- Любка, стой! Куда пошла-то! Иди вон супу похлебай, сварила как раз. - Она высовывается из кухни, вытирая руки о передник. Жидкие волосы падают на вспотевший, раньше времени постаревший лоб. Бабушка говорит, что тетя Вера с дочкой очень бедно живут, поэтому тетя Вера всегда хочет ее накормить. - Иди сюда скорей, налью.
- Нет, теть Вер! Я потом, ладно? Когда вернусь. Я к Кате, мы с ней вместе арифметику учить договорились.
И Любка важно выплывает за дверь. Ура! Скорей к Кате! - прыг, прыг, прыг , по ступенькам, иногда даже через одну, прочь из подъезда, через улицу , в сквер. В этом году такая ранняя весна - вон, уже и снег местами сошел, и вся дорожка в лужах. А вороны-то как кричат.
А вот и Патриаршие, и высокий, бледно-серый маршальский дом вдалеке. В нем Катя и живет. Она в их классе недавно, несколько дней всего. Их посадили вместе. У Кати чудесный шелковый фартук с оборками - ни у кого больше нет такого. И бант в косе синий-синий.
- Тебе кого, девочка? - дверь открывает дородная женщина в белом переднике, и она теряется, буквально сжимается вся под ее взглядом.
- Это Люба, я ее пригласила! - Катя выбегает из боковой двери, хватает ее за руку и, смеясь, тащит куда-то. - А это наша домработница. Ты ее не бойся, она не злая.
Посреди гостинной - круглый стол, покрытый скатертью с бахромой. Тетрадки и задачник уже приготовлены, но Люба не замечает их, потому что на столе, в середине - ваза гранатового стекла, а в ней - яблоки. Круглые, крепкие, с красными бочками. Зимой - и яблоки. Целых четыре. Нет, даже пять.
Они садятся и принимаются за задачу. Из пункта А в пункт Б... А вон у того - даже крохотный засохший листик прилепился к черенку...
В комнату входит, улыбаясь, женщина с высокой прической:
- Катюша, ну что же ты! Угости свою подружку!
Катя протягивает ей яблоко - она берет его, и прячет в портфель. Большое спасибо, она его обязательно съест. Потом. Дома.
Через два часа она уже снова бежит, прыгая через лужи. Врывается в дом:
- Теть Вер, а у меня что есть, посмотри! Бабушка! Ты где? Смотри, что у меня! Теть Ира! Маринка, иди чего покажу!
Яблоко - большое, гладкое, румяное - красуется посреди кухонного стола. Налюбовавшись вдоволь, его разрезают на много-много кусочков - ей достается самый большой. И еще бабушка отдает ей свой. До чего же оно вкусное!
В тысячу раз вкусней, чем та противная розочка с торта. На Новый год всегда покупают торт - по краям розочки из цветного крема, желтые и розовые, а еще одна, самая большая - посредине. Ее потом, в самом конце, аккуратно вырежут, положат на блюдечко и поставят перед ней: ведь она самая маленькая. Ей семь, а Маринке уже восемь. На будущий год ей тоже станет восемь, но Маринке тогда уже будет девять. Никогда она ее не сможет догнать. Ну и ладно - зато розочка всегда ее. Она потихоньку тянет к себе блюдце, но Марья Петровна - почему-то каждый раз она садится с ней рядом - сладким голосом спрашивает:
- Любаша, ты же добрая девочка у нас? Можно мне твою розочку?
И каждый Новый год она двигает соседке блюдце, и сквозь полные слез глаза видит занесенную уже над ней ложку и широко открытый Марьпетровнин рот с золотыми коронками... - но в последнюю секунду раздается смех:
- Ну, добрая девочка, получай свою розочку обратно!
И блюдце возвращается к ней.
А розочку почему-то уже не хочется.
Вот так ей и надо, Марьпетровне, что сегодня, когда они все едят яблоко, она на работе!
БАБУШКА
Они пришли, как всегда, ночью. Вообще-то у бабушки, после того, как забрали дедушку, все уже несколько месяцев как было готово. Каждый вечер, перед тем, как лечь спать, она ставила рядом с кроватью сумку с вещами и окидывала беглым взглядом комнату, все ли в порядке. Дедушка усмехался грустно:
- Тебе не все равно?
- Ну как же так, мы же, все-таки... - бабушке было явно не все равно.
Однако, сейчас от бабушкиного порядка мало чего осталось: все вещи из шкафа выброшены, по воздуху летают перья из вспоротых подушек. Пол усеян какими-то клочками бумаги, на их любимом ковре с лилиями - вырваные страницы ее школьных тетрадок; там, в этих тетрадках, тоже что-то пытались найти. В коротком байковом халатике, с торчащими из него руками она мелко дрожит, прислонясь к стене. Бабушка попросилась в туалет - один солдат повел ее, но не разрешил закрыть дверь, так и стоит рядом. Дверь в их комнату тоже открыта, и ей все видно.
- Девочка, девочка! - рядом с ней еще один маленький, чуть не с нее ростом, солдат, с испуганым, детским каким-то лицом. Потихоньку, чтобы никто не видел, он поднимает с пола бабушкин пуховый платок и сует ей . - Возьми скорей, прикройся, тянет же из двери. Скажешь потом, что твой! - а то заберут у бабки-то.
- Ты что там, Савельев, шепчешь ей?! - и огромный, красномордый, тот, который вспарывал подушки, в мгновенье ока оказывается рядом с ними. - О чем с этим отродьем беседуешь?! Дед на заводе вредил, а на бабку посмотри! А ты, отвечай давай, где родители твои!
- Мама умерла при родах. У папы другая семья. Он в командировке сейчас, на Севере. Я с бабушкой живу. - Зубы не попадают один на другой, руки - в гусиной коже. Она даже не знала, что такие большие пупырышки бывают.
Бабушку ведут из туалета обратно. А в коридоре открывается еще одна дверь. На пороге - тетя Ира с заспаной Маришкой под мышкой:
- Любка! Иди сюда!
Она сама не понимает, как посмела сдвинуться с места под тяжелым взглядом красномордого, но ноги сами несут ее к тете Ире. Она прижимается к ней с другой стороны от Маришки, утыкаясь носом в мягкий, теплый со сна бок.
- Тетка у нее в Москве есть, нечего ей в детский дом! Завтра же найдется тетка, - тетя Ира плотней загораживает ее; из-под руки ее она видит светло-серые водянистые глаза и родинку на подбородке красномордого, подошедшего к ним вплотную. - Ты скажи, знаешь, где тетка живет? Да? Вот, она знает, видите? Завтра же тетка ее к себе возьмет! Можете проверить, товарищ!
***
Теперь вместо бабушки она живет с тетей Асей. Тетя Ася шьет, но дела идут неважно - никому, похоже, ничего не нужно.
А в школе с ней перестали разговаривать. Сначала отсела Катя, а потом и вовсе как будто образовалась вокруг нее зона отчуждения. Она больше ни к кому не ходит - ни в гости, ни на день рождения. Но дома у них всегда хватает дел: надо собирать передачи дедушке, бабушке и дяде Лене. Дедушка работает в Воркуте на шахте, "только тяжелый труд", так написано в его деле. Это на Севере. Бабушка - в Акчетау. Это в Казахстане, за Карагандой. А дядя Леня - в Магадане. Это на Востоке, рядом с Охотским морем. Дяде Лене дали самый большой срок, потому что он не только работал на заводе, но еще ходил хоронить Михоэлса. Это был такой театральный режиссер.
Они готовят посылки и пишут письма. Люба пишет Сталину - его же обманывают враги, а он не знает. Дорогой товарищ Сталин, помогите нам, пожалуйста! Мы очень просим вас разобраться!
Тетю Асю вызывает директор.
- Может, вам забрать девочку из нашей школы? С ней в классе никто не разговаривает.
Вечером, когда они собирают передачу дедушке, тетя Ася спрашивает ее.
- Ну и что. Ну и пусть устраивают мне бойкот. Я не хочу и не буду ничего менять.
***
Они едут в Казахстан к бабушке, им разрешили на пять дней. Заросшие, страшные мужики все время дерутся, орут друг на друга, она их боится.
- Не бойся. Они тебя не тронут, - говорит комендант.
Она старается не бояться. Вдруг один черный дядька украдкой сует ей кусок черного хлеба с крупицами сахара:
- Ешь! - и криво улыбается. Она пятится и прячется за тетю Асю.
В бабушкином бараке - восемнадцать женщин. Семеро - немки, еще пять - чеченки, объясняет бабушка. А вот эти две - балерины из Большого театра. У них статья "проституция", ничего лучше не смогли придумать, говорит она тете Асе. Люба не знает, что за проституция, но решает не спрашивать.
Многие предлагают им свои нары: мы-то привыкли, и на полу поспать можем, а вам, бедным, каково будет?
Бабушка с тетей Асей о чем-то тихо беседуют в углу.
- Знаешь, а в Лефортово мне очень понравилось, - доносится до нее, - просто никакого сравнения с Бутыркой. Один душ там чего стоил! - и улыбается. Справа во рту нет зубов.
- Съела, - вздыхает бабушка.
НАМ ВЕСЕЛО ЖИВЕТСЯ, МЫ ПЕСЕНКУ ПОЕМ
Ура!
Бабушку освободили!
Жаль, что дедушка не дожил.
Бабушка снова живет в их огромной квартире на Вспольном. В ней десять комнат: коридор разветвляется от входной двери направо и налево, и в каждом рукаве - по пять. Бабушке запрещено жить в Москве, поэтому, когда приходят проверять - то средь бела дня, то ночью - никто не открывает дверь, пока бабушка хорошенько не спрячется в шкафу. Там ее еще ни разу не нашли.
В большой кухне -общий холодильник, один на всех. Но и он, как правило, пустой - зачем, если можно повесить в авоське за окно. А Алексей Иудович с женой подэкономили, и телевизор купили! С утра, конечно, у всех дела, днем -трансляции нет, перерыв. Зато вечером на кухне все ждут аннонса.
- Сегодня - фигурное катание!
Ну, такое пропустить нельзя! Бабушка с тетей Ася несут стулья, а Люба устраивается на полу, прямо перед лупой. Народу опять набилась полная комната - ну, а ей все видно отлично. Фигуристы часто падают, но все равно рискуют, и прыгают, прыгают. Алексей Иудович комментирует с места:
- Вот эта сейчас точно на ж... приземлится! Ну, я же сказал.
В перерыве пьют чай с тети-ириными сушками.
- А завтра кино будет.
Люба знает "Свадьбу с приданным" наизусть, так часто она ее смотрит - и, наверно, не хуже главной героини может спеть уже "на крылечке твоем..." - но, конечно, приходит все равно.
А иногда собираются у них, за большим столом, под лампой, прячущейся под темно-красным абажуром. Ну что, в покер сыгранем?
Сегодня вечером снова кино. Двое идут по мосту, над пропастью. Мостик узенький, качается. Того и гляди упадут.
- Это потому, что пропасть кругом, - говорит тетя Ася. - А если бы просто на полу этот мостик как досочку положить, прошли бы оба по полоске, и даже не заметили, как дошли. А так - вправо- влево смерть, вот и страшно заранее.
- Да, так страх и образуется, - соглашается тетя Ира, - а уж вниз глянешь, и прямо само тянет туда как будто. А перил-то и нет совсем, смотри - только веревки тонкие. Вот так и оступаются.
- Дойдут, - решает внести свою лепту и Люба. С первого ряда ей отлично видно этих двоих, вцепившихся друг в друга. - Иначе счастливого конца не получится.
Еще один московский день гаснет за окном. На перекрестке возле булочной дребезжит на повороте трамвай.
...Если надо пройти
Все дороги-пути,
Те, что к счастью ведут, я пройду -
Мне их век не забыть...
БИЛЕТ В ОДИН КОНЕЦ
Ну вот, шкаф разломали. И за мебелью должны скоро приехать. А завтра уже и стену ломать начнут, соединять. Ну что ж. Чего она за эти годы только здесь не видела - перегораживали, разделяли, расселяли... А теперь вот наоборот - соединяют. Любка, Любушка, Люба...
Любовь Михайловна оглядывается. Может быть, в последний раз. А может, и еще зайдет вечером сегодня. Без шкафа стены гладкие и совсем чужие какие-то.
...Расставаться надо учиться,
Расставаться надо стараться.
Не метаться израненой птицей -
Хладнокровно в путь собираться...
Стихи какие-то привязались. Откуда они? Ах, ну да - Иришкины же, конечно. Из той бледно-зеленой, в клеточку, забытой дочерью тетрадки. Сколько лет прошло уже, как они уехали? Двадцать? Да, почти двадцать... Как же быстро все.
...Словно зуб, уничтоженый с корнем -
Вместо блеска - кровавая яма.
РаспотрОшеные альбомы,
Недоношеные пижамы...
Тогда все это валялось в их комнате - а Иришка то и дело застывала среди разгрома, растерянная, пытаясь собраться. Много ведь в самолет не возьмешь. Собрать чемодан. А главное, собрать себя. Морально.
Конечно же, Иришка как всегда, права - родным надо жить вместе, а не через полмира по телефону общаться. Умница у нее выросла дочка, что и говорить. Да и одной ей здесь, в ее возрасте, трудновато уже. Ну что ж... Все-таки, какая замечательная она у нее - не каждая ведь согласится взять к себе жить пожилую женщину, даже если это и мать.
Любовь Михайлова проводит рукой по стене. Невероятно: сняли встроеный шкаф, а под ним обнажились карандашные отметки - сама помнит, как прикладывала к Иришкиой голове книжку, и по ней отчеркивала. Вот ведь какая штука: кажется, только вчера принесли Иришку из роддома в голубом (не нашлось розового) конверте... А вот уже она, гордая, влетает в дом - а из-под пальто, как бы невзначай не спрятаный, выглядывает алый галстук: приняли в пионеры, да еще в первых рядах! За отличную учебу и участие в общественной жизни!
И буквально мгновение отделяет этот день от другого, когда поздно вечером Иришка входит вместе с темноглазым, длинноволосым парнем:
- Мам. Нам тут кое-что похранить надо. Только, чтобы никто не знал.
А никто и не знает. А если и знают, то молчат. И дом их, подобно айсбергу, немой громадой плывет дальше в море свершений и рапортов, доносов и энтузиазма, ликования и зависти, черной злобы и светлого будущего - неуверенно маячащего где-то совсем далеко, у линии горизонта. Плывет, чтобы рано или поздно, как и полагается айсбергу, развалиться на куски.
Ну что ж... Все ведь когда-нибудь кончается. Главное, не ослаблять рук, не терять друг друга в этом хаосе. И тогда, может, удержит их этот мостик, переброшеный над пропастью с одного благоденствующего берега на другой.
Они приехали с тяжеленным портфелем. Открыли - оказался полон перетянутых резинками пачек. Придирались к каждой строчке, к каждой букве договора - явно искали подвох. Странные они все же какие-то, эти новые владельцы. Словно из другого теста сделаны, хоть и выглядят, вроде, прилично. Кому тут и зачем их обманывать? И глаза у него - светло - серые, но... словно водянистые какие-то. Где-то она уже видела такие. Все пыталась вспомнить - где?
Любовь Михайловна подходит поближе к окну, и, кашлянув, переворачивает тетрадную страничку.
...Говорят все, что время лечит,
Караваем мука обернется.
Наше прошлое гасит свечи,
Но за нами, хромая, крадется...
Она медленно обводит глазами оголившиеся стены - и вдруг спохватывается. Нет, никак не успеет она сегодня сюда вечером еще раз зайти. Ей же еще в "Детский мир" еще - маленькому Данику русскую "Монополию" купить. Ирочка специально звонила, просила. Сказала - очень ждет.