Аннотация: Ничто больше не ограничивало меня, не существовало никаких придуманных людьми рамок и канонов. Забыв об ускользающем времени, я отдался созиданию. Не делая никаких набросков, красками я писал черную землю и наступающий радужный закат, серые очертания города и последнюю зелень деревьев. Все мои чувства были обращены к окружающему меня миру. Я просто должен, обязан был передать всю красоту, всю горечь того, что видел. Я словно сам превратился в кисть и краску. В эти часы я был то синим мазком, то рваной черной линией, то нежно-зелеными брызгами. Я растворился.
Чудовищный грохот сотрясал все вокруг меня. Казалось, что и сам я подпрыгиваю на волнах этого звука. Сжавшись в комок, я лежал в мусорной яме в трех километрах от взлетного поля, и ощущал дрожь земли всем телом.
Я знал, что они улетели, но не выбирался из своего укрытия еще долго. Почувствовав сквозь опущенные веки солнечный свет, я понял, что проспал здесь всю ночь. Выбравшись, наконец, из ямы, я огляделся вокруг. Все это я видел тысячу раз, и все же сейчас я смотрел на деревья, кусты, на город в отдалении и даже на груды мусора, окружавшие меня, совсем по-другому. Я был необычным наблюдателем. В первый раз за долгое время человек смотрел на окраины Ласт-Порта без защитного забрала.
Я оглядывался, вдыхал утренний свежий воздух и старался не думать об улетевшем корабле. У меня были другие заботы, и тратить время было нельзя. Мне нужно было добраться до дома.
Долгое время и с большими предосторожностями я устраивал там тайник. Требований было много - помимо секретности, нужна была абсолютная сухость и не слишком низкая температура.
Поэтому тогда, год назад, когда я впервые услышал о Миграции, я знал, что нужно делать. На чердаке бабушкиного дома, где я тогда жил, я соорудил стенку вплотную к скосу крыши, и постарался сделать ее из не слишком новых досок. Обив стенки тайника поролоном и покрыв сверху экранирующей фольгой, я потихоньку наполнял его. В самом по себе содержимом не было ничего опасного или сверхсекретного, но оно могло навести близких на мысль о моих намерениях, и тогда они уж точно не дали бы мне совершить задуманное. И потому я старался держать свои действия в тайне.
Чтобы добиться своего, нужно было еще кое-что - недюжинные актерские способности, чтобы заставить всех поверить, что я хотел улететь и обживать новую планету и был ужасно, ужасно расстроен тем, что мне приходилось ждать последнего корабля. Дело в том, что у меня была очень важная работа - я строил эти самые корабли. Это стало отличным прикрытием, кроме прочего.
Я никогда раньше не строил межпланетных кораблей, да и вообще-то ничего не строил. Просто им нужна была каждая пара рук, чтобы поскорее исчезнуть с непригодной уже для жизни планеты - исчезнуть, не задумываясь, почему она стала такой непригодной. Никто не думал о возвращении.
Никто, кроме меня. Я знал, что оно случится не скоро, но я был уверен, что рано или поздно это произойдет. Знал не потому, что обладал какими-то тайными сведениями. Я просто не представить, что люди, какими я их знаю, могут уйти навсегда. Я их не увижу, но они увидят меня, эти люди будущего - через то послание, которое я оставлю, если у меня все получится.
Сегодня на моем пути не было препятствий, потому что некому было их чинить. Только время было против меня. Бегом я добрался до дома, взбежал и на чердак. Мой тайник терпеливо ждал меня.
Еще вчера я специально решил снять защитный шлем - так я мог слышать, видеть, чувствовать Землю с необыкновенной силой и ясностью, и это придавало мне сил.
Я точно знал, где мне следует расположиться. Нужно было спуститься в воронку, оставшуюся после взлета последнего корабля, Миг-125. Обгорелые края воронки становились словно рамой для города, оправдавшего свое название последнего пристанища людей.
Прижимая к себе драгоценный груз, я осторожно съехал на самое дно воронки. Поглядев на Солнце, я расставил вокруг себя мольберт с готовым натянутым холстом, краски и палитру.
Ничто больше не ограничивало меня, не существовало никаких придуманных людьми рамок и канонов. Забыв об ускользающем времени, я отдался созиданию. Не делая никаких набросков, красками я писал черную землю и наступающий радужный закат, серые очертания города и последнюю зелень деревьев. Все мои чувства были обращены к окружающему меня миру. Я просто должен, обязан был передать всю красоту, всю горечь того, что видел.
Я словно сам превратился в кисть и краску. В эти часы я был то синим мазком, то рваной черной линией, то нежно-зелеными брызгами. Я растворился.
Тем сложнее было вновь собраться с мыслями в тот момент, когда картина была окончена - точнее, в тот момент, когда стала опускаться темнота, и я понял, что время истекло. Я больше не смотрел на свое творение, я не хотел оценивать, ведь в любом случае это был конечный, конечный результат.
Чувствуя слабость во всем теле, я осторожно накрыл еще сырое полотно куском материи. Теперь моей задачей было доставить полотно в тайник, где ему хоть какое-то время не будут угрожать ни ядовитый дождь, ни ветер. Написав картину, я должен был сразу же спрятать ее.
Может быть, я и не заметил, как прошли часы, но тело уже несло в себе след. С каждым шагом мольберт с полотном становился все тяжелее. Я стал бояться, что вовсе не донесу картины до убежища - а этого я допустить не мог.
Неподалеку я заметил ту мусорную кучу, в которой провел прошедшую ночь. Я шагнул туда. Я знал, что где-то здесь я оставил свой шлем. Вчера вечером я рад был от него избавиться, но сейчас он был мне необходим - если я не дойду до тайника, все мои действия, само мое решение остаться потеряют смысл.
Под защитой фильтров, установленных в шлеме, я почувствовал себя немного лучше. Темнота сгущалась, и я почти бежал, насколько это было возможно с тяжелым мольбертом в руках. Я чувствовал, будто несу в руках всю Вселенную. Возможно, так оно и было.
Я добрался до старого дома, когда уже едва мог различать дорогу. Поставив холст в тайник, я вновь опустился на ступеньки крыльца и снял шлем. Слабость обволокла меня, и, опершись спиной о притолоку, я уже не мог пошевелиться. Я знал, отчего это, и не пытался бороться. Я только впитывал ночную тишину, обертывая ею все мои воспоминания.
Я глубоко чувствовал каждый вдох, каждый удар сердца, бьющегося из последних сил. Я был рад, что так кончился день - именно здесь, на крыльце старого бабушкиного дома. Когда совсем скоро меня поглотит темнота, я стану его частью. Я закрыл глаза.
Наверху, между старыми досками, непросохшей масляной краской ярко светило солнце.