Он не был, в сущности, злым. Таким зверям положено лежать около уютного камина и, лениво позёвывая и щурясь на огонь, дожидаться, пока дворецкий не принесёт вальяжному хозяину пунша, а ему - молока в блюдечке. Но дворецкий не приходил, старый граф умер в своём кресле, и зверь отправился на поиски.
Он и сам не знал, что ищет. Он помнил только, что каждый раз уходит - и каждый раз его неприкаянные пробежки заканчиваются ничем: просто засыпал, обессиленный, не в силах противостоять большему, чем он сам, и его засыпало мягкими белыми хлопьями. Но то была не смерть. Зверь был слишком невинен для того, чтобы умирать. Слишком чист. И в его пушистую рыжую шкуру могли зарываться дети, смеясь от восторга. А потом они вырастали, и солнечные зайчата покидали их погрустневшие почему-то глаза.
Зверь не понимал произошедших перемен. Он бегал по улицам, поёживаясь, заглядывая в лицо тем, кого знал когда-либо. Только все отворачивались: им тоже становилось холодно от его дыхания, теперь, когда солнце не светилось в их зрачках, а горьковатый запах шерсти отчего-то навевал неизбывную тоску, сжимающую сердце, напоминающую об утерянном - навсегда. И люди собирались, как мотыльки, под яркими лампами магазинов и квартир. Ходили к психоаналитикам, вспоминали детство, лёжа на жёсткой кушетке, и вздрагивали, едва заметив за пыльным окном размытый временем одинокий силуэт. Они прятались от зверя: он боялся этого света, привыкнув к мерцанию пламени в камине. К истинному свету. Прятались в огромных бетонных коробках, визжали, сходили с ума, прыгали из окон... Зверь принюхивался к ним, распростёртым на серой мозоли асфальта, и, провыв исполненную тоски прощальную песнь, растворялся в сумерках. Искать. Несмотря на небо, набухающее снегом и грозящее очередным обрывом сознания.
Он не был злым. Но, если ты уже боишься обнять его за лохматую шею, он убьёт тебя. Одной осенью.