По городу шагала осень. Она шла не спеша, как и подобает даме такого возраста, незаметно изучая обгоняющих её прохожих, летевших, как на крыльях, по своим делам, и, пожалуй, только этим и выделялась бы среди понурых сограждан, будь она видима. Она шла навстречу им по грязненьким улочкам небольшого курортного городка, не слишком привлекательного даже в летнюю пору, а в первые же непогожие дни окончательно терявшего свой привычный для отдыхающих облик и превращающегося в одну непросыхающую лужу, которую ещё и пронизывали насквозь солёные мокрые ветры, что доставляли немало удовольствия сезонным приезжим, а в более суровое время года загоняли аборигенов по уютным тёплым квартирам. Сейчас же, местные, как обычно, тянулись к пульсирующему в деловом экстазе центру, который каждое утро прогонял их, словно кровь по невидимым артериям, сквозь своё сердце, а вечерами возвращал, усталых и злых, по венам старых улиц, изогнутых и вверх, и вниз, как ревматизмом, которыми ещё утром прогуливалась осень. Но ей в центре нечего было делать. Там, где уже клумба гордо именовалась природой, а чахлые отравленные деревца робко торчали между кричаще яркими киосками, ей не оставалось места для творчества. Поэтому для подобных мест она со злорадством оставляла только наиболее заметную, грубую работу - ветер, слякоть и мелкий колючий дождь. Всё волшебство она творила на окраинах, укрывшись пеленой серебряного тумана или в дыму осенних костров, которые дворники, невольные жрецы, разжигали в её храме, наполняя его благовониями из праха умирающей природы. Осень легко касалась листьев, обращая их в золото и багрянец, и, полюбовавшись недолго своим творением, с небрежной щедростью сбрасывала на землю, под чьи-то неблагодарные ноги, эту царскую роскошь.
Сегодня осень совершала свой обычный моцион. Она поднималась какой-то забытой улицей, которая, скорее, была даже не улицей, а просто дорогой в небо. Некогда тут действительно стояли дома, но сейчас почти не осталось даже следов от присутствия человека. Куски черепицы, обломки кирпичей - и ничего больше. Дорога, круто вздымавшаяся чуть ли не в спину себе, была завалена упавшими много лет назад деревьями и сплошь заросла бурьяном, а ещё какими-то цветами с запахом горьким и дурманящим.
На вершине дорога круто обрывалась. А впереди, сколько хватало глаз, расстилалось море. Сейчас был почти полный штиль, но даже при этой неподвижной настороженности до вершины долетал глухой непрерывный рокот, напоминающий сонное ворчание льва. От востока расстилалась солнечная дорожка раннего золотисто-розового цвета, казавшаяся неприятно маслянистой, и, хотя осень не видела сейчас полоску пустынного пляжа где-то далеко внизу, она превосходно знала, что и влажный песок на кромке воды сейчас такой же розовый, и никак не удавалось отделаться от впечатления, что он весь насквозь пропитан этой влажной розовостью. Осень отошла от края и вытерла мокрое лицо, затем украдкой, как набедокурившая школьница, лизнула кончики пальцев. Они были солёными.
Повернувшись к ещё сонному городу, осень налетела взглядом на девушку, которая сидела на упавшем дереве и ловила глазами море, и ей это очень хорошо удавалось. Слегка водя зрачками из стороны в сторону, она имитировала колебания волн, вначале только отражая их неприкаянные странствия, затем постепенно изменила ритм и даже направление, и волны послушно покорились её выбору, повторяя движения сосредоточенных глаз. Она отразила в своих серых радужках глубокую седую синь моря, и море в пределах её видения окрасилось сероватым. Возможно, в этом было виновато и набежавшее облако. Но с другой стороны, любое море имеет свою предельную глубину. А глаза девушек уходят в бесконечную даль.
Осень часто видела эту девушку, ходившую сквозь толпу, как ходят сквозь воду. Она не видела людей, и взгляд её всегда оставался на удивление светлым, лишь иногда выражая искреннее недоумение, когда кто-нибудь вдруг задевал её. Но это было не непонимание подобной грубости человека, а скорее непонимание самой физической причины нарушения спокойствия. Тогда, выхваченная из своего загадочного мирка, она вздыхала и шла дальше уже с осознанным видом, но куда более тяжёлой походкой, будто бы разом потеряв широкие, прекрасные и надёжные крылья. Он часто ходила по городу, но сам город не замечала, - он был ей противен своей пошлостью, столь свойственной подобным курортным местам, когда они продают из себя всё, что только можно, стараясь выжать лишнюю копейку из каждого клочка земли. Потому её всегда тянуло именно сюда, куда не смогла дотянуться даже лапа предприимчивых местных бизнесменов. Здесь, наедине с морем, она могла позволить потоку собственных мыслей уносить себя в неизведанные дали, дальше, чем могли себе представить все эти существа, придавленные к земле грузом быта и грязи собственного существования, называющиеся людьми.
Собственно, даже если осень и не знала бы всего этого, ей хватило бы одного взгляда - прямо сейчас, - чтобы узнать. Мало какой человек приходил на это место - обитель немногих в этом городе романтиков. А подойдя поближе, она заметила хрупкую снежинку на её рукаве. Осень нахмурилась. Она этого не делала. Виною всему было одиночество, сумасшедшее, невыносимое одиночество, кричащее в опустевшей от него за годы душе. Оно не могло найти исхода в том мире людей, откуда поднялась сюда девушка, в мире, где она не видела никого потому лишь, что не видели её; оно гнало её в это пустынное место, где быть одному казалось столь естественным, что уже не причиняло боли.
Здесь осень никак не могла помочь. Осеннее волшебство? Но если созерцание красоты и могло как-то утешить аутсайдера, то более красивым это место уже нельзя было сделать. Спасение могло придти только - и опять же - из мира людей... Безумная, красивая мечта, слишком сладкая, чтобы её можно было проглотить не поморщившись.
Наверное, иногда чудеса всё-таки случаются. Как бы там ни было, но осень услышала далёкие, слишком тихие для человеческого уха шаги. Она скользнула в ту сторону и вскоре увидела Его, медленно пересекающего крутую дорогу. "Возможно, - подумала осень. - Терять нечего и стоит попробовать. Только бы увидеть его глаза, когда мы выйдем на свет!"
Кто знает, почему он здесь оказался и куда шёл. Только когда осень дохнула ему в лицо солёной свежестью, он приостановился от неожиданности и повернул голову навстречу ветру. А потом он заметил просвет между деревьями и выбрался к тому самому обрыву, вырывающемуся на пространство по заброшенной человеком дороге, рассекающему и море, и небо, ловя ртом воздух, задыхаясь и щурясь от внезапно нахлынувшего переизбытка стихий. Осень самодовольно усмехнулась. Она прекрасно знала, что перед её искушением он не устоит. А когда уже яркий солнечный свет залил ему лицо, она тихо засмеялась, не веря собственной удаче. Его глаза уверенно поймали море и повели его в сторону. Солнечная дорожка, сменившая к тому времени розовый цвет на огненно-золотой, под его взглядом разлилась на ширину всего горизонта, удивляя тех немногочисленных горожан, которым вдруг почему-то захотелось посмотреть в тот момент на море.
И только почти доведя дорожку до края, он заметил девушку. Она уже давно наблюдала за его игрой, и, казалось, сначала рассердилась из-за того, что он помешал ей, а теперь наблюдала с интересом и пониманием. Он растерянно остановился. Подобные вещи обычно не становятся предметом наблюдения для посторонних. А девушка улыбнулась ему в ответ и покачала головой.
--
Посмотри опять, - сказала она.
Он послушался, хотя и с неохотой, не зная, чего именно она от него добивается. Нарушенное так внезапно одиночество покинуло его, а лишившись подобного покрова, поневоле чувствуешь себя беззащитным
Но он не успел ничего сделать. Едва взглянув на море, он увидел, как при абсолютном штиле на горизонте появилась огромная волна. Она нырнула под золотую дорожку, но не оставила её позади себя, а понесла не гребне к обрыву и там выплеснула её на камни, и брызги даже достигли его края. Девушка протянула руку и поймала золотую влагу, после чего с радостным смехом показала ещё светящуюся руку изумлённому незнакомцу. После этого её взгляд стал серьёзным и усталым. Но это была счастливая усталость, какая появляется, когда наконец находишь то, что искал долго-долго - всю жизнь.
--
Ну, здравствуй, - сказала она.
--
Здравствуй, - ответил он и сделал шаг навстречу.
И тогда осень увидела, что снежинка исчезла. А неподалёку от них в траве притаился нежный, но очень сильный в своей настойчивости весенний цветок. Осень нахмурилась: она этого не делала. Но, конечно, она хмурилась не всерьёз. Потому что, даже распахнув крылья и устремившись на головокружительной скорости в бездонное холодное и ослепительно синее осеннее небо, она не забыла о девушке, как это случалось по отношению к другим смертным. Она слишком хорошо помнила, что значит быть девушкой. И она слишком хорошо знала, что некоторые чувства этих человеческих созданий, столь недолго живущих и хрупких, как цветы, бывают сильнее всех времён года и всех стихий на земле.