Он любил форму грома и разрез его глаз отдавался зелёным во мне всякий раз... Иногда, над городом, в преломленьи линий, он казался облаком... синий... А бывало, на опушке, утром пряным, закричит кукушкой, странный... Притворялся ягодой, притворялся зверем, даже чистой радугой! будто я поверю! Будто не замечу, как весною звонкой стебельком проклюнет, тонкий...
А вчера на пристани, где толпятся лодки, рыбаком прикинулся, ловкий! Накричал, что шляюсь, что пугаю рыбу... Я едва сдержался, да не подал виду: пусть себе играет, коль ему приятно, сам собой и с миром... в прятки.
***
Но сейчас - лето...
Фарфоровые колокольчики разбитого времени в старом порту. Пусто. Тишь. Пыль нежаркого лета стоит солнечными столбами. Они перемещаются неслышно, все в себе, и свет в них, скорее, туманит, чем освещает...
"Солнечные столбы ходят в комнатных тапочках, - думаю я лениво, - вот тихо так почему."
Время конечно же, не разбито. Фарфоровые колокольчики его просто высыпались из прохудившихся сетей и с чуть угадываемым звоном разбрелись шариками по тут и сям. Что-то в них иногда перекатывается так, еле...
Оно, время, свернулось калачиком кудлатого пса в носу рассохшейся лодки. Столп света как раз добрался до него и, поколебавшись, застыл: разве можно двигаться,когда время спит?
Застыл и ветерок, что и до этого был чуть слышим... И всё же, у мира - свои хитрости на то, как обойти время. Здесь, в старом порту, всё так пропиталось солью, что она уже давно переросла себя и стала частью всего, всему - частью. Воздух, напоенный йодом и морем до крайней невозможности вместить, изливался во вне запахом, нет, духом соли и мяты и подводной зелени. Он полощется в пыльной синеве солнца , без ветерка, без намёка на сдвиг : вещь в себе. Дух моря витает меж мачт и снастей, где скрипнет доской обшивки, где звякнет реллингом, где приглушённо хлопнет парусиной...
Кудлатый пёс времени при каждом таком словно-звуке прядает ушами, отгоняя несуществующих мошек внешнего, нарушающих его дрёму.
Столп света, застывший на псе, ловит любое того движение, улучает момент и сдвигается на ещё чуть.
Я гляжу на это безбрежное лето и знаю, что конца ему нет. Никогда времени не достичь того его берега, как бегуну не догнать черепаху.
Осторожно, не поворачивая головы, я перевожу взгляд на причал. Я научился у столпа света перемещаться не двигаясь. Я строю модель, при которой я - там. Я лежу на досках причала и гляжу в воду. Одна моя рука свешивается к ней. Это хорошо. Даже чуть-чуть более хорошо, чем сейчас.
Но для того, чтобы попасть в то "хорошо" мне нужно, как минимум, встать. И сделать шаг.
II.
М Е Т А М О Р Ф О З Ы
Я лежу на досках причала и гляжу в воду. Одна рука моя свешивается к ней. Это хорошо. Доски причала гладкие ласковой старостью. Они настолько иссолены до светло-белого, что кажется: я лежу на самом духе моря.
Один из столбов света уткнулся точнёхонько в воду передо мной, видно, впечатляется о чём-то с таким же, как он столбом самого причала: оба они - суть то же: различные проявления соли и моря, воздуха и воды...
Пылинки из солнечного столба, кружа в неспешном танце, достигают воды. Там они разделяются: некоторые решают поселиться на поверхности и становятся блёстками света. Радужные, они переливаются всякий раз, когда море, точнее, окаёмка его бороды, отзывается чуть заметной рябью на вздох Его, там, в глубине.
Другие, те что посмелее, погружаются в воду. Они становятся бликами солнца, зайчиками. Играют в чистой бирюзе. Старые мои знакомцы, я давно изучил их язык и, наблюдая за ними, насчитал по-крайней мере, восемь игральных видов. Я уже подумывал: не избрать ли мне одного или несколько из них, как "своих" и не стать ли "болеть", как вдруг обнаружил третий тип солнечных пылинок.
Эти были настоящими исследователями и романтиками. Попав в водный мир, они напрочь в него влюбились, глубины манили их неизбывно и чем глубже - тем предопределённей...
"Да они втрескались в него по уши!" - восклицаю я в мыслях, и ещё я успеваю уловить, как самые восприимчивые из них, действительно, отрастили ушки, дабы подчеркнуть крайние пределы своей влюблённости.
Они погружались всё глубже, пока не достигли мягкого дна. По дну, - песчаному и волнистому, - бегали солнечные блики, точнее, их отраженья: обитатели дна смотрели трёхмерное кино: передавали игры солнечных зайчиков.
Те же из них, которые выбрали пограничный мир водной поверхности и стали солнечными блёстками, слали свои проэкции вглубь и, странно изломанные, они достигали придонных слоёв, являя то ли "снежные" помехи на экране, то ли искристый фон.
Так романтики-глубоководники, погрузившись донельзя в объятья стихии, поддерживали связь с побратимами смежных слоёв и язык световых посланий обогощал их красотой и смыслом. "Самые храбрые - самые везучие, - подумал я, - потому,что "удача - награда за смелость!".
Эта мысль, наверное, отвлекла меня на миг, но и того было довольно: я упустил момент, когда влюблённые претерпели метаморфозу: некоторые из них превратились в самые настоящие придонные песчинки, полностью неотличимые от мириадов себе подобных... Другие стали морскими камушками: синеватые, розовые и янтарные, тёмно-красные и буро-зелёные, - они распестрили песчаную гладь сложным узором, несущим потаённый, ускользающий от меня смысл, но одно было ясно сразу: да, так - правильно, именно так и должно быть.
Думаю, в следующую долю того, упущенного мига, третьи из них, безошибочно ощутив недостающее, распустились водорослями, пустили стебельки, покрылись бахромкой, затрепетали иглистыми листочками, заколосились шишечками... Придонный мир рассветился сложностью, утончённая гармония целого только подчёркивала в нём красоту и законченность каждой его частицы.
Этот мир стал хорош.
Хорош настолько, чтобы четвёртые, в следующий неуловимый милли-миг обернулись живностью: этот - рачком-светлячком, без домика, но с усом, тот - звёздочкой - не то растение, не то - зверь, но всё - красота и жизнь; эти, вот - колонией каких-то едва различимых малявок, занятых чем-то важным необычайно, а вот те - мальками кого-то, кому очень хочется быть...
Я знал, что будет дальше, и когда в столп пыльного света вплыла по-настоящему большая рыба ("морской окунь", - тут же определил я ), - ничуть не удивился: развитие от простого к сложному по пути умножения красоты - истина непреложная.
"Ая-ая-яя", - вызванивали солнечные зайчики на серебристо-бронзовой чешуе окуня.
"Жая - жжая - оссы" - шебуршил рачок по песчинкам.
"Осто-ути,осто-ути" - свистели малята в пещерку из камня и пышная поросль чего-то ёжикообразного, чьи корни брали начало в пещерке, качались в тон свиристели. И вода колебалась в такт и несла дальше, оповещая и впитывая иные такты...
"Гармония", - тихонько прошептал я в щёлку дощатого настила.
"...ония", - ответил мне окунь, - ония"...
Пёс времени, дремлющий в рассохшейся лодке никак на это не отреагировал...
III.
З Е Р К А Л О
"Как я выгляжу сверху?, - подумал я, глядя вниз, - как видит меня чайка, чья тень скользит по воде? А сокол? Как видит меня сокол и что нового может он сообщить из своего виденья чайке из того, что не видит она сама? В чём заключается моя роль во всеобщей гармонии? Просто лежать, занимая правильное, единственно возможное место на досках старого причала, лежать и созерцать подводное? Воспринимать и осмысливать? Или ещё и что-то при этом делать? А что? Куда, в каком направлении делать?". "В направлении умножения гармонии", - ответил тут же самому себе. "Ну хорошо, по пути умножения. Но как именно? Ведь я - средоточье возможностей, соцветье свобод и выборов, трепетанье сфер. Я - сонмище дорог, лучащихся в расстоянья пространства и времени... пространств и времён"...
Прилив же, тем временем, дал о себе знать. Подкравшись безмятежно, так, как только и умеют приливы, черпая силы в безвременьи глубин, он вызволял оборки суши из плена сухости и пыли.
В мою опущенную к воде руку плеснуло. Я зачерпнул прилив. Он был тёплый и пряный и нежный. Я ополоснул им лицо.
"Душистая глубь", - определил я то, что почувствовал.
Да, глубь была душиста. Настоенная на солнечном свете, она бродила простором, наливалась силой, полнилась жизнью. Я опустил руку в прилив. Он объял её, преобразил.
Рука преломилась в кости и та, водная её часть, стала больше, выпуклее и в то же время - легче, обтекаемей, воздушней.
"Вот ведь,какая штука, подумал я, - моя рука - воздушная в воде и тяжко-весная на воздухе !". И ещё понял я: поверхность воды - зеркало. Зеркало, за которое можно проникнуть.
Если по эту сторону зеркала - настоящее, значит потусторонье его - другое. Но что? Прошлое или грядущее? А может, лишь одно из возможных, бесчисленных его вариантов? Как это узнать? И от чего это зависит? От ряби на поверхности? От глубинных течений? От места и времени? От спелой луны и ущербного солнца? Цветения водорослей? Тумана в душе? Ведь я - часть гармонии...
"Давай-ка заглянем, - сказал я себе, - заглянем и увидим..."
IV.
Б И Р Ю З А
Я глядел в бирюзу. Сперва взгляд мой автоматически отслеживал движенья: следил за игрой мальков, за колыханьем морской травы, за тем, как песчинки играли в жмурки с солнечными зайчиками... Но по мере неотрывности вгляживанья, бирюза просачивалась в меня сквозь сероватую синь глаз, заполоняла меня своим естеством... Я познавал бирюзу, растворялся в ней, нисколько не теряя себя, наоборот, обретая себя-большего, себя-настоящего, изначального. Бирюза струила меня в себе и... фильтровала, отсеивая всё лишнее, чуждое, наносное.
Мой взгляд потерял фокусировку, он уже не откликался на мельтешенье физических объектов. На том уровне, куда он проник сейчас, все они потеряли значение: мишура, суета сует... Дальше, дальше...
Я потерял ощущение собственного тела, веса, чувство верха и низа. Я падал ввысь, всё глубже в опрокинутое поднебесье бирюзы... Мощное течение - струя насыщенной бирюзы - вобрало меня, как ручеёк и понесло.
Я вжился в него, тут же обретя целый спектр новых ощущений: в какой-то части меня было сладко и жарко от особенно сильной концентрации солей йода и натрия; в другом - ясно ощущалась некая трепетная кислинка: там кусты-дикобразы пускали споры... Я всем телом воспринимал запахи и вкусы, глубокие перекатывания звуков и песни придонных волн.
Вы знали, что волны поют? Да, каждая несёт свою гамму. Чем волна мощнее (старше), тем глубже и богаче гамма. При столкновении волн рождаются аккорды, при всплесках - синкопы. Когда бурные волны идут одна за другой, как на приступ, в них можно различить такты походного марша, бравурные и бесстрашные. В плеске южных морей - серенады и дрёму и негу. В белом злате полнолунья - апоссионаты. В неистовстве шторма - борьбу добра со злом, гармонии с хаосом, лада - с какафонией... Есть волны-мятежники и волны-законодатели, волны-поэты-мечтатели, оторванные от ближайшего окружения и волны-мыслители, погружённые в самих себя..., есть волны-блюстители порядка и волны-подхалимы, волны-спасатели и волны-мстители, королевские волны поистине голубых кровей и волны-служки... И у каждой - своя песня.
Волна может быть весёлой или печальной, апатичной иль полной сил и энергии, - не в том суть. Главное, что б волна сумела правильно исполнить свой долг: за отпущенный ей срок суметь влиться во всеобщий лад - будь то мятежом, геройством, самопожертвованием или простой тихой лаской, - влиться в него и преумножить... Спеть свою песню...
Я понял всё это плы-паря бирюзой.
"Какой же невероятной интуицией, каким чутьём нужно обладать, чтобы так безошибочно вписываться в гармонию целого! - мысленно воскликнул я, - Что это: непогрешимый врождённый инстинкт? идеальное чувство "слуха" - способность сродства с Космосом, умение улавливать узор и столь же искуссно в него вплетаться? быть может, гениальная интуиция? а что, если это - плод опыта, таланта, мудрости... Что, если мудрость эта растёт с возрастом, с богатством и глубиной переживаний? Ведь то, что волны обладают индивидуальной природой - вещь очевидная. А если не только природой, но и сознанием?Душой?! Что, если у каждой из них есть свой ангел-хранитель, наставник-в-духе, поводырь в Океане? Иль, может, дирижёр, творящий и направлющий эту безбрежную симфонию сфер, устремляя её к звёздам...
Я не знал. Растворясь в бирюзе, я всё же, не перестал быть самим собою, положив, тем самым, предел своему восприятию.
Но бирюза продолжала парить меня в себе, унося на всё новые уровни. И вот уже не воспринимаю я ни отдельности волн, ни перепадов теплоты и солёности, пряности и неги, тревоги, восторга, блаженства...всё позади.
V.
П А М Я Т Ь О Б У Д У Щ Е М
Я гляжу в себя.
Первое, что я понимаю - это то, что я - везде. У меня нет тела в обыденном смысле, хоть полностью телесность я не утратил: пока есть физические ощущения вкуса и цвета, сенсоры, реагирующие на внешнюю среду и передающие информацию в мозг, как, впрочем, и сам мозг - материальный план покинут не полностью, но...быть может, я вышел в астрал? Я тут же дал себе отрицательный ответ: астрал не такой: нет ни вездесущих "астральных сущностей", ни специфического ощущения "сна на яву", палитра цветов и запахов не поражает странностью ощущений, парадоксальностью чисто физических способностей: моторных функций, передвижений в пространстве, квази-фасеточного зрения... нет и паранормальнного восприятия пространства и времени и собственных в нём возможностей... За исключением, разве что, чувства глубинной сопричастности Беспредельности, струимости всего сущего, чувство не просто неотторжимости, но полной тождевственности: я - всё, всюду, всегда...
И всё же, будь я всем и везде, пред взором моим должны были бы простираться мириады пейзажей..., мозг мой, пусть даже имея изощрённейшие системы фильтрации и отбора, всё равно тонул бы в непрерывном потоке бесчисленных данных, картин, измерений...
Я же, практически, не видел ничего... ничего кроме... бирюзы. Быть может, её безбрежность и всеобъятность сопровождались появлением некоей туманной дымки, флера, скрадывающего и без того несуществующие границы, но... не более.
Где же я тогда? Кем стал я иль, быть может, до какого себя добрался? Чувство, которое я при этом испытывал больше всего подходило под определение "сосредоточенного спокойствия" или " сфокусированной рассеянности ", - что типично для состояния медитативного сознания, испускающего волны-альфа... И всё же... Я терялся в догадках...
Следующий миг настал сразу, без какой бы то ни было промежуточной стадии. Я увидел лицо. Лицо и часть фигуры человека. Это был мужчина. И он неотрывно смотрел на меня.
Среднего роста, стройный, высоколобый, в рыжей бороде с проседью, с сине-серыми глазами несколько странного разреза. Мужчина смотрел на меня и в усах его играла чуть заметная улыбка,спокойная, ласковая и чуть грустная...
Всё в нём было неизъяснимо мне близко, я не мог отвести от него глаз. И чем дольше смотрел, тем больше росла эта близость. И тут меня осенило: "Господи, - воскликнуля я про себя , - да ведь он - это я, я сам, но на 30-40 лет старше! Я узрел себя-будущего, себя-сбывшегося! Иль, быть может, это он отыскал меня в паутине судеб, в сетях координат возможностей и путей?"
Этого я не знал да и не хотел знать, главное - что встреча между нами состоялась. Сбылась ВСТРЕЧА!
Мне было 18. Я стоял тогда у самых истоков жизни и до рези в глазах всматривался в будущее. Я истово жаждал проникнуть за завесу грядущего, хоть мельком, хоть краем глаза взглянуть на его контуры, хоть малейшим намёком оттуда подсказать самому себе: как надлежит мне двигаться дальше, по какому пути, кем и каким стать...
И вот, сбылось. У меня были десятки, сотни вопросов, от самых общих: о счастьи, любви, Пути, и до мельчайших подробностей и советов. Я готов был принять всё.
У нас, действительно, произошёл разговор, но... хоть и был он длительным и содержательным, однако... немногословным. Оттенки улыбки, угадывание смыслов несказанного и долгие молчанья меж ними...
Я-грядущий не ответил ни на один из моих конкретных вопросов, сколь бы общий характер они не носили. Он знал неизмеримо больше моего, но снабжать меня своим знанием - значило лишить меня свободы. Я, только я сам должен был дойти до всего, до чего дошёл он, самостоятельно пройти путь и не сбиться. Не оступиться, не разочаровать.
Единственная, но огромная подсказка, которая мне всё же, была дана, заключалась в самом факте возможности всего, в том, что я, действительно, могу стать вот таким: умным, добрым, всепонимающим, красивым, многоопытным... духовным... Это зависит от меня,от меня самого.
"Да, - ответил он кивком головы на мои мысли, - ты это можешь. Я хочу лишь сказать тебе, что будет нелегко, очень и очень не легко. Но я верю в тебя. И ещё: я горжусь тобой. Будь сильным! И знай: всё - возможно. И ты можешь всё. Сколько бы ни было испытаний, как бы горько и больно и одиноко ты не чувствовал себя порой, помни: я - впереди и жду, жду твоего следующего и верного шага, даже если он покажется ошибочным. То - неизбежные, а значит, - необходимые ошибки. Препятствия благословенны: ими растём. Судьба лишена сентиментов, да и жалости тоже, но никогда ещё не выпадало на долю человека что-то, чего не в силах был бы он вынести,иногда - ровно столько, но - не больше. И ещё одно: почаще смотрись в зеркало. Нет, не для самолюбованья, просто в зеркале мы всегда чуть старше и чуть лучше, чем мы есть на самом деле, оно старит и благородит, в нём ты сможешь равняться на свой идеал, стремиться к себе-настоящему, приближаться ко мне".
Я хотел ответить, что тоже горжусь им, что он - полное соответствие моим чаяньям, но... не успел. Бирюза растворила его, вобрала в себя...он исчез. Какое-то время я ошеломлённо вглядывался в ничто, но вот, ко мне стали возвращаться ощущения теплоты и пряности, струенья течений и бликов света, оттенков и переливов... Я проходил в обратной последовательности стадии моего парения в бирюзе, уплотняясь, обретая собственное тело со всеми его физическими параметрами. Вот уж я вновь различаю морские камушки на дне, колыханье водорослей, игру мальков с бликами света...
Пёс времени проснулся. Он встал на лодочную перекладину, зевнул и сладко потянулся всем телом. Затем встряхнулся от кончика носа до кончика хвоста и бросил взгляд на меня. Вот он поднял правую лапу и написал в воздухе:" NHMOП!" - "ПОМНИ!", - перевёл я.
Он вперил в меня пристальный взгляд и на миг застыл - в знак назидания и прощания одновременно.
И я понял, что именно ему, точнее, его сну, я и обязан тем, что эта невозможная, но столь необходимая мне встреча с самим собой произошла. Я поднял руку в ответ - в благодарность и пониманье.
Пёс времени ещё раз отряхнулся и затрусил по берегу, всё вниз, к дальним заводям. Я посмотрел ему во след и увидел, что солнце двинулось.