Содружество Кромешников : другие произведения.

Финал Че

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  • © Copyright Содружество Кромешников
  • Добавление работ: Хозяин конкурса, Голосуют: Члены Жюри (6)
  • Жанр: Любой, Форма: Любая, Размер: от 1 до 10M
  • Подсчет оценок: Среднее, оценки: 0,1,2,3,4,5,6,7,8,9,10
  • Журнал Самиздат: Содружество Кромешников. Башня
    Конкурс. Номинация "Черный единорог: Финал" ( список для голосования)

    Список работ-участников:
    1 Ултарика М.С. Невеста-гуль   20k   Оценка:8.00*3   "Рассказ" Фэнтези, Хоррор
    2 Минасян Т.С. До первого луча   20k   "Рассказ" Фэнтези
    3 Дубрава Е. Зима   18k   Оценка:6.84*4   "Рассказ" Фэнтези
    4 Лукашевич Д.Н. Последние псы   20k   "Рассказ" История, Фэнтези
    5 Макарка, Гыррр Левый берег Неплюйки   16k   Оценка:6.46*4   "Рассказ" Фэнтези, Мистика
    6 Колонок Пестрые птицы   16k   "Рассказ" Фэнтези, Мистика
    7 Арье И. Черный алмаз   30k   Оценка:9.77*6   "Рассказ" Фэнтези
    8 Ибрагимова Д.М. Подарок Подземелья   29k   Оценка:6.54*6   "Рассказ" Фэнтези
    9 Захарин И. Мизерикорд   12k   Оценка:9.89*10   "Рассказ" Фэнтези
    10 Путятин А.Ю. Тот, о ком говорил Апокалипсис   30k   Оценка:6.72*25   "Рассказ" Хоррор
    11 Бондарева О.И. Самум   25k   Оценка:9.35*7   "Рассказ" Фэнтези, Мистика
    12 Аруй Т. Не просить у Синеглазой   22k   Оценка:9.82*7   "Рассказ" Фэнтези, Сказки
    13 Tragedy A. Тринадцатый остров   20k   "Рассказ" Фэнтези
    14 Санрин К. Красное вино Хранителя   16k   Оценка:5.62*5   "Рассказ" Фэнтези
    15 Инструктор К. Отражение   20k   Оценка:9.28*11   "Рассказ" Фэнтези, Мистика
    16 Аникеева А. Кодекс Единорога   30k   Оценка:8.37*9   "Рассказ" Фэнтези, Религия
    17 Власова Е.Д. Голос Глубин   30k   Оценка:9.00*3   "Рассказ" Фэнтези
    18 Тихонова Т.В. Ингальф и Крысиная Голова   18k   Оценка:8.23*4   "Рассказ" Фэнтези
    19 Баев А. Кошкинд   24k   "Рассказ" Проза, Фэнтези, Мистика

    1


    Ултарика М.С. Невеста-гуль   20k   Оценка:8.00*3   "Рассказ" Фэнтези, Хоррор

      Карин умерла на рассвете.
      
      Моровая язва поражает незаметно, но заболевший сгорает быстро, как свеча, в течение нескольких часов.
      
      
      Когда на закате дня на бедрах и запястьях Карин появились стигматы - багровые пятна, расположенные в форме лепестков златоцвета, она попыталась скрыть это от меня, а заодно и от себя.
      
      Обмотав запястья цветными лоскутьями, она возилась у плиты на кухне, оживленно болтая и хохоча. "Я никогда еще не чувствовала себя так хорошо, как сейчас, - сказала она мне. - Мы переживем это поветрие, Ситра, любимый мой. Со дня на день придет воздушный корабль, и мы будем спасены".
      
      Карин казалось, что если делать вид, будто ничего не случилось, болезнь отступит сама собой.
      
      За ужином она не притронулась к пище. Ее лицо было бледно, и в глазах ее был странный блеск. Вскоре после ужина ее начало рвать черной желчью. Ее тело покрылось липкой испариной. Карин пожаловалась на слабость и головокружение. Ноги ее подкосились, и она рухнула бы на пол, если б я не подхватил ее на руки.
      
      Я отнес ее в постель и снял с нее платье, чулки и туфли, оставив на ней лишь тонкую нижнюю рубаху. В комнате было холодно. Я хотел было укрыть Карин одеялом, но она отбросила его в сторону, сказав, что в доме слишком натоплено, и она не может вздохнуть.
      
      Ее лихорадило. Пятна-стигматы на ее теле стали ярче и, казалось, пульсировали в такт биению ее сердца.
      
      Ближе к полуночи на месте стигмат вздулись и раскрылись кровавые язвы, подобно бутонам ядовитых цветов.
      
      Карин впала в беспамятство. Она лежала, откинувшись на подушки, тяжело и часто дыша, глаза ее были закрыты, а на щеках играл багровый румянец.
      
      Я сидел у постели Карин, держа ее руку в своей, и время от времени подносил чашку с водой к ее растрескавшимся губам. Я ничего не мог сделать, чтобы спасти ее.
      
      
      Мы все, жители зачумленного города, ничего не могли сделать, чтобы спасти себя. Нам оставалось только ждать. Ждать, пока из столицы не прибудет воздушный корабль с грузом драгоценной сыворотки, которая остановит эпидемию. Но дни шли, а корабля все не было.
      
      Каждый день мы поднимались на крепостную стену и в тщетной надежде смотрели в холодное зимнее небо. Но небо оставалось пустынным.
      
      Внизу у подножия городской стены были пропаханы узкие траншеи, наполненные горящей смолой - так, чтобы ни одна крыса не могла улизнуть из зачумленного Лемара.
      Чуть дальше по периметру всего города была натянута колючая сеть, по которой бежал смертоносный синий огонь. Вдоль заграждения прохаживались гвардейцы в зимних одеждах.
      Сеть спешно натянули вокруг города, едва только началась эпидемия. Свободно входить в город и выходить из него могли только Чистильщики и гвардейцы санитарного отряда. Кроме них, ни одна живая душа не могла покинуть Лемар. Нам оставалось только ждать.
      
      
      Сознание вернулось к Карин один лишь раз. Глаза ее расширились от ужаса, когда она дрожащей рукой указала на окно.
      
      "Кутруб, - прошептала она. - Там, за окном, кутруб. Он смотрит на меня и ухмыляется".
      
      Я обернулся. За окном не было ничего, кроме кромешного мрака.
      
      Желая успокоить Карин, я подошел к окну и распахнул его в зимнюю ночь. В лицо мне дохнуло леденящим холодом. В воздухе носилось мелкое снежное крошево.
      
      "Здесь никого нет, Карин, - сказал я нежно. - Тебе привиделось..."
      Но она уже не слышала меня, снова впав в забытье. На рассвете она умерла.
      
      
      Всех умерших от моровой язвы полагалось отдавать Чистильщикам.
      Они появились в городе в первый же день эпидемии. Чистильщики расхаживали в длинных пурпурных балахонах с капюшонами. На них были высокие сапоги и перчатки до локтя, а их лица скрывали медные чумные маски, похожие на птичьи клювы. Внутри "клювов" размещались губки, пропитанные обеззараживающими маслами. Их глаз не было видно за круглыми блестящими стеклами.
      
      В своих одеяниях и масках Чистильщики напоминали чудовищ-стервятников из страшной сказки.
      
      Чистильщики зацепляли тела умерших специальными крючьями с длинными рукоятками и укладывали их на похоронные дроги, запряженные парой черных яков. Когда дроги были заполнены доверху, яки оттаскивали их к длинному рву, вырытому у крепостной стены. Тела сбрасывали в ров и засыпали их известью и едким обеззараживающим порошком.
      
      Я не хотел, чтобы Карин лежала там, в общей могиле под открытым небом. Я решил похоронить ее в саду возле нашего дома, где мы когда-то были так счастливы.
      
      Я отыскал под крыльцом заступ и принялся за работу. Стояла зима, и смерзшаяся земля была твердой, как камень. Через несколько часов могила была готова. Я опустил в нее тело Карин, завернутое в простыню, и забросал могилу землей.
      
      Я уже не чувствовал ни горя, ни скорби. Меня мутило от усталости. В тупом оцепенении стоял я над свежей могилой, вспоминая нашу былую жизнь.
      
      
      Этим летом Карин стала моей женой. Ее родители не сразу согласились на этот брак (жених из меня был незавидный), но видя нашу любовь друг к другу, уступили. Лишних денег у меня не водилось, но, во всяком случае, у меня был старый дом с небольшим садом, доставшийся мне от покойного отца.
      
      Этот дом стал и домом Карин.
      
      Я был поэтом - не слишком удачливым. Я сочинял песни, которые плохо продавались, ибо заказчики считали их чересчур мрачными и непригодными для пения под лютню в светских салонах.
      
      Иные поэты нажили целое состояние, сочиняя песни о любви соловья и розы, о скорбящем сердце покинутой девы и о витязе, уснувшем в саду колдуньи.
      
      Мои стихи были совсем другими. Я писал о шепоте ветра в верхушках кладбищенских кипарисов, о блуждающих огоньках, что с наступлением сумерек загораются под сводами заброшенных склепов, и о Моровой Деве с юным лицом и седыми волосьями, которая темными ночами блуждает по опустевшим улицам, неслышно входит в жилища и прикасается костлявой рукой к лицам спящих, поражая их смертельной болезнью.
      
      
      По странной иронии, мои самые темные фантазии теперь воплотились в жизнь.
      
      
      Считалось, что поветрие принесла в город заезжая монахиня, остановившаяся в местной гостинице. Она была первой, кого унесла моровая язва.
      Некоторые, впрочем, поговаривали, что монахиня вовсе не была больна, когда приехала в Лемар. В городе ее встретил Энгис, Повелитель Зла. Явившись ей в образе красивого мужчины, Энгис наградил ее моровой язвой, запечатлев свой змеиный поцелуй на ее челе.
      
      
      Весть об эпидемии распространилась со скоростью молнии. Из города в страшной спешке бежали все, кто только мог бежать.
      Я всегда воздерживался от критики властей, но вынужден признать: первыми сбежали члены Городского Совета со своими семьями. За ними последовало тюремное начальство и местный Клир почти в полном составе - при Храме Вышнего остались лишь дьячок да алтарный служка.
      
      Впрочем, безвластие длилось недолго. Вскоре в город пришли Чистильщики и специально обученные гвардейцы санитарного отряда.
      
      Весть о поветрии дошла до нас с Карин слишком поздно, и мы не успели сбежать.
      
      
      В первый день карантина город был охвачен паникой. Обезумевшая толпа штурмовала закрытые ворота, пытаясь вырваться из зачумленного города. Гвардейцы стреляли в воздух из винтовок и разгоняли толпу электрическими хлыстами. Я всегда презирал гвардейцев, но сейчас их присутствие было совершенно необходимо. Отчаявшиеся, обезумевшие люди попросту истоптали бы друг друга насмерть.
      
      Нам было обещано, что со дня на день из столицы прибудет воздушный корабль с грузом сыворотки против моровой язвы. Карин так и не дождалась его. Многие не дождались.
      
      
      Не знаю, как долго простоял я над могилой Карин. Снова пошел снег. Снежинки тихо опускались на свежую могилу, укрывая ее белым саваном, висли на моих ресницах, превращаясь в слезы.
      
      Я отвернулся и пошел прочь - без цели, не разбирая дороги.
      
      
      Улицы города были пустынны. Люди прятались в домах, будто в надежде, что родные стены защитят их от поветрия.
      На улицах вдоль домов лежали тела, завернутые в тряпье. Чистильщики трудились денно и нощно, но все равно не всегда успевали вовремя унести трупы.
      
      
      Проходя мимо Храма Вышнего, я услышал пение. Звонкий, чистый голос поднимался к небу, затянутому снеговыми тучами.
      
      У паперти храма толпился народ. Удивленный, я подошел к храму, желая посмотреть, кому это вздумалось петь в зачумленном городе.
      
      
      Когда-то это был храм Митры-Вседержителя, но с установлением нового Закона его переделали в храм Вышнего. С алтарей сняли изображения солярных символов, замазали рунические надписи на стенах, а игольчатые шпили заменили на округлые купола.
      Над центральным алтарем золотой смальтой был выложен Знак Всевидящего Ока - других изображений Вышнего в храме не было. Ни в Саммерии, ни в ее провинциях не отыщешь ни одного зримого образа Единого Вышнего. Никто не знает, как Он выглядит на самом деле, за исключением нескольких Пророков, коим Он являлся дважды - зимой и по весне.
      
      
      Было когда-то мне счастье дано
      С тем, кого сердце желает мое.
      Нынче ж любовь, что была так сильна,
      Прочь утекла, как сквозь пальцы вода...
      
      
      Признаться, эта песня никогда мне не нравилась. Она была в моде года полтора тому назад, и ее часто пели в зажиточных домах под музыку лютни.
      
      Протиснувшись сквозь толпу, я увидел на паперти храма девочку-бродяжку в серо-коричневой клетчатой пелерине, какие носят обычно воспитанницы приютов. С нею рядом был слепец в изодранной меховой куртке. Я увидел впадины пустых глазниц. Он сидел на камнях паперти, привалившись спиной к стене храма и положив свой посох слепца себе на колени. Его неподвижное лицо было запрокинуто к небу, как у всех незрячих.
      Девочка стояла и пела.
      
      
      Сердце верило в обман,
      А теперь скорбит от ран.
      В прах рассыпались мечты,
      Сердце, как страдаешь ты!...
      
      
      Глупая, наивная песенка, которая никогда не вызывала у меня ничего, кроме смеха. Но как ни странно, я был рад слышать ее сейчас, среди мрака и отчаяния.
      
      
      Сердце, прошу, ты его отпусти,
      Сердце, не плачь -
      Но забудь и прости...
      
      
      Девочка и слепец на камнях паперти. Люди слушали и улыбались, бросая им под ноги монетки. Пошарив в карманах, я вытащил пару талеров и протянул их девочке.
      
      Потом я вернулся домой.
      
      К вечеру на моих запястьях появились багровые стигматы.
      
      Я знал, что часы мои сочтены.
      
      Вскоре я почувствовал тошноту и слабость во всем теле. На меня волнами накатывала лихорадка. Я лег на постель, в которой накануне умерла Карин, и стал дожидаться смерти.
      
      В комнате стало жарко, так жарко, что невозможно было вздохнуть. Я знал, что это всего лишь иллюзия - в доме было не топлено со вчерашнего дня.
      
      Собрав остатки сил, я встал с постели, подошел к окну и толкнул раму, желая глотнуть холодного воздуха.
      
      Передо мною был выбеленный снегопадом сад, темные стволы деревьев и могила Карин, засыпанная снегом.
      
      Над могилой я отчетливо различил чью-то скорчившуюся тень.
      
      Мерзостная тварь, черная на фоне снега, сидела над могилой Карин. Увидев меня в окне, тварь зарычала, и в темноте сверкнули ее фосфорические глаза.
      
      
      Я едва верил в россказни о кутрубах. Я никогда не видел их во плоти - только на гравюрах и цветных миниатюрах из книг. Они якобы обитали в зираинских мертвых городах, далеко за полуденными пустынями. Но если верить легендам, иногда они появлялись и в наших краях - на полях сражений, на заброшенных кладбищах и в городах, где свирепствует эпидемия. Моровая язва была им не страшна. Не случайно в некоторых сказках Морова Дева, сеющая поветрие, и Аллил, повелительница кутрубов, дева-чудовище с изъеденным червями лицом, являются родными сестрами и идут рука об руку.
      
      Легенды не лгали. Чудовища-кутрубы явились и в наш зачумленный город.
      
      Я с проклятиями отшатнулся от окна. Схватив подвернувшиеся под руку каминные щипцы, я бросился на улицу. Ярость придавала мне сил.
      
      Кутруб все еще был здесь. Я замахнулся на него щипцами, желая отогнать от могилы Карин. Чудовище припало к земле, глухо рыча.
      
      
      Внезапно глаза мне заволокло красным туманом. Земля будто качнулась у меня под ногами, и щипцы выскользнули из моих ослабевших пальцев. Я понял, что теряю сознание.
      
      Сквозь пелену забыться я чувствовал, что меня куда-то тащат.
      Потом я почувствовал край оловянной чаши у своих губ.
      - Пей, - услышал я резкий, хрипловатый голос. - Пей, если хочешь жить.
      
      
      Очнувшись, я обнаружил себя лежащим на кровати, в комнате, где накануне умирала Карин. Не горела ни одна свеча. Окно было распахнуто. Морозный воздух наполнял комнату. Холодно и темно было, как в склепе.
      
      Я различил черный силуэт на фоне окна. Дрожь охватила меня, когда я понял, что это кутруб - здесь, в моей комнате.
      
      - Проснулся, Ситра? - сказало чудовище.
      
      Одним прыжком оно оказалось у моей постели. Я различил в полутьме его продолговатые глаза, плоский нос и ощеренную ухмылку. Мне почудилось даже, что я вижу ошметки мертвой плоти, налипшие на его клыки. С ужасом подумал я о Карин...
      
      Чудовище издало смешок, будто прочтя мои мысли.
      
      - Не беспокойся, цела твоя Карин. Кутрубы не прикоснутся к ее могиле. Так распорядилась Аллил.
      
      Чудовище склонилось надо мной, и тут я увидел, что это не кутруб, а гуль. Так называют их женщин. Ее телосложение было более изящным, чем у кутрубов - ровно настолько, насколько применимо слово "изящество" к этим существам. Черты ее лица имели мерзостное сходство с человеческими. Длинная грива волос, больше похожих на звериную шерсть, была заплетена во множество мелких косичек, в которые вплетены были бусины из гладко отшлифованных позвонков.
      
      - Я дала тебе зелье, излечивающее от моровой язвы. Теперь ты будешь жить. Так распорядилась Аллил, - сказала гуль.
      
      - Аллил... - медленно повторил я.
      
      - Аллил - твоя поклонница. Смертные не ценят твои песни, но они по нраву кутрубам. Их поют при дворе Аллил под музыку кутрубских цитр, сделанных из человеческих костей и высушенных жил. Да, Аллил - твоя поклонница. И она желает, чтобы ты жил в мире смертных, пока не напишешь все свои песни.
      
      
      Я поднес руку к глазам. Даже в полутьме было отчетливо видно, что стигматы исчезли. Возможно ли такое? Сыворотка, которую изготовляли в столице, могла лишь предотвратить болезнь. Но человек, на теле которого появились стигматы в форме лепестков златоцвета, считается обреченным.
      
      - Аллил велела мне принести тебе зелье, Ситра, - сказала гуль. - Я исполнила ее просьбу, но теперь ты кое-что мне должен.
      
      - Что же? - спросил я.
      
      Гуль ухмыльнулась и протянула ко мне руку. Я невольно содрогнулся, когда ее длинные пальцы с заостренными ногтями коснулись моей щеки.
      
      - Ты должен жениться на мне, Ситра. Не прямо сейчас, а позже. Я подожду. Времени у меня - целая вечность.
      
      Несмотря на всю отчаянность положения, я расхохотался, расхохотался так, что слезы навернулись мне на глаза.
      
      - Возможно ли такое, чтобы простой смертный соединился с дочерью кутруба?! - проговорил я между приступами смеха.
      
      Чудовище покачало головой.
      
      - Я не дочь кутруба. Мой отец такой же смертный, как и ты. Он - могущественный некромант, продавший душу Энгису в обмен на колдовское искусство. За всю свою жизнь он не посмотрел с вожделением ни на одну женщину, но моя мать, гуль Рас-Шаха, покорила его сердце. Я, Скилла, плод их любви.
      Многие кутрубы хотели, чтобы я стала их подругой, но они мне не по нраву. Я желала стать подругой смертного. Аллил обещала мне в этом посодействовать.
      Сейчас я покину тебя, Ситра. До поры до времени. Живи и пиши свои песни. Пиши, пока не иссякнет твое вдохновение. Ну а потом я приду и заберу тебя в подземные лабиринты кутрубов. Ты станешь одним из нас и обретешь бессмертие.
      
      
      Я молча смотрел на ту, которая называла себя Скиллой. Какая странная судьба, думал я, пережить мор и поветрие, чтобы в итоге стать придворным поэтом Аллил, повелительницы кутрубов.
      
      - А впрочем, - сказал я вслух, - не все ли равно, где жить и как умирать, если Карин больше нет?
      
      Гуль снова ощерилась в ухмылке.
      
      - Излечиться от моровой язвы куда проще, чем исцелиться от любви. Но и это пройдет. Вот увидишь, - сказала она.
      
      Чудовище отступило и скрылось во мраке. В темной комнате воцарилась тишина.
      
      
      Сейчас, когда я пишу эти строки, за окном уже рассвело, и в Лемаре начался день. Новый день ожидания, отчаянной надежды и борьбы за жизнь. Но мне безразлично, что будет с Лемаром. Безразлично, прибудет ли воздушный корабль до того, как последний житель города в корчах упадет на землю, и на его запястьях расцветут кровавые язвы. Мне безразлична даже моя собственная судьба, ибо Карин больше нет, и жизнь моя утратила смысл.
      
       Но довольно обо мне. Пора заканчивать с этим рассказом и начинать новую песню. Строки складываются сами собой, и я уже слышу новый напев. Это будет песня о девочке с лютней, которая поет о тоскующем сердце обманутой красавицы. И Аллил, королева кутрубов, дева-чудовище с лицом, изъеденным червями, восседает на троне из человеческих костей и с благосклонной улыбкой осыпает девочку золотыми монетами.

    2


    Минасян Т.С. До первого луча   20k   "Рассказ" Фэнтези


    Татьяна Минасян

      

    До первого луча

      
       Ночью опять шел дождь. Стекла запотели, и сквозь туман множества застывших на них крошечных капель можно было разглядеть лишь расплывчатые контуры деревьев и невысоких соседних домов. В детстве Лиза любила рисовать на таких окнах или писать на них что-нибудь. Потом, конечно, перестала заниматься такими глупостями и надолго забыла об этой забаве. А теперь, глядя на запотевшее окно, вдруг снова о ней вспомнила... Протянула руку и аккуратным почерком вывела на стекле: "Руслан". Грустно вздохнула и стерла надпись ладонью.
       Руслан уехал в Москву два года назад. И уже почти полтора года от него не было никаких вестей. Лиза долго ждала, что он вернется или хотя бы снова даст о себе знать, но, в конце концов, поняла, что Руслан исчез из ее жизни навсегда. Были у нее мысли о том, чтобы попробовать его разыскать, были планы поехать в Москву и обратиться там в милицию и паспортные столы, но здравый смысл говорил о том, что делать этого не стоит. У Руслана наверняка наладилась там своя жизнь, может быть, девушка появилась, а может, он и семью успел завести, а ей, Лизе, он, в общем-то, ничего никогда не обещал. Им было очень хорошо вместе, но, как говорится, "случайная связь - не повод для знакомства". И уж точно не повод гоняться по всей стране за парнем, который явно не хочет продолжать общение...
       Лиза накинула халат и, вздрагивая от одной мысли об умывании ледяной водой - горячую снова отключили! - направилась в ванную. Через час она, все так же дрожа, вышла из дома и зашагала по улице к расположенному в соседнем квартале магазину. Было холодно и сыро, в воздухе висели крошечные капли дождя. Обычная поздняя осень, которая скоро сменится еще одной бесконечно долгой зимой. Девушка шла, опустив голову и не глядя по сторонам - смотреть было не на что, она ходила по этой улице всю свою жизнь. Сначала в детский сад, потом в школу, потом - в другую сторону, в техникум и, наконец, снова в изначальном направлении, в канцелярский магазин на работу. Ходила одним и тем же маршрутом почти каждый день, и знала, что на этой улице никогда ничего не менялось и уже не изменится.
       В магазине тоже все было как всегда. Редкие покупатели - большинство затарились тетрадями, ручками и карандашами в конце лета, перед началом учебного года, пара звонков от начальства, одна вялая попытка посетительницы сорвать злость на продавщицах... Перерыв на обед, во время которого главная сплетница поселка Валя в очередной раз попыталась выведать у Лизы, ответила ли она на ухаживания Семена и в очередной же раз была разочарована прямым ответом, что с Семеном у Лизы ничего нет и не будет. Два перекура, когда Лиза сама перемывала косточки кассиршам и жене директора магазина. Утомительный последний час рабочего дня, который, казалось, никогда не закончится. Дорога домой все по той же улице, под мелким противным дождем, разогретый безвкусный ужин, глупый сериал по телевизору, корзинка с вязанием на коленях...
       Под телевизор и вязание время пролетело незаметно. Обнаружив, что уже совсем поздно, Лиза выключила телевизор и отправилась в душ, из которого по-прежнему лилась только холодная вода.
       Выйдя из ванной, замерзшая Лиза подошла к полке с книгами, некоторое время постояла перед ней в задумчивости, разглядывая знакомые потертые корешки, но так ничего и не выбрала - читать ей не хотелось. Покосилась на старенький магнитофон с наушниками и на стопку запылившихся кассет, но не соблазнилась и музыкой. Погасила свет и легла в постель, с тоской думая о том, что завтра опять надо будет вставать в семь утра и тащиться под дождем в надоевший магазин и что следующий день будет в точности таким же, как сегодняшний и как множество оставшихся в прошлом дней. Вроде и жаловаться ей не на что, зарплаты на жизнь хватает, родители отдельно живут, квартира от бабушки осталась неплохая, вот только почему-то ничего делать не хочется и чем дальше, тем все скучнее... А может, права болтушка Валя, и ей стоит быть поблагосклоннее к Семену? Ведь он правда хорошо к ней относится, и интересно с ним, да и нравится он ей, если уж на то пошло... Наверное, у них могла бы получиться хорошая семья, мог бы быть ребенок... Нет, не стоит. Ей этого не хочется, ей это тоже скучно, а значит, и по отношению к Семену это будет не честно.
       И вообще, ей не так уж плохо одной. Пусть телевизор, книги и музыка надоели, зато она может вот так вот лежать вечерами в кровати, смотреть на пробивающийся в комнату сквозь щель между занавесками луч фонаря и думать о Руслане. Представлять, как он, окончательно обустроившись в Москве, вспоминает про нее и едет за ней в поселок. Как она слышит звонок, распахивает дверь и видит его на пороге, как он берет ее за руку и ведет за собой в новую жизнь... Лиза прекрасно отдавала себе отчет в том, что этого никогда не случится, но продолжала мечтать - это было единственное занятие, которое по-настоящему доставляло ей удовольствие.
       Она плавно проваливалась из своих фантазий наяву в такой же приятный неглубокий сон, когда резкий дверной звонок выдернул ее обратно в реальность. Девушка вздрогнула, вскочила с кровати и только после этого поняла, в чем дело. "Кто так поздно? - удивилась она. - Может, дверью ошиблись, может, лучше не открывать?" Однако мысль о том, что это могут быть ее родители, у которых что-то случилось, заставила Лизу все-таки выбежать босиком в прихожую и включить свет.
       - Кто там? - спросила она, выглядывая в дверной глазок. И не смогла сдержать испуганный крик - на лестничной площадке стоял Руслан. Все было в точности так, как она только что нарисовала в своем воображении.
       Звонок прозвенел еще раз, и Лизины руки сами потянулись к цепочке и замку. Дверь распахнулась, и молодой человек шагнул в квартиру. Несколько мгновений они с Лизой смотрели друг другу в глаза, а потом нежно, но крепко обнялись.
       - Ты... - прошептала Лиза, дрожа не то от холода, не то от волнения.
       - Здравствуй, - тихо сказал Руслан хриплым голосом. - Я так по тебе скучал...
       - Ты совсем замерз, - ледяные руки ночного гостя заставляли Лизу трястись все сильнее, и она осторожно высвободилась из его сильных объятий. Посмотрела в бледное лицо Руслана, вроде и знакомое, и в то же время как-то странно изменившееся за те два года, что они не виделись.
       - Да, замерз, - согласился он все так же хрипло. - Там холодно очень...
       - Сейчас согреешься! - Лиза метнулась было в кухню, потом вернулась, чтобы запереть дверь, потом бросилась в комнату, надела тапки и снова выскочила в прихожую. Руслан продолжал стоять на том же месте и смотрел на нее внимательным, но каким-то потухшим взглядом.
       - Ты голодный? - уже немного испуганно спросила девушка. - Чувствуешь себя хорошо? Я сейчас чай горячий сделаю, могу еще суп разогреть...
       - Не надо, - Руслан поморщился и помотал головой. - Я не голодный, я просто устал. Не надо ничего делать, я приехал, чтобы прямо сейчас тебя отсюда увезти. Поедешь со мной?
       На его лице промелькнула едва уловимая улыбка, и оно словно бы слегка расслабилось и вновь стало похожим на лицо того Руслана, к которому Лиза бегала на свидания два года назад.
       - Да, - ответила девушка, не раздумывая. - Поеду.
       - Тогда одевайся, а то тоже замерзнешь, - сказал Руслан.
       - Сейчас... - эйфория, охватившая Лизу, когда она увидела своего любимого, неожиданно прошла, уступив место сомнениям. - Мне собраться надо, вещи сложить... И... куда мы поедем?
       - Ко мне домой, - ответил молодой человек. - А вещи тебе брать не нужно, тебе там ничего не понадобится. Я очень хорошо устроился, у меня все есть.
       - Но зачем сейчас, ночью ехать? - с удивлением продолжила расспрашивать девушка. - Ты же сам говоришь, что устал, давай лучше выспимся, отдохнем оба, а утром уедем! И вообще, мне с работы надо будет уволиться, трудовую забрать...
       - Лизка, нам надо ехать сейчас, - мягко, но настойчиво возразил Руслан. - Я тебе по дороге все объясню, хорошо? А сейчас - одевайся и поехали. Ты ведь не боишься со мной ехать?
       - Что ты, я с тобой ничего не боюсь! - робко улыбнулась Лиза и бросилась в комнату. - Подожди секундочку!
       Она распахнула шкаф и принялась яростно рыться среди вешалок с одеждой. Руслан сказал, что на улице холодно, надо одеться потеплее... А так хочется нарядиться во что-нибудь красивое! Но как назло, все приличные платья и костюмы слишком легкие, а самый теплый свитер уже старый и поношенный...
       Все же Лиза решила, что надеть свитер и джинсы будет практичнее: ехать им, судя по всему, далеко, и трястись от холода всю дорогу, а потом еще и слечь с простудой вместо того, чтобы радоваться началу новой жизни, будет полной глупостью. Быстро одевшись и завязав растрепавшиеся волосы в хвост, она схватила сумочку и вернулась в прихожую:
       - Я готова! Едем?
       - Едем! - Руслан взял ее за руку своей так и не согревшейся ладонью и повел к входной двери. Лиза еле успела захватить с собой плащ.
       У подъезда стоял автомобиль - дорогая серебристая иномарка, красоту которой портила только пересекающая наискосок лобовое стекло трещина. Руслан распахнул перед Лизой правую переднюю дверцу:
       - Садись! И можешь не пристегиваться.
       Девушка уселась на уютное мягкое сиденье и все-таки потянула на себя ремень. Руслан, тем временем, занял водительское место.
       - Я быстро поеду, но ты не бойся, - сказал он Лизе и завел машину.
       - С тобой я ничего не боюсь, - смогла лишь повторить еще раз ошарашенная девушка.
       Автомобиль резко сорвался с места и помчался по пустынной неровной дороге. Руслан действительно сильно разогнался, но ехал аккуратно, не нарушая правил, и, казалось, был полностью сосредоточен на дороге. Лиза, боявшаяся быстрой езды, не хотела мешать ему и поэтому первый час их путешествия сидела молча, несмотря на множество вертевшихся у нее в голове вопросов.
       Они выехали из поселка и понеслись серебристой тенью по мокрому от недавнего дождя шоссе. Мимо пролетали столбы и дорожные указатели, по обеим сторонам дороги все выше поднимались темные стены леса. Фары почему-то светили совсем тускло, и Лиза боялась, как бы машина не налетела на какое-нибудь незамеченное Русланом препятствие. Но Руслан управлял ею уверенно и, казалось, совершенно не волновался из-за большой скорости и скользкого от недавних дождей асфальта. Его застывшие глаза сосредоточенно смотрели вперед, за треснувшее окно, на уходящую в темноту серую ленту дороги. Так, в молчании, они с Лизой проехали около часа.
       - Ты здорово научился машину водить, - заговорила, наконец, Лиза, устав от гнетущей тишины.
       - Спасибо, - не отрываясь от дороги, отозвался молодой человек.
       - Она дорогая очень, наверное? - поинтересовалась девушка.
       - Да, прилично стоила, - кивнул Руслан и снова замолчал.
       - Значит, у тебя и работа теперь хорошая? - сделала Лиза еще одну попытку поддержать разговор.
       - Неплохая, - по-прежнему кратко подтвердил Руслан. - Хотя пахать много приходится, но зато и деньги нормальные, жить можно. Я потом тебе все подробно расскажу, ладно?
       - Хорошо, конечно, - растерянно пробормотала Лиза и опять замолчала. Эта поездка в новую жизнь начинала беспокоить ее все сильнее. Девушка не узнавала ни Руслана, ставшего таким замкнутым и холодным, ни саму себя - раньше она никогда бы не сорвалась вот так с места среди ночи, чтобы ехать неизвестно куда без вещей и почти без денег! Даже за любимым человеком, даже за Русланом!..
       - Послушай, все-таки, куда мы едем? - вновь нарушила она молчание. - В Москву?
       - Нет, поближе, - недовольно ответил ее спутник. - У меня дом недалеко от Москвы, за городом. Не очень большой, правда, но тебе там понравится.
       Лиза поежилась. Собственный дом, машина - как простой рабочий сумел настолько высоко взлететь за два года? В какой криминал Руслан вляпался, и что теперь делать ей, как помочь ему и не впутаться во что-нибудь страшное самой?!
       Девушка снова повернулась к Руслану и стала украдкой разглядывать его. Все-таки он очень изменился, похудел и побледнел, стал каким-то болезненным на вид, осунувшимся. Но больше всего пугало не это, самым неприятным было выражение его лица, сосредоточенное и как будто окаменевшее...
       - Руслан... - осторожно попросила Лиза. - Давай остановимся ненадолго, поговорим. Я так по тебе соскучилась!..
       - Не сейчас, - не глядя на нее, ответил молодой человек. - У нас слишком мало времени.
       - Тогда можешь хотя бы ехать помедленнее? - уже более настойчиво продолжила Лиза. - Разобьемся же!
       - Не разобьемся, здесь хорошая дорога, ровная, - равнодушным тоном возразил Руслан. - Я бы сбавил скорость, но ты очень уж долго собиралась, а нам надо успеть до утра... В общем, не бойся и не отвлекай меня, хорошо? Хочешь - пересядь назад и поспи!
       - Нет, я лучше тут посижу, - вздохнула Лиза и, вжавшись в мягкую спинку кресла, прикрыла глаза.
       Сколько они ехали после этого, девушка не знала. Машина летела вперед ровно, и лишь изредка ее слегка потряхивало на небольших ухабах загородной дороги. Постепенно усталость взяла свое, и Лиза начала проваливаться в тревожный сон, из которого ее время от времени вырывали эти толчки. Тогда она незаметно приоткрывала глаза и поглядывала на Руслана. И каждый раз видела одну и ту же картину: молодой человек сжимал в руках руль и, не отрываясь, смотрел вперед, на дорогу.
       Очнувшись в очередной раз, Лиза увидела, что небо за окном машины стало немного светлее, а лицо Руслана сделалось еще более нервным. Она зашевелилась, устраиваясь поудобнее, и молодой человек скосил на нее глаза:
       - Мы почти приехали. Придется еще поднажать, а то скоро уже рассвет!
       Он все так же невозмутимо держал руль, все так же гнал по шоссе с огромной скоростью. Его лицо по-прежнему было очень бледным, но, кроме этого, на нем не было заметно никаких признаков усталости. Его мертвые глаза не отрывались от дороги и неба над ней, восточный край которого уже сделался намного светлее. Несколько минут Лиза тоже неотрывно смотрела на него, чувствуя, что ее снова пробирает ледяной холод.
       А потом Руслан стал плавно сбавлять скорость, и девушка увидела, что они подъезжают к небольшой группе деревянных домов. Выглядели эти дома вполне прилично, но все-таки по каким-то неуловимым признакам Лиза поняла, что в них уже давно никто не живет. А чуть дальше, за домами, виднелась невысокая потемневшая от времени бревенчатая ограда.
       - Все, приехали! - Руслан затормозил возле этой ограды, вышел из автомобиля и, подойдя к его правой дверце, взялся за ее ручку. Лиза все это время сидела неподвижно, глядя то на идущего к ней молодого человека, то на забор, то на торчащие из-за него кресты.
       - Вылезай! - Руслан распахнул дверцу и протянул Лизе руку. Девушка вздрогнула и вцепилась обеими руками в края сиденья.
       - Давай скорее, солнце же сейчас встанет! - Руслан требовательно тряхнул ее за плечо холодными пальцами.
       "Солнце, - мысленно повторила Лиза. - Вот-вот встанет, уже совсем скоро, пара минут осталась..."
       - Сейчас, - ответила она Руслану и не узнала свой мгновенно осипший голос. - Сейчас вылезу, подожди...
       К счастью, магнитная застежка сумочки расстегнулась легко. Лизе почти не пришлось ничего делать специально: руки у нее так дрожали, что сумка сама перевернулась и полетела на пол, разбросав по всей машине свое содержимое.
       - Ой, Руслан, сейчас! - девушка всплеснула руками и принялась шарить по полу, подбирая вещи. - Сейчас, вот, держи... - она с виноватым видом вручила молодому человеку пустую сумочку и снова нагнулась, подхватила носовой платок и губную помаду и тоже протянула их Руслану.
       - Да быстрее же! - ее друг машинально схватил помаду и платок и сунул их в раскрытую сумку.
       - Иду! - Лиза подняла с пола пудреницу и маленькую связку ключей с брелком-сердечком, которые тоже перекочевали в руки к Руслану. Затем за ними последовали расческа и ручка, записная книжка и пилочка для ногтей, фонарик и резинка для волос... Молодой человек недовольно хмыкал, хватая их, бормотал что-то неразборчивое и пару раз порывался взять девушку за руку и вытащить из машины, но так и не решился на это. А Лиза продолжала шарить по полу, подбирая все новые и новые вещи - какие-то мятые бумажки, пластырь, губку для обуви... Небо за треснувшим стеклом с каждой минутой становилось светлее, но как же медленно тянулись эти минуты!
       - Все! - не выдержав, Руслан все-таки схватил Лизу за локоть и потянул на себя. Девушка дернулась, но его ледяные пальцы оказались невероятно сильными и вцепились в нее как клещи. Она вскрикнула от боли и схватилась другой рукой за рычаг ручного тормоза.
       - Минуту! Секундочку!!! Я кошелек не могу найти! - закричала она во весь голос. - Отпусти или я никуда не пойду!!!
       Как ни странно, но Руслан выпустил ее руку. Девушка сползла с сиденья на пол, сжалась в комок в тесном пространстве под бардачком и снова вцепилась в ручник. Руслан выругался и дернул ее за воротник плаща, но Лиза лишь еще сильнее сжала пальцы на рычаге и зажмурила глаза - в тот момент на свете не было такой силы, которая заставила бы ее выбраться из автомобиля.
       А потом Руслан вдруг выпустил ее плащ, и за спиной у девушки стало тихо. Она не шевельнулась и еще какое-то время сидела неподвижно, боясь не то что открыть глаза, но даже просто глубоко вздохнуть. А минуты все шли. Мертвую тишину внезапно нарушило далекое пение птиц, и Лиза, решившись, наконец, посмотреть, что происходит вокруг, приоткрыла глаза и подняла голову.
       Спинки передних сидений машины освещали теплые рыжие лучи только что взошедшего солнца, удивительно яркого для поздней осени. А вот сиденья были какими-то странными - грязными, потертыми, местами даже порванными... Не лучше выглядел и ручник, за который Лиза все еще держалась - металлический рычаг был ржавым, а пластмассовый наконечник пересекала узкая трещина.
       Лизу била крупная дрожь, когда она выбиралась из-под бардачка и выглядывала в распахнутую дверь автомобиля, но ее страхи не подтвердились: Руслана нигде не было. Не было и деревенских домов, возле которых они остановились - на месте осталось только большое и, судя по всему, давно заброшенное кладбище с покосившимися крестами и заросшими травой могилами.
       Девушка сунула руку под сиденье и достала задвинутые туда во время сбора остальных вещей кошелек и мобильник. Потом она выбралась из машины и еще раз вздрогнула: красивую иномарку, на которой Руслан привез ее к кладбищу, было не узнать - проржавевшая чуть ли не насквозь, с облупившейся краской, разбитыми стеклами и фарами и смятым в гармошку капотом. О том, чтобы ехать на ней, не могло быть и речи, даже если бы Лиза умела водить машину. Девушка поискала глазами свою сумочку, но та исчезла вместе с Русланом. На экранчике мобильного телефона виднелась надпись "Поиск сети". К счастью, он хотя бы был хорошо заряжен.
       - Я к тебе еще приеду, Руслан, - тихо сказала Лиза, глядя на ограду кладбища. - Но не сейчас. Позже.
       Оглянувшись в последний раз на машину и на деревянные кресты, она вышла на шоссе и быстро зашагала вперед. До Москвы было не так уж далеко, она должна была дойти туда за пару часов. Там сотовый будет работать, и она сможет позвонить Семену.

    СПб, 2011


    3


    Дубрава Е. Зима   18k   Оценка:6.84*4   "Рассказ" Фэнтези

      Зима
      Мощный бас колокола пронесся по академии, возвестив начало всеобщего сбора. Высокие стрельчатые своды, никогда не видевшие солнца, на долгий миг наполнились тяжелым гудящим зовом, но бесконечный камень тут же поглотил последние отголоски.
      Движением брови распахнув центральные двери, Джарро шагнул в тишину почти полного зала. Большинство адептов уже на местах. Опаздывать категорически не рекомендуется, но и спешить ему не пристало. Ровный уверенный шаг. Привычной бронзой застывшее лицо. По краям черного плаща - широкая фиолетовая кайма со стальным отливом. Пятый, завершающий цикл, место у самого края. Никто не заступит дорогу.
      В центре зала возник сам Верховный Магистр.
      Что ж там такого важного?
      Договор с сопредельными королевствами. Слыхали. Без этого договора "тхеренн" придет к нижним кланам, большой и черный.
       Королевский посланник. Не успел слинять до зимы? Поздравляю. Разве что его поведут восточными туннелями. Не поведут? Жаль.
       А вот это уже интересно. Дочь посланника, студентка пятого курса Старлингской магической академии. В рамках союзного договора... ла...ла...ла... будет до ледостава месяца учиться в академии дроу. Гарантирована полная безопасность. Запрещено любое воздействие, включая вербальное.
      Дарко, его одногруппник, задумчиво ухмыляясь, крутил в пальцах тонкий продолговатый брелок. В глубине камня извивались темные змейки. Да, зря она сюда собралась.
      - Наказание в зависимости от тяжести проступка. Начальная точка отсчета - первый уровень катакомб.
       С лица Дарко тут же сползла улыбка. Медленным движением тот опустил брелок в карман, крепко придавив магическую застежку.
      - Зачислена на пятый цикл, группа "Дэй", староста Джаррет.
      Тхаррр...
      В черном базальте теряются отзвуки быстрых шагов, глухая ментальная сфера гасит отголоски яростных мыслей. Лишь в своей комнате можно скинуть щиты. Но тут же взорвалось хрупкое затишье. На столе ярко пульсировал кристалл вызова. Едва ли второй раз за все время учебы.
      Мерцающая фигура возникла посреди комнаты. Отец. Один из старейших дроу, заставший еще Полуночную войну. Даже Верховный Магистр, разменявший второе тысячелетие, по сравнению с ним - мальчишка.
      Джарро привычно сжал губы.
      - Да уж, на этот раз меня подставили по крупному.
      - Договор с людьми сейчас важнее всего. Ты бывал у людей, и ты - один из лучших адептов. Если справишься - гарантированы защитные бонусы до конца учебы.
      Защитные бонусы... Брошена крупная кость. Впрочем, выбора у него нет.
      С этого дня в группе "Дэй" восемь адептов.
      Человечка... Внешне немного похожа на дроу - темные волосы, смуглая кожа. Очевидно, при выборе посланников обращали внимание и на внешность. Но круглому личику с неправильными чертами весьма далеко до чеканного совершенства дроу. Тонкую шейку можно свернуть двумя пальцами. Слабая магия, короткая жизнь - человечка.
      Остальные адепты обходят ее по широкой дуге, не желая нарваться даже случайно. Лишь сдавленный бессловесный гул сжимается вокруг тугим коконом.
      Его группе деваться некуда.
      - День добрый. Я - Ирэна, - глупо улыбаясь, здоровается человечка. Полная тишина вокруг. За всех отвечает Джарро. Темные глаза никого не выпускают из поля зрения. Малейшая оплошность станет его концом.
      Кто из них?
      Дарко кривит губы и отводит взгляд.
      Сэрра. В желтых глазах неприкрытое пламя ненависти. Именно ее Дом был уничтожен практически полностью во время войны за южные предгорья. С этой глаз не спускать. Но шансов выжить в катакомбах у Сэрры нет. Она будет молчать.
      Спокойно, словно мимо пустого места, проходит Тарро. Распущенные волосы спадают на спину ровным белым потоком. Непроницаемая ночь в угольно-черных глазах. "Снежная королева", - невольный шепот человечки. Угадала. Северные кланы, по преданию - кровь ледяных демонов, кровь королей зимы. Человечка - лишь пыль под ее ногами.
      ...Всё также здороваясь со всеми, каждый день заходит в класс девчонка. Всё также отвечает за всех один Джарро.
      С трудом хватает сил на занятия. Тонкая прямая спина впереди. Магия запрещена в учебных корпусах, но - глаз не спускать с человечки.
      Она же словно не замечает давящей глухой ненависти вокруг, лишь смуглая рука судорожно сжимает деревянный кулон на тонкой цепочке. Амулет? Скорее всего, очень слабый. Кожа уже бледная до прозрачности, синяя каемка четко выделяется вокруг губ. Слишком холодно для нее, слишком близко они к верхним ярусам.
      Подошел перед занятиями, протянул круглый флакон, выточенный из цельного хрусталя. Густая жидкость мерцала тугими звездами. Взяла доверчиво. Незнакомый предмет из чужих рук.
       В этот миг ясно увидел - не дожить ему с ней до ледостава месяца.
      Пригляделась - и поняла. Не так уж проста девчонка. Вскинула взгляд, в синих глазах - изумление, благодарность.
      - Спасибо.
      - Не за что. - Резко крутнулся на каблуках.
      С утра всмотрелся пристальнее. Бархатистая кожа светилась смуглым румянцем, губы - как темные вишни. Мало кто здесь знает, что такое вишни. "Джарреты фуфла не держат",- как любит говорить отец. Узнать бы еще, что такое "фуфло"...
      А она вновь улыбалась. Крепко сжимала в кармане плаща темный хрустальный пузырек - и улыбалась. Кивала приветливо, словно не замечая гаденькой ухмылочки Дарко. Улыбалась в ответ на ненавидящий взгляд Сэрры, на ледяное презрение Тарро. И только Джаррет, до боли сжав зубы, незаметно, одними глазами улыбался в ответ.
      Наивный пушистый котенок, привыкший мурлыкать, увидев протянутую руку. С каким бы удовольствием тебя бы пнули с разбега, глядя, как корчится истерзанное тело, как захлебывается выбитыми зубами такая ненужная, невозможная здесь улыбка. Дроу не знают, что такое "котенок".
      На алхимии человечка, ни с того ни с сего, вдруг затормозила на простейшем зелье. Обошлось. Хотя и преподаватели, явно повинуясь строгому приказу, на мелкие прегрешения в группе закрывали глаза. Даже у вечно невезучего Фарго зажили следы от кандалов.
       Джарро решился, на перемене подошел к девчонке. Глянул укоризненно. Та заметно обрадовалась, извиняюще пожала плечами.
      - Ой, я жаб просто видеть не могу. Я как-то в Старлинге, на первом курсе, на уроке в молодильное зелье сушеную жабу подсыпала.
      Джарро просчитал реакцию и рефлекторно зажал нос. Ирэна засмеялась.
      - Как же ты выкрутилась?
      - Да никто ведь не признался. Всю группу наказали.
      Дроу даже не изменился в лице, только сжатые губы посерели.
      Он влип как-то по крупному, два цикла назад. Один из немногих в академии, кто выжил на втором уровне катакомб. Но ему повезло, просто сказочно повезло. Он смог призвать силу рода. Последний сын, отец позволил. И вдвойне повезло - он шел один, никого за спиной. Один он смог дойти.
      Но вся группа - против провинившегося... Джарро все же поднял взгляд. Ясные синие глаза смеялись.
      - Мы целую декаду по ночам кухню мыли. Хорошо, Василь котлы чистил, у него лапищи привычные.
      Тонкая рука невольно сжала деревянный кругляшек на шее - и отпустила. Джарро присмотрелся наконец-то. Маленькое вихрастое солнышко, смешная круглая рожица, конопатая улыбка. Так и тянуло невольно улыбаться, глядя на него. Артефакт? Кинул поиск, уже не задумываясь. Самодельный резной оберег, такому в базарный день цена - медяк.
      Отчего-то захотелось завыть, глядя на луну, словно снежному волку в полночь.
      В этот вечер впервые сам сжал кристалл, вызывая отца. Тот был серьезен, как никогда.
      - Всё так. Вас учат выживать, у слабых мало шансов. У людей иное. Все дроу, в той или иной степени владеют магией. Человеческие маги - редкость, их ценят. Да, они изначально слабее дроу. Уровня магистра достигают единицы, еще и более короткая жизнь. Но если один маг попал в переделку, стоит появиться второму - и они встают спина к спине. В академиях подгруппы из пяти человек неразлучны везде - на занятиях, в учебных боях, бродят все вместе по вечерам. Я видел в деле боевые пятерки. Ты, может быть, и сможешь устоять, лет через триста. Я смогу. Но лучший шанс - смываться вовремя. Я видел. Деревенский увалень, не способный поднять меч, удерживает защиту за всех, и будет держать до конца, даже если свалится после боя пустой оболочкой. К кому из дроу ты повернешься спиной?
      Наступил месяц сечень. Дни бежали за днями, а Джарро держался. Человечка стала его непреходящим кошмаром. Тени клубились над самой головой, тьма выползала из дальних углов при ее приближении. Девчонка исхудала, вокруг глаз залегли темные круги, и даже Источник Джарро уже не спасал. Человечку надо было забирать отсюда, и как можно скорее. Но ведь и Магистр тоже видел, не мог не видеть. Что же он? Ждал предлога, боялся потерять лицо? Или затеял очередную интригу?
      Воздух гудел, почти за пределами слышимости, звенел, не умолкая, на одной протяжной ноте, словно струна, готовая порваться в любой момент.
       Кто сорвется первым? Дарко? Сын дальней ветви, выживший практически без помощи источника. Нет. Сэрра? Дитя окраин, где напиться огня гораздо проще, чем удержать его. С нее он глаз не спускает. Нет. Его группа держится. Тогда кто? Когда? Джарро уже был готов на что угодно, даже на клетку с крысами.
      В четкую шеренгу выстроились адепты. Гудящий набат ворвался в голову, отдаваясь ноющей болью в зубах. Сегодня на боевом практикуме всерьез влипла Тарро. Слишком увлеклась, добивая уже поверженного противника, пропустила удар, глупо, в спину. Обычное наказание - пара дней карцера. Но ей фатально не повезло - случайным не прицельным ударом сбили Знак рода. Осталась неприкрытой - этого ей не спустят. Все замерли в предвкушении.
       Джарро окаменел. От слов верховного Магистра мурашки побежали по позвоночнику.
      Ледяной столб.
      Давно умолкнувший набат по-прежнему отдавался в голове. Слишком, это слишком.
      Тарро. Могущественный клан, третья дочь Первого Дома.
      Она - Тарро. В этом все дело. На последнем цикле с таким позором потерять сильнейшую магичку - хороший удар по Дому.
      Что ж, твоя очередь, детка.
      Гудящей болью звенела струна. Вряд ли этим окончится. Кажется, группа "Дэй" завершит учебу в рекордно малом составе.
      
      Нечасто поднимались на внешний уровень среди зимы. Горные вершины обступили двор со всех сторон, заслоняя хмурый небосвод. Пронизывающий рваный ветер, пополам с ледяной крошкой, содранной со снежных склонов, завывал, не умолкая, вонзаясь в лицо бешеным оголодавшим волком.
      Человечка поежилась, пытаясь плотнее закутаться в плащ. Ветер сорвал капюшон, ледяною гребенкой взлохматил темные волосы.
      - Что с ней будет?
      Джарро уверенно закрепил девчонке застежку.
      - Ничего. Не помрет, во всяком случае. В академии полная регенерация.
      Тарро. Точеная обсидиановая статуэтка, нежданно беззащитная. Магистры окружили со всех сторон. Спиной прислонили к колонне прозрачного льда. Наблюдающих адептов невольно передернуло. Приковали раскинутые руки. Белые спутанные волосы, темные складки плаща. Сверкающая голубизна колонны темнеет на глазах. Красиво.
      Распластанная по монолиту фигура притягивает все взгляды. Да, она не умрет и даже не потеряет сознание. Наблюдение отработано четко. Это ее ночь, отныне и на века.
      Из ледяной глубины, сжимаясь в тугую спираль, поднимаются темные вихри. Колдовская сила блокирует источник, гасит последние искры. Сначала немеют пальцы на ногах, затем уже не чувствуешь насквозь заледеневших рук, спина намертво примерзает к застывшей глыбе. Завтра отдерут вместе с кожей, но тебе уже будет все равно. Медленно, пядь за пядью, леденеет позвоночник и, проникая сквозь него в живую плоть, ничем не удерживаемый лед расползается по телу.
      Почуяв добычу, собираются снежные волки. Им не пробраться сквозь стену. Но протяжный нескончаемый вой впивается изначальным кошмаром, выматывает душу, заглушая свист ледяного ветра. Серые камни сторожевых башен неслышно вибрируют в такт, подчиняясь извечному зову.
      Даже увлекшиеся наблюдением адепты уже не выдерживают и расходятся один за другим.
      Лишь человечка не шевелится. Хрупкая фигурка, казалось, заледенела и зазвенит от первого касания. Наконец она оборачивается. В огромных глазах застыла ночь.
      - Ты солгал мне. Там тьма, всюду тьма, и черные тени крадутся из-за спины и вгрызаются в душу, и рвут ее на куски, а всюду тьма и прикованы руки. Тхаррги, какие же вы тхаррги...
      - Пойдем, уже пора.
      - Нет!
      Девушка вдруг рванулась, но Джарро, словно ожидая безумного порыва, успел поймать на ходу и схватил в охапку, удерживая изо всех сил.
      Протянуть всего пару минут, ведь наблюдающие магистры наверняка заметили неладное.
      - Пусти, сволочь!
      - Дура! Сама рядом встанешь!
      - Ну и что, ну и пусть, пускай!
      Человечка вырывалась отчаянно и бестолково, совсем по-девчоночьи.
      - Да стой же! Она никто тебе, она - чужая.
      И девчонка вдруг вывернулась и попыталась заглянуть в глаза.
      - Она - своя, она из нашей группы!
      И вдруг ударила коротко и сильно, выверенным приемом грязных уличных драк. Джарро согнулся и разжал руки.
      Впереди уже стоял сам Верховный магистр. Вот и все. Ей не пройти до столба, да и не сделать ничего. Магистр плел ловчую сеть, не желая применять боевые заклинания. Девчонка отбивалась файерболами. Против магистра! Дроу расслабился лишь на мгновение. И понизу, над самой землей, прямо в основание ледяной колонны она метнула стрелу Перунна. И тут же бессильно свалилась на снег.
      А там, впереди, не в силах разгореться под толщей колдовского льда, но и не угасая, ясно просвечивало сквозь синюю тьму золотистое сияние. Заклинание вне категорий, неподвластное теперь даже магистрам дроу. Да, нескоро, очень нескоро сплетут они новую колоннаду.
      
      Тарро отрешенно накинула плащ. В клочья изорванной душе не страшна боль. Лишь темный лед застыл вечною глыбой внутри. И бесконечный волчий вой - все ближе и ближе, едва закрываешь глаза.
      Полная регенерация. Что ж. Но источник огня еле тлеет, окруженный черною мглой. Еще, самое меньшее декаду, она не сможет противостоять ледяной магии. В корпусах колдовать запрещено, но стоит выйти во двор... Младшие циклы хорошо развлекутся, швыряя вслед острую ледяную изморозь, целясь пониже спины. И найдется кто-то из старших адептов, кто умело обойдет щиты и вонзит ледяную стрелу между ног. К воротам она поползет на руках. А вокруг будут заключать пари, угадывая, сколько раз и куда ей успеют метко засадить ледяным штырем.
      
      - Ты дежуришь в лечебном блоке. Никого не подпускать. Как выпишут - кинешь зов.
      Презрительная улыбка кривит губы Дарко.
      - Зачем? Еще к вечеру она поползет к воротам.
      - Может быть. Но следующим будешь ты. Слово Джарро.
      В нетерпеливом ожидании бродят по двору адепты. Руки спрятаны под полами черных плащей.
      На краткий миг Тарро задержалась на пороге палаты. В тугой кокон собраны все имеющиеся щиты, в охранном плетении сжаты пальцы. Ей не дойти до ворот.
      Чья-то темная тень в конце коридора. Дурной тон ожидать в помещении, да и магия в корпусах запрещена.
      Джарро лениво отлепился от стены.
      - Эй, ты что, фью-фью? На отгул рассчитывала? Пошли, сегодня еще теория магии и сдвоенный практикум.
      
      Грозная фигура отца посреди комнаты. Так, глядишь, скоро здесь и поселится.
      - Я справился с заданием. С человечкой все в порядке. Хотя резерв на нуле, как раз до ледостава проваляется.
      - Ты держишь огненный щит!
      Джарро лишь молча пожал плечами.
      - Она - Тарро!
      - Я принял решение.
      - Ты не продержишься декаду.
      - Продержусь. Меня подменяет Дарко. Он слабоват, но Сэрра дает подпитку.
      - Тил Таррен назначен первым советником. Передел влияния не в наших интересах.
      - Джаррет сильный клан. Справится без меня.
       Голосом отца можно замораживать лед.
      - Объяснись.
      - Хорошо. Мне плевать на Тарро. Самовлюбленная сучка, влипла по собственной глупости. Но она в моей группе. Должны усвоить все - Джарро своих не сдают.
       Что-то странное в жестких глазах отца.
      - Сынок, она - Тарро. Она не встанет спина к спине.
      - Пусть. Человечка бы встала.
      
      Джарро застыл на вершине сторожевой башни.
      Редкий период затишья. Темно-багряное солнце едва освещает изломанные горы, слабые отблески теряются в бездонных провалах ущелий.
      Их кланы - сборище одиночек, готовых вцепиться друг другу в глотку. Каждый щенок, едва отрастив зубы, уже тявкает, как хочет.
      В черные зимы десятки малышей из дальних Домов замерзают, съежившись у слабого очага. Их застывшие тела выбрасывают за стену на поживу снежным волкам, извечной жертвой хозяйке-Зиме.
       А там, за далекими вершинами, благословенные зеленые долины, занятые людьми.
      Отец слишком стар, он теряет хватку. Скоро, очень скоро во главе Первого Дома встанет новый правитель. И следующие Джарро будут расти по иным законам.
      Пройдет не двести лет и, может быть, даже не тысяча. Но на кровавых заледеневших камнях поднимется новая Семья дроу. И Джарро никому не позволит встать на дороге.
       А на Старлинг он призовет подземный огонь, и посмотрим, что смогут поделать легендарные пятерки. Статуи из темного вулканического стекла - неплохое украшение для летних садов дроу.
      Жаль, человечка не доживет.
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    4


    Лукашевич Д.Н. Последние псы   20k   "Рассказ" История, Фэнтези


    Последние псы

       - Ай, ромалэ! Ай, что же это делается?! Убивают! Кровиночку родную-ю-ю!!! - Ночь полнилась криками.
       Баба не унималась. Тянулась следом, руки заламывала, размазывала слезы по смуглому морщинистому лицу. Седые космы распустились, высыпали из цветастого платка. И глаза... Гнев пополам с мольбой.
       Ну и холера с ней - не за тем пришли, чтоб бабу голосистую успокаивать. Нет, не за тем. Они шагают дальше.
       Легко; пружинит шаг, а в каждом движении хищная сила - знают, что здесь, среди ярких костров, угрюмых шатров, повозок и бендеров, полных детского плача, и не менее угрюмых лиц для них чужая территория. Вражья, если не сказать больше.
       Люди вокруг чуют их, сторонятся, зыркают исподлобья, но не трогают. Кони на коновязи при их приближении вскидываются, хрипят, выкатив испуганные глаза. Верещат дети.
       - Ромалэ! Или нет вокруг мужчин?! Нет храбрых?! Ай, горе мое! За что?!!
       Мужчины молчат, толпятся в сторонке, тиснут кулаки, но пока не решаются. Пока.
       Они чувствуют волны опасности и страха, расходящиеся перед ними, будто морские воды под форштевнем корабля. И чувствуют острую вонь ненависти, шибающую со всех сторон. Но что им люди?! Стадо, которое надо оберегать. Сгонять в кучку да защищать от злых и зубастых волков. Одно слово -- волкодавы. Псы.
       - Бейте чужаков, если вы мужчины! Бейте!!!
       Бить? Им даже не смешно -- все равно. Овцы против псов!
       Бабский вой позади, плач чумазых детишек, брехливых лай собак. Испуганное ржанье. Даже здесь, среди изгоев, они - неприкасаемые. Ну что ж - только легче будет.
       Женщина продолжает надрываться, швыряет в спину слова старинного проклятья. Не понимает, дура, что они и так... прокляты. Младший усмехается.
       Навстречу поднялись парни - высокие, гибкие, ловкие.
       Руки одного так и играют с кнутом из сыромятной кожи. Свищет-смеется гибкий плетеный хвост, так и норовит сорвать лоскут кожи с плеча. Второй застыл напряженно, узкие смуглые ладони на поясе, а за поясом, ярким алым кушаком, - нож.
       Дураки, или братья? Второе, вернее. Среди местных дурней нет - знают, что по чем. А эти же... Семейная честь, мужская гордость - они слишком молоды и потому озабочены всякой ерундой. Вот подрастут - опомнятся. Если подрастут...
       Звонкий стон кнута, свист вспоротого воздуха - и плетеная кожа наматывается на крепкий кулак Старшего. Второй брат подрывается, рвет из-за пояса нож. Слишком поздно.
       Младший вскидывает револьвер, щелчок - оглушительно громкий, сухой, будто строчки смертного приговора.
       - Хватит! - Тихо, едва слышно, но достаточно, чтобы до каждого дошло. - Разгулялись, дураки?!
       Старый цыган выходит из большого разукрашенного шатра навстречу.
       - Прости, баро, чужаки...
       - Я знаю! - У барона хриплый мягкий голос, но за этой мягкостью легко различима сталь.
       - Баро, они убийцы! Баро, защити ее!..
       Баба кидается в ноги барону; целует, обнимает сапоги.
       - Прошу, баро!
       Когда-то барон был красив: лицо - смуглый силуэт хищной птицы, глаза - стрелы, что разят наповал женские сердца, волосы - грива у вороного коня. Только нынче лицо оплыло морщинами, взгляд потускнел, а волосы густо оплела паутина седины.
       Барон толкнул бабу сапогом - та полетела в пыль, завыла раненой волчицей.
       - Уйди, дура, и без тебя тошно.
       Он развернулся, замер на мгновение и вернулся в шатер - пригласил без слов.
       Они прошли вслед за ним.
       Внутри душно и дымно, пахнет чабрецом и полынью - степью пахнет.
       - Я не знаю, где она, - говорит барон и отводит взгляд. Никогда никого не боялся, и надо же - испугался каких-то приблуд.
       Нет, не приблуд. Такие просто так не приходят.
       - Не обманывай нас, барон! - Слова старшего медленны и протяжны, словно и говорить ему приходится с трудом, выдавливая их по слогам из непослушной глотки.
       Он похож на пса. Старого, заматеревшего, с поседевшей шерстью и мордой в шрамах. Только силы в широких, будто лопата ладонях, и в плечах с разворотом циркового атлета - еще хоть отбавляй. И не только сила у него - опыт, драгоценные знания, чутье старого волкодава.
       Клыки пока упрятаны в ножны, таятся, но стоит чему-любо случиться - берегись, враг!
       Младший тоже - пес. Только молодой, злой, горячий. Не такой могучий, как старший, но гибкий и проворный - руки не сходят с рукоятей двух револьверов у пояса. Куснет, и не задумается, у таких вечно руки раньше головы действуют. Без Старшего - не жить никому сегодня ночью в таборе. С этого сталось бы.
       - Не обманывай! - эхом повторяет Младший и щерится голодным волком. Неприятная у него улыбка, плотоядная.
       - Я не могу! - Мольба в голосе, но только барон знает, что все зря - пропадет она втуне, утонет в холодном безразличии. - Табор не простит.
       - Табор не простит, если ты его не спасешь. Не скажешь, - Старший делает красноречивое движение пальцем по шее: чирк! - завтра придут люди. Тварь не уложат, но бед натворят много. А после и тварь доделает то, что смертным не удалось.
       Ой, трудно барону согласиться: табор ведь своих не бросает! Ведь так? Думай, вожак, думай...
       - Хорошо! - Барон отворачивается, старательно прячет глаза. - Она на заимке в пяти верстах от нас. Там еще дерево такое приметное: яблоня с одной стороны полностью высохла, а с другой цветет. Увидите - не ошибетесь. И над дверью череп коровий приколочен.
       - Правильный выбор. - Старший выпрямился, касаясь затылком притолоки. - Она - чудовище. Надо защищать живых, а не мстящих мертвецов.
       Высокий, страшный, сам похожий на мертвеца, Старший развернулся и шагнул наружу. Вслед за ним - Младший, довольно оскалившись.
       "Сволочи!" - подумал с внезапным спокойствием барон. - "Ну что ж, посмотрим - хватит ли всей вашей хваленой силушки против нее. Хватит ли серебра в пулях и храбрости в сердцах"...

    * * *

       Яблоня была огромной и старой. Вся северная ее сторона, та, что обернута к хатке, пожухла и почернела, листья висели на перекрученных ветвях черными струпьями.
       Южной тоже не долго осталось - гниль стремительно пробиралась к недозрелым еще плодам, лезла белесой плесенью по зелени. Еще немного такого соседства, и от бедного дерева не останется и трухлявой колоды.
       - Гадина! - прошипел Младший. Передернул плечом. - Ненавижу.
       Старший молчал.
       Да, Младшему когда-то не повезло, давным-давно, когда он еще не получил свою кличку; малому сопляку. Схожая тварь задрала семью и ушла. Больше ее никто и никогда не видел. С тех пор Младший ищет... В каждом зубастом оскале, в каждой когтистой лапе, в глазах, наполненных нечеловеческой злобой и жестокостью -- ее. Только с тех пор безумная ненависть выгорела дотла, а на пепле ее взошло дерево решимости и безразличия. Из таких получаются хорошие псы. Старший ведь тоже ищет... Только уже не помнит что -- рожи, морды, пасти -- все слилось в жутком хороводе.
       А хатка-то -- хоромы. Видимо, бывший фальварок, да и не из бедных. Двухэтажный сруб, крепкий, из вековых стволов, обросший мхом и вьюном. Оконца заколочены потемневшими от времени и влаги досками, крыша выгнулась довольной кошкой - так и норовит обрушиться вниз трухой и гнилью. Только стены мертво стоят. За ним -- заросшие лесом огороды. Да и то -- лишь полусгнивший плетень да развалившийся сарай остались.
       Здесь давным-давно не было людей -- Старший чует это. Не тянет человеческим духом. Мертвечина.
       На Старшем старенькое серое пальтецо, а под ним кольчуга -- настоящая, рыцарская. На груди грубо схваченный проволокой шов -- рвали ее когда-то, будто гнилую сеть.
       В руках обрез тульской двустволки. Вместо дроби в стволы забита серебряная обрезь: расколотые монеты, ложки, кресты. Цевье выбелилось, срез на месте приклада блестит полированным множеством касаний деревом.
       На поясе -- кинжал в потертых кожаных ножнах. И все. А больше Старшему и не надо. Ведь, кто умеет, -- справится и малым, а лишние арсеналы только мешают, делают медленным и уязвимым. Побегай-ка за упырем по ночному кладбищу, гремя карабинами и пулеметами!
       Младший с револьверами. Могучие штуковины, американские и жутко дорогие. Пули -- освященное серебро да осиновая щепа в мягкой оболочке. Уже вытащил, взвел курки -- ждет. Вместо кольчуги -- плотный кожаный жилет с оплечьем поверх черной водолазки.
       Роли распределены уже давно: основная работа за Старшим, Младший подсобит, если что. Прикроет быстрым огнем из двух стволов.
       Они действуют слаженно, будто единый организм. Старший вышибает ногой дверь, только успевает заметить старый коровий череп с огромными рогами над чернотой дверного проема.
       Трещат, лопаются доски, влетают внутрь длинными острыми щепками, а вслед за ними вкатывается Младший -- отгонит тварь, пока вслед за ним не проникнет его компаньон.
       Темно. Пусто. Таращатся в немом напряжении в черноту револьверные стволы. Ждут. Ничего.
       Они могут видеть даже в полной тьме -- блестящие диски отсветов лунного света в глазах у каждого. Тьма наполняется силуэтами: вот старый стол и валяющиеся на полу поломанные стулья, перекособоченный шкаф в дальнем углу, какие-то банки и бутылки, мусор и поленница у давно остывшей печи. На второй этаж ведет широкая лестница. Старший делает шаг, всего лишь один.
       Завертелось-заплясало. С жутким полувоем-полуревом нечто обрушивается на них - невидимое, жуткое, словно сама тьма вдруг обрела материальность и злую волю. Только горят во тьме огоньки мертвых глаз. Вспышка, язык пламени вырывается из обоих стволов обреза, огненный отсвет на стене, и на мгновение мулло проявляется во всей красе.
       Силуэт, тень с горящими угольками вместо глаз обретает видимые формы. При жизни она была красавицей -- что-то осталось и от того времени. Теперь же кожа бледная, что молоко, челюсти разрослись, выпятились частоколом зубов, на удлинившихся пальцах -- прозрачные когти. Такими достанет -- ни одна кольчуга не спасет. И волосы -- будто змеи, хлещут белыми прядями, норовят вырвать оружие из рук, захлестнуть шею и потянуть наверх, в логово.
       Серебро с глухим стуком вгрызается в дерево, в неподатливую плоть мертвеца, что ничем не мягче бревен в стенах.
       Тьме не дают опомниться. Бах! Бах! - вступают в дело револьверы Младшего. Пока видит. Ни одного выстрела мимо, ни одного -- за зря. Пули рвут плоть твари, но крови нет, только бледно-розовое мясо и белые кости.
       С оглушительным воплем тварь взмывает под потолок, с грохотом врезается в перекрытия -- она ослеплена и растеряна. Ей больно, если только можно так сказать по отношению к ожившему трупу. Она пытается вновь растворится в невидимости.
       Щелк! Барабаны опустели, стрельба стихла. Цепляясь когтями за стропила, тварь шустро -- не углядеть! - отползла к лестничному проему и скрылась на втором этаже. Только слышно затихающее поскуливание.
       - Черт! - Младший быстро перезарядил револьверы и вслед за своим компаньоном устремился наверх.
       Старший давно отбросил обрез -- быстро его никак не перезарядишь, да и так он скорее был нужен просто, чтобы обескуражить дичь. Заставить ошибиться. Крепкая, однако, тварюка: волколака такой заряд серебра разорвал бы на шматки. А эта же... Только шкурку немного подпортила.
       С кинжалом наперевес, Старший вознесся по лестнице -- сейчас важна скорость, медлить нельзя ни в коем случае. Да и ножичек у него не простой, заговоренный на жертвенной крови -- стоило еще поискать такую дичь, чтоб против ножичка-то выстояла.
       Вверху еще темнее, чем внизу. Пахнет могилой.
       Пес оскалился -- сверкает в темноте острое, что бритва цирюльника, лезвие. Старший припал к полу, словно стелется над ним, низко-низко. Младший по едва заметному кивку стреляет в темноту.
       Снова вспышка. Грохот выстрела. Тварь скрючилась в углу, обняв костлявые колени руками -- слишком больно, чтобы скрыться от людского глаза. Рваные, грязные лохмотья едва прикрывают срам -- и кто может спокуситься на подобную ей! Ан нет, находятся же. Не появился тогда на свет Старший, если б не нашлись.
       Мулло мгновенно выпрямляется пружиной, вой рвет уши. Младший только успевает заметить в прорехе рваного платья аккуратную девичью грудь.
       Все происходит слишком быстро: навстречу твари швыряет свое тело Старший, слившись со своим клинком в единое целое.
       Остается лишь скрипеть зубами в отчаянной беспомощности.
       Вой захлебывается горловым хрипом, когда Старший вцепляется зубами в горло твари, а нож -- заветный ножик -- вонзает под выпирающие ребра. Мулло наваливается на него, клацает зубами; когти впиваются в кольчугу, рвут стальные звенья, будто нитки.
       Клубок тел катается по полу, взбивая облака пыли, шипит, хрипит и ревет раненым зверем. Младшему остается лишь наблюдать, чертыхаясь и плюясь: попробуй выцелить из этого бедлама нужную цель.
       Подумать только -- несколько секунд, ерунда! - и вот Старший уже сверху; проворачивает кинжал в широкой, на глазах темнеющей ране, а второй рукой держит тварь за горло.
       В глаза его лучше не смотреть, чтоб ночью спать спокойнее. Младший заглянул. Ему-то уже все равно: после того, что он успел увидеть за свои восемь "песьих" лет, спокойный сон -- мечта. Мечта с револьвером под подушкой.
       - Младший! - Не слова, а клокочущий рев из глубины глотки. - Быстро!
       Дважды повторять не надо. И у Младшего есть заветный ножичек. Только оружье сие многим топорам на зависть -- увесистый тесак из редкого titanium с посеребрением. Новые технологии, чтоб их.
       Матовый клинок шириной с ладонь взлетает и опадает, раз и еще раз. Плоть у мулло, что дерево, твердая и неподатливая. Да и тварь постоянно норовит вырваться. Успокаивается только тогда, когда металл вонзается в доски пола, а голова с застывшим оскалом откатывается в угол. Все.
       Старший устало откидывается, равнодушно вытирает кинжал о тряпки, что накинуты на обезглавленное тело. Он весь в крови, плечи разодраны до мяса, глаза лихорадочно блестят. Вскоре его начинает бить дрожь -- послесловие боевого безумия. Сейчас он абсолютно беспомощен -- схватка отобрала все силы. Да, мулло -- это не одичавший леший, нахрапом не возьмешь. А еще Младший замечает, что в волосах у Старшего прибавилось седины. Знатно прибавилось. Стар он уже, очень стар. За короткой схваткой скрывается невероятное напряжение сил -- смертельное для обычного человека. Порой и задашься вопросом: а не пора ли?
       Нашли голову и вытащили тварь наружу. Младший взвесил в кулаке жмень сушеных трав - молодец, сам догадался припасти немного гербария -- цыгане помогли. Только другие -- из "петрушек", которых тварь так хорошо успела прошерстить.
       Боярышник и дикая роза. Травы напихали в раскрытую пасть, обложили скрюченное тело сухим валежником, присыпали сверху чабрецом и полынью. Подожгли.
       Занялось легко, сразу вспыхнуло ярким пахучим пламенем.
       Острый аромат шибал в нос -- пахло, как в шатре у барона. Знал, гаденыш, как защититься от своей соплеменницы. Наверное, стоило вернуться, поговорить с ним по душам. Ведь не все так просто: мулло не приходят по собственному желанию. Но желания -- нет, да и ушел хитрый баро, наверное, уже давно вместе со своими людьми. Здесь ему больше нечего ловить. Наверное, куда-то к Могилеву подался -- подальше от псов и войн, тайных и явных.
       И Старший, и Младший прекрасно помнили растерзанные, обескровленные тела, разоренные дома. Люди говорили -- война, мародеры и дезертиры. Говорят же, что в Петрограде солдатики бунтуют, власть свергают по три раза на дню. На войне творится разное...
       И никаких мулло не надо. А, значит, не нужны и гончие псы.
       - Надо сворачиваться! - Младший смотрел в костер, ноздри его трепетали, с жадностью втягивая терпкие ароматы, а в глазах плясал рыжий отсвет. - И тебе советую, Старший. Ломишься, корячишься, а отдачи -- в лучшем случае, пару рублей подкинут. Да и от начальства нынче ни словечка. А раз...
       Старая песня. Раз нет пастухов, значит, значит не нужны и псы.
       - Война же. - Старший пытается оправдаться, но как-то неумело -- отвык от нормального человеческого общения.
       - Война войной, но нам тоже есть что-то надо. Тебе вот особенно. А случится че -- о нас даже и не вспомнят! Были такие, не были -- поди разбери. Ни памяти, ни семей. Вроде нас и не было никогда, как этих вот. - Кивок в сторону догорающего трупа. - Мы ведь сродни тварям -- такие же незаметные. И память про нас короткая.
       Старший только вздыхает: понимает -- компаньон прав. Правее некуда, чтоб его.
       Тело еще сотрясает крупная дрожь, и Старший дышит дымом -- успокаивает. Стар уже -- не отпускает долго. А цыгане, молодцы, знают толк в травах. Только от них и пользы, да и то, что цыганская нечисть гажё редко трогает, только когда припрет. Приперло -- бедная семья Прашкевичей тому в свидетели.

    * * *

       Светает.
       Хатку тоже подожгли -- нечисть ведь как, гадит, где обитает, выедает жизнь из всего. Потому и заметна, и ищет, где поглуше. Вот потому и нужны гончие псы. Но им надо возвращаться в свою конуру.
       Когда они возвращались по заброшенному полю, пахло лугом и утренней влагой -- родным пахло, знакомым. Хорошо, и на душе благостно.
       Табор ушел. Пусто, только черные проплешины кострищ видны в вытоптанной траве. Мусор всякий валяется.
       - Бежали. Хорошо -- никаких горластых баб нету. Слышь, Старший, может, и нам того?
       - Что того?
       - Ну, бежать отсюда. Говорят, немцы уже под Минском, а я в войне участвовать не подписывался.
       - Ты забыл?..
       - Да знаю я! - И плечом так раздраженно повел. Будто дернулся -- там у него шрам остался, зарос диким мясом и по плохой погоде ноет. - Только вперед ногами. Знаешь, никого больше над нами нету - всем плевать. Может, и нам плюнуть? Да и рвануть куда-нибудь. Пока золотишко еще водится -- примут везде. И работенка для нас найдется какая-никакая.
       - Не могу я, Младший, не могу.
       - Старый пес предан своему хозяину? - Ни капли издевки в голосе. Младший все понимает.
       Да, старый пес. Гончая, которая не в силах остановится, когда видит добычу. И остановится нельзя, потому что он больше ничего не умеет. Кому он станет нужен? И сейчас мало кто озаботиться, кроме, пожалуй, Младшего. Да и тот, во как заговорил!
       Пустота внутри, пустота -- вокруг. Только вокруг все пахнет травами, а внутри -- памятью и старьем. Не его это время, чужое. Вражье.
       Пора уходить? Нет! Старший еще пободается с неумолимым временем, побарахтается. И пусть все идет в ад.
       - Я остаюсь, Младший. А ты... Поступай, как знаешь.
       - Тогда держи.
       Металлический диск летит в висок, но рука успевает раньше. Побарахтаемся? Младший улыбается, разворачивается на каблуках и уходит по пыльной дороге, ведущей к Минску. Старший разжимает кулак.
       На ладони латунный, грубой чеканки медальон. С одной стороны -- волчья морда, а с другой латинское VII. Седьмое отделение, значит. Еще долгое время старый человек смотрит в спину уходящего. Двойки больше не будет -- это точно. Если и припишут к Старшему еще кого, то уже не скоро. Если, конечно, припишут.
       Пахнет клевером, свежим сеном. Пахнет утром, но старый пес чувствует: над страной заходит солнце, и впереди долгая, долгая ночь. Штормовая, "воробьиная".
      

    5


    Макарка, Гыррр Левый берег Неплюйки   16k   Оценка:6.46*4   "Рассказ" Фэнтези, Мистика

      
      
      - А я сказал, есть! - Бер грохнул о стол глиняной кружкой. Черепки и остатки пива брызнули в разные стороны.
      - Ты сам видел? - насмешливо встопорщил усы иностранец, брезгливо стряхивая капли и осколки с цветастого камзола. - Ещё раз говорю: я объездил весь известный мир и нигде не встречал ни вампиров, ни оборотней, ни ваших единорогов. Ни белых, ни чёрных. Мало ли чего в книжках напишут...
      Бер, изрядно подогретый выпивкой и разгорячённый спором, с ненавистью посмотрел на надменного заезжего хлыща. Презрительно оттопыренная нижняя губа иноземца окончательно вывела его из себя.
      - Не знаю как у вас в Фаллондрии, а у нас далеко ходить не надо. Желаешь, хоть сегодня покажу такое, что ты свои размалёванные подштанники неделю в речке полоскать будешь, и то запашок останется.
      Я тяжело вздохнул. Нет. Всё понятно. Бер, как всегда, влез на свою любимую кобылу, - вот же любит поспорить! - но... Сегодня у меня назначена встреча с такой сдобной и пышной красоткой из квартала пекарей... Жаль будет упустить её из-за глупого спора. Да куда деваться, не бросать же их одних посреди ночи. К тому же занятно, что хочет показать Бер, не верящий ни в Бога, ни в чёрта, а только в увесистую скалку своей Милеши. Смотришь на него и диву даёшься - бывалый воин, на приступ не раз ходил, медведя рогатиной завалить может, а боится собственной бабы. Жизнь полна глупых страхов и предрассудков. Хорошо, что я в своё время не женился.
      
      *****
      
      На улице промозгло, не то, что в натопленном и прокуренном кабаке. Мелкий дождик моросит, стараясь по капле затечь за шиворот. Кони фыркают и плетутся еле-еле. А ведь на дорогах неспокойно. Но Бер вроде далеко и не собирался.
       Балки и овраги. Огромные звёзды над головой. Впереди обрывистый берег. Вспугнутая нами птица исчезает в ночи.
      - Коней придётся оставить здесь, - спорщик, уже проветрившийся на холодном ночном ветерке и слегка протрезвевший, спешивается. - Может передумаешь? А, нехристь?
      - Я христианин , - долговязый Де'Буйи уже спрыгнул, стреножил коня и отпустил пастись. - Когда-то давно я отправился в этот поход, чтоб убить дракона ради прекрасной дамы. Теперь я в эту чепуху не верю - слишком много крови позади. Но утереть нос двум сиволапым неучам с края света всегда приятно. И чтоб без шуток! Знаю я вас. Заведёте и бросите.
      - Ну как хочешь. Моё дело остеречь, а уж дальше, как судьба сложится, - Бер перевалил через край обрыва и затопал по размокшей тропинке к реке.
      Я знаю, там, где тропинка почти упирается в песчаную отмель, есть пещера. Поговаривают, что в стародавние времена жил в ней зверь, отпущенный в наш мир, чтоб пожирать души тех, кто усомнился в Создателе. Ещё говорят, что знаменитый разбойник Кудеяр спрятал там клад и, погибая, просил владычицу реки сберечь его для своих сыновей. Теперь каждый, в ком не течёт кудеярова кровь, провалится прямо в лапы нечистому. Но всё это выдумки. Увы, мир рационален, скучен и сер. Пещеру вырыли пришлые монахи. Никто не ходит туда из-за разливов - подтапливает пещеру. А уж в половодье и вообще под самый потолок заливает. Одно непонятно, как в гранитной скале монахи могли выдолбить такой высокий и широкий вход.
      
      У пещеры Де'Буйи поёжился, передёрнул плечами. Всё правильно. Оттуда веет сыростью и холодом. Где-то там, внутри, есть родник. Серая вода ручейка, бегущая от зева пещеры, несёт чувство даже не опасности, а безнадёги.
      - Нет. Не пойду сейчас, - иноземец ищет оправдания то ли страху, то ли брезгливости. - Факел не захватили, сыро, грязно, холодно. Дождёмся утра.
      - Что, струсил? - подначивает Бер. - Так бы сразу и сказал...
      Собственно, а зачем мне слушать перебранку? Понятно же, что щёголь в пещеру не полезет. И не из страха - протрезвел, одумался. Зачем рвать почти новые сапоги по острым осколкам гранита? Ради глупого спора? Себе дороже. Сейчас они посидят у костра, расскажут друг другу байки одну другой страшнее, а утром пойдут в таверну - и всё повторится. Зря я упустил свидание с поварихой. Попробую теперь развеять скуку. Когда промёрзнешь как следует, вино и объятия потаскух кажутся куда горячее и слаще.
      - Посидите тут, за Денницей моей присмотрите, - я кивнул в сторону лошадей, подобрал сухой топляк на берегу, сунул его в костерок, который Бер уже успел развести под утёсом, и с этой горящей головнёй шагнул в холодную сырость пещеры.
      - Не замёрзни там! - крикнул мне вдогонку Де'Буйи и подвинулся ближе к огню.
      
      *****
      
      Промозгло, затхло. Оглядываюсь на пляшущие снаружи отблески костра - эта тень вполне сойдёт за выпирающую из-под кофты грудь, да - прям стряпуха с ухватом. Отворачиваюсь, повожу самодельным факелом, шагаю вперёд. Воздух настолько спёрт, что начинает звенеть в ушах, словно я ныряю в Неплюйку - глубокую мутноватую реку из моего детства.
      "Вылезай! Посинел весь... весь... весь... ссссь" - слабо доносится сквозь плеск воды.
      Деревяшка трещит и почти ничего не освещает. Видно только, что пещера прямая, без обманчивых поворотов и развилок. Заблудиться не боюсь - не первая пещера, не последняя. Под ногой что-то хрустит. Опускаю факел - вдруг что ценное подвернулось. Лысый череп с проломленным виском. Не первый я здесь, да только кто будет столько лет черепушку караулить? Убили беднягу скорее всего где-нибудь в лесу или кабаке, здесь только останки прятали. С другой стороны, кому надо тащить труп так далеко? Факел шипит, но не гаснет. Что же с тобой случилось, мил человек? Ссора с другом? Ревность соперника? Банальный грабёж? Тебе теперь без разницы. Да и мне тоже. Одна странность, ниже рёбер скелета - ничего. Ни таза, ни разбросанных костей, ни полусгнившей обуви - только всё та же гранитная крошка с потолка.
      Пламя качается, словно задетое порывом ветра, и в колебании света и тени мерещится, будто нижняя челюсть скелета приоткрывается, а вытянутая в сторону выхода костлявая кисть сжимается, оставив указательный палец направленным на чуть светлое пятно с яркими звёздами... Наклоняюсь, чтоб рассмотреть поближе, и получаю удар в висок, лишь в последнюю секунду замечая смазанную тень...
      
      Темнота не хочет отпускать. Если совсем честно, то мне самому не хочется из неё уходить. Здесь спокойно и тихо. Ноющая боль никуда не желает деваться, и я приоткрываю левый глаз - тот, который могу. Правую сторону всё сильнее жжёт. Хорошо, вовремя заметил движение - успел чуть увернуться... Вспомнился скелет с проломленным виском.
      Силуэт в рваном тряпье на фоне костра ставит рогатины. Звёзды на тёмном небе. Я всё же вскрикнул? Бер вытащил из пещеры? Но силуэт на него мало похож - скособоченный, сутулый. И обноски эти, развевающиеся на холодном ветерке... Пытаюсь привстать и чуть не кричу - бока ободраны, рубаха задралась до подмышек. Видать, меня тащили за ноги по острым гранитным обломкам. Осторожно, чтоб не заметил копошащийся у костра, нащупываю засапожник. Цел. Неторопливо, рассчитывая каждое движение, как делал уже сотни раз, поднимаюсь и крадусь к силуэту. Но гранит - не степной ковыль, на расстоянии броска нога подворачивается и проклятая крошка предательски скрипит. Он резко оборачивается. Кровь стынет в жилах, и я бью ножом в горящий зелёным светом глаз. Отскакиваю, сдирая с плеча серую лапу с длинными когтями. Силуэт заваливается набок и падает в костёр, я оседаю рядом. Предметы расплываются в тумане смутными пятнами и уходят куда-то внутрь меня.
      "Вылез-зз-зай, замёрзнешшшшь..."
      
      Прохладный запах лаванды. Высокий сводчатый потолок, мягкая удобная постель, сумеречный свет двух свечей у очага. И тишина. Только в ушах продолжает тихонько звенеть то ли от слабости, то ли от голода. Есть хочется зверски, словно мы вновь неделю ехали по палу - ни травы, ни зверья, ни птицы. Неужели я столько провалялся из-за пустяковой раны? Да нет... Она даже не перевязана и саднит. В комнате - чисто, аккуратно, незнакомо. Странные, стрельчатые окна со стеклами, ткани на стенах, под потолком, огромный очаг. "Камин", "гобелен", "витраж" - всплывают забытые слова. Однако хозяева, приютившие меня, несметно богаты, раз могут позволить себе столько стекла. И уж мало кому придёт в голову завешивать стены дорогой тканью.
      Бесшумно открывается дверь. Женщина в чёрном, подпоясанном кожаным поясом платье. Тонкая, гибкая фигура, волосы воронова крыла, бледные обнажённые руки, без напряжения удерживают тяжёлое блюдо. Широкие скулы... всплывает из памяти давно спрятанный в самые дальние углы образ. Смех, венок из ромашек, большие звёзды, запах сена. Чёрная вода у старой кузницы. Не хочу вспоминать.
      - Вы уже проснулись, мой рыцарь? - голос низкий и чуть насмешливый, как тот, из далёкого и забытого прошлого.
      - Да, госпожа, - странно, никогда не признавал над собой никаких господ, а уж женщин...
      - Сейчас ты поешь, и я отведу тебя умыться, - лукавый взгляд, чуть приподнятые уголки приоткрытых губ.
      Да что со мной такое? Робость при виде женщины осталась в босоногом детстве. Злостью стараюсь прогнать забытое чувство. Запах еды помогает - напоминает о зверском голоде. Оставив поднос на низеньком столике, она уходит, забыв затворить дверь. Очаг погашен - и пламя свечей слегка колеблется от сквозняка.
      
      Привожу себя в порядок, проверяю, что осталось из вещей и оружия после того злополучного похода в пещеру. Засапожник пропал. Наверное, так и торчит в глазнице того... Вспомнилось зелёное пламя - как в ледяную воду шагнул. Нужно поблагодарить хозяев дома за спасение и приют.
      За дверью длинный коридор с распахнутыми дверями. "Анфилада" - название появляется, чтобы унестись со сквозняком. Откуда они берутся, эти слова? Я много где бывал, не только к поланам наведывался, но никогда не замечал за собой способности к языкам.
      Откуда-то из-за боковой двери раздаётся приглушённый стон и звон кандалов. Такие звуки ни с чем не спутаешь, хоть раз побывав в казематах поланских князьков. По спине предательски ползут мурашки.
      
      В дальнем конце коридора появляется знакомая фигура. Манит тонким, почти прозрачным пальчиком. Подхожу.
      - Тебе туда рано, мой рыцарь, - берёт за косой ворот сорочки и притягивает к себе. - Пойдём, вода горячая, не замёрзнешь.
      Губы влажные, полуопущенные ресницы слегка подрагивают. На левой щеке едва заметная родинка. Грудь, совсем небольшая, обжигает через две сорочки - её и мою.
      "...не замёрзнешь, не замёрзнешь..."
      Почему я должен сопротивляться? Зачем что-то должно меня удерживать? Разве я когда-нибудь задумывался о таких вещах? Кому я нужен там, откуда пришёл? Какое кому дело...
      
      Мраморный пол купальни. Свинцовая вода кажется стылой, несмотря на курящийся над ней дымок... дымок над водой? Это пар, пар... отогреюсь...
      Опускаю в воду пальцы здоровой руки - горячая.
      Её ладонь касается моего плеча.
      - Тебе помочь?
       Стаскиваю одежду, ныряю - боль обжигает плечо и висок. Пройдёт.
      
      Лежу на гладком дне большой купальни. Холодно. Госпожа сидит на бортике и гладит рану. Что-то мягкое - но не ткань. Больно... Больно? Скорее, приятно. Ощущаю себя живым. Оттаиваю, словно отпускает старая рана. Её чёрная сорочка промокла и прилипла к тонкому телу, позволяя видеть почти всё. Закрываю глаза. Протягиваю руку, нащупываю её локоть.
      - Госпожа...
      Госпожа? Да чёрта с два!
      Кажется, по пеплу воды бежит изморозь, когда моя добыча падает на дно. Брызги разлетаются осколками льда. Ничего, сейчас отогреемся.
      
      Чёрная сорочка плывёт по волнам купальни, медленно погружаясь на дно. Волосы воронова крыла застывают между пальцами. Льдинки тают, снова превращаясь в дым и золу... она стелется над степью, скрывая следы лошадей в пепле... Это пар, горячий, как её дыхание.
      ... остаться здесь навсегда. Забыть всё. Гарь и кровь, пухленькие щёки поварих, маленькие груди поланок, пышные зады жниц... Пусть будет горячая чёрная вода, тусклый свет, полумрак, ямочка на её бледной шее...
      
      - Да, - шепчет кто-то рядом, - останься, успокойся, забудь, всё забудь... забвение прекрасно, как эта чёрная горячая вода, как пар над ней... здесь никогда не замёрзнешь... никогда... посмотри на меня, взгляни в глаза забвению... остановись на краю... нет тебе не страшно... спокойно... забвение и небытиё... хорошо... пусть страшно, но страх так приятен, а ужас так пьянит... это край обрыва в вечность... ты же уже бывал здесь... помнишь... помнишь... здесь никогда не замёрзнешь... сердце... забудь про него, его стук мешает покою... вот так, тише, тише... познай первозданную красоту небытия...
      
      Чёрная вода пахнет лавандой...
      ... а должна сеном или тёплым хлебом. Или пеплом.
      
      "Вылезай! Посинел уж!"
      
      Это не вода - шёлковая простынь. Остынь... - звучит в голове. Чёрная, как осенняя вода у кузницы. Поднимаюсь рывком. Простынь не отпускает, цепляясь за ноги и плечи и возвращая в своё ледяное лоно. Где-то недалеко, кажется, что рукой подать, звучит заунывное пение. Расслабляюсь и вновь напрягаюсь. Рывок. Нет, не так, сильнее... Упираюсь ладонями в блестящую угольную поверхность, выдираю ноги из стылых свинцовых объятий. Шёлк осыпается чёрными льдинками, острыми, как гранитная крошка в пещере...
       На пепельном льду посреди купальни горит свеча, её зеленоватое пламя струится по замысловатому сплетению линий, разбегающихся от центра к углам узора. Обнажённая хозяйка ходит по кругу около огня, её тени пляшут на стенах в такт заунывному пению. Разве бывает столько теней от одной свечи? Мороз пробирает до костей. Ищу одежду. Она лежит на полу - узкие, неудобные штаны и белая широкая рубаха с пышным воротником и длинными рукавами. Но сапоги мои. Расхлябанные сапоги с протёртыми голенищами. Заледеневшие штаны и рубаха обдирают саднящую от ласк хозяйки спину, надетые на босу ногу сапоги обжигают ступни...
      
      Безысходность придавливает к полу. Госпожа вскидывает голову и обнажает в оскале белоснежные зубы... Из-под упавших на лицо агатовых волос, пробивается мертвенный зелёный свет глаз, грудь нацеливается на меня острыми кинжалами, извивающийся стан тает в отблеске свечи. Бросаюсь прочь, оскальзываясь на мокром полу. Тени сплетаются вокруг, задевая лицо острыми кожистыми крыльями нетопырей. Целят в глаза. Тело само отзывается на угрозу - старательно выработанная привычка. Думать не надо. Действовать. То ли свист, то ли крик сбивает с ног. Перекатываюсь, пряча глаза, и вслепую бросаюсь туда, где должен быть выход. Ярость вспыхивает в глубине, растапливая лёд под ногами и камни передо мной. Ветер бьёт в лицо, под сапогами скрипит гранитная крошка, светлеющее пятно выхода с бледными звёздами на небе уже рядом. Мчусь, срывая с себя липкие остатки паутины. Создатель, что со мной? Полумрак, покой, забвение... Это для тех, кто не видел ничего в жизни. Кто не жил. Или для нежити. Вываливаюсь из пещеры, жадно хватая прохладный воздух ртом. У костра сидят Бер и Де'Буйи. Настороженно оборачиваются на мой хрип, хватаются за палаши. Узнав меня, успокаиваются, медленно встают и подходят.
       - Нагулялся? - Бер как всегда щербато скалится. Де'Буйи протягивает руку, помогая подняться.
      Держусь за его кисть, ощущая, как липкая плоть медленно сползает с пальцев. Берег Неплюйки из далёкого детства зашуршал сгоревшим камышом.
      
      

    6


    Колонок Пестрые птицы   16k   "Рассказ" Фэнтези, Мистика

      Дом, полуразрушенный, походил на корявый пень: словно когда-то высокое стройное дерево росло над обрывом, но ветер сломал его, оставив кусок ствола торчать. На фоне блекнущего неба, в красноватых лучах, он выглядел безобразно.
      Человек понимал, что дом может оказаться ловушкой, но свернуть с тропинки не получалось - справа была осыпь, а слева скальная стена. В доме же можно было укрыться, запутать преследователей.
      К дому вел мост - потемневший от времени, он, казалось, покачивался уже от одного взгляда, грозя рассыпаться. Понадеявшись на удачу и благосклонность судьбы, человек побежал вперед, чувствуя, как мост перестает держать, как с каждым шагом уходит в небытие. Но - добежал, и те, кто был сзади, решили, что опасности нет, или она невелика.
      Гнилые доски не выдержали - двое преследователей с криками провалились, пытаясь хоть за что-нибудь ухватиться. Одному удалось; товарищи вытянули его, онемевшего от страха; под вторым разинули пасть лохматые волны.
      Человек обернулся - но был слишком слаб, чтобы испытать радость или сострадание. Преследователи не хотели дать ему возможности скрыться, и пуля ударилась о камень рядом с ним; попасть было нетрудно, однако выстрелов больше не раздалось. Беспрепятственно проникнув в дом сквозь тяжелую приоткрытую дверь, он догадался: похоже, преследователи решили - деться ему со скалы некуда.
      "Еще посмотрим", - подумал человек, и силы начали понемногу возвращаться к нему. Оглядевшись, он почувствовал себя неуютно. Дом изнутри выглядел больше, чем казался снаружи, словно тот, кто строил его, решил соорудить для себя маленький замок. Внизу было довольно темно; шагах в десяти от двери широкая лестница вела на второй этаж, сверху из стрельчатых окон падал сероватый свет. Все тут было на редкость запущенным и обветшавшим - когда-то роскошные занавеси, скрывавшие то ли окно, то ли проход справа, из бордовых стали серо-коричневыми, кисти на них висели, будто мертвые стебли травы. Толстый слой пыли покрывал пол, и ни единого следа не отпечаталось в этой пыли.
      
      Здесь мог быть второй выход - и следующие пару часов человек потратил на поиски. Но успехом они не увенчались; поняв, что попал в ловушку, человек ощутил досаду.
      Тогда, глядя, как внизу разбиваются о камни волны, он недобрым словом помянул строителей дома; однако, оглядевшись, порадовался: ткани вокруг было множество, и при достаточном терпении можно было сплести веревку любой толщины. Дернув за первую попавшуюся драпировку, он опешил - истлевшая ткань расползалась в пальцах. Веревка из нее, если бы удалось таковую изготовить, выдержала бы разве что мышь.
      
      Человек вновь принялся обходить дом, медленно, открывая каждую дверь, в поисках тайного хода нажимая на стены и рамки картин, на которых с трудом можно было распознать изображение. Сырой воздух быстро уничтожал то, что одному времени было не успеть самому.
      
      Мимо обитой железом и медью двери, ведущей, по-видимому, в подвал, в первый раз он прошел, почти не останавливаясь - на ней висел тяжелый замок. Сейчас человек принялся бить по этому замку камнем - с одержимостью зверя, который стремится вырваться из-за решетки. Разбив руки быстрее, чем удалось избавиться от замка, человек все-таки одержал победу. Тяжелая дверь поддавалась с трудом; за ней было темно, и пришлось зажигать свечу, огарок которой оставался еще в дорожной сумке попавшего в ловушку человека.
      Лестница, скользкая, поросшая мхом, вела вниз. Оттуда веяло гнилью и сыростью, и человек засомневался, стоит ли туда идти. Однако спустился; вскорости перед ним оказалась еще одна дверь, запертая на засов. Ее тоже было непросто открыть - засов проржавел. Уже понимая, что ничего важного здесь не найдется, человек все-таки отодвинул засов, мечтая о том, чтобы обнаружить в подвале подземный ход, ведущий на волю.
      Шагнув внутрь, пленник дома поднял свечу; огонька ее хватило только, чтобы самую малость осветить темноту - но все же хватило.
      Тогда он понял, что не в подвале оказался, а в склепе. Покрытые слоем пыли темные гробы стояли на постаментах - скорее, не гробы, саркофаги. Металлическими они были, изукрашенными орнаментом. Все казались довольно старыми - да и как бы могли быть новыми, если в доме не истлели разве что камни?
      В мертвом доме живому не место...
      Скорее от страха, нежели от любопытства, он подошел к одному из саркофагов, стер пыль с части крышки, вгляделся в потускневшее золото. Надпись - неведомые письмена - разобрать не сумел; а может, то были не чуждые письмена, а попросту изощренные узоры. Когда положил руку на крышку, показалось - золото под пальцами вздрогнуло, стремительно потеплело. Отдернув руку, человек поспешно покинул склеп, испытывая сильный соблазн оглянуться, и заставляя себя не оглядываться.
      Соседство с мертвыми не радовало; не возникало сомнений, что не пустые стоят саркофаги.
      
      Остаток дня он старался держаться подальше от подвала-склепа, смотрел на море, на деревья внизу под окном, далеко, и страх понемногу покинул сердце, на место его пришло лихорадочное желание вырваться из этой ловушки. Он снова попробовал найти хоть что-то, из чего можно было сделать веревку, вернулся даже в комнаты над самым подвалом, но не нашел ничего - все те же расползающиеся драпировки и занавеси.
      Человек выбрал комнату почище и уселся на подоконнике.
      Время теперь еле двигалось, будто и оно стало немощным от старости.
      Все чаще мысли возвращались к тем, кто внизу. Он почти ощутил родство с ними - только они уже умерли, а ему еще предстоит. Воды во фляге оставалось на пару дней; еще с неделю, если повезет, можно прожить.
      А потом?
      Море шевелилось внизу, серое, в клочьях пены. Оно было водой, но смертельной; и даже до этой воды нельзя было дотянуться. Человек закрыл глаза, пытаясь понять, какой еще путь к спасению он не учел.
      Тогда от двери послышался вздох.
      
      Высокой была женщина, бледной, с узкими губами и скорбным взглядом. Волосы ее, распущенные, темные, покрывала полуистлевшая ткань, худые руки придерживали на груди расстегнувшийся ворот. Она стояла в полутьме дверного проема; смеркалось, и женщина походила на призрак.
      Человек невольно качнулся назад; первая мысль была, что сумасшедшая живет в этом доме, одичавшая от одиночества. Но глаза женщины были разумны, хоть смотрела она, как смотрят потерявшие все.
      - Ты кто? - спросил человек, чувствуя, как голос топорщится посреди тишины дома.
      - Это мой дом... ты недавно был возле нас...
      "Она мертва", - откликнулось в голове, и падение на прибрежные камни показалось хорошим выходом; "она сошла с ума в одиночестве подле умерших родных", - подсказал здравый смысл.
      
      - Я почувствовала живое тепло, оно разбудило меня, - шелестел ее голос. - Но пока я - лишь тень. Верни меня к жизни. Верни моих близких...
      Стояла она, чуть склонив голову, скорбная тень в одежде, поблекшей от времени. Не веяло от нее угрозой.
      - Чего ты хочешь? О чем просишь?
      - Пойдем...
      "Пусть она сумасшедшая, но как-то выжила здесь", - решил человек, но не в силах был пройти мимо гостьи - или, скорее, хозяйки, не в силах был повернуться к ней спиной.
      - Иди вперед, - велел он, и тень послушно скользнула по коридору.
      - Как тебя звать? - спросил для самого себя неожиданно, и понял - именно так узнает, не морок ли эта женщина, ведь только у людей имеется имя; и прилетело из темноты: "Хедвига"...
      
      Они шли, и темнее становилось вокруг.
      - Вся наше семья спит в этом склепе, - говорила Хедвига, и гость все не мог понять, сколько ей: двадцать пять? сорок?
      Тяжелые двери были открыты - сам ли позабыл их закрыть, или она позаботилась?
      - Нам не выйти самим. Открой крышки, - шепнула Хедвига, и тьма поглотила ее. Человек замер, держа в руке догорающую свечу; пытался понять - призрак ли был перед ним, или сумасшедшая ловко укрылась от взгляда.
      "Я сделаю, как она хочет - может быть, тогда она захочет помочь и мне", - решил он, и шагнул к первому саркофагу. Крышка была тяжелой и теплой; знаки, с которых он недавно стер пыль, светились едва различимо.
      Человек с трудом сдвинул крышку на треть, стараясь не смотреть на то, что, прикрытое тканью, лежало внутри. И повернулся к следующей гробнице.
      Шорохи, легкий треск, чуть уловимое постукивание - он уверил себя, что это летучие мыши, и, закончив работу, опрометью бросился прочь из подвала.
      Наверху была ночь. Свеча догорела; яркие, мохнатые звезды были совсем близко, но по ту сторону дома, а он сам оставался по эту. На его стороне была тьма; ожившие лестницы, ступеньки которых поскрипывали, плач дверных петель, шелест и шепот.
      Человек сидел на подоконнике, глядя то на небо, то на дверь, едва различимую на фоне темной стены.
      Светать начинало, когда Хедвига вошла к нему.
      Теперь она меньше походила на тень, и вовсе не выглядела сумасшедшей; поманила рукой, и он, хоть испытывал страх, направился следом за женщиной. Камин горел в полутемной зале, свисала со стен паутина, и лоскуты драпировок тоже походили на паутину, только более плотную. Семеро находились в комнате; Хедвига - восьмая. Сидящие у камина казались восковыми фигурами, не было видно их лиц.
      Один за другим они поднимали головы - люди, молодые и старые; двое совсем юнцов, мужчина преклонных лет, строгая женщина в черном, юная девушка, двое мужчин в расцвете зрелости, похожие друг на друга, как старший и младший братья...
      Гость склонил голову, неловко приветствуя их.
      Девушка улыбнулась и ему, и Хедвиге.
      - Здесь все обветшало... но мы это поправим. Вот только отогреемся у огня.
      "Они все мертвы", - подумал человек, и, пятясь, покинул залу. Он мечтал о одном - добраться до своего окна. Близость моря и неба казалась хоть какой-то защитой. Пятясь, он споткнулся о балку, и успел подосадовать на собственную неловкость.
      
      
      Он проснулся от солнечного луча, упавшего на щеку. Не сразу понял, где находится - комната блестела чистотой, и не на полу он лежал, а на застеленной шелковым бельем кровати.
      Женщина в длинном зеленом платье стояла у окна, спиной к человеку. Она обернулась, и он узнал Хедвигу; с трудом, настолько полная сил женщина отличалась от полубезумного призрака. Она оставалась бледной, и глаза оставались по-прежнему скорбными, но волосок к волоску были уложены волосы, чуть улыбались губы, и блестела на шее золотая цепочка.
      - Добро пожаловать в гости, - сказала Хедвига.
      
      На столе стояли блюда с едой - свежий хлеб лежал там, мясо и фрукты, полупрозрачный сыр, и стояли кувшины с водой и вином. Не веря своим глазам, человек протянул руку к одному из кувшинов - холодным он был, запотевшим; крупные капли собрались на стенках.
      - Пей, - сказала Хедвига, и он принялся жадно глотать ледяную воду, чувствуя, что возвращаются силы и мир обретает четкие очертания. Женщина, стоящая в пяти шагах, вовсе не выглядела волшебницей, тем паче выходцем с того света.
      - Кажется, я начну верить в чудеса, - сказал он неуверенно, и женщина улыбнулась.
      
      Все еще опасаясь, он спустился в каминную залу, и уже по дороге туда был потрясен преображением дома. Шелковые занавеси и драпировки засияли неярким светом, узоры заиграли на солнце, а солнечные пятна высветили искры в мраморных полах. Портреты на стенах больше не казались мрачными провалами в преисподнюю, из которых следят неживые глаза - теперь гостю улыбались мужчины и женщины, исполненные достоинства.
      Семейство, что собралось в зале, тоже изменилось разительно; и, если не все лица представших перед ним людей казались красивыми, то все были внимательны и добры.
      Он же будто их глазами увидел себя - в пыльной, местами рваной одежде, с грязными окровавленными руками, испуганным взглядом.
      - Кто вы такие? - воскликнул он, не боясь показаться невежливым. - Вы призраки? Или ожившие мертвецы?
      Ему ответила женщина в черном платье:
      - Мы - только птицы...
      
      
      - Жители деревенек, тех, что внизу, боялись и ненавидели нас, - говорила Хедвига. - Мы не причиняли им зла. Но дети - особо отчаянные - старались попасть камнем в пеструю птицу, мужчины держали при себе арбалеты, позже - охотничьи ружья. Женщины читали молитвы... Потом они прокляли дом - или другое что сделали с ним, не знаю, но в течение нескольких месяцев вся наша семья погрузилась в тяжкий сон, неотличимый от смерти. Сначала заболел самый младший - он перестал есть, кожа его все бледней, холодней становилась, и через три дня мы отнесли его в склеп. За ним отправилась и сестра... я оставалась последний, не считая мужа. Думаю, в склеп отнес меня он.
      - Но где же твой муж?
      - Я не знаю, - сказала Хедвига. - Может быть, его забрало море... ведь он всех потерял.
      Человек помолчал, отдавая дань тому, кого никогда не видел, и вновь обратился к Хедвиге:
      - Помогите мне выйти отсюда!
      - Это невозможно... снаружи мы - только птицы.
      - Но вы добываете где-то пищу. Летаете. Принесите веревку!
      - Еда существует только здесь, в доме, в его реальности. Как и все мы - такие. Любая веревка, принесенная тебе из деревни, обернется лохмотьями...
      
      Он вспомнил прежние свои попытки - и поверил, внезапно и полностью.
      
      - Ты можешь стать одним из нас, - сказал ему самый старший. - Мы примем тебя в семью.
      Человек замотал головой, невольно схватившись за оберег. Старик посмотрел на него печально и мудро.
      - Если бы мы хотели причинить тебе вред, сделали бы это давно...
      
      Пестрые птицы вылетали из дома, утром и вечером.
      Утром они казались душами, летящими к небу, под вечер, в свете оранжево-рыжем, закатном - кусочками угля, падающими в костер.
      Человек следил за ними и утром, и вечером, то испытывая острую зависть, то примирившись со своей участью.
      
      По вечерам все собирались возле камина и разговаривали. Молодежь была веселой и бойкой, люди постарше - вдумчивыми и учтивыми собеседниками. На столе появлялось вино - гость никак не успевал отследить, откуда оно берется; а остатки пищи исчезали, стоило отвернуться от стола.
      Поначалу гостя заботили чудеса, которых не понимал, но вскоре он перестал искать объяснений тому, что происходило вокруг. И все чаще искал общества Хедвиги. Сколько лет ей, так и не смог понять, но знал, что она потеряла ребенка - давным-давно, и до сих пор по нему тосковала...
      
      - Ты можешь жить тут десятки лет, - говорила Хедвига. - День за днем мы будем говорить с тобой, готовить тебе пищу. Но ты никогда не сможешь покинуть этот клочок земли, если можно назвать землей древнюю скалу... Но, если захочешь стать одним из нас...
      - Тогда я потеряю возможность спасти свою душу, - отвечал человек. Хедвига вздыхала. Но, когда птицы взмывали в небо, он снова и снова вспоминал то об ангелах, то о свободе - пестрым птицам вечно кружить над водой, не попасть в горний мир, но разве они не прекрасны? На их крыльях - поцелуи ветра, капли влаги морской, и что им до вечности, им, от этой вечности освобожденным!
      
      Он не знал, сколько дней прошло. Иногда казалось - от силы пара недель, иногда - что многие месяцы. Однажды он, словно в поисках ответа, рылся в своей запыленной дорожной сумке, и обнаружил жалкий остаток воска на плоском камне, служившем подсвечником. Подивился - думал, что давным-давно его выбросил. С этой свечой он спускался в склеп... а когда поднялся, та уже догорела.
      Размахнувшись, он зашвырнул камень далеко в море. И обратился к Хедвиге:
      - Да, я хочу летать.
      - Спи, - сказала Хедвига. - Ты проснешься уже свободным. Я покажу тебе море - с берега и даже с палубы корабля никогда не понять, какое оно... И я покажу тебе небо...
      
      Его разбудило солнце - луч, упавший на щеку; так было в день, когда гость старого дома познакомился со своей новой семьей.
      Когда он вылетел из окна в облике пестрой птицы, не пожалел ни о чем.

    7


    Арье И. Черный алмаз   30k   Оценка:9.77*6   "Рассказ" Фэнтези

    Туман полз с болота широкими серыми волнами, в свете луны он казался серебристым, и ветви тянулись к небу черными скрюченными пальцами сквозь влажную завесу.
    - Он не выйдет сегодня, - прошептал Кай. - Луна полная, слишком светло.
    Это прозвучало как просьба. Каю было страшно, и он хотел скорей убраться от болота.
    - Сегодня туман, Гюнтер всегда приходит с туманом, - возразил Вернон.
    Братья лежали в мокрой траве за кустами. Они уже в который раз поджидали болотного упыря - Вернону хотелось разделаться с тварью и отличиться, а младший, как обычно, увязался за ним, хотя не имел ни малейшего желания охотиться. Упырь был старый, пережил три Черных Прилива, к нему все в деревне привыкли, нарекли Гюнтером и смирились с его соседством. На людей он никогда не нападал. Ну, утащит иногда ягненка, это можно пережить.
    Круглобокая луна стала клониться к горизонту, серебряный туман потускнел, и небо слегка посветлело.
    - Ну все, скоро рассвет, - снова намекнул Кай.
    - Ты прав... - буркнул Вернон, поднимаясь и отряхивая с бриджей капли росы, - но когда-нибудь я все равно подстерегу эту тварь. Идем.
    Братья прошли через луг к старой дороге, под башмаками чавкала влажная земля. Кай сладко зевнул, предвкушая несколько часов спокойного сна... Вернон схватил его за плечо, а свободной рукой передвинул тяжелый арбалет со спины на бок. На дороге звонко цокали копыта, даже влажная пелена, ползущая из болота, не могла заглушить этот звук. А потом в тумане проступил высокий силуэт всадника, кажущийся в серебристом мареве еще большим. Он тоже заметил ребят и окликнул:
    - Эй, люди! Эта ли дорога ведет в замок Скунвид?
    - Да, мсьер, - откликнулся Вернон. - Мы как раз туда направляемся.
    - Так вы из замка?
    Всадник был высоким и плечистым малым в кольчуге и стальном шишаке. Кай с уважением оглядел длинный меч у его бедра. Лет воину было не меньше сорока - должно быть, он сражался с нечистью в последний Черный Прилив.
    - Да, мсьер.
    - Не надо так меня звать, я всего лишь воин на службе графа Урвинда, - всадник тронул коня шагом, мальчишки зашагали рядом. - Везу послание. А вы почему здесь в такой час?
    Вопрос был закономерный - с чего бы юнцам шестнадцати и тринадцати лет околачиваться до рассвета у края топи.
    - Мы подстерегали болотного упыря, мастер, - ответил Вернон.
    - Зря. Он сейчас на пути к Звездной Пристани. Начался Черный Прилив, галеры уже пришвартовались у берега, и зло стекается к городу.
    - Но почему так рано? - вырвалось у Кая. - Ведь прошлый Прилив был совсем недавно?
    - Этот сто тринадцатый, - грустно ответил воин. - Вам ведь известно пророчество?
    Конечно, оно было известно братьям. Предсказано, что в сто тринадцатый раз Владыка Тьмы возьмет корону с черным алмазом. До сих пор это удавалось предотвратить, и галеры темных магов отплывали, когда собранное ими войско терпело поражение у стен Звездной Пристани. Отплывали и увозили корону с собой на север - до тех пор, пока не придет пора нового Черного Прилива. Прошлый был тринадцать лет назад, и отец мальчиков погиб, сражаясь с тьмой под знаменем мсьера Грихолда, сына господина Скунвида. Сироты выросли в замке при мсьере Далтоне. Он взял на себя заботу о детях доброго воина, ибо имел сочувствие к их горю. Сын старика тоже был похоронен у Звездной Пристани... осталась его дочь, внучка Далтона, и Кай знал, что брат вздыхает по ней. В присутствии Анны бойкий Вернон краснел, начинал заикаться и вообще вел себя странно. Кай был уже достаточно взрослым, чтобы понять: брат влюбился в хозяйскую внучку, но не решается признаться. Еще бы, она - благородная мсьера, наследница Скунвида, а Вернон всего лишь вольный человек, пусть добрый господин и величает его своим оруженосцем. Вернон вбил себе в голову, что если совершит великий подвиг и прославится, то сможет просить руки мсьеры Анны. Он и Гюнтера хотел подстрелить, чтобы хоть как-то отличиться... А Гюнтер сейчас, конечно, чешет на север, чтобы присоединиться к армии тьмы.
    Откуда нечисть узнает, что пришло время? Ведь темные не рассылают гонцов, вроде этого, с длинным мечом. Граф Урвинд созывает своих людей, и другие сеньоры тоже, а нечисть без приказа тянется к северному побережью, у которого бросили якорь длинные черные галеры. Их влечет корона Владыки Тьмы, которую маги снова и снова привозят на побережье. И Владыка тоже знает, что его ждет корона, он идет к ней. В прошлый раз им оказался огр, его убили в дух лигах от Звездной Пристани, а кто теперь? Ведь не старина же Гюнтер... Говорят, Владыка сам не знает, что он - избранник зла. Он великий воин, лучший из лучших, могучий слуга тьмы. Тот огр, что не добрался до короны тринадцать лет назад, был, говорят, десяти футов ростом и силен невероятно.
    В замке, конечно, начались хлопоты, суета - как-никак гости сюда попадали нечасто, тем более в этот раз пожаловал человек графа. Пусть даже простой воин, пусть даже с черной вестью.
    Старый мсьер Далтон принял гостя в большом зале. Ради такого случая из сундука достали серебряные кубки и начищенные оловянные миски. Гость, ел, зевал, извинялся, объяснял, что устал - а в промежутках между этими занятиями излагал волю его светлости. Граф Урвинд собирает вассалов у деревни Козий Лог.
    - Там рядом есть высокий холм, с него хороший обзор, - прикрывая ладонью зевок, - объяснял приезжий воин, - вот на нем и будет графское знамя. Через три дня войско снимется и уйдет на север, к Звездной Пристани. Его светлость ждет, что явятся все и с лучшими людьми.
    Мсьер тяжело вздохнул и обвел широкой ладонью стол, за которым собрались мужчины Скунвида, имеющие право преломить хлеб с господином. Двое старцев, ровесники и верные вассалы мсьера, трое латников - Грид, Айлоу, Пин Лучник да Вернон с Каем.
    - Вот все мои люди, - объяснил старый рыцарь, - молодых, способных драться поведу я сам. В деревне соберу крепких мужчин, два десятка пеших наберется. Надеюсь, другие мсьеры приведут отряды получше моего... Стыдно встречать Черный Прилив с таким войском, но лучшие времена Скунвида, увы, миновали.
    Вошла Анна, осторожно неся на подносе кувшин, украшенный чеканкой. Вернон тут же опустил глаза в миску и залился румянцем.
    - Ничего, оруженосец дедушки мастер Вернон - отличный воин! - выпалила девушка. - Он один стоит целого отряда!
    Кай с удивлением заметил, что поднос в руках мсьеры дрожит, а на ее щеках зажглись алые пятна. Во дела! Никогда раньше она так не говорила о дедушкином оруженосце. Кай скосил взгляд на брата - тот сжал кулаки:
    - Клянусь! Клянусь, вы обо мне услышите! Я сам убью Темного Властелина и разрушу пророчество! И если Светлые Боги помогут мне, затем буду просить руки девы, которой я теперь никак не достоин!
    Это не было пустой похвальбой, Кай знал, что брат на мечах лучший, ни один из солдат Скунвида не сравнится с ним. И стрелял Вернон метко, и в седле держался уверенно. Но что поделать, если твой отец - простой воин...
    - И она ответит согласием! - не опуская глаз, откликнулась Анна.
    Кай втянул голову в плечи - сейчас грянет буря... сейчас мсьер ка-ак... но старик молчал. И все за столом притихли. Даже Пин, зубоскал и насмешник, не воспользовался случаем подшутить над Верноном. Наконец мсьер произнес негромко:
    - Мне бы осерчать... но знаю, что нет в этом резона. Это мой последний Черный Прилив, третий. Да. Когда он отхлынет, мне не придется ничего решать. Те, кто выживет, пусть сами разбираются. Внучка, ты остаешься хозяйкой Скунвида, и жениха выберешь сама... Все имеет свой смысл.
    Наутро мсьер выступил в поход. Вернон бережно развернул знамя Скунвида с серой башней на алом поле, Анна помахал ему из окна, старательно улыбнулась и украдкой смахнула слезы.
    Старик Далтон в своих древних латах выглядел достаточно внушительно, седые усы топорщились под забралом, надраенная сталь блестела на поникших плечах, а кираса заставляла разогнуть спину. Воинам Далтон раздал все лучшее, что нашлось в оружейной. Каю, слишком мелкому для кольчуги, досталась куртка воловьей кожи со стальными бляхами и потрескавшийся от старости ремень с красивыми медными накладками. Он вооружился арбалетом брата и кинжалом.
    Зато когда распахнули ворота, и мсьер оглядел свою пехоту... явились все, ни один не отказался, но вооружены были чем попало. Далтон махнул рукой и обернулся к Каю:
    - Малец, веди этот сброд в оружейную. Пусть разберут, что осталось. Мой подарок верным вассалам. Последний подарок.
    Наконец сборы были окончены, припасы погрузили в фургон, и господин Скунвида выступил в поход. После полудня небо стало затягиваться тучами. Ветер нес их с севера - оттуда, где нечисть собиралась для штурма Звездной Пристани. Каю казалось, он улавливает запах гари. А может, и не казалось. Потом пошел дождь - мелкий, густой и холодный. Перья на шлеме мсьера пропитались водой и поникли, Кай кутался в плащ и грустил. Ему было одиноко - раньше-то держался рядом с братом, они болтали, им всегда находилось, о чем поговорить. Теперь же Вернон со знаменем, рядом с господином, ему не полагается чесать языком.
    Дождь не стихал до вечера, и ночевать пришлось в промокшем насквозь лесу. Едва удалось развести костер, прикрывая его влажными плащами. А наутро снова в путь.
    Кай ехал за Пином Лучником, кутался в плащ, следом за ним катился фургон, запряженный парой тощих кляч, шлепали по сбитой в кисель дороге ополченцы Скунвида - грязь покрывала их едва не до пояса, а на лицах читалось равнодушие - скорей бы закончился утомительный переход... Вокруг расстилались серые поля, стебли промокли и клонились к земле, а дождь заволакивал все блеклым пологом - таким же серым, как и настроение воинов света, бредущих на север. В стороне показалась деревня, но она была мертва - не лаяли собаки, над кровлями не поднимался дым. Мужчины, способные сражаться, ушли на север, а остальные спрятались, укрылись за стенами ближайшего города или замка.
    Когда дождь прекратился, лучше не стало. Колонна вступила в лес, с нависших над дорогой веток срывались тяжелые капли, все было завалено палой листвой, воздух полнился шорохами и скрипом. Кай думал о толпах, прошедших по этой дороге на север прежде людей из Скунвида. Они все спешат на север, все идут к Звездной Пристани, чтобы там, под стенами древней твердыни сойтись в главной схватке. Для большинства битва станет последней, но они идут и идут - с серыми лицами по серой земле.
    За лесом начиналась равнина - пологие перекаты, брошенные хутора, окруженные полями, все серое, мокрое и печальное.
    Неожиданно мсьер Далтон натянул поводья, его дряхлый, под стать хозяину, жеребец остановился и махнул тяжелой головой, роняя капли дождевой влаги на дорогу.
    - Что-то не так, господин? - спросил Вернон. Знамя, которое он вез, поникло, алое поле тоже казалось серым, как башня в центре полотнища.
    - Вон там Козий Лог, - старый рыцарь указал длинным пальцем на холм, который был повыше других, - на этом бугре должен быть флаг его светлости, но его нет... Люди, оружие к бою!
    Ополченцы сошли с дороги и развернулись цепью, всадники отряхивали плащи, вода бежала по ним скудными ручейками, все нащупывали рукояти мечей и секир. Грид отстегнул круглый щит, привешенный у седла, а Айлоу, который вез щит за спиной, перекинул его на левое плечо и, сопя, стал совать руку в петли. Промокшая одежда собиралась складками и мешала.
    Когда отряд добрался к холму, людям из Скунвида открылась картина побоища. Там, где господин Урвинд повел в атаку кавалерию, тела огров громоздились высокими грудами. Потом напор иссяк, копья рыцарей сломались, всадников окружили и изрубили - в этом месте возвышался холм из трупов людей, животных и созданий тьмы. Пехота пыталась отбиться на холме - мертвые тела образовали кольцо у подножия. Остальных убили на склонах, когда строй был прорван. Кай вел свою лошадь за мсьером, животное фыркало и задирало голову - его пугали запахи и вид растерзанных тел. Некоторые огры были утыканы стрелами так, что напоминали ежей, зияли раны, нанесенные копьями и топорами, но дождь смыл кровь и грязь, тела казались странно чистыми. Люди выглядели хуже - их терзали, рвали на части, у многих головы были раздроблены и вбиты в плечи ударами тяжелых палиц. Больше всего Кая напугали следы зубов на трупах. Он вспомнил: огры не возят обозов, их запасы продовольствия - это враг, и в бой они идут голодными. Сейчас набили животы... Каю стало дурно, и он спрыгнул с седла, чтобы не заблевать потник.
    Мсьер увел своих людей с поля битвы, когда стало ясно, что помогать здесь некому. Старик, часто моргая подслеповатыми глазами, оглядел людей и заявил:
    - План кампании меняется, к Звездной Пристани я пойду под своим знаменем. Кто желает оставить меня, может это сделать сейчас. Я разрешаю.
    Он сидел, прямой, как доска, в своих старомодных латах, моргал и водил глазами по серым лицам вассалов - ждал. Никто не покинул строя.
    Старик буркнул:
    - Благодарю, вы славные люди и заслуживали лучшей судьбы. Следуйте за знаменем.
    После Козьего Лога порядок движения изменился - мсьер забрал знамя у Вернона и послал юношу вперед. Лошадь Вернона была самая резвая в отряде, и мсьер велел оруженосцу высматривать, не покажется ли орда, перебившая людей графа. Огры двигались впереди, время от времени Кай видел следы широких лап там, где их не размыла вода. Изредка встречались обглоданные кости, а уж дерьмо огров громоздилось вдоль дороги повсюду. И воняло.
    Вернон поднимался на пригорки, оглядывал округу, потом скакал дальше, взбирался на новый холм, а Кай с остальными двигался следом, по дороге. Ему было одиноко без брата.
    Дождь не возобновлялся, а серые тучи по-прежнему ползли с севера, скрывая небо. Обычная осенняя погода, но Каю казалось, что это Черный Прилив движется с севера. Холмы становились все выше, сквозь земляные бока проступали каменные остовы - отряд приближался к горному хребту, и он уже встал на горизонте синеватой полосой.
    Вот брат поднялся на очередной бугор... пригнулся и поспешно развернул коня. Мсьер Далтон поднял руку, но это было излишне - разведчика видели все. Люди столпились около старого рыцаря, как перепуганные цыплята около наседки, и ждали. Вернон подскакал и осадил храпящего жеребца, обдав грязью земляков.
    - Я их видел! - возбужденно выкрикнул юноша. - Они шагают не спеша... не быстрее нас. И... вот что, мсьер Далтон...
    Вернон изложил свой план. Старик выслушал оруженосца, обдумал... все глядели на него, ждали решения. Наконец господин кивнул:
    - Это славно, если у нас выйдет. Если удастся то, что ты задумал, мой мальчик. Будь по-твоему, бери людей и делай.
    Разумеется, Вернон взял конных - им предстояло обогнать бредущую орду, вернее, остатки орды - люди графа Урвинда дорого продали свои жизни, и тварей после сражения у Козьего Лога осталось немногим более двух сотен. Вернон повел своих в обход. Скакали рысью, Пин, вечно веселый и жизнерадостный, вдруг скис и то и дело начинал нытье: не надо бы связываться с ордой, пусть идут себе, а ополчение Скунвида следом... рано или поздно встретится отряд какого-либо сеньора, тогда бы и ударить по ограм сзади... Глупо, конечно: при такой скорости огры никого не догонят, даже если впереди следует войско. А может, никого и нет - все, кто выступил раньше, уже в городе. Заперлись в Звездной Пристани и отражают приступы нечисти. Но Вернон не слушал Лучника, скакал впереди и не оборачивался, как будто точно знал, что все четверо следуют за ним. Кай опять был последним, но лишь по вине лошади - ему, как младшему, дали самую старую и медлительную кобылу. Худшую клячу из всех, что годились под седло в хозяйстве мсьера.
    Впереди встал отрог горного хребта, дорога огибала его слева, а Вернон повел направо, и вскоре пятеро всадников оказались в ущелье. Пин задрал голову и оглядел крутые склоны:
    - Ловушка. Если огры свернут сюда, нам конец.
    Вернон опять пропустил жалобы Пина мимо ушей и велел спешиваться.
    - Дорога проходит под обрывом по ту сторону гряды, - Верно указал рукой. - Мы должны вскарабкаться на гребень и расшатать пару больших камней, вот и все. Никакого риска, Пин. Кай, ты останешься здесь с лошадьми. Если появятся огры, прячься, или лезь к нам... или еще что-нибудь придумай. Постарайся, чтобы животные не шумели.
    Каю стало обидно - опять его, как маленького, оставляют позади. Он даже не увидит из этой теснины, как камни расплющат ограм головы. Вернон, конечно, придумал здорово, он молодчина. Как всегда - Вернон лучший. Замечательный брат! Вот если бы еще взял Кая в скалы, а с лошадьми оставил нытика Пина... Кай задрал голову - воины мсьера карабкались на скалу. Вернон выше всех - как всегда, первый во всем. Когда они скрылись за камнями у скального гребня, Каю стало совсем одиноко. Раньше-то Вернон хотя бы мог оглянуться и увидеть младшего братишку здесь, внизу, такого маленького... конечно, оборачиваться он не стал - Вернону сейчас не до Кая. Но ведь мог оглянуться. Кай прошелся среди присмиревших лошадей, похлопал по шее жеребца, на котором приехал брат, погладил свою кобылку... Лошади волновались, они цокали копытами по камням, склонив тяжелые головы, выискивали травинки. И время от времени принюхивались, шумно фыркали и трясли гривами. Что им не нравилось? Неужто и сюда доносится запах огров? Кай втянул носом воздух, ничего не ощутил, но на всякий случай отстегнул притороченный к седлу арбалет, взвел, наложил болт... Время тянулось и тянулось. Кай посидел на камне, замерз и стал прохаживаться, косясь по сторонам.
    А потом загрохотал обвал. Рев лавины оглушил Кая, хотя валуны катились по другую сторону отрога. Но скалы тряслись, их дрожь отдавалась и здесь, со склона валились мелкие камешки. Лошади заволновались, и Каю пришлось успокаивать их. А потом затылком он ощутил чужой взгляд. Резко обернулся - и обмер: в трех десятках шагов на камне сидел упырь. Сутулый, длиннорукий, а в плечах как три Кая. Сидел - и молча пялился на мальчика. Светло-зеленые глаза из-под тяжелого надбровья глядели грустно, и злобы в них не ощущалось. Но Кай не рассуждал - вскинул арбалет. Упырь нырнул за камень, и болт бесполезно чиркнул о гранит. Кай замешкался, вращая рукоять, потом бросился туда, где скрылась нечисть, обогнул валун - и успел заметить, как упырь исчезает в скале. Не в каменном откосе, конечно, а в широкой, как ворота, щели, укрытой завесой ползучего плюща. Если бы не упырь, Каю и в голову не пришло искать здесь пещеру. Он постоял немного, заглянуть под завесу ползучих побегов не решился, и побрел обратно.
    Вернон с остальными уже спускались - скользили по склону, ссыпая сапогами струйки щебня, и весело орали. Им удалось! Лавина накрыла бредущих по ущелью огров! Похоронили всех! Брат, конечно, отругал Кая за то, что оставил лошадей, но настроение у Вернона было отличное, и он не стал сердиться всерьез. А выслушав рассказ об упыре, посерьезнел и спросил, не было ли у нечисти крестообразного шрама на щеке. Кай кивнул.
    - Гюнтер... - тихо произнес брат. - Что ему здесь нужно? Почему он не пошел по дороге, как огры? И потом, он должен был опередить нас на день пути...
    Но рассуждать было некогда, воины сели в седла и отправились навстречу мсьеру, который вел пехоту нарочно медленно, выжидая, чем обернется дело с засадой.
    Старый мсьер Далтон улыбался, слушая солдат - а те взахлеб, перебивая друг друга, рассказывали о том, какой славный обвал они устроили, и как огров завалило так, что и до нового Черного Прилива не откопать. Вернон помалкивал и не веселился с другими. Потом, когда крики поутихли, заговорил:
    - Мсьер, ущелье с дорогой перекрыто. Камней мы навалили столько, что не перебраться. Мы не сможем поспеть к Звездной Пристани.
    Все тут же стихли. Пин пробормотал:
    - Будь оно проклято, это ущелье... мы сделали достаточно, и можно поворачивать домой, а?
    Далтон покачал головой:
    - Нет, я хочу еще раз попробовать мечом, крепки ли головы нечисти. Однако до соседнего перевала два дня пути. Позор владельцу Скунвида, если он опоздает к битве!
    - Мсьер, есть еще кое-что, - заявил Вернон.
    Подозвал Кая и велел пересказать историю с упырем. Далтон слушал сбивчивый рассказ мальчишки, хмурился и не перебивал. Потом объявил:
    - Сами Светлые указали нам путь! Мастер Кай, тебе повезло открыть Тропу Гоблинов. Я слышал о пещере, но не был уверен, что это правда. Когда-то, во времена Старой Империи, ею пользовались контрабандисты, но после восьмидесятого Черного Прилива, когда Империя пала, в горах завелась нечисть, и о секрете забыли. Покажешь мне эту пещеру. Хм, кто бы мог подумать, что вход на Тропу всего лишь в двух шагах от дороги...
    - Их разделяет горный кряж, мсьер, потому никто и не знал, - заговорил Вернон. - Я тоже подумал, что мы можем пройти сквозь горы и...
    - Но там же гоблины, - напомнил Грид.
    - Нет там гоблинов, они все ушли на север, к Звездной Пристани, - возразил Айлоу.
    А Пин Лучник покачал головой:
    - Я там точно погибну. Это моя судьба...
    - Можешь вернуться, - недовольно заявил ему Далтон.
    - Нет, мсьер, негоже бросать господина и убегать от судьбы.
    Каю казалось, что Пин вот-вот разрыдается, но Лучник больше не произнес ни слова - до того самого мига, когда воины раздвинули занавесь из ползучих побегов, и широченный зев пещеры открылся взглядам.
    - Хорошая могила, - вот что сказал тогда Пин. - Большая.
    Ополченцы зажгли факелы и вошли под темные своды. Один крикнул, что здесь в самом деле бывали гоблины, но сейчас пусто и тихо. Ему ответило гулкое эхо. Широкий проход уводил в толщу скального массива. Кони артачились и не хотели идти в темноту, их пугали тени, пляшущие на стенах. Громоздкий фургон пришлось оставить, часть припасов нагрузили на распряженных кляч, часть взяли пешие. Лорд Далтон буркнул, что когда-нибудь эту колымагу обнаружат, и тогда снова вспомнят о Тропе Гоблинов. Кай шагал за братом, ведя кобылу в поводу, успокаивал ее и напрасно пытался умерить собственный страх мыслями о том, что нечисть сейчас ушла на север. А что, если нет?
    Гоблины объявились, когда отряд отмахал не меньше половины пути. Воины этого племени, конечно, ушли на зов Черного Прилива, но старики, калеки и самки с детенышами остались. Выбрав момент, они бросились на людей из темных проходов, ведущих в глубину горы - к их подземному городу. Сразу из нескольких проходов ринулись толпы тварей - приземистых, грязных, вонючих. Они верещали, размахивали обглоданными костями, швыряли камни и кал. Дрожащий свет факелов отражался в громадных черных глазищах гоблинов. Мелкие твари карабкались по скалам, норовили взобраться на самый свод, их сбивали стрелами... Кай разрядил арбалет в жирную старую самку, болт пробил ее насквозь и заставил подавиться мерзким карканьем. Потом, пока Кай поспешно заряжал, два камня угодили в него, кровь из рассеченной брови залила глаза. В трепещущем рыжем свете метались люди и гоблины, кобыла Кая ускакала в темноту, Вернон рубил тварей, защищая брата, мсьер Далтон рычал из-под забрала и ударами длинных, закованных в сталь, ног расшвыривал гоблинов, вставших на пути отряда. Старик все еще был силен, его пинки опрокидывали даже самых крупных самок. Люди пробивались за ним. Кай держался в середине, заряжал и стрелял, заряжал и стрелял...
    Истерзанные, окровавленные, ополченцы снова и снова отбивали атаки подземных жителей, и наконец впереди показался свет. Наружу выбралось меньше половины отряда. Пин Лучник остался в могиле, которую сам выбрал... Хотя снаружи была ночь, никому не хотелось задерживаться у пещеры. Мсьер Далтон взгромоздился в седло - его старый боевой конь оказался единственной лошадью, преодолевшей Тропу Гоблинов - и ополченцы выступили. Нужно было отыскать дорогу, но это оказалось несложно - путь указывало зарево на севере, это горела деревня.
    Шагали долго, прежде чем мсьер велел остановиться. Кай с другими собирал хворост для костров, потом его подозвал Вернон, промыл рану на лбу.
    - Руки дрожат, - пожаловался Кай.
    - Это всегда бывает после первого боя, - ответил брат с видом бывалого воина. Смутился и добавил, - так я слыхал. У меня тоже дрожали, а сейчас прошло.
    Для него этот бой тоже был первым. Но быть откровенным Вернон мог лишь с братом. Для остальных он - безупречный, не знающий страха и не по годам рассудительный. Лучший. Достойный руки мсьеры.
    Далтон, стараясь выглядеть невозмутимым, разделил остатки припасов, назначил караульных. Сон пришел мгновенно, стоило Каю лечь и накрыться плащом... разбудили его крики. Ночью стал накрапывать дождь, но не это было причиной тревоги - к лагерю со всех сторон сходились медлительные фигуры. Костры затухали, но луна давала достаточно света, чтобы разглядеть, что это люди. Первым из мрака выступил тощий костлявый старик, немного похожий на мсьера Далтона. Он тянул к людям мосластые руки и издавал неприятное сипение. Кай разглядел пустые глазницы и с ужасом понял, что старик мертв. Ополченец пронзил впалую грудь копьем, и ни капли крови не вышло из раны. А мертвец продолжал топтаться на месте, пытаясь дотянуться до человека, хотя ему мешало копье. Айлоу рубанул секирой, рука старика с хрустом отделилась от предплечья, но и это не помогло. Лишь когда его обезглавили, мертвец осел в грязь и завалился набок, выдернув древко копья из рук ополченца. А из шуршащей пелены дождя уже подступали другие. Их рубили, кололи, Кай зря истратил несколько болтов, пытаясь подстрелить покойника... Воины сбились в кучу около мсьера, а тот рубил длинным мечом, надсадно хрипя при каждом взмахе. Силы дряхлого рыцаря были на исходе, а мертвецы брели и брели. Вокруг ополченцев шевелились отрубленные конечности, ворочались бесформенные истерзанные груды гнили...
    Вернон закричал:
    - Кладбище! Они идут с деревенского кладбища!
    И бросился в дождь. Кай по привычке увязался за братом. Они бежали, увертываясь от протянутых костлявых рук, а навстречу бесконечной вереницей брели, спотыкаясь и шатаясь, сутулые фигуры. Земля осыпалась с них, дождевые капли текли по холодным лицами... Молодая женщина в белом саване ухватила Кая за плечо, он махнул кинжалом, прорезав нечувствительную плоть, вырвался... пальцы покойницы были жутко холодны.
    Вот и кладбищенская ограда. За ней, среди могил, сквозь пелену дождя мерно вспыхивали зеленоватые огоньки. Вернон бросился к ним, Кай, проваливаясь в рыхлую землю по щиколотку, ковылял следом. Рядом зашевелилась земля, сквозь нее лезло что-то бесформенное и страшное. Кай отшатнулся, ноги заскользили в грязи, он упал. Брат успел убежать далеко, Каю пришлось напрячь последние силы, чтобы не остаться здесь одному среди ужасов ночи. К кругу свечей он подоспел, когда Вернон уже всадил клинок в спину коленопреклоненного некроманта на добрый фут. Выдернул меч, отступил... Маг обернулся, с натугой выпрямляясь, и Кай с удивлением понял, что слуга тьмы на вид совсем юн, вряд ли больше двадцати лет. Меч Вернона пронзил его насквозь, и, когда юнец приложил обе руки к груди, кровь хлынула на пальцы. Кай подскочил к брату и замер, оглядывая мага и свечи, горящие зеленым пламенем, которому не вредил дождь.
    Некромант выбросил окровавленную ладонь, и что-то округлое, источающее клубы дыма, вертясь, устремилось к Каю. Вернон оттолкнул брата и снова ударил мечом. Исходящий дымом шар промчался мимо.
    - Какой храбрый господин... - прошептал некромант, опускаясь на колени, - мой прекрасный злой господин...
    Умирая, он улыбался.
    У потухших костров братьев встретили мсьер Далтон и четверо дрожащих от ужаса крестьян.
    - Они все упали! - твердил один. - Разом упали и замерли. Все разом...
    - Мы убили мага, который их поднял, - объяснил Вернон.
    Но ополченец все повторял и повторял:
    - Они упали, упали разом...
    - Сколько людей погибло, - горько произнес мсьер, - а я жив, старый пень! Ведь это я должен был пасть, а не молодые...
    - Здесь плохое место, - перебил Вернон. - Нужно идти дальше.
    Когда рассвело, на горизонте встала стена черного дыма - штурм Звездной Пристани уже начался. Семеро уцелевших людей Скунвида брели навстречу дыму, который нес им в лицо северный ветер.
    Лагерь воинства тьмы оказался пуст - все сейчас были под стенами города. Кай шел за братом по огромному лагерю. Ряды шатров с коновязями сменялись ямами, которые наскоро выкопали гоблины, стойбище огров напоминало гигантский нужник, посреди которого торчали колья с насаженными черепами... в центре высился просторный черный шатер.
    - Если Владыка не появился, венец там, - указал на шатер мсьер. - Идем!
    Когда люди Скунвида приблизились к черному пологу, Кай расслышал голоса внутри.
    - Он близко, близко!
    - Да, мой лорд, совсем рядом. Я показал ему путь.
    Этот при разговоре словно квакал, его горло было устроено иначе, чем у людей.
    - Скоро свершится, - поддакнул третий.
    Старик Далтон широким взмахом рассек черное полотнище и первым бросился внутрь, за ним остальные, и Кай, как обычно, оказался последним. Трое высоких мужчин в черных плащах и упырь схватились с пришельцами. Маги пустили в ход огненные стрелы, пламя заставило мсьера Далтона отшатнуться, но Вернон, оказался быстрее - проскользнув сбоку, он разнес клинком череп мага, другого отбросил арбалетный болт. Упырь успел разорвать двоих ополченцев, прежде чем Кай всадил ему болт точно в середину лба. Торопливо заряжая арбалет, он с удивлением заметил на щеке твари приметный шрам. Гюнтер! Подумать над этим совпадением мальчик не успел, тетива натянулась до отказа, и пора было стрелять снова... Когда схватка завершилась, на ногах стояли лишь братья. Кай склонился над мсьером.
    - Твой брат... передай ему... мое благослове... - хрипел старик и с каждым словом изо рта плескала кровь. - Благословение... если он жив. Анна...
    Кай поднял глаза - Вернон стоял спиной к нему и умирающему рыцарю. Брат глядел на черный алмаз, который украшал серебряный венец, подвешенный на опорном столбе. Сделал шаг, протянул руки. Кай с ужасом глядел, как его брат, лучший и первый во всем и всегда, поднимает над головой венец Владыки Тьмы. Потом черный алмаз вздрогнул над макушкой Вернона и медленно стал опускаться.
    Кай понял. Он наложил болт, поднял арбалет и придавил скобу. Все имеет смысл, иногда - тайный смысл. Темные силы звали Вернона, лучшего из лучших, чтобы заполучить Властелина. Светлые - заставили Кая пройти путь вслед за братом, чтобы Властелин, взявший, согласно пророчеству, венец, не смог возложить его на свое чело.
    - Будьте прокляты, - сказал Кай светлым силам.
    Он отшвырнул арбалет и вышел из черного шатра.
    Небо над морем застилал дым, ветер терзал его и разносил в стороны. Под белокаменными стенами Звездной Пристани клубились толпы нечисти. Рев, вой и удары таранов взлетали к затянутым дымом небесам. В городе серебряно пропела труба, перекрывая грохот боя. Одновременно распахнулись все семь ворот, и закованная в блестящие доспехи кавалерия - по трое в ряд - поскакала на серые толпы воинов тьмы. Те дрогнули под тяжелым напором и стали расползаться, как сугробы в солнечных лучах. И северный ветер наконец разорвал завесу дыма над белыми стенами.

    8


    Ибрагимова Д.М. Подарок Подземелья   29k   Оценка:6.54*6   "Рассказ" Фэнтези

      Дорн стиснул зубы, проклиная собственную слабость.
      'Главное не смотреть на него. Лучше будет сразу удушить, чтоб не мучился, а потом бросить в яму...'.
      Из глубины коридора послышался детский плач. Охранник замедлил шаг. Взмокшая ладонь с силой сжала связку ключей, руки предательски дрожали. Дорну хотелось оглохнуть, чтобы не слышать, как живые нотки голоса разрывают мертвенную пустоту. Стараясь отвлечься, он смотрел на грязные половицы под ногами, но даже в их скрипе мерещилась жалобная мольба. Комок сердца лихорадочно бился о стенки грудной клетки.
      Ему ли, старому убийце, бояться греха... даже если у этого гнилого мира есть Бог, он давно уже наплевал на свое творение, позволяя одним жить в богатстве и роскоши, а другим умирать от голода. Перед глазами стоял образ недавно умершего годовалого сына. Была ли это кара Создателя?
      Застрявший в замочной скважине ключ будто давал охраннику время подумать. Дверь отперлась с большим трудом. Внутри было темно, и Дорну пришлось снять со стены один из факелов. В углу камеры сжалась узница. Грязные патлы волос черными змеями рассыпались по худеньким плечам. На бледном лице выделялись большие испуганные глаза. Совсем девчонка. Видать не от хорошей жизни в кабак подалась, торговать телом много ума не надо, а про то что обрюхатят не подумала? Немудрено, что за нож взялась, когда есть нечего стало.
      Преступница затравленно смотрела на вошедшего. Завернутая в лохмотья кроха присосалась к одной из небольших грудей, но Дорн отчего то знал - в ней нет ни капли молока. Молодая мамаша не сопротивлялась, когда он забрал младенца, только завыла, обхватив себя за плечи.
      Дорн боялся, что чужой ребенок может разбить в нем остатки хладнокровия.
      -Ну что ты шумишь? Сейчас придушу тебя и все...
      Отпрыск преступницы плакал и покряхтывал, пытаясь отыскать что-то красными сморщенными ручками.
      Что если бы это был его сын?
      ***
      - Аринд! Ар! Где ты застрял, оболтус? Живо сюда!
      Пятилетний мальчонка, потирая заспанные глаза, плелся к огромному мужчине в мешковатых штанах и рубахе из грубой ткани. Пламя выхватывало из мрака лицо охранника, изрытое морщинами, под стать многолетней тюрьме. В бороде и усах белели хлебные крошки - свидетельство недавнего завтрака. Дорн, хмуро сдвинув брови, ждал, когда мальчик доберется до мрачной части длинного прохода.
      - Что ты как сонная муха? Пошевеливайся!
      Аринд послушно побежал, внимательно глядя под ноги, чтобы снова не упасть. Покоробившийся деревянный пол пестрил ошметками грязи и кирпичной крошкой. С каждым годом земля оседала все больше, и неровную кладку стен резали пустоты трещин. Ар часто заглядывал в темноту разломов, пытаясь понять, куда деваются жучки, когда забираются внутрь.
      - Что мы будем делать? - звонкий голосок эхом растворялся в лабиринте пустых проходов.
      Ар едва доставал Дорну до пояса. Маленькое тельце казалось еще более хрупким на фоне громадной фигуры охранника.
       - Держи крепко, не урони, - наставительно сказал Дорн.
      В руки запыхавшемуся Аринду опустилась связка факелов. Тот охнул, согнувшись от тяжести.
      - Я не унесу столько!
      - Ничего, не развалишься. Я буду забирать по одному.
      - А зачем?
      - Пламенники сменить нужно. Половина отсырела. Проклятые дожди...
      - Давай опять зажжем, если потухли.
      - Без толку, только коптить будут. Благо, этого добра у нас навалом. Старые потом сложишь вон там в кучу. Понял?
      - Понял...
      Аринд заворожено смотрел, как на креплениях один за другим загораются новые огоньки.
      Блики бегали в широко распахнутых детских глазах. Неровно обстриженные черные волосы топорщились на затылке. Уши смешно торчали и казались красноватыми в отблесках пламени.
      Для Дорна смена факелов не была особо радостным занятием, но и он довольно хмыкал, когда загоревшийся пламенник обдавал лицо приятным теплом.
      Ар неуклюже топал вслед за охранником, морща нос от усилившейся вони. По обеим сторонам затхлого коридора располагались тюремные камеры. Часть из них была наглухо закрыта массивными дверями, без единой щели. Другие отгораживались деревянными решетками, скрепленными веревочными узлами вперемешку с ржавой проволокой.
      Аринд редко бывал в этой части подземелья и каждый раз с опаской и удивлением рассматривал грязных людей на полу. Они не были похожи на охранника и тех, кого Ар видел до сих пор. Эти 'заключенные', как их называл Дорн, совсем не двигались и, если долго лежали, начинали дурно пахнуть.
      - Почему они все время лежат? Они спят? - негромко спросил Аринд.
      - Кто? - охранник обернулся.
      Ар указал на людей за решетками.
      - А-а, эти что ли? - Дорн вынимал очередной факел из простенка между камерами. - Подохли, ясное дело.
      - Это как?
      - Умерли. Не пошевелятся больше.
      - Почему они умерли? - глаза Аринда вспыхнули огоньками любопытства.
      - От яда, - равнодушно пояснил охранник.
      - А яд это что? - Ар и не собирался замолкать.
      Дорн сердито глянул на него. Он терпеть не мог всяческих расспросов.
      - Закрой рот, надоеда, и иди молча.
      Аринд вжал голову в плечи и насупился. Некоторые преступники лежали согнувшись, другие странно распластавшись, так что занимали почти весь пол. Слабые пятна коридорного света почти не проникали внутрь тюремных клеток, скрывая в темноте лица.
      Дело было закончено. Ар последовал за Дорном, попутно собирая разбросанные факелы.
      - А я тоже буду так лежать? - неуверенно спросил он.
      - Ты-то? - Дорн хмыкнул. - Ты давно уже должен был подохнуть вместе с мамашей. Эта продажная женщина пырнула ножом очередного хахаля. Пыталась свистнуть у него кошелек. Тот гад чуть не убил ее вместе со своими дружками, а потом доложил властям. Так и померла вон в той дальней камере, - он, не оборачиваясь, указал вглубь коридора.
       'А ведь уже пять годков мальцу. Это ж надо, как время идет...'
      - До-орн, ну Дорн! - назойливый детский голосок отвлек от раздумий.
      - Чего тебе?
      - А мамаша это кто? - Аринд с интересом разглядывал дальние камеры.
      - Ну... - охранник почесал затылок. - А-а, черт с тобой, - он негромко выругался, - вырастешь - сам поймешь, я тебе нянька что ли?
      Кто такая нянька, мальчик тоже не знал, зато прекрасно чувствовал, что терпение Дорна вот-вот лопнет, и продолжать расспросы не стоит. Чего хорошего - зарядит очередную оплеуху. Раскрасневшаяся щека все еще горела. С утра Ар уже упал и разодрал штаны, которые охранник долго перешивал для него из своих старых вещей.
      - Все подохнем рано или поздно, - бормотал Дорн, бросая тяжелые взгляды на заключенных. - Когда подохнешь - все закончится. Не сможешь ни видеть, ни чувствовать ничего. Будешь валяться и гнить, так же, как они.
      - Не хочу гнить, - подумав, признался Ар.
      Некоторое время он шел молча, затем неуверенно спросил:
      - Дорн, а можно я все время буду живой? Я, правда, не хочу гнить.
      - Не хочешь гнить - не подыхай раньше времени, - последовал ответ. - Жизнь - никчемная штука. Сегодня мы есть, а завтра помрем.
      - Мы все? - Ар еле успевал за широкими шагами Дорна.
      - Ясное дело, - вздохнул тот.
      - И ты тоже...? - Ар спросил совсем тихо, словно боясь услышать ответ.
      - Да, - отрезал мужчина.
      Прошло еще пару минут. Ар давно забыл о поручении и взволнованно обдумывал последние слова.
      - Дорн? - в следующем за тишиной вопросе голос подрагивал.
      Аринд подбежал и уткнулся в потную рубашку охранника.
      - Ну, чего еще? - мужчина обернулся и удивленно посмотрел на ребенка.
      - А ты не умирай, ладно? - Ар всхлипывал, на щеках поблескивали дорожки от слез. - Давай будем живые? Все время?
      Соленые капельки уже добрались до подбородка мальчика и теперь сливались воедино, готовясь упасть.
      - Это еще что! - Дорн отстранил ребенка от себя и легонько шлепнул.
      - Не хочу, чтобы ты тоже был, как они, - фраза прерывалась громкими всхлипами.
      - Чего сопли развел? - в голосе Дорна звучала растерянность, плохо прикрытая наигранным раздражением. - Жить, не жить... не мы это решаем. Нашел из-за чего рыдать! Мал ты еще, размышлять о таком. Не реви у меня! Вода вся вытечет, и умрешь!
      - Правда? - вздрогнул Ар.
      - Правда - правда. Вытирай, давай лицо.
      - Не могу, - Аринд приглушенно всхлипнул, беспомощно глядя на охапку факелов, которую держал обеими руками.
      - У-у, соплеглот, - выругался Дорн, наклоняясь к ребенку и утирая лицо широким рукавом.
       ***
      День проходил за днем. Утро начиналось с прихода Дорна, который, помимо еды, приносил с поверхности какой-то особенный запах. Аринду всегда хотелось побывать в месте, откуда родом сдобная выпечка и сладкая пастила.
      Вечером Дорн уходил 'домой', и Ар думал, что дом - это такая же тюрьма, только наверху, но ему туда почему-то было нельзя.
      Раз в двое суток, по утрам, Аринду запрещалось выходить из комнаты. В такие дни вместе с Дорном приходили люди с поверхности. Они выносили мертвые тела наружу, где скидывали в трупную яму. Бывало, что умерших хоронили родственники, но такое случалось крайне редко.
      Еще в тюрьму наведывался Саор - раздражительный и мелочный старик, которого Дорн называл химиком и травителем. Саор неприятно визжал каждый раз, когда Ар пытался подсмотреть, что он делает в небольшой комнатке с множеством интересных приборов, бутылочек, наполненных разноцветной жидкостью, и толстых книг.
       Химик бывал в подземелье реже остальных и подолгу никогда не задерживался. Он заглядывал в тюрьму раза три в неделю и, сделав новую порцию яда, тут же уходил восвояси. Если Саор долго не появлялся, и странной темной жидкости не хватало, преступников приходилось убивать 'вручную', как говорил Дорн. Но об этом Аринд знал только со слов охранника.
      Люди, которые попадали сюда, не задерживались больше недели. Сначала их закрывали в глухих камерах, а через пару дней перетаскивали в те, что отгорожены деревянными решетками.
       - На первое время в темные, чтоб не сбежали, - объяснял Дорн, - а когда яд по телу разойдется, никуда уже не денутся, вот и переводят в открытые. Через решетки видно, когда подохнут, а то смердят так, что кусок в горло не лезет. Тут еще травитель со своим месивом зачастил, вечно из его пещеры дрянью какой-то несет!
      В последнее время Саор и правда стал появляться в тюрьме гораздо чаще. Приоткрыв дверь крошечной спаленки, Аринд хмуро наблюдал за химиком. Тот, кряхтя, выносил из лаборатории ящики, заполненные потемневшими, кое-где надтреснутыми колбочками и пробирками. Он недавно уронил пару-тройку стеклянных сосудов, и теперь часть пола была усеяна россыпью тонких осколков.
      Ар шумно вздохнул и принялся неторопливо натягивать рубашку. Одежда висела рядом, на спинке громоздкой кровати, которая занимала в комнатке почти все место. В углу примостился тусклый факел, а на табурете лежали книжки, которые еще год назад принес сюда Дорн. Читать охранник не умел и сказок не знал, но Аринду нравилось подолгу пересматривать потертые картинки со странными животными и людьми, нарисованными черной краской.
      Одевшись, Ар уселся на кровать: сегодня дежурил Гред, а потому лишний раз из комнаты лучше не высовываться. Шаги в коридоре стали громче. Кто-то снаружи приоткрыл дверь. Сквозь щелку послышался неприятный голос Саора:
      - Вставай, лентяй, работа для тебя есть.
      Ар тут же оставил попытки привести в порядок постель и, выскользнув из комнаты, последовал за химиком. У входа немного помешкал, сомневаясь, можно ли.
      - Ну, чего застрял? - забрюзжал Саор. - Долго я тебя ждать буду?
      Аринд послушно вошел и тут же вскрикнул от режущего белого света. Глаза моментально заслезились.
      - Что такое?! - всполошился Саор. - Ох, совсем забыл! Ты ж к дневному свету не приучен! - он вытолкал мальчика в коридор. - Стой тут.
      - Я ничего не вижу! Больно! - размазывая слезы, всхлипнул Аринд.
      Саор вернулся с небольшой трубочкой, зауженной на конце. Ар толком не мог разглядеть ее.
      - Дай закапаю, стой спокойно.
      Ар шмыгал и часто моргал.
      - Да чтоб тебя! Не шевелись, кому говорю! - рассердился травитель.
      Шершавые холодные пальцы насильно раскрыли дергающиеся веки. В раздраженный глаз с красными венками на белке упало несколько капель прозрачной жидкости.
      - Это что? - боясь пошевелиться, спросил Ар.
      - Лекарство.
      - А что там такое? Раньше так ярко не было!
      - Конечно, не было! - воскликнул Саор. - Я чуть не ослеп из-за этих проклятых факелов, совсем огня не дают. Давно пора было принести сюда светочные камни. Вчера из дома забрал. Там масляными лампами обойдусь, не страшно. А в этой темени того гляди спутаю ингредиенты, и получится похлебка вместо яда.
      - Похлебка? - удивился Ар.
      - Иди давай, - легонько подтолкнул его в спину химик. - Только возня с тобой лишняя.
      В 'лаборатории', как требовал называть занятную комнатку старик, витал целый букет запахов. Пахло то чем-то горелым, то сладким и до тошноты приторным, но на порядок приятнее того, что исходило из камер преступников.
      Аринд тут же забыл про резь в глазах и восхищенно рассматривал комнату. В черные металлические кольца были вставлены ослепительно-белые камни. Это от них исходил яркий свет. Ар, затаив дыхание, попытался дотянуться до светоча, но тут же получил шлепок по рукам.
      - Чего творишь?! Олух! Обожжешься же!
      - Почему? - удивился мальчик. - Они горячие?
      - Ясное дело, горячие! На них воду кипятят! Иди-ка сюда. Вот эти книги стопочкой сложи во-он в ту коробку.
      Ар шел медленно, восхищенно разглядывая длинные полки, уставленные банками, колбочками и странными приборами. На относительно чистом полу, который старик, кряхтя, отмывал каждый раз, когда проливал месиво, валялась куча исписанных листков. Аринд аккуратно обошел их, боясь наступить. Стол из светлого дерева был покрашен желтоватой краской. По бокам она облупилась, показывая предыдущие блеклые слои.
      Судя по всему, химик уже закончил с ядовитыми смесями и всерьез решил навести чистоту.
      - Конечно, - кряхтел он, вытирая пыль с верхних полок. - Кому теперь интересны химические смеси? Всем магию подавай, или еще какого барахла. Тьфу ты!
       Саор посмотрел вниз на Аринда - единственного, кто слушал его причитания.
      - Ну, чего смотришь?
       Ар в это время восхищенно разглядывал пустую пробирку, которую ему позволили подержать. Прозрачное стекло блестело, отражая светочные камни.
      - Красивая!
      - Красивая, - неприятным голосом передразнил Саор. - Смотри, не трогай тут ничего.
      - Не буду, - кивнул Ар, не отрываясь от незнакомого предмета, - а то подохну.
      - О, как! - удивился травитель. - Кто тебя такому научил? Этот мужлан безграмотный? Не подохну, а умру, надо говорить. Запомнил?
      - Почему? - не понял Ар.
      - Потому! - раздраженно проскрежетал химик. - Говорить нужно правильно.
      Он шумно вздохнул и снова запричитал.
      - Мой Создатель, кто из тебя вырастет?! Очередной отброс общества! Ни читать, ни писать, куда уж тебе до грамотной речи?
      Ар насупился. Он не понимал, за что его ругают.
      - Ладно, - кивнул Саор. - Может хоть одно доброе дело мне зачтется. Если это запустить, из тебя вырастет такой же тупоголовый охранник, как Дорн.
      - Дорн хороший, - нахмурился Аринд.
      - Я тебя не спрашивал.
      Травитель раздраженно выхватил у него пробирку и поставил на протертую полку.
      - Скажи спасибо. Буду учить тебя потихоньку. Может, хоть читать научишься. Про письмо я и не заикаюсь. Эти богатенькие бездари ничего и знать не хотят, кроме как лежать в постельке до обеда и лопать вкусности. Тьфу ты, тепличные растения! Как таких учить науке? Скажи мне, вот как?
      Ар удивленно хлопал ресницами, глядя на Саора.
       - Ну, вот и я говорю, никак! - сам себе ответил химик.
      Аринд не понимал, о чем идет речь, а потому не сразу решил, радоваться ему или огорчаться.
      Дорну его увлечение химией не нравилось. Как только пятилетний ребенок начал использовать в речи вычурные слова, охранник заподозрил неладное.
      - И чему он тебя учит в своей пещере? - спросил он за обедом.
      - Много чему, - ответил Аринд, отрывая от буханки хлеба кусочки и неспешно заталкивая в рот.
      - Много чему, - со вздохом повторил Дорн. - Был бы еще толк! В реальном-то мире его эти химические штуки мало чем помогут. Ты ешь, давай, чего щиплешь? И так дохлый, как щепка, тебя ж одной рукой раздавить можно!
      - Зачем меня давить? - удивленно спросил Ар.
      - А кто его знает, - пожал плечами Дорн. - Люди все разные. Вот попадутся тебе головорезы какие-нибудь, так за счастье будет живым отделаться.
      - Правда? - Ар перестал жевать. - А на поверхности все захотят меня убить? Я тогда можно не буду туда выходить? Мне и тут хорошо.
      - Вечно в подземелье не просидишь, - пробормотал охранник, черпая густой суп большой ложкой. - Да и не жизнь это. Вот подрастешь немного, сделаю тебя своим помощником, тогда и наружу выходить будешь.
      - А если там все го-ловорезы? - запинаясь, спросил Ар.
      - Не все, но встречаются, - Дорн сделал большой глоток и поморщился: вода была кисловатой на вкус. - Надо бы мне тебя к жизни подготовить. На этих ядах далеко не уйдешь.
      - А как это подготовить?
      - Ну-у, - Дорн почесал затылок. - Учить тебя буду.
      - Как Саор? - тут же оживился Аринд.
      - Не сравнивай меня с этим чокнутым химиком. Он тебе мозги пудрит своими смесями, а мы будем тело твое укреплять, чтоб, когда на поверхность выйдешь, никого не боялся. Будешь здоровый, как я. Может, есть хоть начнешь по-человечески, а то клюешь вон, только пищу переводишь.
      - Ого!
       Аринд соскочил со стула и подбежал к Дорну.
      - Ну, чего тебе? - тот исподлобья глянул на мальчугана.
      Ар обхватил мощную руку охранника и с восторгом воскликнул:
      - У меня такая же будет? Правда-правда?
      Огоньки факелов бегали в детских глазах. Дорн улыбнулся.
      - Еще как будет.
      Он положил тяжелую ладонь на макушку Аринда и легонько взъерошил непослушные черные волосы.
      - Я тебе все передам, все, что знаю. И кулачному бою научу и навыкам всем, будешь умный и сильный - не пропадешь.
      
      
      ***
      Дорн вытряхнул остатки сероватой пыли над топкой камина и, громко чихнув, бросил в угол пустой мешок. Едва тлеющие угли моментально вспыхнули, обдавая жаром. Охранник подкинул полусырых дров и довольно хмыкнул - теперь уж точно загорятся.
       К зиме в подземельях становилось невыносимо холодно. В такое время спасал резвый огонь и горячий чай. Дорн щурился, глядя, как бегают по щепкам белоснежные слепящие язычки. Воздух начал прогреваться. Каминная облицовка из грязно-бордового камня в ярких отблесках казалась розовой. Если дерево дает мало тепла - нет ничего лучше светочной крошки. Благо, такого добра на острове целый рудник, и сыпучее топливо можно купить на любом рынке за гроши.
      Дорн потер озябшие руки и положил несколько горячих белых камней в наполненный водой чайник. Порывшись на верхнем ящике шкафа с расхлябанными дверцами, достал букет сухоцветов, заготовленных еще в начале весны. Напиток из них получался терпким и горьковатым, но особенный аромат неприглядных мелких цветков был великолепен. Дорн растер желтые соцветия прямо над чайником, но половина заварки, проскользнув между грубыми ладонями, осталась на столе. Дверь в комнату отворил Саор. Охранник как раз сгребал с засаленных досок пыльцу вперемешку с лепестками.
      
      - Что-то выглядишь ты неважно, - сказал он, мельком глянув на вошедшего.
      - Налей чаю, - махнул старик, усаживаясь ближе к камину и надрывно кашляя в кулак. - Второй день ветер не утихает. До костей промерз, пока сюда добирался.
      Голос химика стал до смешного скрипучим. Дорн, молча, достал с полки вторую кружку и посмотрел на чайник, в котором уже закипала вода. Пряный отвар колебался в жестяной посуде, примыкая то к одной, то к другой стенке, на поверхности играли блики.
      - Опять этот бездельник за книжками сидит?
      - Почему бездельник? Он работой занят, - старик усердно дул, сгоняя поднимающийся над кружкой пар. - Записи сортирует.
      - Да что ему толку от твоих записей? - охранник подвинул табурет и сел рядом с химиком. - Только время зря тратит.
      - Без знаний не проживешь, - сухо отозвался Саор. - Неграмотный человек все равно что слепой.
      - Да уж конечно! - усмехнулся Дорн. - Куда нам до тебя! Лучше б ты, гений отравы, вместо ядов придумал, как краску для печати сделать.
      - Мой Создатель! - Саор откинулся на спинку мягкого продавленного кресла, закатив глаза. - Сколько раз тебе повторять, что это особое вещество с живыми частицами? От закона не уйдешь. Как только откроется, что Ар ребенок преступницы, тут же казнят.
      Дорн помрачнел, невольно глянув на левое запястье. На грубой коже просматривался алый круг со змеей внутри.
      - Не судьбе решать, кому сколько жить и уж тем более не этим проклятым законам, - Дорн помолчал, сомневаясь, стоит ли рассказывать. - Что если попробовать достать печать?
      - Сам себе могилу копаешь, - отрезал Саор. - Дом Совета хорошо защищен, туда даже имея связи не пробраться.
      - Знаю, это на крайний случай.
      Саор тяжело вздохнул, его тоже беспокоило будущее мальчика. Теперь Дорн понимал, почему химик столько времени проводит в тюрьме. Дело было даже не в старости и не в дороговизне поездок. Виной всему - одиночество... но истинный смысл этого слова Дорн осознал всего год назад, когда после долгой болезни умерла жена. Теперь в пустом доме никто не ждал. Каждый вечер охранник с неохотой уходил в расположенную рядом деревеньку, где засыпал в холодной постели, не раздеваясь и не ужиная.
      ***
      Дорн распахнул дверь в лабораторию и в нерешительности остановился у порога. Нечасто он надевал дорожный плащ, а потому Саор сразу смекнул, в чем дело.
      -Все-таки пойдешь? - равнодушно спросил он.
      Охранник тяжело вздохнул.
      -Сейчас самое время... нельзя откладывать, Гред теряет терпение. Боюсь, скоро проболтается кому-нибудь.
      -Создатель с тобой, - махнул Саор. - Прощай, раз уж решился.
       Дорн молча кивнул и вышел. Он так и не придумал, что сказать Аринду. Это ведь не последняя их встреча, к чему лишние разговоры?
      ***
      -Стой, отродье!
      Ар вздрогнул от неожиданности, услышав за спиной хриплый голос Греда. Охранник направлялся к нему. Раскрасневшееся лицо, взъерошенные волосы и дикий взгляд заставили Аринда отшатнуться.
      -Говорил же, что до добра не доведет. Доигрался в отца, - проскрежетал Гред.
      Ар стоял как вкопанный, не понимая, в чем дело. Он даже не успел среагировать, Гред с размаху засадил кулак ему в живот. В глазах помутнело. Аринд рухнул на пол, корчась от боли. Скрипнула дверь лаборатории, должно быть Саор услышал вскрик.
      -Ты что творишь тупоголовый?
      -Закрой рот, старый хрыч, - зло выругался Гред. - Я говорил, что надо придушить это отродье, а теперь здесь чистильщики из основного отряда! Нужно отдать его, пока всех здесь не сгноили.
      Он попытался схватить Ара, но Саор заслонил его собой и, не долго думая, плеснул охраннику в лицо кислотой. Тот заревел, хватаясь за обожженную щеку. Ара захлестнул ужас и оцепенение. Блеснуло лезвие клинка. Темная кровь хлынула из шеи химика, сухонькое тело повалилось на грязные доски и, дернувшись, замерло. Удар в висок заставил сознание провалиться в небытие.
      ***
      Холодно... Грубые веревки впились в конечности, невозможно пошевелиться. Ар открыл глаза, чувствуя на губах соленый привкус. Сердце бешено колотилось. Ему же приснилось?! Саор не мог умереть!
      Вымощенный камнем тюремный двор заполнило с десяток человек. Все были одеты в красные плащи с золотой змеиной вышивкой. Несколько человек вместе с Гредом столпились у одной из стен.
      'Что им здесь надо?! Чистильщики?! Неужели Гред рассказал им...'
      Несколько стражников отошли, Ара затрясло. Прикованный к стене Дорн безвольно обмяк. Голова склонилась набок, мертвый взгляд устремлен был в пустоту. Руки неестественно вывернуты, должно быть сломаны. На потрескавшихся губах застыла запекшаяся кровь. Грязные волосы налипли на лоб. Аринд судорожно дышал, хотелось кричать, но в горле пересохло.
       - От же зараза, не могу достать печать, мертвая хватка! - чертыхался высокий белобрысый чистильщик, пытаясь разжать ладонь Дорна.
      -Отрежь ему пальцы, делов-то! - советовал другой - низкорослый с залысинами.
      -Что вы с ним сделали? - Аринд выдавил из себя слова, как гной из давней раны. - Что вы сделали с Дорном?! - он заорал, уже не помня себя и тут же скорчился от очередного пинка по ребрам.
       -Твой папаша да? От же дрянь, - проскрипел белобрысый.
      Он оказался гладко выбритым с тонкими усами, похожими больше на нитку.
      - Руку мне покалечил, проклятый громила!
      Второй пнул Дорна в живот и смачно плюнул в лицо. Ар пытался вырваться, его клинок красовался у белобрысого на поясе. Еще один удар.
      -Не перестарайся, - послышался чей-то голос. - Он еще на кровь сгодится.
      -Это вряд ли, бледноват, скорее уж к лекарям определят.
      Ар не понимал, что болит сильнее - тело или сердце.
      -А вот и печать, милорд! - гордо заявил белобрысый, показывая испачканный в крови цилиндр.
      На земле валялись отрезанные пальцы Дорна.
      ***
      Аринд очнулся от сильной боли. Он чувствовал, что лежит на чем-то холодном и жестком. Тошнило от смердящего запаха и покачивания, видимо его куда-то везли. Ар медленно открыл глаза и увидел прямо перед собой мертвое лицо Дорна.
      Крик застрял в горле, Аринд отпрянул и уперся спиной в металлические прутья. Захлестывала паника. Он не сразу понял, что сидит в клетке. Голос пропал, конечности затекли и онемели, Ар с ужасом смотрел на трупы учителей, среди которых сидел. Они уже посинели и дурно пахнули.
      Колотила крупная дрожь, Ар сжался в углу, обхватив себя за плечи.
      'Когда подохнешь - все закончится. Не сможешь ни видеть, ни чувствовать ничего. Будешь валяться и гнить' - слышался ему голос Дорна.
      Казалось, что губы наставника вот-вот зашевелятся. Паника усилилась.
      -Выпустите меня отсюда!!!
      Ар вцепился в прутья клетки, задыхаясь от нарастающего страха. К нему подъехал один из стражников.
      -Что ты разорался? Любуйся на своих защитников, пока время есть. Скоро встретишься с ними на том свете.
      ***
      Ар не помнил, сколько времени прошло, но каждая секунда, проведенная в клетке, стала адом.
      Шел дождь. Струйки стекали по лицам узников. На шее Саора темнела запекшаяся кровь, поблескивали слипшиеся волосы Дорна. Ар боялся закрыть глаза: воображение тотчас принималось рисовать образы оживших мертвецов. Он прижал колени к животу и бессмысленным взглядом провожал блеклые осенние пейзажи: полуголые деревья и пожухлую траву грязно-коричневого цвета.
      'Скорей бы все закончилось...'
      Теперь смерть не казалась чем-то страшным и неизбежным. Она виделась спасением. Ару хотелось кричать и крушить все вокруг, хотелось выть от боли, но сил не было, и слезы остались где-то внутри.
       Горизонт утонул во тьме, а потому грань между небом и землей различалась теперь только во вспышках молний. Ветер рвал остатки листьев, слышался скрип сухих веток под его порывами. Ледяные капли быстро скатывались по стеблям травы, разбивали пыль земляной дороги.
      Еще одна вспышка на мгновение осветила холм. Казалось, что небо наверху терзало само себя, и вслед за раскатами грома из разорванного полотна туч проливалось кровавое месиво воды. Но небо не собиралось так просто отдавать собранную по крупинкам влагу, оно поспешно латало ткань туч, и дождинки все реже проскальзывали через порезы. Ливень не принес ни свежести, ни облегчения - только холод.
      

    9


    Захарин И. Мизерикорд   12k   Оценка:9.89*10   "Рассказ" Фэнтези

       Ричарду Окделлу
      
      Килгор снял мундир, и рубашка, словно парус, надулась осенним ветром. Он поежился. Холодный, зараза. По спине пробежала кавалькада мурашек, зубы против воли задробили походный марш инфантерии.
      Чтобы унять дрожь, он вытащил из ножен шпагу и рассек клинком зыбкий предрассветный воздух.
      Вжи-у, успокаивающе загудел холод. И еще раз, обратно: вжэ-у.
      - Побереги силы, парень, - хмыкнул из-за спины Хорхе.
      Секундант Килгора стоял у дряхлого баньяна, заложив руки за спину и разглядывая кончики своих стоптанных сапог. На изрезанном морщинами лице капрала застыло выражение безмерной усталости, а в темных глазах читалась обреченность.
      Сдался старик.
      - Сгоришь раньше положенного - проиграешь.
      Он больше не отговаривал. То ли смирился, то ли искал доводы поубедительнее. Впрочем, подумал Килгор, скорее первое. Всему есть предел, даже упрямству этого старого вояки.
      - Я справлюсь. Все нормально.
      Над поляной, выбранной накануне их секундантами, слоями лежал туманный саван. Деревья, в основном клены, обступали её со всех сторон. Палая листва под ногами напоминала обожженную кожу. Такие же бурые и багровые лохмотья были на лице Уоллеса после его знакомства с эльфийским 'единорогом'.
      Килгор невесело усмехнулся. Как там у Эсинсоля? 'Войной отравлена душа и всюду красное он видит...'
      У опушки две поджарых кобылы били копытами о землю.
      Тем временем Ванкостиган уже натягивал на руки перчатки. Он и его секундант стояли на противоположной стороне поляны, под сенью огненно-рыжего клена. На противнике был простой красный доломан со стоячим воротничком и черные чикчиры, заправленные в сапоги. Он выглядел собранным и решительным. Шпага в посеребренных ножнах буднично торчала из под его правой подмышки, мерцая блестящей рукоятью.
      - Мразь, - сплюнул Килгор и тоже стал натягивать перчатки.
      
      * * *
      
      - Килгор Асунсон, князь Йеловарника и Месковаца, флигель-адъютант пятого инфантерского полка Её Величества, - ровным голосом начал Хорхе. - требует красной сатисфакции у Йона Ванкостигана, капитана пятнадцатого лейб-драгунского полка Её Величества. Причина была указана в письме и принята секундантом капитана Ванкостигана - полковником Рокли.
      - Подтверждаю, - Рокли важно кивнул.
      Килгор чувствовал, как его ноги медленно наливаются свинцом, а внизу живота разбухает холодная пустота.
      Неужели струсил, подумал он. Испугался?
      - Асунсон, вы не отказываетесь от своих слов? - спросил его Хорхе и в конце его голос отчетливо дрогнул.
      Килгор про себя грязно выругался. Глупый старик, подумал он.
      - Не отказываюсь.
      - Ванкостиган, вы не отказываетесь от своих слов?
      Капитан качнул головой:
      - Нет, не отказываюсь.
      Капрал обвел их печальным взглядом и сказал:
      - Тогда прошу вас отойти друг от друга на семь шагов.
      
      * * *
      
      Он положил на стол отцовскую шпагу и, глядя им глаза, рассказал, как все случилось. Он был холоден, ничего не скрывал, каждое его слово было твердым и честным, словно гренадерский штык.
      Наверное, держись он тогда иначе - нервно, виновато, хотя бы неуверенно, Килгор его простил бы. Впрочем, нет, "простил" -- неверное слово. Скорее, отпустил, забыл бы. Гуляй, капитан, живи, вымаливай себе прощение. Ты ничтожество, мразь и трус, а жизнь таких обычно наказывает сама.
      Но капитан был пугающе прям и спокоен.
      'Смел', - подсказал Килгору внутренний голос. Он тут же поспешил отдать его на растерзание своей ненависти.
      Трус, повторял он про себя. Трус, мразь, убийца.
      - Это все, что я могу вам рассказать. Миледи, милорд.
      - ...
      Когда леди Анхелика, задыхаясь от слез, сказала ему 'убирайтесь прочь', он лишь коротко кивнул и, развернувшись, быстро направился к выходу.
      - Я убью его, - пообещал тогда матери Килгор. - Клянусь честью, я убью его.
      
      * * *
      
      Отсчитав семь шагов, Килгор развернулся. Ванкостиган смотрел на него бесстрастными серыми глазами. Глазами убийцы, подумал юноша. Его пальцы яростно стиснули рукоять отцовской шпаги. Ноги твердо уперлись в землю.
      'Все нормально, отец. Я справлюсь'.
      - Каждый из вас обязан сказать несколько слов своему противнику. Такова традиция, господа.
      
      * * *
      
      Когда Ванкостиган закончил свою речь, Килгор смачно плюнул себе под ноги.
      - Дерьмо, - бросил он им всем одновременно. - За пять лет мог бы придумать что-нибудь и пооригинальнее.
      Рокли нахмурил брови, затем открыл рот, собираясь что-то сказать. Килгор его опередил.
      - Этот человек, - он указал клинком на Ванкостигана, - убил моего отца. Своего товарища, с которым делил хлеб и порох.
      Капитан напряженно слушал, поигрывая желваками на высоких, поросших белой щетиной, скулах.
      - Убил только потому, что мой отец был ранен и не мог двигаться дальше.
      - Остатки полка уходили от погони, - хмурясь, произнес Рокли. - Твой отец понимал, чем это чревато для его людей и сам попросил Йона о мизерикордии. Это очень тяжелая ноша, парень, но капитан Ванкостиган не отказался от неё и...
      Килгор нервно рассмеялся.
      - ...и со слезами на глазах заколол моего отца. Я и говорю: дерьмо.
      На этот раз Ванкостиган не сдержался.
      - Щенок, - прошипел он и сплюнул себе под ноги. - Вот уж не думал, что из сына Асунсона может вырасти такая дрянь.
      
      * * *
      
      - Милосердия, - улыбнулся Асунсон. Его зубы покрылись розовой пленкой, кровавые пузыри лопались в уголках рта, словно кто-то невидимый выдувал
      их изнутри в деревянное колечко. Лейтенант побелел, темные круги под его глазами напоминали жерла пушек. - Прошу милосердия.
      В носилках, наспех сделанных из двух лансерских пик и плаща, хлюпала его кровь. Казалось, что её там пинты четыре, не меньше. Она была темная, густая, словно кисель, с фиолетовыми сгустками.
      Такая бывает только из смертельной раны, подумал Ванкостиган.
      В глубине души он надеялся, что его друг умрет прежде, чем попросит о милосердии. В том, что проявить его придется именно ему, Ванкостиган не сомневался.
      - Из двух друзей лишь один друг другого, - пробормотал он. Это была их любимая поговорка.
      - Вот именно, - Рико улыбнулся еще раз.
      Он закашлялся. Несколько багровых капель из его рта упало Йону на кирасу.
      'Эта кровь будет на тебе всю оставшуюся жизнь. Подумай дважды'.
      Дважды... трижды... к дьяволу все! Ему вдруг отчаяно захотелось подняться и в одиночку пойти навстречу преследующему их врагу. Сталь мерцает, глаза сверкают, стылый золяйнский ветер хлещет в лицо...
      Просто. И честно.
      - Мы тебя вытащим, - сказал он вместо этого. - Драгуны своих не бросают. Забыл?
      Лейтенант покачал головой.
      - Рисковать всеми ради одного - признак хорошего человека, но не хорошего солдата.
      Йон тяжело вздохнул.
      Со стороны реки накатывали звуки яростного боя: лошадиное ржание, грохот железа и раскатистое крещендо пистолетных выстрелов. Их арьергард встретился с преследователями. Сколько у них еще в запасе времени? Пять минут? Десять?
      Он повернулся к своему адъютанту.
      - Отходите к Чайке. Я догоню.
      Юноша в мятой кирасе отдал честь и ловко взлетел на коня. На его лице читалось плохо скрываемое облегчение.
      - Поооооолк, отходиииим! Левое плечо, вперед! Правое... - громкие и понятные всем команды понеслись над поросшим сорной травой полем. Драгуны вокруг зашевелились. Кони зафыркали, забряцали удила и трензеля.
      - Из этого парня выйдет толк, - хрипло произнес Рико. - Орет так, что пчелы мед роняют. Фокли, да?
      - Рокли.
      - Точно, Рокли.
      Они замолчали, слушая удаляющийся перестук копыт.
      - Ребята Отилича, похоже, отвоевались, - произнес через некоторое время Рико.
      - Похоже на то.
      Бой на юге действительно стих.
      - Действуй, Ван.
      Рико протянул ему свою шпагу в потертых, украшенных одной лишь серебряной заколкой, ножнах. Красная Змея.
      - Сыну.
      - Сыну, - механически повторил Ванкостиган.
      - Когда-нибудь он станет воякой получше нашего и утопит этих мразей в крови, - лейтенант неискренне рассмеялся.
      Мизерикорд лежал в голенище правого сапога. Йон нащупал костяную рукоять и потянул её на себя. Пять дюймов толедской стали, с геральдической лилией Ванкостиганов вместо гарды. На клинке надпись:
      'Без нужды не вынимай - без чести не вкладывай'.
      - Дерьмо, - сказал Йон, чувствуя на щеках соленые дорожки слез.
      
      * * *
      
      Килгор фехтовал по-антрицкертски, пряча свои атаки за ворохом финтов и часто меняя стойку. Его противник предпочел 'ладью', армейскую школу фехтования, практикующую минимум лишних движений и стойку с прямой спиной.
      Первая кровь была за Ванкостиганом.
      Он поймал Змею на кончик своего клинка, резко отвел её в сторону и кольнул Килгора в левое плечо. Рана оказалась неглубокой, но кровоточила прилично. Красная клякса быстро расползалась по льняной рубашке.
      Килгор старался об этом не думать и продолжал кружить вокруг убийцы отца, подбирая момент для очередного выпада.
      Финт, выпад, вольт. Шаг назад. Еще финт. Два быстрых шага вперед. Жухлая листва под ногами шуршала, словно подол платья первой нулнийской красавицы. Еще удар. Отбито. Выпад, выпад. Мимо!
      - Ох...
      Килгор схватился за запястье, которое расчертила еще одна красная линия.
      'Не доглядел. Пропустил.Не спи, парень,НЕ СПИ!'
      Он увидел, как Хорхе, стоявший за спиной Ванкостигана, закусил губу.
      - Раз-раз-раз! - юноша сделал несколько яростных выпадов, нацеленных в грудь и правую руку капитана.
      Тот как-то неловко их отбил, потерял равновесие, закачался. Килгор заметил крупные капли пота, сползающие ему со лба на виски и переносицу.
      - Два!
      Килгор скакнул вперед и простецки, слева на право, рубанул противника шпагой. Ударил так, словно фехтовал не легким, идеально сбалансированным клинком, а массивным, в человеческий рост, мечом доппельзондера.
      Капитан едва успел подставить левую руку.
      Полоска узкой стали на дюйм вонзилась в плоть и встретилась с костью. Брызнула кровь.
      - ...
      Железо еще несколько раз столкнулось и рассталось под скрежещущее 'вжэу'.
      Они выжидательно замерли друг против друга. Облачка пушистого пара клубились вокруг их покрасневших лиц. Капли крови исчезали на ковре из красных и медных листьев. На обожженном лице Уоллеса, мать его так и сяк. Мокрые от пота и крови рубахи прилипли к телу.
      - Неплохо для сопляка, - растягивая слова произнес Ванкостиган. - Рико бы понравилось.
      - Ванкостиган, ненавижу тебя.
      Капитан в первый раз позволил себе улыбнуться.
      - Я себя тоже.
      Он сделал шаг вперед.
      Килгор двинулся ему на встречу.
      
      * * *
      
      - Один из них пощады никогда не попросит.
      Второй её никогда не подарит, - сказал Рокли. - Кто-то обязательно умрет.
      Когда острие шпаги вышло из спины одного из дуэлянтов и тот беззвучно упал на землю, Хорхе посмотрел на победителя, скрывшего лицо в ладонях, и сказал:
      - Так и есть, сэр. Но где же справедливость?

    10


    Путятин А.Ю. Тот, о ком говорил Апокалипсис   30k   Оценка:6.72*25   "Рассказ" Хоррор

     

    Тот, о ком говорил Апокалипсис

     
     

    "И дано ему было вложить дух в образ зверя,

    чтобы образ зверя и говорил и действовал так,

    чтобы убиваем был всякий, кто не будет

    поклоняться образу зверя."

     

    Откровение Иоана Богослова (13.15)

     
     
     
      Дверь с латунной полированной табличкой "Адвокат П.Г.Рубикс" сегодня открыл седой и лысоватый, словно побитый молью, старикан. Похожий на ливрею халат нелепо топорщился вокруг его нескладного тела. Тусклая подобострастно-надменная улыбка профессионального холуя застыла на одутловатом белом с красными прожилками лице.
      - Могу я видеть Павла Германовича, мы с ним... - начал объяснять Сергей.
      - Хозяин спит! - проскрипел старикан, скользнул взглядом бесцветных поросячьих глаз по одежде утреннего посетителя и захлопнул дверь.
      "Н-да... - подумал гость. - А вид у меня, действительно, не блестящий! Что и говорить? Костюм помят, ворот рубашки засален, а уж забрызганный грязью плащ и чёрная широкополая шляпа в эти утренние часы смотрятся более чем странно..."
      Впрочем, окажись на месте вредного старикашки женщина любого возраста, Сергей прошёл бы фейсконтроль без труда. За яркую красоту и атлетичную фигуру дамы прощают молодым кавалерам ещё и не такую небрежность в одежде. Но о женщинах молодой человек давно уже не мечтал. С этим в его жизни было покончено.
      Не то, чтобы Сергей вообще отказался от контактов с прекрасным полом. Просто, после того, как два года назад его одновременно предали две самые близкие и родные женщины, сестра-погодка и гражданская жена, Сергей общался в основном с дешёвыми проститутками. С этими было проще и понятней, они ничего из себя не корчили.
     
      "Торчать в подъезде бессмысленно, - решил незадачливый посетитель. - А звонить ещё раз - бесполезно..." И скрипнув от досады зубами, Сергей отправился в располагавшийся по соседству парк. "Зря я так рано припёрся! - думал он, пересчитывая ботинками ступени. - Знал же, что Германыч просыпается ближе к обеду! И о том, что слуг как перчатки меняет - тоже..."
      А затем как-то сами собой мысли Сергея соскользнули на выставившего его за дверь старого холуя. Парень вдруг явственно представил, как сжимает в руках эту складчатую, будто у черепахи, шею. Как с приглушёнными хрипами из дергающегося тела вытекает пересидевшая в нём все сроки поганая душонка. Как вываливается из побелевшего от ужаса рта синий распухший язык...
      Нет, стоп! Притормозив у окна на лестничной клетке, парень вытащил из кармана плоскую бутылочку-фляжку. И два коротких, обжигающих горло глотка вернули его разум из манящей, затягивающей в себя бездны. "Как и всегда после дела, - мысленно усмехнулся он. - Трудно вовремя переключиться!"
     
      Дорожка, попетляв между деревьями, вывела Сергея Хромова к берегу небольшого пруда, прямо под палящие лучи летнего солнца. Здесь парень остановился, закрыл глаза и замер, пытаясь поймать мимолётные ускользающие ощущения. И в какой-то миг ему показалось, что зной струится уже не только с неба. Им пышет стена успевшей нагреться беседки, его источает бетонный настил площадки для игр, им напитана истёртая ногами асфальтовая дорожка, и даже грязно-зелёная вода, как кажется Сергею - тоже добавляет свою лепту. Возможно потому, что со стороны пруда сюда доносится удушающий запах влажной плесени с примесью древесно-травяной гнили.
      Неужели есть прогресс? Хорошо бы! А то ведь они с учителем больше года на одном на месте топчутся. И уже начинает казаться, что целую вечность...
     

    ***

     
      - Ты чего в такую рань заявился? - с притворным недовольством и затаённой надеждой в голосе ворчит Павел Германович. - Подождать не мог?
      - Извините, учитель! Мне показалось, что... - Сергей многозначительно замолчал.
      - Ладно, пошли в кабинет! Семён, ты нам больше не нужен.
      Слуга поклонился и отошел в сторону. Сергей занял его место за спиной Рубикса и покатил инвалидное кресло Павла Германовича в "святая святых" этой громадной квартиры, в то место, куда слугам и обычным посетителям входить было категорически запрещено - в рабочий кабинет хозяина.
      Впрочем, кабинетом оно только называлось. Это было огромное, площадью больше ста квадратных метров, помещение, каждый из углов которого словно концентрировал инструменты и атрибутику одного из хозяйских увлечений. В зависимости от направления взгляда посетителя, оно могло показаться и тренажёрным залом спортсмена, и мастерской писателя, и историко-археологической библиотекой, и даже - лабораторией алхимика.
      На стенах и квадратных колоннах в несколько рядов располагались репродукции картин, фотографии глиняных и деревянных табличек, берестяных грамот и папирусов. На свободных местах полосами, а то и целыми простынями, висели скреплённые степлером сканы страниц старинных манускриптов. Кое-где прямо на обоях были чёрным и красным цветом нарисованы сансары и пентаграммы, германские руны и китайские иероглифы.
      Из картин Сергей помнил только "Чёрный квадрат", "Чёрную сотню" и "Чёрный передел", среди табличек узнавал лишь шумерские, а большая часть остальной коллекции сливалась перед его глазами в единое пугающе-неясное целое, категорически отказываясь разделяться на понятные и легко идентифицируемые составляющие. Такими же чужими казались ему и большинство украшавших обои таинственных символов.
      В научном оборудовании парень понимал ещё меньше, а потому уютно чувствовал себя только среди тренажёров спортивного уголка, да рядом с массивным рабочим столом, за которым они с Павлом Германовичем устраивали совещания, а иногда и просто беседовали "за жизнь".
     
      Стол этот устрашающими размерами напоминал вставшего на колени слона. Старинный, в чём-то даже архаичный, дубово-кожаный верх гиганта скрывал вполне современную электронную начинку. Благодаря ей хозяин, не покидая удобного кресла, легкими движениями пальцев мог управлять практически всеми электронными и механическими устройствами.
      Был у стола и ещё один секрет: при нажатии определённой комбинации клавиш из правой ножки выдвигался искусно скрытый пластиковый контейнер, и прямо в руку сидящего в хозяйском кресле человека утыкалась рукоять полностью снаряжённого Глока-19. Причём, патрон уже был в стволе, оставалось лишь снять пистолет с предохранителя.
     
      Пощёлкав клавишами ноутбука, Павел Германович дождался, пока автоматика наглухо закроет шторы, создав в комнате тёмно-серый сумрак.
      - Ну, пробуй! - кивнул он гостю в сторону стоящих у стола весов. - О делах позже расскажешь. Вижу ведь - не терпится...
      Сергей встал на платформу и затаил дыхание. Учитель щёлкнул последним тумблером, повернув до положения "вертикально" планки жалюзи. Во тьме теперь горело только табло на платформе.
      - Девяносто семь кило, двести сорок семь граммов, - прочитал Павел Германович. - И ещё раз при свете.
      Жалюзи уехали вверх. Шторы раздвинулись.
      - А теперь девяносто семь четыреста двадцать четыре, - грустно произнёс Сергей. - Разрыв массы: сто семьдесят семь граммов. Практически то же, что и раньше. Значит, идея лишь казалась хорошей...
      - А что хоть за мысль была?
      - Вы новости ещё не смотрели?
      - Погоди, сейчас! РБК хватит?
      - Да, там уже должны появиться.
      - Так, так... А вот: бандитская разборка на пустыре, двадцать семь трупов. Твои?
      - Больше половины моих... - вздохнул устроившийся на гостевом стуле Сергей. - Четырнадцать или пятнадцать... И всё зря! А я-то считал, вот оно: зло, которое и не зло вовсе! Ведь, если подумать, город родной от бандитов подчистил, где ещё найти такое доброе дело, которое "руками зла"...
      - Ладно, не переживай так! А знаешь - я ночью новый перевод формулы закончил... Хочешь, зачитаю?
      Сергей устало кивнул. Формула. Это значит - в стихах. Опять в стихах, снова в стихах. Может, им стоит хоть раз взять за основу прозаический вариант, а не пытаться его зарифмовать. Впрочем, резоны учителя были ему понятны: замысел по условию Великого Автора должен укладываться в стихотворный размер, к тому же стихи лучше запоминаются...
     
      - Зло возрастает в силе многократно,
      Когда во Зле твоём не видно зла!
      А дальше - вдохновенье скажет внятно,
      Как совершают Чёрные Дела!
     
      Лишь тот из вас через барьер пробьётся,
      Крылами сильными пронзивши Тьмы предел...
      Кто разумом пытливым доберётся
      До наивысшей формы Чёрных Дел!
     
      - Извините, учитель. Но... Это ведь уже седьмой вариант! И как же нам понять: какой - правильный?
      - Ты думаешь, я знаю? Последовательный перевод с четырёх языков, три из которых давно и безнадёжно мертвы - сложнейшая задача! А братков этих ты зря покрошил. Прикинь: кто о них сейчас думает? Жёны, матери, детишки, ничего о папиной работе не знающие, да кореша по бандитской бригаде. А все они уверены, что ты совсем не доброе дело сотворил...
      - Ну, а остальные?
      - Большинству сограждан плевать, кто кого мочит! Лишь бы не их самих! Не забывай об этом...
      - А жертвы беспредела? Их мысли - не в счёт?
      - Да как же эти люди узнать могут, что покрошили именно их обидчиков? Фотографий к репортажу никто не прикладывал...
     

    ***

     
      От квартиры Рубикса к своему дому Сергей шёл через парк. Напрямик тут больше часа - почти вдвое дольше, чем вкруговую на трамвае. Но, как всегда после совещания - хотелось проветриться и спокойно всё обдумать. А здесь было тихо и безлюдно. Утренние бегуны давно сменили костюмы и разбрелись по офисам. Собачники прогуляли и возвратили в душные квартиры любимых питомцев. Для пенсионеров же было ещё рановато.
      Парень довольно быстро прошёл ту часть пути, где вдоль ровных асфальтовых дорожек разноцветными узорами пестрели цветочные клумбы, и углубился в "дикий" лесной массив, в котором сами собой, без участия человека, росли вперемешку сосны и берёзы, клёны и липы, а образованные ветром прогалины быстро заполнял вездесущий осинник. Упавшие сучья и поваленные ветром деревья регулярно убирали здесь только с главных, гравийных, дорожек. А большая часть сушняка лежала уже даже не годами - десятилетиями. Вместе с толстым слоем старой листвы это создавало не только в глубине леса, но и на разбегающихся частой сетью тропинках, пружинистый, потрескивающий под ногами при ходьбе слой.
      За кустарниками тоже давно уже никто не следил. Они росли сами по себе, местами образовывая совершенно непролазные заросли сирени и рябины, орешника и черёмухи, боярышника и шиповника. Кое-где в центре этих чащоб можно было встретить небольшие полянки с кострищами, самодельными столами и сиденьями из деревянных колод, шлакоблоков и ящиков вокруг них. По вечерам эти своеобразные места отдыха до отказа забивала местная молодёжь. В такое время здесь негромко пели гитары, слышался звон стаканов и треск прогорающих углей.
      Когда-то и он коротал тут летние вечера. Совсем недалеко отсюда сестра познакомила старшего брата с одноклассницей Верой. Так началось короткое счастье Сергея, закончившееся через год вечными муками.
      Почему он оказался таким слепцом? Ведь, если подумать, в поведении этой голубоглазой шатенки хватало странного и подозрительного! Она всегда высказывала именно то мнение, которое парень считал правильным (а как же - консультировалась у его сестры Маши). Дважды под благовидным предлогом отказывалась регистрировать их с Сергеем близкие и, как ему казалось - безоблачные, отношения. Сначала заявила, что штамп в наше время совсем не важен, пока детишки по лавкам не запищали. Забеременев, сказала, потупив взгляд, что "с брюхом" под венец не пойдёт, стыдно ей, лучше уж после роддома...
      А оттуда она исчезла вместе с дочкой, и одновременно с ними пропала из квартиры Маша. На следующий день он нашёл в мейле письмо от обеих. Вера с Машей писали ему, что они любят друг друга и всегда любили. Что теперь, когда у них общий ребёнок, девочка, близкая им обеим по крови, они - настоящая семья. Что они будут жить в другой стране, и чтобы он не пытался их найти, это всё равно бесполезно. А отцом ребёнка зарегистрирован другой человек, и он, Сергей, никому ничего не докажет...
     
      Похотливые лесбосские сучки! От внезапно нахлынувшего гнева ему стало так жарко, что пришлось даже снять плащ.
     
      - Ребята, отпустите! Я же вам ничего не сделала! - раздался справа тонкий девичий вопль.
      - Так ведь и мы тебе - тоже, ха-ха. Пока... Вот сделаем, тогда и отпустим, гы-ы-ы...
      - Я кричать буду. Я... Ой-й-й, только не убивайте!
      - Да захлопнись же ты! Мать твою! Будешь послушной, поживёшь ещё... И неоднократно... М-м-мля, а титьки - ничего... Гы-ы-ы...
      "Развлекаются пацаны, - решил Сергей, равнодушно скользнув взглядом по чуть шевелящимся кустам орешника. - Наверное, нож телке показали, чтобы заткнулась..."
      Он сделал ещё пару шагов и остановился.
      В голове вдруг зазвучал торжественный и вдохновенный голос Павла Германовича:
     
      "Зло возрастает в силе многократно,
      Когда во Зле твоём не видно зла!"
     
      - Не видно зла... - пробормотал парень. - Ну, конечно! Как же я раньше не допетрил?! Идиот!
      И Сергей вихрем сорвался с места! Только бы не опоздать! Когда ещё представится такой случай? Только бы...
      Он прибежал вовремя! Троица малолетних бандитов успела лишь порвать на девчонке одежду. Ужас в её глазах был так силён, что Сергей на миг совершенно искренне возмутился тем, что творили подонки. К счастью, до полной победы им было далеко - хрупкая на вид девица сопротивлялась молча, но яростно.
      - Э-э-эй, мальчики! - привлек к себе внимание Сергей. - Оставили бы вы девушку в покое...
      - Вали отсюда, козёл! - ответил ему тот, что держал в руке устрашающего вида примитивную выкидуху. - Пока на перо не посадили...
      Сергей усмехнулся. Теперь ритуал соблюдён. С его силой и уровнем подготовки шансов на выживание у ребят не было. Но для девчонки это должно оставаться тайной. Поэтому он слегка поиграл с мальчишками - не сразу сломал позвонки первому, хотя возможность была просто сказочная, а дождался, пока они навалятся всей толпой, и только тогда "срубил" ребром ладони его цыплячью шею. Второго Сергей убил почти сразу за первым, коротким ударом в грудину остановив сердце. Оставшийся в одиночестве третий продолжал нелепо размахивать выкидухой, даже не подозревая, что его друзья уже никогда не поднимутся. Пятью секундами позже, напоровшись с помощью Сергея на собственный нож, малолетний бандит так и умер в неведении...
      - Ой-й-й. Что это с ним! - Сергей постарался придать голосу и лицу как можно более испуганное выражение. - Меня же теперь посадят!
      Он поднял с земли и бросил закрывающейся руками девушке оброненный в драке плащ.
      - Одевайтесь и бежим быстрее! Вдруг эти здесь не одни!
      Сергей озирался по сторонам и, приложив ладонь к уху, старательно делал вид, что прислушивается.
      - Спасибо... - всхлипнула закутавшаяся в его плащ незнакомка. - Я уже готова.
      - А вы далеко живете, девушка? Понимаете, это мой единственный плащ...
      - Нет, - сквозь слёзы улыбнулась она. - Второй дом от парка. Минут пять, если быстрым шагом.
     

    ***

     
      Четверть часа спустя они пили чай на кухне у Светы, которая успела сменить плащ Сергея на атласный розовый халатик. Девушка, выглядевшая значительно симпатичнее без размазанных по щекам остатков макияжа, настолько успокоилась, что обратила внимание, как сильно у её спасителя "сгорела" на солнце шея, и предложила смазать появившуюся красноту заживляющим ожоги кремом. Парень покорно крутнулся на табурете и склонил голову.
      - Ну, вот. Теперь гораздо лучше... Можешь поворачиваться.
      Сергей так и сделал. Затем, после того, как Света закончила массировать кожу, слегка коснулся шеи ладонью.
      - Ты просто кудесница! - сказал он, пожимая её руку; а потом поднёс пахнущую кремом изящную узкую кисть к губам и поцеловал. - Спасибо!
      Сергей был действительно благодарен этой девочке: ещё бы, когда снаружи тебя жжёт солнце, внутри - растет Тьма. Сколько же искренности в её мыслях, если они обладают такой силой?! Ведь только она считает добром сотворённое им зло...
      А Света уже хотела ответить: "Что ты? Не за что, тебе спасибо!", но не смогла. Потому что в этот момент их взгляды встретились. И девушка увидела в глазах парня что-то непривычное для себя, что-то такое, отчего вдруг явственно почувствовала, как прилипли к телу шёлковые трусики, а лифчик стал страшно тугим и неудобным. Светлане показалось, что Сергей всё это тоже понял. И она поспешно отвернула от парня вспыхнувшее жаром лицо.
      Молодой девушке, всегда считавшей себя не слишком привлекательной, не имеющей опыта в общении с мужчинами, всё это было внове. Того, что сейчас вот-вот могло произойти между ней и этим красивым незнакомым парнем, она одновременно и хотела, и боялась.
      Сергей замер, понимая, что любое движение может всё испортить. Он только продолжал гладить и целовать её руку, оставив за Светой право решать. А она всё медлила - не знала... Пока не почувствовала, как само собой отзывается на ласки её молодое тело.
     
      И всё же вначале она была скованной и зажатой. Подростковые комплексы и девичьи страхи оставались ещё слишком сильны, и к тому же - она никак не могла забыть о собственном неведении; о том, что не только чувствует, но наверняка и ведёт себя неловко... Та смелость, которая понадобилась ей, чтобы намекнуть на эту неискушённость человеку, ещё час назад совершенно незнакомому, намного превзошла по силе отвагу, что позволяла отбиваться в парке от бандитов.
      Но вот первые страхи исчезли, пропала неловкость, а стыд истаял в разгорающемся пламени страсти. Сколько всё это продолжалось? Света не смогла бы ответить... Что ж? Некоторые события бывают настолько важны и так насыщены чувствами, что мозг упорно отказывается воспринимать их в часах и минутах.
      Сергей испытывал очень похожие ощущения. Он уже давно не был счастлив ни с кем из женщин. А их за последние два года в его "коллекции" накопилось немало. И сейчас парень изумлённо и радостно купался в волнах искренних чувств, которые считал навеки для себя потерянными. Эта храбрая и милая девушка так радостно и доверчиво откликалась на его ласки, а в любовном экстазе так искренне шептала милую чепуху, что на какое-то время он забыл, ради чего вступился за неё в парке. А последний миг был настолько сладостным, что Сергею вдруг захотелось раскинуть руки и совершенно по-театральному прокричать: "Остановись, мгновенье!"
      - О-о-о... боже, - пробормотала Света. - Как же всё здорово...
      Внезапно Сергей открыл глаза и резко вскинулся. В голове мелькнула неясная, но - он это чувствовал - очень важная, мысль...
      - Что с тобой, милый! - испуганным зайчиком отозвалась на это странное движение Света.
      - Ничего, родная! Просто - показалось... Ничего, мой... Ангел!
      Он приподнял голову вновь счастливо прикрывшей глаза девушки и принялся осыпать поцелуями её лицо, шею, уши. Его руки поворачивали милую белокурую головку то правой, то левой щекой к себе. А потом, проскочившая недавно мысль вернулась к Сергею. Лицо парня внезапно стало жёстким, глаза сжались в безжалостные щёлочки, и на излёте одного из легких и нежных движений, вслед за последним поцелуем, он резким рывком сломал Светлане шейные позвонки.
      - Убить своего ангела... - задумчиво пробормотал Сергей. - Если это не то самое "Чёрное Дело", все наши поиски были напрасны...
     

    ***

     
      Грозовые тучи на небе налились свинцом, на улице потемнело. Когда Сергей вошёл в свой подъезд, он не стал дожидаться лифта, а взбежал по лестнице на девятый этаж. Делать это было совсем не трудно - тело в густых сумерках почти потеряло вес.
      "Да, так и есть! - крутилась в голове мысль. - Чёрное Дело - не тупое мочилово, а убийство доверившегося тебе человека, человека любящего и преданного... С которым ты уже практически одно целое..."
      Сергей понимал, чувствовал, что до главной разгадки осталось уже совсем чуть-чуть! Ещё немного, и он сможет прорваться за предел, переступить через грань сладостно манящей Тьмы. И воспарить вместе с любимым учителем среди Ближних Слуг их общего Владыки.
     
      Вдохновение озарило его в сладостный миг высшего наслаждения, когда вылетают из головы все мысли. В тот момент он вдруг явственно понял, почувствовал, что не может быть одновременно и с этой девочкой, и с учителем. Из двух страстей нужно выбирать одну и за ней, единственной, идти до конца!
     
      Учитель! Знакомство их началось случайно. Сергей, прочитавший письмо сразу от двух предавших его женщин, выскочил тогда на дорогу под колёса спортивного "мерседеса". Разве он мог знать, что за рулём сидит бывший "король ночных гонок"? Машина чудом пролетела мимо. А затем седовласый широкоплечий водитель сдал назад.
      - Тебе что, жить надоело? - спросил он спокойно.
      - Да! Да! Да-а-а! - заорал Сергей. - Ну, что? Ну, выйди! Убей меня!
      - Не могу, - усмехнулся тот, и уточнил. - Выйти не могу! Ноги парализованы.
      И только тогда Сергей заметил знак под стеклом машины.
      Потом, почти сразу... Буквально через пару недель он застал в квартире Рубикса четверых грабителей. Мерзавцы только что прирезали у входа пытавшегося закричать слугу, и терять им было уже нечего. Что заставило в тот раз Сергея броситься с голыми руками на три ствола, не считая ножей? Жажда смерти? Вряд ли... Она к тому времени успела перегореть. Скорее, парень уже тогда успел полюбить этого упрямого и целеустремлённого человека. Взглянуть на мир его безжалостными глазами. Пропитаться завораживающе-красивыми в своей безупречной логике идеями.
      Выросший в семье без мужчины, в девятнадцать лет потерявший мать, Сергей с первой же минуты знакомства прилепился душой к учителю, как к родному отцу. Два долгих года они вместе шли к этой цели: достичь границы Зла, а затем, переступив её, обрести бессмертие и власть над всеми падшими и заблудшими - жалкими ничтожествами, что будут вечно гореть в Геенне огненной, над которой ближние слуги Владыки Ада смогут летать и наслаждаться...
     
      Сергей ждал этот миг с нетерпением, с жаждой, со страстью! Знать, что он получит высшую и бесконтрольную власть над обманувшими его сучками, до которых на этом свете никак не удаётся добраться - за такое можно отдать многое... А понимать, что власть эта будет длиться целую вечность - от одной мысли о подобном счастье у него начинала кружиться голова.
      Павел Германович, как он успел узнать, пришел к их общей идее тоже не просто так... До Сергея доходили слухи, что история инвалидности учителя связана с подлостью и предательством близких... Предательством настолько страшным, что о нём все знающие говорили лишь намёками, избегая конкретных деталей, дат и имён. Все рассказчики сходились только в одном - из непосредственных участников событий в живых теперь остался лишь сам адвокат Рубикс. И смерть многих была медленной и ужасной. Но Сергей знал, чувствовал, что Павел Германович не собирается на этом успокаиваться! Мечта всей его жизни - вернуть своих врагов к тем последним страданиям, а затем - длить их муки вечно...
     
      Теперь нужно принять душ, переодеть костюм и рубашку. Бросить в ящик запачканный плащ... А вместо него? Вот эта куртка, пожалуй, подойдёт! Что ещё? Да-а-а... Пистолет! Осталась всего одна загадка: если у учителя появится идея, придётся сразу бежать на задание. Сергей надел "сбрую", сунул в кобуру под мышкой Беретту, затем немного помедлил и опустил в потайной карман куртки компактный ПСМ [1] - наступает решающая фаза, и нужно быть готовым ко всему.
     

    ***

     
      - Ну, что ж? Посмотрим... - Павел Германович щёлкнул выключателем и присвистнул. - Грандиозно! Семь кило с копейками...
      - Меня там меньше половины! - голос Сергея в темноте звенел от гордости. - Если одежду и ботинки вычесть...
      - Догадываюсь! - включив свет, произнёс Рубикс. - А так: без трёх граммов центнер. Молодец! Давай-ка опять с той минуты, как от меня вышел, только подробно и обстоятельно!
      Рассказ продлился почти час. На этот раз Сергей старался вспомнить мельчайшие детали: всё, что он делал, говорил, слышал, видел и даже - о чём думал. Потом пошли вопросы: адвокат хорошо умел сопоставлять факты, прояснять детали, устанавливать смысловые связи между событиями. Заполнение пробелов заняло у них ещё два часа. После чего разговор ушёл в эмоциональную плоскость: теперь Павла Германовича интересовали те чувства, что владели Сергеем в каждом из всесторонне разобранных эпизодов...
      Послеобеденная гроза отгремела за окнами, отстучал каплями по крышам и отливам сменивший её дождик, вечер давно уже перетёк в ночь. А два упрямых целеустремлённых человека всё раскладывали и перетасовывали факты, события и детали, выдвигали версии, строили гипотезы. Оба чувствовали, что пройти остаток пути им вполне по силам, а в картине событий недостаёт лишь мелкого штришка...
     
      Учитель и ученик родились в разные эпохи, росли в разных условиях, получили разное воспитание. Но за два года их сроднила общая беда, сблизили похожие чувства, сплотила единая цель. Для Сергея, к двадцати годам растерявшего родных, рассудительный адвокат стал самым близким на земле человеком. Жена и сын Павла Германовича погибли в катастрофе, сделавшей инвалидом его самого. И в первое время Сергей видел на адвокатском столе две фотографии: красивой белокурой женщины и трехлетнего мальчика с грустным взглядом. Парень не спрашивал, кто это. Но когда год назад место карточек занял подаренный им Рубиксу на день рождения антикварный перекидной календарь, Сергей чуть не заплакал от счастья.
     
      Да, они всегда были близки по духу. И оба чувствовали это с первого мига знакомства. Но сейчас - приоткрывшая двери желанная тайна, её разгадка... Почти разгадка - сделали эту духовную связь теснее, а чувства - жарче. Наверное, можно сказать даже, что разумами своими они словно слились воедино, стали как сиамские близнецы, соединённые общей всепоглощающей страстью на самом высшем - духовном - уровне...
     
      Сергей задумчиво брёл к выходу из кабинета, он чувствовал, что все части головоломки налицо, а желанная разгадка уже буквально стучится в мозг, остался только шаг, один лишь маленький незаметный шажочек, и...
      Парень уже опустил руку в карман за ключом, когда у порога его нагнал хриплый от волнения возглас Павла Германовича. В нём, как в коктейле смешались радость и боль, решимость и неуверенность:
      - Постой! Я, кажется, догадался!
      И в этом странно звучащем крике почти потерялись щелчки двух предохранителей.
      Почти... Но не совсем...
      - Я тоже... - пересохшие от волнения губы повиновались плохо, и ответ прозвучал еле слышно.
      Сергей успел обернуться. Один выстрел опередил другой на ничтожную, незаметную для человеческого уха долю секунды. Но вторая пуля отправилась в путь уже после того, как пронзившая сердце жертвы первая сбила ей прицел. А затем в нос убийце ударил хорошо знакомый запах пороха, придавший звучащему в ушах эху выстрелов особый, восторженно-победный и одновременно траурно-грустный оттенок...
     
      Что такое? Оказывается, человек может убить себя, оставаясь при этом в живых! Как странно! Эти ощущения новая, небывалая ещё на Земле сущность будет помнить теперь целую вечность...
     
      Комнату меж тем заполняла Тьма. И вот - с треском разлетелся на неровные куски железобетонный монолитный потолок, потом - следующий за ним. А затем ещё и ещё... Как яичная скорлупа раскрылась и начала заваливаться по обе стороны от дома изящная стальная крыша. Семиэтажная "элитка" в считанные мгновения превратилась в груду пыльных, кое-где искрящих обломков. А привлечённые грохотом её падения прохожие уверяли потом, что отчётливо видели, как, хлопая антрацитовыми крыльями, к бездонному ночному небу взлетает огромная чёрная тень.
     
      "Так вот какая она, эта последняя разгадка! - c ликованием думала так долго создававшая себя Тварь. - Кто мог представить, что всё настолько изящно и высшая форма чувственного доверия связывает по-сыновьи верного ученика с его по-отечески заботливым учителем... И что, предав эту бескорыстную, бесхитростную любовь, можно выжечь последние крупицы души и добиться, наконец, желанной Цели..."
      ________________________________________________________________________________________________________
      [1] ПСМ - пистолет, приспособленный для скрытого карманного ношения, калибр 5,45 мм, восьмизарядный; в отношении расшифровки аббревиатуры это один из самых таинственных советских пистолетов. По одной из версий (А.Жук "Современные пистолеты и револьверы" 1998 года издания, стр. 307) ПСМ - это "пистолет Стечкина модернизированный", по другой (тот же автор, "Справочник по стрелковому оружию" 1993 года издания, стр. 256) ПСМ - пистолет самозарядный малогабаритный, создан коллективом авторов (Лашнев, Симарин, Куликов)...
     

    11


    Бондарева О.И. Самум   25k   Оценка:9.35*7   "Рассказ" Фэнтези, Мистика

      Самум
      
      Горячий ветер высушил глаза и губы, превратил лицо в потрескавшуюся древесную кору. Непомерно тяжелые покрывала пригибали к земле, напоминали: отныне только так, склоняясь, тебе придется жить.
      Если только не отважишься убить себя.
      Совесть шептала, смеялась, колола ржавыми иглами: умереть следовало еще много дней назад. Когда под пушечными ядрами разлетелись крепостные стены Каменька, и в брешь хлынул поток желтолицых ойман в остроконечных шлемах. Когда засверкали кривые сабли в лучах павшего светила, когда улицы наполнились лязгом оружия и страшными криками, а в домах заполыхали пожары.
      Ирена не испугалась кары Божьего Сына, которой грозили жрецы за самогубство. Поднявшая нож рука старшей сестры была тверда - и она сумела противостоять бесчестию. Ирена сохранила для себя свое имя. Незапятнанным.
      А младшая дрогнула. Не решилась занести над собой сталь. До тех пор колебалась, пока трое опьяневших от насилия и грабежей ойман не сорвали с петель двери девичьей спальни.
      Наверное, и для нее в тот день солнце погасло бы навсегда.
      Если бы в разгар яростного азарта солдат не появился еще один человек - изувеченный чудовищными шрамами сумер. Он ничего не сказал - или сквозь кровавый туман и глухой гул в ушах девушка просто не заметила приказа. Но ойманские мародеры внезапно утратили вкус к веселью. Рывком подняли с пола, скрутили руки веревкой, вытянули на камни двора - в один строй с такими же пленными.
      Она выжила. Но отныне не посмеет вспомнить, как при рождении нарекли ее мать с отцом.
      Задыхающийся от пепла и крови Каменек потерял и эту дочь. Но, хоронясь в подвалах, на чердаках, в сточных канавах, спасаясь бегством по стылой слякоти и окоченевшим телам - быстро забыл о ней. Как и еще о многих.
      Это было вчера. А может, миновала дюжина лун с тех пор, как невольничий караван покинул северную Рунь и вступил в бескрайние белые пески на пути в Ойман-бер.
      
      Оймане походили на вырезанных из дерева идолов старой веры, что веками медленно погружались в болота у брошенных капищ. "Отриньте тьму язычества, чтите Сына Божьего, - говорили пришедшие с заката жрецы. - И он защитит вас". Но древние истуканы не желали отступаться от своих исконных владений. Их гнев породил бесчисленные желтые полчища, что ураганом налетели с юга и смели каменные храмы с истерзанного чела Руни.
      - Айше! - хлестнуло непривычное имя. - Держи. Пей.
      Она подняла голову. В полутьме палатки надсмотрщик протягивал флягу. Тактай: он всегда заботился о том, чтобы у пленниц была еда и вода.
      Кочевники одинаковы на вид: невысокие, жилистые. Заостренные лица перерезаны морщинами, в паре которых скрываются равнодушные глаза-щелки.
      Тактая девушки отличали по пальцам без ногтей. Но никто из них не желал узнать, чем ойманин некогда прогневал господина.
      В руки Айше упал полупустой кожаный мех. Его содержимое имело горький вкус и воняло тухлятиной, но рабыни по очереди хватали горлышко затверделыми губами.
      Красавица Налия, что от самого дома рыдала не переставая, заболела от такой воды и несколько дней металась в лихорадке. Самая юная, Берна, ухаживала за ней на стоянках, но та уже отказывалась от еды - невыносимо соленого вяленого мяса.
      Как-то явился главный надсмотрщик Дерья, оттянул веко, пощупал жилку на шее Налии, осмотрел посиневшие ногти. Приказал влить в рот какое-то мутное снадобье.
      - Если завтра не поднимется, не давать больше пить, - велел Тактаю. - Пустая трата воды.
      Тот молча поклонился взлетевшему за спиной Дерьи пологу.
      На следующее утро Налия без сил лежала на спине вьючного животного, только неровно, с хрипами дышала, когда караван остановился лагерем. Напоив других невольниц, Тактай с бурдюком в руках замер перед неподвижной девушкой на ворохе шалей.
      - Дай ей, - умоляла Берна, но надсмотрщик колебался.
      Тогда Айше вырвала у него мех. Бросившись на колени, опрокинула над побелевшими губами Налии. Та, захлебываясь, жадно глотала.
      Айше придерживала голову подруги и горбилась в ожидании удара. Но удар получила не она.
      - Я ведь приказал не давать воды больным! - процедил Дерья, неожиданно возникнув у входа. Его ноздри раздувались от ярости. Не потому, что пожалел нескольких капель. Главный над низшими не терпел ослушания. - Ты заслужил десять плетей. А эту - выбросить вон. Она все равно скоро умрет.
      Налия застонала от страха, попыталась встать. Ослабевшие ноги не держали, только напрасно путались в куче пыльных лоскутов.
      Однако хозяин, калид аль-Джамшад, каким-то образом узнал о происшествии. И не позволил бросить девушку. Слишком сильно его поразила золотистая коса и бирюзовые глаза, полные слез.
      - За нее можно получить не меньше пяти сотен монет на рынке в Ойман-бере, - с удовольствием отметил хозяин, вцепившись костлявыми пальцами в подбородок девушки. Длинные вислые усы блестели от капелек пота, обрюзгшие щеки подрагивали.
      - Да, мой господин, - эхом ответил Бенги.
      - Так вылечи ее! - приказал аль-Джамшад.
      Правая рука калида поклонился и знаком приказал унести больную. Надсмотрщики бросились исполнять указание. Налия отчаянно закричала, но ей тут же завязали рот платком - только бы грозный воин не осердился.
      Молчаливый помощник хозяина, иноземец, вызывал дрожь ужаса не только у рабынь. И дело вряд ли было в старом шраме, который лишил сумера одного глаза, уха и части скулы: кочевники видели немало ужасных ран.
      Встречи с Бенги всегда оказывались неожиданны, и каждый раз чудилось, что немигающий взгляд единственного глаза следит именно за тобой. А шепчущий, словно шуршание сухих листьев голос, произносит темное заклинание. Тенью следуя за господином, он заботился только об исполнении его желаний.
      Бенги боялись сильнее, чем самого аль-Джамшада. Калида иногда можно было разжалобить.
      Назавтра Налию вернули к подругам по несчастью. Она ничего не рассказала о том, что с ней случилось, но быстро пошла на поправку. И больше никогда не плакала.
      Тактай все же получил свои плети. Но не стал мстить Айше.
      Вместо этого зачем-то украдкой сунул ей зеркальце в серебряной оправе. Наверное, прежде вещица принадлежала знатной даме: по ободку струились выложенные самоцветами руны. "Бог", "лед", "человек", "солнце", "черт"... Когда-то она задумалась бы о значении древней надписи. И о силе, которая могла бы скрываться в прощальном привете языческой Руни.
      Айше приняла подарок, но так и не отважилась заглянуть в потускневшее стекло. Не кровь ли предыдущей владелицы клубится под ним, и не ее ли светлый лик с укоризной глянет из серебряных глубин?
      Спрятала в рукав, боясь рассердить надсмотрщика.
      Ведь никогда не угадаешь, что заставит чужаков обозлиться.
      
      Невольницы смирялись со своей участью как умели.
      Белокожая Махида держалась на невиданном южном звере под названием "верблюд" с истинно царским достоинством. Она называла себя княжной Каролиной, но ей никто не верил. В Пустых землях нет княжон.
      Стройная Юлдиз никогда не лила слез и не спорила с ойманами. Молча выносила дорогу и не противилась, когда мужчины желали развлечься. За это ей доставалось чуть больше высушенных фруктов.
      Пятнадцатилетняя Берна пыталась играть на джуре, которую принес личный раб ойманского капитана. Вероятно, вельможа пожелал по прибытии выкупить девушку для себя и теперь слал подношения. Но то ли она не понимала, как нужно дергать струны, то ли инструмент был плох - музыка Берны походила на печальные завывания ветра.
      Маленькая пышнотелая Гульбахар рассказывала озорные и грустные истории из своего детства, умолкая лишь когда появлялись оймане. Те не любили звуков рунийской речи. Рабыни послушно выучились лающим словам кочевников и начали забывать родной язык. Только Гульбахар еще пыталась держаться за прошлое - но и ее память день за днем покрывалась пылью пройденных дорог.
      
      Сшитые из толстых шкур стены палатки колыхались под напором жгучих порывов, а внутри пахнущий потом и страхом воздух сгустился, словно черный вар в нагретом котле. Пленницы лежали на потертых коврах, часто дышали, но не смели раздвинуть полог: дуновение самума способно обглодать до костей неосторожного путника. И отдать его душу на потеху разгулявшимся ифритам, что с хохотом носятся по равнине, сметая жалящие кристаллы со своего пути. После их игр вчерашние тропы вырастают барханами, колодцы бесследно исчезают, а люди долго выбираются из-под раскаленных осыпей, в которые превратились стойбища.
      К сумеркам бешеная пляска демонов утихла. Сквозь уходящие за горизонт тучи на остывший лик пустыни взглянули звезды.
      Оймане привычно свернули лагерь, выстроились в длинную цепь. Впереди двигался большой отряд конных воинов - свита аль-Джамшада.
      Успешный военачальник и богатый землевладелец, калид возглавлял часть регулярной армии султана, но не гнушался набегов в мирное время.
      Молодые и красивые невольницы, отобранные для продажи, ехали на верблюдах в голове каравана. А где-то далеко позади гнали скованную медлительную многоножку из рунийских рабов-мужчин. Светловолосая Келебек все время украдкой оглядывалась в надежде заметить мужа, раненого при осаде Каменька, но видела только пыльное облако, поднятое сотнями босых ног.
      Когда взошла луна, подошли к месту недавнего пиршества ифритов. Кровь растерзанных животных и людей еще не успела впитаться в землю и рдела, словно затухающие головни. Запах смерти далеко разносился ветром и напоминал Айше последний день в родном краю.
      Кочевники не впервые отдавали рабов и коз в жертву пустынным властителям. Но в этот раз среди полуголых окровавленных тел обнаружились и коричневые халаты ойман.
      Колонна остановилась, и аль-Джамшад лично прискакал посмотреть. В свете десятка факелов было видно, как он зло размахивал руками и кричал. Его спутники, даже Бенги, понурились, готовые принять наказание, будто в происшествии могла оказаться их вина.
      Потом двинулись дальше. Путь на юг не обещал скорого завершения.
      Пустыня поблескивала под светом полной луны, словно россыпь морозных кристаллов. Теперь толстые покрывала едва спасали женщин от холода; держащие поводья пальцы заледенели. Изо рта вырывались облачка пара, а морды верблюдов покрылись седыми иглами инея. Всадники ехали, прижав руки к груди и нахохлившись, словно большие черные птицы, чтобы сохранить под одеждой остатки тепла.
      - Завтра мы будем в оазисе, где живут люди. Мирное племя бейрунов. Я слышала, так говорил Дерья, - донесся до Айше отчетливый шепот.
      Махида. Приблизилась, как только Тактай отстал, подгоняя неумелых наездниц.
      - И что с того?
      - Мы сможем бежать!
      Айше хотелось промолчать. "Княжна" не впервые строила планы побега, будто в них был какой-то смысл.
      - Нам некуда бежать.
      - Только в пустыне! Но люди могут послать весть в Каменек, если пообещать им награду. Мой отец богат и заплатит не раздумывая.
      Если Каменек остался стоять, а отец Махиды все еще жив, то богатство его давно разграблено. Но стоит ли об этом говорить?
      - Кто поверит рабыне? Мы только сменим одну неволю на другую.
      - Так что же, не пытаться? Я думала, ты не такая, как Юлдиз...
      Айше взглянула из-под платка на сизую дымку, что подползала к лунному оку. С востока прилетел тоскливый вой шакала, будто ответ на слова Махиды.
      Что это? Показалось, или в жемчужном свете вырисовался громадный рогатый силуэт, подпирающий низкие небеса?
      В строю воинов раздался истошный вопль:
      - Иблис! - кричал кто-то, словно видел свою смерть. - Шайтан!
      Поднялся ропот и ржание, захрапели усмиряемые кони, защелкали кнуты.
      - Покажите того, кто устроил панику из-за обычного облака, - прозвучал властный голос.
      Дрожа, Айше бросила взгляд в сторону грозной фигуры. Закругленные, будто у быка, рога и мощные плечи расплылись полупрозрачным туманом, а угольки глаз остались мерцать парой звезд.
      - Заковать в кандалы и отправить к рабам, - приказал все тот же голос. - Ойманская империя не терпит трусов.
      Песчаные холмы хранили молчание. Оймане перешептывались, напряженно следя за глубокими тенями барханов.
      - Хорошо карать за трусость на поле боя, - надсмотрщики не опасались ушей невольниц. - А тут нечистая сила. Ведь сожрали ифриты троих...
      Но остаток ночи прошел спокойно. Миражи больше не являлись тревожить караван. Только заунывный вой шакалов раздавался с разных сторон, будто степные волки загоняли добычу.
      А утром недосчитались шестерых. И никто не заметил, куда пропали воины из личного отряда калида - отборные солдаты, прошедшие с ним полконтинента.
      - Сотню плетей, если не найдете их, - орал выведенный из себя аль-Джамшад. - И тебе первому! - он тыкал в грудь Бенги скрюченным пальцем, на котором сверкал крупный алмаз. Тот кланялся и отступал.
      Из арьергарда сообщили, что там тоже исчезло несколько человек, и калид взвыл.
      От ярости? Или от страха? - спрашивала себя Айше. - Мы все обречены?
      "Так будет правильно", - ехидно согласилось целомудренное воспитание.
      "Но я не хочу умирать! Я хочу свободы", - запротестовала молодость.
      - Мы спрячемся в оазисе, - тихо сказала Айше, поравнявшись с Махидой. - И подождем, пока караван не уйдет. Оймане сочтут, что нас утащили, как и других.
      - А как же демоны? - девушка поежилась, но радость от проглянувшей надежды оказалась сильнее.
      - Они живут в пустыне. Не у источников.
      А чему еще оставалось верить...
      
      Когда на горизонте показалась россыпь темных точек, животные ускорили шаг, а всадники приосанились в седлах. Впереди ждали свежая вода и отдых в тени деревьев. Но вскоре головы ойман стали оборачиваться на восток. Там, далеко, на фоне выцветшего неба дрожало багровое зарево.
      - Идет пылевая буря, - сказал пожилой воин.
      - Как, опять самум? - вздрогнул другой. - Такого еще не бывало...
      Вдоль колонны проскакали вестовые. Копыта коней тяжело взбивали песок, оскальзываясь на склонах дюн. Знойные порывы подхватывали его и горстями бросали в людей.
      - Быстрее, быстрее! - кричали посланцы калида.
      Возводить шатры пришлось всем, кто успел вступить в оазис до того, как налетел шквал. Даже невольницам. Даже элитным отрядам.
      Главный надсмотрщик Дерья галопом умчался в хвост каравана; там бросились расковывать рабов - но это единственное, что могли для них сделать. Сбросив тяжесть цепей, пленные рунийцы бежали от настигающей смерти, вязли, падали, вновь бежали. А за их спинами уже появились черные вихри, кружа по равнине и жадно втягивая песок в подвижную воронку. Духи пустыни праздновали свою власть.
      Те из рабов, кто был посильнее, успели нырнуть под защиту укрытий. Девушки-рунийки до последнего держали вход в палатку открытым и в призыве пытались перекричать вой урагана.
      Айше видела, как смерчи нагнали отставших - и мгновенно проглотили. А потом выплюнули окровавленные скелеты.
      Страшно закричала Келебек, когда поняла, что ифрит сожрал и ее раненого мужа.
      А потом Тактай оттолкнул рабынь от входа и быстро задернул полог.
      На лагерь обрушилась оглушительная тьма.
      
      В этот раз исчадия быстро миновали островок деревьев. Кожи полога перестали рваться с кольев, как пойманные в силки птицы, смирились с привязью. Сразу изменился тон свиста беснующегося ветра: от него больше не закладывало уши.
      Зато стали слышны другие звуки. Отчаянные человеческие крики.
      Тактай растолкал невольниц и мужчин, которые набились в тесное нутро палатки, выглянул наружу.
      - Никуда не выходить, - приказал он и пропал в бледно-желтом мареве.
      Махида дернула Айше за рукав, но та и сама понимала: это единственная возможность. Только Тактай не спускает с пленниц глаз. Остальные их скоро не хватятся.
      - Идемте с нами, - звала Айше рунийцев.
      Но никто больше не решился преодолеть тонкую преграду, что отделяла от дикой пустыни, населенной невиданными злобными тварями.
      
      Единственное, что девушки смогли придумать - это укрыться под деревьями, присыпав покрывала песком и оставив отдушину. Ослабевший самум скоро превратит их тела в безликие холмики. Но взять еды и воды не рискнули: демоны не собирали припасы для своих жертв.
      Ничего. Надо лишь немного потерпеть. Совсем рядом поселок, там есть колодец и мирный народ. Оймане не станут долго искать двух рабынь - им гораздо важнее как можно скорее покинуть Пустые земли, раз уж ифриты отчего-то ополчились на караван.
      Стоило выбраться из палатки - и насыщенный пылью воздух ударил плотной волной. Дышать и смотреть можно было лишь прижав к лицу шаль. В гудящем тумане мелькали смутные тени. Оймане? Такие же беглые рабы? Или обретшие плоть исчадия?
      Стараясь не обращать ни на что внимания, Айше бежала туда, где заметила зеленые заросли еще перед началом бури. Махида держалась за ее одежду, чтобы не потерять в круговерти неба, перемешанного с землей.
      Босые ноги перестали вязнуть: на пути уже попадались жесткие стебли травы. Беглянки почти успели ступить на твердую, спасительную почву оазиса.
      Высокий, в два человеческих роста, светящийся силуэт возник бесшумно. Медленно и словно бы осторожно приблизился к двум замершим от страха фигуркам, обдавая невыносимым жаром. Оцепенев, Айше увидела, как к ней наклоняется пылающая морда с факелами глаз и рогами-полумесяцами. Низко зарокотал голос существа, но девушка не сразу поняла, что оно пытается говорить.
      - Веч-хный... где-х-х он... где-х-х... кх-оль-цсо...
      Махида упала на колени. Айше не могла шевельнуться от ужаса.
      - Пхусть... чхе-лховек-х-х... осс-вобод-хит... ег-хо. Инач-хе... все-х-х... умр-хут...
      Ифрит схватил Махиду раскаленной ручищей, вскинул себе на плечо - та закричала от боли.
      - Иди-х-х... - приказал он Айше. - Вернеш-шь... Вечх-ног-хо - она-х-х... буд-хет... жить-сь.
      Взметнулся вихрь песка - и демон исчез вместе со своей пленницей.
      Айше судорожно затолкала в рот покрывала, чтобы не завыть в голос.
      Что он хочет? Какое-то кольцо, Вечный... Как спасти Махиду и всех остальных?
      Почему именно она?
      Сыне Божий, ты не защитил в родном краю. Помоги же тут, на чужбине - ведь ты вездесущ...
      Девушка медленно двинулась к биваку ойман. Туда, откуда только что бежала. По пыльным щекам скользнули дорожки слез - и тут же высохли.
      На ее пути ветер словно бы стихал, присмирев. Вдалеке, за стеной потревоженной пыли, светились столбы огня. Духи пустыни ждали.
      Онемевшие ступни тонули в горячем песке, но послушно несли ее вперед. К самому большому, роскошному шатру.
      Из желтого тумана навстречу выскочили воины с кривыми саблями. Но сейчас клинки не смели сверкать так ликующе и хищно, как при взятии Каменька. Победа более не держала сторону ойман.
      Ифриты смели ничтожное сопротивление в мгновение ока.
      Полог шатра аль-Джамшада был откинут, и дыхание пустыни успело присыпать золото убранства седым пеплом. У входа неподвижно стоял уродливый воин с половиной лица. Тот, кто будет защищать калида до последнего. Бенги.
      Демоны отстали. Не хотели приближаться - или не могли.
      "Я всего лишь бесправная невольница, - подумала Айше, кусая губы. - Что я могу противопоставить тебе?"
      "Твое имя", - возникло прямо среди мятущихся мыслей. Или это прилетел ответ?
      "У меня нет имени".
      "Есть. Ты - Айше. Жизнелюбивая".
      Еще шаг - и она столкнется с Бенги, который по-прежнему преграждал путь. На дне единственного глаза горела жаркая искра.
      Внезапно сумер качнулся назад. Неловко, неуклюже. Сначала отодвинулся на дюйм. Потом на три.
      Он отступал с усилием, будто спиной толкал скалу. По вискам текли крупные капли пота.
      Калид стоял посреди шатра, сжимая в каждой руке по сабле. Наверное, ожидал, что сейчас ворвется вооруженный отряд. Но вошла только одна рабыня.
      Аль-Джамшад шумно перевел дух.
      - Пустынные демоны не могут сражаться сами, - с облегчением сказал он. - Слишком хорошо знают, что будет, если прикоснутся к алмазу. Верно, Бенги? И даже не нашли, кого прислать за кольцом, кроме тощей девчонки?
      Ойманин расхохотался, чувствуя свою власть.
      - Они не отстанут. Ты лишишься всей своей армии и добычи, пока пересечешь пустыню, - пробормотал Бенги.
      - Ну и что? Ты приведешь еще солдат, с которыми я вновь пойду на север! И твои соплеменники никогда меня не остановят, - аль-Джамшад беспечно опустил клинки. Смешно опасаться безоружной женщины.
      И порабощенного ифрита, который однажды пытался вырваться. Но вместо свободы получил жуткие ожоги, лишившие половины лица.
      Ветер взвыл - угрожающе и тоскливо. Родичи Бенги слышали каждое слово.
      "Бенги, - подумала Айше. - Это значит "вечный". Вечный раб?".
      Страшно умирать в неволе.
      Но еще страшнее в ней вечно жить.
      - Что я должна сделать? - спросила Айше как могла твердо.
      - Отними кольцо, - проскрипел Бенги. - Выбрось или уничтожь.
      Черты сумера искажались, плавились - и вновь собирались в образ человека. Ногти удлинялись, царапая сгустившийся сумрак, сквозь кожу пробивалось свечение. Бес рвался на свободу, но не мог сломать свою клетку.
      Аль-Джамшад снова захохотал.
      - Ты разорвешь эту несчастную на куски, стоит мне щелкнуть пальцами. Но какой смысл утруждать столь могущественную силу ради ничтожной задачи?
      Калид шагнул вперед, косо взмахнул саблей.
      Айше заглянула в узкие змеиные глаза, полные торжества. Словно во сне обрушилась сверкающая смерть - инстинктивно вскинула руку навстречу...
      Сабля с лязгом ударила - но только пропорола ветхую ткань рукава и высекла искры.
      "Зеркальце", - мелькнуло в голове.
      А дальше... Клинок сорвался с серебра, будто поскользнулся на льду. И самоцветные северные руны встретились с надменным алмазом на пальце аль-Джамшада. Тем, чьи грани казались нерушимой тюрьмой.
      Не рождалась на Юге сила, что могла бы сломать заклятие, способное пленить ифрита. Не потушить пламя еще одним пламенем.
      Но иноземная магия владела совсем другим оружием.
      Полыхнула адская вспышка, рев и грохот врезались в хрупкие уши. Слабые, безвольные человеческие тела швырнуло в небо - и наступила тишина.
      Темнота.
      Пустота.
      Спокойствие звезд над выжженной равниной.
      
      Ее не было.
      Ни рук, ни лица, ни закутанных в шали плеч.
      Только полупрозрачное отражение в серебряном зеркале. Струящиеся русые волосы, снежный холод кожи. Чистый студеный свет из-под ресниц.
      Всего лишь образ, запечатленный в глазах.
      С другой стороны заиндевелого стекла смотрел огненный демон. Загнутые рога пылали, сыпались уголья. За его спиной горели шатры; грязным истоптанным ковром стлался едкий дым. С воплями кто куда разбегались люди, лошади, верблюды.
      - Ты-х-х освободила меня-х-х, - прозвучал рокочущий голос. - С-с-спасиб-хо.
      Айше смотрела на преображенного Бенги и улыбалась. Шрамы исчезли. Да разве может хранить ожоги сгусток плазмы?
      Тот протянул рдеющую лапу - но не смог одолеть зеркальную преграду изо льда. Девушка в ответ коснулась стекла тонкими пальцами.
      - Ведь-х-х ты не ос-станешьс-ся...
      Айше опустила взгляд.
      - Тогд-ха я мог-ху с-сделать для теб-хя тольк-хо одно...
      
      Ветер больше не иссушал. Он нес с запада сырость и прохладу. Влажно шелестела вдоволь напоенная листва, в густой тени перекликались птицы. Росистое утро звало в путь.
      Зябко ежась, с земли поднимались рунийцы. Десятки, сотни - все полуголые, в обгорелых лохмотьях. И у каждого алел ожог - на запястье, спине или бедре. Люди изумленно оглядывались, щупали зеленую траву, вдыхали свежий воздух.
      Айше заметила своих подруг: Махиду, Гульбахар. Келебек цеплялась за Берну, словно не могла поверить своим глазам. Со счастливым лицом Юлдиз куда-то тащила Налию.
      А может, пора вспоминать другие имена?
      Издали прилетел колокольный перезвон. Россыпь медных голосов сливалась в единую, щемящее знакомую мелодию.
      - Каменек! - прошептал кто-то. - Мы дома...

    12


    Аруй Т. Не просить у Синеглазой   22k   Оценка:9.82*7   "Рассказ" Фэнтези, Сказки

      
      Осторожно, чтобы не скрипнуло, Арви прикрыла дверь и сошла с крыльца. Оглянулась на дом - лиловые портьеры в окне спальни не дрогнули. Было тихо, только на соседней улице шуршала метла дворника. Арви надеялась не встретить никого по пути, но из-за мусорных ящиков около рынка вынырнула тощая оборванная фигурка.
      - Тетенька, дай на хлебушек! - обиженно, будто заранее ждал отказа, проканючил мальчишка. На чумазом лице нелепо, как нашитые на половую тряпку стеклянные пуговицы, сверкали глаза - синие, точно васильки. Невозможный, нечеловеческий цвет... а впрочем, таких уже полгорода стало. Больше, чем больных ворсянкой.
      - Какая я тебе «тетенька», парень? - Арви возмущенно дернула плечом. Обычно нищие называли ее «девушкой» или «красавицей». - Иди работай. Или воруй, но хоть что-то делай сам.
      Она попыталась припомнить, не встречала ли мальчишку раньше. Какими тогда были его глаза, каким - он сам, и что забрала у него Синеглазая в обмен на жизнь? Упрямство, трудолюбие, гордость, авантюрную жилку? Нет, не вспоминалось... Арви поспешно скрылась от василькового взгляда попрошайки в переулок. И дальше - задворками, грязными улочками, горбатыми мостиками над сточными канавами - вниз, под кручу, где в каменную стену врос полудом-полупещера. Там, на отшибе, жил Делеон, прозванный серым лекарем, а еще - крысиным доктором.
      Арви с детства наслушалась о нем жуткой полуправды. Будто бы, к примеру, Делеон однажды пришил голову крысы на спину ее товарки. Несчастный гибрид около недели метался по клетке, не в силах определиться, какая голова первой сунет нос в кормушку, пока не сдох. Еще одну крысу серый лекарь выпотрошил заживо, избавился от мяса и костей, остальное бросил в стакан. Кишки, сердце и прочие потроха плавали в густом прозрачном растворе, голова висела сверху на веревочке, и все вместе жило, ело и гадило несколько дней... Ужасно? Вот только рассказал эту историю бывший рабочий, которому раздробило руку прессом. Фабричный доктор немедленно схватился за скальпель - резать, и парень удрал от него к Делеону. Тот сумел восстановить пальцы - конечно, не полностью, но рукой можно было держать ложку и застегивать пуговицы. А крысы... Те, кто осуждал Делеона, сами рассыпали отраву по углам и расставляли мышеловки. Серый лекарь их пугал не столько жестокостью, сколько необычностью своих опытов.
      Когда в городе началась эпидемия ворсянки, молва первым делом обвинила крысиного доктора. Будто бы доигрался тот со своими голохвостыми питомцами, взял и превратил одну из их болячек в человеческую. Но когда люди узнали, что Делеон и сам заразился, причем не в числе первых, а недавно - злоба поутихла. В конце концов, по заслугам он уже получил, даже если был виноват. А скоро появилась и новая тема для слухов.
      
      Однажды с утра к воротам города подошла незнакомка. На первый взгляд, ничего в ней особенного не было, только глаза неестественно синие. Но женщина заявила, что может покончить с эпидемией.
      Гостье, конечно, не поверили. Как она могла раздобыть лекарство от ворсянки, если раньше об этой пакости нигде не слышали? Даже Делеону до сих пор не удалось ничего придумать. Но Синеглазая развеяла сомнения легко и просто: подозвала нищего больного мальчишку, дала монетку, выманила за ворота - и что там делала с ним, никто не видел, а попрошайка ничего внятного не смог припомнить. По голове, сказал, погладила, в глаза посмотрела... И все. Но через минуту, когда незнакомка за руку привела оборванца назад, он выглядел абсолютно здоровым. Позже несколько лекарей осмотрели ребенка, и каждый подтвердил - от заразы не осталось и следа. Только глаза мальчишки сделались удивительно синими, но видели не хуже прежних, а странный цвет ни попрошайку, ни докторов не беспокоил. Да что там глаза, даже целиком, от пяток до макушки синим и то лучше было бы сделаться, чем умирать от ворсянки. Наблюдать, как собственная кожа, а потом и мясо разделяется на волокна, расплетается, как недовязанный носок, соскочивший со спиц... Поначалу даже почти не больно.
      Синеглазая всех удивила - за спасение города ничего не попросила для себя лично. Только чтобы ей дали комнату для приема больных и позволяли остаться с каждым наедине на несколько минут. За день она согласна была принять не больше десяти человек, и городские власти составили список.
      Арви долго держалась и начала надеяться, что не заразится, зато ее муж, Ингерт, подхватил ворсянку за неделю до того, как Синеглазая пришла в город. И хотя побежал вписываться в очередь, как только узнал о гостье - пока ждал, болезнь от первой, почти незаметной «штопки» под коленом успела дойти до второй стадии. Еще немного, Ингерта сочли бы безнадежным. Арви думала в те дни только о том, чтобы успеть, и почти не обращала внимания на слухи о тех, кого исцелила Синеглазая.
      Говорили в основном о хорошем. Необычная гостья одаряла каждого, кто просил о помощи, не только здоровьем и яркими васильковыми глазами, но и стойкостью к заразе. Ни один из тех, кого она вылечила, не подцепил ворсянку снова. Кое-кому доставалось и нечто вроде приза - муж одной булочницы, которого трезвым несколько лет не видели, капли в рот не брал с того дня, как побывал у Синеглазой. А беспутный сынок известного банкира остепенился, женился на спокойной, достойной девушке и начал помогать отцу в делах.
      Однако расползались и другие вести, мутные и холодные, как тени на дне реки. Будто бы Синеглазая не за просто так людей спасает, а забирает у каждого главную страсть, его самую яркую черточку. Кому нечего терять, вот как тому пьянчуге-булочнику, тем так даже неплохо... Впрочем, и остальным не приходилось выбирать, иного-то лекарства так и не нашли.
      
      Когда до Ингерта добралась очередь, он уже с трудом ходил - ворсянка серьезно потрепала ноги, особенно правую. Взять костыль или палку Арви мужу не дала:
      - Я сама тебя доведу, - заявила она.
      Спорить Ингерт не стал, зная, что бесполезно, если речь супруги начинается со слов «я сама». Так что перед Синеглазой они предстали вдвоем. Незнакомка ничем не впечатлила Арви с первого взгляда - женщина как женщина, не считая цвета глаз. Они выглядели чужими на простом и, пожалуй, некрасивом лице. Высокий лоб и темные косы, венцом уложенные вокруг головы, придавали Синеглазой немного величия, но не изящества - как и фигура, подтянутая и стройная, но негибкая. Будь Арви ревнивой, как дикая кошка, и то не побоялась бы оставить мужа наедине с этой особой. Марионетка в кукольном театре, изображающая королеву - вот кого напоминала пришелица.
      Испугалась Арви позже, когда ощутила запах, исходящий от Синеглазой. Словно подарочная циновка - из разноцветной соломки, он сплетался из пары десятков ароматов, и только немногие были знакомыми. Мята, гроза, мерзлая рыба, свежий снег... Необычного было больше, и смесь эта рождала впечатление, абсолютно чужое всему обжитому, теплому, привычному и домашнему. Так, наверное, могло бы пахнуть из окна в другой мир.
      - Оставьте нас наедине, - попросила целительница.
      Метаться было поздно. Арви шагнула за дверь, отчетливо понимая, что теряет мужа - такого, каким его знала. И что сама, как бы дальше ни сложилась ее судьба, никогда не попросит о помощи Синеглазую.
      То, чего боялась Арви, случилось - Ингерт изменился. Исчез вместе со светло-карими глазами тот игривый кошачий взгляд, которым он когда-то смотрел на жену. Если Синеглазая действительно забирала у человека в обмен на жизнь основную страсть, Арви могла гордиться: для Ингерта, получается, главной когда-то была любовь к ней... Нет, он и после исцеления не стал относиться к жене пренебрежительно или грубо - просто ушел в себя, говорил только по делу и делал только необходимое. Был повод надеяться, что это временно. Ингерт и после излечения сильно хромал, восстановить изуродованную ногу полностью Синеглазая не смогла. С таким неудобством, наверное, не до шуток и веселья, хотя бы пока не свыкнешься... Вот только молодая жена не обманывала себя - даже в самые тяжелые дни болезни муж относился к ней и вел себя иначе.
      А потом она заметила у себя на руке, чуть выше локтя, первую «штопку», и все, кроме собственного тела, перестало занимать Арви. Она даже порадовалась немного, что муж охладел к ней, иначе не удалось бы скрыть от Ингерта начало болезни.
      О том, чтобы к Синеглазой идти, не могло быть и речи. Но Арви вспомнила, что единственный, кто мог бы найти нормальное средство от ворсянки - серый лекарь Делеон - в общем списке ждущих очереди не упоминался. Вероятно, надеялся сам найти лекарство... если, конечно, еще не умер. Но другого выхода для себя Арви не видела.
      
      Жилище Делеона было не из тех, по которым можно определить снаружи, дома ли хозяин и живет ли тут кто-то вообще. Ни цветов на подоконнике, ни клумбы под окном, ни даже коврика у двери - ничего, что помогло бы определить, как давно ухаживали за домом. Оконные стекла пыльные, мутные, но так было всегда, насколько помнила Арви.
      Дверь оказалась незапертой, и ржавые петли тяжело заскрипели. В нос ударила острая вонь грязного зверинца. «Он умер», - обреченно подумала девушка.
      - Кто там? - послышалось из темноты.
      - Делеон, это вы? - радостно отозвалась Арви. - Можно войти?
      - Если скажу «нельзя», все равно ведь войдете, - хозяин грустно усмехнулся. - Свеча на полке справа, спички рядом. Учтите, вам не понравится то, что увидите...
      - Неважно. Я пришла по делу, - Арви нащупала коробок и чиркнула спичкой. Огонек осветил маленькую прихожую, полки с пустыми запыленными склянками и дверь в жилые комнаты. Там и скрывалось то, что, по мнению Делеона, должно было смутить Арви. Но ничего страшнее пятачка шершавой, будто заштопанной грубыми нитками кожи на собственной руке сейчас она вообразить не могла, и дверь открыла почти спокойно.
      Вонь стала невыносимой - Арви словно соскользнула в яму между гнилыми досками рыночного сортира. Она закрыла нос рукавом и оглядела комнату. С первого взгляда могло показаться, что на пол опрокинули корзину пестрой пряжи красно-коричневых и белесых оттенков, а потом пустили котят, и те затеяли с клубками веселую игру. Волокна курчавились на полу, обвивали ножки мебели, как повилика - деревья и кусты. Арви посмотрела туда, куда тянулись нити. Там, в пестром гнезде, кто-то дышал и шевелился, но не это смутило гостью - рядом белели сухие кости рук и ног, очевидно, еще недавно живых конечностей Делеона. Третья, последняя стадия ворсянки, когда мясо слезает с костей, и даже Синеглазая не берется помочь - вот что это было такое.
      - Ну, понятно, - как можно спокойнее сказала Арви. - Чего-то подобного я и ждала. Вы не смогли найти лекарство, но пытались. Иначе пошли бы к Синеглазой, верно?
      Она прошагала, переступая через клубки нитей. Те слегка шевелились, а кое-где виднелись утолщения и пузырьки, похожие на молодые грибы-пылевики - волокнистая масса жила своей жизнью. Делеон лежал в пестром гнезде, как младенец в колыбели. Его лицо почти не было повреждено, и светло-серые глаза сурово уставились на гостью.
      - Зачем ты пришла?
      Вместо ответа Арви задрала рукав и показала «штопку». Серый лекарь фыркнул:
      - Только-то? Сходи к Синеглазой, и все. Почему ты решила, что я могу что-то сделать с этим? Я похож на человека, который в состоянии помочь кому-нибудь? - голос Делеона прервался, он сглотнул. - И вообще на человека?
      - Больше, чем она, - Арви присела рядом. - Слушай, ты прекрасно понимаешь, почему я не буду ничего просить у Синеглазой. И сам не пошел к ней по той же причине. Она чужая... ты догадался, да? Не успел найти лекарство вот поэтому, - она помахала перед носом у Делеона поднятым с пола скелетом его руки. - Но если скажешь мне, что делать, я справлюсь. Обещаю. Видишь, я сижу тут, а не валяюсь в обмороке, дышу этим воздухом, и меня до сих пор не стошнило. Я...
      - Будешь делать все, что скажу? - Делеон уставился Арви в глаза, глядя как будто сквозь нее. - Ладно, я ничего не теряю, давай попробуем. Помоги мне для начала привести себя в порядок... относительный. Знаешь, что со всей этой дрянью полагается делать?
      Он скосил глаза на волокнистые клубки.
      - Да. У мужа была ворсянка. Где ножницы? - деловито спросила Арви.
      Ножницы пришлось извлекать из путаницы нитей где-то в районе бывшей правой руки серого лекаря. Он потребовал их сперва раскалить - оказывается, так надежнее, новые волокна дольше не отрастают. Остриженную пакость Арви сожгла в печи вместе с безнадежно загаженным ковром, а места срезов по совету Делеона смазала темным сиропом из пузатой бутылки. Доктор называл его соком черного корня, хотя до сего момента Арви считала это растение выдумкой, вроде цветка папоротника - по легенде, черный корень убивал одним прикосновением. Она даже заподозрила, что Делеон пытается обманом заставить ее помочь ему быстро умереть. Но выбора не оставалось - обещала подчиняться во всем, так надо выполнять, иначе в любом случае не видать лекарства.
      Крысиный доктор остался жив, и девушка рискнула обработать соком загадочного корня «штопку» на собственной руке. Едва пропитанная темной жидкостью тряпица коснулась кожи, Арви взвыла от боли, из глаз брызнули слезы. Она немедленно зауважала Делеона, который всего-то морщился и стонал, когда его целиком обмазывали жгучей дрянью.
      - Ты не умеешь терпеть, - недовольно заметил серый лекарь. - Это плохо. Тебе придется проводить опыты на себе, иногда болезненные. Будешь так орать - останешься без голоса, а я без ушей. Не передумала? Синеглазая...
      - Нет! - Арви утерла слезы рукавом и постаралась дышать ровно. - Орать я больше не буду. Говори, что делать дальше.
      
      Дальше делать пришлось такое, что померкли россказни о двухглавых и расчлененных крысах. Арви забыла слова «отвратительно», «мерзко» и тому подобные - отныне ей полагалось, описывая что-то, называть исключительно форму, консистенцию, цвет и запах. Вырезать у крысы печень, мозг или сделать укол и наблюдать, как животное умирает или мучается, стало таким же обыденным делом, как помыть чашку. Приходилось экспериментировать и на себе - правда, Делеон обычно просил половину снадобья ввести ему, чтобы сравнить эффект.
      Арви даже не пыталась понять смысл отдельных опытов - она видела, что если начнет разбираться, только потратит лишнее время. Просто старалась как можно точнее выполнять все, что просил Делеон, и не думать о том, насколько близок он к успеху. Поэтому немало удивилась, когда крысиный доктор объявил:
      - Не хочу зря обнадеживать, но кое-что нам удалось. Настойка, которую ты вчера делала, готова? Прозрачная, без осадка?
      - Да. Это лекарство? - обрадовалась Арви, но Делеон охладил ее пыл:
      - Не вздумай выпить! Имей терпение. Лекарство или яд - еще проверить надо. Ворсянку наверняка прикончит, но может быть, и тебя вместе с ней... Нужен еще один опыт, последний, если повезет.
      - Ну так давай, - Арви наклонилась к лицу Делеона. - Рассказывай, что делать!
      - Сначала нужно раздобыть немного крови человека, исцеленного Синеглазой, - вздохнул серый лекарь. - Не бойся, достаточно пары капель, и мне все равно, как ты сделаешь это.
      - Ясно, - Арви поднялась и пошла искать подходящий ножик, небольшой, но острый. - Я сейчас...
      - Не забудь умыться и причесаться, - ядовито заметил крысиный доктор, - а то в таком виде даже попрошайки возле рынка тебя испугаются.
      Действительно, Арви давно не уделяла себе внимания - некогда было, да и не перед кем прихорашиваться. Кто будет смотреть на нее - Делеон? Человеку, от которого ворсянка оставила меньше половины тела, точно не стоило критиковать внешний вид своей добровольной помощницы.
      - Сдались мне попрошайки, - фыркнула Арви. - Я пойду домой.
      Хотя не такая уж и плохая была идея. Подманить оборвыша, хоть бы и того самого, что попался по пути сюда, слегка царапнуть ножиком, а если поднимет шум - закричать еще громче «держи вора!» Пускай объясняет сам, что приличная горожанка на него напала первой, а не наоборот. Но, подумав, Арви эту мысль отбросила - незачем детей обижать, если можно все сделать мирно и честно. Она решила, что заслужила немного крови своего пока еще законного мужа, хотя бы за то время, пока помогала ему бороться с ворсянкой.
      
      «Вот войду сейчас, а тут новая хозяйка», - поднимаясь на крыльцо, подумала Арви. В доме Делеона она не считала дни. Однако дверь оказалась незапертой, и внутри было тихо. Ингерт сидел у камина и даже не встал, когда жена вошла - только оглянулся. Холодно сверкнули синие глаза.
      - Где ты была?
      - Там, куда вернусь, - Арви прошагала через комнату и встала в свете пламени так, чтобы видеть озаренное бликами огня лицо мужа. - Неважно, тем более, ты меня даже не искал. Не оправдывайся, я знаю, что больше тебе не нужна. Разойдемся без обид? Окажи маленькую услугу на память обо всем хорошем, и мы в расчете.
      - Что за глупости? - попытался перебить ее Ингерт, но Арви настойчиво продолжила:
      - Я подхватила ворсянку. Мне нужно немного крови, твоей или кого-то еще, кого спасла Синеглазая. Делеон сказал, это поможет найти лекарство...
      - Ну хватит, - Ингерт потянулся за тростью, новенькой, резной - купил ее, видимо, после того, как Арви ушла. - У тебя не только ворсянка, но и бред. Кровь, лекарь, ерунда какая-то... Собирайся, к Синеглазой пойдем. Больных осталось немного, запись отменили, к вечеру здорова будешь. И с чего ты взяла, что нам надо расстаться? Лично я тебя бросать не собирался...
      - Бросать? - усмехнулась Арви. - Раньше ты ни за что не сказал бы так обо мне. Как о животном или ребенке... Так вот, запомни. В том, чтобы меня «не бросали», я не нуждаюсь, и смогу позаботиться о себе сама.
      - Иди сюда, - неожиданно мягко, почти как раньше, сказал Ингерт.
      Она недоверчиво приблизилась и села на ручку кресла. Неужели что-то можно поправить, и то чужое, что вселила в ее мужа Синеглазая, со временем выветрится, как запах лекарств из его комнаты? Арви достала ножик и улыбнулась:
      - Я только чуть-чуть оцарапаю, ладно?
      Муж молча перехватил ее запястье - сильно и жестко, не замечая, что делает больно. Притянул к себе и произнес:
      - Успокойся. Дай сюда нож, и пойдем к Синеглазой. Все будет хорошо.
      Арви вскрикнула, но не от боли. Она почуяла тот самый аромат, из-за которого незнакомка с васильковыми глазами впервые показалась опасной. Острая свежесть и гроза, лед и мята, дыхание иного мира - так же пахло теперь и от Ингерта, только слабее. Пока, потому что Арви точно помнила: в первые дни, когда муж избавился от ворсянки, ничего такого не было. Чужое не выветривалось, оно росло, крепло и набирало силы.
      - Не трогай меня! - девушка выдернула руку, бросила нож и отскочила. - Ты теперь, как она! Не человек...
      
      Арви выбежала на улицу. Зная, что со своей тростью Ингерт ее ни за что не догонит, она все равно неслась, как ошпаренная кошка, не разбирая дороги, не желая видеть лица прохожих - особенно глаза. Только в доме Делеона, в уютном пыльном полумраке, перевела дух.
      - Ну, что? - спросил серый лекарь. - Удалось?
      Арви молча помотала головой, прошла вдоль полок и достала склянку с прозрачным, как вода, не то ядом, не то лекарством.
      - Ничего не хочу просить у Синеглазой, - выдергивая пробку, сказала она. - Совсем ничего, даже подсказки. Я сама...
      Опрокинула склянку в рот и проглотила содержимое.
      Качнулась комната, загустел и наполнился стеклянным звоном воздух. Арви попыталась ухватиться за полку, но пальцы сжали вязкую пустоту. Мир лопнул и посыпался цветными кристалликами почему-то вверх, осколки падали бесконечно долго, вспыхивали и гасли, как искры в темноте.
      Стало холодно. И немного мокро... зато снова понятно, где верх, а где низ. Под веки пробился свет, а в ноздри - запах пыли, кислот и лекарств. Арви открыла глаза и увидела, что лежит на полу среди осколков и лужиц. Очевидно, падая, обрушила стеллаж и разбила все, что стояло на полках. Она вспомнила, что случилась, и радостно выдохнула:
      - Я живая!
      - Ты уничтожила мне кучу реактивов, - проворчал Делеон, притворяясь недовольным.
      Арви села на полу, стряхнула осколки с платья и задрала рукав - «штопка» исчезла, осталось пятно розовой кожи, как от зажившей ссадины.
      - Получилось! - она радостно вскочила, но тут же вспомнила еще одно, что стоило проверить. Обошла комнату, но не обнаружила ни одного зеркала.
      - Совок и метла за дверью, в кладовке, - по-своему понял ее поиски серый лекарь. - Да не спеши, потом уберешь. Объясни, какая муха тебя укусила? Каплю крови не смогла раздобыть? Не верю.
      Арви хмыкнула:
      - Я бы ведро набрала, если бы захотела. Но, понимаешь, это неправильно, - она замолчала, думая, как объяснить. - Если мы берем то, что дала кому-то Синеглазая, чтобы найти лекарство - значит, и сами принимаем от нее помощь. А мне от этой твари ничего не нужно! Я подумала, если сама, без нее, выжить не сумею, то и незачем...
      - Дура, - беззлобно заметил Делеон. Арви не обиделась:
      - А сам-то? Тоже к ней не пошел! Хотя лучше меня понимал, что такое помирать от ворсянки. Ты вот что скажи, - она вдохнула, как перед нырком в омут, и присела рядом. - Какие у меня глаза?
      - Ээ... ты чего? Соскучилась по комплиментам? - растерялся крысиный доктор. - Ну, я не...
      - Просто цвет назови, - перебила Арви. - Мне надо знать, не стала ли я такой же, как остальные. Те, кто вылечился у Синеглазой. Зеркал в этом доме нет.
      - Успокойся, - Делеон улыбнулся, - серо-зеленые. И красные, потому что тебе надо выспаться.
      Арви выдохнула и нервно рассмеялась:
      - Ну, тогда все в порядке. Действительно, пойду отдохну, пожалуй... А потом уберу тут и еще порцию лекарства сделаю. Для тебя.

    13


    Tragedy A. Тринадцатый остров   20k   "Рассказ" Фэнтези

    
    		
    		
    		

    14


    Санрин К. Красное вино Хранителя   16k   Оценка:5.62*5   "Рассказ" Фэнтези

      - Что ты хранишь, Хранитель?
      
      Этот вопрос преследовал его. Он сам постоянно задавал его себе, проходя по бесконечным коридорам и анфиладам комнат в своём замке... Своём? Он не помнил, он был очень стар. Замок и всё, что внутри, были старше и почти не менялись. Иногда он поднимался в смотровую башню, чтобы взглянуть на мир. Пространство вокруг замка утомляло своим разнообразием и бесконечными переменами. Чаще всего оно было зелёного цвета, порой белое, как скатерть в трапезной когда-то, иногда вдруг раздражающе вспыхивало золотом - презренным порочным цветом металла, который обладал волшебством и мог изменить всё, но не знал ни голода, ни жажды, ни любви и ни к чему не стремился.
      
      Хранитель поворачивался спиной к весенним цветам и неторопливо спускался по винтовой лестнице, слушая скрип ступеней и вдыхая прохладное равнодушие замковой пыли. Там наверху он видел фигуры людей - мужчин и женщин. И они раздражали ещё больше, чем бесконечные перемены цвета. Они не обладали достоинством золота ни его магией - только голодом, жаждой и любовью владели эти существа... он помнил о них и торопился уйти, пока их страсти не захватили и его тоже.
      
      Голод проникал в его желудок там, наверху, - разбуженный свежим воздухом, начинал покусывать и торопить куда-то... как будто время имело значение. И жажда, о которой он хотел забыть навсегда, жажда свежего алого напитка, который беззаботно перетекал в замысловатых запутанных сосудах, проходивших по дороге мимо крепостных стен. Любовь. Он вспоминал любовь, какой она могла быть: беспомощное нелепое смешное чувство к существам своей породы... это не для него. У него есть Замок. Он Хранитель.
      
      Он не любил свой Замок. Иногда, проходя по подземным коридорам, он вздрагивал от холодной капли, упавшей с потолка. Это было ощущение жизни. Он прикасался к сырому камню, отворяя потайной ход, - и шёл в усыпальню. Темнота не мешала ему, он ориентировался свободно, словно был слепым от рождения. Усыпальня манила его, как сердце этого проклятого замка и пугала. Он входил, зажигал принесённый факел и тупая боль, привычная, как дыхание, просыпалась, вонзаясь раскалённым кинжалом в холодное сердце. Он укреплял факел на стене и подходил к ложу. Так же равнодушна, как всегда, так же холодна, так же жаждет поцелуев. Иногда он не выдерживал этой боли, наклонялся и целовал холодные губы. Она вздыхала глубоко и ресницы начинали трепетать.
      
      Одним движением ресниц она превращала его в другое существо. Внутреннее равновесие, спокойствие и уверенность, вся суть его - всё исчезало. Мудрость и умиротворение, вековые знания, трезвый холод рассудка, которым он дорожил, - исчезали в туманую даль, вышвырнутые одним сонным взглядом из-под густых ресниц. Как больно слепому обрести зрение в слепящий солнечный день - так он любил её. И так же она любила его, пробуждаясь ради этой любви, дышала ею и шептала его имя, как шепчет ива, оживая от капель долгожданного ливня.
      
      Она ласкала его лепестками губ, трепетными ладонями, окружала со всех сторон своим сиянием. И двое становились одним в этом сияньи. И это одно вспыхивало солнцем. Останавливалось время. Пламя факела замирало. Капли воды переставали капать в углу. Дыхание прекращалось. Если бы вопросы о смысле бытия вдруг посмели выползти - они бы сгорели в огне истины. И вопрocы замирали, выжидая, чтобы время вновь стронулось с места, замерцало пламя факела, капли воды снова начали стучать размеренно.
      
      Ещё прежде, чем оживут вопросы, тоска туманом начинала клубиться на краешке его сознания. Тоска ожидания. Тоска знания о неизбежности того, что случится сейчас. Женщина открыла глаза и озарилась улыбкой:
      - Я сумасшедшая. Мне кажется, я только живу ради тебя.
      
      Ему тоже так порой казалось, но поверить означало бы, что он сам сотворил этот мир и замок и холод и тоску, которая скребла коготками в уголках сознания. Он целовал губы женщины, но она не замолкала:
      - Мне кажется, вся моя жизнь без тебя была сном. Знаешь, так одиноко, так страшно и так одиноко... какое счастье, что мы встретились! Ты ведь не оставишь меня? будешь всегда со мной?
      - Я всегда буду рядом, - его голос звучал хрипло, слова с трудом вырывались из горла. Она смеялась и щекотала его чёрным шёлком своих волос.
      - Только ты и я - и эта ночь... ты украл меня от всех, мой господин, как надоели эти вечные балы и обеды... я только хочу, чтобы наша ночь не кончалась...
      
      Её поцелуи вновь становились неудержимо-горячи. Он выше всего ценил ясность своего рассудка и хладнокровную беспристрастность, но забывал о них опять. Отказывался от себя.
      
      Уходил от неё опустошённый, с разбитой душой - она давно была разбита, но прибрана куда-то в кладовку и забыта. Так сохраняетя порядок. Сияние женщины обволакивало его, смеющиеся глаза говорили с разбитыми осколками души - и осколки резали и кололи нещадно. Он спрашивал то, что должен был спросить:
      - Какого вина тебе налить, любовь - белого или красного?
      
      Она всегда сомневалась в выборе, колебалась, - и всегда выбирала белое, в котором снадобье. И засыпала.
      
      2.
      
      Он уходит по бесконечному коридору всё дальше от любви. Темноту наполняют шорох его шагов, бормотание капель воды, стекающей кое-где по стенам и его бормотание: "Ты так и не изменилась... Ты так и не изменилась... Ты так и не изменилась..."
      
      В замке никого нет. Он проходит по всем комнатам и коридорам раз за разом сосредоточенно-неторопливо. Год за годом, миля за милей, он идёт, заменяя собой время в замковом пространстве. В голове копошится клубок змей, они растут и жиреют, распирая череп. Мысли трёхсотлетней давности, которым нет выхода. Выход в другую душу, свежий воздух новых идей - заперт одиночеством. Ему кажется, он никогда не спит. Он не замечает, как не выдерживает давления и проваливается в сон. Опадает тряпичной марионеткой на пол и через несколько часов встаёт, отряхиваясь: опять упал. Он спускается в прачечную переодеться. Прачечная находится рядом с кухней. Хранитель готовит себе обед, отдыхая от ходьбы.
      
      Он накрывает себе в трапезной на стол, убирая на время скатерть, достаёт из шкафа толстую льняную дорожку с вытканной картиной охоты, стелит на стол, сверху кладёт серебрянную подставку для блюд и прочее столовое серебро. Он давно забыл, что его нужно чистить, серебро почернело. Иногда ставит на стол два прибора: вначале раз в год, а потом всё чаще его посещает дьявол, составляя компанию за ужином. Хранитель хорошо готовит. Недостатка в продуктах нет, раз в неделю они регулярно появляются возле парадной двери. Население чтит традиции предков, с молоком матери впитывая предания о том, что бывает, если о них забыть.
      
      Дьяволу нравится представлять себя знатоком вин, и Хранитель, потворствуя этой маленькой слабости, протягивает ему корзинку с пыльной бутылкой в обрывках паутины. Гость протирает горлышко салфеткой, быстрым движением открывает и наливает бокалы. Вино заливисто хихикает, выбегая из своей темницы.
      
      - Я бы сказал, что это лучшее из твоих сокровищ, - он поднимает бокал и смотрит сквозь золотистую жидкость на люстру, прикасается к бокалу губами и замирает, прислушиваясь к своим ощущениям. - Горы делятся своим нравом не только с людьми, но и с виноградом.
      
      Хранитель умеет слушать. За столом гость рассказывает про священника, который всё свободное время отдавал винограднику, заботливо за ним ухаживая и оберегая от окрестных ребятишек, с которыми справиться намного трудней, чем с садовыми улитками. В конце концов он научился с ними справляться, выскакивал всклокоченный из кустов, выпучив глаза и оскалив зубы, рычал "аки зверь полунощный" и вынудил-таки уважать себя.
      
      - Заставить себя уважать не так просто, как порой кажется... Хочу отметить, что тебе это удалось. Знаешь ли, любезный, за годы нашего знакомства я ни разу не слышал, чтобы ты о чём-то сожалел. Признаться, вначале я этого ожидал... но такая стойкость не может не вызывать уважения. Я даже вот сейчас задумался: а не ошибся ли я в тебе с самого начала? В конце концов, я всего лишь дьявол, мне свойственно ошибаться.
      
      Когда ты впервые пришёл ко мне, я ничего о тебе не знал. Не люблю знать ничего заранее - жизнь слишком скучна и предсказуема, чтобы лишать себя маленьких сюрпризов, и без того редких. Ты спросил в бакалейной лавке приворотного снадобья - в шутку, думал вызвать улыбку хозяйки... а она направила тебя ко мне. Помню твой стук в дверь, уверенный, не слишком громкий, не слишком тихий. В голосе у тебя звучало сомнение едва заметной примесью надежды, когда ты спросил, не могу ли я тебе помочь? В твоих глазах я прочёл тоску и заставил тебя рассказать о ней. Мне нравится, как люди украшают себя словами, как будто мало им одежд и домов. Интересно рассказать о себе мало кому дано. Тебе не дано. И ты соврал мне своё имя, "Фыр", ты был осторожен. А я видел вас на площади перед тем - и она окликала тебя по имени. Уже ты знал, что у неё есть замок, но не знал, что тебе суждено стать его хранителем, не господином.
      
      От кого ты хранишь её? Не от меня, - она была моей задолго до встречи с тобой... как и другие женщины. Такова их суть: они отдаются дьяволу, чтобы познать мужчину.
      
      После этого их уже невозможно не любить. Каждый жест, каждое её слово станут отзываться в тебе то жгучей радостью, то болью и тоской. Она научится играть на струнах твоей души, и ты познаешь ад на земле и начнёшь творить непоправимое в поисках рая.
      
      В тот день я подумал, что ты, возможно, пришёл продать мне душу. Я не смотрю в будущее и не читаю судеб, мне и без того скучно... сделка считается свершившейся только, когда карты раскрыты, указаны числа и сроки, перечислены блага и выгоды и названы имена. Поэтому я представился первым, а в ответ услышал "Фыр". Это даже не смешно. Это занятно.
      
      А знаешь, она ведь уже шла к тебе. Ты мог тогда не покупать у меня вино, тебе не хватило веры в себя. Ты купил вино и поклялся исполнить первое, о чём она попросит после того, как станет твоей.
      
      - "Чтобы наша ночь не кончалась... " - Хранитель смотрит в окно. За окном идёт дождь, косыми линиями расчерчивая серое небо. Темнеет. Хранитель встаёт, чтобы зажечь ещё свечей.
      
      3.
      
      Дьявол откидывается на стуле, достаёт и закуривает сигару.
      - За всё время ни слова сожаления, Ни жалобы, ни упрёка, ни молитвы о пощаде...
      
      - Жизнь научила меня терпению.
      
      - Жизнь могла научить тебя решительности. Люди сами выбирают, чему учиться. Надо отдать тебе должное: ты преуспел в избранном предмете. Но столько лет... какой в этом смысл?
      
      - Я служу моей госпоже.
      
      - Да что ты? Лишая её солнца, дождя, парка, в котором она так любила гулять, моря, в котором купалась по ночам, сбегая с балов. Лишая её людей, которым она нужна и которые её любили... не лги себе. Ты служишь мне, отрабатывая красное вино.
      
      Голова Хранителя опущена, руки держатся за чётки. Он разжимает пальцы, убирает со стола посуду, уносит в кухню, приносит взамен вазу с фруктами и сыр.
      
      Дьявол отодвигает приготовленную бутылку:
      - Я принёс своего вина, позволь мне тебя угостить.
      
      За тёмным стеклом переливается чёрная непрозрачная жидкость. Это то самое вино, которое Хранитель покупал когда-то. Дьявол разливает вино:
      - И отворились вены мои. И кровь моя стала вином. И стал я открыт для всех. И спешили ко мне и упивались мною, чтобы после оставить ради себе подобных и сливаться с ними в экстазе тянущем неразрывном, забыв обо мне, и о боге, и обо всём сущем, и о той истине, что обретают в вине. Ибо очнувшись, увидят мир пустым безрадостным и не увидят меня в нём, и бога своего они тоже не увидят.
      
      Вино и впрямь изумительное. Глубокий цвет спелого граната дробится хрустальными гранями бокала искрами волшебства обещая сказочное блаженство. Хранитель протягивает руку к своему бокалу, осторожно отпивает.
      
      - Да, друг... что ж так несмело? Тебе знаком вкус моего вина. Такого прикосновения заслуживает разве что девственница на брачном ложе, но в этом доме девственниц отродясь не водилось.
      
      - Лео Девилль, не забывай, в чьём доме ты сейчас находишься.
      
      - В доме рабыни, которая была госпожой. В доме слуги, который превратил свою госпожу в наложницу, в безвольную куклу, в доме, у которого уже много столетий дурная слава.
      
      Гость улыбается:
      - Ты произнёс моё имя. Это хороший знак. Это значит, ты скоро на что-то решишься. Пусть это будет пожар! Классично. Трагично. Очищение огнём и приобщение к благодати этого гнезда порока.
      
      - Не смей, - тихий давящий голос, начало оползня в горах.
      
      - Ты глупец. К твоим услугам женщины всего мира. Они жаждут твоих объятий. Зачем ты здесь? Что она тебе дала? Эта ненасытная паучиха, укрывшаяся в самом дальнем, самом мрачном закоулке своего замка, просыпающаяся лишь для того, чтобы утолить свою похоть. Да по сравнению с ней последняя блудница из Вавилона - образец добродетели! Вавилонянки берут твоё тело, но не душу. Эта же завладела тобой целиком. Ты не живёшь, куда бы ты ни шёл - душа твоя покоится на её ложе, - Голос срывается на крик.
      
      Дьявол хохочет и произносит нараспев с издёвкой:
      - Что ты хранишь, Хранитель?
      
      Железный кулак Хранителя рассекает пустоту. Дьявол резво несётся от него по коридору. Он бежит всё дальше и дальше, продолжая хохотать, спускается в подземелье и в какой-то момент исчезает из виду. Хранитель долго блуждает по коридорам, прислушиваясь к темноте и идёт проведать Госпожу.
      
      В его истинном обличии Дьявол неуловим. Но иногда, раз в несколько лет, он выдумывает себе новую личину и идёт стучать в ворота замка. То любопытным воришкой, то студентом, спешащим домой после утомительной учёбы за границей, то заплутавшим странником стучит в ворота, прося о ночлеге. Хранитель отворяет и спрашивает как его зовут. Имя каждый раз звучит по-новому. На ответный вопрос он отвечает:
      - Хранитель.
      
      И рано или поздно, во время трапезы или прогулки по коридору к спальне для гостей, Дьявол опять задаёт свой вопрос:
      - Что ты хранишь, Хранитель?
      
      Хранитель одним прыжком настигает Дьявола, прокусывает вену и пьёт его вино. Дьявол затихает в его руках, позволяя утолить жажду. Хранитель берёт опустевший сосуд на руки и несёт в смотровую башню, чтобы оттуда сбросить вниз.
      
      Как-то Дьявол пришёл в образе маленькой девочки. Она плакала и дрожала и едва могла выговорить своё имя. Хранитель привёл её в библиотеку, усадил в кресло, накинул плед, развёл огонь в камине. Накормил ужином, отвёл в спальню и сам прилёг на ковёр возле ложа. Она не задавала вопросов, а радовалась тому, что есть. Жизнь Хранителя изменилась, подчиняясь маленькой женщине. Они вместе стряпали на кухне, вместе накрывали на стол, стирали в прачечной, ухаживали за цветами и лекарственными растениями во внутреннем дворике замка. Её смех согревал душу. И он начал спать по ночам и вновь, как когда-то давно, взялся за книги.
      
      Однажды он сидел у окна в библиотеке с книгой в руках. Она вошла в комнату, подбежала к креслу и залезла к нему на колени, обхватив руками за шею. Он осторожно сдвинул её к подлокотнику кресла и продолжал читать. И тут она прошептала ему прямо в ухо:
      - Что ты хранишь, Хранитель?
      Откинула головку и с улыбкой скосила глаза. Он замер, похолодев. Отложил книгу. Обнял её, она подставила ушко, он медленно склонился, надкусил вену и выпил вино Дьявола до капли.
       Он расстался со своей лёгкой ношей наверху смотровой башни и отправился блуждать по коридорам.

    15


    Инструктор К. Отражение   20k   Оценка:9.28*11   "Рассказ" Фэнтези, Мистика

    Инструктор Кэт

    Отражение



    В этом городе не пользуются масляными лампами. Пламя свечей подрагивает на сквозняке, пляшут на стенах длинные тени. Скользит по бумаге перо: штрихи складываются в контуры, контуры - в фигуры и лица...

    - Скажи, Дитрих, - чем картина отличается от отражения? - полковник Натаниэль Северогорский оторвал взгляд от окна. Несмотря на ранний час, снаружи было темно, почти как ночью. С самого утра лил дождь.
    - Отражение недолговечно. В зеркале видно лишь то, что есть на самом деле, тогда как внутри картины живет другая реальность... - майор Дитрих Нилмерн исподлобья посмотрел на командира и снова углубился в рисунок.
    Полковник Северогорский подошел к столу. Несколько минут он молча наблюдал за работой художника, после вернулся к прежнему занятию. Его высокая, худая фигура смутно читалась в оконном стекле, трещины шрамами разбегались по лицу. Хорошо Дитриху - тому хотя бы есть, куда себя девать...
    - А Вы как думаете, Мастер Натан? В чем отличие?
    Погруженный в свои мысли, полковник не заметил, что скрип пера прекратился уже некоторое время назад.
    - Отражение мы создаем сами, точнее, оно возникает само по себе. Картину же обычно рисует кто-то другой. Если ты закончил, пойдем, выпьем где-нибудь. Дождь стал слабее, - он всегда легко переходил от возвышенных рассуждений к более приземленным вещам.
    - Чернила высохли. Можем идти хоть сейчас, - майор Нилмерн встал из-за стола.

    Они быстро спустились по лестнице. Неосвещенная прихожая, входная дверь...
    - Дядя Дитрих! Ты снова уходишь? - маленькая девочка с белыми, как снег, волосами выскочила им навстречу. Она хотела подбежать к молодому майору, но, увидев его спутника, остановилась.
    - Привет, Джинни, - полковник Северогорский улыбнулся.
    - З-здравствуйте, - девочка попятилась. Понять бы, почему она так боится... На войне не учат обращаться с детьми.
    Джинни. Полное имя - Джин Хоул. Шесть лет. Белые волосы, бесцветная кожа, чуть красноватые глаза... Джинни. Альбинос, "дитя снежных чародеев". Единственный живой Человек в этом доме.
    - Прости, милая. Я ненадолго, - майор Нилмерн опустился перед девочкой на корточки, ласково погладил ее по голове. - Зато у меня для тебя есть небольшой подарок, - он достал из-за пазухи лист бумаги.
    - Спасибо! - Джинни развернула рисунок. - Ой! Мама, папа, посмотрите, как похоже!
    - Я вижу. Хорошая работа.
    Низкий голос заставил обоих военных вздрогнуть. В дверях гостиной стоял Джон Хоул, отец Джинни и хозяин этого дома.
    - Рад, что Вам понравилось, - майор Нилмер резко выпрямился.
    - Конечно, понравилось... Мы здесь как живые, - Сандра Хоул вышла из-за спины своего мужа и теперь рассматривала схематичный семейный портрет. - Беги сюда, Джинни. Не задерживай гьера Охотника.
    - Да, мама! Возвращайся скорее, дядя Дитрих!
    Семья скрылась в гостиной.
    - Пошли, - полковник, не оборачиваясь, покинул дом.

    ***

    Майор Дитрих Нилмерн чувствовал, как холодные капли пробираются за ворот плаща. Дождь и не думал заканчиваться. Да что там дождь, в округе все последние дни бушевал настоящий ураган. Проклятая погода, оставившая их без связи. Здесь нужен опытный маг, владеющий Искусством печатей, но в таких условиях они никак не могут вызывать помощь...
    Письмо пришло в штаб месяц назад. "Простите, что беспокою Вас: не знаю, куда еще можно обратиться. Мне кажется, что я умер... ". Глупая шутка, бред сумасшедшего, к которому никто не отнесся всерьез. Майор вспомнил о письме случайно, когда они возвращались с задания. Предложил проверить адрес, пожурить шутника, полковник Северогорский согласился - почему бы и нет? В захолустном городке мало развлечений, но в штабе их немногим больше, а так хоть какое-то разнообразие... Они оставили отряд и направились сюда.
    Вот только Джон Хоул и его жена действительно были мертвы. С первого взгляда стало понятно: у этих Людей больше нет жизненной Силы. Почему Хоул не написал, что их дочь из "снежных чародеев"? Про способности бледнокожих Людей ходило много слухов, тогда, возможно, к посланию отнеслись бы с большим вниманием... Нет, все равно нет. Чтобы кто-то смог поддерживать только своей Силой чужое существование - такого не предполагала ни одна теория. Это невозможно даже для Охотников, что уж говорить о Человеке. Но Джинни никогда не изучала теории, она просто любила своих родителей. Которые не должны больше жить - но живут. Которые хотят закончить это посмертное существование.
    Джон Хоул не мог точно сказать, когда он умер. Может, во время прошлогодней эпидемии, может, раньше... Он мало что понимал и еще меньше помнил. Его собственной воли едва хватило на то, чтобы обратиться к Охотникам. Теперь они здесь, но совершенно не знают, что им...
    - Плохая погода - еще не повод не смотреть под ноги.
    Майор Нилмерн больно ткнулся лбом в спину командира, остановившегося перед таверной.
    - Простите. Задумался.

    ***

    Джинни возится на полу в гостиной. Что-то строит из деревянных брусков. Должно быть, замок, где она будет принцессой. Дочерью добрых и мудрых правителей - короля и королевы.
    - Ты опять пыталась это сделать? - Джон Хоул заходит на кухню. Его жена сидит за столом, обхватив голову руками. Перед ней пузырек с лекарством. Пять капель - снотворное, двадцать пять...
    - Да. Себя, или, хотя бы, тебя, - Сандра старается не смотреть на мужа.
    - Это бесполезно. Последний раз, когда я пытался броситься под телегу...
    - Я помню. Почему ты не попросишь этих двоих нас загнать?
    - Они не могут. По документам мы - Люди. Живые Люди.
    - Охотникам всегда было плевать на законы. И на Людей, - женщина тянется к пузырьку. Ее рука бессильно падает на середине. - Вот, опять....
    - Не мучай себя понапрасну, - Хоул убирает лекарство в шкаф. - Охотники разные, как и Люди.
    - Нам от этого не легче.

    ***

    В таверне холодно и пусто. Здесь все равно лучше, чем в похожем на склеп доме.
    - Проклятье! Лучше бы мы с тысячей Тварей столкнулись, а не с подобным... - майор Нилмерн пьет вино большими, быстрыми глотками. Он почти не чувствует вкуса.
    - Маги из штаба дорого бы заплатили за шанс оказаться на нашем месте.
    - Плевать. Это их проблемы. Я Охотник, а не...
    - А не - кто?
    Вопрос повисает в воздухе. В самом деле, кто они сейчас? Могильщики? Няньки? Курьеры, чей долг - дождаться связи и передать информацию кому следует?
    - Я и сам не в восторге от того, что бесполезен здесь. Но мы не имеем права их бросить, - полковник пожимает плечами и отворачивается. Майор Нилмерн усмехается про себя: оказывается, хладнокровного Мастера с Северных гор тоже можно пронять...
    - Как Вы думаете, из-за чего Хоул отказывается поехать с нами?
    - Не знаю. Соседи говорят, он никогда не покидал эти места.

    С улицы послышались раскаты грома.
    - Да Тварь все это подери! Даже вино не лезет в глотку. Я не могу так, Нат! Попробую еще раз с ними поговорить... - майор Нилмерн вскочил на ноги, с силой поставил недопитую кружку на стол. Разлетелись во все стороны бордовые брызги.
    - Сиди пока. Так и свихнуться недолго, - тяжелая рука вдавила его обратно в скамейку. - Еще по одной, после делай, что хочешь. Я съезжу на холм, вдруг сработает Передатчик.
    - Хорошо. Как скажете, командир... - майор послушно взялся за кружку. На самом деле этот странный парень, полковник Натаниэль Северогорский - его друг. Просто в этом месте оказалось удобнее прикрываться официальными званиями и рангами...

    ***

    Как только майор Нилмерн возвращается в дом Хоулов, Джинни тут же бросается к нему. Ждала.
    - Дядя Дитрих! Ты можешь научить меня рисовать?
    И что с ней делать? Ребенок...
    - Могу попробовать, но чуть позже.
    - Нет! Сейчас! Ну пожалуйста...
    - Ладно. Раз ты так настаиваешь... Подожди, только принесу бумагу и перья, - майор со вздохом поднимается в свою комнату.

    Потом он долго, чуть прикрыв глаза, наблюдает за девочкой. Джинни сосредоточенно пыхтит над рисунком. У нее неплохо получается - для первого раза...
    - Дядя Дитрих, а чем ты занимаешься там, в армии?
    - Я Охотник. Убиваю Тварей.
    Перо падает на стол, и на бумаге расплывается черная неаккуратная клякса.
    - Значит... значит меня ты тоже убьешь?!
    - Нет. Нет, конечно, - оторопевший майор не знает, как на это лучше ответить. - Почему ты спросила?
    - Другие дети, в парке... Они называли меня Тварью. И их родители тоже. Запрещали со мной играть.
    - Глупости. Не слушай их, Джинни, никакая ты не Тварь.
    Да, Джинни, ты не Тварь, и даже не Охотник. Ты Человек. Маленький талантливый Человек, который не понимает, что и как он натворил...
    - Точно? Ты точно меня не убьешь? А твой друг? - она испуганно оглядывается на дверь. Вошедший полковник снял мокрый насквозь плащ, встретившись взглядом с майором, сокрушенно покачал головой - нет, связь так и не появилась.
    - Точно. Твари совсем не такие. Вот, смотри, - майор Нилмерн забрал у девочки рисунок. - Кто у нас тут, пёс?
    - Да. У соседа живет.
    - Ясно. Если бы этот пёс был Тварью, то выглядел бы так... - он принялся быстро черкать по бумаге. У животного появились вторая голова, огромные клыки, рога, удлинился хвост, покрытый чем-то вроде чешуи. - Разве это чудище на тебя похоже?
    - Не похоже. И на собаку больше тоже не похоже, - девочка, успокоившись, с любопытством разглядывала изображение. - А чем такая Тварь будет отличаться от собаки? Кроме того, что так страшно выглядит?
    - Обычно они сильные и злые. Но иногда - почти ничем... Ты только взрослым об этом не говори. Не поверят, - майор усмехнулся, откладывая в сторону рисунок.
    - А из лошади может получиться Тварь?
    - Может. Давай так: ты попробуешь нарисовать лошадь, а я - ту Тварь, которая из нее получится...

    Полковник Северогорский стоит у камина. В противоположном конце гостиной Дитрих с Джинни о чем-то оживленно переговариваются друг с другом. Иссиня-черные чернильные пятна на молочно-белой коже. Смех. Он выходит на кухню, жестом призывая хозяина дома проследовать за собой.
    - Джон. Вы уверены, что хотите... закончить? Девочке будет плохо без Вас.
    - Вы позаботитесь о ней.
    - В наших силах разве что подобрать хороший сиротский дом. Скорее всего, там ее сделают такой же, как мы.
    - Быть Охотником - тоже работа.
    - Охотники живут намного меньше, чем Люди.
    - А Вы пробовали прожить намного дольше, чем живут Люди? - Джон Хоул зло, отрывисто смеется. - Не стоит, Вам не понравится. Не надо опять начинать этот разговор, гьер Натан.
    - Не буду. Это Ваше право, Джон.
    Полковник, не прощаясь, уходит к себе. Когда майор Нилмерн через час тоже поднимется наверх, он будет уже спать.

    ***

    Утро началось поздно, с лихорадочного стука в дверь. Этот дом - совсем не то место, где хочется просыпаться... Майор Нилмерн с трудом открыл глаза. Кто может так стучать? Только один человек...
    - Доброе утро, Джинни. Что-то случилось?
    Девочка выглядит растерянной.
    - Я... Мне надо кое-что тебе показать, - она утягивает майора за собой.
    Полковник Северогорский, выждав минуту, бесшумно идет следом. Осторожно заглядывает в приоткрытую дверь гостиной. Джинни с Дитрихом стоят перед вчерашней картиной.
    - Вот. Я ночью взяла у папы в кабинете чернила, и...
    - Тебе настолько понравилась моя борода? - майор Нилмерн смеется. - Все равно, брать чужие вещи без разрешения нехорошо. К тому же, твоему папе борода и усы не идут, так что... - он оборачивается к креслу, где сидит Джон Хоул, и осекается на полуслове. Весь подбородок Джона покрыт густой клочковатой растительностью. Которая никак не могла вырасти за ночь.
    - Такого же не может быть, дядя Дитрих...
    - Как видишь, может, Джинни. Иногда может.

    С соседской собакой все в порядке - это полковник проверил сразу. Значит, дело не в картине. Или, все же, в картине?
    - Вы помните, что еще произошло вчера, пока нас не было, или утром?
    - Не помню, - Джон Хоул с отрешенным видом копается в тарелке.
    - Джинни спрашивала, носил ли отец усы... Джон ответил, что когда-то, в юности, не любил бриться, - Сандра Хоул нерешительно теребит скатерть. - Чаю?
    - Нет, спасибо, - полковник отставляет в сторону почти нетронутый завтрак. - Мне нужно съездить за город, узнать, не заработал ли Передатчик.
    Майор Нилмерн догоняет его уже у конюшни.
    - Думаете, Хоулы такие, какими Джинни их представляет? Поэтому у них не получается покончить с собой?
    - Да. Здесь везде полно ее магии... Даже здесь, - полковник прикасается кончиками пальцев к некрашеному столбу. - Интересно, каков этот дом на самом деле.
    - Не уверен, что готов это узнать.
    - У нас нет выбора - Хоул твердо стоит на своем. Буду часа через три. Проследи пока тут за всем.
    - Есть.

    Майор возвращается в дом.
    - Дядя Дитрих... Я сделала что-то плохое?
    Глаза у Джинни краснее, чем обычно. Плакала?
    - Нет. Ничего плохого. Ты ни в чем не виновата...
    Снежные чародеи? Глупость: дети, обычные дети. С необычными способностями. Может быть, он зря ей врёт. Может быть, стоит с ней поговорить. Но - как? "Джинни, твои родители умерли, но ты как-то заставляешь их жить?" Бред.
    - Правда, не виновата?
    - Правда. Пойдем лучше, еще порисуем.
    - Пойдем!

    ***

    Джон Хоул стоит на крыльце и курит трубку. Он делает это каждый день - с тех пор, как построил этот дом. Дождь закончился, но небо по-прежнему затянуто плотными тучами. Полковник возвращается ни с чем.
    - Связи нет.
    - Долго еще ждать?
    - Не знаю. Зависит от погоды.
    - Жаль. Гьер Натан, каково это - разговаривать с мертвецом?
    - Так себе.
    Полковник достает кисет с табаком, встает рядом. Он не может объяснить, почему на них с Дитрихом так давит это место. Точно так же, Джон Хоул не может объяснить, каково это - быть мертвым.

    День тянется серо и размерено, хоть и начался иначе, чем прошлый. Дитрих с Джинни возятся с рисунками. Из парня получился бы отличный отец - угораздило же его пойти в армию...
    - Дядя Дитрих, а другие Охотники, они какие?
    - Разные. Некоторые серьезные и мрачные, как он, - майор невежливо тыкает пальцем в сторону полковника Северогорского. - Другие - совсем не такие. У меня есть с собой несколько портретов, если хочешь, можешь посмотреть. Я часто рисую друзей, хоть им и не показываю...
    - А почему не показываешь?
    - Н-ну...
    - Просто дядя Дитрих очень стеснительный! - насмешливый голос полковника заставляет молодого майора покраснеть.

    ***

    Когда семья садится обедать, офицеры привычно отговариваются делами и идут в уже знакомую таверну. Сандра Хоул неплохо готовит, но... Есть это не хочется. На сей раз они заказывают выпить чего-то крепкого: тупая усталость накапливается, и с ней все сложнее бороться. Майор Нилмер ловит себя на мысли, что начинает немного понимать этих людей: если посторонним приходится тяжело, то им самим, должно быть, куда хуже...
    - В этот раз мы пытались рисовать предметы и растения. Изменений нет.
    - Это немыслимо, - полковник вычищает трубку, забивает снова. - Получается, что Джинни просто придумывает жизнь своих родителей.
    - Скорее, эта жизнь - их отражение в ее разуме, в памяти...
    - В памяти... Постой. Что ты сказал?!
    Майор Нилмерн слово в слово повторяет предыдущие несколько фраз, удивленно смотрит на командира. Тот одним глотком допивает стакан, решительно встает из-за стола.
    - В чем дело?
    - Есть идея. Возвращаемся, - полковник быстрым шагом направляется к выходу.

    - Это может сработать, но... Нат, это бесчеловечно! - майор остановился на середине улицы.
    - Мы не Люди. К тому же... разве оставить все как есть - лучше? - полковник Северогорский внимательно заглянул ему в глаза.
    - Нет, - майор опустил голову. - Ты прав. Я все сделаю... Если не получится, станет еще хуже.
    - Пока ты будешь рисовать, я поговорю с Хоулом. Должно получиться.

    ***

    Приготовления закончены через час после ужина. Еще несколько минут - и дороги назад не будет.
    - Джон и Сандра поняли инструкцию?
    - Они мертвецы, но не слабоумные. Пойдем: незачем тянуть.
    - Да, пора.
    Майор Нилмерн бросил прощальный взгляд на комнату. Чернильные пятна на столе, бережно сложенное снаряжение, потрескавшаяся краска на стенах. Как знать, при каких обстоятельствах они вернутся сюда в следующий раз?
    - Не стой столбом, пошли, - полковник Северогорский слегка подтолкнул замешкавшегося майора.

    Вся семья в сборе. Чета Хоулов пристально смотрит на подошедших Охотников: к обычному равнодушию в глазах теперь примешано ожидание. Джинни беспокойно вертится на стуле. Может, что-то предчувствует, может, ей всего лишь скучно вот так сидеть...
    - Смотри сюда, Джинни, - майор Нилмерн протягивает девочке рисунок. - Что ты здесь видишь?
    - Это... Откуда ты взял эту гадость?! - Джинни возмущенно оттолкнула бумагу. - Мой папа хороший, он никогда бы не стал так делать!
    На скупой черно-белой картинке Джон Хоул тростью избивает свою жену.
    - Смотри внимательно. Я сам это видел, несколько дней назад.
    - Нет! Это не правда, ты всё придумал! Зачем ты врешь, дядя Дитрих?!
    - Я не вру. Скажите ей, Джон.
    Конечно, вру, мы все тебе врём. Это не могло стать правдой, пока ты даже не думала о такой возможности. Но теперь, рисунок и мои слова привнесли сомнения. Не стоит так доверять незнакомым Охотникам, Джинни. Простишь ли ты нас когда-нибудь? Вряд ли. И не надо. Важнее другое: хватит ли этих сомнений, для того, чтобы...
    - Это п-правда. Я часто б-бью Сандру.
    Джон Хоул говорит. Тяжело, запинаясь - но говорит. Получается!
    - Я не верю!! Папа...
    Теперь - последний штрих.
    - Покажите, как Вы это делаете, - полковник Северогорский ободряюще кивает Хоулу.
    Джон Хоул медленно встает, берет трость. Неуверенно, будто неохотно наносит первый удар.
    - Папа, что ты делаешь?!
    Второй дается ему уже проще. Потом третий, четвертый...
    - Да, дочка, все так, как ты видишь, - окровавленные губы Сандры Хоул складываются в удовлетворенную улыбку. - Я уже привыкла.
    - Папа, остановись!! Мама!!!
    Джинни хочет броситься к ним, но не может вырваться из крепкой хватки майора Нилмерна. Измятый рисунок падает на пол.
    - Пусти меня! Папа, остановись, пожалуйста!!
    - Смотри и запоминай, Джинни, - Джон Хоул снова заносит трость.
    - Нет!! Это все неправда!! Ты не мой папа!! Вы не мои родители! НЕПРАВДА!!!
    Воздух вокруг заполняется криком, мелко вибрирует. Рвутся невидимые струны. В какой-то момент становится почти невозможно дышать.

    ***

    Застонали старые доски. Полковник Северогорский прикрыл голову руками, но дом не рушился. Он просто исчезал, таял, как снег, как серая предрассветная дымка. Пропали разноцветные занавески, обнажив давно выбитые окна. Скатерть пожелтела, покрылась пылью. Через прорехи в потолке и крыше проглянуло небо.
    - Натан, проверь, теперь точно всё? - майор Нилмерн бережно положил девочку на доски, еще минуту назад казавшиеся диваном. Она была цела, но без сознания. Ты вырастешь хорошим магом, Джинни. Ты никогда не простишь нас. Но когда-нибудь поймешь.
    Полковник наклонился к Джону и Сандре Хоул. В застывших глазах читалось что-то похожее на благодарность. Привиделось?
    - Да. Мертвее некуда, - он сорвал со стола скатерть и укрыл ей оба тела. - Снотворное не забыл?
    - Не забыл, - майор поднес к пухлым детским губам бутыль с сонным снадобьем. Синеватые струйки побежали по бледной коже. - Я не знаю, что ей сказать, когда она очнется.
    Полковник Натаниэль Северогорский подошел к окну, выглянул во двор. Снаружи пахло сыростью.
    - Я тоже.
    - Все прошло по плану: разрушив представления Джинни о своих родителях, мы уничтожили ее магию. Но как ты догадался о такой возможности?
    - Когда ты сказал об "отражении в памяти", - полковник провел ладонью по осколку стекла, стирая пыль. - Картину можно бросить под дождем, разорвать, сжечь. Зеркало можно только разбить.
    Белокурая девочка тихо плакала во сне.


    (c) Инструктор Кэт aka katyarra, сентябрь 2012

    16


    Аникеева А. Кодекс Единорога   30k   Оценка:8.37*9   "Рассказ" Фэнтези, Религия

    Дорога сегодня долгая. Надо бы и привал поискать. По камням тяжело так - шарк, шарк, кто это шаркает, я что ли? Развалюха старая. Я, конечно. Никого тут больше и нет, только камни под ногами, горы вокруг да цветы над головой. Покачивают своими роскошными бутонами, смотрят тычинками на меня, пыльцу на лоб сыплют. Сплетничают, небось, между собой: что, мол, это такое забрело? Не к месту я здесь. Старый орк в окрестностях светлого Единограда.
    Палка задела о камень, стукнула. Оступился и чуть не упал, нога опять заныла, чтоб её... обеими руками за клюку ухватился, боль переждать. Воздух клоками из груди рвётся. Отпустило... и я отпустил клюку свою, ослабил судорожную хватку. Сколько уж лет этой палке. Сам строгал, на совесть, так что крепкая она. Ещё меня переживёт.
    Цветы у них тут, конечно, знатные. Что цветы, что травы - в два моих роста, листами, как крыльями, машут, разве что не улетают. Светлый Единорог, говорят, силу этой земле даёт такие махины растить.
    Ковыляют старые кости. Передохнуть бы. Пойду-ка наверх по горам, пещеру какую найду. Сил нет.
    Выше и выше шаркаю... поредели цветы, а там и вовсе пропали. Только камни шуршат да ветер легонько повеивает. Чистый тут воздух, горный, насыщенный, хоть ложкой черпай. Хорошее место, знали Высокие, где поселиться. Не то, что мы, орки...
    Девичий крик. Выше по склону.
    За ним второй, пронзительный.
    Откуда это? Ничего нет, спокойны серые скалы... А, вот оно - справа. Покатились и запрыгали по склону камешки, проползло наверх бурое и чешуйчатое. Зверь какой-то, не вижу сослепу: дракон, мантикора, виверна? Пропал из виду - снова появился. А, ну точно дракон. Хвост волочится, как верёвка, в пыли. Крылья сложены, сам он лезет, как ящерица, чуть не на брюхе, тремя лапами загребает, а в четвёртой крутится, барахтается тоненькая такая с ручками-ножками. И кричит.
    "Спасите!" Ветер полощет, развевает светлые волосы.
    Чтоб тебя... эльфийку тащит, змей летучий! Туда, наверх, в пещеру, где дыра на скале темнеет, по краям мхом изрезана и сухими колючками.
    Я сжал палку и заторопился наверх, как мог. Ещё один крик.
    "Храните мудрую расу, ибо через неё придёт к вам Свет". Это из Кодекса. Давно уже не верю я ни единому слову Кодекса, но такая это штука... за годы как грязь под кожу въедается. Из нутра по костям липнет: не хочешь, а вспомнишь. Мне от него уже никуда не деться.
    Тяжко... я вполз на площадку к пещере задыхаясь, подгребая своей третьей ногой, деревянной. Этакая старая животина, что выискала безлюдное место и пришла издохнуть. А ну не всё ли равно. Отчего не тут помереть?
    Выходи, дракон, тут вот драконоборец пришёл, желает сразиться.
    Он копошился у входа, гора бурой чешуи. На мой оклик повернул треугольную голову. Я, насколько мог, выпрямился и погрозил ему клюкой.
    - Отпусти её или будем драться!
    Глупый ты орк. Без малого три сотни лет тебе, а ума так и не нажил. Ну и умри здесь с первого удара драконьей лапы, изжарься в огненных струях со своей палкой.
    Дракон сморгнул. Растерянно повёл головой. Девчонка вдруг завелась, вылезла из-под тёмных когтей и на четвереньках зашустрила в сторону.
    Зверь догонять не стал. Да что это с ним? Я обтёр лицо - льётся со лба, да что за напасть! - и поморгал. И разглядел наконец. Чешуя тусклая, крылья рваные, будто молью изъеденные, кости чуть не наружу торчат. Ох ты ж, ну и противник мне подобрался, аккурат под мою стать.
    - Ну, - говорит он хрипло, - отпустил. Будем драться?
    Девчонка забилась под куст и смотрит голубыми глазёнками. Из-под листьев и колючек только коленки выглядывают и ручки - белые палочки. Да волосы аж до земли струятся, жёлтые, как полуденный песок.
    Дракон понуро стоит, свесив драные крылья.
    - Ты что, - говорю, - из ума выжил? Она ж из Высокой расы, да за неё с тебя шкуру спустили бы! Из-под земли достали бы, из-за облаков выцапали и чешую твою ржавую с костей - как перчатку, заживо. Слышишь?
    Он вздохнул, устало так. Поник весь, хвост совсем провис. Чешуйки все топорщатся, как на больной рыбе.
    - Да какая разница. И так недолго осталось, не всё ли равно, где помирать? С голоду я тут вот, тащу всё подряд...
    Голос у него хриплый, надтреснутый, чувствуется в нём стариковское дрожание. На мой похож.
    Девочка-эльфийка подскочила, осмелела что ли, и ручонкой своей указывает:
    - Он на меня напал! Этот дракон не чтит Кодекс. Убей его, орк!
    Убить его? Да что-то руки тяжелы, не поднимаются. Приберегу я покамест силы.
    - Зачем, Высокая, его и так приберёт скорёхонько. Иди с миром, дракон. Имя-то твоё как?
    - Кадрак, - ответил.
    Ещё раз вздохнул, развернулся, грузно ставя лапы, и поволок хвост в пещеру. Там залёг в темноте, как ворчливый голем, поворочался и затих.
    Девочка ахнула, подбежала к пещере, вернулась, руками машет, никак не уймётся.
    - Как это?! Его надо...
    - А ты, Высокая, из Единограда будешь?
    Мысли - видно - как ветер переменились, глаза по-иному загорелись.
    - Да, я у дворца живу. Я Эльфина, наследница рода Вейнар, моя мать - Арлайна Светлая, а отец заседает в Высоком Аоре.
    Вся она крутится, вьётся. Стройная, лет двенадцати девчушка, лёгкое розовое платье на ней всколыхивается, летит за руками, за изящным станом. Ножки в атласных туфельках. Волнами идут пшеничные волосы, на шее прыгает серебряный медальон.
    - Пойдём, Эльфина. Домой тебя отведу.
    Солнце жарит из безупречно голубого неба. Тяжело на палку опираюсь. Она будто вросла в руку, пустила корни в морщинистую кожу, в заскорузлую тёмно-зелёную ладонь.
    Тук - стучит по камням, тук - облачко пыли.
    Эльфина то сзади бежит, то впереди припрыгивает. Быстро топочут туфельки, волосы, как невесомые крылья, разлетаются. Такая лёгкая она, такая светлая, глаза как голубые лепестки, личико - жемчужинка.
    Смотрю я на неё, девчонку из Высокой расы, и Кодекс Единорога по жилам прямо в голову стучит. "И придёт народам большим и малым благость через расу Высокую, Мудрую расу". Не мой это завет, не от моего народа пошёл, а поди ж вытрави его теперь из сердца...
    Началось всё лет двести с лишним назад, когда я ещё орчонком был. Молоденький совсем, но не дитё; до посвящения мужей недолго оставалось. Юнец, в общем. Оркастан наш - станица орочья - как встал некогда в пустыне, так и стоял не шелохнувшись вросшей кочевничьей стоянкой. Хижины, как диковинные грибы с жёсткими шкурами, расставились по пустыне на долгие вёрсты и мало-помалу выцветали, ссыхались от солнца. И жили мы там, в песке и на жёлтых камнях, как и предки задолго до нас жили.
    И вот однажды появился под частоколом у ворот один такой, как Эльфина, пшеничноволосый и сказал, что пришёл передать нам свет истины. Мы взяли его, понятно, и убили. Вражда ведь у нас, многовековая. Потом ещё один - тоже пешком, с чистым взглядом и непокрытой головой. Встал у ворот и руки к небу: "Орки, я принёс вам слова мудрости! Отворите!" Его тоже - саблей по горлу.
    Пятого уже выслушали. Перед тем, как примериться острой сталью к белокожей шее, Рогрох кивнул: "Ну говори, откуда лезете и зачем по одному".
    Тот вскинулся и вроде улыбнулся, растерянно так. Совсем незлобиво.
    - Я шёл к вам, орки, неся в своём сердце учение света и мудрости. Старый мир живёт в страхе и ненависти, пришло время открыть себя для великой любви ко всему живому. Я пришёл передать вам слова новой веры...
    На этом Рогрох его оборвал. Потом недоумённо пожал плечами и принялся вытирать лезвие.
    Но посланники не закончились, наоборот, полезли даже чаще. То и дело оказывался под частоколом кто-нибудь с пыльными стёртыми ногами, обгоревшим носом и пустой флягой из-под воды. Их быстро и чётко резали и пристраивали волколакам. Но они всё равно шли.
    Первое, что меня тогда поразило - все они были безоружны. Не то что меча или лука, а вообще ничего, даже завалящего ножика. Я ворочался по ночам, в голове не укладывалось: вот иду я один, в далёкую даль, во вражеский стан, как же я не возьму саблю, а лучше две? Эти эльфы что, безумны все до одного? Да нет же, не лают, не воют, песка в рот не пихают, глаза ясные, говорят складно. Что тогда?
    Я выходил в ночную пустыню, бродил и слушал сухой ветер, что намывал на ноги холодного песка. По чёрному небу пересыпались звёзды, как прозрачные осколки, а из камней щетинились бледные пучки трав.
    Не боится тот, у кого сила. Эти странники отринули меч и копьё, значит, есть у них иная сила, о которой предания моего народа почему-то молчат. И я стал присматриваться к путникам, пару-тройку тщательно обыскал, с некоторыми удалось перекинуться словцом.
    А однажды пришла Айнаэль.
    Я стоял тогда на часах; перекликнулся со старшими и первым открыл ворота. Она стояла на краю пустыни, стояла просто и естественно, будто по-соседски заглянула на чай. За её спиной бушевал степной суховей, бесплодная земля стлалась трещинами до самого горизонта и далеко за ним, а при ней не было даже котомки. Запылённый плащ, трогательно опущенные руки. Сама беззащитность. Она взглянула прямо и искренне глазами нежно-голубого цвета. Лучезарно улыбнулась.
    Я растерялся. Краг и Грох подбежали и тоже замялись, но хмыкнули - приказ есть приказ - и, скрутив её, отвели к вождю.
    У колодца собрался какой-то народ, вождь Раххар бугрился, как огромная буро-зелёная глыба.
    - Кто такая? - рыкнул он, и в пустыне кустарники попригибались. - Зачем ты здесь?
    Она светло взглянула на него.
    - Добрый орк, добрые братья и сёстры, - произнесла она, - моё имя Айнаэль.
    Она не взывала с надрывом, не звенела хрустальным колокольчиком; она звучала нежно и искренне.
    - Я не иду путём одного народа, но иду путём всей земли. И он привёл меня сюда. Орки, я желаю вам добра. Я пришла помочь вам обрести свободу, снять путы злобы, что сковали вас изнутри, отпереть клетки жестокости, которые выстроили вы!
    - Нет у нас никаких клеток, мы свободный народ! - обозлился Раххар.
    Хрогрот лучше понял, о чём она.
    - Поди расскажи это сначала своим, - предложил он. - Хотят перемирия, пусть так и говорят.
    - Эльфы уже приняли новую веру, - безмятежно улыбнулась Айнаэль. - Сияющий Белый Единорог вышел из леса Истин и дал миру своё слово. И велел нести его всем на земле, всем расам разумным, ибо только вместе, сплотившись, сможем изгнать мы раздор из наших земель и зло из наших сердец...
    Народ заскучал, зашумел и разделился. Одни хотели прикончить пленницу на месте, другие предложили обождать - мол, волколаки и так в последнее время разъелись, стали медленно бегать. Я кричал за вторых, но думал совсем не о волколаках.
    Раххар махнул ручищей, рявкнул - посадите её покамест в яму - и Айнаэль отвели к частоколу, где было нарыто под такие случаи. Она покорно спрыгнула и обернулась, наивно выглядывая наверх. Грох осклабился ей и сгорбился, показывая, что лицо лучше опустить, а то песка в глаза нападает. Такая любезность. Вдвоём с Крагом, пыхтя в распаренной пыли, они придавили яму тяжеленной решётчатой крышкой. С глухим стуком вмялось в землю по краям. Тонкую эльфийскую фигуру внизу теперь полосовало на части чугунными прутьями.
    Народ постоял и начал расходиться. Я сидел у решётки, пока мы не остались одни.
    - Айнаэль, - позвал я.
    Она подняла голубые, как небо, глаза.
    - Моё имя Аркх. Скажи, зачем ты пришла сюда, к своим врагам?
    - Вы не враги мне.
    - Да ну. Три сотни лет как режем друг друга. Это что, друзья?
    - Вражда закончится. Новый мир будет создан на согласии и добрососедской любви. Аркх, ты никогда не видел этого, но закрой глаза и представь... вот, смотри, все битвы исчезли. Орки больше не теряют лучших из племени, дороги чрез рощи и густые леса безопасны, дети растут в мире, страх и ненависть не отравляют души... Это ли не Кар-Гоал, прекрасный мир из ваших легенд, куда попадают после смерти?
    Она выглядывала из чугунного квадрата, тонкие пальцы едва обхватывали толстенные прутья. Внизу раскиданы камни и искорёженные железки, эльфийка подтягивалась к решётке, балансируя на ржавой бадье.
    Я возразил:
    - По смерти - да, но при жизни туда не попасть. Потому что закон таков: злом отвечают на зло. Когда эльфы убили старого вождя, мы были в ярости. И когда перекрыли Шаг-Натал и перестреляли тысячу наших - тоже. Всегда так. Вот мы кинули тебя в яму - ты злишься на нас, ведь так, да, злишься?... нет... вижу, что нет... Почему?!
    - А ты сам, Аркх, разве сердишься на маленького ребёнка, который ударил тебя? На безумца, который оскорбил тебя? Разве желаешь им мести?
    Вдалеке визгливо перекрикивались, лаяла собака. Я замялся, молчал и бессмысленно шарил глазами по белым костяшкам пальцев на прутьях.
    - Нет, - продолжала она, - потому что они неразумны. Так я не могу держать на вас зла. Но мне грустно, потому что не могу взять за руку вас, заплутавших, и вывести к свету...
    Она протянула сквозь решётку свою руку и прикоснулась к моей. Я вздрогнул. Нежная, как молодой листочек, чуть прохладная. Трепещет... но скоро замрёт; мы прервём её биение, мы убьём её. Мы жестоки, плутаем во тьме. Прокляты злобой; она права.
    Я не мог не поверить. Передо мной были её дела; и наши. Она открыто пришла - мы схватили её. Она сказала, что желает добра - мы не выслушали её. Не опасна в Оркастане даже ребёнку - но мы бросили её в яму и закрыли железом, как дикого зверя.
    - Мудрость спасёт всех нас, - негромко, светло говорила эльфийка. - Мудрость Белого Единорога...
    Я огляделся - вроде никого - и попытался сдвинуть решётку. Ни на пядь. Упёрся, широко расставив ноги, выгнул спину, как верблюд, и тянул вверх, пока не выдохся. Намертво.
    - Не надо, Аркх, ты надорвёшься, - увещевала снизу Айнаэль. У меня сердце заныло от её слов.
    Из-за хижин показалась ребятня, у частокола прохаживалась стража; слишком опасно. Я вернусь ночью, прихвачу инструмент и сдвину чёртову крышку - так я решил. Этим нежным рукам не след тянуться сквозь прутья.
    Я весь день околачивался рядом, иногда подходил и говорил с ней, и всё яснее видел её правду. Её ответы порой оглушали меня, я застывал, осенённый, и ловил ласковый небесно-голубой взгляд из-под решётки. Вечером уплёлся домой с ворохом путаных мыслей и наверняка знал только одно - я вернусь, когда всё стихнет, и выпущу прекрасную Айнаэль на волю. Расставаясь, я признавался и горячился, а она сказала только:
    - Не волнуйся, Аркх... всё хорошо. Всё правильно. Да хранит тебя Белый Единорог.
    Я не спал всю ночь.
    В самый тёмный час, перед рассветом, я прокрался с ломом к решётке. Руки чуть не лопнули от напряжения, но я выкорчевал её и отбросил на сторону. Глухо упала пудовая крышка, разогнав песок вокруг себя. Немного просыпалось с края в темноту, на замерший свёртком плащ и белёсое скрюченное тело. Вверх, на меня, смотрели застывшие голубые глаза.
    Ночи в пустыне бывают ледяны и нещадны; хрупкая Айнаэль окоченела, сидя в яме.
    Когда я вытаскивал её, то думал о последних её словах и не понимал. Как это может быть правильно? Как? В чём тут правда? Или она просто утешала меня? Она, голодная замёрзшая пленница, утешала меня, сильного и свободного?
    Я несколько раз срывался, ссыпался на дно вместе с песком. Одной рукой прижимая холодный стан в тонком плаще, второй подтягивался к краю; можно было перекинуть тело через плечо, но я не хотел. Пусть шеи касается её ледяная щека, когда голова то прижимается от толчков, то откатывается. И её руки пусть скользят по бокам, будто она хочет обхватить меня, пытается, просто почему-то никак не может. Наконец мы выползли, и Айнаэль легла на грубую оркастанскую землю лицом к блестящим звёздам.
    Даже сейчас она, умершая, утешала меня, живого, смотря в вышину всё так же кротко, чисто, никого не виня. Этот небесный взгляд.
    Взошедшая луна высеребрила её нежную кожу, прозрачные глаза воссияли неземным светом.
    Я гладил волосы Айнаэль и клялся, что пройду путь за неё...
     
    - Скоро, скоро буду дома! - звенит Эльфина и втанцовывает в землю мягкие травинки. - Все подруги меня ждут. И отец - он любит меня безумно! - подарит блестящую брошь или диадему. Он такой великий, светлый, он среди мудрецов Высокого Аора, между прочим. А Высокий Аор всё решает, всё! Вот как!
    - Аор, говоришь... А как же королева? Правит она или так, для вида сидит?
    - Королева Лайтана, да, она тоже мудрейшая, величайшая, прекраснейшая! У неё волосы до пят, а обруч из чистого золота. И мы входим в круг её друзей, самой королевы, вот! Когда она возвращается с ночной прогулки, то заходит к нам, только к нам, к Райтаэлям не заходит, к Веркотам не заходит, а к нам - запросто. Но отец говорит, что нельзя хвалиться, поэтому запрещает рассказывать даже матери. Он такой скромный! Мудрец, он в Высоком Аоре, сама королева посадила его. Она уз-ре-ла в нём дух Единорога!
    Ну-ну. Она в нём не только дух углядела от единорога, а ещё кой-какие части, зуб даю. Последний здоровый.
    Нога поднывает, ковыляю потихоньку, ну и духота. Дорожку притеняют высоченные травы, головки клонят, обдают дурманящей пыльцой.
    - Цветы и деревья - мои друзья! - Эльфина скачет между стеблей, толстенных, как ослиный хвост, и размахивает руками. - Мы созданы едиными! Они дают силу мудрому народу!
    Засмеялась и потянула руки к пахучему чашецветнику. Обломила золотой цветок, пристроила в волосы, потом за ухо - огромная такая получилась заколка - потом вытащила и просто откинула на землю.
    - Слава Светлому Единорогу!
    Я приметил впереди кусты и тёмные, подёрнутые серебристым ягоды. Выглядывают из-под широких листов настороженно, ехидно.
    И она заметила. Вскрикнула весело, хлопнула в ладоши, кинулась вприпрыжку к кустам. Я откинул палку и заспешил, как только мог, наплевав на прострельную боль в колене.
    - Не смей! - кричу. - Отрава!
    Хоть убей не слышит, всё поёт про травы, про вечный союз с цветочками. Сорвала-таки.
    - Не ешь, дурочка!
    Она остановилась и обернулась оскорблённо так, глаза как пуговицы, даже шея вытянулась от возмущения. Тут я подоспел-таки и потянулся к её пальцам, вырвать из них волчью ягоду. Отскочила и зажала в кулак.
    - Как ты смеешь! Что такое, а?
    - Это яд, - объясняю. - Волчьи ягоды, их нельзя есть.
    Она пфыкнула. И взглядом-то каким окатила презрительным, откуда только набралась.
    - Ну да, конечно. Тебе, орк, лучше знать. Мой народ исходит от самой природы, у нас с ней вну-трен-ня-я связь. Ты и представить не можешь.
    Куда уж мне.
    Назло потянула ягоду в рот. Я шлёпнул её по руке, вышиб чёрный шарик. Ненароком задел по щеке.
    Исказилась аж, попунцовела от гнева.
    - Ты как посмел?! Я из Высокой расы, я мудрая эльфийка!
    Сиди уж, мудрая. Захочушка кудрая.
    - Тебя накажут, ты меня ударил! Фу, у тебя руки противные и грубые, как корки! Тебя побьют плетьми!
    Эх, Эльфина... Плетьми... Страсти-то какие. Идём уж, домой тебя отведу.
    Побрёл я дальше, она поутихла и сзади пристроилась, слышу - надулась. Ну ничего, всяко бывает. Пообижайся, раз душа просит.
    Быстро отошла и опять забурчала, как в котле вода закипать начала.
    - Никто меня не смеет бить. У меня отец... я играю на арфе для самой королевы... У меня арфа такая... из красного дерева. А струны - золотые.
    - Позолоченные, наверное, - сказал я. - На золоте не шибко-то поиграешь.
    - Нет, золотые, из чистого золота, самого жёлтого! У нас, у эльфов всё самое лучшее, чистое и светлое. Мой народ велик!
    Велик, говоришь. Ну правильно, твой народ велик. А мой невелик. Оттого и проиграл. Хотя нет, вру, проиграл он из-за таких, как я, молодых и неуёмных...
     
    После смерти Айнаэль я начал проповедовать. Дома за столом, потрясая ложкой, я пламенно и сбивчиво вещал о светлой расе, которая кладёт голову на алтарь истины; о нас, тянущих лямку старых идей; что, зашоренные злом, мы не видим света и мудрости. Добрая мать кивала, соглашаясь с чем угодно, и подливала супа; сестра сказала, что у меня не все дома.
    Потом я пошёл на площадь, взлез на колодезную крышку и оттуда понёс то же самое - мудрые эльфы, новая вера, свет и любовь. Народ изредка проходил; косились, но помалкивали. На площади было несколько собак, они слушали внимательно и повиливали хвостами. Я взывал до заката, потом мы с собаками разошлись.
    На второй день на меня обратили внимание. Сняли с колодца и выпороли. Мой дух укреплялся с каждым ударом, я чувствовал, что делю с Айнаэль её тяжкую ношу, и это неописуемо возвышало.
    Я опять полез проповедовать и был снят, но не унялся. Сменил место, прятался, завидев мускулистых парней в доспехах, выискивал насыпи, где полюднее, и снова вещал. Нёс слово истины, потирая отбитую спину и пониже. Приходила мать и звала, протягивая ко мне сухонькую руку:
    - А-аркх, идём домой! Волколаки не кормлены, дел по горло... Пойдём, сынок, будет тебе.
    Но меня было не унять. Я бился за умы, как дикий вепрь, и сумел-таки обратить нескольких собратьев. Мы ушли из дома, чтобы странствовать. Прибились к эльфийским паломникам и от них впитывали недостающие капли, да что там - целые потоки - веры. К тому времени кто-то уже свёл обрывки учения в книгу, нарёк её Кодексом Единорога, и мы жадно вчитывались в полупонятные, кем-то наскоро переписанные строки, попутно уча эльфийский. Помню, я сидел ночами, в каждом слове видел откровение, я повторял снова и снова, как заклинание, целыми страницами: "...и было посреди ночной темени дивное сияние, что затмевало само солнце в полуденной его славе. И пошли они на свет, и узрели, как из рощи Истин выходит единорог чистой масти, непорочно белый; грива его была из золотых нитей, а копыта серебряны. Пали ниц они, ослеплённые величием его..."
    Я вобрал в себя Кодекс без остатка - и легенду, и заповеди. Я понёс его дальше: скитался, увещевал, призывал, снова скитался, искал и бесконечно верил... И я был не один, нас постепенно прибавлялось. На глухой тропе или в прокуренной таверне, завидев такого же оборванца под недельным слоем грязи и с горящими глазами, можно было загадочно шепнуть "Аор", и на тайное слово отзывались всё чаще. Мы рассуждали о вечном, строгали грубые фигурки единорога и с трепетом вешали их на шею.
    Новая вера расползлась по миру, как корни тамарикса, стремительно и накрепко. Земля взволновалась. Кто за что, нашлись и защитники, и порицатели, вспыхивали стычки, драки, и наконец развязалась война, которую после нарекли Праведной.
    Вот это были побоища, я вам скажу, просто кровавое месиво, ничего не разобрать. Кто за, кто против, орки, эльфы, драконы понамешались, гоблинов каким-то чёртом приплело. Мы дрались за свет, и те, напротив, тоже вроде не за тьму, но думать было некогда: походы, битвы, кровь бурлит, а под конец резали уже кого попало. То побеждали, то отступали, потом опять шли вперёд. Сгинули в этой каше и мать моя, и сестра, но бедовой голове и горя не было - что есть тлен, когда впереди сияет вечное счастье. Протяни руку - достанешь. Ан нет, не так близко оказалось, ещё потянуться надо. Да что такое, опять не поймал, неужто ещё дальше, уже бежишь и бежишь, и всё никак. Да где ж оно?
    Сколько лет прошло, сколько же лет... Пока я не остановился. Пока не вздохнул, глубоко прогоняя воздух по нутру. Огляделся вокруг. Светало. По далёким деревьям пробирались лучи, всё яснее вырисовывая картину. Поле было усыпано трупами, где-то ещё дёргались раненые. Я стоял среди залитых тёмным доспехов, острых железяк, бурых пятен по рукам, ножнам, стрелам... Пшенично раскинулись волосы под ногами, из шеи рядом вязко натекало в тёмно-зелёную лужу. Повсюду остекленевшие глаза.
    Я скинул с плеча чьё-то холодное тело. Поднял взгляд к небу. Занималась заря, и всё было серо, но на востоке уже слегка, едва-едва голубело в нежном утреннем луче.
    Восход солнца. Оно насытит небеса светом. Солнце, а не дурацкий кусок железа в моей руке.
    И лишь в этом - истина.
    Я отбросил меч и пошёл, перешагивая через недругов и соратников, смиривших, наконец, свою злобу. Умолкшая суета.
    Я шёл вперёд. К солнцу...
     
    - Вон там дворец, я его вижу, наконец-то, ура, ура!
    Всё так же скачет, вот неугомонная.
    Впереди расступились травы, что сгибались, как радуги, под собственной тяжестью, и за краем обрыва, в долине, показался Единоград. Вот она, столица. Вся крышами сверкает, а на тонком, взлетающем вверх шпиле серебрится стяг с Белым Единорогом.
    - Здесь не спустимся, - кивнул я. - Пошли в обход.
    Она побежала рядом, вприпрыжку, как юркая змейка рядом с вековой черепахой. И болтает, трещит без устали:
    - Скоро мой День Воплощения, я буду совсем взрослая и смогу пить вино. Знаешь, оно какое вкусное! Я пробовала уже, с моей подружкой, она ничего родителям не скажет. И ты не говори. Мне подарили два шёлковых платья в прошлом году и медальон с Единорогом - вот, смотри, он настоящий серебряный. А сейчас я хочу диадему. У нас будет пир, отец всех пригласил и велел украсить цветами самый большой зал. Нам плетут цветочные ленты, чтобы от самого пола до потолка, их по колоннам накручивают и наверху по аркам. Такая красота!
    От жары плетусь еле-еле, слабость в ногах... Блики перед глазами, память выплёскивает картинки - я стою перед матерью с букетом маленьких фиалок, я бегал далеко к предгорьям и набрал их ночью, этих пахучих пустынных звёздочек. Протягиваю, руки мокрые от росы. Мать счастливо смеётся...
    - Большущий пир, огромадный! У нас знаешь как, такие вкусности каждый год, мы объедаемся ужасно. Однажды у меня болел живот. А у Кристаны тоже, она вообще целую неделю сидела дома. У нас оно знаешь как!
    Нет, не знаю... Я знаю другое, Эльфина. Я был в Оркастане, забрёл недавно в родные края, видел собратьев моих оголодавших. И чахлые, покосившиеся хижины - эх, не такими я их помнил. И аршинную морду наместника эльфийского видел, и дыбящегося единорога на латах его сверкающих.
    - Что ты всё молчишь, скучно с тобой! А знаешь, что говорит Кодекс? "Очисти мысли свои, и всякому живому созданию рядом дари свет и радость". Вот! А ты такой мрачный, ходишь всё, молчишь и не улыбаешься. Бука, злюка, закорюка. Это не по Кодексу!
    - Не по Кодексу, - медленно согласился я.
    - Улыбнись!
    Я шаркал всё медленнее. Нога болит, чтоб её... сегодня что-то сильно. Как разбили коленку в Праведной войне, так эта боль со мной уж до конца... Хоть так залатали, спасибо шаману...
    - Эй, ты что меня не слушаешь?
    Подбежала, в лицо заглядывает. А потом встала передо мной на дорожке и ногой топнула.
    - Орк!
    - Отойди, - сказал я.
    - Я из Высокой расы, меня надо...
    - Отойди, - повторил, - а то отодвину.
    Посмотрела на меня, и в глазах вдруг злые огоньки вспыхнули.
    - Я так и знала, - обличающе заявила она. - Ещё тогда, когда ты оставил в живых нечестивого дракона. Ты мерзкий страшный орк. Ты не веришь в Белого Единорога!
    - Твоя правда, - голос мой прозвучал отдалённо, будто вовсе и не я говорю. - Во что мне осталось верить? Вот в палку свою крепкую верю, которую сам выстругал. Да в две сотни лет, что по миру проскитался. А во что другое - на то сердце нужно другое, горячее; моё уж поостыло...
    Эльфина отскочила, пренебрежительно головкой взмахнула. Выпрямилась, опять топнула ножкой в атласной туфельке.
    - Ты против света и мудрости! Твою судьбу решит Высокий Аор. Пойдём, старый орк!
    Что же ты, милая. Кодекс наизусть знаешь, до буквы. А как же дух его, где он? Испарился, исчез. Двести лет назад угас в Оркастане вместе с кротким небесным взглядом.
    - Не смотри на меня так! Что стоишь?! - кричит уже, личико перекосило.
    "Заблудшим ниспосланы протянуть руку благую..." Видно, благость нынче плетьми вбивают.
    - Еретик! - визжала она. - Мракопоклоннник!
    Вот оно как.
    Мракопоклонник я, значит.
    Я бился за твоих предков, маленькая Эльфина. Зазубривал фамильный меч, втыкал стрелы в живую плоть. Кровь я проливал, Эльфина, алую кровь и изумрудную. Всякую.
    Забыть бы хотел напрочь, да не даёт, не пускает проклятущее колено, день и ночь ноет о былых днях. И память, как застрявшая заноза, всё саднит и гноится где-то в глубине то ли головы, то ли сердца.
    Я сражался за веру в твоё бессмертие, Эльфина. В тот свет, который ты изольёшь на этот старый мир. За мудрую светлую расу.
    За Белого Единорога.
    Но теперь... Я безверен. С меня уже ничего не взять. Еретик я, хромое тёмное отродье с заскорузлыми руками. Что ж...
    Да будет так.
    Я поудобнее перехватил свою верную крепкую палку.
     
    Сумрак уже сгущался, когда я доплёлся до пещеры старого дракона. Тяжко. Остановился. Чуть подкинул на плече лёгкое эльфийское тельце, чтоб посподручнее. Дыхание сбилось, руки подрагивают. Эх, молодость... раньше б я такую ношу и не заметил.
    Изгрызенный проём пещеры темнел в угасающих лучах.
    - Кадрак! - окликнул я.
    Он лежал у дальней стены свернувшись, будто с тех пор так и не двигался.
    - Эй, ты там живой? Клыки с голодухи не перетёр ещё?
    Гора тусклой чешуи дрогнула. Из неё поднялась треугольная голова, и я поймал усталый взгляд.
    - Смотри, что принёс, - я скинул девичье тело на пол. Ох, наконец-то, хоть кости размять. Вот так, с хрустом.
    Дракон медленно поднялся и подошёл, черпая когтями по полу. Задумчиво посмотрел вниз на копну светлых волос и тонкие ручки. Они вдруг дёрнулись, следом зашевелились плечи, раздался вздох - видать, она приходит в себя.
    Кадрак спокойно поднял лапу. Хрясь! Из перебитой шеи потекло тёмным. Прямо на медальон, нехорошо, запачкает же... Я нагнулся и снял с тела серебряный кругляшок.
    Дракон молча отвернулся и пошёл к выходу.
    Снаружи алело закатное солнце. Угасающие лучи косо падали на мшистую площадку перед пещерой. С гор потягивало ветерком, нынче к вечеру вообще зябко становится.
    Мы долго сидели рядом, глядя на закат и далёкие городские шпили.
    Наконец Кадрак шевельнулся.
    - А я ведь... не всегда им хребты ломал. Было время, в Праведной войне крылья свои рвал за них. На Чёрных горах три дня насмерть стояли - каково, а? Там и вашего брата полегло...
    Помолчали. Остро отблёскивают вдали дворцовые крыши, туманятся закатные лучи. Величественные горы тонут в прозрачном воздухе.
    - А мы, помню, в Наргольском ушелье затравили одного из драконов, отступника. Во имя мудрой расы...
    Тихо. Ничто не шелохнётся, только цветы-переростки далеко внизу ковром колышутся.
    Мы вдруг рассмеялись, на пару с драконом. В моих руках неровно содрогалась палка, Кадрак хрипло толкал воздух из лёгких. Потом вместе утихли.
    Я смотрел на покатые крыши вдалеке и сжал руку, в ладонь врезались края круглой бляшки. Медальон, да, я ж сам его снял.
    Кадрак искоса взглянул.
    - Что там, Белый Единорог?
    По серебру искусно выделано.
    - Он самый. Тонкая работа. Не пойму, потемнел что ли...
    - Дай гляну... да, давно не чистила.
    - Почернело...
    Тишина.
    Алый луч по далёкому шпилю.
    Солнце на миг в тонкую полоску - и исчезло.

    17


    Власова Е.Д. Голос Глубин   30k   Оценка:9.00*3   "Рассказ" Фэнтези

      В детстве Грета была сущим кошмаром родного городка - еще до того, как стала Рябой и задолго до того, как впервые взяла в руки катцбалгер и смогла поднять его. В доставшемся от старших братьев рванье она слонялась по трем улицам Данберга и окрестностям с ватагой мальчишек, которым наставила множество синяков и которыми сама была неоднократно бита. Лишь двое были с ней заодно всегда: Кайли-Доходяга и Сигги, сын шлюхи...
      Прошлое возвращается самым неожиданным образом, думала Рябая. Теперь она идет по той же улице, вымощенной камнем в лучшие для Данберга времена, а былые обидчики и жертвы боятся отстать. Они отгораживаются от наступающей темноты огнем факелов и ей - Рябой Гретой, у которой лучший клинок на много верст окрест и крепчайший баклер, не говоря уже об умении ими пользоваться. У кузнеца Джейме и возчика Хагена были только крестьянские ножи в три пяди длиной и факелы. Следуя в отдалении, они давали ей ровно столько света, сколько было необходимо.
      Ночной холод пока не проникал под куртку из толстой кожи и кожаные же штаны, но замерзнуть Рябая не боялась: чутье подсказывало ей, что сегодня патрулирование не будет напрасным. И вот - краем глаза она успела заметить движение сбоку, на крыше, и вскинуть руку с баклером. По щиту ударило, и Грета отбросила шипящую тварь в сторону. Здоровенная! Женщина улыбнулась. Жаль, с этих кошек не снимешь шкуру: драная шерсть и гнилое мясо. Им встречались сумасшедшие кошки, чешуйчатые кошки, мертвые кошки - какой будет эта? Тварь тихо, по змеиному, зашипела и прыгнула - Грета, отступив, рубанула мечом, чувствуя, как когти скользнули по кожаному наручу. Новый прыжок, Рябая едва успевает подставить затупленное острие меча - быстрая, зараза! - и этого хватает, чтобы подгорное отродье наконец-то издохло.
      И тут к ней на спину приземлилась вторая кошка. Сильный удар по плечам, сзади - кожаная кираса защитила от когтей, но Рябая полетела на землю. Отбила локти, зашипев от боли не хуже тех кошек, мгновенно перекатилась на правый бок - ох, падать с мечом и щитом то еще удовольствие! - плечо рвануло болью, вторая тварь как-то прорезала куртку, не подавившись даже металлическими заклепками, и теперь рвалась к горлу; Грета закрывалась локтем... Выпустив рукоять бесполезного меча, Рябая рванула из-за пояса нож и ударила куда-то вбок и выше боли, в центр шипения, вонючей шерсти и лап, а потом резала, пока тварь не перестала дергаться. После этого женщина тихо, со свистом выдохнула, перехватила тварь за какую-то из лап (сколько же их там? В бою казалось, не меньше восьми) и оторвала от себя. Рукав пропитался мокрой липкой гадостью, болели отбитые локти...
      Стало чуть светлее - мужчины наконец подошли ближе. И хоть бы один подал руку... не дожидаясь, пока они догадаются, Грета тяжело поднялась на ноги и скомандовала:
      - Домой. Возвращаемся.
      
      Вот и таверна - двухэтажная, каменная, окна плотно забраны ставнями. Рябая громко колотит кулаком по двери, и патрульных впускают в теплый и душный зал.
      - Грета, что с тобой? - первым к ней бросается Сигмунд, подхватывает под руку. Женщина не возражает, хотя вполне способна преодолеть расстояние до лавки. Жизнь нечасто баловала ее чужой заботой.
      - Кошки, Сигги. Две здоровенные кошки, - улыбается она, и зал наполняется восхищенным гулом. Грета позволяет себе разомлеть; жена кузнеца ставит на столешницу рядом с ней кружку горячего напитка, Сиг сдирает с раны рукав, заставляя ее морщиться - совсем новая рубашка, придется потратить вечер на штопку... стоп, где боль? Должна быть боль...
      - Сигги... - выдавливает она сквозь зубы, чувствуя, как внутри все немеет от запоздалого страха.
      - Вижу, вижу. Не волнуйся, - говорит священник, и рука его начинает сиять. Он кладет вторую сияющую ладонь ей на живот - туда, где уже сворачивается ледяной комок, и Грета сгибается, кашляет на пол какой-то темной дрянью. Потом выпрямляется, хватает кружку и делает глубокий глоток. Напиток обжигает.
      - Раньше они не были ядовитыми, - бормочет она.
      - Они меняются.
      Сигмунд прячет руки - обычные, смуглые от загара мужские кисти - в широких рукавах балахона священника, обхватывает себя, словно пытаясь согреться. Черты его лица, кажется, заострились еще больше.
      - Не чеши! - подошедший Кайл шлепает ее по руке, когда Рябая тянется ногтями к свежему шраму.
      - Иди уже на улицу, сейчас твоя смена! А я буду чесаться сколько влезет, - беззлобно откликается она. Приканчивает кружку залпом: брага, какие-то знакомые травы. Очень хочется спать. Так бывает: после боя, после исцеления, после патруля.
      - Не жди меня, - просит маг Сигмунда, - Тебе тоже не помешает выспаться.
      - Я прослежу, - обещает Грета. Кайл массирует веки, наколдовывая себе ночное зрение. Подзывает из зала двоих своих спутников и они уходят в ночь.
      Грете наконец приносят еды. Она жадно ест горячее мясо. Потом встает и увлекает Сига за собой в верхние комнаты. Их провожают заинтересованными взглядами: и знают ведь, что священник и более привлекательных девушек не выделял своим вниманием, а все равно ожидают...
      - Любить повела, - скалится со столика в углу Ганс по прозвищу Косорылый. Его поддерживает несколько несмелых смешков. Ганс проматывал отцово наследство и исправно платил мужикам, которые ходили за него в патрули. Сейчас он уже здорово набрался.
      - Повторишь? - лениво спрашивает Грета, разворачиваясь на каблуках. Тело наливается крепкой, искрящейся злостью; мгновение назад уставшая до полусмерти, сейчас она чувствовала столько сил, что могла бы вспыхнуть, как спичка.
      - А повторю. Ты, небось, для того и ушла с вербовщиками - думала, хоть какой солдатик с голодухи позарится. А тут таких нет - только святоша не откажется, потому что добрый...
      Начать смеяться собственной шутке Ганс не успевает, потому что Рябая, подойдя, коротко пинает его в пах. Сложившегося пополам мужчину она за шиворот выдергивает из-за стола и брезгливо роняет на пол. Еще несколько точных ударов - а носки у сапог окованы металлом - и тот сворачивается у ее ног в скулящий комок.
      - Еще кто-нибудь хочет посмеяться? - спрашивает Грета в наступившей тишине. Зал - тот десяток мужчин, которые не смогли уснуть до возвращения смены - молчит.
      - И никто не вступился за девичью честь, - сетует она, окидывая взглядом притихших людей, - Когда этот порось скопленный оскорбил женщину. Раненую, защищающую вас за какими-то демонами. Чьего ребенка утащила бы эта кошка? Они, говорят, неплохо спускаются по дымоходам...
      - Постой, Грета! Не надо, - ей на плечо ложится рука, которую она стряхивает, не глядя. Сигмунд, кто ж еще? Но ярость, застилающая глаза и придающая сил, куда-то ушла. Осталась только пустота и усталость. А ведь только что хотелось орать и ломать столы...
      - А этот недоносок завтра идет с нами. Замен не приму.
      Грета устало вздыхает и все-таки идет наверх, спать.
      
      С самого детства она была абсолютно некрасива, и взросление ничего в этом не изменило. Волосы того цвета, который в бальных залах зовут пепельным, а среди землепашцев и солдат - мышиным, не отличались ни длиной, ни густотой, ни блеском. Грета без затей заплетала их в косицу до середины спины. Лицо - обычное, таких десяток на каждой улице: с бледными тонкими губами и глазами - просто серыми, без всяких там оттенков грозового неба. Тонкие полоски залеченных магией шрамов не портили картину - а вот с застарелыми неровностями от язв магия ничего сделать не могла. Деньги у Греты появились слишком поздно. Тощая и жилистая, формами она тоже не могла похвастаться. Хотя в ее года многие женщины выглядят хуже, до срока состаренные бесконечной работой и родами.
      
      - Мастер Сигмунд, Мастер!.. Там... мейстер Кайл...
      Темнота опущенных век не хотела отпускать Рябую, и из сна она выдиралась рывками. Там, в темноте, что-то призывно звало, шептало "Иди ко мне!.." - а здесь уже грохотали шаги по лестнице, звучали отрывистые команды... Натянув штаны, она распахнула дверь своей комнатки и босиком, как была, скатилась по лестнице.
      Кайла уже положили на стол, наскоро скинув на пол несколько кружек. Говорила же - надень доспех, но нет, одеяние мага надежнее... Лоскуты этого одеяния Сигмунд сейчас убирал с его окровавленной спины. Вот и бессменная жена Джейме с кувшином воды и ворохом серых тряпок. Рябая подбежала, бесцеремонно оттолкнула горняков в сторону.
      - Что?..
      - Кошки! Как ополоумели... Двоих огнем пожег, третья с крыши...
      Грета перехватила влажную тряпку из дрожащей женской ладони, стала осторожно смывать кровь. Стоит ли зашивать - или Сиг справится так? Справится ли он вовсе? Даже Истинный не может призывать Свет так часто.
      - Только спина?
      - Н-нет...
      Рябая не успела вызвериться на мужиков, неспособных к четкому и короткому докладу, потому что Сигмунд начал светиться. Теперь уже весь. Свет прорывался сквозь грубую ткань его темного балахона; яркий, как солнечный, он не резал глаз и не заставлял отворачиваться, и под пальцами Сигмунда останавливалась кровь и стягивались края ран...
      Он же сейчас уйдет, уйдет в Свет! - поняла вдруг Грета. Просто растворится, истратив всего себя в той силе, которой позволял пройти в мир. Она уже видела такое на поле боя - отчего-то именно там, в сражениях и в зачумленных городах, появлялись и сгорали служители Истинного Света - в больших городах не наделенные даром мастера просто, без всяких чудес читали проповеди и вершили обряды. Свет становится ярче, очищая, казалось, даже пятна на столешницах и подкопченные стены... Грета рывком притянула Сигмунда к себе, ухватив за рукава.
      Поцелуй вышел грубым, со вкусом браги и мяса. Сияние померкло. Рябая отстранилась, по-прежнему крепко сжимая его плечи.
      - Просто стукнуть тебя было бы бесполезно, - пояснила она, - Я пробовала. Когда ваши братья уже наполовину Свет, боль им нипочем. А вот доля человеческого удивления...
      Сиг заморгал, приходя в себя. Рябая пихнула его к лавке до того, как у священника подогнулись ноги. Проверила пульс у Кайла, пока не приходящего в сознание.
      - Не долечил, - прошептал Сиг.
      - Завтра встанет. А в патруль ему только через ночь, - отрезала Рябая, - А ты вообще молчи! Еще немного - и остались бы мы без священника вовсе! Кто тебя просил уходить в Свет?!
      - Это не от меня зависит, Грета, - когда он говорил таким голосом, у нее опускались руки. Исчезало желание и ругаться, и спорить, - Если призываешь Свет, должен быть готов перестать быть собой и стать им...
      - Хватит с меня этого всего, - оборвала она, - Я иду спать. Кто-нибудь здесь сможет донести мага до кровати? Убедившись, что разбуженные шумом мужчины знают, что делать, Грета сердито протопала наверх. Ей бы хотелось досмотреть сон. Там было что-то... что-то неоконченное...
       Мать Сига была шлюхой только в понимании деревенских жителей: позже Грета насмотрелась по городам на ярко размалеванных женщин в потасканных нарядах, не имевших с Региной ничего общего. Рано овдовев, та принимала помощь от чужих мужчин, и результатом стала поздно замеченная беременность. Несколько раз попытавшись вытравить плод, она смирилась с неудачей. Сына, выжившего вопреки всем ее ухищрениям, вдова назвала неподходящим, господским именем Сигмунд, и оставила на церковном пороге. Умерла она раньше, чем подросший ребенок вышел за пределы храмовой ограды. Сиг рос слабым: вся сила, которую отмерили ему Боги, ушла на борьбу со знахарскими травами. Он никогда не дрался - это не значило, увы, что он не бывал бит. Подслеповатый старый священник был не чета крепким драчливым горнякам, вступавшимся за поколоченных отпрысков, и Сиг перестал ходить в синяках только тогда, когда его взяли под свою защиту бесстрашная до безрассудства Грета и окрепший к тому времени Кайл...
      Он рос высоким и никогда не ел достаточно, чтобы стать из тощего стройным. Девки на него не заглядывались: парень, пусть и красивый со своими волосами цвета пшеницы под солнцем и небесными глазами, был явно не от мира сего. Слишком добрый, слишком мягкий, слишком чужой всем, кроме угрюмца Кайла и Греты, еще не ставшей Рябой. Болезнь в городок занесли сборщики налогов. После их отъезда слегла с горячкой жена старосты, за ней и сам староста, его конюший, девка-служанка... Больные покрывались воспаленными язвами - снаружи и изнутри, как стало ясно, когда лекарь вскрыл первый труп.
      Лекарства от неведомой болезни не знали. Послали за помощью - и мудрый государь, пока маги-целители копались в книгах, перекрыл два узких перевала кордонами. А в Данберге жгли дома, пытаясь остановить распространение заразы, скидывали тела в старую штольню. Больных, за которыми некому было ухаживать, приносили к церкви. Старенький священник прожил дней пять.
      Из семи сотен жителей в живых тогда остались сотни две. Не было бы и тех, но Сигмунд засиял.
      Грете тогда не нашлось места на кроватях и матрасах, и она лежала на охапке соломы, принесенной тем же Сигом. Лежала, не имея сил даже попросить воды, и без страха понимала, что умрет - как умерла ее тихая, замотанная работой мать, отец-горняк и четверо старших братьев... Сигмунд, друг детства, бегал от одного больного к другому, оказывая ту малую меру помощи, которую мог. Потом перестал, надолго оставшись у постели умирающего отчима. А затем встал и засиял. И пошел меж умирающих людей, прикасаясь к каждому, и язвы подсыхали коростой, а лихорадочный жар уходил с пылающих щек... Прошел он и мимо Греты, задержавшись лишь для прикосновения ко лбу. Ладонь его была прохладна. В голубых глазах того, кто проходил мимо, Грета не видела ничего от Сигмунда. Позже он вернулся - их Сигги, вечно лохматый и неспособный ударить в ответ, а не то сиятельное воплощение Истинного Света. И путано рассказал, на что это было похоже. Поток силы лился из него, сквозь него, а Сигмунд только просил: не останавливайся. Все забери, всего меня забери и меняй, как хочешь, только исцели их всех... Всех. Отчима Кайли-Доходяги, задиристых и надменных сыновей старосты, старух, клеймивших его сыном шлюхи, Грету, которой не стать теперь хорошенькой... ну пожалуйста!
      Как ни странно, Грета стала к нему холоднее - она не смогла перерасти слепую обиду на то, что этого не случилось с ним раньше. Когда многие еще были живы. Не смогла она простить и того, что лица друзей болезнь не тронула - только ее, делая, как ей казалось, непоправимо, невероятно уродливой. Безобразной. Невыносимой. Первое время она на дух не переносила свое отражение в лужах и оконных стеклах, потом привыкла. А позже, в отряде, увидела, какая судьба ожидает красивых девушек при штурме города, и ощутила странное облегчение. Мысль о том, что красота - не обязательное условие счастья, которого она, Грета, лишена, была новой и острой. Она так дорожила этим открытием, что стала откликаться на кличку "Рябая" вместо того, чтобы бить без раздумий.
      
      Утро выдалось пасмурным. Кайл не приходил в сознание: то ли слишком много сил ушло на восстановление, то ли священник действительно не успел вылечить все. Или у него крайне не вовремя начался очередной сеанс выяснения отношений с той силой, которая жила внутри? С утра Грета проверила пульс больного, пощупала лоб и, убедившись, что жить маг непременно будет, отправилась на улицу. Немногочисленные люди стекались к каменному зданию церкви. Рябая с удовлетворением вспомнила, как неделю назад заставила пару местных бездельников подлатать ограду и перестелить крышу - еще немного, и никакой Истинный Свет не спас бы Сигмунда от ночевки под открытым небом. А каких трудов ей стоило заставить его перебраться в гостиницу, превращенную в своего рода штаб немногочисленных защитников...
      Сейчас Данберг напоминал не то обширное село, не то захиревший городок; шахта, давшая ему начало, практически простаивала, давая ровно столько угля, сколько требовалось, чтобы отапливать печи жителей, и немного на обмен с равнинными селами. Церковь помнила лучшие времена: отстроили ее для доброй сотни прихожан. Сейчас Сигмунд предпочитал читать проповеди снаружи: холод, сквозняки и запах сырости не способствовали популярности учения. Грета тоже подошла и встала сзади, у ограды, в то время как Сигмунд начал говорить. Что-то простое и незатейливое, про то, что нужно хорошо делать свою работу, как нужно встречать новый день, про свет и тьму в наших сердцах - проповедь священника, не пытающегося окольными путями попросить у прихожан денег. И Рябая чувствовала, как распускается узел нервного напряжения, в который с вечера были завязаны ее внутренности. Как хочется снова смотреть по сторонам и радоваться виду каких-нибудь нелепых цветов, пробивающихся между булыжниками, или игре детей, так похожих на них десять лет тому назад. Как отступает ночной холод и страх не проснуться, найти в колыбели только бурые пятна на маленькой перинке вместо ребенка, отступает тихий шепот глубин...
      Этому забытому богами городку невероятно повезло со священником. Они никогда не поймут, насколько. Недаром Рябая оставила на мостовой большую часть зубов какого-то недоноска, по старой памяти назвавшего Сигмунда сыном шлюхи.
      
      Она планировала подремать еще пару часов - ночью предстояло патрулировать во вторую смену. Снова зашла проведать Кайла, но тот так и не пришел в сознание. Только бормотал что-то сквозь сон. Грета наклонилась, прислушиваясь.
      - Я иду... Я скоро, только подожди...
      Женщина вздрогнула, словно от холода. И еще раз наказала жене Джейме - надо наконец запомнить, как ее зовут - следить за раненым неотступно.
      
      Кайл с детства был этаким угрюмым черноволосым крепышом; его отец пил беспробудно и после появления первенца о семье больше не вспоминал. Так и сгинул, сломав спьяну шею, а потом у будущего мага появился отчим. К браге тот был равнодушен, зато быстро обзавелся собственными детьми; Кайли нередко бывал бит за гонор и дерзость и пищу, таскаемую "этим оборванцам". Зато ел и пил вдоволь, не в пример Сигу и Грете. Как и последняя, он старался проводить как можно меньше времени в родных стенах. Стал бы он горняком, как родной отец, но вышло иначе. С малых лет Кайл мучился приступами странной болезни - с вечера заявляя о слабости и головной боли, он ложился и засыпал, и три дня, а то и добрую неделю парня нельзя было добудиться. Один раз чуть не помер, когда отчим попробовал выбить из него эту дурь. И только потом, после чумы, когда в почти вымерший городок приехали королевские маги, открылось: у Кайла дар, хорошие природные способности к волшебству, и, хоть из ученического возраста он уже почти вышел, из него может выйти толк. Кайл собрал вещи в котомку, не заняв и половины, и ушел, не оглядываясь.
      
      Твари появились недавно. Сначала стали пропадать цыплята, потом домашняя живность покрупнее. Потом - первый ребенок. Когда ночью на улице загрызли парня, народ забил тревогу. Отправили пятерых мужчин к пещерам, куда вели следы - и никто из смельчаков не вернулся. Староста, пока был жив, за помощью посылать опасался, памятуя о прошлом разе. Сейчас гонца с вестью отправили, да только не ждали от его возвращения ничего хорошего: подмогу правитель мог прислать к тому моменту, когда спасать станет уже некого. Многие уже уехали из города, многие - но не все. Кто-то до последнего цеплялся за нажитое добро и родные места, кто-то надеялся, что беда обойдет стороной: ведь если затворить окна, двери и дымоходы, нечисть из-под горы пройдет мимо. Вот только и люди пропадали бесследно: говорят, ночью они сами, одурманенные, уходят к пещерам, чтобы больше не вернуться.
      Иные говорили о голосе глубин, который тихим шепотом сводит людей с ума, но Грета не верила в эти россказни и во всеуслышание пригрозила отрезать язык тому, от кого еще хоть раз это услышит: именно так в ее отряде поступали с теми, кто сеял панику.
      
      Рябой выпало несколько недель свободного времени, и, размышляя, как ей занять это время, она отчего-то вспомнила о родине. Родной Данберг, шахтерский городок... Не было с ним связано счастливых воспоминаний, но через день Грету потянуло туда неодолимо. Может, стоило заглянуть, проверить, не заморили ли прижимистые селяне голодом своего нового священника и нет ли вестей от Доходяги? Посмотреть на улицы, вспомнить вечное урчание в желудке, драную одежду с чужого плеча, насмешки и тумаки... Дрессуру хромого Хенрика, бывшего бойца, на которую напрашивались и с которой сбегали все босоногие мальчишки Данберга - кроме нее, Греты, пятого сына Ральфа-горняка, состоящей в том возрасте наполовину из гонора и наполовину из упрямства.
      И почувствовать, что все эти призраки - голода, слабости, нищеты - остались позади. Возможно, оно того стоило.
      Почтовыми фургончиками Грета добралась до перевала. Дальше предстояло добираться пешком. И она пошла, планируя успеть к темноте, но камешек в сапоге и несколько лишних килограмм в поклаже помешали. На входе в Данберг на нее выскочила очередная кошка, сжимавшая в зубах какую-то тушку - курица, подумала тогда Рябая. Она выхватила катцбалгер - одинокая девушка должна иметь оружие под рукой - и снесла твари башку, пока та пыталась обогнуть препятствие. Потом услышала топот погони, бегущий впереди подсвечивал себе путь боевым огненным шаром, и тушка оказалась далеко не курицей. Так она встретилась с Кайлом, под безутешный вой местной бабы и гомон селян. И внесла свой посильный вклад в оборону. Мага тоже внезапно потянуло на родину - а Сигмунд просто никуда не уходил, заняв место своего приемного отца и получив во владение изрядно поредевший приход, где все были обязаны ему жизнью, но по старой памяти величали сыном шлюхи.
      
      Ближе к середине ночи Рябая уже застегивала боковые крепления своей кожаной кирасы, когда к ней в комнату вбежал мужчина.
      -Что теперь?!
      - Мастер Сигмунд...
      - Знаю, что мастер Сигмунд! Что случилось?!
      - Его Ганс стукнул, - с какой-то обреченностью выложил мужчина, - Шел с нами, шел, молчаливый только был какой-то. А тут подошел сзади и стукнул. В затылок, булыжником. Мастер упал сразу... Ганса заперли в подполе. Он сидит и бормочет, что с ним говорит голос из горы и что нужно убить вас, тогда гора будет к нам милостива. Ну, вас, еще мейстера Кайла и Мастера Сигмунда...
      - Жив?!
      - Жив, стукнул не сильно. Но лежит без памяти...
      С мужчиной вместе Грета выбежала из таверны и как раз успела встретить патрульных, которые тащили священника к таверне. Волосы слиплись от крови, дыхание рваное...
      Кайл! Быть может, у него найдется толика колдовства? Грета пронеслась обратно, пролетела по коридору, распахнула дверь комнатки...
      - Где Кайл?! - взревела она, с трудом удерживаясь от того, чтобы отвесить дурной бабе оплеуху. Еще пара мгновений промедления...
      Рябая замахнулась, и у жены кузнеца наконец прорезался голос.
      - Он... ушел, он ушел, госпожа!.. Ушел!.. Я спрашивала, куда он идет, говорила, что ему еще рано вставать, но он не отвечал!.. И шел так, будто... вели его...
      Вот хмарь, обессилено подумала Грета, опуская руку. Голос глубин. Еще одного позвал голос глубин.
      - И что, никто не попытался удержать его? - спросила она зло.
      - Он маг, госпожа... - ответила жена Джейме за всех.
      - Мне на это плевать!
      Рябая обвела зал таверны белым от ненависти взглядом и выбежала наружу, хлопнув дверью.
      Хмарь сожри эту богами забытую деревню! Сначала Сиг, теперь Кайл...
      Он ранен и не осознает себя. Идет, должно быть, медленно. И куда он идет? Из города всего один путь внутрь горы, пригодный для человека...
      Грета рванула вверх по улице, не щадя ног. Пробежав половину улицы, остановилась: факел! Ну да луна светит ярко, а у спуска в шахту всегда можно было найти фонарь - и Рябая побежала дальше. К концу улицы она наклонилась к булыжникам мостовой и удовлетворенно вздохнула: у Кайли открылась рана. Теперь у нее был след.
      Редкие капли вели ее Козьей тропой - к старым пещерам, и Грета улыбалась.
      Ты звала меня, гора? - спрашивала она. Вот она я, иду к тебе. Сама иду, не при свете дня, как предыдущие мстители. А что с оружием, так привычка у меня такая...
      Цепочка пещер в предгорьях Данберга была известна и детям, и взрослым. Грета нашла за камнем у входа плохонькую масляную лампу и кремень. Зажечь огонек было минутным делом.
      А ведь что-то там, впереди, действительно ожидало ее. Покидая освещенный лунным светом мир и ступая под сень горы, Грета почувствовала это. И Кайли, наверное, чувствовал - вот, новые капли...
      Иди ко мне. Давай, иди же.
      Грета убрала катцбалгер в ножны и подняла увесистый гладкий камень, хорошо лежащий в ладони. А в другую руку - фонарь... Как же неприятно чувствовать себя беззащитной!
      Но она знала - здесь ее уже никто не тронет.
      Иди ко мне!
      Потребность двигаться вперед стала неодолимой, и Грета пошла. У одного из узких проходов она оставила щит, у другого со вздохом сняла кожаную кирасу. По сторонам она не смотрела: весь этот камень, сталактиты-сталагмиты и неровные своды приелись еще в детстве. Никаких тебе россыпей сверкающих камней - у Данберга были на редкость скучные пещеры... Знакомые переходы подходили к концу, когда впереди она заметила отблески голубоватого света. К тому моменту Грета четко знала - ей нужно идти туда, дальше. Вперед и вглубь. Кто-то там очень ждет встречи с ней. Потому что...
      Кайл хромал, но продвигался вперед с той же неестественной целеустремленностью. Маленький шарик переливчатого света летел над его правым плечом.
      - Кайли, - негромко позвала она. Маг обернулся, и свет очертил его застывшее лицо, - Пойдем вместе.
      Маг словно через силу кивнул и отвернулся. Грета догнала его в пять шагов и аккуратно ударила по затылку. Одной рукой подхватить тело не получилось, но лампа ей еще пригодится. Женщина поудобнее устроила мага на его же плаще.
      - Надеюсь, ты еще помнишь карту. Или сообразишь, как дойти...
      Борясь с потребностью сейчас же продолжить путь, она отрезала ножом несколько полос от его рубашки и наскоро перетянула рану. Может, и доживет до утра. Должен дожить. А ей - вниз.
      Иди ко мне. Тебе одиноко, тебе плохо... Я помогу тебе. Иди же.
      Там, внизу, билось сердце горы. Это сердце любило ее и нуждалось в ней. Едва убедив себя остановиться, в последней из знакомых пещер Грета завязала на каком-то камне конец мотка бечевки. Масла оставалось едва ли на треть лампы.
      - Подожди, я иду!
      Что-то пронеслось рядом, задев ее по ноге. Кошка. Очередная подгорная кошка, что-то сжимая в зубах, мирно обогнала ее и скрылась в темноте. Грета шла по сменяющимся пещерам.
      - Я иду!
      Тому, что ждало ее, было все равно, красива она или безобразна, рябое у нее лицо или она обладает прекраснейшей кожей. Это дорогого стоило. Помнится, она пугала мелочь придуманными рассказами о подгорной королеве, повелевающей ядовитыми пауками и каменными ящерицами глубоко-глубоко...
      Лампа погасла, но Грете уже не нужны были глаза. Она знала, куда наступать.
      ...И никому во всем этом мире она не была нужна, никогда - только там, внизу. Сердце горы ждало именно ее, оно посылало своих слуг, чтобы покарать ее обидчиков, оно звало ее к себе. И вот она идет... Грета не считала, долго ли. Она знала - осталась последняя пещера. Последний переход. По щекам Рябой стекали слезы.
      Что-то хрустело под ногами. Кости?
      Она чувствовала биение сердца гор, которое находилось прямо перед ней. Не замечая уже ничего - запахов, кромешной темноты - Грета опустилась на колени перед тем, что звало ее и так искренне, чисто радовалось ее приходу. Что любило ее сильнее матери, бескорыстнее всех немногочисленных друзей и товарищей по оружию... Теперь ты дома, сказало ей что-то. Теперь у тебя все будет хорошо...
      И Рябая изо всех сил ударила ножом, который не выпускала из руки, прямо в средоточие этой любви.
      
      В себя ее привела страшная вонь. Словно на поле боя через неделю, если мертвых не хоронили. Не летом, но, по крайней мере, поздней весной. Грета обхватила себя руками и рыдала в голос, как никогда в жизни. Когда слезы закончились, она ощупала свой пояс и с какой-то спокойной безнадежностью поняла, что бечевка закончилась, а она даже не заметила этого. Но потом Рябая решила все-таки открыть глаза...
      И увидела слабый зеленоватый свет. Светились какие-то продолговатые пятна внизу, среди обломков костей и останков одежды. И это были ее следы. Через несколько часов Грета увидела конец бечевки. Еще через час дошла до знакомых пещер. На камне ее ждал Кайл, бледный до синевы; он стоял на коленях, упираясь ладонями в первые из светящихся отпечатков. Рябая подставила плечо, на которое он оперся - и они медленно пошли к выходу. В последней пещере на стенах уже лежали розовые пятна - солнце взошло.
      
      - Быть может, ты останешься? - спросил Сигмунд.
      - Ни за что. Похоронить себя в этом городишке, где каждому второму хочется дать в зубы? Увольте, - фыркнула Грета, - А ты не хочешь присмотреть себе другой приход? Этот не очень хорош.
      Священник помотал головой. Грета закинула котомку за спину. Кайл еще отлеживался в городке, а ей уже пришла пора возвращаться в отряд.
      - И не смей уходить в Свет! Узнаю и верну, и в этот раз одним поцелуем не обойдусь.
      Священник заалел щеками, и Грета, помахав рукой немногочисленным селянам, тронулась в путь.
      Она шла и думала. Стоило ли быть сожранной подгорным монстром только ради того, чтобы узнать такую любовь, какой у нее больше не будет? Или то, что хочет сожрать тебя, изначально лживо - а истинна такая вот равнодушная приязнь ее самых близких друзей, которых она, наверное, больше не увидит?..
      Грета вспомнила последнюю проповедь Сигмунда. Выбросила мысли из головы - и пошла себе дальше.

    18


    Тихонова Т.В. Ингальф и Крысиная Голова   18k   Оценка:8.23*4   "Рассказ" Фэнтези

       Он всё время облизывал сухие губы. Отпивал глоток из высокого медного бокала и доливал в опустевший бокал из графина. Графин стоял в шкафу за спиной. Этот шкаф красного дерева с затейливыми инкрустациями в виде драконов, птиц с девичьими прелестными головами, с павлиньими хвостами и хищно сжатыми когтями принадлежал ещё его отцу. Отцу его отца. Отцу того отца. Брр... Тьма веков окутывала имя того, кто его сделал. Но как бы хотелось знать, кто автор этого создания...
       Ингальф Мёрдок покосился на него. Обычный шкаф. Скруглённые углы, толстое желтоватое стекло овальных дверок, метра полтора в высоту, в ширину плеч обычного взрослого оникейца. Ножек нет, и сам шкаф точно вырезан из одного куска дерева вместе с полками, стёкла будто растут из пазов. И Ингальф никогда не слышал, чтобы они дребезжали... вот, пожалуй, и все необычности. Да... И то ли оттого, что ножек нет, и шкаф врос от древности в пол, то ли по причине хитрости его создателя, сдвинуть с места его никто не мог...
      
       Ингальф подошёл к окну. Короткий осенний день подходил к концу. Моросил дождь. В горах, которыми со всех сторон окружена Оникея, наверное, теперь ляжет снег. Перевал, единственный ведущий во внешний мир, скоро перекроет многометровыми заносами до весны. Город, и так не густо населённый, опустеет совсем. Вон... от богатых кованых ворот оружейника Кикколаса отъезжает последняя телега. Сытая двойка толстозадых мохноногих тяжеловесов еле трогает с места. Кикколас-старший едва взглядывает на городскую ратушу, возвышающуюся на один этаж над другими домами, и тут же отворачивается, заметив в окне молодого Мёрдока, младшего сына головы города. Сам голова прошлой осенью сгинул в горах, отправившись на охоту. Старший его сын с семьёй уехал из этих мест ещё раньше. Оставались младший, горбун и пьяница Ингальф и молодая Рулейда, мачеха. Городской Совет взял на себя управление городом, не решившись выгнать этих двоих на улицу. Дело было к зиме, да и тело отца не было найдено...
       Ингальф толкнул раму высокого стрельчатого окна и, щурясь от секущего ледяного дождя, крикнул:
      - Не ходи, Кикколас. Видишь, заволокло перевал?! Метель в горах!
      - К ночи перейду, успею ещё! - коротко ответил старик и поднял ладонь в знак прощания. - До весны, парень...
       Последние слова долетели слабо из-за налетевшего ветра. А Кикколас дёрнул нетерпеливо вожжи:
      - Нно! Пошшёл!
       Голос его раскатился эхом по пустынной улице. Старик в добротном плаще на рысьем меху, в кожаных ботах на толстой подошве размашисто шагал за телегой, повязав чёрный платок вокруг головы узлом назад на манер местных угольщиков. Лисья шапка его была зажата подмышкой. Жаль под дождь её. Хорошая лиса, чёрная, с огненным палом по брюху. Редкая. Такую можно только в этих местах сыскать. "Вот выйдем за город, ближе к горам... а там уже и снег, холодает-то как быстро, ветер с северных отрогов студёный... там шапку и надену...", - думалось Кикколасу.
      
       Ингальф тоскливо усмехнулся, зябко поёжился в своей волчьей, мехом вовнутрь, куртке, и отвернулся, мутными глазами уставившись на шкаф. Светло-карие, почти жёлтые, они зло сузились - графин был опять полон.
       Горбун покачнулся в раздумье на красивых длинных ногах, обтянутых толстыми шерстяными гетрами, такие вязали обычно здешние женщины из тёплой козьей шерсти. Кожаные домашние боты, меховые внутри, тёплая куртка, шерстяной домашней вязки свитер... едва согревали. Угли еле тлели в камине. Огонь лениво облизывал огромные поленья, почти не давая тепла. А рука сама тянулась к графину. И в который раз насмешливый голос, давно поселившийся внутри него от одиночества и обиды на своё уродство, ему говорил: "Смотри-ка, опять полон!".
      
      В первый раз попробовал его содержимое Ингальф, когда пропал отец. Прошлой осенью. Уже стоял сентябрь. Рыжие от густо разросшегося охрянника горы в те дни отливали золотом под лучами словно обезумевшего солнца. Небо пронзительно синее, такое редко бывает в здешних местах. В детстве Ингальф очень любил такие дни - можно гулять в саду с матушкой и братом.
      Но мама умерла давно от сухотки. Старший брат, Ойдо, уехал из Оникеи на равнинные земли сразу после этого. А ещё через три месяца отец привёл в дом мачеху. Рулейда была красива и умна. Вследствие этого почтительна к отцу и снисходительна к горбуну-сыну. Жили они поэтому вполне сносно, то есть, почти не замечая друг друга в большом опустевшем доме...
      
      К вечеру того памятного дня, когда пропал отец, ветер неожиданно сменился. Пошёл дождь. К ночи дождь сменился снегом. Как сейчас. А к утру охотники вернулись замёрзшие и злые. Проплутав по западному склону несколько часов подряд, они так и не нашли отца. Только следующим летом на обрыве был найден обрывок его куртки. Его, потому что только у него была такая - из шкуры красной рыси...
      
       Ингальф решительно откинул маленький кованый крючок дверцы и взялся за прохладное горло графина. Ему всегда чудилось в такие мгновения, что кто-то удовлетворенно хмыкает, глядя на него. Его внутренний голос огрызался с кем-то: "Не твоё дело, Крысиная Голова... Заткнись, Крысиная Голова... ". И тогда Ингальфу казалось, что он сходит с ума. Кто этот Крысиная Голова? Почему его собственный внутренний голос называет неизвестные ему самому имена? Ледяной холод тёк промеж лопаток в такие минуты.
       Это были редкие случаи, когда рука его ставила графин на место. Закрывала шкаф. И в скрипе закрываемой двери слышался язвительный чей-то голос:
      - О-о-о, и-и-ишь ты.
       Это "ты" звучало коротко, как выстрел, совпадало с щелчком замка, и Ингальф, мотнув раздражённо головой, быстро выходил из комнаты. Шкаф стоял в столовой у входа, возле "тёмной" стены - туда никогда не падали солнечные лучи.
      
       Сунув ногу в стремя, легко подбросив укороченное, но сильное тело, Мёрдок-младший взлетел в седло. Конь, его любимец Слай, нетерпеливо переступал тонкими ногами, всхрапывал и дёргал узду, просясь из полутёмной конюшни на волю.
      - Сейчас, сейчас, - потрепал его по гладкому боку Ингальф, улыбнувшись.
       "В такую погоду не стоит тебе отправляться в горы, - надоедал между тем внутренний голос, - да и к графину ты сегодня не один раз прикладывался".
       Но Ингальф лишь мрачно кривил губы. "Кому будет печаль с того, что я сдохну?" Матушка, может, всплакнула бы, отец долго искал бы, брат... брат всегда был добр к нему. Ему грех жаловаться... Но теперь лишь равнодушный взгляд Рулейды за пустым обеденным столом на другом его конце да Слай остались у него. Но, может, оно и к лучшему, если вдруг вот так - враз, на скаку..."
       Пустив лошадь галопом по пустой улице, навстречу ветру с дождем, с пролетающим уже снегом, Ингальф, припав к скакуну, чувствовал, как леденеют пальцы в перчатках, лицо обжигало крупой.
      Но думая о смерти, он кривил душой. Смерти он желал быстрой и внезапной, но страшился остаться один на один с ожиданием её. "Сверзиться в ущелье, остаться живым и подыхать, как собака... это ли не самое страшное?! Нет... - потом отвечал сам себе, - самое страшное - видеть, как умирает матушка, единственный человек на свете, который любит тебя больше себя самого, и знать, что ты ничем не можешь ей помочь...".
      "Чаще всего случается именно то, чего боишься больше всего..." , - внутренний голос монотонно отвечал ему.
      Но внутренний голос - "он на то и внутренний, чтобы озвучить бродившие в тебе сомнения, мы часто называем его вторым я, совестью...", - так говорила ему всегда матушка, когда он ей жаловался на него.
      "Молчи, ты надоел мне!", - и Ингальф, подставив лицо ветру, гнал Слая вперёд.
      "Неужели ты оставишь город, ты помнишь, что говорил тебе Крысиная Голова?", - вкрадчиво продолжал голос.
      Опять! Опять он говорит, что кто-то по имени Крысиная Голова когда-то что-то ему говорил! Он ничего не помнил! Ингальф замотал головой и процедил сквозь зубы:
      - Отец был прав, я схожу с ума! - и горько усмехнулся, гримаса отвращения ко всему, что с ним происходило, исказила лицо, и хохот дикий, страшный вырвался вдруг.
       Он хохотал, как безумный, вцепившись в повод, то припадая к шее лошади, то поднимая взмыленную её на дыбы. Слай принялся кружить на месте и, наконец, остановился, как вкопанный. Снег летел стеной, косой ветер срывал последнюю листву с деревьев и гнал её по дороге к городу.
      Город лежал чёрный и притихший. Попавший сюда ночью путник не увидит приветных огней, отблеска очага в окнах. Свечи и лучины горели в Оникее плохо, чадили и быстро гасли. Дрова и уголь дымили и давали слабый, едва согревающий огонь. И с последними лучами солнца оникейцы ложились спать.
       Этих долгих зимних ночей город боялся больше всего. В воющей голодными волчьими глотками безлунной темноте, за стеной снега и ветра навсегда пропадали люди. Угольщики и оружейники, золотых дел мастера и кожевники, ткачи и портные... Они пропадали, и больше их никто не видел.
       Родственники пропавших пытались их искать, уходили в горы. Многие из них так и не вернулись.
      Поэтому с наступлением осени через перевал тянулся поток телег и людей. Поэтому с наступлением вечера закрывались ставни и запирались засовы. Зачарованный город будто вымирал до рассвета. Жизнь останавливалась здесь в ожидании весны.
      
       Его словно жевали, не дожевали и выплюнули. Вымокший и продрогший, злой на самого себя и на всех сразу, Ингальф плелся по тёмной улице рядом с взмыленным жеребцом.
      Копыта цокали в тишине. В кронах облетевших яблонь, груш, свистел ветер. Ветки деревьев мотались потерянно на фоне снежного неба. Лёгкие снежинки вертелись, кружились, взмывали, повинуясь неведомой небесной свирели. Чернеющие уступы гор высились громадой над городом, и казалось Ингальфу, что они наступают на город, на него.
      Вон ущелье на западном склоне уже видно... И отвесная скала, нависшая над ним...
      "Я брежу. И ты, голос, молчишь... Отчего ты теперь молчишь?"
      Но в ответ лишь шум ветра и снега. Метель заволокла всё вокруг. Клубы снежной крошки и пыли то сворачивались вдруг сугробом под ноги, то стелились позёмкой... И странные тени стали мерещиться Ингальфу. В один миг вдруг снежная кошка, выгнув спину, бросалась на него. Но на излёте рассыпалась мелким крошевом. То в двух шагах дракон взвился на дыбы, и стало видно его чешуйчатое брюхо. Морда рептилии оказалась на уровне глаз Ингальфа. А он лишь стоял, страшно испугавшись. Но и дракон завертелся волчком и потерял свои очертания.
       Конь шарахался от каждой подворотни и жался к хозяину. И тот, забыв о своём намерении дать остыть коню перед стойлом, сам не свой от ужаса, взлетел в закуржавившееся инеем седло и погнал к дому...
      - Быстрей, Слай. Быстрее, хороший мой, - шептали его замерзающие губы...
      
      Заведя всхрапывающего Слая в стойло, еле справившись застывшими руками с засовом конюшни, Ингальф вбежал в дом и затворил за собой дверь. Дверь дёрнулась, выгнулась вовнутрь от порыва ветра, но старинные засовы выдержали...
      Сбросив у порога мокрую куртку, Мёрдок-младший поднялся в столовую. Стянул с себя свитер, промокший ещё под дождём. Штаны. С улицы ему казалось, что в вечно холодном доме тепло. Оставшись в полотняных подштаниках, босыми ногами прошлёпал к окну. Метель бесновалась и кружилась по улице. Снег летел и летел остервенело ему в лицо, и, казалось, свирепел ещё больше оттого, что не может обрушиться на его, Ингальфа голову.
      Ингальф видел своё отражение в тёмном окне. Растерянное, встрёпанное лицо... Говорят, лицом он похож на матушку. "Если сын похож на мать, значит, будет счастлив... Глупые болтливые клуши...", и Ингальф закрыл лицо руками. Ему показалось вдруг, что всё это уже было. Было... Он медленно отнял руки от лица. И от ужаса похолодело внутри.
      Вот так же он стоял у окна. Мела метель. Только лицо его в том отражении было моложе. И сзади, как сейчас, торчала крысиная голова.
      
      Закричать он не мог. И пошевелиться не мог. Мог смотреть, чувствуя, как немеют от напряжения пальцы, вцепившиеся в подоконник. Голова, похожая на крысиную, была видна за его плечами смутно, как и положено отражению того, что происходило в освещённой лишь угасающим уже камином комнате.
       Но видел он в стекле вовсе не столовую. В стекле плыло зарево над Оникеей. Закат разлился над невысокой горушкой Маяковой. Светился тревожно глаз маяка. Там раньше был маяк. Да-да, маяк! Оникейцы, зажигая его, предупреждали об опасности жителей равнины. О какой опасности?..
       Ингальф никак не мог вспомнить. А люди перед его глазами отчего-то радовались. Они бежали по улицам, кричали:
      - Едут! Едут! Везут!
       Ингальф многого не мог понять, но видел, как на площадь перед ратушей оникейский тяжеловоз вытянул телегу с клеткой. Поднялась суета, люди подбрасывали шапки вверх, что-то кричали. Что-то около сотни вооруженных всадников двигались вслед за телегой.
       Толпа хлынула к клетке. Множество рук вцепилось в прутья и принялось её раскачивать. Вот клетка скрылась под кучей копошащихся тел.
       Ингальф, широко раскрыв глаза, смотрел в плавящееся нездешним закатом стекло. Крысиная голова жутким двойником виднелась сзади.
       Вот толпа отхлынула. В том, что осталось лежать на обломках клетки, едва угадывалось женское тело.
      - Кто она? - прошептал Ингальф.
      - Повелительница драконов, Ээлия Рыжеволосая. Вас всех, горбун, не хватит, чтобы ответить за её смерть, - прозвучало за спиной.
       И Ингальф вспомнил. Оникейцы предупреждали жителей равнины, когда драконы появлялись в небе.
       Отражение в окне исчезло. Метель с утроенной силой хлестнула в стекло и выбила его. Осколки полетели в лицо Ингальфу. Что-то больно хлестнуло по ногам, оплело и дёрнуло его вниз. Больно ударившись, он упал. Видел, как его тянет за собой странное существо. Не то крыса, не то дракон тащил его и говорил, говорил:
      - Тебя заждались, Мёрдок. Мёрдок Аддагалф виновен в смерти царевны, и Одейр, и Мойр, все пришли в свое время поклониться ей, а Аддагалф Подлый вероломно пленил её и единственного сына Драконидов...
       Аддагалф Подлый... Аддагальф Смелый... Аддагальф Мёрдок... Ингальф шептал разбитыми губами имя героя Оникеи, своего предка, о котором ходили легенды. Ээлия прокляла Оникею, когда умирала. С ней тогда был сын, и она умоляла пощадить его. Толпа разорвала их обоих...
       Ингальф пытался ухватиться за косяки, двери, поднимался и вновь падал, пока, наконец, от страшного удара не потемнело в глазах...
      
       ...Солнце садится за горой Маяковой.
      Узкие злые глаза упорно смотрят в небо через колья клетки. "Распахнуть бы крылья, чтобы треснула эта людская скорлупа, взлететь... ещё раз... но сын... он не сможет, он слишком мал...".
       Женщина с копной медно-рыжих волос, босая, в рубахе, брошенной ей конником, чтобы прикрыть наготу, сидит, покачиваясь в такт ходу тяжеловоза. Мальчишка с характерным узким зрачком Драконидов сидит у её ног. Его клонит в сон, но он вздрагивает, мотает остервенело головой, и вновь немигающий взгляд сверлит спину впереди едущего всадника.
       Ингальф, покачиваясь в седле, наблюдает за пленниками. Но, услышав шум, отворачивается. Оникея уже показалась впереди.
      - Почему не зажжён маяк? - спрашивает он. - Война ещё не окончена.
      - Зажечь маяк... Приказ головы Оникеи Аддагальфа Мёрдока!
      - Зажечь маяк... Приказ головы Оникеи...
       Приказ бежит впереди сотни, достигает города, пересекает его, и факел вспыхивает на горе Маяковой.
       Толпа у ратуши волнуется, кричат приветствия. Вот первая волна людских рук подхватывает идущих впереди всадников, заставляет их спешиться, тормошит радостно.
       Но взгляд Ингальфа вновь падает на пленников. Женщина что-то ему кричит. Показывает на сына и опять что-то кричит. Ингальф знает, что она просит, но молчит.
      - Да здравствует, Аддагальф Мёрдок! Да здравствует, Аддагальф Смелый! Смерть злобным Драконидам! Смерть! Смерть!
       Ингальф наклоняет голову и поднимает ладони в знак приветствия. Он чувствует, как на него устремляются взгляды сотен людей. Его прямая, гордая фигура на прекрасном олзойском скакуне видна далеко. Но он опять встречает дикий взгляд пленницы. Народ требует выдать пленников, но что-то мешает ему, и он медлит...
      - Да здравствует, Аддагальф Смелый! Смерть оборотням!
       Мальчишка стоит, вцепившись в колья клетки, дикие глаза растерянно мечутся по толпе...
       Камни летят в него.
      - Окружить клетку, - короткие слова Аддагальфа вызывают недоумение. - Окружить клетку! - и опять короткое: - в яму - пленников... мальчишку обменяем на наших людей.
       Толпа беснуется и давит на окруживших клетку всадников. Руки цепляются за стремена, за повод, пытаясь оттянуть лошадь, добраться до телеги. Но ликование победы, радость видеть друзей и близких живыми скоро заставляет их забыть о пленниках. Слышится смех...
      
       Ингальф вздрогнул. Странная тишина в доме. За окном шёл снег. Легкие крупные его хлопья кружили и ложились на землю. На улице горели фонари...
       И он вдруг распрямился. С удивлением долго смотрел на своё отражение. Словно стал на голову выше. Горба за плечами не было...
      - Так не бывает, - проговорил он вслух, покачав головой.
       И ему никто не ответил.
       Подойдя к шкафу, Ингальф рассмеялся. Впервые за всё то время, что прошло со дня смерти отца. Потому что графин был пуст...




    19


    Баев А. Кошкинд   24k   "Рассказ" Проза, Фэнтези, Мистика

       Его нашли на Варшавском зимой 1923-го.
       На вид мальчонке было лет восемь-девять, не больше.
       Он сидел, забившись в угол -- грязный, жалкий, дрожащий от холода и страха, судорожно кутающийся в засаленную, пропитанную всей грязью войны обрезанную солдатскую шинель, с размазанными по лицу соплями и обломком черствой баранки в крохотной ручонке, покрытой страшными гниющими язвами. Мимо сновали взрослые, все как один тупо-безразличные и равнодушные, похожие на ожившие статуи. Изредка, подволакивая ослабшие от голода лапы, трусили туда-сюда тощие шавки, очень нехорошо, по-звериному недобро, как на корм, на без пяти минут падаль, поглядывая в его сторону.
       Потом перед детскими глазами чёрными столбами выросли валенки в блестящих галошах, а откуда-то сверху, словно с благословенных Господом небес, прогремел тяжёлым гулом катящихся паровозных колёс густой, как хохлацкий борщ, и такой же аппетиный бас:
       -- Что ж ты, парнище?! Неуж помирать здесь собрался? Ну, этого я тебе не позволю!
       Ещё через секунду к мальчику опустились две огромные, грубые и теплые, терпко пахнущие луком ладони, подхватили его с пола и крепко прижали к дорогому и мягкому вороному сукну роскошного барского пальто.
       -- Ты не бойся, милай, -- пропел всё тот же голос, только сейчас он звучал тихо и ласково, в самое ухо, -- не бойся. Всё будет хорошо. Просто замечательно теперь всё будет...
      
       Самуил Кошкинд, статный высокий блондин среднего на глаз возраста, не лишённый той грубоватой мужественной привлекательности, которая невероятно нравится прекрасной половине человечества, вышел на балкон третьего этажа босиком, в домашних трениках, растянутых на коленях, в белой майке, с крохотной чашечкой ароматного, только что заваренного в медной турочке кофе и длинной тонкой сигаретой шоколадного цвета.
       Он крайне внимательно, по-хозяйски, оглядел привычный глазу пейзаж -- недавно отремонтированную автодорогу набережной, коричнево-маслянистую гладь Обводного, жутковатую кирпичную громаду медленно издыхающего "Красного Треугольника" на том берегу. После рекогносцировки сделал маленький глоток из чашки и глубокую затяжку, сократившую длину сигареты на треть, а жизнь на миллисекунды.
       Из комнаты сквозь колышущуюся тюлевую занавеску донесся томный, до конца ещё не проснувшийся женский голос приятного консерваторского тембра:
       -- Муля-а-а... Прикрой дверь, хо-о-олодно!
       -- Хорошо, родная, -- тихо, никому кроме себя не слышно ответил Самуил, но не сделал ни единого движения, чтобы исполнить просьбу.
       Самуил Кошкинд сосредоточился на задаче. Ему сейчас не было никакакого дела ни до кого стороннего. Даже до той, что горячо и самозабвенно любила его последние два месяца...
      
       Перерезавший жизненный путь тогда, неприятной сырой зимой двадцать третьего года, мужчина, подобравший ребёнка на вокзале, оказался ни кем иным, как Виктором Стрельниковым, известным в очень узких кругах специалистом по решению деликатных вопросов. Дядечка на первый взгляд добрый и весёлый, душа компаний, на реальную поверку для знающих его человеков значился настоящим чудовищем, монстром, для которого не существовало в мире ничего святого. И мальчонка-то ему понадобился только для грязной своей проклятой работы. На раз.
       Стрельников жонглировал человеческим жизнями словно разноцветными шарами -- травил, стрелял, резал, устраивал катастрофы, устраняя неугодных и провинившихся. Фигурой он был неприкосновенной, с искренней самоотдачей "трудился" на новое правительство. Посему в выборе гнусных средств не стеснялся и особо не прятался, заметая следы порой слишком небрежно.
       Сейчас же, вынашивая план расправы над знаменитым французским журналистом, пребывающем в молодой Советской республике по заданию французских же коммунистов, Виктор озадачился не на шутку. Жюль, так звали иностранца, человеком был не просто авторитетным и в широких европейских кругах известным, но прямым и открытым, поэтому и русские репортажи его читали по всему миру. В статьях лихого борзописца наряду с положительными отзывами о послереволюционном строительстве общества звучало много жёсткой и нелицеприятной критики, с которой нынешние правители открыто согласиться не могли, да и напоказ всему белу свету переборы свои, жестокости и глупости выставлять, естественно, не стремились.
       Самое ужасное, что Жюль не давал абсолютно никаких поводов к собственному выдворению за пределы молодой соцреспублики. Более того, в столицу, коей вновь стала Москва, за правительством, где был бы под неусыпным чекистским оком, иностранец наш не последовал. Остался в Петрограде-городе, бунтарскими своими настроениями известном. Недобитые эсеры и монархисты, те, что не покинули Россию с первыми волнами эмиграции и чудом выжившие, потихоньку выползали из затхлых нор своих, и, будучи людьми бесспорно грамотными, настроение вокруг себя создавали нервическое. Француз хоть и был честным коммунистом, в стороне от стихийных, увы, не всегда бескровных, дискуссий в компании с большевиками кучковался не постоянно. Этим и заслужил тайное недовольство власть ныне имущих.
       Стрельников, изначально получив задание, хотел сперва изобразить пьяную драку со смертельным исходом, но Жюль совсем не потреблял алкогольных напитков, а посему разгульной шантрапы остерегался и в позднее время в одиночку не шлялся. Можно было устроить вооружённый налёт на квартиру, да только жил француз в гостинице "Европа", плотно и неусыпно охраняемой чекистами да военными. Своих подставлять ну уж никак нельзя. Отравить гада тоже не представлялось возможным. Ресторанная кухня при отеле славилась свежестью продуктов и мастерством поваров старой школы. Гастрономическое лицо города! В других же местах осторожный журналист не откушивал.
       Целый месяц изучал Виктор привычки и склонности неподатливого иностранца. Голова его, отвыкшая за тупые жёсткие месяцы решения лёгких задач от комбинаций сложных, требующих неординарного подхода, прямо скажем, соображала медленно. Однако опыт, как говорится, не пропьёшь. Изрядно помучившись, отыскал-таки Стрельников уязвимое место своей жертвы. А как нашёл, решил не тянуть.
       Дело в том, что среди желаний журналиста обнаружился интересный пунктик. Тот был буквально повёрнут на детях и непременно хотел усыновить в России мальчонку-беспризорника. Вопросик-то вроде не сложный, вона их сколько после войны по переулкам шастает -- любого бери, не ошибёшься! Да только Жюль, хоть и француз по паспорту, роду племени был еврейского, и ребёнка из русских или прочих нацфиннов ни в коем разе не желал. Еврейские ж родители, если только остались живы в мясорубке последних лет, чад своих берегли не чета прочим. Всех же бродяжек одиноких, вследствие слабой тех приспособленности к жизни на улицах относительно, конечно же, местных, славян и прочих чудо-вепсов чекисты давным-давно повылавливали и определили в спецкоммуны воспитательного типа.
       Больше недели рыскал Стрельников в поисках подходящей натуры, пока, наконец, не наткнулся на Варшавском на нужный типаж. Чумазый мальчонка, забившийся в угол, внешне подходил как нельзя лучше. Ничего, что волосы светлые, такое встречается. Зато профиль какой! Ей-ей, римский! Носяра что надо, с горбинкой. Да и серые глазищи по форме что твои оливки из "Елисеева". Главное, пацана научить правильному имени -- Мойша какой-нибудь или Абрашка, да в нужное место в нужное время на глаза проклятому иностранцу выставить. Купится, сволочь забугорная, никуда не денется.
       Но мальчуган оказался не так прост, как того хотелось бы Виктору. Ласку подлого убийцы за натуральную не принял, почуял, мерзавец, неискренность. Хоть и сел на руки, но говорить со Стрельниковым решительно отказывался, молчал себе. Может, проще всё? Глухонемой? Да и чёрт с ним, без слов справимся.
       Пока ехали в пролётке к "Европе", Стрельников проделал несколько непонятных непосвященному манипуляций. Сперва обвязал по поясу мальчонкину шинель своим шарфом, предварительно извозяканным о колесо. Потом, улыбнувшись чёрным своим мыслям, заткнул за него сбоку оборванную обложку от какой-то детской книжки-брошюрки, должно быть забытой рассеянным пассажиром и найденной теперь хитрым убийцей. Оторванную не целиком, а лоскутом, с шуткой и намёком. И с двумя лишь жирными строчками -- одна над другой:
       "Самуил
       КОШКИН Д".
       Третьим действием, предварительно натянув перчатки, заколол несколько необычного изгибу английской булавкой отворот шинели под горлом. Мол, добро свершил, чтоб не просквозило бедняжку на февральском ветру. На самом же деле, булавка была зело хитрая, отстегнуть её, не зная секрета, не уколов палец, никак не получится. Острие же пропитано ужасающей силы ядом, действующим не сразу, через недельку-полторы, но безотказно. Вызывая сильнейший сердечный приступ.
      
       Жюль обычно выходил из отеля около полудня. Привычки менял редко, если только что-то экстраординарное. Вот и сейчас, оказавшись на улице, он первым делом огляделся, ища глазами свободный экипаж. Таковой отыскался чуть поодаль, на противоположной стороне. Француз, сунув два пальца в рот, оглушительно свистнул и махнул заметившему его кучеру рукой. Мол, давай сюда!
       Тот, стеганув бойкую каурую лошадку, ловко развернул пролётку и через минуту остановился у входа в гостиницу.
       -- Куда едем, товарищ-барин? -- громко вопросил возница.
       -- По Английской, к верфям, -- ответил пассажир, поставил ногу на подножку и, увидев в уголке на диванчике грязного сопливого ребёнка в шинели, выругался: -- Мерде! Что за чёрт?!
       Кучер, оглянувшись, смачно сплюнул на земь и поднял хлыст:
       -- Ах ты гадёныш! Морда жидовская! Я тя щас...
       -- Стоп, стоп, стоп, -- перехватил журналист занесенную для экзекуции руку. -- Не надо! Кто это?
       -- Это? -- ещё раз сплюнул кучер. -- Да никто, Мулька Кошкин, беспризорник! Ух, я ему...
       -- Муля? Самуил? -- в голосе иностранца почувствовалась заинтересованность. -- Он еврей?
       -- Мулька-то? В тютельку! Жидяра, -- кивнул кучер, -- банкирское отродье. Папашу егойного, кровососа, наши на фонарном столбе в семнадцатом вздёрнули, мамка ж раньше ещё, до революции издохла. Чтоб их всех...
       Но француз уже не слушал. Он, подхватив мальчика на руки и крепко прижав к себе, почти бегом направлялся обратно в гостиницу. Кучер же, глянув исподлобья в сторону импозантного господина-товарища в чёрном пальто, стоящего неподалёку с папиросой, кивнул ему и, распустив хлыст, стеганул кобылку.
       Стрельников, бросив на мокрую мостовую окурок, отпихнул его от себя носком галоши и улыбнулся. Наверное, впервые за последний месяц. Но нехорошо улыбнулся, недобро.
      
       Как и полагал специалист по тёмным делам, француз умер через неделю. От молниеносного сердечного приступа.
       Проблема была устранена.
       Мальчик же, которого журналист так и не успел усыновить, остался вновь один. Правда, на этот раз с выправленной метрикой на имя Самуила Кошкинда, 1914-го года рождения. И, если быть до конца откровенным, то не один всё-таки, а в компании себе подобных воспитанников детской учебно-трудовой коммуны на Старопетергофском, более известной как Шкида.
       За ту неделю, что была прожита с добрым Жюлем в роскошном номере "Европы", Самуил, будем называть его так, оттаял. Был отмыт, накормлен и обласкан поистине отцовским к себе отношением. Даже говорить начал, рассказывать. Жюль, узнав от приёмыша, что тот ни судьбы своей, ни настоящего имени, данного при рождении, не помнит, как, впрочем, и самих родителей, вопреки собственным ожиданиям не расстроился. Наоборот, должно быть в пареньке было что-то особенное, привязывался к нему всё сильнее и сильнее. С каждым часом. С каждой минутой.
       Эх, если б не проклятая булавка...
      
       Кошкинд в школе при коммуне учился отлично, лишь изредка получая четвёрки. Но после окончания интерната в институт не пошёл, а, закончив годичные курсы красных командиров, был распределён в один из особых полков, где продолжил осваивать премудрости военной разведки.
       Репрессии, начавшиеся в середине тридцатых, их полк не коснулись. Партийные руководители словно чувствовали, что своих шпионов и диверсантов, во чьё образование были вложены немалые средства, трогать не стоит.
       Самуил же был лучшим из лучших. Ещё до войны, имея невероятную способность к усвоению иностранных языков, он успел поработать и в Североамериканских Штатах, и в Германии, и даже в Японии, откуда неизменно поставлял на родину важнейшие сведения.
       Никто не понимал того рвения, с которым Кошкинд осваивал все известные миру способы противоборств, сложнейшие приёмы силовой борьбы и рукопашного боя, работу с холодным и стрелковым оружием. Коллегам, владеющим хотя бы десятой частью его навыков, едва ли мог один на один противостоять самый изощрённый и опасный враг. Однако Самуил для себя вполне представлял, для чего ему это всё нужно, и представлял довольно чётко.
       Удивительно, но после всех долгих лет, прошедших со времени достопамятного зимнего утра на Варшавском вокзале, когда Кошкинда подобрал страшный человек в богатом чёрном пальто, лицо этого чудовища ничуть не забылось. Жуткие тёмно-карие глаза, словно пропитанные засохшей кровью, ласково-тёплые, но грубые, пахнущие луком, ладони, массивный тяжёлый подбородок, крючковатый длинный нос.
       Это лицо мелькало то тут, то там. Вот он на фото в разведшколе. Стоит, недобро глядя в объектив, за спиной наркома Ежова. Вот в "Правде" промелькнул. Опять же на фото и снова за спиной. Только теперь в тени личности самого Хозяина...
       Потом была война.
       Кошкинд в составе отдельной разведроты, перебрасываемой с одного фронта на другой, для победы сделал немало. Но, что удивительно, дошёл до Берлина не только ни единожды не раненый, но и никого не убив. Да, искалечил он врагов не одну сотню. Порой раны наносил страшнейшие, но не смертельные. Человек после них навсегда мог остаться инвалидом, но жить оставался при любом раскладе.
       Самуил знал, то есть, скорее -- чувствовал, что лиши он кого-то жизни, жизнь его собственная превратится во что-то страшное, поэтому обещание, данное себе же, не нарушил и в тот момент, когда с одним ножом "играл" в кустарниковых зарослях в прятки-салочки с дюжиной немецких автоматчиков. Ничего, выкрутился, не нарушив табу, хоть тогда и засомневался на миг в своих силах. Выручил опыт. Ну и удача, конечно. Куда ж без неё?!
       После войны Виктор Стрельников тоже изредка бросался в глаза. Да, да! Теперь Кошкинд знал его имя, что намного упрощало негласное наблюдение за давним врагом. Появившись однажды, в конце сороковых, в "Красной Звезде", на последней её полосе в заметке-поздравлении с юбилеем под собственной нечёткой фотографией, убийца позволил себя идентифицировать. Генерал-майор Стрельников, бывший СМЕРШевец, начальник одного из управлений генштаба. Это ж надо, коллега! Что ж, тем интереснее будет встреча. А она будет, не сомневайтесь, товарищ генерал. Пусть не сейчас, через годы, может, десятилетия, но состоится обязательно. Лишь бы с Вами ничего не случилось! Дай Бог долгие лета...
       Между тем, творилось что-то странное. Месяц бежал за месяцем, год за годом, проползали десятилетия. Немногочисленные друзья Кошкинда, его боевые товарищи, неуклонно старели, уходили на пенсию, умирали. Сам же Самуил, достигнув однажды пика своей формы или, как говорят, окончательно возмужав, внешне меняться перестал. Словно само время остановилось для Кошкинда, не давая дряхлеть его телу.
       Как выглядел он в пятидесятом, таким и остался к шестидесятому, семидесятому, восьмидесятому... Вот уж двадцатый век кончился, первое десятилетие двадцать первого прогремело на всю страну новой индустриализацией, теперь -- капиталистической, а военный консультант Кошкинд в свои девяносто с гаком дал бы фору любому своему внуку, если б они у него только были. Свои-то.
       Многоопытные врачи военных спецклиник все как один от такого феномена лишь руки в стороны разводили -- чудо! Его б его на опыты, глядишь, эликсир бессмертия появился б на прилавках. Ан нет, нельзя. Секретность наивысшего государственного уровня. Государство ж своих тайн кому попало не открывает. Хорошо, само активно не пользуется, а то б замучили отставного полковника Кошкинда в лабораториях за семью заборами.
       Но и отрицательных сторон в такой жизни немало. Ни жениться нормально нельзя, с любимой женщиной состарившись вместе, ни потомство за собой оставить -- чёртово бесплодие. А уж с заменой документов вообще беда. Хорошо -- связи. Но каждые пять лет паспорт менять, с места на место переезжать, из города в город, чтоб у дотошных соседей подозрений не вызывать своей вечной молодостью. Ужасно...
       Впрочем, и со Стрельниковым происходило нечто похожее. Самуил несколько раз терял его из виду, но спустя десятилетия неизменно отыскивал. Такого же молодого и крепкого, как и он сам. Вот только встретиться по-прежнему не получалось. Самуил в Корее, Стрельников в то же самое время на Кубе, при посольстве. Кошкинда в Индокитай бросают, Виктор в Анголе. Один в Афганистане, другой в Венесуэле какой-нибудь...И так постоянно.
      
       Три месяца назад, отработав контракт в Сербии, Самуил Кошкинд решил взять годичный отпуск, пожить на родине. В Петербурге на набережной Обводного ждала его пыльная двухкомнатная квартирка -- холостяцкое пристанище. Скромненькое, но удобное. В малозаметном старинном доме с посеревшим от времени оштукатуренным фасадом. Не так далеко Екатерингофский парк с приятными для утренних пробежек дорожками. За углом уютная кофеенка, где можно выпить чашечку ароматного эспрессо и не спеша пролистать свежую газету...
       В этой самой кофейне и промелькнул однажды знакомый чёрный силуэт. На входе. Или на выходе, тут уж кому как.
       Самуил узнал Стрельникова сразу. Поэтому и не обернулся. Дождался, пока тот скроется за углом, а потом, натянув на глаза неброскую серую бейсболку, осторожно пошёл следом. На расстоянии, чтоб не спугнуть.
       Виктор, видимо забыв об осторожности, шел быстро, не оглядывался. Перебрался по мостику на другую сторону Обводного, перебежал дорогу на красный сигнал светофора и, свернув налево, двинул к монстру "Красного Треугольника". Кошкинд уверенно следовал за ним шагах в пятидесяти, вполне удачно изображая торопящегося по своим делам горожанина. Наконец, Стрельников, с силой рванув тяжёлую дверь заводской проходной, скрылся в чреве жуткого здания.
       Вот оно где, твоё логово.
       Самуил чувствовал, что не ошибся. Интуиция за последние годы его не подвела ни разу. Когда ж вечером в одном из верхних окон мрачного зиккурата над заводской проходной, тех, в которых ещё остались стёкла, блеснул лучик света, неосторожно кинутый электрическим фонариком, молниеносный, но явный и отчётливый, Кошкинд осознал со всей ясностью -- развязка случится уже завтра. Что ж, тем лучше...
      
       Господи, неужели в мире может быть столько грязи, разрухи и запустения?!
       Лестница, ведущая на башню, всем своим видом не внушала ничего кроме отвращения. Погнутые сварные перила, обвалившаяся штукатурка, битые бутылки, обрывки старых газет, шлепки засохших фекалий, дохлые крысы, кошки, мусор, мусор, мусор... И жуткий смрад. Выбитые двери на разных этажах открывали пейзажи подобные лестничным. Мерзость!
       Но на самом верху, на площадке не только выметенной, но, похоже, и регулярно влажно-убираемой, пахло свежей масляной краской. Посреди глянцевой зелёной стены высилась солидная металлическая дверь порошковой покраски, ручка горела полированной медью.
       Самуил, на минуту растерявшись и не зная, как поступить дальше, остановился за пару шагов до двери. Рукоять наградного "ТТ", взведённого, но на предохранителе, покрылась от ладони испариной. Там, внутри помещения, кто-то был. Чувствовались елеуловимые признаки присутствия. Он?
       -- Ну, чего застыл, входи уже! -- раздался из-за двери хорошо знакомый, но слышанный почти век назад голос.
       Кошкинд насторожился.
       -- Муля! Тебе говорю, -- снова раздалось из-за двери.
       Чёрт, прокололся! Но где? Когда? А-а, какая теперь разница?!
       Самуил спрятал пистолет в наплечную кобуру, запахнул ветровку и, решительно надавив ручку, открыл дверь.
       Стрельников сидел посреди небольшой, со следами недавнего ремонта полупустой комнаты в одном из глубоких кожаных кресел, установленных по бокам элегантного журнального столика, заставленного чашками на блюдцах, фарфоровыми чайничками, вазочками с печеньем и конфетами. Второе кресло пустовало.
       -- Не стесняйся, Самуил, присаживайся. Я со вчерашнего вечера тебя жду, -- улыбнулся Виктор.
       Кошкинд снял бейсболку, повесил её на стойку-вешалку хромированной стали, прошёл к креслу и, вздохнув -- шумно выдохнув, уселся. Словно провалился в облако.
       -- Убивать меня пришёл, -- скорее утвердительно, чем вопросительно произнёс Стрельников. -- Что ж, понимаю, понимаю... И препятствовать не стану. Только выслушай меня сперва, хорошо?
       У Самуила от волнения пересохло во рту. Но силы кивнуть он в себе нашёл.
       -- Вот и славно, -- вновь улыбнулся Виктор. -- Я за тобой, парень, давно наблюдаю. С тех самых времён, когда подобрал на Варшавском. Помнишь? Помнишь, знаю, что не забыл. Дело в том, Муля, что ты не человек вовсе. Совсем не человек. Или, вообще. Абсолютно. Как угодно. Ты эльф, Самуил. Натуральный эльф. Рождённый в этом мире всем на зависть. Неподдельный и правильный. Бессмертный, если того захочешь, или условно смертный, если откажешься... чего я тебе делать не советую. Ты думаешь, что я злодей, каких свет не видывал? Увы, братишка, ошибаешься. Мне не нужны бессмысленные жертвы. Мой бог -- кураж. Ты, боясь отнять жизнь у врага, думал, что мир станет совершенней и чище? Нет, парень. Не срастается. Мир не изменить. Им правят люди. Люди! Слышишь?! И не нам с тобой, не важно -- чёрным, как я, гоблинам или белым, как ты, эльфам диктовать этим злобным и вечно воюющим тварям правила их поведения... Ты, Самуил, очень хорош. Ты сделал всё, чтоб тупым и жалким человекам жилось лучше. А о себе ты позаботился? Помнишь Жюля? Ту булавку, которой я скрепил твой воротник?
       -- Да. Не просто помню, -- сквозь зубы процедил Кошкинд. -- Эту?
       Самуил, напрягши отяжелевшую руку, полез во внутренний карман ветровки и достал оттуда крохотный свёрток, запакованное в потрепанный и выцветший батистовый носовой платок нечто.
       -- Можете идентифицировать?
       Стрельников, развернув тряпицу, с искренним удивлением присвистнул:
       -- Да-да! Да-а... Она самая...
       После слов этих пальцы убийцы потянулись к булавочке, нажали на неё осторожно, соблюдая старые тайны так, чтоб не пораниться и... Новый секрет сработал, ужалив врага в указательный палец.
       -- Сидите спокойно, Стрельников. Яд тоже другой, моего рецепта. Шевельнётесь, и вы -- мертвец. Пусть я эльф, а вы -- гоблин. Незаметный, одинокий и чёрный герой этого мира. Герой с куражом, беспринципный и разящий наповал. Но... Но мне вас всё равно искренне жаль. А ещё... Ещё я очень устал...
       Стрельников схватился за подлокотники и, мертвенно побледнев, сверзился с кресла на пол. С минуту он судорожно хлопал ртом, пытаясь вдохнуть глоток воздуха. Потом затих, выпучив глаза и пустив по телу жуткую судорогу, испустил дух...
      
       Вечером того же дня потерявший бдительность Кошкинд, выйдя из дома за продуктами, по диагонали пересекал улицу. И попал в глупейшее ДТП. Какая-то девица, за пару недель до происшествия сдавшая экзамены на права, выскочила на всех парах из подворотни и резко затормозила перед вздрогнувшим Самуилом.
       -- Дед, ты с ума сошёл?! Жить надоело? -- заорала перепуганная водительница.
       -- Кто дед? Я? -- удивился Кошкинд, пожал плечами и, обернувшись, загляделся в зеркало витринного стекла нового универсама...
       Господи, помилуй... И ведь правда, дед... В яблочко, милая... Ну и слава Богу, пора уже...

     Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.

    Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
    О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

    Как попасть в этoт список

    Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"