Аннотация: см. также на: http://otsvet-otsvet.blogspot.com/
Friday, May 20, 2011
Светлана СИЛЬВЕСТРОВА
МИЛА-МИЛОЧКА
Помните, у человека нет другого выбора - он должен быть человеком!
Ежи ЛЕЦ
Так получилось, что при знакомстве они чуть не поссорились.
Обе стояли на обочине с поднятыми руками, пытаясь поймать машину и обменивались репликами.
- Алё, милочка! - не очень еще раздражаясь крикнула Нора Львовна. - Вас, как говорится, здесь не стояло.
И это было чистой правдой, девушка минуту назад выскочила из банка, застегивая жакет на ходу.
- Ой, послушайте! Не начинайте. Я спешу, - ответила она и, оглядывая красноречивым взглядом грузную фигуру Норы Львовны, добавила: - Вам-то спешить некуда, разве что...
Тут какой-то лихач прямо из левого ряда косо припарковался рядом с ними и распахнул дверь. Девушка юркнула в машину и сразу же выглянула:
- Вам вообще-то куда?
Нора Львовна скоренько пододвинулась ближе:
- Мне на Спартаковскую.
- Как на Спартаковскую?
- Так. Я живу на Спартаковской.
- А дом какой?
- Дом 92.
- Блин! А у меня 92А!
Это их примирило. Девушка отодвинулась глубже и похлопала по сиденью.
- Садитесь.
Нора Львовна постаралась побить свой собственный рекорд по быстроте проникновения в машину и ей это неожиданно удалось.
- Ну, бывает же, блин! Давай, шеф, на Спартаковскую. - Девушка повернулась
к Норе Львовне: - Так вы, значит, и живете рядом со мной и знаете мое имя?
- Что вы, милочка, я не знаю вашего имени.
- Но вот же, говорите - Милочка.
Нора Львовна не умела восклицать - блин!
- Ну-у... это же... как дорогуша, солнышко... Я всегда так.
- Я - Мила, вернее, Милена. На работе - Милена Сергеевна.
- Будем знакомы, я Нора Львовна. Выходит, Мила, вы и живете рядом со мной
и работаете в моем банке? - Обе рассмеялись. - Что-то я сегодня вас не приметила.
- Так вы же за пенсиями к теллерам приходите, а я сижу в секторе кредитования.
Нора Львовна жила в своем доме стародавней постройки уже лет сто. И дом ее стоит здесь лет сто. Вот и выходит, что вместе они существуют в этом уютном районе Москвы двести лет. Все вокруг привычно, быльем поросло, и жилось Норе Львовне вполне комфортно. До поры. Пока не появился дом номер 92А.
Этот новодел торчит теперь перед окнами Норы Львовны безвкусным тортом - в нем и эркеры, и арки, и балконы, и балдахины - и портит настроение. Он нагло втиснулся в их дворовое пространство, заняв место любимого всеми скверика, хоть и непышного - два вяза да две скамейки - но достаточного для непривередливых пожилых людей. Теперь скверик стерт с лица земли, вместо него кривые бетонные плиты и - сквозняк во дворе. А почему сквозняк? Потому что умные проектировщики так поставили новый дом, что он уперся углом в спину старого дома, оставив глупую узкую щель - ни тебе переулок, ни нормальный проход, а только лаз для детей и собак. Словом, новый дом хорошо справился с ролью ложки дегтя.
Лично для Норы Львовны этот 92А принес ко всему прочему и еще одну проблему: теперь ей приходилось следить, чтобы ее Хряпа не бегала в угол двора, к этому лазу - он вел на продуваемый всеми ветрами пустырь, заваленный строительным мусором и битым стеклом, то есть был подходящим местом лишь для соловьев и разбойников.
Да, Нора Львовна жила вдвоем с собакой. Имя собака определила себе сама. Когда Нора Львовна привела ее, грязную бомжиху, домой, та ела и просила еды с утра и до вечера. Хряпала и хряпала, поглядывая на свою благодетельницу извиняющимся взором. А накормленная и вымытая, успокоилась и - прижилась.
Когда машина остановилась у дома, Мила не дала Норе Львовне даже сумочку открыть, расплатилась сама. Она направилась было к своему подъезду, но Нора Львовна схватила ее за рукав:
- Нет, нет и нет! Я вижу, дорогуша, что вы никуда не торопитесь, пойдемте ко мне на чашечку кофе!
Минут десять ушло на утихомиривание Хряпы. Та смешно прыгала вокруг Милы, норовя допрыгнуть и поцеловать в губы. Хряпа была на редкость умилительной псиной - круглым мохнатым шариком с торчащими во все стороны ушами, бровями, усами и хвостами.
- Какой же она породы?
Нора Львовна пожала плечами.
- Понятия не имею. Но, думаю, здесь замешаны и принцы и нищие.
Пока хозяйка возилась на кухне, гостья с удовольствием рассматривала квартиру. Все-таки это была не стандартная двушка, а настоящее человеческое жилище: просторные комнаты, высокие окна, глубокие подоконники, паркет - классическая дубовая елочка. Но главное - картины, портреты и фотографии. Снимки стояли повсюду - на книжных стеллажах, на пианино, на журнальном столике у дивана, получалось, что всюду в доме - люди, люди, люди.
Нора Львовна вошла в комнату, держа у груди ручную мельничку с кофе. Она крутила ручку, не замечая, как Мила, буквально вытаращила глаза от удивления.
- А-а! Моя мельничка! Вышла из моды, да? - Норе Львовне не пришло в голову, что Миле просто незнаком этот предмет. - Зато теперь запах кофе будет стоять до вечера. Эта моя фамильная драгоценность, мой знак. Как герб. Я во все экспедиции брала с собой эту мельничку, надо мной посмеивались, а потом млели от моего кофе. Вот сейчас убедишься. Ничего что я перешла на ты?
Сели за стол. Мила отпила глоток и глазами изобразила восторг. Впрочем, вполне искренне.
- Вот я сказала - знак, - продолжила Нора Львовна. - Ну, можно еще сказать - пунктик. Знаешь, я сейчас читаю о Зинаиде Гиппиус... Очень люблю мемуары... Так вот она имела свой пунктик. Представь, носила монокль! Мало того, что монокль - приоритет мужчин, так к тридцатым годам он вообще вышел из моды. Никто его не носил, но надменная Зинаида Николаевна могла себе это позволить. Это был ее знак. Как для меня моя мельничка.
...Гиппиус, монокль, мельница.
Когда Миле приходилось сталкиваться с чем-то непонятным, неповседневным, она, как ежик в обороне, готова была в миг выставить свои иголки. На всякий случай. Окрыситься. Но здесь, в этом красивом доме, - нет. Она, наоборот, расслабилась, разогрелась, словно села с мороза у горящего камина.
И попросила:
- Расскажите о себе, Нора Львовна, мне, правда, очень интересно.
В искренности ее слов можно было не сомневаться, у нее даже голос дрогнул. А Нору Львовну долго упрашивать не надо. Экстраверт по натуре, она жила теперь одиноко, разве кто-нибудь из старых коллег зайдет раз в году, вот и все развлечение. А одинокому экстраверту всегда поговорить хочется...
Нора Львовна сейчас была в возрасте, в теле и в отставке. Она неплохо сохранилась и внешне и внутренне: та же величественность облика и та же способность на все иметь собственный взгляд.
К примеру, ненавидела слово "пенсия", предпочитала более солидное "в отставке", тем более, что лично к ней это слово подходило весьма - Нора Львовна всю жизнь командовала.
И выходит, что с младых ногтей. В школе - вожатая, в институте - староста курса, и дальше - больше. Окончив Плехановку, очень удачно распределилась. На Проспекте Мира в только построенной гостинице "Космос" с "международным уклоном" обнаружились, как это нередко бывает, технические и финансовые нарушения, и руководству пришлось срочно принимать меры. Для отвода глаз уволили пару-другую начальственных сотрудников и вот, на место администратора гостиницы приняли отличницу-выпускницу Элеонору Шацкую.
Знающие люди говорят, что правильный срок работы на одном месте - семь лет. И опыта накопишь, и успехов добьешься, если работать с головой, и избежишь зреющего скандала, который непременно готовят для тебя враги-завистники. Вот Нора Львовна и перешла через семь лет администратором в кинотеатр "Россия", добившись переименования его в Кино-концертный зал - солиднее, не правда ли? А лет через семь еще прыжок: администратор Дома Кино.
В унисон передвижению по служебной лестнице Нора Львовна двигалась и на личном поприще, правда чуть менее успешно. Три раза она была готова стать замужней, но... Готовность оказывалась односторонней, и как только Нора Львовна обнаруживала это, она бросала своего избранника, медлительного и нерешительного, но жить вне брака не соглашалась - как можно?! А когда в сорок пять стала ягодкой опять, ее позвал замуж чудесный человек, известный кинорежиссер... ну, такой-то такойтович.
Нора Львовна была женщиной очень видной, высокой, пышноволосой, где надо - округлой, да еще умной и своевольной. Она не признавала "бабьей" одежды, а только - "женскую", длинные юбки, шелковые блузы. Никогда бы не надела вязаную кофту с обвислыми рукавами или мохеровую шапку, которую, как ни старайся, "надеть" нельзя, можно только "нахлобучить". Нет, Нора Львовна носила шляпы, и к шляпам - все остальное. А уж авторитет и влиятельность были у нее... почти неженских размеров, вся Москва была в руках администратора Дома кино.
Наш режиссер, такой-то такойтович, в то время сам уже возвращался с ярмарки жизни. Ему хотелось подзарядить батарейки, вот он и соблазнился зрелыми округлыми чарами Норы Львовны: "у вас такие формы, такие формы... что уже переходят в содержание!", шептал он. Словом, ушел от своей ссохшейся тихой мышки - к кошке, пушистой, веселой и энергичной. А чтобы иметь новую жену всегда под рукой, пригласил ее на свою очередную картину - кем? Само собой, администратором.
Так до своей отставки Нора Львовна и руководила съемочным хозяйством - от фильма к фильму. И была нарасхват - умела налаживать дело.
Только чего ей это стоило! Нора Львовна не принадлежала себе - съемочная группа становилась ее семьей. Неудачницы плакали у нее на плече, обиженные искали в ней поддержку. Кого-то надо было мирить, кого-то лечить, за кем-то ехать. А звонки, гостиницы, билеты - все на ней. Крутилась как белка и не заметила... что собственный муж стал потихоньку предпочитать Норе Львовне Лидочку Иванну, актрисулю, сильно молодую и мало одетую. Потом, правда, оставил ее - видимо, подрастать, и переметнулся к более солидной Вере Владимировне.
Что было делать? А ничего, дело житейское. Нора Львовна стала сама - вечерами, в постели - предпочитать мужу, ну, например, Джона Ивановича Апдайка или Альбера Евсеевича Камю. А потом и вовсе собрала вещички мужа, все до последненго носочка, и выставила за дверь. "Ты не так поняла..." - глупо плакался муж на лестничной площадке, скребся-скребся, но в итоге подхватил чемодан и ушел. Наверное, все-таки, к Вере Владимировне, хотя, какая разница.
Но мы помним, что он был чудесным человеком, все свое унес с собой, а ненужную ему и очень пожилую "девятку" оставил Норе Львовне.
Вот на этой "девятке" и была обнаружена под забором - Хряпа.
Нора Львовна несколько дней ездила, кружила вокруг да около собаки, размышляла, взвешивала. И вдруг - ну, как после этого говорить, что Бога нет! - наткнулась в одной статье на такую сентенцию: до тех пор, пока вы не полюбите животных, ваша душа останется неразбуженной! Сейчас же села за руль, нашла собаку - та трусила по тротуару рядом, и не убегала вперед, и не отставала, а когда машина остановилась, села у двери. Нора Львовна расстелила на правом кресле газетку, открыла дверь, грязный пушистый шарик и вспрыгнул на сиденье - без всяких уговоров!
- Так и живем уже целый год, - закончила рассказывать Нора Львовна. - Только Хряпа моя - шлендра, любит улицу. Но я и рада выйти с ней лишний раз, подышать воздухом.
...Они легко и крепко подружились. Нора Львовна всегда была рада напоить и накормить Милу вечером, когда та забегала после работы. Мила отвечала добром на добро, приносила то курочку, то сетку апельсинов. И всегда - с присказкой: две взяла, одну - вам. А, в сущности, какие это были разные женщины, раз-лич-ные! И дело не только в возрасте.
Если присмотреться к слову "различие", его легко можно разбить на части - разные лики, разные личности. А если присмотреться к "разным личностям"? То можно представить, что, например, одна личность при встрече вместе с приветственным "здрасьте" способна спросить языком ахматовской поэзии: "отчего ты сегодня грустна?" А другая личность вместо ответного "здрасьте" может сказать конкретным языком прозы: "а пошла бы ты...!"
Но это мы так, фантазийно...
Мила как раз не была грубой с Норой Львовной - никогда. Ей, надо сказать, очень шло ее имя. Гибкая, с длинными каштановыми прядями, с мягкими ямочками на щеках она тоже была, как когда-то Нора Львовна, кошечкой, только, пожалуй, сиамской. В ней чувствовалась постоянная настороженность, как бы кошка, которая себе на уме.
Но и Мила вечерами понемногу рассказывала о себе. Совсем не так, как Нора Львовна - со смешком и иронией, а с надрывом, со слезой в голосе. Не говорила, а выговаривалась.
Потому что, ее истории были куда грустнее.
Вы. Нора Львовна, наверное и не знаете, где такой городок - Приокский. Правильно, при Оке, догадались, но он такой маленький и затурканный, что его даже и на карте нет. А я в нем родилась. Теперь, правда, родственники говорят, что он стал больше, даже шестнадцатиэтажки появились, и есть даже сити-бар, блин! И дискотека. Вас, Нора Львовна, могут шокировать мои слова, но я вам так доверяю, так доверяю... прям как матери, правда. Ой! Не хочу о матери говорить, я ее ненавижу! Прямо аж скрип в зубах - такая злость на нее берет. А другой раз вспомню - так жалею, так жалею, реветь готова.
Мать моя была всегда одинокая, несчастная, безвольная. Все ее обманывали, на работе недоплачивали, жила в бараке. Она рассказывала мне, как пыталась выбраться из нищеты.
Умора! Работала она тогда в пошивочном ателье закройщицей. А что, нормальная специальность, только у нее все из рук валилось. Однажды пришла на дом к богатой клиентке и ахнула: ковры, зеркала. И запала на ковер! Вот, если у нее был бы ковер! Размечталась. У самой в доме лишней простыни нет, обои клочьями. Но - пошла на вторую работу ночной санитаркой, стала копить. Копила, копила, а что получилось? Как всегда - облом...
По городу вдруг разнеслась новость - в универмаг завезли ковры, Завтра - продажа. И вот к восьми утра приезжает к универмагу грузовик, останавливается за углом, опускает борта и вывешивает три-четыре ковра - образцы. В кузове сидит кассирша за кассой. Мол, это для того, чтобы не было толкучки внутри. Выстроилась очередь, мать - первая, Отдали деньги, получили чеки и стали спокойно ждать девяти часов. Наступило девять, водитель с кассиршей втащили ковры обратно, подняли борта, и спокойно отчалили. Двери универмага открылись, счастливая толпа направилась в сектор ковров. Где ковры? Какие ковры? Мошенников и след простыл... Представляете?
Неудачи просто преследовали ее, ей не везло ни с начальством, ни с соседями, ни с подругами. А, главное, с мужиками, которые время от времени прибивались к нашей "неполной семье". Кто был моим отцом, мать и сама не знала точно. У меня были отчимы, я могу с десяток насчитать разных моих отчимов. Они мелькали, как артисты в цирке. И в доме была не жизнь, а цирк, то слезы, то кутеж и хохот. А когда очередной отчим куда-то уплывал без объявления войны, мать - в крик. Целый день вой, слезы, проклятья и - водка, водка, водка.
Мне скоро двадцать семь. Десять лет назад я еле дождалась аттестата зрелости, чтобы рвануть, куда глаза глядят. Мать выгоняли с работы после первой зарплаты - она ее пропивала и забывала, где работает. Докатилась просто до сторожихи. А у меня ни джинсов, ни приличного свитера, я даже заколки крала у подруг.
Три года назад она умерла. На похоронах две мои подружки, Ирка и Женька, предложили жить в Москве вместе, скинуться на жилье. Так и сделали, я ушла из общежития, нашла комнатенку и они приехали ко мне. Но несчастья, как символ Приокска, липли к нам. Погибла Ирка. Как - не буду вас, Нора Львовна, расстраивать подробностями. Да и вообще, еды, денег вечно не хватало. Но потом выглянуло солнышко - для Женьки. Ей встретился парень, предложил уехать с ним на стройку. Она и кинулась, как в омут. Оказалось, нормально. Я вот в их квартире теперь живу, сторожу...
Сторожиха, как мать. Ой, не дай Бог!
Ну, а мне потом тоже один солидный дядька посоветовал пойти на курсы банковского бизнеса. Пошла, получилось. Теперь я в банке старший помощник младшего подчиненного. Нет, нет, грех жаловаться, и зарплата приличная, и повышение обещают...
Эта дружба с Милой-Милочкой очень омолодила пенсионерку Нору Львовну. У нее появились новые заботы и новые привычки. Теперь она говорила не "мне надо", а "нам надо". И кулинарила с большим энтузиазмом, и переодевалась к вечеру - вдруг Мила заглянет. Приходя на кухню, первым делом отодвигала занавеску - светится ли окно Милы. Если светилось, теплело на душе: вроде одна сидит дома, а вроде и не одна - вон, Мила тоже дома. Сам собой завелся телефонный ритуал: почти каждое утро Мила звонила, спрашивала, как дела, Нора Львовна? Все спокойненько, Милочка, спасибо... И даже музыка в доме возродилась. Как-то, ожидая Милу, Нора Львовна полезла на шкаф, достала ноты, а вечером - как когда-то на киносъемочных посиделках - спела один из своих любимых романсов:
Ямщик, не гони лошадей,
Мне некуда больше спешить.
Мне некого больше любить...
Мила от души апплодировала...
Однажды в "пенсионную" пятницу придумала поехать в банк на "девятке". Забытый жест, что верно, то верно. Но - почему не сделать девочке сюрприз? Та выйдет из банка, а Нора Львовна - раз! и вырастет перед ней как из-под земли: не желаете ли прокатиться по Москве? А может, и в кафешку завалиться?
Приехала задолго до пяти, получила деньги, стала ждать. Ждала-ждала, Мила не появлялась. Мрачного вида дежурная тетка сказала, что Милена Сергеевна по пятницам уходит на час раньше - учится на курсах повышения квалификации.
Сюрприз дал маху. А ведь не говорила, что учится. Но - молодец, Мила. Дай Бог, дай Бог! Умница... А все-таки, жалко - такой план рухнул.
Боже, что это? Куда это я заехала?
Нора Львовна буквально наткнулась на строительный забор, намалеванная красная стрелка на заборе показывала объезд. Ну, поедем в объезд, нельзя же так раскисать из-за ерунды! Поругала себя: без паники! Но объезд закончился, а куда сворачивать, неясно. Названий улиц не видно - стемнело. Решила ехать прямо до первого крупного перекрестка.
И вдруг впереди в свете горящего фонаря увидела толпу. Молодые девчонки, ну просто, райские птички, щебетали, смеялись, приплясывали. Весело. Свадьба, что ли? Или новоселье у кого, подумала Нора Львовна и сама повеселела.
Неожиданно ехавшая впереди машина резко затормозила и припарковалась. Появился силует водителя, он издали махнул кому-то. Одна из райских птичек отлетела от толпы и впорхнула в машину. И тут Нора Львовна увидела Милу.
Нет, нет... Это только показалось. Девчонка стояла: плечо - о фонарь, бедро - вперед, грудь - вот-вот выпадет из майки. Наглядное пособие - шлюха-профи крупными буквами. Даже Норе Львовне стало ясно, что это за птица, хотя в своей практике столь откровенной картины она не встречала. Появись такая особь в съемочной группе, вылетела бы как пробка. Слава Богу, не Мила.
Нора Львовна нажала на газ, проехала мимо. По дороге успокоилась.
Успокоилась? Стоило Миле через пару дней забежать к ней - сомнения вернулись. Разумеется, с самой Милой Нора Львовна говорить не собиралась, но - ломала голову. Кто ж все-таки стоял у фонаря? Тот же рост, та же гибкость движений, длинные каштановые волосы...
К наступившей пятнице решилась - поеду!
Проделала тот же путь - до банка, потом забор, потом объезд, потом вперед. И вот, пожалуйста, те же щебечущие попугайчики, освещенные фонарем. Переминаются с ноги на ногу, хихикают.
Милы среди них не было!
Нора Львовна аж вздохнула - просто гора с плеч. Расслабилась, прикрыла глаза от облегчения. А когда открыла, увидела поодаль милицейский джип - и как только не приметила его сразу? Но странно, девицы совершенно игнорировали этот атрибут власти - никакого волнения, одни смешки!
Нора Львовна взялась за руль. Боже, что я здесь делаю? Кому была нужна эта слежка! Тошно, стыдно...
Но тут в свете фонаря блеснула полированным боком открывшаяся задняя дверь джипа. Из нее вылезло... тело жирное. В одной руке портупея, в другой - фуражка форменная. На широкой морде - кривая усмешка. Затем появились сначала ножки в сапожках, потом выглянула растрепанная головка, а когда вся фигурка девушки выпрямилась, Нора Львовна и ахнула в голос! Мила!
А та расслабленным шагом, покачивая бедрами и что-то пряча себе за лифчик, направилась к группе подруг. Одна из них подняла ей навстречу руки, ладонями вперед, и Мила с чувством ударила по ним своими ладонями. Обе захохотали.
...Заведя, наконец, двигатель, Нора Львовна, отвернув голову, быстро проехала мимо.
Ходила дома по комнате, в волнении ломая пальцы, и все повторяла: бедная, бедная... несчастная девочка, что ты с собой делаешь, милая Милочка... что ты делаешь!
Совершенно потеряла сон. Все рухнуло, это ясно, прежняя жизнь не может продолжаться. Прежней Милы нет... Но ведь ее надо спасать!
Наступило воскресенье. Нора Львовна еле дождалась его и сразу с утра позвонила:
- Доброе утро, Милочка! Ты можешь придти ко мне?
- А что случилось, Норочка Львовна?
- Ничего. Поможешь мне Хряпу найти.
Они обогнули ненавистный пустырь за домом, спустились по битому непроезжему переулку вниз на соседнюю улицу и подъехали к магазинчику у бензоколонки.
- Я же тебе говорила, моя Хряпа - шлендра хорошая, обожает злачные места. Я видела, она шмыгнула в эту злосчастную дырку в углу двора. Она должна быть здесь!
Тут совершенно не ко времени начал сыпать противный мелкий дождь. Не тот, из песенки, "нормальный летний дождь", а тот, что трусливо зависает в воздухе, превращаясь в мокрую пыль, его не видно и не слышно, но от него сыро и туманно.
Дворники у "девятки", само собой, отсутствовали - весь обзор заслонил не только дождь, а еще громадный грузовик, стоявший на заправке. На фронтоне магазинчика виднелся только кусочек названия: "...дукты". Но вот водитель сел, наконец, в кабину, грузовик отъехал и им открылся... шикарный пейзаж. За стеной милого уютного магазинчика выросла помойка, достойная стать лучшим кадром "жесткого" кино! Размером - выше крыши, а уж содержание... Мятые канистры, размокшая тара, битое стекло, поломанные ящики с остатками гнилых овощей. В растекшейся луже плавают, изображая из себя кораблики, смятые пластиковые стаканчики...
И вдруг в этой куче добра наметилось шевеление - из-под картонной коробки, спасаясь от падающего сверху мусора, задом-задом вылезает... Хряпа. В пасти у нее - разорванный пакет. Сама - как мокрая шерстяная тряпка. Отойдя в сторону, она готовится приступить к трапезе, но вдруг откуда ни возьмись, появляется другой пес и сразу - к пакету. Вспыхивает драка, лай, визг. Дверь магазинчика распахивается, выбегает толстая тетка, размахивая полотенцем, как белым знаменем:
- А ну, пошли отсюда, твари поганые!
Нора Львовна не выдержала.
- Надо спасать! - и, вылезая из машины, закричала, что было сил: - Хряпа, ко мне!
Тетка мгновенно обернулась к Норе Львовне с тем же запалом злости.
- Так это ваша собака? Что ж вы, дамочка, распустили ее! Она тут ошивается у нас, грязь разводит... Домашняя собака называется, А ну, брысь, скотина помоечная!
В ответ Хряпа залаяла, оставляя последнее слово за собой, и описав большой круг вокруг грозной тетки, умчалась вверх по щебенке, к родному пустырю.
Обратно ехали молча.
Мелкая морось, наконец, превратилась в дождь, в нормальный летний дождь. Но он не улучшил настроения.
Нора Львовна вела машину очень медленно, вглядываясь в дорогу меж струй дождя.
- Я не думаю, что этот недостаток в моей Хряпе генетический, - сказала она. - Гены - это ее хвост крючком, ее визгливый лай. А страсть к помойкам просто мерзкая привычка. А, Мила? - Мила молчала. - А с привычками будем бороться. Будем привыкать к поводку.
С трудом преодолели крутой подъем по переулку.
- А вот если вообразить на секунду, что Хряпа не собака, а человек. Женщина, например. Моя соседка... Как та злюка обозвала Хряпу? Скотина помоечная? Вот, если бы я узнала, что моя соседка такая скотина помоечная, я б ее на порог не пустила...
Въехали во двор. Дождик иссяк, не в силах бороться с выглянувшим солнцем. Можно было вылезать. Мила все молчала. Нора Львовна подошла к ней, взяла за подбородок и повернула ее лицо к себе.
- Знаешь, чем собака отличается от человека? У нее нет воображения. Она не может посмотреть на себя со стороны. Не умеет оценить свои поступки. Вот твоя мама, прости меня, ради Бога, будучи вечно пьяной, тоже не могла видеть себя со стороны...
Мила резко отвернула лицо и пошла к своему подъезду.
Она не появилась ни завтра, ни послезатра. И окно ее вечерами не светилось. Это я во всем виновата, разве можно было так оскорбительно, так жестоко с ней... Нора Львовна не находила себе места.
Звонила - телефон не отвечал, ждала после работы у подъезда - безрезультатно. Справилась в банке, ей сказали, что Мила уволилась и уехала из Москвы.
Надо было снова привыкать к одиноким вечерам, ничего не поделаешь. Зато днем, пока еще лето радовало теплом, Нора Львовна подолгу стала гулять с Хряпой - приучала ее к поводку.
Возвращаясь однажды с прогулки, Нора Львовна еще от дверей увидела белеющий сквозь отверстия почтового ящика конверт. Печать с обратным адресом была неразборчива, но Нора Львовна сразу догадалось, что письмо от Милы.
"Дорогая Норочка Львовна!
Простите меня, что я уехала и не попрощалась с вами, но мне было очень плохо в то воскресенье. Я ревела всю ночь, я готова была или вас задушить или самой повеситься.
У меня мало радости было в жизни. Умерла мать, потом подругу зарезал клиент-наркоман прямо в постели, потом я рассталась со второй подругой. Когда Женька уезжала с мужем, она сказала мне - ты тоже вырвешься. Но меня, наоборот, затягивало это болото, прям, как заколдовало. Не могла вырваться. Мне не встретился такой парень-спаситель, как Женьке, но в то воскресенье я поняла, что это вы мой спаситель. Я недаром встретилась с вами, Нора Львовна. Мне ужасно стыдно, но я никогда больше не буду скотиной. Я ужасно каюсь!
Простите меня. И - спасибо за все!
Я вернулась в Приокск, работаю на молокозаводе в экспедиции. В первый же отпуск
приеду в гости - не пустить меня на порог у вас теперь не будет оснований...
Целую вас. Ваша Мила",
Нора Львовна на радостях решила устроить себе праздник. Замесила тесто для своего любимого пирога с курагой, поставила любимый диск с песнями Кикабидзе, не забыла и про Хряпу - приготовила ей ее любимый салат из колбасы с печеньем. И целый день вдохновенно разговаривала сама с собой.
Нет, не сама с собой, у нее была весьма внимательная слушательница.
Видишь, Хряпа, говорила Нора Львовна, - покаялась! Это, знаешь ли, не шутки. Недаром говорят, что весь мир уже спасти не удастся, но отдельного человека - всегда можно! Ой, постой, это ж Бродский сказал. Ну, тем более.
За день Нора Львовна раз десять перечитывала письмо Милы. Ложась в постель, положила его на столик у изголовья. Усмехнулась, отодвигая портрет молодого артиста: вот и тебя, красавца, я когда-то спасла, помнишь, тебе суд грозил?
Спала в эту ночь, впервые за последние месяц-два, крепко, как новорожденная.
Пришла очередная пятница. Нора Львовна получила пенсию, уложила деньги в сумочку, подошла к выходу, и тут ее остановила та самая, мрачного вида сотрудница, что всегда сидела за столом "Информации".
- А ваша подопечная-то влипла! На этот раз уж серьезно. Вся компашка. Видать, мало делилась...
- Кто влип? С кем делилась?...
- Да, Милка! А уж как меня опозорила! Я ж за нее директору словечко замолвила, все-таки землячки... Помогла устроиться в банк.
Нора Львовона стояла, тараща глаза.
- Ну, чего непонятного? Она и меня обвела вокруг пальца! Из Москвы и не думала уезжать. На курсы ква-ли-фи-ка-ции... Теперь я вижу, какие это у нее курсы по ночам...
- Она говорила... ждала повышения... - только и сумела произнести Нора Львовна.
- Ага! Повышение! Из поломойки в полотерки. Она даже школу не закончила. Ну, на этот раз не отвертится, а если еще и травку у них найдут... Вон, можете пойти полюбоваться, сидит в обезьяннике с ночи. Седьмое Отделение... Через два квартала.
Нора Львовна поплелась пешком. Надеялась по дороге придти в себя от шока.
Уже с порога, открыв расшатанную дверь милиции, услышала перебранку. И увидела Милу за решеткой. Четыре девчонки на лавке - райские птички - и она. Хохочет.
- Закрой свой поганый рот!
- А не поганее твоего, сержантик! - Мила легко вскочила и подбежала к решетке: - А то, может, уединимся, сержантик? - И вдруг во весь голос запела:
Ямщик, не гони лошадей!
Мне некуда больше спешить...
Мне некого больше любить!
Нора Львовна попятилась к двери, вышла. И не смогла сдержать рыданий.