Кто-то зовет его по имени. Снова и снова. Кто-то, чей голос ему знаком, но чьего имени и лица он вспомнить не может, как ни пытается. Усилия причиняют ему почти физические страдания. Что-то плохое случилось с тем человеком - в этом он уверен, это он знает наверняка.
Бето...
Он вспоминает еще одно имя. Воспоминание причиняет ему боль, словно укол раскаленной иглы. Но имя, слагающие его буквы, рожденные буквами звуки - все это омывает его волнами тепла. Вот оно, это имя.
Эвжена.
Потом он вспоминает.
Шум. Много шума. Рев толпы, гул огня и мерное гудение летающих кораблей борлонго, зависших над крышами домов по окружности площади с эшафотом по центру. Огонь уже разожжен, сухие дрова и вязанки хвороста весело трещат и сыплют искрами, и мальчишка, поднесший факел к крайней фашине, завороженно смотрит в огонь, то и дело украдкой бросая взгляды на хозяев, которые молчаливо смотрят с высоты палуб своих летающих лодок на копошение человечков у себя под ногами. Тяжелые мантии ниспадают до пят, сталь и самоцветы тускло светятся в тени глубоких капюшонов. Лучи холодной ненависти ко всему живому незримо скользят по толпе; это взгляды господ. Их путь можно проследить по реакции человечков, которые внезапно вздрагивают, а потом оторопело замирают на несколько мгновений посреди беснующейся толпы. Взгляды скользят дальше, и все больше людей выпадают из общего веселья - но через считанные секунды, позабыв о леденящем прикосновении чужого разума, вновь принимаются нечленораздельно орать и потрясать в воздухе кулаками.
Их праведный гнев и негодование обращены не на повелителей, нет. Они тычут пальцами, плюют, брызжут слюной из распахнутых в крике ртов, швыряют камнями, овощной гнилью и конскими яблоками вовсе не в сторону изящно-смертоносных теней, зависших над городскими кровлями.
Ха! Попробовали бы только.
Негодование толпы обращено на гвоздь программы сегодняшнего представления - на женщину, прикрученную тяжелыми витками цепи к просмоленному - чтобы ярче горел - столбу в центре площади, на сколоченном из горбыля и неструганных досок эшафоте, почти невидимом уже за полыхающей грудой дров.
Женщина молода и, должно быть, даже красива - но сейчас черты ее лица искажены болью и отчаянием. Она, обезумев от страха, крутит головой во все стороны, и широко раскрытые глаза пытаются увидеть кого-то в разъяренной толпе.
Этого кого-то там нет. Он лежит сейчас на самом краю площади, среди оставленных без присмотра прилавков со снедью, овощами и вяленой рыбой, среди брошенных в спешке повозок на совсем небольшом свободном пятачке загаженной лошадьми брусчатки и с ужасом во взгляде пытается приладить свои отрубленные ноги к культям бедер.
Это его зовут Бето.
Это его имя выкрикивает снова и снова его женщина, которую теперь зовут ведьмой. Которая вот-вот должна умереть. От которой его отделяет пара десятков шагов - шагов, которые он никогда больше не сможет сделать.
Отбросив бескровные обрубки, он ползет к поднявшемуся выше толпы пламени костра, проскальзывает мимо топчущихся и приплясывающих в нетерпении ног, его толкают и пинают - не со зла, а просто не замечая, на него наступают, ругая на чем свет стоит и не видя, кого ругают. Он думает, что за ним тянется кровавый след, и что он вот-вот истечет кровью - но на самом деле его культи не кровоточат совсем. Спиной он чувствует лед взгляда своего палача. Борлонго, отсекший ему обе ноги одним взмахом своего клинка, спокойно глядит ему вслед, не делая попытки догнать. Он наказал строптивца, и только. Борлонго не ненавидит того, чье имя сейчас кричит умирающая на костре женщина, нет. Он просто презирает и ненавидит все живое, включая безногого мужчину и его ведьму-жену. Ничего личного.
Эвжена кричит снова и снова, кричит дико и обреченно, а потом срывается на полный смертной тоски вой, который становится все оглушительнее и тоньше по мере того, как бездымное пламя поднимается все выше по ее накрепко прикованным к столбу ногам. Вой переходит в визг, от которого вот-вот лопнут ушные перепонки, а потом замолкает, оборвавшись на ноте, которая неподвластна человеческому горлу. Тогда он роняет голову на руки, в грязь под ногами толпы, и пытается плакать, но слез нет, а голос его не слышен за ликующей песнью сытого пламени.
***
На этом месте он всегда просыпается и потом долго лежит, уставясь в сучок на потолке. Сучок похож на глаз борлонго: расколот трещинами поперечных век на сектора разностного восприятия, концентрические круги годовых колец слагаются в воронку бездонного зрачка, способного смотреть сквозь пространство и временные бездны. Ни один человек не в состоянии долго смотреть в глаза новым властелинам мира - в них плещутся кристальной чистоты ярость и безумие. Тех, кто не сходит с ума от их смертоносного взгляда, борлонго убивают - в их культуре прямой взгляд низшего существа расценивается не как вызов, а как смертный приговор дерзецу. Низшими существами борлонго считают всех, кроме себя самих. Им не надо этого никому доказывать - ведь это борлонго правят вселенной, а не кто-то другой.
Каждое утро, просыпаясь, он учится смотреть в глаза своим злейшим врагам. Каждый прожитый день дарит ему знание, что он еще не готов взглянуть в лицо смерти. Он знает, что жалок, но все еще не может найти в себе сил умереть.
Солнце давно уже встало, в открытые окна льется золотистый свет. Легкий ветерок развевает крашеный лен занавесок, несет снаружи дребезжащие звуки шарманки и гул людских голосов. Кричат торговцы, хохочут громкоголосые молодцы и молодицы, то и дело раздается трель полицейского свистка и грохот тележных колес. Ярмарочный день, вспоминает он. Будь неладны все эти гулянья на рыночной площади, никогда не удается толком выспаться в нерабочий день...
- Бето! Бето! - кричат с улицы дети, и он приходит в себя, выныривает из мутной мглы забытья. - Бето, скорей иди смотреть на ведьму! Привезли!..
Он с усилием проводит руками по лицу, разглаживая складки набрякших век, разгоняя отечную влагу из мешков под глазами, чувствуя несвежесть кожи и отросшую за ночь щетину. Ведьма. Ну точно же, ведьма. Этого только и не хватало. А ведь знал, ведь помнил, а потом раз! И забыл. Надо было уходить вчера, когда было еще можно. А теперь - поздно, нельзя.
Бето вздыхает, хрустит спиной, распрямляясь, всем телом отталкивается от топчана и касается на короткий миг потолочных балок огрубелыми подушечками пальцев. Потом кулем сваливается с кровати и, волоча за собой обрубки ног, ползет на балкон.
Бето живет на втором этаже. Бето не беден, у него большой дом с высокой черепичной крышей. Выше его дома - только кривобокая башня ратуши с острым шпилем и часами, которые давно уже показывают точное время только дважды в сутки. Часы, как и башня, как и дом Бето, как и весь провинциальный Вальдбург - очень и очень старые. Недостаточно старые, чтобы стать старинными, но все же далеко уже не новодел, и уж точно никакая не подделка: никому в здравом уме не придет в голову подделывать такие вещи. Какие? Недостаточно ветхие, чтобы стать рухлядью, но и без претензий на гордое звание антиквариата.
Ведьма красива. То есть для местной черни - страшна, как грехи тяжкие. Здесь, в землях, населенных простым людом с простыми мыслями и простыми представлениями о жизни, красота в ее благородном варианте не то что не в цене - красотой ее просто не считают. Все эти точеные лодыжки, лебяжьи шеи, гордые осанки и благородные посадки головы... Этого здесь просто не видят. Видят тонконогость, немощь и убожество вместо изящества, нескладность с неладностью пополам с худобой и недокормом вместо стройности. Простой народ, простые нравы.
У ведьмы длинные ноги и руки, ладное тело с талией там, где и пристало ей быть, высокая грудь лунно светится сквозь лохмотья, но не это поражает Бето больше всего. Он сражен в самое свое сердце ведьминой шеей. Шея далеко не лебяжья, но она, по крайней мере, у ведьмы есть. Местные бабы от мужиков отличаются в основном тем, что борода у них растет не на лице, а пониже. Бето к этому долго привыкал, но привык. Плечи у большинства здешних кумушек шире, чем у него самого - а Бето кузнец. Головы же растут прямо из плеч, как гриб-трутовик - из пня. Как они умудряются ими ворочать, Бето удивляет до сих пор, годы спустя.
Ведьма грязна, как мысли золотаря. Рванина, едва скрывающая ее худосочные на здешний вкус прелести - все, что осталось от некогда богатого платья. В сбитых в колтун волосах давно не угадать высокой прически со сложным плетением сотен тонких косиц. Глаза воспалены и гноятся, губы пересохли и потрескались во многих местах, выпустив сквозь пергамент кожи рубиновые капельки крови.
Ведьма стоит в здоровенной ржавой клетке, распрямившись во весь свой немалый рост. Клетка водружена на телегу, запряженную парой тяжеловозов. И тяжеловозы, и телега позаимствованы в каменоломне, неподалеку от города - Ведьмин день всегда дарит трудягам выходной, работе так и так стоять колом, так почему же не заработать на простое мелкую монетку, тем более что любой торг работой не считался? Клетка была из ратуши - старая, страшная, не раз палимая огнем. Очень заслуженная клетка. Здесь, в провинциальном Вальдбурге, клетку вставляли на площади не меньше трех раз в год. С ведьмами в здешней глуши был полный порядок - они не настолько досаждали болезнями и неурожаем, чтобы за них пришлось браться по-настоящему, но и не выводились совсем, несколько раз в год обеспечивая народ бесплатным развлечением.
В центре площади, отгороженной от ярмарочной толпы красным шнуром, продетым в проушины латунных столбиков, плотники споро сколачивали дощатую платформу вокруг столба, недавно врытого в специально оставленный без брусчатки пятак земли.
Бето чувствует, как противно начинает щемить сердце. Сколько ведь лет прошло, а никак, никак не успокаивается... Со всем можно смириться, ко всему привыкнуть - а каждый раз, когда видит столб этот, кажется, что опять умираешь и все не умрешь. Столько лет...
Он держится за кованую решетку балкона, невидяще глядя сквозь них.
Это сыновья и дочери не то дородной кухарки, которая трижды в неделю готовит ему пищу впрок, не то фигуристой вдовы пекаря из дома напротив. Раньше Бето все силился рассмотреть в детских лицах хотя бы отголосок собственных черт, которые тщательно изучил в мутном серебряном зеркальце для бритья, но потом просто плюнул и время от времени подбрасывал грош-другой своим вероятным потомкам - что одна, что другая барышни были весьма добры к Бето, по отдельности, а порой и вместе. Калека-калека, а выше уровня укороченных некогда ног он, несмотря на облагородившую виски седину, оставался мужиком хоть куда, хотя после Эвжены больше уже и не искал никогда себе постоянной спутницы жизни.
Бето бросает сквозь прутья решетки горсть мелочи из кошеля; детвора кидается собирать их и с визгом и хохотом уносится тратить добычу, благо соблазнов в такой день на ярмарке предостаточно.
Потом Бето обнаруживает, что ведьма смотрит прямо на него.
Глаза у нее зеленые. А какими еще быть ведьминым глазам?
Губы ее шевелятся, и он слышит то, чего не слышал уже целую вечность. Слова, которые не произнесены вслух. Слова, неслышимые для всех остальных. Слова, которые предназначались исключительно для него одного.
Кто ты? Ты мне поможешь?
Он долгое мгновение смотрит ей прямо в глаза. Потом отрицательно качает головой: справа-налево, слева-направо.
Нет, одними губами говорит он.
Ведьма улыбается ему.
Ее узкое лицо делается по-лисьему хищным, глаза раскосо прищуриваются, губы, брызнув алыми каплями, растягиваются, обнажая ровную цепочку зубов.
Я буду ждать, не-говорит она. И не-добавляет: времени не так уж и много.
Бето с трудом вырывается из плена зеленых глаз и обводит взглядом поверх городских крыш открывающийся с высоты второго этажа пейзаж.
Далеко на горизонте, над цепочкой пологих холмов, лениво плывет в небе одинокий корабль борлонго - огромный, выверенного благородства обводов, неотвратимо-смертоносный. Такой может стереть с лица земли город десятикратно больший, чем Вальдбург - на ходу, не останавливаясь, просто мимоходом. Меньших кораблей пока не видно - но Бето знает, насколько быстрыми они могут быть, и насколько велико чутье хозяев на ведьм и все, что с ними связано. Пусть Ведьмин день не привязан к какой-то определенной дате, и лишь иногда, совершенно случайно, проходит в один и тот же день, но наблюдатели борлонго каждый раз появляются в небе над городом, чтобы убедиться, что присягнувший им кровью на верность народ выполняет заветы своих хозяев.
Интересно, сколько раз в Ведьмин день здесь оказывался тот борлонго, который обезножил его два десятка лет назад? Сколько раз он смотрел, как искалеченный им человек приковывает к смертному столбу очередную скиталицу, непохожую на обитателей здешних мест, а оттого нареченную ведьмой?
Эта ведьма тоже непохожа на местных. От своих покойных предшественниц ее отличает только одно. Она действительно Ведьма.
Уж кого, кого, а настоящую ведьму он точно отличит от фальшивой!
До начала ритуала у Бето не так уж много времени. Пора начинать действовать.
***
Ведьма провожает его сосредоточенным взглядом прищуренных глаз, но Бето уже не обращает на нее никакого внимания.
Он разворачивает свое короткое тело на балконе, хватается за дверные косяки и рывком закидывает себя обратно в комнату. Выбрасывает руки вперед, опасно клонясь корпусом вслед за ними. Опирается на кулаки и рывком кидает тело вперед, приземляясь на многослойные, простеганные суровой нитью вдругорядь с войлоком, обмотки, хитро выкроенные из толстой кожи - они отлично защищают обрубки его ног. Повторяет это действие снова и снова - весь путь до небольшой кухоньки с низким, по колено обычному - целому - человеку, столиком, стульев вокруг которого нет, зато в изобилии разбросаны подушки, их заменяющие.
У Бето нечасто случаются гости - но если уж они заглядывают на огонек, то совершенно не возражают против демонстративного отсутствия привычной мебели в доме калеки. Подушки позволяют уладить негласный конфликт, в зародыше подавить все возможные недовольства гостей хозяином и хозяина гостями, каковые могли случиться исключительно из-за такого пустяка, как то, кто выше и комфортнее сидит за столом.
Сейчас Бето не до гостей и не до подушек. Из невысокого буфета он достает склянку с анисовой, глотает жадно прямо из горла и некоторое время не может ни дышать, ни видеть, ни обонять. Пойло наикрепчайшее, и мозг продирает сразу же. Он понимает, что нужно делать.
У лестницы в два пролета, ведущей вниз, стоят два очень высоких, выше середины бедра, сапога. Сапоги очень тяжелые - словно в них и впрямь находятся чьи-то ноги. С обезьяньей ловкостью Бето взбирается на высокий стул, очень кстати стоящий рядом, и толкает обрубки ног в раструбы сапожных голенищ. Затягивает сложную систему ремней, ударив кресалом, высекает искру и воспламеняет спиртовку под ёмкостью с флогистоном в каждом из бедер. С шипением начинают разогреваться механизмы искусственных ног. Внутри "сапог" то и дело гулко ухает поршень в паровом цилиндре, не то травя избыток пара, не то помогая удерживать равновесие сложной системе гироскопов.
Ноги Бето построил сам. Назвал их протезами, чтобы не смущать здешний темный люд. Протезами никого не удивишь - убогого кузнеца, прикованного волею судеб и хозяев (что, впрочем, одно и то же) к тяжелому деревянному креслу, все жалели, а потому, когда он наконец начал в одно прекрасное утро осваивать новые, собственного изготовления, ноги, все за него только порадовались. Старался не бегать на них быстро, дабы никого не напугать нечеловеческой скоростью перемещения. Смог вернуться в кузницу, и, пусть и выполнял теперь в основном наставническую работу, сохранил отличную физическую форму. Несмотря на далеко не юношеский уже возраст, был вынослив, как вол, и силен, как медведь.
Флогистон наконец прогревается. Бето еще с минуту-другую гоняет его на холостых оборотах, прокачивая по трубопроводам. Потом поднимается и, плавно покачиваясь в такт движению, шагает вниз, в не по-мужски ухоженный уют первого этажа и далее - в шум, гам и зловоние ярмарочной площади.
Ведьма ждет его появления, изображая всем своим телом, всей своей позой полное безразличие к происходящему. Бето дивится ее выносливости и терпению. Остановившись напротив, он морщит нос и заходит с наветренной стороны. От ведьмы несет. Неудивительно.
- Откуда ты? - спрашивает Бето ведьму.
Она говори. Бето удивлен. Ему странно, что оттуда все еще есть, кому приходить. Это очень далеко вверх по Оси, и солнце там давным-давно должно остыть и побагроветь, заняв половину неба. Удивительно, что там все еще есть жизнь, есть разум, и все еще есть люди.
Есть ли там борлонго, он не спрашивает.
Борлонго есть везде.
Тем сильнее его удивление, когда она говорит ему, что в ее родном мире захватчиков нет.
Внезапно он ощущает под ногами твердую почву. Он обретает надежду.
Бето понимает: пришло время действовать.
***
Завоевав мир однажды, борлонго не оставили покоренным шансов на реванш. Захватчики вцепились в основы мироздания мертвой хваткой и не собирались сдавать позиций. Они были настолько успешными победителями, что на занятых ими территориях никогда не вспыхнуло ни искорки открытого недовольства, ни даже намека на вероятность бунта и возможность мятежа - настолько очевидна была обреченность их на неуспех.
Абсолютное доминирование завоевателей само по себе так деморализовало побежденных, что способность к сопротивлению не то вовсе улетучилась из их крови, не то залегла в настолько глубокие закоулки души и так там затаилась, что ее со временем попросту перестали замечать. Лучший раб - тот, кто не помнит о своей свободе. Несколько поколений рабства надежно стирают память о том, то когда-то мир был устроен совсем не так, и то, что было чудовищным ограничением свободы и воли, со временем становится привычным образом жизни, который логичен, строен и даже самими рабами вполне оправдан.
Еще несколько поколений спустя борлонго превращаются в столь же привычную, неподвластную воле человека часть мирового порядка, как бури, ураганы, цунами и вулканы. Да, пожалуй, именно вулканы - спящая до поры колоссальная мощь, готовая прорваться наружу чудовищным выплеском смертоносной энергии, как нельзя лучше характеризует саму природу завоевателей.
Никто уже не помнит мир без них. Никто - кроме Бето, который пришел сюда из дальней дали, скользнув вниз по оси целую вечность назад.
В его мире никаких борлонго не было и в помине.
Святая уверенность в том, что у человечества есть-таки шанс одолеть захватчиков, поддерживала его все те годы, пока он выживал после того, как потерял все, что ему было дорого на этой земле. Эвжену. А вместе с ней - любовь, умение прощать и остатки человечности. Он не умер в тот день вместе со своей ведьмой, которая ведьмой не была - но потом уже и не жил.
Ведьмаком был он сам. Придя из чужого мира, солнце в котором самую малость отличалось от того, что светило в здешних краях, Бето отыскал здесь то, что так давно искал в своем перенаселенном мире - покой и тишину.
Путешествуя по тончайшим нитям Паутины, где возможно, латая бреши и заплетая оборванные нити в сложные узлы судеб и альтернативных реальностей, Бето осторожно перебирал варианты развития мира в надежде отыскать ту ветвь, в которой человечество будет свободно от смертельных пут чужой, навязанной извне воли захватчиков.
Поиски его были тщетны.
Он обессилел; чудесный скакун, что нёс его сквозь миры и эпохи, устал и перестал ему повиноваться. Ворох поломок и неисправностей превратили уникальный полуживой механизм в бесполезную диковину; на починку нужны были средства и материалы, а еще - время. Из всего этого только времени у Бето пока было хоть отбавляй.
Так, поневоле, он вынужден был задержаться в этом скучном пасторальном мирке, среди бескрайних полей которого отыскался городок, в котором Бето обрел сперва кров, покой, а потом - любовь все своей жизни.
Слаборазвитое общество здешних мест имело столь скудное представление о собственно предмете, что пытаться изложить ему теорию множественности хронотемпоральных континуумов, низкой самоцветов разбегавшихся вверх и вниз по Оси, не имело ровным счетом никакого смысла. Тьма невежества здесь еще едва-едва рассеивалась редкими лучиками света. Этот мир был молод и открыт для любых идей - но совершенно не был готов их принять. Бето предпочел уйти в тень, прижиться, остепениться - а потом в его жизнь раз и навсегда вошла Эвжена, милая, ласковая Эвжена, которая не пыталась анализировать его мысли и чувства, как это было принято в рациональном обществе мира, из которого сюда прибыл он сам, а просто полюбила его всей душой и сердцем.
Он полюбил ее в ответ, и это было лучшее, что случилось с ним в жизни.
Они прожили вместе пять счастливых лет - кузнец и травница.
Позабытый скакун обреченно покрывался пылью в дальнем углу кузницы, лишь изредка вздрагивая в том странном подобии сна, которым спят лишь живые машины.
Боги свидетели - Бето было не до него.
Потом в этот мир пришли откуда-то извне борлонго, и счастье обернулось кошмаром.
Борлонго, при всем своем превосходстве - ментальном, технологическом, боги знают, каком еще - оказались отнюдь не чужды суеверий. Они верили в пророчества и, хотя и не общались с покоренными народами напрямую, делали так, что их воля доходила до сведения исполнителей, вкладывая им свои приказания прямо в головы.
Противиться воле борлонго не мог никто.
Борлонго не боялись ничего на свете. Лишенная страха нечеловеческая раса, пришедшая невесть откуда, руководствовалась исключительно соображениями рациональности. Только этим, а не страхом поражения, можно было объяснить то, что в один из дней новой эпохи их подданные получили установку уничтожить всех рыжеволосых женщин.
Всех.
До единой.
Недоумевающий разум всегда старается подыскать для иррациональных событий хотя бы мало-мальски логическое объяснение. В темной дремучести недалеко ушедшего от мрачного средневековья мира, в котором Бето нашел свое счастье, логика оказалась своеобразной. Будь это более развитый хронотоп, причиной могла бы стать некая генетическая аномалия, делавшая рыжих потенциальной угроза для рода человеческого, или новая болезнь, или наличие скрытых паранормальных способностей.
Здесь их просто объявили ведьмами и сожгли на кострах.
Всех, до единой.
У Эвжены были прекрасные рыжие волосы, которые Бето так любил.
Им просто не повезло.
Потом, много позже, он не раз думал, лежа без сна в постели и чувствуя, как ноют к дождю ноги, которых у него давно нет, как сложилась бы их жизнь, если бы у борлонго был пунктик по отношению к брюнеткам, а не рыжим. Или к тем, у кого карие радужки. Или слишком много веснушек. Или...
Бето знал, что во всех этих случаях ему было бы плевать и на самих борлонго, и на все их верования и предрассудки. Он был маленьким человеком с мелочными желаньицами. Ему хотелось простого человеческого счастья.
Когда у него отняли все, чем он дорожил, у борлонго появился враг, которого они заслуживали: безжалостный, рациональный, использующий любую возможность для извлечения из нее максимальной пользы.
Оправившись от потрясения после гибели любимой и в прямом смысле встав на ноги, Бето вернулся к труду в кузнице. Враги, оценив его смиренное рвение в труде, наложили на него почетную обязанность - именно ему была дарована честь приковывать к столбу на эшафоте тех, кому не повезло родиться женщинами, вдобавок и рыжими. Бето воспринимал это просто как одну из работ - неприятную, но не более того.
Он не задумывался над судьбой женщин - просто делал свою работу и уходил, слыша за спиной треск огня и начинающиеся крики. Иногда, когда Ведьмин день вот-вот должен был случиться по всем возможным приметам, ему удавалось ускользнуть из города под тем или иным предлогом. Борлонго не препятствовали ему, однако после подобной отлучки ужесточали контроль над его разумом, превращая в послушную их воле марионетку. И тогда он некоторое время жил, словно в тумане - работал, приковывал слушал крики и плач.
Его словно отгородила от мира толстая стена. Боль гибнущих в огне ведьм оставляла его равнодушным. Зная, что является соучастником преступления, он не воспринимал себя таковым. Ему было все равно.
Ведь они не были Эвженой.
Не были, нет.
Он работал, жег и ждал своего часа.
И вот теперь перед ним женщина из другого мира, мира, расположенного выше по хронооси, мира, в котором нет борлонго.
Нет.
Ни единого.
И не было никогда.
***
В предзакатный час ведьму выводят из клетки. Она поднимается на эшафот, словно на подиум, толпа улюлюкает ей вслед, швыряет тухлятиной и старается окатить содержимым ночных горшков. Это очень простой мир; здесь даже умереть с достоинством непросто.
Бето, пыхтя цилиндрами ног, ждет у обложенного дровами столба. На нем красный колпак с косыми прорезями для глаз, полностью закрывающий лицо. К любой работе он всегда относится серьезно - даже к работе помощника палача.
Сам палач выбирается из толпы. Тянут жребий, бросают монетку - каждый раз ритуал разнится. Итог один - счастливчику выпадает честь поднести факел к искупительному костру и получить негласное одобрение от хозяев. Это лотерея с весьма эфемерным призом, но за выигрыш в ней идет нешуточная конкуренция. Сегодня факел оказывается в руках у девочки-подростка, россыпь веснушек на носу у которой недвусмысленно намекает на то, что ее темно-каштановая шевелюра в какой-то момент не спасет ее саму от участия в подобном же ритуале, но уже в совершенно ином качестве. Пока же она расплывается в кривозубой улыбке и отчаянно размахивает факелом, рискуя подпалить себе дурацкие хвостики по сторонам головы.
В нужный момент Бето, намотав на руку длинный кусок цепи с крупными звеньями, приближается к столбу, у которого его спокойно ждет ведьма.
- Заколдуй меня, - говорит он ей.
И ведьма колдует.
Бето незнакомы ее ментальные техники, но он уверен, что они незнакомы и борлонго. Губы ведьмы приходят в движение, и внезапно Бето обретает такую ясность ума, которую испытывал только до появления в своей жизни захватчиков-ментатов.
Он снова ведьмак.
- Колдуй еще, - просит он, и над толпой разносится звучный голос ведьмы, нараспев читающей мантру на незнакомом ему языке.
Толпа расступается перед ними, когда они спускаются с эшафота. Лица, обращенные к ним, пусты, глаза бессмысленно выкачены. Перекрашенная девчонка роняет факел в грязь, и тот гаснет с оглушительным в наступившей тишине шипением. На краю зрения Бето видит, как вдали, за городской окраиной, в небе появляются стремительные силуэты летающих лодок борлонго.
Бето подхватывает ведьму на руки и, разогнав ток флогистона в трубопроводах ног до максимума, мчится, перепрыгивая через безучастно застывших горожан, к кузнице.
Он успевает опередить борлонго на считанные секунды, захлопнув прямо у них под носом тяжелые двери и заложив засов. По дверям и стенам бегут всполохи активированных защитных полей. Теперь у них есть несколько минут, прежде, чем хозяева мира перегруппируются для атаки или вызовут тяжелый корабль, чтобы стереть весь Вальдбург в каменную пыль.
- Что теперь? - спокойно спрашивает ведьма.
Он молча срывает ткань с громоздкого сооружения в углу кузнечного цеха.
Нечто, похожее на поджавшего ноги паука размером с давным-давно вымершего элефанта, дремлет в мерном сиянии индикаторных шкал, запитанное прямо от энергетического меридиана. Глянцево поблескивает, вздымаясь и опадая, чудовищное брюшко
Бето, ухватившись за фермы голенастых ног этого не то существа, не то машины, рывком подтягивает себя к гнезду кокпита; ненужные больше флогистоновые ноги с грохотом летят на пол.
Ведьма зачарованно наблюдает за ним.
- Откуда это? - спрашивает она. - И - что это такое?
- Арахнида, - отвечает Бето, словно это все объясняет. - Досталась мне от отца. Она принесла меня сюда.
Арахниды - великое наследие Древних, расы, не оставившей после себя ничего, кроме обрывков карт хронотопов, разбросанных здесь и там вдоль ветвящейся хронооси, да нескольких десятков не то устройств, не то существ, способных не только перемещаться по мировой оси, но и создавать новые ответвления от нее. Ткачи - так звали Древних в некоторых участках мироздания - способны были сами создавать вселенные и перебирать варианты развития истории, но канули в вечность, не то покинув все известные миры, не то будучи изгнанными из них неведомой силой.
До недавнего времени Бето считал, что этой силой были борлонго.
После появления в его жизни ведьмы из другого мира он больше в этом совершенно не уверен.
***
Рывком сорвав кожаные обмотки с того, что осталось у него от ног, Бето втыкает жгуты токопроводов в гнезда на культях. Их много, и каждое похоже на утопленный в плоти тонкостенный медный туннель. Контактные иглы входят в них с тихим щелчком установленного соединения, и Бето снова чувствует ноги. Их у него восемь, они сильны и быстры. Повозившись, он подключает свои системы кровообращения, пищеварения и выделения к соответствующим контурам арахниды.
Теперь все идет в дело - его кровь и все то, что он выпивает и съедает, а потом выводит прочь из своего ущербного тела. Это куда изящнее жестяной воронки, прилаженной под сиденьем его кресла на колесах - тут и спорить не стоит. Сама мысль о том, что собственное дерьмо, будучи переработанным телом арахниды в тепло, воду и свет, способно стать источником силы и энергии для удивительного полуживого механизма, приводит его в благоговейный трепет. Тот, кто создал эти удивительные устройства, а после сгинул во мгле веков, был гением, истинным мастером своего дела.
Борлонго такое и не снилось.
Самовлюбленные идиоты способны хорошо делать только одно - убивать. Право сильного - быть сильным. Тем, кто слабее, остается хитрить и изворачиваться, чтобы обмануть силачей и уцелеть в мире, который победители заставили жить по своим законам. А даже мышь становится опасной, поумнев.
Арахнида оживает. По ее телу проходят волны конвульсивных сокращений, лязгают, распрямляясь длинный многосуставчатые конечности. Она рывком приподнимается на всех восьми ногах, немного покачивается из стороны в сторону, словно примериваясь к окружающей обстановке, а быть может, и к силе притяжения земли - кто знает, в какие далекие края заносило арахнид за несочтенные века их существования на свете? В какое-то мгновение движения становятся отточено четкими, экономными, скупыми. Рациональными. Машинными. Арахнида пропускает сквозь свое почти живое, почти настоящее тело соки тела Бето, смешивает их со своими жидкостями и запускает постоянную циркуляцию гемолимфы и флегмы, масла и желчи, флогистона и крови.
Бето чувствует восхитительный прилив сил. Он видит, слышит и обоняет так остро, как никогда не чувствовал и в лучшие свои годы. Зрение углубляется, дробится, расширяются его поля. Бето кажется, что у него и впрямь появляются глаза на затылке - он способен рассмотреть мельчайшую деталь самого крошечного предмета здесь, в полутемном зале кузнечного цеха, и за его пределами - сквозь щели в стенах и сквозь сами стены, словно его глаза обрели способность пронзать взором материю и видеть незримое. То же самое творится с его слухом и способностью различать запахи.
Он видит, слышит и обоняет каждую вещь, каждый предмет, каждое существо в своем доем, на рыночной площади и примыкающих к ней улицах, и в переулках, соединяющих радиусы улиц неровной плетенкой заткавшей весь город сети человеческих троп. Он способен следить за каждым обитателем Вальдбурга, будь он человеком, мышью в подполе, бьющимся о стекло лампы мотыльком или воробьем, уснувшим под стрехой. Он знает, что делает сейчас каждый из горожан, и какое-то время - бесконечно растянувшиеся мгновения вечности - зачарованно следит за хитросплетениями человеческих судеб и ничтожностью их деяний.
Перед его взором проносятся вереницы измен, предательств и обманов, творящихся прямо сейчас, сию секунду практически повсеместно - но в этот же миг он видит, как где-то крепнет дружба, как где-то рождается любовь, как обретается утраченное и крепнет надежда.
Он слышит взаимные упреки старых супругов и жаркий шепот влюбленных, только-только нашедших друг друга, звон переходящих из рук в руки монет и шелест сбрасываемых одежд; он слышит довольное гуление младенца и сытое мурлыканье кошки, разомлевшей на коленях доброго хозяина.
Его ноздрей касается аромат свежеиспеченного хлеба из пекарни напротив и терпкий запах только что отбушевавшей страсти в одном из номеров городской гостиницы, уютный запах теплого коровьего бока от ферм на окраине и крепкий дух доброго рабочего пота из кожевенных мастерских, сырая затхлость позаброшенного архива в подвалах ратуши и смолистая свежесть только что оструганной сосновой доски на верфи у реки.
Бето чувствует мощь, наполняющую его тело, которое больше не кожаный мешок, набитый костями, мясом, жиром и фаршем потрохов. Он силен, как никогда, и с каждым мигом становится все сильнее.
- Прыгай сюда, - говорит он ведьме.
Та мгновение растерянно смотрит на чудовищное существо - получеловека-полумашину - нависшее над ней механическим спрутом. Потом молниеносно, в два слитных движения, взбирается по одной из ног и оказывается у Бето за спиной. Садится, обхватив его крепкими бедрами и прижавшись чем-то давно забытым, из прошлой еще жизни, пружиняще-тугим к спине.
- Прости, я воняю, - жарко шепчет ведьма ему прямо в ухо.
В ее голосе Бето не слышит ни тени раскаяния или хотя бы сожаления.
- Переживу, - отвечает Бето и командует: - Держись и не высовывайся!
Двери кузницы разлетаются в крупную щепу, выбитые ударом изнутри. Летающие лодки борлонго устремляются наружу полупауку-полукентавру, выскочившему наружу. Рослые фигуры в балахонах на палубах лодок бесстрастны, но оружие уже на виду. Зловещего вида клинки сияют полированным металлом, активные доспехи тускло мерцают переливами энергетических полей. Паук, выбравшись на площадь, пританцовывает в ее центре, играючи превращает в деревянные обломки эшафот, ударами ног переламывает пополам смертный столб и превращает стальную клетку в груду перекрученного металла. Тяжеловозы грустно убегают прочь, волоча за собой передок разбитой телеги.
Летающие лодки борлонго падают с неба.
Арахнида бешено вращается на месте, превратившись в вихрь размазанных скоростью конечностей. Наткнувшись на подвижный занавес беспрерывно атакующих ног, часть лодок разлетается облаками обломков; их седоки взрываются облаками серебристых брызг - именно такого цвета оказывается кровь борлонго.
Бето некогда удивляться.
- А дальше? - спрашивает ведьма, когда уцелевшие лодки захватчиков в беспорядке отступают.
Горожане давно разбежались кто куда, укрывшись за хлипкой защитой стен своих убогих жилищ. Город напоминает разоренный лисами курятник. Бето плевать на все. У него появился шанс, который ни за что не выиграть в лотерею борлонго.
Шанс все исправить...
Или, по крайней мере, все изменить.
- А дальше мы отправимся менять узор мироздания, моя дорогая ведьма, - отвечает Бето. - Плести паутину заговоров и узор решений, перебирать варианты, кроить и перекраивать, штопать и зашивать... У нас чертова уйма дел!
- Отличный план, - отзывается ведьма, и Бето слышит улыбку в ее голосе. - Но прежде, мой рыцарь...
- Да?
- Отнеси нас туда, где есть горячая вода и мыло, будь уж так любезен.
- ...!
Арахнида исчезает из этого мира, пронзая пространство и время, и на краткий миг вечности история замирает в благоговении.
Откуда-то из далекой дали некоторое время слышится эхо девичьего смешка.