От автора

     Все описанные в рассказах события, а также действующие и упоминаемые лица вымышлены. Любые совпадения или сходство имён — случайны.

     Юрий Симоненко

     Хозяин жизни

     Большой чёрный автомобиль с мигалкой на крыше катил по проспекту. Было пасмурно, накрапывал дождь. Серые мыши с мокрыми хвостами и казавшиеся от сырости какими-то облезлыми хомяки куда-то бежали вдоль тротуаров, спешили, уворачивались от летевших в них из-под колёс брызг. Другие машины пропускали посверкивающего жёлтым проблесковым маячком полированного монстра, не чиня ему препятствий.

     В отделанном бежевой кожей и дорогим деревом салоне было просторно, свежо и уютно. Дома, витрины, тротуары с разбегающимися по ним от падающих с неба крупных холодных капель неудачниками сменялись за окнами, словно кадры кинофильма.

     Кузьма Кузьмич сидел, развалившись на диване, курил сигару и смотрел то вперёд, то в окно справа. Его квадратный широкий афедрон накрывал едва ли не половину всей площади дивана; шерсть его лоснилась, кожа на холёных лапах была розовая, а карие глазки-бусинки навыкат смотрели сыто, нагло и безразлично.

     Выпустив кольцо густого дыма, Кузьма Кузьмич протянул лапу с сигарой к позолоченной пепельнице и стряхнул пепел наманикюренным когтем.

     «Вот он, успех! — сказал про себя Кузьма Кузьмич. — Я — самый обычный хомяк с окраины, добился от жизни многого, и теперь сижу здесь, в приличной машине. (Автомобиль в этот момент остановился на светофоре.) А вон тот, — взгляд его упал на одного из прохожих, — с мокрыми усами… Топчется на остановке, мокнет, автобус ждёт… Неудачник. Вот какая нормальная баба станет жить с таким лохом, что на автобусе ездит! А эта… — он перевёл взгляд на молоденькую мышку, — шлюшка хвостатая… Стоит. Косится. Ха! Заме-етила! Может подобрать? Ведь спит и видит, как бы сесть солидному мужчине на… хвост. Знаю, знаю, что за мысли крутятся в этой милой серенькой головке… (Машина тронулась.) И их таких в стране миллионы! Серое быдло…

     Хомяк затянулся из сигары, отчего карие глазки его покраснели сильнее обычного. Выпустив облако дыма, он ткнул сигарой в пепельницу.

     «Дурачьё криволапое. Зачем живут — сами не понимают. И правильно! Для этого и работаем… — Надменная ухмылка покривила хомячью морду. — Эх, мне бы больше власти… Чтобы как у крыс! — Он мечтательно прикрыл глазки-бусинки, при этом два передних резца выдвинулись из пасти сильнее обычного. — Но, увы, родился я хомяком, а не крысой, и всего положенного моему брату достиг. А дальше — всё, потолок…»

     За окном смеркалось. Большой чёрный автомобиль ехал по широкой улице, где с минуты на минуту должны были включиться фонари; витрины магазинов, кафе и ресторанов уже светились, добавляя в дождливый вечер ощущение праздника. Настроение у Кузьмы Кузьмича было не плохое, нет — так, легкая сытая меланхолия, которая ему даже нравилась.

     Зазвонил телефон. Хомяк подобрал лежавший рядом на сиденье смартфон, посмотрел на экран и ответил:

     — Да, моя мышка!

     — Дорогой, — пропищал из трубки голос жены. — Ты еще не дома?

     — Нет. Буду позже. А ты где?

     — У мамы. Я немного задержусь. Мама приболела… Я уже распорядилась, чтобы тебе приготовили ужин, а я поужинаю здесь… у мамы…

     — Хорошо. Машину прислать за тобой?

     — Не надо, я с водителем.

     — Если что, звони.

     — Конечно-конечно! Целую, дорогой! Пока-пока!

     Гудки.

     — Сучка хитрожопая! — тихо пробормотал себе под нос Кузьма Кузьмич. — Мама приболела… — И добавил зло, уже про себя: «У старой шалавы батальон любовников. Насмерть затрахает кого угодно, болезная… — Он открыл мини-бар и достал оттуда новую сигару. — «С води-ителем»… — передразнил он мысленно. Щёлкнул золотой зажигалкой, прикурил. — За дурака меня держит, тварь усатая…»

     Он давно не любил жену, и та отвечала ему взаимностью. Иногда ему казалось, что он вообще никогда и никого не любил. Молоденькие хомячихи и мышки, которых он часто менял, были для него — так, обслуживающий персонал… как вот, к примеру, официантки, или как швейцары. С той лишь разницей, что швейцары открывали перед ним двери и получали за это чаевые, а остроносые молодушки раздвигали лапки, и тоже вознаграждались. Единственной и по-настоящему честной любовью всей его жизни была любовь к власти. Власть — вот её Кузьма Кузьмич любил всем своим хомячьим существом.

     Нажав кнопку связи с водителем, хомяк распорядился ехать домой. Погода совсем испортилась: начался ливень, за окном уже не на что было смотреть. И курить больше не хотелось. Машина свернула в направлении выезда из города.

     Кузьма Кузьмич рассеянно смотрел в окно на сносимые ветром капли воды, что горизонтально бежали по пуленепробиваемому стеклу. В голове было пусто — никаких мыслей — и он словно выпал из времени, просто смотрел в окно.

     Когда ливень закончился — внезапно, будто на небе повернули кран — он очнулся от забытья и ему нестерпимо сильно захотелось выйти наружу, вдохнуть свежий после дождя воздух полной грудью, пройтись прямо по лужам. Кузьма Кузьмич снова нажал кнопку.

     — Останови, — приказал он.

     Водитель взял к обочине и остановил машину.

     Это была окраина города. С одной стороны широкого проспекта, превращавшегося где-то здесь в федеральную трассу, вереницей выстроились торговые центры и гипермаркеты с огромными как футбольные поля автостоянками перед ними, с другой росли в небо многоэтажки нового микрорайона, а между проспектом и многоэтажками протянулся жиденький сквер с коваными фонарями и ажурными скамейками.

     Кузьма Кузьмич потянулся к бару, взял сигару, понюхал её и, поморщившись, вернул на место, после чего открыл дверь и, пыхтя, выбрался из машины. Снаружи воздух пах озоном; вдохнув его полной грудью, хомяк потянулся лапами в разные стороны, махнул вышедшему, было, вместе с ним водителю и по совместительству охраннику:

     — Побудь здесь. За мной не ходи.

     Осмотревшись, он грузно побрёл в сторону ближайшей скамьи…

     …Кот Василий был молод, силён и красив. Работал в охране на большой стройке; жил, как и миллионы других котов, в непримечательном микрорайоне на окраине мегаполиса вместе с женой Марфой. (В свое время не один клок шерсти был выдран из наглых морд самых породистых ухажёров, ради завоевания лапки и сердца трёхцветной зеленоглазой красавицы.) Василий был честным и принципиальным котом, благодаря чему пользовался уважением соседей и товарищей по работе. В молодые годы он успел надрать морду едва ли не каждому второму котанý на районе, за что теперь представители подросшего поколения усатых задир почитали за честь с ним поздороваться при встрече, потому что знакомство с Васей — плюс к авторитету.

     Выйдя из автобуса на остановке возле сквера, Василий вдохнул полной грудью свежий вечерний воздух, потянулся, вытянув трубой полосатый хвост, и направился домой по привычному маршруту. В животе у него урчало. Как всегда после смены, ему хотелось поесть, помыться и завалиться спать.

     «Интересно, — подумал кот, — что там сегодня дома на ужин?» — Только он так подумал, как произошло нечто странное…

     …Непонятно, как и откуда на только что пустовавшей скамейке, мимо которой он как раз проходил, появился здоровенный жирный хомяк! Секунду назад никакого хомяка там не было, скамья была пуста, и вот он на ней, сидит! Сидит, морщится, сощурив красные глазки-бусинки и выставив вперёд штакетины жёлтых передних зубов.

     Как и полагается всякому нормальному коту, Василий среагировал молниеносно…

     …Кузьма Кузьмич сидел на сырой скамье, широко раскинув лапы и расслабленно откинувшись назад на удобно изогнутую спинку, и мечтательно воображал себя настоящим крысом. Налитые кровью глазки-бусинки вальяжно скользили по проезжавшим по проспекту машинам, редким прохожим, не задерживались на деталях. Он не думал ни о чём, он просто ощущал это: он, Кузьма Кузьмич, настоящий, пусть и маленький, но крыс — хозяин. Хозяин жизни.

     В какой-то момент на периферии зрения Кузьмы Кузьмича мелькнуло что-то странное, что-то недолжное быть. Он повернул морду, и взгляд его остановился на ужасающем и вместе с тем удивительном явлении. Только что никого рядом не было, и вот из ниоткуда посреди аллеи появилось огромное полосатое чудовище с жёлтыми глазами, двигавшееся невероятно быстро. Чудовище тотчас метнулось к Кузьме Кузьмичу и…

     …«Кабздец!» — успела пронестись в хомячьем мозгу последняя мысль, за мгновение до того, как здоровенная когтистая лапа ударила хомяку в голову…

     …Инстинкт охотника, в мгновение пробудившийся в уставшем после смены Василии, превратил его в боевую машину: все чувства его обострились, ум стал быстр как компьютер, а мышцы налились силой и лёгкостью. В секунду он разобрался с грызуном, пробив тому когтем череп аккурат за ухом, а когда азарт охотника снова уснул, оставив в теле заряд бодрости, взял добычу двумя лапами, прикидывая вес:

     — Ух ты, удача-то какая! — радостно сказал он сам себе. — Какой, сука, здоровый! И жирный, жирный-то какой! Целая крыса!

     Перекинув тушку хомяка через плечо, кот достал из кармана жилета мобильник и, втянув один коготь, ткнул подушечкой лапы в иконку быстрого вызова на экране.

     — Да, мой котик, — тотчас ответила ему Марфа. — Ты где? Скоро будешь?

     Вася обожал слушать, как она мурлычет.

     — Я недалеко, в сквере, — сказал он, совладав с охватившими его чувствами. — Уже иду. У меня для тебя сюрприз, Марфуша… Нет, не скажу какой, иначе это будет уже не сюрприз… Нет, это не красивое… Но вкусное! Всё, жди. Целую!

     Ветка дерева склонилась возле фонаря так, что отбрасываемая ею тень полностью накрывала стоявшую неподалёку скамью и сидевших на скамье влюбленных. Ливень застал их в этом самом сквере, и они не стали никуда убегать. Дождь был тёплый, июльский. Они просто сели на лавку, прижались друг к другу и парень открыл зонт.

     Теперь, когда дождь закончился, зонт лежал рядом на лавке, а двое оставались сидеть на сухом месте. Он держал её руки в своих руках, смотрел на неё, и с увлечением что-то ей рассказывал, а она слушала и улыбалась. В общем, им было хорошо вместе.

     — Ой! Смотри! Кот! — сказала вдруг девушка.

     Парень прервал рассказ и проследил взгляд подруги.

     Метрах в двадцати от них, под соседним фонарём по аллее шёл крепкий полосатый котяра, неся в зубах добычу — здоровенного грызуна. Хвост кота торчал вверх крейсерской мачтой, спина прямая, походка как у рыси, или манула, или какого-нибудь другого лесного зверя.

     — На Матроскина из «Простоквашино» похож, правда ведь?— заметила девушка.

     — Да, есть что-то. — Парень улыбнулся. — И важный какой! Вон, поймал уже кого-то…

     — Ага! Крысу, кажется…

     — Нет. Это или морская свинка, или хомяк большой. У крысы хвост длинный, а здесь хвоста не видно. Хотя… может и отгрыз… — Парень осёкся, заметив, как подруга поморщилась. — И ведь сам не съел! Как думаешь, несёт кому-то?

     — Может быть, кошке с котятами? — предположила девушка.

     Она почти угадала. Почти — потому, что котят у них ещё не было, и Кузьму Кузьмича Василий с Марфой съедят вдвоём. А их первые котята появятся на свет только через неделю.

     Охотник

     Новый день Сер встретил в лесу, где охотился на кошек. Огненная верёвка высоко над головой засветилась сначала тускло, а потом всё ярче и ярче и вскоре осветила лес наверху, в котором охотились заклятые враги Сера — Ыр и Бур из клана Ыртыр. За ночь Серу удалось добыть аж двух котанов — полосатого и рыжего. Сер собирался вернуться в деревню посветлу, чтобы все видели его успех, и поэтому остался до утра на острове Ур, который на озере Чага, ближе к берегу клана Гыдыб, из которого и был Сер.

     Он частенько ночевал на этом острове. Здесь было тайное место предков — квадратный домик с железной дверью с одной стороны, и решётками с трёх других. О месте том никто из охотников Гыдыбов не знал. В домике был круглый железный колодец, по которому можно было спуститься прямиком в подземные ходы предков, и Сер пару раз даже отваживался туда спускаться и немного там ходил, но в итоге решил, что лучше будет накрыть колодец решёткой из веток и устроить поверх решётки лежбище. В том безопасном домике с железной дверью, которую Сер наловчился открывать снаружи и запирать изнутри, он обычно отдыхал, спал, и, бывало, складывал там добычу, чтобы с собой не таскать.

     Сер выбрался из домика незадолго до того, как огненная верёвка начала светиться, неспешно справил нужду в дырку под приметным камнем, из которой всегда шёл тихий гул, и разместился поудобнее на полянке, устремив взгляд вверх. Сер был любопытным: за всем наблюдал, всё примечал. В отличие от большинства соплеменников, ему всегда было интересно: как устроена огненная верёвка, и почему проклятые Ыр с Буром, а заодно и весь их лес вместе с котами и деревня с бабами и детьми не падают сверху на него; почему озеро Чага не прямое, а изогнутое, как охотничий лук, и вода из него никуда не растекается. Шаман Дыр Кар на все эти вопросы отвечал какой-то хернёй. Говорил, что мир их — большая бочка, которая летит в пустой темноте от одного огненного шара к другому, и что, когда долетит, они все о том обязательно узнают, и пойдут в священную деревню предков, где спрятаны бочки поменьше, в которых они полетят через пустую темноту к большому-пребольшому шару навроде яблока или апельсина. Гыдыбы втихую посмеивались над шаманом. Все знали, что молоть эту ерунду шамана научил его отец, а отца дед. Но, всё же, Серу было интересно — как оно всё утроено. И потому он едва ли не каждый день устраивался наблюдать за огненной верёвкой.

     Посмотрев на возгорание нового дня, и послав искренние проклятия Ыру с Буром, а заодно и их старшим сыновьям Ыку и Гэку (чтоб им всем свалиться сверху прямиком в озеро!), Сер встал, отряхнулся, подобрал с травы лук с колчаном и тушки котанов и пошёл к берегу, чтобы вброд перейти с острова на большую землю.

     Попаданец Аркадий Рогатов. История первая. Князь

     Попал как-то раз попаданец Аркадий Рогатов в тело князя из рода… Впрочем, не будем уточнять род… Как попал? Да как и все нормальные попаданцы попадают — хрен его знает как. Жил себе жил, ходил на скучную бесперспективную работу, где коллеги его не уважали, терпел постоянные наезды тёщи, «не замечал» измен неверной жены, иногда получал по морде от соседа-уголовника Васьки Штакета… В общем, обычная была жизнь у Аркадия. А потом «бац!» и он уже князь!

     …Быстро оправившись после вызванного неожиданным переселением в новое тело морального стресса, решил Аркадий, что надо приносить пользу Родине. А-то как же она, Родина, без его, Аркадия Рогатова, то есть, теперь, конечно, не Рогатова, но и не Романова, да и не Аркадия вовсе… но не будем уточнять… Как же Россия-то без него… Ведь кругом одни дураки: Государь Император ничего не понимает ни во внутренней, ни во внешней политике; чиновники все воры и бестолковые; полководцы — дураки, не умеют правильно воевать по военной науке; промышленность никуда не годится; сельское хозяйство неэффективно; учёные придурки всё никак не изобретут радио с телевидением, не откроют теорию относительности… Короче, бардак в стране сплошной. Но уж теперь-то, когда здесь, в этом отсталом времени оказался прогрессор из двадцать первого века, всё точно изменится в лучшую сторону.

     «Надо поговорить с Государем! — решил Аркадий. — Историю я знаю хорошо: немало книжек в своё время про других попаданцев прочитал. Расскажу Его Величеству пару исторических фактов, о каких никто кроме него самого сегодня знать не может, а потом, когда Государь убедится, что я — настоящий кладезь знаний, когда сделает меня своей Правой Рукой и куратором над всеми министерствами и ведомствами, вот тогда-то я и разверну бурную деятельность: изобрету электричество, телефон и телеграф, построю первый автомобиль, самолёт и трактор, внедрю в войсках унитарный патрон, налажу производство пенициллина и выпущу сборник стихов Высоцкого под своим именем…»

     И пришёл Аркадий под княжьей личиной на приём в кабинет к Императору, и стал рассказывать тому о разных пикантных предметах и государственных делах, о каких ему, Аркадию, несмотря на титул, знать не полагалось. Послушал его Государь, послушал и…

     …Пригласил в кабинет главноуправляющего Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, которому и передал нашего попаданца, что называется, на руки. И отправился несостоявшийся прогрессор сначала в застенки будущей Охранки, а оттуда — в закрытое медицинское учреждение, какое в наше время в народе зовут просто: «дуркой».

     В заведении том, с известным комфортом, — князь, всё-таки, — Аркадий провёл последние двадцать лет отпущенной ему Господом жизни. К его услугам были весьма приличные апартаменты, обширная библиотека, закрытый дворик и парк с прудиком, для прогулок; о нём заботились медработники и внимательная прислуга.

     Поначалу его посещали родственники и какие-то незнакомые люди, которым отчаявшийся в неволе попаданец рассказывал о будущем: про войны и революции, про Советский Союз, про полёты в космос, кино и Перестройку; но со временем визиты прекратились, и осталось князю только общество всегда проявлявшего к его рассказам живой интерес лечащего врача, угрюмых медбратьев и слуг. Он часто писал письма Императору, министрам и полководцам, в которых учил как правильно управлять страной, развивать прогресс и побеждать в войнах. Письма те читали только врач и главноуправляющий Третьего отделения. Иногда, под настроение, он давал концерты для немногочисленных соседей по заведению и персонала — исполнял под гитару песни Высоцкого. Песни слушателям нравились, Аркадий имел успех. От отчаяния Аркадий стал писать романы о других попаданцах, но читателей у тех романов было по-прежнему двое…

     С годами пребывания в заведении от постоянного умственного напряжения его начали мучить приступы мигрени, однако умер недужный князь, как то часто бывало в те времена у благородных господ, от чахотки. А после смерти проснулся он в двадцать первом веке в своей квартире в кровати с неверной женой. За стеной в соседней комнате орал телевизор, — это глуховатая тёща смотрела ночной повтор любимого ток-шоу для домохозяек. Аркадий подскочил с кровати и побежал в совмещённый санузел, чтобы посмотреть в зеркало, — он двадцать лет не видел своего истинного лица. Оказавшись перед зеркалом, он долго не мог узнать себя в нём, но потом, конечно, узнал и успокоился. В зеркале был он, Аркадий Рогатов, никакой уже не князь.

     Постояв ещё немного и посмотрев на стареющее своё лицо, он умылся и побрёл обратно в спальню к жене. Утром ему предстояло отправиться на давно забытую нелюбимую работу.

     Новые люди

     10 июля 1856 года, Санкт-Петербург, гостиница рядом со станцией Московской железной дороги, вечер

     Нумер, в который в начале девятого часа вечера заселился Дмитрий Сергеич Борщевиков — герой этой короткой поучительной повести, был чист и в меру уютен. Тёплый июльский воздух, свободно проникавший в нумер через открытое окно, отчётливо пах шпалами и паровозной гарью, однако сомнительные ароматы железной дороги мало смущали Дмитрия Сергеича, ибо то был запах прогресса, к коему наш герой имел устойчивый пиетет. Да и не собирался он надолго здесь задерживаться. Впрочем, о том несколько позже…

     Как того требует взятый автором старомодный стиль повествования, вначале надобно бы описать внешность героя (внутренняя же его сущность откроется читателям в своё время). Итак, Дмитрий Сергеич Борщевиков был крепкий молодой человек среднего или, пожалуй даже, несколько повыше среднего роста с украшенным орлиным носом и толстыми губами овальным лицом и тёмнокаштановыми волосами. Многие дамы находили таковую внешность привлекательной. Одет он был небогато, без роскоши, но чисто и опрятно, — во всяком случае, в гостиницу его в таком платье пустили.

     Слуга, который перед тем внёс в нумер чемодан Дмитрия Сергеича и забрал у него паспорт на прописку, быстро вернулся с документом, и принёс заказанные им чай и котлетку.

     — Благодарю, — сказал Дмитрий Сергеич, когда слуга поставил всё на стол.

     — Чего ещё изволите? — вопросил слуга, не прибавив к окончанию полагавшееся «-с», ибо, сходу оценив платье и после ознакомившись с паспортом нового постояльца, точно убедился, что тот — никакой не барин, а всего лишь образованный из мещан, как и он сам.

     — Нет, больше ничего не нужно. — Демократичный Дмитрий Сергеич не обратил внимания на маленькое хамство. — Прошу вас, по возможности, не беспокоить меня сегодня. Я сильно устал и хочу спать. А вот утром непременно разбудите меня, в восемь! У меня на завтра спешные дела.

     — Всенепременно, — сухо ответил слуга и вышел.

     Герой наш запер дверь, вернулся к столу, сел и принялся шуметь ножом, вилкою и чайным прибором, с аппетитом уплетая котлетку с чаем. Потом, отставив прибор в сторону, взял со стола бумагу, перо и чернила и достал из потайного кармана сюртука конверт, который быстро вскрыл.

     В конверте были три записки, написанные рукой не нашего героя, и наш герой, внимательно прочитав и перечитав эти записки несколько раз, тщательно переписал их слово в слово. Подождав, пока чернила высохнут, он убрал записки обратно в конверт, приложив к ним две копии, и спрятал конверт в прежнее место. А третью записку положил на середину стола.

     Содержание той записки было следующим:

     «Для полиции.

     Выхожу из гостиницы в одиннадцать вечера и уже не возвращусь. В третьем часу ночи меня услышат на Литейном мосту. В смерти моей прошу никого не винить.

     Д.С. Борщевиков».

     Встав из-за стола, Дмитрий Сергеич прошёл к открытому окну и выглянул наружу. За окном был пустой переулок, выходивший одним концом к железной дороге. До захода солнца оставалось ещё два часа с четвертью, но вдоль стены гостиницы уже пролегла удобная тень.

     Постояв и послушав минуту, Дмитрий Сергеич чертыхнулся и вернулся ко входу, где на вешалке висела его фуражка, которую он чуть не забыл. Это была важная деталь плана: в фуражке этой его видело множество знакомых, и видела прислуга гостиницы, и видел извозчик, на котором он сюда приехал. Спрятав быстро фуражку за пазуху, вернулся к окну, ещё минуту послушал, повыглядывал и, наконец, перемахнул через подоконник. Нумер был на втором этаже.

     Здесь следует сделать некоторое отступление, чтобы вкратце рассказать читателям предысторию того печального происшествия, что имело произойти в ночь с десятого на одиннадцатое июля года одна тысяча восемьсот пятьдесят шестого от Рождества Христова на Литейном мосту в Санкт-Петербурге.

     Началом всех последующих событий, что привели нашего героя на Литейный мост, послужила его женитьба четыре года назад на милой девушке осьмнадцати лет Вере Павловне Ромашкиной, дочери мелкого чиновника и ростовщицы. Свадьба состоялась вопреки воле родителей Веры и в пику её тогдашнему жениху, каковой, по мнению Дмитрия Сергеича, девушку не любил, а имел к ней одну только похотливую страсть, совершенно реакционную и крепостническую. Герой же наш реакционной похоти к девицам не имел, хотя и порядком кутил в своё время, вследствие чего было у него довольно много любовных приключений, но его похоть не была реакционна, потому как был он из передовых людей своего времени — то есть, из тех, кого позже станут называть «новыми людьми». А у «новых людей» всякая похоть сопряжена с высоким нравственным чувством. Вот и в брак с Верой Павловной Дмитрий Сергеич вступил из сугубо прогрессивных соображений: чтобы освободить её от обязательств перед родителями, что осьмнадцать лет растили дочь, вкладывая в её воспитание немалые по их меркам средства, и рассчитывали через выгодный брак устроить её жизнь, а заодно и свою — уж не без того — старость.

     Вера Павловна была девицей схожих с Дмитрием Сергеичем взглядов, и ей вовсе не хотелось супружеского закрепощения. А ещё Вера Павловна видела иногда мистические сны. И вот приснился ей сон, в котором она сидела в сыром подвале, вместе с другими девушками, а потом к ней в подвал пришла некая потусторонняя сущность женского полу с непрерывно меняющимися лицами, представившаяся «невестой многих женихов и сестрой своих сестёр» и выпустила её на волю, плясать и веселиться, наказав при этом, чтобы Вера Павловна поскорее выбрала себе жениха из числа её, сущности этой, многочисленных кандидатов. «Хочу, чтобы мои сёстры выбирали себе мужей из числа моих женихов!» — сказала сущность Вере Павловне. Когда девушка рассказала Дмитрию Сергеичу этот свой сон, он сразу понял, что является одним из женихов многоликой сущности и, полный решимости «вызволить Веру Павловну из подвала», предложил ей заключить брак. Не обычный реакционный брак, в котором девушка переселяется из родительского «подвала» в «подвал» к мужу, чтобы рожать и воспитывать детей, а такой брак, в котором супруги свободны ходить налево и направо, вступая в связи с кем пожелают, и ничем друг другу не обязаны — в брак «новых людей». И Вера Павловна, будучи по духу и сама из «новых», конечно же, согласилась.

     И стали они жить как прилично «новым людям». Сняли квартиру на Васильевском острове, в которой расселились по разным комнатам, заведя правило: не входить в комнаты друг к другу без разрешения и не задавать друг другу лишних вопросов. Чтобы содержать жену, Дмитрий Сергеич бросил учёбу в медицинской академии, где учился до женитьбы, и стал перебиваться случайными заработками — репетиторством и переводами. Вера же Павловна, узрев очередной мистический сон, в котором ей снова явилась многоликая сущность и дала наставления — как дальше жить и что делать, открыла швейную мастерскую.

     Дело у Веры Павловны пошло. Вначале она наняла несколько швей, с которыми вместе шила одежду на заказ, там же, на съёмной квартире. Потом, когда штат работниц увеличился, она сняла отдельное помещение, гораздо больше первоначального, в котором устроила то, что позже станут называть «кооперативами», заодно с общежитием. То есть, у трудившихся в мастерской женщин, как в овэновской общине, было всё общее — стол, кров, досуг, и, чтобы от первого, второго и третьего перейти к главному — к работе, достаточно было пройти в соседнюю комнату. Доходы при этом швеи делили поровну, в складчину покупая всё нужное и даже нанимая кухарок и бухгалтеров, а Вера Павловна была у них за предводительницу. Заказами прогрессивное предприятие нового типа и по совместительству кузницу «новых людей» обеспечивала хорошая подруга Веры Павловны француженка Жюли Ле-Блядье — бывшая парижская проститутка, которую в Петербург привёз состоятельный любовник, полковник, содержавший её уже несколько лет. Ведущая беспечную жизнь содержанки, Жюли бывала во многих петербургских домах, где и рекомендовала мастерскую подруги; и ни одна из тех дам, которые раз заказывали что-либо у Веры Павловны, не уходила уже к другим портным.

     В общем, жили Дмитрий Сергеич с Верой Павловной четыре года. И даже отношения между странными этими супругами на некоторое время приобрели характер нормального — то есть такого, какое бывает у обычных, а не у «новых» людей — супружества. Мастерская Веры Павловны давала твёрдый доход, да и Дмитрий Сергеич, наконец, нашёл себе работу — поступил на службу в контору к одному фабриканту. Так что, нужды в средствах, как попервóй, супруги не испытывали. А потом приснился Вере Павловне новый мистический сон, из которого она поняла, что вспыхнувшая, было, в ней любовь к мужу — не настоящая любовь, а лишь благодарность за «вызволение из подвала», и что любит-то она по-настоящему не его, а его друга Александра Матвеича Рамзанова…

     Сей Александр Матвеич был, как читатели уже наверное догадались, тоже из «новых людей». Мещанин — сын писца уездного суда, в отличие от друга, он таки закончил медицинскую академию и стал сначала врачом в гошпитале, а потом и профессором в академии. Как и друг, Александр Матвеич был чужд безнравственной и реакционной похоти к девицам, а ту, что имел, сопрягал с высоким нравственным чувством. Так, к примеру, ещё будучи студентом, встретив однажды чахоточную проститутку и алкоголичку, он уплатил её долги хозяйке публичного дома, в котором оная служительница Афродиты непосильно трудилась, вылечил её от чахотки и отучил от пьянства, и только после стал с ней сожительствовать. Разумеется, «свободно», не обременяя бывшую гетеру реакционными узами брака и какими-либо обязательствами. Они прожили вместе два года, прежде чем расстались. К слову, барышня та потом трудоустроилась в мастерскую к Вере Павловне, но речь не о ней… Был Александр Матвеич не просто другом Дмитрия Сергеича, а другом семьи, и был влюблён в Веру Павловну. И потому, как только узревшая мистический сон симпатия его объяснилась с мужем, охотно занял его место.

     И вот чтобы не мешать счастью образовавшейся новой пары из числа «женихов и сестёр» мистической многоликой сущности, то есть, из числа «новых людей», оказавшийся третьим и, следовательно, лишним (те «новые люди» были, всё-таки, консервативнее других «новых», что придут позже, для которых жительство втроём уже не будет предосудительным), Дмитрий Сергеич Борщевиков согласился на отчаянный шаг…

     Тремя часами позже, в тёмном переулке недалеко от Пантелеимоновской церкви…

     — Друг мой! — приветствовал Борщевикова неожиданно появившийся из темноты человек. — Я рад, что ты пришёл.

     Они сблизились.

     — Ну, как там, в гостинице? — тихо спросил человек, пожимая руку нашему герою.

     — Я сделал всё, как ты сказал, — ответил Дмитрий Сергеич и тотчас, не разнимая рукопожатия, полез свободной рукой в потайной карман за конвертом.

     — Помни о конспирации, друг мой! — перейдя на шёпот, предостерёг его визави и, ухватив левою рукою за лацкан сюртука, прикрывая таким образом уже появившийся конверт от возможных посторонних взглядов, шагнул назад в тень, увлекая за собой Дмитрия Сергеича. — Помни о конспирации, — повторил человек сквозь зубы ещё раз, когда их лица сблизились.

     Затем человек быстро забрал конверт у Борщевикова и тотчас сунул ему в ладонь другой:

     — Здесь инструкции и пáспорты. Австрийский, французский и Северо-Американских штатов… В последних для тебя будет особое поручение: для пользы нашего общего дела нужно будет установить связи с американскими аболиционистами… Об этом — в конверте… Вот пистолет. — В только что освободившуюся от рукопожатия ладонь Дмитрия Сергеича ткнулась тёплая стальная рукоять оружия. — В половине третьего, на углу у Таврического сада тебя будет ждать извозчик Пантелей. С ним поедешь, и пистолет отдашь ему. Пароль: …

     Они говорили недолго и негромко, не называя друг друга по именам. Ведь разговор могли случайно услышать, или даже специально подслушать, а уж имена — особенно имя не представленного читателям человека — непременно заинтересовали бы господ из Третьего отделения, окажись поблизости филёр.

     Но удовлетворим интерес читателей, и представим им этого загадочного человека.

     Человек, с которым встретился наш герой, был Махмутов — один из признанных вожаков «новых людей». Несмотря на свой возраст, — а было ему тогда только двадцать два года, в то время как нашему герою шёл уже двадцать шестой, — был он личностью в некотором смысле легендарной. Махмутов всего себя без остатка посвятил тому, что среди «новых людей» принято было остроумно называть «общим делом», каковое по-латински звучит как: «res publica». То есть, проще говоря, занимался революционной антимонархической деятельностью. По происхождению этот молодой господин был дворянином и помещиком, однако это не мешало ему иметь сношения с людьми самых разных классов, как модно было теперь именовать различные сословия. В ходе вышеозначенной деятельности, Махмутов не гнушался контактов ни с простым мужиком, ни с рабочим, ни с уголовником, ни с иностранным шпионом. Это был хорошо образованный и физически сильный молодой человек, искусный в интригах и конспирации — профессиональный революционер. Делами, вроде того, о котором было рассказано выше, он обычно не интересовался, за исключением редких случаев, когда дело можно было использовать на благо «общего дела».

     Здесь история оказалась именно исключительная. С одной стороны Борщевиков с Рамзановым — два небесполезных проверенных кадра, коих грех не использовать в деле. С другой Вера Павловна — особа ветреная, взбалмошная, мистически настроенная и вместе с тем ценнейший кадр, поскольку штат её мастерской — этой кузницы «новых людей» — на тот момент насчитывал уже более полусотни душ. Не развалит ли она к чёрту успешное предприятие, к коему и он, Махмутов, неявно приложил руку? Нельзя было бросать такое дело на самотёк. Вот Махмутов и не стал, решив устроить личное счастье Веры Павловны с профессором Рамзановым, а романтического рогоносца Борщевикова отправить подальше в Америку, бороться за права тамошних негров…

     Чтобы всё устроить, Махмутов написал для Борщевикова три записки, которые тот и переписал своею рукою: две для Веры Павловны, чтобы та не винила себя в смерти мужа и, став вдовою, смогла беспрепятственно выйти за Рамзанова (первая записка), и чтобы слушалась его, Махмутова, указаний, поскольку лично с ним до того знакома не была (вторая записка); содержание же третей записки читателям уже известно. Эта третья записка, вместе с регистрацией по паспорту в гостинице, и знакомой многим фуражкой, которую найдут на месте инсценированного самоубийства, послужит убедительным свидетельством факта смерти Дмитрия Сергеича Борщевикова. А что до тела «самоубийцы», так река-с… Не всякого самоубийцу в реке находят.

     Час ночи, Литейный мост

     С Махмутовым они расстались без четверти двенадцать. С того времени герой наш бродил один по улицам спящей столицы и размышлял о грядущем предприятии. Несколько раз он заглядывал в конверт, что получил от Махмутова, перечитывал письмо с указаниями — что делать, опустив руку в карман сюртука, ощупывал пальцами пистолет.

     На Дмитрия Сергеича нашла тяжёлая хандра. Он чувствовал разочарование: в друге, с которым во время учёбы в академии снимали на пару одну комнату, и которого он любил как родного брата; в Вере Павловне, которую он всё ещё продолжал любить, преступной собственнической реакционной любовью, вопреки декларируемому им с усердием фанатика убеждению, что никто никому ничего не должен, и всё, что делает в жизни человек, должен делать ради себя, ради своего эгоизма.

     Ноги сами вынесли его на Литейный. В тяжёлых думах, он побрёл к мосту, дошёл до середины его, и там, остановившись, достал из потайного кармана конверт. Вынул из конверта первый попавшийся документ, — то был паспорт Северо-Американских штатов на имя Чарльза Колда, — открыл, повертел в руке и, горько усмехнувшись, бросил через перила в воду. Вслед за американским паспортом полетели и другие документы, и письмо Махмутова, и сам конверт. После чего Дмитрий Сергеич достал из-за пазухи фуражку и надел её на голову, потом перелез через перила, держась за них левой рукой, а правой достал из кармана пистолет…

     Хроники Эдика I. Избранный

     Гостил как-то раз Эдик Додиков в деревне у двоюродной тётки, и однажды утром рано пошёл он в сельский деревянный сортир, какие деревенские жители обычно возводят на огороде, или за коровником, или за каким другим сараем, — в общем, подальше от жилища, чтобы летом в окна не воняло. У тётки туалет стоял метрах в тридцати от дома, в саду среди яблонь. Пошёл, значит, присел там в позу задумчивого орла и… провалился в дырку… Доски в полу прогнили, а тётка была вдовая, без мужика на хозяйстве. У Эдика же руки, как говаривают простые деревенские люди, произрастали прямиком из жопы, — ничего сам починить не мог, окромя системного блока компьютера (продуть там пыль, заменить оперативную память, добавить диск) или какой-нибудь офисной мелкой техники (картридж, например, поменять в принтере, или батарейку в мышке), ибо был Эдик Додиков офисным менеджером по продажам нестоящей внимания читателей ерунды. В общем, булькнул Эдик в выгребную яму и…

     …Оказался в каком-то странном лесу на поляне. Вокруг порхали разноцветные бабочки и маленькие голые бабы с крыльями как у стрекоз. Вдали виднелись горы, над которыми, оглашая округу пронзительными воплями, кружился дракон размером с пассажирский самолёт. А прямо перед Эдиком на пне посреди поляны сидел дед в белой хламиде и с посохом, похожий на известного на весь мир актёра-гомосека, что играл Гэндальфа во «Властелине колец».

     — Избранный! — сказал дед. — Я ждал тебя, и вот ты пришёл!

     — Чё? — сказал Эдик.

     — Через плечо! — ответил дед. — Тебе нужно срочно добыть один древний эльфийский артефакт, убить дракона Тырдырбыра и спасти принцессу. Если всё сделаешь как надо, женишься на принцессе и станешь королём Мордорвинда, когда старый король откинет копыта.

     — Ух, бля-я-я… — неопределённо протянул менеджер по продажам и почесал немытую лохматую голову.

     — Короче, вот тебе волшебный компас, он укажет путь… — дед достал из воздуха означенный волшебный предмет и передал Эдику, — вот свиток с заданием, там всё написано — чего надо делать… вот Кольцо невидимости… вот Меч великой силы… вот Берцы десантника. Вперёд, Избранный! Мордорвинд надеется на тебя!

     Эдик принял перечисленное имущество и спросил деда:

     — Дед, а ты сам-то кто?

     — Я добрый волшебник Саурваронзуррбантургбенгурион. Хорош трепаться! Время не ждёт!

     И дед исчез. А Эдик, почесав немного голову и пах, скинул старые тапки, в которых ходил до сортира, и надел Берцы десантника, что дал ему добрый волшебник с труднопроизносимым именем. Затем он кое-как приладил на пояс меч в ножнах, надел волшебное кольцо на палец, сунул в карман треников с оттянутыми коленками свиток и, посмотрев на компас и пожав плечами, пошагал в направлении гор…

     …Эльфийским артефактом оказался предмет подозрительно похожий на старую советскую открывашку (ту, что «серп и молот»), — его Эдик выкрал из пещеры гномов, куда прокрался, активировав Кольцо невидимости. Дракона Эдик подло убил мечом в спину, когда тот спал. Спас принцессу, — она была заточена в башне, что стояла там же, рядом с драконьим логовом.

     — Как тебя хоть звать, красавица? — спросил он весьма симпатичную молодую особу в парче и мехах.

     — Галоперидриэль, — ответила особа.

     — А я Эдуард, — представился Эдик. — Избранный, — скромно добавил он вместо фамилии.

     И отправились они в замок к отцу Галоперидриэли…

     …Когда пришли, обрадованный старый король Баралгир тут же благословил брак между принцессой и Избранным. Пришёл из воздуха Саурваронзуррбантургбенгурион и совершил обряд бракосочетания. После этого был пир на весь мир, а когда настала ночь, отправились молодожёны в опочивальню.

     «Ну вот, наконец, — радостно думал Эдик, снимая с принцессы свадебное платье, — я перестану быть презренным девственником!» В этот момент мир вокруг него закружился, завертелся и померк…

     …Эдик открыл глаза, поморщился. Запах цветущих яблонь разительно перебивало сортирным зловонием. Он лежал на земле в саду у тётки, рядом с туалетом. Вокруг стояли тёткины соседи и сама тётка. Лица собравшихся были взволнованы; те, что стояли ближе, морщились, прикрывали ладонями носы. А какой-то небритый мужик, явно похмельный, поливал Эдика водой из шланга, приговаривая:

     — Ну вот, Анна Петровна, очнулся твой племянничек…

     Тут вам не кино

     Случился как-то раз по всему миру зомбиапокалипсис, и повсюду из моргов и даже из могил полезли ожившие мертвецы…

     Не спрашивайте: как так вышло? чего это они ожили и полезли? да и как такое вообще возможно, что мёртвый, а в некоторых случаях и вовсе разложившийся уже мозг стал передавать сигналы по мёртвым нервам, или же вообще без таковых, одеревеневшим или и вовсе напрочь усохшим мышцам; как работают суставы и позвонки, как видят прогнившие или усохшие как у вяленой рыбы глаза? Ничего такого спрашивать не надо. Автор не знает. Просто поверьте. Вот случилось, вот поползли-полезли. И стали жрать живых людей и домашних животных.

     Что значит «зачем?»! За надом! Кушать им захотелось. Куда, говорите, кушать? Нет, говорите, рабочего желудочно-кишечного тракта? Ну и что, что нет? А кушать им всё равно хочется. Чего им ещё делать, если не употреблять в пищу живых сограждан? И даже не вспоминайте про гнилые челюсти и выпадающие зубы! Хватит, дорогие читатели, приставать к писателю-фантасту с каверзными вопросами! Не будьте такими въедливыми!

     Случился, значит, зомбиапокалипсис и начало-ось… Почти в точности с всесильным (потому, что верным) учением известного бородатого классика, люди стали стремительно делиться на два класса: «живых и вкусных» и «мёртвых и прожорливых». Причём, согласно канону зомбиапокалиптического жанра, поначалу первый класс стремительно, прямо-таки в геометрической прогрессии, уменьшался, пополняя нестройные ряды класса второго, а когда баланс пришёл в соответствие с установленными популярными до апокалипсиса графоманами и сценаристами дебильных телесериалов нормативами, тогда немногочисленные уцелевшие представители класса живых стали активно собираться в группы выживших и банды.

     Группы выживших — это когда вместе кучкуются «хорошие» добропорядочные граждане: «толерантные», «инклюзивные», среди которых есть азиаты, негры и гомосеки. В группах всегда демократия и политкорректность; в них неприемлемы «абьюз», «харассмент» и «гомофобия». В группах всегда много сильных и независимых женщин, которые не опускаются до стирки-готовки-уборки и воспитания детей; женщины в группах выживших добывают пропитание из набитых зомбями супермаркетов наравне с мужчинами, иногда даже охотятся в лесу на зверей, воюют с бандами и в свободное время управляют демократией. Мужчины же их, сильных и независимых женщин, охотно во всём слушаются, потому, что именно так и должно быть, когда вокруг зомбиапокалипсис.

     А вот банды — полная противоположность группам выживших. У бандитов нет сильных и независимых женщин (а если где какая и проявится, такой придётся покинуть сообщество бандитов, чтобы основать в лесу или на свалке сообщество очень крутых и воинственных феминисток). Все женщины в бандах имеют примерно тот же статус, что и в далёкие тёмные века: либо жена в доме при детях и кухне, либо шлюха при кабаке. Бандиты не терпят в своих рядах инородцев, «крыс» и гомосеков. Организованными отрядами бандиты патрулируют подконтрольные своему преступному сообществу территории, грабят караваны иногда забредающих на эти территории идиотов, утилизируют зомбей, следят за жёстким средневековым порядком. Стоит ли говорить, что караваны идиотов — это, как правило, представители групп выживших? Да-да, это именно они. Бандиты этих толерантных дебилов, конечно же, не щадят: мужиков делают рабами, потому как психологический склад тех наиболее тому подходит; а баб старательно приводят в естественное природное состояние — делают либо уважаемыми в преступном сообществе жёнами наиболее лихих бандитов и, соответственно, будущими матерями и бабушками, либо кабацкими шлюхами (причём, чем сильнее и независимее барышня, тем вероятнее её трудоустройство при местном кабаке). В общем, «плохие» они, эти бандиты…

     Есть ещё отдельно живущие придурковатые отшельники, пафосные одинокие странники, разнообразные отморозки, каких при случае нещадно истребляют и «хорошие» выжившие и «плохие» бандиты, но те особой погоды не делают.

     Такой вот теперь стал мир.

     Как-то раз, угораздило одну группу выживших организовать свой демократический анклав вблизи бандитской территории. Бандиты, понятное дело, обложили толерантное сообщество данью, как это делали веками и тысячелетиями до наступления демократии и зомбиапокалипсиса все нормальные люди. Обложили, значит, данью. Никого ни в плен не увели, ни замуж, ни в кабак… Платите налог и живите спокойно. Зачем вас обижать, если вы налог платите?

     Но выжившие не захотели платить дань бандитам. Им самим еды едва хватало. Всё потому, что, вместо того, чтобы распахать огороды, развести хрюшек и барашков, устроить в своём анклаве кожевенную или какую другую мануфактуру, — как, кстати, сделали у себя бандиты, — выжившие днями шлялись по зазомбяченным супермаркетам и аптекам в поисках консервов, чипсов и барбитуратов от депрессии для недавно овдовевшей лесбиянки (подругу зомби съели), а на единственном небольшом огороде, что у них был, выжившие выращивали веганскую еду.

     И что вы думаете, осознав свою неплатёжеспособность, выжившие решили переселиться подальше от бандитов? Нет, конечно! На демократическом собрании группы они единогласно решили напасть на бандитское поселение, убить всех «токсичных» мужчин (кроме «геев», если таковые вдруг объявятся), «освободить» домохозяек от «кухонного рабства», а кабацких проституток от «рабства сексуального».

     И они напали…

     …Но результат их смелого предприятия был, увы, печален. Потому, что только в дебильных книжках и сериалах сборищам непуганых идиотов и моральных уродов удаётся достигать поставленных авторами-дегенератами задач, а в настоящем суровом зомбиапокалипсисе бывает по-другому. Тут вам не кино.

     Бояръ-АУЕ, или Как пацан к успеху пришёл^[1]

     Однажды Петя Кочетов, старшеклассник из города Урюпинск, что в Волгоградской области, при совершенно неясных обстоятельствах, очутился в ином мире, где не оказалось Урюпинска и других известных Пете населённых пунктов. И страна там оказалась другая, и география, и люди какие-то не такие, — глазастые все, на персонажей японских мультиков — которые аниме — похожие. Уровнем технического развития и вообще эстетически мир этот являл нечто вроде Земли XIX века: паровозы, пароходы, дирижабли, кареты с коняшками, а внутри этих архаичных для урюпчанина из века XXI транспортов — буржуинского вида господа в цилиндрах и с моноклями и дамы в платьях по викторианской моде. Однако, было у мира этого от Земли позапрошлого века одно ключевое отличие: в мире этом была магия. Политэкономическое устройство общества Петя не понял, как не понимают его большинство авторов пишущих о подобных мирах. Да и неинтересна была Пете политическая экономия.

     У себя в Урюпинске Петя интересовался, главным образом, пивасом, сигами, правильным пацанским шмотом и малолетними шалавами, и чтобы всё было по понятиям, ибо был Петя АУЕшником. Для приобретения вышеозначенных материальных благ, привлечения шалав, а также для регулярных взносов в воровской общак требовались деньги, и Петя деньги эти добывал, в строгом соответствии с воровской верой, мелкими кражами и гоп-стопом.

     В новом мире Петя опомнился в портовом городе Ногосрака, в теле местного оборванца по имени Акамару из клана Тикусёмо. Было тому Акамару пятнадцать лет от роду, и был он уличным воришкой — лазал по карманам у прохожих, подворовывал в лавках и шустрил для бандюков постарше. Большим уважением среди Ногосракского отребья Акамару не пользовался, поскольку клан его был беден и, как следствие, неавторитетен. Как назло, среди Тикусёмо уже несколько поколений не рождалось ни одного мага, и не было ни единого шанса для клана приподняться в авторитете.

     Петя-Акамару быстро сообразил, что он — самый настоящий попаданец, как в книжках, которые любил читать его батя. О том, что дела его плохи, тоже быстро догадался.

     Проклятые кланы! У себя в Урюпинске он был уважаемым поциком, просто потому, что чтил Устав АУЕ, не косячил и отчислял на общак, а тут как ни стремись, один хрен ты — кусо Тикусёмо и место твоё недалеко от параши, образно говоря.

     Однако вскоре выяснилось, что не всё так плохо… Уже к вечеру первого дня Петя-Акамару обнаружил в себе магические способности, каковыми ни Петя, ни Акамару по отдельности не обладали. «Ништяк!» — сказал тогда себе наш герой и пошёл к успеху…

     Уже через неделю все босяки на Портовой улице уважали Акамару, а чрез две — местные проститутки давали ему бесплатно.

     Через три недели Акамару собирает собственную банду, которую называет незнакомым словом «Бригада». Вместе с тем, наш герой обзаводится маленьким гаремом из трёх бывших малолетних проституток — двух брюнеток и одной блондинки, крашеной. А ещё он знакомится со старым слепым бомжом и по совместительству чёрным магом, который, за еду и кров, берётся его учить секретному колдунству.

     Через месяц «Бригада» юного мага Акамару одерживает первую убедительную победу — разбивает банду конкурентов и отжимает у неё территорию. Как круги по воде, по ногосракскому уголовному сообществу расходятся новости об успехах вчерашнего сявки, который неожиданно оказался магом-самородком и вместе с тем толковым организатором и предводителем.

     Через два месяца бывалые урки при встрече здороваются с Акамару за руку. Ещё оказывается, что старый слепой бомж — никакой не бомж и не слепой, а глава Гильдии Адских Колдунов, который просто присматривался к юному таланту, и Акамару прошёл проверку и оказался годным в ученики. Наш герой становится членом Гильдии. Тем временем растёт и гарем Акамару, — в нём уже не три, а четыре подруги!

     Год спустя наш Петя-Акамару — которому только шестнадцать — уже известный авторитет, его «Бригада» насчитывает две сотни бойцов и пять магов; в Гильдии Адских Колдунов он имеет чин магистра третьей степени; в гареме его три жены и десять наложниц, половина из которых беременны; а клан Тикусёмо никто более не смеет называть «кусо».

     А ведь год назад урюпинский гопник-АУЕшник Петя Кочетов о таком и не помышлял! В натуре, пацан к успеху пришёл!

     Попаданец Аркадий Рогатов. История вторая. Алёнка

     Попал однажды попаданец Аркадий Рогатов в 1935-й год. Угодил на этот раз в тело глупой девки пятнадцати лет. Девка та жила в маленьком городке, название которого знали только местные да окрестные. Обижали ту девку все, кому не лень, а местный уголовный элемент Колька по кличке Длинный её регулярно имел. Алёнка, так звали девку, элемента того даже вроде как любила в меру дурного своего ума. Длинный же её время от времени подкладывал под своих «бизнес-партнёров» по криминальной линии. И вот однажды прилетело Алёнке по голове от коллеги её дружка, за то, что то ли чего-то не захотела делать, то ли делала недостаточно старательно… в общем, оказалась Алёнка в бессознательном состоянии в больнице. Там и вселился в дурочку эту наш попаданец Аркадий.

     Открыл глаза Аркадий, осмотрелся, пощупал между ног и понял, что попал в беду.

     Наученный прошлым попаданческим опытом Аркадий в этот раз решил действовать осторожно и вместе с тем решительно. Прорываться к товарищу Сталину на приём он не будет. Иосиф Виссарионович может и не такой косный, как Государь Император, — книжек много читает, — но и, если чего ему не понравится, в заведение для скорбных умом господ точно не отправит. А куда отправит — туда Аркадию совсем не хочется. И потому решил Аркадий писать Сталину письма…

     Но сначала надо было как-то разобраться с обижавшими Алёнку бандитами. Не хватало Аркадию ещё быть наложницей у этих негодяев!

     Выписавшись из больницы, Аркадий, то есть Алёнка с методичностью бывалого маньяка замочила Кольку Длинного, расчленила и утопила в озере. Затем замочила обидчика, что стукнул её по голове, и разжилась у него неправедно нажитыми рублями, ибо был тот гад скупщиком краденого и спекулянтом. Потом грохнула ещё парочку неприятных личностей. Обвела вокруг пальца тупых ментов и отправилась жить в Москву, чтобы к товарищу Сталину поближе…

     …В Москве Алёнка устроилась в школу, — малолетка ведь, учиться ещё надо, — походя грохнув школьного директора, который заподозрил неладное, выправила поддельные документы, сняла комнату… Ну, и начала пописывать письма в Кремль.

     «Дорогой товарищ Сталин! — писала Алёнка. — Война на носу, а у Вас пушки не те, самолёты не летают, танки — говно и Тухачевский не расстрелян…» Ну, не так, конечно, но смысл посланий был примерно такой. Всё в стране советской через жопу, всё неправильно. А вот если товарищ Сталин будет слушать «ясновидящую» провидицу Алёнку, которая и будущее наперёд прозревает, и в текущей международной политике разбирается, и чертёж автомата Калашникова может легко в письмеце набросать, вот тогда к нападению Гитлера мы будем точно готовы, а не как в этом вашем 1941-м, который ещё впереди.

     Несколько штук писем Алёнка товарищу Сталину написала. Сталин читал те письма с интересом…

     — Ох уж э́ти «пападанци», Гэнрих Гри́горьевич… — усмехаясь в ус, говорил он генеральному комиссару госбезопасности товарищу Ягóде, тыча мундштуком трубки в очередное Алёнкино письмо. — Савсэм праходу нэт от них… Сколько уже их было… И пи́сма писали, и тэ́леграммы, и сáми приходили… Думают, товарищ Сталин дурак какой, нэ знает, что этот бéснаватый Адольф задумал… — Он затянулся из трубки, поморщился от табачного дыма. — Вияснили, что это за Алёнка нам пишет?

     — Выяснили, товарищ Сталин, — ответил Ягóда. — Пятнадцатилетняя слабоумная потаскушка из … (он назвал город). Убила и расчленила своего любовника, местного бандита, и троих его дружков. Переехала в Москву, и уже здесь хладнокровно убила директора школы…

     — И ви её нэ арэставали?

     — Пока нет, товарищ Сталин. Она под наблюдением. Больше никого убить мы ей не позволим…

     — И чего ждёте? — Сталин вопросительно посмотрел на Ягоду, отведя чуть в сторону руку с трубкой.

     — Товарищи из НИИ, что занимается изучением феномена так называемых «попаданцев», выясняют степень контроля… Проще говоря, сколько в той девчонке от неё самой, и сколько от паразита, что вселился в неё… Так-то, если бы не письма эти, давно взяли бы её и уже бы осудили и расстреляли за такие дела… а тут получается, что девчонка как бы и не виновата… Одержимая… — Ягода виновато покосился на портрет Ленина на стене, — как бы бесом…

     Сталин заметил этот взгляд генерального комиссара госбезопасности и улыбнулся в усы:

     — Да, Гэнрих Григорьевич, очэнь похожэ на óдэржимость. И при этом ни́какой мистики. Нáучный факт, как мнэ дакладывали из института.— Он помолчал, задумчиво дымя трубкой. — Думаю, — наконец произнёс он, посмотрев на Ягоду в упор, — пора дэвчонку арэстовать. Расстрэливать нэ надо… Чтобы патомки нэ гаварили после, что таварищ Сталин был злой и жэ́стокий… Помэстите её в стационар к другим «пападанцам»…

     …Алёнку арестовали в тот же день, через полчаса после этого разговора, и поместили в специальное заведение, что по-простому зовётся просто: «дуркой», где она и провела последующие без малого два десятка лет — до смерти товарища Сталина. А когда наступила хрущёвская «оттепель», выпустили нашего Аркадия-Алёнку на свободу как «жертву репрессий», и стал Аркадий-Алёнка популярным в среде будущих диссидентов городским сумасшедшим, вернее сумасшедшей, похлеще уже начавшей в то время ходить пешком под стол Валерии Новодворской.

     Но прожила Алёнка так недолго. Это пока она обитала в стационаре, её кормили, одевали и при необходимости лечили, а по выписке пансион этот прекратился. Быстро опустившись до состояния уличной шалавы, Алёнка заразилась туберкулёзом, сифилисом и «букетом» других заболеваний, преимущественно венерических, потом угодила в тюрьму за кражу, где и сгинула, получив в душевой заточку под ребро. Не вписалась в коллектив…

     …Как и в первый раз, Аркадий пришёл в сознание у себя дома в двадцать первом веке. Жены рядом не было, — осталась с ночёвкой в гостях «у подруги», — за стенкой у тёщи орал телевизор (то ли она его забыла выключить вечером, то ли уже включила, с утра пораньше). Аркадий опасливо пощупал между ног и понял, что всё не так уж и плохо. Посмотрел на окно: за окном светало. «Пожалуй, выйду сегодня пораньше на работу, пешком прогуляюсь…» — решил он. Встал с кровати и пошёл умываться.

     Алюминиевый сон Веры Павловны

     Приснился как-то раз Вере Павловне Ромашкиной — той самой Вере Палне, о которой читатели уже знают из рассказа «Новые люди» — мистический сон. И явилась Вере Палне во сне том некая распрекрасная особа, очень демократичная и прогрессивная и стала показывать ей всякое.

     Распрекрасная особа привела Веру Палну во дворец, где шёл пир и стоял чад кутежа. И вот посреди пира вышел бард и стал бренчать на гитаре и петь песни; и от песен тех шибануло Веру Палну прямо в мозг. И увидела она, как с древних времён и по настоящий день — а дело было, напомню, в середине XIX века в Российской Империи — несправедливо обходились с женщинами токсичные мужланы: то покупали их как рабынь и принуждали к сожительству; то объективировали женскую красоту, не признавая обладательниц оной равными себе и должным образом не уважая их; то рыцарски кобелировали вокруг прекрасных дам до свадьбы, а потом принимались вести себя с ними как настоящие мудаки… Когда Веру Палну отпустило, распрекрасная особа провела с ней разъяснительную работу: очень занудно и косноязычно объяснила ей, что всё то в прошлом было неправильно и несправедливо, и потому прошлое надо заклеймить позором и деятельно каяться за дела предыдущих поколений, всё делая не так и потому правильно. О том, что по-иному в прошлом быть попросту не могло, потому, что таков он, исторический материализм — суровый и безжалостный товарищ, не принимающий в расчёт глупые и наивные благопожелания; и что люди прошлого — и мужчины и женщины — вели себя адекватно уровню исторического общественного развития, базирующемуся на развитии научном и производственном, потому упрекать их не за что — обо всём том распрекрасная особа не говорила, потому, что того не знала. Да и как ей о том было знать, если она, особа эта, оказалась на самом деле ею самой — то бишь Верой Палной, которая сама себе во сне явилась.

     — Я, — говорит распрекрасная особа, — это ты, просто правильная. За такими, как мы с тобой, будущее… — Далее Вера Пална стала объяснять Вере Палне за равноправие, столь же долго, нудно и косно, как и перед тем объясняла за историю, не сообщив ей при этом ничего, о чём бы не писали в своих газетах и прокламациях современные феминистки за границей. — Нет ничего выше человека, и нет ничего выше женщины! — закончила распрекрасная Вера Пална пылкую речь, не заметив противоречия в собственных словах; ибо если «нет ничего выше женщины», то тогда женщина выходит «выше мужчины», и получается, что в утверждении: «нет ничего выше человека» под человеком подразумевается одна только женщина. Вера Пална спящая тоже не заметила указанного противоречия в словах своего alter ego.

     После этого распрекрасная особа призвала в сон уже знакомую Вере Палне (и читателям упомянутого выше рассказа) многоликую сущность, именуемую «невестой многих женихов и сестрой своих сестёр», являвшуюся ей прежде в других снах. Сущность та была женского пола, и имела внешность в прямом смысле слова интернациональную: непрерывно превращалась из русской во француженку, потом в англичанку, после в немку и в полячку (в негритянку вот почему-то превращаться никак не хотела) и снова в русскую, и так по кругу… — инфернальная, в общем, была сущность. И вот эта интернациональная сущность показала Вере Палне «тайны своего будущего»…

     Почему «своего будущего»? Ну, сами посудите, насколько такое будущее правдоподобно, и хотите ли вы, чтобы такое будущее стало вашим.

     В будущем, пригрезившемся Вере Палне, люди разъехались из городов по чугунным «санаториям» — здоровенным дворцам, коих «новые люди» — то бишь, такие, как Вера Пална, её муж Дмитрий Сергеич Борщевиков, её любовник Александр Матвеич Рамзанов, гуру и наставник всех троих революционер-подпольщик Махмутов и другие замечательные граждане — понастроили в сельских местностях до чёрта. Для чего понастроили — непонятно, ибо нужды в огромных многотысячных толпах сельское хозяйство такого будущего не похоже чтобы испытывало: всё там было максимально механизировано и автоматизировано, а что такое колхоз и совхоз, и сколько там требуется трактористов, комбайнёров, доярок и других сельскохозяйственных специалистов — показала настоящая, а не пригрезившаяся во сне экзальтированной и ветреной молодой особе, история. Читатели легко могут вообразить себе ситуацию, в которой все советские горожане снимаются с мест и разъезжаются по колхозам… Кто, хочется спросить многоликую сущность, будет производить упомянутую чудо-технику? А ведь для серьёзной индустриализации, как, опять-таки, показала нам реальная история, требуется много заводов и фабрик, каковые в чистом поле аки грибы не растут. А если, всё же поставить в чистом поле один единственный завод, то вокруг него неизменно образуется так называемый моногород.

     Кроме чугунных «санаториев», в которых на три-четыре тёплых месяца в году собирались многотысячные толпы бездельников (действующих, по учению «новых людей» исключительно из соображений «разумного эгоизма» — это, если коротко, когда себе любимому хорошо, а значит и «всему обществу на пользу»), в будущем том были ещё гигантские дома-коммуны из стекла и алюминия. Каждый такой алюминиевый дом был произведением высокой художественности, но в сути своей являл гибрид общаги и клуба, — такой же чугунный «санаторий», только из алюминия, в котором алюминиевые стены, алюминиевые полы, алюминиевая мебель, посуда и бес его знает, что ещё. Всё из алюминия! Ну, кроме окон, зеркал и ковров. Хотя… возможно, что и ковры были тоже из алюминиевой проволоки, но это неточно.

     Над домами-коммунами в летнее время «новые люди» натягивали гигантские пологи из прочной белой ткани (возможно, с примесью алюминия), для чего вокруг домов имелись специальные высокие колоны (эти точно из алюминия), и поливали пологи те водой из фонтанов наверху колон, чтобы в алюминиевых домах жарко не было.

     А по вечерам «новые люди» устраивали в алюминиевых домах грандиозные балы, похлеще тех, куда вначале привела Веру Палну распрекрасная особа, которая тоже Вера Пална, только более правильная и раскрепощённая. Там чад кутежа стоял такой, что о-го-го, закачаешься…

     Разодетые в нарядные костюмы бездельники, выделив из многотысячной своей общности сотню-другую в оркестр и хор, до одурения танцевали, а потом на подгибающихся ногах разбредались по комнатам…

     — Куда это они? — спросила у многоликой сущности Вера Пална.

     — Кто куда, — ответила сущность. — Одни в театр: актерами, музыкантами, зрителями; другие в музей, или в библиотеку; третьи в сад. Но большинство… впрочем, это тайна… Видишь, как горят щёки и блестят глаза у возвращающихся из комнат на танцпол? Это всё я устроила! Каждая комната в этом алюминиевом дворце — это мой приют. В комнатах этих шикарные ковры и хорошая звукоизоляция.

     — Ах, как же это всё здорово! — воскликнула Вера Пална. — Какие счастливые эти люди будущего! Живут в алюминиевых дворцах, работают лишь в охотку, поют, танцуют и веселятся! А ещё у них есть тайна!!!

     — Да, — сказала сущность. — Именно так. И это всё я! Я здесь царствую. Всё здесь для меня. Дневной необременительный труд и усиленное питание — лишь приготовление к главному — к моим тайнам.

     — Ох! — снова воскликнула Вера Пална и глаза её блеснули поволокой. — Как же мне хочется поскорее очутиться в этом светлом будущем!

     — Увы, — покачала головой многоликая сущность, отчего сменяющиеся лица её зачастили быстрее, — это для тебя невозможно. Ты умрёшь раньше. Но ты сама — частица этого будущего. Продолжай жить, как живёшь: меняй почаще мужей, презирай современную тебе общественную мораль и слушайся Махмутова. А ещё развивай свой кооператив…

     На этом сон Веры Палны оборвался. Она проснулась и почувствовала, что ей срочно нужно сменить бельё.

     Хроники Эдика II. Возвращение в Мордорвинд

     После случая с сортиром, Эдик Додиков решил, что путешествие в Мордорвинд ему пригрезилось в угаре выгребной ямы. А ведь как всё было реалистично! Как необычно! Он прошёл через заколдованный лес, спустился в подземелья гномов, взошёл на перевал Холодных ветров, где было логово дракона Тырдырбыра, спас принцессу Галоперидриэль… Эх… Вот бы снова оказаться в удивительном мире Мордорвинда! Но, увы… Да ещё и сортир тётке поломал…

     Последнее обстоятельство неловкого происшествия побудило Эдика к солидному мужскому поступку. А именно, он, сознавая всю свою рукожопость и понимая, что своими силами туалет ему ну никак не починить, решил пойти другим путём: нашёл интернет-магазин, продающий готовые деревянные строения — избы, бани, сараи и всё что угодно деревянное — и заказал там замечательный новенький сортир, а заодно вызвал к тёткиному домовладению ассенизационную машину, сиречь говновозку.

     В ближайший выходной рано утром Эдик выехал в деревню к тётке.

     Оказавшись на месте, первым делом он повалил ветхий «скворечник» и, вооружившись топором и гвоздодёром, под тёткины удивлённые возгласы — «Эдичка! Да тебя не узнать! Вон ты какой хозяйственный стал!» — разобрал сооружение на дрова, пару раз при этом едва не воткнув топор себе в ногу и один раз хорошенько зарядив гвоздодёром по лбу. Ближе к обеду привезли туалет; крепкие рукастые хлопцы занесли красивый пахнущий сосной домик во двор и водрузили над заполненной на две трети вонючей жижей ямой.

     — Ну вот, тёть Ань, теперь осталось только яму почистить, — сказал Эдик, рассчитавшись с хлопцами за труды. — И дрова вот, на баньку… — Он кивнул на останки прежнего туалета, потирая шишку на лбу.

     — Ой! Да что же это! — запричитала тётка, только теперь заметив производственную травму.

     — Нарма-ально… — махнул рукой начинающий хозяйственник.

     — Нет-нет! Надо лёд приложить…

     Тут с улицы послышался сигнал, — это подъехала говновозка.

     — Ща, почистим яму, и можно будет пользоваться клозетом…

     …Рулил процессом очистки ямы Эдик с повязкой из начинённого льдом цветастого тёткиного платка на голове. Ну, как рулил… Топтался вокруг туалета с видом прораба на производстве, но людям — водителю машины и его помощнику — работать не мешал.

     Когда дело было сделано и тянувшийся от сортира к машине приёмный шланг был разобран на сегменты и убран, а машина выехала со двора за ворота, Эдик рассчитался с главным ассенизатором и, по-хозяйски закрыв ворота, отправился в сад к туалету, чтобы прибраться вокруг и закрыть имевшийся в задней стенке туалета дверцу, в которую опускался шланг. Прежде чем закрыть ту дверцу, довольно широкую, стоит заметить, Эдик решил заглянуть внутрь, — всё ли высосала говновозка? Заглянул. Внутри было темно и дна не видать. Тогда Эдик достал из кармана смартфон, включил экран и, набрав в лёгкие побольше воздуха, залез в окошко по пояс. Вытянув вперёд руку с мобильником, он принялся водить ей по сторонам и всматриваться вглубь смрадной ямы, ища глазами дно. Дна видна не было. Тем временем, воздух в лёгких стал заканчиваться и Эдику сильно захотелось вдохнуть. И он вдохнул… И, конечно же, в голове у Эдика тотчас закружилось и он занырнул в теперь уже пустую яму. Во второй раз…

     …И оказался на уже знакомой поляне с порхающими с цветка на цветок бабочками и голыми бабами размером не больше стрекоз. И снова на пне посреди поляны сидел хорошо знакомый Эдику добрый волшебник с труднопроизносимым именем.

     — Ну наконец! — проворчал старик недовольно. — Я уж тебя заждался, Избранный.

     Эдик в этот раз выглядел поприличнее: одет был в модную ветровку и стильные джинсы, а не в треники с оттянутыми коленками, на ногах кроссовки «Adibas». Ну, и тёткин платок на пиратский манер банданой был повязан вокруг его головы.

     Минуту он смотрел на волшебника, а потом спросил:

     — Так это всё правда? Ты, Сабур… Вагон… Уралвагон…

     — Саурваронзуррбантургбенгурион, — поправил волшебник.

     — Да, прости… Так, всё это… — Эдик обвёл взглядом вокруг, имея в виду вовсе не поляну.

     — Ясен пень! — ответил понятливый дед. — Мы настоящие.

     — И… — Эдик хотел произнести имя Галоперидриэли. Её имя он хорошо помнил.

     — И она, конечно, — заверил волшебник. — Истосковалась супружница твоя, искручинилась. Замуж вышла, а в девках так и ходит… Сбежал, говорит, муж мой, бросил меня одну…

     — Так я же…

     — Та не боись! — дед махнул рукой. — Я ей всё объяснил. Сказал, что портал открылся и утащил тебя обратно в твой мир… Ждёт тебя твоя зазноба. Пошли!.. — Он встал с пня и, начертив перед собой посохом в воздухе магический знак, открыл проход прямо во дворец…

     …Увидев Эдика, Галоперидриэль радостно бросилась ему на шею, стала его крепко обнимать и шептать ему на ухо всякие ласковости. А старый король Баралгир, узнав о возвращении зятя, приказал устроить в честь радостного события пир, и прямо на пиру том произвёл Эдуарда Избранного в главные генералы.

     Пир вышел славный. Когда же настала ночь и на небо взошли семь местных лун, отправились Эдик с Галоперидриэлью в опочивальню.

     «Ну, наконе-ец! — приговаривал про себя Эдик, с нетерпением разоблачая принцессу от шелков и парчи, — наконец я исполню свой супружеский долг и перестану быть двадцативосьмилетним девственником!»

     И в этот момент мир вокруг него закружился, спальня с супружеским ложем и лежавшей на ложе обнажённой и прекрасной Галоперидриэлью стали удаляться от него и таять. Эдик протянул руку к любимой, чтобы напоследок коснуться её и… в этот момент свет померк. Но в ладони Эдика осталось тёплое, мягкое, женское…

     — Галоперидриэль, любимая, я вернусь! Я обязательно вернусь к тебе! — бормотал сквозь слёзы Эдик. Слёзы вдруг полились из его глаз стремительными ручейками, побежали по лицу, шее, груди. А потом в лицо ему ударил холодный дождь.

     — Эдичка!.. Чего это ты?.. — услышал он рядом голос тётки Анны Петровны и открыл глаза.

     Эдик лежал в саду на примятой траве возле новенького туалета, в лицо ему бил поток воды из шланга, которым сноровисто орудовал уже знакомый по прошлому разу небритый похмельный мужик. Склонившись над ним и ухватив обеими руками за плечи, тётка усердно трясла Эдика, стараясь привести в чувства, в то время как протянутая вперёд Эдикова рука отчаянно и нежно, как в последний раз, мяла тяжёлую тёткину грудь.

     — Ну вот, Анна Петровна, кажись очухался племянничек твой… — весело заметил небритый похмелянт и подмигнул Эдику.

     Крысова башня

     Случился как-то раз мировой зомбиапокалипсис. Только не такой, как в тупом кино, где мертвецы непонятно почему и за каким бесом повылазили из могил и моргов и пошли кушать сограждан (преимущественно их, сограждан, мозги), а чётко аргументированный зомбиапокалипсис. На этот раз всё произошло из-за утечки зомби-вируса из секретной лаборатории. Мертвецы теперь, хоть и стали тоже кушать сограждан, как и более ранние их предшественники, но в этот раз делали это со смыслом — чтобы, скушав очередного неудачливого гражданина, мутировать и превращаться в быстрых, ловких и хитрых метаморфов с клыками как у крокодила и проворными когтистыми конечностями.

     Случился, значит, чётко аргументированный строго научный зомбиапокалипсис — натуральная Эпоха Мёртвых^[2] — и начало-ось…

     Тут и там укушенные зомбями граждане стали превращаться в зомбей, а наиболее успешные, скушавшие много граждан зомби — в мутантов-метаморфов. Метаморфы эти стали лазать по жилым многоэтажкам и крышам домов как обезьяны по джунглям, — не забаррикадируешься в квартире, в ожидании спасителей-военных, которые придут и расстреляют тупых зомбаков как ЧОНовцы контру и белогвардейскую сволочь.

     В общем, смекнул народ, что надо текать из городов, покуда морфы не съели, и побежал кто куда — кто в деревню, кто на дачу, кто на турбазу, кто просто подальше в лес.

     Кто-то по ходу дела спасал родных, близких, друзей и случайных подвернувшихся; кто-то бежал без оглядки, как трусливая собака. Некоторые начитавшиеся дебильных книжек про зомбей и насмотревшиеся дебильных сериалов несознательные граждане под шумок стали мародёрить супермаркеты и тащить награбленное в свои городские квартиры, превращая жилища в подобия крысиных нор. Те, что понаглее, но тоже тупые, побежали грабить охотничьи магазины и, нарвавшись там на справедливую пулю или заряд кабаньей картечи, пополняли нестройные ряды уличных зомбаков. А вот самые продуманные и ушлые, обмундировавшись предварительно в ближайшем военторге (потому, что у них или друзья там работали, или сами они держали свой собственный военторг, либо были в доле), отправлялись мародёрить уже не какие-то там супермаркеты, а продовольственные базы; они с первых дней эпидемии стали создавать настоящие стратегические запасы для выживания в грядущем суровом постапокалиптическом мире. А ещё эти мудрые граждане наводили контакты с прапорáми, что пауками сидят на военных складах, обменивали у них тушёнку-сгущёнку-сигареты на цинки с патронами и гранаты. Всё намарадёренное и выменянное добро они организованными автоколоннами, в которых имелись БМП и БТРы, везли не в «крысиные норы» в многоквартирных домах, а в затерянные среди необъятных русских просторов заброшенные деревеньки и военные городки, в лесные охотничьи домики и приготовленные заранее на случай атомной войны самодельные бункеры. И никакие метаморфы, и никакие лихие люди, каких в Эпоху Мёртвых развелось тоже немало, им были нестрашны.

     Вообще ушлых граждан Эпохи Мёртвых можно разделить на две условные категории: на хороших ребят и плохих мерзавцев. Хорошие — это кадровые и бывшие военные, правильные менты, охотники, рыболовы и выживальщики с чёткими нравственными установками и понятиями. Плохие — это всякое бычьё, урки, продажные менты, наркоманы и кучкующиеся в этнические банды мигранты.

     Серёга Огурцов был хорошим парнем. Он почти спас человечество от перспективы превращаться после смерти в зомби (оказал неоценимую помощь разработчикам чудо-вакцины, но вакцина не снискала большой популярности, так как, зомби-вирус даёт живым людям иммунитет от многих болезней, а в условиях отсутствия больниц и поликлиник лишиться ещё и иммунитета — сомнительное благо), истребил немыслимое количество морфов, перебил едва не всех ýрок в средней полосе России и победил банду Шамиля Борцухаева.

     Однажды, по заданию из Москвы, Серёга со своим партизанским отрядом особого назначения приехал в маленький уездный городок, чтобы добыть из захваченного зомбями и метаморфами местного научно-исследовательского института некий засекреченный прибор. Проезжая по городку, он встретил стихийный митинг из местных граждан, которые собрались специально, прознав о скором появлении в городке народного героя и его отряда.

     — Что случилось, граждане? — спрашивает у них Серёга.

     — Ты ли Сергей Огурцов? — спрашивают его митингующие.

     — Я, — говорит Серёга. — Чего хотели-то? А то мне ехать надо, морфов в институте вашем бить…

     И граждане рассказали ему о своей беде. Оказалось, все собравшиеся были жителями одного многоквартирного дома, которых некто Олег Сергеевич Павловский по прозвищу Крыс выгнал из квартир зомбям и морфам на поживу. В квартирах тех Крыс наделал дыр в полах и потолках, превратив дом в «Крысиную башню», как дом тот прозвали соседи. Точнее, не сам он дыр наделал, а его рабы — бывшие бомжи и мелкие уголовники, ибо был тот Крыс ещё и рабовладельцем. Подходы к дому он заминировал, наставил в окнах пулемётов, а на крыше миномётов, ещё и зенитку откуда-то притащил, жильцов соседних домов держит в страхе. Даже морфы тот дом стороной обходят.

     — Помоги нам, Сергей! — просят его обиженные захватчиком граждане. — Прогони Крысюка этого окаянного! Зима скоро, а нам жить негде. Везде одни упыри проклятые рыщут.

      Серёга переглянулся со своими бойцами, и говорит митингующим:

     — Ща разберёмся…

     Сел Серёга в свой увешанный бронелистами УАЗик и поехал в сторону «Крысиной башни».

     Вскоре в стороне той завыла сирена, послышались звуки стрельбы и взрывов…

     ...Бой шёл не меньше часа, а потом из башни повалил густой чёрный дым, застлавший окрестности, и в небо взмыл вертолёт, который, как потом выяснилось, Крыс держал замаскированным на чердаке, на такой вот случай. С утробным рокотом винтокрылая машина пронеслась над мёртвым городом, распугивая притаившихся на крышах метаморфов.

     А Серёга с отрядом собрал притыренные Крысом ништяки в три трофейных КамАЗа и, под аплодисменты благодарных жильцов более не «Крысиной» башни, направился к местному институту…

     СуперМегаБой

     Привет читатели! Я СуперМегаБой, и я — геймер. В реале я жирный прыщавый задрот с жидкой бородёнкой и тонкими длинными усишками, какими впору щекотать разные места милым дамам (но я не щекочу, только иногда о том мечтаю), совершенно бесполезный для общества, ленивый и рукожопый. Ещё я безработный — не работал ни дня за тридцать лет жизни, живу с родителями и за их счёт. И у меня нет друзей и никогда не было секса с женщиной (нет-нет, не подумайте, я не пидор, просто бабы не обращают на меня внимания, как на кандидата для этого самого, а только как на предмет для насмешек). Но в мире виртуальном — я настолько крут, что никто не может со мной сравниться ни в чём. Я легко забиваю насмерть самых высокоуровневых монстров, убеждаю кого угодно в чём угодно, соблазняю принцесс, воительниц и богинь, чморю других геймеров и отнимаю у них разные ништяки. Короче, я — идеальный персонаж для ЛитРПГ.

     Вы, конечно же, уже догадались, что персонаж я полностью вымышленный. Да, это так. Меня придумал Кир Хлебальский — коммерчески успешный писатель, один из первых ТОПов на сайте Время Убей, который, конечно же, в жизни совсем не такой, как я, ага… Я-то — просто удобный собирательный образ, квинтэссенция из целевой аудитории — то бишь вас, дорогие читатели, что покупаете подписки на романы в жанре ЛитРПГ. Вам приятно видеть во мне себя, и поэтому вы шлёте моему создателю свои (или мамкины) денежки, чтобы он мог оплачивать коммуналку, доставку еды и проституток по праздникам, и нигде при этом не работал, а только писал для вас целыми днями и ночами про то, как я ушатываю неписей оптом и поштучно, собираю лут, качаю способности и добываю перки.

     Я делаю это на протяжении восемнадцати томов, по двадцать авторских листов каждый, написанных моим автором за полгода, и буду продолжать ещё пару лет, пока сюжет ЛитРПГ не превратится в РеалРПГ, где я стану абсолютным богом — вашим повелителем и хозяином.

     Только — тсс, никому об этом не рассказывайте!

     Хотя… Кир наверняка скоро удалит этот текст из завтрашней порции проды… Он сейчас пишет это неосознанно: устал, бедняга, уработался, придремал в кресле и продолжает стучать грабками по клаве, вот я и вылез сюда из его больного подсознания.

     Ладно, всё, отключаюсь… Щас попрёт мочилово неписей, а этот текст может и останется… — вдруг графоман этот жирный с бородёнкой и мандячими усишками не заметит? Короче, покедова! Бывайте, задроты!

     Попаданец Аркадий Рогатов. История третья. Как пожить не по лжи

     Угодил как-то раз уже знакомый читателям попаданец Аркадий Рогатов в… Алексея Евсеевича Неполжицына. И угодил как раз в момент, когда реципиент ехал этапом в солнечный архипелаг ГУЛАГ. «Ну, хоть не в дурку снова…» — обрадованно подумал, было, Аркадий. Но потом, когда следователь призвал нового аватара нашего героя на доклад, и выяснилось, что скрывающемуся за личиной неполживого «страдальца» попаданцу из XXI века придётся аж до февраля 1953 года трудиться лагерным стукачом, мнение его резко изменилось.

     «Нет! — твёрдо сказал себе Аркадий. — Не бывать такому зашквару! Чтобы я, честный попаданец, был сексотом! Да лучше я шнырём и чёртом буду, как Шалом Варламов, чем доносчиком! Хотя… шнырём тоже — нафиг…» И тогда он решил: «Раз уж попрогрессорствовать не выйдет, поживу просто честным человеком, а не пидорасом», и рассказал следователю о том, что никакой он не Неполжицын, а скромный попаданец, волею злодейки судьбы, оказавшийся в теле позорного стукача…

     — Понимаете, гражданин начальник, — говорил следователю Рогатов, — о ваших договорённостях с моим предшественником я не в курсе, ни ухом, как говорится, ни рылом. За кем он там приглядывал, кого подслушивал, кого провоцировал — не знаю и знать не желаю. Если хотите совета — как спасти СССР, тут я со всем, как говорится, старанием готов проконсультировать… Товарищу Сталину лично многое имею сказать. Но сотрудничать с вами на предмет доносительства — увольте, гражданин начальник. Не буду!

     Следователь выслушал Алексея Евсеевича и призвал из-за двери конвойного…

     …В кабинете товарища Сталина Генеральный комиссар госбезопасности Лаврентий Павлович Берия положил на стол перед Вождём очередной доклад о попаданцах. В докладе том, в разделе «паразиты» за шестым номером числился вселившийся в лагерного стукача Неполжицына некто Аркадий Рогатов. Товарищ Сталин сразу вспомнил эту фамилию и недоумённо приподняв густую бровь воззрился на докладчика, попыхивая трубкой:

     — Лаврэнтий, а нэ тот ли это Рогатов, что в тридцать пятом вселился в девицу Алёнку, каторая билá помещена в стационар, гдэ и прéбывает по сей день?

     — Тот самый, Иосиф Виссарионович, — подтвердил Берия. — И снова на приём к вам просится. Говорит, про будущее имеет очень ценную информацию…

     — Надо жи, какой настырный этот «пáпаданец»!

     — Уникальный случай, Иосиф Виссарионович. Все остальные «попаданцы» у нас штучные, а этот двойной выходит…

     — Прямо дьявол какой-та… — Сталин задумчиво затянулся из трубки, пустив по кабинету густое облако дыма. — И фамилия эта его… Рогатов…

     — Куда девать этого Неполжицына-Рогатова? Оставим в ГУЛАГе, или в стационар к остальным?

     — В стационар, Лаврэнтий. Только держать этого стукача бывшего отдельно от Алёнки. Ви́дать ему печатную машинку и бумагу. Пýскай свои доклады писмэнно излагает, а я потом их почитаю…

     …Так Аркадий Рогатов, попав в прошлое в третий раз, и снова оказавшись в «дурке», всё-таки, изменил историю. В получившейся в результате этого его попадания альтернативной исторической линии не было лауреата Нобелевской премии по литературе Алексея Евсеевича Неполжицына, и его графоманскими сочинениями не мучили школьников, — его писанину заменили писаниной других диссидентов-антисоветчиков. Союз ССР, конечно же, был уничтожен переродившейся партийной верхушкой и взращённой ею пятой колонной. Но обновлённый сознанием Аркадия Рогатова Алексей Евсеевич, даже будучи признанным по смерти Вождя «жертвой репрессий», не участвовал в процессе уничтожения советского государства. Наоборот, он всячески тому препятствовал, до самой своей смерти, каковая вышвырнула его из этой исторической ветки в 1993 году, когда «демократическая» снайперская пуля оборвала жизнь одного из сотен никому неизвестных «красно-коричневых» защитников Белого дома.

     Этим попаданием Аркадий Рогатов мог бы по праву гордиться, но он не гордился. Ему было бесконечно горько.

     Случай в магической академии

     Вася Залупин был хорошим мальчиком. Так о нём говорили соседские бабы и бабки. Соседи мужеского полу могли бы характеризовать Васю иначе, но воздерживались от общения с журналистами. Пацаны и девчонки со двора, в котором жил Вася, да и из соседних дворов тоже, сказали бы о Васе всю правду, — что он был злобное чмо с завышенным ЧСВ, — но этих никто не спрашивал. В итоге, сюжет об очередном «школьном стрелке» на телевидении получился типовой: жил-был хороший мальчик Вася Залупин, ни с кем не конфликтовал, учился прилежно, а потом пришёл в школу с дедовским ружьём и пострелял там учителей и одноклассников. Пять трупов, два на подходе, и семеро легкораненых. Один из пяти — сам Вася.

     Сдох, значит, Вася Залупин, снеся себе кабаньей дробью половину бестолковой башки.

     Сдох, и оказался в параллельно-перпендикулярном мире, в теле с целой и невредимой головушкой, принадлежавшем субтильному вьюноше из знатного рода, ученику Магической Академии имени Саурваронзуррбантургбенгуриона. Вьюноша тот прилежно что-то там колдовал в академской лаборатории и в процессе был неслабо шандарахнут волшебным электричеством, в результате чего душа его покинула тело, а на её место заселилась иномирная сущность.

     Очухавшись, Вася не сразу понял, где находится. Вокруг всё было какое-то не такое: дома старинные, люди в странных нарядах, ведьмы на мётлах свободно летают, и драконы ручные заместо такси. Звали его теперь не Васей и даже не обидным производным от фамилии, а Геннадием Тридевятовым. Геннадий этот в Академии имел репутацию одного из лучших студентов, и Вася Залупин обрадовался, решив, что судьба даёт ему шанс. «Вот этого я достоин! — сказал он себе тогда. — Буду дворянином и магом, все меня будут уважать и со мной считаться. Проживу долгую и счастливую жизнь в достойном обществе, а не среди серого быдла, которое я победил…»

     И стал Вася Залупин жить жизнью Геннадия. День, другой, неделю… Окружающие быстро заметили, что Геннадий резко потупел и вместе с тем стал неоправданно горделив и высокомерен; друзья стали его сторониться, а преподаватели поглядывать на него с подозрением. В общем, простые и понятные характеристики дворовых пацанов и девчонок, с коими, несомненно, были согласны и одноклассники Васи Залупина, стали всё больше подходить вчерашнему отличнику Геннадию. А сам «Геннадий», а на самом деле, конечно же, Вася снова стал чувствовать себя «гадким утёнком», окружённой серой толпой быдл «яркой личностью» и «непризнанным гением». Через две недели пребывания в теле молодого аристократа, бывалый «школьный стрелок» Василий Залупин решился повторить уже раз содеянное — перестрелять нафиг как можно больше обидчиков и «уйти, громко хлопнув дверью» — то бишь, по-простому «самовыпилиться». Наколдовал он себе ружьё, патронов (в новом мире это оказалось легко — достаточно было знать нужные заклинания и представлять в деталях то, что требуется) и пошёл в аудиторию, с некоторым опозданием, чтобы народу там побольше собралось… Однако в аудитории его ждали…

     …Едва лже-Геннадий открыл дверь, его охватила неведомая магическая сила, вырвала из рук оружие и втянула в аудиторию, подвесив в метре над полом перед собравшимися студиозусами.

     — А я и думаю, и чего это случилось с моим лучшим учеником?.. — произнёс медленно подошедший к повисшему в воздухе лже-Геннадию профессор некромагии, имя которого сокрыто от смертных, и потому называемый всеми просто Кощеем Бессмертным. — Оглупел мальчик, от коллектива оторвался, зазнайкой стал… — Профессор обошёл лже-Геннадия так, чтобы заглянуть ему в глаза. — Ну, и присмотрелся я к тебе… А ты, оказывается, никакой не Гена Тридевятов. Ты — злобное горделивое чмо из другого мира, убившее учителей и товарищей своих, числом в шесть душ, не считая себя самого… Василиском тебя звать, а родовое имя твоё я и называть здесь не хочу. У нас тут девушки непорочные в аудитории…

     — А где же наш Гена, профессор? — вопросила позади одна из упомянутых непорочных особ.

     Профессор Кощей обернулся и улыбнулся миловидной белокурой девице лет семнадцати, сидевшей во втором ряду:

     — Застрял между мирами, Марья. Ни туда, ни сюда. Если бы не этот вот сомнительный субъект, — профессор снова посмотрел на вынужденно левитирующего лже-Геннадия, — вернулся бы в своё тело через минуту-другую, после того, как его молнией приголубило. Охранный амулет сработал бы… А теперь никак не может, пока место занято… — Кощей снова отвернулся от разоблачённого Залупина и окинул весёлым взглядом аудиторию. — И поэтому, — громко сказал он, — сегодня я покажу вам, как изгонять таких вот субъектов туда, куда положено, и возвращать обратно пострадавших!

     — А куда положено, профессор? — спросил Кощея один из учеников — крепкий парень в расшитой узорами косоворотке.

     — Конечно же, в адское пекло, Ваня! Куда же ещё…

     …Так злобное чмо с завышенным самомнением и подлый убийца Вася Залупин отправился туда, где ему самое место.

     Хроники Эдика III. Королева лесных фей

     Второе путешествие в волшебную страну Мордорвинд изменило жизнь Эдика Додикова окончательно и бесповоротно. Эдик понял, что Мордорвинд реален, и что выгребная яма под тёткиным сортиром — это портал, связывающий нашу унылую Землю с чудесным миром, где живут эльфы, гномы, драконы, маги и его законная супруга Галоперидриэль, ни много ни мало принцесса Мордорвинда и волею обстоятельств до сих пор девственница, как и он сам… Последнее обстоятельство стало дополнительным стимулом для Эдика — поскорее вернуться в Мордорвинд, во что бы то ни стало.

     Теперь Эдик решил пройти через портал сознательно, тщательно перед тем подготовившись.

     Эдик выправил охотничий билет, и на законных основаниях стал обладателем самозарядного ружья «Сайга-12» с богатым обвесом на планке Пикатинни и пяти сотен разных патронов с дробью и картечью. Ещё Эдик посетил магазин «Охотник, рыболов и выживальщик», где приобрёл ботинки «Коркоран», крутейшие тактикульные штаны с множеством карманов и вшитыми кровоостанавливающими жгутами, непромокаемую и несгораемую куртку цвета хаки, бездонный походный рюкзак и разгрузочный жилет как у Вассермана, в котором можно будет удобно размещать не только магазины к «Сайге», но и магические зелья, эликсиры и артефакты. Купил Эдик и нож, и фонарик, и бинокль, и флягу, и много всяких полезных мелочей, коими набил новоприобретённый рюкзак. В общем, в третий раз в Мордорвинд Эдик решил заявиться, как и полагается Избранному, первым парнем на деревне, вернее, в королевстве. Как-никак, будущий король. Он даже сходил в парикмахерскую и постригся под Терминатора.

     Закидываться в портал Эдик решил втайне от тётки, перед которой, после крайнего посещения волшебной страны, испытывал смущение и некоторую неловкость. Ведь даже возлюбленную свою Галоперидриэль он доселе за сиськи так и не пощупал, как и вообще никого и никогда, а тёткина увесистая грудь на ощупь была весьма приятна… В общем, приехал Эдик в деревню к вечеру и под покровом ночи пробрался в тёткин двор. Прокрался в сад к сортиру и, распахнув заветную дверцу позади ещё пахнущего сосной дощатого домика, закинул в окошко сначала рюкзак, а следом и сам, сжав в защищённых кевларовыми перчатками руках навороченную свою «Сайгу», сиганул туда же…

     …Сгруппировавшись как бывалый десантник (специально смотрел видеоуроки в милитаристических и выживальщических группах ВКонтакте и потом тренировался, прыгая дома с дивана на ковёр), в бравом тактикульном прикиде и с неимоверно крутым стволом выпал наш герой из портала на поляну с цветами, бабочками и маленькими голыми бабами.

     Был день. Пень посреди поляны стоял пустой. Доброго волшебника Саурваронзуррбантургбенгуриона нигде поблизости видно не было, никто Эдика не встречал. Лишь голые бабы со стрекозьими крылышками стали собираться в стайки, шептаться и хихикать, показывая на него пальцами.

     — Привет, девчонки! — Эдик помахал рукой голым бабам. — Вы, кстати, кто такие? Всё забываю спросить.

     — Мы лесные феи, — пропищала, подлетев к нему, одна из баб, самая красивая. — Я Титания.

     — А я Эдуард Избранный, — представился Эдик.

     — Я знаю, — улыбнулась фея Титания. — Ты наверное хотел видеть похожего на мидгардского лицедея-содомита волшебника с труднопроизносимым именем, что часто сидит на этом пеньке? — спросила она, игриво и бесстыдно порхая прямо перед глазами Эдика.

     — Ага, — сказал Эдик, — его.

     — Сегодня его не будет. Он в Прошмандоре на праздничной оргии в монастыре блудных девственниц. Если тебе надо во дворец Баралгира, то придётся или идти пешком… если прямо сейчас выйдешь в путь, то завтра к вечеру точно будешь на месте… или можешь просто подождать своего Сауронвагонзавода здесь, с нами… — фея как бы невзначай покрутила пальчиками острые маленькие соски у себя на грудях. — Он тут по любому завтра появится и портал во дворец тебе откроет… А мы, кстати, с наступлением ночи становимся такими же большими, как и вы, люди… Ну, почти… Можем весело провести время до утра… — Губки маленькой красотки покривились в многозначительной гримаске. — Что скажешь?

     — Хм… — Эдик поскрёб тщательно выбритый подбородок и закинул «Сайгу» за спину. — А, пожалуй, останусь я с вами…

     …До вечера беседовал Эдик с Титанией. Много интересного о мире том узнал он от феи, которая оказалась ко всему не абы кто, а целая королева маленького лесного народца. Когда же стемнело и взошла на небе луна, Титания и вместе с ней другие маленькие голые бабы с крылышками — её, как выяснилось, фрейлины — превратились в баб натуральных, пусть и низкорослых как девочки-подростки, но со всем, что взрослой бабе иметь полагается, и с крылышками стрекозьими, конечно же. Закружили голые фрейлины хоровод вокруг Эдика, а танцующая Титания стала его раздевать и передавать оружие и модное тактикульное обмундирование служанкам. Когда же остался Эдик в одних трусах, прильнула к нему королева фей и стала жарко целовать в губы и вообще куда придётся. Эдик же облапил лесную красавицу, и стало ему в его нехитрой одежде совсем тесно. И в этот момент грянул гром и с неба полил тёплый дождь…

     …Лесная поляна с хороводом голых баб и объятиями прекрасной Титании вдруг стали таять, в глазах у Эдика поплыло и нос его ощутил нарастающее зловоние; вокруг резко потемнело, но дождь всё лил и лил, и такой горячий! А потом дождь резко закончился, — как будто закрыли кран. Эдик поднял глаза к небу и вместо луны увидел над собой дощатый потолок с квадратным отверстием, а в отверстии том… — блюдя приличия, употребим здесь метафору из старого анекдота — …ёжика лет сорока пяти, зарубленного топором в спину… впрочем, ещё довольно бодрого, и совсем не мёртвого.

     Посмотрев некоторое время на этого «ёжика» и вспомнив «ёжика» другого — того, что остался на лунной поляне в волшебном лесу Мордорвинда, Эдик смахнул проступившие на глазах горячие капли и с досадой нечленораздельно простонал, как от зубной боли. И зря… В ту же секунду «ёжик» наверху исчез и лежащее за квадратным отверстием тесное помещение плотно заполнил испуганный визг Анны Петровны.

     Мастурбек

     Гражданин некогда братской советской республики по имени Мастурбек^[3], как и большинство его соотечественников, жил в России нелегалом. Однако, в отличие от упомянутого большинства, имелась у Мастурбека, и вместе с ним у ещё пары десятков внешне похожих на него коренастых чернявых парней с украшенными монобровью незатейливыми лицами под шапкой густых чёрных волос, нотариально заверенная копия российского паспорта на имя Фхтагнбадыра Фатхубыровича Джамшудравшанова, которую он при случае предъявлял докучливым ментам. Благодаря содействию давно натурализовавшегося в России восьмиюродного дяди, Мастурбеку (вместе с ещё примерно дюжиной счастливых обладателей заветного документа) даже удалось официально устроиться на работу — курьером в известную компанию, что как вампир присосалась везде, где можно извлечь гешефт: от поиска, рекламы и торговли в интернете, до распределения через мобильные приложения заказов бомбилам и доставки еды. Мастурбек развозил на видавшем виды электровелосипеде фастфуд из сетевых жрален по спальным районам города, — гонял с наглой мордой по тротуарам и дворам, распугивая и иногда даже сбивая зазевавшихся прохожих, умудряясь всегда в срок доставлять шаурму, гамбургеры и пиццы квартирным сычам. На замечания недовольных граждан отвечал на ломаном русском фразами вроде: «Э, рюсский лощара, пщёль нах, мат твою ибаль, гандон!» или: «Эй, щалава, рот закрёй, да! Жёпу парьву тибе щас!» и мчал дальше по указанному в закреплённом на руле его драндулета телефоне адресу.

     Проживал сей Мастурбек в съёмной трёхкомнатной квартире в панельной девятиэтажке на окраине города, вместе с тремя десятками соотечественников. Соседям, понятное дело, такое соседство не нравилось, но уважаемые люди из диаспоры давно уладили все вопросы с участковым и миграционной службой, и те Мастурбековых соплеменников не беспокоили. Местных пацанов гости с юга зашугали сразу после заселения и принялись, было, портить девок, без разбору на совершеннолетних и не очень, но на район оперативно заехал отряд крепких ребят в балаклавах, с арматурой и бейсбольными битами, и быстро объяснил гостям, что так делать не надо… Потом были разбирательства, следствие, инициированное уважаемыми людьми из диаспоры: менты искали каких-то то ли «националистов», то ли даже «русских фашистов», но никого не нашли. Ходили слухи, что часть ребят в балаклавах была из омоновцев, но то только слухи — никто точно о том не знал. Однако после визита крепких ребят, гости с юга попритихли: стали удовлетворять насущные свои потребности иными способами, о которых автор умолчит, лишь отметив, что герой этого рассказа — рекомый Мастурбек — половой свой вопрос решал посещением другой квартиры-общежития, в которой обитали его соотечественницы, трудившиеся в основной своей массе в клининговых (да простят автору употребление этого слова русскоязычные читатели) компаниях и горничными у состоятельных горожан.

     Утром того дня, в который привычный читателям мир перестал быть таковым, став совершенно другим — некомфортным и опасным, Мастурбек, как обычно, выехал на работу на своём электродрандулете. Растолкав по дороге парочку прохожих, показавшихся ему какими-то совсем уж заторможенными и невнимательными, Мастурбек прибыл в известную всем и каждому жральню, название которой автор не желает называть (ибо реклама), и направился к окну раздачи заказов.

     Народу в зале почти не было. Пара понурых граждан неспешно жевали гамбургеры, ссутулившись над плохо вымытыми столиками, и запивали это хрючево колой.

     — Здгавствуй, Мастугбек! — сильно картавя, приветствовал его педиковатый студент по имени Герман. Этот тип подрабатывал в жральне не столько ради приварка к стипендии, сколько для того, чтобы себя показать, какой он модный да стильный, ну и свести при случае знакомство с себе подобными.

     — Э, здрявствуй, Геря́! — Мастурбек, скрывая брезгливость, пожал манерно протянутую через окно щуплую ладонь. Ему тип в окошке был неприятен, но тот мог влиять на скорость выдачи заказов, и потому приходилось с ним ручкаться. Иные Мастурбековы соотечественники — он это точно знал — были бы и не против познакомиться поближе с мерзким гомиком, но не он, не Мастурбек. У Мастурбека была прекрасная Юлдус, вся покрытая мягким пушком и бровям которой мог позавидовать приснопамятный глава давно несуществующего государства, в котором Москва была столицей над Мастурбековой республикой, а этому гнусу тухлодырому он только руку подавал, и то с отвращением.

     — Сегодня никого из пагней ещё не было. — Улыбнулся гомосек. — Ты пегвый. Вот тгвой заказ!

     — Эта жи харащё, Геря́, — сказал Мастурбек. — Значи́т, минé больщи заказав прилитит! — Он быстро уложил сильно пахнущее хрючево в жёлтую сумку-термос, закинул её за спину и пошёл на выход из «ресторана» быстрого питания…

     …Пока Мастурбек ехал в микрорайон, где давно знакомый ему квартирный сыч — постоянный его клиент — ожидал своего завтрака, по дороге ему встретились всего лишь несколько шатающихся алкашей. Один из бухариков — вроде и цивильно одетый, но грязный как бомж и с совершенно зверской и тупой рожей — даже попытался схватить Мастурбека, но он того ловко объехал, наподдав алконавту ногой так, что тот свалился в лужу. «Гы-ы, рюсский свиния!» — зло выкрикнул Мастурбек, глядя в зеркало заднего вида на медленно вставшего посреди лужи и так и оставшегося в ней стоять пьяницу.

     В подъезде навстречу Мастурбеку из лифта вышла разбитная деваха в короткой юбке и дутой курточке, мазнувшая по нему опасливым взглядом, как если бы он был бездомный пёс: «Не укусит ли?» Он вошёл в лифт и поднялся на восьмой этаж. Вышел, подошёл к знакомой двери, нажал кнопку звонка: за дверью послышалась глухая трель…

     В квартире, куда Мастурбек принёс заказ, обитал популярный на сайте Время Убей писатель-графоман Алекс Недокруз, производивший в месяц по роману в жанрах ЛитРПГ и Бояръ-Аниме. Мастурбек о том, конечно же, не знал, потому как книжек вообще никогда не читал (даже такую дрянь, как ЛитРПГ и Бояръ-Аниме), даже на родном своём языке, не говоря уже о русском, каковой вообще с трудом понимал. С этим Недокрузом накануне поздно вечером приключилась неприятность. Возле круглосуточного магазина, куда писатель выходил за сигаретами, на него набросился тот самый бомж, которого Мастурбек так ловко уронил в лужу, и молча тяпнул его за руку. Укусил. Зубами. Испугавшийся литератор, еле вырвал руку из зубов плотоядного и — что странно — совершенно притом безмолвного как акула бомжа (тот даже холодный был, как эта самая рыба) и, петляя что твой заяц, припустил до подъезда. Ночью Недокрузу поплохело. Он выкурил несколько ставших безвкусными сигарет, сделал заказ еды на утро и… умер. А через четверть часа встал и начал бесцельно бродить по квартире. И всё бы ничего, да только так уж вышло, что пред тем как помереть, выходил этот сочинитель в подъезд, где на лестничной клетке между этажами имелась вонючая стальная пасть мусороприёмника. В оную пасть укушенный литератор кое-как спровадил пластиковый мешок с отходами холостяцкой своей жизнедеятельности и, шатаясь, вернулся в квартиру, забыв при этом запереть дверь.

     …Мастурбек несколько раз нажал кнопку звонка, прежде чем из-за двери послышались звуки отличающиеся от электронной имитации птичьей трели. Наконец за дверью зашаркали, несколько раз задев, но не дожав до конца дверную ручку. И тогда Мастурбек, совершенно необдуманно, протянул руку и нажал ручку…

     Если бы он этого не сделал, возможно, судьба его сложилась иначе. Возможно, он вскоре разобрался бы в происходящем, и понял, что началось то, что в книгах, фильмах и видеоиграх уже давно называли понятным словом «зомбиапокалипсис». Возможно, ему бы удалось прибиться к одной из множества банд, состоявших целиком из его соплеменников, — этнические банды появятся в захваченной живыми мертвецами стране очень скоро; и были бы у него свои рабы и наложницы. И жил бы тогда Мастурбек в постапокалиптической России припеваючи, как настоящий бай. Или ему бы не повезло, и всю банду ту подчистую терминировал Серёга Огурцов с его партизанским отрядом особого назначения… Но ничего из перечисленного Мастурбека уже не ждало. Потому, что Мастурбек открыл злополучную дверь, за которой колченóго перетаптывался на месте тщедушный дрыщ полуазиатской — полумалороссийской внешности с едва наметившейся на лице монобровью, совершенно тупой, потому что мёртвый, и, тем не менее, алчущий и жаждущий горячей живой плоти и крови.

     …Как только язычок замка щёлкнул, дверь резко подалась вперёд, на Мастурбека, и из-за двери на него тут же выскочил живой мертвец, повалил на пол и впился зубами точно в шею! В яремную вену! Прокусил! И на кафельном полу стала быстро расти кровавая лужа, в которой барахтались и копошились двое — уже мёртвый графоман Недокруз и пока ещё живой курьер Мастурбек. Кровь быстро залила площадку между лифтом и четырьмя квартирами и полилась по ступеням вниз, закапала между лестничными маршами…

     …Когда напуганная бродившими по улицам микрорайона живыми мертвецами разбитная деваха в короткой юбке и дутой курточке забежала обратно в подъезд, Недокруз уже перестал грызть Мастурбека. Потому, что Мастурбек был для него уже свой в доску, уже начал вставать, неуклюже оскальзываясь руками и ногами в кровавой луже. И когда деваха вышла из лифта, оба эти ухаря, не сговариваясь, рванулись к ней…

     Хорошо, что жила дева эта этажом выше. Она тотчас заметила оскальзывающихся на ступенях и мешающих друг другу окровавленных кадавров, быстро сообразила — кто это такие, и трясущимися руками таки сумела открыть стальную дверь и заскочить в квартиру.

     Туманность энтропии

     Построили как-то раз на Земле коммунизм. Да не абы какой — по Марксу там, или по Ленину, а по заветам выдающегося советского фантаста и большого философа Ефрема Иванова.

     Упразднили государства и национальности, и придумали единый мировой язык; отменили институт семьи, запретив мужчинам и женщинам вступать в законный брак; забрали детей у родителей и расселили по интернатам (матерям при этом объяснили, что материнский инстинкт — это реакционное зло, которое вредит творческому развитию и трудовой деятельности, как самих матерей, так и опекаемых реакционной родительской заботой чад; отцам же и вовсе ничего объяснять не стали, ибо кто они такие, эти отцы? — не беременеют, не рожают — раз-два и пошёл себе дальше превозмогать энтропию). Воспитание новых поколений коммунистов, готовых покорять реакционную природу — сиречь, бороться с инферно, и наводить контакты с братьями по разуму — поручили специально обученным учителям.

     Так планету населили правильные коммунистические люди-творцы, которые стали с рвением и задором переделывать мир под удобство Человека — подлинного Царя природы. Извели всех агрессивных животных — львов, тигров, волков и крокодилов; повернули реки куда надо, оросив степи и пустыни; подвесили над полюсами искусственные ядерные «солнца», растопив таким образом ледяные шапки планеты, и стали переносить воду на материки дугой через стратосферу… Словом, развернули творческий потенциал во всю ширь и глубь. А в свободное от свершений время пели, танцевали, занимались тантрической йогой и наводили телемосты с гуманоидами из Кольца Без Конца — галактического содружества миров, расположенных, если выражаться по-простому, у чёрта на рогах, до которых лететь сотни, тысячи, сотни тысяч и миллионы лет. Для «сеансов связи» отрубали электричество по всей планете, перенаправляя высвободившуюся энергию на приёмопередатчик, и самые заслуженные и правильные товарищи смотрели стриптиз с танцующими краснокожими инопланетными женщинами, кои так изъяснялись, через танцы. Женщинами, к слову, наверняка давно мёртвыми, ибо от Эпистолы Барана, где проживали эти танцовщицы, до Земли сигнал идёт три с половиной сотни лет…

     Всякими недовольными прогрессом реакционерами, чей ум был не в состоянии самостоятельно противостоять инферно, занимались мудрые охранительные системы общества, широко применявшие непрерывно совершенствуемую Советом Слова и Дела ТКГТИ — тантрическую квадратно-гнездовую трансформацию индивида. После КГТИ, не желавшие расставаться с детьми матери понимали глубокую мудрость жития по заветам великого отца и учителя народов Ефрема Иванова и добровольно сдавали детей в интернат; а впавшие в несознательность мужчины переставали быть собственниками и дикарями — полностью утрачивали постыдную привязанность к определённым женщинам, чувство ревности и склонность к соперничеству, целиком переключаясь на борьбу с энтропией.

     В общем, такой вот своеобразный получился «коммунизм»…

     — Да как же так вышло, что такой уродливый мир стал возможен?!! — наконец не выдерживает читатель, доселе молча сносивший этот возмутительный текст. — Ведь это же… (далее следуют обильные непечатные выражения, ярко характеризующие вышеописанное общественное устройство и выдумавшего оное выдающегося фантаста и большого философа) …И что за чудовища эти писатели-коммунисты, что придумывают подобные миры! — с негодованием вопрошает он автора.

     — Успокойся, дорогой друг! Мало ли каких странных и страшных миров не выдумывали фантасты… Вспомни, хотя бы, «Утопию» Томаса Мора, или сны Веры Павловны… Та ведь ещё дурь…

     С развитием компьютеров и «искусственных интеллектов» и не такие миры появятся. И с помощью высокотехнологичных интерфейсов виртуальной реальности миры эти, в некотором смысле, можно будет безопасно посещать, с полным, так сказать, «погружением». Уже несколько десятилетий любители компьютерных игр, пусть и без «полного» «погружения», регулярно бывают в мирах куда более уродливых, чем описанный идеалистом Ефремом Ивановым; который, к слову, к коммунизму имеет примерно такое же отношение, как и упомянутая «Утопия».

     Лично я думаю, что построение в реальности ивановского мира должно закончиться ещё на этапе «упразднения» государств и национальных культурных особенностей, мировой войной и крахом человеческой цивилизации. Попытки «отмены» семьи, материнства и отцовства мы имеем возможность наблюдать прямо сейчас в «прогрессивной» Европе и в заокеанской «Цитадели Свободы и Демократии». Перспективы такой «отмены» — прошу заметить, без всякого коммунизма! — очевидны и предсказуемы. Но даже если допустить, что фокусы с «упразднениями» и «отменами» таки пройдут, растопление полярных шапок гарантированно угробит человечество. И поделом! Всемирный потоп — достойное наказание для дебилов, додумавшихся до этакого «прогресса». А если представить, что до того дебилы эти развернут реки не пойми куда — считай, заберут воду из сформировавшихся за миллионы лет бассейнов с их уникальными экосистемами и устроят тем самым множество региональных экологических катастроф, а также истребят «вредных» зверей и птиц, и оставят «безвредных» и «красивых», то мировой потоп станет для них даже в некотором роде избавлением от инферно; ибо что есть придуманная Ефремом Ивановым утопия, если не ад на земле, в котором нормальному живому человеку нет места?

     Попаданец Аркадий Рогатов. История четвёртая. Пре-зи-дент, паимайшь

     Как-то раз, лёг Аркадий Рогатов спать в своём XXI веке, и проснулся в «святых 90-х» века предыдущего в теле Бориса Никифоровича Ельцина.

     «Вот это я попа-ал!» — сказал тогда про себя Аркадий. Потом подумал, подумал, и решил, что, раз уж не вышло у него обустроить Российскую империю, не удалось спасти СССР, то попробует он, хотя бы не вредить России постсоветской. И стал Аркадий принимать посильные меры, чтобы не допустить того разгула демократии, каковой читатели постарше наверняка помнят.

     Обновлённый сознанием Аркадия Рогатова Президент изменился до неузнаваемости: бросил пить, оборвал контакты с иностранными спецслужбами и задумал уже, было, поменять правительство в полном составе, а на половину действующих министров и депутатов завести уголовные дела, но…

     …Оказался в секретной «дурке» известного государственного ведомства, куда его оперативно закрыли уважаемые люди, которых позже стали называть «олигархами», а на место его поставили двойника, который продолжил исправно бухать и разбазаривать народное добро.

     В этот раз, Аркадию, побывавшему в прошлом его попадании в теле совершенно зашкварного диссидента-антисоветчика, и сумевшему при этом прожить жизнь не по лжи и умереть как человек, достало мужества сбежать из тела и из времени, в котором это тело обитало — он перегрыз себе вены.

     Настоящий герой

     Однажды мимо Земли пролетела комета. Пролетела, не уронив на нашу планету ни единого камня, не вызвав приливов в океанах, не подняв ветра, — просто пролетела мимо, едва задев Землю-матушку своим сильно разреженным хвостом. Но последствия сближения этого блуждающего небесного тела с нашим миром оказались ужасны.

     Нет, ожидаемого некоторыми религиозными гражданами, а также выживальщиками-любителями (что запасают тушёнку в домиках в деревне и строят схроны в лесах) и выживальщиками-профессионалами (для которых построены бункеры под горой Ямантау и «Метро-2» под Москвой), некоторыми писателями-фантастами и просто параноиками конца света, к счастью, не случилось, однако бед комета эта вызвала немало.

     Большинство людей просто отключились, впав в необъяснимый ступор, что стало причиной множества аварий на транспорте и на производствах, пожаров и настоящих техногенных катастроф. Лишь немногие остались при памяти, но остановить нарастающую лавину бедствий не могли по причине своей малочисленности, неорганизованности и банальной некомпетентности (а вы сможете остановить конвейер на производстве? а поезд? а посадить самолёт?) Но это ещё не всё. Была ещё одна часть бодрствующих граждан, — к счастью, этих было не много, — которые не впали в ступор, а пришли в состояние неконтролируемого бешенства и стали убивать…

     …Тысячи были убиты этими психами. И даже когда комета прошла мимо Земли и люди стали массово выходить из ступора, психи эти так и остались психами — продолжили убивать.

     Несколько дней этих невольных убийц отлавливали полиция, МЧС, армия и просто санитары и развозили по психушкам, где врачи их приводили в чувства конскими дозами успокоительных.

     Одним из таких психов — не тех, что были отловлены и излечены докторами, а тех, что впали из-за кометы в бешенство — волею судьбы оказался и наш герой, простой заурядный алкаш Коля по прозвищу Котельщик, некогда трудившийся в одной из городских котельных, за что и получил прозвище. За сугубые симпатии к зелёному змию из котельной Колю год назад уволили, но профессиональное прозвище за ним так и осталось.

     В отличие от большинства «кометных психов», как впоследствии этих несчастных невольных убийц стали называть, в чувства Колю привели не докторá посредством транквилизаторов, а гостившие у его соседей молодые люди, с помощью кулаков.

     Коля с вечера на них барагозил, за что получил сначала черенком от швабры, потом бутылкой из-под шампанского. Наконец, уже поутру, на следующий после «Кометы» день, когда бешеный Коля напал на тех самых молодых людей возле соседского гаража, ему вломили основательно. Без членовредительства, разумеется, но физиономию щедро разукрасили, и выбили зуб. И помогло! Выхватив люлей и придя наконец в чувства, наш герой унялся, перестал быковать, признал собственную неправоту и искренне извинился за неправильное поведение. От места, где состоялся сеанс психотерапии, Коля, напутствуемый мотивирующими поджопниками, направился к расположенному неподалёку супермаркету, дабы там приобрести пол-литра «лекарства»…

     …Ведущую ток-шоу «Поговорим» Свету Амлетову вчерашний «синдром кометы» накрыл прямо в студии, откуда велась прямая трансляция. Вместе с гостями шоу она просидела на диване перед включёнными телекамерами вплоть до момента, когда Земля разминулась со злополучной кометой. Свете повезло, что в студии не оказалось психов, и запись многочасового прямого эфира её передачи не стала документальным фильмом ужасов (а таких документалок появилось немало). Придя в себя, Света продолжила вести шоу, превратившееся волей режиссёра и руководства телеканала в «специальный выпуск», с перерывом на экстренное обращение Президента, после чего, уже поздно вечером, долго добиралась домой через сковавшие город пробки. И вот теперь, утром первого дня после «Кометы», Света ехала на своей тёмно-красной как спелая вишня «Ламборгини» в телецентр, где вскоре должен был состояться эфир её шоу.

     Если бы не последствия вчерашней катастрофы, Света вряд ли бы выбрала этот маршрут, вряд ли бы оказалась на этой второстепенной улице, но так уж сложилось.

     Проезжая место, где вчера, по-видимому, столкнулись сразу несколько автомобилей, — на дороге ещё оставались обломки пластика, битые стёкла, пятна машинного масла и, кажется, крови, — Света проколола колесо, «Ламборгини» тут же загремел диском по асфальту.

     — Вот же… (далее последовало длинное сложноподчинённое предложение, состоящее сплошь из отборного русского мата) — со слезами на глазах беспомощно и зло произнесла Света, когда вышла из машины и увидела, что стало с колесом. — Ну зачем я сюда поехала!

     Пока она так сетовала и ходила вокруг просевшей на один бок машины, из подворотни поблизости появился интеллигентского вида мужик в пиджаке и галстуке и с лиловой шишкой во лбу. Был тот мужик грязен и замызган, весь обмотан скотчем, на руках и ногах болтались обрывки каких-то ни то простыней, ни то полотенец, и был у него здоровенный окровавленный топор. Завидев Свету, интеллигент бодро направился к ней, производя на ходу витиеватые словесные конструкции приличные заправскому сапожнику, выдававшие в нём дипломированного лингвиста.

     Женщина сразу поняла, что это один из психов, и быстро укрылась в машине, заперев двери. Она тотчас стала звонить своему любовнику Гоше Курицыну — фитнес-тренеру из модного велнес-клуба, в надежде, что тот приедет и спасёт её, но Гоша не отвечал.

     Тем временем, интеллигент ускорился и, подбежав к «Ламборгини», принялся с нечеловеческой силой — даром что был щупл и сутул — молотить топором по капоту, исторгая из уст гнуснейшие сквернословия.

     — Да, Светик, — наконец послышался из смартфона мужественный Гошин голос.

     — Гошенька, помоги! — взмолилась Света. — На меня напал псих с топором, из этих… которые после кометы всех убивают… — В этот момент интеллигент нанёс первый удар по лобовому стеклу. — А-а-а! Гоша-а! У него топор! — Новый удар. По стеклу расползлась сетка трещин. — А-а-а-а-а-а!!! Гоша, спаси меня!!!

     В ответ Гоша Курицын неуверенно промямлил:

     — Светик, мне очень жаль… Если бы я был рядом… Но я сейчас… эм… далеко… Скорее звони в полицию! — После этих слов связь оборвалась, пошли короткие гудки.

     — Да пошёл ты, — взвизгнула в мобильник Света, — казёл! А-а-а-а-а-а!!! — отчаянно закричала она от ещё одного удара по стеклу.

     Очень возможно, долбани интеллигент по стеклу ещё пару раз, и стекло бы не выдержало. И тогда жизнь Светы оборвалась бы самым неприятным и насильственным образом, как до этого уже оборвались жизни трёх старушек, которых интеллигент зарубил другим, более маленьким топором, который у него потом отобрали скрутившие его скотчем и полотенцами молодые люди (кстати, те самые, что недавно привели в чувства Колю Котельщика). Но волею случая поблизости оказался наш герой…

     …Коля Котельщик вышел из магазина, счастливый, потому что таки успел сцапать с прилавка последнюю бутылку «Столичной», ну и потому ещё, что не было на душе его греха — никого Коля не убил во время космического наваждения (он хорошо помнил всё, что делал, начиная с появления в небе кометы и до момента исцеления). И вот видит Коля: стоит на дороге дорогая красная машина, в машине молодая женщина, блондинка, бьётся в истерике, хотя наружу ничего и не слышно, а вокруг машины бегает с топором мужик в пиджаке и при галстуке — явно бешеный, каким недавно сам Коля был — и, ругаясь по матери, долбит этим своим топором по лобовому стеклу.

     — Ну уж нет… — твёрдо сказал Коля и решительно двинулся к месту происшествия.

     Подбежав к интеллигенту-сквернослову, он без разговоров (по себе знал, что разговоры бесполезны) с размаху шандарахнул того бутылкой по темени. От соприкосновения с головой буяна драгоценная «Столичная» превратилась в пахнущее спиртом облако из осколков и капель. Интеллигент тотчас выронил из костлявых рук топор и кулем сложился у ног победителя.

     «Убил?» — испуганно подумал, было, Коля. Он склонился над поверженным интеллигентом, щупая пульс на шее, как делают в кино. Пульс обнаружился сразу и Коля с облегчением выдохнул. В этот момент из машины выскочила блондинка, — довольно, кстати, симпатичная, — лицо которой показалось Коле знакомым, и бросилась ему на шею со словами:

     — Спасибо вам! Вы мой спаситель! Вы настоящий мужчина, настоящий герой! Мой герой…

     Так наш герой Коля Котельщик стал личным героем Светы Амлетовой, заняв в сердце популярной телеведущей место, ранее отводимое трусу и ничтожеству Курицыну. Вечером того же дня он решительно обосновался и утвердился в спальне теледивы.

     Победа над кровожадным интеллигентом, спасение красавицы и завоевание её сердца, а также последующие затем успехи в делах любовных побудили Николая к новым подвигам, и тогда наш герой поверг главного своего врага — зелёного змия: Коля бросил пить, занялся спортом и устроился на работу. Но и на том герой наш не остановился… Обретя человеческий вид, и став ярым ЗОЖником, Николай предложил возлюбленной руку и сердце, на что та, не раздумывая, ответила согласием, а через девять месяцев родила ему двойню — сына и дочь. Первую двойню, ибо в последующие затем годы счастливой семейной жизни двойняшки рождались ещё дважды. Всего же детей у Николая и Светланы родилось восемь — пятеро сыновей и три дочери. Такие вот дела.

     Хроники Эдика IV. Провал операции

     После курьёзного обозрения тётки Анны Петровны в весьма неприглядном и вместе с тем интимном ракурсе, отношения с ней у Эдика Додикова испортились окончательно. Тётка прямо не запретила Эдику приезжать к ней, но ясно дала понять, что отныне он в её доме — гость нежелательный, почти как известный татарин.

     Да оно и понятно… Чего ещё ожидать после такого конфуза?..

     Преизрядно напугал бедную женщину наш герой, внезапно обретшийся нагим, в одних семейных трусах, в тёмном жерле сельского клозета, отчего та заголосила столь громко, что на другом конце деревни должно быть слышно было. Прибежавший на крик сосед — тот самый небритый пьющий субъект, что уже дважды поливал Эдика из шланга — был настроен решительно, и за малым не вступил в схватку с предполагаемым обидчиком одинокой и беззащитной соседушки, к коей давно был неравнодушен и регулярно «подбивал клинья». Но Анна Петровна, быстро признавшая в обитателе сортирной ямы своего непутёвого племянника, повадившегося в последнее время лазать в оную яму, осадила благородный порыв ухажёра. Сгоравшего от стыда и бормочущего неловкие извинения путешественника промеж мирами снова — в третий уже раз — извлекли из вонючей дыры, отмыли, облачили в кое-какую одежду и с миром проводили до автобусной остановки.

     С той поры минул месяц. О том, чтобы заявиться к тётке снова в гости, Эдик и не помышлял. Стыдно. И перед тёткиными соседями, и перед ней самой… Она хоть и двоюродная тётка, даже не кузина… — а уже на кузинах и жениться можно… — но старше его аж на семнадцать лет… А он её и за грудь… и снизу… Да и опозорил он её основательно: вся деревня теперь наверняка считает, что у Петровны племянничек — долбодятел-копрофил, склонный к сортирному вуайеризму. Никто ведь не знает, не понимает, что никакой он не любитель говн, и не сортирный дрочила, а Избранный — человек способный проходить через секретный портал в сказочный Мордорвинд; что просто волею судьбы так вышло, что портал этот расположен в выгребной яме, и он, Эдик, вынужден в яму эту лазать как какой-то больной мудак и извращенец. И не объяснишь ведь никому это, — в дурку закроют и всё, куку… останется Мордорвинд с принцессой Галоперидриэлью, и с королевой лесных фей Титанией, и с множеством других прекрасных женщин — со стрекозьими крылышками, и с эльфийскими острыми ушками, и с разными другими достоинствами — без него, без Эдуарда Избранного. А он, запертый здесь, на Земле, в обществе «Повелителей Вселенной», «Иисусов Христов», «Дьяволов», «Путиных» и возможно «Наполеонов», так и останется навсегда девственником…

     «Нет. В дурку мне не надо, — твёрдо сказал себе Эдик. — Поэтому, никаких разговоров о Мордорвинде, ни с кем! Пусть думают про меня, что хотят! Мне главное — вернуться туда. Только без палева…»

     И вот наш герой снова пробирается к деревенскому сортиру с порталом. Облачённый в чёрное трико и спортивное худи с капюшоном, с чёрной ковидобесной маской на лице, похожий то ли на японского ниндзя, то ли на американского супергероя из комиксов, крадётся он огородами к тёткиному саду с милым сердцу деревянным домиком. Осторожно маневрирует меж свинарников, коровников и сараев, обходит стороной собачьи будки, перелезает через заборы, пластуном залегает в малинниках, пропуская сонно бредущих к простым сельским уборным местных жителей… И вот, наконец, знакомый сад, вот узнаваемый силуэт сработанного из сосновой доски «скворечника» на фоне пригнувших плодовитые ветви ухоженных яблонь (урожай яблок в этом году намечается богатый). До цели — десяток шагов, не более. Время заполночь. Он почти у цели. Казалось бы, иди вперёд, Избранный, Мордорвинд ждёт тебя… но нет, наш герой медлит, прислушивается, и… слышит изнутри сортира какую-то возню: кто-то там шуршит бумагой, кряхтит, покашливает, затем чиркает спичка — на несколько секунд «скворечник» наполняется светом, — тот, кто сидит внутри, прикуривает сигарету, Эдик чувствует распространяющийся по саду запах крепкого табака.

     Укрывшись в тени одной из яблонь, наш герой ждёт.

     Посетитель клозета долго не задерживается. Уже через минуту дверь без скрипа отворяется и в сад выходит… — курильщик затягивается сигаретой, и ставший ярким огонёк освещает его лицо — уже знакомый Эдику небритый любитель выпить… Только на этот раз чисто выбритый, явно трезвый, и вообще какой-то опрятный и свежий. И направляется к тёткиному дому.

     Тут наш герой испытывает смешанное чувство: с одной стороны, радость, что вдовая тётка теперь не одинока, а с другой нечто неясное — не то зависть, не то ревность… Вспоминает, какая упругая и тёплая у Анны Петровны грудь, какие крепкие колени и икры, как пахнет она здоровьем и свежестью…

     А тем временем от дома слышится, как хлопнули дверью. Всё. Путь свободен! Прогнав мимолётное наважденье, Эдик идёт к туалету, обходит его и…

     …Видит на заветной дверце в задней стенке туалета увесистый амбарный замок на добротных кованых проушинах… Такой не сорвёшь голыми руками, да и с инструментом тихо не устранишь. Если ты, конечно, не матёрый медвежатник, или на худой конец простой нормальный мужик с руками не из жопы. Но, поскольку ни к первой, ни ко второй категории наш герой отношения, увы, не имеет, а квадратное отверстие внутри клозета слишком мало, чтобы через него можно было попасть к порталу, на этот раз путешествие в Мордорвинд ему приходится отложить…

     Недозомби-вирус

     Случился как-то раз… — Да-да, знаю, было уже в других рассказах. Считайте это зачин такой. Ну, как: «Жили-были…» или «В некотором царстве, в некотором государстве…» Понятно? Во! Поехали! — Случился, значит, как-то раз мировой зомбиапокалипсис. Да не такой, как в дебильных сериалах про зомбей, и не такой, как в годных книжках (например, у Андрея Круза), а совсем другой, какого никто (кроме вашего покорного слуги, разумеется) не ожидал.

     Что произошло? Сейчас расскажу…

     Придумали наши, то бишь российские учёные способ оживлять мертвецов. Не для того, чтобы делать из мертвецов солдат, как в голливудских фильмах, и не для другой какой пакости, а чтобы посылать тех мертвецов в космос, трудиться там, ибо мертвецы те получались разумные, никого не жрали и вообще вели себя как приличные люди. Оживляли не всякого, а только прошедших при жизни специальную профподготовку и психологические проверки (у нормальных врачей, а не у популярных в основном на Западе шарлатанов, что зовутся «психологами»), потому как, оживление это — процедура очень дорогостоящая и к тому же секретная. Сами понимаете, упрут такого мертвеца те же пиндосы, выяснят технологию, и тогда точно наклепают бессмертных солдатиков, как в своих киношках… В общем, наделали наши учёные живых мертвецов не много — всего двенадцать человек. И все были высококлассные специалисты из инженеров, строителей, учёных, ну и из военных с фээсбэшниками тоже, не без того. Получился стройотряд из умелых на все руки и сознательных мёртвых товарищей. Стройотряд тот — совершенно секретно — отправили на планету Марс, строить там город-сад, где впоследствии не просто яблони будут цвести, но будут и всякие удобства — всё для нормальной жизни и трудовой деятельности живых россиян. Мертвецы на Марс благополучно долетели, и развели там бурную деятельность, показывая головокружительные успехи день за днём и год за годом, ибо не требовалось тем товарищам ни воды, ни еды, ни земного свежего воздуха. Посмотрев на кипучую деятельность марсианского стройотряда, наше начальство решило секретное это дело обнародовать, и сообщило всему миру об успехах отечественной науки и космонавтики. О русских мертвецах на Марсе узнал весь мир, и стали эти мёртвые товарищи мегапопулярны.

     И вот тогда, увидев, что оживлять мертвецов действительно возможно, в «Цитадели Свободы и Демократии» задались целью повторить наш успех. Очень пиндосам хотелось заиметь морскую пехоту из бравых мёртвых ребят… И начали пиндосские учёные тему эту активно исследовать. Ну и доисследовались…

     Короче, устроили-таки пиндосы планетарный зомбиапокалипсис: разрабатывая некий «идеальный зомби-вирус», чтобы не как у нас — у русских — дорого и муторно, а просто и дёшево, изобрели херню и по халатности своей заразили той хернёй весь мир. Теперь после смерти абсолютно все без исключения покойники стали оживать и… Нет, не жрать живых людей, а превращаться в тупых и совершенно бесполезных в народном хозяйстве существ, бессмысленно ползающих на карачках, стукающихся головами о стены, пускающих слюни и потихоньку разлагающихся.

     Эти недозомби никого не узнавали, ничего не умели, не проявляли агрессии; многие просто лежали и смотрели перед собой, травмируя психику родных и близких. Самый тупой даун, олигофрен и дебил на фоне получавшихся теперь посмертно из всякого умершего гражданина «овощей» смотрелся натуральным сверхразумом. Только когда процесс разложения полностью разрушал мозг и нервную систему этих жалких непокойников, они переставали отличаться от покойников прежних, обычных.

     Такой вот зомбиапокалипсис. Ни тебе упырей кровожадных, ни заброшенных городов с полными товаров магазинами, ни поселений «выживших», как в повесточковых сериалах. Люди жили, как и раньше: ходили на работу, развлекались, женились, детей рожали… Ну, по крайней мере, подавляющее большинство. Разве что, заметно религиознее стали. Мертвецов вот только в закрытых гробах всё чаще хоронили, да и крематории без работы не стояли. А кто очень хотел устраивать церемонии, как в прежние времена, тем приходилось раскошелиться. Объявилось множество предприимчивых медработников, которые за щедрую плату брались тыкать недозомбей скальпелями в разные правильные места, после чего покойные лежали в открытых гробах смирно, и даже глазами не вращали.

     Известный читателям по другим зомбиапокалиптическим рассказам из настоящего сборника Серёга Огурцов в этой альтернативной реальности так и не собрал партизанского отряда особого назначения, не истреблял мутантов-метаморфов, уголовников и этнических банд, а трудился скромным лаборантом в известной фармкомпании, имел долю в магазине «Охотник, рыболов и выживальщик» и в свободное время постреливал в тире, чтобы не терять полезные навыки. И Шамиль Борцухаев не собрал свою банду, и не встретился с Огурцовым, и потому дожил жизнь, торгуя на рынке овощами, и умер своей смертью, превратившись в «овоща».

     А как же, спросят читатели, те, другие мертвецы, которых на Марс отправили? А с ними всё хорошо. Нет, конечно, бывали и у них кое-какие проблемы по мелочи, и даже настоящие эксцессы случались, не без того. Но о том уже написана другая история. Читайте повесть «Стройотряд», — она как раз про этих самых мёртвых товарищей. Таких живых мертвецов ещё нигде не было.

     Машина Шнобельмана

     Построил как-то раз гениальный учёный Самуил Рудольфович Шнобельман — выдающийся математик и физик — у себя в гараже машину времени. И решил испытать машину эту, не откладывая дело в долгий ящик. Лично.

     — Стану первым путешественником во времени! — сказал он себе, пристегнувшись и устраиваясь удобнее в кресле посреди диковинных трансформаторов, ламп накаливания, телевизионных антенн и микросхемных плат.

     Глубоко вдохнув и выдохнув, он на всякий случай перекрестился и, протянув руку, взялся за рычаг рубильника на самом большом из трансформаторов, закреплённом прямо перед ним на сваренной из стальных труб квадратной раме.

     Машина представляла собой подобие «багги» на четырёх колёсах, однако, ходовые качества её были весьма скромны; рама была нужна для жёсткого соединения элементов машины вместе, а колёса — для её транспортировки в пределах нескольких десятков, максимум сотен метров. Понятное дело, что двигателя и трансмиссии машина эта не имела, — вместо них были педали, как у велосипеда, редуктор и пара рычагов. Всё остальное оборудование, обильно сосредоточенное на этой самодельной тележке служило исключительно перемещению её самой и пассажира во времени и пространстве.

     Многочисленные переключатели и верньеры вокруг Самуила Рудольфовича были настроены на место и дату, куда собрался отправиться гениальный учёный; на сегментном табло слева от главного рубильника светилась надпись: «ИЗРАИЛЬ»; на табло справа: текущая дата и дата переноса: число, месяц и год — одна тысяча четыреста сороковой до нашей эры. Индикаторы — зелёные, красные, жёлтые, синие — весело перемигивались; утробно гудел суперкомпьютер, закреплённый на раме справа от кресла; сзади за креслом что-то мерно пикало.

     Зажмурив на несколько секунд глаза, Самуил Рудольфович открыл их, ещё раз пробежал взглядом по табло и приборам, набрал полную грудь воздуха и, задержав дыхание, решительно перевёл рычаг в положение «Вкл»…

     …Гараж, в котором стояла машина времени, мгновенно исчез. Непроглядная чернота и странный неприятный холодок космического вакуума окружили Самуила Рудольфовича; тело его потеряло вес и полностью пропало ощущение положения в пространстве. Мириады точек звёзд, что без мерцания ярко и ровно горели в окружившей его черноте, не могли осветить оказавшуюся в невесомости машину, и только табло с надписью «ИЗРАИЛЬ» и табло с датой, да многочисленные прикрытые цветными колпачками маломощные лампочки позволили ему кое-как сориентироваться.

     Ощутив, что из-за поднявшегося внутреннего давления он больше не может удерживать в груди набранный воздух, Самуил Рудольфович выдохнул превратившийся тут же в пар кусочек земной атмосферы и, начав про себя обратный отсчёт — «Десять, девять, восемь, семь…» — потянулся к расположенному под табло с датой рычагу обратного переноса…

     …На счёте «два», когда сознание нашего естествоиспытателя уже стало меркнуть, он, всё-таки, сумел нащупать нужный орган управления…

     …Ему повезло. Причём дважды: повезло вернуться обратно на Землю, в свой гараж, и повезло не оказаться при этом странным и страшным образом смешанным с гаражной стеной… А вот машине повезло меньше. Правая часть машины вместе с суперкомпьютером по возвращении оказалась со стеной одним целым. Только кресло, в котором продолжал сидеть пришедший в себя Самуил Рудольфович, пребывало внутри пространства гаража и — вот же везение! — в месте том не оказалось ни верстака, ни шкафа с инструментами. Да и окажись там пустая картонная коробка, или прислонённая к стене лопата, Самуилу Рудольфовичу бы не поздоровилось…

     — Вот тебе и древний Израиль, старый ты дурак… — тихо пробормотал учёный, выбираясь из кресла.

     Самуил Рудольфович очень хотел взглянуть на живого Моисея, но не учёл в своих расчётах простой вещи, о которой обычно забывают писатели-фантасты и некоторые гениальные учёные.

     Перемещающемуся хоть в прошлое, хоть в будущее путешественнику потребуется вначале вычислить не просто географическую точку на планете Земля, в которую он собрался переместиться, а точку… — нет, не в Солнечной системе, и даже не в Галактике, и даже не в скоплении галактик… — во Вселенной! Ту самую точку, в которой в нужное ему, путешественнику, время находилась или будет находиться географическая точка планеты… При этом ошибка, скажем, в полметра может привести к тому, что путешественник окажется по пояс в земле, или в стене дома, или в месте, где росло или будет расти дерево, или над пропастью, или вот как только что — в открытом космосе.

     А ведь ему, по сути, повезло! Ведь мог бы оказаться внутри какого-нибудь астероида, или планеты, или даже звезды!

     Вполне возможно, что в тот самый момент, когда Самуил Рудольфович недолго обретался посреди космической пустоты, где-то очень-очень далеко, где была тогда земля обетованная, известный еврейский пророк и политический деятель водил свой народ по пустыне, или по дну Красного моря, вот только присоединиться к тем мероприятиям наш учёный муж никак не мог. Хорошо хоть назад вернулся…

     А как же, спросит любопытный читатель, так вышло, что вернувшись обратно в тот же момент времени, машина угодила не на своё прежнее место, а в стену гаража? О том автор не ведает. Возможно, то была какая-то ошибка в машине. А быть может, Самуилу Рудольфовичу просто сказочно повезло.

     Во всяком случае, всем будущим путешественникам во времени стоит кое-что крепко запомнить:

     Даже если вы просто сидите на месте и никуда не двигаетесь, вращающаяся вокруг своей оси планета несёт вас со скоростью примерно двести шестьдесят метров в секунду (если брать в пример широту Москвы). Добавим сюда скорость движения Земли по орбите вокруг Солнца — тридцать километров в секунду, и скорость обращения самого Солнца вокруг центра Галактики — двести сорок километров в секунду. Добавим также и скорость сближения Млечного Пути с Туманностью Андромеды — около ста двадцати километров в секунду, и скорость их совместного движения в направлении Скопления Девы — около четырёхсот километров в секунду. И ещё добавим движение Местной группы галактик и Скопления Девы в направлении Большого аттрактора — шестьсот километров в секунду.

     После того случая Самуил Рудольфович не стал восстанавливать пришедшую в негодность машину времени, и строить новую тоже не стал, решив, что полезнее будет починить стену.

     Попаданец Аркадий Рогатов. История пятая, в которой наш герой никуда не попал

     После возвращения из «святых 90-х», попал в следующий раз Аркадий Рогатов во Владимира Влади… Простите, товарищ майор, я больше не буду! Честно-честно! Честное пио… а-а-ай!.. Ну всё, всё! Понял! Простите!

     Реальное Эр-Пэ-Гэ

     Жил-был читатель, и любил он читать фантастику. Читал он много и постоянно: твёрдую как железобетон фантастику научную, фантастику боевую, космическую, постапокалиптическую, социальную; не чурался хорошего фэнтези и даже историй про попаданцев, среди каковых тоже бывают достойные внимания вещи. Перечитал всю классику; перечитал подборки толстых советских журналов; плюясь, перечитал весь шлак из 90-х, серию «S.T.A.L.K.E.R.», «Метро» и «Гарри Поттера». А когда понял, что читать ему осталось только современников, напала на него тоска зелёная. Потому как увидел читатель, что не пишут современники его любимой фантастики, а пишут какое-то говно: ЛитРПГ, РеалРПГ, Бояръ-Аниме и нечто инфантильно-тошнотворное, выдаваемое за подростковую литературу, именуемое дебильным словом «янг-эдалт».

     Присмотревшись к новым именам, читатель обнаружил, что большинство этих имён появились совсем недавно — в какие-то три-пять лет. И за столь недолгое время авторы эти успели понаписать кто тридцать романов, кто пятьдесят, а кто и все сто. Попробовал почитать — оказалась графомань лютая. Но более молодые читатели графомань эту охотно употребляли, читали так, что аж за ушами хрустело, и добавки просили. Описания игрового процесса; какая-то японщина и корейщина; какие-то кланы и боярские роды́; магические академии; попаданцы в Наруто… — всё поглощала непритязательная молодёжь.

     Глянул на авторов постарше, кто ещё десять-пятнадцать лет назад писал бодрые боевички про зомбей и попаданцев в другие миры… Боже! Пролетарский наш Аллах! И эти туда же! Пишут ЛитРПГ, явно стремясь обогнать новоявленных графоманов по числу публикуемых в год книг.

     «Что делать? Как быть?» — схватился за голову читатель. Попробовал перечитывать старые фантастические романы, которые ему раньше очень нравились, но быстро понял, что это плохая идея. Книги, которые в годы юности казались ему остроумными и полными гениальных идей, теперь таковыми уже не выглядели. Это потому, что читатель наш повзрослел.

     И тогда он решил: «Напишу свою книгу! Такую, чтобы душу отвести! В жанре Реал — мать его — РПГ!»

     Сказано — сделано! Сел и написал…

     …Грозовые облака застили осеннее небо, где-то вдали засверкали бело-голубые молнии, а по крыше Центрального Дома литераторов, в котором собрались вместе все ТОПовые авторы популярного сайта Время Убей, пишущие в год не менее десяти романов, ударили первые крупные капли дождя. Они собрались в большом зале этого Храма Литературы, чтобы присутствовать на церемонии награждения самых выдающихся золотыми, серебряными и бронзовыми кубками, а также конвертами с наличными деньгами. Каждый из трёх сотен собравшихся на конвент молодых и талантливых авторов полагал себя достойным высокой награды, но имён победителей никто не знал. Интрига!

     В зал впустили не всех желающих, а только самых-самых. Здесь были Юрий Перекуров, опубликовавший за полтора года аж семьдесят два романа, и жалкий эпигон и подражатель Андрея Круза — некто Алекс Недокруз, высокомерное интернетное чмо Андрей Покрасников и плодовитейший и бездарнейший из графоманов Макс Хеклер; были Александр Мразотов и Вадим Фаггот, оба оправдывающие свои фамилии; была парочка украинствующих либералов и русофобов из Харькова — престарелые гомосеки Олежик и Дмитро, скрывающиеся за общим на двоих псевдонимом Генрих Лейба Куколди; Иван Колдун — человек-гондон, и, конечно же, Кир Хлебальский с Ником Метёлкиным — неизменные ТОПы вышеназванного сайта.

     Нескольких известных писателей из «старой гвардии», зашедших в тот день в Дом литераторов, чтобы просто выпить пива в буфете, и изъявивших желание поприсутствовать на церемонии, в большой зал не пустили организаторы с охраной, предложив им подождать в фойе, когда номинанты выйдут на раздачу автографов. На что один из прежде известных писателей — кажется, его звали Лукьян Дивный — кинулся на наглецов с кулаками, но был урезонен собутыльниками.

     Когда двери зала закрылись, номинанты расселись, свет притух и из колонок на сцене зазвучала торжественная музыка из какого-то голливудского фильма, на сцене открылся пиксельный портал, как в фильме «Матрица», из которого к собравшимся вышел…

     (Торжественная голливудская музыка достигла в этот самый момент кульминации.)

     …недовольный читатель. Он был обмундирован как заправский спецназовец, увешан подсумками с гранатами и всякими полезными для нормального героя вещами; в руках его был пулемёт РПК-74 с СПУ — съёмным подающим устройством, а сбоку до колена висел огромный невиданных размеров стальной короб, из которого к пулемёту тянулась лента питания.

     — Ну, что, козлы! — громко сказал со сцены читатель. — Любите РПГ? Щас, бля, я вам покажу настоящее Реальное Эр-Пэ-Гэ! — И нажал спусковой крючок.

     Первые две пули ударили в грудь Макса Хеклера, и графоман, взвизгнув как свинья, завалился назад, сломав спинку кресла. На груди его расплылись буро-коричневые пятна, а по залу полетел душок дерьма. Третья пуля попала точно в лоб резко вскочившему с места Недокрузу, и тот скопытился, не произнеся ни слова. Следующая пуля попала в короткостриженую растатуированную как ковёр бабу лесбиянистого вида, которую звали… да хрен её знает, как там звали эту дуру! Завоняло говном ещё сильнее. Потом были Перекуров, Мразотов, Фаггот… Зал наполнялся запахами сгоревшего пороха и говна. Началась паника, графоманы вскакивали с мест, сталкивались лбами, прятались друг за друга, дрались, визжали как кастраты: «А-а-а-а-а-а-а!!! Памаги-и-и-ите! Убива-а-а-ают! А-а-а-а-а-а-а!!!» Пришла очередь чмыря Покрасникова, за ним одного и другого Куколди… «А-а-а-а-а-а-а!!!» — вопили подстреленные графоманы. И каждый раз, когда пуля разила очередного молодого-талантливого-автора, читатель зло приговаривал:

     — Плюс пять к меткости! Плюс десять к урону! Минус один к жалости!

     Ствол пулемёта покраснел от частой стрельбы, на полу большого зала Центрального Дома литераторов вяло копошились, отчего-то никак не желая подыхать, ТОПовые графоманы, — уже не меньше сотни, — а воздух наполнялся невыносимой фекальной вонью.

     Читатель убрал палец со спускового крючка, и зал заполнила звенящая тишина, продавившая визги и стоны. От дверей послышался глухой шум — это снаружи в зал ломилась охрана. Безуспешно. С появлением из портала читателя с пулемётом, двери заблокировали туманные «текстуры», как в компьютерной игре. В зал нельзя было войти, и из него нельзя было выйти.

     — Ладно, — поморщившись, произнёс читатель, опуская ствол пулемёта, — на первый раз вам хватит… Да не стони ты, гондон! — прикрикнул он на ползавшего в проходе Ивана Колдуна. — Живой же! Это вам, козлам, было моё первое и последнее читательское предупреждение. Ещё раз кто напишет РПГ или боярку… или больше трёх романов в год! — Он повысил недобро голос, после чего выдержал театральную паузу, обводя зал суровым взглядом. — Приду к каждому, и нафиг расстреляю! По-настоящему. Боевыми. А не как в этот раз, пулями из говна… Понятно?! — прикрикнул читатель, взглянув на пришедшего в себя и зашевелившегося посреди обломков кресла Макса Хеклера.

     — Д-д-д-а-а-а! — зашуганно протянул тот, и громко испустил газ.

     — То-то же… — Читатель развернулся и небрежно взмахнул рукой, открывая портал. — Досвидос, черти! — сказал он, не оборачиваясь, и исчез в пиксельном матричном мареве портала, которое провисело в воздухе ещё секунду и схлопнулось…

     …Участники конвента нескоро разъехались в тот день из Центрального Дома литераторов. Они надолго оккупировали все имевшиеся в здании уборные, где усиленно отмывались от читательских пуль и стирали портки. Ни погибших, ни тяжелораненых среди них, конечно же, не было. Разве что, некоторые, падая, получили синяки, ссадины и лёгкие ушибы. Что, в общем-то, и неудивительно, ведь от говна говну какой убыток?

     Хроники Эдика V. Отверженный

     Прошло лето, наступила осень. Эдик не навещал больше тётку Анну. Он ходил исправно на работу в офис, а всё свободное время посвящал самосовершенствованию. А именно: ходил после работы в качалку и занимался самбо, а в выходные посещал курсы токарей. Начал, было, ходить ещё на тренинги по «пикапу», то бишь соблазнению баб на предмет секса, но быстро понял, что главный гуру — типичный инфоцыган, которому дают только проститутки, финансы на которых тот и собирает путём окучивания разных девственников и просто застенчивых чуваков. Поэтому, «пикап» он скоро забросил и вместо того, чтобы развешивать уши перед хитрожопым коучем и оплачивать ему проституток, прикупил кое-какие инструменты и стал потихоньку чинить мебель у себя в квартире, справляясь в интернете на разных тематических форумах — чего и как правильно делать, а потом и вовсе принялся за небольшой косметический ремонт.

     Мышцы Эдика крепли, движения и повадки становились уверенными и местами даже хищными, число умений его с каждым днём росло, и теперь уже нельзя было сказать про него, что он рукожопый. Эдик стал коротко стричься, отпустил аккуратную бороду, и выглядел теперь этаким резким и бодрым молодым мужиком. Коллеги противоположного пола стали чаще ему улыбаться и заговаривать с ним, а офисные альфачи поглядывали на него с опаской…

     …В декабре месяце перед Эдиком во весь рост встала реальная проблема выбора: с кем провести, так сказать, обряд инициации, чтобы стать наконец настоящим и полноценным мужиком (ведь Эдик, напомним читателям, всё ещё оставался девственником) — с маркетологом Ленкой, с бухгалтершей Светкой, или с разбитной спортивной девахой Наташкой из качалки? И наш обновлённый и возмужавший герой решил: ни с кем!

     «Отдеру как сидоровых коз всех троих! — сказал он себе. — Но потом». А инициировать своё мужское начало он решил с законной супругой, которая, как он надеялся, ждала его в волшебной стране Мордорвинде — с прекрасной принцессой Галоперидриэлью. Потом он обязательно найдёт время для приватного общения с Титанией, королевой лесных фей. А уж после примется за Ленку, Светку и Наташку…

     …К новогодним выходным Эдик готовился тщательно. Приоделся, приобулся в цивильное, посетил магазин «Охотник, рыболов и выживальщик», в котором закупил тактикульный шмот и всё необходимое для нормального героя (а-то мало ли… вдруг ту амуницию, что осталась на поляне у лесных фей, кто прибрал к рукам?); прикупил новую «Сайгу» двенадцатой модели (как завещал писатель Андрей Круз, книги которого стал в крайние месяцы на досуге почитывать наш обновлённый Эдик, стволы лишними не бывают) и, конечно же, запася патронами. Всё это добро упаковал в большой непромокаемый тактикульный баул, а в другую (цивильную) сумку уложил приобретённый для тётки Анны Петровны дорогой подарок — шубу из чернобурки.

     Собрался, значит, и тридцать первого числа декабря поехал в деревню. На своей, к слову, машине. Ещё летом Эдик отучился в автошколе и в сентябре приобрёл подержанную «Ниву» бежевого цвета.

     — Эдик? — вытаращила подкрашенные в честь праздника красивые глаза Анна Петровна на крепкого спортивного мужика с аккуратной бородкой в дублёнке, штанах в стиле милитари и берцах, вышедшего из остановившейся у её ворот незнакомой машины.

     — Я, тёть Ань. Кто ж ещё! — улыбнулся Эдик, обходя машину и открывая багажник. — Я тут вам кое-чего привёз… — сказал он, доставая из багажника сумку с подарком и всякими съестными ништяками, которые он прикупил по дороге в деревню.

     — Ах! Эдичка! — всплеснула женщина руками, когда, войдя в дом, Эдик извлёк из сумки лисью шубу и протянул ей. — Да что же это! Это же денег каких стоит!

     — Ерунда… — Эдик махнул рукой. — Надевайте скорее! Посмотрим, как подойдёт…

     …Шуба подошла. Тётка смотрелась в ней весьма, надо отметить, эффектно. Женщина она была приятная, самую чуть полноватая, но без того веса, который обычно называют лишним. Нет, ничего лишнего в этой сорокапятилетней крепкой и ладной, грудастой бабе не было. Городские сверстницы Анны Петровны, чтобы так выглядеть, упражняются до седьмого пота в спортзалах и проплывают километры за раз в бассейнах, а Анна, которую Петровной звали исключительно из уважения, поддерживала форму благодаря натуральному хозяйству, требующему ежедневных трудовых усилий, свежему деревенскому воздуху и в целом здоровому образу жизни.

     Посмотрел Эдик на неё, посмотрел, да так засмотрелся, что вспомнилось, как минувшей весной довелось ему осязать — пусть и большей частью в беспамятстве, полагая, что то вовсе другая была женщина — её роскошную, тяжёлую, упругую и такую тёплую грудь. Вспомнилось, как летом, после работы на огороде или в саду, пахло от Анны Петровны потом, и запах этот был всегда на удивление приятен, как обдавало его, Эдика, исходящим от неё жаром всякий раз, когда он на мгновение приближался к ней слишком близко. Замер наш Эдик, засмотревшись на эту женщину, и овладевшая им гамма чувств не укрылась от неё.

     Приподняв с интересом изящную бровь, Анна Петровна посмотрела внимательно на стоявшего перед ней нового Эдика — не того замарашку и задрота с длинными несвежими патлами, каковым он был раньше, а уверенного в себе, сильного, в меру наглого и, пожалуй что, красивого молодого мужчину, младше её на семнадцать лет, — посмотрела и улыбнулась ему. «Ну и что, что младше на семнадцать лет…» — сказала она себе, а он каким-то пока ещё до конца неясным ему образом прочёл эту мысль…

     …Час спустя прошедший неожиданную «инициацию» Эдик вышел из дома своей двоюродной тётки и, мимолётом размышляя на тему законности и моральной допустимости только что многократно содеянного, направился в сад к знакомому деревянному строению. Причём, в этот раз Эдик даже не помышлял о сокрытом в яме под строением проходе в иной мир. Сейчас ему требовалось просто справить нужду.

     Наш герой довольно быстро разобрался с моральной дилеммой. Если можно иметь отношение с кузиной — сиречь двоюродной сестрой, и даже вступать с ней в законный брак, то почему бы не иметь таковых отношений с двоюродной тёткой? Закон таких отношений не запрещает. Другое дело — общественное, мать его, мнение… Здесь деревня. Соседи Анны Петровны знают Эдика как её — хоть и двоюродного, но, всё же — племянничка. Поэтому, решил Эдик, только что начавшиеся между ними отношения лучше не афишировать.

     Шевеля валенками, в накинутом на голое тело старом тулупе Эдик шагал по протоптанной в снегу дорожке. На небе блестели звёзды, вокруг стояли припорошенные снежком яблони, и уже показался впереди украшенный шапкой снега деревянный домик сортира, когда на тропинке впереди с треском раздвинулась ткань реальности, и из открывшегося портала навстречу Эдику вышел старый знакомец — добрый волшебник из Мордорвинда Саурваронзуррбантургбенгурион. Похожий на актёра-гомосека старец был, как и всегда, облачён в неизменную белую хламиду, и в руке его был магический посох.

     — Ну ни хрена ж себе! — остановившись, сказал Эдик. — Так ты и сюда ходить можешь!

     — Я везде могу, — с раздражением ответил волшебник и зло уставился на Эдика.

     Мороз стоял кусачий, но одетый в, по сути, плотную домотканую простыню и обутый на босу ногу в сандалии по типу древнегреческих дед холода, казалось, не замечал.

     Эдик взгляд волшебника выдержал, помолчал, потом окинул критическим взором его облачение, медленно застегнул до того просто запахнутый тулуп и, сунув руки в карманы, заметил:

     — Тэ-эк… Значит, можешь, говоришь… — Он цыкнул зубом. — А я тут, значит, в нужник ныряю, чтобы к вам туда пройти… — Взгляд его посуровел. — Позорюсь перед людьми, и… — тут он немного замялся, — близкую мне женщину позорю… В то время когда ты, Центризбирком…

     — Саурваронзур… — начал, было, поправлять волшебник, но Эдик его настойчиво оборвал:

     — В то время когда ты, Гэндальф недоделанный, оказывается, можешь открыть сюда другой грёбаный портал! — Руки Эдика в карманах сжались в кулаки. Он тихо и медленно недобро вопросил: — Ты ничего не попутал, дед?

     — Фитиль прикрутил! — сухо рявкнул в ответ волшебник.

     — Чё сказал!.. — Эдик достал руки из карманов и сделал шаг вперёд.

     — Через плечо! — Волшебник пристукнул посохом. — Ты какого хера полез на эту милфу?! У тебя законная жена есть в Мордорвинде! Дева непорочная! И ты должен был оставаться девственником, до времени, когда разделил бы с нею ложе! А ты то к Титании, шлюхе этой недорослой, под юбку норовишь залезть, то теперь вот… — Старик не договорил и, скривившись, плюнул в сторону. — Все планы мне обосрал! Теперь придётся для принцессы другого мужа искать…

     — Э-э! Постой, дед! — возмутился Эдик. — Как это «другого мужа»?! Охренел?! Я — законный муж Галоперидриэли! Щас вот схожу до машины, за сумкой, и проведёшь меня в Мордорвинд!

     — Дурак ты… — покачал головой волшебник. — Всё. Теперь Мордорвинд для тебя закрыт. Пройти туда могут только задроты и девственники, готовые ради манды хоть в нужник нырять, хоть иным способом унижаться, а ты теперь не такой. Ты теперь крутой мужик, в качалку ходишь, бабы вокруг тебя вьются. Вон, даже тётку родную оприходовал…

     — Двоюродную, — угрюмо поправил Эдик. — Это как кузина, только тётка…

     — Да похеру, — сказал волшебник. — Я просто пришёл сказать тебе, Эдуард, что ты больше не Избранный, и что в сральник тебе нырять больше не нужно. Не поможет… — Взгляд старца погрустнел. Он некоторое время молча смотрел на Эдика с сожалением, и наконец произнёс: — Ладно, пойду я… — С этими словами он развернулся и, изобразив посохом перед собой особый магический знак, открыл портал, за которым виднелся волшебный лес.

     — Э-э! Дед, постой, подожди! — позвал его Эдик.

     — Ну, чего тебе ещё? — Волшебник обернулся.

     — Ты это, извинись за меня перед Галоперидриэлью… И Титании передай привет.

     — Ладно, — сказал старец.

     — И это… Спасибо тебе, что предупредил насчёт нужника. А то б меня точно в дурку закрыли, если бы ещё раз спалили на выходе…

     В ответ Саурваронзуррбантургбенгурион только хмыкнул и шагнул в портал, после чего ткань реальности за ним схлопнулась, издав электрический треск. В воздухе сильно запахло озоном.

     «Ну, что ж… — сказал про себя Эдик Додиков. — Нет худа без добра…» Подышав быстро на пальцы, он потёр ладони и, сунув руки в карманы тулупа, побрёл к сортиру…

     Ему было немного грустно и жаль. Не о том, что не сложилось с принцессой Галоперидриэлью, — перед принцессой ему было просто стыдно, — а о том, что не вышло с королевой лесных фей Титанией. Вот с кем бы Эдик с удовольствием провёл ночку-другую.

     …«Зато, — сказал он себе, возвращаясь в дом, — у меня теперь очень хорошие отношения с Анной Петровной, а в перспективе — Ленка, Светка и Наташка!»

     Таис, эскортница афинская

     Давным-давно, во времена СССР, написал выдающийся советский писатель-фантаст, философ и большой женолюб Ефрем Иванов исторический роман про древнегреческую гетеру — сиречь элитную проститутку — и посвятил собственной, третьей по счёту жене. Причём, из великого множество известных проституток древности, в героини романа выбрал он именно ту, что носила одно с супружницей имя.

     О том, насколько большинству замужних женщин может понравится такое посвящение, предлагаю читателям подумать самостоятельно. Что же касается увековеченной на первой странице произведения писательской музы, к слову, очень скоро ставшей вдовой писателя, то оной прогрессивной даме посвящение это, по-видимому, нисколько не претило. Посему, оставим в покое вдову писателя и обратим внимание на его роман.

     В романе гражданка Афин по имени Таис — походная шлюха царя Македонии Александра Великого с порядковым номером третьим, рекомого для удобства Македонским, путешествует с военным обозом по Средиземноморью, культурно обогащается, участвует в обрядах и ведёт высокоинтеллектуальные беседы с философами, жрецами и брахманами. При этом царь Александр и его ближайшие соратники представлены едва ли не недоумками, на фоне которых проститутка Таис сияет аки бриллиант среди пивных бутылок. Она с лёгкостью манипулирует этими тупыми мужланами, заставляя исполнять свои хотелки.

     На том факте, что гетера — это шлюха, женолюб Ефрем Иванов, понятное дело, не фокусируется и нисколько не осуждает свою героиню за образ жизни. Напротив! Он ею восторгается, превозносит, возводит на пьедестал почёта: «Вот, дорогие советские женщины, образец вам — Таис Афинская! Берите с неё пример!» — как бы говорит он. Таис таскается сначала с соратником Александра Птолемеем Сотером, будущим царём Египта, потом с самим Александром, потом снова с Птолемеем, потому как Александру женится на ней было не по рангу, — негоже приличным царям жениться на гетерах… Что, впрочем, не помешало указанному Птолемею впоследствии таки сочетаться с ней законным браком (во всяком случае, в романе) и произвести потомство (а это уже исторический факт).

     Примечательно то, как Ефрем наш Иванов представил в романе сожжение взятой Александром столицы Персии — Персеполиса, учинённое по прихоти пьяной шлюхи Таис. О том, как было дело, желающие могут почитать у Плутарха, Диодора Сицилийского, Квинта Курция Руфа, Клитарха Александрийского и других историков. Если коротко: в процессе дружной пьянки во дворце, где прежде обитали персидские цари, бухая эскортница предложила Александру спалить к Аиду этот самый дворец, дабы таким образом отомстить персам за сожжение царём Ксерксом Афин и порабощение соотечественников, «хотя бы это и было восемьдесят лет назад», — добавляет к пафосной мотивационной речи эскортница (на самом деле, сто пятьдесят). Ну и запалил лихой царь с друзьями дворец тот, а дальше, как говорится, сгорел сарай — гори и хата… Спалили город. В общем-то, дело для того времени обычное. Суровое было время. А что до того, что тогдашние жители города были как бы и не при делах, — ведь никаких Афин они, строго говоря, не жгли, — то хмельную элитную блядь, как известно, не особо волновало. Блядь же книжную — и подавно. Книжную наш любитель шлюх полностью оправдал и объявил «орудием Кармы».

     Если переключить внимание с, так сказать, морального облика героини Ефрема Иванова, и рассмотреть её чисто технически, то охарактеризовать её максимально точно и коротко можно двумя словами, из коих первое — это имя, а второе — фамилия: Мэри Сью. Именно так. Она это и есть. Набивший в последние годы читателям, зрителям и игрокам кровавую оскомину и вызывающий тошноту идеальный женский персонаж. Всех на свете милее, румяней, белее, а ещё сильнее, умнее и так далее… (вписать любое нужное)

     Есть информация, что в процессе подготовки романа к изданию цензоры изъяли из текста несколько глав целиком и множество отдельных мест, в которых выдающийся писатель, философ и эротоман увлёкся описаниями «чистой физической любви». Такие они были, эти злые советские цензоры, «пуритане», не давали творцам публиковать порнуху…

     Заканчивается эта история тем, что стареющая бывшая гетера разводится с мужем Птолемеем — в то время уже египетским царём — и поселяется в коммуне древних хиппи, где «все, как братья и сёстры, равны в правах». Но в коммуну вскоре наведывается орда воинственных реалистов, опытных в деле завоевания и порабощения всяких «сказочных эльфов», непростительно пренебрегавших законами суровой реальности данной им, идиотам, в ощущениях, и, выражаясь современным языком, проводит зачистку этого оазиса непуганых идеалистов. Что стало с Таис — о том автор умолчал.

     Проклятая монета

     Время шло к вечеру. Некогда серебристый, а теперь весь будто слепленный из грязи кроссовер-китаец, ревя мотором и нещадно деря́ о камни резину, не без труда выбрался из леса на поросший мелкими кустами берег небольшого озерца, распугав в окрýге всех птиц и мелкую лесную живность. Толик выключил передачу и отпустил педаль газа; поставив «китайца» на ручник, он нажал на двери кнопку стеклоподъёмника: покрытое грязью и пылью стекло поползло вниз, впуская в прокуренный салон звуки леса.

     — Фу-ух… — протянул Толик. — Всё. Приехали.

     Он выключил, за ненадобностью, кондиционер, достал из пачки сигарету, прикурил и, глубоко затянувшись, помолчал, после чего выпустил дым в окно и посмотрел на Сеню. Тот молча сидел на пассажирском сиденье справа от водителя и сосредоточенно смотрел сквозь покрытое сеткой трещин лобовое стекло на озерцо, которому больше подошло бы определение: лáмбушка. Сеня думал. А Толик молча курил, поглядывая то вперёд, то в открытое окно слева. Двигатель тихо аритмично постукивал — видать, что-то с ним было не так — да потрескивал остывающий металл кузова. Живность снаружи потихоньку приходила в себя от испуга: застрекотали сверчки, принялись сторожко пересвистываться птицы.

     — Ну, чо? — помолчав с минуту, сказал наконец Сеня, повернувшись к другу и подельнику. — Топим тачку и валим дальше?

     — Да, не будем задерживаться. — Толик забычковал недокуренную сигарету в пепельнице. — Часа три до темноты у нас есть. Давай, выгружаемся…

     За день они наездили на этой машине по лесным дорогам без малого две сотни километров. Ориентировались по спутниковому навигатору и текущей обстановке, и потому изрядно петляли. От райцентра, в котором рано утром они «взяли» отделение банка, в итоге отъехали километров на сто пятьдесят. В ходе заезда по лесам серебристый красавец кроссовер бизнес-класса, которому возрасту было от силы год, превратился в побитую замызганную колымагу, годную, разве что, на разбор. Но задачу машина выполнила: увезла лихих налётчиков далеко от охваченного кольцом облавы райцентра, ну и от собственного хозяина тоже. Дальше друзьям-подельникам предстояло идти пешком.

     Они достали из машины свёрнутые в рулоны термоковрики, спальные мешки, рюкзаки — один с армейским сухпаем, второй с баклажками с водой — и спортивную сумку, внутри которой лежала другая, инкассаторская, сложили всё в стороне. Затем, вооружившись топором и ножовкой, расчистили спуск к воде от крупных кустов, после чего Толик опустил в машине все окна, зафиксировал руль скотчем, включил первую скорость и измученный за день экстремальной езды по лесам «китаец» отправился в свой последний путь на дно озерца.

     Не без напряжения пронаблюдав, как скрылась под водой крыша машины, Толик и Сеня подхватили рюкзаки и сумки и с видом лесников-туристов пошагали в юго-западном направлении, каковое указали им навигатор и походный компас.

     — Слышь, Толян, — сопя на ходу, сказал Сеня, — а посветлу-то до деревни походу и правда не успеем… Придётся в лесу ночевать.

     — Так за тем и спальники брали, Сень.

     — Да я вот чё думаю… Вот залезем мы в эти мешки, а придёт волк, или медведь, например, и начнёт нас с тобой жрать… И ведь не отмашешься, не увернёшься, чтобы ствол достать… Попробуй пальни в зверя через спальник…

     Толик только усмехнулся на это.

     — А чё, не в тему я говорю разве? Чё ты с медведём делать будешь, если придёт ночью?

     — Сень, — наконец ответил ему друг, — ну вот ты сам подумай, в масть ли нам вдвоём спать ложиться? Спать будем по очереди: один массу давит в мешке, второй у костерка бдит. Звери они огня боятся. Даже если и придёт мишка, палку с огнём из костра достал и в рожу ему… Да и из «волыны» шмальнуть при этом лишним не будет… Только вверх, не в мишку…

     — А чё не в мишку?

     — Сень, вот ты дурак? Раненый зверь и зверь напуганный — совсем не одно и то же… Да и зачем в мишку стрелять? Он здесь у себя дома, а мы у него в гостях. Не надо беспределить, братан.

     — Не, ну это да, ты прав, — помолчав, согласился Сеня.

     Деревня, о которой упомянул в разговоре Сеня, была тем местом, где наши герои заранее запланировали, что называется, залечь на некоторое время «на дно», то бишь переждать активную фазу ментовских мероприятий по их выявлению и задержанию. Потому-то они и не поехали туда на угнанной тачке, а утопили оную к лешему, вернее, к водяному уж тогда, от греха подальше. Места здесь были глухие, в деревнях народу проживало мало. А иные деревеньки и вовсе стояли пустыми. Прятаться в совсем пустой — это привлекать к себе лишнее внимание, рассудили друзья-подельники, когда планировали налёт на сберкассу. Местные охотнички и всякие другие простые граждане — не дураки, и сразу стуканут куда надо, заметив проживающих в такой заброшенной деревне мутного вида товарищей, явно из городских. А вот заехать погостить на недельку к двоюродному дядьке Анатолия, бывалому «сидельцу», давно завязавшему с криминальными делами, и уважаемому среди местного населения гражданину — вот это самое то. Толика в той деревне знали с детства, и потому появление его, пусть и с товарищем, особого интереса ни у кого не вызовет. Дело делали в масках и перчатках, с выключенными телефонами — всё по уму. Никто Анатолия в розыск не объявлял, как и его младшего товарища и подельника Арсения.

     Через два с половиной часа ходу промеж вековых сосен, они вышли даже не к заброшенной деревне, а к месту, где деревня когда-то была, лет с полста назад, а может и больше того. От домов одни холмики остались, и всё лесом заросло. А вот за деревней обнаружилось кладбище, на удивление хорошо сохранившееся. Сосны здесь, словно из уважения к покойным, не стали расти прямиком из могил, да и подлесок не особо разросся на вполне удобных для произрастания местах. Могилы были большей частью с каменными плитами и крестами, будто тут не деревушка сибирская была, а поместье с барьями.

     — Нич-чё так, — осмотревшись, прокомментировал Сеня погост. — Стильное местечко.

     — Дыа, есть такое дело, — согласился с другом Толик. — Вот прям тут тогда и заночуем!

     Сене идея не понравилась:

     — Э, мож ну ево нафиг, а?

     — Чо, ссышь? — Толик усмехнулся. — Мертвецов испугался?

     — Да не… — заоправдывался Сеня. — Просто из уважения, что ли…

     — Так мы с уважением, — гоготнул старший товарищ. — Ты же не будешь тут могилки осквернять, Сень?

     — Не, — серьёзно ответил Сеня, — не буду.

     — Ну вот. А место хорошее, видно далеко, пожарную безопасность, опять же, соблюдём… Только палок для костра натаскаем. Посидим, поужинаем, покойных местных помянем… А-то когда ещё кто их помянет… Поделим время на смены, да заночуем.

     На том и порешили.

     Насобирали дров, развели костёр, достали котелок, крупу, консервы, бутылку водки и пакет травы. Выпили, закусили, дунули^[4], а потом достали сумку, которая инкассаторская, и стали выкладывать содержимое на предварительно подметённой могильной плите.

     В сумку до этого заглядывали только за тем, чтобы выкинуть из неё радиомаячок, о месте расположения которого друзья-подельники точно знали. А теперь вот, сытые, довольные и весёлые решили провести, так сказать, инвентаризацию. Рассортировали пачки с деньгами по достоинству, пересчитали и перехватили канцелярскими резинками рассыпную наличность, а уже в самом конце Толик перевернул мешок вверх тормашками и потряс его, просто для порядку. И тогда, на удивление друзей, из мешка на могильную плиту выпал полиэтиленовый пакетик с запаянным в нём кругляшком жёлтого цвета размером с пуговицу от пальто.

     Присмотрелись. Монета. Золотая. Диаметром чуть меньше всем знакомой пятирублёвки. С одной стороны: Государственный герб Российской Федерации с уведомляющей о том — что то именно российский герб, а не какой-нибудь другой — надписью поверх герба; слева и справа — проба и, надо полагать, вес монеты: «Ац 999» и «7,78»; а внизу: «БАНК РОССИИ 10 РУБЛЕЙ». С другой стороны: крестьянского вида мужик с лукошком посреди поля, что-то сеет вручную; позади него солнышко встаёт из-за плуга и дымит тубами завод; сверху надпись: «ОДИН ЧЕРВОНЕЦ», внизу цифры: «1923» и «2023».

     — Хренасе! — заметил уважительно Сеня.

     — Это «Сеятель», монета такая, — со знающим видом сообщил товарищу Толик.

     — Понятно, что не слесарь-гинеколог, — гоготнул подельник. — И скок он стоит, мужик этот?

     Толик пожал плечами:

     — Да хрен его знает… Почти восемь граммов высшей пробы… Вряд ли больше полусотни деревянных.

     — Братан, это палево, — серьёзно сказал Сеня. — Ну ево нахер… Бабосы и то придётся грамотно скидывать, а с монетой этой ни в банк, ни к барыгам я бы не пошёл. Эт тебе не цепочку с гоп-стопа цыганам на шишки сменять.

     — Согласен, — сказал Толик, повертев в пальцах монету в пакетике и кинув её на плиту.

     — И чё, как делить её будем? Распилим?

     — Не, ну зачем красоту такую портить…

     — А как тогда?

     Толик поскрёб уже начавший обрастать щетиной подбородок:

     — Ну, давай жребий кинем. Кому выпадет фарт, тот себе и заберёт.

     — И получится, что один из нас на полста штук с дела больше поимеет… — задумчиво протянул Сеня и посмотрел на товарища неодобрительно. Потом немного подумал и предложил: — А давай её нахер здесь закопаем! Пускай будет клад! Вот под эту самую плиту и сунем, покойнику под личную ответственность! — гоготнул он на последних словах.

     — А потом, — не став смеяться над шуткой товарища, сказал Толик, — окажется, что покойник нам попался безответственный, и монету упёр мимо пробегавший заяц…

     — Э, братан, ты это вот щас на что намекаешь? — Сеня посерьёзнел. — Что это я буду тот заяц?..

     Так, слово за слово, стали наши герои сначала спорить, а потом и ссориться…

     Дело едва не дошло до мордобития. И обязательно бы дошло, а там рассорившиеся подельники потянулись бы и за «стволами», если бы их ссору не оборвал странный звук, исходивший из-под той самой могильной плиты, на которой они разложили награбленное.

     Звук был глухой и вместе с тем скрипучий, будто на глубине под землёй была пустота, какое-то помещение, может быть, и в том помещении имелась ржавая-прержавая железная дверь, которую стал кто-то открывать, да не мог открыть сразу и потому принялся пинать ту дверь ногами или долбить по ней чем-то тяжёлым.

     — Бля! Тихо! Ты это слышишь, Сеня?

     — Слышу…

     В этот момент земля у них под ногами мелко и часто задрожала.

     — Ах ты ж бляха-муха! — вскрикнул Толик, а Сеня и вовсе стал материться, что твой старшина в армии, часто и заковыристо. А потом оба они замерли, в ужасе глядя на могильную плиту, которая вместе с разложенными на ней деньгами медленно двинулась в сторону, открывая взору товарищей тёмную-тёмную щель.

     Щель расширялась небыстро, но Толик с Сеней смотрели на неё как загипнотизированные. Когда же движение плиты прекратилось, из открывшейся могилы, внутри сплошь выложенной красным старинным кирпичом, показался ветхий мертвец, сухой как мумия Тутанхамона. Мертвец с хрустом повертел головой, переводя взгляд сухих, как у вяленого леща глаз с Толика на Сеню и обратно.

     — Ну что, мудаки, уставились! — прокряхтел мертвец сухим, будто прокуренным голосом древнего старца. — Долго, блядь, мне вас ещё слушать?! Достали уже, ей Богу, со своей делёжкой, козлы! А ну валите отсюда подобру-поздорову на хер! И чтоб духу вашего здесь больше не было!

     Тут наши друзья-подельники очнулись и, позабыв о вещах и деньгах, не сговариваясь, ломанулись с кладбища дичайшими кабанами, а мертвец, посмотрев недовольно им вслед, попытался плюнуть, да не смог, и, зло выругавшись, сгрёб пачки денег и злосчастную монету к себе в могилу и сам полез туда же. Через минуту могильная плита с каменным скрежетом вернулась на прежнее место.

     Попаданец Аркадий Рогатов. История шестая, последняя

     После попадания в… Ельцина, Аркадий Рогатов угодил… нет, на этот раз не в президента, и не в зашкварного оппозиционера навроде Неполжицына, не в князя (князей большевики уж сто лет как повывели), и даже не в олигарха, каковой, пусть с некоторыми натяжками, проканал бы нынче за князя, а прямиком в автора, что писал про него непочтительные рассказы.

     «Ух ты! Вот это мне повезло-о!» — мысленно порадовался тогда Аркадий и написал про себя большой роман в трёх томах за три недели. В романе том он представал перед читателями образцовым героем-попаданцем: умным, смелым, ловким и удачливым во всех начинаниях; облагодетельствовал Россию-матушку, произведя в ней промышленную революцию аж в пятнадцатом веке. Трактора, комбайны, паровозы, электрификация и космический флот — всё устроил и наладил прогрессор Аркадий Рогатов. Между делом упомянул и о том, как до того, как стать попаданцем, побивал он и чморил соседа своего уголовника Ваську Штакета, как регулярно «застраивал» дома паскудную тёщу и о том, что жена его всегда была ему верна и послушна, а сам он почти никогда не отказывал многочисленным дамам, отчаянно его домогавшимся.

     В общем, интересная получилась трилогия. Опыт-то в написании художественных произведений у Аркадия уже имелся. И немалый. Ещё будучи в теле князя и обитая в элитном заведении для душевнобольных, сочинил он немало попаданческих романов, которыми зачитывались его лечащий врач и сам глава Третьего отделения. И пусть автор, в голову которого заселился Аркадий, не был известным писателем, как Прохор Закрепин или Лукьян Дивный, или, на худой конец, какой-нибудь Иван Колдун, наш герой решил не брать псевдонима и опубликовать трилогию под именем своего обидчика. «Не беда, — решил Аркадий, — что читательские круги, в которых этот Симоненко имеет широкую популярность, очень узки. При моём незаурядном таланте литератора и высокой производительности, я Юрца быстро выведу в ТОПовые авторы сайта Время Убей. А рассказы, в которых он писал про меня всякие гадости, по-тихому отредактирую и сделаю из них сборник, который назову: „Аркадий Рогатов — самый успешный попаданец“! Не пройдёт и года, как я стану известным и буду пить водку с Лукьяном Дивным!»

     И принялся Аркадий Рогатов истязать ноутбук Юрия Симоненки, производя по два романа в неделю, и стал каждый день выкладывать «проду». Офигели от такой производительности любимого автора узкие читательские круги, и заподозрили неладное. Сначала читателей насторожила трилогия «Русь Аркадия», которая стилистически заметно отличалась от ранее написанных Симоненкой книг, да и не ожидали от него такой прыти. «Никак негров Юра завёл…» — говорили читатели. «И ведь раньше он вообще не писал про попаданцев, кроме пары-тройки коротких рассказов про какого-то придурка…» А когда Рогатов стал активно осваивать новые для себя жанры ЛитРПГ и Бояръ-Аниме, бесцеремонно зайдя на поляну Кира Хлебальского, Ника Метёлкина и Алекса Недокруза, тогда кое-кто в узких читательских кругах прикинул хер к носу и понял, что в любимого автора и просто хорошего человека вселился злой дух. И собрали тогда читатели делегацию, и послали её к Александру Шишковчуку — бородатому писателю из карельских лесов, который написал «Схрон», решив, что тот, возможно, знает того, кто сможет помочь…

     А тем временем подлинный дух автора пребывал в месте, которого нет на картах привычного читателям мира. Он сидел на каменном валуне, торчавшем из красного железистого песка, вокруг него были лишь песчаные барханы да острые как сталагмиты в пещере скалы, от одного до нескольких десятков метров высотой, выраставшие из песка тут и там; небо над его головой было кроваво-красным, оно тускло светилось, и не было в небе том ни солнца, ни луны, ни звёзд. В месте том не было ночи, и не было дня, и времени там тоже не было. Не было там ни ангелов, ни чертей, не было никаких других духов — вообще никого. Один он, Юра Симоненко, был там наедине со своими мыслями и воспоминаниями.

     — Как же так вышло, что я оказался здесь, в этом месте? — говорил он вслух сам с собой. — Умер? Но я не помню ничего, что могло бы предшествовать смерти… Несчастный случай? Дорожное происшествие? Болезнь? А может… наёмный убийца? Пуля в голову и всё… — Юра усмехнулся. — Ну, нет. Ерунда это. Что я олигарх какой, чтобы в меня киллеры стреляли… А может, я сплю и мне это всё снится? Хм…

     Юра слегка пнул ногой песок. На нём были его любимые берцы «Кобра» из «Сплава», коих он сносил три пары, старые джинсы и застиранная серая футболка с логотипом группы «Ария».

     Ему не было холодно или жарко, не хотелось ни есть, ни пить; он вообще не спал, ни разу, с тех пор, как здесь оказался.

     Поначалу он бродил по этой красной пустыне, но никуда не вышел. Ему казалось, что пустыня эта была бесконечна. Там постоянно дул слабый ветерок, но направление его не получалось определить. Было такое ощущение, будто ветерок дует одновременно во всех направлениях. Как такое возможно — Юра не понимал. «Напишу потом про это место в каком-нибудь рассказе» — подумал он как-то раз. Песок под ногами был одновременно и горячий и холодный, и это тоже вначале вызывало у него недоумение. Потом он привык ко всему, и с тех пор ничто его уже не смущало.

     — А что если я лежу в коме, в реанимации? — снова предположил он вслух. — Сон этот точно ненормальный. Никогда мне не снилось подобной херни… А ведь чего мне только не снилось… И инопланетяне, и другие планеты, и зомби с вампирами, и война атомная, и летать приходилось во сне, и плавать под водой, как Ихтиандр, а вокруг дома, деревья, улицы… даже Путин как-то раз приснился… А этот сон совершенно не такой…

     — А это и не сон, — прокряхтел вдруг совсем рядом голос.

     — Ах ты ж бля!!! — подскочил с камня Юра и ошалело уставился на говорившего.

     Перед ним стоял не пойми откуда появившийся дед с котомкой, по виду — карел, или какой другой житель севера, в замусоленном ватнике, облезлой меховой шапке, застиранных штанах, купленных, похоже, ещё во времена развитóго социализма, и в якутских унтах. Лицо у деда было загорелым, морщинистым, глаза бледно-голубые, живые и какие-то весёлые. Смотрел он на Юрия так, словно собирался его подколоть.

     — Ты кто такой? — спросил Юра деда.

     — Ви́тегом люди зовут, — с ухмылкой ответил дед.

     Юра приоткрыл, было, рот, чтобы что-то сказать, но через секунду закрыл, недолго посмотрел на странного деда недоверчиво. Наконец произнёс:

     — Я знаю только одного Ви́тега — шамана из книжки Шишковчука…

     — Так это я и есть, — подтвердил дед. — К Сане обратились уважаемые люди насчёт тебя, просили мне передать, что помощь тебе нужна. Саня передал. Специально в лес ко мне сходил. Ну и вот я здесь. Пришёл, глянуть, как ты тут.

     — Тут — это где?

     — В манде, — гоготнул Витег. — Это если коротко. А если подробнее, то застрял ты, Юрец, между мирами — между миром живых и миром мёртвых.

     — Блядь… — сказал Юра и покачал головой. — Так я и думал…

     — Не грусти, Юрец, — сказал тогда Витег. — На вот лучше грибок пожуй. — Витег достал из котомки сушёный гриб и протянул Юре.

     — Извини, не употребляю… — отказался, было, Юра, но дед посуровел:

     — Слышь, мордой не верти. Даю — бери, если не хочешь тут остаться навсегда.

     Юра взял гриб и решительно зажевал.

     — А чего со мной случилось-то? — спросил он у снова ставшего добродушным и весёлым шамана.

     — А ты не знаешь?

     — Не.

     Витег хмыкнул.

     — Аркадия Рогатова знаешь?

     Юра усмехнулся:

     — Персонаж мой. Придумал его, чтобы над попаданцами стебаться.

     — Ну вот он в тебя и попал, пока ты спал. И теперь ты тут, а он там, в твоём теле, книжки от твоего имени пишет, — объяснил серьёзно Витег, и добавил туманное: — Рогатов этот — плохой зверь…

     Юра долго и непечатно выругался.

     — И чего хоть пишет?

     — Клитор-пэ-гэ какое-то и боярышник… чего-то там, — пожал плечами шаман.

     Юра снова принялся ругаться, и на этот раз ругался дольше, выдавая заковыристые словесные конструкции. Потом с матюков он перешёл сначала на какие-то непонятные ему самому слова, а после на нечленораздельные мантры, от которых, — так ему самому показалось, — местность вокруг подёрнулась рябью и на глазах проросла зелёной травой и разноцветными грибами, острые «сталагмиты» скал стали тут же обрастать ветвями и листьями, превращаясь в сказочные деревья, а небо над головой окрасилось в яркие кислотные краски всевозможных цветов и оттенков. Витег посмотрел на Юру одобрительно, достал из котомки варган и заиграл какой-то северный простой мотивчик, настойчиво повторявшийся снова и снова, как заевшая пластинка.

     От музыки этой Юра ощутил вдруг сильный запах хвои. Он перестал бормотать прежде незнакомую матерную мантру, моргнул и… увидел вокруг самый настоящий, а не сказочный лес. Они с шаманом были уже не в междумирьи, а на Земле, на поросшей густой травой поляне, вокруг которой высились раскидистые сосны. Поляна имела небольшой уклон, что указывало на то, что располагалась она на сопке. Юра обернулся — отметив при этом, что совершенно не чувствует собственного тела — и перед ним до горизонта на многие километры раскинулась тайга.

     — Бля-я-я… — с трудом выговорил он простое слово ставшим вдруг непослушным языком.

     — Глянь-ка вон туда, — хитро сощурившись весёлыми глазами, сказал шаман и указал рукой направление.

     Юра посмотрел.

     Невдалеке под соснами был холмик, посреди которого виднелся бетонный прямоугольник, а в нём металлическая дверь. Дверь была закрыта, но вдруг без скрипа быстро открылась и из залитого электрическим светом проёма, вышел парень в камуфляже и с навороченной как бластер космодесантника двенадцатой «Сайгой» в мощных руках. За ним выглянула рыжая деваха с красивым бюстом, в домашнем халатике. Они поцеловались, затем деваха закрыла дверь, а парень закинул «Сайгу» за спину, прошёл к ближайшей сосне и, оросив вековой ствол, пошагал куда-то вниз под гору.

     — Он тебя не видит, — пояснил Витег, — потому, что у тебя сейчас нет тела. В теле твоём сейчас живёт плохой зверь и пишет твоими руками плохие книги.

     — Надо с ним скорее разобраться! — сказал Юра.

     — Ты ещё не готов. Вот, — шаман достал из котомки папиросу, — покури, и тогда пойдём.

     Юра не стал в этот раз строить из себя целку, взял папиросу, которая оказалась уже прикуренная, и в три тяги выдул её всю, даже не закашлявшись. Витег глянул на Юру с уважением: мол, наш человек, а потом сделал неопределённый жест рукой и перед ними открылся портал в квартиру с до боли знакомой Юрию обстановкой.

     — Идём, — сказал шаман и первым шагнул сквозь дрожащее посреди поляны марево, — пришло время прогнать плохого зверя!

     Пройдя через портал в свою комнату, Юра сразу увидел себя самого, сидящего в старом кресле с ноутбуком на коленях и быстро, как стенографистка с пятидесятилетним стажем, что-то печатающего. Подошёл, заглянул в экран. Там какой-то лихой хлопец с задором мочил врагов волшебным мечом, и при каждом ударе над побиваемым противником всплывали надписи: «минус десять силы», «минус пятнадцать здоровья», «минус семнадцать чего-то-там-ещё»… Ни Юру, ни Витега лже-Юра, конечно же, не видел.

     — Ну, что, ты готов? — спросил шаман.

     — Готов, — твёрдо сказал Юра.

     — Ну, тогда поехали! — С этими словами, шаман достал из торбы маленький красный гибок и закинул его себе в рот; прожевал, проглотил, довольно крякнул по-стариковски. Потом достал папиросу, дунул сам и задул сидевшему в кресле лже-Юрию мощнейшего паровоза, от которого тот закашлялся и с удивлением переходящим в ужас стал исторгать из себя густой дым — изо рта и носа, из ушей, из глаз и, кажется, даже из задницы^[5]. Истинный же Юрий почувствовал, как разум его мутнеет, меркнет и его призрачное тело тянет как магнитом к креслу, где сидел он сам, одержимый «плохим зверем» Аркадием Рогатовым, которого он сам же и придумал.

     Аркадий Рогатов проснулся в своей кровати. Один. Жены рядом не было, и Аркадий знал — где та была. У Васьки Штакета, где же ещё ей быть… За стенкой у тёщи, как всегда, орал телевизор: шла какая-то музыкальная передача с попсой. За окном было темно. Аркадий глянул на часы, что стояли рядом на тумбочке: часы показывали половину третьего.

     Аркадий потянулся и сел на кровати, опустив босые ноги на холодный пол. Поскрёб поросшую щетиной щёку. Задумался. Через минуту хмыкнул, встал и пошёл в туалет, по пути долбанув со всей силы кулаком в дверь тёщиной комнаты.

     — Громкость убавь! — громко рявкнул он. — Не убавишь, как посру, на обратном пути выкину телевизор нахер в окно. Второго предупреждения не будет. Я всё сказал. — И пошагал дальше.

     У Аркадия было такое чувство, что больше он никуда не попадёт. А это значит, что пора бы ему начинать прогрессорствовать в своём собственном маленьком мире — вот в этой самой квартире.

     А что же Юрий Симоненко? А ничего. Пришёл в себя, и принялся чистить свою библиографию от артефактов Рогатова, коих тот щедро наплодил, пока его не было. Он твёрдо решил больше ничего не писать про этого мудака.

     Релокант

     Жил да был молодой талантливый автор, писатель, в смысле. Был он не так чтобы сильно молод, да и не очень — сказать по правде — он был талантлив, но что автор — то правда. Ибо писал он много…

     — Так, стоп! — обрывает здесь едва начатый рассказ тупой читатель. — Путаница какая-то… Это как же так выходит, что «молодой и талантливый», но «не очень»?

     — Спокойно, товарищ внимательный читатель! Спокойно! Так в среде правильных писателей, уважаемых критиков и бывалых читателей принято иронично назвать всяких графоманов, которые, несмотря на свою графоманскую сущность, иногда обретают популярность и бывают издаваемы и читаемы.

     — И кто же таких читает? — не унимается тупой читатель.

     — Да ты и читаешь. Всё, хорош мешать! Яндекс я тебе, что ли? Тихо! Читай дальше!

     …Обретался, значит, этот МТА на самом популярном в русском интернете самиздатовском сайте, который я не буду здесь прямо называть, потому как не нанимался в рекламщики. Звали его Иваном Андреевичем Ворониным, это по паспорту, однако подписывать этим именем свои многочисленные романы, коих за пять лет активного творчество насчитывалось у него аж восемь десятков, он стеснялся и потому использовал псевдоним — Дэниел Борн. Несмотря на то, что проживал наш МТА во Владимире и за границей никогда не бывал, писал он в основном про американскую глубинку, о коей знал из американских же фильмов, сериалов и из романов Стивена Кинга. Иногда писал ещё про Европу, и совсем редко про жаркие страны. Сюжеты романов Дэниела Борна были по сути пересказыванием увиденного и прочитанного, язык повествования походил на плохие переводы с английского, коим, к слову, Воронин-Борн владел весьма посредственно.

     Вы уже наверное догадались, что «Дэниел» этот, который Иван, был из тех, кого называют «западниками» и «либералами»… Да, именно так. Это был типичный западник — манкурт, воспитанный на всём иностранном, ненавидящий всё русское и советское. «Совок», «Рашка», «ватники» — эти слова он часто употреблял в разговорах и переписках. Словарный запас его был беден. Что неудивительно, ведь с русской классикой Иван-Дэниел знаком был только по школьной программе, как, впрочем, и с мировой, а писать свои, с позволения сказать, книги учился на платных курсах по «писательскому мастерству» и у вышеупомянутого Кинга, вернее, у его переводчиков. Поэтому речь его изобиловала канцеляритом, жаргонизмами и неологизмами, преимущественно английского происхождения, навроде «кейсов», «коворкингов» и «дорожных карт».

     Тем не менее, несмотря на такую свою интеллектуальную убогость, в списке так называемых «ТОПов» популярного самиздатовского сайта Дэниел Борн числился в первой сотне — аккурат на второй странице — и был успешным коммерческим автором. Конечно, до Кира Хлебальского, Ника Метёлкина или Ивана Колдуна Ивану-Дэниелу было далеко, но на жизнь хватало. Наш МТА уже пару лет как нигде не работал, а сидел в доставшейся ему по наследству от бабки-коммунистки замусоренной квартире в хрущёвке, пожирал регулярно доставляемые потными велосипедистами в жёлтых куртках пиццы и гамбургеры и с усердием достойным лучшего применения долбил по клавишам, выдавая ежедневную «проду» непритязательным подписчикам.

     И так бы и продолжал Ваня Воронин, фигурально выражаясь, пачкать виртуальную бумагу, не случись Специальная военная операция по демилитаризации и денацификации так называемой Украины…

     …Поначалу Ваня-Дэниел сидел тихо, как мышь под веником, и ничего про СВО нигде не писал, продолжая выдавать на гора «проду» про картонных американских подростков, их конфликты в школе и проблемы с родителями, приправляя это всё мистикой из сериалов, городскими легендами из интернета и мелкими деталями из обширной библиографии любимого писателя. Но потом началась частичная мобилизация, и наш герой — к слову, обладатель военного билета категории «Д» — почему-то решил, что его непременно призовут. Тревога и страх охватили его, и под воздействием этих чувств принял он судьбоносное, как потом оказалось, решение — сменить локацию. Быстро собрав чемодан, Ваня-Дэниел сдёрнул в Казахстан…

     …Впрочем в Казахстане он задержался ненадолго. В бывшей братской республике Ваню побили мамбеты, и ему пришлось снова релоцироваться. Теперь уже в Европу.

     Ваня выбрал Францию. Почему Францию? Потому, что либертэ́, эгалитэ́, фратернитэ́, конечно же^[6]. А чтобы там прижиться, решил наш никому нафиг ненужный релокант приобрести статус политэмигранта, — стал усиленно писать в соцсетях про «путинский Мордор», «свободу Навальному»^[7], «жыве Беларусь»^[8] и «славу Украине»^[9]. Однако дело не пошло. Не приняли «оппозиционного литератора» с нерусским именем заграничные буржуины, не предложили бочку варенья и корзину печенья…

     …А время шло. Ваня-Дэниел ютился по вонючим «коливингам» и «хостелам», то бишь, если по-простому, ночлежкам; порою он бывал обираем и бит афро-французами и арабо-французами, а однажды ему даже пришлось подставлять жопу хозяину ночлежки, потому, что деньги у него отняли соседи-героинщики, а ночевать на улице было холодно.

     Из-за непрерывного стресса, «творческого выгорания» и участившихся «панических атак» поток ежедневной «проды», прежде обильно извергаемый нашим МТА, полностью иссяк, а вместе с ним обмелел и ручеёк финансов от подписчиков…

     …Тем временем, мобилизация в России давно закончилась, стал подходить к концу и срок действия туристической визы, по которой несостоявшийся политэмигрант Ваня-Дэниел заехал во Францию. Натерпевшись бед и невзгод, он наконец решился ехать домой.

     Денег на билет не хватало, и, чтобы добрать нужную сумму, отчаявшемуся литератору пришлось обратиться к уже знакомому владельцу «коливинга», у которого пришлось задержаться на целую неделю… Когда же билет был куплен и до вылета оставалось несколько часов, совершенно неожиданно, «Дэниеля», как называл его энергичный гомосек и хозяин ночлежки, загребли «ажаны», сиречь местные менты…

     …В полицейском околотке к нашему герою подошёл с виду гражданский человек славянской внешности, и на русском языке с едва заметным малороссийским акцентом спросил:

     — Иван Андреевич, вы хотите вернуться в Россию, в свою тёплую квартиру во Владимире, или предпочтёте остаться здесь, без документов, — гражданский достал из кармана ранее изъятый «ажанами» паспорт Ивана и выразительно повертел в руке, — пополнив, так сказать, ряды местных клошáров^[10]?

     — П-прошу вас! Н-нет! Не хочу быть клошаром! — взмолился, заикаясь, Воронин. — П-позвольте мне уехать!

     — Тогда вам придётся кое в чём нам помочь, Дэниел Борн, — с добродушной улыбкой произнёс человек…

     …Часто вертя головой по сторонам, Иван-Дэниел взобрался по поросшему жидкой травой крутому склону, скинул рюкзак и, присев на корточки, достал из него предмет выглядевший со стороны как колбасный батон, — даже этикетка на батоне была, с надписью «Докторская».

     Широкая насыпь с двумя параллельно тянущимися линиями железнодорожного полотна в этом месте круто изгибалась, так, что просматривался участок всего метров в пятьсот, а дальше насыпь как будто обрывалась и обступившая её с обеих сторон буйная весенняя зелень смыкалась, как бы превращая кусок железной дороги в длинный изогнутый «островок». Было тихо, и оттого Ивану-Дэниелу на минуту представилось будто это никакая не настоящая железная дорога — транспортная артерия всё ещё самой большой на планете страны, а муляж на каком-нибудь полигоне, или гигантская съёмочная декорация киностудии. Или, может быть, кто-то прикола ради насыпал посреди леса изогнутый рогаликом плосковерхий вал, проложил по нему рельсы и навтыкал столбов с проводами. На самом деле это, конечно же, было не так. Это был всего лишь поворот на одном из перегонов Горьковской железной дороги, по которому скоро должен был пройти эшелон в зону СВО…

     Куратор обещал ему, что никто из гражданских не пострадает. А те, кто будут на эшелоне — те не в счёт, то всё «кровавые упыри и нелюди», по вине которых гибнут «мужественные украинские солдаты, сражающиеся за свою страну против захватчиков». Перебои военных поставок помогут украинцам сначала устоять, а потом и потеснить русских «орков». А там уже и разочарованные «ватники» наконец восстанут — скинут своего Путина, и «Россия будет свободной»^[11]… Так писал и говорил ему в «Телеграме» куратор, перемежая слова фотографиями и видеозаписями «свидетельств преступлений», якобы ежедневно совершаемых российскими военными.

     Они общались с куратором ежедневно, несколько месяцев, с того самого дня, когда он, Иван-Дэниел, вернулся в Россию. Не всякие закадычные друзья общаются так часто, как общались они. Они много говорили «за жизнь», обменивались мемами, шутили и смеялись, обсуждали разные инфоповоды. Причём куратор не стеснялся критиковать и ругать своих; он, как оказалось, знал и любил русскою литературу, музыку, кино, — в общем, был разносторонний и свой в доску человек. А ещё куратор регулярно подкидывал ему денег, маскируя переводы под покупку его многочисленных книг на том самом сайте, где обмелевший, было, ручеёк стал снова полноводным и стремился превратиться в маленькую речку.

     …Акция была тщательно продумана и спланирована. Место выбрали не случайно. На повороте сошедший с рельсов эшелон гарантированно уйдёт под откос. Высота насыпи — почти три метра: бóльшая часть вагонов и платформ опрокинется, и часть груза придёт в негодность. А вокруг на несколько километров никаких дорог, — спецтехника нескоро доберётся к месту крушения…

     Надев на руки грубые рабочие варежки, которые также лежали в рюкзаке, Иван-Дэниел быстро разгрёб гравий между железобетонными шпалами и аккуратно поместил батон «Докторской» под рельсом, после чего снова полез в рюкзак и извлёк из него тёмно-синий свёрток, который принялся с осторожностью разворачивать. Свёрток оказался обычным махровым полотенцем, плотно скатанным в трубку. В полотенце были завёрнуты дешёвый сотовый телефон, из которого сбоку торчал провод с пластиковым разъёмом на конце, явно не предусмотренный конструкторами, и оснащённый похожим разъёмом на таком же проводе продолговатый металлический предмет, заострённый со стороны противоположной той, из которой выходил провод. Споро замаскировав «колбасу» камнями, Иван-Дэниел с усилием воткнул в неё металлический предмет на две трети длины — содержимое батона оказалось плотным как глина — и приготовился соединить разъёмы… В этот момент откуда-то сзади прозвучал усиленный громкоговорителем басистый голос:

     — Это ФСБ! Иван Воронин, вы окружены! Поднимитесь на ноги и заведите обе руки за голову. Не пытайтесь бежать и не оказывайте сопротивления. При невыполнении этих требований, по вам будет открыт огонь на поражение.

     Ивана-Дэниела прошиб холодный пот, он почувствовал внезапную слабость во всём теле, а в штанах стало горячо и мокро. Вставая и выпрямляясь, он заметил, как со всех сторон к нему бегут вооружённые рослые и широкоплечие люди в камуфляже и масках.

     Ночь перед Рождеством

     Как-то раз в Рождественский сочельник возвращался я с вахты домой, к себе на хутор. Пока крайнюю смену сдал, пока то да сё; конька моего, Буяна, пока с конюшни забрал да в сани запряг… в ночь аккурат и выехал. Зимой-то, сами знаете, какой день короткий… А ехать мне до дому аж двадцать пять килóметров, пятнадцать из которых лесом.

     В общем, погрузил я в сани гостинцы для Женьки моей — тканей разных четыре отреза, да кое-каких нужных в хозяйстве вещей, продуктов, опять же, из магазина, ну и поехал.

     Когда выезжал, небо было чистое, звёздное, морозец давил градусов двенадцать, дорога наезженная, и у конька моего настроение хорошее. Он по дороге той порысил сразу. Бежит довольный как слон, радуется, хорошо ему. Настоялся в стойле. А вокруг сугробы лежат по пояс, — не сойти в сторону с дороги. Ну мне то и хорошо: захочешь, не заблудишься. Там все развилки можно по пальцам одной руки перечесть. Справа поле под снегом, слева поле, дорога прямая да ровная, хоть спи — и так пять вёрст, до самого леса. На мне шапка собачья, тулуп овчинный, штаны ватные армейские и валенки; Буян тоже под попонкой. Короче, тепло нам с конём было.

     Проехал я так с полчаса, а когда до лесной опушки оставалось меньше километра, потеплело вдруг резко, да как замело… В лес когда заезжал, колею запорошило уже так, что ровная стала. Небо — что твоё молоко, ни хрена не видно, и снег хлопьями летит прямо в рожу.

     Я даже засомневался тогда: стоит ли ехать дальше, или развернуть обратно, пока недалеко уехал? Пришлось бы поработать немного лопатой, чтобы место для разворота раскопать. По лесу недалеко ещё уехал. Но где-то позади вдруг волк завыл. Один. И большой такой волчара, судя по голосу, матёрый… Ну, так я тогда подумал, что волк… И тут Буян понёс, испугался. Я вожжи чуть натянул, да сказал коню пару ласковых, чтобы он ход сбавил, и достал «Сайгу», — она у меня всегда под рукой справа в вощёном ящике лежит. Думал шарахнуть разок-другой наугад, как бирюк снова голос подаст. Но бирюк молчал.

     Стал я тогда по сторонам озираться: мало ли, забежит серый сбоку — ему-то что те сугробы, волчаре тому? — да и сиганёт ко мне в сани из-за ели… В общем, завертел я головой туда-сюда, и вдруг вижу: фигура промеж деревьев мелькнула… вроде как человеческая, но что-то в той фигуре было не так, а что — не пойму. Потом снова промелькнула, другая уже. В смысле, такая же человеческая фигура, но не может же человек вперёд лошади по сугробам на полста метров забежать и там встать, лошадь дожидая. Я сильнее всмотрелся сквозь метель, и вижу, что фигур-то этих множество! И понял я тогда, что с фигурами теми было не так…

     Перекрестился я тогда, молитву зашептал: «Господи, помоги! Пресвятая Богородица, защити!»

     …Мёртвые то были! Мужики, бабы, дети даже… Все мёртвые! Оборванные, одежду на них ветер треплет, рвёт, а под одеждой кожа сухая как кирзá да кости белые! Лица у всех серые, некоторые безносые и без губ — одни зубы вперёд торчат! И стоят покойники те молча, не шевелятся, только одежда на ветру колышется, да бороды у мужиков мёртвых и волосы на головах у баб развеваются. А снег так и кружит, метёт, собака… А мертвецам тем хоть бы хны; стоят, только головы вслед саням поворачивают.

     И хватил меня тогда страх, — такой страх, какого прежде не доводилось мне переживать, даже на войне когда был. Там-то мёртвые не ходили… Прилетела пуля или осколок в голову, и всё, нет человека, лежит как мешок с углём или тулуп на пол скинутый, не встаёт. На раненых вот страшно бывало смотреть, и самого когда посекло… А труп он и есть труп. И тут вот эти в лесу…

     — Пошёл, Буянушка! Пошёл, родной! — хлестнул я коня хлыстом поверх попоны.

     Конь ускорился. Он заметно нервничал после того как волка услышал, прядал ушами, но вряд ли на мёртвых обратил внимание, мне так думается. Они же как чурки деревянные все были, не шевелились почти, и голоса не подавали, просто стояли и смотрели. Не понял Буян ничего. Может, за коряги мертвецов принял. А вот когда впереди справа за деревьями раздался рёв и визг, а потом появилась… или лучше сказать появилось то, что издавало этот самый рёв, тогда-то конь мой точно всё рассмотрел…

     …Я не сразу понял, что это было, когда впереди среди заснеженных деревьев замелькало крупное тёмное пятно. А как понял, так пот ледяной прошиб меня и волосы под шапкой встали дыбом. Метрах в пяти от дороги, прямо мне навстречу, огибая стоящие на пути ели и через раз задевая боками пригнутые под снегом ветки, в метре по-над сугробами летела корова. Летела, мать её за ногу, ко-ро-ва! Натуральная! Ног у коровы не было — одни обрубки. Летела и ревела так, словно с неё наживую сдирали шкуру. А верхом на корове, держа ту руками за рога и так ею управляя, сидела нагая старуха с растрёпанными седыми волосами и взахлёб хохотала. Это её хохот я сначала принял за визг. Буян, как картину эту увидел, так попёр, не разбирая дороги. Были бы сугробы по бокам пониже, так и ушёл бы в бурелом, а так просто запетлял, едва не перевернув сани.

     — Ведьма… — произнёс я сквозь зубы, просто чтобы услышать собственный голос; чтобы как-то увериться, что всё это мне не снится. — Ведьма. Это же настоящая ведьма, блядь…

     Старуха, с визгом и гогоча как сумасшедшая, пронеслась мимо на своей безногой корове, и я успел её рассмотреть. Бабке той было на вид лет девяносто, не меньше; и была она тощая, костлявая, груди её болтались на ветру как пустые мешочки, кожа на боках обвисала вниз каскадами, а шея напоминала шею черепахи. При этом в чертах лица старухи, как ни странно, угадывалась былая красота, ныне безвозвратно увядшая. В молодости, да и после, лет, пожалуй, до пятидесяти, была эта ведьма весьма хороша. И тем жутче от того она смотрелась теперь. Увядшая красота — это всегда жутко, так мне кажется. А уж когда красота эта бывшая летает по воздуху, сидя верхом, как на мотоцикле, на изуродованном и ревущем от нестерпимой боли животном, и хохочет как стая гиен, тогда и живые мертвецы становятся чем-то вроде массовки в кино: вроде и присутствуют в кадре, но внимания на них уже и не обращаешь.

     — А-а-а-а-а-а-а-а, — прокричала ведьма, пролетев мимо. — Ну что, Юра, как тебе вечерок? — Вдруг выкрикнула она сквозь коровий рёв, уже когда была позади. — Как погодка? Смотри, лес какой красивый! — Она притормозила как-то корову и заставила животное замолчать. Уже в тишине, без скотиньего рёва, ведьма вывела свой страшный транспорт на дорогу и полетела следом за санями. — Ну? Чего такой невежливый, Юра? Не отвечаешь мне, — крикнула позади ведьма. — Чай не нравлюсь тебе? — И тут она заливисто, как девчонка молодая расхохоталась.

     Я только перекрестился и погнал коня. Чувство у меня такое возникло, что отвечать этой карге нельзя было. Я и не стал отвечать. Хотел, было, пальнуть в неё из «Сайги», но решил не стрелять пока, если ведьма не приблизится, если не станет нападать.

     — Ах, Юра, Юра, Юра, я такая дура, что в тебя влюбилась, — пропел позади девичий голос.

     — Господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй меня грешного, — пробормотал я тихо себе под нос слова молитвы, которой на войне научил меня один мой товарищ, монах и дьякон по совместительству, ушедший на фронт добровольцем прямиком из монастыря. Погиб тот дьякон под Лос-Анджелесом. Младшим сержантом был…

     — Ну, Юра, ну чего ты там размолился, как поп деревенский! — послышался тот же голос, только уже слева сбоку. Я тут же крутнулся на месте, направляя ствол «Сайги» на появившуюся метрах в трёх от саней ведьму. Та летела теперь на корове вровень с санями низко-низко над сугробами. Худые и жилистые под дряблой пожелтевшей кожей ноги ведьмы крепко обхватывали бока коровы, глаза которой слезились и смотрели жалобно. Я посмотрел ниже: ноги у коровы были не отрублены, как мне показалось сначала, а как будто оторваны или отгрызены. Торчавшие из ран обломки костей и ошмётки мышц в лоскутах кожи кровили, часто задевая и стряхивая пушистый снег с кустов и прошлогодней сухой травы. Коровье вымя висело ниже огрызков ног и то и дело пропахивало снег, отмечая места, где пролетала корова, длинными бороздами.

     — Не приближайся, ведьма! — всё же произнёс я сквозь зубы, наставив ствол ружья прямо на неё. — Не знаю, как тебе удаются эти твои фокусы, но заряд картечи тебе вряд ли понравится.

     — Ой, напугал-напугал! — снова рассмеялась по-девичьи старуха, но обе руки держа при этом на коровьих рогах. Чуяла, видать, что, подними она хотя бы одну руку, и я тут же пальну. — Кстати, как тебе моя Бурёнка? — задала ведьма неожиданный вопрос, видимо, заметила перед тем, как я на огрызки коровьих ног глянул.

     Я не ответил, продолжая держать ведьму на прицеле. Только на секунду отвлёкся, чтобы глянуть на Буяна. Конь был напуган, но продолжал рысить вперёд по дороге.

     — Это её Клим так усовершенствовал, — продолжила тогда ведьма девичьим голосом, — чтобы в сугробах не спотыкалась. Заодно и перекусил. — Она задорно хихикнула. Ну девочка-подросток! Если на рожу её страшную да на телеса обвислые не смотреть. — Клим. Ты его слышал, когда в лес только заехал… Кстати, он здесь рядом, просто голоса не подаёт, чтобы коня твоего не нервировать… А как тебе свита моя? Ты ведь заметил их, да?

     Я молчал. Буян всё тащил вперёд сани, слагая версту к версте. Хорошо, хоть дорога была прямая да ровная, без горок и ям. А ведьма летела рядом с санями на изуродованной несчастной корове и продолжала болтать:

     — А знаешь, Юра, почему всё так? Почему мёртвые по лесам ходят, и всякие другие невиданные до войны вещи происходят? Ведь покойнички раньше только в кино да в играх дурацких ходили… Ну и у Николай Васильича ещё… Но тот не про одни басни писал… И раньше всякое в свете бывало, только редко, не как теперь… — Ведьма оскалилась в мерзкой улыбке, показав на удивление крепкие здоровые зубы, какие нынче редкость. — А это всё война, Юра. Это всё бомбы термоядерные… Раньше ведь у меня таких вот способностей (она похлопала по боку коровы) не было. Могла кое-что по мелочи, подлечить, заговорить, порчу навести, мужика приворожить — ерунда сущая! А вот тепе-ерь… — Старуха закатила глаза.

     Я наконец не выдержал и рявкнул на неё:

     — Тебе чего надо от меня, карга старая?! Лети себе на хер куда подальше, да привораживай там покойников!

     — Мне ты нужен, Юра. Хочу, чтобы ты мне мужем был и… телохранителем… — Ведьма кокетливо потупила взор и меня едва не стошнило. — Что, не нравлюсь? — встрепенулась она. — А если вот так?..

     И тут по бабке этой словно волны пошли, и стала она тотчас молодой девкой, лет двадцати на вид. Видать, такой она была в молодости. Красивой, чего уж там, была зараза. Но я сообразил, что наваждение то было бесовское. Перекрестился. Ничего, смотрю на ведьму помолодевшую. А она сидит на корове и улыбается. И не холодно ей, собаке.

     Тогда сложил я снова пальцы, как когда сам крещусь, да и осенил ведьму святым знáмением… И увидел я как от руки моей прозрачный и светящийся крест на ведьму лёг! Будто я маляр и кистью крест этот на стене начертил! Только ни кисти, ни краски у меня не было, и стены передо мною не было, а крест, что я рукой изобразил, он не просто на ведьму лёг, а как бы на саму реальность, данную нам в ощущении…

     И тут снова рябь волнистая по ведьме пробежала, а корова её безногая тотчас потеряла ход и рухнула в снег, как поражённый электромагнитным импульсом вертолёт. С коровой, понятное дело, и сама ведьма, ставшая снова старой и страшной как атомная война, завалилась в сугроб.

     Я наддал Буяну хлыстом, и конь перешёл с рыси на галоп, а позади из сугроба — уже не девичьим, а старушечьим каркающим голосом — принялась во всё горло орать ведьма:

     — Климушка-а! Климушка, ко мне-е! А-а-а-а-а-а-а-а! — заверещала старуха, и перешла на какую-то нечленораздельную тарабарщину.

     В этот момент где-то совсем рядом снова завыл знакомый бирюк. Завыл ещё громче, чем в первый раз, утробно, зло, так, что у мня мурашки по спине побежали и похолодело внизу живота.

     — Давай, Буяныч, давай, родной! Пошёл, пошёл, пошё-ол! — стегал я коня по накрытой попоной спине. — Пошё-ол!

     Конь заметно ускорился, ели вокруг замелькали быстрее, а среди елей снова стали появляться мертвецы. Вой позади раздался ещё несколько раз, а потом справа и слева послышался рык наподобие звериного. Вот только таких зверей мне прежде слышать не доводилось, — не водятся в наших лесах такие звери.

     Я стал стрелять по сторонам наугад. Расстрелял все восемь патронов, сменил магазин и, положив «Сайгу» на колени, быстро снарядил опустевший. Пока пихал в магазин патроны, крутил головой влево-вправо, следя за дорогой. И тут меня снова прошиб холодный пот: я вдруг понял, что слишком долго — с полминуты точно — не смотрел назад. И тут я обернулся и увидел его…

     …Волк, здоровый как телок, пепельно-серого окраса, с ярко-жёлтыми не по-звериному умными глазами молча рысил за санями метрах в десяти, сокращая расстояние с каждой секундой. Он сразу всё понял, когда наши глаза встретились, и ускорился до просто невозможной для обычного животного скорости! В мгновение ока он приблизился к саням на расстояния прыжка и, конечно же, тут же прыгнул…

     …Каким-то чудом я успел в него выстрелить, когда до пасти зверя оставалось от силы метра два! И попал! Заряд крупной дроби ударил бирюка как кувалда, и он кубарем покатился за санями по дороге, превращаясь у меня на глазах — в этом я готов клясться на чём угодно! — в человека!

     Когда метель скрыла его, лежавшего посреди дороги и истекавшего кровью, от моих глаз, то был здоровенный голый мужик, весь волосатый, что твой орангутанг. Я перекрестился, шепча про себя Иисусову молитву, а позади на дороге послышался такой вопль, такой силы, что у меня уши заложило. И то был не вопль зверя, то ведьма кричала утробно и страшно: «Климушка-а! Климушка-а-а-а-а!!! А-а-а-а-а-а-а-а!!!»

     И тут мертвецы, что до того просто стояли вдоль обочин, двинулись к дороге. Буян, наконец заметивший покойников, испуганно заржал и поскакал ещё быстрее, едва не переворачивая сани. Я стал выцеливать и стрелять в мертвецов, но толку было мало. Удачно пару раз всего попал, оторвав картечью одной покойнице ногу, прямо от тазовой кости, а другому мертвецу, ветхому дедку, усохшему как египетская мумия, снеся голову. В шею попал. А позади тем временем появилось стадо диких свиней, которые бежали и визжали, и глаза у тех свиней были человеческие!

     Я принялся как заведённый палить то в свиней, то в мертвецов, приговаривая: «Господи, помоги! Пресвятая Богородица, защити! Н-на, сука, держи! Н-на, паскуда, получи! Господи, помоги! Господи, помоги! Господи, помоги! Держи, козёл! Матерь Божия, спаси меня!» И между каждым словом, будь то молитва или проклятие, я стрелял и стрелял. А потом снаряжал быстро магазины, молясь о том, чтобы не выпрыгнул на меня никто из леса, чтобы конь не повредил ногу, чтобы сани не перевернулись, и снова стрелял, и молился…

     Лес кончился неожиданно. Я и не заметил, как. Только что мимо проносились укрытые снегом сосны и ели, и вот уже ровное поле и никакой тебе нечисти вокруг. И метель стихла, как выключили.

     Буян пёр вперёд, а из-под попоны его валили клубы пара, как из под капота трактора с закипевшим радиатором.

     Натягивая потихоньку поводья, я постепенно замедлил коня, и последние километры до хутора друг мой четвероногий и спаситель прошёл шагом, остывая потихоньку и отходя от страха, что довелось ему бедному испытать в лесу. Приходил в себя и я. Меня стало нервно потряхивать, и трясло до самого хутора. А как подъехал я до дому, там уж взял себя в руки.

     На базý встречала меня моя Евгения Сергевна. В шубе и валенках, с пуховым платком на голове.

     — Приехал, наконец, — сказала она, утирая слезу.

     — Приехал, — говорю я, и жену обнимаю.

     — Неспокойно мне было, Юра. В лесу, говорят, волк злой объявился… Такой лютый, что и в хуторá захаживает. У Шуваловых корову задрал, одни копыта остались, а остальное непонятно куда утащил… Никто ума не приложит, как такое возможно…

     — Нынче всякое возможно, Женюша. Ты давай, иди в дом, не стой на холоде, а я Буяна обихожу и приду с подарками… Да не гляди ты в сани, не интересно же будет! Ну, всё (я поцеловал супругу в холодный носик), давай иди…

     Спровадив жену в дом, я закрыл ворота, потом подошёл к Буяну, долго посмотрел ему в глаза, и с чувством расцеловал лошадиную морду.

     Примечания

     1. АУЕ (Арестантский уклад един, Арестантское уголовное единство) — запрещённая в России экстремистская организация уголовников. Автор не одобряет и не пропагандирует АУЕ. Герой рассказа — малолетний бандит-АУЕшник — нисколько не положительный и подражания недостойный. Через отрицательного этого героя автор высмеивает жанр Бояръ-Аниме, который автору не нравится.

     Здесь и далее — примечания автора.

     2. Рассказ «Крысова башня» не является фанфиком по замечательному миру «Эпохи Мёртвых» писателя Андрея Круза, ныне покойного.

     3. Мастурбек — реально существующее, хоть и редкое, тюркское имя.

     4. Автор не одобряет употребления каких-либо наркотических веществ, как, впрочем, и алкоголя. Сам не пьёт и не курит много лет, и читателям не советует. Занимайтесь физкультурой, дорогие читатели! В здоровом теле здоровый дух!

     5. См. прим. №4.

     6. «Свобода, равенство, братство!» (фр. Liberté, Égalité, Fraternité) — лозунг Великой французской революции 1789-1794 годов, называемой также Буржуазно-демократической. Придуман и запущен в массы масонами. По сей день остаётся девизом Французской Республики. Автор полагает, что к девизу этому сегодня вполне можно добавить четвёртый компонент: Pidorité.

     7. «Свободу Навальному!» — лозунг, ставший популярным на некоторое время среди либеральной публики, иноагентов и экстремистов после давно заслуженной и абсолютно законной посадки в 2021 году — сначала в СИЗО, а потом и в исправительную колонию — Алексея Навального (тоже иностранного агента и экстремиста). Распространяла лозунг этот небезызвестная ФБК — запрещённая на территории России экстремистская организация.

     8. «Жыве Беларусь!» — запрещённый в братской Белоруссии нацистский лозунг.

     9. «Слава Украине!» — нацистское приветствие членов Организации украинских националистов (ОУН — запрещённая в России экстремистская организация), в простонародье — бандеровцев. Организация была основана в 1929 году, и активно действовала до середины 50-х годов прошлого века. На приветствие «Слава Украине!» у нацистских подонков было принято отвечать словами: «Героям слава!» Нынешние укронацисты, потомки и наследники бандеровцев — по сути, необандеровцы — приветствием этим активно пользуются. Поэтому, приветствие это, как и другие атрибуты и символы укронацизма в России, запрещено.

     Автор использует вышеназванное укронацистское приветствие, как и лозунг белорусских нацистов «Жыве Беларусь!», в качестве художественного элемента и ни в коем случае не пропагандирует нацизм. Просто герой рассказа — мразь и подонок, как, например, мразями и подонками были некоторые герои книг о Штирлице советского писателя Юлиана Семёнова.

     10. Клошары — это такие французские бомжи.

     11. «Россия будет свободной!» — политический лозунг российской либеральной оппозиции. Лозунг этот кто только не употреблял… Лев Троцкий, Борис Ельцин, иноагенты из «Мемориала», либералы из партии «Яблоко» и, конечно же, навальнисты из ФБК (напомню, запрещённая в России экстремистская организация).