Потемнело в кабинете - за высоким окном на пустынную набережную снова повалили крупные хлопья снега. Хозяин, невольно засмотревшись, наконец, повернулся к назначенному месту - письменному столу у большого трёхстворчатого окна. Побелела столица. Волнорез маяка, крыши Морского двора, камень и прутья ограды, парковые деревья, статуи вдоль аллеи, площадь перед дворцом, даже шпиль собора - все белым-бело. Зима пришла. Темной гранью малоподвижная вода стынет у занесенного парапета, отгораживаясь наледью провисших цепей. Весь залив скоро замерзнет, и его тоже настигнет белый зимний порядок.
Заснеженный путник внизу терпеливо обстучал налипающий на подошвы снег, отряхнулся и настойчиво продолжил цепочку следов дальше по целине безлюдной набережной. Палубы судов, надстройки, снасти, перекладины мачт, принайтованные к ним на долгую стоянку стянутые паруса - все бело. Людей других по раннему времени на причале не видно, лишь кое-где дымки корабельных печурок выдают проснувшихся. От созерцания конных статуй в порыве вечного пути, от этих дымов и парусов... родилось горькое чувство. Упорный путник в лёгком не по сезону дорожном плаще, иноязычные письмена названий судов со всего света; стянутые, будто седельная поклажа, паруса...
Снова отчётливо вспомнились перетянутые походными ремнями перемётные сумы, потерянный холщёвый мешок с провизией, купленной в дорогу, горький дымок придорожной кузницы, письмена-молитвы оберега на одежде некоего попутчика... Назойливые мысли эти мешали, их следовало гнать. С памятным детским успокоением твёрдо уселся в черное отцовское кресло. Всё важное в этой жизни просто не даётся, даже забывать. Белый кораблик на столе раздумчиво потрогал и отодвинул в сторону, как пресс-папье. Нескоро ещё недавно пережитое оставит его - перестанет то и дело напоминать по любому поводу о себе, о неодолимо-горькой сути. Снова поднял голову и развернулся к окну.
1. Глава о предположениях и рассуждениях
Столичный базар слышно издали, как водопад. Внутри же он теперь и вовсе бурлил и клокотал. Привычно торгуясь, вокруг страстно галдели о скорой войне. Воевать, как водится, большинство не желало, но, что с ними поделаешь... Старый герцог Георг Рог, брат безвременно скончавшегося короля, северный воевода, никогда не претендовавший на корону, еще в трауре вдруг объявил, что заветы покойного по причине подлога недействительны. Старший принц Гартвен, таким образом, не может на что-то претендовать. Очерёдность престолонаследия! И прочее-подобное... Верховная власть, следовательно, назначена ему, Георгу Первому - Крутому Рогу. Второй-то наследный принц, Хартнус, или, как младший, просто Харт, строго говоря, никогда, никаким наследником и не являлся, даже не рассматривался монаршей волей, так как от рождения имел кривой бок и заметную хромоту. А правители Великого Агина, как известно, лицо нации, ее семя, и кто может позволить?.. Формальная чушь, конечно, но... Как смотреть.
Смуглый, чащобно заросший полуседыми кудрями бородатый верзила с тонкой золотой серьгой в надорванном ухе уныло прислушивался к базарному гомону. Язык этой страны он тоже знал прекрасно. Травник и знахарь, у которых он только что сторговал очищенный воск, плутоватого разносчика-виночерпия тонкости престолонаследия принялись пафосно учить. Похоже, даже местное жульё в ущерб ремеслу высокой политикой воспылало... Машинально смахнув пот с носа, верзила продолжил умело подвязывать кофр очередных покупок к седлу неспокойного жузского скакуна-великана, редкой черно-белой масти. На спине невесёлого бородача, на вылинявшей холстине безрукавки, расшитой черными выгоревшими письменами, тоже проступило меж буковок тёмное пятно пота. Наступающая осень прохлады и ясности пока не приносила - только жгучие цены, новые тревоги, толки и торги. "Кто... Кто... - горько размышлял и бородач. - Позволят. Найдутся "храбрые", "неподкупные..." Одно успокаивает: этой властной погани, чертова кухня, время тоже не дает передышки. Всех торопит".
Да, да! Вполне могут позволить... Вот, могущественнейший богач второго рода Объединенного королевства, Премьер-министр Великого Агина, Их Светлость, господин Фаин Файл, например! Всеблагой Зариуз - глава церкви всех тридцати провинций, а? У них две третьи армии. Да?.. Да! Так вот. Второй наследник, - нисколько не ущербный! Враки то... - на всю страну уже объявил - тоже вдруг! - через Всеблагого, со святых амвонов, что защитит свой народ от скверны. В том числе - и от угнездившейся во дворце... Говорили, что взъярившийся Герцог сразу покинул столицу с тем, чтобы засесть у себя на Севере и срочно собрать старую гвардию. Часть войск гарнизона ушла с ним... А всего ведь полгода назад наш Шрамоносец Рог вступал в триумфальные врата столицы, неся королю и Агину Великую победу над варварами и опоганенными южными провинциями! Все изменчиво в этом мире.
Отшвырнув скользкую корку дыни, попавшуюся под каблук на замусоренной земле, кудрявый черт проворно вознесся в седло с вьюками. Обтянутые черным потертым бархатом колени тронули пятнистые бока застоявшегося жеребца, одолеваемого злыми осенними мухами. Шпоры на пыльных остроносых сапогах нисколько не понадобились. Сдерживаемый твёрдой рукой конь, нервно приплясывая, медленно двинулся через занятую своими заботами толпу. Длинный не подрезанный хвост немилосердно хлестал по сторонам, доставая не только мух. Но тертый рыночный люд, лишь взглянув в лицо седока, отступал без ругани. Жузов здесь, разумеется, тоже не любили, однако считаться с ними, и в ушлой столице, считались. Тем более - с таким... мосластым. Вон, весь в оберегах и заклинаниях - только свяжись - до смертного часа жалеть. Понавезли чертей: мастера, грамотеи, целители!.. Мастера. Людей дурить, да лошадей красть. Сами они понаехали, сами! Заработки в столице. Теперь же - одна страна опять. Рыбоеды кучерявые...
Принц Гартвен, старший наследник, пока оставался с верным ему флотом на юге. Томил неизвестностью в тлеющей мстительными планами гордой крепости Брике, в стяжавшем кровавую славу мятежном городе "безродных пиратов и варваров". Но кто бы удивился, узнав, что он уже двинул к столице? Это не один десяток кораблей, это множество орудий, это тысячи мер пороха, это тысячи закаленных бойцов, сплоченных и обученных очень опытным и коварным, несмотря на молодость, командующим! Наконец - почти тысяча прекрасных лошадей, купленных на жузских конезаводах по приказу покойного для новой панцирной кавалерии. Они тоже, по воле случая, оказались у старшего наследника. "Пересадка людей с кораблей на коней, - уже пели злоязыкие, - пара дней без затей, и Властитель морей правит шеей моей..."
Одним словом, флот ждали. Фортификацию береговых укреплений Голубой Гавани приказано было срочно упрочить, а малолюдные и разболтавшиеся от безделья - при сильном-то флоте? - гарнизоны мушкетеров, срочно же, пополнить и подтянуть. Таким образом, первые назидательные виселицы Смутного времени в стране появились как раз на стенах береговой крепости - на подступах к столице, а в ранг королевских мушкетёров стали возводить, кого ни попадя, чуть ли не всех желающих присягнуть и брак с дворянкою заключить...
"Власть тягостна, - тревожно продолжал невеселые размышления накупившийся всадник, - если есть совесть, конечно..." Озабоченно пригляделся к толпе, роившейся в тени громадных желтеющих платанов. У самой уже городской стены узнал красную шляпу. У Южных ворот, как раз спешно подновляемых к приходу флота, мастера рычагами закручивали громадные винты, притягивающие к створкам новые и недостающие металлические звёзды - украшения-крепления. С горькой усмешкой разглядев высокого юношу, нетвёрдо державшего в поводу белую лошадь и поглядывавшего на ремонт, направился к ним.
"И совесть тягота, - закономерная горечь шла на ум готовившего сомнительное путешествие. - Иногда невыносимая..." Вспомнив, на ощупь снова извлек из седельных сумок новую нетолстую книгу и, открыв на закладке, прочел: "...Когда Бог сотворил человека, то Он всеял в него нечто Божественное, как бы некоторый помысл. Имеющий в себе, подобно искре, и свет и теплоту; помысл, который просвещает ум и показывает ему, что доброе и что злое: сие называется совестию, она есть естественный закон". Вздохнул на это всадник. Приближаясь к воротам, объезжая груду тёсанного камня и нагибаясь под шаткими лесами, вернул книгу суме и сурово поглядел в толпу под деревом.
Слухи роились над рыночными рядами, будто распуганные мухи. Самые новые: говорили, например, что хромой Хартнус, Харт - бедняжка, вовсе ничего такого по поводу дворцовой скверны и, тем более, короны не заявлял, хотя, все знали, ревниво недолюбливал красавца-брата - надежду Агина и покойного короля. Но это вряд ли! Какой дурак откажется от короны? А поддержка Всеблагого и Премьера, это же... Ему, ему сидеть на троне! Кому еще? Бок его, утверждают, выправили в специальном панцире, а ногу вот-вот вытянет наследнику привезенный жузский лекарь, колдун - пестун, все в одном лице... Ага, ржали другие: вытянет ...здун. Обе. Обе, убогий проныра, скоро вытянет! А известно ли вам, милейший, что "Убогий" значит: "У Бога"? "Грамотные все стали..."
Хорошо всё слышал всадник с высоты седла, не сходя с лошади. Громко, стараясь преодолеть окружающий гвалт, растревожено умствовали горожане. Непроницаемое лицо под буйными кудрями ни разу не дрогнуло, но всадник все же покосился на потного толстяка - базарного писца, рисково размахивавшего свитками и испятнанным мешочком чернильницы на шнурке. Возражавший, бедно одетый в старенькую бязь проныра-виночерпий, ответно тыкал меркой уже в самый нос этого пузана и угрожающе-многозначительно сверлил оппонента из-под зонта презрительным взором: "А некоторые... скоро сильно худеть будут!"
Герцог, Герцог сядет на Агинский трон тяжелым задом - у него сила! У него ключи от ветеранской казны, у него Главный арсенал, у него северяне, у него Старая гвардия! А шпионов и тайных друзей во дворце сколько осталось? А чёрные арканы?!.. Да и по закону. Он той же фамилии, он канцлер и опекун. Он, он! Держитесь тогда, болтуны.
Некоторые спохватывались - отходили к черту. Замолкали привычно. Но уж очень хотелось поговорить. Давно этого не позволялось. А теперь все вон болтают, что ни попадя, будто опоенные... Не вытерпливали - примыкали к другим спорщикам, немного хмыкали молча, но недолго держались благоразумия - снова вступали в азартные рассуждения: "А известно ли вам, милейший?.."
Только всадник на черно-белом красавце-коне, да его длинношеий спутник, понукавший белую кобылицу, сегодня же купленную, не вступали ни в какие разговоры. Стараясь явно не спешить, прямиком направлялись к выезду за стены через пересохший ров - вон из этого бедлама на свободный простор. Скоро, знали они, - очень скоро! - сделать это будет можно только по специальному приказу-разрешению с печатями. А разговоры ненадолго. Но, не хочешь - заслушаешься, чертова кухня...
Были и третьи. Люди поумнее, посолиднее, уже не рисковали высказываться прилюдно, а мрачнели, многозначительно переглядывались, скажем, с теми же писцом и виночерпием, потом шли прочь. Только в узком кругу позволяли себе лишь кое-что предположить... Фактически документов, назначивших кому-либо трон, не было. Как так? А так. Монарх панически боялся, как полагают - не без оснований, раньше времени называть преемника и под благовидным предлогом важности решения все оттягивал этот формальный, но важный по существующему закону акт. И дотянул. Один из посвященных во многое - Хмурый Паппель - особый чиновник Внутренней канцелярии своему человечку, отправлявшемуся по делам в Брикский порт, на дорожку высказал трезвую мысль, что, возможно, за эту оттяжку-то монарх и поплатился. Теперь же Недоверчивый Паппель этот уже дома ждал "Рыночную чернильницу" с вестями и попутно размышлял о скором будущем путешествии туда же, на южные виноградники, к примеру, "виночерпия..." за контрабандным товаром.
Во всяком случае, Моряк со своим флотом всё ещё молчит. С юга поступали сведения, что никаких сведений... нет. Добыть их не представляется возможным. Случай беспрецедентный: в свите особы королевской фамилии - ни одного шпиона?!! Тем не менее. Друзей и единомышленников сумел собрать вокруг себя флотоводец. А маскировать намерения две минувших войны научили. На юге что-то зрело. Не могло не зреть. А неизвестность - это же, это... "Невидимый бес явленного сто крат страшнее". При дворе и решили: во что бы ни стало добыть сведения о планах "адмирала-Богомола", да еще усилить подготовку против вторжения с моря. Разумеется - параллельно с основными хлопотами по огненно-горячей встрече Северного медведя.
То, что старый Герцог вдруг взбрыкнул, - причем, опередив всех с этим, - и так воспротивился коронации некогда любимого племянника, тоже вояки, было, пожалуй, некоторой неожиданностью и для "очень посвященных". Ну, любимец, не любимец - дело зыбкое. Сердце, как говорится, штука капризная, но то, что старикан никогда не помышлял о верховной власти - считалось аксиомой. Не зря Главнокомандующим столько лет. Даже будучи канцлером и еще армию, по сути, не оставив, "честный старик" - при хвором уже короле - пальцем не пошевелил, чтобы пододвинуть корону к себе. А ведь мог! Еще как... И снова Хитрый Паппель выдвинул гипотезу: прямо скажем - неоригинальную. Но ее, во всяком случае, предстояло проверить. Паппель, есть Паппель.
Дело в чем: "по долгу службы" как-то он сунул нос в почту Герцога и ничего в тот раз там не обнаружил интересного. Делал он это периодически, можно сказать, лишь из профессионального долга. Ну, может быть, чуточку из стариковского любопытства. Может, из предусмотрительности. И вот теперь-то она, предусмотрительность эта, возможно, спасет и Великий Агин от междоусобиц... Дело заставило теперь вспомнить письма из, в общем-то обычной, не лишенной грубости и даже орфографических ошибок, родственно-служебной переписки Главнокомандующего-дяди и флотоводца-племянника.
Простое дело: принц крови и цыганка. По другой версии - еврейка. Как в романе. Ну, пусть, не просто евро-цыганка, а из знати жузовой касты, пусть, но язычница?!.. Да, экзотично: те жузские кунштюки с волей... Причем даже, кажется, ведунья имеет место. Не разберешь их соображения. Так вот, любящий дядя журил и предостерегал - правда, весьма грубо, - увлекающегося не в меру наследника. Просил за некое высокое лицо, вынужденно тоже препятствовавшего принцу крови в необдуманности шага... То следовало срочно проверить. А вдруг повеса решил сделать решительный шаг в судьбе своей? Чего на ум не взбредает в их лета... Старый Медведь этого, естественно, не допустил бы.
...А если принц уже сделал его - Шаг? Тереть языка, тереть, как полагается, надо! Тогда и волнение Всеблагого, косвенно ответственного за все церковные браки, понятно. Многое, очень многое объяснит гипотеза в случае подтверждения. Во что бы то ни стало нужна проверка. Втереть язык надо. Нужен, нужен человек в свите Моряка! А что нужно Моряку? А ему необходим человек при Дворе. Вот. Это ему нужно. Старый Паппель ему нужен. Жузский знахарь будет очень к месту. ...Да, но где же эта жирная сволочь, Чернильница? Ждать "приказывает..."
2. Глава о тревогах неискушённого путника
Одетый в пропылённое дорожное платье мало загорелый молодой горожанин, несмотря на усталость, неестественно прямо нудился в седле белой кобылы, смирно стоявшей в тени. "Кол проглотил", - смеются над такой посадкой кавалеристы, - "верхом на заборе..." Но молодому человеку было не до насмешек и поз - тем более - в этой жаркой безлюдной глухомани. Распустив шнуровку у шеи и оттянув ворот, он отдувался себе на грудь, стянутую под одеждой эластичным бинтом. Машинально обмахиваясь шляпой, всматривался в истоптанную дорожную пыль со следами копыт, колёс, навоза, будто старался разглядеть там нечто, всё объяснявшее. Он недоумевал. В его привычном окружении и семье люди, разумеется, тоже не были очень добры и честны, но, чтоб еду из-под рук красть?! Экая подлость... Даже не из-под рук, а из-под седла - из-под седалища! Темноглазое лицо, вероятно воспитанное в минимальном проявлении чувств, ничего не выражало, но... С другой-то стороны, просто случая, к счастью, пока не было. Начнись в столице голод... Придания говорят, даже рыцари-аристократы во времена тридцатилетней войны не то, что чужое, но и друг друга, случалось...
В ожидании спутника, отъехавшего от лесной развилки к видневшимся строениям спросить направление, провизии попытаться купить, он неизвестностью маялся. Наблюдал теперь за чуткими ушами лошади. Ему тоже приходилось размышлять и о подлых намерениях жадной, бессовестной власти. По молодости озабоченный всадник не походил на очень посвященного, но, судя по всему, и он кое о чем подобном тоже имел представление. Может быть, даже вынужден был продумывать некие факты и варианты. Как Хоха-Вах называет это: дело кроить - мозговать-мерекать... Например, о том, что Премьер Файл не потому противится коронации старшего наследника, что документы подложны, - эка редкость, - а потому, судари, что Гартвен на троне, это - обязательно! - отставка премьер министра. С бессрочной опалой и со ссылкой. Если не хуже. Очень провинился Премьер перед принцем однажды. Хотя и не по недомыслию это произошло, а по случайности, но, Бог нам судья, произошло - он свидетель, как зеркало треснуло...
Вот и вынужден был Премьер бороться с судьбой - привлекать к делу младшего, мало пригодного монаршего отпрыска. Принц Харт, увечный от рождения, к государственным делам никогда не готовился. Образование получал светское, к военному делу, по той же причине, никакой охоты не имел и лишь к искусствам, философии да религии был неравнодушен. Странноватый, закрытый человечек. Кто? С кем? Чего хочет? Неизвестно. Им раньше никогда не интересовались. Не мешает и ладно. Живет безвылазно в Старой Части, где-то на материнской половине, вместе с летучими мышами и многоумными томами библиотеки. Пусть себе... Теперь же заинтересовались - и очень серьёзно.
Переступив в придорожной пыли, звякнув удилами, кобылица подняла маленькую голову. Снова встряхнула спутанной гривой и заморгала, отгоняя крупных мух, сторожко вслушиваясь во что-то за зелёной изгородью. Стояли последние жаркие дни. В другое время в лесу ныне была бы охота. Твердые коричневые по краю листья на дубе не шелохнутся, не тряхнут придорожную пыль с себя. Мертво. Все затаилось, будто добычи ждет. "А охота не прекращается, подумал всадник, никогда".
Он тоже поднял голову, вздохнул и старательно огляделся. На дороге пока никого не было. Белая вострила уши, в сторону строений косилась. Там над черепичной крышей дымок вился: по времени обеду должно... Молодой человек, пожалуй впервые в жизни, ощущал голод. Не аппетит, не аппетит, нет! Это, если разобраться, ему очень повезло, что впервые - прав знахарь. Теперь необходимо привыкнуть... Но как досадно! Впервые в жизни у него крали еду - дикость. Странное ощущение... Он теперь выглядел совершенно здоровым, был свободен, делал должное, но... Радости почему-то не было.
Осторожный Паппель больше ничего не успел приготовить. Нужно было немедленно убираться, немедленно! Вот - только золото, да обычная подорожная бумага. Ни охраны, ни транспорта, ни дорожных запасов... А что золото? В пустыне, скажем, или горах, как в том рыцарском походе. В этой-то глухомани?.. Купи чего-нибудь - тут же и прирежут: вдруг у тебя его много? ...Может, до ночлега подождут. А нет, так сообщат священнику об очень подозрительном богаче... "Трусим-форсим, судари мои? - опять досадливо подумал юноша. - Рано. Вся дорога впереди - может, ещё сотня дней..." Снова ощутил огромные пространства лесов и безлюдья своей страны. Так долго вне городских стен бывать не приходилось ему.
...Ну и прирезать, положим, быстро не прирежут. Руки, слава Богу, здоровы. Есть легкая шпага, которой обиженный судьбой подросток когда-то мозоли натирал, пытаясь бороться с несправедливостью, тайно упражняясь в воображаемой мести ближним. Маленький стилет в рукаве, ножной кинжал. ...Да! Ведь Жуз, кажется, пистолеты брал? Брал. Целый арсенал тут, что вы? Какие грабители... Конечно, пороховой грохот на них, неизбалованных техникой, впечатление большое произведет... А на Церковную стражу? Э-э... "Трушу, признался себе юноша, иначе бы о другом думал". Три-четыре человека... Вполне можно отбиться. Даже - пять... "Если подготовиться и не зевать". А больше? Десятка полтора полоумных с верёвками в каждом "аркане" у них. В подвал ведь стянут, мучить станут, не боятся они пороху. Чёрная армия - на наши головы - "Арканы Бога..." Мерзко звучит, будто - "тараканы"". Внутренняя канцелярия им не указ.
От строений без дороги, медленно раздвигая кусты орешника грудью крупной черно-белой лошади, приближался второй всадник - кудрявый седобородый человек. "Потомственный колдун", жуз, "кентавр полукровка" Хоха-Вах - великий врач. Великий. Это правда. А они зарежут и его - жузово племя.
Оба опять огляделись, взялись за поводья и тронули в прежнем направлении. Оно-то, в общем, было известно, не известна была дорога, ждущая их. Пятнистый конь лекаря тут же задержал шаг и потянул губы к придорожному кусту, не очень пыльному.
- Но-но! Ведьмина кухня... - Одернул его седок. - Оголодал.
- Им проще... - Юноша вяло усмехнулся.
- Ничего... Не пропадем. - Покосился лекарь и вздохнул: - Самая пора картошки. Копают уже... - Похлопал по груди, нащупывая что-то. - Соли вот добыл...
- Кому же вы... платили? - удивился молодой спутник.
- Пусть не прячутся... - был ответ и ухмылка: - За мешок Вам платили?
Юноша поморщился. Насмешник, впрочем, уж о другом думал. Отвернулся, что-то сосредоточенно на пальцах вычисляя. Потом о самочувствии спросил, внимательно в глаза вглядываясь. В "радужку" - объяснил: об онемении спины беспокоился. Даже потянулся - корсет его, сзади оправляя, подёргал. Камзол снять посоветовал и убрать до случая. От пыли и возможного любопытства лучше лёгким плащом прикрываться. Да и не так жарко... Здесь по-домашнему можно.
Да-да, энергичный красный и благородный чёрный - неслучайные цвета - не в пример приятнее и пристойнее, но разумнее теперь молодому человеку в пыльно-сером, менее заметном пребывать. Пусть встречные больше на нём, кудрявом жузе, невольное внимание остановят, на его чудно-пятнистой лошади-великане... Молодой горожанин не отвечал - уязвлённо раздумывал, давно смявшимся кружевным платком пот утирал. Его широкополую ярко-красную шляпу с блестящими вороными перьями само полуденное солнце будто прожечь пыталось, стоило из тени выехать. Видя такое дело, Хоха-Вах оглянулся на скрывшиеся в чащобе строения:
- Да оставил я им серебра, оставил! Вполне достаточно, не переживайте. - И вздохнул примирительно: - Не хватало нам ещё погони судебных приставов...
3. Глава об истинных чувствах чиновника
"Но он... Он же совершенно неприлично орал! ...на меня?! - дивился и негодовал Премьер, глядя на захлопнувшуюся, узорного стекла, дверь. - Совершенно недопустимо... "Владыко. Всемилостивый". А?! "Отбыть немедля!.." Каково? "Хоть в корыте..." Всемилостивейший. Слушаюсь! Не извольте гневаться... - Премьер министр карикатурно поклонился двери, мысленно выполнив все замысловатые па, требуемые этикетом при прощании с духовной особой такого ранга. - ...Можно и совсем без охраны, вплавь! Около ста морских миль? Подумаешь... Старый хорек, пердун! Монастырь - гарантия... Кому?!!!"
Всеблагой Отец Зариуз - это невысокий подвижный старик с реденькой белой подбритой бородкою и совершенною лысиной под белой митрой. Обычно подвижность, и даже порывистость его, была не очень заметна, сдерживаемая многолетней привычкою духовного лица, степенного в помыслах и деяниях. Однако же, в моменты, когда этот человечек забывал о сдержанности, или позволял себе забыть о ней, в эти моменты находящиеся рядом и, не дай Бог, вызвавшие неудовольствие Всеблагого, бывали крайне потрясены. Ошеломление вершилось лишь долей чудовищной энергии, запертой в столь незначительной плоти. Вырывающееся вовне на окружающих теперь всего лишь в словах и взглядах жгло почти физически. Какой уж тут этикет... Не первый, не первый раз Премьер случался свидетелем столь бурной сцены, но объектом приложения сего пламенного слова, пожалуй, стал впервые.
Это было очень неприятно. Хотя, конечно, он прекрасно знал, и отчасти из собственного опыта, что буря не совсем искренна и естественна. В то же самое время, когда лупили молнии гневного блеска глаз и громы отчаянного баса рокотали в замершем пространстве; когда ураганные порывы страшных слов грозили уязвленному Премьеру неисчислимыми земными и загробными карами, в то же самое время неисповедимый Зариуз мог в глубине души иметь целью всего этого шабаша лишь: прощупать реакцию и выдержку соратника Файла, да побольней стимулировать его старания в переговорах и поисках. А то и просто - настоящая мысль Всеблагого могла в это время умиротворенно течь где-нибудь в русле коллекционных дел страстного и удачливого собирателя ювелирных шедевров церковной утвари. У какого-нибудь ремонта драгоценного витража на том же самом "переговорном" острове... Целью буяна также могло быть, единственно, сбросить копящееся всегда у деятельного человека нервное напряжение и, может быть, слегка напугать возможного претендента на лидерство в их компании - вполне вероятного изменника... Многое могло бы быть предположено, - и с достаточно большой степенью вероятности, - но истинных мыслей и, тем более, душевных движений такого человека не может знать наверняка никто. Иногда, может быть, даже он сам.
Что же случилось? А случилось. Адмирал стал вдруг требовать срочных переговоров с правительством, а значит - с ним - с самим врагом своим первым. А тут ещё "нюанс..." Исчез, - пропал, сгинул, растворился! - не найден во дворце, вообще нигде не найден, нет его в наличии: тю-тю!.. Да кто же, кого, черт возьми, нет?! Как "кого?" Принца. Младшего, Харта. Ох ты... Вот так. Несмотря на тщательные и, кстати, очень недешевые розыски по всем провинциям. По путям водным и сухопутным, по борделям и библиотекам, по знакомым и могущим быть знакомыми - по всем мыслимым вероятностям. Несчастный, имевший неосторожность родиться в той семье, и с такими изъянами, - хорошо, если бы только телесными, - все еще не появился перед многими жаждущими взорами, и - неизвестно - появится ли? Это нужно понимать. А тут...
Премьер, как и полагается, пока узнал об этом первым, но то, что это известие - и в такой-то момент! Господи, правый... - так быстро дошло до Старика, чуть ли не опередив его самого и принимаемые меры, очень, очень настораживало. Как, впрочем, и то, что так "огорчился" Всемилостивый: так явно, так горько... Что это? Начало сдачи на Герцога, на Моряка? А?.. Что? Мало понимания. Мало, мало... Как бы нужна была теперь информация, святые угодники! "Да из этой же водоплавающей стайки! Впрочем... - Премьер дернул шнур колокольчика, вызвавшего писца-порученца. - Эта старая хитро-мудрая сволочь, Паппель... Он же, кажется, кого-то уже посылал туда?"
- Господина Паппеля. Немедля! - И после паузы, когда офицер, разряженный в черное с золотом по случаю монаршего траура, почти скрылся за дверью, такой непрозрачной и прочной, но и такой ненадежной, так оглушительно хлопнувшей недавно, добавил: - Пожалуйста...
Дверь бесшумно прикрылась. Господин Премьер министр снова остался один в совершенной тишине своего огромного парадного кабинета, продуманно украшенного, но очень прослушиваемого и просматриваемого... Обычно он работал в другом - маленьком, в сравнении с этим, но теплом и совершенно иначе оборудованном. Там хозяин был хозяином и при случае нужды мог бы сам легко проследить и послушать, - разумеется, оставаясь незамеченным, - любого посетителя. Мог бы, при такой необходимости, и исчезнуть из помещения очень быстро, чтобы оказаться не только вне стен дворца и крепости, но даже и довольно далеко от них - у самого выхода из бухты. Мог бы, если надо, исчезнуть и какой-нибудь ненужный посетитель, естественно, чтобы оказаться совершенно в другом месте и, может быть, не совсем живым... Но это по необходимости, по необходимости, конечно. А здесь хозяин не был хозяином. Здесь и пахло-то сырой землей... Из цветочных ваз, верно.
Только вот... сомнения. Премьер тяжело вздохнул, тяжело же оперся о подлокотники резного кресла, больше походившего на трон, ускоряясь, поднялся и, поспешая, будто собирался от кого-то укрыться, понёсся по узкой потайной лесенке в тот самый рабочий кабинет. Тесно, пыльно - в переходе не убирают по понятной причине. Запыхался даже... А здесь пахло иначе. От ковра, вероятно. То ли духами, то ли пролитым вином, то ли... Сомнения стали посещать хозяина уже и в отношении этих допотопных секретов: только ли он один сейчас осведомлен о них? Кто может это утверждать... Поморщившись, потянул заглушку - мраморный шарик в узоре барельефа панелей: приглушенный расстоянием звук отворяемых тяжелых дверей Приемной увлек внимание. Шаги входившего и голос порученца:
- Ждите. Можете сесть. В шкатулках табак трех сортов.
- Не употребляю.
"Ишь! Не употребляет..." Премьер шагнул к стеклянному шкафу коллекции минералов. Сдвинул подряд две полки и, чуть пригнув голову, найдя нужную фокусную точку, стал - руки за спиной - внимательно изучать через увеличивавшую оптику лицо пришедшего особого чиновника. Лицо было тоже нехорошо... Оно теперь ничего не выражало: стервец, наверняка, догадывается, что за ним могут смотреть - стоит столбом, посреди комнаты, руки с бумагами за спиной... Премьеру отчего-то стало неудобно сходство поз и он с неудовольствием разнял руки. Поколебавшись, скрестил их на груди. Это-то как раз и нехорошо, что ничего не выражает морда старого лисована... Может быть, это-то и очень опасно, если истинные чувства от начальства прячут! Слишком опытен, шельма, чтобы так каменеть перед властью. Естественнее бы ему было непринужденно, с достоинством присесть, или, скажем, понюхать медового... Что это вдруг такой официоз? С чего... Не по правилам. Не по правилам.... "Не употребляю!" Потребляешь, милый. И потребишь, если надо! Нечего ангелом безжизненным... А хоть бы и не потребляешь? Раз от имени начальника предлагают... Слово "пожалуйста" и было сигналом помощнику о норме приема приглашенного.
Премьер снова разнял руки, потер, растягивая морщины, лоб в высоких залысинах и, с отвращением ощутив на коже жир, полез за платком. ...Спрашивать нужно неожиданно, сразу в лоб! Может, что мелькнет, дрогнет в лице, в глазах, фигуре... В голосе, наконец. Должно, должно дрогнуть! Премьер министр, господин Файл лично удостоили спросить о таком... Это ли не доверие, это ли не перспективы? Хотя, о перспективах думать он, конечно, стар... Но шкура ему, будем надеяться, еще дорога? А суровым, и даже страшным, как сам Всеблагой, милостивый господин Премьер быть давно научился. Да до таких степеней научился, что и сам иногда переставал понимать границу. Маска, как водится, прирастает и становится подлинным лицом. Неужели так? Неужели...
С этими мыслями Премьер неторопливо двинулся к лесенке, к обычному переходу. Неужели так?.. Какая теперь разница. Полез на Верх? Добрался, потратив полжизни. Может быть, не совсем того, чего хотел, но достиг! Остальное - средства... Чтобы самому топтать-диктовать, нежели быть растоптанным. Когда-то, может, и будет по-другому, но...
...А спросится сразу вот что: где Хромой? Как его нога? Где лекарь? И кто послан Моряку? Сурово спросится. Очень сурово... Да так сурово, чтобы и такого проняло. Слишком многое завязалось на его ответах. Надо правде в глаза смотреть сразу же, как только почувствовал, что надо: сам, сам ты теперь в опасности, друг мой.
Премьер министр Великого Агина, второй род королевства, Их Светлость господин Фаин Файл неторопливо вошел в распахнутые двери собственной приемной. Гвардейцы отсалютовали со сложным перестроением, как механизмы. Он на этот раз не улыбнулся им, как обычно. Посетитель обернулся.
4. Глава о дорожных поворотах и не только
Хоха-Вах не без оснований решил и теперь, хотя бы слегка, изменить обличие, дабы не быть узнанными первым встреченным опознавателем. Платье на них было обычное - дорожное. Что тут изменишь? Сапоги да плащи... Цвет? Он убедил молодого спутника отпускать усы и бороду, а сам, напротив, все это с себя, ругаясь, сбрил остро отточенным кинжалом: цирюльни в лесу не держат. Внешность его от этого очень выиграла. Не загоревший, мощный подбородок лекаря наготою своей недолго смешил юношу. Очень скоро неровно выбритое лицо, покрытое дорожной пылью вперемежку с вылезшей щетиной, стало неузнаваемо-обычным. Эффект был удивительно верный.
Разбойничья бородатая рожа конокрада-жуза больше не пугала всех без исключения хозяев постоялых дворов и, тем более, хозяек. Усталые купцы-горожане, чем-то печатным торгующие - толи молитвенниками, толи... Место для ночлега им теперь почти всегда находилось. Правда, наутро - это то же иногда случалось - их хмуро приветствовал усталый от спешной ночной скачки, вызванный по хозяйскому уведомлению, патруль королевской гвардии, или, что не лучше, наряд храмовой стражи, из случившегося неподалеку, как грех, монастыря. Не выспавшийся патруль, а потому злой... Но это, так сказать, издержки. Бдительными люди стали теперь не только из корысти - война на пороге.
Так как простые подорожные, заявленные предусмотрительным Паппелем, слава ему, у них всё-таки оказывались в порядке, а учтивость и ученая речь юноши несколько смягчали, смущали и даже нравились проверявшим, то путники продолжали и далее спокойно завтракать. Они скупо, с намеком, расплачивались и спокойно же следовали дальше, в каком-нибудь всем известном направлении. С тем, чтобы запутав следившего, если он был, впоследствии выбраться на ту дорогу, которая нужна. Это было очень утомительно, и юноша стал было возражать, но "бумажник-печатник" так заблестел глазами, так засопел, что возражения были тотчас оставлены. Они по-прежнему, чуть не каждое утро, продолжали подолгу кружить и путать следы. Довольно большая часть опасного пути осталась позади, но хотя юноша и смирился, все равно целесообразность подобных уловок вызывала в нем сомнения: ведь следящему, всего и надо было бы - не отставать. И Хох мрачно согласился в конце концов: в глухомани других дорог, кроме тракта, почти не осталось. Да и усталость шептала своё...
В отношении примет внешности они оба почти успокоились - их уже столько проверяли, - но неугомонный лекарь опять требовал при случае, обновлять гардероб, ни в коем случае не ходить много пешком на людях, чтобы не обнаружить остатнюю хромоту, обостряющуюся от переутомления, и сменил резвую белую кобылку его на здорового крестьянского битюга серой привычной масти. Своего же любимого Змея менять отказался, ссылаясь на то, что не за ним - паршивым лекаришкой - идет охота... Свою "паршивость" и ничтожность самолюбивый жуз все время подчеркивал, видимо все же желая услышать опровержение на этот счет. Тем более - от своего нерядового спутника и успешного пациента. Юноша попытался, было, но быстро убедился: бессмысленно - слишком многого был лишен судьбой этот человек. Слова были тут не нужны. Требовалась долгая спокойная и благополучная жизнь, но... Но. Даже дорожные лекарские мелочи были ликвидированы из опасений досмотра. Даже эластичная повязка удалена...
Так продолжалось довольно долго. По предположениям и осторожным расспросам они проделали уже большую часть пути. Теперь места пойдут совсем глухие: заболоченная равнина, дикий лес, безлюдье. С одной стороны это даже хорошо - меньше глаз, но с другой... Благородный юноша, конечно же, испытывал множество неудобств, неприятных ощущений - от не бритья, например - и тяжких чувств. Мрачные мысли тоже не переставали посещать его, но все же, он был теперь, пожалуй, даже успокоен на свой счет: тяготы эти не показались ему чрезмерными, переносил он их довольно спокойно, как и подобает мужчине. Нет, он не то, чтобы очень сомневался относительно себя, своей выдержки - нет! Просто все это - впервые в жизни. Очень нежданно.
А еще, как ни странно, он заметил, что гибельная тоска, которая в последний год все чаще нависала над ним, заставляя смерти желать, неожиданно и непреодолимо, за все время пути ни разу - ни разу! - не душила его запредельной своей тошнотой. Даже не пыталась... И это-то в теперешнем его положении?! Чудо. Даже мысли тяжелые здесь, в дороге, в ставшем привычным седле, не казались такими уж безысходными. А ведь впереди что? Только неизвестность да надежда - в лучшем случае. Бегство. Изгнание... Проклятое родство!
Горько и смешно, но задевало неприятное осознание - собственная неопытность и беспомощность в самых элементарных вещах. Например, покупка дорожного "кресала". "Для производства запаливания света, или зачатия обогревного костра..." Приобретено у какого-то разноглазого бедолаги, оказавшегося на проверку банальным мошенником: кресало дало искру на воспламеняемый "трут" только один раз - в руках у продавца. Мимолетно брошенный взгляд на это устройство сердитого спутника и покровителя подтвердил: да, больше никогда гореть этому не предназначалось. А денег, к тому же, оказалось, было у них мало - только-только на дорогу. Это лишь ему, мало интересовавшемуся деньгами, могло показаться, что золота куча. Денег, говорят же, всегда мало. Всегда.
Сердила еще и необходимость молчать на грубость пиковых гвардии офицеров. Свинство вороватой, по обыкновению, прислуги в придорожных трактирах и на постоялых дворах не так обижало. А это ведь - культурные люди! - дворяне. Какое убожество, какая подлость, Боже, ведь это же "лучшие..." Но и это раньше бы задело куда больней. Видимо, душа от ощущения опасности как-нибудь сжимается и становится тверже. "Простая пища, как говорится, деревенский воздух..." Походные условия и нервное напряжение, видимо, мобилизуют организм мужчины - потомственного воина - немощи отстают, и человек максимально отдается главной задаче - борьбе за существование. Такое существование.
В облетевшем лесу дорога виднее. Накануне Дорофеева воскресения два дня сильный ветер оголял деревья, довершая работу ночных заморозков. Укатанные сухие колеи, припорашиваемые листопадом, тянулись и тянулись бесконечно. За изгибом новый изгиб, за пригорком пригорок, за холмом... Лес и лес, дорога и дорога. Казалось, вот-вот сейчас, за теми деревьями, должно быть что-то. Что? Что-то... Но нет: те же уходящие за близкий лесной горизонт изгибы и неровности бесконечной колеи... Ждали дождей, они тоже "вот-вот..." Низкие тучи теснились все ниже к земле. Солнце давно не показывалось, о жаре уж забыли. От этого все глядело каким-то грязным и постылым. Голые колючие ветви над головами всадников тянулись к глухому небу, будто моля о чем-то. Грустные мысли снова возникали сам собой.
Плотнее закутался в приобретенный недавно синий драгунский плащ. Хотя тесемки и петли были частью оборваны, плохо затягивались, но тепло плотная материя держала весьма изрядно и, видимо, годилась от дождя. Серый коняга уныло плелся за Змеем и все время отставал. Периодически приходилось его подгонять плетью. Как судьба человечков. Юный печальник вздохнул и даже слегка потряс головою: нет, мысли не отставали, никуда не девались. Какими-то они еще будут...
Всадники поравнялись с известной помощью витого ремешка, и некоторое время ехали рядом. Хоха, видимо озябнув, тоже застегивал пряжку плаща на груди. Золотой серьги уже не было в ухе жуза: пришлось сегодня и её пустить в уплату... Юноша грустно молчал. Лекарь решил его взбодрить или, на худой конец, немного разозлить, чтобы оторвать от ненужных раздумий, а, если возможно, то и еще раз заставить слишком вялую молчаливую ненависть юноши расти... Он поднял голову от пряжки и хмуро поглядел по сторонам.
- В войну господин Файл в этих местах лично зарубил пятерых ваших дворян. - Поерзал, умащиваясь в седле, глумливо объясняя законность казни. - ...Отказались тонуть в болоте, догоняя крестовых латников Демагога. Дороги-то были заняты гвардией... Вражеского золота, между прочим, где-то здесь зарыто столько... Гвардейцы те, конечно, искали... - Юноша молчал, лекарь продолжил: - И вам бы не мешало знать, что среди пятерых был и чтимый Вами философ-богослов... Дорофей.
- Знаю, - сказано было тихо из-под поникших полей шляпы.
- А то вы знаете, - сейчас же повысил голос, продолжая сердить, больше самого себя, неугомонный жуз, - что вместе с этими беднягами были казнены и их подданные, ополченцы? ...За что?
- Вы считаете, что в то время я мог повлиять на Премьера из университетского городка?
Молчали оба. Как всегда мальчишке не потребовалось многих слов, чтобы исчерпывающе возразить. Дурак бы этого не понял. Хох не то, чтобы смешался и отступил, нет. Но признал... А через некоторое время впереди за несколькими обугленными деревьями показалась вода и силуэт какого-то обгорелого строения. Лекарь встревожился.
Начинал накрапывать дождь. В пыли, отпечатавшей множество подков и бесконечные следы ободов колес, стали появляться мелкие темные точки. Их становилось все больше, дорога на глазах темнела. Но не это беспокоило - опытный жуз углядел совсем свежие следы... И хотя те осторожные всадники проехали по обочине, внимательный взгляд тотчас отыскал места, где лошади ступали не в сухую придорожную траву, а в пыль. Ну, не были они затоптаны - перекрыты более поздними путниками, - так что? По обочине редко и ездят... Непонятно.
Свернули с дороги и лесом приблизились: водяная мельница со следами пожара, амбары, колодец, коновязь... Плотина, по ней дорога, обломанные с одной стороны перила свешиваются в воду, большой пруд. Ровно шумит переливающаяся через уровень вода. Потемневшее, зеленью от старости покрытое тяжелое деревянное колесо неподвижно. По лопастям вхолостую переливаются прозрачные плоские струи. Старинная кладка понизу изумрудным мхом поросла. В окнах несколько стекол выбиты. На берегу пара старых пожелтевших верб с подмытыми корнями. В темной воде узкие лимонные листья. Тихо, будто мертвы все. Война давно кончена, не могли же они здесь без мельницы жить...
Юноша, отдыхая, приподнялся в седле и мыслями теперь снова был далеко от следа этой деревенской дороги, от разорённой мельницы, разом лишавшей, по словам Хоха, лесовиков муки, обозчиков заработка, арендаторов долинной земли - помола, а королевскую власть - налога и мирных подданных. Дополнительная цена недавней войны. Так было и в самой "Книге подмен" париспанского магистра Хоха-Вах - искусника мудрости и медицины, путешественника. Молодой человек отстранённо рассуждал о зыбком месте искусства в обычной жизни, о неявной ценности творца нового, о приоритете материального в его жизни и о несовершенстве самого творца "не хлеба, но зрелищ" - человека плотского, но мало заботящегося о помоле и выпечке. Азартные плясуны, бездумные певуны и прочие, парящие в цветах, а не в хлебах, парфюмеры. Следовательно, и результат деятельности их не может быть совершенным.
Совершенство - главное. Зачем пашут землю и разводят скот, для чего ремесла и армия? Безопасность, питание и комфорт... Жизнь тела. От животных отличаемся волей, сознанием, духом - их творческими плодами. Единственно придает смысл существованию. А чем занято большинство населения? Э-э... Скажем, господин Файл - большой знаток - приобрел живописное полотно совершенства необыкновенного. Его удовлетворение - акт духовный? Иной... Не имеет значения?
Суть, видимо, не в том, как распорядиться этим холстом, а сможет ли душа принять это совершенство, откликнуться ему, самой от этого подняться выше сиюминутного. Одоление... Мысли прервал грубый и насмешливый лекарь - велел ждать за кустами, не высовываться. Юноша рассеянно кивнул. Он уже привык к этим предосторожностям, смирился, но постепенно и невольно стал их считать излишними. Ведь до си пор ничего, чего опасались, не произошло? Почему же обязательно сегодня... Проводник отъехал и, спешившись, скрылся в камыше. Речка здесь, у запруды, образовывала нечто вроде небольшого лесного озера. На том берегу - обезлюдевшая мельница. Желоб, видимо, отвели - колесо не работало. Широкий ручеек с плеском срывался на неподвижные лопасти. На середине запруды несильный, но холодный ветер рябил темную воду. На спокойной поверхности у берега все чаще и чаще появлялись тонкие круги - дождь. Наконец, мрачный Хох вернулся:
- Через плотину ночью пойдем, по одному, - буркнул, не глядя, отирая капли дождя со щек. - Поспать надо.
Насторожило лекаря слуховое окно мельницы: то там стекло вроде было, то уже и нет будто... Хох не был уверен в этом, иначе бы они сейчас без оглядки удирали куда подальше: река, не река - один черт!.. Надо еще посмотреть после ужина за домом. Беспокоило что-то темную жузскую кровь... Юноша спорить не стал, он привык в этих вопросах полагаться на более опытного. Не игра.
Приходилось жалеть, что крыша находится за плотиной. Свернули дальше от дороги. Приглядели ложбину посуше, где можно под зашитой дерев печь картошку. Увы, снова картошку... Ждать в укромном месте до темноты, засыпая по очереди. Неприятный осадок после разговора о зарубленных дворянах не проходил. Молодой гуманист, как все в его окружении, разумеется, читал книгу того философа. По его мнению, это был не очень последовательный мыслитель, но очень добрый, и поэтому слабый, человек. Его вклад в философию определят ученые, будущее... Одно точно: есть его книги. А что от господина Премьера останется, когда, в конце концов, отбесится, отлютует - или от него самого, гуманиста? Юноша этого не знал. Долг-то он свой выполнит...
5. Глава о послах и о превратностях переговоров
Премьер-министр упорно ждал договорного посла адмиралтейства недоступного Моряка в холодной гостевой монастырской обители, на острове Вознесения Пророка. Посольский барк у причала уже со вчерашнего вечера покачивался в опасной близости на серо-свинцовой воде монастырской бухты, рядом с тяжелым многопушечным кораблем королевского флота, бывшим в распоряжении Премьера. Судно министра было дополнено снизу секретным средством спасения, набито гвардией, и команда корабля, разумеется, не имела возможности общения с берегом или командой барка. Министр небезосновательно опасался измены. Он ждал. Терялся в догадках. Негодовал. Разглядывал корпуса кораблей, осадку. Пытался разглядеть признаки средства спасения.
Из-за цветного витражного стекла окон гостевого помещения море не казалось таким суровым и свинцово-тяжким, каким являлось теперь в действительности. Но это не обманывало Премьера. Он предпочитал видеть вещи такими, какими они были на самом деле. Во всяком случае, считал это необходимым. Пустота огромного стынущего пространства за искусной решеткой не сулила хорошего. То, что встреча откладывалась из-за плохого самочувствия посла, было, по сути, издевательством. Что ж... Забыть такое? Припомнит, при случае, и это преподобному. А спокойно, по возможности, реагировать на эти вещи он приучил себя давным-давно. Так что, теперь только неспешно размышлял. Действительная болезнь посла исключалась почти начисто... Тогда что? Неожиданное известие от принца?.. Каким образом? Святым духом... Барк на глазах с момента прибытия. Других, кроме корабля Премьера, в бухте не было. Может быть, вне бухты "кто-то"? Быть может, "что-то" пришло с корабля самого Премьера?.. С берега? Или так было задумано? Нужно проверить... Уже проверялось. Хватит об этом. Это паника.
Господин Премьер-министр отошел от окна - казалось, что там всё-таки дует откуда-то. Может быть, из каких-то микроскопических зазоров в металле, из трещинки в толстом стекле. Ненадёжны человеческие руки... Даже руки мастера. Он остановился у гравюры, изображавшей кающихся в мучениях грешников, монстров-мучителей и нелепые предметы-уродцы - полусущества-полупредметы. Больная фантазия. Несомненно, больная... Но от грешников не веяло привычной картонной глупостью. Их мучения, чем больше на них смотришь, все более притягивают топорщившееся вначале внимание и исподволь начинают сначала мешать, а затем понемногу и истязать зрителя - уже неравнодушного. От монстров хочется сразу отвести глаза. Предметы же очень неприятны и дополняют впечатление. Жаром и гарью даже веет...
Заставил себя постоять у картины еще некоторое время и отошел. Надо будет спросить автора. Монах какой-нибудь... Мысль, отвлекшись, отдохнула. Премьер стал вновь проверять доводы: отсутствие жесткости - признак слабой воли? Это изъян. Готовность поступиться собственными интересами ради кого-то, по сути, тоже важный признак. Легковерие, наивность, банальная глупость, несмотря на ученость и прекраснодушную болтовню! Вычитанные фразы и показное умничанье об идеалах - наивная хитрость... Все для того лишь, чтобы скрыть главный изъян: отсутствие собственной воли. Отсутствие умения владеть собой, а значит и другими. Но, все же... Глупая наивность? ...Или хитрость, маска? Скорее - второе: во дворце рос... Но, в конце концов, это все тоже - на благо Агина: управлять таким королем проще. Это не старший: Гарт - hard... Молитвенник.
Премьер, действительно, уже и говорил, и думал: "...на благо Агина". Постоянное сокрытие собственного интереса каким-нибудь идеалом, вроде блага государства, приучило. Это настолько въелось в мозги, что стало их постоянным содержанием. Маска, как говорят, прирастает. Его интересы, значило - интересы государственные. Государственные интересы, значило... Да, конечно. Младший... Львиные клыкастые пасти на стягах двух судов за прихотливыми извивами свинцового переплёта витража одинаково полоскались набирающим силу студеным ветром. Когтистые лапы государственного символа мощно тянулись в простор, то кроваво-красный, то жёлто-тоскливый, а то и вовсе бездонный синий, как морская глубина... по прихоти толстого стекла.
Интересно, что в то же самое время другой человек, тоже находившийся в помещениях монастыря, и очень неподалеку, - тоже, тоже! Господи, ты, Боже мой... - размышлял о младшем принце, и примерно в том же ключе: смог бы, или не смог?.. О короне речь. Бледное усталое лицо со скупой мимикой. ...Принесли обед, но он отказался. Оставил только вино. Согреться хотел. Через минуту в комнату стуком попросился и вошел лысый седобородый послушник. Встретился взглядом с обитателем и кивнул кому-то за дверью. Пригнувшись, в комнату шагнул высокого роста матрос и оторопело замер, шепча:
- Милость господа...
- Проходи, проходи, мариман... Узнал?
Вошедший только и смог, что кивнуть, во всю глядя на говорившего, которого в этом месте ну никак не могло быть. Да в поповском подряснике... Лысый молчальник тихо вышел и плотно прикрыл за собою дверь. Стало тихо - слышен только ветер за окном и прибой в бухте.
- Вот и хорошо, - продолжил удивительный обитатель комнаты. - Значит, много объяснять не надо... Только, сам понимаешь, - он сделал паузу, во время которой налил два кубка: слышно было, как лилось пахучее вино, - об этом пока нужно молчать... - Матрос снова только кивнул. Говоривший утомлённо усмехнулся, взял один из кубков, а второй жестом предложил вытянувшемуся гостю: - Я бы не хотел раньше времени волновать господина Министра... Пей, пей! За флот. - И первым жадно выпил до дна, не отрываясь. - Наш флот...
Матрос осторожными пальцами принял напиток и тоже почти залпом, но по-прежнему стоя смирно, опорожнил посуду. Такова традиция: за свой флот! Правда, вкуса он от волнения не почувствовал. А хотел бы. Очень бы хотелось запомнить вкус вина, которое ему налил этот человек! Невероятно... А Их светлость, тем временем, просто, как встреченному на чужбине знакомцу, с тревогой рассказывали о родном Брике - самом крупном городе на Юге и самом лучшем на свете!
- ...Так что повоевать снова, видимо, нам придется. - Их милость, задумчиво вздохнув, перекрестились на стеновое распятие. - Видит Бог, как мы этого не хотели, как это сейчас некстати.
Матрос переваривал грозную новость, а сообщивший грустно смотрел на него и не произносил больше ни слова. Матрос опомнился и, расстегнувшись, стал быстро тянуть из-под ремня тяжелые мешочки. Их было порядочно:
- Здесь и посылка адмиралу, - он запнулся, - ну, то есть... да. И корабельная казна... - гордясь, добавил хрипло. Последним достал и положил на мешочки непромокаемый сверток. Кашлянув, тихо завершил: - Вот... Их высокородие, господин капитан велели... Послу.
- Благодарю, - задумчиво проговорил Их Светлость и в глаза посетителю взглянул. - Это могло стоить тебе жизни...
Матрос спокойно моргал, размышлял над новостью. ...Снова соседи. Заколобродили! Рыбья кость... На смуту министров-аферистов понадеялись. "В горле кость, а им гость..." Пока мы, значит, без его законной власти... За войну смириться не могут. Брике отбить... Опять! Мало того. Снова, Иуды, в спину... Это же на юге его главный город! Пока он корону не принял... Животы болят у них: вдруг и народ при нём заживёт - как мариманы честным довольствием огрузится! Да... Человек говорит правду. Другого от него не слыхали. Сколько не распинайтесь о подлоге, господин-министр, не слыхали. А вам это сегодня вспомнится. Как живых матросов крабам кидать... И как голодом морить. Как по трое красногрудых в кубрик на одного моряка. И как... А-а, все припомнится, все. Мало не будет. Деньги надо с хлебным обозом - сыну и дочке: самому вторую войну живу остаться? Нет. Там уже на дом хватит...
Человек у стола кортиком распорол вощеную обертку посылки и с заметной улыбкой изумленно принял в ладонь белый мраморный кораблик... Быстро развернув документ и подвинувшись к свету, принялся внимательно читать. То был Их Высочество принц Агина Гвен-Гартвевен, собственной персоной, первый престолонаследник.
6. Глава о ловчих, ловимых и западнях
Сумрачно в мире. Сыро и знобко на чердаке. Темнеть скоро начнёт, а уже сейчас, хоть свет пали. Дни и так-то стали куцыми заметно, а тут ещё непогода заладила... "Серо осени без просини..." Накрапывал дождь. Старшина гвардейцев, зевая, вслушивался в его шорохи на крыше, расположившись у чердачного оконца: приглядывал за плотиной - единственным местом, где реку можно было посуху пересечь. С четырьмя приданными опытными людьми еще вчера он, получив задание, незамедлительно отбыл на место из временного лагеря, устроенного в каком-то арестованном и давно разорённом поместье. Делать там было решительно нечего, да и голодно. Теперь же необходимо только ждать случая и следить, перекрыв дорогу, да, по возможности скрытно, проверять всех конных и пеших, невзирая на чины.
А он даже любил это: какой-нибудь сиятельный пуп с оттопыренной губой хвост поднимет... Графинюшка его субтильная возмутится с высоты сидения, из пахучих кружевных недр кареты: "Фу-фу!.." А ты им так, с чугунной мордой: "Не могу знать - служба!" И вещички - на пол! "Ах-ах! ох-ох..." За бесплатно волк издох. Глядишь, и закатится что под камешек, в траве затеряется, к подошвам прилипнет, в карман влетит или как-нибудь закрадётся... Смиряются. Как миленькие. Всяких видели. А куда им деваться? Против власти-то?.. Время такое, что... Но и путников теперь негусто. За два дня - одна карета. Да с утра монастырских куда-то понесло... Надо понимать, тоже беглых ищут.
Искали, главным образом, двух штатских: много обещано. Какой-то лекарь, может на жуза наружностью походить... Здорово, говорят, лечат собаки! Но и дерут за то... Второй - чин гражданский, жалованный недавно - молодой. Что-то попер. Что?.. Господину начальствующему министру все нужны. Со всеми-многими имеет дело. Такая у него служба - власть. Хлопотное дело. Если столько народу вкруг надо наблюдать... Не взялся бы. А это место хорошее - куда они, кроме как через плотину? Не вплавь же... Октябрь. Прохладно будет, пожалуй, даже жузам. Конечно, если так удачно от самой столицы драпали до сих, то, нас бы увидев, и вплавь скрытно кинулись... Хоть ночью. Если увидели бы.
Вооружены, сказано. Панцири под одеждой, порох, новые самопалы с мушкой... Врут? Чтоб наряд бдительности не терял. Как те мушкетёры с выпивкой попали... Знаем дело, не в первом браке. Хотя... С другой-то стороны? Как круто надо суметь насолить на хвост власти, чтобы столько людей тебя ловило - поймать не могло - по всей необъятной... По всему Агину сыскные уже за двоих монеты в уме множат. Такие деньги обещаны! Обещаны... Твёрдо? Не пойман пока никто. Может, столько и заплатят... Что их господину главному министру считать? Не свои. Казна небедная - стерпит. По-любому, непростые бегуны.
Старшина прислушался. Дождь сильнее зашлёпал по черепице, по битому стеклу потёки заскользили, ветром размываемые. О плотину волна плескала - здесь слышно. Сквозняком паутину с засохшей мухой в углу оконца трепало. Неприютно, мрачно, будто дымно в небе. Старшина вздохнул. Зябко, а вина на донышке. "С одной стороны, с другой..." Тьфу ты! Пластуны жузские... Возьмем. Что там за орлы такие: "Проявить особое рвение. Но! "...ни в коем случае не чрезмерное..." Вот это внове. Не всяких видели, выходит: "чрезмерное..." Ладно! Лишь бы появились здесь. Какие бы ни были, а против пятерых понуждающих? Хо-хо...
Правда, с ними в охоте был один штатский, чиновник особой - "Внутренней канцелярии". По всему видно, калач тёрт... Да хоть лапы: руду копать, свинца давать... А у него перстень. Синий камень на стекло не похож. Даже куру жрет, чертяка, как благородный - ножичком, вилочкой... Еще бы салфетку белую. Одет барином, - воротничок белый, шляпа бархатная с лентой, шпоры, похоже, тоже золотко, - а глотка лужёная и бездонная, как у базарного босяка.... Глаз чернющий, волосья-смола до плеча! Чёрт чёртом, как рисуют... Мудреный, пёс. Что это он лепил на счет коронации? Не дослушал - ребят по местам повел. Спросить? Времени полно. Отдыхает, нечистый...
"Говорят, на Божьем заборе, что землю от неба отделяет, будто бы бес сидит, ручки сложив, копытами весело болтает и вниз поплёвывает - балует от безделья..." - Анекдот вспомнился. - "Ты чё ж, мать твою, Бог говорит, тут сидишь? Службы не знаешь! А кто людишек смущать будет? Соблазнять да злу наущать..." Во фрунт вытянулся чёрт-служака - чуть с забора не навернулся вниз: "Никак нет, говорит, воля Ваша, господин Бог, но Сами смотрите: они ж ни одного греха не упускают - врут и насильничают, режут, завидуют, воруют и ни то, что не любят друг друга, отца-мать не чтят, но и Тебя, Творца мира... Так что, обижаешь - идёт служба, служат мне людишки-то! Всё сами делают, аж скрип и скрежет зубовный стоит на реках Вавилонских..."
...Не видать ни... Запыленное, дождем замытое, чёртова кухня, и протереть нельзя - живых заметят... Старшина еще раз, через слуховое окно погорелого чердака взглянул на мёртвый пруд, смирную реку, на пролегавшую издали лесную дорогу. Пусто. Лист в колеи намело, дождём мочит. ...Ладно, лишь бы появились. Не уйдут. Негде больше им: с севера единственная дорога... Место то самое. ...Или уж протереть? В уголку не заметят издали. А если рядом, из камыша, скажем, из-под плотины глядят? Н-да. Но не видать ни... Дождь сильнее пошел. Совсем залило... Стекло вынуть? Замазка осыпалась. В одном месте держит. Как бы и не было его. Дом пограбленный, брошенный...
Аж, будто в камышах лошадиная морда мелькнула... Э? Ни черта так не видать. Проверить-то проверим, как стемнеет, конечно... Ребят накрутить, чтоб ни-ни! В дело чтобы... Старшина умело и быстро выполнил намерение: выдернул надколотое стекло и дальновидно подальше за брус пристроил. Вытер руки о чистые голенища, одна об другую потёр. Оглядывая, тряхнул с плеч, локтей пыль и, застегивая на груди мундир красными шнурами, внимательно посмотрел на прихлебывающего из синей стеклянной фляги "пса". Тот тоже на перевёрнутой стопке корзин расположился, да мешков порожних подстелил... Через пролом в черепице, "на всякий случай сучий", поглядывал за дорогой в противоположном - южном направлении, почти бесперспективном: посуху Моряк-адмирал в столицу не пойдёт. Послы только могут... А это других забота.
- Слышь, - спросил просто, без задней мысли, - господин добрый... - Он раздумчиво двинул черненную походную каску на затылок и подбоченился. - Так что там... на счет... коронации? Один начинал, говоришь, другой взялся... Это как так может быть?