Когда-то давно N. был барабанщиком одной известной группы. Четыре года он делил всесоюзную славу вместе с остальными участниками, в это же время женился, у него родился сын. Он сам теперь называет эти четыре года концентратом всей жизни, и всегда прибавляет:
- А дальше всё только растворялось.
Потом возникли "творческие разногласия", и он ушёл.
- Я не святой, пил! - N. темпераментный и горячится с пол-оборота. - Так и все пили, а иначе, как выдержать такой график? Мы же по нескольку концертов в день, бывало, давали! Два! А то и три!
И N. смотрит на тебя вопросительно, вылупив глаза, и ждёт поддержки.
Он чем-то напоминает папу Алисы из мультфильма "Тайна третей планеты", а если бы папа ещё и повторил жизненный путь N., то одно лицо.
- Я просто устал, физически устал. А Юра ещё и творчески зажимал. А что мы, собственно, играли? Да говно! В музыкальном смысле, говно! Я тебе сейчас сыграю,- и N. начинает отбивать на коленях свою партию одной очень популярной песни. - Это примитив. Меня просто достало играть это за четыре года. А пипл до сих пор слушает. Сколько лет прошло, а им не надоело! Не спорю, по сравнению с сегодняшней попсоснёй, песня мелодичная. Я бы сейчас с удовольствием поработал у них барабанщиком - за "бабки", "бабки" нужны, как никогда. Я сидел, придумывал соло, а Юра только отмахивался и нос морщил, ему премудрости не нужны были. Юра грамотный маркетолог, хотя мы и не знали тогда таких слов. А меня после концерта Элтона Джона просто понесло. Он же только барабанщика с собой в наш "совок" привёз, а сам за роялем наяривал. Я как послушал, да посмотрел на Рея Купера, думаю, чем я занимаюсь, на что трачу свои способности? Пришёл к Юре, ещё раз показал ему кое-что, а он опять на меня смотрит, как на назойливую муху. Ну, я и улетел. Жалел потом, конечно. Помню, смотрел в "Утренней почте" на Ришада Шафи и думал, ему дали, а мне на горло наступили. Хули, он - руководитель.
В ресторане N. близко сошёлся с вышибалой Сергеем. Сергей числился и иногда работал сантехником, а в кабаке халтурил. В то время N. стал ходить вместе с Сергеем в зал "околачивать груши", как он это называл, а, на самом деле, заниматься запрещённым карате. Сергей был фанатичным любителем спорта. Любителем, потому что с профессиональным спортом, а тогда он назывался спорт высоких достижений, у него ничего не получилось, но Сергей не бросил любимое занятие. Как-то N. слушал телефонный монолог Сергея одному своему знакомому по залу:
- Саша, мы больные люди.... У меня правая рука распухла, врач говорит, сустав воспалился, а я иду в зал и ногами, и здоровой рукой работаю. Да, что я рассказываю, ты - Саша - такой же... Я на молодых смотрю, у них таланта больше моего в разы - в разы, Саша! А они не хотят вкалывать... Саша, я в зал день не похожу - для меня жизнь замирает.... Поэтому я и говорю, мы больные люди...
У Сергея очень рано умерла мама, и частично её функции взяла на себя соседка по коммуналке Нина - сверстница родителей Сергея. Она стирала одежду, кормила обедом, возвращавшегося из школы, Сергея - отец много работал. Сама она была разведённой и бездетной, в один из дней счастливого замужества любимый Боря, на которого она "не держит зла", сказал: "Нинусик! Я люблю другую. Прости!" И она отпустила его.
Как-то Нина сказала N.:
- Мне Серёжа хвастался, что раньше он мог только правой ногой снести человеку голову с плеч, а теперь и левой. К чему это всё?
- Это спорт,- сказал N.,- в нём очень важно, чего ты добился, так сказать осознать свои возможности. Это как промышленный пресс, он может и всмятку смять, и чуть-чуть. Сергей осознаёт свои возможности, но не значит, что будет пускать их в ход.
На самом деле, Сергей давно уже был связан с криминалом, но N. не знал, какую именно роль исполняет его близкий приятель в этом сообществе, и не хотел знать. В Сергее ему нравилась неугасающая страсть к спорту. Сам N. играл в ресторанной группе и скучал. Занимаясь в зале, или как говорил Сергей, работая, N. тоже чувствовал свою чужую кровь, но спорт давал ему определённый тонус и придавал уверенности, хотя бы в своих физических силах.
Однажды N. прочитал в газете статью об ОПГ, среди членов которой узнал Сергея. Фотография была сделана в чьей-то квартире, члены ОПГ сидели за столом, на столе возвышались бутылки с водкой, вином, мартини, рядом стояли огромные бутылки лимонада, коробки с соком, их окружали тарелки с салатами, сырами, колбасой, зеленью,- в общем, что-то отмечали. Сергей и ещё трое, причём у одного глаза были закрашены чёрным квадратиком, с разогретыми алкоголем лицами, не сулящими ничего хорошего, совсем не мило улыбались, перед ними стояли тарелки с остатками еды, Сергея обнял за плечи "известный преступный авторитет" Кит, а сам Сергей носил в статье кликуху - Фил. Фил - это потому что фамилия у Сергея была Филатов.
Через несколько дней N. показал Сергею статью в газете:
- Ты у нас оказывается член ОПГ.
- А ты думал,- угрюмо сказал Сергей,- когда мусора "крышуют" - это по закону, а когда то же самое делаю я - это организованная преступная группировка.
И Сергей стал ещё угрюмее:
- Надо легализовываться. Пацаны ЧОПы организуют, помощниками депутатов становятся, в институты поступают. И мне надо. Косяки пошли в темах.
Через год на Сергея завели уголовное дело. В зале суда, возле Главпочтамта, жена Сергея всё заседание просидела, вцепившись N. в руку. В другой руке N. сжимал боксёрские перчатки, сделанные из хлебного мякиша, трогательный подарок Сергея жене. N. было неловко, так близко, тесно прижавшись друг к другу, сидели они вместе с Олей. Оле было страшно. N. страшился подозрений Сергея и успокаивал себя, что им движет лишь чувство дружеского долга.
Сергею дали 3 года общего режима и прямо из зала суда увезли в места не столь отдалённые. N. проводил Олю до дома, поднялся наверх. Оля не понимала, как ей жить дальше.
- Сергей оставил тебе деньги, он же не бедным, вроде, был. На первое время должно хватить.
- Какие деньги? Что ты говоришь? Максимум месяц, вот какие это деньги! Понты и больше ничего. Везде одно и тоже, простые мужики зарабатывают богатства для непростых.
- Оля...я, ну, чем смогу...
- Давай, хоть водки выпьем. С горя.
Они выпили рюмки две, закусив консервированными ананасами, и очень долго целовались. Оля повеселела, похорошела, глаза её заблестели, и она в перерывах наманикюренным пальчиком трогала N. за усы с мелкой проседью и игриво улыбалась. N. пару раз порывался снять очки, они ему мешали, пытался опомниться, это же жена Сергея, но тут же успокаивал себя мыслью о желании сделать всё и даже так для жены друга.
Потом он захотел Олю так, что уже не владел собой, махнув про себя рукой, что-то вроде, будь, что будет. А завелась она не на шутку, да и N., сильно перенервничавший за весь день, расслабился абсолютно, может водка ещё помогла, и с некоторым самолюбованием почувствовал в себе зверя. И даже издал некий рык, когда тёплая плотская волна удовольствия вырывалась на свет божий фонтанирующими толчками. А под ним смотрела многократно повторяющийся оргазмический сон Оля. Жена друга.
Жена друга?! N. сел на край кровати и обхватил голову руками. Спутавшиеся, вьющиеся, чёрные с проседью волосы руками, с золотым обручальным кольцом на правой. Ещё пять минут назад он лежал на спине, не в силах пошевелиться, сладко утомлённый. А потом чёрная дыра из крохотного пятнышка разрослась в отнимающую радость бездну, бремя похмельного человека, хор из всего, что не сделал, или сделал не так.
- Что с тобой, шалунишка?
- Оля, что я наделал? Как я буду смотреть в глаза Сергею? Я его предал. Я - предатель, понимаешь.
Где он, и где я! Что я наделал?
- Дураки вы - мужчины,- спокойно сказала она, и ей было всё ещё хорошо,- твой Сергей, знаешь, сколько мне изменял?
- Мужчине можно.
N. сидел, обхватив голову руками, всё ещё так сидел. И даже немного покачивался.
Она погладила его пальчиком по голой спине:
- Иди, дурачок, ко мне. Мне так хорошо, как никогда не было.
Всю следующую неделю N. названивал всем друзьям и знакомым, которых хорошо знал, плохо знал, вспомнил, вчера видел, давно не видел, не хотел видеть, они не хотели видеть,- всем-всем звонил, пытаясь устроить Ольгу на работу. На достойную работу, так он внутри себя решил. А это было непросто. Непросто уже потому, что сам N. не мог назвать и свою работу достойной. Но он искал, как одержимый. Звонил "на автомате", и Гецу Нахману Осиповичу, в том числе.
Они познакомились вот как:
У N. был в детстве очень близкий знакомый, не друг, но общались очень тесно, звали его Славик. Славик был старше N. на несколько лет, и оба они ходили в Дом Творчества Юных на Невском. Славик учился играть на пианино, N. - на скрипке. Потом Славика призвали в армию и почему-то в стройбат, откуда он через несколько месяцев дезертировал. Был суд. Его осудили. В последнем слове Славик кричал матери, что лучше бы она отправила его в секцию бокса. Прошло много лет, за это время Славик в тюрьме находился больше, чем на свободе. Кажется, на шестом сроке у него обнаружили рак в запущенной форме и отправили умирать домой. N. стал захаживать к Славику и Елене Викторовне. Славик был плохим собеседником, вся его жизнь теперь состояла из терпения, то есть хватает его или уже нет. Чистый спирт и нормированные наркотики были теперь главными утешителями Славика. Мать он иначе, как "блядская коммуняка", не называл. Но она неизменно делала скидку на его смертельную болезнь. Однажды Славик полчаса не выходил из совмещённых туалета и ванной - в "хрущёбе" жили, так что N. и Елена Викторовна забеспокоились. А потом дверь открылась, Славик медленно ходил, но, казалось, он выпорхнул счастливый, нашлись силы побриться, надушиться. N. до сих пор помнил эту радость.
Ещё к Славику ходили две женщины. Одна работала в "Хосписе", а когда Славик пожелал доживать последние дни дома, приходила и домой. Звали её также, как и маму Славика, Леной - высокая, стройная, с длинными светло-русыми, всегда распущенными, волосами. Говорила она тихо, немного и была очень спокойной всегда. Святая женщина,- так характеризовала её Елена Викторовна. Вторую женщину звали - Люда.
- Мы работали с ней вместе в ДТЮ,- объяснил Славик,- связь у нас была.
Людмила была женщиной активной. У неё был кооперативный пошивочный цех и что-то ещё. Она много говорила, она всегда была ближе к центру и всячески демонстрировала себя.
Однажды Славик хитро посмотрел на N. и сказал:
- А у меня ещё работает в штанах,- и было понятно, что Славик говорит не о самоудовлетворении.
И N. задумался, кто же из двоих пожалел смертельно больного Славика, если это не его больная фантазия.
Поминки организовала Людмила, в своём кафе, которое располагалось на первом этаже серого здания какого-то института в стиле сталинского ампира. Елена пришла лишь на похороны. За столом собралось человек десять - соседи, Елена Викторовна, кто-то ещё и Нахман Осипович - муж Людмилы. Вспоминали Славика, соседка Галя - из поколения N. и Славика - рассказала, какой идеальный слух у него был:
-На лету схватывал мелодию. Я так любила, когда он играл.
Подвыпившие, Нахман Осипович и N. вышли на улицу покурить.
- Слушай, а ты не знаешь, какое отношение моя жена имеет к этому Славе? Собирает поминки, то да сё...
N. знал, но для Нахмана Осиповича смог только догадываться:
- Они знакомы ещё с Дома Творчества.
У Нахмана Осиповича был взгляд человека, обдумывающего квиты они с женой или всё-таки нет.
- Я ощущаю себя в дурацком положении.
N. бы тоже себя так ощущал, точнее просто бы не пошёл.
- Зачем же пошли?
- Знаешь песню, первым делом самолёты, ну, а девушки потом. Мне было 38 лет, и я не задумывался о любви. Я летал и на земле смотрел на женщин довольно цинично. А потом у общих знакомых увидел её и сразу пропал. Я - огромный, высокий, и она - хрупкая, тоненькая, красавица. Всегда предпочитал брюнеток.
N. так и не понял, кем работал Нахман Осипович в настоящий момент. У него где-то на Петроградской был офис, который охраняли бывшие морские пехотинцы:
- Это не ребята - звери,- утверждал он, протягивая визитку,- возьми, мало ли будут проблемы или идея хорошая появиться.
N. несколько раз звонил ему, потом Гец стал жить на два города - Москву и Петербург.
И вот однажды позвонили из одной известной телекомпании и сослались на Нахмана Осиповича, что он телефон N. дал.
- Мы готовим передачу о группе *****. Хотим заново переосмыслить её историю. Рассказать зрителю и то, что всем давно известно, и малоизвестные факты. Создать своеобразную летопись от начала создания группы до наших дней. А вы играли в её первом составе, и нам бы очень хотелось получить ваше согласие на съёмки.
N. даже удивился такой вежливости. "Мы же, как вампиры,- не раз убеждал он Сергея,- попробовав раз любовь публики и получив удовольствие, уже трудно жить без неё". N. согласился.
Журналисты ещё несколько раз звонили, обговаривали-договаривались, а через месяц приехали с аппаратурой к N. домой.
N. за это время позвонил сыну, с которым после развода и его внезапного превращения из мальчика во взрослого виделся редко, и поделился новостью. N. в глубине души, конечно же, искал расположение сына, которое он порядком растерял, потому что не смог сохранить семью и отношения не только с женой, но и с сыном, потому что денег всё время не хватало, да и пророка из N. не выходило. А очень хотелось, чтобы на земле и после смерти оставались хранители памяти о тебе. Не просто памяти, а чтобы красиво было: красивый стол, красивые люди, красивые слова памяти. Тогда не бессмысленным всё видится.
Телевизионщики долго расставляли аппаратуру, по-свойски осматривали место съёмок, журналист Антон всё время отходил с мобильным телефоном в сторону, извинившись, и разговаривал с кем-то или что-то набирал на клавиатуре. Между делом он вводил N. в курс дела:
- Хочется добиться неформальной атмосферы. Зритель должен почувствовать, что не журналист разговаривает с музыкантом знаменитой группы, а сам зритель сидит напротив. Потом кухня, как пространство - символ свободных дискуссий в тоталитарном Союзе, там, где можно говорить о запретном, очень нам подойдёт.
- Всё хочу сделать здесь ремонт, как-то руки не доходят.
- Что вы? Эстетика советских гарнитуров - это то, что нам нужно. Кроме того, этот ассоциативный зрительский ряд мы усилим бутылкой водки. Можно, конечно, и чай, но, на мой вкус, чай - это символ посиделок в духе "Пока все дома", а мы реконструируем историю музыкальной группы, где не чаи гоняют, а струны рвут.
Мудрёно он как-то говорил, этот Антон. N. было всё ровно, что водку пить, что чаи гонять.
Передача вышла в октябре, предварялась недельным ударным анонсом, в котором мелькал и "фейс" N. N. так и отвечал тем, кто составлял круг его ежедневного общения, в ответ на их интерес к передаче:
- Опять мой фейс крутили?
В анонсирующем передачу ролике в N. обнимался с Юрой - бессменным руководителем группы ***** и было такое ощущение, что оба страшно рады встрече, в ролике эта сцена длилась секунды две. А в действительности N. так не показалось. N. ещё пытался держать Юру в тесных объятиях, хотел сказать ещё что-нибудь приятное, потому что, действительно, искренне был рад встрече, а Юра уже высвобождался - регламент, который Юра очень тонко чувствовал. Юра никогда не заходил в отношениях глубже определённой черты, потому что знал, что отношения строят, а роют чаще всего могилы.
После просмотра передачи N. напился, чтобы буквально соответствовать образу, который вылепили из него телевизионщики. Но, на самом деле, он не знал, как ему завтра выйти из дома к людям, поговорить с сыном, подразнить жену - посмотрела на того, кого оставила, и утри сопли - слезами горю не поможешь, когда разводилась надо было думать. Всё это разом похерилось. Вместо славы и доброй памяти с телеэкрана выпорхнул уёбок, неудачник и алкаш. Занавес.
N. позвонил Сергею. Они встретились.
- Журналюги - это такое говно, которое трогать себе в минус,- Сергей вышел из офиса в костюме, и мелкая дождливая сыпь невидимыми каплями осыпала его,- плюнь на это! Я бы вписался, но это такая порода, что их трахни, они и собственный трах сделают сенсацией. А меня посадят вместе с тобой. Извини, братело, я не хочу.
С Антоном N. тоже разговаривал по телефону, но о том, что хочет его при встрече проучить помалкивал. Но Антон был всё время занят.
- Постоянные командировки,- сетовал на жизнь Антон,- сегодня в Омске, завтра у чёрта на куличках. Я - востребованный журналист, у меня много работы, я совсем не бываю свободен.
Тогда N. и позвонил Нахману Осиповичу - это же он дал телефон, пусть и рассудит.
- Слушай, а я в Питере, знаешь где...- он назвал адрес ресторана.- Хочешь, подъезжай.
Это был один из ресторанов на улице Рубинштейна. Гец умел выглядеть на голову выше всех даже при своём высоком росте. Он сидел с симпатичной молодой женщиной и не пошло шутил на пошлые темы. Вот такой парадокс. Но у него получалось быть парадоксальным. Редкий дар. Христос был парадоксален в области духа, а мы - земные люди - способны на парадоксы низовий слов.
- Представляешь,- выслушав N., обратился Гец к молодой женщине,- он хочет Антону морду набить - неблагодарность в крайней форме!
Молодая женщина улыбнулась и стала ещё приятнее.
- Вы шутите? - оскорбился N. - Он выставляет меня последним говном...извините, а я благодарить его должен?
Гец посмотрел на N., как на дурака:
- В ножки кланяться и искать толкового агента. Считай новость о том, что барабанщик некогда известной группы ****** страдает алкоголизмом, Антон - бесплатно, заметь, уже распространил. Дальше новость, что ты лёг в реабилитационную клинику, взялся за ум, пишешь альбом, возвращаешься в группу. Понял ход мыслей?
- А если я не хочу так?
- А Антон хочет? Но у него сценарий, сценарий такой. А иначе будет неинтересно. В любой истории должен быть падший. В той истории ты падший. Таковы законы жанра.
N. молчал.
На улицу Рубинштейна, как и на весь город Санкт-Петербург, опустилась ночь, осенняя, раскрашенная огнями и лужами, сырая ночь. Метро ещё не закрылось. N. успевал с пересадками добраться до дома. А больше ничего не хотелось. Редкие пассажиры вагона тоже хотели успеть, но только N. не знал, что именно они хотели успеть сделать. Он знал только про себя.