Мой стол, окно, дверь. Эти слова тихо лежат под рукой, как живые — подмигивают, светятся для меня. Они послушны, и я спокоен.
Нам хорошо вместе. Но так было не всегда. Однажды меня послали на три буквы. Вы же знаете, что такое иногда случается. По идеи, надо простить человека, а вы продолжаете думать об обидных словах, брызгаете слюной от негодования и вдруг неожиданно замечаете, что находитесь где-то в в другом мире... Вы в шоке.
Крылатые цифры. Их так много, что они мешают смотреть вдаль. Щекочут крыльями щеки, прячутся в карманы, смеются... как будто нашли там что-то неприличное, например, использованный презерватив. Я смущен, но это трудно заметить со стороны и, сейчас не имеет никакого значения. Кроме крылатых цифр здесь никого нет.
Оглядываюсь по сторонам. Прилично одетые слова в масках читают мораль трем буквам. Х. Й, У стоят перед ними как провинившиеся школьники, понуро опустив вниз бритые головы (не знаю как назвать эти нелепые конструкции с прорезями вместо глаз) Буквы скребут подошвами землю, фыркают, пыхтят, сопят от внутреннего напряжения.. и упорно продолжают стоять на своем... Их свое выглядит не очень привлекательно, впрочем, я не стану описывать здесь свои впечатления… в подробностях.
- Избавь нас от этих зануд и мы не останемся в долгу,- вызывающе смотрят на меня три буквы. Как будто я им чего-то задолжал.
Если честно, не выношу вида обнаженных мужчин, мне дурно. Могу лицезреть лишь женскую наготу. Нащупываю в кармане носовой платок, но вместо платка, достаю... ??? - знак вопроса на моем вытянутом лице.
- Ха. Так ты не безгрешен,- злорадствуют три буквы.
Распечатываю пачку сигарет, курю и посылаю их.. на хрен. Произнесенный вслух хрен лениво выползает из моего полуоткрытого рта, чихает и кашляет как заядлый курильщик.
Три буквы цепляются в это чахоточное создание и тянут его в кусты. Как шлюху.
Слова в масках шипят от негодования. Движения губ, движения рук, поворот головы - все как в синхронном плавании. Завораживающее действо... Я стою как пришибленный.
- Что вы здесь забыли, молодой человек? Плодите всякую гадость и еще лыбитесь. Вон!
Черные костюмы, фетровые шляпы, лаковые туфли на босу ногу.
Кажется, на шляпах что-то написано, хотя не уверен. Какое-то мгновение, секунда... и черные костюмы вышвырнули меня к черту... Одним взглядом.
Сижу на холме. Внизу узенькая речушка, заросшая по берегам кустами черемухи, дальше поле подсолнухов и на горизонте лес. У моих босых ног вьются как змейки знаки препинания. Вот золотистые запятые тянут свои тонкие чахоточные шейки к солнцу, точки с тире, соединенные между собой причудливым образом, по-отечески целомудренно, обнимают восклицательный знак, вросший наполовину в землю.. Зеленые гусеницы в виде многоточий неторопливо ползут по моим голым икрам...
Спокойно, говорю себе, без паники, и не надо сходить с ума. Главное, не дергаться...
«Я вдыхаю жизнь равномерно и свободно.. Я люблю жизнь. Жить — безопасно. Мне ничего не угрожает.», - читаю аффирмации, верю, что поможет, верю, что найду выход из этого странного мира, хотя похоже здесь самое место для отъявленных графоманов, таких как я, с романтическим уклоном.
Итак, мою очередную нетленку послали на три буквы, и правильно сделали. Если бы написал нормальную вещь, язык бы не повернулся ее куда-то послать, хотя языки тоже бывают разные.. Заливной язык: с перцем и лавровым листом, ведь он уже и не жилец вроде как, так нечто среднее: между живой и мертвой материей, кусок мяса, плавающий в желе. Какой от него вред? Так же и с критикой. И чего обижаться, хрюкай не хрюкай, а конец один: огнедышащая сковородка или размокший в воде желатин. Б-р-р, уж лучше здесь перекантоваться, здесь, по крайней мере, тихо, хотя тоже ничего хорошего не жду.
Сижу среди ползающих по траве букв- гусениц, размышляю о коммерции, про шыдевры стараюсь не думать, не тревожить лихо. Сбыть бы по хорошей цене коллекцию бутылок из-под пива, юбилейные рубли... и не работать все лето, эх мечты, мечты... Вспомнил вдруг о гербарии, сохранившемся среди непрочитанных книг, засушенной ромашке, с помятыми лепестками… Зиночке...
Ну, длинноногая девчонка с набухшими грудками и что? Улыбалась, ромашкой по лицу била, царапалась острыми коготками… Да таких черноглазых Зиночек у меня было штук семь, если не больше...
- Эй, вставай, - осторожно тронул меня за плечо какой-то гопник, похожий на букву Х, - пригрелся на солнышке. По темноте здесь глюки собираются. Злые.
- Да, пошевеливайся, пацан, путь не близкий. Буквы У и Й сунули мне в руки какие-то штаны и кроссовки... Я мельком взглянул на них. Слава богу, не голые. Прибарахлись где-то. Рядом околачивался хрен, вылетевший из моего рта… И рожа, так бы и вмазал между глаз, которые и не глаза вовсе, просто щелки. Впрочем, хрен с ним.. и только я так подумал, второй хрен выполз из моего поганого рта, правда по-субтильней первого. Кожа да кости. Первый хрен тот час же принял его в свои объятия. Буквы У и Й дружелюбно похлопали меня по плечу: «Да, ты у нас как дойная корова» Х засмеялся. Я прикусил язык и больше не проронил ни слова. Молча натянул на себя грязные брюки и стоптанные кроссовки и мы осторожно стали спускаться вниз. Х впереди, я следом за своими хренами, буквы У и Й замыкали цепочку. Тропинка была хоть и широкая, но совсем неудобная для ходьбы. Острые камни, выбоины и пучки жухлой, колющейся травы. Когда мы подошли к реке, из кустов черемухи метнулись испуганные тени и пугливо озираясь по сторонам, побежали к воде. Раздался шумный плеск и все стихло.
- Потревоженные глюки,- сказал Х, - прячутся, а ночами наводят шорох.
- Совсем не страшные.
- Видел бы ты их при свете луны,- засмеялся Х, и его дружки У и Й дружно заулюлюкали.
Я не стал спорить, еще ляпну чего-нибудь и снова какой-нибудь хрен из моего рта выползет.
Зеленая от водорослей река тихо несла свои воды куда-то вдаль. По поверхности скользили шустрые циферки: 1.2.3.4.5.6.7.8.
- Головастики,- махнул Х. - пища для рыб.
- А где же рыбы?,- подумал я.
Откуда-то снизу, из гущи спутанных водорослей, поднялась стайка мелких серебристых рыбешек и мигом похватала жалкие циферки. Я остолбенел.
- Из их икринок вылупятся двухзначные и трехзначные цифры,- объяснил Х,- закон природы.
Тем временем буквы Й и У смело вошли в воду, и подталкивая своим корпусом, визжащих от страха хренов, стали переплавляться на тот берег. Вялое течение медленно сносило их в сторону. Хорошо, что река оказалась неглубокой и мне не пришлось говорить о том, что я не умею плавать. Я благополучно перешел реку вброд, держа над головой узел с одеждой. Отдирая прилипших к ногам пиявок, нечаянно раздавил одну и выпачкался как последний двоечник, долго отмывал руки в проточной воде, но так и не отмыл до конца. Руки все равно остались синими.
- Причастился к нашему бытию,- съязвил Х,- не боись, не заразно.
Да я особо и не переживал. Есть вещи и пострашнее синих рук, например, когда ты хочешь, чего-то написать, а не можешь или можешь, но не хочешь и мучаешься от бессилия. И заедают тебя графоманские вши, жрут поедом, и нет тебе в этом мире покоя, пока не напишешь свой шыдевр.
Я привычно провел ладонью по макушке и сразу же подцепил пальцами жирную графоманскую вошь.
- У, гнида!
Раздавив вошь, зябко поежился и представил перед собой стакан горячего кофе, но кофе не появилось, не помогла, значит, визуализация образа. «Ну, и хрен с ним, с кофе, перебьемся без кофе»
И третий хрен, без промедления вылетел из моего полуоткрытого рта. Был он довольно упитанный и смазливый на вид, правда мелковат для полноценного хрена.
- Японский бог, - выругался я.
И японский бог, как шарик для гольфа, выкатился тут же.
Буквы дружно рассмеялись.
- Нашего полку прибыло,- давясь от хохота, выдавил Х,- в че наряжать-то будем, этну армию?
-Меня наряжать не надо,- забулькал японский бог,- я не красна девица.
Из шарика для гольфа он быстренько раздулся до объема футбольного мяча, с черными глазками и нарисованными трубочкой губами. Еще он умел летать, прыгать и изрекать восточные мудрости.
Розовощекий хрен, попав в объятия своих сородичей: первого и второго хрена, слился с ними в одно целое и больше не попадался мне на глаза. Я принял на себя вериги молчальника и с опущенной головой стал пробираться сквозь поле подсолнечника, только бы не видеть этих чудовищ. Х уступил мне право первопроходца и я как таран, прокладывал путь своим тупым лбом. Так мне и надо!
Гигантские подсолнухи с перезревшими верхушками, били меня тяжелыми макушками по лицу, царапались листьями, сыплющие из них семечки падали мне за шиворот и даже в уши. Кололи и щекотали кожу. Если бы я открыл рот, то наверняка подавился бы семечками. Наконец мы вышли к опушке леса и моя пытка закончилась.
Все устало развалились на мягкой шелковистой травке, уставившись в небо.. кровавый отблеск, в котором чудились разрубленные пополам телеги, обнаженные мечи, изувеченные лошади, люди с оторванными конечностями и в центре картинки искаженные от ярости лица могущественных магов, раздирающих руками плоть друг друга. Черные вороны кружились над полем битвы, густой дым стелился от разорвавшихся ядер, искореженные взрывом пушки.. и все это непотребство было приправлено музыкой, звучащей как похоронный марш.
- Что за кино? -, не вытерпел я.
- Глюки подпитываются перед выходом в ночь,- ответил Х, - мы, блин не успеваем, надо торопиться. Все дружненько поднялись со своих лежбищ и поспешили в чернеющий неподалеку лес. Надвигающиеся сумерки дышали нам вслед могильным холодом, леденило не только душу, но и кровь. Мурашки бежали впереди всех, судорожно толкая мне в рот лесную малину или я сам на ходу хватал эти сверкающие в темноте капельки крови. Не помню.
Несущийся как колобок японский бог разодрал корягой футбольную обшивку и поранил глаз. Пришлось взять его на руки.
Его вопли вперемежку с восточными ругательствами растревожили лесную живность. Из гнезд повыскакивали какие-то сумасшедшие белки, совы, кудрявые зайцы и размалеванные под хохлому лисы — все это путалось под ногами и мешало бежать.
- Да рявкни им че-нибудь, -прохрипел мне под ухо Х, - напугай, пусть отстанут.
Я остановился и набрав в грудь побольше воздуха, закричал:
- Японский городовой!
- Да, что у тебя одни японцы-то на уме,- зашипел Х, - русское давай шпарь!
- Да пошли они все в задницу!, - заорал я.
Из моего пересохшего рта выкатилась миниатюрная задница размером с грушу и покружив некоторое время над каким-то пнем плавно опустилась на землю, как бабочка. Потом стала стремительно набирать вес и вскоре превратилась в огромную жуткую задницу размером с грузовик. Всех зверушек сразу же засосало туда как пылесосом. Стало тихо.
Красная луна язвительно улыбнулась нам, оскалив свой страшный рот. Вампирские клыки, сверкнувшие в вышине, подействовали на меня удручающе. Я приуныл.
- Не смотри вверх, - сказал успокоившийся на моих руках японский бог,- ее магия не всегда эффективна. Кажется, он зауважал меня после того пылесоса.
- Театральная шлюха,- поддержал японского бога Х,- ни пользы от нее, ни вреда,- цирк один.
Если доберемся до избушки старухи и продержимся до утра, будем считать, что нам повезло и мы в расчете.
Сбившиеся в кучу хрены с опаской поглядывали то на луну, то на самоуверенного Х.
Буквы У и Й курили папиросы, я тоже затянулся за компанию.
Японский бог спустился на землю и покатился как колобок по едва заметной тропинке, приглашая всех последовать за ним.
Где-то в вышине тревожно заухал филин. Летучие мыши, хлопая крыльями, пронеслись вслед за японским богом, что-то попискивая на своем мышином языке. Я втоптал папиросу в землю, и бесстрашно шагнул в ночь.
Тропинка петляла среди поваленных бурей ( или временем) стволов деревьев, среди густо разросшегося папоротника, среди кустов можжевельника и колючих кустов дикой малины, огибала уснувшие на ночь муравейники и спрятавшиеся от людских глаз грибницы. Все глубже и глубже мы проникали в этот сонный лес, спокойный и уверенный в своем древнем величии, и страх, который мы испытывали в начале, исчез. С каждым шагом лес становился все ближе и ближе. Дух леса как будто наполнял наше нутро светом и надеждой. Даже безвольные хрены как-то приободрились и стали похожи на людей, не говоря уж о буквах. Буквы У и Й тихонько насвистывали что-то убаюкивающее, как будто качали перед собой колыбельку. Х плелся позади всех, тревожно озираясь по сторонам, вслушиваясь в каждый шорох и звук. Где-то хрустнула веточка, выглянула из дупла белка, заяц пробежал или крот, высунувший головенку из норки — все интересовало его, во всем он видел какой-то знак или знамение. Кажется, он не доверял лесу и лес не доверял ему. Ну, хоть кто-то из нас должен сомневаться.
Если бы не японский бог со своим собачьим чутьем, избушку старухи мы бы не нашли. Слишком уж неприметная была избушка. Нет. Не на курьих ножках, строительный вагончик, проржавевший насквозь, но с трубой и железной дверью, а главное, решеткой на единственном окне. Для маскировки мохнатыми ветками вся завалена и с ходу не разглядишь, что под ними. Внутри лавки деревянные, стол и печурка. Календарь на стене. Когда зажгли свечку, я рассмотрел год: тысяча девятьсот пятьдесят восьмой.
- Год рождения старухи, -шепотом сказал Х.
- И что он означает? - спросил я.
- То и означает, что она в тот год родилась.
- А смысл какой?
- Ты прикинь, сейчас ей сколько лет.
- Не такая уж старая для старухи.
- Зато могущества в ней на нас восьмерых хватит. Все, давайте устраивайтесь на лавках и баиньки, не то глюки на огонек пожалуют.
Буквы У и Й заняли лавку у остывшей печи. Хрены втроем прилепились поближе к двери, Колобок, тьфу, японский бог закатился под стол и притих, замурлыкал чего-то в полусне. Х проверил крючок на двери и уселся напротив окна, потушив свечу. Я прилег рядом с ним и тоже задремал. Хотелось пить и есть одновременно, но я заглушил свою хотелку мечтами о Зиночке. И чего она ко мне сегодня пристала, сколько лет не вспоминал и вот вспомнил на свою голову.
Да, пионерский лагерь, любовь-морковь и жаркие поцелуи украдкой. Ностальгия.. и как сладко все и зыбко, и таинственно, а ведь могло же что-то у нас случиться, могло, но не случилось. Испугался я ее напора, сдрейфил, запаниковал, оставил нетронутой, целкой. И где она сейчас этна красавица, с кем живет? Может и ножки ее уже не те, и губки, и грудки.. растолстела может моя Зиночка и нарожала кучу детей, и забыла про меня, а если увидит, так и не узнает..
Так и вертелись мысли вокруг Зиночки, пока не сморило меня окончательно, и поплыло все перед глазами: избушка, хрены фиговые и матерные буквы. Бред, кому расскажи — подумают, что свихнулся парень. И правильно сделают.
Японский бог засыпая перебирал в памяти восточные мудрости, пословицы и поговорки, которыми мозг его был набит под завязку, а другим знаниям там уже не было места.
Хрены, обнявшись, как сиамские близнецы дрыхнули как младенцы с чистым сердцем. Ни хренами не чувствовали себя, ни людьми, ни буквами матерными, так, живы и ладно.
- Пушечное мясо,- говорили между собой про них буквы Й и У, и в случае чего прикрылись бы хренами как щитами, не задумываясь о последствиях. Да и какие могут быть последствия, Х умный, он их в обиду не даст. Один он, просто буква, а вместе слово, силище. Никакие моралисты в черных костюмах им не помеха, как жили,так и будут. Проводят этого графомана на тот свет и свободны. С тем и уснули, понадеявшись на изворотливость Х, который тоже не из железа сделан. Как все здесь: из чьих-то соплей и грез. Намаялся за день, бедолага, и закемарил возле окошка.
И вошла через сон в их внутренности старуха: кого покрывалом закрыла, чтобы не дуло, у кого подушечку взбила, у кого сон направила в нужное русло, кому что. Мне так Зиночку тонконогую с набухшими грудками показала, пионерлагерь. Х - алфавит, где он значится не в конце списка, вначале, в первых рядах стоит золотом разукрашен, и товарищи его буквы Й и У тут же ошиваются. Чистят золото, чтобы лучше блестело, марафет наводят, речи льстивые и все прочее, как полагается по закону. Моралисты же в черных костюмах да лаковых туфлях коньяки на блюдечках подают, пыль сметают с могучих плеч буквы Х, поют дифирамбы. Сладкий сон достался букве Х, расслабился он и погрузился глубже. В древнегреческий алфавит.
Но и глюки зловредные начеку. Рыскают по лесу в поисках запаха. Человечиной пахнет, а откуда несет не могут понять. Прикрыла старуха тех орлов, пелену наслала, зашорила. Шестьдесят девять лет спасает от небытия матерные буквы, состарилась вся спасаючи, износилось, истрепалось у старухи платье. Поблекли глазоньки, катаракта грозится ослепить старуху, извести ее норовят и другие болезни..много печалей у старухи, всех не перечислишь. Ей бы отдохнуть чуток, поправить здоровьюшка, да куды там, куда от работы денешься, уж и избушка вон ремонта требует, а финансов нет.
И покоя от глюков тоже. Как опричники рыскают туда сюда со своей сраной моралью. Видела она этних моралистов в черных костюмах. Тьфу!
Разошлась старуха, пыхтит, зубами пластмассовыми щелкает, как бы не прикусила язык, бедная. Оставим ее, пусть делает свою работу: охраняет уснувшую в избушке компанию.
Глюкам ее не одолеть, но компанию ту они могут раскатать по бревнушку. Лишь бы рассвет растянуть, продлить ночь на часика два-три. Смогли бы найти лазейку. Платье-то у старухи дырявое. Вот через эти дырочки и просочились бы в избушку.
Главный среди местных глюков, пан Иголочка, тонкий как спичка и ушлый, как не знай кто. И чудищем представится, и драконом, и вампиром. В любом обличье хорош, страшен и ужасен до неприличия. Матерные слова от него в ступор входят, каменеют от одного взгляда. Кровавые фильмы на небесах по его указке крутят, чтобы боялись не только млекопитающие, но и прочая живность, будь то дух лесной или та же старуха. В подчинении у него семь упырей, один противнее другого и все бессмертные, неуязвимые, Кровью человеческою питаются, гемоглобин из нее высасывают и прочие полезные вещества. Особенно, кровь графоманов ценна, сладкая кровушка, вкусная, во рту тает. Истинные графоманы на вес золота. Бурлит у них в кровушке радость от сотворенного на коленке шыдевра, бурлит, всеми микроэлементами переливается, и омега жирные, и постные — все есть. Пей не хочу.
Редко сюда настоящие графоманы попадают, соскальзывают с крючка. По весне еще хорошо клюет, а к лету расслабится графоман, по морям, по дачам разбежится, не до шыдевров. Не поймал весной, жди осени.
Пан иголочка сегодня жирненького графомана углядел в свою подзорную трубу, килограммов на восемьдесят потянет. И главное, не старый, в расцвете сил и здоровья. Увели его матерные буквы в избушку старухи. Спрятали от посторонних глаз. Если не выкорчевать оттуда — уплывет, переплавят на тот свет.
Облепили слепни старухину избушку, нюхают, почти вплотную подползли, гады. Кошмары напустили на спящих, ужасы, даже старухе привиделось, как она лишилась девственности. Отдалась первому встречному за бесплатно, из одного интереса к половой жизни. Вздрагивает старуха во сне, стонет. Сквозь дырки в ее потрепанном платье лезут в избушку страждущие. Вот-вот доберутся до графомана, ласкающего во сне свою Зиночку, теребящего грудки молоденькие, сосочки розовые, лобзающего уста свеженькие.
Встрепенулся Х у окошка, встретился взглядом с паном Иголочкой, язык ему показал и фигу.
Отпрянул пан Иголочка от окна, сменил маску. Испугался Х его нового облика, закричал. Разбудил своим криком всю избушку.
Снял дрожащей рукой я трусики с Зиночки, настроился на близость, вдруг бабах по башке. Открываю глаза — японский бог, матерится как русский и беснуется от беспомощности. Катается по избушке, орет.
Забившиеся в угол хрены дрожат как кучерявые зайцы, молят о помощи. У и Й за загривки волокут их в центр избушки. Х голосит как юродивый, по столу скачет, старуху призывает в свидетельницы. Обезумели все от страха.
Железная дверь скрипит от напора с той стороны, скулят под дверью, воют, скребут когтями. Вот-вот слетит к черту крючок и ворвутся глюки в заговоренную избушку.
- Где бабка? - верещу я,- куда эта колдунья подевалась?
- Да тут я милок, на крыше сижу с паном Иголочкой. Сейчас его в трубу кверху жопой запихаю и вставлю фитиль.
А дверь-то уже и нараспашку. Отлетел крючок. Буквы У и Й проталкивают к глюкам пушечное мясо. Хрены визжат как свиньи под ножом, уши закладывает. Жалко пацанов.
Х в ступоре, от взгляда пана Иголочки окаменел все-таки.
Японский бог с отборным матом бросается под ноги холуям пана Иголочки, расплющивают его как резиновый мячик, рвут подошвами кованных сапог. Тяжелые сапоги у глюков, специальное сшитые, на заказ. Кого хочешь растопчут, не то что японского бога.
Смотрю я на это безобразие и немею от отчаяния. Погибнем мы туточки на безымянной высоте, не одолеть нам железных иродов.
И тут Х вдруг выходит из оцепенения и кричит мне из своего угла:
- Рявкни что-нибудь, не молчи!
Я разеваю свой безвольный рот и завываю как раненый волк:
- Да, пошли вы сволочи в тар-та-ра-ры!
Пол встает на дыбы, ощерясь гнилыми досками. Черная яма внизу и смрад. Черные руки тянутся оттуда за железными глюками. Никому не избежать возмездия.
Просыпаюсь в холодном поту. Стол, окно, дверь. Эти слова лежат у меня под рукой как живые — подмигивают, светятся для меня. Они послушны и я спокоен. Нам хорошо вместе.