Принято гордиться успехами советского спорта, оставляя его на зависть нынешнему состоянию, которое, кстати, не так плохо, как могло, и вроде должно было бы быть и гораздо лучше, чем это вообще нужно для страны. Успехи наших хоккеистов, вечно первых, баскетболистов, волейболистов, чаще первых, шахматистов, где уже с четвертьфиналов в компанию соискателей короны затесывался 1, редко 2 несоветских гроссмейстера. У футболистов дела обстояли похуже, но по сравнению с современным состоянием народной игры те успехи были просто блестящими. А в прочих видах не мы, а Америке нам более или менее успешно удавалось бросить вызов, довольствуясь почетным вторым олимпийским местом. А теперь другая сторона той же медали, не то что замалчиваемая, но в обычных сторонах, как-то отбегаемая в тень. В хоккее в стране было всего 3 сильных команды, куда отовсюду собирали игроков; кто-то сам стремился туда попасть, но гораздо более мы наблюдали поломанных спортивных биографий и забитого поборами со стороны 3-х китов хоккея на местах. Тарасов и Чернышов -- великие тренеры, но и Тихонов с Юрзиновым доказали свой класс. Тем не менее возглавляемые ими команды, процветая в советские времена, рассыпались в хвост турнирной таблицы, когда иссяк ресурс административной подпитки. Возможно, метод подготовки, использовавшийся Тарасовым, был идеален для сборной: иначе откуда бы успехи. Но ведь в середине сезона, сразу после Нового года, в интересах одной только сборной в стране замирала хоккейная жизнь, прерывался чемпионат, сборная отъезжала за океан, и болельщики всего Союза изнывали от скуки, причем не играли не только ведущие клубы, но даже вторая лига. Таким образом весь советский хоккей существовал не для болельщиков, даже не для хоккеистов (ведь такие перерывы в середине сезона), а для сборной. Главное было доказать, что наши хоккей, наш спорт, все у нас лучшее, потому что у нас самый передовой строй. А на людей было при этом наплевать. Ситуация со спортом отнюдь не была исключительной -- это был зримый символ всеобщего вектора нашей жизни: "Раньше думай о Родине, а потом о себе" . В реальности это оборачивалось всеобщей показухой, работой на результат. А результатом было пустить пыль в глаза. Нынешняя жизнь выбросили этот принцип за борт. Теперь каждый должен думать о себе. Человек становится главным, не среднестатистический, не дОлжный, а реальный человек, обыкновенный. Самостоятельность, забота о самом себе -- вот стержень, вокруг которого вертится нынешняя жизнь. Скажем прямо, средний человек -- это далеко не самый лучший продукт природы. Он своекорыстен, и при этом глуп, но другого нет и не нужно выдумывать. 3. Вот уже поистине гнилым местом советского строя была (не)наша национальная политика, густо замешанная на интернационализме, вернее его на его разновидности, сочиненной специально нашими идеологами -- советском интернационализме. Который состоял в том, что заигрывали в разной степени со всеми национальности, кроме русских, которые и должны были отдуваться за эту великолепную выдумку. Идеал этого интернационализма -- полное уничтожение наций, их слияние в единую братскую семью "без Россий и Латвий". Этот принцип в своем полном объеме как раз и прикладывался к русской нации при поддержке национальных кадров других народов, это чтобы они доросли до передовой идеологии. Скажем, поссорились слово за слово и вплоть до рукоприкладства два наших студента, моих сокурсников. Один из них был, назовем Иванов, а другой некто Сеоев, представитель какой-то кавказской народности. Потом их разбирали на всеобщем комсомольском собрании, ставили на вид им, нам, что не удержали, не воспитали. Между прочим проректор говорил: -- Иванов, тебе-то как не стыдно. Ты то уж должен быть сознательным, понимать что к чему, комсомолец ведь, по направлению колхоза. Они на Кавказе народ гордый, свободолюбивый, надо же это учитывать. Как ни странно, этот аляповатый довод был в нашем сознании совершенно доброкачественным. И уже позже в Литинституте, где мы на наших нацменов насмотрелись вдоволь на исходе 70-х и когда русский национализм негласно стал возвращать себе права, я, рассказывая этот случай, вдруг напоролся на контраргумент: -- Они значит гордые, а мы русские -- не гордые, нас можно пинать, в нас можно плевать. Ладно бы дело было на Кавказе: там в чужой монастырь со своим уставом не лезь. А то ведь среди нас живут, не хотят жить по нашим законам и обычаям, да нас же еще и презирают. Характерно, те с кем больше нянчились -- грузины, прибалты -- те же больше нас и презирали. Распад Советского Союза для многих из нас был шоком, от которого многие из нас не пришли в себя и до сих пор. И нет-нет да и многие либерально даже настроенные ребята вдруг начинают ностальгировать по тем временам, и как мы жили вместе, и как свободно общались, и как не было между нами ссор, и всякие там поездки и конференции. Хотя, к слову сказать, мы ведь по-настоящему и не знали этих национальностей. Можно было узнать, прочитать про зарубежные страны, и неплохие были книги и интересные передачи, а про своих только о достижениях народного хозяйства. Сейчас мы медленно, но все же начинаем выздоравливать от этой болезни. Мы, наконец поняли, что мы русские, а не какие не советские, не россияне. Это не хорошо, и не плохо, это как фамилия, как наша родовая травма. И что в России нужно жить по нашим традициям. 4. Одной из навязчивых примет нашего времени мы наблюдаем возрастающую роль судебной тематики. По телевидению в прайм-тайм показывают разные "Из зала сюда", "Час суда с ", в газетах это постоянные рубрики -- юридические консультации. Важно не то, что это показывают и печатают, важно, что это популярно и обсуждается на самом низовом уровне. Еще важнее, что формализация наших отношений и их юридизация ползучей змеей исподволь врываются в наши мирные жилища. Все начинает строиться на договорной основе, всякая уважающая себя фирма, а не уважающая тем более, обзаводится для проформы ради собственным юристом, либо, если уж совсем маленькая обслуживается какой-нибудь юрконторой. Частная адвокатская практика в виде разного рода юридических консультаций, судя по войне вывесок и объявлений на дверях подъездов и стенах домов, процветает. Конечно, общественное внимание больше приковано к громким делам, где судебная машина являет себя с самой непривлекательной стороны -- недаром Басманный суд давно стал именем нарицательным -- в разного рода Верховный и Конституционный суды только подливают масла в костер народного недоверия к Фемиде. -- Перестаешь верить, что правосудие возможно в России, -- когда, правда, автор этой телереплики успел в это поверить: загадка бытия. Тем не менее обращение в суд становится частым. Так, я это делал дважды, и оба раза, несмотря на нехилую бадягу, сопровождавшую мои, в общем-то заурядные дела, успешно. У моей мамы от такой смелости, как обращение в суд, дух бы захватило. -- Это надо же, -- как-то с возмущением говорила она дома, -- подал в суд. Какой-то их слесарь. Прав он или нет, не в этом дело. -- Это, значит, не умеет договариваться с людьми. Особую гордость мою вызывает выигрыш в суде у родной районной администрации. Они не хотели приватизировать квартиру из-за отсутствия у нас на нее ордера. Ордера, который они же сами из-за своей халатности и потеряли. И эта мысль, что за свои права нужно бороться, и эта борьба не обязательно должна быть бесполезной -- это мысль все более и более, как отвратительная экибастузская пыль, внедряется в наше сознание. Вместо того правового беспредела, который царил в советские времена, и который исправлялся не правовым путем, а договорами, хорошими отношениями, жалобами в профком и партком, начальству и в газету. 5. -- Я только одно скажу, и сразу в этом вопросе поставлю точку на ясность. Раньше я на своей "Скорой помощи" получал 160 в месяц, а с премиями и до 200, и на эти деньги мог слетать в Москву и обратно и еще и пожить там немного. Сейчас моих 4000 хватит только на билет в одну сторону. -- Уже 4500. -- Во, а раньше мы об инфляции и не слышали. -- Я же скажу другое. Моя сестра, еще совсем девчонка (это про нее в учебнике немецкого языка meine Schwester hat 18 Jahre alt), перла из Ленинграда в Барнаул обои, которые она купила по случаю, и которые нам понадобились только через 4 года. -- Вот потому их и не хватало в продаже, что хватали все про запас, а не когда надо. -- Зато недавно, когда мы вдруг по случаю устроили маленький ремонт и одновременно решили сменить обои, мы в субботу пошли на базар, выбрали себе по цвету и по цене, а в воскресенье начали клеить. Когда говорят о низких ценах, забывают, что они были часто фиктивными. Мясо стоило 2.60, но его возили из Москвы, а в Барнауле его можно было сыскать кроме как на рынке в кооперативном магазине, где не ценнике стояло 1.40-1.50. Со стыдливой припиской внизу мелким шрифтом "100 грамм". Цветной телевизор "продавался" за 600 рублей. Кавычки здесь не случайны. Мы стояли за ним в очереди 2 года, и то только потому что отец как ветеран войны был в льготной очереди. Смешно, но уже в магазине нам предлагали за него 900 и даже 1000, словно 2 года коту под хвост. Теперь цены определяет рынок, и мы можем жаловаться на них, сравнивая реальность нынешних с виртуалом тех, можно видеть преимущество, но одного отрицать нельзя: товары начинают стоить столько, сколько они стоят. И сразу оказалось, что заводы, которых было навалом, не нужны. Что дефицит рабочей силы, когда людей снимали со стонами, слезами, взаимооскорблениями и ссорами с насиженных библиотечных мест, отнимали от кульманов и ставили к станку или посылали в колхоз, а в конце стали выписывать кадры из Вьетнама, полностью надуман. Что нет битвы за урожай в стране, где в сельском хозяйстве было занято 40 процентов населения страны. Что заводы уже не заводят свои подсобные хозяйства, чтобы хоть как-то обеспечить продуктами своих работников. Что тает вокруг городов плесень огородов, которые людям разрешили завести, чтобы они хоть как-то себя прокормили при полностью беспомощном сельском хозяйстве. Что уже не раздается четырежды в году бодрый клич: "все на картошку". А продукты есть. У нынешней экономики есть свои заморочки, но что цена и производство лучше регулируют не добрые намерения, выраженные в планах, а рыночная самодеятельность людей -- вот к чему мы тяжело, и дай бог навсегда выздоравливаем. 6. Утверждать по шкале "плохо-хорошо" время нынешнее и минувшее -- это не тот принцип, который исповедует автор этой статьи. Еще менее хочется превозносить нынешнее состояние вещей. Это значило бы расписаться под одами и дифирамбами всей нынешней структуре уродств. ЖКХ из которых одно из самых достойнейших в кунсткамеру монстров. Много мы платим за жилье или нет, дорогое оно или дешевое -- не о том разговор. Он о том, что больше чем половине из нынешних граждан России цены лишь с трудом дают возможность сводить концы с концами. Допустим, моя зарплата редактора полностью уходит на оплату жилья и электричества. То есть государство как бы говорит: если тебе платить нечего, то это не мои проблемы, а я тебе больше платить не собираюсь. Таким образом большинство, как бы со своим заработком не имеет права иметь жилья. При этом куда идет постоянно возрастающая плата, удивляет всех. Качество не улучшается ни на копейку из миллионов перевложенных рублей. Зарплаты тех, кто работает в коммуналке -- одни из самых мизерных. Пусть не вводят в заблуждение норковые шубки на акциях протеста работников коммунальных услуг, вызывающие законную усмешку их наблюдателей: плохое же там финансирование при таких одеждах. К слесарям, дворникам, электрикам этот фейерверк мод отношения не имеет. Это относится к начальству, один из которых, мой знакомый детства, купил себе квартиру в Москве. При окладе, официально почти равном моему. Не нужно быть особо проницательным, или обладать секретной информацией, чтобы понять куда уплывают вкладываемые туда деньги. Но вот что важно отметить. Как завышенная плата за квартиру в советские времени, так и заниженная теперь, никем и никак не обосновывались. Цены назначались и назначаются произвольно в высоких кабинетах. И не пожаловаться, не проконтролировать тех, кто оказывает услуги, невозможно. То есть монополия государства -- вот основа безобразия ЖКХ. И это не признак рыночной экономики, а как раз осколок того любезного социализма, куда нас так бешено зовет назад вымирающее поколение коммунистической России. 7. Люди советских времен были много инфантильнее нынешних. Вот, мы инженеры как-то обсуждали проблему того вреда, который якобы приносит запуск ракет. Де образуются озоновые дыры и через них к нам лезет всякая дрянь из космоса; отсюда и рак кожи и повышенное давление и все такое. Один из конструкторов, маленьких такой в больших очках, безапелляционно заявил: -- Это все чушь. Если бы это было так, то было бы такое возмущение народа, что ни одна голова на верху бы ни уцелела. А ведь этому человеку было за 60 -- он работал на пенсии. Он прошел суровую школу жизни: был на фронте, хотя и уже в самом конце войны, долго работал на северах прорабом, был перед пенсией руководителем, пусть не самого высокого, но достаточного уровня. Даже мы помоложе и то посмеялись над его наивностью: кто и когда у нас считался с простыми людьми? Я вспоминаю наше беззаботное студенческое время: мы мало думали о будущей работе, полагали, что чему надо научат, без работы не останемся, и даже, если куда и пошлют, куда бы не надо ехать, отработав свои 3 года, всегда вернемся домой. Не всем приходилось сладко, кто-то подрабатывал, чаще всего разгрузкой вагонов, кто-то метил в карьеру, и сразу набирал штрафные очки для этого по общественной и комсомольской линии. И все же тон общего благодушничанья захватывал. -- Может толку с тебя и не будет, -- говаривала мама, -- но с дипломом (ромбик о высшем образовании окрестили поплавком) не пропадешь. Наша плановая экономика, обязательное трудоустройство давали ее словам определенную почву. Как и общий застой гарантировал лишь постепенный способ карьеры с достижением кресла к предпенсионному возрасту. Сегодняшние молодые, многие из них, знают чего они хотят. Они уже ищут работу на школьной скамье, и такую, где бы знания давали им преимущества. Возможно, я слишком много общался с компьютерщиками, которые точно знают или думают, что точно знают, чего им нужно и требуют этого. В них есть уверенность в себе, в своих силах, не без презрения к людям старшего возраста. Помню одного. Он был на кафедре, зарплата его не удовлетворяла, и он ушел в бизнес. "Куда, -- говорили ему, -- у тебя же все возможности защитить диссертацию" . -- "Когда мне понадобится диссертация, я куплю ее", что он успешно и сделал через несколько лет, после того как приобрел машину, квартиру. Конечно, такая молодежь -- не большинство, но это активная ее часть. И в этом появлении людей с чувством собственного достоинства и значимости, отбросивших наш глупый инфантилизм в государство, я вижу крен нынешней России. 8. Состояние тогда и теперь принято мерить на мензурки. Не менее интересно посмотреть, а что мы получили на выходе из коммунистического режима, что осталось так сказать в наследство. Ведь если это было что-то значимое, то уйти просто так в никуда оно не могло, если было построено что-то крепкое, то не так просто это разрушить. Католическая церковь потеряла крохи своей административной власти еще в 1872 г., но до сих пор остается мощным духовным стимулов реакционного человечества, и последние годы даже скорее укрепляет, чем теряет свое влияние на незрелые умы. То же можно, хотя и в меньшем размере отнести к православию, а в большем -- к мусульманству. Увы! коммунисты в этой идеологической семье как раз выступают в роли уродов. Их 70-летнее господство закончилось полным пшиком. От исхода власти коммунистов еще и 15 лет не пробило не мировых часах. И где тот передовой отряд в 17 млн членов -- "честь, ум и совесть" нашей эпохи, лучшие из лучших -- куда они рассыпались по городам и весям. Увы на мониторе современности ни одного аудио- или видеофайла с доменом .kom не просматривается. Какое-то время коммунистический гавк раздавался с телеэкрана, но с пор как их оттуда турнули за надоедливостью, их голос пропал на горизонте общественной борьбы. Эти борцы с компрадорским режимом сами бегали по начальству и просили о своем сохранении. Можно вспомнить позорные метаморфозы коммунистических когда-то не последних лиц. Подобно, как лишивший пенсий своих стариков отец всех туркмен был когда-то верным марксистом-ленинцем и в ранге 1-го секретаря Компартии Туркмении боролся за власть трудящихся. А где же рядовые члены, костяк, соль всей нашей политической силы? Один из моих однокашников, который метнулся в банкиры из парткадров; так его не то что упрекнул, а так напомнил ему о его коммунистическом прошлом. -- Я, -- ответил он мне, -- своего партбилета не сдавал. Вот такой лукавой формулой, вроде бы я и не коммунист, но идеалам не изменял. Интересно, если бы враги пришли на Родину, ты будешь ждать указания, чтобы бороться, или сам будешь искать путей и возможностей? Очень много говорилось о примазавшихся к партии. Скорее там не было идейных коммунистов. Вся партия -- сборище людей по признаками карьеризма и приспособленчества, кому ради кресел, кому ради квартиры, а кому ради спокойного тихого угла в жизни. |
К содержанию