Аннотация: Приглашаю Вас прогуляться со мной по осеннему городу...
По осени...
... моё окно гораздо чаще умывается дождём. И когда надоест ждать телефонного звонка или заниматься своими ежедневными делами, я частенько выхожу на улицы - немного понаблюдать.
Мне нравится смотреть, как плавно и легко в природу впитывается другая пора и другая жизнь, сменяющая прежнюю. И каждая новая осень - абсолютная, как круг. К ней нечего прибавить и ничего не отнять. Она просто есть, как чистое небо за этими тяжёлыми тучами. И, как тысячи наших историй в нём.
На Пушкинской - пёстрое месиво из обрезанных иссохших веток, коричневых листьев и стеклянных островов луж. Рабочие, видимо ещё не успели прибрать. Такой беспорядок не часто увидишь на образцово-показательной улице города. Прямо передо мной на тротуаре разбросаны движущиеся фигурки людей. Они, кто демонстративно- неторопливо, а кто, спеша, вышагивают между баррикадами огромных мёртвых веток.
Рядом проходит мужчина: низкий лоб и рыжие волосы. Взгляд у него неприятный, недоверчивый. Видимо, потерял работу: обманул сотрудников, подделав цифры в очень важном отчёте. Он нервно, недовольно косится на столбы и доски с объявлениями. Дай он своему гневу волю сейчас - точно совершил бы большую пакость.
Свернула на Большую Садовую и её вдруг затопило холодным дождём. Люди побежали без зонтов, застигнутые врасплох. А те, кто предусмотрительнее, продолжают идти, не торопясь. Их глаза улыбаются из-под раскрытых зонтов.
Причудливая, гибкая походка выдаёт музыканта. Чехол с гитарой внутри, висит как колчан со стрелами, перекинутый через плечо. Идёт, будто сейчас не дождь, а далёкая странная музыка льётся с небес. И он этому как будто очень рад. В лице есть что-то от индейца из какого-то вымершего племени с непроизносимым названием. В глазах смесь строгости, доброты и какой-то тёмной влаги. Волосы собраны под банданой тугим жгутом. Один сапог стучит железной набойкой по уличной плитке громче другого. От этого кажется, что индеец идёт, специально создавая свой уверенный полушаг - полуритм среди тысяч однообразных шагов. Сегодня в подземном переходе он будет петь грустные песни для своей Покахонтас. Она проходит там каждый вечер, возвращаясь из университета...
В витрине цветочного магазина торчат кактусы. Не люблю кактусы, потому что они не очень- то похожи на цветы. Но, зайду, пожалуй, и посмотрю. Внутри очень светло и ярко. Это на секунду сбивают меня с толку. Цвета смешиваются с запахами. Слева толстая женщина убеждает мужчину с барсеткой в руке, что розы дарить просто неприлично, потому что они всем до крайности надоели. Она воодушевилась своей мыслью и последовательно развивает её. Мужчина невозмутим и, видно, даже не пытается с ней спорить. Он стоит, ко мне спиной. Эта спина в чёрной куртке огромная, мощная. Она как бы увеличивается вширь.
Отвлекают меня вазочки из тонкого литого стекла. Я любуюсь сверкающими формами. Через какое-то время я оборачиваюсь и замечаю, что мужчина со своей громоздкой спутницей ушёл. Думаю, что он всё- таки взял розы. Жаль, не видела его глаз...
- Положить в пакет или в коробку?- спрашивает продавец. Я купила эту вазочку. Она странного цвета в застывших синих разводьях. Вот только не могу понять, зачем она мне?
На выходе из магазина, прямо на ступеньках меня ждала новость: белый голубь. Я не беру с собой телефон, когда иду наблюдать, поэтому о том, что есть новости, я, по примете, узнаю от голубей. Хорошие они или плохие - будет известно только по возвращении домой. А пока я просто иду дальше.
Парень с бутылкой пива в одной руке и маленькой блондинкой в другой, обгоняют меня. Им навстречу движется растрёпанный подросток. На его майке изображён Че Гевара в обязательном берете со звездой. Я слышу обрывок фразы парня, обращающегося к своей полупрозрачной подруге: "...Знаешь, что я ещё хочу? Ещё я хочу майку с фоткой Пиночета..."
Меня это забавляет, и я смеюсь про себя.
О, а вот и новость: белый квадратик, впечатанный чьим- то слепым ботинком в грязь, ждёт меня. Это- письмо. От влаги чернила расползлись по всему конверту голубыми акварельными разводьями. В строчках " от кого и кому"- ничего не могу не разобрать.
Как я давно не читала и не писала настоящих живых писем! Честно говоря, я думала, что, с появлением телефонов и Интернета, люди забыли, как это чудесно: неожиданно получить и прочитать, либо написать самому, своей собственной рукой на тетрадном листе небольшое послание. А потом опустить конверт в почтовый ящик на углу и не забыть наклеить марки... Я высвобождаю этот грустный белый островок из липкой грязи и...
-... У-о...пр-р-р..., то есть извиняюсь,- наскочил на меня и побежал дальше человек в джинсовой рубашке с закатанными рукавами. Глаза большие, грустные. В другой жизни он мог бы стать лошадником...
Письмо разваливается в моей руке. Надо его как-то сохранить. Я покупаю в магазине пакет и осторожно заворачиваю его в целлофан. Дома высушу промокшее насквозь послание и подумаю, что с ним делать дальше.
...В парке Горького сегодня, как и всегда, гуляют парочки. Идут, обнявшись, и греются теплом друг друга. Хотя, это просто неважно, тепло на улице или холодно, солнце светит или идёт снег. Ведь они всегда ходят обнявшись.
Мне показалось, или парк действительно улыбнулся? На миг заблестели крашенные скамейки. Улыбка отразилась в светлых лужицах, и в каждом глянцевом листике старых тополей. Дело всё в том, что кое-где в просветах кофейного неба на секунду лукаво выглянуло солнце. Как будто оно обернулось и посмотрело вслед нам, упрямо шагающим людям.
Впереди меня, в чёрном коротком пальтишке, неуклюжих ботинках и шапке-ушанке идёт девочка- даун. Хромает на обе ноги. Выглядит она на лет 18, если вообще можно определить, сколько ей лет. Она держит перед собой в правой руке раскрытую книгу. На ходу она читает. Вслух. Слова произносит невнятно, но громко, как обычно произносят их отстающие дети. Я пытаюсь понять и составить на слух хотя бы одно предложение, но её исковерканное дефектом речи произношение настолько странное и непривычное, что кажется почти другим языком. Она читает с выражением, в каком- то исступлёнии. Хочет, чтобы мы, чужие и безразличные люди, обратили на неё внимание, хотя бы, проходя мимо. Одиночество, ревущее внутри, как маленький монстр, гонит эту девочку вдоль по аллее парка. Я быстро обгоняю её, и по мере того, как я удаляюсь, постепенно её голос, слабеет. Гаснет и надежда на то, что хоть кто-нибудь из нас остановится и спросит: "Простите, а что вы читаете?". Мне становится грустно и стыдно, ведь я тоже прошла мимо...
Дома я в тишине грею на плите молоко и держу над теплом свои озябшие руки. Интересно, это письмо уже было получено, когда его потеряли или кто-то шёл на почту, чтобы его отправить? Раскладываю на батарее своё загадочное бумажное сокровище...