Аннотация: Касательно "Фантастики и футурологии" С.Лема
Станислав Лем. "Фантастика и футурология" в 2-х книгах.
Сразу оговорюсь, что произведение мною читано в электронном виде, именно поэтому я не указал выходных данных издания.
Весьма трудное чтение даже для подготовленного читателя, знакомого с прозой Станислава Лема не только фантастической, но и философско-публицистической. Но и пропустить эту книгу, полностью игнорировать ее автору, работающему или планирующему работать в фантастическом жанре - ошибка непозволительная. Дело даже не в том, что фигура Лема как фантаста - общемирового, планетарного масштаба, - но в том, что Автор в весьма объемистом труде (около тысячи страниц текста) излагает свой собственный взгляд по острейшим проблемам фантастической литературы и человеческого общества в целом. Его точка зрения буквально выстрадана, она аргументирована собственным опытом Лема, ссылками на ученых и философов, и будучи в таком виде, подчас совершенно безжалостно обрушивается на произведения известных авторов - "мэтров" научной фантастики, как их принято сейчас называть - и выворачивает их наизнанку, демонстрируя ограниченность, слабость, а порой и откровенное убожество.
Однако не в уничижении других литераторов видит свою задачу С.Лем, но в обнаружении причин возникновения указанных недостатков, в систематизации допущенных ошибок и демонстрации приемов, позволяющих их избежать. И уже на этих примерах объяснить причины ужасающего положения жанра научной фантастики в литературе в частности и человеческой культуре вообще.
Бессмысленна попытка сделать собственный анализ работы польского писателя. Но представляется не лишним привести хотя бы отдельные формулировки мыслей Лема, отобранные мной по принципу максимальной компактности (чрезмерно длинные пассажи сокращались мною с заменой многоточием) и яркости.
Вот что, например, Станислав Лем писал о наблюдающихся попытках отдельных авторов "скрещивать" фантастику с другими жанрами:
"Над царством литературы простирается, подобно небу над землей, закон, который никто из авторов не имеет права нарушить: до конца произведения та же схема, которая его открывала. Можно этот закон, по желанию, назвать законом стабилизации онтологии открытия (или начала) или же -- принципом инвариантности правил той литературной игры, на которую автор приглашает читателей. Как не существует такой партии в шахматы, которые в ходе игры превратились бы в шашки или даже в игру в пуговицы, так нет и текстов, которые начинались бы как сказка, а кончались бы как реалистическая новелла... Чем для всех культур является высший закон, запрещающий кровосмешение, тем для всех литературных жанров стало табу "сюжетного инцеста" -- то есть такой трансформации хода событий, которая по своим масштабам выходит за рамки исходно установленной онтологии (эмпирической, "спиритуалистической" и т. п.). Интуитивно все авторы знают о том, что так поступать нельзя, но на практике "сюжетные извращения" у них иногда случаются. ...Такие произведения противостоят не реальному миру и не с ним соединяют их основные семантические соотношения: тексты такого типа -- это противопоставления, трансформации или мутации чисто литературных, внутрихудожественных парадигм, и в этом смысле они всего лишь дубликаты; ведь не реальный мир является главным объектом их интереса и противостояния, а мир признанных литературных произведений, то есть мир художественной и культурной парадигматики, который они садистски или насмешливо издевательски перекраивают и деформируют".
А вот как Станислав Лем трактует первопричины низкого литературного уровня подавляющего числа научно-фантастических произведений и безнадежного состояния всего этого жанра:
"...Когда же, наконец, потребительский рынок окреп и расширился, когда, примерно четверть века назад, произошел пресловутый бум научной фантастики, всякого рода изгои "обычной литературы", неудачники, потерявшие всякую надежду, полу- и четвертьграфоманы, бомбардирующие сериями машинописных копий сразу по двадцать редакций, авторы детективных романов с истощившимся в области криминалистики воображением, такие и подобные им деятели от литературы гурьбой бросились на новые охотничьи угодья{16}. Уже сначала все пошло не очень хорошо, потом стало еще хуже, но вдруг обнадежило обратное движение с положительным знаком, -- и в результате очевидного отклонения "маятника" образовалось это чистилище фантастики, из которого уже давным-давно нет выхода на литературные небеса в соответствии с тем же принципом, который управляет и климатическими процессами: какое бы жаркое лето ни случилось в период обледенения, если это единственное лето, то оно климатического градиента похолодания не изменит. И если появятся одна, две, три, пять книг, которые, используя типично фантастические символы и элементы, соорудят из них "сигнальную аппаратуру", передающую какой бы то ни было необыкновенный, оригинальный и новый смысл, ничего этим книгам не поможет. Потому что развитие всей системы идет в том направлении, которое нивелирует любую частную инициативу. Загнанные в поверхностную и общую классификацию, такие произведения окажутся на свалке фантастической литературы, и их судьба уподобится судьбе бриллиантов, которые, затерявшись в кучах разбитого стекла, сверкают перед стекольным заводом. Ведь если осужден весь жанр, нельзя, оставаясь внутри него, спастись.
Но именно это сознание, это понимание второсортности болезненно докучает особенно тем авторам научно-фантастических произведений, у которых самые высокие амбиции. От случая к случаю, то есть только в процессе конкретного анализа, можно определить, сколько в этих амбициях безосновательных претензий, а сколько аутентичности. Но все, и бездарные писаки, и их более талантливые товарищи, объединенные своей несчастной каторжной судьбой, испытывают непрестанные муки зависти и разочарования. И вот они устраивают сами для себя конференции и форумы, выбирают лауреатов, вручают друг другу премии, публикуют монографии, критические статьи и хвалебные эссе, прилежно и кропотливо составляют огромные библиографии и на страницах своих манифестов и периодических изданий именуют научную фантастику уже не только полноправной участницей литературного процесса, но даже тем зародышем "нового", из которого воссияет великое будущее всего искусства..."
Коснувшись политических пристрастий фантастов (а человека вне общества, как и общества вне политики представить невозможно), Станислав Лем замечает:
"...Поэтому стоит мимоходом заметить, что веер политических убеждений, исповедуемых большинством авторов, четко помещает научную фантастику справа, причем даже правее просвещенных либеральных кругов американской интеллектуальной писательской и артистической элиты. Несомненно, блок общественной реакционности не составляет монолита даже в том простейшем смысле, что консерваторы бывают и интеллигентные, и глупые. Первые порой понимают, что любезная им доктрина должна эволюционировать, коли эволюционирует мир; другие не понимают абсолютно ничего из происходящего на земном шаре".
Консерватизм авторов сквозит не только в вопросах социальных, но и в подходах к выработке фантастических идей:
"...Как природа по давним представлениям опасалась пустоты, так и писатель-фантаст боится оперировать культурными проблемами и ценностями. Различные звездные культуры если не смогут установить контакт между собой, то не потому, что это -- разные культуры, а из-за того, что одни существа состоят из материи, а другие -- из антиматерии, одни живут под водой, а другие -- на суше и т. п. Объяснение различий между нормальными и культурно выродившимися людьми на уровне белковых цепочек является результатом обычного нежелания самостоятельно мыслить. Сведение проблематики, возникающей в зияющих провалах между цивилизациями, к отличиям в строительном материале, из которого эволюция приготовила свои разумные продукты, в свою очередь, является признаком вырождения не экипажей фотонолетов, а научной фантастики".
Многократно иллюстрируя свои выводы на конкретных примерах, Лем не щадит и тех авторов, что мировым читательским и профессиональным сообществом давно вознесены на литературный Олимп. Посвятив несколько десятков страниц критическому обзору творчества Р.Брэдбери, он, в частности, отмечает:
"...Его, пожалуй, наиболее известную и экранизованную книгу "451® по Фаренгейту" я считаю произведением слабым. Эмоциональности и воображения недостаточно для добротного построения романа. Это вполне традиционное произведение представляет собою бледную тень романов "черной утопии"; мотив цивилизации, осуждающей обаяние фантазии на изгнание и кострами преследующей книги, повторяется у Брэдбери и за рамками "451® по Фаренгейту"... Но цензурный запрет на создание литературных произведений, сомнительных с точки зрения политической идеологии государства, не представляется мне пугающим даже как эсхатологическое провидение. После Второй мировой войны Брэдбери этой книгой, казалось, пытался подстроиться к литературным трудам, написанным в духе антивоенной неприязни, ибо пылающие книги из "451® по Фаренгейту" сразу же напоминают гитлеровские auto-da-fe, и это аллегорическое звучание облегчает восприятие текста читателям, чуждым фантастики и не заинтересованным ее поэтикой. Мне этот роман... прежде всего показывает, какой райской была у американцев жизнь во время войны, если то, что Брэдбери изображает как воистину чудовищную вероятность, было бы для нас, бывших граждан Генерал-губернаторства, прямо-таки идиллической Аркадией. Правда, книг в массовых масштабах на этой оккупированной территории не сжигали, в частности потому, что польские книги в то время на ней выходить не могли. А такой ущерб по сравнению с сожженными вместе с жителями городами, с карательными экспедициями, заложниками, расстреливаемыми в порядке коллективной ответственности, печами, дымящими горелым человеческим мясом, действительно не очень уж и велик. Не думаю, чтобы тех, кого не дожрали тигры, можно испугать мышами, даже если это какие-то особо уж яростные мыши. Эсхатология "451® по Фаренгейту" прежде всего инфантильна, хотя есть у книги и свои прелести, именно им-то, наряду с разжиженным кошмаром, она обязана определенным издательским успехом на Западе. Ибо появилась она в то время, когда человекоубийственных откровений, сопутствующих истории Третьего рейха, Запад еще не переварил. Процесс (который, конечно, мы здесь обсуждать не можем) привнесения элементов ужаса в художественную литературу, посвященную мировой войне и гитлеровской Германии, начался позднее, словно бы инерционность неверия долго не позволяла Западу смириться с истиной фактов".
Чуть позже Станислав Лем, вернувшись к размышлениям об этом романе, резонно заметит, что гораздо страшнее прямого и явного уничтожения книг такое положение дел, когда вообще никаких запретов нет. В этом случае единицы актуальных и ценных произведений оказываются погребены под горами тиражируемой макулатуры. Страшнее данная ситуация хотя бы тем, что в связи с отсутствием запретительных и разрушительных действий не возникает и причин для противодействий им. (Каждый, кто хоть раз испытывал панику перед массой томов, оккупировавших полки современных книжных магазинов, каждый, кто при всем богатстве выбора уходил ни с чем - должен понять, о чем говорит польский писатель).
Касаясь методов подыскания идей, ложащихся в базу фантастических сюжетов или конструирование вымышленных миров, Станислав Лем справедливо замечает:
"...Для научной фантастики характерна кучность тематической моды, которую легко выявить, сгруппировав произведения по годам написания. На соответствующем графике можно было бы показать, как диахронически нарастали и угасали отдельные монотематические волны. Так, период атмосферных атомных испытаний вызвал к жизни лавину произведений, в которых радиоактивность была показана причиной многотысячных несчастий ("обезьянья инволюция" человека; возникновение людей-чудовищ и порой -- суперменов, телепатов, монстров типа японской Годзиллы, агрессивных насекомых, наделенных разумом и т. д.). Период "холодной войны" усилил эсхатологическое направление атомного катаклизма. Годы маккартизма и антикоммунистической истерии породили множество текстов, изображающих нападение "красных" и полицейские диктатуры. Первые сообщения об удачных трансплантациях сердца затопили книжный рынок историями о "каннибализации" человеческого тела (рассмотренный нами рассказ Ларри Нивена "Органлеггеры" был приведен лишь в качестве примера; этот автор -- и не он один -- написал ряд других текстов на аналогичную тему). Усиливающаяся "волна секса" также соответственно оплодотворила умы авторов (см. примечание 3). В весеннем номере "Сайнс фикшн ревью" 1970 года некий писатель предсказывает появление -- в ближайшие месяцы -- многочисленных произведений, посвященных "экологической катастрофе" человечества в связи с резким возрастанием интереса к проблеме "травм", наносимых нашей цивилизацией земной биосфере (биологическая смерть морей и океанов; уменьшение кислорода в атмосфере, эрозия почвы и т. д.). Такому типу "увлечения реальностью" свойственна интеллектуальная инертность и неспособность к предсказаниям комплексного характера. Авторы горячечно эксплуатируют каждую новость дня, чисто механически "усиливая ее"; как бы склонившись над сложной кривой цивилизационного развития, они готовы от каждого ее зигзага вести прямые линии (на этом основывается простейшая из возможных экстраполяций)".
Примеров из современной российской фантастики можно привести массу. К указанным Лемом приемам за прошедшие 30 с небольшим лет прибавились еще так называемые "игровые фанфики", когда по мотивам растиражированных шаблонов литературной фантастики создается компьютерная игра, а по мотивам уже игры создается роман или циклы романов, романы могут экранизироваться и т.д. Все это превращает творчество в бессмысленный бег по кругу взаимного подражания и копирования, коего не избежали и "маститые" вроде бы авторы (того же С.Лукьяненко возьмите с книжкой "Конкуренты"). Начинающий же автор, публикующийся в Сети, по-моему, иначе и не может работать.
Кстати, об угрозах начинающим фантастам Лем говорит открытым текстом:
"...Как я убедился, читая признания юных авторов научной фантастики, публикуемые в любительских журналах, среда профессионалов охотно оказывает начинающим помощь, критикуя его писательские начинания, но эта критика конформистская по определению. Она явно предполагает необходимость упредить требования издателя, то есть такое положение, когда отношения между автором и издательством аналогичны взаимоотношениям ремесленника и клиента, считается в кругу профессионалов совершенно нормальным. Важно не то, хорошей или плохой литературой является некий текст, а то, можно ли его продать...
В любительском "Science Fiction Review" весны 1970 года некий начинающий автор описывает перипетии своего первого романа. Оцененный фантастами с самыми громкими именами как не представляющий интереса, роман сразу после этого был закуплен английским издателем. А те, кто заявлял, будто произведение ничего не стоит, пояснили в свое оправдание, что имели в виду публикацию только в Штатах и не видели "конкретного адресата", то есть редактора, который был бы склонен текст купить. Как видим, автор научной фантастики -- не кто иной, как работник сферы услуг, выполняющий заказы: о том, чтобы навязывать собственные концепции, нет речи; правда, это состояние прекрасной адаптированности, напоминающее идеальную подгонку систем в борьбе за выживание к окружению, но оно отнюдь не способствует возникновению литературных и интеллектуальных ценностей".
Надеюсь, данный очерк вызовет интерес у той части Авторов, что пытаются заниматься творчеством в жанре научной фантастики всерьез.
Еще раз подчеркну, что труд "Фантастика и футурология" касается не только общих вопросов, но и многих частностей. В том числе рассматривает и оценивает практические приемы, используемые в творчестве (инверсию и конверсию, как самые простые и распространенные), структурирует подходы писателей к наиболее распространенным в фантастике темам: Космос, Чужие (пришельцы), Общество, Религия, Секс, Фантоматика (иллюзорный мир - вспомните "Матрицу"), Роботы, Биоэволюция. Весьма и весьма полезно прочитать пусть не с карандашом в руке, но хотя бы по диагонали - мозги прочищает.
Резюме: что тут говорить! Работа не человека - Глыбищи. Теперь совершенно ясно, почему в свое время в Польше ходили слухи о том, что Лем - не автор из плоти и крови, а ЛЭМ - литературная электронная машина.