Аннотация: Рассказ, вдохновленный песнями группы "Кипелов"
Соболева Наталья
Высший элемент
Он не заметил, как Мари подошла к нему со спины, и едва не выронил из рук чашку с тонким белым порошком.
- Ну я же просил не отвлекать, когда я работаю! Представляешь, что бы было, если б эти порошки смешались? Впрочем, истинные последствия только я могу представить, - вздохнул он.
- Но ты здесь с самого утра, Глимми. Вот я и решила проведать тебя, принесла молока, - тихо ответила Мари. Поставив кружку на подоконник, она так же, почти бесшумно, вышла из комнаты.
Глим понял, что только зря обидел жену. В последнее время он вообще стал раздражительным. Следом за ней он спустился с чердака и, поежившись, вошел в комнату. Их старый дом продували все ветра, забредавшие сюда в это промозглое время года, но чинить его было просто не на что. Мари лежала на софе, сложив на старом лоскутном одеяле белые руки, глаза ее были закрыты. Ну ладно, ни к чему ее беспокоить, подумал Глим, да и все равно она его не понимала. Только подобный ему мог понять его помыслы.
Уже долгие годы он каждую свободную минуту посвящал проникновению в тайны алхимии. Как он торжествовал, когда после многочисленных опытов ему удалось получить алую и белую пудру, эти главные элементы для любого адепта тайной науки! Выскочив с чердака, отведенного под его лабораторию, он бросился к Мари, закружил ее в объятьях - и что же она сказала? Спросила - означает ли это, что они расплатятся с мясником и молочником! Если б только он мог донести свою победу до людей, таких же ученых, как и он - уж они-то поняли бы его! Но нет, было еще рано, нужно было забраться на самую вершину - тогда уж никто не посмеет усомниться в ценности его открытий!...
.... Свеча догорала. Снова и снова он погружался в прошлое, ведь будущее больше не сулило ему ничего. Слишком поздно он понял, что философский камень не принесет ему счастья, если не будет рядом Мари, ее нежной заботы, легких прикосновений, ласкового взгляда... Что толку от воспоминаний, если внутри все так же пусто и холодно, и никакие картины прошлого не заставят ее пересечь ту грань. Потерявшись среди порошков, чаш и тиглей, он не замечал ее странной бледности, того, как тяжело давались ей домашние заботы. Он не замечал ее саму. Она угасла так же быстро и незаметно, как сейчас в залитом воском старом подсвечнике сгорала свеча. Дуновение ветра - и наступила полная темнота.
В этой темноте ему нечем было дышать, некуда идти. К чему вся наука, если в мире больше не находилось ничего, что заставило бы встать и выйти на улицу? Ему показалось, что теперь он вечно будет сидеть в старом кресле в темной комнате, опутанный сизым дымом горьких воспоминаний...
Внезапно словно искра зажглась в мыслях, и он неожиданно для самого себя рассмеялся, распугав вылетевших из темных углов призраков прошлого, его ошибок и проступков. Наука, что забрала его из этой жизни, что лишила его любимой, все вернет с лихвой! Он давно слышал о другой стороне алхимии, но никогда еще не решался заглядывать в те пределы.
Распахнув дверцы скособочившегося буфета, он вытащил несколько желтых свечей, перевязанных толстой черной ниткой, затем почти бегом ринулся на чердак. Там, опустившись на колени, он вытащил из-под стола, уставленного бутылками, чашами и колбами, медный весь в паутине подсвечник для семи свечей. Движением руки он смахнул со стола мешавшие склянки, отчего те разлетелись по всему чердаку, кто вдребезги, а кто под диван или в темный грязный угол. На освободившееся место в самом центре он взгромоздил тяжелый медный подсвечник и принялся подрагивающими пальцами укреплять в нем свечи.
Разведя огонь под жаровней, извлек из высокого узкого шкафа с множеством полок несколько пучков засушенных трав. Оборвав листки, он растолок их и бросил их в котелок над жаровней, а твердые стебли разложил вокруг подсвечника ровной пентаграммой. Лишь один раз он слышал об этом ритуале, но каждое действие помнил четко, словно кто-то диктовал их ему. Уж не потому ли память сберегла это для него, что знала - настанет черный день?
Где-то у него еще оставалась щепотка "алого льва", пусть сослужит последнюю службу. Проверим, хорош ли он в этом новом деле! Огонь разгорелся, языки его бросили свои отблески на стены одинокого жилища, зашипели, отдавая сок и аромат, травы, задымился порошок, добытый тяжким трудом и бессонными ночами наедине - здесь, в тесном чердаке. Глим стоял, закрыв глаза и вдыхая ароматные пары, и ждал. Он ясно видел Мари, ее большие глаза, светлые волосы, худые руки - но это было лишь воспоминание, фантом его мозга. Секунда, другая - и все должно было начаться.
И верно - всего через несколько мгновений он, не открывая глаз, увидел луч зеленого света, ярко осветивший все вокруг. Словно нащупав в комнате пентаграмму, луч весь перешел в нее - и звезда вспыхнула изумрудным сиянием. Где-то в воздухе, над нею, родились таинственные мерцающие круги. Протянув руку, Глим стал вписывать в круги символы, которые казались лишь неопрятными закорючками, но были самой важной частью ритуала. Каждое слово в таинственной вязи знаков - шаг к задуманному. Теперь нарисовать в памяти ее лицо, фигуру, до каждой крохотной дорогой черточки...
Все яснее вставал перед внутренним взором образ Мари, он словно был уже одет в плоть - и вдруг ее пронизало неясным белым свечением, словно этот свет вонзился в нее, как копье. Глим вскрикнул. Белый свет перемежался с зелеными лучами, казалось, что все в маленьком чердаке обрело двойной контур. Фигура Мари зашевелилась и открыла глаза, и он ждал, когда она заговорит, и боялся дышать - так до боли хотелось ему поскорее услышать ее мягкий голос. Он уже ликовал - все-таки он был прав, тайная наука приносила свои плоды! Пусть он не нашел высшего элемента, необходимого для получения Камня, но разве Мари не была высшим элементом его жизни, алмазным стержнем, организующим все вокруг себя? Он слишком поздно это понял, но теперь отдаст все, чтобы исправить свою страшную ошибку.
Она смотрела на него, и теперь ему казалось, что белые лучи лишь подчеркивали ее чистоту и жертвенность. Она пострадала от собственной силы. Как и гласит народная мудрость, она не позволила себе гнуться под ветрами жизни, но враз сломалась, когда бремя стало слишком тяжелым. Разомкнув белые губы, образ Мари заговорил:
- Несчастный Глим, ты совсем запутался, - была в ее голосе какая-то неожиданная твердость, ошарашившая его; словно она выносила приговор, - желая вернуть свет в свою жизнь, ты обратился к тьме. Твои заклятья просят помощи у темной стороны, неужели ты хотел, чтобы я перешла к тьме? Это ли награда за мое служение тебе?
Мари сердито свела брови, и Глиму захотелось заплакать, как маленькому мальчику. Не осталось следа от ее обычной покладистости, поразительного терпения - его жена показалась ему сейчас строгой учительницей, которую шаловливые дети заставили прибегнуть к наказаниям. Нет, нет, он хотел не этого... он хотел того тепла, что она дарила, он хотел вновь почувствовать, как быстро бьется его сердце при взгляде на любимую... Но сердце, казалось, устало гнать кровь по застывшему в печали телу, а Мари больше не верила в него.
По щекам его бежали слезы, когда он вновь поднял голову и взглянул на парящий в воздухе образ Мари. Яркий свет резал глаза, руны погасли, на ее лице отразилась горькая печаль.
- Прости, Глим, я никогда уже не смогу вернуться - время было, но его больше нет. Но я хочу помочь тебе в последний раз. Опомнись, Глим, не зови темноту в наш дом. Она не вернет былого.
Нет, это было невыносимо! Он не могу позволить, чтобы все усилия пропали даром, и у него забрали последнюю надежду. Напрягая память, нараспев он стал произносить слова другого заклинания - нужно только замкнуть круг, и она никуда не уйдет, не сможет уйти. Сейчас, сейчас, еще мгновение!
Закрыв глаза, он бросал в воздух и замершего в испуге призрака слово за словом, и не увидел, как, зашипев, из-под котла с кипящими в нем травами вырвались искры. В одно мгновение в огне оказался стол и выложенная на нем пентаграмма, и семь свечей крохотными беспомощными огоньками мерцали в пляске огня. Глим в испуге отскочил от пылающего стола, затем схватил лежавшее в углу старое одеяло и попытался затушить пожар, но огонь разгорался все жарче.
Он бросил взгляд вверх - образ Мари неотвратимо таял в сполохах огня, и ему показалось, что на щеке ее блеснула слеза. Он не успел закончить магическую фразу... Она уходила навсегда.
Из глаз его текли обжигающие слезы, тело сотрясал какой-то нечеловеческий смех. Безумие, все это сплошное безумие! Он отдал всю жизнь тому, чего нет. Он забыл о жизни, живой настоящей жизни - и жизнь отплатила ему тем же.
Все соседи потом поражались, как быстро сгорел маленький домик Глима, где недавно жила и Мари. Оно и немудрено, судачили они, ведь старый да дырявый был, что твой сарай. И не было во всем этом ничего удивительного, да только долгие годы никто из своих или приезжих здесь не строился. Ходили слухи, что каждому пришедшему на пепелище мерещился безумный смех, зловещие зеленые огоньки и горький запах полыни - хоть на сожженной земле ничего и не росло.