...Это была обычная дорога домой. Толпа зажала меня у самой двери, и ничего не оставалось делать, как смотреть в ночной лес через когда-то застеклённую, а теперь сквозную дверь поезда. Некто добрый позаботился об этом для меня, - без доли иронии, потому что стекло всегда отражает то, что за спиной, и вместо идеальной черноты ты смотришь на мутно-серую, вылинявшую фальшивку и движущиеся неясные силуэты попутчиков, сочетающие удивительным образом призрачность и обыденность. Довольно интересное впечатление. Одно дело, когда наблюдаешь мелькающие пейзажи в обычное окно вагона, узкое и длинное - в него нужно высовываться, чтобы увидеть что-то в привычном для тебя формате, а не обрезанное сверху и снизу, как иногда бывает в фильмах. Сейчас мне было предоставлено идеальное обозрение. И когда глаза адаптировались к освещению, в мелькающем однообразии начали вырисовываться детали, становясь всё отчетливее и подробнее. Стволы деревьев, покрытые редким снегом холмы, отдельные ветки появлялись на мгновение и снова пропадали в полосе мягкого света, падающего изнутри электрички. Мы рассекали ночь... и ветер, залетающий мимоходом в мою дверь - хотя вернее было бы сказать - нечаянно задевающий её боком и хвостом, пролетая мимо, - ласково и неуклюже трепал мне гриву, тепло касался лица. И во мне именно благодаря этому ветру созрело тогда какое-то подзабытое чувство, рождающее сладкую тоску и ожидание. Ответ пришёл на следующее утро.
Солнце расплывается в спектральный круг на ресницах, купается в лужах, превращая их в кляксы сверкающей ртути. Весна никогда не любила уроки чистописания. Лихая безбашенность в голубых глазах, взгляд в окно. Куртка нараспашку, чуть ускоренное дыхание. Она умеет заразить своим настроением, перевернуть всё с ног на голову. Она будит сонных кошек и зовёт их на крыши. Она исследует чердаки в поисках голубиных перьев, чтобы с загадочной улыбкой вручить их очередному Икару, и не забудет шепнуть на ушко, что мечту воском не склеивают.
Я чую...
Я чую воду. Сырой и тёплый воздух, плотный, наполненный испарениями, по которому можно карабкаться в небо, отчаянно, порывисто, ощущая лёгкое ласкающее сопротивление под ладонями, подняв голову и видя перед собой только эту густо-синюю насыщенность. А если у тебя достаточно смелости - расправь крылья и лети навстречу свободе на зов ветра. Сегодня их никто не сможет сломать. Я знаю, что и раньше не могли, но разве кто-то мог в это поверить, вытирая капли с запотевшего оконного стекла, как собственные слёзы? Мы все плачем осенью, только не все это показывают. Может, потому что сами не догадываются. И размазывают пальцем сконденсированную тоску, рисуя забавные рожицы. А потом уходят, чтобы не видеть, как они отекают на подоконник неровными полосами...
Маленькая Венеция... Неудержимость движения воды, вкус и воплощение жизни. Кое-где зеркальная гладь преломляется на незаметных трещинах в асфальте, образует пороги - серебряные косички. Ручьи на асфальте подмывают комья серого свалявшегося снега. Грузная, не тронутая ничьими ногами ноздреватая шапка свешивается с козырька над входом, чтобы упасть сегодня или завтра. Нет ничего более неопрятно выглядящего и жалкого, чем залежавшаяся чистота. С листьями поступают благороднее - их сжигают.
Запах сырой земли и шерсти - от влажной одежды. Некоторые практичные люди ещё выискивают места посуше и неуклюже перепрыгивают мелкие, но широкие потоки. А мне всё равно - иду напрямик, и не могу оторвать взгляда от ботинок мальчика впереди. С каждым его шагом вслед за подошвой от земли тянется струйка, как будто мы шагаем по чему-то загустевшему, как кисель. Я смотрю зачарованно, как при замедленной съёмке, понимая, что произвожу такой же эффект. Вот эта тягучая прозрачность отрывается от мокрой бегущей плёнки, вытягивается в гейзер, роняя микроскопически крошечные капли, изменяет толщину и оттенок, изгибается в фантастической формы гребень, на долю секунды зависает в воздухе и падает обратно в свою среду. Пытаюсь представить звук, повышаю его до ощутимого уровня - и улица наполняется шумом тропического ливня, клокотанием горной реки и рёвом шторма одновременно. Это непередаваемо - дать охватить себя иррациональности весны и ответить на её взгляд весёлым сумасшествием.
По пути от станции к дому - сквер, засаженный соснами и редкими дубками. Он разбит ниже уровня тротуара с одной стороны, так что находится в нише, ограниченной кирпичной стенкой, и естественными склонами, поросшими травой и мхом. Но обычно туда спускаются по каменной лестнице в несколько ступенек, выглядящей как-то по-древнему и оттого навевающей ощущение уюта. Когда в сквере тает снег, там долго стоит непросыхающая лужа, разделённая длинной плоской косой, на которой вполне могут разойтись двое. В этот раз снега было слишком много. Весь сквер превратился в пруд, в своеобразные мангровые заросли - и без того изящные сосны визуально вытянулись, отражаясь в спокойной недвижимой воде. Мне безудержно захотелось измерить глубину этого пруда опытным путём, как в далёком детстве, когда мы после дождя бродили по тёплым лужам, рассекая босыми ногами воду и наслаждаясь едва заметным прикосновением ряби. Если бы было лето, то сквозь воду наверняка просвечивал бы мягкий травяной ковёр, упруго прогибающийся, когда на него наступаешь, и выбрасывающий при этом на поверхность бесконечные пузырьки воздуха... Посередине разлившейся стихии виднелась недоступная сейчас скамейка, вернее, одно сиденье, одним краем погрузившееся в воду, и рядом - верхушка мусорной урны, прозаичной и добавляющей реальности в картину. Для каких русалок и тритонов её там поставили?
Но это ведь был пруд с претензией на Софиевскую роскошь, а не лужа. И между деревьями, повинуясь моему мимолётному впечатлению, появились сначала утки с зелёными шеями, а потом и лебеди. Они сбились шумной стайкой у лестницы, которая теперь спускалась к самой кромке воды, щёлкая клювами и чистя перья. Да, именно для этого и была на самом деле предназначена лестница - для кормления птиц. Как никто не понял раньше?..
Медово-жёлтый диск на небе опускается ниже, отмечая окончание первого дня весны. Его отражённый двойник, золотя крылья лебедям, поднимается на поверхность, чтобы выплыть на его место сверкающей драгоценным металлом луной.
Вот только никому, кроме нас, не известно, какое именно из солнц вернуло меня к жизни...