Все совпадения имен и названий больниц - случайны.
Описанные же события имели место в действительности.
Едва я успел перейти на пятый курс института, Татьяна Сергеевна, старший врач второй смены на Центральной станции "Скорой помощи" посчитала, что дальнейшее использование меня в составе специализированных бригад нецелесообразно и перевела на самостоятельную работу.
Не сказать, чтобы я очень побаивался - уже и в прошлом году мне пришлось немало покататься по вызовам с одним водителем - но сейчас началась совсем другая работа. Высокая температура, мелкие раны, боли в животе, ушибы и растяжения, скачки артериального давления, приступы бронхиальной астмы. И уже ставшие рутинными инъекции наркотиков онкологическим больным, перевозки больных из дому в больницу, между больницами, из приемных покоев домой. Все было. Но только теперь я понял, каково приходится линейному доктору, вынужденному знать, уметь или хотя бы ориентироваться и в терапии, и в хирургии, и в травматологии. И при этом разбираться в городских улицах (молодой врач и неопытный водитель - головная боль диспетчерской службы), и помнить графики приема больниц по специализации. Если красиво описать идеального линейного доктора "скорой", то это "швец, и жнец, и на дуде игрец", или "в каждой бочке затычка" - если прямо.
Но был и немаловажный плюс: вместо пятидесяти копеек санитарских или шестидесяти пяти медбратовских, мой час теперь стоил, как у фельдшера, уже восемьдесят копеек. Дипломированный линейный врач на "скорой" в те времена зашибал не намного больше - рубль в час, так что было за что упираться!
В конце ноября Татьяна Сергеевна прознала о моих намерениях стать хирургом и приказала диспетчерам по возможности меня специализировать. Резко снизилось количество поездок "на температуру" и "на давление", зато полосой пошли почечные колики, аппендициты и травмы. Честно говоря, я был этому рад - меньше приходилось потеть в усилиях расслышать в бронхах хрипы и соображать: влажные они или сухие, средне- или мелкопузырчатые, есть приглушение звука в нижних отделах легких при выстукивании или нет его вовсе. Ну, не давалось мне искусство аускультации - трубочкой слушать грудные клетки - медведь на ухо наступил!
Вот в одну из таких ноябрьских ночей, примерно в половине первого - я еще не ложился, сидел, карточки по предыдущим вызовам дописывал - выкликнули мою фамилию с гордой приставкой "доктор" и дали листок с адресом и буквенно-цифровым кодом, означающим "боли в животе".
Ехать было недалеко, едва ли пару кварталов. Захватив сумку из салона, я захлопнул дверцу "РАФика" и, прохрустев начавшим схватываться на лужах ледком, в несколько шагов достиг подъезда. Взобравшись на пятый этаж, я позвонил, дождался глухого вопроса изнутри и бойко спросил в свою очередь: "Скорую" вызывали?"
Открыл нерусский по виду грузный мужчина, пожилой, лысоватый, в майке и тренировочных штанах, который молча впустил меня в полутемную квартиру. Она освещалась лишь старомодной лампой, похожей на гриб-переросток и стоявшей на круглом столе в единственной комнате. Убедившись, что я направился в ванную мыть руки, он все так же молча ушел и тяжело лег на скрипнувшую панцирной сеткой металлическую кровать.
--
На что жалуетесь? - спросил я через минуту, внося в комнату свою сумку и опуская ее возле стола.
--
Живот второй день болит, - пожаловался мужчина лежа. - Сейчас уже меньше, а вчера просто спасу не было!
--
К врачу не обращались?
--
Да нет... Но-шпы выпил таблеток шесть за день, вроде полегче стало.
--
А сегодня что? - продолжал я расспрашивать.
Это ведь не совсем обычно, когда "скорую" вызывают после стихания болей. Гораздо чаще наоборот: терпят до последнего, и лишь когда деваться некуда, хватаются за телефонную трубку.
--
Да, вроде, пожелтел я, - ответил больной.
То-то он мне показался восточной национальности - армянином или азербайджанцем - смуглостью своей.
--
Разрешите, я свет включу?
--
Включайте, - шевельнул рукой мужчина.
Я отыскал настенный выключатель и зажег люстру. Под тремя потолочными "сотками" оливковый оттенок кожи больного бросался в глаза. Оттянув ему нижние веки, удалось посмотреть и склеры, тоже желтоватые.
Я передвинул стул к кровати и уселся.
--
Говорите, только сегодня заметили? Вчера ничего не было?
--
Нормально было, - больной говорил тихо, будто невыносимо устал от изнурительной работы. - Я сначала подумал, что это от таблеток цвет выступил...
--
В смысле - " от таблеток"?
--
Но-шпа - она желтая. А я их шесть штук за день. И моча желтая была весь день, будто краски подмешали.
--
А сегодня как?
--
Сегодня как мартовское пиво...
Конечно, никакого желтого цвета у мочи от таблеток но-шпы появиться не могло. Другие лекарства - да, окрашивают в желтый и красноватый цвет - фурадонин и фуразолидон, например. Но не но-шпа. И что значит: "как мартовское пиво"? Чем оно от ноябрьского отличается?
Спросил больного. Тот усмехнулся.
--
Есть такой сорт, правда, в продаже редко бывает. "Мартовское" называется. Темное и крепкое.
"Ага, - мелькнула мысль. - Моча вчера ярко-желтая, сегодня темная. Вчера кожа нормальная, но живот болел, сегодня цвет изменился, но живот перестал. Процесс-то развивается!"
--
А выпиваете часто? - спросил я, подумав об алкогольном циррозе печени.
--
Отпил свое... - взглянул на меня больной и снова прикрыл глаза. - Лет десять в рот не беру. Разве на день рожденья пару стопок, да в Новый год.
--
Понятно, - пробормотал я. - Давайте живот посмотрим!
Мужчина заворочался, неловко задирая майку. Резинки штанов и трусов я сдвинул сам, чтоб ему не тянуться.
Живот был большой, оплывший в стороны, словно у лягушки, растянутой на лабораторном столе. Потянувшись к нему, я отдернул руку, вспомнив в последний момент правило последовательности хирургического осмотра: живот больного начинается с языка. Пришлось привстать, попросить больного высунуть язык - влажный (и это хорошо), но тоже с желтоватым налетом.
--
Во рту не сохнет? - на всякий случай уточнил я.
--
Да нет...
--
Температуру измеряли?
--
Не догадался. Вчера познабливало к вечеру, а сегодня жарко - весь день потею!
В комнате и впрямь было душно. Отопление дали еще пару недель назад, но выпавший снег, пролежав несколько дней, вдруг стаял под влиянием нечаянно залетевшего в Сибирь циклона. Только к ночи и подмораживало.
Я отыскал в сумке термометр, сунул мужчине подмышку. Пока с животом закончу - показатель будет.
Пальпацию - прощупывание - начал, как и полагается, с правой подвздошной ямки. Самая частая причина "острого живота" - аппендицит, вот его и нужно исключать в первую очередь. Впрочем, никакой "ямки" у этого пациента не было - был слой подкожного жира пальца в четыре толщиной, продавить который, да еще сидя, мне было не под силу.
Привстав, я заметил левее того места, где только что была моя рука, тонкий косо-вертикальный рубец длиной сантиметров в шесть.
--
Это что у вас было, грыжа? - спросил я, пощупав шрам, мягкий и чуть выпуклый.
--
А? Нет, это аппендицит...
--
Да? - удивился я. - А где делали?
Рубец был совершенно необычный для такой операции. Классический доступ к аппендиксу - косой, выше паховой складки. У взрослого остается шрам в восемь-десять сантиметров, у детей, естественно, меньше. А здесь и не нижнесрединная лапаротомия, выполняемая "от пупка до лобка", и не правый параректальный доступ, делаемый с отступом от средней линии.
--
Где делали? - переспросил мужчина. - Да уж и не помню где - столько лет прошло! Немцы делали.
--
Вот так не больно? - спросил я, проверяя симптомы раздражения брюшины, возникающие при одной из самых опасных катастроф брюшной полости - перитоните. Ответ пациента на предыдущий вопрос я, честно говоря, выслушал вполуха.
--
Нет, нормально.
--
Кто-кто? - дошло до меня. - Немцы?
Мужчина выглядел совсем простым, да и обстановка квартиры была бедной. Может, по молодости удалось в Германии послужить? Или офицер бывший?
--
Я и смотрю: не обычный рубчик, здорово сделан, просто в ниточку! - одобрил я работу иностранного хирурга. - Долго в Германии прожили?
--
Да, почитай всю войну!
--
И как туда попали? - остановился я, пораженный.
--
А как другие миллионами попадали, так и я попал! Осенью сорок первого, - усмехнулся больной. - Толком и не воевал - сразу... Салабон был, мальчишка восемнадцатилетний. Все винтовки побросали и я бросил. Все руки задрали - и я задрал...
Мое представление о пленных сложилось по советским фильмам: оборванные, кое-как перебинтованные, поддерживающие раненных и контуженных, мрачной колонной они плетутся по проселочной дороге. А по бокам - фрицы с автоматами в руках, закатанные рукава мундиров, овчарки, рвущиеся с поводков.
Продолжая раздумывать над услышанным, я продолжил осмотр. Живот больного был мягким, увеличенным в размерах за счет подкожного жира, но не вздутым. Симптомов раздражения брюшины не выявлялось, при выслушивании фонендоскопом отчетливо слышалось бульканье в кишечнике - перистальтика.
Не рассчитывая прощупать нижний край печени, я определил его по звуку, простучав пальцами правое подреберье. По всем трем основным линиям глухой "печеночный" звук слышался уже в пяти сантиметрах под реберной дугой, из чего пришлось сделать вывод об увеличении печени.
--
Здесь не больно? - спросил я, привстав над мужчиной и надавливая пальцами обеих рук под ребрами.
--
Так себе! - ответил тот, слегка поморщившись.
--
Ну хорошо, давайте температурку посмотрим!
Температура оказалась повышенной, градусник показал тридцать восемь и две. Как все это сложить: лихорадка, вчерашние боли в животе, пожелтение кожных покровов и глазных склер, потемнение мочи, увеличение в размерах печени?
--
Сырую воду приходилось пить в последний месяц? - спросил я.
--
Не припомню. Чай пью, в основном...
--
А уколов вам в начале осени не делали?
--
Ну как же! В сентябре медсестра из поликлиники приходила, бициллин колола. Рожа у меня на правой ноге, так каждую весну и осень бициллин прокалывают!
Ну вот, суду все ясно! Примерно два месяца назад делали инъекцию - по сроку очень похоже на инкубационный период для гепатита "Б", его еще "сывороточным" называют, потому что вирус передается при переливании крови или плазмы, при повторном использовании плохо стерилизованных медицинских инструментов. В то время о разовых шприцах не то что в поликлиниках никто не слышал, их и в крупных больницах мало кто из нас в глаза видел. На "скорой", к примеру, пользовались многоразовыми стеклянными шприцами, получая их завернутыми в бурые от неоднократного автоклавирования тряпочные патронташи с простроченными кармашками.
Определившись с диагнозом, я пересел к столу заполнять карточку вызова к больному и писать направление в больницу. Пока рука, почти независимо от мозга, заполняла многочисленные разделы бланка, я снова вернулся к сказанному пациентом.
--
Что, прямо в концлагере операцию сделали?
Мужчина вздрогнул. Похоже, он успел позабыть начатый разговор.
--
Зачем в концлагере? Я и доехать туда не успел: сняли с поезда на вторые сутки и в больницу отвезли!
Теперь я его не понимал.
--
Как сняли? Выбросили на станции из вагона?
--
Почему обязательно выбросили? - начал сердиться на меня больной. - Я, что, мертвый был? Живот заболел сильно в пути, постучали в двери на ближайшей остановке, позвали охранника, а тот вызвал офицера. Сняли с поезда, посадили в мотоцикл и отвезли в больницу.
--
Прямо на мотоцикле?
--
Ну да!
--
А что за больница была? Для пленных? - продолжал я расспросы, заполняя бланк, и лишь изредка поднимая глаза на пациента.
--
Обычный госпиталь для ихних солдат с офицерами!
Не совсем у меня укладывалось в голове, чтобы русского солдата-военнопленного, везли на мотоцикле со станции в немецкий же военный госпиталь. Хотя...
--
А оперировали как? Поди, без наркоза?
--
Чего не знаю - того не знаю!
--
Как не знаете?
--
А укол мне в руку сделали, я и уснул. А проснулся уже вечером, в палате.
Я не стал задавать глупые вопросы - на кровати ли разместили прооперированного пациента, или возле дверей на шинели. Тот же хирург, русского лечивший, не допустил бы плохого ухода. Свой собственный труд пожалел бы.
--
И долго вы в том госпитале были?
--
Недели две. Через десять дней швы сняли, потом пять дней еще наблюдался-отъедался. Как совсем без повязки смог обойтись - выписали документ и снова на станцию.
--
А там как?
--
Да, по-разному - куда попадешь. Немцы, они тоже разные. Где и кормили даже поначалу неплохо, пока похоронки к ним с нашего фронта мешками не пошли. А как пошли - да, доставаться стало...
Я заканчивал заполнение карточки, подробно описал симптоматику, подумал и решительно написал в разделе выполненных процедур: "Госпитализация в 1-ую инфекционную больницу".
--
Ну что ж, нужно собираться! - сообщил больному.
--
В больницу поедем?
--
Да, надо ложиться.
--
И ладно, - тяжело поднялся мужчина. - Голому одеться - только подпоясаться!...
Через пятнадцать минут мы были в приемном покое инфекционной. Дежурная медсестра приняла направление, критически взглянула на доставленного больного.
--
Садитесь, подождите. Я хирурга вызову!
--
Это еще зачем? - буркнул я.
Было около двух часов ночи - самое время возвращаться на станцию и придремать часиков до шести, пока не начнется утренний вал звонков. Но с этой тридцатилетней женщиной спорить было бесполезно, дело свое она туго знала. Вздохнув, я занял место на стуле рядом с больным.
Ляпота, однако, здесь работать! - поневоле подумалось мне от окружающей тишины и чистоты. - До эпидемии гриппа еще далеко, кишечные инфекции с наступлением холодов становятся редки, да и мало кто из заболевших нуждается в госпитализации. Так что ночные дежурства протекают без хлопот и забот: обошел тяжелых, проверил назначения и - дави себе подушку! А хирургу в инфекционной - вообще синекура, какой-нибудь дедок работает, предпенсионные годки дотягивает...
С дедком я не ошибся: по вызову медсестры явился щуплый, явно со сна (судя по халату, наброшенному на голый торс, и всклокоченной шевелюре), да к тому же жутко недовольный подъемом за полночь старичок. Зыркнув в мою сторону, он сразу перевел взгляд на пациента.
--
Больному раздеться, и на кушетку! - скомандовал он. - Направление где?
--
Вот! - медсестра пододвинула ему по столу мою бумажку. - Инфекционный гепатит ставит.
--
Ага, щас-с! - прошипел хирург, негромко, но с явным расчетом, что я расслышу. - Наберут сопляков, а им лишь бы поближе везти, да поскорей сбагрить!
От кого мне приходилось это слышать? От старика со сбившимися на одну сторону остатками седых волос, еще хранивших следы подушки в ординаторской! Пока он здесь прохлаждался, попивая вечерний чаёк и почитывая газетки, я успел обслужить десяток вызовов, мотаясь по городу.
--
А в чем дело? - повысил я голос. - Есть претензии? Спать помешал?
--
Зубатится еще! - удивился старичок. - Ты на каком курсе?
--
Вы мне не тыкайте! - взъярился я окончательно. - Смотрите больного, и я поехал!
--
Да я-то больного посмотрю! - выпрямился старичок. - А только мне и без осмотра ясно, что с механической желтухой его в хирургию нужно везти, а не в инфекцию!
--
С какой еще механической? - опешил я. - С чего ради?
--
А иди сюда!
Скомандовав мне, хирург сам двинулся к кушетке, потирая руки.
--
Здесь больно? - спросил он больного, надавливая обеими руками ему в правое подреберье с такой силой, что я сам чуть не вскрикнул.
--
Больно! - скривился мужчина.
--
А здесь?
--
Ой! - пациент дернулся на кушетке, подтянув ноги.
--
Какая механическая? - повернулся ко мне хирург, уступая место рядом с пациентом. - Если пузырь торчит, как хрен стоячий, это что?
Я, подражая ему, положил обе руки на живот больному ниже ребер. Мягкий живот. Ничего особенного... И через секунду понял, что имел в виду хирург, говоря "хрен стоячий": мои пальцы наткнулись на плотное образование сразу ниже края печени - будто через толстую подушку нащупал закругленный конец черенка лопаты. М-да, образное сравнение!
--
Убедился? Пузырь переполнен, того и гляди лопнет!
--
Ну да... - пришлось согласиться мне.
Старичок резво написал на моем направлении отказ, указал свой диагноз: "Желчнокаменная болезнь, механическая желтуха", и отдал бумажку мне. Больной все понял сам, оделся.
--
Курс какой, спрашиваю? - снова спросил хирург.
--
Пятый!
--
Пора бы уже мал-мала соображать в животах!
Я промолчал. Отдых откладывался на неопределенное время - до стационара, принимающего по хирургии, ехать нужно было в другой район города. Впрочем, водитель, которому выпало несчастье со мной работать, уже смирился. Дождавшись, пока мы с больным заберемся в машину, он завел двигатель. Я назвал номер больницы и мы поехали. По рации то и дело звучали волшебные слова: "Домой, "Медик" десятый... Сорок четвертый "Медик" - домой!" Возвращался Перевозчиков, загоняли спать Молодцову. Всех, кто на освобождался на линии, звали домой. Лишь я не мог освободиться.
Пока ехали по ночным опустевшим улицам, лишь изредка притормаживая перед мигающими желтыми фонарями светофорами, я успел успокоиться. В самом деле, и чего я взвился на "тыканье" хирурга? Он мне не только в отцы по возрасту годился - в деды. Через его руки прошли тысячи таких больных, как мой. И мальчишек, успевших привыкнуть к званию "доктор", но еще не получивших дипломов, он тоже успел навидаться. Нас таких только на Центральной станции в каждой смене по двадцать человек, а еще дежуранты, субординаторы, интерны!
Скорей себя стоит укорять за элементарную ошибку! Ведь самого очевидного не учел. Возраста пациента, во-первых! Он двадцать первого года рождения, ему сейчас шестьдесят три - самое время, чтобы начали вылезать хронические болячки: остеохондроз, ишемическая болезнь сердца, гипертония, желчнокаменная и мочекаменная болезни, атеросклероз. Хабитуса больного, то есть телосложения вкупе с комплекцией - во-вторых! Вес у него явно избыточный, килограммов тридцать лишних носит, следовательно, любитель покушать много и жирно. Да и образ жизни пенсионера вряд ли отнесешь к активным. Отсюда все предпосылки для возникновения застоя в желчном пузыре, выпадению хлопьев, образованию песка и камней. А где такая дрянь скопится - там и угроза перекрытия желчного протока. Печень продолжает гнать желчь, а оттока ей в кишечник нет. И что? Давление в печеночных протоках растет, начинаются микроразрывы, попадание желчных пигментов в кровь - вот и клиника болевого синдрома ("печеночной колики"), разбухание печени, желтуха. Слепой бы сложил все эти факты с выходом на правильный диагноз, и не притягивал бы за уши инъекции двухмесячной давности, вероятность заражения при которой сывороточным гепатитом нуль целых хрен знает сколько тысячных процента!
Да ладно, - успокаивал я себя, - в конце концов, есть и оправдательные моменты! Ни разу в клинике нам не демонстрировали больного с реально раздутым желчным пузырем. Да и прощупать его через такой жировой фартук, как у моего больного, целая проблема. Если точно знать, что ищешь - одно дело, а если не знаешь?
Боже мой! - продолжал думать я. - Сколько же мне еще предстоит узнать, запомнить, сколько навыков необходимо довести до уровня "мышечной автоматики"! А ведь уже пятый курс! Учиться всего ничего осталось, а я - баран бараном!
В невеселых своих размышлениях я и не заметил, как мы достигли 1-ой горбольницы и остановились возле пандуса хирургического приемного покоя.
В отличие от только что виденного инфекционного приемника, здесь жизнь била ключом, несмотря на третий час ночи. Сидели какие-то несчастные с окровавленными бинтами на голове, лежал на каталке мужчина с зашинированной ногой, медсестры кого-то раздевали, кого-то увозили, кому-то ставили капельницу... Я миновал две смотровых комнаты, расположенных "трамвайчиком", и положил направление на стол дежурному врачу. Тот мельком глянул, взял ручку, чтобы расписаться в моем бланке.
--
Как состояние? - спросил он, коротко и понятно.
--
Средней тяжести.
--
Ага, - кивнул доктор. - Пусть тогда чуть посидит, мы двух мужичков побитых обработаем. У травматологов сегодня сенокос, кушеток не хватает. А ведь не пятница еще!
Я попрощался со своим больным, безучастно сидевшим на стуле и не выказывающим ни малейшего интереса ко всему вокруг происходящему. Он кивнул мне и, наверное, сразу же забыл.
А я вот его до сих пор помню. Не потому, что пришлось запомнить диагностику механической желтухи, а потому, что по-прежнему не укладывается в голове рассказанная им история с аппендицитом. И тогда не верил в нагромождение случайностей, и сейчас не верю.
Не может быть, что по чистой случайности пленного мальчишку-красноармейца, пожаловавшегося на боли в животе, немцы не пристрелили, не оставили подыхать в вагоне - сняли и отвезли в госпиталь. И там с ним обращались, как с обычным пациентом, операцию сделали в лучшем виде, поместили в палате вместе со своими же ранеными солдатами, выходили и вылечили. Последовательность событий, приводящих человека из состояния "А" в состояние "Б", является не набором случайностей, а проявлением системы высшего порядка. Для индивидуума это может казаться фатумом, роком, судьбой, но на самом деле является следствием действия непознанных законов.
Так может, мы до сих пор чего-то еще не знаем о той войне? Может, она не была такой черно-белой: фашисты и коммунисты, изверги и патриоты, оккупанты и партизаны, массовые расстрелы и массовый героизм? Может быть, мы пытаемся ставить диагнозы, не видя очень важных вещей, либо утаиваемых от нас, либо в упор нами не замечаемых? Ведь слава Богу, что меня с ошибочным диагнозом поправили, а больного перенаправили. А если б тот оказался один на один с врачом упертым и самоуверенным, считающим, что он царь, Бог и пуп всея земли? Он до смерти бы его залечил, да еще после смерти обвинил в неблагодарности - я в этом уверен.