Синиченко Олеся. Чёрная река

Чёрная река

Don't look now, the best is yet to come

Take my hand, the best is yet to come

Меня зовут Аль.

Мой отец - выпь.

Это не так страшно на самом деле. Вот у одного из нас выпью прилетает мать, и это стыдно. Cлишком необычно, не принято. Считается, что мамы должны быть более ответственными и не допускать таких девиаций. Поэтому по вечерам, когда небо начинает темнеть и наша группа в полном составе - мальчики от пяти до пятнадцати лет - прижимается носами к окнам, высматривая родителей, Мацик стоит где-то сзади, вроде бы и участвуя в общей суматохе, и не слишком привлекая к себе внимание. Если обернуться, он будет стоять неподвижно и понуро. Самые оптимистичные пытаются разглядеть асфальтовую дорожку, невидимую в городском смоге, по которой к нашим дверям приходят своими ногами, а оттуда уже взмывают свечкой к окнам. Такое тоже бывает, но редко.

Чаще всего мы слышим хлопанье крыльев и крики, видим, как ветер швыряет перья, если сразу несколько птиц подлетают к окну и задевают друг друга крыльями. "Мацик, вот твоя мама!" - обязательно крикнет кто-то из простодушных малышей, кому не важно обличье навещающих его близких, да ещё и покажет пальцем на беспокойно кружащую возле окна выпь, отчего парень сразу же заливается краской и слабо машет ей рукой. На первый взгляд все птицы одинаковые, но так кажется, только если они тебе неинтересны. Мы давно уже научились отличать их - по особенностям расцветки, по причудливому хохолку, по отогнутому пальцу...

А вот и мой отец. Я помашу ему тоже - большего нам не дозволено, и он улетит. Я даже не знаю, где он живёт всё это время, деревьев в городе раз-два и обчёлся, а болот, в которых выпи чувствуют себя привольно, тем более нет. Надеюсь, он не забывает обо мне сразу же, как только Шпиль пропадает из виду. В конце концов, мы социальные сироты, отобранные заботливым государством у оставшихся вне закона граждан, и подобные визиты наносятся ими неофициально. Кто будет следить за их перемещениями, кому вообще нужны какие-то птицы?

Но из нас ещё может выйти толк. Поэтому мы здесь, в этой почти пустой светлой комнатке с запертым окном на такой высоте, что при сильном ветре чуть ли не стены шатаются, а поскольку мы не можем отсюда выглянуть наружу и не видим этажей под нами, то она будто бы висит в воздухе. Но это только кажется, у меня ведь богатое воображение.

Несмотря на кажущееся одиночество, мы тут не одни. Это дом-город, обеспеченный всем необходимым для того, чтобы люди рождались здесь и умирали, не испытывая практической потребности переступать его порог. Помимо множества комнат, занимаемых ювеналами и их подопечными, в Шпиле размещены социальные службы, парикмахерские, закусочные, общественные бани, детские сады, казино, магазины, да проще перечислить, чего тут нет, а также живут обычные граждане. Если мы в своей серой форме проходим мимо, они смотрят сквозь нас, считая неприличным явлением.

***

Перья, белые перья... Или снег? За окном кружится что-то светлое, не разобрать, и эта неопределённость гонит прочь сон, поэтому я просто лежу в тёмной комнате на своём матрасе, брошенном прямо на пол, слушаю сопение десятка соседей и думаю.

Недавно ювеналы провели пересортировку, малышей от нас забрали, группа стала более-менее одновозрастной. Идёт время, я и другие парни ведём жизнь, которую можно назвать обычной: занимаемся физподготовкой и гигиеническими процедурами, регулярно питаемся в гулкой холодной столовой, изучаем помещения, что внешне выглядит как праздное шатание по дому, ходим на обучение, вернее, ездим на лифте на другой этаж и куда-то вбок, что занимает в целом минуты две. Не знаю, можно ли такое приспособление назвать лифтом. Шпиль сконструирован так, что в его центре находится просторный атриум, увитый сложным кружевом тросов, словно из пирога кто-то вырезал сердцевину и оплёл его там паутиной, и при желании можно увидеть этот слоистый внутренний срез здания, верхние и нижние этажи. А лифт - это хлипкая вагонетка, ездящая по этим тросам как между этажами, так и в плоскости одного этажа. Подозреваю, здесь некогда было более сложное устройство для перемещения между уровнями, но когда оно пришло в негодность, старые механизмы убрали и появился этот странный транспорт. Сначала я боялся выпасть из вагонетки, она дребезжит и подпрыгивает на ходу, причём едет довольно споро, но потом привык и даже научился извлекать из таких поездок удовольствие.

Обучение здесь обязательно, и за этим строго следят. Если учишься плохо, урезают паёк до чисто необходимого, только чтобы с голоду не помереть. Каждый из нас ежедневно проходит мимо унылой группы штрафников, сидящей за отдельными столами и запихивающей в себя что-то неприглядное. Сам я, к счастью, обожал узнавать что-то новое, как во время занятий, так и просто читая книги о прежней жизни. Разную художественную литературу, из которой порой можно было узнать гораздо больше, чем из скупых выкладок специальных исторических книг. История - это ведь всегда немножечко политика, она не умеет быть объективной. Но в основном я просто развлекался таким образом.

Быстро пролистав выданные учебники, каких-либо отклонений от обычной школьной программы я не заметил. Разве что после каждого урока учителя назойливо напоминали официальным тоном: "Помните, вы настоящие люди и имеете все шансы стать достойными членами общества. Не повторяйте ошибок ваших родителей".

Я - настоящий человек. Какое определение человеку давал Платон? Человек есть животное на двух ногах, лишённое перьев. У меня нет перьев, которые бьются в стекло, превращаясь в мелкие капли. Я не выпь!

***

Как это случилось? Эти воспоминания я пытаюсь от себя гнать, но получается не всегда. Раннее детство я практически не помню. Мы с отцом жили, в принципе, не так уж и плохо, но ему казалось, что он заслуживает лучшего. А поскольку ни с окружающим миром, ни с собой он поделать ничего не мог или не умел, то мало-помалу начал заливать свои проблемы горючкой. Надо было отговаривать его, да? Отбирать бутылки, выливать яд в канализацию... Я отстранённо наблюдал за тем, как он идёт по наклонной. Как по доске, которую пираты выставляли за борт и заставляли будущую жертву Дэви Джонса пройти по ней до конца. Йохохо, и бутылка рому. Да, наблюдал, как он приходит домой под мухой, а потом уже и приносит алкоголь с собой, не скрываясь. Когда-то мы неплохо ладили, и раньше я мог бы ещё помочь, но едва мне стукнуло четырнадцать, мир ощетинился на меня всеми своими колючками, а душа внезапно вспыхнула ядерным облаком, и мне приходилось придерживать её обеими ладонями, чтобы она не вырвалась наружу, и отращивать собственную защиту. Всего этого было слишком много, и сил разбираться ещё и с отцом как-то не стало. Я не буду описывать все стадии этого погружения, слишком грустно и бессмысленно сейчас.

В общем, однажды я открыл дверь, а дальше начинается персональное кино, которое я вынужден просматривать каждый вечер перед сном на обратной стороне собственных век.

Итак, я открываю дверь.

Навстречу бросается похожая на аиста голенастая птица: комок пёстрых перьев с длинным тонким клювом.

алька алька

Это не слова, нет, просто мыслеформы в голове. Птицы не говорят.

Я инстинктивно отбрасываю тело рывком назад.

Распластываюсь вдоль стены, ощущая холод бетона. Чувства обострены до предела.

Тёплый вихрь проносится мимо, чуть задев щёку кончиком пера.

Смотрю, как птица, пролетев вверх, безмолвно мечется на лестничной площадке, чудом не калечась в тесной клетушке стен. Шок и жалость, я не хочу, не даю себе понять, как птица попала в нашу с отцом комнатушку, это понять невозможно!

Сердце колотится так, что подскакивает тонкий жестяной медальон на груди.

алька

Выпустить!

Нет, не сердце; хотя в тот момент я был к тому близок.

Проклятые пальцы никак не могут справиться с заржавевшей оконной ручкой. Налегаю всем телом, окно неожиданно поддаётся и я чуть не вываливаюсь вслед за ним, но пёстрый летун, почуяв свободу, ориентируется мгновенно и с каким-то диким визгом падает вниз, чтобы тут же оказаться подхваченным ветром, и уносится, становясь точкой и тая в облаках.

Занятый этими действиями, трясясь в нервном ознобе, я не заметил вовремя поднимающегося мимо соседа. Сосед оказался человеком бывалым и сильным, а самое печальное - сознательным, что по совокупности помогло ему скрутить и затолкнуть бешено сопротивляющегося, но, скажем откровенно, невысокого и тощего подростка обратно в комнату, после чего он велел сидеть тихо и сделал только один телефонный звонок.

Как выяснилось, ювеналам.

Без особой надежды я выглянул наружу, хотя и так прекрасно помнил, что увижу. Двор-колодец. Седьмой этаж, ни карниза, ни пожарной лестницы, ближайший дом через дорогу, не допрыгнуть. Бежать некуда.

Я ждал, отступив к подоконнику и вцепившись в него пальцами. Когда они вошли, пахнув осенним холодом и собачьей вонью отсыревшего меха, оскалился и прыгнул навстречу. Вероятно, надо было встать сбоку у двери и напасть неожиданно или попробовать проскочить, но в тот момент я был слишком растерян и допустил очередную ошибку. Слишком много ошибок за один день, недопустимо много.

В тот же день я выяснил, что подростка совершенно не обязательно ловить и вязать, как зверя, чтобы вколоть ему успокоительного, сделать покорным и расслабленным. Можно просто, как зверю, выстрелить успокоительным в бедро прямо на пороге дома, не подходя вплотную.

Даже вспоминать об этом в первом лице я не могу. Поворот сознания; пусть оно выйдет из тела, как из тюрьмы, и я посмотрю со стороны, как тело корчится на полу в пароксизмах боли, как ломаются порывы к сопротивлению, как холодный пот насквозь мочит одежду.

"Мальчик, твой отец стал выпью. Сейчас это ненадолго, он превратится обратно, но процесс необратим. Чем больше он будет пить, тем чаще и дольше обращаться, теряя частичку человечности и когда-нибудь забудет о своей принадлежности к людскому роду. Такие лица - вне нашего закона. С ним ничего плохого не случится, он просто навсегда станет птицей".

Выпь. Забавная этимология. От чая отчаиваются, от уксуса куксятся... Кэрролловская Алиса даже не подозревала, насколько окажется права.

Всё, самое страшное уже сказано и сделано. Дальше - просто жизнь.

Успокоительное здесь, кажется, распыляется прямо в вентиляции в микроскопических дозах, незаметных по физическим ощущениям. Наше сознание не замутнено, но мы не способны к насилию.

Отец нашёл меня через неделю пребывания в Шпиле. Наворачивал широкие круги возле окна, пока я не догадался и не запомнил навсегда, что эта выпь - моя.

Привет, папка.

***

Нет, в целом всё не так уж плохо. Я даже крепко подружился с некоторыми ребятами. Первым был Микадо.

Старше на пару лет, невысокий, как и я, но с компактной кошачьей мускулатурой, обладатель широко расставленных весёлых чёрных глаз и чёрной же шевелюры до плеч. Даже длинная чёлка, из-под которой он смотрел на мир с понимающей снисходительностью, выглядела как-то особенно залихватски. Ещё у него были высокие скулы, выдающие примесь азиатской крови. Впрочем, выдавало и само имя, которое мой друг себе присвоил. "Микадо, - говорил он, со значительностью поднимая палец, - так называли когда-то японских императоров. Впрочем, можно просто Мика", - уточнял он с рассеянной улыбкой. На самом деле его звали Ким, но об этом никто не помнил, кроме учителей.

Тогда я стоял в столовой, в длинной очереди с подносами, медленно продвигаясь вдоль расположенных у стен контейнеров с разной едой, исходящих паром. Нельзя сказать, чтобы здесь баловали деликатесами, еда была простая, синтезированная, как и всюду в городе, если, конечно, вы не согласитесь включить в свой рацион голубя или крысу, но свежая и разнообразная.

Набрав мяса с овощами, я уселся за один из четырёхместных столиков, занимающих центр столовой, но не успел донести вилку до рта, как услышал испуганный взвизг за спиной и быстро обернулся.

Вопил лопоухий рыжий пацан лет десяти, сидящий за соседним столом, не сводя широко распахнутых глаз с собственной тарелки. Обнаружив, что на него обращены взгляды всех присутствующих, он аккуратно прикрыл рот, весь скукожился и, едва не плача, принялся что-то выковыривать черенком ложки из своей каши. Огромный дохлый таракан!

- Ты кушай, кушай, а не переводи кашку зря, - с притворной ласковостью протянул сидящий напротив него неприятный лысый парень с низким шишковатым лбом. - Здесь добавки не положено. Кушай, а то мама родная не узнает.

Насчёт добавки он сказал правду. Но слёзы, всё-таки вырвавшиеся на свободу, потекли у рыжего наверняка не из-за этого.

- Забавная шутка, - послышался спокойный голос от того же столика. Говорящий не поднимал лохматой чёрной головы, и я не мог рассмотреть его как следует. - Ну правда, чувак, отчего такая истерика? Таракан - это ведь тоже белки-жиры, причём натуральные, деликатес. Отложи его в сторону, раз не любишь, и ешь себе дальше.

- Чё ты его утешаешь, - хмыкнул шутник, недовольный внезапной поддержкой. - Я б на его месте блеванул дальше, чем вижу! Просто поставил на место щенка, чтобы не подсаживался ко взрослым!

Мелкий, казалось, не слушал их, он беззвучно плакал, уронив голову на локоть.

- Так придумал бы что-нибудь поновее, - пожал плечами его собеседник. - Чего чужие приколы крысить?

- Не понял, - насторожился лысый. - Чьи приколы?

- Я тебе в суп паука бросил только что. - Второй парень наконец выпрямился, широко улыбаясь, а в глазах плясали озорные черти. - Но этот рыжий хотя бы вовремя заметил, а ты слопал... натуральные белки, поздравляю!

Лысый моментально побагровел.

- Не гони! - заорал он. - Я не мог не заметить паука в супе!

- Кидал он, кидал, - вмешался я, подстёгнутый вскипающей злостью. - Я видел.

- А ты что ещё за хрен?

- Может, и хрен, да насекомых не жру, - ухмыльнулся я. А чернявый, перекинувшись со мной ленивым взглядом и снова переводя его на лысого, покрутил в пальцах что-то мелкое, тонкое, тёмное:

- Ножка вот оторвалась, пока кидал... Будешь?

Кажется, это был последний довод, переломивший неуверенность шутника в нашу пользу, и он бросился вон под нарастающий хохот сотен ребят всех возрастов, еле сдерживая рвотные позывы и сшибая столики по пути. Повара безучастно смотрели на происходящее, только один наклонился к плечу и шевельнул губами в невидимый микрофон. Нам оставалось лишь ломать голову, кого и о чём он мог информировать, ведь конфликт разрешился сам по себе.

Рыжий пацан недоверчиво покосился на оставшегося за столом парня, как ни в чём не бывало доедающего свою порцию:

- А ты... правда кинул ему в тарелку паука?

- К сожалению, у меня не было с собой такой драгоценности, - сообщил чернявый. - А так бы обязательно кинул! Он того заслуживает. Те, кто любит ставить других на место, должны быть готовы к аналогичным действиям по отношению к себе.

Он неопределённо покрутил ладонями в воздухе, потом оттопырил большие пальцы и сложил что-то вроде прямоугольного символа инь-ян:

- Карма, сечёшь?

Пацан серьёзно кивнул. Слёзы у него на щеках подсыхали.

- Спасибо. А лапка паучья? - вдруг осенило его.

- Во-первых, за такое не нужно благодарить. Я и сам повеселился. Во-вторых, это не лапка, а хвостик от ягоды. Вон, компот пил, - кивнул парень на стакан. После этого он поднялся, подмигнул малышу, легонько хлопнул его по спине и направился к выходу.

- Погоди! - сам не зная почему, я кинулся следом, и он, развернувшись, молча и вопросительно смотрел на меня. Смотрел открыто, по-хорошему, и это позволило мне собраться с духом. Возбуждение в столовой спало, и она снова наполнилась привычным монотонным гулом и звяканьем приборов, но и этот гул был слишком громким и и отвлекающим. - Давай поговорим где-нибудь... если ты сейчас не занят?

***

Мы уединились в одном из узких боковых коридорчиков, предназначенных, видимо, для технических нужд. Мы встали напротив друг друга и оперлись лопатками о стены. Оценивающе переглянулись.

- Почему ты это сделал?

- Подлость нужно наказывать, разве не так?

- А не проще в морду дать?

Тут я запнулся. Я совсем забыл, что нас лишили такой возможности. За прошедшие две недели у меня не было поводов для агрессии.

Он негромко засмеялся в полумраке:

- Ну попробуй, дай мне в морду. Не бойся, я драться умею.

Охваченный неожиданным азартом, я сжал кулак и нанёс удар.

Вернее, мне показалось, что я его нанёс. Движение было начато, и начато стремительно, но моя рука успела преодолеть сантиметров десять. После этого её будто оковало париличом, живот и ноги скрутило жуткой болью, я свалился на пол и для комплекта ощутил себя полным ничтожеством, недостойным жить.

- Это скоро пройдёт, - вздохнули сверху. - Всё проходит, и это пройдёт. - Потом сквозь навернувшиеся слёзы я увидел протянутую руку, и мне помогли выпрямиться. - Мысли тоже мерзкие, но ты помни, что они тебе навязываются, и так их легче пережить. Весьма эффективные нейролептики... многое бы я отдал, чтобы узнать, какой именно гадостью мы тут дышим.

- Я тоже, - с трудом произнёс я. - Правда, у меня ничего и нет.

Мы оба рассмеялись, и напряжение спало.

- Я обнаружил это чуть раньше, - пояснил чернявый. - Увидел, что подлость можно делать, и не испытывая агрессии. Просто потому, что подлость живёт в крови. И что отпор ей можно давать, не прикасаясь к сопернику даже пальцем. Мне это непривычно, я уже говорил, что умею драться, и не как вы здесь...

- Кунг-фу какое-нибудь? - догадался я. Он поморщился:

- Ну можно это и так назвать, неважно... Когда со мной здесь такое впервые случилось, я ощутил себя бойцовским псом с выбитыми зубами. Поверь, ощущение не из лучших. Пришлось учить другое кунг-фу, для языка. Кстати, ты мне помог сегодня проучить одну зарвавшуюся тварь, - он лучезарно улыбнулся и неловким движением убрал свисающую на лоб прядь.

- Да ладно, ты и сам бы изумительно справился, - искренне сказал я и вновь протянул руку, на этот раз с другой целью. - Алик. Аль.

Он ответил крепким пожатием твёрдой ладони, покрытой боевыми мозолями:

- Микадо.

После этого мы обменялись нашими историями появления здесь. Кусочками нашего прошлого, нашей свободы. Даже если бы мы после этого разрезали линию жизни на наших ладонях и смешали вытекающую кровь, это не сблизило бы нас сильнее.

***

С рыжим Валеркой, которого защитил Мика, я познакомился позднее. Задумавшись, я зашёл не в свою учебную аудиторию. На жёстких деревянных сиденьях, круто расположенных амфитеатром, сидели незнакомые младшие ребята, с напряжённым видом уставившиеся в свои тетради. Многие грызли ручки. Возле одного пухлого мальчика я заметил целую кучку обслюнявленных пластмассовых осколочков, которые тот деловито складывал в одному ему известном порядке. "Кандидат в штрафники", - уверенно решил я. Обратив на меня внимание, упитанный строитель невозмутимо уложил очередной кусочек и засунул ручку обратно в рот. Учителя видно не было, скорее всего, дал задание и ушёл по своим делам.

Сидящий скраю и предающийся унынию ребёнок заметил меня краем глаза и вдруг просиял:

- Привет! Я тебя помню! Помоги мне, пожалуйста, я не понимаю здесь в одном месте...

Он смешно тёр лоб и пыхтел, когда вникал в мои объяснения. Соседние малыши косились на нас, но не вмешивались. Проблема оказалась пустяковая. Мы расщёлкали задачку, как орех, и я подосадовал на систему образования, действующую по принципу "спасение - дело рук утопающих". Если ты недостаточно умён, чтобы сам разобраться с учебником, значит и в будущем тебе ничего не светит, получай свои оценки, свой аттестат и иди на работу, не требующую мозгов. По сути, учитель стал просто контролёром, следящим, чтобы дети работали самостоятельно. В древних книгах, которых я читал, учителя ещё пытались что-то объяснить своим ученикам. А о том, что учебник может быть попросту написан плохим языком, или что кому-то нужно услышать информацию, чтобы лучше её усвоить, или увидеть её в блок-схемах, в общем, принять иначе интерпретированной, потому что все люди разные, теперь почему-то не задумываются. Вернее, одна теория, почему не задумываются, у меня есть. Она вкратце сводится к очень старой шутке: "Cын полковника не сможет стать генералом, потому что у генерала тоже есть сын". Но я её никогда не выскажу никому, кроме Мики, потому что слишком уж это нетолерантно.

- Я даже и не знаю, что делал бы без тебя, - благодарно выдохнуло это рыжее дитя. - Ой, слушай, я невежливый, забыл представиться. Валерий!

Я торжественно пожал его лапищу и зачем-то спросил:

- Тебя больше никто не обижает?

Он сверкнул глазами:

- Нет! Я вообще не плакса, ты не думай! Просто... так неожиданно всё получилось. Я привык, что раз драться нельзя, то вроде как и обидеть никто не может. И вот ошибся.

- Ну и молодец, раз не плакса. Но если кто-то вдруг встанет у тебя на пути, обязательно скажи мне.

Он снова просиял.

***

Across the desert plains

Where nothing dares to grow

I taught you how to sing

You taught me everything I know

And thought the night is young

And we don't know if we'll live to see the sun

Пожалуй, это единственные светлые стороны моего нынешнего существования. Такой друг, как Мика, случается один раз в жизни. Он тоже читал взапой и готов был поддержать любую тему. Всё свободное время мы проводили вместе, и время от времени к нам присоединялся Валерий, в силу более открытого характера и возраста обладающий более широким кругом знакомств, а потому пропадающий тут и там. Мы обсуждали, спорили, смеялись. Как братья, которых мне так не хватало. Я и привык думать о них как о братьях. Жаль, что места для общения приходилось выбирать очень осмотрительно, там, где нас, скорее всего, не догадались бы подслушать, и на небольшой отрезок времени, за который нас никто бы не хватился. Те же малопосещаемые коридоры, лестничные пролёты, техпункты.

К великой радости, вскоре обнаружилась одна захламлённая кладовка, забитая практически до непроходимости. Перебравшись по груде сломанного и порванного старья, я обнаружил при тусклом свете аварийных ламп, что кладовка занимает несколько этажей, а я стою на краю мусорного оврага, почти отвесно уходящего вниз метров на десять. Шпиль был поистину исполинским и мог позволить себе нерациональное использование площади, вот как с лифтом, так и здесь. Над этим заброшенным оврагом мы и устроили себе постоянную резицендию, благо сюда ничего съестного не выбрасывали, и пахло только пылью и старостью. Шансов, что кто-то ещё захочет пролезать по древней рухляди, рискуя переломать ноги, было мало.

Мика любил рассказывать о месте, в котором жил раньше. Оказывается, ещё оставались горы, не затронутые постройкой, и он иногда выбирался туда. Он вёл повествование, закрыв глаза, чуть улыбаясь, и я пробовал, так же зажмурившись, увидеть то же самое. Дикую суровую природу, сосны, растущие на скалах, ледяные стремительные ручьи, безграничное синее небо...

- Иногда так хреново делается от мысли, что я этого больше не увижу, - услышал я его севший голос и от удивления открыл глаза.

- Да почему же нет? Мы достигнем совершеннолетия, вернёмся домой достойными гражданами...

- А почему ты так уверен, что вернёмся? - жестко спросил он. - Нам этого никто никогда не обещал.

Я вдруг подумал, как хорошо, что мы сейчас без Валерки, нельзя ему такое слышать.

- То есть ты считаешь, что мы может навсегда остаться здесь? - осторожно уточнил я. - Но зачем?

Мика передёрнул плечами.

- Я мог бы сказать, что нас кормят на убой, - с иронией сказал он и, привычный иллюстрировать свои мысли жестами, изобразил чью-то клыкастую пасть. - Ну прикинь, хорошо же кормят. Могут в чернорабочие определить сюда же, в Шпиль. Этому зданию всегда нужны лишние руки. Мол, отрабатывайте теперь вашу жизнь, обучение, пропитание...

Его руки перестали порхать и бессильно опустились.

- Я не знаю на самом деле. Но если бы я возглавлял ювеналку, то выбрал бы какой-нибудь из вариантов, чтобы не выпускать выросших детей обратно. В конце концов, - осенила его новая мысль, - твоё бывшее жильё. Оно принадлежит муниципалитету. Ты думаешь, комната так и будет тебя ждать? Неет. Туда можно подселить кого-нибудь из огромной очереди. Пусть живёт там, работает в городе, платит за коммунальные услуги и будет благодарен обществу за свою счастливую жизнь!

Я отрешённо посмотрел на него и тупо спросил совсем не то, что собирался.

- А на убой для чего?

Мне возвратили взгляд, полный жалости.

- На корм гигантскому змею, живущему под Шпилем и вращающему огромное колесо, которое и даёт энергию всем механизмам. Сорри, чувак, но из всех моих слов ты выцепил образный сарказм, и теперь пытаешься его серьёзно обсуждать.

- Врезать бы тебе сейчас подушкой, - проворчал я. - Как дитя малое... О, а вот и подушка! Только вот оторву её от дивана...

Он неблагородно заржал, и мы слегка потузили друг друга. Поскольку дружескую возню наша психика не воспринимала как опасность, это оказалось допустимо.

***

На следующий день прямо в учебное время прилетела крупная светлая выпь. Я видел, как она пытается зацепиться за фрамугу окоченевшими лапами, но соскальзывает и продолжает свои безуспешные попытки, неуклюже танцуя за мутным стеклом с инеевыми разводами. Аудитория сидела ни жива ни мёртва, позабыв о физике, но скрежет когтей в конце концов привлёк и сидящего на кафедре учителя Лебейна, погружённого до сих пор в чтение газеты.

- Нас посетил незваный гость, - сухо заметил он и свернул шелестнувший лист. Молодой ещё мужчина с военной выправкой и рельефными мышцами, которые плохо скрывала длинная лёгкая мантия учителя, он отличался также заметной хромотой и длинным шрамом, пересекающим висок. При первой встрече я решил, что учительство стало для него вынужденной мерой - на время его увечья. Вполне возможно, что и навсегда.

Подойдя к окну, Лебейн помахал рукой, почти как ребёнок, приветствующий родителя, вот только смысл у этого жеста был прямо противоположный. Убедившись, что его попытки не возымели должного эффекта, он обернулся к классу:

- Чья птица?

Оцепенение продолжало владеть всеми нами. Я всё ждал, когда какой-нибудь мальчишка вскочит и признается, и тогда они напару с Лебейном прогонят выпь, посетившую нас в неурочное время. Хотя... прогнать родителя - немыслимо. Он поэтому колеблется, да?

- Господа, - с неудовольствием произнёс Лебейн. - Надеюсь, вы понимаете, что птица может привлечь внимание охранного комплекса? И тогда...

Закончить он не успел, потому что в аудиторию ворвался вооружённый человек в меховом жилете ювенала. Его не волновали подобные вопросы. Он вёл себя так, будто кроме него и выпи тут вообще никого не было. Распахнув фрамугу, отчего птица шарахнулась и скрылась из виду, он небрежно прицелился, выстрелил и, напоследок окинув нас единственным уничижительным взглядом, без комментариев покинул помещение, нанеся этим бесцеремонным вторжением глубочайшее личное оскорбление Лебейну. Лицо нашего учителя застыло каменной маской, и он провёл по нему рукой сверху вниз, будто стирая невидимый плевок.

Тогда наверху в истерике забился незнакомый мне долговязый парнишка, всегда тихий и молчаливый. Он бессвязно вопил и стучал кулаками о парту, разбивая их в кровь. Это тоже не было агрессией. Это всего лишь чья-то личная боль. Можно.

- Почему ты молчал?! - неожиданно взревел учитель. Мы в изумлении смотрели на него, вероятно, считая мгновения перед тем, как его свернёт, скрутит, как любого из нас. Этого не произошло. Он продолжал стоять, прямой как штык, и желваки бегали по крепким скулам. Чёрная мантия в этот момент смотрелась на нём особенно нелепо.

- Ты мог встать, подойти к окну и сделать что-то сам! Но нет! Все сидят, как тупые бараны!

- Господин учитель, - очень, очень вежливо подал голос Мика. Он говорил негромко, но его слышали все. - Слушатель Ким говорит. Вероятно, вы не осведомлены, но в здании, помимо человеческих охранных ресурсов, включена также биологическая сторожевая система, которая блокирует многие наши действия, признанные системой опасными. Если для психики этого юноши встать, подойти к окну и прогнать отца, а то и просто признаться, кем он ему доводится, было в высшей степени бунтарским поведением, то он физически не мог этого сделать. Хотя я не исключаю, что он просто не успел просчитать всех возможных последствий как молчания, так и действия. Боялся сделать хуже. Вы ведь в курсе, что всё это незаконно. Что сами наши родители вне закона и могут быть убиты в любой момент. Простите, господин учитель.

Надеюсь, Мика понимает, с каким огнём затеял игру. Я затаил дыхание, чувствуя, какой ценой даётся внешнее спокойствие. Им обоим. Лебейн медленно вернулся к окну, сцепив руки за спиной. Заметно было, как ему хочется вытереть лицо ещё раз. Покачался, перекатываясь с пятки на носок.

- Благодарю, слушатель Ким. Я всё знаю, но спасибо, что напомнил. Ривил, ты пришёл в себя? - глухо спросил Лебейн, не поворачиваясь.

- Да, господин учитель, - отозвался парень. Он встал при ответе, это далось ему с трудом.

- Это хорошо. Тогда слушай внимательно. Ты допустил панику, не разобравшись в ситуации. Вёл себя недостойно мужчины. А птица улетела. Охранник промахнулся. На первый раз твоё поведение прощается, но впредь думай.

Даже не оборачиваясь на Ривила, можно было догадаться, какая гамма чувств проявилась последовательно у него на лице. Настороженность, облегчение, счастье. Я не оборачивался, потому что мне стало грустно. Ложь во спасение - это всё-таки ложь. Но что ни говори, кунг-фу, побудившее соврать учителя, спасло здравый рассудок другому человеку. Вон как его начало корёжить.

Тем вечером я поприветствовал отца, как обычно, а потом прижал ладонь поочерёдно к левой стороне груди и к стеклу. Он помедлил, а потом издал трубный немелодичный крик - что делать, болотные птицы никогда не претендовали на лавры соловьёв.

А сколько вообще лет живут выпи?.. Вся информация о этих птицах оказалась извлечена из любых источников. Выпи - табу. Я вдруг испугался, что он может не дожить или окончательно стать животным до того момента, когда я выйду отсюда. А то и вправду не выйду, как предположил Мика. Чёрт, чёрт!

Ночью меня мучила бессонница.

***

К следующему уроку Лебейн пришёл необыкновенно мрачный, с красными глазами. Похоже, кое-кто тоже не смог их сомкнуть этой ночью.

Завершив урок, он не стал распускать нас, как обычно. Вместо этого припал к своему столу грудью, подобно хищнику, обвёл аудиторию озорным взглядом и предложил:

- Поговорим о птичках?

Поскольку никто не ответил, он хмыкнул, усмехнулся и облокотился на руку.

- В силу некоторых обстоятельств я считаю себя обязанным сообщить вам, что выпь - не такое уж необратимое явление, как вы все считаете. Деревенские жители, например, научились успешно с этим справляться.

- А разве деревни ещё где-то остались? - недоверчиво спросил кто-то из слушателей.

- Ну разумеется, - раздражённо бросил учитель и быстро посмотрел на часы. - Проблема в другом. Вы здесь, - ткнул он пальцем перед собой, - а птички там, - и он ткнул в окно.

- А почему мы не можем быть в одном месте? - задал Ривил мучивший всех вопрос. - И почему бы деревенским не поделиться знаниями с городскими?

- Потому что вы несовершеннолетние недееспособные сироты, о которых птицы позаботиться не способны. И потому что после последней промышленно-продовольственной революции, в результате которой мы научились синтезировать пищу, деревни и пришли в упадок. Город - причина того, что вы теперь поражаетесь самому их существованию. Теперь те, кто живёт за его чертой, идут по своей собственной линии экономического развития. Возможно, и эволюционного, раз они продолжают выращивать натуральные растения и разводить скот, пока мы питаемся видоизменённой химией. Вообще несказанно повезло, что эта технология не оказалась забытой, подобно многим другим. Понимаешь, мальчик, самое смешное то, что огромному богатому городу теперь нечего предложить взамен свободным земледельцам. Они тоже богаты, по-своему, без денег, натуральным обменом. Но на одних весах всего не измерить.

Почти незаметно улыбнувшись нам, учитель шагнул к дверям, и они октрылись ему навстречу.

- Вы задержались, - кротко заметил Лебейн меховым жилетам, с достоинством выходя из аудитории. Но в этой кротости скользило неожиданное злорадство.

- Заторы на дорогах, - невозмутимо ответил один из группы конвоиров, и я поразился тому, что эти меховые чудовища, оказывается, не лишены чувства юмора. Проще было думать, что они не имеют ничего общего с людьми.

Когда ученики остались одни и аудитория взорвалась лихорадочным обсуждением случившегося, я вдруг подскочил как ужаленный. Совершенно вылетело из головы: Лебейн же наверняка знал, ради чего мы здесь торчим и что с нами собираются сделать в будущем. При этом я с отчётливой ясностью понимал, что шансов спросить что-то ещё у этого странного, но безусловно хорошего человека нам больше не представится.

- Где же эти деревни, - с тоской пробормотал я. Мика, сидящий рядом, весь взвился, сердито показав пальцем на уши. Вот я идиот! Здесь об этом действительно говорить нельзя. Я кивнул на выход, и мы под общий гам выскользнули в дверь.

***

- Меня интересует, почему она прилетела в неурочный час, - задумчиво произнёс Мика, сидя в позе лотоса в нашем привычном месте. - Все выпи знают, что их ждут только после заката.

- Когда меня забирали сюда... - хрипло начал я, потом откашлялся, прислонился к спинке старого дивана, обняв колени руками, и продолжил увереннее:

- То объяснили, что со временем выпь теряет способность превращаться обратно в человека и вместе с этим уходит её разум. Может, это как раз и случилось. Правда, сколько этого времени должно пройти, я не знаю.

- Надо аккуратно выяснить у Ривила, как давно он здесь, - хмурясь, сказал брат. - Тогда мы сможем опираться хоть на какие-то цифры.

- Давай ещё поищем карту, - предложил я. - Понятно, что здесь могут быть только очень старые карты, но общее представление о местности мы получим.

- Издеваешься? - махнул он рукой, обводя окружающее пространство. - Тут за целую жизнь всего не осмотришь. Да к тому же убиться можно, передвигая эти горы мусора. Общее представление у меня и так имеется. Я даже пару лет назад проезжал на монорельсе мимо деревни. Отчётливо помню впечатление изобилия. Огороженные охраняемые поля. Вообще бескрайние зелёные просторы, свободные от всякой дряни. Воздух прозрачный, сквозь него видно до самого горизонта! После города впечатление такое, будто открылась дополнительная пара глаз. Беззаботные весёлые дети, водящие хороводы в высоких золотых стеблях злаков. Суровые взрослые в одеждах из кожи, меха и прочих натуральных тканей, похожие на собранных поджарых хищников, привыкшие к разностороннему физическому труду, хорошо знающие, что почём. Они приспособились, и пусть у них не так распространена техника, как здесь, я уверен, что живут они счастливее. Да это и было очевидно из рассказов Риян. Она говорила, что в отсутствие лекарств обособленные группы людей, потеряв около девяноста процентов популяции за множество поколений, в сухом остатке научились так высвобождать внутренние ресурсы собственного организма, что вообще ничем не болеют.

Микадо взглянул на меня, и я увидел, что его радужки в полумраке широко растеклись, отчего он стал похожим на печального демона с обсидиановыми очами:

- На той станции монорельса и сошла Риян. Моя несостоявшаяся невеста, неприручаемое рыжее чудо. А я отправился дальше, отрешённо рассматривая неторопливо меняющиеся пейзажи за окном, хотя, в общем, мне следовало пересесть и отправиться обратно, в сторону города, ведь я её просто провожал. Но сил выйти вслед за ней у меня не хватило, так что пришлось продолжить путь. Места были дикие, и когда Риян доехала до дома, я остался совсем один. Знаешь, вагончик был весь прозрачным, словно стеклянная коробка, даже сиденья в нём напоминали ледышки причудливой формы, и полз с черепашьей скоростью. Мне казалось, что это я сам бреду по прямой и узкой, как стрела, дороге сначала сквозь зелёные цветущие пустоши в человеческий рост, потом через болота, не тронутые мелиорацией. Иногда вспархивали вспугнутые выпи, до которых мне тогда не было дела. А под полом мелькала трава, танцующая на горячем ветру от монорельса, которую затем сменила залитая лужами топкая земля, от вида которой я с отвращением поджимал ноги, даже находясь в безопасном пустом транспорте, благо стыдиться было некого, и я делал что хотел. Пожалуй, я поступил бы так же, ползай там змеи или какие-нибудь подобные им гады. Земля обманывать не должна.

Судя по его лицу, Мика вновь переживал это путешествие. Я не стал его перебивать, а вместо этого наслаждался плавным течением речи, представляя услышанное вживую. Язык повествования оказался лишён жаргонизмов и слов-паразитов. Он рассказывал вдохновлённо, словно рисовал, забыв обо мне - лицо напряжено, руки с гибкими запястьями шевелятся, выхватывая из прошлого фрагменты реальности и возрождая их на невидимом полотне:

- И снова после болот потянулись пустоши, которым я обрадовался как родным. Они подступали так близко к проложенному пути, что ветки близрастущих кустов время от времени хлестали по стёклам. Всего два цвета, пёстрый зелёный и над ним безоблачный голубой, нарядные и праздничные, они лечили мои уставшие глаза, привычные к ржавому коричневому, практичному чёрному, грязному серому. Я вдруг почувствовал тогда, что жив. И чем дальше я оказывался от места нашего расставания, тем легче делалось на душе.

Начинало темнеть, и небо над горизонтом распустилось, как цветок, каким-то безумным африканским закатом. Широкие импрессионистские полосы ярко-оранжевого, насыщенного малинового и густо-сиреневого цветов полыхали одна над другой, переходя друг в друга почти без всякого градиента, и царили в небе равным триумвиратом. Сверху в густой синеве проклюнулись звёзды. Мне хотелось откинуться на спину и смотреть на них, но вагон не был рассчитан на такие излишества. Потом вдоль дороги засветились фонари, на потолке тоже включились лампы, их свет частично скрадывал происходящее снаружи. Теперь я мог больше видеть своё отражение на чёрном фоне, чем высокие травы и небо. Тогда я сел вплотную к стенке и прикрыл её ладонями от ламп, и ещё какое-то время любовался чуждой нам, незнакомой, забытой природой.

Но всему приходит конец. Вскоре движение замедлилось и моя прозрачная коробчонка встала, с шипением открыв двери. В них тут же ворвался летний ветер, захвативший с собой запахи ночных растений, неописуемо душистый, немного прохладный... Такой ветер в городе, если бы могли, продавали бы за крупные деньги. Я сделал шаг в эту ночь.

Траву вокруг места, на котором замер вагон, кто-то аккуратно скосил, образовав небольшую ровную площадку. На правом её краю поднимался холм, к которому прилепился скромный двухэтажный домик, причём выстроенный по рельефу, так что со стороны холма этаж оказался всего один. На левом краю за изгородью угадывался скромный огород. А прямо передо мной земля заканчивалась. Из неё рос исполинский металлический мост, пилоны которого возвышались высоко над домом и терялись в темноте. Мост, видимо, когда-то вёл через бескрайнее водное пространство, грозно плещущее волнами метрах в десяти внизу. Но теперь мост был взорван вместе с линией монорельса, и последняя остановка, увенчанная остатками моста, как памятником былого величия цивилизации, теперь находилась здесь, на этом трогательно выкошенном клочке суши.

Из домика всполошенно выскочил дед с кустистыми бровями и ореолом прозрачных седых волос, подбежал ко мне, придерживая перелатанный плащ, и подслеповато сощурил выцветшие серые глаза.

- Ёшкин кот! - воскликнул он. - Молодой человек! Я уж и не помню, когда ко мне железка с пассажиром приезжала... Нету дальше дороги, родной! Вишь, уже лет тридцать как нету!

Этот забавный дядька был так прост, что отчуждаться от него официальным "выканьем" просто не хотелось, и я не стал:

- Дед, а ты сам что тут делаешь?

- Дак смотритель я. Отправляю железку обратно, как приедет, - и он гордо хлопнул по вагончику. - На вашей-то стороне жизнь есть ещё, да и бурная, говорят. Деревня, город, ещё города... В них, поди, и яблоку упасть негде. А чтобы туда добраться, мой транспорт нужен!

- А тебе бурная жизнь не нужна? Тут же вообще никаких людей нет, скучно, словом перемолвиться не с кем, - я представил, какое отшельническое существование влачит здесь несчастный старик.

- А ты подумай. Если не я, кто же будет железку-то ловить каждый раз? - он хитро посмотрел на меня и лукаво усмехнулся. - Я хоть и винтик малый, да без меня всё в море ухнет.

Я невольно посмотрел на торчащий над морем край моста, на остатки дороги, по причудливому капризу взрывной волны торчащие в небо острым кривым мечом, и содрогнулся, представив, как ничего не подозревая, доезжаю до этого края и лечу вместе с вагоном в воду...

- Дед, а тебя случайно не Холден Колфилд зовут? - невольно спросил я, вспоминая Селинджера. Надо же, кто-то нашёл себе такую работу - ловить тех, кто летит к обрыву. Пусть и не во ржи.

- Ась? Не, Бенедикт я. Не знаю никаких Холденов!

- Ладно, забудь, дед Бенедикт. Скажи, ты эту... железку должен немедленно обратно отправить? Или я, набравшись наглости, воспользуюсь твоим гостеприимством и попрошу приютить меня до утра?

- Ох и хитрый ты малый... - вздохнул дед, задумчиво почесав лоб и заодно пригладив торчащие во все стороны волосы, но они тут же приняли прежний вид. - Вообще не должно быть задержек. Но если ты долго дрыхнуть не задумал и выедешь на рассвете, то так и быть, дам тебе ночлег, и хлеба с вареньем впридачу, и травок на чай заварю... Давно не было у меня гостей, соскучился по людям, это ты правду говоришь.

Нужно ли уточнять, что я принял его радушное приглашение, предварительно сам на него напросившись. Я рассказывал новости, одновременно кусая огромный ломоть хлеба с яблочным вареньем, и Бенедикт живо на них реагировал: цокал языком, восклицал, хлопал по столу. Потом, отказавшись от предложенной постели, я спал на чердаке на охапке сена, перед лицом утраченного человечеством моря, а утром, бодрый и отдохнувший, поехал домой. Я попросил деда ускорить ход транспорта. К счастью, это оказалось возможно, благодаря чему я смог добраться от смотрителя Края Света до своей цели к следующему закату.

- Потрясающе, - сказал я, вытягивая затёкшие ноги. Брат опомнился и, завертев головой, выразил глубочайшие извинения по поводу своей болтливости и несдержанности.

- Впрочем, ты и так знаешь, что я безголовая балда.

- Вот серьёзно. Я никогда не слышал ничего подобного. Будто сам на монорельсе покатался и море увидел.

- Зато мы не успели обсудить, как бы выбраться отсюда, - досадливо нахмурился Мика. - Опаздываем на ужин, чувак, погнали скорей!

И мы погнали.

***

Все наши планы разбивались в пух и прах о реальность. Как бы мы бесприпятственно не перемещались по самому Шпилю, выход из него был только один и строжайше охранялся, а также предусматривал хитрую систему шлюзовых отсеков, пропусков и удостоверений. Несколько дней осторожного наблюдения подтвердили: с даром убеждения сюда нечего было и соваться, а больше мы ничего противопоставить охране не могли.

Решительный Валерка высказал смелую версию, по которой предполагалось найти и привести в негодность устройство, распыляющее нейролептик, а потом всем вместе прорваться с боем мимо постов. Между прочим, вооружённых. Я представил, как на рубашках моих ровесников и совсем мелких ребят распускаются алые цветы, и покачал головой:

- Валер, ты мыслишь очень революционно, но вспомни, на входе несколько железных дверей, которые поднимаются и опускаются. Причём не теми, кто там стоит, а на дистанции, откуда-то из здания. Вот запрут тебя между такими дверями, и что дальше?

Он огорчённо поджал губы.

- Сломаю, - в сердцах отрезал мой боевой братишка, чтобы хоть что-то ответить, и надулся.

Оставался ещё выход на крышу, и мы от безысходности начали рассматривать ещё и этот вариант. Проходить туда было можно, собственно, мы там и гуляли, но только с пустыми руками, а чтобы зайти обратно, несколько минут стояли в шлюзе со старым добрым газом. Перед тем, как выпустить под открытое небо, тебя обыскивали и отбирали любую ерунду. А я с некоторых пор очень плохо переношу прикосновения чужих рук, даже если это просто быстрые грубые хлопки по твоим тощим рёбрам. Аж всего передёргивает, и сопротивляться не выходит.

Эту унизительную процедуру с нами и проделали в очередной раз, выпуская всю троицу на плоскость, вознесённую над плотной кашей индустриального влажного смога.

Город внизу скрежетал, выл, спешил, работал, как плохо смазанный старый часовой механизм. Удивительно: о том, что там делалось, можно было лишь догадываться, мы видели одни верхушки самых высоких домов, плывущие в сером мареве, но до ушей доносилось множество разнообразных звуков, искажённых расстоянием и загрязнённостью воздуха. Дребезжат по брусчатке раздолбанные частные автомобили. Газетчики и продавцы фастфуда наперебой рекламируют свой товар, но их заглушает рекламная запись известной парфюмерной фирмы. Размеренно стрекочет и грохочет техника с ближайших фабрик, прессуя, вырезая, соединяя и видоизменяя доступные её примитивным манипуляторам материалы.

- Бенедикт рассказывал мне про самолёты, - вдруг вспомнил Микадо. - Железные летающие машины, несущие в себе людей. Пассажирам не приходилось думать про рельеф преодолеваемой ими местности, про высокие горы и бурные реки. За считанные минуты под ними проносились целые страны. Когда самолёты кончились, мир стал очень-очень маленьким, ограниченным скромными человеческими возможностями, потому что люди в наше время разучились ходить. Или у них пропала мотивация. Раньше путешественником двигал интерес, что находится на другом краю мира - и расстояние, казавшееся нашим предкам огромным, рано или поздно оказывалось преодолённым. Теперь у нас нет белых пятен, в крайнем случае есть пятна выжженные. Мы всё знаем. Нам не хочется никуда идти.

Валерка осторожно взялся пальцами за высокий парапет, привстал на цыпочки. Ледяной ветер рванул его огненную гриву, и мальчишка, привыкший к застоявшемуся воздуху, развёл руки в стороны и залился заразительным хохотом, выдыхая облачка пара.

- Ты только подпрыгивать не вздумай, - нервно предупредил его Мика. - Вылетишь, кто тебя ловить будет?

- А как я вылечу? - слишком буквально понял его братишка, удивлённо наклоняя голову в повороте. - Крыльев-то нет. Я ж не самолёт и не птица.

- Мышки, станьте ёжиками, - пробормотал я, ловя на себе уже два удивлённых взгляда. - Давайте думать, как нам их отрастить.

- Чур, я пить не буду, - предупредил Валерий, настороженно поглядывая на нас и зябко переступая с ноги на ногу.

- Никто не будет пить, Лер, - согласился Мика и вскинул бровь: мол, что за ерунда?

- Я не это имел в виду! Ребята, согласитесь, что птицами становятся вне всякой логики - внезапно и вследствие процессов, которые никто не может объяснить. Куда девается лишняя материя и откуда она берётся вновь, когда маленькая хрупкая выпь и обычный человек поочерёдно сменяют друг друга? Почему выпи-люди, постепенно теряющие разум, могут сосуществовать в одной экологической нише с обычными птицами, вылупившимися в таком виде из яйца? Да и почему именно выпи-то, в конце концов? Что за жестокая лингвистическая насмешка, кто нас так цинично наказывает?

- Или даёт возможность, - заинтересованно предположил старший брат.

- Возможность стать безмозглой тварью? - ощерился я.

- Возможность измениться, как ты того заслуживаешь. Как хочешь. Может, ведя себя иначе, каждый может стать кем-то другим.

- Но мы знаем только о выпях.

- Видимо, это самый простой вариант. Для остальных нужно делать нечто большее, чем просто спиваться.

- Каких птиц мы ещё знаем? - взял я быка за рога. - И чем они нам известны?

- Как должны звучать их названия и с каким активным действием ассоциироваться, - поправил Мика. Валерка смотрел на нас горящим взглядом, но вставить реплику в дискуссию пока не отваживался.

Надо сказать, орнитологи из нас были никакие. Если десятка полтора птиц мы ещё смогли вспомнить, то ассоциативные ряды с ними не выстраивались в принципе. Только Валерка предложил подумать ещё и про летающих насекомых, но превращение в них принесло бы мало пользы. Так мы оказывались в опасности быть прихлопнутым кем-то из собственных близких, а ещё до этого - замёрзнуть насмерть в первые же минуты пребывания на зимней стуже. Но пока не закончилось отведённое на прогулку время, наша компания честно ломала головы.

- А давайте попробуем стать белками-летягами, - мечтательно произнёс Микадо. - Прыгнем с крыши, как бы полетим - и превратимся в белок.

- Мы как бы упадём, - ершисто проворчал я. - И станем человеками-лепёшками безо всяких волшебных превращений.

- А я знаю ещё енота-полоскуна и медведя-шатуна! - вмешался довольный Лерка, за что был изловлен, потрёпан по волосьям и отпущен с миром.

Тем вечером я попытался на языке жестов показать отцу через стекло, чтобы он забирал с собой Валеркину мать и летел искать помощи в деревне. Кто знает, как долго мы будем выбираться сами, а ему тянуть время незачем. Сквозь человеческие пальцы оно бежит как песок, но сквозь птичьи - ещё быстрее.

Он сделал широкий круг перед окнами и вернулся, показывая, что никуда без меня не улетит, отчего я обозвал его дураком и треснул кулаком по стене.

***

Oh can you feel it in the air

It's in your heart and everywhere

We got to keep that dream alive

Порыв ветра растрепал нам волосы и раздул, подобно парусу, свободную одежду.

- А когда-то мы все умели летать во сне, помните? - спросил я, взмахнув руками. Бесполезно.

- Мы и сейчас во сне, - улыбнулся тренер, чьё поджарое тело облегал шелковистый спортивный костюм, а лицо было лицом Лебейна. - Встаньте на парапет на колени.

Сам он стоял чуть ниже, поэтому наши лица оказались примерно на одном уровне, когда я и ещё двое ребят ощутили коленями твёрдость и холод бетона. Должно быть, странная картина для городской ночи, даже если улицы пусты, и только в неизвестном учреждении за нашей спиной горит свет, ложась размытыми квадратами на асфальт. Смога не было, и это казалось нормальным. Тут всё внешне выглядело уютным и мирным, но нарастало ощущение тревоги, быстро подступающей опасности, от которой инстинкт велел сматываться со всех ног.

Тренер, заняв место в одном таком квадрате, опустил голову и свёл ладони в кулаки.

- Теперь мы должны немного подышать особым образом... Ах, да, вот ещё что. - Из кармана он вытащил плитку чёрного шоколада и раздал каждому по дольке. - Это не поощрение, не думайте, это необходимая часть программы, без которой ничего не выйдет.

Он снова отошёл от нас на пару шагов, чтобы не мешать, и начал вдыхать прохладный воздух, в котором уже угадывались нотки озона: откуда-то приближалась гроза.

"Мы не успеем", - тоскливо подумалось мне. Вдыхать надо было отрывисто, по нескольку раз, заполняя лёгкие до отказа, пока грудь не пронзала боль, а в глазах не темнело.

- Почувствуйте, - проникновенно приказал тренер. - Поймите!

Кто-то из моих соседей вскрикнул. Его ноги срастались вдвое по сгибу колена, выпуская перепончатую птичью лапку. Мы распластали руки параллельно земле, уже не глядя на тренера, который с закрытыми глазами повторял речитативом, как заклинание - а возможно, это заклинание и было: "гусиное тело, крылья гусиные..."

Не помню перьев, своих или чужих. Не помню, как оставался позади город-полустанок, дремлющий с полузакрытыми глазами, учреждение в котором так напоминало мой прежний дом, лишённый двух верхних этажей обрывом лестничного пролёта... Каждый из нас на лету касался клювом вод странной чёрной реки, пересекающей город пополам, и резко набирал высоту.

Небо приближалось.

И я проснулся.

***

Thinking of the times

How we laughed and cried

I wouldn't change a thing

I couldn't even if I tried

Through the wind and rain

The spirit of our song remains the same

- Подышать? - переспросил Валерий. - Мы всё время дышим, ничего не происходит, кроме жизни!

- Я всего лишь дословно рассказал свой сон, - терпеливо объяснил я. Мы снова сидели в кладовой, свесив ноги над кручей. - Сны всегда в большей или меньшей степени абсурдны. Но его можно проанализировать. Возможно, нам это в чём-то поможет. Возможно, нет. К тому же подышать предлагалось особым образом. Как-то слишком глубоко, у меня сейчас и не получится. Во сне лёгкие были будто в два раза больше!

- Из-за шоколада? - улыбаясь, предположил Мика.

- Или из-за того, что все встали на колени, - ответил я и дерзко показал ему язык. - Можешь ржать сколько хочешь, но я захватил из столовки по кусочку шоколада для нас всех. Вот и проверим. На колени, холопы!

- А в твоём сне он тоже был синтетический? - уточнил брат.

- А хрен его знает. Настоящего никогда не ел.

Некоторое время мы, стыдливо не глядя друг на друга, стоически пытались повторять действия, производимые группой будущих гусей в моём сне. Думаю, при свете тусклых красных ламп это смотрелось особенно психоделически. Повторяя наши движения, на стенах плясали угловатые тёмно-кирпичные тени.

- Вообще никаких изменений не ощущаю, - признался я, сдавшись. - Там всё случилось гораздо быстрее.

- А гуси - это к чему, кстати? - вдруг спросил Валерка. - Что мы такого делаем... гусиного? Мы их вспоминали в прошлый раз и ничего связанного с ними не придумали.

- Возможно, из нас получатся и не гуси. Если и получатся. Просто... ну, особенность сна, это же не точный рецепт из книжки. В нём могут быть ложные ходы.

- Или один сплошной ложный ход, - тяжело вздохнул Мика. - Попробуем подойти с другого конца проблемы. Какие действия мы сейчас проделывали?

- Дышали, - стал перечислять Валерка, загибая перемазанные шоколадом пальцы. - Становились на колени. Ели сладкое. Мика, ты хочешь, чтобы мы теперь искали ассоциации в обратную сторону? К действиям?

- Верно. Давайте думать. Это всё бред, но давайте думать.

- Чувствовать, - загнул очередной палец Валерка. И строго посмотрел на нас. - Мы должны ещё чувствовать. И понимать. Но я не знаю, что.

- Всё равно мы не знаем птиц, которые звучат подобно чувствам, - пробормотал я и тут же был посещён видением.

Ровное, плавное течение в темноте, в конце которого брежзит свет. Тёплая вода. Чёрная. Разве бывает такая чёрная вода? Убаюкивает. Несёт. Не страшно.

И вслед за ним -- знание.

Чувство.

Feeling.

- Хотя... если допустить, что мы можем использовать другие языки...

- У нас небогатый выбор языков. Я знаю только английский ещё, - сообщил Микадо. - А ты?

- А больше и не нужно, - широко улыбнулся я. - Как тебе слово feeling?

- Филин? - повторил за мной Мика и мигнул. - Если это сработает... и если мы придумаем, как это должно сработать...

- И что мы должны чувствовать, - стоял на своём Валерка, которого наш теоретический прорыв, кажется, вообще не впечатлил. - Мы и так что-то всё время чувствуем, как и дышим! Что, чувствовать тоже надо особым образом? Сильно-сильно? Очень-очень?

- Может быть, чувство должно быть девиантным, вроде пьянства? - подсказал я. - Гнев, ярость...

- Девиантное поведение - это путь в никуда. Моё шестое чувство подсказывает, что это неправильный выход, от которого ты утратишь разум, как выпь.

- Шестое чувство это тоже вариант, - повторил я с задумчиво. Теперь казалось, что мы играем в какую-то странную игру, где с потолка свисают тысячи бумажек на ниточках, а мы наобум сдёргиваем их - и чем больше квадратных клочков оказывается в наших руках, тем больше правильных ответов мы получаем. Пустых выходит больше, но чисто статистически наш мозговой штурм уже можно было назвать удачным. - Не здесь ли нужно копать?

- Ну вот, оно только что проявило себя в действии, - пожал плечами Мика. - Опять что-то не до конца сделали?

Он с хрустом потянулся и встал.

- Знаешь, устал я за сегодня. Все эти научные тыки крайне утомляют. Давай ты посмотришь очередной сон, авось это внесёт ясность и даст нам дальнейшее руководство...

Я был на шаг от того, чтобы всерьёз дать ему леща, обозлённый не столько его пренебрежительным отношением к нашим изысканиям, сколько тем, как быстро он сдался. Ведь очередной шаг к цели был сделан! Он прочёл это по моим плотно сжатым губам и вздёрнул подбородок, оставаясь при своём мнении. Мы разошлись по комнатам, морально измотанные и обиженные друг на друга. За нами плёлся ничего не понимающий и расстроенный Валерка.

Мне не хотелось признавать, что версия с шестым чувством, возникшая из произнесённых слов Мики, была неверной - её не принесла чёрная вода. Может, она могла в будущем стать верной, но мы поторопились; слово уже произнесено вслух прежде, чем было готово родиться - и стало ложью.

***

После нашей едва не состоявшейся ссоры мы резко охладели к разгадыванию этого ребуса. Упорно делали вид, будто не было разговоров о побеге, не было вещих снов, не было попыток препарировать природу превращений и обратить её в свою пользу. Общались друг с другом подчёркнуто вежливо, но прежней открытости добиться пока не могли, что изводило нас обоих. Наконец Мика не выдержал первым:

- Аль, я был тогда как выжатый лимон и ляпнул не подумав. Порой я бываю из-за этого дьявольски нетактичным. Прости.

- Проехали, - бесцветно ответил я. - Давай не будем в ближайшее время обсуждать эту тему. Кажется, мы просто оборвали с потолка все верёвочки с подсказками и теперь щёлкаем зубами друг на друга. Если решение есть... пусть найдёт нас само.

- Мика! Алька! - запыхавшийся Валерка, примчавшийся явно издалека, схватил нас за руки. - Я говорил с Ривилом! Он в Шпиле всего три месяца!

Я посмотрел на них печально и твёрдо.

- Спасибо, Лерка. Я приму это к сведению. А теперь пойдёмте, пора грызть гранит науки. На вашем месте я бы поторопился.

Развернувшись, я двинулся в озвученном направлении.

- Аль, ты что? Времени почти не осталось! - раздался сзади тонкий обиженный крик Валеры. Что-то негромко сказал ему Мика. Я не оборачивался, чувствуя, как спину мне сверлит яростный взгляд. Ну да... я же не знаю, как долго он сам тут находится. Возможно, у него самого остались считанные дни, пока его мать ещё можно вытащить из перьев. Я шёл в аудиторию, и что-то внутри у меня разбухало и болело, и упиралось в наросший когда-то панцирь. Но на этот раз я не пытался отвлечься, забыться, и позволил ему жить. Оно продолжало болеть, пока я занимался обычными ежедневными делами, попутно избегая своих ребят, и надеюсь, что оскал, застывший при этом на лице, хоть как-то напоминал улыбку. Ни к чему пугать посторонних.

Тем вечером я лёг спать, придя точно к отбою, чем вызвал молчаливое удивление соседей. Мацик приоткрыл рот, намереваясь спросить что-то, но передумал. Стоило голове коснуться подушки, верхний свет погас.

Я готовился к тому, что сегодня уснуть не удастся. Душевная боль разрасталась всё дальше и дальше. Было бесконечно жаль ребят, от которых я продолжал отдаляться, не в силах справляться с нервным истощением. Они доверились мне, а я ничего не смог сделать. Лерка считает меня предателем. Бесконечно жаль отца, которого я наверняка не успею спасти и который не готов спасаться в одиночку. Но почему, почему... Как вынести на себе столько вины сразу?

Я расслабился. Пусть река сама несёт меня.

И пришли чёрные воды, пробуждая все органы чувств.

Толстый зелёный полумесяц с сочной красной мякотью в ладонях, пахнущий свежескошенной травой. Щёки, вымазанные арбузным соком. Большие сильные руки, подбрасывающие малыша в небо. Небо синее, чистое. Близко-близко смеющееся лицо: нравится летать, сынок? Вместо всех слов - восторженный визг. Метёлки трав, позлащённые заходящим солнцем. Стебли расходятся на бегу, толстые тяжёлые насекомые падают с них на тёплую землю. А кто это идёт нам навстречу? Побежали, кто быстрее? Тонкая гибкая женская фигура на дороге. Силуэт на фоне заката. Присела, тянет руки. Косолапо добежать, уткнуться в шею, учуять родной запах. Аа, я вас догнал! Куча мала; и снова небо перед глазами, в котором тонешь, вздыхая и улыбаясь до ушей от полноты бытия.

Пауза, сказала чёрная вода. Ты хочешь дальше?

Хочу.

Папа, папа, где мама? Сильные руки дрожат. Малыш, мы не можем здесь больше жить. Я родом из города, мы вернёмся туда. Тяжёлый воздух, щиплющий глаза. Неудобный респиратор. Папа, плохо!

Переключаю восприятие, шепнуло извне, и вернулась тьма. Теперь я слышал только голос, который почти успел забыть.

Бедный ребёнок, он не привык к такому. Да и мне это стало непривычным. Тяжёлая работа, безденежье, отсутствие какой-либо природы, с которой я накрепко сжился. Даже за паршивый глоток воздуха нужно бороться... После того, как не стало Анны, я почти не вижу ни в чём смысла. Только Алька меня держит. Ради него я вновь преодолеваю каменный лабиринт города и думаю о завтрашнем дне. Я тысячу раз думал, как оборвать это всё, и тысячу раз менял своё решение. Но без вот этой дозы, сынок, не смогу, я слишком слаб. Прости меня, малыш.

Так вот как он меня любит?!

Внутри что-то надломилось, подобно скорлупе.

Чудовищная энергия, которую человек вместить в себя не может.

Душа, лишённая опоры, лишённая оков, хлынула наружу, рванулась, вынося себя за пределы тела широкими сильными крыльями, а тело сжимая и выкручивая, и это казалось естественным, как сама жизнь. Я сделал плавный круг по комнате, бесшумно, ибо я был филином, и бесшумно же приземлился на свою постель, не желая разбудить кого-либо движением воздуха.

Отец, я не готов принять причину, по которой ты стал выпью. Можно было бороться иначе.

Но готов простить.

Меня переполняло счастье отсутствия боли, казавшееся слаще всего на свете.

А потом я провалился в блаженную пустоту.

***

- Офигеть, - прокомментировал Мика, которого я выловил с утра пораньше и поделился подробностями своего преображения, продемонстрировав найденное утром на подушке совиное перо. - Так просто всё?

- Просто? - взвился я. - Это путь, который я прошёл в одиночку! И я не знаю, как справитесь с ним вы! И что нужно будет лично вам почувствовать. Валерка... он же маленький совсем!

- Раз маленький, так уж ничего и не в состоянии чувствовать? - как-то грустно усмехнулся брат.

- Дело даже и не за этим стало. Свои чувства надо будет принять, а не отталкивать их, когда поймёшь, что грань выносимости пройдёна.

- Вроде как целоваться с паяльником? - провёл Мика грубоватую аналогию. Но я кивнул:

- Испытывая при этом истинную нежность к паяльнику.

Он помрачнел:

- Да, это гораздо сложнее. Но мы должны рассказать ему в любом случае. И мы все попробуем.

***

Валерий не разделил общего оптимизма. Когда я описал общими словами, что ему предстоит, он печально сполз по стенке и уставился невидящими глазами в пространство:

- Теперь вы меня бросите. Мне нечего чувствовать ничего такого... сильного... и я не смогу.

Я решительно огляделся и откинул спинку многострадального дивана, запевшего сразу всеми пружинами:

- Ложитесь. Оба.

Удивлённые непривычным командирским тоном, они молча полезли на диван, отчего над нашими головами взвилось немалое облачко пыли, а Валерка закашлялся:

- Гадость...

- Сосредоточьтесь. Закрываем глаза. У вас на душе раны, они болят и ноют, не давая покоя. Подумайте, какая из них сильнее всего. Не бойтесь снова ощутить. Мы когда-то сами неумело наложили на них швы, и теперь там накопился гной. Вокруг темно, - я тоже зажмурился и шевельнул пальцами, подражая Мике. - Это обычная тьма, но вскоре вы понимаете, что плывёте на спине по реке, слабое течение которой несёт вас вперёд. Там выход из туннеля, который кажется вам пока еле заметной светящейся точкой. Вода в реке чёрная. Даже не потому, что темно. Она чёрная сама по себе, тёплая и ласковая. Вы готовы довериться ей, как родной, потому что рано или поздно она вынесет вас к свету. И вы открываетесь ей там, внутри. Снимаете в чёрной воде повязки со старых ноющих ран. Первая волна обожжёт вас, это неминуемо. Зато вторая будет вашим лекарством.

И шёпотом добавил:

- И даст крылья.

После этого мы несколько часов провели в молчании и неподвижности, только лица братьев иногда искажались неконтролируемыми гримасами. Ребята явно старались последовать за мной. Я тоже старался не шелохнуться, чтобы не вывести их из транса. Потом перестал ощущать ноги, отсидев их окончательно.

Внезапно Мика с закрытыми глазами издал пронзительный крик и выгнулся дугой на диване. Ещё мгновение - его сотрясло короткой трансформацией, и хищная ночная птица, оглашая тесное пространство кладовки ликующим кличем, совершила у нас над головами свой первый неуклюжий полёт. Очнувшийся Валерка смотрел на филина в восхищении.

Плюхнувшись обратно на потёртую обивку, Мика вернулся в своё тело и некоторое время не мог заговорить. Он переводил взгляд с меня на Валерку, беззвучно открывал рот и размахивал руками, потом расхохотался и откинулся на спину.

- Я смог мысленно объясниться с Риян, когда плыл, - отсмеявшись, сказал он. - Нам в тот день всего лишь не хватило немного взаимопонимания. Я полечу к ней вместе с вами! Валерка, малыш, ты чего такой смурной, а?

- Я забыл, - горестно признался наш рыжик, вцепившись пальцами в колени. - Реку помню. Как чуть не умер - помню. А почему, забыл...

- Это я виноват, - чернея лицом, сообразил Микадо. - Я превратился первым и прервал твои мысли. Надо попробовать ещё раз!

Валерку всего перетряхнуло. Но он беспрекословно лёг обратно. Какое-то время лежал так, потом попросил смущённо:

- Аль, поговори ещё раз... ну, как в прошлый раз, про воду.

Я повторил, пытаясь быть дословным.

Он полежал ещё и наконец убито сказал:

- Не получается. Наверное, только один раз можно было туда зайти.

Мы долго молчали, не зная, что сказать друг другу. Валерка обхватил себя руками. Мика подсел к нему и прижал к плечу.

- Знаешь, - произнёс он наконец, упираясь ему подбородком в макушку и немигающе глядя вдаль, - мне ведь лететь совершенно не обязательно. У меня на свободе никого нет, кроме Риян, но я думаю...

На этом месте Валерка отстранился от него обеими руками и серьёзно посмотрел в глаза, продолжая держать за плечи. Мы увидели, что у него до крови прокушена губа.

- Нет. Ты должен лететь, несмотря ни на что. Даже на меня. Я видел, какой ты сейчас был счастливый. Пусть это счастье станет нашим общим. А если я не смог, почему должны страдать вы? Летите одни. Только пообещайте мне одну вещь. Вылечите мою мать, ладно?

Чёрная река за одно мгновение пронеслась у него в глазах, обрушиваясь широким мощным водопадом.

Краткая судорога преображения.

Так у нас появился ещё один филин.

***

We cross another road

And face another day

Soldiers never die

They only fade away

В тот день я был собран и деятелен, как никогда. Дождавшись визита отца, я прожестикулировал ему сообщение того же рода, что и в прошлый раз, добавив: "Прилетай на крышу после десяти вечера. Уйдём вместе, знаю как". Уж не знаю, что думали при этом другие ребята, и знал ли кто-нибудь из них этот язык. После того, как комнату покинули младшие, это была на редкость молчаливая стайка.

"Простите, что нет возможности спасти вас всех", - мысленно взмолился я. Обучение заняло бы слишком много времени. Кроме того, разработанный нами план не предполагал массового побега. Это должно было случиться тайно, ночью.

Во время вечерней прогулки мы притаились, как мыши, за невысокой кирпичной стенкой, примеченной нами раньше. Чтобы попасть сюда, требовалось сделать с десяток осторожных шагов по узкому карнизу на стене. Он был косо прилеплен ниже уровня крыши метра на два. В условиях зимы и порывистого ветра не самое безопасное предприятие. Рыжик изначально сделал большие глаза и замотал головой, но я сказал ему на ухо: "Дурачок, не трусь. Подумай о том, что ты уже сделал". Это сработало, мы помогли ему спуститься и сами поползли вдоль стены, одной рукой хватаясь за край крыши, а другой подстраховывая братца, у которого такой возможности не было из-за мелкого роста. Ноги скользили, мокрые грязные комья снега летели с карниза в чёрную бездну. После этого какое-то время нам было даже жарко, а когда мы вылезли обратно на крышу, привалились к нашему скромному убежищу и немного отдышались, мороз начал покусывать нас за ноги и пробираться под полы одежды. Валерка бесшумно чихнул, схватившись за нос.

Было семь вечера. В восемь выход на крышу закрывался, а в десять наступал отбой. Мы надеялись, что за промежуток до закрытия о нас забудет верхняя охрана, хотя надежда была слабой, а если нас и будут искать, то где-нибудь в другом месте.

Мы сбились в тесную кучку и согревали пальцы перемешанными струйками дыхания. Пританцовывали и приседали, слушая возбуждённые Микины рассказы о том, как его невеста, несомненно, примет их и будет рада помочь их птицам.

- Риян очень добрая, - убеждённо говорил он. - Вспыльчивая, бывает, но всё-таки хорошего в ней больше. Вы её тоже полюбите.

- А ты можешь потом познакомить нас с Бенедиктом? - попросил я. - Мне почему-то кажется, что отцу пойдёт на пользу немного погостить у него, если дед согласится.

Мика высказался в том духе, что, разумеется, Бенедикт будет просто счастлив, да он и сам не прочь навестить Край Света ещё раз. А потом слетать в другую сторону и увидеть, что делается там.

Больше мы планов на будущее не строили, опасаясь спугнуть удачу.

Играли в города, читали стихи, считали кирпичи на стенке.

Время, которого нам так всегда не хватало, ползло беспощадно медленно. По нашим расчётам, оставалось минут пятнадцать. Я еле ощущал собственное тело, окоченевшее на ветру, и терялся в догадках: то ли мы убиваем три часа, то ли три часа убивают нас, и у кого выходит лучше.

Внезапно вся крыша озарилась светом и наполнилась топотом множества ног.

- В последний раз их видели тут, - услышали мы чей-то озлобленный голос. - Контроль сказал, что обратно они не спускались. Ищите!

Мы медленно встали и вжались в стену. Если они догадаются заглянуть за угол, то могут увидеть в щель наши ноги.

Давно так не билось сердце. С тех самых пор, как...

Тогда я так же жался к стене, пытаясь слиться с ней.

И отец летит на меня, как тогда. Правда, на сей раз я успел заметить его издалека. И ещё одна выпь за ним. И ещё... сколько же их? Ай да папка!

- Неужто вниз сиганули? - недовольно предположил другой ювенал, стоящий совсем близко. - Идиоты! Посмотрите там, доложите. Один отряд остаётся на месте.

С трудом разгибая пальцы, я показал подлетающей стае: "Опасно! Держите дистанцию!" Вожак тут же заложил поворот, увлекая за собой остальных. Я подманил ребят, и мы склонили вместе головы.

- Настало время, - прошептал я. - Нам придётся самим добираться отсюда до остальных. Возможно, будет обстрел. Постарайтесь лететь не по прямой. Превращаемся, - и нервно выдохнул.

- А как это делать теперь? - беспомощно оглянулся Мика. - В прошлый раз мы спали...

- Лерка бодрствовал, - возразил я, начиная беспокоиться, и кинул на него быстрый взгляд. - Мы можем, спать не обязательно!

"Инициация", - прошелестело в голове, ставя всё по местам.

- Что такое инициация? - немедленно спросил Валерий, морща лоб.

- Вы ели шоколад на ужин? - задал я встречный вопрос. Крайне глупый в сложившейся ситуации. В отдалении кружила немалая стая птиц, рискуя привлечь к себе внимание. На ярко освещённой крыше в боевой готовности расположилось полтора десятка человек, высматривающих троих мальчишек, сжавшихся замёрзшими мышатами за ненадёжным укрытием. Я продолжал терять контроль над телом.

- Ел, - сказал Валерка, а Мика просто кивнул.

"Плацебо". Правда? Ну и ладно. Почему ты помогаешь нам?

"Soldiers never die they only fade away"

Это загадка?

"Это песня. Вы смешные птенцы. Теперь всё в ваших руках. Прощайте".

На какие-то секунды, потрясённый, я перестал видеть и слышать мир вокруг, но потом очнулся, вздрогнул и оглянулся на братьев.

- Действовать придётся быстро, - предупредил я. - Сейчас мы встанем на парапет на колени и, возможно, окажемся в зоне видимости. Вспоминайте: руки параллельно земле. Глубокое дыхание. Готовность к полёту. Здесь, наверху, чистый воздух, у нас получится.

Микадо оставался серьёзным и снова кивнул. Рыжик смотрел на меня восхищённым взглядом. Он больше не боялся и испытывал только радостное нетерпение.

Мы одновременно сделали шаг к краю. Я позволил спокойной пустоте овладеть собой. Меня не волновали раздавшиеся за спиной радостные азартные крики. Важно было только то, что со мной происходит.

скорее летите к нам алька

Стая волновалась, с трудом удерживаясь, чтобы не рвануться навстречу. В траектории её полёта угадывалось скрытое напряжение, как в свёрнутой пружине. Одна из птиц отделилась от прочих, и я с замиранием сердца узнал её. Ну зачем?!

они целятся я прикрою

нет назад

алька не бойся я прикрою

не смей назад ты мне нужен папка

Взмах крыла, тормозящий движение. Удивлённая, осознанная радость в круглых выпьих глазах, торжествующий вопль, невозможный для птичьего горла. Непередаваемые мыслеформы, в которых сильные руки снова подбрасывали меня в небо.

Густой, как кисель, тёмно-серый зимний воздух с зависшими в нём снежными хлопьями вспарывали медленно летящие пули, от которых мы уворачивались в плавном танце ночных хищников.

Небо приближалось.

И это больше не было сном.

Пожелайте нам ни пуха ни пера.

28.02.2013 - 18.03.2013 (с) Hunter

В тексте использованы фрагменты песни The Best Is Yet To Come (c) Scorpions

Комментарии: 1, последний от 10/11/2015. © Copyright Синиченко Олеся Размещен: 08/11/2015, изменен: 16/09/2018. 79k. Статистика. Рассказ: Фантастика Скачать FB2		Ваша оценка:

Синиченко Олеся : другие произведения.

Чёрная река