Человек в бирюзовом помочь отказался. Слушал - не слушал, пока Лефр излагал с пятого на десятое - он тёр воспаленный глаз, косил в бумаги на столе. Когда посетитель выдохся - пробурчал, мол, много таких нынче развелось - обращаться не по адресу...
- Один тут... повадился силой духа убивать, да ещё без свидетелей, сам на себя доносил. Чёрт знает что...Теперь ты вот... - он постучал пальцем по настольной табличке, - читать умеешь? Отдел. По расследованию. Убийств. А ты что? Как покончишь этим своим самоубийством, будет труп - тогда и приходи.
И захохотал скрипуче. Просмеялся, стал читать какой-то журнальчик. Посетитель не уходил, и офицеру пришлось волей-неволей поднять на упрямца глаза, - левый налит кровью, правый скукой.
- Иди себе, малый. На все четыре стороны. А лучше - домой.
Лефр плотно затворил за собой стеклянную дверь. Вот она, дорога на все четыре стороны, три пути к спасению: прямо пойдёшь - к стражу порядка попадёшь. Налево пойдёшь - к лекарю. Направо сунешься - в молитвенный дом.
А назад пойдёшь - рано или поздно дурацкую смерть найдёшь.
Человек в белом слушал его внимательно.
- Милый вы мой, да у вас же всё прекрасно, - сказал он ласковым, глубоким баритоном. - Вы здоровы с медицинской точки зрения, у вас давление в норме, пульс отличный. Что это вы притворяться вздумали?
- Но я боюсь, что...
- А вот это нет! Вы не сумасшедший! - так, будто запереть человека в доме скорби было для него горше гибели. - Вы же не считаете, что вас испортили соседи?
- Нет, но я...
- И летающих тарелочек вы не посещали? А они вас?
- О Господи! Какие...
- И вас никто не преследует?
- Нет, но я сам...
- Вот, отлично понимаете! - лекарь укоризненно погрозил пальцем. - Только вы сам! Всё внутри вас, и всё - нервы... но тут мы вам поможем! - и принялся строчить загогулины:
- От этого корешки, а вот от этого вершки, злак на службе человекам, в ложке лекарство, в плошке яд... три раза после еды...
Вытолкал Лефра с рецептом вон, на пороге обнял за плечи:
- И чтобы я вас, такого молодого-здорового, больше у себя с этими глупостями не видел!
Лефр бумажку выкинул - в мусоросборник не попал. Нервы! Были, надо полагать... Теперь нет.
Ничего нет, пусто.
Оставался ещё путь направо. Какой там был человек - в чёрном, в пурпурном ли, может - в варварском с вышивками и жемчугом, - Лефр его сквозь решётку толком не разглядел. В третий раз уже почти не стыдился рассказывать, как это - когда внутри будто шарик, пустотой надут, и неймётся ей, - рвётся наружу... стучит под ключицей и в висках, блазнит выпустить - вот такую бы щёлочку, мол, а можно - малую дырочку, выйду, и будет всё хорошо...
- Но неправильно же так! - вскричал, только шёпотом, потому что здание было тоже... тоже налито пустотой. Вцепился в решётку холодными пальцами, как ребёнок, прижался ухом к резным загогулинам, ожидая ответа. А невидимка уже бормотал, и Лефру показалось было, что о надежде, но это он ослышался. На самом деле твердил тот, что раб Божий согрешил, и три раза согрешил, и сто раз согрешил, и что по грехам поцеловал его бог отчаявшихся, имя же ему... трам-пам-пам, шёпотом, да не произнесётся вовеки, и что мета проклятых уст будет вечно гореть у грешника во лбу, ну, а впрочем, всякий грех отпускается... и поцелуй, сын мой, в знак прощения, руку...
Тут же и высунулась она из хитро устроенного ящичка. Белая, в кольцах с камнями. С золотым браслетом. И холоднее Лефровой - ледяная.
Оттуда он просто-напросто убежал.
***
Дурак стоял на паперти, дрожа от холода и страха, и всё воображал: там, позади, стынет священник, вопросительным знаком согнувшись над непоцелованной рукой. И что ж теперь? Вернуться? Сдаться?
Нелепый малый был этот Лефр - бледный, тоской уже траченный, но ещё не обглоданный - всё впереди! Сам виноват, сам своё хозяйство запустил - того и гляди, начнёт по плечам шарить, пауков-душеедов ловить. И Лефр об этом знал. Правда, пауков он не так боялся, как себя нынешнего. А ведь не уродился таким - было просторно, да сделалось пусто. Само по себе, втихую, без причины.
Всё, что без причины - верный признак дурачины. Да он и не спорил. Только дни считал: вот сегодня ещё этого не стало, а вчера - того, а завтра и вот это уйдёт за мутную пелену. Словно слепнул. Виноват? Нет, говорят. Болен, что ли? Тоже, выходит, что так уж - и не болен. Согрешил? Ну, это дело тёмное, а если и так - то ведь вправду-то не откупишься, не канцелярия там, в самом деле, не бухгалтерский учёт.
Лефр передёрнул плечами, вострубил в кулак озябшим носом и поплёлся по четвёртой дороге. Шаг влево, шаг вправо - не считается. И, как ни одна из трёх дорог не вела наружу, он покорно тащился внутрь. На ходу уныло ворочал в мыслях одно: как быть? То ли сдаться и вовсе опустеть (противно!), то ли сдаться и умереть (страшно!). Нависала от этого, заступала всё серая муть - очнулся только, когда настоящая мгла сгустилась вокруг.
Остановился бестолковый путник, выплыл из тумана и решил, что нынче потерял, должно быть, чувство направления. Четвёртой дорогой он мог прийти только к себе домой - в многоэтажную обитель, к двери, обитой дермантином и проч. На всякий случай похлопал по карману - ключи... вот они. Но ни двери, ни стены с надписями и следами от башмаков. А только сырая, колючая, как газировка, ночь.
Лефр вытянул шею, сощурился: на горизонте рыжим облаком маячило зарево. Однако! Вот где город, значит... Ладно. Надо возвращаться, не ночевать же тут.
Зашагал, держа путь на отсвет, и всё вглядывался во тьму - куда же это чёрт занёс?
Как назло, ни встречных, ни поперечных, ни фонаря, ни знака... Да и зарево не расплывалось, наоборот, сгустилось отчётливей в одном месте - как от сильного пламени. Это что же, не химзавод ли впереди? Вот ещё славное место - гулять... Шагнул, не глядя под ноги. Зацепился ли за что-то, или просто оступился - полетел, да не птицей. Покатился, выбрасывая руки, стукаясь коленками, тормозя спиною.
Сырая трава хлестала по щекам, земля набилась за шиворот. Отряхнувшись, отдышавшись, Лефр поднялся с четверенек и увидел, наконец, куда попал.
Справа высоко тянулись ажурные башни, на верхних площадках - то ли мёртвые фонари, то ли плоскости антенн. Одна из башен ("спиной повернулась", подумал Лефр) всё же таращилась в ночь - свет был зелёный, ртутный, мерцал пылью. Похоже, станция железной дороги. "Западная Горка", наверное, хотя, если сверху виден химзавод...
Да нет, "Горка" это - вон по левую руку в три пролёта мост. Эге, так это же другое дело! Лефр заторопился: если от "Западной" перейти на другую сторону - попадёшь в посёлок Восемнадцатой бригады, а оттуда допоздна ходит горбатая маршрутка ...
Поперхнулся на вдохе и застыл. Страх вычертил его из ночи - будто крЩгом, не переступить.
Станция была... ненастоящая. Во-первых - никакого движения. Ни живой души, ни железной машины. Вверху, где путались обычно в проводах диспетчерские хриплые перебранки, - тишина. Во-вторых, огни - только синие. Ни красных, ни дальних зелёных, лишь мёртвенная прозелень от прожектора на башне. В-третьих...
В третьих, у моста, перечерченный тенями, неузнаваемый и страшный, кто-то притаился. Темнее ночи.
Но Лефру надо было на ту сторону, и он, сжавшись, меленьким "женским" шагом продвинулся ещё вперёд.
Может, это дерево там - каштан, или тополь - вон, будто ветки просвечивают. Ну, смешно - дерева испугался!
Сердце подпрыгнуло к горлу, закупорило вдох.
Лефр не мог даже сообразить - что и как, оторопелый, не верил глазам: у моста, затаившись в ночи, поджидало чудовище. Поперёк его пути - истукан. Башня, что ли, повернула фонарь услужливо - теперь Лефр ясно видел: навис, хищно растопырил над лысой ушастой головой руки, оскалился на него восемью ртами сам ужас.
Господи, прошептал Лефр. Он хотел и знамение подходящее сотворить, но забыл, как это делается.
- Вот он я.
Лефр закричал и повалился ничком. Голос сорвался, не хватило воздуха для нового вопля - всхлипнул, захлебнулся. А чудище восьмиустое встряхнулось и со скрежетом уселось прямо на бетон.
- Здоров будь. Для чего меня зря поминаешь?
Лефр говорить не мог, но затряс головой - нет, мол, это не тебя...
- Меня, меня. Я твой бог.
Лефр упирался - ещё раз мотнул головой.
- А, небось, думал - я славный парень? - трубный глас смягчился. Лефр взглянул - нет, всё то же чудище. - Ну, ты не виноват. Я такой, какой есть, и ты такой, каким я тебя знаю. Вставай, раз пришёл.
- С богами не разговаривают, - Лефр отдышался, и, хоть ещё пластался задом кверху, всё же понял, что не погиб пока. - В таких вот местах... Изыди, тьма, от мене...
Восьмиустый, скрипя суставами, разминал пальцы.
- Так себе стишки, - сказал он, когда Лефр отчастил молитву. - Во-первых, встань. Во-вторых, не тужься умом понапрасну. Я слышу, как у тебя мозги трещат.
- А что прикажешь делать, - Лефр послушно поднялся, вытянулся перед статуей. Впрочем, Восьмиустый уже не был просто бронзовым истуканом. Зелёный свет узорами ложился на тёмную кожу. - Это что же, священник прав был? Насчёт поцелуя?
- Глупости, - отвечал Восьмиустый. - Я с парнями не целуюсь.
- Какой-то ты слишком живой, - заметил Лефр. - Не похож на бога. Побрякушки всякие... Разговариваешь, как... простец. И вообще, я, наверное...
- Сплю, умер, сошёл с ума, перебрал с травой, - скучным голосом закончил Восьмиустый. - Есть ещё идеи - выкладывай, обсудим.
- Не хочу я ничего с тобой обсуждать, - сказал Лефр. - И видеть тебя не хочу, это правда.
- Тогда зачём пришёл?
- Я... не знаю. Не к тебе, это точно. Я просто шёл ... Домой.
Восьмиустый важно кивнул, но не проронил ни звука.
- Ну, вот. Шёл, как всегда, думал... - Лефр не знал, что ещё сказать, да и странно это было всё - невмоготу.
- Шёл и пришёл, надумал - получай. Раз уж ты здесь.
- А что я могу получить? Разве справку, - Лефр покрутил пальцем у виска, - если расскажу...
- А вот это ты брось, - Восьмиустый погрозил пальцем, и даже интонации у него были доброго лекаря, - кому расскажешь?! И никаких справок! А получить, - бог неведомых дорожек уютно сложил пальцы на гладком пузе, - можешь, что твоей душе угодно. Например, добрый совет. Просто так от меня не уйдёшь, давай, спрашивай.
Совет? Это, значит, место для советов?!
Лефр собрался с духом и выпалил:
- Ну, если совет... скажи тогда, как с ней справиться?
- С ней? Она - это кто?
- Пустота.
Восьмиустый зычно рассмеялся. "Хо-хо-хо!" - разнеслось по путям, застучало внутри Лефра, сбивая сердце с ритма.
- Пустота, значит? Вот тут, да?
Лефр кивнул.
- Чем же она тебе не угодила?
И Лефр, уже ни о чём не беспокоясь - что тут беспокоиться, когда дело - труба, - рассказал Восьмиустому, как не поделил белый свет со своей пустотой.
- Э-э, да ты дурак... И упрямец.
- Я знаю.
- Он знает! Ничего ты не знаешь, - один из ртов был щербатый, и бог дураков немного шепелявил. - Природа, сыночка, пустоты не терпит - слыхал? Я отсюда вижу, как там у тебя всё кипит... Посмотрел бы хорошенько - сам бы разобрался.
- И ты туда же! - взорвался Лефр. - Ничего страшного, всё хорошо, всё правильно, так? Да в чём разбираться, куда смотреть-то, я её до судорог боюсь... сам себя боюсь, болтаюсь, как дерьма кусок...
- Ай-яй яй, как грустно! - пробасил Восьмиустый, приближая к Лефру медные пустые глазницы. - Бедненький! Так что же, болтаться не хочешь? По-другому хочешь жить?
Лефр закивал.
- Да, да. Противно же: такую сырость развёл... Убивает она меня, а я - не хочу...
Бог обделённых скривился - иными ртами скорбно, иными язвительно.
- Не хочешь... Но не выйдет по-другому.
- Это ещё почему? - испугался Лефр. - Ведь ты - бог!
- Твой бог, - Восьмиустый сокрушённо развёл чёрные ладони. - А сам-то ты каков... Знаешь, что всякому по вере его?
Лефр вспыхнул.
- Конечно.
Восьмиустый стянул все рты в укоризненной гримасе, покачал головой.
- Ну, вот и тебе так. Раз ты упорствуешь, сам - против себя, на этой дороге надежды тебе не будет.
Лефр почти очнулся: надежды не будет... что там - то и тут, только разговоры со статуей... и снова сон стал явью, только щемило под ложечкой. Восьмиустый глядел насмешливо, за его плечом рисовался мост. На ту сторону. Из пустоты во тьму.
- Пропусти меня, - выговорил Лефр сквозь зубы. - Чего уже... разговаривать. Я понял.
- Ишь, какой умник, - фыркнул Восьмиустый. - Понял! Туда пройти успеешь, никому не заказано. Сырой ты весь, это правда. И надежда вроде не для тебя... Зато против сырости отличное средство есть, и получишь ты его вдоволь. Ступай, глупый сыночка, ищи свой огонь. Подсохнешь, будешь тонкий-звонкий - может, разглядишь тогда, что в твоей пустоте!!!
Лефр пикнуть не успел - бог отчаявшихся поддел его, вознёс под потолок и проглотил, как пёс - муху.
Огонь - в аду, подумал Лефр. Это правда - я иду в ад.
Сильный ветер трепал волосы, цеплялся за ноги. Лефр давился им, отворачивался, пытался удержаться. Он не помнил, как оказался на скалах, над морем. Внизу прибой разбивался в мелкие брызги, сверху мчались близкие тучи, из них тоже сеялось. Сквозь пелену воды Лефр различал бухточку, галечный знобкий пляж - и башню. Каменный ствол без единого окна... нет, вон под остроконечной крышей пробиты щели, и мельтешат там - чайки, что ли?..
Башня?
Птиц?
Нет, не помнил. Посмотрел на клочковатую хмарь вверху - будто там должно было найтись что-то - дыра, знамение или другое... Ничего. Лефр отпустил пальцы, соскользнул на полметра вниз. Ещё раз. И ещё. Какая-никакая, а тропинка там была - в самый раз для кошки, что след в след ставит лапы.
- Мимо проходи! Мимо проходи!
Лефр шарахнулся, не устоял. Спуск преграждала осыпь, из камней торчала на тонкой шее птичья голова - разевала длинный клюв, выкрикивала почти человеческим голосом: "Мимо пр-роходи-и!". Сглотнув оторопь, полез путник на ту сторону, а птица тут как тут: прыгает впереди на тонких ножках, трещит своё, метит клювом в лицо. "Да иди ты...", - пробормотал Лефр, изо всех сил удерживаясь, чтобы не вспахать неверный путь задницей, - и охнул. Будто лезвием по скуле черкнуло, ещё немного бы - и в глаз. "Ах, шарманка чертова!" - кулаком, наотмашь, - ушиб руку, птица вякнула: "пр-р..." - и умолкла.
Лефр на неё не оглянулся.
И притяжение земное (да полно, земное ли?), и неверные ноги, и что-то ещё, несказуемое - тянуло и волокло его вниз, на гальку, к подножию башни.
За осыпью ветер поутих. Лефр разом ослабел, осел на тропу. Его вымочил дождь, от морской соли горела ссадина на скуле и в горле першило. Притулился за выступом скалы, - сейчас, ну, вот - сейчас... - и услыхал:
- Вор-ротись! Вор-ротись!
Поглядел - эта больше похожа на галку, белоглазая. Стоит перед ним, крылья распустила, вертит головой:
- Воротись!
- Да ты кто? Зачем кричишь?
- Вор-ротись!
Лефр даже дышать перестал - осторожно потянулся схватить крикушу. Та схитрила, подпустила пальцы близко - клюнула, отлетела и снова за своё.
Лефр взвыл - больно! Нашарил камень, запустил - хоть и в сердцах, и рука дрожала, - попал.
Умолкла и эта птица, опрокинулась за валуны, пропала с глаз.
Третью Лефр увидел, когда спустился, наконец, на пляж и добрёл до башни.
Вход закрывала тяжёлая дверь - чёрные от влаги доски, ручки нет, а в двери отверстие, будто сучок выпал.
И оттуда высунулась головка - перья хохолком, глаза-бусинки, свистнула: "Не пущу!"
Как это - не пустишь?
Толкнул дверь - не поддалась. А страж-птица всё свистит: "Нет, нет, не пущу!"
Лефр улучил мгновение - схватил нахальную в кулак, пусть расклюет хоть до кости, - но птичья слабая шея хрустнула, как спичка.
Дверь отворилась сама, Лефр переступил порог.
Огонь! Будто молнией ударило, от макушки до пят - вспомнил: мост из пустоты во тьму, страшного бога... Ищи огонь...
Башня птиц? Башня огня! Башня Жар-птиц!
Лефр заслонил глаза ладонью. Перед собой он видел только узкую спираль лестницы, по гладкому полу и стенам ходили волны света, а выше - будто золотое дерево распускалось, мерцал и струился маревный воздух. Всё позабыл странник - одним махом взлетел по ступеням наверх, к солнечным цветам.
И остановился - дальше шагу ступить нельзя было от жара.
Грязь на лице ссохлась корой, стянула кожу. Сквозь колючие ресницы Лефр видел - не ветви, а стеклянные мосты, не цветы, а прихотливо выгнутые балкончики - жидкий хрусталь переливается, рдеет, и на каждом балкончике - свет...
Будто золото течёт струями, это они крыльями поводят... Будто и впрямь птицы цвета пламени, и углей, и бронзовые тяжёлые клювы... да не клювы, а серьги... лица у них девичьи, с румянцем, как на яблоках, и груди девичьи, а голоса...
Ты кто?!
Ты кто такой?!
Где твои ключи?!
Лефр ничего не понимал - какие такие ключи? Он только знал, что где-то здесь его собственная судьба, его доля огня.
Бросился было по стеклянным переходам наугад - и отшатнулся. Чужая Жар-птица кинулась в лицо, целя точно в переносицу. Навстречу вместе с жаром вылетел сноп искр... нет, это тоже были птицы - крохотные колибри, они набивались в волосы, падали жгучими каплями. Запахло палёным. Лефр ругался, отмахивался, обливался потом. Поднялся переполох: уже не девы, а грозные твари, крылатые, с острыми клювами и когтями, кричали высокими страшными голосами: "Пошёл вон!", и "Прочь!", и проклинали за то, что у него не было ключей.
Деваться было некуда. Лефр поглядел вниз - и не увидел лестницы. Отсюда путь был только наверх, и Лефр рванул мимо адского птичника, что было сил. Узницы вопили на голос, но заклятых порогов переступить не могли - и на том спасибо.
Жар отступил, и Лефр смог отдышаться. В глазах плыли круги, вспыхивал и гас причудливый узор. Оттого не сразу разглядел, что и как, - а был он на самом верху, над головой тяжело нависало перекрытие башни. От древа света в тишину и холод тянулась одна-единственная ветвь, впиваясь в воздух острым наконечником. Голый камень, неяркий свет - хрусталь и прочее остались далеко внизу.
Нахохлившись, глядя в упор ярко-синими глазами, на самой верхушке древа чудес поджидала Лефра его судьба.
Он не поверил, хотя и узнал её. Она ждала тут - кто знает, сколько? - а Лефр стоял столбом, не в силах протянуть руку и получить своё.
Ни золота, ни серебра, ни пламени. Ни пышных грудей, ни серёг - просто взъерошенная серая птица, похожая на сову - только глаза пристальные, синие.
Пепел-птица.
Она не произнесла ни привета, ни проклятия. Может быть, она вообще не имела дара речи. Но Лефру нужен был знак - он почти не сознавал, что происходит, какой полновесной тяжестью наливается то, что привык считать пустотой.
Птица неловко переступила на жёстком насесте, встопорщила перья на крыльях- взлетит? Не взлетела. Не было в ней огня, синие глаза закрылись, и Пепел-птица шлёпнулась Лефру под ноги.
Поднял её, осторожно перебрал перышки. Сапфировые глаза приоткрылись на миг и опять погасли. Лефр стоял - дурак дураком - с Пепел-птицею в руках, её заводное сердечко всё ещё тикало, будто часы: "чин-чакт".
Пустота обманула - оказалась почти вровень с краями, и не прибавишь, раз уж убавить нельзя... Те, что внизу - румянощёкие птицедевы - оттого и ярились, их бы он не вместил... только эту, малую - да и то опоздал.
Ну, теперь и возвращаться незачем. Он и так на другом конце моста.
Упрямства не осталось. Страха - не стало. С жалостью к ней - не дождалась, бедная! - с насмешкой над собой, глупым странником, зарылся лицом в хрупкие серые перья. По лбу, по скулам, через губы потянул пепельные следы, - то ли к груди хотел её прижать, то ли горло перехватило чересчур - не вздохнуть...
Подогнулись ноги, живое сердце под ладонью лениво дало перебой - тише, глуше.
Лефра качнуло - поплыл было; но изнутри, - заводное, что ли, тук, тук, - опять толкнулось в онемевшие пальцы.
В вороте куртки шевельнулся тоненький, как пёрышко, завиток; вымахнул выше, к приоткрытому от слабости рту, - и там распустился живым огнём.