Смирных Вячеслав Михайлович : другие произведения.

Старый Двор

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть "Старый двор" повествует о деревенском подростке, оказавшемся в трудовой рабочей среде.

Вячеслав Смирных

СТАРЫЙ ДВОР

Повесть

  
  
  
  
  

Воронеж

Центрально-Черноземное

книжное издательство

С 4803010102-024 72-85

М161(03)-85

  

1

   Срок вербовки заканчивался, и Клава каждый день ждала от Степана телеграммы о возвращении. В последние дни она старалась не задерживаться на работе и всякий раз, зайдя в комнату, жадно шарила глазами по столику в надежде увидеть долгожданный почтовый квадратик бумаги. Не найдя его, устало опускалась на стул.
   - Даль-то дальняя. Это тебе не Манино, а край света.
   Я приехал к сестре из деревни Вишневки на учебу. Не теряя времени, достаю из учебника географии карту СССР и начинаю измерять расстояние от нашего города до Камчатки, высчитывать дни, за которые телеграмма обязательно должна прибыть к нам.
   Видя, с каким усердием я вожусь с линейкой и карандашом и называю "точное" время получения весточки от мужа, сестра, видимо, начинает верить моим предсказаниям и успокаивается. В такие минуты она заметео хорошеет. Маленькая, светловолосая, растроганно смотрит на меня большими детскими глазами. Сестра начинает наводить в комнате и без того наведенный порядок, словно Степан должен войти сюда с минуты на минуту. Клава шутит со мной и напевает " Песенку фронтового шофера".
   - Степа любит ее. Он же у меня заядлый шофер. -А там на сейнере мотористом работает.
   Я радовался за сестру и вспоминал ее свекра Егора Гавриловича, называвшего сноху за трудолюбие и вечные хлопоты "пчелкой". Не было во дворе такой работы, какую бы Клава не сумела выполнить. Если кто-то из соседей приступал к замесу песка с глиной, могла дать дельный совет по кирпичной кладке, а то и сама сложить плиту. Если вдруг портился водопроводный кран, к слесарю за помощью не обращалась, потому что разводной ключ держала в руках покрепче иного сантехника. Находила любые неисправности в сплетениях электрических проводов, так как сама была первоклассным электриком. Отменной мастерицей сестра считалась и в чисто женской работе.
   Егору Гавриловичу Клава была люба и тем, что не скупилась на гостинцы и, само собой, в каждый его приезд догадывалась поставить на стол четвертинку водки.
   Егор Гаврилович, еще не старый, крепкий мужчина, большой любитель выпить, повеселиться, а заодно и похвастаться свои достатком. Жил в пригородном селе Манине, что было большим удобством для поездок на городской базар: летом - с овощами и молоком, поздней осенью, связав в тугие мешки сотни веников, отправлялся торговать ими не только в областной центр, но и в другие города страны.
   Рассказывала Клава: два года назад поехал он с вениками в магадан. Вернулся с барышом. После того и надоумил Егор Гаврилович Степана попытать счастья на заработках.
   - В два захода и свой "Москвич" будешь иметь.
   Почти каждую субботу Егор Гаврилович заезжает к нам с пустым бидоном из-под молока переночевать, отдохнуть и, конечно, выпить. Как только он сбросит в коридоре свою гулко звенящую ношу, у наших окон появляется однорукий сторож Климов, которого все жильцы нашего двора зовут Климом. Они долго курят, как бы невзначай бросают взгляды на собираемый Клавой ужин, но садиться за стол не торопятся. И тогда Клава отзывает меня в сторону:
   - Не посчитай за труд, сбегай в магазин. И себе лимонаду купи.
   Какой же здесь труд! Я рад уважить Клаве и опять же люблю наблюдать за взрослыми людьми, слушать их разговоры, которые после первой рюмки становятся разнообразными и бесконечными.
   Егор Гаврилович обязательно предлагает выпить мне:
   - За компанию.
   - Не буду. Зачем мне она. Я учусь.
   - Мал еще,- вступается сестра,- да и к занятиям надо готовиться.
   Я второкурсник строительного техникума и этим объясняю гостям причину отказа от угощения.
   - Перед н е й все равны,- утверждает захмелевший Егор Гаврилович.- А занятия не уйдут. Сколь ни учись, все равно умрешь дураком.
   - Верно, что там и говорить,- соглашается Клим, пододвигая к себе стакан, словно боясь, как бы его кто не отобрал.
   Что бы ни говорили Климу, он всегда со всеми соглашается, что очень не нравится мне. Ведь не правду сказал Егор Гаврилович насчет учебы, зачем же поддакивать. Неужели так трудно высказать свое мнение? Непонятно.
   - Однова живем!- продолжает Егор Гаврилович.- Вон мой сосед дочь Любку замуж отдавал. Он как? Гости за стаканы, а он в хлев к корове. Ждет, пока не выпьют. Не пил, а все равно подох! Давай-ка еще по одной...
   Но о чем бы ни начинался разговор, сводился он всегда к приезду Степана.
   - А ну-к он кудрявую привезет иль узкоглазую?- подшучивает Егор Гаврилович над снохой.
   - Пусть,- соглашается Клава,- места всем хватит.
   - Пускай сам возвертается. Встретить есть чем. "Дурмана" я литров сорок
   приготовил. Курей, утей тоже вдоволь,- в который раз перечисляет Егор Гаврилович.
   Я Степана знаю мало, так как видел всего лишь раз, когда он накануне отправки в армию приезжал к нам с Клавой в Вишневку, потому каждый раз волнуюсь, когда заходит разговор о предстоящей с ним встрече.
   -Такой же он, как отец, толстый, веселый и выпить ... не любит. Может, отвык,- утешает сестра. - Вы с ним подружитесь.
   До замужества Клава к нам в деревню наведывалась чаще. После окончания школы ФЗО, где получила специальность электрика, она работала на стройках города, почти начисто разрушенного войной. Накануну выходного дня я был весь в ожидании сестры. Клава не входила, а влетала в избу, шумная, веселая. Язычок коптилки тревожно трепыхался из стороны в сторону, грозясь ежесекундно исчезнуть в темноте.
   - Ну, как вы тут, не замерзли? Мужичок с ноготок, живой?- заглядывала Клава на печь.
   - Ага.
   И сердце радостно замирало от ее слов, от прикосновения ее мягких прохладных ладоней. Еще сильнее вжимался я в полуостывшие к полуночи кирпичи, ожидая городского гостинца. Что она привезла мне сегодня?
   Чаще всего Клава дарила мне книги. Они нередко попадались ей в кучах битого кирпича, под завалами стен и потолочных перекрытий, что приходилось расчищать рабочим, прежде чем начать строить новый или восстанавливать старый, покалеченный снарядами и бомбами дом.
   - А ну-ка, мужичок с ноготок, в какой руке? - улыбается Клава, закидывая руки назад.
   Знаю, все подарки будут мои, но все равно включаюсь в игру. Клава привезла несколько голубых электрических лампочек, совсем недавно освещавших фронтовой город, и десятка два величиной с ладонь керамических плиток. Из них хорошо строить домики. Конечно, ни у кого из моих ровесников нет ни того, ни другого. А еще Клава привезла тяжелую буханку ржаного хлеба. Мама подержала минуту на ладони, словно определяя вес, затем аккуратно разрезала на три равные части. Но, как ни просила она Клаву подкрепиться, хлеб есть сестра не стала.
   -В городе напилась-наелась,- шутила Клава. - Да и с дороги не хочу.
   Не верила ей мама и, чтобы сгладить неловкость, начинает расспрашивать Клаву, как да с кем она добиралась с поезда, не заблудилась ли.
   - Хорошо дошли. Ребят наших много было. Да разве ж мы, молодые-красивые, можем заблудиться? - скороговоркой, шутливо отвечала Клава.
   Неблизкий от станции до дома путь по холоду, ночью мне казался сплошным удовольствием.
   - Про войну там ничего не слыхать? - напоследок спрашивала мама.
   В военных делах Клава не сильна, отвечает неуверенно, но тем не менее утром, встав пораньше, начинает подавать мне команды:
   - Мужичок с ноготок, в одну шеренгу становись! Займемся зарядкой.
   В ФЗО с них строго спрашивали за военную и физическую подготовку.
   - Вставай, вставай. Ты же будущий воин-боец,- стыдит, убеждает Клава.
   - Поучи, поучи его, соню,- улыбается мама.
   Ей и жалко меня поднимать, и довольна она тем, как Клава воспитывает меньшого.
   А меня и не надо уговаривать. Полежать, конечно, хочется. Но, кто бы другой просил, я бы еще подумал, а тут Клава!. Время с ней зря не пропадет. Она и научить хорошему может, и заступиться. Клава мне и за сестру, и за старшего брата. Раз Витька Цыган хотел меня летом в пруду "курнуть", Клава так ему треснула по затылку, что он сразу от меня отстал.
   Пока готовился завтрак, Клава успевала и пол подмести, и окна протереть от пыли, и становилась наша изба светлее и просторнее, будто вынесли из нее кровать или печку. Желая Клаве помочь, я мотался за ней следом, как овечий хвост. Легко было с сестрой, одно немного огорчало, что она станет просматривать мои тетради, интересоваться оценками. Я как мог отвлекал ее, уводил от школьной сумки подальше.
   -Теперь посмотрим, как наши пионеры-школьники учатся, - произносила Клава, расстегивая сумку, и поглядывала на маму, будто приглашала ее к совместной проверке моих оценок.
   - Все бы ничего, в арифметике слаб, - и сожалеет, и заступается мама. - То ли не дается она ему, то ли учителя виноваты.
   Стыдно было перед Клавой. Пока она листала мои тетради, я молча стоял рядом.
   - К нашему бы прорабу тебя, Митя, на выучку. Тот все подсчеты в ум делает.
   Вспомнила она рассказ прораба, как дьячок делил сорок на восемь:
   - В сорока четыре десятка, - рассуждал дьячок. - Десяток на восемь делится по одному. Значит, берем по четыре. Четырежды восемь тридцать два. Вычитаем тридцать два из сорока и делим остаток на восемь - по одному. В результате получилось сорок один. Засомневался дьячок. Решил деление проверить умножением: сорок один помножил на восемь. Четырежды восемь тридцать два да восемью один восемь. Сложил эти две цифры и получил сорок!
   - Ну, дьячок! Силен в арифметике!- хохотал я.
   Улыбалась и мама, понявшая ошибку дьячка в делении:
   - Учись, да не будь вот таким грамотеем.
   День с Клавой пролетал незаметно. Ночью, часам к одиннадцати, Клава должна идти к поезду и, чтобы не проспать, рассказывает на с мамой о своей работе, о том, как трудно в городе с жильем, как бедствуют многие семьи, возвратившиеся в свои покалеченные дома. Переживали мы с мамой за этих не известных нам людей, жалели их и радовались, когда сестра сообщала нам об отремонтированном бараке или начатом строительстве нового многоэтажного дома.
   - Закончишь школу, поступай на стройку, - слышу сквозь дремоту советы сестры. - Строить много надо. В городе будем жить, и мама к нам переедет.
   Я никогда еще не был в городе и силюсь представить его с необыкновенно широкими улицами, высокими домами, ярким электрическим освещением. Решаю, что в городе жить лучше и что нет интереснее работы, чем на строительстве жилых домов.
   Однажды Клава приехала к нам какой-то растерянной, притихшей. Не услышав ее обычных шуток, я выглянул из-за навески: Клава ли это?
   Как ни старалась она упереться носком в пятку лакированного сапожка, разуться ей в один присест долго не удавалось. Не было в ее ногах прежней упругости и ловкости. Сапожки скользили по полу, вихлялись из стороны в сторону. Заколки, державшие ее вязаную шапочку, так глубоко запрятались в тугих волосах, что Клава не сразу могла их отыскать.
   Затаила дыхание мама, она тоже почувствовала необычность Клавиного поведения.
   - А я замуж выхожу, - вдруг сказала Клава в момент, когда, повернувшись к нам спиной, вешала на гвоздь свой плюшевый жакет.
   У меня перехватило в горле. Так со мной бывало, когда я на спор с ребятами опускался на дно пруда и задерживался там дольше обычного...
   Не сразу ответила мама.
   - За кого же? - наконец спросила она.
   - За рабочего. Он шофером работает на стройке. По возрасту мы ровесники.
   - Люди как-то инженеров себе находят.
   - Он хороший, мама.
   ... И вот теперь радостно и тревожно мы с Клавой ждем Степана домой. Это ожидание передалось и нашим соседям по двору.
   - Когда ж возвернется твой? - любопытствует жена кладовщика Москалева.
   - Год ждала. Осталось чуть, - отшучивается сестра от словоохотливой, не прочь иногда посплетничать соседки.
   Все чаще Клава задерживается у колонки с Куликовой Марией, многодетной простоватой подругой, советуется с ней:
   - Может, срок продлил?
   - Да ведь и даль, Клава. Не день, не два ехать.
   - Это ладно. Не заболел бы.
   - Не пройдет и недели, как сам будет дома, - уверяет Клаву дядя Валя Савченко, если вдруг оказывается возле озабоченных женщин.
   Дядя Валя, добродушный, улыбчивый хохол. При встрече всегда поздоровается, пошутит. С каждым днем он все больше нравится мне.
  
   В последний приезд, когда уже была опорожнена "законная" пол-литровка и Клим, пошатываясь, направился в свою дежурку, Егор Гаврилович еще долго сидел за столом в одиночку и рассуждал вслух о том, как он будет писать письмо Степану:
   - "Работы, сынок, в дому много, а помочь некому. А мать стара...".
   Не просил он Клаву приехать в Манино - поняла сестра настало время уборки веников. Потому дома я нередко остаюсь один. Мне, недавно приехавшему из деревни мальчишке, застенчивому до робости, интересно побродить по соседней мастерской, где работает большинство жильцов нашего двора, изучать моих новых знакомых, спешащих мимо наших окон к проходной.
   Первым, не торопясь, проходит кладовщик Москалев. Он сдержанно покашливает в кулак с туго зажатыми ключами и старается не замечать меня. За ним, подтыкая на ходу рубашку в штаны, с неизменным окурком во рту выскакивает шофер Грошев.
   -Как кобель по огородам бегаешь! - шутит дядя Валя Савченко.
   Поздно женившийся, бездетный Грошев был постоянным предметом острот дяди Вали, каждый раз по-новому объяснявшего причину отсутствия у Грошева наследников. Вот дядя Валя останавливается напротив окна:
   -Хочешь посмотреть мастерскую, где мы работаем?
   - Конечно. Я сейчас.
   Не чувствуя от радости под собою ног, выскакиваю на улицу. Вначале мы входим в заготовительный цех.
   -Тут железо разной толщины раскраивают, - поясняем мне мой провожатый.
   Смотрю, как работает резчик. Вот рабочий надавил на красную кнопку. Нож, коснувшись нижним своим углом листа железа, чуть вздрогнул и уверенно пополз вниз, пока нужный кусок металла не отскочил в сторону. Нож тут же подпрыгнул вверх. Палец резчика вновь прикрыл красную кнопку, и нож снова послушно пошел вниз.
   - Ух ты, сила!
   Я бы еще смотрел на ножницы, если бы дядя Валя не поторопил меня:
   - Идем в электроцех.
   Сколько тут было всего интересного: на верстаках лежали кучи блестящих изоляторов, рубильники, мотки многоцветных проводов, пирамиды трубок. В цехе работают женщины и девушки. Как они только разбираются в этих всех "игрушках"!
   В монтажном цехе прохладно, пахнет машинным маслом и резиной. Где-то в углу шипит по шлангам воздух. На распределительном щите перемигиваются разноцветные лампочки, будто в чем-то предостерегают меня. Поразило множество станков, электрических шкафов, разных приспособлений, на которых слесари гнут из металлических труб, уголка, прута различные изделия.
   Показал дядя Валя и свое рабочее место. Но это было не все. Перед тем, как отключить натуженно гудящий трансформатор и смотать провода, разрешил мне дядя Валя вооружиться его доспехами электросварщика. Рука моя дрожит, вместе с ней электрод выбивает по уголку нечеткую дробь. Короткая вспышка - и под ноги сыплются тысячи ослепительно ярких зеленоватых звезд.
   День велик. То и дело бегаю за калитку встречать почтальона, брожу без дела по двору. Наш двор небольшой. В трех финских домиках, отгороженных от мастерской шлакоблочным забором, проживает всего несколько семей, поэтому каждый друг от друга знает все: и сколько зарабатывает, и куда поедет в отпуск, и в каком часу ночи вернулся вчера Куликов, почему-то неладно живший со своей Марией. Купленная кем-либо обнова ходила по рукам всех жильцов, а если к кому-нибудь из деревни приезжал гость, не позже чем на другой день он успевал со всеми перезнакомиться, а заодно и выслушать добрый десяток советов, как и где разрешить свои заставившие ехать в город неотложные дела.
   По вечерам, когда однорукий Клим закрывает ворота мастерской и на тополях оседает горячая от проходящих машин пыль, во двор выносятся скамейки, патефон, "руководить" которым иногда поручается мне. Начинаются веселые танцы.
   Но вот все "фокстроты" и "танго" помногу раз прокручены, и уставшие танцоры постепенно располагаются поодаль. Для шофера Грошева наступает самый подходящий момент, чтобы, громыхнув шашками лото, пригласить желающих поиграть:
   -Налетай, пока по дешевке!
   Рассаживаются вокруг вкопанного во дворе столика оживленно и основательно, потому что знают: не на час.
   - Бычий глаз! - Крутнув шашку с цифрой "10", Грошев, не теряя времени, принимается выкрикивать названия одно смешнее другого. "66" у него именовались "лаптями", "44" "табуретками",а "90" под дружный хохот играющих объявлялась "Вячеслав Иванычем", потому как имелся намек на живущего здесь в одном из домиков, а возможно, и сидящего рядом, старшего всех по возрасту Вячеслава Ивановича Сенченко.
   Мне почему-то всегда хочется, чтобы хоть раз в лото выиграла жена кладовщика. Лицо ее напрягается, краснеет, когда на карте появляется "квартира".
   -Не везет в жизни, пусть хучь в игре повезет! - толкает она мужа в спину, чтобы порадовать с в о е г о, а может, напомнить ему лишний раз о давнем желании расширить свою малогабаритную квартиру.
   Если к окончанию игры еще работает дежурный продмаг, игроки быстро складываются на бутылку красного вина, сбегать за которым просят меня, за что потом считают своим долгом угостить.
   - Что вы, не буду! - отказываюсь я. - Мне еще уроки по математике готовить.
   - Мужик ты или не мужик? - наступает на меня радостный от предстоящего удовольствия кладовщик Москалев. - "Математика", "техникум"... Я без техникума неплохо живу.
   И тогда выручает дядя Валя:
   - Отчепитесь от малого, не учите поганому делу.
   Сам дядя Валя выпивает редко, по большим праздникам. Когда же видит беспричинно выпивающих соседей, язвит:
   -Не всю еще попили? В гастрономе ее много...
   И проходил мимо. Москалев не замечал издевки дяди Вали, Вячеслав Иванович не понимал намека, Клим не молчал:
   - Святого из себя строит.
  
  
  
  
  
   2
  
   Степан приехал домой среди зимы, успев с вокзала на такси съездить в деревню за отцом.
   - Степа!- задохнулась от радости сестра, прижимаясь щекой к полосатой тельняшке мужа. - Что ж долго не писал?
   - Робу стирал и смыл твой адрес, - улыбается Степан. -Полагаю, что без предупреждения лучше.
   - Хотел знать, чем занимаешься одна без мужа, - дополняет его Егор Гаврилович.
   Он выносит из машины Степановы вещи. Несет и останавливается на каждом шагу, точно боясь расплескать драгоценную жидкость.
   Подарки Степан вытаскивает не спеша, перекладывает их с руки на руку, как бы ненароком называет место покупки и цену каждой вещи.
   - Это мне? - засветилась Клава, получая от мужа светло-коричневый пыльник, отрез легкого материала на платье, замшевый ридикюль.- Вот спасибо, вот хорошо. Давно собираюсь купить такой, а тут как по заказу!
   - Жену я тебе, сынок, как-никак соблюл, - как бы между прочим заявляет Егор Гаврилович, по-хозяйски устраиваясь за столом, когда немного улеглись восторги от первых минут встречи. - Остальное само собой придет.
   Он изо всех сил старается быть в лад с сыном, хвалит его, сравнивая с собой, не забывает похвалиться и сам. После пары опорожненных бутылок Егор Гаврилович, потный, красный, потянул с себя взопревшую рубаху.
   - Показать, что в майке ходит, - кивает сестра.
   То и дело Егор Гаврилович плюет в угол, голова его клонится все ниже, пока не начинает вздрагивать. Сноха замечает первой:
   - Пап, что ты расстраиваешься? Степа вернулся, все хорошо.
   Этой жалости, кажется, только и ждал Егор Гаврилович. Он вдруг выпрямляется и смотрит на нее такими страдальческими глазами, что подумаешь, нет у человека горше горя, чем горе у Клавиного свекра.
   - Эх, Клава! - бьет он себя в грудь увесистым кулаком. - Было бы их пятеро, а то только двое: Степа да Надюшка!
   Он хватает рубчатый стакан водки и опрокидывает его в рот, украдкой сквозь слезы поглядывая на Степана, какое на него произвел впечатление. У меня тоже начинают пощипывать глаза, от стопки вина становлюсь хмельным и тяжелым. Жаль Егора Гавриловича.
   - Не надо, пап, не надо, - морщится Степан.
   - А ты что мне за указ? Рубахи вас нет купить...
   Позже в разговоре Степан пояснил отцовские "плачи":
   - Старый кот. Знает теперь, что надо прибиваться к какому-то берегу, вот и показывает свою любовь к детям. Смолоду гуляка был будь здоров, мать от него натерпелась.
   ... На другой день Клава, оформив специально не использованный отпуск, на неделю со Степаном убыла к его родителям в Манино. Я на хозяйстве оставался один.
   С приездом Степана в нашей квартире чуть не ежедневно стал появляться кто-либо из гостей. Кажется, перебывали и все соседи. Знакомились, поздравляли Клаву с возвращением мужа. А Мария Куликова в шутку заметила ей:
   - Орел твой Степан. Высоко летает, где только сядет.
   Никого Степан не отпустил без угощения. На организацию мужских "посиделок" Степан был большой мастер. "Посидеть", поговорить "за жизнь" любили не только Егор Гаврилович, Клим, но и кум Степана Иванов.
   - Душа из нее вон, давай по маленькой! - предлагает приветливый Степан.
   В шутку, хвастаясь, сообщает, что знает с десяток способов выпить и остаться трезвым:
   - У нас на сейнере как бывало? Неделю ходим в море, две - бесполезняк.
   Нету рыбы. А ее нет - и дела нет.
   И Степан выразительно скользит пальцем по горлу, разъясняя и без того всем понятное рыбацкое желание - выпить.
   -Когда в порт с рыбой приходим, тогда веселее, тогда лафа.
   - А что ж тогда? - интересуется Клава, ласково поглядывая на мужа.
   - Песня до конца не поется, жене правда не говорится!- выручает сына Егор Гаврилович.
   Без песен не обходится ни одно застолье. Когда гости пропустят по рюмке, кто-нибудь предлагает спеть или сам пытается затянуть, иногда не подходящую в данный момент. Присутствующие скромно молчат, не замечая неудачливого певца. Выручает Клава:
   - Пап, ну-ка ты. А может, кум? Ту, что "лежит в сыром, нетопленом подвале, не смея руку за копейкой протянуть..".
   Кум Иванов, губастый, с пухлым лицом, говорит редко, то и дело вставляя смешные словечки, причем сам почти не смеется. При хорошем настроении, боднув головой в сторону, он начинает без долгих просьб:
  
   Я живу близ Охотского моря,
   Где кончается Дальний Восток...
  
   Если солист-доброволец не находится, вся надежда возлагается на Степана. Он знает, что в конце концов обратятся к нему, попросят, потому выжидательно молчит, не предлагая пока своих услуг. По возвращении с Камчатки любил он петь "Вернулся я на Родину".
   -Ну что ж, если уж очень просите, тогда я пожалуйста.
   А чаще без вступительных слов, чуть наклонившись вполуоборот, начинает тихим, четким голосом:
  
   Вернулся я на Родину,
   Стоят березки стройные,
   Я много лет без отпуска
   Служил в чужом краю...
  
   Голос его нарастает, звончеет, краснеет от натуги толстая, сливающаяся с макушкой в одну линию шея. Песня всем нравится, и никто не перебивает хозяина квартиры. И когда он доходит до слов о встрече с матерью, каждый из нас вспоминает свою мать, начинается за столом невольное движение, вздохи. Егор Гаврилович, если к тому времени еще находится за столом, затевает рассказ, как он мальчишкой бегал к матери в больницу.
   - К ма-аме!- И шестидесятилетний человек заливается слезами. - Сейчас ей восемьдесят пять, - объясняет Егор Гаврилович. -Пусть живет. Ей хорошо, и нам неплохо.
   Чем бы я ни занимался, где бы я ни находился, я всегда помнил о маме. Она незримо присутствовала рядом.
   У кума Иванова мать умерла, когда он был в заключении. Воспоминания и разговоры о ней переносил мужественно.
   - Ну, братцы, вы что рассолодели? - спрашивает он отрезвляющим голосом, берясь за графин с водкой и целуя его граненый бок...
   Все встряхивались, освобождаясь от минутной слабости (не к лицу мужчинам), и гомон, звон стаканов, клубы папиросного дыма вновь заполняют нашу небольшую комнату.
   - Мешковы гуляют, - раздается за окном довольный, с ноткой зависти голос сторожа Клима, рассчитанный на приглашение к столу. Степан зовет Клима.
   - Помногу нет, а по сто пятьдесят у нас завсегда найдется! - разъясняет Егор Гаврилович вроде бы оробевшему поначалу Климу.
   Убедившись в хорошем его самочувствии за столом и желая привлечь к себе внимание присутствующих, в особенности сына, встряхнув несуществующим чубом, он затягивает старинную русскую песню:
  
   Слышу звон бубенцов издалека,
   Это тройки широкий разбег...
  
   На последних словах, взяв высокую, не под силу ноту, срывается и виновато замолкает, вопрошающе поглядывая на сына, уж готового подхватить прерванную отцом песню.
  
   Нас три сестры: одна за графом,
   Другая герцога жена...
  
   Егор Гаврилович, оправившись от легкого душевного расстройства, успокаивающе продолжает:
  
   Оставь напрасные заботы,
   Забудь напрасные мечты,
   Ведь не просто -ою ты морячкой,
   А королевой будешь ты...
  
   Я любил слушать эти протяжные, иногда со слезами песни, и не понять мне было в ту пору этих взрослых, много повидавших, более моего переживших людей, и завидно было оттого, что они знали и понимали многое и по-своему из того, чего еще не мог понять я. Их песни трогали меня до глубины души и навсегда остались в памяти непреходящей грустью.
   Веселье за столом разгорается с новой силой, когда я, улучив момент, подсовываю Степану под руки гитару. Самодовольный и хмельной, он старательно прилаживает ее на своем большом животе в ожидании чьего-нибудь заученно-удивленного восклицания о его габаритах.
   -Буржуазия, когда же ты лопнешь! - пружинит Степан по животу ребром короткой ладони.
   Пощипывая струны гитары, будто выбирая из них самую звучную и веселую, Степан вначале невнятно, себе под нос проговаривает куплеты, какой-то, чувствуется, озорной песни. И вот, обведя лукавым взглядом гостей и подмигнув куме (щец бы покислей да бабенку поживей!), срывается в дробный перебор:
  
   Дрын здоровый я достану
   И чертей метелить стану:
   Почему нет водки на луне!
  
   - Ох-хо-хо! Га-га-га! Уморил, сукин кот!
   Пока гости увлеклись песнями, гитарой и разговорами, сестра, юркнув за занавеску, вполголоса обсуждает с кем-нибудь из соседок семейные дела, болезнь ребенка, отношения с мужем.
   - Каждый божий день так, - сокрушается она. - Гулянкам конца-краю не
   видно. - Митя, - обращается она вдруг ко мне, - поговоришь с ним? Он тебя уважает. Может, поймет...
   Я молчу.
   - Конечно, - оправдывает меня Клава,- просить об этом трудно. Вот так сразу и не начнешь разговор. Ты, Митя, не садись больше с мужиками за стол, болеть будешь от водки-то. Господи, скорее бы ты вырос что ли, - и прижимает мою голову к своему теплому боку.
   Дружна была Клава с Куликовой Марией. Длинная, с соломенного цвета ресницами, она наклоняется к Клаве, шепчет горячо, с болью:
   - А мой опять не ночевал дома, опять у н е е был. Вчера-то я сунулась к нему в карман, два билета в кино лежали, а сегодня их уже нет. Клава, милая, что делать, что делать , ума не приложу.
   Клава уже готовая что-то посоветовать, подсказать, потому как всегда для других у нее найдется совет и помощь. Погорюет с каждой, утешит.
   - Клав, пойди сюда,- раздается голос мужа, и она спешит к столу. - Мы тут
   разговорились,- непослушным языком, издалека начинает разъяснять свой вопрос Степан. - Один пацан - хорошо! А два - лучше. Скажи, Андрюшка будет у нас?
   - Не время об этом говорить, - отмахивается сестра.
   - Ладно. А выпить будет? А сама выпила?
   - Мне нельзя, Степа,- улыбается Клава, довольная вниманием мужа. - Врачи не советуют, - все слабее отказывается она.
   В разговор сразу вступают несколько "знающих" гостей с твердым убеждением, что от рюмки ничего не случится. Наконец, сестра сдается, подходит к столу - садиться некогда:
   - Дай бог не последнюю!
   Выпивает с наперсток - и снова к плите.
   Пока готовится закуска, Егор Гаврилович вспоминает, как Степан, женившийся без родительского разрешения, приехал к нему в деревню.
   - Мы со сватом Гришкой за четвертью сидели. Смотрю, заходят двое. Степа вот так прошел по комнате, а она на пороге осталась. Думаю, что ж это к нам за девчонка приехала?
   Клава в это время хлопочет над плитой, будто не обращает внимания на рассказ свекра, но при малейшей его неточности, смеясь, поправляет Егора Гавриловича. В шутливую перебранку вступает Степан, дополняет сказанное отцом, повторяя, что любит правду. Но последнее слово все равно за Егором Гавриловичем. Он даже приподнимается со стула:
   -Я вас спросил: любите друг друга? Любите. Хорошо. Тогда живите. У меня двор, у меня скот, птица. Мы - все.
   Егор Гаврилович плюет в ладонь, а другой так прихлопывает свой плевок, что брызги попадают в глаза Степану.
   - Мать-перемать!..
   Минута замешательства, но вновь сноха оказывается на месте:
   - Пап, садись в угол на свое место. Все садитесь. Закуска готова.
   Все начинается сначала.
   - Повторить!
   - На том свете не выпьешь!
   - Пей до дна, еще будет одна!
   Уставшая Клава, никем не замечаемая, стоит в стороне, грустно поглядывает на веселящихся мужчин, на меня, томящегося очередной пьянкой. У меня плохи дела в техникуме. По математике уже получил несколько неудов. Однажды даже написали обо мне в курсовой стенгазете, как о двоечнике. Запустил я математику с ее корнями, тангенсами-котангенсами.
   Мне становится невыносимо тоскливо и стыдно. Жаль маму, с трудом содержащую меня в городе, жаль Клаву, постоянно хлопочущую возле стола выпивох. Жалко самого себя. Я выскакиваю из комнаты. На вопрос Степана - куда я? - бормочу что-то невнятное, забиваюсь в сарай. Слезы душат меня...
   - Вот ты где, милейший! - окликает меня так не кстати появившийся Степан.
   Он почти силой выводит меня из сарая и водворяет за стол, где Егор Гаврилович уже пододвигает мне "штрафной".
   - Не надо ему,- вступается сестра. - Мальчишка ведь.
   - По маленькой, по маленькой, чем поят лошадей!
   - Последняя. Все. Баста. Нету больше. Шабаш, - режет воздух нетвердой рукой хозяин квартиры.
   - Да уж и хватит, - встрепенулась кума, заспешив из-за стола.
   - Раз нету выпить - нечего было и собираться, - хмурится Егор Гаврилович.
   - Не спеши, - успокаивает Степан, - что-нибудь придумаем.
   Придумать нечего, кроме как мне идти за водкой: моложе всех. Это несказанно радует Егора Гавриловича. Он затягивает песню на слова, подсказанные сыном:
   Не спеши, запоздалая тройка,
   Наша жизнь пронеслась без следа...
   Вернувшись из магазина, в дом заходить не спешу. Наблюдаю из-за калитки за пьяными гостями. Вспотевшие, довольные они выходят во двор охолонуть, размяться.
   - Ну, что лоб твою хлоп! - цепляет Степан подошедшего прикурить дядю Валю Савченко.
   - Плюнь, Степа на грудь, не могу жить без моря.
   - Дуняха-то твоя разлюбезная где? Опять к друзьям ушла? - не меняя тона, подначивает Степан. - Теперь, поди, к утру вернется.
   - Нет, Степа, не в этом дело.- подыскивает ответ дядя Валя. - Все нормально.
   Степану уже трудно остановиться. Он произносит несколько татарских фраз (служил в Казани), очевидно, ругательств. И хохочет звонко, сочно, запрокинув голову назад.
   - Ты, Степа, можешь переводчиком работать, - не остается в долгу дядя Валя. - Служил у нас в полку один такой.
   Дядя Валя был тяжело ранен на фронте. Случай, который он рассказывает о переводчике, любителе выпить, задевает Степана за живое.
   - Душа мерку знает, Валентин,- говорит Степан обиженно.
   - Знать-то знает, Степа, да только водка не таких еще богатырей ломала,- замечает напоследок дядя Валя, отказавшийся от стопки, предложенной Степаном "в честь его приезда".
  
   3
   По возвращении с Камчатки Степан долго подыскивал себе работу, но, какой хотелось, не попадалось. Поступил он в соседнюю мастерскую - не по душе пришлись строгие там порядки. Потом недели три работал в гараже автослесарем - ушел и оттуда, так как большого заработка не предвиделось.
   - Работа не Алитет, в горы не уйдет, - смеясь отвечал он Клаве, едва она заводила речь о его трудоустройстве.
   Степан смеялся оттого, что Клава не понимала его шутки, не знала, кто такой Алитет. На мужа за это не обижалась.
   В последнее время все чаще вижу Степана в компании сторожа Клима, кладовщика Москалева и каких-то незнакомых мужчин.
   - Сделаем, Степа. Это можно. За нами не станет. Как пить дать. Не впервой. Наше слово - закон , - слышу не понятные мне обещания его друзей.
   - Я сижу за занавеской, перегораживающей комнату, готовлюсь к экзаменам: "...Аргумент действительного числа имеет главное значение ноль градусов; для отрицательных чисел главным значением аргумента следует считать сто восемьдесят градусов...".
   - Не думаешь, Степан, еще на Камчатку махнуть?
   - Не отрицаю такой возможности.
   "...У сопряженных комплексных чисел главные значения..."
   - Может, Степан, вдвоем махнем?
   - А что? Это идея!
   "...те же абсолютные значения, но противоположные знаки.
   Наименьшее по абсолютной величине значение аргумента называется главным".
   - На двигатель, говоришь, можно заработать?
   - Вполне. Он бы уже стоял у моего порога, если б не это дело.
   Булькающий щелчок по горлу дополнил ответ Степана. Я откладываю в сторону " Элементарную математику". Машину Степан на заработанные деньги не купил, да и те, что еще водились, подходили к концу. Каждый раз ему все труднее "соображать" на бутылку, упрашивает Клаву.
   - Займи, Клав. В последний раз.
   - Денег нет, Степа.
   - А ты поищи.
   - Не проси, бесполезно.
   Не нравится Степану такой разговор. Не привык к отказам. Унизительно перед дружками выпрашивать у жены рубли. Минуту Степан молчит и взрывается.
   - Слушай, мало я тебе привез? Нет, скажи мало? Пыльник, отрез, другие вещи. Это же деньги! А у тебя трояка нет. Отдам же, мать твою...
   Быть скандалу, если Клаву не выручить. Мне мама передала немного денег, чтобы я купил себе пиджак. Нахлобучиваю на глаза Степанову "мичманку" и выскакиваю на улицу.
   - Я сейчас.
   Впервые покупаю водку на свои деньги. Со стыда краснею до ушей, будто меня застали на месте преступления. Вот бы увидела мама! Внутренне приготовился объяснится с продавцом, если она вдруг спросит, для чего мне, пацану такая покупка. Хорошо бы, если бы спросила и отказала. Деньги были бы целы.
   Продавец спокойно подала мне бутылку, сунула в ладонь сдачу.
   -Мы пьем водяру и флот поддерживаем , - с трудом ворочает языком Степан, тычась в мое плечо. - Со мной бозлать не надо, а два по двести, триста вместе и еще четушку! И порядок! И душа из нее вон! А бабу, если не бить, у нее роги вырастут и она забодает!
   Не знаю, как поздно закончилась эта очередная вечеринка, только утром я был настолько слаб, что на занятия в техникум не пошел. Меня тошнит, колоколом гудит голова. Никогда еще не было на душе так скверно и муторно.
   - Чем отравился тем и лечись!
   - Чтоб я еще раз хоть каплю выпил...
   Степан не заставил себя уговаривать. Нутро, видно, горело и у него. Он слил из бутылок остатки недопитого вина и, как собаку муху, хапнул чуть не полный стакан теплого мутняка.
   - Ух, хорошо! Пошла по животу, родная. Вот и полегчало.
   Клава не откликнулась на его радость, мне было не до шуток.
   - Пройдусь,- поднялся Степан.
   Мы с Клавой остаемся вдвоем. На работу ей во вторую смену.
   - Думала, поумнеет со временем. Ведь уж не мальчик. Семью содержит. Нет, все ему нипочем,- делится со мной Клава.
   - Друзей больно много. Ты бы их отвадила.
   - Просила его, не веди домой всех встречных-поперечных. Где там!Отчитал меня: я-то и отсталая, и дрожу над каждой копейкой, и что не может он без друзей. - Ты же знаешь его, для всех душа парень.
   - Может, после вербовки он к семье еще не привык,- пытаюсь шутить с Клавой. - Да и что за семья без Андрюшки?
   - Андрюшку завести не напасть. Как бы потом не пропасть. - Сейчас ума не дашь, как быть, а семья прибавится, легче будет? Да и не в ребенке дело. Степану не Андрюшка нужен, сам себе он нужен. Хочется ему показать, кто в доме хозяин, чтобы было все, как он захочет, жить на широкую ногу.
   Так откровенно с Клавой мы говорили впервые. Чувствовалось, как наболело у нее.
   - Мне и за тебя, Митя, боязно. А вдруг ты втянешься, выпивать начнешь.
   - Клава, что ты говоришь! Как мы могла подумать такое! Увидишь, за стол с выпивохами никогда не сяду!
   - Дай бог. А как с учебой у тебя, Митя? - Математика дается?
   Сник я от такого вопроса.
   - Неважно с учебой. Классная руководительница просила, чтобы кто-нибудь из родственников пришел к ней. А кто пойдет? Да и надо ли ходить?
   - Ну, Митя, и дела. Не одно , так другое. Еще этого не хватало. Что же делать?
   - Она подошла к окну и долго смотрела на слякотную улицу, по которой неизвестно куда ушел Степан.
   Жаль Клаву. Как муха в паутине, бьется она со Степаном, изо всех сил старается отучить его от вина, надеется сохранить семью. Ко всему этому я еще прибавил ей забот со своей учебой.
   В техникум Клава все-таки сходила. Узнала она, что на занятия я прихожу неподготовленным, ученик я запущенный и вряд ли мне удастся подтянуть математику до экзаменов.
   Весеннюю сессию я провалил. Срезался на математике. Повторный экзамен тоже был не в мою пользу.
   "За академическую задолженность студента отделения промышленного и гражданского строительства... отчислить" - увидел я вскоре на доске объявлений приказ директора и содрогнулся. Не верилось мне, чтобы меня одного из немногих студентов нашей деревеньки могли назвать "лентяем, не желающим учиться", и вот так просто отчислить из техникума.
   Неделю по утрам ухожу на мнимую учебу, брожу по прилегающим к техникуму улицам, делаю беззаботный вид, прогуливаюсь по аллеям в городском парке, чтоб на меня никто не обратил внимания. В полдень возвращаюсь домой. Недоставало смелости признаться Клаве в своей беде. Да разве ж от нее долго утаишь?
   - Митя, тебя с учебы не отчислили? - робко спрашивает Клава, присаживаясь утром на мою кровать. - Не встаешь, не собираешься...
   - Отчислили. На занятия не пойду, - едва выдавливаю из себя.
   Я лежу лицом к стенке, не в силах посмотреть на Клаву, но чувствую ее состояние, и оторопь, и обиду, и бессилие.
   Вечером, свободные от работы и домашних дел соседи по обычаю собрались во дворе за столиком покурить, поговорить о последних новостях, одной из которых была моя неудача в техникуме.
   - Очень уж маме хотелось хоть его, меньшего, выучить, - сокрушается сестра, в который раз пересказывая о моем провале на экзамене.
   - Гостей да выпивок черт-те сколько бывает, где ж там учиться, - первой
   откликается постоянно удрученная Куликова Мария.
   - Выпивка, я тебе скажу, первейшее средство от всех скорбей,- стараясь перевести в шутку, возражает ей Степан.
   - Иногда, Степан, выпиваю, а что-то не легчает, - подключается к ним дядя Валя.
   - Значит, не умеешь закусывать!
   Коротко посмеялись, понимая неуместность веселья.
   - Не пропадешь, Митя, - возобновляет разговор дядя Валя. - Хочешь ко
   мне учеником пойти? Главное, учиться надо. И работать, конечно. А по техникуму не убивайся. Жизнь-то только начинается.
   После этого вечернего разговора, добрых советов взрослых людей моя боль несколько приутихла. Но самое горькое - объяснение с мамой - еще было впереди.
   Переживала мама, собирая меня в город на вступительные экзамены:
   - Лишь бы поступил, а там как-нибудь перебьемся. Может, поросенка зарежем, будешь понемногу сало возить.
   Она, всю жизнь переживавшая трудности да невзгоды, даже о своем поросенке не решалась говорить уверенно и определенно.
   - На стипендию-то не сдал? - улучив минуту, робко спрашивает меня мама
   в первый день моего приезда на каникулы.
   - Нет, не сдал...
   "На двойку я сдал, мама!. На двойку по математике, и уже отчислили меня", -хотелось мне крикнуть, заплакать с горя, но жалость к матери, нежелание огорчать ее сдерживают меня от горького признания до конца лета. Моя студенческая группа второго сентября выехала в район на уборку урожая, потому каникулы я себе еще продлил. Однако подошло время ехать на мнимую учебу.
   Я первым вышел из дома. Мама накинула дверную цепочку, приткнув ее кленовым прутиком.
   - Кому тут красть да и что?
   К станции мы идем через убранный огород. Яблони нашего небольшого сада с рыжими пожухлыми листьями стоят не шелохнувшись, словно прислушиваются к нашим шагам, и во всей природе удивительная тишина. Чтобы не опоздать к поезду, мы идем напрямик, по короткому жнивью, где на каждом шагу дружно выстреливают мелкие кузнечики, да незаметно за руки, шею цепляется паутина.
   В конце лета, когда начинали убирать хлеба, не было нам, ребятишкам, большей забавы, чем бегать за комбайном, кувыркаться в пыльной шуршащей н о в о й соломе, не замечая строгих окриков, а то и подзатыльников, - чтоб не путались под ногами. Поле и сейчас пахло хлебом, осенней свежесть, манило к себе. Как мне не хотелось уезжать от всего этого! От хлебного поля, от мамы, все еще не знавшей о моей беде, но уже чувствовавшей ее сердцем.
   - А тут что делать? - будто самой себе говорит она. - Ровесников твоих нет, все поразъехались. Да и я вон два мешка хлеба получила и все...
   Глазами, полными слез, смотрю на бегущую чуть в стороне нашу собаку, тоже провожающую меня к поезду, боюсь разреветься. Скажу сейчас все маме: и о двойке по математике, и о том, как хорошо здесь. Но не решаюсь причинить ей боль, сжимаюсь весь. Одно желание? Возвратится мама - наревусь вдосталь.
   Почти не слушаю ее напутствий: не опоздай к поезду... Напиши тогда... Смотри там... Не поднимая головы, продолжаю идти вперед, старательно приминаю бурые колючки ржаной стерни.
   Поняла мама мое состояние, приотстала. Затихли ее шаги. И я не выдерживаю. Бросаюсь к ней.
   - Мама! Мама...
   - Ну что ты, что ты, глупенький? Вот дурачок-то. А большой ведь...
   Минута прошла, десять ли? Я чуть остываю, успокаиваюсь. Вытираю рукавом глаза и молча направляюсь к неближней станции, с которой каждую субботу ожидал Клаву, когда жил в деревне.
  
  
  
   4
   За лето в нашем дворе почти никаких изменений не произошло. Как и прежде, по утрам жильцы двора торопятся на работу в цеха мастерской, откуда постоянно доносится размеренный гул станков, скрип мостового крана. Вспыхивают блики электросварки.
   Я неприкаянно брожу по двору, и женщины, встречая меня, жалеют,
   некоторые советуют, куда устроиться на работу. Мне хочется попасть на стройку.
   Однажды уставший и сердитый от бесполезного хождения по предприятиям и организациям, где из-за моей молодости и неимения вакантных мест отказывали мне в приеме на работу, я застал дома заехавшего с базара Егора Гавриловича. В ожидании куда-то отлучившегося Степана он достал бутылку самогона и попросил Клаву сообразить закуску. Вроде случайно, но как всегда вовремя, к столу подоспел Клим, задавший тон всему разговору. Говорили недолго и вполголоса:
   - Главное, машина.
   - Машина будет.
   - В час ночи жду вас у запасных ворот, - условился Клим со Степаном, вернувшемуся к тому времени на чужом "газике" с незнакомым человеком. Владелец "газика" сразу почему-то не понравился мне. Он удобно устроился за столом и покидать его, видимо, в скором времени не собирался.
   - Литру ставь, выпью! - стукнул кулаком незнакомец после несколько опорожненных стаканов.
   Степан молча посмотрел на Клаву, и она поняла, что надо бежать в магазин, думать о закуске, что ужин закончится не скоро.
   Нарочно не торопясь, ругая выпивох, направляюсь в дежурный гастроном. Возвращаюсь так же медленно. "Может, подождут да разойдутся". Не разошлись.
   - Тебя, малый, только за смертью посылать, - бурчит новый друг Степана.
   - Пейте! - две бутылки опускаю на стол.
   - Уже? Молоток! - радуется Степан, пытаясь смягчить недовольство гостя.
   - Присаживайся, - показывает на стул Егор Гаврилович.
   - Не хочу.
   - Садись, милейший, не будь чем щи наливают, - шутит Степан.
   - Ну, сел Что дальше?
   - Дальше в лес - меньше дров, водяру пей и будь здоров! Наливай папа.
   Егор Гаврилович того и ждал. Проворно засуетился над стаканами.Владелец "газика" недобро в упор прищурился на меня.
   - Что-то ты, малый, ломаешься как... абитуриентка? Не люблю таких, гад буду.
   - А я не люблю таких, как вы, - спокойно отвечаю ему.
   - Видал его! Ты еще пороху не нюхал, жизни не знаешь. Понял? А я бывалый...
   - По тому, как пьете, видно, что вы "бывалый".
   Это взбесило его.
   - Сопляк! Не тебе учить нас! Молод еще!
   - А вы пьяницы несчастные! Готовы за глоток не знаю что сделать!- перебиваю я гостя, не на шутку становясь горячим и злым.
   - Ах ты, ублюдок мамин!- шипит он, и его тонкая заскорузлая рука тянется ко мне, скручивает на груди рубашку. Она трещит, врезается под мышки так, что сдавливает дыхание.
   - Брось!
   Я дергаюсь назад и вырываюсь из его цепких пальцев. Мне становится так горько и тяжко от незаслуженной обиды, что я, чуть не плача, хватаю со стола еще не распечатанную бутылку и с силой замахиваюсь на своего обидчика.
   - Митя!- кидается ко мне Клава
   Это спасает гостя. В последнюю секунду рука моя коротко и резко опускается вниз. Бутылка, скользнув по куску жести, прибитому к полу у плиты, с хрустом разлетается на мелкие мокрые куски. Порядком струсивший мой обидчик откидывается к стене и тупо смотрит на меня. Егор Гаврилович, видимо, в последний момент хотел спасти схваченную мной бутылку, присев, расставляет в стороны руки и замирает в такой смешной позе.
   - Ну, ты даешь, пацан, - первым откликается Степан.
   - Голову свернуть стервецу мало, - добавляет его друг, направляясь к выходу.
   За ним боком, боком через порог перевалился и Клим.
   - Черти полосатые, надоели-то вы мне. Выпить по-хорошему не могут! - бранится Клава, но, вижу, рада она несостоявшейся пьянке и возможности под шумок высказать свое недовольство.
   - Ладно. Хватит. Пора кончать. "Кина не будет", - насупился недовольный Степан.
   Ничего не оставалось, как застолье прервать, и каждому немного одуматься. Я одержал первую победу и вырос до того положения, когда в тебе видят взрослого человека и считают за равного.
   Несколько дней ношу в себе чувство непонятной вины, неловкости перед Степаном, Клавой, и в то же время сознание правоты и уверенности все больше овладевает мною. Поддержала Мария Куликова. Слух о моей перебранке дошел и до нее.
   - Молодец, Митя. Еще не так их проучить надо, наших выпивох. Опозорить стоило!
   Степан после этого нашумевшего случая больше не выпивал, на работу тоже никуда не ходил. Он заметно постарел, обмяк, и не было в нем прежнего гонора и беззаботности. Я старался не оставаться с ним надолго наедине, мне легче с Клавой. С ней можно запросто говорить обо всем. Но главная сейчас для меня забота - как быть дальше, чем заняться?
   - Учеба, Митя, сорвалась, надо думать о работе, специальности. Может, все-таки в мастерскую пойдешь? - спрашивает и советует Клава.
   - Лучше на стройку, - твержу свое.
   В конце концов мне повезло. Дядя Валя Савченко помог. Разыскал он своего давнего знакомого, еще довоенного строителя. Тот еще кого-то попросил за меня. И вот иду оформляться в строительно-монтажное управление. Оно занималось возведением жилых домов, имело рабочее общежитие.
   День выдался под стать моему настроению, теплый, солнечный. Пока не явился начальник отдела кадров, брожу по коридору СМУ, читаю многотиражку "Стройка", изучаю щит "Наши показатели". Зачем-то пересчитываю количество участков, бригад, всматриваюсь в фамилии бригадиров с тайным желанием узнать заранее, у кого из них мне придется работать.
   Бригадира мне назвал начальник отдела кадров, бритый "под Котовского" пожилой человек. Кадровик поговорил со мной, что надо, записал. Закрывая мое тощее личное дело, он поднял телефонную трубку, набрал нужный номер.
   - Здравствуй, Федор! - вскинул белесые брови кадровик, приветствуя кого-то на другом конце провода. - Принимай пополнение. Да, к тебе. Парнишка что надо. Думает учиться, рисовать умеет, живет тут без родителей, так что и за наставника будь, и за отца родного.
   Отмечаю про себя: "Все дядя запомнил обо мне из нашего разговора. И о вечерней школе, и о том, с кем живу, и моих увлечениях...".
   - Так, Дмитрий, - поднимается из-за стола кадровик. -- Наступает у тебя
   самостоятельная жизнь. Начни ее хорошо. Начало хорошее - добрым будет и продолжение. Получай направление в общежитие, устраивайся. А завтра - в бригаду Федора Архиповича Любухина. Желаю успеха.
   То ли мне показалось, то ли кадровик на самом деле хотел пожалеть меня, я неловко тычусь ему в плечо, бормочу слова благодарности и поспешно выхожу из кабинета. А в голове одно: не забыть бы фамилию бригадира, иначе не найду на стройке свою бригаду. У меня от радости кружится голова, я готов закричать во весь голос: "Меня приняли на работу! Я ученик каменщика. Быстро освою специальность и стану примерным рабочим". О своей радости я обязательно напишу маме и, конечно, обо всем расскажу Клаве.
   С Мешковыми я распрощался в тот же день. Степан был дома. Он то подтрунивал над Клавой, то пытался невпопад острословить со мной, помогал собирать мои вещички, уместившиеся в небольшом фанерном чемодане. Настаивал подбросить до общежития на попутной, но я отказался. Расставание всегда грустно, потому я торопился приблизить эту минуту, чтобы скорее поселиться на новом месте, начать новую жизнь. Но уйти пораньше мне не удалось.
   - Присядь перед дорогой , - попросила сестра.
   Не знаю, то ли ей не хотелось отпускать меня к чужим людям, то ли по какой другой причине, губы ее дрогнули, и она шагнула за занавеску.
   Если бы я знал, сколько огорчений ей пришлось перенести из-за меня, разве бы я улыбнулся иронически, "по-мужски", ее слезам! Я не бросился за нею, не успокоил ее.
   Накануне я случайно услышал ее разговор с Марией Куликовой. Говорили вполголоса, с горечью и тревогой.
   - Сколько ж е м у?
   - Больше двух.
   - Сходи к врачу.
   - Что ты, нельзя.
   - А Степан знает?
   - Догадывается.
   - И что ж он?
   - Все одно сына, Андрюшку, хочет.
   - А ты ни в какую?
   - Сама ж понимаешь, какой о н будет от пьяного...
   Глядя сейчас на Клаву, я заторопился со сборами еще быстрее.
   - Без посошка нельзя, - придержал меня Степан, и бутылка красного вина, "Вермута", мигом очутилась на столе. -Что ж, значит, уходишь от нас. Ни пуха тебе, ни пера, - как говорится. Нас не забывай, заходи, - выдохнул Степан.
   Заметно было, что есть у него ко мне какой-то серьезный разговор, завязать который ему никак не удавалось. Пока беседа была туманной, конкретно ни о чем .
   - Дмитрий, я тебя уважаю, ты это знаешь. И завидую тебе. Можешь ты все-таки добиться своего, настоять на своем. Правильно я понимаю?
   В Степане заговорила первая стопка.
   - Но вот ты скажи мне, - с расстановкой продолжил Степан, - зачем я живу? Для чего, для какой радости?
   Он пододвинулся ко мне вплотную и ждал моего ответа, который облегчил бы его душу, помог бы раскрыть смысл его жизни.
   - Учиться тебе надо, Степан. Всю жизнь учиться.
   Я искренне верил, что учеба в школе, техникуме или на производстве всякому поможет преодолеть любые трудности в жизни, убережет от увлечения спиртным.
   - Учиться? - переспросил Степан и посмотрел на меня таким потерянным
   и жалким взглядом, что мне стало не по себе.
   То ли не осмыслив до конца мой совет, то ли принял его за издевку, он
   порылся в кармане и вытащил какую-то вчетверо сложенную бумажку. "Гр- ну Мешкову С.Е., - прочел я, - предлагаю явиться в отдел милиции к 10 часам утра". Указана дата. Фамилия следователя была неразборчива, то ли Полунин, то ли Полухин.
   - Вот моя учеба, вот мой университет! - зло тыкал пальцем в повестку Степан. - Это все Клим подгадил, стерва однокрылая. Я так и скажу... Ладно, душа из нее вон. Давай выпьем!
   Передо мной сидел прежний Степан. Голова его клонилась все ниже и ниже, глаза смыкались. Я поднял чемодан. Степан, кажется, не заметил, как за столом он остался один.
  
  
   5
   В ночь перед первым выходом на работу не спится. Затих по коридорам нашего наполовину мужского, наполовину женского общежития гвалт, осела под окнами пыль от "матани", громыхнула в дверной ручке засовом вахтерша, а я все ворочаюсь в прохладной постели, обдумываю свое положение. Совсем недавно после исключения из техникума, казалось, померк для меня белый свет, жизнь кончилась на этом. Теперь же, когда огорчения и обиды чуть поотстали от меня, чувствую, воспрянул духом.
   Я всегда завидовал Степану, его умению запросто общаться с людьми, находить с ними общий интерес и с их участием и помощью выходить из любого положения, будь оно пустяковым или, по моим понятиям, немыслимо сложным. Никогда не унывал Степан и мне твердил постоянно:
   - Друзей имей, пацан. С ними не пропадешь
   Особенно просто и быстро у него знакомства завязывались с шоферами. Деловито обойдет машину иного, в кабину заглянет, пнет разок-другой скаты.
   - Сколько твоя "Люся" пробежала?
   И, не дожидаясь ответа хозяина "Люси", тут же выскажет ряд советов: "Рулевое управление надо подтянуть" или: "Кардан гремит, пора сменить".
   И еще минуту назад совсем незнакомый шофер уже доверительно ведет со Степаном разговор о своем житье-бытье. Этого так недостает мне. Вот и сейчас стоит мне подумать о завтрашнем дне, как неуютно чувствуется на новом месте, ноет в груди.
   "Осилю, смогу ли? Как примут меня строители? Не в тягость ли буду строителям?".
   Я мысленно вновь в старом дворе у Мешковых. Хорошо бы в первый раз на работу пойти с Клавой. Хотя бы до стройки доехать вместе, а, может, еще и с бригадиром или мастером познакомила бы меня".
   Так я, пожалуй, волновался два года назад, когда поступал в техникум. Степан был на Камчатке. Накануне последнего экзамена от волнений и переживаний температура у меня подпрыгнула до сорока. Всю ночь тогда просидела около меня Клава с аспирином да примочками. К утру жар спал, и я шел на экзамен ватными ногами, невесомый и ко всему безразличный. Теперь мне экзамен предстоял иной.
   В семь утра ожило наше общежитие. Захлопали двери, зашуршала в умывальниках вода. Наспех одеваюсь - не опоздать бы, еду разыскивать стройку. Находится она, как мне рассказали ребята строители из нашей комнаты, на юго-западной окраине города.
   Трамвай идет медленно, тычется из стороны в сторону меж частных домов, как заблудший, наконец. Останавливается на кольце. Прохладно. Всюды виднеются свежевырытые котлованы, остовы начатых домов, стопками сложенные плиты. Башенные краны, вытянув шеи, коршунами целятся с высоты в коробки белого кирпича. Всматриваюсь в вывеску, красным пятном, четко виднеющуюся на ослепительно белом торце стены. Пробегаю глазами: "Строительство жилзоны ведет СМУ N... Коллектив обязуется годовой план выполнить досрочно... Прораб Чичеров, мастер Котов, бригадир Любухин...".
   Фамилии мне ни о чем не говорят, кроме последней - "Любухин". Оглядываюсь по сторонам и вдруг:
   - Митя?- слышу я голос незнакомого человека. - Вовремя пришел, у нас как раз пятиминутка.
   Плотный, среднего роста мужчина с добрым лицом, стоявший с группой рабочих у дощатого домика с табличкой "Прорабская", шагает ко мне навстречу.
   -Пополнение к нам, ребята!- приветливо продолжает мужчина - это был Федор Архипович Любухин, - всем видом показывая, как рад он моему приходу.
   - Мужик в бригаде никогда не лишний.
   - С таким орлом, Федя, дом за неделю выведем,- съязвил каменщик со вставленными передними зубами. - Обмыть это дело надо. Как, малый?
   -Помолчи, Борис, - суровеет бригадир. - У голодной куме одно на уме...
   Рабочие хохочут, а у меня вмиг портится настроение. Не знаю, куда себя деть. "Не попроситься ли в другую бригаду?- мелькает мысль. - Тут тоже, похоже, пьют...".
   - А теперь давай знакомиться, - предлагает бригадир, поглаживая свой чуб "ежик". - Борис Потапов. Уже знаком тебе. Между нами - Борик. Каменщик неплохой, но не в меру... общительный. С утра потянуло его "обмывать".
   - Колосники горят!
   - Он селедку во сне видел!
   - Сказывается тяжелое детство: витаминов не хватало!
   - Рядом с тобой, Митя, Миша Салманов, недавний армеец. А это наш "студент" Пилипенко.
   После я узнал, что он учился в пединституте, но не закончил его и теперь
   готовится к поступлению в строительный.
   За спинами ребят прятался Коля - маленький, прозванный так товарищами за свой юный возраст и стеснительность. Он пришел в бригаду полгода назад после окончания строительного училища и до сих пор не может считать себя равным среди остальных рабочих.
   Невелика бригада, десяток человек, а всех сразу запомнить не могу.
   - В работе, сынок, всех узнаешь. Неделя пройдет и - и будто всю жизнь с нами был, - подбадривает меня тетя Фрося, толстенная, в рыжем от извести комбинезоне каменщица.
   Пока мы стоим у прорабской, чувствую, как все вокруг полнится утренними приглушенными звуками: скрежет рубильника на столбе, скрип башенного крана, топот чьих-то сапог по деревянному настилу. Ожила стройка. Начался трудовой день. Каменщики расходятся по своим рабочим местам.
   Мне хочется тут же с ними подняться наверх и сразу приступить к работе, делать все, что надо, что они скажут. И лучше стать рядом с Мишей Салмановым и помогать ему. Очень он понимающе и сочувственно смотрел на меня во время нашего знакомства. Наверное, хороший человек и старше меня не намного.
   - А мы с тобой, Митя, экскурсию совершим, - прерывает мои мысли Федор Архипович.
   Не спеша идем вокруг дома, по строительной площадке.
   - Так вот, Митя. Работа у нас нетяжелая. Кирпич всяк поднимет, четыре килограмма в нем. Но обращаться с ним надо с умом. К концу смены иногда спины не разогнуть.
   Я смотрю на Федора Архиповича с недоумением.
   - Это поначалу, - успокаивает он меня. - Втянешься - легче будет. Ты уясни одно. При постройке здания, того же жилого дома, многие работы выполняются: земляные, каменные, монтажные, отделочные. Разные специалисты работают: сантехники, электрики, каменщики, крановщики, облицовщики, плотники. Все хороши, а виднее всех каменщики. Они основное делают. Их труд на века. Вот и подумай, какую профессию ты хочешь получить.
   Федор Архипович рассказывает о том, как вначале на "голом" месте появляются геодезисты, забивают первые четыре колышка, делают привязку участка, роют котлован, а затем насыпают из песка подушку. Лишь потом, после монтажа перекрытий, начинает расти надземная часть - первый этаж.
   Федор Архипович, дабы показать всю сложность строительства жилого дома, останавливается и многозначительно смотрит мне в глаза
   - Раньше пятиэтажный дом два-три года делали. Кирпич "козоносы" по лесам подтаскивали. За смену, думаешь, каменщик сколько мог кирпича уложить?
   Я думаю о другом. Генподрядчик, субподрядчик, сандрики, пилястры, марши, пролеты... Разберусь ли я в этой строительной мешанине? Впрочем, студентом-практикантом я уже бывал на стройке. Недели две мы клали стены какой-то котельной. Старшекурсники, помнится, сами разрабатывали проект этого сооружения, а мы, "первачки", вместе с рабочими строили его. На подхвате больше были.
   От Федора Архиповича я узнал, что его бригада в СМУ на хорошем счету, соревнуется с бригадой Василенко. Ребята у Федора Архиповича подобрались молодые, дружные. Бориса Потапова, которого все звали Бориком, перевели к ним несколько месяцев назад, по просьбе его жены Веры, работавшей здесь крановожатой.
   - На прежнем-то месте лодырничал парень, водочкой баловаться стал. Чуть не уволили его,- рассказывает мне Федор Архипович историю с Бориком. - Отстоим. Не дадим пропасть человеку.
   Говорит Федор Архипович просто, как с равным, и становится у меня на душе спокойно.
   6.
  
   Люблю приходить на стройку рано утром, когда здесь, кроме ночного сторожа, никого нет. Расставив широко ноги, сонно приткнулись к стенам помости. Весь день они гнутся под тяжестью клетей с кирпичом, сейчас отдыхают. В дальних углах комнат, коридоров еще таится ночная темнота, но с каждой минутой она светлеет и исчезает. Если взобраться этажом выше, увидишь вокруг плотный молодой лесок, куда мы ходим отдохнуть в короткие обеденные перерывы.
   Первым появляется бригадир, к восьми в сборе вся бригада. Пока Федор Архипович обходит рабочие места, прикидывает, кого куда поставить, сколько потребуется на сегодня кирпича и раствора, у прорабской оживление. Ребята угощают друг друга куревом, остряки подначивают над Колей-маленьким. Но, получив отпор от тети Фроси, - она всегда защищает Колю, - переключаются на Борика. Потапов необидчив. На шутку сам отвечает шуткой, а то и крепким словцом:
   - А пошли бы все к той бабке!
   Но вот под рукой крановщицы Веры щелкает контроллер, вздрагивает стрела, и блок с крюком бесшумно бежит вниз-вверх: нет ли обрыва?
   Летят в сторону окурки, ребята начинают разбирать свой инструмент, рассредотачиваются по всему дому.
   Я приставлен учеником к Федору Архиповичу, к работе приступаю чуть раньше остальных ребят. Первым делом по длине всей кладки, от угла до оконного проема, набрасываю горкой кирпич. Тут легко, хотя горка растет медленно, а убывает по кирпичику быстро. Труднее с раствором. Тяжел он, въедается в руки, так что к перерыву начинают с непривычки гореть ладони.
   - Передохни,- бросает бригадир.
   Сам он даже не разогнулся. Красиво получается у Федора Архиповича. Беглый взгляд на натянутую причалку, короткий шлепок раствора - и кирпич, чвакнув словно от удовольствия, удобно устраивается в нужном месте. К нему второй, третий. Мне бы научиться так.
   - Кирпич должен играть в руке, - учит меня Федор Архипович. - Класть его надо свободно и нелегко. Вот так. О перевязке швов забывать нельзя. Тычок, ложок, тычок - и шов закреплен.
   Хочется попробовать самому. Федор Архипович хорошо понимает мое состояние.
   -Пробуй! -разрешает он.
   Кирпич враз почему-то становится очень тяжелым и неповоротливым. Беру его обеими руками, с силой вдавливаю в раствор, но выровнять его сходу не удалось. Повторяю все заново. Наконец, кирпич успокаивается, приткнувшись торцом к соседу, но все же "ростом" он оказывается ниже.
   Федор Архипович поднимает мой кирпич.
   - Смотри.
   От раствора под кирпичом видно лишь мокрое пятно.
   - Перестарался, Митя!
   Усердствуя над кирпичом, я незаметно для себя полностью растер и выдавил на землю положенный раствор.
   - Вначале поучись на песке, - советует Федор Архипович. - Я начинал на песке.
   В свободное время насыпаю из песка подушку, учусь класть кирпичи насухую.. Все как по-настоящему: прицеливаюсь на угол отвесом, вытягиваю причалку и, закончив ряд, чиркаю кельмой по лицевой стороне предполагаемой стены, подрезая растворные заусенцы. Раз от разу "кладка" моя получается все удачнее, чувствуется, как ухватистее становятся мои руки, точнее движения.
   Видя мое старание, Федор Архипович через некоторое время разрешает мне делать забутовку на капитальной стене. Забутовка, проще сказать, - заполнение кирпичным щебнем, четвертушками, половинками пространства между наружными и внутренними рядами кирпича.
   - Кирпич надо беречь, - как бы самому себе говорит Федор Архипович. Целый кирпич стоит шесть копеек, лопата раствора - десять. Вот и посчитай, сколько рублей мы с тобой укладываем в стену.
   Однажды, когда Котов, наш старый мастер, задержал в прорабской моего учителя по какому-то делу, я осмелился класть кирпич вместо него. Потом прошибло меня от мысли, что делаю не так: отругает бригадир за самоуправство. Но, оказалось, переживал напрасно. Федор Архипович, вбежал по лестнице наверх (признак хорошего настроения), окинул взглядом мою кладку. Прошелся взад-вперед, позвал к себе ребят.
   - Ну-ка, братцы-кролики, посмотрите внимательно, дайте оценку Митиной кладке.
   Каменщики смотрят вблизи, отходят поодаль, выверяя свои знания по моей работе.
   - Средний бы ряд надо щебнем заложить, - замечает Салманов.
   - Швы нескольких рядов совпадают, - радостно указывает Коля-маленький на мой промах.
   - Слой раствора не одинаковой толщины,- усмотрел Шерстюк, каменщик четвертого разряда.
   - Для первого раза хорошо, - явно завысив качество моей кладки, оценивает тетя Фрося. - Почаще надо браться за кельму.
   Она всегда поддерживает меня.
   - Замечания все верные, - подытоживает Федор Архипович. - Для начала, Митя, неплохо. Молодец. Хватка есть. Крепи руку. Каменщик из тебя должен получиться.
   Он берет свою кельму и сразу включается в размеренный ритм. С каждым рядом Федор Архипович распрямляется во весь свой рост, так что вскоре я начинаю сооружать ему помости.
   Ученику на стройке поручают любое дело, не требующее специальных знаний и умений.. И мне приходится заниматься разной подсобной работой. Обеспечив Федора Архиповича всем необходимым, становлюсь под кран отцеплять груз, что стропальщик подает с земли: раствор, оконные перемычки, клети с кирпичом. Следом за нами идут плотники, сантехники, электрики. Они тоже требуют "условия" для работы - чистых помещений. Вместе с Колей-маленьким беремся за лопаты, выбрасываем в окна строительный мусор. Стараемся на совесть. Дорога похвала бригадира, да и не хочется получать замечание от мастера Котова. За наши успехи. Качество работы, хозяйское отношение к строительному материалу никто так не болеет душой, как наш ветеран-строитель мастер Котов. Его глуховатый голос начинает гудеть, когда он обнаруживает неплотно подогнанные в полу доски или с перекосом натянутую электропроводку. Халтуры не выносит.
   - Для себя же строим, не для чужих! - искренне возмущается мастер.- Позорники.
   - И тогда трудно завоевать иному провинившемуся рабочему его расположение. Котов долгое время не замечает бракодела, а поздоровается с ним, в глаза не глянет. Мы уважаем нашего мастера. Без специального образования строительное дело он постиг в совершенстве. Возраст Котова приблизился к пенсионному, но об уходе на отдых он, кажется, и не помышляет. Дружен Котов с нашим бригадиром, друг друга понимают с полуслова. Сочувствует ему Федор Архипович:
   - Мастеру бы за чертежи засесть, изучить, чтоб в деталях всю картину видеть, а он половину времени расходует на звонки: стройматериал выбей, технику достань, людей обеспечь работой.
   Понимая это, каждый из нас старается уменьшить заботы старого строителя.
   Редко, когда вдруг Веры не окажется на кране, а иной горластый шофер будет торопиться в обратный рейс, нам приходится вручную разгружать кирпич. Федор Архипович на такую работу посылает нескольких человек. Для Потапова это любимое занятие. На машину он взбирается первым и с ленивой размеренностью начинает по цепочке передавать кирпич за кирпичом. Сковырнув с кузова последнюю половинку, наверх идти он не торопится. Старательно разглаживает на брюках бывшие с утра стрелки, щелчками сбивает с них соринки. И если не очень устал от разгрузки, скользнув глазами по кабине жены, непременно выкинет в покачивающемся кузове коленце:
  
   И-эх, кошка бросила котят,
   Теперь живут, как хотят!
  
   - Борик!- строжится сверху бригадир. - Ты сколько сегодня кирпича уложил? Салманов тебя обошел.
   - А сколько сейчас часов? - учуяв в голосе бригадира добродушные нотки, продолжает дурачится Борик.
   - Половина нашего, - словами Борика отвечает Федор Архипович.
   - Скорее бы пять да на работу опять!
   Для виду Борик ломается, форсит, но на стену идет, продолжает кладку. Уважает он Федора Архиповича, побаивается. Как-никак слово дал: в новой бригаде "не валять дурака", "не филонить". Да и с каждым днем все сильнее втягивается Борик в общий ритм и заботы бригады, все реже он слышит от бригадира замечания. Контролирует его вся бригада. Заработок идет в общий котел.
   - В бригаде был заведен порядок: начинать работу всем вместе и перекур для всех объявлялся разом. Поблажек ни кому, кроме разве тети Фроси. Та в перерыв, покупая в неближнем магазине продукты для семьи, задерживалась иногда на пяток - десяток минут.
  
   Однажды Федор Архипович, видимо, решил, что подоспело время испытать меня на самостоятельном задании. Выложить в помещении перегородку, проще сказать, соединить две противоположные стены третьей вполкирпича стенкой, для опытного каменщика дело несложное.
   - Разметь поточнее на полу расстояние от углов, натяни покрепче причалку и смело начинай, -напутствовал меня мой наставник.
   Так я и сделал. Кирпич под рукой, раствор свежий, как говорит наш мастер, "ластичный". Вязко мажется на кирпичи. Я выкладываю часть перегородки, затем перехожу к противоположной стене и также с наклонным скосом, ступеньками выстраиваю кирпичный треугольник, чтобы потом заложить пустующую середину, соединив концы.
   "Так быстрее", - думается мне.
   Но как же я был удивлен, когда подведенные с двух сторон стенки разминулись в разные стороны!
   - Митя, перерыв!- напоминает мне с лестничной клетки тетя Фрося.
   - Я попозже.
   На обед не иду, а начинаю разбирать свою перегородку. Правильно говорят: ломать - не строить. Строил полдня, развалил свое неудачное сооружение за четверть часа. С каждого кирпича счищаю в железный лоток прилипший раствор. Начинаю класть заново и в одном направлении. На этот раз дело идет лучше, даже, мне кажется, совсем хорошо. Федор Архипович должен быть доволен.
   Он заглянул ко мне, когда перегородка была высотой мне по плечи. Посмотрел, но похвалы я от него не услышал.
   - Не перегородка, а "дунайские волны", Митя. Проднимись на подмости, посмотри.
   Действительно, стенка здорово "играла". Как это я сам не заметил?
   - Ладно,- успокаивает меня Федор Архипович. - Помещение подсобное, можно оставить. Штукатуркой еще подровняется. Но впредь будь внимателен.
   Не нравится мне эта снисходительность бригадира. Воспользоваться ею - значит признать себя слабаком, никудышным каменщиком. Нет, так не будет.
   В конце смены, когда Вера уже спустилась с крана и каменщики стали уходить со стройки, ко мне подошел Салманов.
   - Вижу, Митя, не торопишься домой. Останусь и я с тобой. Помогу.
   - Я сам.
   - Вместе веселее.
   Он берет лом, и мы направляемся в подсобное помещение к злополучной перегородке. За несколько часов она окрепла, схваталась раствором. Но вот Салманов, поплевав для видимости в ладони, с криком из озорства "Поберегись!" ударил ломом в перегородку. Вздрогнули кирпичи. Еще удар, и перегородка, щербатясь выбитыми кирпичами, стала на глазах уменьшаться, оседать на пол. На мокрой от раствора дорожке заново размечаем основание перегородки. Салманов кладет первый кирпич. А когда первый ряд соединил две противоположные стенки, он заставил приняться за кладку и меня.
   - Смелее берись, Митя. Только в работе и узнаешь, как надо работать.
   Салманов мурчит что-то себе под нос, всем давая понять, что не замечает моей не совсем умелой кладки, что мы работаем на равных.
   -Как думаешь, не развести ли раствор? Не густоват? - советуется Салманов.
   Я и сам чувствую, что раствор все труднее класть, кельму не стащишь, а не соображу, в чем дело.
   Плеснул Салманов полведерка воды, работа пошла веселее. С каждым рядом кирпича мы постепенно разгибаемся, и вот уже под ноги приходится подставлять перевернутый ящик.
   Мне легко с Салмановым. Минутами забываю даже, что нахожусь на работе, выполняю задание бригадира. Мы без умолку говорим. У меня радостное настроение. Это, наверное, оттого, что человек вот так бескорыстно пришел к тебе на помощь, неназойливо, терпеливо учит тебя твоей будущей профессии, а заодно и преодолевать трудности.
   - Миш, ну а почему ты остался помочь мне? Никто тебе не приказывал, да и перегородка ведь не к сроку...
   - Верно, Митя, никто мне не приказывал и перегородка нужна не к спеху. Но неизвестно, какой бы тебе понадобился срок, чтобы понял: не всякая работа выполняется по приказу. Слышал выражение "по велению души"?
   - Слышал.
   - Вот для души приказа не требуется.
   Салманов закладывает щель последней половинкой, приглаживает раствором и легко соскакивает на пол.
   - Готово! Завтра смело можешь свою работу сдавать Федору Архиповичу.
   На улице уже темно. Возвращаемся с Салмановым домой уставшие, но вроде как породнившиеся. По дороге говорим с ним о разном: о его службе в армии, о моей учебе в вечерней школе, но в душе у каждого - стройка, только что успешно выполненная работа. И приятно было от сознания своей нужности стройке, умения преодолеть усталость и соблазн уйти с работы со всеми вместе, от предчувствия похвалы Федора Архиповича.
  
   Обеденный перерыв проводим по-разному. На этот раз между нами непроизвольно возник горячий разговор. А причина - сообщение в газете о том, как один японец, директор машиностроительного завода, увеличил производительность труда своих рабочих за счет повышения вдвое премиальных для некурящих. После этого многие перестали курить. В результате - выигрыш в работе.
   - Ну, хитрец японец! - удивился Потапов. - Надо же додуматься.
   - Нам такое не подходит,- высказал свое мнение Шевчук, малоразговорчивый, редко когда вступавший в споры каменщик.
   - "Доброта" директора понятна,- откликнулся Пилипенко. - У него одна забота: выжать из рабочих все что можно. От станка не отойди ни на минуту.
   - Все так, но мы, братцы. В самом деле подолгу курим,- отмечает Миша Салманов.
   Архипович. - Есть нам о чем подумать. Каждому надо посмотреть, что он еще может, что в его силах. Прикинуть, как улучшить свои показатели. Взять обязательства, как их, - запнулся бригадир, - индивидуальные.
   - И мне брать? - хихикает Потапов.
   - Ты же не хуже других.
   - Малограмотный я. Знаю лишь А, Б, В, Г, Д: абы выгодно было!
   Его неуместную шутку никто не поддерживает. Под осуждающими взглядами товарищей Потапов стихает, отходит в сторону. А мне даже становится чуть-чуть жаль Борика. Своей несдержанностью, бахвальством он не раз наказывал самого себя, ронял себя в глазах бригады.
   Спор наш остается незавершенным до того дня, пока к нам не пришел прораб Чичеров. Говорили о нем: крутой мужик. При надобности дойдет до любого начальства, враз может и повысить, и взгреть. Сопровождающих не любил. Незаметно пристраивался в сторонке и наблюдал за работой строителей. Неуютно становилось под его взглядом. Начинал суетиться Федор Архипович, я же, наоборот, становился скованным и сердитым от мысли, что меня контролируют, вроде как не доверяют. Уплотняются минуты, быстрее растет стена.
   И на этот раз Чичеров не меняет своей привычки. Проходит, не торопясь, по всему этажу, смотрит, как Салманов с Шерстюком укладывают оконные балки. Заводит разговор с бригадиром, выводящим угол:
   - Смотрите, обойдет вас бригада Василенко.
   - Это еще как сказать.
   -А так сказать: у тебя в бригаде каждый за смену двести пятьдесят кирпичей укладывает, у Василенко на полсотни больше. Побывайте у них, убедитесь.
   - А что? Идея!
   - Сходим обязательно. Посмотрим.
   Предложением прораба многие из нас заинтересовались. Лишь Потапов посморщился недовольно: "Не было у бабы забот, купила поросенка".
   По договоренности с Котовым Салманов и тетя Фрося отправились в "гости" к соседям. Бригада Василенко, по численности равная нашей, в полукилометре от нас, за сосновой рощей, строила жилой дом для рабочих хлебозавода.
   - Хорошенько там смотрите.
   - Распрашивайте, не стесняйтесь.
   - К нам приглашайте, - напутствовали мы своих посланцев.
   Вернулись они к перерыву.
   - Как там у них,- интересуемся.
   - День начинают с кладки, а не с установки помостей, как у нас.
   - Правильно говоришь, Фрося. Тут нам надо перестраиваться,- поддерживает ее бригадир.
   - У меня предложение есть, прошу слова! - подключается к разговору Потапов, и сразу было не понять его, серьезно он говорит или дурачится.
   - Давай, Борик!
   - Нам надо создать звено по подготовке рабочих мест. С вечера оно разнесет помости, загрузит их кирпичом, расставит лотки для раствора, проход расчистит вдоль стен, чтоб остальным не спотыкаться.
   - Дело предлагаешь, Борик. Принимается,- одобрил его бригадир.
   - Доска показателей нужна, как у Выасиленко, чтоб каждый видел, сколько сработал за день,- предложил Салманов.
   Размеры доски он снял у Василенко, и Федор Архипович поручает ему и мне "довести доску до ума".
   Мы написали личные обязательства, из которых сложились бригадные, всего участка и в целом СМУ. Вместе с другими в папку мастера Котова легли и мои.
   Замечаю, что после производственного собрания интереснее стали проходить наши рабочие будни. Первым делом мы с Салмановым взялись за изготовлении Доски показателей.. Находим нужного размера лист фанеры, окантовываем ее аккуратными рейками. Салманов сбегал в соседний дом, попросил у маляров пол-литровую банку малиновой краски. Ее хватило окрасить Доску дважды. Пока она просыхает, заготавливаем из жести два ушка для крепления. Содержание Доски показателей сочиняем все вместе:
  
   - Обязательно фамилию каждого каменщика написать и число.
   - Какая работа выполнялась, очень важно.
   - Норму времени указать.
   - Процент выполнения, само собой.
   - И заработок для сравнения в конце.
   Доску, яркую, нарядную, вывешиваем на стене бытовки. Стена обращена "лицом" к дому, так что каждый из нас невольно во время работы не раз поглядит на нее. С созданием звена по подготовке рабочих мест больше высвобождается времени на непосредственную кладку. Работа спорится, кирпич в дело идет быстрее обычного. Мастер Котов засомневался вначале: куда расходуется кирпич? Проверив нашу кладку, он идет к телефону просить привезти с силикатного завода кирпича дополнительно.
   Однажды он привел с собой редактора нашей многотиражной газеты "Стройка". "Живого" журналиста я видел впервые, потому очень хотелось, чтобы он подошел ко мне, поговорил со мной. Но редактор поговорил лишь с бригадиром, сделал какие-то пометки в блокноте и вскоре ушел. А я бы мог ему многое рассказать. Например, как я сдавал на разряд. Собрали нас пять человек таких же молодых каменщиков из других бригад и каждому дали задание. С утра для нас приготовили инструмент, раствор. Стропальщик Ершов поднял наверх несколько клетей с кирпичом. В комиссии по приему экзамена знакомым мне оказался лишь наш мастер. Остальных - главного инженера, председателя комиссии, нормировщика из отдела труда и зарплаты СМУ и члена постройкома - я лишь видел мельком. Разговаривать с ними не приходилось.
   Задание понятное: в течение четырех часов работать на капитальной стене, под причалку тянуть внутреннюю версту и забутовку. Волновался очень. Смогу ли удовлетворить требованиям комиссии? А вдруг не зачтут моей работы?
   - Не робей, Митя,- приободрил меня Федор Архипович. - Все будет хорошо.
   Легко сказать "будет хорошо". Как сделать на "хорошо"? Но вскоре успокоился и так втянулся в работу, что на время даже забыл, что сдаю экзамен. Члены комиссии вернулись ко мне в точно назначенный срок.
   - По времени в кладке уложился, - первым ответил нормировщик. - Полкубометра израсходовал.
   -Теперь посмотрим качество ,- продвинулся вперед Котов.
   Сунул меж кирпичей заостренный штырь. Не идет. Перевязка швов соблюдена. Измерил толщину горизонтальных и вертикальных швов. Тоже в пределах нормы. Раствор брал экономно. Замечаний у комиссии нет.
   - А теперь скажи, молодой человек, какие существуют системы кладки? - задал вопрос председатель комиссии.
   - Цепная, многорядная, декоративная. Это все кирпичные. Есть еще бутовая, бутобетонная...
   - Хорошо. А методы работы? Стенку в два кирпича, допустим, как легче класть, одному каменщику или звену?
   -Звену в три человека.
   - А перегородку в полкирпича?
   - Лучше одному - двум.
   - Правильно, молодой человек, - пожал мне руку председатель комиссии. - Ты сдал экзамен. Поздравляю.
   В тот же день на нашей Доске показателей появился "боевой листок", сообщавший о моем успехе на экзамене.
   Я бы мог рассказать редактору и о письме от мамы. Она тоже радовалась за меня. "Скажи спасибо своему бригадиру, - писала мама. - Хороший он, видно, человек". Оказывается, Федор Архипович послал ей благодарственное письмо, где рассказал о моей работе и похвалил меня за получение второго разряда.
  
   7
  
   После Октябрьских праздников провожаем Потапова в армию. На службу Борик уже раз собирался. Рад был, когда, придя домой с работы увидел впервые повестку из военкомата. Сначала приписка, потом медкомиссия.
   - Годный!
   Остриг он свой красивый густой чуб и некоторое время на работу ходил в соломенной шляпе: неудобно безволосому с головой, как бубен. А еще потому, чтоб не отвечать на вопросы любопытствующих:
   - Забрили?
   - Ага.
   - Когда ж в отправку?
   - Долго не задержусь.
   Но на последнем перед отправкой медосмотре военком придержал Потапова:
   - Сына уже имеешь?
   - Так точно.
   - А кто ж его растить будет? Отойди-ка в сторонку.
   Сейчас отсрочка кончилась, и Борика вновь призывают. Но уже совсем не хочется ему уезжать от семьи, от друзей по работе. Накануне отправки мы едем к нему домой, на частную квартиру. Честно говоря, не очень хочется идти к нему. Настоял Федор Архипович.
   - Нельзя. Не на день человек уезжает.
   Потаповы ждали нас и к нашему приходу уже приготовили стол с закуской и вином.
   "Пить или не пить? - вертится у меня в голове. - Видел я эти выпивки. И перед бригадиром неудобно. А, может, в таких случаях обязательно выпивают"?
   Федор Архипович словно угадывает мои мысли:
   - Не хочешь, Митя, - не неволь себя. - А вообще по старому обычаю на проводах рюмку выпить не запрещается.
   Выпили по стопке и разом заговорили, зашумели, словно в шуме хотели утопить предстоящее грустное расставание. Но вот настала минута, когда следует сказать какие-то хорошие слова, вроде как объяснить причину нашего сбора в семье Потаповых. Федор Архипович поднялся из-за стола:
   - Торжество у нас сегодня, ребята. Провожаем на срочную службу нашего товарища, толкового специалиста Бориса Потапова.
   Вера внимательно посмотрела на мужа, будто сомневаясь в оценке, данной бригадиром.
   Много хорошего мы сделали вместе, - продолжал бригадир, - и в первое время мы особенно почувствуем отсутствие Бориса.
   Федор Архипович длинных речей говорить не умел. Передохнул, откашлялся:
   - Как служба пойдет, от тебя, Борис, зависит. Трудно придется. Особенно
   вначале. Но руки не опускай. На стройке тоже нелегко было. Главное, возьми себе в голову: служить надо хорошо. Попросили - сделай, приказали - выполни. Так что, Борис, отличной тебе службы и благополучного возвращения.
   - Вернешься - приходи к нам опять!
   - И никуда больше!
   - Пиши нам, а мы тебе!
   - Фотокарточку пришли , - загалдели, оживились ребята.
   Шутки, смех, подначки. Миша Салманов, в памяти которого еще свежа была армейская служба, подсев к новобранцу поближе, стал советовать, каким надо быть солдату.
   - Подальше от начальства, поближе к кухне! - вставил в их разговор осмелевший Коля-маленький солдатскую байку, услышанную от какого-то "сачка".
   - Насчет начальства не знаю, - засмеялся Салманов, - а вот что кухня не главное для солдата - это точно!
   К ребятам присаживается Федор Архипович.
   - Гляжу на вас, братцы-кролики, себя вспоминаю молодого,- расслабленно
   вспоминает Федор Архипович. - Таким же новобранцем на фронт уходил. Троих нас, одногодков, призвали из нашего села. Кто куда попал, а я в танкодесантную часть. Непрерывные бои. Нервы на пределе. Одного хотелось: выспаться. Лишь в госпитале удалось это сделать. Там и о Победе услышал.
   После войны Федору Архиповичу довелось пять лет служить в армии. Демобилизовался, пришел на стройку да и прирос к ней навсегда...
   А хозяину застолья не сидится на месте после второй рюмки. Притащил из соседней комнаты проигрыватель и с первыми шипящими звуками пустился в пляс.
  
   Эх, мать, моя мать,
   Зачем меня женишь?
   Заберут меня в солдаты,
   Куда жену денешь?
  
   От нахлынувших чувств льнет к плечу бригадира, пытаясь излить ему свою душу, но твердит одно то же: "Федя, не забуду! Федя...".
   - Сядь, Борис, поговорим, - просит Федор Архипович.- О жене, семье не волнуйся. Нужда в чем будет, поможем. Служи спокойно.
   Я смотрю на них и думаю: хорошо быть вместе, хорошо иметь друзей, близких, надежных. Словом помогут, и то легче станет.
   Уходим мы от Потаповых еще засветло, но кое-где в окнах уже зажелтели огоньки. Осень отсчитывает последние дни. Покидать Бориса не хочется. Грустно становится оттого, что постоянно приходится с кем-то расставаться, что-то терять. Видимо, без этого не прожить.
   И еще думаю о Борисе Потапове. От ежедневного общения с рабочими, под присмотром Федора Архиповича выправился парень. Не дали ему пропасть. Выходит, "коллектив", "бригада" - не пустой звук. Кое-что и мы значим!
   И с каждым разом чувствую, как приходит взрослость.
  
   8
  
   Не люблю рассказывать о себе. Не хочу, чтобы все знали о моей жизни, моих планах, потому стараюсь больше слушать других, чем рассказывать сам. Только не смог я выдержать этого правила в отношении нашего бригадира. Незаметно для себя рассказал я ему о маме, живущей в деревне, о Клаве со Степаном, о том, что думаю закончить вечернюю школу и поступить в техникум. Умел Федор Архипович в разговоре расположить к себе и выведать у собеседника самое сокровенное. Иногда он рассказывал о своей семье. Знали мы, что семья у него большая , и что постоянно живут с ним племянники, племянницы, другие родственники.
   - Не семья, а футбольная команда,- смеялся Федор Архипович.
   Ко всем он был внимателен. А на работе и строг. Никогда люди, свои ли чужие ли, не были ему в тягость.
   Однажды во время обеденного перерыва Федор Архипович подсел ко мне. Привалился к стене, скрутил "козью ножку", хотя не курил.
   - Как, Митя, выходной-то провел?
   - Ничего. В кино сходил.
   - Кино - это хорошо. На него два часа ушло. А остальное время куда потратил?
   Не вспомнил я, чем занимался. Так, мелочами.
   - К сестре-то не съездил?
   - Нет.
   - Плохо. Ты теперь подмога для нее, мужчина.
   - Порой, Федор Архипович, не хочется идти к Мешковым из-за Степана.
   - Обязательно начнет водкой угощать. Выпивать не хочу, отказаться трудно. Обижается...
   -Тебе, Митя, сестра нужна. Ее ты обязан и морально поддержать, и материально помочь. А ты оставил ее одну и пусть живет как знает. Так?
   Неловко перед бригадиром. Я-то думал показать свой характер перед Степаном, а выходит, я лишь вред Клаве приношу.
   - Знаешь, о чем думаю, Дмитрий?
   - Не знаю, Федор Архипович.
   - Приведи-ка ты своего зятя к нам на стройку.
   - Степана на стройку?
   Вот уж никогда не ожидал от своего бригадира такого предложения.
   - Люди нам нужны,- продолжал Федор Архипович. - В бригаде, сам видишь, некомплект. Будет он при деле, специальность хорошую получит, и тебе спокойнее станет.
   Что я мог ответить Федору Архиповичу? Его предложение застало меня врасплох, но еще больше окрепло к нему чувство благодарности, чуть ли не родства.
   Степан появился у нас на стройке недели через две.
   - Подумаем, посмотрим. - говорил он мне в последнюю нашу встречу у него дома.
   - Стаж тебе разве не нужен?- робко вклинилась в наш разговор Клава, боясь услышать от мужа отказ.
   Сама она продолжала работать дежурным электриком в соседней электромеханической мастерской и зарплату получала небольшую.
   - Ты мне мозги не компостируй!- огрызнулся Степан - "Стаж", "специальность"... Хочу работу заметную, видную. Чтоб другим на зависть. А на стройке что? Ведро с глиной - весь инструмент!
   - Для "заметной" специальности учиться надо. Поступай в вечернюю школу, как я. А пока каменщиком поработаешь, - советовал я ему.
   - Подумаю.
   - Через три дня ждем тебя на стройке.
   - Без бутылки не договоримся.
   - Обойдемся без бутылки.
   Клава настояла, чтобы я заночевал у них. Невеселая она была в этот раз. Вспоминала деревню, где жила в детстве, начальную школу. После окончания которой ей не пришлось больше учиться, маму.
   - Хоть бы погостить на пару дней приехала. Все некогда. Работа.
   Я думаю о маме, о Клаве, о Степане. Не верилось мне, что убедил его.
   ... Степан пришел на стройку скорее из любопытства. Вот стоит он на бетонном полу четвертого этажа, посматривает на ребят, улыбаясь и нисколько не смущаясь в новой обстановке. Федор Архипович рассказывает ему об условиях работы, наших возможностях, планах.
   - Коллектив у нас хороший, работящий,- окидывает всех взглядом бригадир.- Не знаешь - научим, попросишь - поможем.
   - "Поможем"... кирпич пропить!- вставляет, смеясь, Степан.
   Молчат ребята, хмурится бригадир.
   - Захочешь разряд повысить, пойдем навстречу. Захочешь заработать, дадим такую возможность. Поступишь учиться, приветствовать будем. Но договор: работать на совесть,- заключает бригадир.
   Степан когда-то учился в ФЗУ на каменщика, но не закончил, сбежал домой к отцу. К нам в бригаду его приняли с испытательным сроком.
   С трудом вживался Степан. Не привык он себя ограничивать строгими часами смены, местом работы. Тягостно ему было изо дня в день видеть все тот же кирпич, грязно-серый раствор да слышать поминутные команды стропальщика Ершова "вира" - "майна".
   Порою думалось мне, что лучше бы было отпустить его со стройки по "собственному желанию", в то же время не было твердой уверенности, что он вскоре найдет себе работу по душе, не будет беспричинно заглядывать в бутылку, огорчать Клаву. Иногда он, кажется, забывался, мирился со своею участью, не разгибаясь, что называется, метал кирпич за кирпичом. И тогда с каким-то остервенением скрежетала о железный лоток его кельма, высекая искры. Работал до тех пор, пока под рукой не оказывалось кирпича. Вычерпывал последний мазок раствора, закуривал "Нашу марку" и сидел молча и отрешенно.
   А тем временем крановщица Вера плескала очередную бадью раствора или бесшумно ставила рядом пакет кирпича. И, будто спохватываясь, Степан, цыкнув окурком в сторону, снова брался за кирпичи. Но такие рабочие порывы у Степана бывают нечасто. Потому в первые недели нам с ним пришлось очень нелегко. Даже терпеливый Федор Архипович как-то наедине со мной невесело пошутил:
   - Трудный орешек твой зять. Не приучен к труду. Но жизнь обломает.
   Нередко после выходного Степан появляется с больной головой от вчерашней выпивки. Во что бы то ни стало ему требуется опохмелиться.. Тогда он изо всех сил старается угодить бригадиру, мастеру, вызывается выполнить любое их поручение: что-то принести, куда-то позвонить, за кем-то сбегать. Попутно Степан через знакомых шоферов, рабочих с других объектов достает желанную "четушку". А с этим появляется и хорошее настроение, и шутки: только нет нужной отдачи как от каменщика: сменную норму кирпича - кубометр с небольшим выработать не успевает.
   Журит его Федор Архипович, совестит по-доброму.
   - Добротой человека не испортишь, - не раз я слышал от бригадира.
   - Но и не каждого выправишь, - осторожно возражал я ему.
   - Тут спешить не будем, - оставался при своем мнении бригадир. - И отворачиваться от Степана не надо.
   Как-то вернувшись с занятий в вечерней школе, я долго не мог заснуть. Какое-то тягостное, нудное состояние овладело мною в ту позднюю глухую ночь. Хотелось молча бродить, но никого не видеть, ни с кем не разговаривать. Я встал с постели, выглянул в коридор. Никого не было видно, лишь гулко стучали над тумбочкой вахтера настенные в деревянном ящичке часы. Я подошел к окну и ахнул: весь наш двор был покрыт снегом. Он падал тяжелыми хлопьями, неторопливо забеливал двор, деревья, крыши домов, будто давал мне возможность попрощаться с осенью, с черной застуженной землей.
   С наступлением холодов дела на стройке стали продвигаться медленнее, труднее. Нет-нет да и задержится в пути с бетонорастворного узла самосвал с раствором. Случаются перебои с кирпичом. И тогда, если нет другой ,неотложной, работы спускаемся на первый этаж в угловую комнату, приспособленную под бытовку. Хорошо здесь после нескольких часов, проведенных на морозном ветру, посидеть, погреться возле раскаленной железной печки-бочки, переброситься шуткой. Зимний день короток. Не успеешь развернуться, как отступают сумерки. Мы выводим перегородки, заделываем кое-где оставленные отверстия и щели.
   - Завтра выходной и в понедельник не вот сразу подвезут кирпич ,- невесело отмечает Федор Архипович, потирая озябшие руки.
   Понимаем озабоченность бригадира, но что-либо предложить пока никто не может. Сидим молча в полудреме вокруг малиновой от накала нашей спасительницы печки. Кажется, это живое существо на четырех коротких ножках с железным хоботом, выходящим в форточку, вот-вот сдвинется с места и вывалится на улицу, оставив нас в холоде. Пламя мечется в топке по железным стенкам, словно ищет выхода, и клочьями гулко вырывается в трубу. Видно, гудит к непогоде.
   Степан сушит на горячих боках печки отсыревшие рукавицы. Они сильно дымят, но подсыхают медленно, и это раздражает их владельца. Коля-маленький сидит напротив, поминутно бросая в приоткрытую дверцу шариковый уголь.
   Вошел Котов, морщинистый, посиневший от холода. Он бесцельно топчется у стола, приткнувшегося в углу, и не находит что сказать. Отчасти по его вине не завезли вовремя кирпич. Закружился, не позвонил куда следует, потому он чувствует себя скованно.
   - Как дела? - спрашивает Котов, будто сам не знает, что наши дела на сегодняшний день неважные.
   - Как в Шотландии,- отвечает за всех Степан. - Все в юбках, а...
   - Тфу ты, Мешков! Не язык у тебя - помело. Ни поговорить с тобой, ни посоветоваться.
   Котов, наверное, продолжал бы и дальше браниться, если бы не телефон. Он треснул так неожиданно и резко, что Степан выронил из рук дымящуюся рукавицу. Федор Архипович короткими толстыми пальцами осторожно снимает телефонную трубку с рычага. Он слушает внимательно, обводя нас глазами, словно пересчитывает по головам.
   - Сколько обещают? - уточняет бригадир. - Хорошо. Постараемся. Съездим.
   Звонил наш прораб. С силикатного завода знакомый диспетчер сообщил ему, что имеется приличная партия кирпича. Вывезти его желательно сегодня, пока нет очереди. Замешкаемся - развезут кирпич по другим СМУ. На всякий случай прораб советует прихватить грузчиков. Время позднее, вдруг не окажется на месте крановщика, кирпич придется грузить вручную.
   Я в поездку вызвался сам. В вечерней школе занятий не было, да и хотелось мне посмотреть, как делают кирпич на заводе. Не отказался и Степан, хотя согласие поехать на завод дал без особого желания.
   - Где бы ни работать, лишь бы не работать,- пробурчал он.
   Грузчиком на третьей машине поехал сам Федор Архипович. В путь отправляемся, когда уже совсем стемнело. Завод находился в новостроящемся рабочем поселке километрах в десяти-пятнадцати от города. Вначале, до реки, идет асфальтированное шоссе, дальше за поворотом начинается грунтовая, разбитая с осени дорога. На один рейс нам понадобится не более двух часов, но погода заметно портится. И это беспокоит моего пожилого шофера. "Бирюк, не шофер".
   Впереди то приближаются, то удаляются от нас красные зрачки задних фонарей двух "ЗИСов", на первом из которых едет Федор Архипович. Боковой ветер проникает сквозь невидимые щели кабины, и невольно гнусь к моему шоферу. Местами дорогу уже перехватили косяки снега. Шофер все чаще включает стеклоочиститель и пристально всматривается в дорогу. На завод все три машины прибывают благополучно. Проскочили.
   Лишь на грузовом дворе возле длинных рядов теплого кирпича мы почувствовали, какая погода разыгралась в эту ночь. Снег несло такой плотной стеной, что краны с болтающимися фонарями еле просматривались в снежной мути. Крановщик, к нашему счастью, оказался на месте.
   Машин под погрузку было немного, и нам ждать пришлось недолго. Пока подходила очередь, я успеваю побывать в прессовочном цехе, где рабочие прессом выдавливают тяжелые сырые кирпичи. Две девушки-садчицы сноровисто берут по кирпичу и пирамидкой укладывают его на двуосную тележку. Вот уложен последний, семисотый, кирпич-сырец, и готовая тележка покатилась в глубокий цилиндрический бункер, автоклав, для обжига. У соседнего бункера - тележки с готовой продукцией. Одна, две, три... десять...
   В цехе тепло, тихо. Не уходить бы отсюда до утра, пока не установится погода.
   - На девок засмотрелся? Поехали, - слышу я голос Степана.
   Его машину загрузили первой, и он торопиться пораньше выехать с территории завода.
   - Повнимательнее будь, - наказывает Федор Архипович молодому шоферу. - Дорогу перемело, соображай, как проехать. Друг от друга далеко не отрываться.
   - Где наша не пропадала! - хлопает Степан дверцей кабины.
   "В случае чего поможет шоферу, - подумал я о Степане. - Сам шофер".
   По поселку, длинному и извилистому, проходим медленно, но без остановок. В открытом поле, в лощинах становится труднее. Машины надрывно гудят, буксуют, то и дело их сносит с колеи. Особенно нелегко первой, Степановой. Перед очередным взгорком она останавливается. Степан начинает разгребать под задними скатами снег. Притормаживают и наши машины. Вываливаюсь из теплой кабины. Снежный ветер стегает снежным крошевом по глазам, холод моментально проникает под одежду. Ощупью нахожу в кузове лопату, начинаю отбрасывать снег от своей машины. Работаю пять, десять, пятнадцать минут, но снег не убывает, несет и несет. Наконец, прочищаю две глубокие колеи. Шофер включает заднюю скорость.
   - Навались! Хорошо. Еще чуть. Теперь с разгону!
   Немного продвигаемся вперед.
   - Еще повторим. Назад, вперед, назад, вперед. Взяли! Есть! Выскочили!
   Разгоряченный работой, не чувствую холода. Даже радостно от сознания того, что одолели снежную ловушку. "Одолеем. Вырвемся". В кабине тепло, дремотно. Постепенно сковывает усталость, ровный гул машины убаюкивает. Чтобы не уснуть, пытаюсь наблюдать за снежинками. Они бешено несутся на фары и разбегаются в разные стороны. Кажется, что их нет в темноте, с боку дороги. В глазах рябит, и я с удовольствием приваливаюсь в угол кабины. Ехать бы вот так, не шевелясь, до самого дома. Но сквозь легкую дремоту чувствую, как наша машина дрожит, ревет натуженно и останавливается.
   Стоят и остальные. Подходим к первой. Задние скаты почти целиком зарылись в снег. Мотор визжит, но машина ни с места.
   - Пацан! Тебе на волах ездить, а ты за баранку сел. Не можешь - не берись!
   Степан, нараспашку, мокрый и злой, отбрасывает снег и, не стесняясь, костерит своего водителя.
   - Остынь, - перехватывает у него лопату подошедший Федор Архипович. - Ругаешь, а сам-то где был в это время? Подсказал бы... "пацану" к а к ехать.
   Вместе расчищаем дорогу для первого "ЗИСа" и немного проталкиваем его вперед. Потом идем откапывать остальные.
   В плечах ломотно. С трудом влезаю в кабину. Кажется, ничто уж не сможет поднять меня с мягкого сиденья. Горят натертые лопатой ладони, ноет потная спина. А в голове одно: вперед на метр, на два. Только не стоять, только двигаться.
   Чуть в стороне от дороги призывно светятся редкие огоньки колхоза "Рассвет". Значит, скоро поворот, спуск к реке и выезд на асфальтированную дорогу.
   Но что это? Из-под задних колес Степановой машины веером летят куски грязного снега, грузовик медленно сползает в кювет. Тут же темным комом из кабины вылетает вконец измученный и озлобленный Степан.
   - В три господа бога мать, в крест и кровь! В гробу я видел ваш кирпич! Пропади он пропадом, чтобы я загибался тут!
   Одновременно с другой стороны кабины выскакивает и его шофер. Он что-то кричит и доказывает Степану. Не подойди вовремя к ним мы с Федором Архиповичем, не миновать драки.
   - Вы с ума посходили, черти непутевые, - совестит их Федор Архипович. - Не стыдно тебе, Степан. Осталось немного до поворота. Пробьемся.
   - Пробивайся, Федя. Из-за вашего кирпича я тут ночевать не собираюсь.
   - Не для меня кирпич, для бригады. Понимаешь ты это? - повышает голос Федор Архипович.
   - Не агитируй, бригадир. Давай отбой ,- уже спокойно предлагает Степан.
   Он кидает лопату в кузов и прямиком по пахоте направляется к колхозным домам, манящим теплом и светом.
   Вместе с шоферами сбрасываем с первой завязнувшей машины часть кирпича, потом грузим его снова и еще дважды расчищаем заносы, прежде чем выбираемся на асфальт. Стоим немного , остываем. Шофер тем временем длинно сигналит в темноту в надежде, что Степан вернется. Не вернулся. Заночевал в каком-нибудь доме или колхозной сторожке.
   - Ну и человек, - удивляется Федор Архипович. - Разве можно так, в одиночку?
   Мне жаль бригадира. Он до предела вымотался в этой поездке, расстроился. А ведь мог бы сам и не ездить, послать другого.
   - Обсудим Степана на собрании ,- говорю Федору Архиповичу, стараясь успокоить его. - Пусть укоротит свой гонор.
   - Смотри, Дмитрий, и учись, как не надо делать.
   Оставшиеся немногие километры едем относительно спокойно. Краем глаза поглядываю на шофера. Сквозь дрему еле разбираю его слова: "Сорок четвертый... Карпаты... бензин для аэродрома. Цистерна неполная, а неполнота хуже всего. В любом деле... На склоне пошел юзом, а бензин и ударь всей массой в торец. Резонанс получился. Чуть в пропасть не слетел. Ничего, выбрался...".
   Шофер, видно, рассказывает, для того, чтобы я не заснул, но это выше моих сил.
   Не пойму, мы едем или стоим?
   - Не буди, пусть спит, - кому-то говорит Миша Салманов.
   Это он, дождавшись нас в бытовке, вышел разгружать кирпич.
   В понедельник ребята узнают об этой нашей тяжкой поездке, собираются группами, обсуждают. А каменщик Шерстюк прямо сказал Степану:
   - Ну, даешь, парень. Машину бросил - и ходу. Кто ж так поступает? На что ты надеялся?
   Не показывает виду Степан, но неприятность для него большая. Обвинение в слабоволии, трусости сильно бьет по его самолюбию. Критику и осуждающие реплики одиночек, он еще сносит. Посмеивается даже:
   - Уметь надо. И я цел, и кирпич на месте.
   Однако не хочется Степану, чтобы его поступок обсуждали в бригаде. Он теряется, когда отвечать приходится перед всеми сразу.
   Собрание все-таки состоялось. Его не могло не быть. Собираемся быстро и не надолго. Говорим о главном.
   - Этот год, товарищи, необычный, - напоминает Федор Архипович. - Будем отвечать круглую дату Победы над фашистской Германией. Многие фронтовики готовятся вселиться в новые квартиры. Сбудутся ли их надежды, зависит во многом от нас с вами, от нашего старания и умения работать.
   Федор Архипович остановился, передохнул и продолжил:
   - Чтобы прожить хорошо весь год, надо хорошо его начать. Мы начали неплохо. Если темпов не сбавим, то по итогам первого квартала бригаду Василенко опередим. Все это для нас есть. Кирпичом на первое время обеспечены, достался он, правда, с большим трудом. Но без трудностей не интересно было бы работать. Верно я говорю, Митя?
   - Правильно, Федор Архипович! - радостно поддерживаю бригадира, неожиданно обратившегося ко мне.
   Приятно, что он отметил мое старание в работе, выделил из других. Видимо, надеется на меня, доверяет.
   Я все время наблюдаю за Степаном, как он реагирует на выступление бригадира. Каждое слово Федора Архиповича об ответственности, сознательности, дисциплине непосредственно касается моего родственника. Но хитрец Федор Архипович! Он ни разу не называет его имени, не упрекает ни в чем. В поездке за силикатным кирпичом последнего будто бы и не было. Оценка его поведения ясна без слов. И от молчаливого осуждения всей бригадой Степану становится худо.
   Затем на нашем коротком собрании читали письмо от Борика Потапова.
   - Сдержал слово!
   - Молодец. Как он там, бедолага?
   - Нормально. По дому скучает да не высыпается! - отвечает все сразу присутствующая здесь жена Потапова, Вера.
   - Читай, Федор Архипович, письмо.
   Борик бодро сообщал, что служит в строительной части. Здоров как бык и всем доволен. Передавал привет каждому из нас и в отдельности благодарил Федора Архиповича? "Спасибо за то, что требовал строго и дисциплину воспитывал". Лестно было нашему бригадиру услышать такие слова. Решено было ответить Борику коллективным письмом. Мы его отправили в тот же день.
   Чтение письма от Борика несколько рассеивает тягостное впечатление от поступка Степана. Видно было, прочувствовал он свою оплошность и ненужную горячность в минуту наивысшего напряжения и усталости. Весь день он сторонился ребят, работал молча и сосредоточенно.
   "Надолго ли? - задумываюсь я. - Искренне ли переживает свой проступок или затаил обиду?".
  
   9
   Быстро летит время. До отказа заполнены рабочие дни, короткие зимние выходные. Работаем напряженно, но состояние приподнятости чувствуется в бригаде постоянно. Утро каждого дня встречаю в ожидании какого-либо события, доброго предчувствия. Вчера, например, нас порадовал наш "студент".
   - Внимание! Внимание! - кричал он, дурачась, размахивая нашей многотиражной газетой "Стройка". - Читайте только "Стройку, читайте "Стройку"! В ней узнаете о бригаде...
   -Не дури, Пилипенко!
   - Дай сюда газету!
   -Пусть сам читает.
   Наконец, Пилипенко усадили на носилки с песком, обступили полукругом. В большой передовице сообщалось о нашей бригаде. Именовали нас бригадой дружных. О наших успехах говорилось, организованности о взаимовыручке. Много хороших слов было сказано о нашем бригадире, подготовке и воспитании молодых кадров. К ним, молодым, мысленно причисляю себя.
   - Так держать, братцы-кролики! - подытожил чтение статьи довольный Федор Архипович. - А теперь за работу.
   Но работу приходится прервать раньше намеченного часа. Наш азарт, видимо передался и нашей крановщице. При повороте стрелы Вера допустила неосторожность. Крюк стукнулся о стенку и зацепился за промежуточный карниз четвертого этажа. Натянутый с перекосом трос дернулся и соскочил с ведущего блока.
   Надо было вызвать слесаря-ремонтника или кому-то из ребят попытаться залезть на кран по стреле до ее оконечности и накинуть соскочивший с блока трос. Работа предстояла недолгая, но не всяк отважится устранить неисправность на высоте, лежа на леденеющей от мороза железной стреле.
   Пока Федор Архипович решал как быть, позвонить в СМУ, разыскать ремонтника, мы заторопились к нашей спасительнице печке. В бытовку бригадир вернулся с Котовым.
   - Пока вы тут грелись, - начал мастер, - Степан Мешков доброе дело сделал. Кран Степан выправил. Можете приступать к работе. Спасибо, Мешков.
   - Молодец!
   - Когда ж он успел?
   - А я смотрю, нет Степана.
   Все вывалились на улицу. Кран, как ни в чем не бывало, позванивая, двигался вдоль стены строящегося дома. Федор Архипович отзывает меня в сторону: "Надо, Митя, по этому случаю "боевой листок" выпустить. Похвалить человека".
   Через час задание бригадира выполнено. Я нарисовал ползущего по черной стреле к блоку человека с гаечным ключом, а Пилипенко сочинил стихи:
  
   На ледяной стреле, на стуже
   Работать очень нелегко.
   Но надо. Блок поправил, сдюжил
   Наш каменщик Степан Мешков!
  
   К "листку" подходили ребята, читал сам Степан. Приятно ему было, но особой радости не выражал. Может, ему хотелось показать свое превосходство над другими, может, считал это для себя обычным делом. Но, как бы там ни было, в характере Степана что-то произошло, сдвинулось.
   Я подошел к нему и спросил первое, что пришло на ум:
   - Долго ремонтировал?
   - Ха, умелому два раза плюнуть, - как всегда небрежно ответил Степан.
   - Как там Клава?
   Признаться, из-за нее я вызвал его на разговор.
   - А что Клава? Баба она и есть баба. Все ей мало...
   - А тебе кажется "много"? - продолжаю я с ноткой издевки, которую Степан, вижу, уловил. Шевельнул бровями, глянул на меня искоса.
   - Кому мало, прокурор добавит. А мне достаточно.
   - Ладно, не заводись, - успокоил я Степана. - Скажи, приеду в выходной.
  
   10.
  
   Незаметно наш пятиэтажный дом подвели под крышу. По хоздоговору сдать его заказчику мы обязались во втором квартале, потому подрядчики делают все, чтобы не нарушить установленного срока. А для Федора Архиповича подоспело отпускное время.
   - Хочу к себе на родину махнуть, под Саратов. Давненько там не бывал, говорит бригадир.
   За неделю до ухода в отпуск подошел ко мне:
   - Думаю, Митя, на это время оставить тебя за бригадира.
   - Меня?
   - Тебя.
   - Что вы, Федор Архипович! Какой из меня бригарир. Работаю всего ничего. Да и другие, постарше, есть.
   - И постарше, знаю, есть, и работник ты недавний, а бригадиром быть тебе.
   Федор Архипович взялся крутить козью ножку.
   - Всю жизнь, я тебе скажу, ты каменщиком не проработаешь, ведь верно?
   - Не знаю...
   - А я знаю. Ну, год, ну, другой от силы. А потом начнешь постигать эту самую руководящую работу с самой первой ступеньки, с должности бригадира. А к этому надо готовиться заранее. Да и нужны нам бригадиры. Посмотри, сколько строек вокруг.
   Прав был Федор Архипович, но я все еще не мог представить себя в роли бригадира и потому продолжаю возражать.
   - А если не справлюсь, Федор Архипович, опозорюсь?
   - Справишься. Обязательно, Митя, справишься. Есть в тебе что-то такое, тяга, что ли, особая к людям. А это главное. Да и не один же ты тут будешь.
   Окончательное утверждение зависит от начальника участка. Ему решать, кто заменит Федора Архиповича. Мы направились в прорабскую.
   - Пойди, молодой, наведи там шмон! - некстати язвит Степан.
   - И там и тут наведем,- сердито отвечаю я.
   Чичеров сидит за столом в густом папиросном дыму, обговаривает с Котовым какие-то вопросы. Увидя нас, разгоняет перед своим лицом дым, усаживает напротив. Наверное, никогда не привыкну держать себя с начальством раскованно, запросто. Не освободился я еще от врожденной деревенской застенчивости. Вот и сейчас ожидаю долгого нудного разговора с Чичеровым, но ошибаюсь.
   - Мой, Аркадий Климентьевич, заместитель,- представляет меня Федор Архипович. - Думаю вместо себя на три недельки оставить.
   Чичеров внимательно смотрит мне в глаза.
   - Хочешь узнать человека - сделай его начальником. Так, Федор Архипович?
   - Не всякого, - возражает бригадир.
   - Что ж, слышал о твоем "заместителе", - кивает в мою сторону Чичеров. - В работе видел. Цепкий парень. Пусть постажируется, со временем бригадиром станет, а то и мастером. - В школе учишься?- уже ко мне обращается Чичеров.
   - Учусь, Аркадий Климентьевич.
   - Молодец. Останешься за бригадира - не стесняйся к мастеру почаще обращайся. И ко мне само собой. Желаю удачи.
   - Иль бугром сделали? - смеется Степан, увидев по возвращении мою возбужденную физиономию.
   - Назначили бригадиром.
   - Может, программу-минимум объявишь?
   - Объявлю. Для тебя лично. С завтрашнего дня ни опозданий, ни опохмелок не будет.
   - Посмотрим, - весело тянет Степан.
   - Увидим, - соглашаюсь я.
   Со Степаном у меня на работе отношения прохладные. Как мне рассказывала в прошлый выходной Клава, Степан мало изменился в лучшую сторону. Только что больше стал бывать дома, а выпивает не меньше. Мало того, грозить ей стал: "Придавлю! Изничтожу!" - это когда не на ячто похмелиться. Долго говорили.
   - Оставь ты его,- советовал я Клаве, - развяжи себе руки. Отвыкнешь, забудешь. Не век же мучиться.
   - Может, остепениться, - раздумывала сестра. - Трезвый он - человек. Да и пропадет без меня.
   На работе Степан, кажется, чувствует себя неплохо. За несколько месяцев он в бригаде настолько освоился, что считает себя чуть ли не старожилом, потому одних рабочих, не поддакивающих ему, не замечает, других, как наш бригадир, не всегда слушается с одного слова.
   Настало мое первое бригадирское утро. Мне предстоит расставить людей по рабочим местам, дать каждому задание. Непростое это дело руководить людьми, даже такими знакомыми, неплохими, как ребята нашей бригады. С чего начать, какие найти слова, чтобы они не оставили равнодушными тех, к кому обращены, чтобы услышать от ребят взволнованно-заинтересованный ответ?
   - Садись, Митя, за стол. Оттуда всех видно и легче руководить!- стараясь сгладить мое смущение, шутит тетя Фрося.
   - Может, президиум изберем? - подначивает Степан.
   - Обойдемся без президиума.
   Его реплика сразу заставляет меня собраться с мыслями, подтянуться. Стараюсь во всем копировать Федора Архиповича, его манеру общаться с людьми, интонацию голоса, объяснение дневного задания. Легонько стучу карандашом по столу ( призываю к вниманию ). Коротко подвожу итоги за вчерашний день (настраиваю на сегодняшнюю работу ). Объясняю задание всем и каждому ( сделал главное).
   - У всех ли есть рукавицы, исправный инструмент? "Проявил заботу", - отмечаю про себя".
   - Есть. С этим порядок.
   - Тогда по рабочим местам.
   Спасибо ребятам, хорошо чувствуют мое состояние, потому и мое временное замещение бригадира, и то, как я провожу пятиминутку, принимают вполне серьезно, как должное.
   За час до перерыва ко мне подходит тетя Фрося:
   - Мить, мне бы пораньше уйти. В домоуправление надо съездить.
   Как ей откажешь? Но вспоминаю Федора Архиповича, смотрю на ее резиновые в белых пятнах от извести сапоги и... отказываю:
   - Нежелательно, тетя Фрося. Раствор надо выбрать, чтоб не засох, да и другой работы много.
   - Вскинула густые брови тетя Фрося - не ожидала, видно, такого ответа - и улыбнулась:
   - Понимаю, Митя, все понимаю.
  
   И теплые весенние дни и приближение к концу строительство жилого дома, как сказал бы Федор Архипович, первого моего объекта, и успешное завершение учебного года в вечерней школе - все радует меня.
   Дела идут ровно, без больших сбоев, однако без сомнений не проходит ни одного дня: а вдруг что-то сделали не так, допустили оплошность? Тем более сейчас, когда срок сдачи дома неумолимо сокращается.
   Опасения мои, к сожалению сбываются. Мне пришлось краснеть перед нашим мастером. Котов забрался на самый верх дома, где Степан с Колей-маленьким делали растворную стяжку. Работа эта несложная. После заделки щелей меж плитами потолок утепляется шлаком. Затем, выровняв и утрамбовав его, сверху заливают цементным раствором. За этим занятием и застал мастер моих рабочих.
   - Митя иди сюда, - зовет меня Котов. - Какой толщины стяжка?
   - Нормальная.
   Котов вынимает из нагрудного кармана металлический складной метр, втыкает его в раствор: стяжка ровно на сантиметр превышает норму.
   - Идем со мной.
   На лестничном марше первого этажа, где никого нет поблизости, Котов высказывает мне все, что думает:
   - По участку перерасход раствора два кубометра. Откуда он взялся? В чем причина? А в том, что бригадиры не контролируют своих рабочих, а те и делают на глазок.
   - Моя вина. Недоглядел. Поправим ошибку.
   - "Поправим"... Ладно,- машет рукой Котов. - Не соскабливать же раствор на один сантиметр. Но впредь гляди, из твоей зарплаты удержу.
   Взвинченный, бегу снова наверх. Степан со свои напарником как ни в чем не бывало продолжают заделывать шлаковое покрытие раствором прежней толщины.
   - Тоньше слой кладите, работнички! Неужели до вас еще не дошло? Перерасход раствора, - с ходу я набрасываюсь на них.
   От моего замечания Степан чуть не подпрыгивает. Он и без того чем-то подавлен с утра. Не слышно ни шуток его, ни острот. В ответ Степан извергает такой многоэтажный мат, каким пользуется в особо острых моментах.
   - Сгори все оно синим огнем!
   Он швыряет кельму на плиту так, что она, спружинив, отскакивает в сторону, и медленно, вразвалку сходит по ступенькам вниз.
   "Ничего, думаю, -перекипит, остынет. А завтра с утра вновь надо напомнить об экономном расходовании материалов. Спешка спешкой, но нельзя же ею прикрывать некачественную работу".
   В суете я забываю о Степане и в первой половине дня ни разу не смог подойти к нему, чтобы проверить. Как он выполняет задание. Должен же он сделать выводы из вчерашнего замечания. Напоминает мне о нем Салманов?
   - Ты Мешкова куда-нибудь отослал?
   - Нет. Он с Колей на чердачном перекрытии стяжкой занимается.
   На чердаке ни Степана, ни Коли-маленького...
   - Опять распрягся. Где-нибудь теперь с друзьями причащается, - предположил Салманов.
   Злость берет меня при упоминании о Степане. Не пошли впрок ему мои замечания- предупреждения. Никудышный я воспитатель. Для него я по-прежнему остался всего лишь "начальником", "шефом", как он любил именовать всех, кого недолюбливал, кто не поддерживал его предложения выпить.
   Идем с Салмановым разыскивать Степана. Они сидели в тени за штабелем досок и играли в карты: Степан с Колей-маленьким, моторист Подоляк и шрфер "ЗИСа", только что привезший с деревообделочного комбината пиломатериалы. По тому, как играющие смеялись над Степаном, видно было, что ему не фартило.
   - Ордера на дрова, Степан! У тебя же печное отопление? - хохотал Подоляк, прилаживая на широкие плечи Степана две оставшиеся шестерки.
   - Смотри, паря, как бы тебе не пришлось еще бежать за тормозной жидкостью! - зло отряхивает Степан прилепившиеся на плечах карты.
   Степан пинает ногой только что опорожненную бутылку "Вермута" и замечает нас с Салмановым.
  
   Что же ты, начальничек, стоишь
   И ничего ты нам не говоришь?
   Ты же знаешь, что в субботу...
   - Почему не на объекте?
   Ты же знаешь, что в субботу
   Мы не ходим на работу.
   А у нас суббота каждый день! -
  
   продолжает Степан нахально петь свою любимую частушку.
   - Встать! - гаркаю я, не придумав ничего лучшего, да так сильно, что сам удивляюсь своему голосу. - Почему не работаете? Кто бутылку принес?
   - Индивидуальная застройка, начальник.- Один пузырек ничего страшного.
   - Кто за вином ходил? - спрашиваю.
   - А ты не кричи. А то у меня со страху коленки дрожат, - издевается надо мной Степан, поднимаясь с земли. - Таких шустрых я на Камчатке видел.
   - С водки у тебя Степан, коленки дрожат! - На камчатке ты, может, и бывал, но меня там не видел, а я тут таких, как ты, алкашей встречал. Никто из них добром не кончил.
   - Это во-первых, а во-вторых, зачем пацана манишь к себе? - подался вперед Салманов, показывая глазами на Колю-маленького, готового со стыда провалиться сквозь землю.
   - Ты, Салманов, молчи. Много надо?
   - А ты рот не затыкай. Совесть, Степан, надо иметь человеческую, если с людьми работаешь. Мы тоже не ангелы. И выпиваем в праздники, и отдыхать любим, но дело-то делаем. А ты выискался один из бригады какой необыкновенный. Смотрите на него, что хочу, то и ворочу в разгар рабочего дня.
   На шум подошли остальные наши ребята, сразу поняв, в чем дело.
   - Степан опять за свое принялся.
   - Сколько ж можно нянчиться с ним?
   - Уволить его, лодыря этакого!
   - И прописки городской лишить, чтоб и духу его тут не было.
   - Пусть бригадир скажет.
   Все повернулись ко мне. Что я должен сказать Степану? Что пить вредно, а на работе к тому же не положено. Все это он знал, слышал об этом не раз. Говорю другое:
   - Жалкий ты человек, Степан, а вовсе не герой, как тебе кажется. Жалкий потому, что безвольный. Не мужик, а...
   Рядом кашлянула тетя Фрося.
   - А в пьяном виде просто отвратительный.
   Мельком замечаю, как Коля- маленький сует ему в руку смятую трехрублевку: "Забери. Сам покупай и сам пей, если хочешь".
   Остаток дня хожу под впечатлением происшедшей со Степаном стычки. Завтра же доложу в отдел кадров, в постройком. Пусть увольняют. Пусть на себя обижается.
   У всех испорчено настроение. Работаем молча, даже, кажется, звонок на кране звенит реже и глуше. Степана я отсылаю к мастеру, пусть сам доложит ему о своем безобразном поведении в рабочее время. А завтра трезвому еще выскажу то, что не успел сказать сегодня.
   Наступило утро, но Степана на работе не оказалось вовсе. Не появился он и к перерыву. Такого с ним еще не бывало. В глубине души я даже был немного доволен его прогулом: легче мне с ним будет разговаривать, весомее будут мои доводы. Вряд ли ему придется оправдаться.
   После напряженной нервной смены домой не тороплюсь. Иду в прорабскую к Котову. Хочется посидеть в тишине, да заодно услышать мнение мастера о поведении Степана. Котов не удивился моему появлению. Он, видно, ждал меня.
   - Притомился, Дмитрий? Садись посиди.
   Сам замолчал надолго, изредка поглядывая на меня, прикидывал, как повести разговор.
   - Я тебе вот что скажу, - начал мастер. - Есть у Степана какая-то закавыка, о какой мы с тобой не знаем. И душу человеческую еще лечить не научились.
   - Как же ее лечить, эту душу? - не выдержал я. - И по-хорошему пытались, и по-плохому, и все нипочем. Совести у человека нет!
   - Не горячись, Дмитрий. Был у меня такой случай. После войны уже. Тоже один парень в бригаде зашалавился. Слово не понимает, наказание не действует, и навару от него никакого. Бились с ним, бились, все бесполезно. А дай-ка я, думаю, напишу его матери, расскажу все как есть. Да. Не ждали, не гадали, мать его заявилась. Эх, что тут было. Вот стыда головушке. Мать его при всей бригаде позорила. Не знал тот парень, куда со сраму деться. Изменился человек. Как к бабушке сводили. Так и Степан. Время исправит. Конечно, если и мы не будем сидеть сложа руки. Надо набраться терпения. Ведь так?
   - Так.
   - Вот и хорошо.
   И мастер улыбнулся такими добрыми, понимающими глазами, что мне стало жаль этого пожилого, уставшего человека, ломающего голову над моими вопросами и сомнениями. Своей рассудительностью и спокойным тоном он незаметно остудил мой пыл. Сидим еще некоторое время, говорим о предстоящих делах на ближние дни, о Федоре Архиповиче, так нужном сейчас в бригаде, о скором переходе на новый объект. Котов поинтересовался моей жизнью вне стройки и поддержал:
   - Учись, Дмитрий,- Такие практики, как я, скоро уйдут. И по возрасту, и по образованию не будем соответствовать. На стройку придут молодые да образованные.
   Правду говорит Котов. Немного их, старичков, встретишь сейчас на стройке. В бригаде Василенко, например, вообще старше сорока никого нет. А для себя я твердо решил: после вечерней школы снова пойду в строительный техникум. Обязательно его закончу. Да и помнятся мне слова начальника отдела кадров в первую нашу встречу: "Учись, молодой человек. Знания еще никому не помешали".
   Попрощавшись с Котовым, иду в общежитие. А из головы не выходит Степан: "Что человеку надо? Чего не хватает? Молодой, здоровый, жена заботливая... Учиться ему надо, - решаю я. - Все-таки заставлю его поступить в вечернюю школу. А может, на самом деле написать Егору Гавриловичу? Знаю, большим авторитетом он у сына не пользуется, а вдруг...".
   С такими мыслями я возвращался в общежитие, где мне предстояла неожиданная встреча.
   На женщину, сидевшую ко мне спиной рядом с нашей вахтершей, я вначале не обратил внимания, пока не услышал ее голос:
   - Сон-то я видела какой. Вроде сидим мы с Клавой в тюрьме. И вот перед нами море. Она и говорит мне: поплывем? Нет, говорю, Клава, плыви одна, я не поплыву. И она поплыла, поплыла и скрылась. К чему бы это?
   - Кто ж его знает?- отозвалась вахтерша. - Когда я еще в деревне жила, мама еще жива была...- А вот и Митя пришел, - прервала она свой рассказ, увидев меня, когда я снимал с гвоздика ключ от нашей комнаты.
   Женщина, сидевшая с ней, повернулась ко мне. Я узнаю в ней Куликову Марию, соседку Клавы. Кольнуло сердце. Почему-то недобрая мысль мелькнула в голове. Куликову я не встречал с тех пор, как ушел от Мешковых в общежитие. Зачем она здесь? Потемневшая лицом, ссутулившаяся, как-то боком подошла ко мне.
   - Это, Мить... конечно, еще ничего не известно, но, думаю, сказать тебе все равно надо. Мало ли что. Всякое бывает...
   Куликова никогда не отличалась ясной речью и сейчас, волнуясь, перескакивая с одного на другое, полунамеками, наконец, говорит то, ради чего пришла ко мне: тяжело заболела Клава, по-женски. Увезла ее скорая. А Степан - сам себе хозяин - запил.
   Куликова с вахтершей шепчутся, понимающе кивают головами. Минуту стою как в тумане, ничего не соображая. До меня с трудом доходят их советы: "Сходить в больницу, навестить Клаву, поговорить со Степаном, что он думает".
   "Вот почему Степан в последнее время на работе рвал и метал, - доходит до меня. - Дома горе, и работа на ум не идет".
   Ничего не хотел я сообщать ребятам в бригаде. Зачем их волновать? Да разве ж утаишь?
   - Не заболел ли, Митя? - первой поинтересовалась тетя Фрося. - Или дома что случилось?
   - Сам не заболел, с сестрой беда. Увезли в больницу. Плохо ей. Болезнь тяжелая.
   Какая болезнь, я объяснить не мог, но тетя Фрося поняла. Я мельком глянул на нее. Лоб и нос ее покрылись капельками пота. Мне самому становится жарко, душно. Подошли ребята, притихли.
   - Что же делать? Чем помочь?
   - Шел бы ты сейчас, Митя, в больницу. Мы тут без тебя поработаем, распорядилась тетя Фрося.
   - И мастеру объясним,- заверил Салманов.- Надо бы гостинец купить.
   - Это не вопрос. Соберем на гостинец.
   - Ты вот что, Митя,- отводит меня в сторону тетя Фрося. - Достань ей славяновской воды. Говорят, помогает. А за работу не волнуйся.
   Хорошие вы, мои ребята! Они на все были готовы, но что они могли против такой болезни?
   Вначале решаюсь пойти к Степану. Выясню, что стряслось с Клавой, а дальше что делать, видно будет.
   С замиранием сердца подхожу к знакомой калитке, невольно выискиваю глазами какие-либо перемены в старом и таком знакомом мне дворе и не нахожу их. Ничто не изменилось здесь: те же сбитые из разных досок, горбылей сарайчики, обвисшие электрические провода. Журчит, как и прежде, вода из неисправного крана посреди двора. Жду, вот-вот откроется дверь квартиры Мешковых, и улыбающаяся Клава приветливо встретит меня у порога, о чем-то спросит, пошутит. Но чуда не происходит. Тихо во дворе. Лишь со стороны мастерской слышится шипение воздуха6 там работает компрессор.
   Степан еще в постели, хотя уже не спал. Разбросанные вещи, неубранный, с остатками вчерашней еды стол говорили об отсутствии в этой квартире хозяйки.
   - Что с Клавой? - не здороваясь, с ходу выпалил я.
   - Дела неважные, - ответил Степан, поднимаясь с постели. - Общее заражение крови.
   - А врачи что говорят?
   Степан тупо смотрит куда-то мимо меня.
   - У них всегда порядок. Сволочи. Правду никогда не скажут. "Делаем все возможное",- скривил губы Степан, изображая кого-то из врачей.
   - Ну, это ты зря. Они многим помогают.
   - "Помогают!" - вспыхнул Степан. - За это самое...
   И посучил пальцами вытянутой руки, давая понять, как работают медики и кому они помогают.
   Больше не задерживаюсь у Степана, еду в больницу к Клаве. Это первое в моей жизни посещение лечебного заведения. В деревне я лишь фельдшера раза два в жизни видел, не то что врача или больницу. Люди, если болели, к медицине никогда не обращались. Никогда бы не бывать здесь!
   Пока девушка в регистратуре ищет в журнале нужную фамилию, ловлю себя на мысли, что вновь ожидаю чуда: хоть бы Клаву в списках не нашли. Может быть, пока я ехал сюда, ее уже выписали домой. С какой бы я радостью полетел назад, к Мешковым, в старый двор!
   - Мешкова... первый этаж, по коридору налево, вторая дверь,- сообщает мне регистраторша.
   Клава лежала в угловой комнате с одной немолодой женщиной. Бледное скуластое лицо Клавы потемнело, заострилось и казалось очень широкой в сравнении с тонкой шеей.
   - Митя пришел,.. - слабо произнесла Клава.
   Она попыталась подобрать под голову рассыпавшиеся волосы, но руки плохо слушались. Видно было, с каким великим трудом давалось ей каждое движение, каждая улыбка.
   - Все будет хорошо, Митя. Выйду из больницы, завивку себе сделаю , - тихо говорит Клава. - Не расстраивайся.
   Я и мысли не допускаю о плохом исходе. Не может этого быть. Не такие болезни вылечивают. Врачи все сделают, чтобы Клава выздоровела. Недавно я слышал по радио, как боролись за жизнь индийского мальчика. За лекарством обратились в Советский Союз, и специальным самолетом оно было доставлено в Индию. А тут, в своей стране... Разве ж не найдется нужного лекарства?
   И мне стало неловко за себя, за то, что принес в больницу славяновскую воду. Пузырек был пузат, выпирал из кармана, но вынуть его и поставить на Клавину тумбочку я так и не осмелился.
   Прошло с полчаса. В палату вошла женщина в белом. Она была так толста, что казалось, сидит верхом на коне и короткими растопыренными руками держится за повод.
   - Кончай разговор, мальчик. Больной надо отдыхать.
   - Еще немного посижу...
   - От твоего сидения ей легче не станет.
   Так и сказала: "От твоего сидения".
   - Ладно, Митя, иди, - слабо просит меня Клава и провожает глазами до двери. - Маме напиши, пусть приедет.
   Ей вдруг становится плохо. Она начинает метаться по постели, задыхаться. В коридоре слышится топот, сбивчивые отрывистые голоса. Медсестра прибегает с кислородной подушкой, с маской наклоняется над Клавой.
   Я выхожу на улицу, добредаю до почтового отделения. Почему-то представилась цветущая сейчас вокруг маминой избы сирень. Когда Клава приезжала раньше в эту пору в нашу деревеньку, то всегда увозила в город охапку душистой сирени. На бланке с голубым сиреневым букетом я посылаю телеграмму маме.
   И это, пожалуй, все, что я сделал для Клавы.
   Мама приехала встревоженная, суетливая.
   - Да как же это так? Да откуда же этому горю взяться?
   Она пристально смотрит на меня глазами, полными слез. Что я ей мог ответить?
   На три дня раньше срока вышел на работу Федор Архипович.
   - Погоди, Митя, не паникуй. Что-нибудь придумаем. Поможем.
   Он куда-то звонил, то ли в больницу, то ли в аптеку. Вел с кем-то доверительные "медицинские" разговоры. Меня в них не посвящал.
   Сделать уже нельзя было ничего. Клаве уже никто не мог помочь.
  
  
  
  

11.

   На стройку я вернулся на другой день после похорон. Как никогда , желал я снова приняться за работу. Хотел забыться, развеяться, приглушить горе, но похороны не выходили из головы: повисшая на руках женщин, ослабшая от крика мама, толпа рабочих из мастерской, закончивших смену на час раньше, чтобы проводить в последний путь Клаву, и эти разрывающие душу звуки духового оркестра. Лучше бы его не было совсем. Не любила Клава громкой музыки. На оркестре настояла мама.
   - Чтоб все хорошо было.
   - Перед вечером, возвратившись с кладбища, собрались, по обычаю, во дворе помянуть Клаву. У сдвинутых столов с закуской топтался не поехавший почему-то хоронить сноху, "пчелку", Егор Гаврилович. К столу подошли Клавины соседи: дядя Валя Савченко с женой, шофер Грошев, постаревший, но по-прежнему прямой, неторопливый Вячеслав Иванович, женщины. Ни есть, ни разговаривать не хотелось. Каждый думал о Клаве, о своем безвозвратно потерянном, несбывшемся.
   - Сама виновата, втихаря хотела, - вдруг выдавливает Степан.
   Три дня он не выпускал изо рта папиросы. Нелегко ему.
   - Не говори - "сама"! - вскакивает Куликова Мария. - А хоть и "сама". Почему она пошла на такое? "Сама"... Сам хорош. Все вы вослед умны да дельны!
   От Куликовой недавно ушел муж, оставив ее с тремя детьми, и она со своего бабьего горя отчитывает Степана за смерть Клавы, за себя, за всех женщин-великомучениц, имеющих мужей-пьяниц.
   ... Я стою у распахнутого окна одной из квартир верхнего этажа, смотрю на синеющую даль, молодой лесок, освеженный весенними дождями, снующие то и дело автомашины. Хорошо вокруг! Все движется, живет, тянется к солнцу. Ничто не напоминает о плохом. Вот, погромыхивая грядушками кроватей, сверкая зеркалом гардероба, к соседнему дому подкатил с новыми жильцами "ЗИС". Сколько радости у людей.
   Где-то в этом районе новую квартиру получил дядя Валя - как фронтовик. Увидеть бы его. Ждут переселения и остальные жильцы старого двора, мои давние знакомые. "Ждут переселения... Без Клавы...".
   Снова сжалось сердце от сознания неожиданной утраты, от неясной вины перед сестрой. "Все ли я сделал для нее, чтобы облегчить ее участь? Конечно, нет. Ну, с днем рождения поздравлял, раза два гостинцы покупал с получки. И все. На большее не хватило меня. Не затруднил себя. Думал, само собой уладится. Не уладилось".
   Наш дом к сдаче готов. Вокруг стен заливалась асфальтовая отмостка, по-хозяйски проходили по квартирам сантехники, в последний раз проверяя свое хозяйство, водопровод, канализацию. Слышно было, как то тут, то там щелкали выключателями электрики. Все было отлично. Собственно, нам, каменщикам, делать здесь было нечего. Часть бригады уже переведена на другой объект, я же находил причины, чтобы продлить пребывание на этом доме. Много было отдано ему сил, времени, нервов, но получено неизмеримо больше. Подошел Федор Архипович.
   - Завтра, Митя, уходим и мы. Пора.
   - Знаю, Федор Архипович.
   - Надо и Степана брать с собою. Переживает он крепко. Вчера-то, как все разошлись, заплакал парень. Только теперь, говорит, понял, что жил не так, как следует. Какую жену потерял... Опустела его квартира.
   - Без Клавы двор опустел.
   - Сходим к Степану домой. Должен он с нами быть.-
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"