начинает вглядываться в тебя
Ф. Ницше
Маленький яркий огонёк весело танцевал между сложенных лодочкой ладоней. Прикурив очередную сигарету, я нервно покосился на часы: стрелки показывали без четверти шесть. Опершись на парапет, я уставился на неподвижные свинцовые воды Невы. Она опаздывала. Она снова опаздывала. Меня всегда это раздражало в ней, но сегодня я был готов ей всё простить. За одно только слово. За то слово, которое я так хотел услышать. Я всё еще надеялся, что она одумается, вернётся. Прошло три месяца как мы уже не жили вместе. Тогда, в начале июля, она сказала, что ей нужно побыть одной, что ей нужно время, чтобы всё обдумать и понять. И ещё она наговорила много всякой другой чуши, такой, какую люди обычно придумывают, когда любовь уже давно прошла, а брак трещит по швам и сказать им друг другу уже больше нечего.
Я не заметил, как она подошла, она просто появилась у меня за спиной и тихо позвала по имени. Я быстро, куда быстрее, чем мне хотелось бы, выдавая своё волнение и нетерпение, повернулся. Она была красива как никогда. Одетая не по погоде, в коротенькую джинсовую курточку и джинсы, с подвёрнутыми как у подростка штанинами, она едва заметно дрожала от холода. Такая маленькая и хрупкая, что хотелось тут же броситься к ней и, обняв, закрыть от этого холодного северного ветра. Её большие синие глаза смотрели на меня из-под ровной густой чёрной чёлки, словно два осколка чистого летнего неба. Наверное именно в тот момент я осознал, насколько сильно я её любил и как боялся её снова потерять. Поймав ей грустный и растерянный взгляд и, внезапно поняв, зачем она меня хотела видеть, я обмер ужаснувшись собственной догадке.
Внутри у меня что-то оборвалось, и я мгновенно погрузился в состояние молчаливого тихого ступора. Я смутно помню, о чём мы говорили и куда шли. Она мне что-то неторопливо рассказывала, то и дело ёжась от холодного ветра с залива, неспешно подводя к болезненной для нас обоих развязке, а я, безвольно и тихо плёлся следом, медленно погружаясь в омут отчаяния.
―В общем, я подумала, так будет лучше для нас обоих.
―Угу, ‒ к тому моменту я уже потерял способность рационально мыслить и мог лишь понуро со всем соглашаться.
Она снова посмотрела на меня своими чистыми, невинными глазами и, не то, не замечая моего состояния, то ли, отказываясь его видеть, наивно и в некоторой степени наигранно радостно произнесла:
―Ну, ты, главное, не теряйся. Звони, там, если что.
―Да, конечно... ‒ только и нашёл, что ответить я.
Она как-то неловко, понимая неуместность подобного жеста, поцеловала меня в щёку и, поспешно развернувшись, быстро зашагала прочь. Я продолжал стоять, раздавленный и оглушённый. Я всё ещё пытался осознать происшедшее. За эти три месяца я мысленно успел пережить предстоявший разрыв сотни, если не тысячи раз, но всё равно оказался не готов к такой окончательной и бесповоротной определённости. Я всё ещё, несмотря ни на что, до этой самой минуты, продолжал надеяться. Теперь же, последняя нить надежды была оборвана и впереди меня зияла лишь чёрная пустота отчаяния и одиночества.
![[Мори Со]](/img/s/so_m/valsnadobrivom/waltz.jpg)
Я брёл по улицам, не обращая внимания ни на дождь, который ещё час назад так раздражал меня, ни на ветер, лизавший своим мокрым и холодный языком лицо и руки и находивший, казалось самые узкие щели и лазейки в моей одежде. Я шел, не отдавая себе отчёта в том, куда и зачем я иду. Я просто шёл вперёд. С настойчивостью убеждённого мазохиста я вспоминал все мельчайшие подробности своей уже прошедшей семейной жизни и потерянной любви. Память услужливо подбрасывала мне, почему-то только самые лучшие моменты, скрывая от меня всё плохое и неприятное, отчего боль становилась только острее, возрастая с каждой минутой.
Да, я жалел себя, я жалел себя отчаянно и остервенело, как никогда ранее в жизни. Я упивался своим горем и ощущением безысходности, испытывая от этого странное и извращённое удовольствие. Временами мне казалось, что жизнь для меня вот-вот закончится и что мне не суждено будет пережить тот вечер. Да и незачем. Я видел себя неким глубоко трагичным, неправедно обиженным судьбой персонажем, разыгрывавшейся у меня на глазах драмы.
Вынырнув, наконец, из омута воспоминаний, я обнаружил, что ноги сами принесли меня домой. Я стоял посреди уже ставшего родным двора-колодца. Обшарпанные стены домов уходили куда-то вверх, словно стволы вековых деревьев посреди дождевого леса, оставляя высоко наверху лишь меленькую полоску пасмурного питерского неба. Окно моей квартиры темнело одинокими покинутым дуплом на сером теле одной из стен. Когда-то давно, по вечерам, когда я возвращался с работы, здесь всегда горел свет. С трудом переставляя ноги, я поднялся на пятый этаж, заплёванной и исписанной молодежными откровениями парадной и вставил ключ в замок ободранной двери своей квартиры. Я был дома.
Не разуваясь, я прошёл в гостиную и, бросив ключи на стол, потянулся за бутылкой виски. Последнее время я стал всё чаще искать спасения в спиртном, и возле двери выстроилась уже целая рота пустых бутылок, готовых в любой момент выступить в поход на ближайшую помойку. Однако, еще ни разу в жизни мне, пожалуй, не хотелось напиться так, как хотелось это сделать сегодня. Неспешно выкуривая сигарету за сигаретой, я продолжал подливать себе из стремительно пустевшей бутылки, но как это часто бывает в такие моменты ‒ благословенное забытье всё не наступало.
Телевизор, составлявший мне компанию, надрывно кричал о каких-то интригах и расследованиях, но я, признаться, оставался равнодушен к разгоравшимся на экране страстям. Я продолжал исступленно осушать стакан за стаканом пока, наконец, разум мой не начал мутнеть. Боль отступила, уступив место тупой заторможенности. Я не помню, когда и как именно сознание окончательно оставило меня.
Очнувшись, я обнаружил, что сижу, прислонившись спиной к стене незнакомого дома, прямо на мокром и холодном тротуаре. Одна нога была согнута в колене, другая безвольно вытянута и неподвижна. Я попытался пошевелить ей, но тысячи иголок тут же пронзили меня от бедра и до самой голени. Я поднял левую руку и взглянул на наручные часы: было далеко за полночь. Сверху моросил мелкий надоедливый дождь. Онемевшие ноги всё ещё не отказывались меня слушаться. Я не помнил, как оказался на той улице, не помнил как умудрился уснуть на холодном асфальте. В моей памяти зияла огромная чёрная дыра, поглотившая события последних часов.
Поднявшись и отряхнув куртку, я ощупал карманы брюк ‒ ключей от машины нигде не было. Это скорее всего, означало, что, я пришёл сюда пешком. Хотя, с другой стороны, я мог их с лёгкостью потерять где-нибудь по дороге. Я огляделся по сторонам в надежде обнаружить хоть какие-нибудь улики, способные хоть отчасти пролить свет на события, предшествовавшие моему пробуждению. Ни ключей, ни машины вокруг не наблюдалось. Слегка прихрамывая на обе отсиженные ноги, я медленно заковылял вдоль стены дома.
Я уже собирался было перейти улицу на другую сторону, чтобы отправиться на поиски такси, как вдруг моё внимание привлёк тёмный провал арки, ведущей в плохо освещённых внутренний двор-колодец. Я даже не знаю, что именно заставило меня туда войти. Как если бы некий внутренний голос, сопротивляться которому было выше моих сил, приказал мне сделать шаг вперёд.
Маленькая тусклая лампочка над дверью парадной с трудом освещала слабым жёлтым светом этот небольшой типичный питерский дворик. Пахло мочой и сыростью. Дождевая вода бурным потоком устремлялась вон из двора сквозь арку. Ту самую, через которую я попал в этот двор-колодец. Постояв с минуту и, не обнаружив ничего интересного, я собирался было, уже развернулся, чтобы выйти прочь, как вдруг замер, словно поражённый молнией от увиденного.
Это была совсем молодая девушка. На вид ей было не больше восемнадцати. Она сидела в куче мусора, сваленного около помойки, глядя широко раскрытыми глазами в пустоту. На ней была цветастая вязаная кофта одетая поверх очень легкомысленного и как-то по-детски инфантильного светлого летнего платья. В груди её зияла страшная рана, кровь из которой тёмными ручейками сбегала вниз на асфальт, перемешиваясь с дождевой водой. Рядом на асфальте лежал огромный окровавленный кухонный нож.
Неудивительно, что я не обнаружил её раньше ‒ она находилась в наименее освещённой части двора, да и не живые люди, как части обстановки или манекены, не регистрируются вниманием сразу в отличие от людей живых. Я стоял, глядя на мёртвое тело, не отваживаясь даже пошевелиться. Время остановилось, вокруг стало очень тихо, ни единого звука или движения. Окружающий мир отступил под натиском нереальности увиденного кошмара. Тошнота подступила к горлу, ноги налились свинцовой тяжестью.
"Бежать" пульсировало у меня в голове. Бежать прочь. Прочь отсюда, прочь от этого ужаса. Голова отчаянно кружилась, и перед глазами всё поплыло. С трудом отдавая себе отчёт в собственных действиях, я бросился вон из проклятого двора. Я бежал, не разбирая дороги, бежал, что было сил, словно маленький напуганный заяц, впервые в жизни увидевший лису.
Я остановился, лишь увидев огни знакомых улиц и вереницы машин ожидавших, когда снова сведут мосты. Силы оставили меня, и я опустился на корточки, жадно хватая ртом холодный осенний воздух. Меня вырвало прямо на мостовую. Стоя на четвереньках в холодной луже и, упираясь руками в асфальт перед собой, я тряс головой, упорно пытаясь прийти в себя. Редкие, спешившие домой в столь поздний час прохожие, завидев меня лишь неодобрительно качали головами и спешили перейти на другую сторону улицы.
Я смутно помню, как я добрался в ту ночь домой. Но, едва переступив порог своей квартиры, я рухнул, словно срубленное дерево на диван, и не снимая обуви, мгновенно уснул.
В ту ночь мне приснился странный сон. Я стоял посреди бескрайней выжженной пустыни, на самом краю огромной расщелины, дна которой не было видно. Во все стороны, насколько хватало взгляда, простиралась безбрежная красная равнина. Ни единого дерева, камня или возвышенности. Только ровная гладь пустыни с бездонной пропастью расчертившей её посередине. Низкое свинцовое небо, грозно нависало над головой и, казалось, было готово раздавить меня в любую минуту. Холодный ветер трепал мои волосы и одежду, утробно завывая в расщелине.
Я огляделся и увидел её. Ту самую девушку, окровавленное мёртвое тело которой я видел накануне в холодной и тёмной подворотне. Она неотрывно смотрела на меня своими бездонными тёмными глазами и улыбалась. На ней было белое свадебное платье, которое казалось ослепительным на фоне тёмно-красной глади пустоши. Её русые волосы, развивались по ветру, то и дело, скрывая лицо.
Я сделал шаг к ней, и уже хотел, было что-то сказать, но она, широко улыбнувшись, приложила палец к губам и протянула мне руку. В нерешительности я сделал шаг вперёд и взял её руку в свою. Рука была тёплой и удивительно мягкой. Её кожа была такой почти по-детски шелковистой и нежной, что моё сердце на мгновение замерло в груди.
Она продолжала улыбаться, глядя мне прямо в глаза. Её взгляд завораживал, лишал способности двигаться и говорить. До меня начали доноситься отзвуки тихой и удивительно прекрасной музыки. Казалось, она звучала прямо у меня в голове. С каждым мгновением она становилась все громче, заполняя собой каждый закуток моего сознания, заставляя подчиняться своему ритму.
Мы закружились в танце, под эту дивную музыку, прямо на краю бездонной пропасти. Мы танцевали целую вечность, сжавшуюся до одного мгновения, а в глубине бездны в это время зарождалось золотое сияние. С каждой минутой сияние становилось всё ярче, от него исходило приятное тепло. Это тепло наполняло душу любовью и покоем. Я был счастлив. Больше всего мне тогда хотелось остаток своей жизни провести там, кружась на краю обрыва и нежась в этом упоительном сиянии.
Но внезапно теплое сияние переросло в обжигающее золотое пламя и мы, не в силах терпеть обжигающее пламя, разжали руки. Она с секунду балансировала на краю обрыва и затем, не удержав равновесие, взмахнула руками и устремилась вниз, в золотое сияние. Я закричал, словно раненый зверь и проснулся. Весь мокрый и дрожащий словно в лихорадке.
Проснувшись, я ещё долго не мог прийти в себя. События предшествующей ночи казались далёкими и нереальными. Весь последующий день я не мог думать не о чём, кроме этого удивительного сна. Переживания, так терзавшие мою душу днём ранее отошли на второй план, а шок от увиденного ночью и вовсе развеялся. На удивление, кошмарные события не находили в моей душе того отклика, который, как мне казалось, они должны были вызывать.
С самого утра я мог думать только о золотом сиянии и о том безграничном счастье, которое мне довелось испытать во сне. Работа не клеилась, всё буквально валилось из рук. Я был рассеян и невнимателен. И я ни разу, даже не вспомнил о своей жене. Бывшей жене. Хотя раньше я только о ней и думал.
Едва придя домой, я бросился на кровать, чтобы поскорее уснуть и снова оказаться на краю красной пустыни. Сон всё не шёл. Я долго ворочался и менял позы, но заснуть. всё не удавалось. Мою голову атаковали сотни мыслей. Они роились и жужжали в черепной коробке, как целый рой диких африканских пчёл. Несколько раз я вставал, потом снова ложился, но сон так и не шёл. Я был слишком возбуждён, чтобы уснуть.
Когда, наконец, несколько часов спустя, я провалился в объятия Морфея, мне это не принесло долгожданного облегчения. Вожделенное видение мне так и не явилось. Мне вообще ничего не приснилось. Только бездонное чёрное забытье. Я закрыл глаза, а в следующий миг я открыл их уже утром. Разбитый и подавленный.
Не приснилось мне ничего и на следующую ночь. И в ночь после этого. Так прошла неделя. Каждое утро я просыпался ещё более разбитым и опустошённым, чем накануне. Я потерял аппетит, потерял интерес к жизни. Мне было невыносимо каждое мгновение моей пустой и безрадостной жизни. Жизни без счастья. Каждая клеточка моего тела жаждала того неземного наслаждения, однажды испытанного мною во сне. Должно быть так себя чувствовал наркоман во время ломки. Я должен был, я был просто обязан снова оказаться там, в холодной мёртвой пустыне на краю обрыва с золотым сиянием.
Той ночью я бродил тёмными и мокрыми питерскими улицами, страдая от бессонницы и депрессии. Я много думал, стараясь понять, что именно произошло со мной той ночью. Единственное, что меня ещё удерживало на этом свете, что удерживало меня от самоубийства, была надежда. Надежда, что мне удастся снова испытать то неземное счастье, испытанное мною однажды.
Моё внимание привлекла странная тёмная фигура, лежавшая прямо на тротуаре. Это была пьяная бездомная. Она спала на асфальте, положив под голову мешок с каким-то тряпьём. Женщина была ужасно грязной и уродливой, а запах перегара можно было учуять за много метров. "Какая досадная и бессмысленна растрата жизни" ―ґ подумал я тогда. А ведь в её жизни могла бы быть большая и великая цель. Такая, как например, была у меня. Но какая цель могла быть у такого опустившегося и бесполезного существа. А вдруг? Вдруг у её жизни тоже был какой-то скрытый, потаённый смысл? Например провести меня через красную пустыню к заветной бездонной пропасти.
Ну конечно! Я оказался в нужном месте, в правильное время. Я был там именно в тот момент, когда душа несчастной девочки оставила наш мир. Именно она привела меня в то место. Место, где наш мир соприкасается с миром мёртвых. Она привела меня к воротам рая. Да, именно так. Иначе и быть не могло. Что же ещё это могло быть, как не видение рая? Как ещё объяснить то благоговейный восторг, то ощущение покоя и счастья охватившее меня, когда я увидел сияние?
Но это означало, что для того, чтобы вновь оказаться у райских ворот, мне снова нужно будет оказаться там где умрёт другой человек. И оказаться именно тогда, когда душа несчастного душа покинет этот мир. Но как узнать, где и когда это случиться?
Чудовищная мысль высоковольтным разрядом поразила мой мозг. Мысль эта была столь ужасающе безумной, что меня буквально парализовало от шока, что что-то подобное вообще могло прийти мне в голову. Но чем дольше я там стоял и размышлял над этим, тем менее дикой мне казалась эта идея. Ведь, возможно, именно это и было её главным предназначением в этой жизни.
Желание вновь оказаться в чудесном месте между мирами всё больше охватывало меня. От этого, вызывавшего лёгкую дрожь во всём теле, переходящего в вожделение желания у меня затряслись руки, и разум мой помутился. Не сознавая, что делаю, я схватил валявшийся неподалёку булыжник.
Она умерла мгновенно, так и не проснувшись. Бросив на землю окровавленный камень, я опустился на колени перед мёртвым телом. Ужас и отвращение охватили меня. Я стал убийцей. Я отнял чужую жизнь. Отнял осознанно и холоднокровно. Я понял, что моя собственная жизнь уже никогда не будет прежней. Я стоял на коленях перед убитым мною человеком, обхватив окровавленными руками голову и тихо завывая покачивался взад и вперёд.
Когда способность трезво мыслить вновь вернулась ко мне, я со страхом огляделся по сторонам. Единственными свидетелями моего преступления стала пара бродячих собак, глядевших на меня с противоположной стороны улицы. Они, то и дело почёсываясь, воровато оглядываясь по сторонам, словно надеясь поживиться человечиной, как только я покину место своего преступления. Тряхнув головой, я отогнал наваждение и, поднявшись с колен, быстрым шагом направился вниз по улице.
Той ночью я вновь оказался там, куда так стремилась моя душа. Я снова стоял на краю обрыва посреди холодной пустыни между мирами. Подняв глаза я увидел ослепительно красивую молодую девушку в белом подвенечном платье. Не знаю откуда, но я знал, что это и есть та самая женщина, которую я убил накануне. Она была такой, какой могла бы стать, используй она весь свой потенциал в жизни, а не растрать его так бездарно, как это сделала она. Она стала в смерти куда прекраснее, чем когда-либо была в жизни. И это я сделал её такой. В тот миг я был город собой и счастлив за неё. Я безумно любил её той ночью.
Мы кружились в бесконечном вальсе и упивались друг-другом. Казалось, что это не закончится никогда, что счастье будет вечным. Мы не знали усталости, время перестало существовать для нас. Я любовался её светлыми локонами, её правильными, тонкими чертами лица, её бездонными глазами. Её тонкая, как тростинка талия, казалось, может сломаться, сожми я её чуть сильнее. Она была самим совершенством. Она была моей.
Когда бездна, наконец, поглотила её, я упал на холодный песок и взвыл от ярости и тоски. Почему всё должно было закончиться? Почему её отняли у меня? Я выл и катался по песку, кусая губы в бессильной злобе. Они не имели права забирать мою невесту. Да, мою невесту! Нет! Мою жену! Наш танец был нашей свадьбой. Свадьбой, сыгранной в месте, не принадлежавшем ни одному из миров. И ни Бог, ни дьявол не были в силах разорвать этот союз. Она была моей навеки. Как и предыдущая девушка. Они все были моими. Все должны были принадлежать мне. Мои жёны. Мои души. Ни одна из них уже никогда не покинет и не предаст меня, как это сделала когда-то моя земная жена. Я больше никогда не буду один! Никогда!
Вторую свою жертву я подстерёг в одной из подворотен на краю города. У меня не было чёткого плана, только всепоглощающее желание снова вкусить неземного счастья на краю бездны. Я задушил её голыми руками. Она долго билась в моих смертельных объятиях, пытаясь высвободиться и глотнуть хоть немного спасительного воздуха, а потом затихла и обмякла. Я долго ещё стоял и нежно обнимал мёртвое тело, тихо поглаживая её по спине.
Потом я стал выходить на охоту регулярно. Со временем я стал хитёр и осторожен, ведь мною руководила высокая цель. Меня вела любовь. Любовь более чистая и возвышенная, чем дано понять большинству живущих ныне людей. Моя любовь была чиста, как горный родник и лишена всякой корысти и похоти. Для меня каждая из моих женщин была произведением искусства, которой я был готов поклоняться целую вечность. И я был их скульптором, их творцом.
Высшие силы направляли и защищали меня, ведь я творил красоту. Их было много, но я помнил каждую из них. Я помнил каждую морщинку на их лицах, каждую складочку. Они все были прекрасны и они все были моими. Я любил их всех. Я любил каждую из них.
Однажды я подумал, что сделал бы если бы мне сейчас, ночью повстречалась моя бывшая жена. Нет, я не взял бы её в свой чудесный мир на краю обрыва. Она была недостойна такой любви. Я оставил бы её гнить и страдать в этом ужасном, холодном мире.
Со временем я научился проводить их переход в новую жизнь быстро и безболезненно. Одним ударом десантного ножа. Прямо в сердце. Без страха и страданий. Я делал это во имя Любви. Я приносил свою душу в жертву на Её алтарь. Я не мог остановиться, только не сейчас. Я приводил всё новых женщин и отдавал их бездне. Но бездна требовала всё новых жертв. Она требовала, чтобы я приводил ещё и ещё. Она была ненасытна.
Я сразу понял, что она будет моей, как только увидел её. Она была более чем прекрасна. Она была совершенством, девушкой моей мечты. Эта ровная чёлка, эти бездонные, чистые глаза. Она была предназначена для меня, ей суждено было стать моей. Это было неизбежно. Я должен был привести её к бездне. Туда, где её красота и грация будут запечатлены в веках. Туда, где время будет не властно над ней.
Я так боялся упустить её, что почти бежал за ней следом. Мы вместе вошли в метро, и в какой-то миг я запаниковал, что вот-вот упущу её в толчее станции. Моё сердце, то яростно билось в предвкушении неземного наслаждения, то замирало от ужаса, что это может не сбыться. Я шёл за ней, не замечая никого вокруг. Весь мой мир сузился до этой маленькой, хрупкой фигурке впереди меня.
Мысленно я уже много раз прокручивал перед глазами наш предстоящий танец. Моя рука гладила холодную сталь армейского ножа под курткой. Я обдумывал, как нанести удар, чтобы причинить как можно меньше страданий и чтобы смерть настала максимально быстро. Я не желал ей зла.
Я шёл за ней. Улица за улицей, квартал за кварталом. Я ждал. Я ждал, когда мы останемся одни. Только я и она. Уже не в силах сдерживаться я почти готов был, наплевав на осторожность наброситься на неё посреди ярко освещённой улицы, когда моё терпение было, наконец, вознаграждено.
Внезапно она свернула в тёмную, глухую подворотню, из которой не было выхода, где никто не мог нам помешать. Я, словно, марафонец на финишной прямой рванулся вперёд. И тут она, наконец, заметила меня. Слишком поздно. Ей некуда было бежать и некого было звать на помощь. В моей руке мелькнула сталь боевого ножа. Она была в моей власти. Она уже была моей.
Одним финальным рывком я оказался возле неё и уже занёс руку, чтобы быстро и безболезненно отправить её в последний путь к пустыне между мирами. Внезапно, когда я был уже готов нанести удар, мне в лицо ударила обжигающая струя. Глаза пронзила резкая боль, и сотни иголок вонзились в моё горло. Обезумев от боли и ярости, я кинулся вперёд. Одной рукой я схватил её за куртку и рванул на себя.
Не видя ничего перед собой, я сделал ещё один шаг и упал. Когда моё тело коснулось асфальта, что-то больно толкнуло меня в грудь и мой свитер внезапно стал мокрым. Мокрым и тёплым. Зрение возвращалось очень медленно. Я отвёл прижатую к груди руку и посмотрел на неё. Она вся была в чём-то тёмном и липком. Голова закружилась, и мир вокруг меня погрузился во тьму.
Я не мог поверить в своё счастье. Я снова был у края бездны, и она была со мной. Она была моей! Её красивые серые глаза смотрели на меня со смесью удивления, сочувствия и симпатии. Она не сердилась на меня. Я был самым счастливым человеком на свете!
Я протянул ей руку, и мы закружились с ней в нашем последнем вальсе. Я упивался своей любовью к ней и не мог оторвать от неё взгляда ни на секунду. Когда жар из бездны начал нарастать я уже знал, чему суждено случиться. Я знал, что золотое сияние отнимет её у меня, и мне было безумно жаль её . Я не хотел отдавать её, я не хотел с ней расставаться. Но я знал, что ничего не смогу поделать. Что не смогу уберечь её, как не смог уберечь всех тех, что были до неё. Когда жар заставил нас разжать руки, я мысленно простился с ней и сделал шаг назад.
Земля ушла у меня из-под ног, и я почувствовал, что падаю. Время замедлилось, как в старом кино. Я падал в бездну, в обжигающее золотое сияние, а она смотрела на меня сверху широко раскрытыми испуганными серыми глазами. Она ещё не понимала, что происходит, но я уже знал всё. В тот миг я всё вспомнил.
Чёрное пятно в моей памяти растворилось, открыв ужасную правду. Я вспомнил ту, самую первую несчастную девочку. Ту с которой всё началось. Ту, которая привела меня сюда, к этой бездне. Я вспомнил её безумный взгляд перед смертью. Её одержимый, безумный взгляд, когда она умирала у меня на руках, захлёбываясь кровью из пробитого легкого. Я вспомнил огромный, занесённый над моей головой, кухонный нож в её нежных девичьих руках.