Когда на землю опускается ночь, и звезды излучают свое мерцающее дыхание, на небе появляется вечный странник - кентавр Хирон. Он мчится с луком наперевес, поражая огненными стрелами тьму ночи; мудрый и справедливый, таинственный путник Вселенной...
* * *
Лучшим средством достижения цели является путь-дорога. Может быть, это и не так. Но дорогу может осилить только идущий...
* * *
Валькины предки замесили в его генах кровь многих народов. Даже калмыкская, пропитанная запахом ковыля, пылью бескрайних степей, журчала в нем тонким родничком, вот-вот грозясь пересохнуть. Выделялись же цыганская и еврейская своими бурлящими потоками, хотя количественно были представлены не более иных.
Он получил неплохое образование. ...Но это будет потом. По - том, по - том, по - том - стучали колеса поезда, увозившего Вальку на службу в армию.
Большая война закончилась, когда ему было четырнадцать лет; разруха и бедность были привычны, а вот "дедовщина" пугала угрюмой колючестью и зловещей неизвестностью. При одном упоминании о ней страх закрадывался в души призывников и их родственников.
"Когда, в чем-либо кошмарном участвуешь сам, это не так страшно, чем когда слушаешь об этом рассказы. Так что, не бойся сынок, везде люди живут. А там еще и кормят, одевают... Твое дело отсидеться и отлежаться эти годы, пока у нас, тут, жизнь настроится," - так говорила ему мать, на прощание.
Матери было намного страшнее в этот момент, чем шустрому, проворному Вальке, общительному и жизнелюбивому. Ноги ее подкашивались.
Из всех намешанных в его крови национальностей он выбрал русскую, что и обозначилось в паспорте, с чем не согласился его старшина роты Ипполинарий Кондратьевич.
* * *
Несколько месяцев спустя, Валик Мирский, лежа на бруствере окопа, вглядывался в ночь, в ожидании того, кто неминуемо должен быть убит. Магазин автомата был полон, о чем он позаботился заблаговременно. В те годы это не представляло трудности. Тусклый фонарь светил у амбара с железной дверью, остальное пространство подсвечивала Луна, лукаво предлагая себя в соучастники преступления. "Глупая, но рисковая баба," - любил повторять подобное сочетание слов старшина роты, рассказывая не нюхавшим пороху солдатам про войну, да видно, накликал себе... Стоящий на посту солдат отвечал за сохранность государственного имущества, хранящегося в амбаре. На этот счет он был снабжен незамысловатыми инструкциями. Но сегодня постовой не стоял, а полулежал в неглубоком окопе; инструкция грубо нарушалась.
На то были веские основания, и никто не имел права остановить процесс...
Валик не спал уже двадцать часов; возбужденный охотой организм о сне не думал.
Город, в котором проходила служба, отстроить было проще других - он весь был превращен в строительный мусор. Машины загружались им сначала военнопленными немцами, потом черными от грязи и пота женскими руками, и уже далее своими заключенными... Старая крепость превратилась в растоптанный великаном муравейник, с ползающими по ней детьми, женщинами и взрослыми мужчинами. Дети искали оружие и трофеи. Взрослые выгребали хлам.
Души погибших витали над городом, и время от времени взрывались неосторожно найденные мины.
Строительный мусор было вывезти проще мусора, накопившегося в головах и душах людей.
Благо человеку, который втягивается в униженное состояние безропотно. Хуже, если гордыня этого не позволяет.
Валька медленно проходил школу молодого бойца под пристальным надзором его же сограждан. Он научился красить пожелтевшую траву кисточкой в зеленый цвет; мыть зубной щеткой загаженный сотней мужских особей туалет, пользуясь которым, многие не могли попасть в "очко" - отверстие для стока человеческих испражнений ...по состоянию души. Другие старались наложить кучу поболее, чтоб похвастаться своим "величием" и нагляднее было... Третьи, не заходя в вонючие кабинки испражнялись "на расстоянии". Салаги к утру, все "это" должны были прибрать под зорким взглядом "дедов".
Валик по привычке старался пользоваться всем аккуратно. Но через три месяца бессонных ночей, начал гадить, как все, особенно, если было не его дежурство.
Смена на кухню заступала в четыре часа утра. Старшина его так полюбил за вольнолюбие и остроты, что каждый второй наряд был его. Туалет он драил чаще других, как и мыл пол в казарме. Наряды вне очереди сыпались на него намного обильнее, его едких острот.
На шестой месяц службы его душа слилась с тенями мертвых, витающими над разбомбленным городом. Первой, чью душу, он страстно желал встретить среди раздавленных танками, разорванных снарядами, искореженных падающими зданиями, была душа его старшины. Ее давно уже поджидали отложенные Валиком в укромном месте патроны. Это они должны были полонить ее и увести в мир теней.
Старшина же, интуитивно чувствуя это, предпринимал все возможное, чтобы обессиленная рука салаги и запамороченные мозги не добились своей цели.
На стрельбах, в каждой мишени, Валику виделось лицо его боевого старшины, прошедшего Сталинград. Старшине же в каждом наряде вне очереди мерещился рядовой Мирский. Валик украдкой плакал ночами стоя на посту, или вычищая нужник зубной щеткой. Метлой для этого дела разрешалось пользоваться только с милостивого разрешения "дедов" или старшины. На Валика такая милость не распространялась. Душу саднила зловонная накипь, готовая излиться...
И дернул же черт Валика высказаться в ироничной форме о предмете службы в первую неделю в присутствии старшины, по прозвищу "Полип", обладающего квадратной челюстью и высоким прямоугольным лбом. Нею, челюстью, он грыз землю вместе с заградительными сооружениями под Сталинградом, и испытывал великое презрение к тем, кто ее не грыз. Шуток он не понимал. Его отец был бедным крестьянином. Мать крестьянкой. Он же вырвался в люди - служил в городе.
Его родители не могли навестить сына. У них не было паспортов, как у жителей сельского района. Любой патруль мог задержать их и отправить за решетку на годы за нарушение паспортного режима. Председатель колхоза мог выписать им разрешение в город не более, чем на двое суток. Этого было не достаточно, чтобы добраться до места, где служил их сын.
Они не должны были мешать ему нести службу. В их обязанности входило производить продукты питания, чтобы обеспечивать жизнь городу и солдатам, стоящим на страже каждодневного изнуряющего труда. Их лица были морщинисты и напоминали помятую кирзовым солдатским сапогом банку из под тушенки. Тушенку они не ели ни разу в жизни. Не довелось.
* * *
Валик передернув затвор, загнал патрон в патронник.
"Пли!" - последовала команда.
Он с нетерпением ожидал, когда эту же команду он отдаст себе сам...
В мишени он видел ненавистный образ Полипа. С каждым разом он стрелял все точнее и точнее, хотя и был немного близорук ... если не торопился. Неприятность состояла в том, что как только начинал видеться в мишени образ старшины, палец сам нажимал на курок, забывая про тщательность выполнения упражнения, о которой настойчиво напоминал Устав воинской службы. Валик ничего не мог с этим поделать. А спешка в стрельбе плохой помощник.
Во время стрельбы по мишеням к нему возвращались независимость, оптимизм и даже юмор. Он становился собой. Тело рвалось вперед, в атаку, в леса, поля. Душа радовалась ворвавшемуся в грудь простору,дуновению свежести и отчаяной смелости. Губы шептали слова любьви, свободы и независимости. Тогда-то и зародилась эта мысль, окрепла в обиде, несправедливости, и на время превратилась в смысл каждодневной жизни...
Старшина прорывался "в люди" словно штрафбат под Сталинградом, которому терять было нечего. Ипполинарий поступил на заочное отделение медицинского института, желая лечить людей после мобилизации. Всех, кто не разделял его мнение на любой предмет жизни, он решил лечить после службы с помощью медицины. На службе к таким он применял методы "Сталинграда", испытывая их души и кости на прочность, как он считал. Салаги обречены были либо думать и смотреть на жизнь его глазами и мыслями, либо пройти через "Сталинграда". Это испытание для подопечных душ он придумывал сам, чем гордился невероятно. Солдатское служивое мясо при этом стонало, испуская сопли, фекалии и прочие не лицеприятные выделения.
Полип гордился своим прозвищем, имеющим медицинское начало. Оно закрепляло его городское положение. Выделения же, выпускаемые из салаг, он вдыхал с удовлетворяющим плоть чувством, заменяющим понятие "счастья". Своих родителей он уважал и презирал одновременно за их полурабский статус. Их удаленность спасала его, иначе, отцовской порки ему было не избежать... сталинградцу. Отец гордился им и славил всюду, но услышав бы его "речи", по-деревенски выпорол бы не минуемо.
* * *
Валик мысленно щелкнул затвором, заступая в четыре часа утра в наряд на кухню. Щелчок затвора явственно отозвался в его голове, моргнув полуприкрытыми со сна глазами.
...Мария со Светкой сжали невольно кулаки, увидев милицейский наряд, входивший в пивной бар. "ьНе дают расслабиться, падлы", - скользнула невольная мысль в голове.
--
Сколько же вам лет, девочки. Паспорта имеются? - спросил рыжий с одной лычкой на погонах.
--
Все наши. У тебя одалживать не станем.
--
Грубим, девочки. А вот мы в участке ваши имена-годики перепроверим.
--
Проверяйте, перепроверяйте, только никуда мы с вами не пойдем: у нас за пиво уплачено. Хотите ждите... Только мы не торопимся. А что молодо выглядим - так это от здорового образа жизни, не то, что некоторые...- Мария беззаботно рассмеялась.
--
А вот сейчас эти "некоторые" вам жизнь подпачкают... - ухмыльнулся жестко рыжий.
--
Гоните их отсюда, потаскух. Еще молоко на губах не обсохло, а они сюда же... - высказался Антон Павлович, стоя за соседним столиком.
- Молчи, древняя развалина, ты видно уже вполне набрался, если лезешь не в свои дела, - ответила нагло Светка, томно обведя взглядом младшего сержанта.
Младший сержант "погас". Милиционеры осмотрели взглядом зал и вяло удалились.
- Своих корешей ментам сдавать!? - возник потомственный алкоголик Хмырь, притаившийся под столиком, а после ухода милиционеров, вырвавшийся наружу. - Хоть они и бабы - где это видано! А что молодые, так скоро состарятся, - и он замочил Антона Павловича плохо сжатым кулаком в ухо, оскалив в улыбке чудом сохранившийся один единственный передний зуб.
Антон Павлович охнул и сразу присмирел. Пивные капли капали у него с носа, угодившие туда из опустевшей кружки того же Хмыря. Не пожалел Хмырь последнего глотка...
--
Вальки тебе не видать, - в раздумье сказала Светка, - его нарядами замордовали. Ищи офицера, подруга. Это надежней.
--
На всех офицеров не хватит, - возразила Мария. - Будем ждать, что есть...
--
...И подстерегать чего получше, - дополнила подруга.
--
А все же я его люблю. Жалко будет, если все ничем закончится. Только успела влюбиться, и на тебе...
--
Это случается в жизни, - тоном опытной женщины подтвердила Светка.
Валик стриг траву на гарнизонном газоне ножницами, затаив гнев на всех сержантов, старшин и прапорщиков.
--
Рядовой Мирский!..
Валик вскочил перед уткнувшимися в его нос сапогами с резким запахом ваксы.
--
Почему не приветствуете старшего по званию, как положено по Уставу?
Назначаю один наряд вне очереди на пост номер шесть драить сортир, - перед солдатом стоял ухмыляясь, так не любимый им старшина, по прозвищу Полип.
--
Рядовой! У тебя, что зубы болят? А может быть жмут? - издевался старшина, - а ну-ка, доложите как следует, торжественным голосом...
Валик доложил лютуя внутри лютой ненавистью.
- Два! Два наряда вне очереди. ...За неуважение к старшему по званию, - прошипел Полип и удовлетворенно зашагал прочь.
--
Полюби офицера, Мария. Отдача больше, - советовала подруга.
--
Отдача больше, да шансов меньше.
--
Да. Тяжела наша жизнь, - подвела итог Светка. - Но все же офицер, как-то "пожирнее" будет.
--
Греби офицера, Мария - не разменивайся по мелочам. Я себе зарок дала -
никаких рядовых. От них только поцелуйчики по темным углам, к тому же с длиннющими перерывами... Офицер - это совсем другое. Выправка, зарплата, романтика, напор, строгость. "Вперед в атаку! У-р-а!!!" - заголосила вдруг Светка. А еще лучше, штатский, но чтоб обеспеченный...
--
Дура, ты, Светка. Это, же как огромная жемчужина на дне моря, да еще со своими премудростями закидушными...
--
Так хочется стать счастливой... Где оно счастье? Эге-гей!.. Куда бежать?
Куда идти? Ничегошеньки не известно. Ох, мигрень, мигрень - голова раскалывается... Любовь, счастье... Где это все лежит, где его искать?
Валька оттянул затвор.
--
Пли! - скомандовал Полип.
Стрелок увидел изображение старшины на мишени, мгновенно нажал курок и... промахнулся.
--
Рядовой Мирский! За неудовлетворительную стрельбу назначаю внеочередной наряд на кухню.
--
Есть! - зло ответил Валик и передернул затвор.
"Как я мог промахнуться, - корил он себя. - Следующий раз я поражу его сердце, его глаз, печень, легкие, грудь. Главное не торопиться, сосредоточиться, и представить, как входит..."
Вечером старослужащие "деды", как обычно, заставили салаг постирать портянки, выгладить и пришить подворотнички, почистить сапоги, а в награду отпустили каждому по десять лычек и по столько же ударов бляхой по заднице.
Валик не стерпел и боднул бьющего.
Дальше все закружилось в пьянящей карусели: сапоги, мат, кулаки, сопли, плевки, кровь - все смешалось в кучу. Когда все улеглось в центре казармы осталась небольшая ободранная куча ветоши, напоминающая, вываленный из корзины мусор - это был Валик. А еще он напоминал поломанную куклу, перепачканную грязнокрасными красками.
Мария почувствовала резкий штычок в бок:
- Я за вас, бабоньки, хоть кого порву, - и потомственный алкоголик Хмырь сделав тостовое движение рукой, отхлебнул мнимого пива из бокала. Увы, бокал был пуст. Последние капли достались Антону Павловичу.
Светка оценила заботу и скривилась.
- Пошли, - сказала Мария, - подталкивая подругу к выходу. - Еще этого радетеля нам только и не хватает. Вечно привяжется какая-нибудь рвань, нет, чтоб что-нибудь приличное...
* * *
Открыв глаза, Валик увидел белый потолок казармы и долго не мог понять: небо над ним, во сне мерещится или нечто неземное. Сознание медленно приводило мысли в порядок.
"Потолок это", - сказал он себе, и губы расползлись в глупой улыбке.
Как он попал на свои нары во втором ярусе, для него оставалось загадкой. Видно салаги затащили. По общему состоянию тела он начал догадываться, что такое контузия. Ему виделся краб с оторванными клешнями...
Вечером Мария со Светкой, как обычно, стояли под воротами казармы. Обе мечтали о большой любви. В ней было солнце, диковинные ананасы и белый-белый песок до горизонта, под пальмами...
Валик двигал своими конечностями, лежа на нарах и представлял себя крабом со сплюснутым панцирем.
Полип не назначил его сегодня ни на пост, ни на кухню, ни драить сортир. Все это было зарезервировано ему на завтра. А сегодня у него выдался срок помечтать. Впервые за много месяцев.
"Вот оно, неотъемлемое преимущество битых, - говорил он сам себе. - Когда бы я еще повалялся в постели в санаторных условиях?"
Назначая салаг в ночное дежурство на пост, Полип устраивал им проверку. Измотав их накануне нарядами, связвнными с недосыпаниями, усталостью и просто, отупением, он перед самым рассветом, когда салага неминуемо должен был заснуть, перепрыгивал через забор у амбара, подкрадывался к жертве и захватывал оружие. Это считалось верхом беспечности, после чего следовала кара - карцер.
Полипу не повезло со славой. Не был он ее человеком. Оборудование карцера, как и успехи в воспитании, достигнутые при применении данного изобретения, достались его предшественнику. Не ему. И это "не ему" корило его всю жизнь, и вдохновляло на новые поиски приемов, способных заставить подотчетный ему личный состав думать, видеть и слышать, его мозгами, глазами, ушами.
Карцер представлял из себя железнодорожную цистерну, сверху, у заправочной горловины которой, располагалась съемная лестница. Проштрафившийся солдатский материал загружался по этой лестнице в цистерну. Лестница убиралась. Из меблировки имелось пара приставных нар, которые опускались днем. Спать позволялось только ночью.
Если вахтенный сержант заставал штрафников сидящими или лежащими на нарах днем, он поступал по заведенному правилу: заливал ведро жидкой известковой массы в цистерну. Штрафники вскакивали с нар, чихали, сморкались, кашляли, обильно выделяя слезы, слизь и нецензурные слова. Через полчаса все возвращалось в старое русло и все, казалось, налаживается.
Зимой жизнь штрафников отягощалась. В мороз, не надо было обладать знаниями глубинных законов физики, знать природоведение и прочие мудрые законы, чтобы понять: при желании выжить в этих условиях, созданных одними землянами другим, для испытаний их внутренних возможностей, надо попросту бегать внутри цистерны. Всю ночь, и все утро. А иначе... Про "иначе" лучше не думать. Это удел слабых душ.
Полип был уверен, что подготовленные с помощью системы "Сталинград" бойцы, тяготы карцера сносили более успешно.
" Такова жизнь", - говорил командир полка, подписывая очередной рапорт о смерти военнослужащего.
Не повезло Полипу со славой. Не впишут его имя в историю дивизии. Обошли городские...
А далее, для провинившегося жизнь подбрасывала новые впечатления, которые ему придумывали его собратья: издевательства, побои, а для особо строптивых и штрафной батальон. В штрафбате все то же имело продолжение, только в более изощренной форме и более продолжительном времени.
А где же кентавр?! Где защита чести и достоинства, твердыня мужества и доблести? - Несется он впереди топота копыт, и гнется лук под натянутой тетивой. Расплата незаметная грядет, как развеявшийся туман.
Салага обязан был перескочить на следующую ступень элитарного положения в армии, чтобы избавиться от унижений, побоев, нарядов. А это было во власти Времени.
- Девчонки, пошлите-ка я вас пивом угощу. Пока солдат спит, мы здесь, на свободе обязаны радоваться жизни. Потому, что свобода - это лучшая участь данная человеку, и ей надо пользоваться своевременно, со вкусом, и в полной мере, - Хмырь поднял указательный палец вверх, изображая, видимо, восклицание.
--
Иди отсюда, дядя, - сказала резко Мария, - у нас свой праздник - у тебя свой, и не лезь не в свои сани, а то как бы полозья не разъехались в стороны.
Челюсть Хмыря щелкнула отвиснув, и рябое, оспатое лицо изобразило досаду.
--
Не тот возрастной вес, - добавила Светка.
--
Вот так и заступайся за них. Забрали бы вас в ментовку, встряхнули бы вдоль, поперек и изнутри, и ни о какой бы возрастной разнице и не вспомнили бы. А теперь вы, конечно, умные, раз, не замели... Тьфу! - и он смачно высморкался на вымытый гарнизонный асфальт.
Валик, глядя в потолок казармы, видел забор на посту возле амбара, где Полип устраивал проверку, свой взведенный автомат и так ожидаемую линию рассвета на горизонте.
До назначения его в наряд на пост оставалось несколько часов.
Обед ему в казарму принесли салаги. На ужин он сходил сам. Молодой организм - зависть пожившего. Так почему же молодость стремится набрать годы? "Кто не был глуп, тот не был молод", - один ответ.
* * *
Не успел горнист протрубить подъем, не успел дневальный отдать команду по казарме, не успел Валик встать в строй для утреннего досмотра, как раздался до боли знакомый рык:
--
Рядовой Мирский!
--
Я! - с клокочущей хрипотцой в голосе воскликнул Валик.
--
Выйти из строя!
--
Есть!
" Что "есть", зачем "есть", надо ли кому-нибудь это "есть", - крутились в голове запутанные мысли, начиная не воспринимать значения отдельных слов
- Внимание молодым бойцам! - скомандовал Полип. - Рядовой Мирский является примером того, каким не должен быть боец: косо пришит подворотничок; на затылке волосы расплодились не по Уставу. А все, что не по Уставу в военное время оборачивается бедой, бедой для всего народа. Потому, рядовому Мирскому объявляю два наряда вне очереди. Первый - драить сортир, второй - на пост для охраны государственного объекта заступить в двадцать ноль-ноль. Готовность проверю самолично.
- Есть! - ответил Валик, неожиданно для себя, очень бодрым голосом. Оставшиеся не поврежденными в его теле жилки сомкнулись в один цельный организм, направленный на дело.
Эх, Полип, Сталинград прошел, все на себе испробывал, а опасности для себя не распознал, в едко бодром голосе солдата, замордованного службой. Маху дал, старый служака. Ну, что ж, пришел его черед, судьбу испытать.
* * *
--
...Любишь ты его и любовь твоя взаимна. Но не быть вам вместе. Судьба разлучит. Трудное ему испытание жизнь сулит за его прямоту, вольное воображение, независимость природную. Любит он людей, и его любят за искренность и правдивость, но легко ранимым трудно приходится в жизни. Вот и сейчас... - цыганка грустно взглянула на Марию. - Не жди его, но помни и люби. И новая любовь займет место прежней. Да, оставил он след свой в жизни твоей теплом душевным, веселостью и оптимизмом. Помни! Но не жди. Не вернется он... - цыганка взмахнула цветастыми юбками по пыльной дороге, и растворилась в дали городской суеты.
--
Пошли, - сказала Светка. - Ты же слышала, что сказала цыганка: люби, но не жди. А они никогда не ошибаются. Разве что врут, иногда. Не вернется он. Любит тебя, но судьба сильнее...
* * *
Валик не стал ходить истуканом вдоль тропки, отведенной для охраны государственного объекта, а сразу расположился за брусвером окопчика. Автомат давно уже был снят с предохранителя и смотрел в сторону забора, перелезая через который старшина обезоруживал салаг.
Ночь была лунная, звездное небо обдавало своей бесконечной глубиной.
"Природа помогает делу, - сказал себе Валик и брякнул автоматом для острастки темных сил. - Сейчас можно расслабиться и понаблюдать за звездами. ...Он появится только перед рассветом".
Валик лег на спину и стал смотреть на звезды. Холодную бесконечность их света он впитывал в себя, замирая сердцем от их величия и глубины бездны манящей, зовущей, пугающей одновременно.
Вот несется кентавр Хирон с натянутым луком, готовый выпустить стрелу в Скорпиона за его смертельный укус охотника Ориона. Вот угрюмый Козерог встал на пути его, вступаясь за Скорпиона, и кентавр Хирон последним усилием натягивает тетеву своего разящего оружия. И все 115 звезд его составляющие напрягаются в этом порыве... Мелкие звезды разбегаются прочь от боя гигантов. Тучи космической пыли из под копыт сражающихся укрывают поле брани и на Землю ложится тень. Только Луна по-прежнему, вырываясь из-за облаков, бороздит бездонный океан.
Валик посмотрел на часы: три часа утра.
" Неужели не придет?" - ужалила предательская мысль, и он заскрежетал зубами. Глаза до боли впились в ночную темь.
В половине четвертого обида разлилась по телу предательской обреченностью. На глаза накатились слезы.
Время ползло к четырем, когда тень черной птицей метнулась над забором и мышью затаилась в траве у земли. Валик не мог утереть слезящиеся глаза, так как руки прилипли к оружию, не разжать. Ночь вспорол треск автоматной очереди. Валик, как кентавр Хирон с луком, слился воедино с автоматом. Он был уверен в том, что за спиной слышит топот кентавра и то, как оторвавшись от земли летит к цели, поливая ее колючим свинцом. Траву у забора, словно, кони копытами, всю забросало землей. Указательный палец намертво вцепился в спусковой крючок. Он не разжал его, ни когда вой сирены окатил округу, ни когда началась беготня, выкрики команд, свистки патрульных.
Его осторожно отсоединили от автомата, взяли под руки и куда-то потащили.
У забора все было тихо. Никакого движения. Мертво вокруг, надежно. Это он успел отметить, последний раз повернув голову к месту у забора, куда нырнула и притаилась черная тень. Валик зло улыбнулся.
* * *
Много лет спустя, когда память и годы стерли злость, досаду, обиды, и притупились воспаленные чувства, Валентин Мирский по делам службы оказался в городе, в котором прошла его армейская служба. В последние годы он много ездил по стране, побывал в самых отдаленных ее закутках, а здесь побывать все, как-то не доводилось. Ноги сами повели его к воинской части, где он служил, где протекли его не радостные годы. Зачем жизнь отобрала молодое время, изранила душу, обозлила? На пользу ли, во вред ли - кому дано точно знать?
Валик знал, что встретит Его. Встреча была неминуема и запланирована Свыше. Он чувствовал это интуитивно.
- Мирский! Валентин! - к нему обращался совсем незнакомый, на первый взгляд, человек в штатком.
Годы истоптали Полипа, но интуиция подсказывала Валику, что это он и никто иной.
--
Ты действительно хотел убить меня тогда?...
--
Да, и очень сожалею, что этого не случилось.
У Полипа дернулась мышца на щеке, и еще раз, и еще:
--
Зайдем, - сказал он, и кивнул на рядом расположенное кафе.
...Они чокнулись и выпили первую молча. Налили по второй рюмке. Глазами пронзая душу друг друга, после третьей.
Официант принес закуску.
--
Ты в самом деле хотел меня убить?! - Ипполинарий ощутил землю на зубах зачерпнутую у забора, и острые кончики травы угодившие в ноздри.
--
Да, и до сих пор жалею, что не попал тогда... - он вспомнил слезящиеся глаза и прохладную сталь автомата.
--
Где ты сейчас, чем занимаешься? - спросил Ипполинарий, сжимая рюмку, вот-вот раздавит.
--
Окончил судостроительный. Работаю на железной дороге небольшим начальником. Балуюсь литературой, пописываю, - очень неопределенно ответил Валик.
--
Про "это" писал?
--
Нет. А что тут напишешь? Это можно прочувствовать, процедить сквозь себя. А слова, они и есть слова, пустой звук. Могут ли они впитать смертельную боль души; пронзительный крик, раздираемой глупостью, мысли; человеческое отчаяние от безысходности судьбы?..
--
А я врачую. В детской поликлинике. Смешное название: отделение "ухо, горло, нос". Мне нравится. Интересно. Иногда, просто забавно. Но армию помню. Каждый день. Особенно, как мы с тобой... От войны один шум в ушах и голове. Стирается потихоньку... Уважаю людей за их честность и прямоту. Сейчас ты мне, как друг.
Чокнулись...
--
...Никак не могу поверить, что ты готов был в самом деле меня убить. Ну, фашисты, понятно. Но ты?!..
--
А ты для меня, кем был?
--
Неужели так ты обо мне считал? Я же совсем иного старался достичь.
--
Но результат ты же сам видел!
--
Да... И все же не могу поверить. Попугать - понятно. Но, чтобы убить - не понимаю. - Ипполинарий ощутил прохладу утренней росы на своей груди прижатой к земле, там у забора; и ледяное дуновение в затылке.
--
Как я мог не попасть?! Там же не осталось ни одного не простреленного клочка земли! До сих пор ни понимаю... - топот копыт кентавра Хирона сотрясал Валькино тело изнутри таинственным инстинктом охотника. Он видел прицел автомата и черную тень, распластавшуюся на земле у забора. - Я обязан был попадать...
Расстались затемно, почти друзьями, чтобы больше никогда не встретиться.