У них там в Австрии, в их славном городе Вена, все намного проще: сидит этак себе, сидит какой-нибудь новоавстрийский бюргер, пупок почесывает, сосисочкой посапывает, а тут вдруг и вспоминает -- ах да боже ж мой, выходные-то -- совсем уж на подходе! В смысле, прямо вот буквально завтра!
-- А не смотаться ли нам куда-нибудь? -- вопрошает он в пространство.
-- Warum nicht?!* -- отзывается второй пупок, поскольку отродясь сосиски по одной не ходят -- это вам не сардельки.
-- Warum nicht?! -- в смысле: "А почему б и нет, в самом деле?! А то сидишь тут себе, сидишь по хойригерам** -- света белого не видишь..." -- А не поехать ли нам на сидр? Как раз сезон открывается...
-- А что такое сидр? -- спрашиваю я.
-- Сидр, -- объясняет мне Машка Австрийская (вообще-то ее зовут Maria, и отец у неё Peter, и фамилия её очен-но австрийская, даже дворянская, но ей больше нравилось, когда я называл ее по-нашенски -- Марь-Петровна или, совсем уж попросту, Машка), -- Сидр, -- объясняет мне Машка Австрийская, -- это такое слишком свежее вино из яблок -- ему меньше месяца.
-- А-а! -- я всегда отличался умом и сообразительностью, -- брага!!
-- А что такое брага? -- спрашивает Машка Австрийская.
-- Ну, это такой наш сидр... только из чего угодно. Но я согласен и на ваш сидр.
На том и порешили.
Я только не понял, зачем надо было для этого ехать так высоко в горы?
Мы ехали, ехали, ехали... Я даже уже решил попросить их познакомить меня с самыми необходимыми местными достопримечательностями -- в смысле домика неизвестного архитектора. Но, слава богу, мы остановились полюбоваться видом со смотровой площадки.
Вид был действительно замечательный. Мы стояли над самым обрывом, а под нами совершенно сказочно рассыпались по неширокой долине городишки, селеньица и... как бы это сказать получше -- полюшки? -- так ведь это женское имя, а не название для тех лоскутков... -- одним словом, совершенно сказочный вид. Прямо хоть сейчас бросай все и начинай снимать "Старую, старую сказку". Вот только Олега Даля, увы, уже нет, а никого другого в его роли я себе представить не могу.
А тут я еще приметил цветочек чрезвычайно похожий на нашу степную гвоздику.
Гвоздика эта -- наша, степная, -- очень скромненький цветочек, размером всего-то с ноготок младенческого мизинца, с пятью совершенно крохотными лепестками. Но зато встречается он крайне редко -- впрочем, его и приметить-то трудно. И, не знаю, как у кого, а у меня эта гвоздичка вызывает полное умиление. Представьте, выжженная, иссушенная степь, когда даже полынь и то превращается в мумию сушеную, и суслики уже перестают обращать на тебя внимание: -- "Уйди, противный, не видишь -- дышать нечем! -- а ты хочешь, чтобы я из-за тебя в это пекло нырял?!" И вдруг такой крохотный, былинный -- от слова былинка -- цветочек. Что-то такое совершенно невозможное, как любовь чахоточного пажа из села Безродное*** к наследной принцессе Великой Британии.
И я еще с детства знал, как проверить свою избранницу: если я дарил ей такую гвоздичку, и она приходила в тихий, лучистый восторг -- мой человечек.
И вот я сорвал этот австрийский цветочек и преподнес Машке Австрийской. Машка замерла, а её матушка внушительно объяснила мне, что это растение занесено в Красную книгу и рвать его нельзя. А Машка так и молчала до самого хойригера.
Я, конечно, вовсе и не думал проверять ее, но, честное слово, мне было очень приятно. Я тихо улыбался себе в тряпочку и уже совершенно не помышлял о том, чтобы снимать "Старую, старую сказку".
О том, что я так и не познакомился с домиком неизвестного архитектора, я вспомнил уже где-то часа через полтора-два сидения за столом. И направился в темный конец сада, как это у нас называется.
К моему удивлению, мне действительно пришлось идти практически через весь двор. Хойригер действовал в одной из малых сторон дома, построенного по местным традициям в форме прямоугольной буквы "о". А туалет находился в конце одной из длинных сторон, в полуподвале с окошками, открытыми внутрь двора. Пристроившись к писсуару, я невольно кинул взгляд через окно. И встретился с глазами овчарки, сидевшей на цепи напротив.
Она лежала, вытянув морду на передние лапы, и, не мигая, тосковала своими карими омутами прямо мне в душу.
Я аж даже отпрянул: ну, знаете ли, под таким взглядом не мудрено получить и расстройство отправления естественных надобностей!
Рассмеявшись своему испугу, я подмигнул собаке.
Она навострила уши, не веря своим глазам.
-- Лежишь? -- брякнул я первое, что пришло в голову.
Она часто-часто заморгала, не веря своим ушам.
-- Ну, подожди, сейчас выйду.
И эта немецкая овчарка -- поняла!
Не поднимая головы, не отрывая передних лап, даже не шевеля хвостом, она только порывами задних лап и крупа (впрочем, круп -- это, кажется, только у лошади, но как-то язык не поворачивается применить в данном случае какое-нибудь другое слово), она только порывами задних лап и крупа выказала мне всю свою ликующую готовность и кокетливую скромность: ну как же, она же хорошо воспитанная фройляйн из порядочной и зажиточной семьи! -- ей отнюдь не пристало бросаться на шею первому встречному.
Когда я подошел к ней, овчарка совсем вытянулась в струнку и даже глаза закрыла, давая мне поласкать себя. А потом она носилась вокруг меня, сбивала с ног и даже осторожненько покусывала -- собака все же. Но ни разу не залаяла: ей же поручено ответственное дело, и совсем ни к чему, чтобы хозяин узнал, что она отвлекается от своей работы.
Когда мы уже вдосталь накувыркались, я заметил, что она охраняет навес, под которым скопилось уже метра на полтора высотой отменного, свежайшего, духмяного и нежнейшего альпийского сена.
-- Эх ты, дурашка! -- я легонько щелкнул овчарку по носу. -- Тут же сено! Не дай бог, кто с сигаретой -- полыхнет, сама заживо сгоришь! А ты пускаешь сюда кого ни попадя...
* * *
В зале я шепнул на ушко Машке:
-- Пойдем, я тебе что-то покажу...
* * *
-- Славное у вас тут сено, -- наконец промолвил я.
-- Ага, -- согласно выдохнула Машка.
Я посмотрел на собаку, которая все еще ни на шаг не отходила от нас и следила за нами с выражением нянюшки, наблюдающей за новыми для нее играми детей.
-- И собаки у вас тут... хорошие.
-- Угу, -- промурлыкала Машка.
Я подмигнул овчарке. Та, явно из скромности, отвела глаза. Но завиляла хвостом, показывая, что ничуть нас не осуждает.
-- А вот наша собака давно бы нас искусала. В кусочки бы изгрызла.
-- У вас жизнь другая, -- помолчав, сказала Машка.
И ей стоит верит. Она хоть и недолго, -- всего-то один семестр, -- но жила у нас и к тому же в обычном русском общежитии, так что она знала о чем говорит.
-- Да! -- вспомнил я. -- Знаешь, у нас даже песенка такая есть: "Собака бывает кусачей только от жизни собачей..."
_______________________________________________
* Warum nicht?! -- (нем.) Почему бы нет?!
** Heuriger -- (нем.) что-то вроде кафе или ресторанчика, который на одну неделю в месяц открывает семья, выращивающая виноград и производящая вино. На большее у них за их достаточно тяжелой и кропотливой работой обычно времени не хватает, но для них эта неделя -- скорее выходные или праздничные дни. Вино там свое и, что называется, по ценам производителя. А вот закуска, увы, небогатая, так как они не имеют права готовить еду, -- только подогревать да нарезать, -- так что еда небогатая, но дороговатая. Зато обслуживание!... -- но для них же это не работа, а праздник. К тому же, в хойригеры обычно ходят всё одни свои соседи. Одним словом, хойригеры -- это вино, сосиски и улыбки. Рекомендую. Но только не в самой Вене -- там того смака нет.
*** Город Волжский -- мой родной город -- основан в 1954 году на месте села Безродное.