Аннотация: В этой рас-сказке нет ни грамма правды.И если Вам покажется обратное, то у Вас не здоровое воображение. Сам не знаю, почему я ее написал.
Александр Скляр
З А П О В Е Д Н И К
Рас-сказка
В далеком преглухом лесу, если по компасу идти, то покороче будет - не сворачивая никуда, прямехинько на северо-восток и так много дней пока не упретесь в огромную сосну (другой такой на свете нет, потому и спутать ее ни с чем иным нельзя) распустившую свои корни по всей земле вокруг, а от нее надо взять строго налево, через орешник, и если по прямой идти, то совсем бы рядом было, но дорога, надо признаться, сплошное бездорожье и завалье, потому, как хотелось бы быстро - не получится, но, как бы там ни было, в тех краях дремучих разместилось некое звериное сообщество, получившее название Заповедник.
Впрочем, в последнюю осень дожди лили несносно, а сосна та, стоит на краю преглубокого оврага, потому если водой подмыло тот край, то может статься, что ориентира уже и в помине нет, так что не взыщите.
Жил-был, не тужил заповедник, по праздникам меды-пиво пил, да что-то тучи мрачные сгустились, откуда ветер надул неведомо.
А тут еще с троном неувязка выходить стала и зверей в сомнение вводить.
Дело все в том, что ...
...Царь их, батюшка-лев, самодержец всего леса резко на убыль пошел по своей старости. Вот-вот богу душу отдаст. Давно уж лесной народец почувствовал, что нет сильной лапы над ними, ослабли многовековые писанные и написанные законы леса.
Волки, от попустительства, на львов выть стали, шакалы норовили первыми кусок мяса из-под львиной лапы выхватить. Лисы у медведей рыбу тягать приспособились, в заначку отложенную протухать и заботливо присыпанную. Медведи к пчелам повадились... А старая кенгуриха Кру совсем стыд потеряла: открыто, не таясь, зажила с пришлым лосем Гну, и весь лес уж знал, что на сносях старая, посмеиваясь в кулачок и гадая, кто же там получится от сего романа.
Закачались вековечные, незыблемые законы, в воздухе жареным запахло. Но ни пугало это никого. Всяк думал, что на вертеле его собрат окажется, а самого лихая година минет, да еще и благосклонной окажется.
Сколько можно рамки законов, да приличия терпеть?! Оно-то может в общем и неплохо, но хочется чего-нибудь новенького, неизведанного.
Да и почему только львам все позволено? А остальные звери, что - не люди? Им тоже запретного хочется вкусить. К тому же львы уж совсем разленились и от бездеятельности жиреть стали. Зарычать на весь лес еще они могли, но чтоб встать, да порядок навести - для этого уж, духа не хватало. Зверью же только дай почувствовать свободу - враз от рук отобьется.
И на сей почве, всякие небылицы стали в лесу случатся. То зайцы лешего в чаще встретили и тот за ними погнался, крича человечьим голосом: "Держи косых! Мех подорожал!"... Из реки водяной стал являться, да в свое царство зазевавшихся затягивать. И даже осторожная волчиха на провокацию поддалась. Что он там с ней делал - неведомо, но после волк ее здорово потрепал: уж очень он недоволен за что-то был...
А уж о тарелках - так и говорить нечего. Разлетались средь бела дня без всякого зазрения совести. Поди, каждый третий их видел, да все как-то наедине, без свидетелей. Летит себе так, а с нее инопланетянин сороке ручкой помахивает. И везет же белобоким - все больше им машут. Мишка косолапый, тот всю чашу излазил, изодрался в кровь, и ничего. Никаких тебе улик.
При всем этом галки не стали "гав" ловить, а тут же занялись коммерцией - гаданием. И дело пошло, и деньги пошли. И чем остроумней прогнозы, тем необычней гонорары. Такого нагадали, что люд лесной стал от ужаса содрогаться. И всем им вместе, одновременно, стал конец света привидится. Кто - то верил, кто - то нет, но каждый в душе сомнения имел и про себя подсчитывал, выгоден ему конец света или нет.
Кроты, так те вообще, лозунг со своих щелей выбросили: "Долой весь белый свет!" Но остальные на них зашикали и перестали в гости ходить. Только совы сказали: "И мы за "долой"... И к ним перестали.
Старый лев, тем временем, совсем на издохе был. Валялся на перинах в своем дворце на лужайке посреди леса и уж глаза с трудом открывал.
Валялся он так, валялся и вдруг, возьми да и дух испусти.
Заволновались тут звери, собрались на поляне, обступили дворец и до хрипоты спорят, как шкуру львиную поделить, чтоб все довольны были.
Львята еще не подросли, и куда им власть давать с их юными головами. Попытались они было на себя царскую шкуру примерить, да тяжела оказалась - лапки подгибаться стали.
А как им не подгибаться, когда звери всем лесом с разных сторон к себе ту шкуру тянуть стали.
Только один жираф не стал в общую кучу лезть, а подошел сбоку и как гаркнет сверху: "По справедливости все должно быть, по-братски, по- товарищески, поровну.
Тут звери и расступились от неслыханных дотоле слов, рты разинув и уши развесив. А жираф, на длинных ногах, через них переступая, львят отстранил, тихонько копытцами, и на львиную шкуру взошел. И все тут увидели: да, как раз львиная мантия под окраску жирафа подходит, да и стоит он по-царски - высоко, столбом, и слова хорошие говорит...
"Царь наш, батюшка!"... - заголосил тут мелкий лесной народец: суслики, ежи, хорьки, да белки с зайцами, коих ни счесть развелось в ту пору, и коим голова жирафа так высока казалась, как солнце. А ежели возле солнца голова его стоит, то к богу запросто он иметь вход должен, а стало быть и править ему, и никому более... И слова, опять же, очень правильные говорит. Не все ж хищникам править, пора и другое зверье к власти допустить, всем интересно, как так можно машину эту крутить... Захотел налево - поехали налево, показалось вправо нужно - погнали туда, а коли нужда припрет, так можно и назад поворотить.
А жираф, времени зря не теряя, мудрые истины стал проповедовать: "Лес должен принадлежать тем, кто в нам живет! " И все лесное братство кричало: "Даешь лес!"
"Не должно в нем быть ни сильных, ни слабых; ни бедных, ни богатых - всего всем поровну, по справедливости!" И рев, извергаемый из тысяч глоток, разносил по миру им милое слово: "Жираф!!!... аф!...аф!"
Первыми почувствовали неудобство сих лозунгов волки, подумав про себя: "Зачем нам вместе с зайцами морковку делить. Нам она и даром не нужна. А вот зайцев и прочей живности для нашего же роста ни больше, ни меньше, а норму дай".
Жираф тем временем продолжал обрушивать на неподготовленную к чрезмерному счастью публику все новые порции благ, аккуратно обернутых в розовые фантики обещаний.
"Всем равные права, свободу слова, собраний! Все вокруг общее, все вокруг твое!" - неслось над вошедшей в экстаз толпой, без устали ревущей: "Даешь!", возбужденной неслыханными перспективами, свалившимися на всех по - волшебному, нежданно.
Волки же в сторонке подумали: "Если их с зайцами в правах уравняют, то зайцы, значит, будут волков есть. Или же нам их есть запретят. Э, да тут мором дело пахнет", - погрустнели серые, не зная, что предпринять.
Видят, и лисы в сторону морды воротят - тем тоже, что-то не нравится. Да и совы на ветки повыше уселись, насупились, молчат, глядят на разыгравшиеся страсти, не моргая.
Только мишка, Михаил Потапыч, рычит во всю глотку и кулаками размахивает: "Даешь всем всего поровну!" - и видится ему его доля пчелиного меда, добытая без риска и укусов. " Вот теперь уж поприжмут пчелиный рой, а то: ни себе, ни людям". И невдомек косолапому, что и мясо, и рыба, и ягоды тоже всем поровну выделяться будут при такой постановке вопроса.
Шакалы вокруг как - то неловко себя почувствовали; "А как с падалью? Не уменьшится ли падеж, если в лесу вдруг светлое будущее построят?"
Гиена к ним в стаю нос сунула и рассуждает вслух: "С одной стороны свобода - значит, твори, что хочешь! А с другой, всеобщее равенство - значит, не тронь! Не парадокс ли тут впутывается в развитие событий? А с третьей стороны "братство"! А какое братство между лисой и зайцем быть может, или овцой и медведем? Э, да тут кровью пахнет. Похоже, что надо за такую власть и глотки кой - кому порвать. Опять же, нам это на руку".
"На руку, то на руку, - отвечали шакалы, а как Михаил Потапыч возражать станет? Тогда как?"
"Глядишь, всем миром и его задавим" - облизнулась лисичка сестричка.
И грифы тут подлетали : "Давно задавить пора... ходит тут петухом, на всех кидается! Слова кривого ему не скажи!.."
Пока в кулуарах разговоры шли "за" или "против" выступать, жираф тем времени всеобщее счастье провозгласил под дружные возгласы остального, голос получившего, зверья. Всем хотелось новой жизнью пожить, вдохнуть в себе счастливое бытие. Одним надоело вечно прятаться и спасаться, другим - лень стало каждый день пропитание в лесу искать, третьим - обиды от четвертых нести, а пятым захотелось просто от дел насущных на солнышке погреться.
Выбрали звери под общее одобрение новым царем своим жирафа и поручили главам семейств его поддерживать и всяческую помощь оказывать, а для пущей важности выполняемого ими дела - старшинами окрестить.
Долго еще в ту ночь не могла лесная ватага угомониться: все думали, гадали, мечтали, революционные песни пели. Виды на будущее высказывали все грандиозно - потрясающие. А сомневающихся - "затюкивали", и в счет не брали или в расход пущали, уж ежели совсем сомневающийся.
По планам и по расчетам сведущих в делах экономики и политики ( а в этих вопросах только козел не разбирался), выходило, что вскорости на территории заповедника сущий рай установиться должен, где зайцы с лисами хоровод водят, медведи коров доят, пчелы мед сами на ферму сносят, волки землю пашут, белки орехи собирают, кролики ягоды подбирают, и все это в одну кучу сваливается. День работают - вечером дележ заработанного. Все честно, все поровну, согласно едокам в семье.
Чуть свет зари новой забрезжил, кинулась лесная братия счастье своими руками строить. На самых толстых и высоких деревьях декреты вывесили: "Ни убий! Ни укради! Всем всего поровну! Равенство и братство!"
Энтузиазм плакатов впитав в себя, бросился лесной люд закипающую энергию в дело пристраивать. Только волки морды в сторону воротят: чем, думают, можно нутро набить при таких декретах? День голодали, два голодали, а на третьи сутки решили жирафа в волчью яму заманить.
И заманили бы, да жираф сверху разглядел их подлость и к позорному столбу пригвоздил. Сбежались звери на суд праведный. Еще и разборы не начались, а шакалы с гиенами, яростью благородной захлебываясь, требовали: " Смерть им, смерть! На светлое будущее детей наших позарились!" Вороны с грифами их тут же поддержали, ни умом, а рефлексом чувствуя, что дело падалью запахло.
Лисы тоже прибежали посмотреть, как не их бить будут. И голодным тиграм все едино было кого резать, лишь бы резать. Михаил Потапыч с речки прибежал, запыхавшись. Натихоря рыбкой там промышлял, и воспользовавшись всеобщей занятостью, в суматохе, удачно ее схоронил протухать до лучших времен. Ему все едино было: бить - так бить, миловать - так миловать, как сообщество решит.
Когда все собрались и стихли, жираф погладил царский скипетр, и торжественно сказал:
- В то время, как весь народ поднялся в едином трудовом порыве, эти шакалы..."
--
А, что шакалы, мы ягоды собирали, - заволновались шакалы.
--
Простите, я обмолвился, - сказал жираф и продолжал, - Эти гидры...
Тут уж змеи зашипели:
--
Што, што змеи?! Мы лесные дороги охраняли...
Жираф пропустил их объяснения мимо ушей и с важностью сказал:
--
Всем известно: сколько волков ни корми, они все за границу смотрят. А потому, если с них шкуру не снять вовремя, для общественного же блага, так они таких дел натворят...
Каких именно дел, жираф не стал распространяться, и так всем известно: волки есть волки, и покуда с них шкура не снята, они что угодно сотворить могут... А нам светлое будущее строить надо. И всем кто нам строить и жить мешает, мы с них ее, то есть шкуру, спустим. Кто "за" прошу голосовать, - и жираф первым поднял руку.
Волки, не ожидавшие такой от него прыти и жесткости, жирафам не свойственной, оказавшись в частоколе готовых на расправу рук, сникли в стае. Главное, чтобы было общественное решение, а исполнители всегда найдутся.
Шакалы с гиенами пошептались и заголосили: "Смерть отщепенцам! Они позорят наш заповедник! Действуют на руку нашим врагам!" И Михаил Потапыч, как всегда первый, ради защиты общества от посягательств, бросился в бой. За ним тигры последовали, зуб на волков давно точившие. Аспиды с шипением, заплетая лапы врагов и жаля, в драку кинулись. Ну, а следом вся лесная ватага повалила, каждый "свое" волкам припоминая.
Вот уж и вороны с грифами слетелись правое дело довершать...
Шакалы с гиенами, раздирая тела поверженных на части, торжественно провозглашали: "Вот она справедливая власть! Не со слабого шкуру спускает, а с виновного! Если так и далее пойдет не за горами светлое будущее..."
Долго еще горели костры в лесу в эту ночь и о многих героических подвигах, совершенных в борьбе с волками, наслушались звери друг от друга. Особенно преуспели в этом шакалы, гиены и вороны. Да и другие не отставали.
А на другой день, лишь только роса заискрилась в лучах восходящего солнца, звери дружно кинулись делать общее дело, чтобы к вечеру итог подвести и долю свою, свободным трудом заработанную, получить. Накануне же порешили, что бы добро всем обществом нажитое, чужие не растаскивали, никого в заповедник не впускать и никого не выпускать. Захотят в других лесах себе светлое будущее строить, пусть за опытом являются - засов откроем, а будут устои расшатывать - такого не потерпим. Все подходы к заповеднику постановили змеям охранять и с них строго спрашивать.
... И заверещал заповедник на сотни радостных голосов. Все от души желали свою лепту в светлое будущее внести. Блеяли овцы, визжали зайцы, рычали тигры, стучали клювами дятлы и покрикивал на всех, что б в работе не отставали, Михаил Потапыч.
Вечером звери стали к поляне перед дворцом стекаться, чтобы за рабочий день отчитаться и справедливую свою долю получить.
Дневную добычу в кучу сваливали и шустрый хорек тут же ее на кучки делил согласно количеству едоков. Жирафу подложил двойную норму, но тот наевшись за день листьев, повелительно возразил: "Что ты хорь, мне большую долю подкладываешь!" Иль я не такой же член общества, как все?
Звери, услышав такое из уст царя, зарделись от чувства гордости за своего правителя. И радость и вера у всех подкатились к самому горлу, а у некоторых слезами изошли. Стали с достоинством к разложенным кучкам подходить и свою честную долю получать.
Медведю достались: ложка меда, пол стакана ягод, дохлая лягушка, кореньев пук, кус волчатины дохлой и орешков, в землю вдавленных, сколько-то. Взреветь хотел Михаил Потапыч от такого рациона, да радостное гоготанье мелкоты от всеобщего довольства справедливостью, заставило его от комментария воздержаться и с общественным мнением посчитаться. Тем паче, что со всех сторон только и неслось: " Далее еще лучше все пойдет. С каждым днем все богаче будем!"
"Черт его знает, - подумал Михаил Потапыч, - может я заблуждаюсь в
своей несознательности и от пережитков прошлого, внутри засевших, все к себе тянуть, еще не избавился?" и так поругивая себя за внутреннюю нелояльность правительству, тихонько сквозанул к речке рыбкой перебиться, пока все ликуют на поляне.
Тигры тоже было взъерепенились, но на них со всех сторон зашикали:
"Вам бы только резать и жрать, а как вклад внести в организацию всеобщего справедливого труда, так сразу оппортунизм проявляете. Сунули им под нос книгу о чудесных свойствах лечебного голодания, и с криками : "Христиане вы или нехристи, что пост священный нести боитесь?" - окончательно доказали им несознательность в противлении от скоромного отказаться.
Долго ли, коротко ли так продолжалось, а только от такой волчьей
жизни тигры совсем захирели. Шкура на них пообвисла, как махровый халат на вешалке. А со временем не только на общественно - полезную работу выходить перестали, но и на ноги лишь с трудом подымались. Мор пошел в их среде, и сдыхали они успешно на радость гиенам и шакалам.
Жираф сказал: "Не велика потеря. Из их логова всегда несло контрреволюцией за километр. И глаза их подозрительно горели. И, вообще, уж слишком много они о себе возомнили.
Грифы черные крылья над тигриным лежбищем распустили, предрекая их судьбу. Гиены с шакалами жирафу поддакивая, обществу правильность их суждений доказывали: "У этих, полосатых, на роду написано от общества огражденными быть". И все зверье лесное согласно завизжало, запричитало, заликовало.
* * *
От всеобщего признания, поклонения и почитания расслабился жираф и нерасчетливость допустил - свалился в старую волчью яму, последнее о них напоминание.
Сбежались звери к яме, а уж жирафья шея в нескольких местах, к таким путешествиям не приспособленная, хрустнула.
Видят заповедные жители смерть к жирафу идет, сгрудились у ямы, как дети малые и несказанное слово пытаются уловить, как им дальше быть и кого в приемники выбирать.
А жираф молчит и только хрипит. Молчит потому, что думает. И думается ему, что после смерти его тело ни в рай, ни в ад попадает, а прямиком к гиенам с шакалами на праздничный стол. Вороны слетятся, грифы со своими страшными клювами, и некому их вспугнуть будет. Тигры перемерли, со льва шкуру содрали, от волков только ямы и остались: старые друзья - товарищи по другим лесам разбежались. Михаил Потапыч прост в размышлении, ох, обведут его вокруг пальца; лисы голодными глазами на зайцев и кроликов поглядывают и все другие интересы им по - боку.
Ох, пожалел бы свое горемычное положение жираф, да и на то времени, не осталось. Вздохнул только тяжело, и полетела душа к солнцу, а тленное тело на пирший стол.
Разобрали гиены с шакалами жирафа по косточкам, медведю кусок мертвячины бросили, но тот отошел, отказавшись, лисы мордами поворотили и тоже есть не стали.
Мудрая гиена, глава семейства, в старшинский чин не зря пожалованная, раздирая жирафьи внутренности с хрустом, сказала: "Жили хорошо, а теперь еще лучше жить будем". И все - молча согласились. Кто же не согласиться жить еще лучше?
Решили пока всем миром править, чтоб по справедливости было, а там уж видно будет.
Но что-то после смерти жирафа энтузиазма в работе поубавилось, а уныния прибавилось. Зайцев развелось без волчьего глаза в заповеднике столько, что все луга поизвели, на что все звери привыкшие в густой траве понежиться, стали жаловаться, а пернатые, которые гнезда в ней вили, так те и вовсе в суд на них подали. Запретил суд зайцам траву щипать, так они пристроились кору деревьев обдирать, да так успешно, что к осени уж треть леса совсем усохла.
И поползли по заповеднику слухи нехорошие, что одни больше едят, другие - меньше, а по закону всем поровну должно быть... Все закивали на Михаила Потапыча, а он смутился и прошептал не свойственным ему оправдывающимся голосом: " А я что? Я как все! - А про себя подумал, - А что тут можно поделать: если б с рассветом не вставал, да рыбку не ловил, перед тем, как рыбная инспекция проснется, так верно б ножки уж давно протянул! Да, что это я все о себе печусь, да о себе - несознательный еще. Другим же хорошо живется - вот это-то и главное".
Вновь собрались звери на поляне перед царским дворцом, который не любил долго оставаться без хозяина, и в печали своей не могут слова умного молвить: все не придут в себя после трагической смерти жирафа.
- ...Надо жить по справедливости. Чтобы всем всего поровну было. Чтобы и счастье и беда на всех одна была, - все обернулись чтоб посмотреть, кто это там так умно говорить может.
Гиена же скромно взгляд потупила от всеобщего внимания к ней.
--
Если всем поровну, то мы "за", - сказали козлы.
--
Если нас не будут есть, то мы тоже не против... - сказали зайцы-кролики.
--
И нам такая политика нравится, - подали голос косули, помня, какую
участь равенство уготовило их врагам: тиграм и волкам.
--
А как же быть тем, кто привык дичью питаться? - проухали совы.
Большинство зверу4шек посмотрели на сов негодующе.
--
Это чуждый для нас класс и лесу, от него никакой пользы нет, - сказал заяц гиене, - они только кровь другим любят пускать и более ничего иного не умеют.
--
Да, - прорычал Михаил Потапыч, не слыша слова зайца, сказанные гиене, -
без мясного нам никак нельзя: хиреем, нюх теряем. И, вообще, разве можно нас с травоядными равнять?
Здесь страсти забурлили, каждый желал предоставленную свободу слова самому опробовать.
--
Долой убийц всех мастей, - кричали водяные крысы, подбрасывая андатровые шапки вверх. Бобры к ним присоединились.
Шакалы заволновались, но промолчали, видя, что большинство против них
будет.
--
Справедливость в малом и большом - вот то, что нам надо, - пролаяла
гиена. - Кто больше работает, тот больше и продуктов получать должен. Но чтобы это без обману было, предлагаю: всем вместе собираться и вместе на работу выходить. Тогда по уму будет, у всех на глазах и надзор обеспеченным станет.
Зашумела тут лесная братия: "Гиену в цари, - кричат, - она дело говорит. И
старшин ей советниками в помощь придать, чтобы коллективное руководство осуществлять и с пути не сбиться."
Шакалов не прельстила идея на работу всем вместе выходить и делить все честно, по справедливости, но интуитивно они чувствовали, что гиена из их класса происходит и им с ней по пути.
- Хищников без пищи не оставим, - пролаяла гиена, чувствуя, что надо закрепить успех. По справедливости, так по справедливости. Знаю я этому рецепт. Крахмал картофельный или пшеничный смешать с отрубями, субпродуктами, какой-нибудь падали добавить, бумаги... Для лучшего пищеварения, чтоб нос не закрывать при еде, лесных пахучих трав довложить - перемолоть и в кишку напхать... "Варенка" называется. Лучше всякой человечины будет... И этих самых, хищников, за уши не оттянешь. И забудут они, как птичьи гнезда разрушать, зайцев и всяких там баранов резать, да белок на шапки драть. И к тому же беличьи шкурки всему обществу сгодятся на улучшение благосостояния. И сдавать они будут ее добровольно, по хорошему, а не будет она пропадать зазря в лапах свирепого хищника куничьего рода и прочих не воздержанных товарищей.
Белки не знали, как это будет выглядеть, чтобы они свою шкурку добровольно сдавали, но то, что ее не будут раздирать кровожадные куничьи когти, им очень понравилось и на радостях прокричали троекратное "ура!"
--
Гиена - истинный продолжатель дела жирафа. Не зря же она его первая по
косточкам разложила, - сказали шакалы.
Тут уж все звери поддержали:
- Гиену хотим в вожди, ее одну только.
- Ну, что ж, я не возражаю, - скромно поникла в пол глазами, гиена, но помните, мы должны быть как в радостях, так и в лишениях вместе. Много у нас врагов будет и завистников на славном нашем пути, но шутка ли, все по справедливости делать и хищников от кровожадности отучить? Такого еще не было ни в одном лесу, ни в одном заповеднике. А у нас будет! И от будущих поколений нас неувядаемая слава ждет.
Возложили на голову гиены звери миртовый венок, в руку же скипетр подали. От доверия такого у гиены скупая слеза побежала, но не долог был ее путь - усохла, и до рта не добежав.
Разошлись звери в преддверие ночи по своим норам, конурам, семьям, лачугам, с воодушевлением жаждая наступления нового дня, чтобы устройство новой жизни с утра продолжить.
Гиена же во дворце на ночь устроилась и долго еще в ее окнах горел свет привораживая взгляд глав семейств, шакалов и прочих охотников возле царского трона пошастать и лишний раз на глаза самодержцу попасться.
Едва зорька за лесом заалела, как наиболее ярые сторонники равенства и свободы уже собрались на поляне перед дворцом. Другие же, подтягиваясь, стыдясь своего опоздания в таком важном деле, протирая слипающиеся от сладкого сна глаза.
- Ну, что там, все собрались. Нет? - выглянула с дворцового балкона гиена, - давайте работать друзья. Чем раньше начнем, тем быстрее достигнем цели. И чем больше, тем лучше - вот наш главный лозунг.
Гиена решила сразу взять быка за рога и ускорить приход всеобщего счастья. Поскольку неоспоримым основанием движения вперед служила всеобщая справедливость, то напрашивался вполне резонный вопрос: почему это белки орешки собирают, пчелы мед несут, буйволы пашут, кроты землю роют, козы молоко дают? Какая же здесь справедливость, как определить: какая работа труднее и больших затрат требует, а какая и вовсе не работа, а сплошное, можно сказать, удовольствие?
Засевшая у гиены мысль, что многие века кто-то, кого-то обманывает, тут же была вынесена на публичное обсуждение после которого, она же и подвела итоги завязавшейся дискуссии, предложением поделить всех зверей на отряды, невзирая на род и племя, поставить во главе каждого отряда по старшине, из глав семейств справедливо избранных, придав им в помощь по шакалу, чтобы и за старшинами присмотр был, и разнарядить каждому отряду задание на день. А к вечеру пусть каждый за свой трудовой день отчитается.
- ...И по отчету судить будем: кто с нами, а кто - против нас. Вот тогда и увидим кто чего на самом деле стоит! - закончила гиена свое изыскание в мажорном тоне.
Всем такое справедливое решение очень понравилось и поляну потряс оглушительно радостный крик: "Ура!" и "Слава гиене!"
Обнаружив такую всеобщую поддержку в своих начинаниях гиена призвала шакалов, и с их помощью, быстренько зверей по отрядам распределила с тем, чтобы члены одной семьи в разных отрядах оказались, чтобы каждый за другим с прилежностью надзирал и поблажек никаких не допускал.
Обрадовавшись необычному развороту событий, звери с нетерпением ждали момента преступления к работе, чтобы ловкость свою и искусство в деле показать. Гиена лично каждому старшине в помощники по шакалу распределила, чтобы с одной стороны через них указания старшин до масс доносить, а с другой - чтоб избранники народные не заносились высоко и повседневно помнили, что и за ними надзор имеется.
" Вот это по справедливости. Вот это по совести!" - только и слышалось вокруг.
Кинулись звери, при такой многообещающей структуре управления, в работу. И трудовая радость на их лицах печатью легла.
Михаилу Потапычу вместе с лисой, ежами, козой и иными подельниками выпало кедровые шишки на зиму заготовлять. В других отрядах выпало: дятлам рыбу ловить, аистам ягоды собирать, кротов, бобров, слонов обязали насекомых из коры деревьев выковыривать для их сохранности, лисы хвостами лесные тропки мели для лучшей наглядности заповедника и соблюдения чистоты. Пернатых обязали взяток с цветов снимать и мед на ферму сдавать. Пчел же послали овощехранилище строить. Те было воспротивились, но им указали, что общественные интересы надо ставить выше личных и против этого они уж ничего возразить не смели. Каждый занимался делом, которое не мог на пользу себе применить. И все вдруг поняли: какое умное начальство над ними всеми стоит и еще упорней кинулись в работу, обещающую в недалеком светлом будущем плодами своими весь лес завалить.
К вечеру старшины на отчет к гиене собрались доложить о проделанной за день работе. А ее за день наворочено было уйма, и главное, что все при деле были, в работе свою сознательность укрепляя: одни - на зиму пищу заготовляли, другие - хранилища сооружали, третьи - доставкой грузов руководили, четвертые - инструкции для ускорения выполнения работ составляли, пятые - обмен опытом наладили, шестые - в художественную самодеятельность ударились и по всем отрядам способных к ней выявляли, седьмые - сбором полезных советов занимались, их очисткой от накипи, доработкой и временной сдачей их в архив, до лучших времен, восьмые - песни, посвященные раскрепощенному труду и светлому будущему сочиняли, девятые - к бдительности призывали, а десятые - к повышению производительности труда. А результатом сего, от выделяемой участниками производимых работ энергии легкий пар подымался над лесом и в его преломлении слезилось солнце и верхушки деревьев со своих стволов съехали.
Прослушали старшины доклад один другого оборотистей и у всех на душе хорошо стало, от моральной удовлетворенности совершаемого дела и их к нему причастности. Кинулись они гиену восхвалять в ее политической и житейской прозорливости. На что гиена строго ответила:
- Оставьте ваши панегирики на будущее. Впереди зима с нелегкими испытаниями. Еще помяните мое предостережение. Теперь надо работать, работать и еще много раз работать, и поменьше рассуждать и думать, а плоды потом пожинать будем.
С воодушевлением работал лесной народ в предвкушении близких наслаждений. Старшины командовали, шакалы покрикивали, все друг за другом присматривали. В перерыве собирались у стендов с наглядной агитацией посмотреть, что у соседей делается, как их успехи, кто в передовики вышел. Старшины наиболее отличившихся, посылали опыта набираться к еще более отличившимся соседям. Набирались с избытком, потому как опытом делились охотно, не накладно это было и себе развлечение. А застолье профсоюз оплачивал - ничьи деньги.
Больше всех прославился дятел, портреты которого по всему лесу развесили. Наловивший больше всех рыбы. Со всех сторон начали к нему слетаться и сбегаться последователи, жаждущие его технологию и методы перенести на другие отрасли, такие как собирание ягод, сушка грибов, добыча корнеплодов. Всяк аналогию пытался сыскать к своему роду деятельности. И легко находили. И внедряли.
Дятла даже заграницу возили опытом делиться. Мол, вот, не жалко, берите и учитесь. Неизвестно использовали там его методы или нет, только зевак он толпы большие собирал: не могли поверить, простофили, что дятел может рыбу ловить и еще в таких количествах... Уж после заграницы он к своему искусству не возвращался, все больше мемуары писал и делегации любопытных принимал, в том свою заслугу перед обществом выставляя. И только после приемов, возвращаясь домой "на бровях", куда его доставляли на блестевшей никелем и нежными лаками машине, он каждый раз ласково на ухо бормотал жене одно и то же, как щуки заманивали стаю рыб на береговую мель, а там бобры прорыли канал, по которому рыба и шла. В конце канала сидел дятел и клевал рыбьи головы с частотой, завидной даже пулемету. Ондатры вылавливали подбитую рыбу и складывали ее штабелями. Вся слава досталась дятлу. Он из скромности сначала отказывался, но специально посланные пропагандисты быстро его исцелили. И только слюни от его пьяных ночных рассказов жене остались на подушке...
И снова пар, натруженных работой тел, подымался над лесом. Скоро уже, не за горами, должно наступить радостное для всех время.
Как всегда, нежданная пришла зима. Нежданная тем, что не успеваешь к ее приходу, как нужно подготовиться. Еще не достроено овощехранилище, не сооружена крыша в помещениях для сушки грибов, не сдана зимняя обувь в починку, не утеплены окончательно норы, конуры к морозу, а снег все валит и валит. Но несмотря на предвидимые потери, звери не теряли присутствия духа: все же вместе легче из беды вырваться и зиму перезимовать. Как бы то ни было, а что-нибудь да будет...
И потому, зайцы носились с радостью по сугробам, соревнуясь в длине прыжка, белки вычесывали шкурки в зеркале не замерзшей еще речки, а кабаны тщетно пытались отыскать в глубоком снегу, не собранные коммуной желуди.
Собрались старшины с шакалами у гиены в кабинете итоги подводить трудового сезона, и грустная задумчивость их одолела.
" Как так? - не могли они понять, - дел много наворочено, а запасов на зиму заготовлено столько, что не всем суждено до весны дотянуть. А сколько добра еще под снегом погибнет?!"
Задумались в своей печали звери: " Как же так могло статься, что дебит с кредитом не сходятся? Работали ж от зари до зари, все у всех на глазах было, тройной контроль и границы заповедника на железном замке. Что-то здесь не так !"
- Здесь вредительством пахнет, - высказала подозрение гиена, и все сразу же с ней молчаливо согласились. - Осталось выяснить, где они, злоумышленники, окопались. Коль во всех отраслях недостача, значит, в каждой из них враги есть. Усилий-то, вон сколько затрачено, а отдача...
Звери опять молча с гиеной согласились, свою вину незримую за собой ощущая.
--
Какие будут предложения? - спросила по-деловому гиена.
Уткнувшиеся в землю носы молчали.
- Тут есть мнение, - видя нерешительность присутствующих продолжила она, - заключить договор с охотничьим союзом на отстрел зайцев. Половину из отстрелянных - им, другую половину - нам, на колбасу пойдут. А там глядишь и зиму перезимуем. Слишком много их без волков развелось, кору на деревьях объедают, вред лесу наносят, и вообще, не до конца понимают свое место в жизни...
--
Я против, - сказал старшина, представитель заячьего рода, став от
услышанного ни жив, ни мертв.
- По-товарищески понимаю тебя. Сказала гиена, - но этого требуют интересы заповедника. Эта жертва необходима, чтобы выжить всему обществу и продолжать идти к светлому будущему. Неужели вы не можете пожертвовать собой, ради блага всего народа? Какие же вы после этого борцы за счастье звериное? Хорошо, я не возражаю, справедливость, так справедливость. Правление у нас коллективное - давайте проголосуем, - и первой подняла руку.
--
Ну, что же, - сказала гиена, после голосования, - мнение большинства для
нас закон: сегодня же, не откладывая, заключим договор с охотсоюзом на отстрел тысячи зайцев. Никто не возражает?
Заячий старшина было встрепенулся, но взглянув на остальных, поник головой.
Единственно о чем просила бы вас - не разглашать наше решение, - сказала гиена, - суть договора может быть неправильно истолкована несознательной частью населения.
Все молча кивнули в знак согласия, не глядя друг на друга, боясь встречи глазами с заячьим старшиной. Напрасно боялись - тот сидел, как лапой сохатого пришиблен.
Царский дворец все покидали мрачными, а глава заячьего семейства - удрученным и подавленным. "Топиться или не топиться? - пульсирующая мысль сверлила его череп. - А может быть предупредить всех, срочно сняться и бежать в другие леса? Многие, конечно, погибнут при переходе границы, но кто-то же проскочит и спасется... А не нанесет ли этот мой необдуманный поступок смертельный удар по остальным обитателям заповедника? Может быть, просто от своей несознательности я так переживаю: остальные-то голосовали "за"? Не могут же они все ошибаться?"
Заяц сел на пенек. Сомнения раздирали его изнутри. "А может быть это только жуткий сон? Верно - это сон. Такая гадость только во сне и может присниться. Как это я сразу не понял?" - думал он, сидя с закрытыми глазами. Эта весьма правдоподобная мысль успокоила его и он заснул богатырским сном, отрешившись от всего мира. И приснилось ему, что он - страус. Несется по прерии во весь опор, а за ним опасность гонится. Вон она уж настигает его, дух захватило от ее близости. Тут он возьми, да и сунь на всем ходу голову в бархан песчаный, и все: тишина вокруг наступила и покой. Так ему хорошо на душе стало, хоть песни пой. Как вдруг, среди этой благодати "трам-та-ра-рам" прогрохотал, вроде, как по хвосту палкой ударили.
Открыл косой глаза, а на дворе утро уж в разгаре, и он под пеньком в снегу примостился. Слышит стрельба вокруг идет непрерывная. Ничего понять не может: война-то давно кончилась. Что бы это могло быть?
Вдруг, откуда ни возьмись, собрат его выскочил, но в странном каком-то состоянии: уши пообвисли, задние ноги по снегу волочатся, передними наяривает еще кое-как - Мересьев, да и только! Увидел старшину своего и к нему: "Отец родной наш, спаси, помилуй. Беги во всю прыть к царю батюшке- пусть народ поднимает. Охотсоюз вероломно напал на нас и крушит направо и налево. Лети скорей, пусть подмогу высылает и от злодеев нас избавляет, а я уж все, отхожу..."
Вспомнил тут вчерашнее заячий старшина, содрогнулся случившемуся. Ноги сами отнялись у него и все остальное, что в теле есть, тоже отнялось. Только глаза широко разинутые не могли отвернуть взгляд от подстреленного сородича, а в голове, как заклинила одна и та же фраза, била нескончаемой струей: "Могли уйти - что было терять, могли уйти - терять было нечего..."
Но то были мысли. А первые слова его были, когда он немного оклыгал и к нему вернулся дар речи: "Кто ты такой, что смеешь мне таким тоном приказывать?! Совсем шпана распустилась. Всякую субординацию, тварь, потеряла! Вот вздерну тебя на дыбу..." - и осекся. На него неподвижно уставились глаза околевшего зайца.
Охотсоюз, как всегда, хотел заплатить поменьше, а взять побольше. Купил лицензию на отстрел тысячи зайцев, а перебил более трех. Но тут на защиту своих интересов стала гиена с шакалами, и с лаем отбили причитающиеся им по договору пятьдесят процентов заячьих трупиков. Шакалы ловко разделали тушки, освежевали их предварительно в компании с воронами и грифами, после чего общее количество убиенных зайцев резко уменьшилось. Несмотря на такую естественную утечку, члены коммуны получили заготовленного мяса в достатке и заячий мех в придачу.
На вечернем заседании во дворце, где старшины с шакалами подводить итого труда за день собрались, гиена сказала: "Зайцы, конечно, контрреволюционный несознательный элемент: они кору с деревьев объедали и тем вредили всему заповеднику. Но то, что они принесли себя в жертву, ради светлого будущего народа - оправдывает их, и подвиг этот останется навечно в наших сердцах. Прошу вставанием почтить память героев, павших в борьбе за счастливое будущее звериного царства".
Все встали, понурив головы, и печаль по убиенным была в них искренней, а скорбь - глубокой.
--
Прошу, садиться, - сказала гиена, но сама осталась стоять.
Звери тоже не сели, от предчувствия возможных последствий; а гиена, будь-то бы ничего не заметив за государственными заботами, перешла к делам повседневным.
- Благодаря упорному, самоотверженному труду всей коммуны, каждого ее члена, нам удалось заготовить немалые запасы продовольствия, - ни на кого не глядя, заключила гиена, - что я надеюсь, позволит нам успешно перезимовать зиму. Особые надежды я возлагаю на "варенку", выпуск которой непрерывно должен увеличиваться. Для этого у нас есть все условия...
* * *
Запасы ягод, орехов, корнеплодов, рыбы, грибов, меда, муки закончились на удивление быстро... Амбары и хранилища досрочно на два месяца до окончания зимы пугающе опустели, и в них можно было обнаружить лишь дохлых мышей с задранными вверх ножками, зловеще дополняющих картину наступающих злыдней. Зато, колбаса, "варенка", поступала в нужном количестве и почти без перебоев. К несчастью, зима была теплая и заячьи тушки начали подтаивать, подмокать и подгнивать, но благодаря бдительному контролю вся порча тут же шла на переработку, незамедлительно поступая в дело. Дело спорилось.
С неотвратимостью приближения весны, заячье мясо протухало невосполнимо, и процент его в "варенке" падал неудержимо. Пришлось резко увеличивать содержание остальных ее компонентов: картофельного крахмала, бумаги, опилок, последних остатков отрубей, которые ценились на вес золота. Выполняя требования резолюции, принятой на заседании старшинами. Всеми силами стали бороться за улучшение качества последних.
Как всегда, не подвели рационализаторы, рекомендовав вымести с амбаров дохлых крыс и мышей, и включить их в число важнейших и питательных компонентов, ссылаясь при этом на великих людей, чьим устам принадлежало: " Ничто никуда бесследно не пропадает...". А коль так, то съеденная тварями зайчатина в их желудках и находится. Только уже в переработанном виде.
Рационализаторов премировали десятью гривенниками каждого, и "варенки" хватило еще на неделю.
Десятку дали и лосенку недорослю Тишке, который на всю поляну, вырвавшись из объятий родителя своего кричал: " Не могу я есть, эту вашу, колбасу - от нее мертвячиной отдает!" На что его благообразный родитель отвечал: "Не кощунствуй, неблагодарный. Всем поровну досталось. Мы за нее кровь проливали!"
Однако, лояльность родителя не спасла опрометчивого сынка от расплаты - посадили его в науку, в самый раз на десять лет, а цепь, пустой амбар охранять, да там и сгинула молодая душа. Говорили, что крысы им покормились. Так ли, нет ли, но кто-то его кривой передний зуб в колбасе встретил - на том разговоры и смолкли.
Чем ближе дело шло к весне, тем более всем зверям до нее дожить желалось и тем все более катастрофически убывали запасы компонентов, входящих в стратегический продукт номер один, серое золото заповедника, как любя прозвали "варенку" ее создатели.
Зайчатина закончилась раньше, чем предполагалось, то есть досрочно, что торжественно объявили жителям заповедника, поскольку слово "досрочно" или же "освоили досрочно" выражало в лесном лексиконе достижение и требовало проявления радости.
Предмет всеобщей гордости поддерживали только за счет повышенного вложения картофельного крахмала, сои, бумаги, опилок и того сомнительного продукта, который первоначально назывался отрубями. Душистые травы и специи, придававшие "варенке" специфический съедобный запах и отгоняющие прочь зловредные духи, закончились раньше, чем вкусовые инстинкты зверей могли к тому привыкнуть. Из-за нехватки колбасы и ухудшении ее качества социальная напряженность грозила накалиться. По ночам голодные злоумышленники усиленно объедали кору деревьев, не понимая, вредность данного деяния, как для собственных желудков, так и пагубности леса, что само по себе могло сокрушить существование заповедника.
На очередной сходке старшины и шакалы, не без подсказки гиены пришли к выводу, что это дело рук наймитов из других лесов, поскольку кому еще пришло бы в голову губить свой дом, и призвали народ к бдительности.
Продлить жизнь "варенки" за счет поимки злоумышленников. А для этого все звери добровольно, согласно очереди, обязаны были в засадах по ночам подстерегать вредителей. Организация засад и дежурств была организована шакалами на высоком профессиональном уровне, но все усилия оказались тщетными. Дерзкий враг выедал кору деревьев на тех участках, на которых засады, именно в данную ночь и не устраивали, или же напротив - на деревьях, расположенных поблизости от устроенных засад. Изощренно-профессиональные действия врагов, вызывали неистовство лесного братства, при котором гиене не сложно было убедить всех, что у них в заповеднике орудует сеть агентов, управляемых из-за кордона. Они поверили этой версии безоглядно, несмотря на то, что каждый из них имел грех корой деревьев поощрять голодный желудок, именно в дни своих дежурств по охране деревьев от порчи их злоумышленниками. Они поверили, потому что, не поверивший, обязан был признать себя злоумышленником.
Змеям было строго указано на недопустимость такого положения, при котором через охраняемые ими границы незамеченными, безнаказанно гасают туда-сюда не пойманные враги, а они и в ус не дуют, и для демонстрации серьезности проступка нескольких из них всенародно расчленили. Эта мера вызвала всенародное одобрение и подняла дисциплину и бдительность, о чем сообщила единственная лесная газета " Голос счастья из чащи".
А тем временем "варенка" не только катастрофически падала в качестве, но грозила вообще исчезнуть из рациона трудящихся. В предвестии наступления временных трудностей гиена собрала на совет старшин и шакалов. Повестка дня одна, но все та же - продовольственный вопрос. Вождь был немногословен и в притаившейся тишине вымолвил предложение:
- Трудящиеся не должны нести тяготы из-за неродивых товарищей не справляющихся со своими обязанностями, и вообще, мы должны тщательно разобраться: являются ли эти товарищи нам товарищами?
Волнение возбудило усиленную мозговую деятельность у присутствующих, и собрание погрузилось в думу.
В уплотнившемся от звериного страха воздухе повис расчехленный топор, готовый произвести естественный отбор каждого, кто не успеет вовремя отклониться. Пульсирующая мысль гнала варианты возможных выходов.
...Работали поровну и ответственность ложилась на всех в равной мере. Но абсолютно всех наказать нельзя, потому срочно возникла надобность найти козлов отпущения. Многоопытные козлы тут же это почувствовали и рванулись в бой за свое будущее существование не дожидаясь пока земля подними разверзнется.
- Может еще зайчатинкой подзапастись? - проблеяли они. - Да и нужен ли нам, вообще, заячий старшина - уж, совсем немного их осталось, и род какой-то, все мелкий, трусливый.
- Помниться, когда народ стоял перед дилеммой быть или не быть заповеднику, стоящего на пороге голодной смерти - он один "против" проголосовал, - очень своевременно вспомнила овца, - себя всем противопоставил. Против светлого будущего пошел.
Тут заяц на удивление всем, вспомнив своего подстреленного сородича, быстро сообразил, что он задними ногами уже на том свете стоит, и только неимоверные усилия передних лап могут спасти положение. От страха он закричал даже угрожающе:
- Зайцы свою лепту в копилку светлого будущего внесли, геройски пожертвовав собою в трудную для братства и будущего счастья минуту. На убой с песней шли во имя завтрашнего дня. А вот белки не торопятся поставлять свои шкурки в казну, а это - живая валюта, чем наносят всему заповеднику невосполнимый урон.
- Белки? - с подозрительностью переспросила гиена.
Это было произнесено таким тоном, что все поняли: участь белок предрешена.
Только наивная беличья старшина пыталась убедительностью своей призвать к благоразумию, и тем уберечь своих сородичей:
- Шкурки можно сдавать только с убитых белок, - пыталась втолковать она присутствующим. - Не можем же мы, в самом деле, сдирать их с живых. Белка без шкурки жить не может!
- В самом деле, не могут? - коварно и зло бросила гиена. - Другие могут, а они, видите ли, не могут! Олени рога сбрасывают? - Сбрасывают. Ящерицы хвосты, если жизнь припекла, откидывают? - Откидывают. Заячий мех поступил в казну? - Поступил! А они, видите ли, не могут!
- Как же, как же так... - пыталась защищаться белка, но ее взволнованный голос оборвал трескучий лай гиены:
- Завтра же, чтобы триста шкурок сдали, и "никаких гвоздей!"
- Белки умрут без шкурок!.. - рыдала беличья старшина.
--
Это не для свата и не для брата делается, а для всего общества, рявкнула
снова гиена. - Почему это, вы, товарищ белка, за беличий род так расстроились? Помниться мне, когда по зайцам вопрос принимался, ты так не убивалась? Ведь у нас все равны перед законом и обществом. Не тал ли? А если так, то нет ли с твоей стороны какого умысла? Я в деле никакого кумовства не допущу! Убийства не будет! Но через освежевание пропустить партию вашего брата, для пользы общества - очень полезно. Опять же почет лучше всеобщего презрения. А теперь идите и исполняйте! И помните: ваши товарищи верят вам и надеются на вас.
Белки - народ простой и доверчивый, и потому наивная в своей простоте беличья старшина все убивалась, пытаясь доказать сообществу, что нельзя освежевать не убитую белку, все сокрушаясь, что ее не понимают, пока коварная гиена не решила наигранной простотой решить неразрешимую проблему.
- В этом деле, вы лучше нас разбираетесь, вот и думайте, как-что сделать, но шкурки чтоб были! А мы вас по конечному результату судить будем, а не за технологию, в которой мы не очень смыслим.
Все молча поддакнули, а белка подумала, что она просто сошла с ума : ведь не может же быть абсурдом то, с чем все соглашаются.
Шакалы взялись проследить за исполнением решения. От народного контроля пригласили поприсутствовать рысь, а исполнение возложили на куниц.
Мудрость подобного решения оценили уже через неделю. Норма "варенки" на едока увеличилась так, что недовольных не было, хотя она и обрела непривычную горечь беличьего мяса. Средства массовой информации в три дня развенчали заблуждения граждан по сему поводу. Изысканность вкусов и воспитание членов заповедника ставились в зависимость от восприятия ими качественно нового сорта "варенки", качества, которое по словам корреспондента газеты "Голос счастья..." по всем показателям превосходило качество своей предшественницы: и по калорийности, и по пользе для организма, а во вкусовом отношении было, право, даже и не прилично сравнивать с первоначальными показателями. Статью подписали рысь, куница, а от ученого совета - слепой барсук.
Последние сомнения жителей заповедника были сокрушены повышением цены на "варенку", что свидетельствовало о признании улучшения качества данного продукта питания самыми высокими инстанциями, авторитет которых оспариванию не подлежал...
Черту подвела статья в газете: "Повышение благосостояния жителей заповедника - главная цель нашего пути," - смысл сути которой заключался в ее заглавии.
Одним словом, бельчатина прошла так же хорошо, как и зайчатина накануне, а жители заповедника воспрянули духом в своих мечтах дотянуть до теплых дней. Отличившихся в этом деле шакалов и куниц наградили дифирамбами в прессе и почетными медалями, которые они не снимали даже на ночь, рдея от чувства собственного достоинства.
Подвиг, совершенный экспроприаторами, помог заповедному зверью с моральным подъемом в груди, дотянуть до календарной весны, но погода, как всегда, вставляла палки в колеса механизма процветания заповедника.
Как известно, весной обычно теплее, чем зимой, но кушать хочется, увы, не также.
Каким-то странным образом, казавшиеся немалыми запасы бельчатины ушли удивительно быстро. Злые языки поговаривали, что в этом повинны нерасторопные старшины. Те же, в свою очередь, не гласно, усиленно распространяли "мнение", возлагая ответственность за случившееся на неблагонадежных членов общества, кои изводили бельчатиной тараканов и клопов в своих жилищах, а наиболее предприимчивые травили ею рыбу в реке с целью продажи ее на рынке.
Как бы то ни было, не ушли еще последние морозы, не сошел снег в оврагах, как лесная братия стала испытывать чувство зависти к Михаилу Потапычу, который на этот момент еще не проснулся, и продолжал с видимым удовольствием сосать в берлоге свою лапу, тем самым, вызывая завистливую слюну у соседей. В заповеднике полагалось соседей уважать по возможности, и в глаза заискивать, а "за глаза" уж можно было и ушатом помоев окатить. Так, для смеху, и чтоб не возносились без надобности.
Михаил Потапыч весьма неосмотрительно поступил, забыв во сне о почтительности к соседям своим. Зато соседи, простить такое равнодушие не позволили по моральным соображениям. Сообщили Куда-Надо, что все лесное братство мается светлых дней дожидается, не ведая минуты душевного покоя, в общественных заботах себя изводя, сомнения свои предъявили: " Может ли честный человек спокойно спать, когда вокруг забор забот, а к приходу светлого будущего и день и ночь готовиться надо, и все предусмотреть, чтоб не проскочило незамеченным". А безразличие посапывающего в своей берлоге мишки всех за живое взяло.
На письмо, посланное трудящимися, откликнулись скоро. Комиссия, состоящая из шакалов нагрянула вместе с выездным судом, чтоб предполагаемое безобразие пресечь и расправу, в пример остальным, надолго не оттягивать.
Облепили, начавшую подтаивать берлогу, и засвидетельствовали при понятых, что мишка лапу сосет и посапывает, при этом заботу о счастливом будущем не выказывает и свои мнения и предложения по этому же поводу ни с кем не обсуждает.
Дело состряпали быстро, потому как народ жаждал зрелища, коль с хлебом насущным недоразумения происходили. Во избежание непредсказуемых осложнений, мишку решили не будить, но предусмотрительно заковать его в цепи, чтобы у него и у спящего виноватый вид был. А в случае непредвиденного пробуждения, его действия, таким образом, обуздать предполагалось.
Мероприятие получилось на славу поучительным, зрелищным. Тома обвинения росли по мере выступления обличающих мишку свидетелей. Вначале, выступающие вели себя сдержано, скованно, с трепетом поглядывая в сторону закованного в цепи, причмокивающего во сне обвиняемого. Но освоились помалу, уверовав в свою безнаказанность и возможность перед публикой покуражиться и спящего мишку поклевать, глядишь, и в герои пролезть получится...
Все смелее и смелее поднимались желающие на трибуну, изобличая спящего Михаила Потапыча во всех смертных грехах, вывалив из темных закоулков леса всю грязь на него, какая была. Увлекшись, войдя в экстаз, звери топали ногами, рычали, низвергая проклятия в сторону Топтыгина, противопоставившего себя обществу. Ярость из голодных желудков в устах их пенилась, вызывая приливы всеобщего беснования и жажды крови. Наиболее осмелевшие уже подходили и пинали мишку в мягкие бока, ставя в упрек при этом всю его биографию, начиная со дня рождения. Навалили на несчастного все грехи его сородичей, когда-либо совершенных, о которых их предки легенды сверстали.
Под спудом таких обвинений даже самым сомневающимся стало ясно, что медведя ждет кровопускание. А свидетелям все неймется, да неймется. Вот уж чернила кончились и записывать показания нечем стало, а лесное зверье все лезет на трибуну и лезет. Всяк себя благонадежным показать хочет и в расправе непосредственное участие принять желает.
День обличали, и на ночь перерыв не взяли. И снова день, и снова ночь. Тут уж суд не вытерпел и удалился на совещание: шакал с крысой и следом змея, шипя, заспешила.
Три дня не евшая толпа во всю мочь орала "Крови давай!" Юные последователи своих родителей приятно удивили: прошли под вой горнов и треск барабанов через поляну с огромным портретом гиены, скандируя: "Кто не с нами - тот против нас!" Толпа, поддавшись энтузиазму юных, схватилась за краски и холсты, и тут же на них излила свою благородную ярость. Не успели еще судьи из чащи показаться, а уж вся поляна перед мишкиной берлогой транспарантами и плакатами увита, а негодующие колонны демонстрантов от дворца вождя до места судилища с революционными песнями шаг за шагом вышагивали.
При виде судей, толпа взревела в едином порыве, ощущая локоть товарища по колонне своим: "Смерть Топтыгину, единоличнику!"
Суд и так не собирался мишку жаловать, тем более, что и указание руководящих товарищей на сей счет имелось, вот только, как народ к этому отнесется - сомнения были. А при таком повороте, этакой реакции революционных масс, дело и вовсе упрощалось.
Шакал влез на трибуну, поднял лапу, успокаивая страсти и с осуждением в лице кинул кость лесному братству:
- Именем трудящихся, с революционной сознательностью разглядевших измену, нависшую над нашей священной землей, уготавливая ей невзгоды и лишения, и тем стремясь погубить наше братство, обвиняется лиходей, имя которого отказываются произносить уста. Так чужд он нам и противен. Просчитался враг, который спит и видит, то, чему не суждено никогда сбыться, поскольку на пути злого умысла непоколебимо стоят стражи братства, каждый честный член заповедника. Не бывать позорным планам врагов! И нет у нас к ним ни жалости, ни сострадания, а потому идя навстречу справедливым пожеланиям всего народа, Топтыгин Михаил Потапович - наймит злейших врагов братства, приговаривается к смертной казни...
Шакал еще, что-то пытался говорить, но его слова потонули в грохоте оваций и криков. Публика рычала и гавкала, размахивая лапами, и подпрыгивала, от удовольствия на месте, в одобрение принятого решения. Обезьяны залезли на ветки и с гиканьем строили спящему мишке смешные рожицы, а затем, оборотясь спиной, изгибались, обратив к осужденному, ярко красные, раздвинутые ягодицы, выражая ему, свое презрение.
Шакал на трибуне жестами угомонил не желающую успокаиваться публику и прохрипел, в готовый развалится от закипающих страстей микрофон:
- Вина обвиняемого настолько всем очевидна, что никакое последнее слово не спасет его от заслуженного возмездия, а потому мы не будем играть в эти вражеские игры с демократией. Враги должны знать: мы не дадим им никаких лазеек остаться безнаказанными за свои злодеяния...
Михаил Потапыч мирно спал и только улыбался во сне. В забытье запамятовал косолапый, чему его учили: улыбаться только в нужном месте и в нужное время, а лучше всего - с согласия ответственных лиц. Такое его неуважительное, издевательское поведение, вызвало новый всплеск негодования, вылившийся в единый неистовый вопль: " Смерть приспешнику злейших врагов коммуны!"
Бросились в энтузиазме разрушения звери всем лесом исполнять судом присужденное, обхватили дружно огромный кол и напыжившись с разбегу в медвежье пузо его вонзили.
Взревел мишка спросонку смертным воплем, не понимая, что случилось и кому понадобилось его сон прерывать.
Бросили звери кол с испугу, отскочили в разные стороны со страхом и дрожью, сжимая транспаранты и портреты членов правительства, на которых надежды в защите уж не было. В тот момент каждый искал спасение лишь у судьбы своей.
От рева медвежьего потемнело в лесу. Обвинители в первую очередь стрекача дали: кто в дупла деревьев позабивался - не выцарапаешь, кто, не боясь начавшегося ледохода, в речку сиганул и через нагромоздившиеся торосы к другому берегу стал пробиваться. Иные же, лесами-полями смерчем пронеслись, не видя и не слыша ничего вокруг, гонимые страхом не заметили, как и границу заповедника проскочили. Змеи на кордоне только шипением их проводили: а что еще можно сделать, если их и пуле не догнать?
Приподнял медведь обеими лапами ненавистный кол, взревел последний раз, что у гиены сердце похолодело, и рухнул замертво, так ничего и не уразумев.
Звери боязливо сходились посмотреть на распластанную тушу, окромя тех, коих змеи на границе не перехватили и тех, кто уж очень далеко забежал и возвернуться не так просто было.
К вечеру поближе, собрались шакалы и старшины во дворце у гиены и все подробности, приукрашивая свое участие в деле, со смаком докладывали, зная накануне про "особое мнение" по данному вопросу.
Гиена же и вида не подала, что ей известно что-либо о случившемся, мудрым взглядом взвешивая услышанное. Старшины с шакалами игру сразу приняли и в азарт вошли, с пеной у рта в своей прыти себя расхваливая.
Снисходительно дав всем высказаться, гиена итог подвела, чтоб с этим покончить:
- Что ж, поделом! Теперь каждому ведомо, что все перед законом равны. Закон же уважать надо, - скромно умолчав, чьей головой сии законы выдуманы, и про себя подумав: "Хорошо все складывается. Теперь до середины весны запасов бельчатины и медвежатины вполне хватит, и все увидят, что мы верным путем идем. Жалко, конечно, косолапого - преданный товарищ был, но уж слишком у него нрав неукротимый. Да и к тому же, черт его знает, что у него во сне на уме было. А если, что плохое? Сам виноват - зубы скалил, и ничего не говорил при этом, а с такими лучше не водиться.
Как только гомон стал стихать, предполагая речь гиены, единство противоположностей в зале образовало идиллию: выспренне выпятив свой бюст, лиса мирно сидела рядом с зайцем, рысь по дружески положила лапу на плечо еноту, шакалы всей компанией смотрелись чуть ли не простыми, милыми болонками.