Силантьев Роман Николаевич : другие произведения.

Потомки онкилонов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Роман Силантьев

ПОТОМКИ ОНКИЛОНОВ.

(Роман)

"А жизнь такая смешная ты, книжка.

А в ней конца-то счастливого нет.

А я совсем ещё юный мальчишка,

А душе моей тысяча лет".

(слова из песни...).

   1 часть
   Когда измученные долгим переходом сквозь торосистые льды путешественники, наконец-то достигли Казачьего, всем троим мужчинам, тем ни менее, было очень интересно наблюдать реакцию Аннуир на первое же поселение тех людей, с которыми она решилась связать свою дальнейшую судьбу. Увидев наземные жилища, покрытые тёсом, дранкой, а некоторые и ещё какими-то плоскими листами, похожими на кожу, но, как потом оказалось, это было железо, она остановилась в изумлении и пыталась что-то сообразить или представить. Потом она повернулась к Семёну и весь вид её выражал немой вопрос, на который он тут же ответил.
   - Вот, Аннуир, в таких жилищах живут здешние люди.
   - А откуда это идёт дым? - Спросила она.
   - Это труба, сложенная из кирпича...
   - Кирпича?.. Кто это такой?.. - Удивилась Аннуир.
   - Я потом тебе всё объясню и покажу. Сейчас же, поверь, у меня совсем нет сил.
   Аннуир всё поняла и, приученная своим воспитанием не задавать мужчинам лишних вопросов, чтобы не сердить их, она умолкла. Тем более что усталость чувствовала и она сама тоже. Все её члены были, словно налиты какой-то необъяснимой тяжестью, которую ей ещё никогда не приходилось испытывать раньше. Долгий изнурительный переход утомил и её, девушку из дикого племени, привычную, казалось бы, ко всему. Но, как показали события последнего времени, белые люди были способны на многое, что её сильно удивляло.
   То, как они заставляли себя преодолевать тяжелейшие препятствия, удивляло и восхищало её. С ними и она чувствовала себя сильнее, чем раньше, увереннее. И больше всего ей нравилось в белых людях их спокойствие и умение находить выход из, казалось бы, совсем безвыходных ситуаций. Для Аннуир белые люди теперь стали действительно похожими на Богов. Сейчас, преодолев такое(!), она была уверена, что белые люди могут всё, ведь раньше она считала, что всё могут только Боги.
   Пока она так размышляла, они добрались до одного из домов, стоящего несколько в стороне от других. Спереди этого дома было три окна, закрытые деревянными решётками, между которыми были вставлены прозрачные и гладкие льдинки. Аннуир снова удивилась сообразительности белых людей и с интересом поглядела снова на своего суженного. Семён только улыбнулся ей и, подмигнув, всем видом показал, что чудеса для неё ещё только начинаются.
  
   Жилище, возле которого они остановились, принадлежало местному жителю Никифорову, у которого и были на поселении Матвей Горюнов и Семён Ордин. Здесь они расстались с Гороховым, которому предстояло вернуться к своей старой жене. Вид у него был подавленный и угрюмый. Всё последнее время он вспоминал Раку, свою онкилонскую жену. Такое сильное впечатление она произвела на него там, что теперь он и не знал, как вернётся к свой сварливой бабе. И хотя близости у него с Раку не было и не могло быть по их уговору с вождём племени анкилонов Амнундаком, однако в поведении Раку в быту было столько превосходства над его старой женой, что всё остальное казалось уже не важным. Раку умела делать всё то, что положено делать жене и без лишних слов со всем этим справлялась. Иногда Горохову даже казалось, что всё это делалось по волшебству, а не руками его наречённой - так все исполнялось беспрекословно и незаметно. Из-за этого-то он чуть было и не остался у онкилонов. Ах, если бы не катастрофа, которая постигла этот благодатный когда-то остров.
   Матвей и Семён с пониманием смотрели на своего товарища. Наконец, они обнялись, и Горохов потащил свои нарты дальше. Остальные вошли в избу.
  
   Для Аннуир всё было необычно и интересно. Когда они вошли в жильё белых, она увидела совсем не то, что ожидала увидеть. Ничего привычного, для неё, здесь не было. Посреди жилища, которое, хоть и уступало размером их землянкам, всё же казалось довольно просторным, так как в ней было меньше народу, стояло странное сооружение, в середине которого пылал жаркий огонь. И, может быть от этого, в жилище было довольно тепло.
   Их встретили хозяева: мужчина и женщина средних лет. Мужчина был одет так же, как и те белые люди, которые когда-то появились у анкилонов. Женщина же была одета совсем иначе. Фланелевый халат и вязаный жакет хозяйки дома были для Аннуир настоящей экзотикой. Повязанный же спереди передник, особенно его форма, вообще вызвал у неё восхищение. Она сразу же поняла, что и белые женщины тоже очень сообразительные. Надо же - сумели додуматься, как не пачкать себя ничем, занимаясь обычной стряпнёй. Нет, белые люди воистину становились полной загадкой для неё.
   И пока мужчины здоровались и обнимались с хозяином дома, Аннуир успела заметить ещё одну роскошную вещь, которая была на ногах женщины. Так как в доме было действительно тепло, то она была обута не в привычные меховые пимы, а в хорошие, добротные кожаные туфли, да ещё с каблуками. От этого женщина казалась несколько выше - Аннуир сразу это уловила, и это тоже вызвало у неё восторг.
   Наконец дошла очередь обратить внимание и на Аннуир. Марфа Игнатьевна, жена Никифорова, сказала, обращаясь к мужчинам:
   - Довольно вам обниматься, раздевайтесь и мальчик ваш пусть разденется.
   Семёна и Матвея рассмешило такое заявление и то, что их спутницу приняли за мальчика. Собственно, Аннуир и была одета в одежду оставшуюся от погибшего Павлуши Костюкова. Но Семён быстро унял свою смешливость и, взяв за локоть Аннуир, торжественно её представил хозяевам жилья.
   - Позвольте друзья вас познакомить... Это Аннуир - моя невеста... - Аннуир, это Иван Иванович - хозяин нашего жилья.
   Аннуир округлила глаза, выразив смятение. Семён сразу понял, что это будет ей очень сложно даже произнести, и тут же поправился:
   - Это Ваня.
   Аннуир вдруг вся просветлела и произнесла:
   - Ва-ня-а...- Было видно, что ей понравилось имя. Она ещё раз его повторила, а Семён представил ей Марфу Игнатьевну, но снова поправился и Сказал проще:
   - Марфа.
   - Марфа, - повторила Аннуир и улыбнулась так приветливо, как могла это делать только она, чем, собственно, она и нравилась Семёну очень.
  
   Неожиданные гости приехали в самый раз к "Покрову дню", а это значит, что топилась баня. Здесь бани были как бы общими на два-три дома. Топили их не так часто, но, пока все не вымоются, баньки топились непереставая. Иван Иванович быстро сбегал к соседям и выяснил, когда можно будет пойти мыться. Мужчины обрадовались такой, неожиданно приятной, возможности и только Аннуир не понимала о чём идёт речь. Семён, как смог объяснил ей, что всё это значит, и тут же стали выяснять, кто сможет свести Аннуир в баню и показать ей, что и как всё делать. В результате долгого объяснения Марфа Игнатьевна согласилась сделать это сама, попеняв Семёну, мол, что он за жених, если стесняется свести невесту и помыть в бане.
   На что Семён серьёзно ответил:
   - Аннуир доверилась мне - белому человеку - так как же я могу обмануть её доверие и пользоваться её неосведомлённостью. Вот повенчаемся - тогда это будет и мне приятно, да и Аннуир не сможет в последствии меня ни в чём упрекнуть. Ведь, рано или поздно, она узнает все наши обычаи и тогда может меня упрекнуть, что я поступил не по обычаю. Зачем мне это нужно.
   - Ладно-ладно! - Сказала Марфа Игнатьевна. - Я уже всё поняла. Только как же вы будите венчаться - она же не крещённая?
   - А мы её окрестим и сделаем это, как можно красивее...- Ответил Семён.
   - Ну, всё - сдаюсь. - Отшутилась Марфа Игнатьевна. - Вижу, что у вас это всё серьёзно.
   - Ещё бы! - Вмешался Матвей Горюнов. - Зачем бы он её тащил в такую даль, да ещё в таких жутких условиях?
   - Да-а! - Протянул задумчиво Иван Иванович. - Честно говоря, я не думал, что вы вернётесь, простите, конечно, за прямоту. Мне ваша затея казалась совершенно безумной.
   - Почему "казалась"? - Поддержал его Матвей. - Она такой и была. Просто мы уж такие неисправимые.
   - Зачем так строго? - Возразил Семён. - Мы - прежде всего, учёные. А, кроме того, мечтатели и романтики. Сейчас весь народ российский ищет выход из тупика, в котором оказалась Россия, а в каждом деле, как говорят в народе: "Танцевать следует от печки", - то есть от истоков. Вот мы и изучаем истоки.
  
   Во всё время этого разговора, Аннуир внимательно наблюдала за беседовавшими. Она ещё далеко не всё понимала в их речах, а потому старалась улавливать тональность беседы по выражениям лиц, по глазам и жестам. Этот язык ей был неплохо знаком. И, нужно сказать, что он мало изменился в человеке с тех далёких времён. Такой факт заслуживал внимания учёных, но для Аннуир это всё было лишь проявлением её природной сущности.
   В то же время Марфа Игнатьевна приготовила все для посещения бани. Обращаясь к Семёну она сказала, что всё готово для омовения - пусть Аннуир берёт своё бельё и пойдём.
   Семёну пришлось объяснить ситуацию, что вся одежда Аннуир осталась там, на далёком острове. Аннуир внимательно слушала его и на её глаза сами навёртывались слёзы. Но она умела владеть собой и не промолвила ни слова. Семён только погладил её по голове и прижал к себе.
   Марфа Игнатьевна, не долго думая, открыла свой наследственный сундук и, смерив взглядом габариты Аннуир, полезла в самый низ содержимого сундука. Ростом они с Аннуир были почти одинаковы, а вот в комплекции немного расходились. Марфа Игнатьевна была такой лет 20 назад. Вот она и отправилась в "геологические" отложения своего сундука, соответствующие тому времени.
   Уверенной рукой в течение трёх-пяти минут она собрала целый узелок необходимых, как она считала, вещей и тут же вручила их Аннуир. Они ушли. Аннуир ещё в своей мужской одежде, накинув лишь меховые куртку и шапку, а Марфа Игнатьевна свою шубейку, да толстый пуховый платок.
  
   Мало кто из писателей отваживается описывать то, что происходит в русской бане, когда там моются женщины. Ведь это так трудно найти слова, которые могли бы, хоть как-то, отразить то таинство и священнодействие, которое там происходит. Женщины, именно, священнодействуют над живым "мрамором" своих тел, над своими волшебными волосами...
   Нет, всё это непостижимо, недоступно и я не берусь за такое сложное дело, но впечатления нашей героини - Аннуир - заставляют, хотя бы заглянуть туда.
   Аннуир, почувствовав привычное паркое тепло предбанника, когда они вошли туда, сразу заулыбалась. Марфа Игнатьевна молча указала ей, куда положить узелок и стала раздеваться. Аннуир, увидев, как быстро та выскользнула из своего халатика и, повернув на себе странное приспособление, поддерживающее её пышные груди, стала его отстёгивать, поняла, что и ей нужно тоже раздеться.
   И хотя к своей мужской одежде она успела уже немного привыкнуть, так как переход их длился достаточно долго и, время от времени, всеми застёжками приходилось пользоваться, всё же её раздевание длилось несколько дольше, чем у Марфы Игнатьевны.
   Та, довольно быстро и ловко отделила от себя грудную поддержку и выпустила на волю пышные женские груди, совершенно русского разлива, размером с Аннуирово бедро. И Аннуир впилась в них изумлённым взглядом. У всех пожилых женщин анкилонок груди съёживались и только слегка напоминали о том, что они есть. Здесь налицо была неприкрытая демонстрация женских прелестей, да ещё в таком размере, что мужчины-онкилоны все бы от изумления и восхищения упали бы на колени перед такой богиней.
   Марфа, заметив её изумление, нарисовала немой вопрос на своём добром лице.
   Аннуир протянула руку к её груди, погладила её и тут же причмокнула губами, выразив своё восхищение. В свою очередь Марфа только рассмеялась. Но Аннуир, продолжая выражать свои впечатления, приложила свою смуглую руку к белой руки Марфы и всем видом показала, что восхищена цветом её кожи.
   - Вот глупая! - Отмахнулась Марфа. - Знала бы, как мы летом мечтаем подзагореть, хоть чуть-чуть, чтобы быть такой, как ты сейчас?..
  
   Наконец они вошли в саму баню. Аннуир сразу окунулась в долгожданное влажное тепло. Она порядком соскучилась по летнему температурному комфорту, когда можно было гулять почти без одежды. Вот сейчас было здесь почти так же, как на далёкой Земле.
   Потом она стала осматриваться и удивляться, чего только не выдумают белые люди. Слева от входа жарко топилась большая печь, на которой стоял большой котёл с водой, от которой шёл пар. Дальше была большая лавка, очевидно для того, подумала Аннуир, чтобы на ней сидеть. Но за ней, и над ней был большой настил из гладкого дерева. Назначение его было пока не ясно.
   Марфа пригласила её сесть на лавку, не забыв показать, как это делать. Аннуир последовала её совету, и оказалось, что сидеть на ней было очень удобно - куда удобнее, чем на полу. Ну и белые! - продолжала восхищаться Аннуир.
   Тем временем, Марфа вышла и тут же вернулась с двумя высушенными вениками. Она положила их в круглую деревянную посудину и залила горячей водой, от которой так и струился пар. Видимо вода почти кипела. Всё это могло бы встревожить Аннуир, но за столько дней пребывания с белыми людьми, она уже привыкла к тому, что они не делают ничего неприятного ни ей, ни друг другу.
   Дальше Марфа указала ей на вторую большую скамейку, которая была выше, сказав:
   - Полезай на полок.
   Аннуир указала на эту широкую скамью и всем видом выразила вопрос: "Туда?".
   Марфа кивнула утвердительно. Аннуир послушно взобралась выше и уселась снова. Марфа указала ей, что нужно лечь. Девушка последовала её указанию и легла.
   Всё это было очень странно и необычно, но такие уж были эти, белые люди, что от них можно было ждать любых чудес. А тем временем, Марфа одела рукавицу и открыла какую-то чёрную дырку, отняв тяжёлую заслонку. Потом она набрала полный ковш воды и с размаху плеснула её в эту чёрную дыру. Раздался звук, похожий на взрыв и тут же из этой чёрной дыры вырвался на свободу пар, обдавший Аннуир таким жаром, что она вмиг соскользнула с полка на скамью и продолжала лежать на ней, тесно прижавшись.
   Марфа взяла один веник из лоханки, так она называла деревянную посудину, и сама залезла на полок и стала усиленно хлестать себя этим веником. Для Аннуир зрелище это было совсем не понятно. Она повернулась лицом к верху и следила за действиями Марфы с большим интересом.
   Когда температура на полке стала понижаться, Марфа слезла вниз и предложила Аннуир подняться туда. Та опасливо хотела возразить, но любопытство взяло верх. Раз с Марфой ничего там не случилось, значит, и она сможет вытерпеть.
   Марфа уложила её на полке и стала сама, но уже легонько прогуливаться по её спине и заду веником, то делая пожарче, то, поглаживая, охлаждать. Постепенно приятная истома стала охватывать всё тело Аннуир и она, вдруг почувствовала, что сама летит куда-то вверх. Когда вся эта церемония закончилась, Марфа, указав Аннуир следовать за ней, выскочила на улицу. Со всего разбега она упала всем своим горячим телом в снег, потом резко перевернулась на спину, вскочила и побежала снова в баню. Аннуир в точности повторила все движения и тоже скрылась внутри. При этом обе, от остроты ощущений, взвизгнули, да так, что могли перепугать кого угодно, если был кто рядом.
  
   Далее Аннуир, когда прошло приятное покалывание на коже от воздействия разных температур, стала уже все действия повторять за Марфой Игнатьевной. Одновременно она наблюдала за тем, как Марфа справляется со своей несоразмерной грудью. Но, оказалось, она почти их не замечала. Привычным движением она закидывала то правую грудь, то левую на противоположное плечо, чтобы помыть то, пространства, что было под ними. При этом она ещё что-то тихо напевала про себя.
   Но особенно Аннуир понравилось мыть волосы в, почти горячей, воде. Намыливаться она уже умела, но здесь Марфа ей дала в руки скомканную мочалку и показала, как всё нужно делать. При этом, сама Марфа теперь: то что-то причитала негромко, то охала, то просто тяжело вздыхала. Аннуир стала повторять за ней и звуки. Марфе показалось, что та её дразнит. Она засмеялась после очередного вздоха и шлёпнула Аннуир шутливо по заду и погрозила пальцем.. Та встрепенулась, но быстро всё поняла и обе рассмеялись...
   Потом они уже сидели в предбаннике и отдыхали от принятой экзекуции жаром. У обеих был на голове толстый шлык из полотенца и волос. Откуда-то появился кувшин с квасом. Аннуир отведала и этот сюрприз белых людей. Он пришёлся ей по вкусу, после всего обряда с паром и жаром, прохладительный напиток пришёлся к месту и во время. Так что всё было удивительно здорово придумано этими белыми людьми.
   Потом они стали одеваться. Аннуир развернула свой узелок и стала рассматривать предметы туалета, которые ей были ещё не знакомы. Поддержку для грудей она узнала сразу и попробовала её надеть, но что-то не получалось. Снова Марфа пришла на помощь и вскоре лифчик, трусики, трусы и панталоны оказались на своём месте. В остальном Аннуир разобралась сама. Ей очень нравился фланелевый халат, но в ещё больший восторг она пришла, когда ей на ноги натянули шерстяные толстые носки, потом надели теплые и длинные женские панталоны, а вместо старых истоптанных кожаных пим, были лёгкие меховые пимы. Всё это хранилось в сундуке Марфы, и самой ей было уже не пригодно. Однако и им пришёл черёд вновь послужить женской красоте и удобствам.
  
   Когда женщины пришли из бани, они услышали традиционное: "С лёгким паром!",- и тут же мужчины отправились мыться. Марфа заметила, что они успели уже пропустить по сто грамм за встречу, но не стала сердиться. Встреча действительно была удивительной, так как они вернулись, почитай, с "Того Света".
   - Мужички наши уже "клюнули", - сказала Марфа, а мы с тобой попьём чайку.
   Аннуир уже стала понимать, что у белых людей существует связь однозвучных слов, так что сразу сообразила, что речь идёт о чае. Что такое чай она уже знала. Они разделись. Марфа принесла откуда-то из-за печки пыхтящий и фыркающий самовар. Аннуир он показался очень красивым: медный и хорошо начищенный
   к "Покрову дню". Пока они пили чай, да ещё с сахаром и круглыми лепёшками с дырками в середине (баранками), Марфа объяснила, как могла, что такое "Покров день".
   - Это праздник в честь того, что небеса покрыли Землю-матушку снегом, чтобы защитить её и всё, что в ней есть, от суровых северных морозов.
   Аннуир, как ни странно, поняла. После же чаепития, они принялись готовить всем ужин. Пироги у Марфы были уже готовы, а вот мясо, яичницу на сковороде, - всё это предстояло приготовить. Мясом Марфа занялась в первую очередь. Она ничего не объясняла, так как времени до прихода мужчин оставалось немного. Аннуир всё понимала и только наблюдала, как та всё делает.
   Вскоре на натопленном сале заскворчали куски мяса, засыпанные белым репчатым луком и ещё чем-то. От блюда стал исходить приятный запах. Но вот Марфа взялась за яичницу. Тут Аннуир снова пришла в восторг от умения белых людей просто и быстро приготавливать это блюдо. На шипящее сало с подрумяненным луком, яйца ложились ровными кружочками и выглядели так красиво, что Аннуир пришла в полный восторг.
  
   Когда пришли мужчины, на столе уже стояла сковорода с яичницей, Которая ещё шипела, и такая же, полная мяса в "луковой шубе". Были расставлены белые кружочки по числу едоков. Позднее Аннуир узнала, что это - тарелки. Странное и непонятное название, но вещь, как оказалось, очень нужная. Как, собственно, и вилки с ложками. Особенно, когда появился чугунок с картофелем. Но, как успела она заметить, конца и края выдумкам белых не было предела.
   Появились откуда-то блестящие, как ледяные, цилиндрики (стопки), в которые Марфа моментально разлила воду, и всем было предложено выпить её за успешное возвращение. Аннуир посмотрела, как, путём быстрого опрокидывания, с этой водой справились мужчины, и тут же сама проделала всё, как они...
   Когда прошёл шок от этого безумного глотка, она, с навернувшимися слезами на глазах, посмотрела на своего Семёна. Тот искренне извинялся, что не подумал совсем о том, что Анюшка (так он стал звать её) ещё не знакома с этим напитком. Он хлопотливо стал предлагать ей быстрее закусить то кусочком мяса, то капустой квашенной. Она всё не глядя принимала в рот, и всё ей очень нравилось. Но не успела Аннуир сделать и пару глотков пищи, как откуда-то изнутри её стал подниматься большой неудержимый ком-озорник, который тут же заставил её невольно улыбаться всем подряд. Когда же совсем непроизвольно она выронила свою вилку, её это так развеселило, что она стала смеяться, да так звонко, что невольно развеселила всех присутствующих. Горюнов смеялся до слёз. Ему тоже было никак не остановиться. Видимо столько дней, проведённых без простого обычного смеха, сказались и, естественно, прорвались, сейчас, навёрстывая всё упущенное.
   Ордин, когда понял, что ничего страшного не произошло, сам стал хохотать. На него тоже подействовала стопка так сильно, ведь столько дней они обходились без этого зелья. Он смеялся сам над собой, над Аннуир, над Марфой Игнатьевной, которая по привычке разлила всем поровну.
   А Аннуир, не успев закусить, как следует, вдруг вскочила и пустилась в свой привычный танец, которые все женщины исполняли в своих жилищах. Семён Ордин хотел её остановить, но Горюнов удержал его. А Аннуир, по мере того, как ей становилось жарко, стала снимать с себя всё. Через минуты две она уже осталась в одних маленьких трусиках, которые не трогала, как пояс стыдливости. Её красивое, юное, смуглое тело извивалось в таких невероятных движениях, что невольно все засмотрелись.
   Когда Аннуир закончила свой танец, она опустилась совсем на пол и лежала уже без движения, словно заснула. Семён осторожно присел возле неё и, приподняв её головку, ласково и вопросительно смотрел на неё. Она открыла глаза и хотела приподняться, но Семён опередил её жарким поцелуем, который ещё не позволял себе ни разу. Аннуир застыла в приятном изнеможении. Но, когда первое впечатление от такого действия прошло, она, в порыве благодарности, обняла его за шею.
   Семён поднял её на руки и усадил на кровать, стоявшую неподалёку. Затем он стал поднимать её одежду, и Аннуир поняла, что ей нужно одеться. Опять вышла заминка с лифчиком, но Семён помог ей с ним справиться.
   Когда они оба вернулись за стол, все уже усердно закусывали. Семён, продолжая ухаживать за ней, как за ребёнком, стал подкладывать ей всё, что было на столе. Праздник возвращения продолжался.
   Хорошо закусив, Аннуир немного пришла в себя - действие хмеля несколько ослабло, но не полностью. Это она чувствовала сама, да и понимала по любопытным взглядам присутствующих, что с ней что-то не так. Семён поспешил её успокоить, сказав:
   - Ничего, Аннуир, теперь ты поспишь и завтра всё - как рукой снимет.
   - Как это? - Выразила она своё недоумение.
   - Это у нас так говорят, когда хотят уверить, что всё пройдёт. Хмель, который тебя сейчас немного растревожил, вывел из равновесия, к утру весь выйдет. Будет снова хорошо.
   - А мне хорошо! - Категорически заявила она, чем снова всех рассмешила.
  
   Утром Аннуир проснулась внезапно, как от толчка. Она с ужасом почему-то представила себе, что проспала и не приготовила завтрак мужчинам. Хотела уже вскочить, но, вдруг, оглядевшись, она стала понимать, что находится в чужом доме, и где и что и как делать, ещё не знает. Эта мысль её остановила. Она снова стала оглядываться. Лежала она на высокой, по её понятиям, кровати. Укрыта была одеялом в белом пододеяльнике, что очень её удивило и обрадовало. Под ней была белая простыня и подушка, мягкая, как пух.
   Так вот, как спят белые люди! Эта мысль и сам факт очень поразили её. Потом она заметила, что на ней была надета, опять же, чистая и белая ночная рубашка. Значит, отметила она про себя, белые люди не спят голыми. Это интересно. И тут же она спросила себя мысленно, а как спит Семён? Аннуир стала оглядываться вокруг, ища Семёна, но в комнате больше никого не было видно. И только внизу, у самой кровати что-то мелькнуло. Она повернулась и посмотрела вниз. К её большому удивлению, там, на меховых шкурах, спал Семён. Это было совсем удивительно. У онкилонов, скорее жена оказалась бы в ногах у мужчины, чем наоборот.... Значит, у белых людей к женщине относятся совсем иначе. Это поразило её, но в то же время, всё это было очень приятно.
   Аннуир повернулась на спину и стала размышлять дальше. Почувствовав зуд в районе коленки, она протянула руку и почесала свою коленочку. При этом она, вдруг, испытала совсем новое ощущение. Прикосновение к собственному телу было не только приятно, но и вызывало сладкую истому во всех членах. Она провела рукой по всему бедру, приподнимая ткань ночной сорочки - эффект был поразительный. Ничего подобного раньше она не испытывала. Когда же её пальчики коснулись левой груди, из неё невольно вырвался вздох, полный сладкой неги и приятной истомы.
   В это время проснулся Семён. Он повернулся в сторону Аннуир и встретил её приветливую улыбку. Она засмеялась и, зарывшись в одеяло, взвилась вся, вытянувшись потом во весь свой рост. Так ей хорошо и приятно было сейчас.
   - Доброе утро, Аннуир! - Произнёс Семён. - Ну, как спалось?
   - Кто такая добрая утра? - переспросила Аннуир, повернувшись вновь к Семёну.
   - Ни кто такая, а что такое? - поправил её Семён и пояснил. - У нас принято утром желать друг другу, чтобы утро было добрым и не приносило несчастий и неприятностей человеку. Поняла?
   - О! Я поняла. Это хорошо! - И помолчав некоторое время, она добавила, - я теперь тоже буду тебе такое говорить.
   - Говори.
   - Сейчас?
   - Ну, можешь вечером...
   Аннуир засмеялась, видимо поняв, шутку. Потом она посерьёзнела и торжественно произнесла:
   - Доброе утро! - Она хотела ещё что-то сказать, но помедлила, а затем спросила, - а как тебя называла твоя мама?
   Слова она произносила осторожно, как бы проверяя, всё ли правильно она говорит.
   - О, мама называла меня по-разному. Вообще наш язык позволяет изменять слова и придавать им разные оттенки.
   - Как это?
   - Вот, если мама сердилась на меня, она называла меня: "Сёмка, - и добавляла ещё, - Негодник".
   - А как по доброму?
   - Сёмушка, Сёмочка, Сёмчик.
   Аннуир повторила про себя эти, сложные ещё для неё, формы имени её суженного, а потом спросила?
   - А мне можно тебя так называть?
   - Конечно, Душа моя! Тебе всё можно - ты же у меня единственная и любимая.
   - А почему ты не сказал: "Жена"? Я же твоя жена?
   - Вот, как только мы с тобой повенчаемся, ты станешь тогда по всем законам моей женой.
   - Но наш вождь нам разрешил уже?..
   - Видишь ли, мы сейчас живём в другой стране и тут другой вождь, который без разрешения Бога, не позволяет мужчине и женщине быть мужем и женой.
   - А где этот вождь?
   - Он живёт не здесь, а далеко отсюда.
   - Это за теми горами?
   - Да, Аннуир, за теми горами.
   Она помолчала, а потом снова спросила.
   - А почему ты лёг спать на полу, а меня положил сюда?
   - Ну, а как же, Аннуир?! Ты моя невеста, и я тебя люблю!
   - А у анкилонов так не положено. Мужчине всегда лучшее место.
   - А у нас не так. Жена, да ещё любимая, должна спать на самом лучшем месте в доме.
   - Я обязательно буду любимой женой! - произнесла торжественно Аннуир.
   - Я надеюсь...
  
   Оставшееся от экспедиции имущество, в основном нарты и ружья, купили у Горюнова Горохов и Никифоров. Таким образом, они выручили приличную, по тем временам, сумму и Горюнов решил поехать в Петербург, чтобы отчитаться за экспедицию. Ордин не мог последовать с ним, так как срок его ссылки заканчивался только через год. Но он решил за это время обвенчаться с Аннуир и начать строить семейную жизнь. В его планы входило так же - серьёзно поработать над безграмотностью своей будущей жены. Предстоящий переезд в Петербург требовал основательной подготовки девушки к предстоящим сюрпризам, к встрече с обществом, в котором бывали Горюнов и Ордин. Ведь их родители были довольно состоятельными людьми в своём торговом деле.
   Горюнов выделил ему на обустройство его дел часть вырученных денег, и они решили вместе перебраться в Якутск. Там была церковь, да и жильё поприличнее можно было снять. Так они и сделали.
   На прощанье, Марфа Игнатьевна собрала для Аннуир небольшое приданное из своих вещей. Самым ценным оказалось её свадебное платье. Когда по всеобщему требованию Аннуир примерила это платье и вышла из-за занавесок, все просто ахнули. Смуглая кожа анкилонской девушки, как нельзя лучше, гармонировала с белоснежием свадебного платья. Невеста была обворожительна.
   Аннуир поняла, что всем её наряд нравится, и сияла своими чёрными глазами, освящая душу каждого присутствующего своей неповторимой красотой.
   Уже через две недели Горюнов, Ордин и Аннуир тронулись в путь на Верхоянск, а затем и дальше, в Якутск. Дорожные дела были для них уже привычные. Даже Аннуир к ним относилась нормально, как к неизбежности. Хотя её уже теперь в путь влекло и любопытство. Она быстро вошла во вкус новых открытий. А новый мир, мир белых людей, содержал сюрпризы для неё, буквально на каждом шагу. И это уже стало ей нравиться. Она смотрела на своего суженного, как на своего личного Святого, благодаря которому ей и стало всё это открываться. И больше всего ей нравилось, как удивительно просто и с большим чувством он это всё делал. Нет, Сёмушка, определённо был для неё Святым. И она готова была последовать за ним куда угодно.
   Переход предстоял не малый, да по горной местности. Одно было хорошо, что везли их уже оленьи упряжки. Они и быстрее двигались, да и груз тащили больше. Путешественники старались максимально использовать уже замёрзшие к этому времени реки. Морозы в этих местах уже доходили до тридцати градусов ночью, а то и ниже. И большую часть пути, они ехали, а не шли на лыжах. Особенно берегли Аннуир. К этой девушке и Горюнов стал относиться с большим уважением. Если бы его кто-то спросил, что привлекало его внимание, и за что он стал к ней так относиться, то ответ не был бы мгновенным. Хотя вкратце, можно было бы изложить ответ в следующем. Эта девушка, воспитанная в более суровых условиях жизни, в иных отношениях полов, сейчас все испытания принимала, как должное. С её стороны не было жалоб или обычного женского нытья. То немногое, что мог дать ей Семён, воспринималось ею, как дар с небес. И от этого, для неё хотелось сделать ещё больше. Доставить ей ещё большее наслаждение от новизны и остроты ощущений. И он стал искренне завидовать своему товарищу. Ведь - обойди он весь Петербург - нигде не нашёл бы ничего подобного. Наши современные барышни уже требуют то, сами не зная что, но требуют. И вместо того, чтобы потом помогать супругу преодолевать жизненные препятствия, занимаются нытьём и бесконечными жалобами на всякие, порой надуманные, трудности. Да ещё любят указывать пальцем, если у кого-то что-то лучше. Нет, Семёну явно повезло.
   А тем временем, они вскоре вышли на лёд речки Яна и тогда олени помчали их до самого Верхоянска. На реке ещё были незамерзшие полыньи, но вдоль берегов лёд уже был надёжный. Во время ночёвок ставили две тёплые юрты, которые везла отдельная упряжка. Проводники спали в одной, а путешественники наши в другой.
   Аннуир добросовестно исполняла обязанности жены. На всех стоянках быстро и ловко готовила пищу и перехватки в дорогу. Она быстро освоилась с дорожной жизнью, и иногда казалось, что Аннуир смогла бы весь остаток жизни провести в пути. А Аннуир чувствовала, как все к ней относятся с добром, с уважением и старалась изо всех сил, чтобы отплатить тоже добром и делом.
  
   Верхоянск произвёл на Аннуир ещё большее впечатление. Очень уж большим он ей показался. И хотя этот будущий город производил довольно захламлённое впечатление, но не на Аннуир. Здесь жили оленеводы, сосланные люди и промысловики, среди которых были и охотники, и золотоискатели, да и искателей приключений хватало тоже. Север притягивал людей своими даровыми богатствами. Да и начальства здесь было куда, как меньше.
   В Верхоянске они провели два дня, которые понадобились, чтобы сменить проводников с упряжками, да пополнить запасы продуктов и корма для оленей. Когда всё было готово, они тронулись в путь дальше. От Верхоянска их путь пролёг по льду реки Дулгалах. Они дошли до самых её верховий. Затем предстояло преодолеть горный перевал. В этом месте большая впадина в горном хребте была давно облюбована вожаками оленьих упряжек, так что особого затруднения этот переход не вызвал. За хребтом была совсем замёршая речушка, которая выводила к руслу Лены. И далее, по её прибрежной ледовой полосе путешественники прибыли в Якутск.
   От этого города Аннуир вообще пришла в восторг. Особенно, когда увидела двухэтажные дома. Это ей было совсем не понятно. И, чтобы показать ей, как живут белые люди в таких домах, Горюнов и предложил снять квартиры, именно, в таком доме. Что они и сделали. На весь Якутск были всего два таких доходных дома, что сдавали квартиры в наём. В одном из них и оказались свободными две квартиры на втором этаже. Туда они и разгрузили нарты, расплатились с проводниками и стали устраиваться сами.
   Другие две квартиры были заняты жильцами. В одной квартире жила семейная пара, занимавшаяся скупкой мехов и кожи у охотников, которые затем переправляли на запад России. Детей у них не было, хотя возраст обоих был в районе тридцати - тридцати пяти лет.
   В другой квартире жила на вид солидная женщина со своей служанкой. Она содержала свою парикмахерскую. Дело, по здешним местам, не ахти какое доходное, но на жизнь хватало.
   Вновь прибывшие вызывали у старожилов определённый интерес, и вскоре все перезнакомились.
  
   Первыми с Горюновым познакомились Супруги Латышевы: Зоя Михайловна и Максим Давыдович. Произошло это в общем коридоре, где Горюнов развязывал свой очередной походный багаж. Содержимое его впрямую говорило о том, что обладатель его вернулся издалека, может быть, даже с промысла. Это-то и подтолкнуло Максима Давыдовича к знакомству. Когда же Горюнов удовлетворил любопытство соседа, рассказав вкратце, откуда он прибыл, супруг поделился с супругой, а любопытство той, уже приняло неудержимый характер. Зою Михайловну, в таких случаях, не могло удержать уже ничто. Она тут же отправилась к Горюнову и пригласила его и его товарищей на вечерний чай.
   Горюнов согласился, хотя и чувствовал усталость и желание скорее завалиться спать. Но пришлось пойти на это из-за Семёна и Аннушки. Не хотелось оставлять их здесь совсем одних, да ещё, если заглядывать в будущее, в день предстоящего венчания, когда он уедет. По его сведениям, из прежних ссыльных, с которыми они были знакомы, здесь уже не должно было остаться никого - у всех сроки ссылки закончились. Так что, хоть соседи помогут и поддержат молодых, если что...
  
   За неделю Горюнов уладил свои дела и уехал в столицу. Путь ему предстоял неблизкий. Друзья и соседи помогали ему собираться. Друзья по дружбе, а соседи за его увлекательные рассказы в долгие зимние вечера за чашкой чая. Как ни странно может показаться, но тогда в России, ещё не было культа спиртного в общении людей. И люди в такие вечера раскрывались, каждый, с лучшей стороны. И через эти рассказы, которые иногда чередовались с поправками и впечатлениями Ордина, соседи соприкоснулись с другим Миром, существовавшем и развивавшимся параллельно нашему миру. А живое общение с живыми свидетелями придавало особый романтизм этой не придуманной истории.
   После отъезда Горюнова Семён вплотную стал заниматься обустройством своего семейного очага. Во-первых, с помощью всё тех же соседей, он сумел приобрести всю необходимую одежду для Аннуир, которая соответствовала бы своему времени и сезону. Каждую вещь Аннуир принимала с большой благодарностью и с не меньшим интересом. Она тут же примеряла всё и долго рассматривала семя в большое зеркало, которое им дала на время владелица парикмахерской, которую звали Алевтина Анатольевна. Аннуир впервые увидела себя в нём. И этот вид так её заинтересовал, что она в каждую свободную минуточку спешила глянуть в волшебное оконце, которое тут же являло ей её же изображение.
   А ведь сначала оно её сильно испугало. Когда Семён принёс его и установив в углу их комнаты, позвал Аннуир, занятую готовлей ужина, она быстро подлетела к нему, как всегда улыбаясь всем, что только могло улыбаться в этом прекрасном существе. И в этот же момент из этого зеркала появилась ей навстречу какая-то женщина, так же внезапно и стремительно. Аннушка даже вскрикнула от неожиданности. И только появление рядом с ней отражённого Семёна отвлекло её внимание и просто сильно озадачило. Только через какое-то время она стала понимать, что это опять очередное изобретение белых людей.
   Осторожно потрогав поверхность зеркала пальцем, она удивилась, что оно абсолютно ровное и гладкое, как стекло в оконной раме. На зеркале тут же остались следы от её влажных пальчиков, которые она не успела вытереть. Семён тут же достал носовой платок и стёр эти следы. Этого движения было достаточно, чтобы Аннуир поняла, что это чудо нужно постоянно протирать, чем она, время от времени и занималась.
  
   Для Семёна же наступил следующий этап в их свадебной эпопее. Нужно было крестить Аннуир в церкви и записать её в церковную книгу, дав полное имя и фамилию. Он сходил в церковь и узнал у местного священника, как и когда это можно сделать? Тот подробно расспросил, о ком идёт речь. Семёну пришлось сказать, что она из чукотского племени. После этого был назначен день и час этой процедуры.
   Но самое сложное началось потом дома. Всё это, и необходимость этого, нужно было объяснить Аннуир. Когда он как сумел втолковать ей всё, как мог, стали хлопотать над тем, как нужно одеться. Тут пришлось привлечь на помощь и соседей. И только, пожалуй, Алевтина Анатольевна нашла подходящий наряд, так как она видела, как принимают крещение взрослые люди. Оказывается, нужно было так одеться, чтобы иметь возможность оголить коленочки Аннуир, иначе миропомазание будет не полным. Замечание это было существенным и, как потом оказалось, вполне соответствовало церковным требованиям. Пришлось теплые брюки заменить на, такие же тёплые, чулки и тёплые панталоны. Да и на плечи Аннуир решили надеть блузку с коротким рукавом, а поверх тёплую кофту, которую можно было снять, так как локотки нужно будет тоже оголить. Кроме этого Алевтина Анатольевна посоветовала сделать ещё две важные вещи: подстричь Аннуир, приведя её головку хотя бы в относительный порядок; а так же, нанять извозчика на всё время обряда крещения. Самому Семёну такая простая мысль даже не пришла почему-то в голову.
   И вот, первый же выход Аннуир в город был направлен на посещение парикмахерской. В женской части её, к счастью, не было посетителей, которые могли бы смутить нашу анкилонку. А так, их встретила сама хозяйка салона, если было уместно тут такое слово, и женщина-мастер. Аннуир усадили в странное, но очень удобное кресло. И усадили напротив большого зеркала, так что она могла видеть всё, что с ней делали. Два подсвечника по пять свечей стояли по краям зеркала, да два свечных торшера сзади. Такое освещение Аннуир впервые увидела и снова подивилась. Но вскоре её внимание переключилось на то, что стала делать женщина-мастер.
   Перед этим Аннуир дала слово Семёну, что вытерпит всё, чтобы их потом поженили по законам белых людей. Так оно и произошло. Она терпеливо снесла всё, хотя многое её просто пугало. Одни ножницы, постоянно клацающие в руках мастера, внушали испуг и недоверие, но она помнила о своём слове и сидела, как притихшая мышка. Когда же в зеркале стала вырисовываться совсем другая Аннуир, она ей так понравилась, что девушка, наконец, расслабилась и окончательно поверила, что белые люди ничего плохого ей не сделают.
   Семён, увидев свою невесту, выразил такое изумление, что Аннуир невольно смутилась сначала, но потом она подошла к нему и, уже осторожно, чтобы не испортить красоту, созданную женщиной-мастером, опустила ему свою сияющую головку на грудь. Семён боялся пошевелиться. Хозяйка и женщина-мастер невольно загляделись на них. Было в них обоих что-то, что вызывало невольную зависть. Отношения ли друг к другу, молодость ли и красота, или то, как они подходили один другому, - это уже не имело значения. А они просто были влюблены друг в друга, да так, как бывает только в романах и сказках.
  
   Церковь оказалась самым высоким строением в городе, за счёт своего купола и звонницы, покрытых золотом, которые скрашивали унылые серо-белые краски зимнего города. Аннуир выскользнула из санной кибитки, опершись на протянутую руку Семёна, и тут же застыла, заглядевшись на купола. Но ещё большее впечатление на неё произвела церковь внутри. Если был Бог когда-то, если он действительно украшал свои храмы, чтобы поразить своих посетителей, то в данном случае эта цель была достигнута вполне. Аннуир была той девушкой, для которой этот храм и украшался. А ведь внутреннее помещение храма в это время едва освещалось: мерцали лампадки у иконостаса, горели несколько свечей возле поминальной, лампадка возле отдельной большой иконы Николая-угодника, да ещё несколько свечей по разным углам. Однако полумрак церкви действовал на чувствительную душу с не меньшей силой. И для Аннуир в этом полумраке уже таилось нечто, что должно сделать чудо с ней, сделать её другой, достойной Семёна.
   И теперь ей предстояло стать послушной дочерью Великого Вселенского Отца - так она считала. Для этого ей нужно было вытерпеть любые испытания. Они и приведут её к заветной цели - она получит право вступить в брак по законам белых людей, которых она теперь искренне уважала и почитала. За столько дней знакомства с ними, они не сделали ей ничего такого, что могло бы заставить её пожалеть о своём трудном выборе. Больше того, белые люди открыли ей столько чудесного в этой жизни, что теперь она не смогла бы их покинуть никогда.
   Они приехали в точно назначенное время и священник, поджидавший их, встретил вошедших доброй улыбкой и повёл за собой. Они вошли в небольшую комнату, где стояла купель со святой водой, шандал, полный горящих свечей, и ряд стульев. Священник уточнил, оба ли они будут принимать крещение?
   На что Семён ответил, что только дама, показав священнику свой крестик. Тогда священник спросил, желает ли он присутствовать. На что Семён ответил утвердительно. И ему было предложено сесть у входа на стул. Даме, а Аннуир выглядела теперь, как настоящая дама, он поставил стул рядом с купелью и сказал, что потребуется доступ к обнажённым локоткам рук и коленям. Аннуир, хоть и в общих чертах, но поняла, что от неё требуется. Тем более что Семен и Алевтина Анатольевна ей уже рассказали, что и как там с ней будут делать.
   Священник отвернулся, а она сняла свой жакет и передала Семёну, оставшись в блузке с короткими рукавами. Далее он спустила теплые чулочки так, что смуглые коленочки были видны. Священник остался доволен и служба началась продолжительной молитвой, в которой не только Аннуир ничего не понимала, что вполне естественно, но и сам Семён ничего не разобрал в этом невнятном бормотании. Однако движения священника и помахивание кадилом, создавали видимость того таинства, к которому и готовилась наша героиня. В конце молитвы он помазал её "миром", так называлось священное варево, коснувшись кисточкой лба крестившейся, локтей и под каждым коленом. Затем он взял помазок и, помочив его в святой воде купели, окропил всю Аннуир в том же порядке.
   После этого, он спросил, имеется ли крестик и цепочка? На что Семён ответил утвердительно, протянув названные предметы. Священник омыл их святой водой и собственноручно надел их на шею, теперь уже окрещённой Аннуир.
   Затем священник спросил снова, обращаясь к Семёну, как наречена сия раба божья полным именем? Семён замешкался сначала, а затем спросил Аннуир, как звали её отца?
   - Антуэт, - ответила Аннуир.
   - Это очень сложно...- Произнёс про себя Семён и, подумав, ответил священнику, - Святой отец, давайте запишем уже по-нашему её длинное имя. Полностью Её зовут Анна Антоновна Онкилонская.
   Священник записал без лишних вопросов. Аннуир уже знала, как легко белые люди могли изменить имена. Это случилось и с её именем и именем её соперницы - Аннен. Так что она отнеслась к этому спокойно. И когда они вышли снова в основное помещение церкви, Семён тихо сказал ей, что наш Бог дал ей теперь другое имя, и он - Семён, будет звать её теперь Анной или ласково Аннушкой. Аннуир не возражала: Аннушкой, так Аннушкой. Она только смотрела сияющими глазами на своего будущего супруга. А он продолжал.
   - Рас уж мы теперь равноправные посетители, раз у нас праздник, то у нас принято в такие дни поминать тех людей, которых уже нет с нами.
   Аннушка сразу всё поняла и на её глаза навернулись слёзы. Семён отошёл к окошечку и вернулся со свечами. Потом он взял под руку Аннушку и повёл к поминальной. Он объяснил, как необходимо зажечь свечу, куда её можно поставить и как затем поминать всех, кого Аннушка хочет помянуть. Так они и сделали. Стояли они долго возле поминальной. Аннушка вспоминала и перечисляла всех своих родственников, к которым Семён ещё добавил Павла Николаевича Костюкова.
   Затем Семён подвёл Аннушку к большому иконостасу и, подозвав священнослужителя, попросил его вкратце рассказать даме, кто изображён на иконах.
   - И пожалуйста без подробностей! Так..., для первого ознакомления...
   Священник кивнул с пониманием и тут же стал давать пояснения. Аннушка слушала его внимательнее, чем своего шамана. Ведь белый Бог теперь стал и её Богом.
   А тем временем, священник показал ей, как необходимо складывать пальчики и осенять себя крестным знаменем. Личико Аннушки окончательно просветлело и она сейчас была невероятно красивой в этом пышном, хоть и слегка затенённом, убранстве церкви. Такую Семён и вывел её к ожидавшей санной кибитке. Но вот, что было ещё страннее. Сам Семён, совершенно не жаловавший раньше церковь своим посещением, в эту минуту чувствовал, как в нём, внутри происходил какой-то странный душевный подъём. Одновременно с этим он ощущал состояние очищения от каких-то мелких забот и тревог, которые постоянно теснились в нём всё последнее время.
   Уже сидя в кибитке и обнимая Аннуир, он подумал, что, видимо, со временем учёные всё-таки разберутся в том, скрытом механизме влияния церкви на человека. А то, что оно было, сомнений у него теперь не было никаких. Особенно он вспоминал странное воздействие, которое испытал под самым куполом церкви, когда стоял и наблюдал, как Аннушка слушала объяснения священника.
  
   Вечером собрались все их соседи по этажу и устроили чаепитие в честь новокрещённой. Аннуир вся сияла. Она улыбалась всем, словно все теперь стали её ближайшими родственниками. Дамы поцеловали её по-русски, по три раза, показали свой крестик и полюбовались её крестиком. Потом стали все обсуждать предстоящие свадебные хлопоты. Собственно, на это планировалась целая неделя, так она вся и ушла, без остатка.
   Особенно пришлось похлопотать о замене кое-какой мебели в квартире. Чтобы новобрачные могли теперь насладиться друг другом. Платье, причёска, фата, свадебная кибитка и две шубы для невесты: на плечи и на ноги, - всё было готово в самый последний день. Свадебное платье было длинным, до самого пола, так что решили обойтись без туфель, а надеть лёгкие пимы. Для Аннуир это было даже лучше, так как к туфелькам ещё предстояло привыкнуть.
   Последнюю ночь они спали отдельно, но перед сном ещё долго разговаривали, строя дальнейшие планы. И на первом месте стояла предстоящая учёба Аннуир, хотя сразу на второе место она сама уже поставила необходимость ей самой изучить русскую кухню. В этом ей обещали помочь и Зоя Михайловна и Даша - кухарка Алевтины Анатольевны.
   Казалось бы, всё это были житейские мелочи, но для Аннуир они имели первостепенное значение. Её онкилонское воспитание было таковым, что женщина, не владея всеми этими мелочами, не могла чувствовать себя спокойной и уверенной. Для жизненного равновесия всё это было просто необходимо. Семён поражался её практичности в этих вопросах и доверялся ей полностью.
   А Аннуир уже приступила к освоению опыта русских женщин в хозяйственных делах. Она уже ходила в лавку с Дашей и там ей очень понравилось. Свой восторг она выразила вечером Семёну.
   - Как хорошо белым людям! Совсем не нужно ходить на охоту - всё можно купить в этой "лавке". Только я не поняла, почему так называется то, на чём мы сидим и то, где мы покупаем?
   - О, Аннушка! Ты задаёшь такие вопросы, на которые и мне сейчас трудно ответить. Вот поедем в Петербург, там можно отыскать книги, в которых все такие хитрые вопросы находят свой ответ.
   - Книги - это что?
   - А вот... Семён достал из чемодана справочник по минералам и показал ей.
   Она полистала её и спросила.
   - Это её можно читать?
   - Конечно. - И он прочёл одно предложение, - " Минерал, от латинского слова "минера" - руда, природное тело, приблизительно однородное по химическому составу и физическим свойствам, образующееся в результате физико-химических процессов на поверхности или в глубине Земли".
   - Ой! Как здорово! Только я ничего не поняла, но всё равно - я хочу научиться читать. Я так же смогу, как ты?
   - Конечно же. Только не сразу. На всё требуется время и терпение.
   Они помолчали некоторое время, но потом Аннуир, снова вернулась к своей прежней мысли о торговой лавке.
   - Понимаешь, я очень переживала, когда ты продал Горохову своё ружьё. Всё думала, с чем же ты сам будешь ходить на охоту?
   Они оба засмеялись.
   Так, совершенно незаметно для себя, Аннуир изучала русский язык. Происходило это само собой. Правда, были некоторые затруднения с употреблением суффиксов, что делало язык несколько запутаннее, но зато и более совершенным. Одно слово могло выразить не только суть самого понятия, но и настроение говорившего, а это в жизни очень важно для умения понимать без лишних вопросов.
   Все эти особенности русского языка объяснял ей Семён, когда неожиданно представлялась такая возможность. Аннуир быстро всё схватывала и всё время дивилась, как Семён мог всё это запомнить и так точно всё понимать? Нет, он всё-таки оставался, для неё, неразгаданной загадкой.
  
  
  
   И вот, день их венчания наступил. Когда новобрачные подъехали к церкви, и в церкви, и возле неё было довольно много народу. И это притом, что Ордин договаривался со священником о том, чтобы венчание провести в такое время, когда народу почти не бывает. Случилось же всё наоборот. Похоже, информация в таком городишке была поставлена на широкую ногу. И подозревать в этом приходилось не кого-нибудь, а именно священнослужителей, пытающихся всячески заманить лишних посетителей к себе. Ведь ни один посетитель, уважающий себя, не выйдет из церкви, не оставив там, хоть какие-то, деньги: за свечку, просвирку, поминальную записку или просто пожертвование. Так уж людей эта церковная паства приучила.
   В данном случае был распущен слушок, что один из ссыльных господ изъявил желание жениться на чукче, но очень красивой. Последнее было действительно правдой, хотя и единственной. Аннуир в своём свадебном наряде была столь обворожительна, что у всех собравшихся невольно перехватывало дыхание. Они переставали болтать и замирали на полуслове. Красота действовала на людей так, как она и должна была действовать. Особенно в таком отдалённом сибирском городишке, где подобными зрелищами жизнь не часто баловала людей.
   Правда, количество людей, как оказалось, больше беспокоило Семёна, чем Аннуир, которая приучена была обычаями племени к тому, что на подобных церемониях присутствует весь род, а то и община. И глядя на её спокойствие, Семён тоже не стал обращать внимание на присутствующих. А внимание Аннуир уже было поглощено тем, как преобразилась церковь, в которой были зажжены все лампады и свечи. Позолота икон так и светилась вся волшебным жёлтым цветом и всё это было для неё. Увлекаемая Семёном она ещё оглядывалась по сторонам, чем немало порадовала публику, так как они сумели хорошенько её рассмотреть. Кого-то привлекли её, сугубо анкилонские, глаза; кого-то смуглость кожи, овал лица или необычная, для чукотских женщин, живость её лица. Оно светилось всеми цветами радужного настроения и всё это отражалось в её прекрасном женском личике.
   Но вот они предстали перед священником, который был одет в, расшитую золотом, рясу. На Аннуир эта одежда произвела сильное впечатление, словно пред ней предстал сам Бог. Она навела на него свой лучистый взгляд и следила за каждым его движением, ловила каждое его слово, хотя ей почти ничего не было понятно в его молитвах, коими он предварил сам обряд венчания. Только когда он перешёл непосредственно к венчанию и заявил громовым голосом: " Венчается раба божья Анна и раб божий Семён...,- Аннуир стала понимать его. И на вопрос, обращённый к ней, согласна ли она стать женой раба божьего Семёна, Аннуир так произнесла: "Да-а!", - что все присутствующие были поражены. Голос Аннуир прозвучал отчётливо под самым куполом. И не потому, что она громко это произнесла, нет. Просто это вырвалось у неё из груди, каждая мышца, каждая клеточка её самой, ответили за неё.
   Потом они обменялись кольцами, и Семён поцеловал её так вкрадчиво и нежно, что всё внутри Аннуир сначала сжалось, чтобы потом вырваться наружу через взгляд благодарности, полный слёз. Семёна это очень тронуло. Он взял её под руку и повёл к выходу. Все поздравляли их, кланялись, желали счастья. Сейчас в этой церкви царило такое единодушие, которое в здешних местах встречается редко. Два неприкаянных существа вступали в брак, и не было здесь у них: ни завистников злых, ни врагов, - было одно доброжелательство и нескрываемое любопытство. Многие мужчины были заинтригованы выбором Ордина. Пожив со своими жёнами в нескладушных брачных союзах, многие уже подумывали о побеге ("куда глаза гладят"), или о возможности, если такая есть, пожить с женщиной, воспитанной не нашей "цивилизацией", а племенем, где ещё целы были естественные древние устои в отношениях полов, и женщина знала: и своё место в жизни, и свою роль, и то, как это всё исполнять. Этим женщинам даже на ум не приходило что-то требовать от мужчины. Она могла только выразить просьбу или пожелание. И так же, следуя природе отношений, мужчина не смог бы противиться, высказанному в такой форме, желанию женщины, которую он любит.
   Такие мелочи, гипертрофированные в недрах нашей "цивилизации", и вносят порой нестерпимые "накладки" в отношения современных супругов. О каком уж семейном счастье здесь можно было бы говорить?
   А они сейчас шли медленно по проходу, и всё золото этой церквушки посылало им свои добрые жёлтые лучи, подобные лучам солнца. И Аннуир это свечение так и воспринимала, как свет, посланный с небес. Она сейчас даже не шла, а плыла в этих лучах. Её ноги не чувствовали никаких усилий, и вся она была подобна лёгкому пёрышку. Теперь она стала, наконец, женой того мужчины, которого полюбила сразу, как только увидела. Она была готова на всё, чтобы оказаться рядом с ним. Даже сама согласилась стать его второй женой. Но вот теперь - теперь она победила. Как у них всё сложится дальше, она не знала, хотя подружки и молодые женщины всегда делились всем происходящим, после того, как они стали чьей-то женой. Но сейчас Аннуир это совсем не волновало. Она была полна самых возвышенных чувств и готова была заплатить за них своей жизнью, если только это потребуется.
   Волшебный мир белых людей втягивал в себя всё её существо. Она кропотливо усваивала все те отличия, которые поражали её и её воображение. Сейчас, выходя из церкви, она выносила с собой теплый и, как ей казалось, добрый свет, которым была наполнена эта церквушка. Аннуир ещё ничего не понимала в тех изображениях, что были развешены по всей церкви, но она несла сейчас в своём сердце доброе лицо своего супруга и спокойное, полное внутреннего достоинства выражение лица священника, которого она, про себя, называла шаманом белых людей. Улыбки провожавших их людей дополняли общую картину доброты и сердечности.
  
   Отметили они своё обручение в тесном кругу своих соседей. Которые тоже отнеслись к этому событию с полным пониманием и сердечностью, словно и они прикоснулись сейчас к чему-то, ранее неизвестному, но бесконечно прекрасному и чистому, как образ самого Бога в их умах и сердцах. И это действительно было почти так. Семён, когда рассказал им о том, что всё это время он оберегал и эту девушку, и их отношения от всего пошлого и случайного, произвело на их соседей сильное впечатление. Провожая их в свою квартиру, все желали им счастливой ночи, добра и наслаждения друг другом.
   Утром первой проснулась Аннуир. Она осторожно скосила глаза на спящего Семёна и стала размышлять, глядя в потолок. Как всё было странно. Её предупреждали все онкилонки, прошедшие через это, что в первую ночь будет довольно больно. Но Аннуир вчера находилась в такой степени возбуждения, что ничего такого почти не заметила. Зато ей запомнился восторг низвержения водопада чувств, которые охватили её потом. Как это всё здорово, восхитительно и желанно! Хотелось ещё и ещё раз испытать всё заново.
   Вскоре проснулся и Семён. Боясь разбудить Аннушку, он тоже лежал молча и думал о своём. Для него было очень странно, что его милая Аннуир оказалась девственницей. Этого он никак не ожидал от полудикого народа. А, как оказалось, их родовая система воспитания была, видимо, очень строга в отношениях полов. Это было поразительно. Горохов уверял, что они должны жить, как дикие животные, не зная никаких условностей. И как здорово, что он ошибся.
   Собственно, Семён не был предосудителен в этом отношении и принял бы Аннуир любой, не задавая ей никаких вопросов. Однако сам факт случившегося был и приятен и поразителен одновременно.
   Наконец, они оба, как по команде, повернулись друг к другу. И взаимное желание тут же овладело ими целиком и полностью. И Семён, хоть и имел некоторый опыт из самых ранних студенческих лет, всё-таки ничего подобного он ещё не испытывал.
   Прежде всего, к тем женщинам, что были у него раньше, он испытывал нечто похожее на отвращение, сразу после совершения полового акта. Здесь всё было иначе. Видимо он действительно любил Аннуир, а любовь и делает те чудеса, на которые не способен больше никто и ничто. И, как бы там ни было, но его желание только возрастало - появилось ощущение ненасытности. В выражение "желанная" вошёл совсем иной смысл. Аннуир была желанной для него. Может быть, это происходило оттого что она чувствовала, примерно, то же самое. Её расположение к нему перешло в неудержимую страсть. Стоило им оказаться рядом, как кто-то, внутри их, снимал все тормоза, и они уже готовы были буквально поглотить один другого.
   Так начался медовый месяц супругов Ординых. В поведении Аннуир в быту тоже появились некоторые изменения. Когда Семён Петрович возвращался домой, его встречала такая приветливая и доброжелательная улыбка на лице Аннушки, что, в каком бы ни был он состоянии, сразу всё куда-то уходило в сторону. Под влиянием этой доброжелательности и полнейшего расположения супруги, Семён сразу обо всём плохом забывал. Да и что греха таить, он так был влюблён в свою Аннуир, что и сам сразу преображался. Он становился совсем другим, чем обычно в общении с остальными людьми.
   Он тут же выкладывал ей все результаты своих хождений, а потом они начинали обсуждать, что и как лучше сделать дальше, потом ужинали или обедали и сразу же, после этого, начинался учебный процесс. Он был одним большим уроком для Аннуир. Семён учил её всему, что знал сам. Кроме этого, он отвечал на бесконечные вопросы Аннуир, так как многое ей приходилось объяснять, начиная, как говорят, от Адама и Евы.
   Обучение письму и грамоте шло достаточно быстро и уверенно. Сам Семён удивлялся, как быстро она всё усваивает. Это невольно наводило на мысль о том, что онкилоны в своём развитии были уже на достаточно высоком уровне.
   Во-первых, удивлял её слух. При отсутствии, можно сказать, музыкального воспитания, она на слух, почти безошибочно, улавливала звучание совершенно не знакомых ей слов. И чем дальше двигались они по пути общего познания, тем успешнее становился этот процесс.
   Особый восторг у Аннуир вызвал тот момент в их обучении, когда она стала сама складывать слова из букв. Перевод звуков в значки, которые она потом показывала Семёну, и он повторял в точности то, что она хотела написать. Это было для неё - словно она научилась колдовать. И колдовство было такое простое и доброе. Она же ничего ему не говорила, а он в точности повторял её мысли, то, что она так хотела сказать. Это было чудо, для Аннуир.
   И хотя она понимала, что никакого колдовства нет, а есть набор значков, каждый из которых обозначал свой звук. Набор отдельных звуков и давал нужное слово. Всё же её восхищало, какие умные белые люди!
   Следующий этап был не менее удивительным. Аннуир стала читать и понимать мысли, заколдованные в значки другими людьми. Семён достал для неё букварь, и пока они занимались по нему. Но вот, в жизнь Аннуир вошла и первая книга. Это был небольшой сборник сказок. Первую же сказку она прочла сама, когда Семёна не было дома. Впечатление было таким, что, когда они с Дашей пошли делать покупки, Аннуир шла и улыбалась, постоянно вспоминая героев волшебной истории, с которыми ей удалось познакомиться. Прохожие оглядывались на неё, но её это совсем не трогало - она была в кругу своих впечатлений. Во-первых, это был совсем другой мир. Во-вторых, всё герои были такими яркими и выразительными, простыми и ясными, чего в жизни, наверное, не бывает. Но зато, как хорошо, когда так - всё ясно: кто есть кто... Это Аннуир нравилось больше всего. Насколько легче было бы жить, если бы все так легко обо всех узнавали. Почему же в жизни всё-таки не так? - думала она. - Нужно будет об этом поговорить с Сёмушкой. Так она называла его про себя пока, так как стеснялась своего произношения. Сёма - у неё получалось лучше.
   А тем временем, Даша предложила её зайти в церковь - ей нужно было поставить свечки - помянуть свою мать. Аннуир с радостью согласилась. Она так же, как и Даша, перекрестилась перед входом и, войдя в церковь. Был обычный день и в церкви не горели все свечи, отчего было впечатление полумрака и таинственности. И в данный момент эта таинственность, как нельзя лучше, соответствовала состоянию души Аннуир. Она тоже купила свечку и вместе они подошли к поминальному шандалу. Аннуир наблюдала за тем, как Даша зажгла свои свечи, установила их и стала молиться, закрыв глаза. Она проделала всё то же сама и, встав рядом, стала тоже вспоминать всех своих родственников, которые, скорее всего, погибли в жерле вулкана. Сами собой неслышно потекли слёзы, и вся Аннуир уже дрожала от переполнявших её скорбных чувств. Сама того не замечая, начиная с этого момента, она постепенно стала превращаться из онкилонской девушки Аннуир в русскую женщину Аннушку Ордину. Что-то произошло в её сознании. Всё, что было связано с её прошлым, стало уходить куда-то в даль и растворяться в тумане памяти, принимая весьма расплывчатые формы. Особенно Аннушка почувствовала это, когда они вышли из церкви. Зимнее солнышко ласково заглянуло ей в лицо и она, вдруг, почувствовала внезапное облегчение в душе. Какие-то невидимые путы спали с неё, дав свободно дышать полной молодой грудью. И вообще, всё вокруг было прекрасно и удивительно. И как жалко, что сейчас не было рядом Сёмушки. Его имя стало тоже лёгким и доступным ей: и на слух, и в произношении. Она тихо повторила про себя его и, обрадованная, что всё получилось, заулыбалась ещё больше.
   Даша не удержалась и спросила.
   - А чему ты улыбаешься?
   - Не знаю... хорошо просто...
   - Тебе с Семёном Петровичем хорошо?
   Аннушка только кивнула утвердительно и вновь заулыбалась. Эта озорная улыбка просто рвалась наружу. Но она нисколько не беспокоила её, а только делала её ещё прекраснее и привлекательней.
  
  
   Дома её встретил Семён - он вернулся раньше их. С мороза, улыбающаяся и сияющая, она тут же стала объяснять, где они были, что видели и как заходили в церковь. Семён смотрел на свою счастливую Аннуир и тоже стал понимать, что она, как-то совсем незаметно, стала уже Аннушкой - Анной Антоновной Ординой. Это было очень приятно. Когда же поток её впечатлений несколько иссяк, он спросил.
   - Так тебе понравилось в церкви?
   - Очень. Я вспомнила всех своих родных, и мне стало легче..., как-то..., понимаешь?.., отлегло что-то тянущее.... Ты понял?
   - Конечно..., и тут же произнёс, - мы как-нибудь сходим туда вместе.
   - Это было бы очень хорошо!
   - Договорились.
   Семён Петрович не верил в Бога, но его заинтересовал факт воздействия на него купола церкви в то их посещение. Он очень хотел ещё раз проверить - будет ли такое воздействие и в следующее посещение, а заодно, и дать возможность Аннушке снова там побывать ещё лишний раз. Судя по всему, этот скромный храм служения Богу благотворно влиял на состояние духа Анюты. Это было, как нельзя, кстати, так как зима в Якутске - довольно унылая и могла бы погасить в человеке любой душевный огонь. К счастью, с Аннушкой это не происходило. Видимо всё дело было в сравнении. То, как она жила раньше, и где жила, сейчас с лихвой перекрывается совершенно новыми впечатлениями. И церковь тут только усиливает их.
   Потом они немного позанимались - чуть меньше часа - так как Аннушки необходимо было заняться приготовлением обеда. И пока она этим занималась, Семён вернулся к своим занятиям. Он хотел, по возвращении в Петербург, восстановиться в университете. Если же это не удастся сделать, тогда он готовился снова сдавать экзамены и начинать всё сначала. Время требовало сейчас образованных людей, да и в науке происходило столько интересного, что не возможно было оставаться равнодушным ко всему этому, или просто быть в стороне.
   В общественной жизни всё двигалось к тому, что вот-вот наступит развязка сложнейшего в Европе клубка общественно-политических отношений, сложившихся в России из-за затянувшихся крепостных порядков. К этому-то оказались причастны и наши герои: Ордин и Горюнов - участники больших студенческих волнений. И хотя они были из разных учебных заведений, да и степень причастности была разная, в ссылке оказались рядом и очень подружились. Хотя в основе этой дружбы была не общественная борьба, а, скорее общие научные пристрастия. Они-то и подтолкнули обоих к этой экспедиции на Землю Санникова. Теперь у обоих был богатейший материал, работа над которым требовала наличия учёного звания. И так уж получалось, что общественно-политические страсти стояли сами по себе, а учёба, всё-таки, оказалась на первом месте.
   По всем данным в России общественные преобразования могли затянуться надолго, так как основная масса населения была, практически, совсем безграмотной. Трудно было таким людям втолковывать необходимость смены общественных отношений. Это и показали попытки интеллигенции "ходить в народ" с просветительскими целями. Их миссионерские потуги мало что дали, хотя нельзя было и говорить о полном провале их усилий. Как потом покажет история, зёрна, посеянные ими в души простых людей, начнут вскоре прорастать. Без "хождения в народ" не было бы массовой поддержки со стороны крестьян рабочему классу, когда время подойдёт к решительным выступлениям последнего.
   Но сейчас Семён Петрович усиленно готовил себя, пользуясь моментом, к любым поворотам в его образовательной судьбе. Аннушка, занимаясь приготовлением обеда, всё время украдкой поглядывала на Семёна. Ей очень нравилось, как он занимается. Он словно колдовал над своими книгами, всё время перелистывая их: то туда, то снова обратно. Потом он часто смотрел в толстую книгу, которая, как потом выяснила она, был толковый словарь. Что такое "толковый" она ещё не понимала, но "словарь" - это уже было понятно. Она пока дочитывала книжку со сказками - осталось всего две, а потом Семён обещал дать ей уже почитать более серьёзную книгу и тогда, как он пояснил, ей тоже можно будет заглядывать в этот словарь.
   Ах, как ей хотелось стать такой же, как её милый супруг. Ей так же хотелось уверенно судить обо всём, как он. И когда она робко спрашивала, а почему, собственно, так? - он всегда находил убедительное объяснение. Казалось, что он знает всё..., для Аннуир, во всяком случае, но всегда отшучивался, что всё знать никто не может... А вот: больше или меньше, - это - да. Всё зависит от желания и усидчивости.
   Семён часто объяснял своей Аннушке, что нельзя найти самый правильный ответ в одной только книге. Самый правильный ответ всегда лежит между разными книгами. Это было совсем мудрено и не понятно, для Аннушки, но она просто верила ему и хотела прочесть, как можно больше книг, чтобы узнать, как можно, больше ответов, лежащих между ними.
   А Семёну пришлось поискать ещё, что можно было бы дать Аннушке почитать. Ведь это была её первая, настоящая книга - она должна была запомниться на всю жизнь. Но здесь книги можно было найти только среди оставшихся от ссыльных. И Семён остановился на сборнике "Повести Белкина" Пушкина. Книгу, которая осталась, кстати, после Горюнова. Он давал её кому-то из здешних читать и, когда её вернули, его уже не было. Просмотрев этот сборник, он решил остановиться на "Барышне-крестьянке" и начать знакомство Аннушки с их жизнью, обычаями, преданьями, именно, с этой повести. Ничего другого под рукой не было. Он предвидел, что, с первой же страницы, у Аннушки будет много вопросов, по этому решил начать чтение вместе с ней.
   Нужно сказать, что чтение этой повести вылилось в особый эпизод в жизни Аннушки, о котором нужно было бы написать отдельно. С первой же страницы на Семёна обрушился град вопросов. Что такое: губерния, имение, гвардия, дворянка... и т.д. Семён объяснял ей всё обстоятельно и потом заставлял её начинать читать сначала.
   Преодолев, таким образом, первую страничку он сказал, что на сегодня хватит. Аннушка отложила книгу и на её глазах выступили слёзы. Она уткнулась в плечо Семёна и спросила:
   - Я совсем глупая?
   - Ну, что ты, Аннушка! С чего ты это? Вспомни, как ты мне объясняла, как что будет по анкилонски?!
   Та радостно отпрянула и на лице появилась улыбка.
   - Так у меня тоже получится?
   - Обязательно. Сейчас, в самом начале, я тебе помогу, но потом покажу, как пользоваться словарём. По нему ты сама сможешь всё узнавать. Сначала это будет довольно медленно, но потом всё наладится - научишься им пользоваться, и всё пойдёт быстрее.
   - А как им пользоваться? - Не утерпела Аннушка.
   Семён открыл букварь на той странице, где был алфавит, и стал объяснять, как расположены буквы в нём и слова в словаре, чтобы можно было быстро их найти. Потом они вместе нашли слово "дворянка" и Аннуир прочла значение этого слова. Всё совпадало с тем, что объяснил ей Сёма. Всё было удивительно у этих белых людей.
  
  
   Неожиданно пришло письмо от Горюнова. С ним он прислал деньги, причитавшиеся Семёну Петровичу. Ещё он подробно описал, эффект от его доклада об их экспедиции и тех спорах, которые этот доклад вызвал. И всё случилось из-за нехватки доказательств. Утерянные записи и находки сейчас бы произвели бесспорную сенсацию. В связи с этим он обращался к Горюнову, чтобы тот собрал подтверждения у Горохова, хотя бы некоторым фактам.
   Читая это письмо, Семен неожиданно подумал, о том, что у него рядом совсем сидит "живой - фактор" - Аннуир, которая внимательно что-то читала в словаре. И, если понадобится, они могут попросить и её рассказать очень многое, да и на вопросы она теперь сможет ответить учёных мужей в столице.
  
   Однажды Аннушка, вернувшись из лавки, поразила Семёна своим восторженным видом. Она вся сияла и тут же доложила:
   - Меня назвали "барышней"!
   - Кто?
   - И продавец, и Даша. Как ты думаешь, меня можно так называть?
   - Кто был твой отец?
   - Он был вождь в своём племени.
   - Ну вот, видишь - ты более высокого сословия, чем остальные члены племени, значит, тебя можно называть барышней или барыней, когда будешь постарше. Конечно, если к тому времени мы не обеднеем.
   - А почему обеднеем?
   - Как ты уже знаешь, в жизни всякое может случиться.
   Аннушка поняла на что намекает Семён и немного взгрустнула. Потом она справилась с нахлынувшими воспоминаниями и спросила снова:
   - Значит я такая же, как Елизавета Муромская?
   - В общем, да...
   - Аннушке это очень понравилось. Она давно уже примеряла на себя все наряды героини, и ей уж очень хотелось быть похожей на неё во всём.
   Она сняла свою шубейку и меховую шапку. Быстро поправила волосы и, приложив одну руку к поясу, да и смешно поводя другой в воздухе, направилась к Семёну, считая, видимо, что так и должна ходить барышня.
   Семён не мог удержаться, чтобы не засмеяться. Аннушку это очень смутило, и она недоумённо уставилась на него.
   - Нет-нет и нет, Аннушка, у нас барышни ходят совсем не так.
   - А как?
   - Вот приедем в Петербург - там насмотришься... Ты, вот мне, скажи лучше, как тебя в стойбище вашем отличали, что ты - дочь вождя?
   - Никак. А если бы я где-то заикнулась, меня отец долго бы не выпускал по вечерам из землянки.
   - Вот видишь, значит, твой отец понимал, что ты ничем от других девушек не отличаешься, или не имеешь права отличаться?
   - Так у нас во всех племенах так. Чтобы во время праздника выбора жён мужчины не знали, кого он выбирает.
   - Вот видишь, как мудро. У нас такого уже давно нет.
   - А почему мудро?
   - У вас все равны. Это здорово!.. Вот Аннуен была дочерью простого охотника, а стала моей первой женой. Ты же - дочь вождя - только второй.
   - Но ты же говоришь, что полюбил меня?
   - Да, так оно и есть. Но могло бы и наоборот случиться и никто не смог бы мне помешать.
   - А у вас?
   - А у нас обязательно вмешался бы папенька или маменька обиженной доченьки и, если бы не устроил жизнь её, то, уж во всяком случае, помешал бы моему браку с дочерью простого охотника.
   - Неужели так?
   - Да-а... У нас много всяких сословных условностей приобрели существенное влияние.
   Аннуир немного подумала, раскладывая покупки, а потом сказала:
   - А что, мне, наверное, было бы приятно, если бы молодые люди меня как-то отличали, больше замечали бы..., или я не так думаю?
   - Думаешь ты вполне естественно, но... - ты представляешь, сколько бы девушек тебе завидовали бы тогда? А зависть девушек, знаешь, какой бывает коварной?
   - О!.. Да!..
   - Запомни, всегда, когда у кого-то есть что-то большее, чем у других: богатство, талант, умение особое, - всегда находятся завистники, которые начинают строить козни такому одарённому человеку. Особенно, если разница между тем и другими слишком заметная.
   - А как же быть?
   - Вот люди сейчас и ищут пути, чтобы ни богатство, ни талант, ни ещё что-то, не могли возвышать одних над другими.
   - А такое возможно?
   - Но у вас же есть такое?..
   - Пожалуй, что "да"...
   - Значит, в принципе, это возможно?..
   - В "принципе" - это как?
   - Это значит, что законы природы не противоречат таким отношениям. Всё дело в том, чтобы люди договорились все эти правила, как, скажем, у вас, соблюдать, следовать им неукоснительно и требовать этого от других.
   - А что - я согласна. Не надо будет никому в служанки идти, как в этой книжке. Мне Настеньку, например, очень жалко. Она раньше своей барышни встаёт, всё делает для неё, а та только в постели нежится. У нас бы такого и быть не могло.
   - Ну вот, видишь, какая ты у меня уже сознательная. Да нынешним барышням до тебя ещё дорасти нужно духовно и сознанием.
   - Это как?
   - А вот об этом поговорим как-нибудь в другой раз. Я и так с тобой заболтался - не успею закончить чтение главы.
   - Всё-всё-всё! - произнесла Аннуир и, как следует приличной барышне, занялась своим привычным делом - приготовлением обеда.
  
   Наступил день, когда они решили сходить вместе в церковь. День выбрали обычный, среди недели, чтобы народу было поменьше. В местных суровых условиях и в церкви к прихожанам не предъявлялось каких-то особых требований, кроме, пожалуй, необходимости для мужчин снять головной убор. Всё остальное не имело значения. Главное, чтобы покупали свечки, да поминальные заказывали.
   Семён не был верующим человеком, но любознательность и, горящий внутри, поисковый огонёк влекли его туда. Коль скоро появились вопросы - нужно было найти и ответы.
   Аннуир сообщила ему, что хочет поставить памятные свечки о своих погибших родственниках. Они купили свечи, и подошли к поминальному шандалу. Аннуир делала всё так же, как и с Дашей. Семён же только зажёг свою свечу и пошёл в самый центр подкупольного пространства. Здесь он остановился и закрыл глаза. Почти сразу он почувствовал, как в него стало входить тепло, хотя оно и не было таковым. Это было что-то светлое и очищающее. В него вливался покой и умиротворение.
   Ощущения эти были даже немного сильнее, чем в первый раз, когда он был без свечи. Это тоже был предмет для будущих размышлений. Но сейчас он стоял и впитывал в себя всю новизну ощущений.
   Тихо подошла Аннуир и встала рядом с ним. Она некоторое время наблюдала за Семёном, который стоял молча, а потом тоже закрыла глаза. Так они постояли минут пять, а потом Семён, глубоко вздохнув, открыл глаза и направился к поминальному шандалу. Он закрепил свою свечу и жестом пригласил Аннуир на выход. Таким образом, их посещение длилось не больше четверти часа.
   Когда они вышли на заиндевевшую улицу, Семён спросил.
   - Скажи, Аннушка, вот, когда мы стояли в центре с закрытыми глазами, ты ничего необычного не ощущала?
   Аннуир несколько подумала и ответила.
   - Было тепло и светло - я думала, что это от тебя всё?..
   - Всё может быть, Аннушка! Одно несомненно - здесь есть загадка, над которой стоит подумать.
   Аннуир знала уже, что такое "загадка", но знала так же, что значений у неё не одно. И, как ей сейчас показалось, Семён говорил о какой-то большой загадке, как он часто выражается: "Научной".
   Так оно и было. Семён уже понял, что под куполом собираются в пучок лучи, но вот какие и почему? - это-то и было пока загадкой. Купол церкви напоминал форму луковицы. Такую же форму имели некоторые воронки у виноделов, которые все широкие струи собирают в одну узкую, чтобы попасть в горлышко бутылки. А что, если такая форма может действовать и в обратном порядке? - размышлял он, - только собирает эта луковичка уже снаружи, со всего пространства, а внутри устремляет всё в один пучок?.. Над этим надо подумать... А ведь точно, если выстроить перпендикуляры от внутренней поверхности луковицы, то они непременно сойдутся в одной точке. Подумать только, воронка осуществляет некий коммулятивный эффект внутри своей поверхности. И выходит, что люди, которые повелели все церкви строить с такими куполами, знали об этом природном явлении? Вот это да!? Вот так догадка!
  
  
   Аннуир сама, видимо, не обратила бы внимание на такое странное явление, на которое указал Семён. Теперь же и её оно заинтересовало по-своему. И она решила сама проверить одна, будут ли такие же ощущения без Семёна.
   Смогла она это сделать только через два дня, идя в привычную лавку. В церкви она купила две свечи. Одну сразу оставила в поминальном шандале, а с другой вышла к центру площадки под куполом. Никого не было рядом, и она спокойно закрыла глаза. И эффекты стали повторяться. Пришло тепло, приносящее с собой что-то светлое. И это был уже не свет, а что-то светлое внутри её. И оно, это просветление, стало овладевать ею всей, да так основательно, что она чувствовала себя, как во сне. При этом постоянно присутствовал образ Семёна, словно он был рядом, как и в прошлый раз.
   Ей было так хорошо сейчас, что из глаз сами потекли слёзы. Они были вызваны переполнившими её чувствами. Она и не старалась их сдержать. Всё было так, как и должно быть - так ей казалось. Но постепенно волна стала ослабевать, или сама Аннуир стала уставать от её воздействия, но снова всё вернулось к ней в виде реальности. Аннуир открыла глаза, вытерла слёзы и отнесла свечу к шандалу.
   Подробности своего опыта она выложила Семёну вечером, сразу после ужина. Он был приятно удивлён и обрадован тем, что Аннуир так внимательна ко всему, что он говорит, замечает, делает, или рассказывает. Восхищённый ею, он обнял её и расцеловал каждую чёрточку на её лице. Она только ласково жмурилась под его поцелуями и принимала всё, как дар с небес. Словно не Семён её родной, а сам Ангел сейчас целовал её и хвалил за что-то хорошее.
   Потом, немного успокоившись, Семён спросил.
   - А ты можешь как-то сама сейчас, исходя из того, что знаешь о природе, объяснить это интересное явление?
   - Ну, как же!? Это - Бог посылает нам свои лучи. Кто же ещё?..
   Аннуир смотрела на него с удивлением и вновь была, именно, той Аннуир из племени онкилонов. Семёна всё больше восхищался этой девушкой, ставшей, правда, уже женщиной. Он с любовью смотрел на неё и готов был слушать любые глупости, которые она говорит.
   Сама же Аннуир, по его взгляду поняла, что сказала не совсем то - Семён с ней был не согласен.
   - А ты как считаешь? - спросила она.
   - Понимаешь, Аннушка - родная ты моя, наука неустанно движется вперёд, открывая одну тайну природы за другой. Вот и здесь мы стоим на пороге, если можно так выразиться, открытия великой тайны природы. Вот, посуди сама. Когда светит солнце, ты чувствуешь, как от него идёт тепло?
   Аннуир утвердительно кивнула головой.
   - Если горит костёр, от него идёт тепло?.. Вот... это - энергия, которая распространяется в виде лучей. Как только учёные поймут природу этих лучей - что они собой представляют, тогда мы сможем узнать и то, чьи лучи к нам приходят в церкви.
   - Но разве это не от Бога?
   - Пока это не доказано...
   - Но почему тогда все люди верят в него?
   - А вот это, для тебя сейчас, очень сложно объяснить. Тебе нужно учиться ещё и ещё.
   - Но я же стараюсь!?
   - Конечно, Сердце моё! Ты у меня просто молодчина! Но в знаниях быстро ничего не возможно достичь. Сейчас ты читаешь только свою первую книгу, и то чувствуешь, наверное, сколько нового ты узнала?.. А вот, когда прочтёшь много десятков книг, к тебе станут приходить настоящие знания о природе вещей и всего сущего на Земле.
   - А разве нет такой книги, в которой сразу все знания помещаются?
   - Нет, Аннушка, такой книги пока что нет.
  
   А тем временем, Аннуир уже читала о том, как барышня-крестьянка стала учиться грамоте у своего возлюбленного. Ей это было так знакомо и в то же время интересно, как это можно претвориться так, словно ты: ни читать, ни писать - не умеешь? Это было ново и удивительно для неё. Факт переодевания в наряд крестьянки у неё не вызвал каких-то больших удивлений. У них в племени переодевания и наряжания были нередки. Но в этом, конкретном случае, нужно было притворяться неумехой, когда, на самом деле, это было не так. На самом-то деле Елизавета Григорьевна была лучше, совершеннее, чем притворялась. И вот это-то и нравилось Аннуир больше всего.
   Вот бы мне, размышляла она, чем-нибудь, ну, хоть чем-нибудь, удивить своего Сёмушку. Таковы, наверное, все женщины - для любимого способны на самое большое. А Семушка её и так был без ума от своей Аннушки. Всё в ней было не таким, как в привычных барышнях того времени. Она была очень трудолюбива. И если она не читала, то, обязательно, что-то делала: стряпала, шила, зашивала, мыла, чистила, протирала...
   При этом делала она это всё со своей неизменной очаровательной улыбкой. Любые обращения Семёна к ней встречались таким сияющим взглядом, что всё внутри его просто таяло. Соседи, живущие рядом, наблюдая их трогательные отношения, воспринимали это всё - каждый по-своему. Супруги Латышевы просто радовались. Даша удивлялась, а Алевтина Анатольевна - в тайне завидовала им. Ей жизнь не подарила такого. И почему-то ей было очень обидно, хотя она и не показывала виду, что это так.
   А тем временем, Семёну Петровичу удалось устроиться в местную Церковно-приходскую школу на место учителя математики, внезапно заболевшего и весьма серьёзно. Это было очень кстати, так как подходил к концу срок ссылки, и нужно было подзаработать денег на предстоящий переезд.
   Аннуир этот факт неожиданно очень заинтересовал. Она расспросила Семёна о том, сколько и каких детей он будет учить. Оказалось, что дети второго и третьего классов - по 8 и 9 лет. К тому же, в классах было по 12 и 15 человек. Её это очень обрадовало, и она тут же обратилась с просьбой - тоже присутствовать на уроках. Семёна это сразу смутило, но, поразмыслив, он решил согласиться, заручившись, конечно, разрешением смотрителя школы. Они договорились, что Аннуир будет сидеть за учительским столом, а самому учителю придётся весь урок вести стоя. Последнее обстоятельство даже обрадовало Семёна Петровича, так как в зимнее время их движения здесь были весьма ограниченными. Большинство людей сидели по домам - и именно сидели.
   Когда они оба появились в классе, мальчиков насторожило появление женщины, да ещё такой красивой и представительной. Ещё больше насторожил тот факт, что сам учитель усадил её на своё место, правда несколько сбоку от стола, чтобы ей была видна и классная доска, а сам стал вести урок стоя. Все решили сразу, что дама из попечительского совета - с инспекцией. В классе водворилась небывалая тишина, так что сам преподаватель почувствовал некоторую неловкость.
   Но Семён Петрович, прошедший через такие суровые испытания, довольно быстро справился с собой и начал урок. Объяснял он спокойным голосом. Обращался к ученикам непривычно для них вежливо и даже учтиво. И вскоре в классе воцарилась вполне нормальная рабочая обстановка.
   Аннуир аккуратно и старательно записывала всё то, что записывали ученики. Она решала те же примеры, что и все остальные ученики. Семён Петрович вызывал к доске некоторых учащихся, чтобы, с их помощью, показать Аннуир, как необходимо было разрешить ту или иную задачу, тот или иной пример.
   Так потянулись дни занятий в настоящей школе. Семён Петрович оказался хорошим учителем. Всё его воспитание, собственное обучение стали для него хорошим подспорьем к его прирождённому таланту учителя. Дети сразу полюбили его, но большая часть их любви и привязанности досталась на долю Аннуир. Ей не удалось долго скрывать то, что она сама учится тому же у данного учителя. Вскоре все догадались, что она пишет, да и почему учитель так часто заглядывает ей в тетрадь. На переменках она показывала свои записи, а дети охотно несли показывать свои. Дружеская обстановка с совсем взрослой дамой делала класс, как одно целое. Все гораздо больше переживали за то, как поняла, и поняла ли, их взрослая соученица. А поведение ребят было, просто на зависть всем остальным учителям, - примерным. Лёгкая, почти воздушная, кисть руки Аннуир уже не раз скользнула по всем детским головкам - ей это нравилось делать, а детям было очень приятно. Неизбалованные лаской дома, живя в суровых условиях севера и Сибири, они всё-таки оставались детьми. В то же время внутри Аннуир стали просыпать совсем ещё незнакомые ощущения от контактов с детьми. А просто в ней уже просыпалась женщина, женщина-мать, что и выяснилось уже вскоре.
   К моменту, когда ссылка подходила к концу и оставалось всего несколько дней, Аннуир и поделилась своими подозрениями на этот счёт с Семёном. Он тут же предложил ей сходить к женскому врачу.
   - А что она будет делать? - поинтересовалась Аннуир.
   - Не она, а он, - поправил он её, - просто посмотрит и скажет что и как...
   - Посмотрит что? - не унималась Аннуир.
   - То, что посчитает нужным, хотя я вообще точно не знаю, что они смотрят. Надо спросить Зою Михайловну или, хотя бы, Дашу.
   Аннуир тут же отправилась к соседям, а, когда вернулась, заявила:
   - К врачу я не пойду.
   - Почему? - удивился Семён.
   - Потому что он - мужчина.
   - Ну и что?
   - Ты очень хочешь, чтобы меня всю и везде смотрел чужой мужчина?
   - Он - не мужчина. Он - врач.
   - Это всё равно... - произнесла недовольно Аннуир и добавила, - если бы я знала, что у вас - белых людей, так принято, то я ещё подумала бы - ехать ли сюда?
   Семён озадаченно покачал головой, а потом сказал.
   - Раз это так для тебя принципиально неприемлемо, тогда можно вообще не ходить.... Хотя..., там, кажется, есть и женщина - акушерка. Я могу попросить, чтобы посмотрела она. А сходить всё-таки надо - нам предстоит с тобой преодолеть очень длинный путь.
   - Более длинный, чем от нашей Земли?
   - В десять раз, если не больше.
   - Ого! И всё на санях?
   - Нет. К счастью, нет. Мы доберёмся до железной дороги, а там уже поездом поедем быстро.
   - Поездом?! Это как?
   - Поезд - это такие "домики" на колёсах. Они прицепляются друг за другом, а тащит их такая большая паровая машина. Называется паровоз. Собственно, что я рассказываю - сама всё увидишь.
   - Значит и тут белые люди что-то придумали?
   - Ой, и не говори!.. Сам удивляюсь. Я не механик, так что - для меня тоже не понятно, как это всё может работать. Но... работает - сама увидишь.
  
   Акушерка подтвердила предположение Аннуир о беременности и сказала, что всего недель семь-восемь, так что ехать ещё вполне можно. С этого дня занятия в школе сменялись подготовкой к трудному пути. Аннуир казалось, что это расстояние вообще невозможно преодолеть. Они от её Земли-то с большим трудом добрались сюда, а это расстояние в десять раз большее - трудно было даже представить, как и когда они смогут это сделать.
   Между тем, чтение "Барышни-крестьянки" было закончено. Она это сделала уже без помощи словаря и осталась очень довольна тем, как завершилась вся история. Но больше всего ей понравились слова главного героя, которые она часто повторяла вслух: "Во всех ты, Душенька, нарядах хороша!". Эти слова звучали для Аннуир, как музыка, как, только что найденная, мелодия для музыканта.
   Во время беседы об этой повести, Семён спросил её, что ей понравилось в ней?
   Аннуир подумала и ответила:
   - Что всё хорошо закончилось.
   - А не понравилось?
   - Что у вас девушкам тоже приходится бороться за свою любовь.
   Семён посмотрел на неё пристально, потом улыбнулся и сказал:
   - Но у нас, кажется, тоже всё закончилось хорошо?
   - А ты считаешь, что всё уже закончилось? - удивлённо спросила Аннуир.
   - Ого! - почти воскликнул Семён, - с тобой уже нужно быть осторожным, выбирая выражения. Ты делаешь успехи и немалые... Нет, Аннуир, я надеюсь, что у нас ещё много хорошего впереди - и это главное.
   - Как всё-таки странно всё в вашем языке? С одной стороны - "всё закончилось", а с другой - "всё ёще продолжается"... Очень странно!
   - Да, я с тобой согласен. Странностей много, но мы к ним привыкли и понимаем всё несколько шире. Когда мы говорим, что у них закончилось всё хорошо, то подразумеваем только небольшую историю их любви. А дальше обязательно будет уже другая история, понимаешь?.. Так же и у нас.
  
   Наступил день отъезда молодых в Петербург. Все соседи были дома и помогали, каждый, как мог. Основные вещи были упакованы накануне, так что с утра собрали все мелочи, да посидели за столом перед дальней дорогой. По Аннуир не было бы заметно, как она воспринимает предстоящие перемены, если бы не её светящиеся глаза. Она вся уже была в ожидании нового. То, что в её жизнь внёс Семён Петрович Ордин, превзошло все возможные ожидания девушки из отдалённого племени Анкилонов. Но главное было в другом - что это всё ещё только начиналось. И она уже ждала новых чудес этих любопытных людей, которые так много всего насоздавали, хотя жили, порой, хуже онкилонов.
   В ней не было нетерпения. Жизнь племени воспитывала в онкилонских женщинах и выдержку, и терпение, и никакой болтливой суетливости. Всё это было в ней и так шло к её необычному женскому облику, и Семёна трогало до такой степени, что он готов был в любую минуту встать на колено и преклонить голову перед своей женщиной. Так ему импонировало её поведение, сдержанность и готовность принять всё, лишь бы это было вместе с ним.
  
   Перед посадкой в сани им, поверх их тёплой меховой обуви, натянули большущие сибирские валенки. Они оба были в шубах, так поверх их накинули и, фактически, целиком закутали в огромные тулупы. Остались одни улыбающиеся всем лица. Так и покатили двое саней: одни с вещами, другие с их хозяевами. Впереди был долгий путь по зимним дорогам, хотя и двигались они на юг. Впереди были долгие-долгие 1000 вёрст по зимнику до Невера. Там уже можно было пересесть на проходящий поезд.
   Санная кибитка протискивалась со скрипом сквозь заснеженные просторы. Тащили её две лошади, которые размеренно, шаг за шагом, одолевали эти необъятные суровые края. И хотя дорога здесь была наезжена лучше, чем там, где Аннуир приходилось ехать до этого, всё равно монотонность движения и белоснежное уныние могли бы свести с ума. Так, наверное, думает и читатель?
   А наши путешественники, попав в такую обстановку тут же извлекли из неё свою пользу. Наконец-то они сидели, прижавшись друг к другу, и могли говорить, о чём угодно. Аннуир долго смотрела на дорогу и сопки, стоящие по обеим сторонам её. Всё это опять было ново для неё, но и интересы её теперь стали несколько шире. Общие внешние впечатления она стремилась дополнить знанием об увиденном. И сначала их разговор и крутился вокруг её новых впечатлений, но постепенно яркость их несколько поубавилась, а на смену им пришло давнее желание расспросить Семёна о его жизни там, в том далёком мире, куда они сейчас устремились.
   Ближе к полудню мороз несколько смягчался, и говорить было легче и удобнее. И он рассказывал ей о своей семье. И хотя он родился в семье именитого купца Ордина, державшего в Петербурге несколько крупных торговых точек, Семён не унаследовал семейной страсти к деньгам и торговле. С самого детства его интересовала природа, при чём - вся в целом. Любое явление, замеченное им, тут же вызывало в нём живейший интерес. Когда же встал вопрос о получении серьёзного образования, он выбрал естественные науки в Петербургском университете. Уже через год его интерес стал склоняться к наукам, изучающим физические процессы, происходящие, как внутри земли, так и вокруг неё. Все эти науки впоследствии вошли в комплекс наук о Земле, именуемый геофизикой. Тогда, в те времена ещё и термина такого не было.
   Аннуир с интересом слушала всё. Имея такого слушателя, Семён постепенно начинал, как говорят, раскрываться. Всё больше семейных подробностей всплывало в памяти, которые он с большим удовольствием тут же выкладывал на суд своей милой спутницы. Личико её отражало все чувства, которые пылали внутри этой прелести. Она остро чувствовала несправедливость и всей душой восставала против неё. Она искренне радовалась, когда её Семушка рассказывал что-то удачное из своей далёкой той жизни.
  
  
   Когда говорят о свадебных путешествиях, никому и в голову не придёт предложить такое путешествие. А с точки зрения познания друг друга, сближения, такое путешествие представляется просто идеальным. Тысяча вёрст по зимнику на лошадях, тесно прижавшись друг к другу, глаза в глаза, улыбка к улыбке - всё это могут выдержать только настоящие влюблённые. И не просто выдержать, а даже не заметить трудностей и неудобств. Каждый отрезок пути - отдельная история, отдельная тема для разговора. Каждая из них - основа для более тесного сближения в плане понимания духовной сущности друг друга.
   Когда Аннуир рассказывала о своём детстве, о том, как их воспитывали в такой большой семье, Семён Петрович, пользуясь своими аналитическими данными, выстраивал чёткую цепочку событий и реакций Аннуир, которые и становились основой её необычной сущности, такой симпатичной личности, притягивающей его всё сильнее и сильней. Строгость, в которой воспитывали девочек в онкилонском племени, очень выгодно отличала её от современных "барышень", избалованных тягой к "вещизму" и "тряпизму", но очень мало интересующихся образованием и, таким образом, живущих в совершеннейшей духовной нищете. Аннуир была совсем не такой.
   Нет, новые наряды её радовали... несколько минут..., а потом она могла тут же задать вопрос по арифметике или геометрии. Хотя больше всего её интересовали человеческие отношения в обществе белых людей, где ей предстояло жить. Многое она узнала, а ещё больше это послужило причиной для новых вопросов к Семёну Петровичу, после прочтения Пушкинских "Повестей Белкина". И хотя времена эти давно уже остались позади, детали тех отношений как бы служили основой для понимания отношений нынешних. И вот, именно глубина понимания таких сложных вопросов Аннушкой, его милой Аннушкой, и трогали его больше всего. Семён Петрович чувствовал наличие в ней значительного потенциала, который ещё необходимо будет куда-то реализовать. Над этим ещё предстоит хорошо подумать.
   На третий день их движения им удалось остановиться на ночлег на довольно большом постоялом дворе. И молодым даже досталась отдельная комната, которая, правда, выглядела довольно мрачновато, но Аннуир словно и не видела всего этого. Как только они оказались одни в этой комнате, Семён стал ощущать мелкую нервную дрожь нетерпения. Он подумал об источнике такого странного и нового, для него, ощущения. Сомнений не было, что исходило это от Аннуир. Некоторая нервическая напряжённость в её лице выдавали скрытое внутреннее волнение. Но для Семёна было странным другое - как это всё могло передаваться ему?
   Вот загадка природы, подумал он, да ещё какая загадка. А тем временем, по мере того, как они раздевались и готовились отойти ко сну, напряжение это стало усиливаться, и уже он пришёл в такое же волнение. Их любовный клубок стал раскручиваться с такой страстью, что для описания потребовалась бы целая глава. Ничего подобного у него никогда не было - это факт. Да он и не думал в этот момент об этом. Его желание достигло таких пределов, что он готов был умереть от восторга, нахлынувших чувств.
   То, что испытывала в это время Аннуир, с лихвой перекрывало для неё все треволнения, пережитые ею за последние месяцы. Сейчас она была счастлива, она была в едином счастливом заговоре с её Семушкой, да ещё в таком прочном и тайном, что никто не смог бы никогда у неё даже силой выпытать, как это и почему она счастлива.
   Потом она лежала, улыбаясь, и в сладкой истоме спокойно слушала, как завывал северный ветер во дворе. В комнатке было тепло и уютно, как в Аннушкиной душе. Семён встал, чтобы затушить свечу, но задержался возле небольшого зеркала, разглядывая что-то на своём лице. Аннуир заметила это и спросила:
   - Что ты там увидел?
   - Да-а!.. Чёрте что и сбоку бантик...
   - Что-что-что? - переспросила, смеясь, Аннуир.
   - Так у нас в шутку называют мужчину.
   - Кто?
   - Женщины, конечно.
   - А женщин как называют?
   - Не знаю..., наверное, тоже так же - у вас же тоже бантик есть сбоку?
   - Ты про какой бантик?..
   - Ладно, Аннушка, давай спать. Это очень сложно - я потом тебе, как-нибудь, объясню...
  
   Всё чаще Семён Петрович стал ловить себя на том, что чувствует состояние и настроение Аннуир. Её радужное веселье тут же передаётся и ему - беспричинно и беспрекословно. Её испуг или беспокойство - вызывали в нём состояние, про которое обычно говорят: "Тянет душу". Так на одной из стоянок он вдруг почувствовал внезапный приступ беспричинного веселья и вошёл в постоялую избу, чтобы развеселить чем-нибудь Аннуир. А внутри хозяйка постоялого двора, а с ней и Аннуир покатывались со смеху. Так вот откуда это, - подумал Семён Петрович и спросил Аннуир, - над чем это они смеются.
   - Только я вошла, как хозяйка и говорит: "Откуда это такую Снегурочку к нам занесло"?. Я и спросила: "Что - я вся в снегу?". Она и рассмеялась, а с ней и я. Она надо мной почему-то смеётся, а я над ней...
   - Понятно, - улыбнувшись, ответил Семён Петрович.
   Он уже был в курсе результатов опытов Академика Попова с электромагнитными колебаниями и с передачей сигналов на расстояние. По этому у него не возникало никаких мыслей по поводу божественного происхождения этих явлений. Было ясно, что за всем этим стоит природная волновая субстанция, но ещё совсем мало изученная. В этом направлении наука делала только-только первые шаги. Но тем смелее и были предположения, где эти волны могли принимать участие в жизни природы. Этим-то и мечтал Семён Петрович заниматься после окончания университета.
   А пока он всё внимательнее наблюдал за собой и Аннуир, за тем, как синхронно они переживали все жизненные перипетии. Больше нигде Семён Петрович не мог бы получить такой интересной возможности, как в этой долгой и изнурительной дороге, дороге, которая для обоих обернулась своей приятной стороной. Они оба, по-очереди, занимались душевным стриптизом, открывая друг другу самые сокровенные уголки своего прошлого, которые, в свою очередь, вносили уточнения в понимание сути личности каждого.
   И что было интересно, что малейшие детали частенько добавляли особую окраску их отношениям. Они становились всё теплее и ласковей. Взаимное внимание друг к другу стало уже привычным для них, и оно же сразу бросалось в глаза всем посторонним. Такие отношения для большинства людей были в диковинку.
  
   Так они и добрались до Невера, где предстояло пересесть в поезд, идущий до Москвы.
   Семён Петрович приберёг деньги, присланные Горюновым, да отец в последнее время прислал приличную сумму. Видимо он уже не сердился на сына, чему тот был несказанно рад. Таким образом, Семён хотел сделать действительно приятным путешествие для Аннушки, позволив себе купить билеты первого класса. И всё это время он чувствовал нетерпение и беспокойство - удастся ли это сделать? Могло ведь просто не быть мест - но всё обошлось. До поезда было три часа. Они посидели в небольшом ресторанчике при вокзале, хорошо пообедали, а потом пошли гулять. Вид станции и, особенно, рельс и шпал вызвали у Аннуир живейший интерес. Но на этот раз Семён Петрович находился в прекрасном настроении, что всё задуманное им удалось, и ему доставляло огромное удовольствие отвечать на вопросы Аннуир. Это большое замечательное дитя восхищало его своим целенаправленным любопытством. Она уже осмысленно пополняла свои знания о той новой обстановке, в которой ей предстояло жить. И эта осмысленность формировалась буквально на его глазах. Аннуир взрослела не по дням, а по часам. И сравнение её со Снегурочкой - героиней русских сказок, не явилось для него неожиданностью. Аннуир действительно выглядела необычно прекрасно. Красота её была редкостной для Руси. Это-то и делало её бриллиантом, который так ценил Семён Петрович.
   И вот такое сокровище вёз с собой, возвращаясь из ссылки, Семён Петрович Ордин - потомственный купец, хотя по призванию и способностям - многообещающий учёный и смелый человек. Что же касается Аннуир, то для семейной жизни это была женщина, воспитанная в традициях и требованиях древних времён, когда мужчина и женщина были поставлены природой друг против друга, без всяких общественных законов и условностей. Женщина тогда могла себя вести и держать в таких рамках, которым ни один мужчина не мог бы предъявить никаких претензий. Она как бы наблюдала молча природу мужского естества, не проявляя поспешности в расталкивании своими женскими плечиками толпу мужских проблем. Нет, она выжидала, когда он сам подходил к ней и, прижав к себе, тяжело вздыхал. И даже тут только её вопросительный взгляд выдавал её желание узнать, что сейчас волнует и заботит её супруга. И если он делился с ней своей проблемой, она старалась узнать, что можно сделать, чтобы решить её. Её готовность понять, принять участие в решении проблемы разумелись сами собой. И кроме этого, Аннуир старалась всё успеть и исполнить, что, хоть в малейшей степени, касалось её компетенции.
   Правда, справедливости ради, нужно отметить, что ей стало нравиться, когда Семён Петрович услужливо подавал ей шубку, или помогал снять пимы, а так же пропускал её вперёд в дверях, а при выходе из саней подавал руку. Всё это вызывало тут же ответную приветливую и светлую улыбку на личике Аннуир - самую высшую плату за мужскую галантность. И Семён Петрович ценил эту плату очень высоко.
  
   К появлению поезда, а главное, паровоза, пришлось подготовить Аннуир специально. Опасаясь, что это может изрядно её испугать, Семён Петрович достаточно подробно объяснил ей, что за машина паровоз и как он пыхтит паром, шумно подкатывает и также шумно трогается. Нужно сказать, что эти объяснения оказались не лишними. С появлением этого "чудовища", Аннуир крепко прижалась к супругу и стояла так, дрожа от напряжения. Но вот паровоз прошёл, и вагоны стали замедлять своё движение.
   Всё для Аннуир было ново и неожиданно. Даже колёса, особенно таких размеров, она видела впервые. Но в вагон она последовала за Семёном Петровичем беспрекословно. Когда же они оказались в купе вдвоём, довольно уютном, она немного успокоилась и села, прямо в одежде, на лежанку.
   Семён Петрович расположил багаж, разделся и стал помогать раздеваться Аннуир. В это время поезд тронулся. Вагон качнуло немного, но затем он стал плавно набирать скорость. Аннуир прильнула к окну и просто была поражена, как быстро стали мелькать за окном дома и деревья. Всё-всё-всё было удивительно для неё. Она временами переводила вопросительный взгляд на Семёна Петровича, а потом снова смотрела в окно.
   Только, когда почти совсем стемнело, Аннуир отошла от окна и произнесла:
   - Как всё интересно!.. Так мы сейчас едем быстрее, чем на оленях или лошадях?
   - Да, побыстрее..., но ехать нам предстоит очень далеко, так что..., почти на месяц набирайся терпения.
   - Терпения? - переспросила Аннуир. - Да мне всё это очень интересно. Мы же разные места будем проезжать. Жалко, что сейчас уже ничего не видно, а то бы я не отходила от окна.
   - Ничего. Завтра многое увидишь. Будут не только меняться места, но и погода - ведь весна началась. Когда в Москву приедем, будет конец апреля месяца - самый разгар весенний в Москве. Будет тепло, и люди уже будут одеваться в более лёгкую одежду. Нам тоже предстоит сменить наряд.
   - А у нас он есть?
   - Конечно - вы же примеряли его с Зоей Михайловной?
   - Ах, да.
  
  
   Как и предполагалось, в Москву они прибыли в самом конце апреля. Не только не было снега, но на деревьях уже прилично набухли почки. Пока Семён Петрович ходил за билетами на петербургский поезд, да отдавал распоряжение относительно багажа, Аннуир терпеливо сидела в зале ожидания и рассматривала пассажиров. Для неё это занятие было не менее интересным, чем её наблюдения из окна вагона, во время их поездки. Там экзотические, для неё, места, а здесь - та же экзотика в людях, в их одежде, манерах и действиях.
   Хотя, собственно, не было ничего необычного. Вокзал жил своей повседневной жизнью. Люди куда-то ехали. Их было много, но, к счастью, они ехали в разные стороны. Просто каждый ждал своего поезда, который должен был увезти его к той цели, к которой он стремился. Аннуир это поняла из их разговоров, да и многое другое ей стало раскрываться из её наблюдений.
   Пока они ехали поездом, она поняла, как огромна Земля, как много на ней живёт разных жителей, и сколько везде и всюду притаилось для неё ещё сюрпризов. Нет, никто из анкилонов ей не поверил бы, если б ей, вдруг, удалось однажды вернуться туда и обо всём этом рассказать. Прежде всего, как она теперь понимала, ей не поверили бы в родном племени из-за того, что она женщина. У них почему-то не было так, как у белых людей, где женщины пользовались особым уважением и мужчины старались ей во всём помогать, пропускать вперёд, всё объяснять и стараться ограждать от ненужных хлопот. Вот сейчас Семён Петрович её где-то хлопочет о важных для них обоих делах, а она сидит спокойно и ..., вся уже издёргалась, куда же он подевался, да ещё так на долго? Аннуир крутила своей симпатичной головкой в разные стороны, высматривая - не идёт ли Семушка? И этим, она, помимо своей воли, уже привлекла к себе внимание других пассажиров.
   Нужно сказать, что Алевтина Анатольевна научила Аннуир ухаживать за своими волосами. И в данный момент они были заплетены в тугую косу и уложены наверх при помощи всяких шпилек и заколок. Сверху узкая норковая шапочки, очень похожая на современную пилотку, была приколота почти горизонтально. Всё вместе придавало стройность и элегантность всей фигуре Аннуир.
   Это-то и привлекло внимание двух молодых военных, которые, буквально не отрываясь, следили за столь неожиданно явившейся красавицей. Видимо они были ещё достаточно молоды, так как не могли набраться решительности, хотя бы приблизиться к молодой даме. Аннуир, честно говоря, было не до них. Так всё и продолжалось, пока, наконец, не явился Семён Петрович. Вид у него был солидный и мужественный, что сразу несколько охладило наблюдательный пыл молодых военных. Аннуир, наоборот, пришла в полный восторг - наконец-то явился её Сёмушка.
   Он снова сумел купить билеты в вагон первого класса, багажом распорядился, и они пошли обедать в ресторан. Ресторан, хоть и привокзальный, но в Москве, в который уже раз вызвал у Аннуир состояние восторга - так всё ей показалось необычно шикарно, почти сказочно. Во время обеда она потихоньку осматривала и посетителей, и само помещение, и тех людей, которые обслуживали посетителей. Семён Петрович с пониманием смотрел на неё и был готов в любую минуту что-то объяснить, рассказать, продемонстрировать. Для Аннуир ему нравилось всё это делать и исполнять. Он уже научился на всё смотреть её глазами и постигать её воображением и знаниями. И это доставляло ему удовольствие.
   Поскольку до поезда оставалось ещё несколько часов, они сели в экипаж и Семён Петрович решил показать Аннуир Кремль. По апрельским, уже оттаявшим и успевшим подсохнуть улицам легкой рысцой трусил жеребчик, впряжённый в их экипаж. Было много прохожих и Аннуир, не отрываясь, смотрела: то на них, то на здания, вид которых просто изумлял её. Всё было так удивительно ладно и складно придумано этими белыми людьми, к которым теперь и она имела самое прямое отношение - нужно было только чуточку ещё подучиться. Кстати...
   - А где мы будем жить в Петербурге? - спросила она неожиданно Семёна.
   - Сначала остановимся у моих родителей, а там - будет видно.
   - Ты же говорил, что с отцом у тебя вышла какая-то неприятность?
   - Да это так, небольшая размолвка. Он осерчал, когда узнал, что и я присоединился к волнениям студентов. Но он потом отошёл и написал мне письмо, чтобы я возвращался домой и никуда больше.
   - А твои родители знают, что мы поженились? - снова спросила Аннуир, уже используя лексику, которой учил её Семён Петрович.
   - Нет ещё. Я не стал писать, так как наше письмо пришло бы вместе с нашим приездом. Пусть это будет для них приятным сюрпризом.
   - Ты уверен, что приятным?
   - Уверен.
   - А если их возмутит, что я - анкилонка?
   - Мы можем не спешить говорить об этом - просто ты будешь местной девушкой из Якутии. В тебе явно просматривается восточный тип женщины. Вот и пусть пока будет так, а потом видно будет.
   - А против якутки у них возражений не будет?
   - Да какие возражения, если нас уже повенчали в церкви. Если отец узнает, что я венчался в церкви, то это будет лучший сюрприз для него.
   - А почему?
   - Он же знает, что я - безбожник, а, раз пошёл в церковь венчаться, значит тут всё очень серьёзно. Понятно?
   - Пожалуй.
   Беседа их вновь прервалась, так как они выехали на большую, слегка покатую, площадь, где и возвышался Кремль. Хотя внимание Аннуир сразу же приковал к себе Храм Василия Блаженного. Но Семён Петрович знал только, что он был построен в честь победы над Казанским ханством и раньше назывался Покровским Собором. Возница ещё добавил, что переименовали его после того, как была сооружена пристройка Василия Блаженного - Московского Святого.
   Аннуир мало что поняла из их объяснений, так как совсем не знала русской истории. Но её общее впечатление от размеров Москвы и архитектурных московских форм перекрывали всё остальное. Она была в восторге от увиденного.
   Вымощенные улицы, то, как прогуливались по ним горожане (так их называл Семён), вереница экипажей, - всё было для неё необычно и наполнено каким-то внутренним глубоким смыслом, пока ей не понятным, но она уже поставила себе цель - разобраться во всём этом. Слово "учиться" стало для неё вожделенным. С ним были связаны самые светлые надежды, на самые удивительные изменения в её жизни. Она должна была встать вровень со своим Сёмушкой - человеком, лучше которого не было никого во всём свете.
   Обо всём этом она не говорила Семёну Петровичу. Говорили только её глаза. Их взгляд, обращённый к нему, выражал такую гамму чувств, что у него внутри невольно всё останавливалось в изумлении. Так много выражали её глаза. И ради неё, ради этих глаз и этих взглядов, он уже решил, что забудет про те ссоры с отцом, которые были у него раньше, особенно, когда он попал под надзор полиции, а затем и в ссылку. Семён Петрович твёрдо решил ехать домой, и только домой, чтобы там ни было. Ради Аннуир, ради связи времён, которую неожиданно подарило ему провидение, он должен смирить в себе всё и восстановить свой "статус КВО" внутри своей родной семьи.
  
   В Петербурге, прямо с Николаевского вокзала они поехали на Васильевский остров, где на углу Большого проспекта и косой линии и жила семья купца Ордина Петра Ивановича. Косая линия соединяла Большой проспект с набережной Невы в том месте, где швартовались иностранные купеческие корабли для разгрузки. Пётр Иванович и вёл успешную торговлю с иностранцами. Он представлял гильдию тех купцов, которые вели торговлю исконно русскими товарами: мехами, копчёной и солёной лососиной, волжской осетриной, оленьими рогами, лесом, липовым и гречишным мёдом и всем прочим, чем всегда была богата Русь. Доходы Пётр Иванович имел немалые, что и дало возможность ему купить богатый дом. Первый этаж занимал торговый дом Ордина, где продавались оптом петербургским торговцам те иностранные товары, на которые ему удавалось выменять свой товар. Два верхних этажа занимала его семья, а на четвёртом жила вся прислуга и его приказчики и агенты, выискивающие для его торговых операций товары по всей европейской части России.
   Петр Иванович был одарён от природы изворотливым умом и неугомонной натурой. В процессе естественного отбора среди купцов, собственно, только такие и выходили на самый высокий уровень торговых операций, набирая, тем самым, себе несметные богатства и славу. Сыном такого человека и был Семён Петрович. И хотя его самого гораздо больше привлекала к себе наука о Земле и путешествия, годы ссылки, а главное, их путешествие на Землю Санникова, многое переменило в его взглядах.
   Ознакомившись с образом жизни дальневосточных и, главным образом, северных племён, населявших нашу Россию, с образом жизни Анкилонов, он стал понимать то великое значение в развитии народов, какое играла торговля или прямой обмен товарами. И это несколько изменило его взгляды на неутомимую деятельность отца.
   Своими соображениями на этот счёт он поделился как-то в своём письме с отцом, за что и получил похвалу, прощение и приличную сумму денег на достойный обратный путь, который и подходил сейчас к концу. Вот они подъехали к парадному входу четырехэтажного серого здания, с большими окнами. Дом их был более поздней постройки, когда запрет строить дома не более трёх этажей в Петербурге, был снят.
   Ямщик откинул сходню и открыл дверцу экипажа. Первым вышел Семён Петрович и подал руку своей Аннушке, которую мысленно всегда называл Аннуир - нравилось ему это необычное, но красивое женское имя. И уже не раз упоминалось о том, что Аннуир ему сама очень нравилась, но теперь предстояло выдержать ей и ему экзамен перед самыми близкими, но и самыми придирчивыми людьми - его родителями.
  
   В каждой подобной истории существует своя внутренняя интрига. Интрига в их случае была такой сложной, что Семён Петрович весь путь к дому, начиная от Якутска, обдумывал, какую такую "легенду" ему сочинить для их знакомства, чтобы в неё поверили неукоснительно его родители. В итоге, он решил представить её, если потребуются подробности, как дочь вождя, но только не анкилонского племени, а племени якутов. Но, зная практическую хватку своего отца, он решил представить дело так, что родители Аннуир погибли, спасая своих оленей от стаи волков. Чтобы подобная история не вызвала недоумения у Аннуир, он постарался ей объяснить всё это, как смог. Но она всё поняла и сказала, что готова быть, кем угодно, только бы быть с ним.
   Сейчас всё это молниеносно пронеслось в его голове снова, когда он оказался у порога родного дома. Он всё помнил, на все вопросы готов был ответить, и отступать уже было нельзя. Началось возвращение блудного сына, как он сам себе определил предстоящие события.
   Первой их встретила мать, чуть-чуть постаревшая за эти три года. Она ждала их на верхней площадке лестницы, ведущей в парадные помещения их дома. Купцы такого уровня уже жили, придерживаясь дворянских традиций, но, разумеется, в своей среде. Устраивались вечера и просто вечеринки со своими партнёрами по торговым делам. Приглашались и конкуренты, чтобы держать руку на деловом пульсе времени. Словом, купцы тоже любили развлекаться, расслабляться, как могли.
   Софья Авдеевна - мать Семёна Петровича, протянув руки, прильнула к груди сына и спрятала там свои слёзы. В радости возвращения они тоже нашли себе место. Но это были другие слёзы - приятные и великодушные. Она так же встретила и Аннуир, представленную ей сыном, как свою жену. Наблюдавшая всю сцену встречи сына с матерью, Аннуир сама прослезилась и такой она и попала в объятия свекрови.
   Софья Авдеевна, обнимая, ещё совсем чужую для себя, женщину, чувствовала то же самое, что было, когда в её объятиях был сын. Это показалось ей странным и необычным. Но с этими ощущениями Аннуир сразу вошла в её душевное пространство, заняв в нём своё, вполне определённое место. Она сразу стала своя, как сын, как дочь, как все её родные и близкие.
   Потом Софья Авдеевна повела сына и невестку в отведённые им комнаты, на ходу отдавая распоряжения слугам. Пока Пётр Иванович был у себя на пристани, где сегодня пришёл какой-то корабль с его заказом, сыну и невестки предстояло привести себя с дороги в порядок и отдохнуть, чтобы вечером они могли предстать перед отцом во всей красе своей молодости и своего семейного счастья. Так она уже поняла и решила, на чём и успокоилось её материнское сердце. Софью Авдеевну даже не смутило, что её невестка лицом была не совсем русская. В России столько народу проживало разного, и мало ли кого полюбил её сын. Главное, что они были счастливы - так подсказывало её материнское сердце и невольные слёзы Аннушки, которые она не смогла сдержать при их встрече. Эти слёзы лучше всяких слов объяснили женской душе, с каким сердечным человеком она имеет дело.
  
  
   Софья Авдеевна была из дворянской семьи, и её брак с отцом Сёмушки был заключён, после двух лет терпеливого ухаживания последнего. Они нравились друг другу, но родители Софьи Авдеевны не хотели отдавать дочь не за дворянина. И это неожиданное препятствие сыграло, весьма положительную, роль для их чувства. Обычная взаимная симпатия переросла в настоящее чувство. Когда же Пётр Иванович стал одним из крупнейших купцов в Петербурге, родители вынуждены были дать своё согласие на их брак, так как их собственные дела стали подавать признаки очень тревожные. Наступала пора, когда на смену дворянским фамилиям стал приходить новый хозяин: купец, промышленник. Пётр Иванович был, как раз, из таких, и весьма преуспевающий.
   И его счастье, что он к моменту женитьбы был уже на столько богат, что смог позволить себе иметь достаточно богатый дом, да и прислугу позволить завести Софье Авдеевне в соответствии со своими дворянскими привычками. Так что в доме Ординых смешались две социальные культуры: новая купеческая и древняя дворянская. И, как оказалось, они удачно дополнили друг друга и прекрасно уживались. Деловитость Петра Ивановича смягчалась духовным наполнением дома стараниями Софьи Авдеевны. Способствовала этому их взаимная любовь, которая, как известно, может преодолеть любые противоречия. Так что некоторая расточительность Софьи Авдеевны, воспринималась мужем спокойно. Тем более что она, никогда не выходила за рамки разумности, так как участвовала, практически, во всех его проектах, была в курсе всех его сделок с партнёрами - он постоянно с ней делился всем дома, находя не только внимательного слушателя, но и активного советчика. Конечно же, советы были не всегда искомыми, но по-женски искренними и самым неожиданным образом наталкивающими его на наиболее оптимальный вариант решения.
   Пётр Иванович и сам не смог бы объяснить, как это всё у них выходило, да в этом и нужды не было. Словом, жили они ладно, друг друга понимали и по-своему были счастливы. Софья Авдеевна, как женщина своего времени, ценила Петра Ивановича за то, что он все средства, которыми они располагали, сам зарабатывал торговлей с Западом, не в пример дворянам, живущим за счёт нещадного обирания своих крестьян. Пётр Иванович, в свою очередь, всегда дома находил уют и понимание, любовь и заботу о нём и о его делах, которые были так необходимы в его непростом, иногда просто выматывающем, деле.
   Вот в такую семью и ввёл Семён Петрович свою Аннуир. Не совсем типичную для большинства купеческих семей, но, как раз в той мере, нетипичную, которая и давала надежду Семёну на встречное понимание во всех его делах, включая и необычную женитьбу. То, как встретила их мать, вселило в него некоторую уверенность, что он поступил правильно, но оставался ещё его отец, который запомнился Семёну достаточно суровым, когда узнал о причастности сына к студенческим волнениям. Как-то он теперь встретит его?
  
   Софья Авдеевна сама проводила сына и невестку в их комнаты, при которых была ванная и туалетная. Она же повелела подать им сюда завтрак, чтобы они могли полноценно отдохнуть после такой длительной и утомительной дороги. Затем она предупредила, что в шесть часов вечера у них обед и будет дома отец, так что желательно к этому времени и им быть готовыми встретиться с ним.
   Семён Петрович попросил, чтобы их разбудили часов в пять, если они не проснуться сами. Софья Авдеевна обещала всё исполнить и всё приготовить к встречи сына с отцом. И они остались одни.
   - Какая у тебя, Сёмушка, мать?! - произнесла восхищённо Аннуир.
   - Какая? - уточнил Семён Петрович.
   - Я даже не знаю, как это сказать..., но очень важная и приветливая одновременно.
   - Она всегда любила меня и принимала таким, как я есть.
   - Да, это видно. - Она немного помолчала и вновь спросила, - А как отец?
   - С ним несколько сложнее, но, полагаю, что и он теперь нас встретит не хуже - всё будет зависеть от меня, так что тебе волноваться нет причины. Ты у меня такая красивая, обаятельная, что сразу можешь покорить сердце любого мужчины.
   - Как это - обаятельная?
   - Ой, Аннушка милая, это так сложно объяснять - как-нибудь в другой раз. Сейчас давай я покажу, как мы моемся в нашей ваной, а потом я сам помоюсь, позавтракаем, да и поспим часика три-четыре на нормальной кровати. Не то, что в этой трясучке - в вагоне.
  
   Не смотря на внутреннее беспокойство, томившее его перед встречей с отцом, усталость взяла свой верх. Они почти сразу же заснули, утонув в шикарном постельном белье, и проспали до пяти часов вечера, когда Софья Авдеевна сама пришла их разбудить. Она использовала каждую возможность побыть рядом с молодыми, рядом с сыном. Он очень изменился - возмужал и окреп, но главное, изменилось что-то в его взгляде. Это был взгляд не робкого студента, а достаточно уверенного в себе мужчины. И это было ново для неё, но и внушало определённые опасения - как-то они теперь сойдутся и поладят ли с Петром Ивановичем? Она осторожно спросила сына, венчались ли они? Семён Петрович молча показал ей выписку из церковной книги. Софья Авдеевна осталась довольна и пошла вниз, хлопотать уже в столовой.
   К шести часам молодые спустились вниз. Пётр Иванович, Софья Авдеевна и младшая сестра Семёна - Лиза были уже в столовой. Они все поднялись на встречу пришедшим молодым. Волнение Семёна Петровича достигло своей высшей точки. Он чувствовал, как немного дрожат его колени перед встречей с отцом. Когда-то их расставание было таким, что до сих пор вызывало такую реакцию у сына Петра Ивановича.
   Однако все волнения оказались напрасными. Пётр Иванович был настроен очень дружелюбно и сразу заключил сына в крепкие купеческие объятия. Потом трижды поцеловал, представленную ему, Аннуир и спросил сына, хоть и знал уже это от жены:
   - Венчались?
   - Разумеется.
   - Подай, Софьюшка, икону.
   Тут же появилась, приготовленная для этого случая, икона, которую Пётр Иванович поднял над головой. Рядом с ним встала Софья Авдеевна и они вместе благословили молодых. Аннуир эта семейная традиция белых людей опять растрогала до слёз. Она смотрела сквозь их на своего Сёмушку и всем видом своим свидетельствовала, что счастлива беспредельно. Её обворожительная улыбка и слёзы так подействовали на родителей Семёна, что дальше всё пошло, как по маслу. Семейная трапеза стала свободной и непринуждённой.
  
   Два дня молодые отдыхали, совершали прогулки по Петербургу, навестили Матвея Ивановича Горюнова, который жил в небольшой квартирке на Владимирском проспекте, рядом с храмом. Матвей Иванович был уже на последнем курсе университета и готовился к экзаменам. Он очень обрадовался их визиту. Было видно, что жил он очень скромно и все свои надежды связывал с окончанием университета и переходом на преподавательскую работу, которая даст ему сносные средства к существованию. Вот тогда-то он и рассчитывает засесть за описание их путешествия, а если получится, то и написать целый роман об этом. Без слов было понятно, что его родители иначе встретили его, но Семён не стал узнавать подробности. А Матвей и не очень хотел касаться этой темы. Он стал объяснять, почему хочет писать роман.
   - Это нужно, - говорил он, - чтобы каждый простой человек, а не только учёные, мог прочесть про чудо-остров и легендарный народ. Люди об этом народе должны знать.
   Аннуир его намерения очень понравились. Она даже предложила свою помощь, если таковая потребуется, при описании разных деталей быта и обычаев этого народа. Матвей Иванович был тронут этим и очень благодарил обоих: и за визит, и за предложенную помощь. Сама Аннуир произвела на него довольно сильное впечатление. Он представить себе не мог, что совсем не образованная, полудикая девушка может так преобразиться.
   Он даже пошёл провожать своих гостей, но дошёл только до храма, так как Аннуир захотела зайти в него, чтобы поставить поминальные свечи о тех, кто, может быть, погиб, и о тех, кого она помнила и не хотела забывать. Они распрощались у входа во Владимирский храм и супруги Ордины вошли внутрь. Главное помещение этого храма располагалось на втором этаже, куда вела каменная лестница. Они поднялись по ней и оказались в традиционной церковной обстановке. Аннуир уже знала, как вести себя в храме и, оглядевшись, она всё сразу увидела, что ей было нужно.
   Семён Петрович тоже купил свечи, но направился не к поминальному мангалу, а в самый центр, под купол. Ему не терпелось проверить и тут свои впечатления от воздействия излучения под куполом. Он остановился с зажжённой свечой под куполом и стал терпеливо следить за своими ощущениями. Неожиданно вспомнились родители, и тут же он почувствовал к ним тепло и нежность, которых раньше не ощущал. И уже следом стали появляться ощущения, напоминавшие ему те, какие у него они были там, в Якутске. Но было и что-то новое. Оно заключалось, прежде всего, в яркости этих ощущений. Явственно чувствовалось, что излучение под куполом собора действовало на него физически. В него вливалось тепло и расслабление, превращая всё внутреннее его состояние в состояние гармоничного покоя.
   Подошла Аннуир и встала рядом. Она нисколько не отвлекла его, а просто что-то добавила своё в его внутренний духовный комфорт. Так они стояли какое-то время рядом друг с другом - красивая молодая пара, с одухотворёнными лицами, с чистыми светящимися глазами. И были они, как одно целое. Посетители не могли их не заметить. И в их сторону устремилась не одна умилённая и восхищённая улыбка прихожан.
  
   Потом они шли молча в сторону Невского проспекта. Каждый думал о своём. Каждый из них переживал этот поток чувств и ощущений по-своему. На углу Невского и Владимирского проспектов они взяли извозчика и поехали домой. Аннуир первой заговорила.
   - А знаешь, Сёмушка, сегодня я как-то особенно остро чувствовала всю необычность в ощущениях, когда стоишь под куполом. Может быть это как-то связано с тем, что здесь церковь больше и купол у неё тоже больше, чем там, в Якутске?
   - Умница ты моя! - произнёс Семён и погладил её руку. - Это, безусловно, имеет значение, но, как полагаю, это обстоятельство не единственное.
   - А что ещё?
   - Мне кажется, что в этом как-то замешаны мои родители? Я сразу стал о них думать, вспоминать их, то, как они двигаются, говорят, смотрят. И в это время все мои чувства к ним стали какими-то тёплыми, нежными - что ли? Потом подошла ты, и я стал думать о тебе так же...
   - И я...
   - Вот видишь - мы все вместе как-то связаны. Я над этим явлением и хочу поработать. Только для этого ещё нужно учиться.
   - А твои родители не будут возражать?
   - Вот уж не знаю... Об этом ещё, видимо, разговор впереди?
  
   Семён Петрович был прав. Родители много раз обсуждали вопрос о будущем своего сына, но, по настоянию Софьи Авдеевны, было решено отложить разговор Петра Ивановича с сыном на некоторое время, чтобы дать сыну окончательно вернуться в дом, окунуться в родную атмосферу, да и прийти в себя, после стольких испытаний.
   Вообще такой необычный союз выходцев из разных общественных слоёв был не типичен для того времени. Только настоящее чувство их друг к другу и сумело преодолеть все препятствия. И, как оказалось, их взаимное стремление друг к другу было не напрасным. Для обоих оно имело свои положительные стороны. В результате, хоть семья их и не была типично купеческой, зато отношения в ней оказались более гибкими, что, самым лучшим образом, соответствовало новому времени.
   Софья Авдеевна с большим пониманием относилась к труду и заботам Петра Ивановича, но её воспитание не позволяло ей опускаться до общепринятых купеческих загулов и, тому подобных, развлечений. В свою очередь, Пётр Иванович, любя свою супругу, старался ей угодить и не огорчать её. Это помогало ему воздерживаться от грубостей, а свободное время они всегда проводили вдвоём или в тесном кругу знакомых Софьи Авдеевны, с которыми она поддерживала дружеские отношения. Люди это были все интеллигентные, образованные, музыкальные и с хорошим воспитанием. Такой симбиоз достатка и высокой духовности вселяли надежду в Семёна Петровича, что его стремления в науку будут поддержаны родителями. Очень ему не хотелось заниматься торговыми делами отца, так как совершенно не чувствовал к этому никакого расположения внутри себя. Жизнь уже приоткрыла перед ним свои некоторые, очень важные, на его взгляд, тайны, над раскрытием которых он и хотел поработать.
   И как раз в этот вечер и состоялся предварительный разговор его с отцом на эту тему. Начал его Пётр Иванович. Когда они возвратились домой с прогулки по городу, он уже был дома. Они дружно и, как всегда, оживлённо пообедали, а затем уже отец пригласил сына в свой кабинет, сославшись на то, что ему нужно поговорить с сыном. И начал он с неожиданных для Семёна вопросов.
   - Сынок, у меня стали проявляться интересы к восточным районам нашей Матушки-России. Ты всё-таки уже побывал там, так, может быть, расскажешь кое-что о тех местах. Я собираюсь послать туда своего помощника за товаром, а, больше всего, на разведку - чем там можно "поживиться". Расскажи - будь так любезен - что это за места, чем богаты?
   Семён испытал некое напряжение внутри, когда отец пригласил его на разговор, но этот вопрос несколько ослабил его и он, переведя дух, стал рассказывать о том, что давно приготовил для отчёта отцу, зная его интересы.
   - Ты ведь знаешь, что места там огромны по своим масштабам. Мне же довелось побывать лишь в небольшом уголке, на самом севере восточного края. Но и там, если учесть твои возможные интересы, поживиться есть чем. Прежде всего, олени, конечно. Я читал, что за рубежом появился спрос на их рога - это так?
   - Да. Ты прав. Они в моих планах и стоят сейчас на первом месте.
   - У меня адрес есть супругов Латышевых, с которыми нам довелось соседствовать, так твой разведчик может остановиться прямо у них. Я дам рекомендательное письмо и сам, Максим Давыдович, ему поможет в его поиске, так как тоже занимается заготовками и торговлей в тех местах.
   - Прекрасно! - воскликнул довольный Пётр Иванович и тут же спросил. - А сам-то ты не хотел бы выступить в качестве проводника в те места? Я все расходы оплачу - да и мне надёжнее будет посылать тебя, чем Ваську-приказчика.
   Ну вот, подумал Семён, и выехали вновь на "старую дорогу", из-за которой и было столько споров и неприятностей прежде. Но он и виду не подал, что это как-то его задело, а просто сказал.
   - Я очень сожалею, что в этом конкретном деле не смогу быть тебе полезен. У меня свои обширные планы, но прежде, конечно, было бы неплохо образование получить, окончив весь курс университетский.
   - Считаешь, что это так уж необходимо? У меня-то вот нет такого образования, а дела-то идут, и как идут...
   - Знаешь, я по себе чувствую, что это необходимо, да и время сейчас несколько иное. Хотим мы этого или не хотим, а Россия сейчас стоит на пороге больших перемен. Да и Запад нас к этому подталкивает.
   - В этом ты, пожалуй, прав. Запад нас действительно обогнал. Сколько товару оттуда идёт интересного, а мы, как гнали природную промысловину, так и гоним - просто стыдно за Россию.
   Семён только согласно развёл руками. Но Пётр Иванович ещё не собирался заканчивать разговор. Вопросов к сыну у него было много и, сделав небольшую паузу, он снова заговорил.
   - Кстати, о переменах..., как ты считаешь, революция у нас неизбежна?
   - Видишь ли, мы долго не были здесь, а там информации очень мало - так, если завезёт кто из свежеприбывших. Так что точнее я смогу ответить чуть позже, а сейчас смогу сказать, что уже тогда, в период студенческих волнений, были мнения, что у нас в России возможны и другие пути, хотя на Западе в основных странах всех: Англии, Франции, Германии, - революции были.
   - Но там, на сколько мне известно, промышленники и купцы не особенно-то пострадали?
   - Знаешь, революция есть революция. И если до неё дойдёт, то она затронет всех. Просто одним удаётся выкрутиться и приспособиться к иным условиям, а кому так и нет. Тут ещё - как повезёт...
   - Понятно... - Пётр Иванович постучал пальцами по краю стола и снова спросил, - а ты уже твёрдо решил связать свою судьбу с революционерами или как?
   - Знаешь, нам тогда не удалось поговорить серьёзно и, меня всё время мучило, что у тебя могло сложиться обо мне не совсем верное впечатление. Ведь, тогда просто были студенческие волнения, как их позже стали называть. Они возникли стихийно, после получения сведений об издевательствах над рабочими на Ленских приисках. Тут участие приняли все, включая преподавателей. Так что моей вины тут особенной и нет. Просто оказался среди арестованных, а отпираться - не в моих правилах. Тем более что мы выступали-то со справедливыми требованиями, чтобы облегчить судьбу бесправных людей. В ссылке я ближе познакомился с настоящими революционерами, от которых многое узнал об их борьбе. Они и убедили меня в неизбежности перемен. Но, я пока нацелен на другое. Учёба и получение возможности работать в той области науки, которая тесно связана с человеческой физиологией. Эти направления только сейчас начинают вырисовываться в, более-менее, ясном виде, так что работы тут - непочатый край.
   - Понятно... - Задумчиво произнёс Пётр Иванович. - В моём деле, как я понимаю, ты участие принять не хочешь.
   - Прости меня, ведь у каждого своя звезда путеводная в судьбе. Что мной руководит, и кто, - я и сам пока не знаю, а только весь интерес мой сейчас в этой области человеческих знаний. Ты, видимо, слышал об опытах профессора Попова? Он разработал телеграф без проводов.
   - Да, я читал в "Ведомостях".
   - Так вот, главное его открытие состоит в другом совсем. Он открыл наличие в природе электромагнитных колебаний, которые и предстоит теперь изучать. Ведь эти колебания связывают, как я понимаю, всех нас в природе и, особенно, людей - вот над чем я хочу работать.
   - Вот оно что?! - Петра Ивановича последние доводы Сына просто восхитили. Мало того, что сын вышел из всей истории не запятнанным, так он ещё в своих стремлениях направлен так высоко, что Петру Ивановичу пока даже трудно всё это понять и осмыслить, хотя чутьё подсказывает ему, что дело, к которому стремится его Семён, сулит удивительные открытия. Уж больно много тайн накопилось в отношениях людей, которые не находят пока своего объяснения.
   Они посидели ещё немного молча, затем Пётр Иванович сказал твёрдым голосом, - ну, коли так, сынок, учись - я всецело на твоей стороне. Меня и самого, нет-нет, да и посещают иногда такие мысли, что мы все связаны как-то в природе. Может так случиться, что ты от меня и унаследовал подобный интерес. А мне всё как-то недосуг было - такая уж моя судьба. Но, будем считать, что я создал для тебя материальную базу, а ты её используешь в научных целях... Ты знаешь, мне теперь как-то будет легче сколачивать богатство. Вроде бы не ради его самого, а ради такой высокой цели - это же совсем другое дело. Твоя мать меня всю нашу жизнь нацеливала на то, чтобы я нашёл такую благородную цель, ради которой и можно было бы оправдать нашу "деловую алчность", как она её называет. И я искал, а нашёл ты - надо же?!
   Он обнял сына и так, в обнимку, они и появились в гостиной и увидели, как на них устремились два женских изумлённых взгляда, которые, казалось бы, только что вышли из состояния полного оцепенения. Эти две женщины ждали, чем закончится этот разговор и пережили и передумали всё, на что только способна женская фантазия и женское представление о мужской природе.
   Увидев это и тот час же поняв всё, мужчины дружно рассмеялись и стали утешать, каждый свою половину, как мог.
  
   Когда Аннуир и Семён оказались в своих комнатах, последний тут же поделился тем, что отец согласился с тем, чтобы Семён продолжил учиться в университете и в дальнейшем мог бы заниматься наукой. Аннуир это обрадовало. Она только спросила:
   - А нельзя ли мне пойти куда-нибудь учиться? Мне так понравилось быть на занятиях в школе...
   Семён Петрович с восхищением смотрел на свою Аннуир. Она была такая, о которой он и мечтать не мог, зная современных барышень. В его глазах она была царицей. Он обнял её и тут же стал успокаивающе отвечать:
   - Я что-то слышал о существовании женских курсов. Если ты успешно их закончишь, тогда сможешь даже поступать в университет.
   - Вместе с тобой? - вырвалось у Аннуир.
   - Нет, Душа моя, я уже буду на третьем или даже четвёртом курсе, а ты пойдёшь на первый. Но это не важно. Важно, что ты хочешь, а, значит, и будешь учиться. Я думаю, что даже рождение ребёнка нашего не помешает тебе в этом.
   - Ох! Я и забыла совсем про это - прости меня...
   - У нас есть возможность этот вопрос решить. Тебе необходимо только родить и посидеть с ним, пока он будет кормиться грудью. А дальше мы просто наймём няню, и ты сможешь уже ходить на лекции.
   - Это чужую женщину что ли? - испугалась Аннуир.
   - Но у нас это принято. Вот, посмотри на меня. Меня воспитывала няня и ничего - вырос...
   Аннуир только покачала головой.
   - Для меня это как-то всё не привычно.
   - Ничего, Душа моя! Всё образуется. Нужно только тебе показаться врачу.
   - Зачем?
   - Так положено - беременной женщине регулярно проходить осмотр врача, чтобы не было нежелательных неожиданностей.
   - А это что такое?
   - Ну, бывают ведь всякие случайности, так чем раньше их выявить, тем больше вероятность, что врач поможет их исправить. Я попрошу маму сводить тебя к своему доктору.
   - А вдруг будет мужчина?!
   - Ну и что?
   - Как что? Мне не приятно, что чужой мужчина будет меня рассматривать - только ты имеешь на это право.
   - Спасибо, конечно! Но ты просто глупенькая - он же врач!
   - Ну и что? Всё равно - мужчина.
   - А я повторяю, что он не мужчина, а врач. Он на ваши "прелести" за день так насмотрится, что к вечеру уже голова кругом, поди.
   - Тебе хорошо говорить - вы свои "прелести" не показываете.
   - Ну почему ты так думаешь - бывает и у нас...
   - Это хорошо! Хоть не обидно... - пошутила Аннуир и тут же уткнулась ему в плечо, спрятав своё смущение.
  
   Когда Семён заговорил с матерью о том, что Аннушка беременна и что ей нужно бы показаться врачу, выяснилось, что Софья Авдеевна уже знает об этом, и предложила свести её к своему врачу, к которому она обращалась сама когда-то. Семёна это очень удивило.
   - Но кто тебе сказал об этом, мама?
   - Да разве ж, я сама не вижу? У неё уже месяца четыре, если не пять.
   - То-то я заметил, что ты всегда как-то странно смотришь на неё.
   - Почему странно, Сёмушка? Я всё-таки женщина и сама мать, если ты помнишь...
  
   Трудно сказать, много ли прошло времени до ужина, но за ужином уже все обсуждали эту новость. Пётр Иванович даже предложил тост за будущих: внука или внучку. Аннуир очень смутилась, но её все стали поздравлять с тем, что вскоре она даст старт новой человеческой судьбе, станет матерью, а Петра Ивановича и Софью Авдеевну сделает дедушкой и бабушкой. Для неё это было всё необычно. И снова на глазах у неё появились слёзы, которые всех растрогали, всех погрузили в состояние умиления.
   Так, внезапно возникшая, невестка, постепенно завоёвывала сердца своих новых родственников. Софья Авдеевна объявила, что они завтра же сходят вместе к врачу, чтобы убедиться, что всё будет хорошо. В свою очередь, Семён заявил:
   - Вот и прекрасно! А мне нужно съездить в университет и попытать счастье - восстановиться на свой курс. Если же не получится, тогда придётся снова сдавать экзамены.
   Так всё и произошло. Очень редко в жизни бывают дни настолько удачные, чтобы всем близким людям сразу повезло. Но именно такой день и выпал на долю семьи Ординых. Если следовать по порядку, то к Петру Ивановичу прибыл, наконец-то, товар с северной Ладоги - бочки с солёным сигом, который очень высоко ценили в семьях английских лордов, а сиг копчёный шёл больше в скандинавские страны. И то и другое сулили хорошие барыши, которые покрывали любые издержки его рискованного дела.
   Софья Авдеевна, за время их посещения женского врача, смогла вдоволь наговориться с Аннуир. И хотя ответы невестки были не очень подробными, как хотелось бы свекрови, но достаточно точными и ясными. Вообще, Аннушка, как стала величать её Софья Авдеевна, всё больше нравилась ей своей сдержанностью, скромностью и в то же время, чувствовалось, что она удивительно умна - схватывала всё налету, как принято у нас говорить.
   Что же касается непосредственного посещения врача, Аннушка очень стеснялась войти одна в кабинет и, глядя умоляюще на свекровь, попросила её сопровождать туда. Так они и вошли вдвоём. Врач оказался мужчиной, и был сначала удивлён явлением сразу двух дам. Но Софья Авдеевна быстро представила ему, как давнему знакомому, свою невестку и объяснила неловкость и смущение последней. Это успокоило врача и он согласился на присутствие третьего лица.
   Осмотр прошёл нормально. Аннушка была здорова. Они уточнили возможные сроки с нею и, просмотрев свои таблицы, он сказал, что ориентировочно ребёнок должен родиться в конце ноября - начале декабря. Они договорились, что следующее посещение обязательно через месяц, если не случится чего-нибудь непредвиденного - не дай Бог! И, когда они вышли оттуда, Аннушка почувствовала такое облегчение, словно её держали всё это время зажатой в тисках.
   И, наконец, сам Семён Петрович явился из университета сияющий и радостный. Мало того, что его восстановили на второй курс естественного факультета, но ещё и зачислили, по его просьбе, в группу геофизиков. Это совершенно новое направление в геологии, призванное изучать физические процессы Земли: и как планеты, и как природного образования в целом. Это соответствовало его интересам, так как он был уверен, что физика человеческого организма неразрывно связана с физикой Земли. А заниматься первой, будучи знакомым со второй - куда проще и легче.
   За ужином было шумно и весело. Каждый спешил поделиться своей радостью, да и обосновать её. Только Аннуир вела себя скромно и не спешила делиться впечатлениями, так как для неё они были не совсем обычные и на столько сильные, что перекрывали все остальные. То, что ребёнок и она здоровы - а что, собственно в этом странного или выдающегося? А вот то, что ей пришлось раздеваться перед чужим мужчиной, она пережила такое, о чём могла рассказать только самому Сёмушке, да и то шёпотом, чтобы никто не услышал.
   Но за неё всё главное для присутствующих доложила Софья Авдеевна. Она даже не удержалась от похвалы в адрес Аннушки, сказав:
   - Вообще Аннушка вела себя героически. Я только потом, глядя на неё, поняла, что она пережила за этот визит. Ведь ты была впервые у врача такого рода, не так ли, Аннушка?
   - У мужчины, - подтвердила она и, очень смутившись, опустила голову.
   И это её признание и смущение, снова так тронуло всех присутствующих, что Аннушка невольно стала центром внимания к себе на весь вечер. Только, когда они оказались в своих покоях, она буквально разрыдалась, упав ему на грудь. Всё напряжение, которое она чувствовала весь день из-за неловкости своего положения, стыда, который она пережила, как она считала, всё это сейчас получило выход в виде такого рыдания.
   Семён, как мог, стал её успокаивать.
   - Аннушка..., милая..., да что тебя так это расстроило? У нас все женщины ходят к своим врачам и ничего в этом такого не находят...
   - Ну, как ты не понимаешь - я же твоя жена и только твоя. Ты и только ты имеешь право меня видеть всю. Пока я была девчонкой, нам это разрешалось во время танцев, так там всё это было, как во сне - мы раздевались, сами уже того не осознавая - так действовал на нас этот проклятый танец. Мне до сих пор за себя стыдно, поверишь, хотя набедровки мы, ведь, не снимали?..
   - Конечно, верю, Аннушка. Но знай, что ты у меня всё равно самая лучшая, самая красивая, самая любимая женщина во всём белом свете. Ты и только ты в моём сердце. Ты уже стала той частицей меня, которую никто не сможет уже оторвать. А врач... - плюнь на него и забудь. Больше и ходить не нужно, раз тебя это так волнует.
   - Правда?! - Уставились на него счастливые, но ещё мокрые от слёз глаза его Аннуир.
   - Правда. - Я сам маме об этом скажу, и покончим с этим. Если что-то будет не так, тогда другое дело. Хорошо?
   - Сёмушка...! Милый...! Ты такой хороший у меня!
   Семён Петрович старательно успокаивал женщину, подаренную ему судьбой. Она вскоре стала улыбаться сквозь слёзы и, усевшись рядом, они стали говорить о том, как будет проходить учёба Семёна, какое время он будет отсутствовать в доме, и чем в это время будет заниматься Аннуир. Она, было, выказала желание помогать Софье Авдеевне на кухне или дома, но Семён категорически запретил ей и думать об этом.
   - В доме полно слуг. А тебе, прежде всего, необходимо больше читать, - говорил Семён, - все необходимые книги я тебе подберу. Что касается словарей, то их у меня достаточно - по всем направлениям знаний. Я сам люблю пунктуальность и точность в познании, так что с этим, можно считать, проблем не будет. Всё только в твоём желании. Читай и учись одновременно. Через литературу..., если не просто её читать, а учиться понимать написанное...,- самый верный путь к образованию. Всё зависит от тебя и от твоего желания.
   - Да, Сёмушка, я уже сама горю от нетерпения заняться всем этим - сколько уже времени потеряла, пока мы здесь обустраиваемся.
   - Нашла о чём печалиться. Хочешь, выберем сейчас же тебе книжку и читай, когда считаешь нужным.
   - Да я уже выбрала. Вот эту...- и она показала ему его любимую когда-то книжку Даниэля Дефо "Приключения Робинзона Крузо".
   - А где ты её нашла?
   - У тебя на нижней полке стеллажа.
   - Да это же моя любимая когда-то книга. С неё, можно сказать, начинался мой путь в науку, да и тяга к путешествиям, которая и привела меня на ваш остров, тоже началась с неё. И очень хорошо, что ты её прочтёшь.
   Потом они оговорили планы на весь предстоящий год. После рождения ребёнка, Аннуир побудет с ним до сентября следующего года, а затем они намеревались нанять няню, а Аннуир получит возможность посещать курсы. На них полностью давалась гимназическая программа. И тем, кто их успешно заканчивал, предоставлялось право преподавать в начальных земских школах и даже в младших классах гимназий.
   Аннуир это очень понравилось. В её жизнь неожиданно вошла мечта - стать учительницей. Она, вдруг, вошла в неё так прочно и основательно, словно была уже в ней с детства. Для чего ей это было нужно, она и сама не могла бы сейчас ответить, но то, что было нужно, она знала твёрдо. А как Аннуир умела своего добиваться, она уже показала на деле.
   С тех пор, как она увидела Семёна Ордина, у неё появилась цель и желание её достигнуть. Больше того, каждая её задумка обязательно сбывалась. Потом в ней появилась уверенность в необходимости всего того, что она делала одна или вместе с Семёном - всё равно. Вот и сейчас у неё не было никаких сомнений, что всё, что они запланировали, обязательно нужно сделать. И её жизнь, да и Семёна тоже стала идти по, известному только им, закону и пути. Они стремились туда, куда их вела их судьба. И пока она была доброй, порой даже ласковой и на столько, что неизбежно сказывалось и на их отношениях, они были благодарны ей безгранично.
   Обязательно выдавался вечер, а то и целый день, когда они не могли отойти друг от друга ни на мгновение. Что-то связывала этих двух людей так прочно, что была полная уверенность, что нет такой силы, которая могла бы разорвать эту связь.
  
   Аннуир с большим интересом взялась за чтение новой истории из жизни белых людей. Но читала она по всем правилам науки, как ей объяснил её Семён Петрович. Каждое незнакомое слово она выискивала в словаре и старательно изучала его значение. Пунктуальность её в этом отношении была выше всяких похвал. Правда, первые страницы романа ей достались не легко, но, как она сама потом поняла, незнакомых слов становилось всё меньше и меньше. Значение многих она уже предугадывала, и это ей нравилось делать. Сначала она примерно определяла значение того или иного понятия, а потом сверяла свои предположения с тем, что говорилось в словаре.
   Каждый день они говорили о том, как продвигается её работа над своим образованием. Это было интересно им обоим, да и, время от времени, Семён Петрович давал дополнительные пояснения. Они были к месту. Если бы многие люди знали, что секрет образованности лежит не в умении читать, а в умении понимать прочитанное, то и людей с хорошим образованием, с развитым кругозором у нас было бы больше. В свою очередь, это бы положительно отразилось на образе нашей жизни, на отношениях людей. Но куда там...? До сих пор людьми движет только личный интерес и врождённые инстинкты. Они в них, как птенцы в родном гнезде - живут и даже не знают, что делается вокруг. И это очень огорчительно.
  
   А время шло. Ещё до начала сентября вернулся посланник Петра Ивановича из Якутска. Он приехал с добрыми вестями. Супруги Латышевы приняли его очень хорошо, и он объездил с Максимом Давыдовичем все основные промысловые точки, с которых последний и собирал свой товар. Теперь они заключили договор и Максим Давыдович, на более выгодных для себя условиях будет поставлять товар в Петербург в торговый дом купца Ордина. Посланник привёз так же письмо для молодых Ординых: Семёна Петровича и Анны Антоновны.
   Петр Иванович был всем доволен. Особенно тем, что сын оказал, практически, ему протекцию, которая ускорила и упростила все торговые сделки. К тому же, иметь дело со знакомыми, пусть только сыну и невестке, но всё-таки знакомыми - куда проще и надёжнее. Это очень нравилось Петру Ивановичу. Он больше совсем не сердился на сына за то, что тот не пошёл по его стопам. Сама жизнь подсказала, что у каждого свой путь в жизни и спорить с этим просто бесполезно, а, временами, и вредно.
   Пока Семён не ходил на занятия, он три раза в день совершал пешие прогулки с Аннуир, как советовал им врач. Гуляли они по бульвару, иногда выходили на набережную Невы. Иногда ездили в "Гостиный Двор" на извозчике, а обратно возвращались пешком. Аннушка, не смотря на то, что животик её всё увеличивался, чувствовала себя прекрасно и могла ходить пока, хоть целый день.
   После прогулки она немного отдыхала. Они пили чай, и она садилась заниматься. В своих занятиях Аннуир тоже преуспевала. Она заканчивала уже третью книгу. Это неизбежно отразилось на её манере говорить, держать себя с достоинством. В ней стало, наконец, просыпаться осознание, что она - дочь вождя. Попав, наконец, в ту общественную обстановку, где этому придавалось гораздо большее значение, она вспомнила, наконец, все те наставления, которые давали ей отец и мать, когда-то.
   В своё время, по прибытии в родной дом, Семён Петрович уговорил своих родителей - главным образом мать, конечно, - не устраивать пока вечеров и приёмов в их доме, пока Аннушка не освоится окончательно в их среде. Это избавило молодых от лишней суеты и хлопот. Да и беременность Аннушки протекала более спокойно, в прекрасной семейной обстановке. По вечерам они обязательно слушали, как играет Сёмушкина сестра Лиза, которая училась уже в консерватории. Попала она туда, опять же, по настоянию Софьи Авдеевны.
   Аннушка, за два с небольшим месяца, так вошла во вкус музыкальных вечеров, что можно было просто позавидовать тому, как она слушала. Каждый звук находил своё отражение на её милом личике. В начале Лиза и Семён специально подбирали пьесы для Аннуир, но вскоре этого совсем не потребовалось. Она стала воспринимать любую музыку, да ещё как воспринимать: то до слёз, то до полного просветления. И когда музыкальная пьеса заканчивалась, Аннуир ещё долго могла находиться под её впечатлением. Этого и сам Семён Петрович не мог объяснить - что лежало в основе такой тонкой одухотворённости его супруги, вывезенной им почти из каменного века? Это была ещё одна загадка, над которой ему предстояло работать в будущем. Пока он просто записывал свои жизненные вопросы, не нашедшие пока ответа в современной науке. Его предположения строились на очень смелой гипотезе. Получалось, если принять за основу тот постулат, что Мир существовал и будет существовать всегда, то цивилизации возникали ещё задолго до появления её на планете Земля. И тогда, сам собой напрашивался вывод, что основные способности человека каким-то образом передавались от одной цивилизации к другой, от уходящей к зарождающейся. И развитие новых форм очередной цивилизации шло, как бы уже по накатанной дорожке. Как-то иначе некоторые способности Аннуир было просто не объяснить.
  
   Потом начались занятия Семёна в Университете. По утрам, между завтраком и обедом Аннушке приходилось гулять самостоятельно. Софья Авдеевна попыталась ей предложить своё общество, но та так вежливо и убедительно доказала свекрови, что такие прогулки ей просто необходимо совершать одной, чтобы иметь возможность побыть и наедине с собой, со своими мыслями. Очень многое из прочитанного требовало особого осмысления - на прогулке это получалось замечательно. И Софья Авдеевна была тронута утончённостью и глубиной восприятия Аннушкой всего прочитанного и всего наблюдаемого ею в жизни. Незаурядность натуры была налицо. А, принимая во внимание их взаимные чувства, Софье Авдеевне не о чём было больше и мечтать для сына.
   И, наконец, пришёл день появления новой жизненной ветви в роду Ординых. Если сам Пётр Иванович до сих пор не мог похвастаться своей родословной, то уже в родившемся внуке были кровные ниточки новой родословной, купеческой, да ещё первой гильдии. Дворянская кровь Софьи Авдеевны и купеческая основа Петра Ивановича создавали совершенно новое направление в развитии человеческой социальной специализации, устремлённой в будущее России. Купечеству тоже не нравился царизм - не давал он размахнуться. И так уж получалось, что, хоть и ругал Пётр Иванович сына за связь с бунтовавшими студентами, а, где-то в тайне души, был на их стороне. Может быть, по этому так быстро и состоялось их примирение.
   После долгого семейного совета, после выяснения некоторых подробностей гибели отца Аннушки, все решили назвать новорождённого первенца Антоном в честь деда по материнской линии. Пётр Иванович первым это предложил, но предупредил, что следующего внука нужно будет назвать в честь его - Петром.
   И так, Антон Семёнович уже жил и теребил ножками. Аннушка всё делала сама для малыша и даже мысли не допускала о том, чтобы нанять какую-то няню.
   - Вот подрастёт - другое дело - там видно будет. - Отвечала она всем, кто пытался ей дать совет относительно няни.
   Софья Авдеевна невольно стала наблюдать за Аннушкой, как она справляется с воспитанием малыша. Она стала всё чаще заходить в их покои и, незаметно для себя, открыла массу прелестей, которые испытывает мать, когда сама нянчит и воспитывает ребёнка. Её от этого отгородили нянюшки, да и не одна. Здесь же всё было иначе. Аннушка поражала её тем, как она могла почти сразу понимать, что нужно малышу, если он подавал голос или даже начинал капризничать. Ей достаточно было взглянуть на него, мельком на часы и ответ на проявление беспокойства находился моментально, словно он сам ей об этом сообщил.
   Софья Авдеевна просто восхищалась своей невесткой, а та только улыбалась в ответ и говорила:
   - Это же так просто, когда всё время проводишь с ним.
   И дальше она поясняла, как она это делает. Оказывалось, действительно, просто. И почему в дворянских семьях женщины лишали себя возможности понимать и чувствовать своих же собственных детей?! Конечно, за целый день это немного утомительно, но вот Антоша стал подрастать и возвращать своей маме свои долги в виде таких ярких, незабываемых впечатлений, что всё, что было до этого, уже не могло и вспомниться. Первая улыбка узнавания, радость при появлении мамы, протянутые ручонки навстречу маме, а процесс кормления - разве можно это забыть. Тоненькие, ангельские губки так ласково теребят сосочки маминой груди, что у той дыхание перехватывает, и сердце чуть ли не останавливается от материнской неги.
   Софья Авдеевна никогда не кормила своих детей собственной грудью. И когда она наблюдала, что происходит с Аннушкой, когда она кормит Антошу, то любопытство переходило все женские пределы. После кормления начинались бесконечные расспросы. И эти житейские мелочи, как-то совсем незаметно, сблизили Аннушку и Софью Авдеевну, что они стали просто подругами, словно и не было разницы в 26 лет между ними.
   Пётр Иванович, в свою очередь, не мог нарадоваться тому, как ладили свекровь и невестка. Его коллеги - купцы, с которыми ему приходилось иметь дело, почти все жаловались на обстановку в семье. У многих она была такой, что трезвым домой лучше не являться. Ему же такое и в голову не приходило. Тем более что он обещал своей суженой, при вступлении в брак, что за её жертву он никогда не будет напиваться, как многие купцы. И минуло уже тридцать лет, как он твёрдо держал своё слово.
   А время неумолимо шло и шло. И наступил момент, когда и Аннушке пришлось сначала предстать перед приёмной комиссией на собеседование, а потом и уступить своё место рядом с подросшим Антошей, другой женщине. Аннушка шла на это неохотно, но терять ещё один год не хотелось. И обстоятельства взяли верх над её материнскими чувствами. Очень помогла ей принять такое решение Софья Авдеевна, которая так уже приросла к внуку, что обещала, в основном сама, следить за няней и Антошей. Да и няню Софья Авдеевна нашла сама, разыскав бывшую няню Лизы - Полину Ивановну. Полины Ивановне было уже за пятьдесят, но она была очень аккуратной и подтянутой женщиной во всех отношениях. Любовь, вернувшаяся в семью Ординых с возвращением сына, делала своё привычное дело с душой и взаимопониманием. Каждое решение принималось ко взаимному согласию и взаимной выгоде. Не было места ущербности для кого-то или злобной недоговорённости. Не зря говорят, что любовь всесильна. Только любовь может примирить или сгладить, только она может незаметно услужить, а то и пожертвовать чем-то.
  
   Так Аннушка стала курсисткой, как их все называли. Кроме неё в их группе было ещё 17 молодых женщин, даже, скорее, девушек. Они были уже не первыми, но из числа тех, кто начинал успешно прокладывать дорогу в России женскому образованию. Та самостоятельная работа, которую охотно и увлечённо выполнила Аннуир перед поступлением на курсы, позволила ей чувствовать себя вполне уверенно среди остальных девушек. Она даже выделялась более точным определением понятий, своей пунктуальностью и собранностью на занятиях.
   Они осваивали гимназическую программу, но с гораздо большими подробностями, которые могли бы пригодиться в практике преподавания этих предметов. К тому же всё это изучалось в другом возрастном масштабе. Конечно же, не обходилось и без домашних заданий. Так что, так уж получилось, что Аннуир всё меньше и меньше виделась с сыном. Её это стало беспокоить. Она поговорила с Семёном, потом с Софьей Авдеевной.
   Семён только развёл руками, он сам не знал, как тут было поступить. Что же касается Софьи Авдеевны, то та успокоила её, пообещав подумать, как построить режим дня для Антоши, чтобы выделить время для общения его с мамой-Анютой. Вскоре этот вопрос был решён достаточно удачно. Всё вечернее время перед сном с сыном стала проводить Аннушка. И Полина Ивановна, и Софья Авдеевна отдыхали в это время от него, зато мама наслаждалась его взрослением и занималась с ним в полное своё удовольствие. И так уж получилось, что эти часы для Антоши стали самыми приятными на протяжении всего дня. И если Аннушка почему-либо задерживалась, он уже начинал проявлять беспокойство. Так, почти без всяких усилий, благодаря взаимопониманию, был полностью восстановлен, так необходимый в воспитании, родительский контакт. В последствии к ним стал присоединяться и Семён Петрович. Он приходил после коллоквиумов по геологии довольно поздно. Практическое изучение минералов и образцов горных пород требовало много времени, но это была основа его будущей профессии. Каждый день они занимались по два-три часа, и это было довольно утомительно, хотя и интересно. И вечерние игры с сыном были словно награда обоим за их дневной труд. Наука так просто не давалась, а требовала ежедневного, кропотливого труда.
  
   Потянулись годы учёбы. Каждое лето Семён Петрович уезжал в экспедицию на практические занятия и проводил там добрых два месяца. Только в августе они встречались на отцовской даче под Петербургом в местечке, которое так и называлось "Невские дачи", хотя и расположено было не на самой Неве, а на реке Морье. Морье впадала в Ладожское озеро недалеко от гавани Гольсмана. В том местечке располагалось довольно большое промысловое село Морье, где жили рыбаки, бочарники и был большой цех переработки рыбы. Именно отсюда Петр Иванович и брал свой товар: солёных, вяленых и копчёных сигов, которые потом продавал на Запад. Несколько позднее в Морье появился фарфоровый завод, который изготавливал не столько посуду, сколько изразцовые декоративные плитки. Этими плитками, кстати, была отделана церковь в этом селе, купол которой был виден далеко за гаванью Гольсмана. Они же, эти плитки приняли участие в отделки храма на крови в Петербурге.
   Надо сказать, что места эти долгое время были совершенно дикими, так как располагались в болотистых, плохо проходимых местах. Но стараниями купцов, в том числе и Петра Ивановича Ордина, туда была проложена дорога, вымощенная булыжником и которая давала возможность ехать по ней в любую погоду. Совсем не то, что "Царская Колисухо" в Сибири. Её и прозвали так за то, что по ней можно было только в том случае проехать, коли было сухо.
   "Невские же дачи" располагались на Старой Морьинской дороге, в том месте, где она выходила к берегу речки Морье. Дальше она шла в село Морье по самому берегу, но до него было версты три-четыре. Здесь же был тихий, просто райский, уголок, да и место довольно высокое и сухое. Нужно сказать, что под дачи в те времена люди умели выбирать места.
   Расширив прибрежные поляны и оттеснив лес от берега, здесь расположились пять дач - все принадлежали купцам, успешно обживающим здешние места. Один из них и был Пётр Иванович. Территория их дачи была площадью в три гектара. Так же было и у соседей. Сами дачки располагались ближе к дороге, а значит и к реке. По дороге сейчас ездили только свои отдыхающие, а основной поток транспорта уже пользовался новой мощёной дорогой, что проходила отсюда в пяти верстах восточнее. Она спускалась со Змеиной горки усадьбы Барона Корфа и, прорезав сплошной лесной массив, минуя Козлову дачу, дачу Фреймана, затем дачу Масловых, выходила прямо на берег Ладоги. Извиваясь вдоль этого берега, дорога ещё оставляла позади дачу Осиновца и приводила своих путников прямо на Морьинский мысс.
   Таким образом, "Невские дачи" оставались в стороне, чем были очень довольны её владельцы. Здесь было не только тихо, но и природа была девственной, не тронутой людьми. Ягод, грибов, - всего было вдоволь. А уж цветов владельцам дач самим сажать не приходилось. Поляны были усеяны ими, практически всё лето. Из-за этого, почти весь летний сезон, стояли не кошенными, кроме небольших площадей возле самих дач, где играли дети. Только в августе выкашивали все поляны, после чего они покрывались мягкой отавой - травкой, на которой так и хотелось поваляться. Чем дети постоянно и пользовались.
   Аннуир третье лето проводила на этой даче. Антоша вырос и много времени проводил с Лизой. Девушка особенно к нему привязалась, когда он стал говорить и ходить. Ей с ним стало очень интересно. Особенно её восхищали его вопросы, многие из которых, она даже записывала. В этих вопросах, видимо, сказывалось что-то наследственное, так как смысл их был зачастую перевёрнут так, что приходилось разгадывать целый ребус.
   Семён Петрович являлся со своей очередной экспедиционной практики обычно в это время - в самом начале августа. Не всегда август в этих местах мог порадовать погодой, но всё-таки недели две обычно выпадали погожими - особенно в первой половине. Их-то он и спешил использовать, чтобы побыть с семьёй.
   Особым очарованием для Семёна и Аннушки были прогулки августовскими вечерами, перед вечерним чаем. В это время уже было довольно темно, но дорожка, по которой они ходили гулять, была ещё видна. Она вилась по периметру их территории. Они шли и тихо разговаривали, а то и молчали, слушая музыку, доносившуюся с главной террасы, где слуги готовили вечерний чай, а Лиза, тем временем, играла свои любимые пьесы на фортепьяно. Лиза занималась у преподавателя, который был очень требователен к технике исполнения. И Лизе очень захотелось услышать от него похвалу за это после летних каникул. Именно по этому она ежедневно в эти часы проигрывала пьесы из своей учебной программы, доводя качество исполнения до наивысшего. Во всяком случае, в её исполнении уже стало прослушиваться её настроение, состояние её души и много из того, что она испытала за день. Вот почему и Семён и Аннуир всегда невольно прислушивались к её музыкальным пассажам, стараясь уловить её настроение. Это было и интересно, и увлекательно.
   Среди полудиких лесов, стоящих вокруг тёмной вечерней стеной, на обширной поляне, в самой её глубине, была их дача, у которой в эти часы довольно ярко светились окна. Свечей в их доме не жалели - вечерний свет любили все. Семён и Аннуир стояли в своём облюбованном углу поляны и слушали музыку. Вечернее очарование дополняло восприятие таких красивых звуков именно здесь. Шопен, Моцарт, Глюк - здесь звучали просто первозданно. Внутренняя душевная гармония достигала своей духовной высоты, и они долго могли стоять так, прижавшись, друг к другу.
   Для настоящего сближения людей такие минуты были просто необходимы.
   Потом они гуляли по своей тропинке, протоптанной по периметру их поляны. Иногда гуляли молча, а иногда начинался разговор, который протекал до самого возвращения их к вечернему чаю. Вот, однажды, и состоялся очень интересный разговор, который начала Аннуир. Она стала рассказывать, что познакомилась с одной девушкой, которая живёт у них на четвёртом этаже, в тех комнатах, которые не занимают слуги, и они отдаются в наём.
   - Знакомство произошло на бульваре, когда я гуляла там с Антошей. - Рассказывала Аннуир. - Сижу на скамеечке с книжкой в руках, как культурная... - Она скосила, при этом, на Семёна свои восточные глаза и хитро улыбнулась. - Подходит девушка, здоровается, садится рядом и спрашивает, - Вы жена Семёна Петровича? - Да, - отвечаю ей, а что? - Она засмеялась и стала рассказывать, как была влюблена в тебя, ещё до твоей ссылки. Правда, была она тогда ещё совсем юной девочкой и, судя по всему, ты на неё даже внимания не обращал. - Я её перебила, спросив, зачем она всё это мне говорит? А она и отвечает, что Семён Петрович всегда интересовался всякими загадками природы. Так вот, я и хочу вам поведать одну историю, которая может его заинтересовать. - Я ей советую, чтобы она сама тебе рассказала о ней... - Ой, что вы?! Я стесняюсь его и вообще не смогу с собой справиться - он такой важный стал.... А вы сможете...
   - А что за история-то? - спросил Семён.
   - А вот послушай. У неё есть сестра, которая замужем за каким-то чиновником и живут они, снимая квартиру, на Садовой улице, рядом с Сенной площадью (кажется, так она сказала?). Но дело, собственно, не в том, где они живут, а в том, как живут. И тут, знаешь, действительно, целая история.
   Семён внимательно слушал, а Аннуир, поощрённая таким вниманием, продолжала:
   - Через стенку от них жила очень беспокойная семья - пьющая, скандальная. А у её мужа родителей уже нет, но жива его старая бабушка. Вот они как-то, навещая её, и пожаловались ей на соседей. Та выслушала и велела ему прийти к ней через три дня, но одному, без жены.
   - Уже страшно, - пошутил Семён, - особенно в темноте...
   - Подожди ты шутить, а то я собьюсь и неправильно расскажу - это пока для меня довольно трудно.
   - Ну, прости, сердце моё! Больше не буду.
   - Вот так-то - лучше... - продолжала Аннуир. - Когда он пришёл, та достала потёртую фотографию его родителей и велела повесить её в их комнате, и каждый вечер, перед сном, просить родителей помочь им справиться с неразумными соседями... Больше ничего... Он так и сделал. И они оба, с женой, стали молча вечером обращаться к этой фотографии с одной и той же просьбой.
   - Так-так, уже "жареным запахло"...,- снова пошутил Семён.
   - Как это?
   - Ну, колдовством, к примеру...
   - Да, подожди ты - никакого колдовства. Просто постепенно так сложилось в той семье, что они все уехали, а на их место поселилась пожилая спокойная пара.
   - Как, так сразу все и уехали?
   - Нет. В том-то и дело, что происходило всё, как бы случайно, но, в то же время, последовательно, "как по нотам", - так вы, кажется, говорите? Сначала разбежались их дети: сын и дочь - исчезли куда-то и всё. Потом уже стало известно, что они давно мечтали покинуть свою семью, только не хватало решимости. А тут, вдруг, их обоих, словно подхватила чья-то посторонняя сила - они и умчались в разные стороны... После этого ушла сама жена. Все говорили, что она уехала к своим родственникам. А зимой и сам глава семьи замёрз возле своего же дома - немножко не дошёл.
   - Да-а..., ну и история?! Но что же тут странного?
   - Даже я поняла, в чём дело, - серьёзно возразила Аннуир. - Ничего не происходило несколько лет, пока они не стали просить родителей о помощи. А стали просить, и те как-то им сумели помочь в этом. Вот в чём загадка.
   Семён Петрович кивнул в знак понимания и согласия с Аннуир. Они прошли некоторое расстояние молча, а затем он сказал:
   - Вот, чтобы разобраться в таких явлениях, я и хочу попроситься, после университета, в лабораторию Александра Степановича Попова. Он - и только он пока, занимается изучением невидимых электромагнитных волн, с помощью которых мы и можем быть связаны в природе друг с другом - другой какой-то субстанции наука пока не знает. Нужно только разобраться в свойствах этих волн. Их много и они все разные. Вот эти отличия и нужно теперь изучить, чтобы понять, где какими волнами и пользуется природа? - Ещё немного помолчав, он, вдруг, спросил, - так ты говоришь, что эта девушка считает, что меня эта история может заинтересовать?
   - Так и сказала.
   - Но откуда она меня знает, да ещё с этой стороны?
   - Я тоже не удержалась и спросила её об этом, так она сказала, что ты всегда выделялся своим умом и своими суждениями - об этом весь дом знает.
   - Ах, да! Там же слуги живут наши - тогда понятно. Те всегда всё о своих хозяевах знают, а то и больше.
   - Как это?
   - Могут и от себя кое-что добавить.
   - Ну, не знаю! - Засмеялась Аннуир, - я ей поверила.
   - Да и я склонен верить...
   Они опять помолчали, медленно шагая по своей тропинке, словно стараясь затянуть прогулку подольше. А Семён не переставал восхищаться своей Аннуир, которая за время их общения сумела научиться так хорошо говорить. Собственно, было понятно, что у неё от природы ум аналитический. Именно по этому её суждения всегда убедительны и верно выдержаны в стиле русского литературного языка. А курсы вообще преобразили её. Нет, она не стала заносчивой перед мужчинами, как многие курсистки. Видимо сказалось её чувство - сильное и искреннее - к нему. Оно, как броня защищало Аннуир от всякой пошлости и фальши. Но вдруг, как бы очнувшись, Семён заговорил:
   - Ты понимаешь, Сердце моё, что получается? Если только допустить, что существует такая связь людей с другими людьми, благодаря этим электромагнитным волнам, то очень многое можно будет объяснить в поведении людей. Ведь многие проявления кажутся очень странными, хотя мы уже к ним и привыкли. Вот любовь, например.... За что люди влюбляются друг в друга, и почему не в кого попало, а в конкретного человека, да ещё так, что никакой силой потом уже не оторвать? Как ты считаешь - это странно?
   - Ой, Сёмушка! Я даже не знаю, что и ответить. Вот для меня всё произошло само собой, словно кто-то сверху мной руководил.
   - Ты, конечно, подумала, что это Бог?
   - Конечно.... Да я и сейчас ещё себе не доказала, что его нет, хотя и тебе, конечно же, верю, но просто верю, а сама доказать не могу.
   - Всё правильно. Доказательства на пустом месте не берутся. Они могут появиться тогда, когда ты будешь заниматься наукой. И даже не важно какой - любая, рано или поздно, выведет тебя на эти доказательства.
   - А ты хотел бы, чтоб я стала заниматься наукой?
   - А почему нет? Ты способная, а способности нужно развивать, не останавливаться на достигнутом.... Хотя..., что сейчас загадывать? Поживём - увидим.
   Незаметно они обошли полный круг по периметру их большой лесной поляны и вернулись к даче. Разговор ими продолжался - уж больно интересная тема была. То, как они говорили, как были оживлены оба, не осталось не замеченным Софьей Авдеевной. За чаем она поинтересовалась, о чём это они так оживлённо разговаривали?
   Аннушка и Семён переглянулись. Обычно, в таких случаях, Семён всегда на себя брал все разъяснения, чтобы не ставить Аннуир в неловкое положение. Но в этот раз он посмотрел на Аннушку и всем своим видом показал, что предоставляет ей право объяснить суть их разговора.
   Аннушка немного смутилась, но она уже была не той Аннуир, робкой и застенчивой, какой приехала сюда. В мгновение оправившись от смущения, она рассказала о знакомстве с девушкой, о её рассказе и о том, что думает по этому поводу Семён Петрович. Сёмушку при всех она называла по имени отчеству, как и свекровь, и тестя - отца своего мужа - Петра Ивановича. Всё это соответствовало представлениям Софьи Авдеевны о том, какой должна быть её невестка и рассказ Аннушки был принят с большим вниманием. Софья Авдеевна только уточнила у сына:
   - А что, такие магнитные волны действительно существуют?
   - Магнитные волны существуют, мама. Ими пользуются мореплаватели, ориентируясь в направлении движения при помощи компаса.
   - Ну, я это знаю...
   - А здесь речь идёт об электромагнитных колебаниях или волнах, - продолжал Семён. - Их совсем недавно открыл профессор Попов Александр Степанович. Ещё газеты об этом писали, помнишь?
   - Да-да. Конечно...
   - Я тоже что-то такое читал, - вставил Пётр Иванович, - но, честно говоря, не обратил особого внимания на это. Мало ли что ещё наши учёные наоткрывают?!
   - Так вот, - продолжал Семён свои пояснения, - в изучении этих колебаний, как я считаю, и лежит будущее науки вообще, которое полностью перевернёт наше представление о природе вещей.
   - Ты так полагаешь? - уточнила Софья Авдеевна.
   - Я в этом уверен. Собственно, мне бы и хотелось заниматься, после окончания университета, этими колебаниями. Я, для этого, и хочу поступить в лабораторию профессора Попова.
   - А что в них такого, необычного? - спросил Пётр Иванович, ставя свою чашку на стол и усаживаясь поудобнее.
   Семён Петрович тоже поставил свою чашку и уточнил.
   - А не будет нашим дамам скучно слушать пояснения, связанные с техническими терминами?
   Дамы переглянулись и первой, буквально воскликнула, Лиза:
   - Конечно, нет. Нам всё интересно. И бросьте вы отводить нам какую-то второстепенную роль в жизни.
   - Вот именно! - поддержала дочь Софья Авдеевна.
   - Хорошо-хорошо! - успокоил всех Семён Петрович. - Я должен был об этом спросить - я спросил. И я очень рад, что и вас эта проблема заинтересовала, как и меня. А, пока я уточнял настроение слушателей, у меня мелькнула мысль и довольно удачная. Я не буду вас утруждать технической стороной этого явления природы, которая, кстати, ещё не достаточно изучена. Мы сразу поговорим о возможном применении его. Думаю, что это будет всем интересно.
   В ответ все только закивали, и Семён Петрович прочёл во всех глазах, устремлённых на него, искреннее внимание. Это только воодушевило его.
   - Так вот, Александр Степанович занимается применением этих колебаний в беспроводном телеграфе, т.е. в области связи. И это не случайно. В природе эти колебания и осуществляют эту самую связь между всеми явлениями.
   - Как это? - не удержалась от вопроса Софья Авдеевна.
   - А вот смотрите, что получается. Земля наша связана с солнцем при помощи этих колебаний. Под влиянием их же происходят все процессы роста в растениях. И если вспомнить про теорию Дарвина, то все живые организмы были созданы природой тоже при непосредственном участии этих самых колебаний. Каких-то других субстанций в природе просто нет, иначе люди давно бы их открыли.
   - Ты уверен? - уточнил Пётр Иванович.
   - Папа, это - не мои выдумки, а данные современной науки.
   - Ну и в чём, собственно, состоит применение этих колебаний для нас?
   - О-о! Тут такой непочатый край исследований, что дух захватывает от перспективы познаний. Вот я вам расскажу только об одном направлении, связанным с каждым человеком. Ведь то, о чём рассказала Аннушке эта девушка, свидетельствует о том, что между людьми тоже существует связь, которая осуществляется при помощи этих самых электромагнитных колебаний.
   - Э-ка, ты хватил! - тоном, полным недоверия, воскликнул Пётр Иванович.
   - Когда первый раз эта мысль посетила меня, у меня самого дух перехватило. Представляете себе, как может перемениться понимание всего происходящего среди людей, если только допустить саму мысль о возможности такой связи в природе?! Ведь существуют в природе такие явления, как "сглаз", всякая там "порча" и т.д.? Одни люди верят в них, другие нет, но, практически-то, все с этим сталкиваются. Значит, они существуют, а как это всё может действовать на расстоянии, если не через эти самые колебания?
   - Да-а! - Протянул Пётр Иванович. - Действительно, дух захватывает. Подумать только, мы столько лет прожили с тобой, Софьюшка, и даже не подозревали, что нас связала в жизни не какая-то там случайность, а какие-то природные колебания, которые и определили нашу судьбу. Это просто невероятно интересно!
   - Точно, папа! Ты попал в самую точку человеческого счастья. У нас с Аннушкой произошло то же самое - и это уже явно не случайность. Существуют в природе этих колебаний какие-то параметры, которые и определяют, кому с кем суждено найти счастье.
   - Ой, Сёмушка! Ты так говоришь, что у меня даже слёзы вот текут... - Произнесла Аннуир и тут же закрылась платочком, скрывая свои слёзы. Глядя на неё, прослезилась и Софья Авдеевна. А Лиза не удержалась - подбежала к брату и обняла его, поцеловав в щёку.
   - Ты, Семён, сейчас такое нам открыл, что... - Лиза ещё раз его поцеловала и тоже закрылась платочком.
   - Ну, Семён, растрогал всю нашу женскую половину! - Воскликнул Пётр Иванович. - Впору нам перерыв делать, а то сейчас от слёз спасу не будет...
  
   Разговор этот действительно всех сильно взволновал. Расходились по своим террасам неохотно и двигались все так, словно уходить не хотелось. Все получили достаточно много информации для размышлений, но хотелось чего-то ещё. Хотя все понимали, что недосказанного куда больше и, видимо, всему своё время.
   Может быть, кому-то покажется нетипичность таких членов купеческой семьи того времени. Однако, в России, в конце 19-го и начале 20-го веков, начинали происходить такие события и развиваться такие явления, которые предъявляли уже другие требования к людям, в них участвующим. И в данной семье и собрались люди новых направлений. Сам Пётр Иванович был уже, по всем признакам нового времени, не столько купцом, сколько предпринимателем и даже, в какой-то мере, промышленником. Он занимался делом уже с таким масштабом, имел дела непосредственно с производителями и купцами заграничными, требовательность которых обязывала предъявлять их требования и к нашим производителям и промысловикам. Это касалось и качества выделки шкур, и прочности бочек, в которых транспортировались ладожские соления. Словом, с этой стороны, с деловой, было понятно его поведение. Через таких людей и входила к нам, в Россию, новая культура производства, а с ней и новые отношения. Что же касается дома, то там он всецело был во власти его любимой женщины, которая в его жизнь внесла не только порядок, но и много прекрасного, с чем раньше он даже не сталкивался.
   Софья Авдеевна, хоть и была представительницей дворянства, в её воспитании уже принимали участие не только иностранные гувернантки, но, главным образом, и русская литература золотого литературного века России. И именно в отдалённых имениях она читалась и изучалась наиболее плодотворно. А попадала она туда самыми разными путями. В обществе не бывает одного особого явления без другого, одной национальной особенности без другой. Так и в России была прекрасная традиция взаимопосещений и на довольно длительный срок. Одни родственники могли гостить у других всё лето, всю зиму, а если потребуется, то и всю жизнь. Кроме этого, по гостям разъезжали студенты во время летних каникул. Так или иначе, а всё новое, необычное, тут же перемешивалось в дворянских слоях, даже без наличия радио и телевидения. Завозились книги, журналы, просто рассказы о прочитанном, - всё это имело большое значение. Книги оставались в провинции, запрашивались по почте, но все читали, изучали, вырабатывали своё мнение. В такой обстановке воспитывалась Софья Авдеевна. И в таких делах Петр Иванович беспрекословно отдавал пальму первенства своей любимой женщине, жене и другу на всю жизнь. Под её влиянием, не смотря на то, что семья была купеческой, и были воспитаны сын и дочь такими, как они были. Семён грезил путешествиями, любил читать фантастику, но обязательно научную. А в последствии его интерес уже определился под влиянием образования и настроений в университете.
   Что касается Лизы, то этот женский цветок имел свойство оживать и распускаться только под звуки музыки. Она сама, эта музыка, рвалась из неё, как только она садилась за пианино. И эти её звуки, и душевное настроение наполняли по вечерам лесную глушь, берег совершенно дикой речушки, затерянной среди болот, хотя и всего в сорока верстах от Петербурга. А так как здесь были люди кругом, которые понимали её музыку, то и край этот, в это время превращался в райский уголок. Отсвет от освещённых веранд вырывал из темноты пышные травы щедрого лета, или августовскую мягкую отаву. Осторожные шаги нежных ног любимой женщины по травянистым тропинкам, и такие же застенчивые мужские шаги, звуки музыки и души, рвущиеся куда-то в неведомую даль, - всё это делало очарование этих дачных вечеров неповторимым.
  
   В один из дней, оставив Антошу на попечение его няни, Семён и Аннушка сели в свой дачный кабриолет и поехали любоваться ближайшими окрестностями. Дорога шла лесом и солнышко мелькало за деревьями справа. День был тёплый, какими август, в здешних местах, иногда баловал своих дачных гостей, которые и приехали в поисках погоды, движимые желанием к перемене мест и впечатлений. Аннуир было всё интересно. Она купалась сейчас в обилии этих самых впечатлений. Виной тому были и необычные места, да и впечатлительность её натуры.
   Так, когда она увидела пышный ковёр из мха в ельнике, она не удержалась и попросила остановиться, чтобы посмотреть - что это за чудо. А это действительно было чудо. Даже ступать на этакую красоту было неловко. В этих местах, из-за обилия влаги, лесной ярко-зеленый мох вырастал длиной до полуметра, заполняя собой всё свободное пространство в лесу, скрывая все лесные огрехи. Было полное впечатление, что кто-то расстелил этот пышный воздушно-лёгкий ковёр.
   И ступив только на краешек этого ковра, Аннуир даже вскрикнула от ощущения его воздушности. Потом она нагнулась и стала трогать его рукой. И было удивительно для Семёна наблюдать нежную тонкую, слегка смуглую, руку своей Аннуир на этом изумрудном фоне. Вообще, она вся здесь смотрелась, как сказочная принцесса в волшебном лесу.
  
   Потом они выехали к первому селению со странным названием "Борисова Грива". На вопрос Аннушки о странности и необычности такого названия, Семён ответил.
   - Это название осталось от названия самого местечка. Когда-то эти земли были все во владении барона Корфа - генерала из царской свиты Александра 1-го. Но места здесь болотистые и только кое-где возвышаются песчаные гривы, оставленные в свое время ледником. Вот на самую большую гриву барский пастух и гонял стадо крестьянских коров из баронской деревни. А пастуха звали Борисом. Женщины, которые ходили в полдень доить своих коров, и прозвали это место "Борькиной гривой". Потом, после смерти самого барона, его наследники продали эти места, так как ладожские купцы и предприниматели решили построить здесь железную дорогу к своим заводикам, которых понастроили здесь довольно много. Только в Борисовой гриве был кирпичный завод, стеклянный, фарфоровые экспериментальные мастерские, химическая фабрика и ещё что-то - уже не помню. А название они оставили, так как на Руси не было принято менять названия, однажды уже данное. Только они несколько облагородили его: вместо "Борькиной гривы" стали называть "Борисова грива".
   Они проехали мимо котлована, из которого добывали глину для кирпичного завода. В котловане работали рабочие. Они выталкивали по двое тяжёлые тележки с глиной. Тележки были с одним колесом, и первый рабочий тянул верёвкой тележку, а второй толкал её, направляя по досчатому настилу вверх.
   Аннуир сразу оценила всю тяжесть труда этих рабочих и посмотрела с болью и тревогой в глазах на Семёна. Тот прижал её к себе и сказал.
   - Ничего, Сердце моё, люди уже работают над тем, чтобы облегчить участь таких рабочих. Поверь мне...
   Аннушка охотно верила ему. В ней не было ничего барского, и она жизнь видела такой, как есть, а не такой, как хочется кому-то. Многие русские барышни весь свой альтруизм выпускали в виде копеечных подачек нищим возле церкви, и считали, что это полностью удовлетворяет их чувству сострадания нелёгкой доли народной. А потом спокойно проезжают мимо крестьянок, которые, с серпом в руках, низко кланялись в пояс барыням. А ведь с этим самым серпом, они за день световой так накланяются, что любой лишний поклон уже причиняет страдания. Аннушка всё видела по-другому.
   Дальше они переехали насыпь, на которую должны были потом уложить шпалы и рельсы. Ещё дальше пошла хорошо накатанная гравийная дорога. Бричка покатила мягко, и лошади побежали трусцой. Миновали само селение, и тут же слева раскинулась, весьма живописно, среди высоких елей чья-то нарядная двухэтажная дача. А дальше, уже поодаль от дороги, была ещё одна дача. Она была солиднее и ещё красивее.
   - "Козлова дача", - пояснил Семён и добавил, - папин хороший знакомый.
   Аннушка только кивнула - ей это было всё равно. Она наблюдала за тем, как меняется местность, какие дома, что растёт кругом. А тем временем дорога спустилась к болоту. Сама дорога была сухой, но совсем рядом с ней по бокам стояла вода, поросшая по краям болотным мхом. Зрелище довольно печальное и Аннуир вопросительно взглянула на Семёна. Он понял её немой вопрос и сказал.
   - Вот такой неприглядный вид был здесь повсюду, пока не пришли люди. Они проложили дорогу, и жизнь проникла и в эти глухие места. Вот в "Борисовой гриве" построили заводы, теперь строят железную дорогу. Скоро и мы на свою дачу будем ездить поездом, а не на лошадях.
   Это Аннушке было интересно. Ей хотелось ещё прокатиться на поезде. Очень грандиозное изобретение белых людей - была эта железная дорога. А пока она размышляла над этим, их кабриолет выбрался из низинки и, сразу за поворотом, она увидела перед собой достаточно высокую, для здешних мест гору. Дорога, извиваясь, вела вверх. У самого подножия было кладбище и Семён сразу ей пояснил.
   - Это крестьянское кладбище имения барона Корфа. А вот, когда поднимемся на гору, там будет барское кладбище. Там сам барон похоронен и его родственники.
   Аннуир посмотрела вверх и на самой вершине увидела такие же деревья, как на этом кладбище. Они отличались от дикорастущего леса тем, что деревья были другие. Они были разные и довольно старые по возрасту. Впоследствии Аннушка научится по таким посадкам определять, где находится кладбище, и определять довольно безошибочно. А пока она наблюдала всё это и запоминала, их коляска въехала на вершину холма. Барское кладбище, более ухоженное, с дорожками и каменными крестами и плитами, было прямо перед ними. Но за ним, на другой стороне дороги была и церковь. Она была деревянной и не очень большой, но купол был золочёный, а крест выложен цветными изразцами. И не мудрено - таки изразцы изготавливались на местном фарфоровом заводе.
   Семён велел их кучеру остановиться. Они сошли и побрели по центральной дорожке кладбища. Семён подвёл её к могиле. На каменной стелле была надпись, из которой следовало, что барон Корф был похоронен здесь в 1839-м году. Они постояли с минуту молча и пошли дальше. Эта дорожка вывела их на большой бугор, который возвышался даже над самой горой. Они поднялись наверх и увидели чудную даль, в которой было всё, что положено быть в русском пейзаже.
   Гора, на которой они стояли, по своей высоте была горой только по местным меркам. Её уместнее было бы назвать горкой, что, собственно, и было в ходу на самом деле среди местного населения. Её все местные называли "Змеиной горкой", но не потому, что это было как-то связано с наличием здесь змей. Такое название было дано из-за её извилистой формы. Когда-то ледник оставил эту, глинисто-песчаную волну высотой метров 50. И гребень этой волны имел форму извивающейся змеи.
   Семён объяснил это всё Аннуир, и она тут же, всё равно, спросила:
   - Здесь что - много змей?
   Семён рассмеялся и показал сначала ей извивающуюся змею своей рукой, а затем на форму горки. Та поняла, но произнесла.
   - Всё-таки труден у вас язык. Я многие слова не понимаю до конца. Вот, например, "кое-что" - как это понять?
   - Ну, Аннушка, я не специалист в области языкознания. Но скажу тебе, что такие понятия очень ёмкие из-за их неопределённости. Вот, если вернуться к нашим истокам, можно привести такой пример: "Возвращается самый смелый в племени охотник к себе в пещеру после охоты. Жена его спрашивает: "Ну как, добыли?". Охотник отвечает: "Так..., кое-что...". Жена выходит из пещеры, а там лежит поверженный мамонт".
   Аннуир засмеялась, а Семён продолжал:
   - В вопросе жены была неопределённость, а он эту неопределённость, в шутку, конечно, поддержал. И в этом "кое-что" могло быть что угодно: от самого маленького предмета до самого большого".
   - Да, занятный язык, но интересный. Я уже столько лет его изучаю, а всё остаются не очень понятные слова и обороты.
   - Я всю свою жизнь его изучаю, а тоже не всё бывает понятно, особенно в других местах России. Вот в Якутии, помнишь, там же немного по-другому говорят?
   - Да я сейчас вспоминаю... Особенно Костюков как-то странно говорил.
   - Так он же коренной якут - у них совсем другой язык. А русский у него получался как бы ломаный.
   - Что значит ломаный?
   - Ну, искажённый..., не верный в произношении....
   - Понятно. А что там? - Она указала на высокий выступ горы, покрытый пышной лесной растительностью.
   - Там, на отдельном холме, и находится барский дом. Говорят, что из окон библиотеки в этом доме видно Ладожское озеро.
   - А где оно?
   - Вот там, за лесом. - И Семён указал на лес, что простирался за полями до самого горизонта. Лес был ещё зелёный и сам был похож, в дымке дневной испарины, на волнующееся море. - Слуги рассказывали крестьянам, а от них это всё становилось уже известно всей округе. Так вот, они говорят, что летом, когда всходит солнце, то вся поверхность озера горит за лесом, как огромный огненный шар. Зрелище просто незабываемое.
   - Очень интересно! - задумчиво произнесла Аннуир.
   Они помолчали какое-то время. Затем Семён предложил ехать дальше.
   - А куда сейчас? - спросила Аннуир.
   - Доедем до барской усадьбы, я покажу тебе ещё кое-что (Аннуир тут же засмеялась), а потом поедем обратно.
   Когда они проезжали крестьянскую деревню, Семён снова стал пояснять.
   - Эту деревню назвали именем дочери барона Корфа Ирины. И она так и называется: "Ириновка". А дорогу, по которой мы ехали сюда из Борисовой Гривы, местные жители назвали сами уже: "Ириновской дорогой". Скорее всего, потому, что она ведёт в Ириновку. А из Петербурга мы выезжаем по Ириновскому проспекту, если ты заметила?
   Но Аннуир только отрицательно покачала головой.
   Когда кончилась деревня, их дорога сделала крутой поворот, и они въехали в пышную берёзовую аллею. Слева тянулись поля, засеянные овсом. На полях работали крестьяне. Они занимались уборкой этого овса. Среди них было немало ребятишек. Которые постарше - помогали родителям, поднося снопы к телегам. Погода была сухая солнечная и по этому снопы сразу увозили к молотилке на гумно. Детишки, которые поменьше, нянчились тут же с совсем маленькими. Можно было сказать, что все были в работе.
   Справа от аллеи, были скошенные поляны, на которых резвились и играли несколько барских ребятишек. Тут же рядом стояли большие солнечные зонтики, где дети могли укрыться от лишнего солнца или от внезапного дождя. На столиках стояли напитки, словом, атмосфера была непринуждённая, весёлая. Об это свидетельствовали и весёлые голоса детей.
   Аннуир сразу заметила разницу между ситуациями на крестьянских полях и на барских полянах. Она тревожно посмотрела на Семёна. В её взгляде было одно - беспокойный немой вопрос.
   - Да-а! Таков наш мир. - Ответил он задумчиво.
   - Неужели и наши племена развивались бы только в эту сторону - сторону несправедливости отношений?
   - Это - сложный вопрос, Сердце моё. Но законы развития в разных племенах и даже в разных странах, как свидетельствует история, везде одни и те же. Во всяком случае, до наших времён включительно. И тут, видимо, ничего не поделаешь. Всему виной, как я полагаю, то, что стоит у человечества на первом месте. Если это материальный интерес, тогда в вопросы распределения обязательно вклиниваются: насилие и несправедливость. Вот когда человечество научится обеспечивать себя всем, и в достаточном количестве, тогда на первое место выйдет духовное развитие и духовное общение.
   - А что это значит - духовное?
   - Пока мы об этом имеем, весьма относительное, представление. Сейчас к духовной сфере люди относят всё, что лежит вне сферы материальной и материальных интересов. Например, искусство, поэзия, музыка. Согласись, что, скажем, музыка способствует пробуждению в человеке самых возвышенных и самых чистых мыслей и чувств?
   - Да, это верно.
   Семён видел, как этот, неожиданно возникший, вопрос заинтересовал Аннуир. Он даже не стал продолжать экскурсию, где ещё хотел показать ей дуб, по преданию, посаженный самим Кутузовым, когда он был в гостях у барона Корфа. Семён приказал кучеру повернуть назад и продолжал разговор.
   - Я уже говорил тебе, что есть люди, которые работают над тем, как ускорить процесс перехода к более справедливым общественным отношениям. Многих я знаю лично, но это не составляет сейчас сферу моих интересов. Я решил, что, пока они занимаются разработкой в этой области знания, я буду заниматься тем, что интересует меня.
   - А что тебя интересует? - Оживлённо спросила Аннуир. - Мы ведь об этом никогда не говорили.
   - А мой интерес как раз и лежит, скорее в области духовной, нежели материальной. И это может показаться несколько странным, так как наука, которую я изучаю, занимается изучением строения земной коры, т.е. скорее в области материальной. Но в том-то и дело, что физика сейчас приблизилась к раскрытию тайны, которая лежит в основе связи всех явлений природы, включая и связи между людьми и природой, а так же, непосредственно, между отдельными людьми.
   - А что, такая связь всё-таки есть?
   - Есть, Сердце моё. Есть.
   - Значит, и между нами есть такая связь?
   - Между нами особенно!
   - Почему?
   - А ты не догадываешься?
   - Потому, что мы любим друг друга?
   - Конечно.
   - Но неужели это как-то влияет на эту связь?
   - А ты сама посуди - как ты относишься к другим мужчинам?
   - Никак.
   - Вот. В основе этого "никак" и лежит отсутствие какой-либо связи у тебя с ними. Ко мне же, если верить твоим словам, у тебя есть некоторое положительное отношение, в основе которого и лежит эта самая связь. И моя задача - я её сам себе поставил - найти ту физическую субстанцию, которая и даёт нам эту связь.
   - Сёмушка, ты так говоришь, как будто сомневаешься в моём отношении к тебе.
   - Да это я так, перестраховываюсь, чтобы не сглазить наши отношения, понимаешь?
   - Про "сглаз" я читала. А ты веришь в то, что он существует?
   - Конечно. И не только "сглаз", но и "колдовство" тоже существует - это может отрицать только очень глупый человек. И в основе их-то тоже лежит, как я полагаю, та же физическая субстанция, которую они - колдуны, и используют.
   - Как это всё интересно, но пока что - мало понятно.
   - Это пока не понятно. Всё новое человек встречает с осторожностью. Я всегда наблюдал за твоей реакцией, когда знакомил тебя с чем-то новым. И боюсь, что не смогу в точности описать твои чувства и сам характер восприятия - настолько все сложности, связанные с этим, отражались на твоём лице неповторимой гаммой чувств. Уловить характер чувств твоих мне было не по силам. И я просто любовался тобой, одновременно радуясь, что, хоть чем-то, смог тебя удивить, порадовать, где-то даже восхитить.
   Аннуир прижалась к нему, спрятав, тем самым, свою улыбку. В ней было всё: любовь, восхищение, чувств целая бесконечность и что-то большое - похожее на счастье.
   Потом они заговорили о планах Аннуир. Она сказала, что много перед ней сейчас открылось возможностей, но душа её не откликается на их заманчивые перспективы.
   - Ты только не сердись на меня, Сёмушка, но мне хочется учить детей - это раз. Кроме этого, хочется учить наших северных детей, хотя бы в Якутии - это два. Тебе там очень неуютно, я понимаю, но я ни на чём не настаиваю, и всё будет так, как удобнее тебе. А о своих желаниях я тебе сказала.
   - Тебе не понравился наш Петербург?
   - Совсем нет. Я просто думаю, что кто-то должен учить детей и там, так почему же не я? А петербургская жизнь не для меня - ты же должен меня понять. Я здесь буду, как у вас говорят: "Как белая ворона". Мне бы этого очень не хотелось. Да и тебя ставить в неловкое положение перед вашими знакомыми - не хочется.
   - Ну, в этом наши вкусы с тобой совпадают. Ты же видишь - я сам не рвусь ни на какие вечера и вечеринки. Мне хорошо с тобой, дома и с моими книгами. Всё остальное такая пустая суета, что и говорить об этом, и сожалеть, совершенно не стоит. А то, что ты сказала - очень важно. Когда у нас будет распределение, то я обязательно выберу что-нибудь поближе к тем местам, куда тебя тянет. Будем вместе работать рядом, чтобы быть или вместе или видеться, как можно чаще.
   - Вот за такое понимание я тебе благодарна. А то я здесь от своих сокурсниц, ваших молодых дам, таких любовных историй понаслушалась, что даже вспоминать не хочется.
   - Да у нас такое водится...
   - В наших бы племенах, - возмущённо продолжала Аннуир, - мужчины не только уже никогда не взяли бы её в жёны, а то и изгнали бы такую женщину совсем. Словом, никак я от ваших образованных барышень такого не ожидала. Это выше моего понимания.
   Они о многом ещё говорили, обсуждая каждую деталь, как два самых близких друга, соблюдая лишь такт, принятый в общении людей разного пола. Вот и оставим их на этой дороге. Впереди у них ещё было много испытаний - начинался новый век в истории России.
  
   2 часть
   Получив все необходимые инструкции, как надо проводить коллективизацию на селе, Антон добрался, наконец, и до того селения, где ему и предстояло решать эти проблемы. Село Горбунки не было большим, скорее средним, но и тут работы для представителя районных властей было предостаточно.
   Проходя по его главной, если это уместно говорить, улице, он встретил несколько раз местных сельчан. Среди них попалась и стайка девчат, которые не сводили с молодого человека любопытных глаз. Казалось, что они впивались в каждую мелочь его внешности, чтобы сразу раскусить, каков из себя этот незнакомый молодец.
   А Антон был вполне представительным молодым юношей, хотя и достаточно зрелых лет. Ему было 24 года, но женат он ещё не был. Ростом он был выше среднего, скорее шатен, нежели блондин. Но всей его внешности придавали незабываемость, для женской памяти, его глаза и их взгляд - умный, добрый и удивительно проникновенный. Эта-то особенность и была подмечена местными девушками. И среди них была и дочка местного зажиточного крестьянина (кулака, как тогда их называли) Григория Косолапова - Дуняша.
   Косолапов был известной фигурой в здешних местах. Имел крепкое крестьянское хозяйство, в котором сам трудился и двое его старших сыновей, да дочь красавица. Был ещё младший братишка, но он ещё был подростком, хотя в работе уже мало уступал старшим братьям.
   Всё это ещё предстояло узнать новому представителю районной власти, так как Дуняшу и он успел заметить и чем-то, едва уловимым, откликнулась душа его на вызов вопрошающего взгляда этих прекрасных глаз.
   Но девчата быстро прошли мимо, а он продолжал идти к той избе, над которой развивался красный флаг, и где должен был находиться Сельский совет.
  
   В Сельсовете приехавшему представителю района были рады. Директиву об ускоренной коллективизации они получили, но что делать, толком не знали. Сидели, ломали голову, что и как, да ждали инструкций, а тут - целый представитель - просто гора с плеч.
   Сам председатель, бывший конноармеец "Первой конной", Степан Загладин всё это тут же выложил Антону и спросил, что же теперь делать?
   - Прежде всего, поселите меня где-нибудь. Я устал, да и хочу есть. А завтра начну знакомиться с ситуацией в вашем селе, после чего и будем думать, как разумнее начинать коллективизацию, и как её проводить.
   Степан согласился с ним, почесал свой затылок, соображая, куда его можно определить на постой. Выбор у него был не велик, но что-то подсказывало ему, что нужно найти какой-то не обычный выход. Всё на селе начинало закручиваться в том направлении, которого многие бедняки давно ожидали от Советской власти. И он неожиданно решил:
   - Вот что, пойдёшь на постой к Гришке Косолапову.
   - А кто он?
   - Кулак местный.... Ничего.... Пусть привыкает уважать Советскую власть.
  
   И Степан привёл Антона к большому дому с глухим забором. У высоких ворот он остановился и решительно постучал в них. Через некоторое время в углу левой половины ворот открылась калитка, и Антон снова встретился взглядом с запомнившейся девушкой.
   - Отец дома? - Спросил строго Степан.
   - Нет, в поле уехал, - ответила девушка и повернула лицо в сторону.
   - Дарья, передай отцу, что товарищ из района и ему негде остановиться. Пусть примет на ночлег, а завтра мы что-нибудь придумаем.
   - Хорошо! - Ответила Даша и пригласила незнакомца пойти за ней.
   - До завтра! - Попрощался Степан и пошёл обратно.
  
   В горнице, куда привела Антона Даша, была только её мать - женщина средних лет, но уже почти вся седая. Лицо её было сосредоточенным - она пекла оладьи у плиты, но, заметив вошедших, она приветливо улыбнулась. И по этой улыбке Антон понял, что Даша её дочь - так были схожи они, именно, когда улыбались. В обеих чувствовалась доброта и внутреннее душевное равновесие.
   - Мама, вот Степан Николаевич просил принять товарища из района на эту ночь и накормить. - При этом Даша скосила глаза на, слегка смутившегося, гостя. Антон был, повидавшим уже жизнь, человеком. Однако присутствие этих двух женщин так на него подействовало, что он невольно засмущался.
   Хозяйка положила большую деревянную ложку, которой доставала тесто из подойника, сняла полотенце с плеча и, держа его в левой руке, подошла к гостю и протянула ему руку, всё так же приветливо улыбаясь.
   - Настасья Петровна, - представилась она.
   - Антон Семёнович, - ответил гость и снова смутился - было очевидно, что он посетовал на себя, что так официально представился, не смотря на разницу в возрасте, но поправляться не стал.
   - Да не смущайтесь вы - будьте, как дома. - Дашенька, приготовь Алёшкину комнату для гостя, а Алёшку мы поместим вместе с братьями.... Вы какими судьбами к нам?.. Садитесь..., скоро наши с покоса приедут - будем ужинать.
   - Что затянули-то с покосом?
   - Да, с покосом всё в порядке, но намедни, непогода сильная бушевала, так наши поехали стожки проверить, струги поправить.
   Антон присел на, стоявший у стола, стул и, глубоко вздохнув, стал отвечать.
   - Меня направили в помощь местной власти. Будем проводить коллективизацию - слыхали, наверное?
   - Да уж, - немного посерьёзнев, ответила Настасья Петровна, - не только наслышаны, а и уже довольно напуганы.
   - Чем же? - удивился Антон.
   - Да как же, слухами-то, знаете, Земля полнится.... А слухи-то всё более устрашающие - мы-то, ведь, по нынешним меркам, семья зажиточная.... Как теперь говорят: "Кулаки"... Даша, а ты что не идёшь устраивать гостя? - обратилась она к дочери.
   - Мама, но мне же тоже интересно, что гость скажет..., что нам грозит?
   Антон провёл ладонью по краю стола и, посмотрев прямо в глаза Настасьи Петровне, ответил:
   - Я думаю, что не следует загодя готовиться к худшему. Да, в некоторых местах зажиточные крестьяне оказались в трудном положении.... Но, ведь, они сами виноваты - стали чинить препятствия, первыми за оружие взялись, чем поставили себя вне закона. Зачем же до этого доводить? Любая власть потребовала бы исполнения своих законов. Так что, я очень надеюсь, что их горький опыт послужит предостережением местным зажиточным крестьянам.
   - Ну, а вот, ежели мы не захотим вступать в колхоз? - Не унималась Настасья Петровна, а потом, спохватившись, вернулась к своим оладьям.
   - Настасья Петровна, на этот счёт есть жёсткое указание власти - силком в колхоз никого не гнать. Будите работать, как работали, только без батраков. Сейчас с этим очень строго стало. Крестьяне могут работать своей семьёй частным образом, но использовать наёмный труд воспрещается.
   - Господи! Да мы и сейчас никого не привлекаем - ну их к Дьяволу. Нам и так всего хватает.
   - Тогда вам и беспокоиться не о чем.
   - Это правда? - Воскликнула Даша.
   Антон посмотрел на неё с улыбкой, которая говорила лучше всяких уверений, и только утвердительно прикрыл глаза. Сделал он это так, словно что-то внутри его ещё рвалось наружу - что-то тёплое и великое. Он всем существом своим понимал сейчас этих двух женщин, их горести и тревоги, но, именно их-то, ему и хотелось успокоить. А спросил бы кто, почему он так сейчас чувствовал, он и ответить бы не смог. Только внутри уже родилось что-то большое и привлекательное, завладевающее всем его существом.
   Даша, похоже, уловила в его улыбке и взгляде что-то своё и, обрадованная своим открытием, она как-то внезапно весело повернулась на каблучках и сказала:
   - Ну, я пошла готовить комнату.
   - Иди, дочка, иди... - поддакнула ей Настасья Петровна, закладывая очередную порцию теста на шипящую сковороду.
  
   Вскоре приехал и хозяин с сыновьями. Человек он был - самой обыкновенной наружности, разве что лицо его было удивительно спокойным и достаточно добрым, что являлось вроде бы, как не типичным для крестьян зажиточных тех времён. Ведь им приходилось пробивать свою жизненную стезю сквозь массу препятствий, сквозь людскую злобу и зависть. От помещиков, до крестьян-бедняков, - все в этом принимали "посильное" участие. В годы же Советской власти, хоть и не стало помещиков, зато появились руководители из района, да партийные деятели - категория особая, так и норовящая подвести подо всё политическую оценку, которая почему-то давала им права вершить суд от имени пролетариата, как они любили говорить.
   Кто такие пролетарии, Григорий Власович толком не знал. Так..., мужики говорили, что это деревенская разорившаяся голытьба, которая подалась в город на заработки, и которых теперь стали называть рабочими, или пролетариями - как кому удобнее. Так он считал, и неоткуда было ему узнать, что ошибался. Местные активисты тоже не были сильны в таких вопросах, да и откуда и им-то было знать, что Маркс пролетариатом называл тех людей, которые не имели в собственности средств производства, а по-этому вынуждены жить только своим трудом. И по этому определению выходило, что сам Григорий Власович вполне подходил под это определение, так как главное средство производства крестьян - земля теперь была государственной, а им она предоставлялась лишь в пользование. Государство могло уменьшить надел или увеличить, а то и совсем отобрать. Этого-то он, и такие же, как он, и боялись больше всего. А без земли, так считал Григорий Власович, мне и жить не за чем на этом свете.
   Обо всем этом они успели переговорить за ужином. И разъяснения по поводу того, кто такие пролетарии, тут же дал Антон, чем немало удивил, но и успокоил Григория Власовича. Вся семья его ела молча, но все внимательно слушали разговор хозяина с гостем. Чувствовалось, что тревога за их будущее уже была у них общей.
   А Антон был доволен, что судьба занесла его в эту семью - семью, которую по всем инструкциям райкомовским, он должен был относить к своим классовым врагам. А этот "враг" сейчас сидел напротив него, аккуратно ел свой хлеб, заработанный вот этими натруженными руками, и переживал не только за себя, но за всю свою семью, дружную и трудолюбивую. И воспитывал их, и делал их такими общесемейный труд и общесемейные заботы. Тимофей читал где-то, что "совместный труд объединяет людей, а безделье и праздность, порождая зависть и жестокость, разобщает".
   А перед ним была трудовая семья. И даже у красивой (очень красивой!) Даши руки не были похожи на руки их райкомовских секретарш и машинисток. Было видно, что эти руки умели и делали всё в этом доме. Она доила и взбивала масло, мыла посуду и сгребала сено, могла растопить деревенскую печь и снабдить её дровами на сутки вперёд. Словом, девушка эта знала, где и как растут булки, и из чего делают колбасу, которую так любят райкомовские работники накладывать на бутерброды.
   И за всё это в душе Тимофея стало скапливаться что-то тёплое и уважительное к Даше. Она уже заняла то святое место, которое есть в душе каждого юноши. Он уже не мог себя ощущать отдельно от её образа. И что бы он ни делал, она была рядом и словно молча наблюдала за ним.
   За столом их взгляды постоянно встречались и тут же расходились, чтобы через мгновение снова встретиться. Какой-то магнит притягивал обоих друг к другу. Постепенно это становилось понятным обоим. От этого только прибавлялась струйка тепла и внимания в каждом взгляде. Только это тепло и участливость в тревожных судьбах и соединила, вдруг, этих двух молодых людей.
  
   После ужина Антон сразу ушёл в, приготовленную ему комнату, которая скорее напоминала лакейскую каморку гоголевских помещиков, но она была чисто убрана, и в ней не было ничего лишнего. Он сразу же лёг спать, но, не смотря на усталость от полубессонной ночи, что он провёл сегодня в поезде, заснуть всё-таки долго не мог. Да и в доме ещё шла обычная жизнь: доили коров; кормили какую-то Марфу (свиноматку, очевидно); гремела посуда и тихо и сдержанно о чём-то говорили. Под этот говор он и впал забытье, а потом и совсем заснул.
  
   Утром за завтраком Григорий Власович неожиданно обратился к Антону с вопросом:
   - Не могли бы вы, товарищ уполномоченный, поговорить отдельно с нами, всеми зажиточными крестьянами села, чтобы успокоить и их? Мне вчера ваши слова показались очень убедительными. А ведь среди нашего брата есть тоже головы горячие и готовые на всё.
   - Когда вы их сможете собрать и где?
   - Да лучше бы не в сельсовете....
   - Почему?
   - Там нам не удастся поговорить откровенно, открыто. Местная власть так настроена уже против нас, что она и вам может помешать...
   - Хорошо. Тогда где? А давайте у меня. Часам к десяти я их всех соберу, а вы подходите - до обеда и поговорим.
   - Ладно, я постараюсь. Только, если задержусь, отнеситесь к этому с пониманием. Мне ещё здесь много вопросов предстоит решать.
   - Ладно-ладно. Не беспокойтесь.
  
   Пока Антон шёл до сельсовета, он старательно обдумывал план своих действий. В центре, в прессе последнее время несколько изменилось мнение о быстрой коллективизации. Много говорилось о перегибах, допущенных в ходе такой "сабельной атаки". Но в районах и на местах, пока отношение осталось прежним и это-то и осложняло всю работу. Нужно было найти такой ход, который заинтересовал бы обе стороны: богатых и бедных крестьян. И, по мере приближения к избе с красным флагом, у него стала появляться общая схема его действий, которая сулила успех всего мероприятия.
   А в сельсовете уже его ждали все активисты села. Без лишних проволочек председатель сельсовета представил Антона присутствующим, как уполномоченного района, и собрание активистов началось само собой.
   Антон рассказал присутствующим о том горьком опыте, который дали первые шаги коллективизации в других регионах. Много говорил о перегибах и, опираясь на всё сказанное, предложил несколько иную схему коллективизации.
   - Во-первых, - говорил он, - мы не будем торопиться. И вот, почему.... Читая работы Энгельса, который и разрабатывал перспективные пути изменения отношений в деревне, при коммунистическом строительстве, я встретил очень интересные мысли, высказанные им. Прежде всего, он указывает на то, что все преобразования в среде крестьян необходимо проводить с участием самых одарённых из них людей, в плане сельскохозяйственного производства. Как вы понимаете, речь как раз идёт о самых зажиточных, по нашим меркам, крестьянах.
   - Вы думаете, что кулаки сами пойдут в колхоз? - спросил Степан.
   - Нет, я так не думаю.
   - Тогда как же вас понимать?
   - Сейчас поясню. Необходимо найти способ с ними ужиться. У меня будет встреча с ними - постараюсь их убедить в благоразумности такого пути. Это одна сторона дела, но есть и другая. Нужно, чтобы наше коллективное хозяйство возглавил один из этих крестьян.
   - Ещё чего...- Загалдели все.
   - Я прошу всех успокоиться. Постарайтесь сейчас думать только об интересах дела, которое мы затеваем. А если здраво рассудить, то получается, что это не самый худший вариант. Ведь кто лучше всего знает местную землю, местные агрономические тонкости, как не они? Вот и надо постараться уговорить кого-то одного из них - пусть самого сговорчивого и покладистого, кого и на селе уважают и слушают. Ведь найдётся у вас такой?
   Присутствующие, обескураженные таким началом, неопределённо пожимали плечами, а Антон продолжал:
   - Мы постараемся уговорить его вступить в колхоз всей своей семьёй и работать всем на общих правах.
   - А с остальными как же? - уточнил снова Степан.
   - А остальные пусть работают, как работали. Стране ведь нужен хлеб, так пусть они его и производят, как умеют это. Нам-то, ведь, этому ещё предстоит научиться делать всем вместе. Это не так просто, как кажется, хотя уже есть колхозы, которые прочно встали на ноги и обходятся без помощи государства. Вот и мы, когда всё у нас будет получаться, когда мы будет давать столько же хлеба, как и они, а то и больше, тогда и разговор будет уже совсем другим. Смекаете?..
   Присутствующие неопределённо пожимали плечами и переглядывались, ища поддержки в своих сомнениях.
   - Поймите, товарищи, нам же будет лучше, если хозяйство возглавит опытный, знающий крестьянин, да ещё умеющий руководить. Это дело тоже не последнее - я вам скажу...
   - Это значит снова идти к нему в батраки? - прозвучал, наконец, прямой вопрос, всех очень беспокоивший.
   - Нет, нет и нет. - Категорически заявил Антон. - Мы заключим с ним договор на управление хозяйством, в котором оговорим все правила взаимоотношений. Если он не будет их выполнять, мы переизберём его и только-то. Он будет такой же член нашего коллектива, как и все. На его стороне будет его опыт и умение хозяйствовать - так нам это и нужно. Всё остальное мы будем решать на собрании всем коллективом. Даже размер оплаты его труда будем решать на собрании..., но и это не всё. У вас, ведь, есть партийная организация на селе?
   - Есть. - Ответил Степан. - Шесть коммунистов.
   - Вот, это те контролёры, которые и будут следить за тем, чтобы он не допускал перегибов в отношениях с людьми. А секретарь комячейки будет постоянно находиться при нём, как комиссар при командире в армии. Словом, вы должны понять, что, хоть это дело и новое, много в нём ещё всяких неопределённостей, однако все вопросы будет решать собрание всего коллектива и оно-то не допустит ничего такого, что было бы не выгодно всем, а выгодно только одному председателю. Всё же в ваших руках, поймите вы... А сейчас меня извините - у меня встреча, как раз с этими, как вы говорите, кулаками. Я пойду и буду говорить с ними. Вы же обсудите здесь всё, что я предложил, подумайте хорошенько, а, когда я приду и доложу вам о результатах моей беседы с ними, мы тогда и будем принимать окончательно решение, как будем действовать и на что агитировать и направлять людей.
  
   - Даша, вы домой?
   - Да.
   - Подождите, пожалуйста - вместе пойдём. Мне одному ходить по деревне как-то неудобно - такое впечатление, что меня все раздевают взглядами. Честное слово!
   - А так нас двоих будут раздевать.
   - Думаете?
   - Уверена.
   - А мы сделаем вид, что не замечаем этого. Будем говорить про что-нибудь интересное.
   - Например?
   - Ну, откуда вы идёте?
   - В сельпо ходила.
   - Понятно. Только не понятно, что такое сельпо?
   - Я сама не знаю, но так теперь нашу сельскую лавку стали называть.
   - Теперь понятно. Видите, уже интересно. Мне, так очень.
   Даша рассмеялась и, скосив глазки, снова взглянула на него как-то странно озорно.
   Антон, заметив этот взгляд, смутился, но тут же сказал:
   - Даша, вы на меня так не смотрите - я очень смущаюсь от этого.
   - Что, вы никогда с девушками не дружили?
   - Да-а..., если честно..., то почти что и нет - всё некогда было. Сначала воевал, потом учился, потом снова учился и серьёзно уже учился.... Словом, как-то миновала сия счастливая чаша меня. Теперь вот направили в ваш райком, после окончания университета, а тут вся жизнь на колёсах. Вчера там, сегодня тут, а где буду завтра - никто не знает.
   - Так вы университет закончили?
   - Да.
   - Значит, к вам теперь обращаться нужно только на вы и называть по имени и отчеству?- снова озорно как-то спросила она и одарила теперь уже испытующим взглядом, полным насмешки, любопытства и девичьего озорства.
   Антон усмехнулся, но быстро овладел собой и уже серьёзно сказал с оттенком лёгкой задумчивости:
   - Вы вот подсмеиваетесь надо мной, Дарья Григорьевна, а того не подозреваете, что у меня к вам какое-то особое расположение. Это правда! Откуда всё это взялось, я не знаю, но, если бы вы заглянули внутрь меня, то, буквально везде во мне, вы, вы и вы....
   - А я это знаю.
   - Откуда?
   - Просто чувствую и всё.... Может быть потому, что и у меня внутри то же самое?..
   - Надо же, как элегантно мы объяснились во взаимной симпатии друг к другу! - воскликнул Тимофей. - Этот день будет в моей жизни самым трудным, так как мне предстоит решить очень сложную задачу, но он же будет и самым счастливым, потому что он свёл меня с такой замечательной девушкой, как вы!
   -Даша отвернулась, скрывая улыбку, которая осветила её лицо так, что, казалось, будто от него исходит сияние.
   Дальше они прошли молча, но с такими лицами, по которым всё можно было понять безо всяких объяснений.
  
   Горница Косолаповых была почти полна. Мужчины были солидные, и по лицам многих Антону было понятно, насколько был прав Григорий Власович утром, говоря об их решительности.
   Но молодых встретили сначала насмешками и намёками. Дашенька, вспыхнув, как вечерняя заря, тут же убежала. А без неё и смысл намёков угас сам собой. Начался трудный разговор. Кое-что Григорий Власович, пока ждали уполномоченного, успел рассказать из того, что самому стало от Антона известно. Но народ собрался солидный, и им хотелось всё это услышать от самого уполномоченного, да ещё и задать вопросы свои, для получения гарантий или, хотя бы, разъяснений.
   Так всё и получилось. Они внимательно выслушали сообщение Антона о новом подходе к коллективизации, о перегибах, имевших место в начале этой компании, о том, что необходимо здесь учесть эти ошибки и дело повести, как подсказывает ситуация и разум. А дальше началось самое трудное. Эти тёртые крестьянские "калачи" задавали такие вопросы, которые не могла предвидеть ни одна инструкция. И Антону пришлось опираться на свои знания и житейский опыт, отвечая на них.
   Первый вопрос задал самый старый из присутствующих.
   - Тут без вас Григорий Власович говорил, что работников теперь нельзя иметь. А мне без них совсем не обойтись. Я сам старый, а сыновей Бог не дал - четыре девки, а им, хоть и здоровые они у меня, всё равно с делом не управиться. В этом году покос уже позади, а вот в следующем - как?
   - Вы от меня хотите услышать правду или слова утешения? - Спросил Антон серьёзно.
   Присутствующие смутились, а пожилой крестьянин ответил за всех.
   - Говорите, как есть.
   - Хорошо. Вы знаете, что, после революции, наша партия взяла курс на построение коммунистического общества. Задача эта трудная и потребует, конечно, времени. Но принципы, по которым это общество должно жить, мы просто обязаны претворять в жизнь прямо сейчас. По этому эксплуатация чужого труда должна быть исключена повсеместно - таково решение и партии, и правительства. Идти против правительства - я бы не советовал. Любая власть умеет себя защищать. Наша - не исключение. Я надеюсь, что достаточно ясно ответил.
   - Да, где же она власть-то? - председатель сельсовета, да участковый иногда наведывается - вот и вся власть, - произнёс бородатый крестьянин, сидевший к Антону боком.
   - Я думаю, что у вас представление несколько примитивное об этом. В тех регионах, где думали так же и стали создавать подпольные отряды, сразу всё появилось: и милиция, а, там, где потребовалось, и армия. Так что, лучше не шутить - конец всё равно будет не в пользу старых порядков. К новым порядкам придётся привыкать.
   - Ну, и как же тогда мне быть, - снова спросил пожилой крестьянин.
   - Думаю, что самый разумный вариант - сократить размеры хозяйства до такого, которое будет вам по силам.
   Мужики переглянулись.
   - И это касается всех присутствующих. Продумайте за предстоящую зиму, сколько кто может обрабатывать земли, сколько скота держать и работайте сами спокойно. Сдавать продукцию будите, как и раньше, по госценам государственным заготовителям. Тут всё остаётся по старому. Государство вам гарантирует сбыт продукции, а это значит, что конкуренция вам не угрожает никому. Кто сколько сможет произвести хлеба, соответственно столько же и получит.
   - А как же колхоз?
   - А что колхоз?
   - Ну, им же земля потребуется.
   - А что, у вас мало земли?
   - Да нет, но у нас-то она лучшая, - снова спросил ехидно бородатый и хитро скосил глаза в сторону Антона. Тот смекнул, в чём каверза его вопроса, и тоже спросил:
   - А вы когда получали надел, то сразу лучшую землю получили?
   - Как бы не так. - Ответил мужик. - Но я 14 лет уже вывожу на свои поля навоз и удобряю, как только могу - вот она и стала такой.
   - Понятно, - ответил Антон. - Так у вас есть все основания даже через суд отстаивать свою землю, если её будут отбирать.
   - Это вы правду говорите?
   - А зачем же мне вас обманывать?
   - Так почему же в тех регионах, где прошло раскулачивание, они не отстояли в суде свои права?
   - Да потому, что они сразу взялись за оружие и стали убивать местных активистов, чем поставили себя вне закона. Вот, если мне память не изменяет, то в Каменке Тверской области такой самостийный отряд стал даже терроризировать всю деревню. Так вся деревня против них и поднялась - устроили засаду на них и всех поубивали. Никого и высылать не пришлось. Вы поймите, что местные бедняки только и ждут, когда вы их спровоцируете, чтобы отобрать у вас всё и поделить. Зачем же вам самим давать им повод - так поступать?
   Воцарилось молчание, которое, спустя минуту, нарушил всё тот же самый старый крестьянин.
   - Так, значит, только один путь - сократить хозяйство.
   - Да, оставить то, что вам по силам справиться самим.
   - А если кто из сельчан сами выразят желание поработать, чтобы, скажем лошадь получить или зерна на посев?..
   - Послушайте, ну вы же все взрослые люди - неужели вы не понимаете, что, именно, для защиты бедноты и создаются колхозы. В них они будут получать всё, в чём будет нужда. Уже с будущей весны в колхоз придут первые трактора, так что и острой нужды в лошадях уже не будет. Государство переводит коллективное сельское хозяйство на другой агрономический и технический уровень. Вы же знаете, что полным ходом идёт индустриализация страны. Вовсю строятся заводы, которые будут выпускать автомобили, трактора, зерноуборочные комбайны - это государственная политика, основанная на государственном плане электрификации и индустриализации страны. И я был бы последним негодяем, если бы сейчас стал вас обманывать. А я этого не хочу вовсе. Единственное моё желание состоит в том, чтобы, исходя из новых условий жизни, диктуемых новыми общественными отношениями, помочь вам найти наиболее правильный выбор своего поведения. - Все присутствующие напряжённо слушали, а Антон продолжал, - У вас есть реально два пути: один - вступить на общих основаниях в колхоз вместе со всеми и уже приспосабливаться к новым отношениям в обществе, которое не изменится уже - уверяю вас; и есть второй путь - работать, как и работали, но уже без наёмной силы, а, когда колхозы встанут на ноги, сделать свой выбор тогда, где и как вам будет удобнее и выгоднее работать.
   - Вот так выбор, - крякнул пожилой крестьянин. - Хоть так - хоть этак, а всё равно в колхоз.
   - Ну, а как бы вы хотели?
   - Если честно, то нам лучше вообще ничего не менять. - Зло заметил бородач, сидевший боком.
   - Это понятно. - Отозвался Антон. - Николай Второй тоже не хотел, чтобы что-либо менялось, однако народ решил иначе и: ни армия, ни полиция, ни церковь, - никто не мог противиться народной воле.
   - А мы-то что - не народ, что ли? - усмехнулся пожилой.
   - Народ - безусловно, но не весь, а меньшая его часть. Хотите вы этого или нет, а, раз большинство решило так, значит, меньшинству приходится подчиняться.
   - Небось, раньше, при царе, тоже меньшинство жило лучше, а, ведь жили люди и мирились с этим? - возразил бородатый.
   - Правильно - жил народ и мирился, пока не поумнел. А когда поумнел, больше не захотел с этим мириться. И вот, что я ещё скажу, с собственным народом лучше не ссориться. Вспомните, как он разделался и с белогвардейцами, и Антантой. Так неужели он с собственными нынешними богатеями не справится, если вас меньшинство? Было бы глупо думать иначе.
   Снова воцарилась молчаливая пауза, после которой снова заговорил Антон:
   - Я вас прошу, хорошо всё обдумать, друг с другом обсудить, прежде чем принимать какое-то решение на будущее. А пока у меня есть к вам просьба.
   Странно, но последние слова несколько оживили всех. Все с любопытством смотрели на уполномоченного, такого молодого, но уже достаточно мудрого и подкованного в вопросах политики.
   - Просьба моя будет необычной, но прошу отнестись к ней со всей серьёзностью. От неё, может так оказаться, будет зависеть судьба каждого из вас.
   - Да не тяни ты - чего надо? Может быть денег? - Спросил, усмехаясь, самый старый.
   - Нет.... В тех колхозах, что создавались самыми первыми, собрались в коллективы самые бедные крестьяне, да кое-где середняки присоединились. Ну, а председателя колхоза, как водится, выбрали из самых бедных. А он и работник-то неважнецкий, да и знаний и опыта по агротехнике - кот наплакал. Конечно, всё это потом поправили, но зачем же нам повторять их ошибки?.. Вот я и обращаюсь к вам с просьбой, большой просьбой, может быть кто-то из вас, людей опытных, знающих агротехнику и агрономию, согласился бы стать председателем колхоза в вашем селе?
   Просьба вызвала такое удивление, что не сразу удалось всех успокоить. Затем Антон продолжал:
   - Этот товарищ, который согласится возглавить хозяйство, будет пользоваться всеми правами руководителя хозяйства, с соответствующей зарплатой.
   - А как же его хозяйство, семья? - Спросил уже высокий крестьянин, сидевший поодаль от Антона и всё это время молчавший.
   - С хозяйством и семьёй можно будет решить отдельно: либо они все вместе войдут в колхоз( и это было бы лучше для его авторитета у людей, да и доверие от них будет другое), либо можно оставить хозяйство, скажем, на старшего сына. Это вопрос, решаемый в рабочем порядке. Но желательно, чтобы человек этот всё-таки пользовался определённым авторитетом или даже уважением среди местного населения, чтобы за него люди охотно проголосовали на собрании.
   - Ну, тогда среди нас только один такой, - воскликнул бородатый, - это Григорий Власыч. Он и без батраков всегда обходился, да и помогал многим просто так. Тут и судить нечего.
   Все повернулись в сторону Григория Власовича, а тот сидел понуро, и было видно, что он не только понимал, что выбор падёт на него, но и был готов к такому повороту событий. Увидев, как все уставились на него, он усмехнулся и сказал: "Ладно, там посмотрим".
  
   После обеда Антон собрался в сельсовет, а Дашенька объявила, что ей нужно к Ольге Кушнарёвой сходить. Очевидно, это была её подружка, потому что родители не выказали никакого неудовольствия и приняли её заявление, как должное и вполне привычное. Так они снова оказались попутчиками и, когда вышли из дома, первой спросила она:
   - Это в университете вас так учили, красиво и правильно всё говорить?
   - Конечно, но не только. Вы, например, тоже, даже не покидая этого села, всему этому можете также научиться. Нужно только читать больше.
   - Больше - это как?
   - В школе вы, очевидно, изучали творчество Горького?
   - Конечно.
   - Вот, у него есть трилогия: "Детство", "В людях" и "Мои университеты". В них он всё прекрасно описал, как можно научиться думать, правильно говорить и даже самому что-то писать. Книги, Дашенька, учат думать, а тот, кто умеет думать - умеет и говорить.
   - Вы меня извините, Антон, что я вам сейчас признаюсь, как Татьяна Ларина, но вы так вошли в мою жизнь, что теперь я просто умру, когда вы уедите.
   - Ну, что вы, Дашенька, вы ведь совсем меня не знаете.
   - Нет, это не так. Я вас знала всегда. Вот всегда я таким себе представляла того молодого человека, который вызвал бы во мне внимание к себе. Он всегда был таким. И имя ваше - вы не поверите - я знала уже раньше.
   - Это как же?
   - Мы с девчонками гадали на Святки. И вечером уже выбегали по-очереди на улицу и спрашивали проходящих, как их зовут, чтобы узнать имя суженного. Так мне достался Антошка - сосед, через дом от нас живёт. И я-то, уже забыла об этом, а когда вы представились нам с мамой, я едва на ногах устояла.
   - А вы верите в такие гадания? - спросил осторожно Антон.
   - Да нет, конечно, да и комсомолка я, но тут такое совпадение - просто удивительно. Для любого человека это показалось бы необычным, ведь так?
   - Пожалуй. А вашему вступлению в комсомол отец не препятствовал?
   - Нет, что вы! У меня отец очень мудрый. Мы ведь всей семьёй обсуждали, брать или не брать работников в хозяйство, так это он нас убедил, что лучше обходиться самим, хотя это и будет трудно. "Раз большевики так повернули дело у нас в стране, - сказал он, - значит, уже с этим будет покончено - с эксплуатацией, то есть". А мне, перед вступлением в комсомол, сказал: "Если ты, дочка, веришь в это дело - вступай и "в добрый час!". Вот какой он у меня.
   Антон слушал улыбаясь. Ему это было очень приятно. Приятно, что он не ошибся в Григории Власовиче, приятно, что Дашенька всё ему сейчас рассказывает, и приятно, что получается это у неё замечательно: искренне и от души.
   А Даша была сейчас в таком состоянии душевного подъёма, что готова была на любые безумства. Правда, хватало её пока лишь на смелые заявления и откровенные признания, но всё это было продиктовано стремительностью обстановки. Антону предстояло провести собрание, и он мог в любое время уехать в свою далёкую Москву. А она - с чем останется она? С толпой деревенских ухажеров, среди которых не было ни одного, кто бы нравился ей, хоть чуть-чуть. А Антон совсем другое дело. От всей его внешности, от его слов, от движений веяло чем-то необычным и привлекательным. Для Даши настало время раскрыть себя навстречу нахлынувшему чувству.
   К тому же, она понимала, как трудно теперь будет Антону. Она это понимала лучше, чем он сам, так как хорошо знала все местные дела лучше его. Знала, в каком вареве интересов и привычек купается местное население, и как трудно их сговорить на что-нибудь новое, необычное и не привычное.
  
   Активистов было около десятка человек. Они давно уже были в Сельсовете и ждали уполномоченного. Его перспектива была ими оговорена капитально, но к единому мнению они, так и не пришли. Многих мучили сомнения и недоверие к зажиточным крестьянам. Боялись снова попасть к ним в зависимость. На все эти сомнения и предстояло дать ответ Антону. Но начал он с обещанного сообщения о результатах разговора с кулаками.
   - Что ж, товарищи, - обратился он к присутствующим, - непростая у меня вышла встреча, скажу вам откровенно, но, думаю, всё-таки, и не бесполезная. Полагаю, что мне удалось уговорить их не переходить границы законности, как это случалось в других областях. Полагаю так же, что они вняли моим предостережениям и это приятно. Мы можем спокойно создавать своё коллективное хозяйство, не испытывая боязни, что какие-то банды будут нам вредить. Это, я считаю, уже большим достижением. Но есть и второй фактор, тоже приятный, что наметилась кандидатура в председатели колхоза из числа зажиточных крестьян. Из тех крестьян, которые имеют достаточно опыта в местной агрономии, что даст возможность избежать многих ошибок, которые были в других хозяйствах. Там, руководствуясь не здравым смыслом, а лишь личной неприязнью, избрали людей известных, но совершенно не способных руководить и вести дела хозяйства.
   - И кого же вы наметили в председатели? - спросил Степан.
   - Косолапова Григория Власовича.
   - Ах, вот оно что! - воскликнул Степан. - Ну, этот - куда ещё не шло.... Но только вот удивительно, как удалось его уговорить, если он всегда всех сторонился и ни в какие дрязги не вступал? Словом, активность его всегда была нулевой...
   - Во-первых, его рекомендовали все остальные зажиточники. Во-вторых, как мне удалось выяснить, он гораздо более прогрессивно настроен по отношению к организации колхоза. И вообще, его отношение к Советской власти вполне положительное. И я думаю, что мы в нём не ошибёмся?!
   - С этим и я могу согласиться, - вставил Степан, - но только, если он всей семьёй вступит в колхоз. Во-первых, у него четыре лошади - для будущего хозяйства сейчас это первейшее дело. Насколько я понимаю, раскулачивания мы проводить не будем, а это значит, что лошадей дополнительных уже не получим. Так?
   - Так, - ответил Антон. - Я ещё раз хочу повторить, что раскулачивание не выгодно государству, так как мы сразу лишаем себя большой армии производителей сельхозпродукции. Ведь колхозу ещё предстоит организоваться, научиться работать вместе и когда будет от него отдача, да ещё весомая, ещё не известно. А стране хлеб нужен прямо сейчас. Вот и пусть они пока его и производят, пока мы встанем на ноги, да получим обещанные трактора, да научимся на них работать - на всё же нужно время.... Что же касается кандидатуры Косолапова, то весь разговор с ним об условиях вступления в такую непростую должность, у меня ещё впереди. Думаю, что завтра я уже буду знать точно, на какие жертвы он способен пойти.
   - Почему жертвы? - спросил Степан, улыбаясь.
   - А ты не понимаешь?.. Думаешь просто расстаться с налаженным хозяйством и пойти в эту круговерть, в которой все ещё друг другу чужие. Ведь всё в нашем деле нужно будет начинать с нуля. Куда поместить лошадей, куда рогатый скот, как их охранять и т.д., - представляете, сколько вопросов сразу нужно будет решать, и решать капитально, не на один день, а на годы, на всю жизнь? Думаете, это просто?
   Присутствующие согласились. С собранием сельчан было решено определиться завтра, когда будет окончательно известен результат разговора уполномоченного с Косолаповым.
  
   Антон вышел из Сельсовета, когда вечерние сумерки уже вступили в свои права. Он мельком подумал, что очень жаль, что нет рядом Даши. Они ещё могли бы о чём-то поговорить.... Но тут он услышал осторожные шаги сзади и, мгновение спустя, она уже шла рядом с ним.
   - Дашенька, да вы откуда, из какого сельпо?..
   - Я просто ждала. Нам ведь негде больше даже поговорить. А мне так хочется и вас слушать, да и самой рассказать о себе.
   - Удивительно!
   - Что удивительно?
   - Да наш роман развивается необычно, не традиционно - что ли?
   - Уж, как позволяют обстоятельства, согласны?
   - Это действительно так. У меня сегодня очень трудный день. Да он ещё и не закончился. Мне ещё предстоит разговор с вашим отцом. Как-то он мой разговор воспримет?
   - А вы хотите с ним о вступлении в колхоз поговорить?
   - Откуда вы знаете?
   - Да он сам говорил уже, после вашего ухода. Собрал нас всех, и мы обсуждали все возможные пути.
   - Ну, он и демократ у вас! И чем всё кончилось?
   - Мы все высказались за вступление в колхоз.
   - Всей семьёй?
   - Конечно.
   - Вот это новость! За такую новость мне следовало бы вас расцеловать.
   - Кто же вам мешает? - рассмеялась Даша, с вызовом глядя на него.
   - Нет, Дашенька, я не люблю торопить события и валить всё в одну кучу. А вот руку бы я вам с удовольствием поцеловал прямо сейчас, надеясь, что когда-нибудь она меня осчастливит.
   Даша смутилась, но руку протянула, хотя и несколько нерешительно. Однако Антон взял бережно её руку и буквально обжёг её своим мягким, нежным поцелуем. Даша вся замерла и даже прикрыла глаза от сильного впечатления. Вот это уже был акт, который сблизил их окончательно. Она уже не ведала никаких сомнений, мучивших её весь день. И в уме мелькнуло нежное: "Антошенька мой дорогой!".
  
   Уже после ужина Григорий Власович и Антон уединились в коморке, где и ночевал нежданный гость. Антон не любил околичных путей в разговорах - так уж он был скроен. А по-сему сразу перешёл к делу.
   - Григорий Власович, за то короткое время, что я здесь нахожусь, мне довелось услышать о вас много лестного и интересного. Не буду ходить вокруг да около, а скажу прямо, что я уже в курсе вашего семейного решения о вступлении в колхоз.
   - Дашка что ли разболтала - сорока?
   - Да, у нас состоялась беседа об этом и не серчайте на неё - это только упрощает всё дело. Я только хочу задать вам вопрос, ответ на который может помочь мне в завтрашнем разговоре с сельчанами. Скажите, что лежит в основе такого решения вашего? Для вашего класса зажиточных крестьян это акт довольно необычный, согласитесь. Не каждый решится на такое.
   Григорий Власович не сразу стал отвечать, а сделал небольшую паузу, что было, очевидно, в его привычке. Но потом заговорил.
   - Моё решение давно зрело. Я ведь газеты читаю внимательно, т.е. не только про нас крестьян и про землю, а и вообще про всё, что в стране делается. И знаете, меня стали воодушевлять: и наши стройки; и то, как молодёжь откликается на призывы партии; и то, какой стала наша армия. Словом, я теперь всё с большим доверием стал относиться к Советской власти, а моё хозяйство уже стало мне казаться таким малозначительным в таком большом деле, какое закручивается у нас в стране.
   - Это просто замечательно! - воскликнул Антон. - О таком повороте событий я и мечтать не мог. Мне просто повезло. О таких людях в газетах нужно писать, правда.... Но это ещё не всё. Теперь непосредственно о самом деле. Прежде всего, как мне кажется, необходимо вас подготовить к тому, что и зарплата ваша, и положение ваше целиком будут зависеть от отношения к вам колхозников, вы это понимаете?
   - Конечно. Уж мне-то крестьян не знать!?
   - Замечательно! Значит, вы должны понимать, что всё это придёт, я верю - обязательно придёт, но со временем. Как говорят, что "цыплят по осени считают", так ведь?
   - Совершенно верно. Но только скажите мне, хоть, с чего начинать?
   - Учитывая опыт прежних хозяйств, где было достаточно много неразберихи, я считаю, что вам необходимо начинать с налаживания учёта и, главное, как писал Ленин в своей работе "Лучше меньше, да лучше", не стоит торопиться. Вы организуете правление. В этом вам поможет местная партийная ячейка. Продумаете весь состав по участкам работы: кто от фермы, кто от полеводов и т.д. Потом этот вопрос вынесете на общее собрание, чтобы утвердить. Словом, постепенно, день за днём будите решать эти вопросы вместе с правлением. Впереди у вас зима, так что времени будет достаточно. А учёт должен по времени быть. Рабочий день у нас в стране 8 часов. Отработал работник - не важно где - 8 часов - один трудовой день ему записать. Меньше - значит, сколько часов отработал - потом приплюсуется к следующим и т.д. Кто ничего не отработал, значит, и писать ноль. В конце года урожай и выручку, - всё поделите на общее количество трудовых отработанных дней всех колхозников, а по их количеству каждого и оплата будет соответственно.
   - А что, довольно просто. Если честно, то меня это дело очень смущало. Особенно пугала уравниловка.
   - И правильно, что пугала. В первых хозяйствах так и было в начале-то. А потом они сами уже решили, что так дело не пойдёт - не все с одинаковым сознанием люди пока ещё. Так что, пока, есть и остаётся, главный принцип оплаты - по труду.
   Они ещё и ещё обсуждали все возможные нюансы поведения колхозников, ситуацию с лошадьми и другие вопросы, пока не заглянула Даша и не позвала их пить чай.
  
   Ну и денёк сегодня, - подумал Антон, когда голова его, наконец-то, коснулась подушки. Однако, какова Даша!? Надо же было приехать в такую даль, чтобы судьба свела с такой девушкой. Подкупавшая в ней простота в обращении не могла скрыть её ум, её природное дарование вникать в самые, казалось бы, сложные вопросы жизни. И в ней чувствовался интерес ко всему, всё вызывало любопытство и восхищение. Она ни от чего не отгораживалась, не говорила, что это не её дело или ей это не интересно. Удивительная девушка! Странно только, почему она не пошла дальше учиться? Уже год, как закончила школу - нужно будет у неё поинтересоваться.
   На этой мысли его размышления постепенно растаяли, и молодой человек заснул, да так крепко, как можно спать только в таком возрасте.
  
   А удивительная девушка не могла заснуть. Она была в соседней комнате и, глядя в темноту ночной комнаты, была сейчас в состоянии лёгкого возбуждения. Наверное, - думала она, - вот в таком состоянии многие девушки и совершают свои первые глупости? И она сейчас могла бы запросто написать письмо Антоше, а утром, украдкой вложить в его теплую руку. Она и сейчас вспоминала то прикосновение его пальцев к её ладони. Это было так волшебно, так упоительно, словно лёгкое дуновение ветерка коснулось тогда её руки.
   Даша уже привыкла, что к ней все относятся хорошо. Она в школе была всеобщей любимицей. Её и в комсомол принимали без каких-то трудностей, хотя она и была из семьи зажиточных крестьян. А в большинстве их не любили. Не любили за жадность и ненасытность не только в работе, а и в быту. Крестьянская стезя накладывала свой отпечаток. И чем исправнее был крестьянин, тем в большей степени он был таким - ненасытным в работе, а раз в работе, значит и во всём остальном тоже.
   После окончания школы многие поехали в города учиться дальше. Даше и хотелось тоже учиться, но и в семье ей жилось комфортно. Семья у них была дружной. Отец с матерью поженились по любви, жили в любви, что непременно распространялось и на детей. Какая-то невидимая ниточка связывала их всех в единое целое, чего не было в других семьях. Это, несомненно, положительно сказывалось на воспитательном процессе в семье. Если у других воспитание подрастающего поколения требовало определённых усилий, то у Косолаповых всё выходило само собой. Дети как-то незаметно усваивали мысли и чувства своих родителей. А с ними и их жизненный опыт входил в них без сопротивления и зла.
   Вот и в случае с Дашей получилось как-то всё само собой. Едва она заговорила о том, что, может быть, и ей поехать учиться, как отец стал выкладывать свои соображения на этот счёт, а мать тут же стояла и только поддакивала или утвердительно покачивала головой, соглашаясь с отцом.
   Первым его возражением было то, что в крестьянских семьях, с покон веков, было не принято отпускать со двора детей раньше восемнадцати лет. "Они должны окрепнуть душой и телом, чтобы навсегда связь с семьёй оставалась с ними, - говорил отец, - Твоя учёба от тебя никуда не уйдёт, доченька".
   Кроме этого, его настораживала обстановка в городах, где Дашеньке предстояло жить одной в течение всей учёбы. "Нынешние комсомольские активистки что-то не очень мне нравятся, - снова убеждал он Дашу. - Что-то в них появляется такое, против чего восстаёт вся моя душа. Я как подумаю, что и моя дочь может нахвататься этой командовщины, мне, честное слово, плохо становится!"
   И Даша приняла его доводы, как свои. Она верила своим родителям и не могла допустить мысли, что они могут пожелать ей недоброго. А сейчас она была счастлива необыкновенно, что послушалась их. Если бы она уехала, то и не встретила бы Антошу. Ой, это было бы ужасно! Всё в нём привлекало Дашино внимание. Все движения, манера убеждать, рассказывать, просто говорить, - были удивительными для неё. Когда он говорил, то внимательно смотрел в глаза собеседнику, словно через свой взгляд хотел передать ещё что-то такое, чего словами не выразишь.
   Нет, Антоша удивительный. Если их дружба перерастёт в нечто большее, Даше и мечтать о большем не хотелось. Её всё устраивало в нём. Хотелось быть с ним всегда и всюду. Теперь ей и дом будет покинуть не страшно - рядом будет тот человек, который и станет её домом, её семьёй, её второй половинкой.
  
   Ничего этого Антон ещё не знал о Даше и её семье. Ему ещё предстояло всё это узнать. Но в том, что в нём вызвала интерес именно эта девушка, была своя, более глубокая причина. Ведь Антон тоже вырос в такой же семье, где царствовала любовь, главным образом. И ему многие жизненные премудрости не приходилось вдалбливать, как это пытались безрезультатно делать в других семьях, где любовь стоит где-то на дальнем плане, а то и вообще её нет. Так ему не нужно было разъяснять, что любовные игры с девушками в его возрасте не дадут ему получить настоящее, полноценное образование. Он все эти житейские истины усвоил от отца и матери, а как это произошло, он и объяснить не смог бы. Он просто это знал. Это было его убеждением. И, согласно им, он и действовал.
   И так уж получилось, что любовь никуда от него не делась. Она пришла и пришла тогда, когда он был готов уже посвятить ей и своё время, и своё внимание, и свои чувства в полной мере. Дашенька не просто появилась в его жизни. Она вошла в неё, как долгожданный гость. Она сразу и бесповоротно объявилась всюду, вошла в каждую его клеточку, хотя и времени, что они были знакомы, прошло всего ничего. Это-то и действовало на него ошеломляюще. Сейчас он спал, но и во сне уже разговаривал с Дашей. Оказывается, как хорошо и прекрасно - любить!
  
   На следующий день, с утра, состоялось вновь совещание активистов села. Им и председателю сельского Совета Антон рассказал о результатах разговора с Косолаповым. Потом он познакомил присутствующих с тем, как будет организована оплата труда в колхозе по новой схеме, принятой уже другими колхозами. Был задан вопрос, как быть, если все сведут своих коров в единое стадо, а кормиться чем-то надо - корова-то была главным кормильцем в семьях? На это Антон ответил, что в хозяйстве будет вестись точный учёт. И каждая семья сможет брать молоко в счёт будущего расчета по трудодням.
   - Мы ведь коллективные хозяйства создаём, прежде всего, для того, чтобы самим жить, а потом уже, если будет оставаться излишек, будем его продавать государству по обычным закупочным ценам. Всё вырученное тоже пойдёт в трудодни. Так что, понимая ваше беспокойство, сразу скажу, что оплата труда будет зависеть не от воли председателя колхоза, а от двух показателей: от итоговой выручки колхоза за год и от того, сколько трудодней каждый отработает. Председателю труд будет оплачиваться по той же схеме.
   - И он согласился на это, да ещё всей семьёй? - спросил Степан.
   - Да вот, представляешь, согласился. И даже больше того, он понимает, что поначалу может и не быть изобилия, но впоследствии, когда научатся люди работать коллективом, дело должно пойти. При этом, нельзя забывать, что он войдёт в колхоз не с пустыми руками - у него четыре лошади, четыре коровы, племенной бык и пять телят разных возрастов. Что же вам ещё нужно? Ведь человек сам, добровольно делает такой взнос, значит, верит в дело.
   - Да-а, - протянул Степан, - случай просто небывалый.
   - От того и подозрительный, - вставил кто-то.
   - Ну, давайте, к примеру, выберем меня - у меня ничего нет, да и в агротехнике ничего не смыслю, но зато партийный...- Предложил в шутку Антон.
   Шутка подействовала. Дальше договорились - кому, по каким дворам пройти и разъяснить ситуацию: за кого будем голосовать, и почему.
  
   Усилия Антона оказались не напрасными. В короткое время он сумел войти в курс взаимоотношений в данной деревне, составить план поэтапных действий и, что удивительно, он оказался верным - было найдено разумное, общеприемлимое решение. Правда он действовал не совсем точно по инструкциям райкома партии, но, ведь, дело сделано и основные принципы коммунистического подхода были соблюдены. Эксплуатация людей исключалась полностью, колхоз получал опытного руководителя и хорошего хозяйственника. Что касается опыта руководства, то он в своей беседе с Григорием Власовичем затрагивал и этот вопрос. Так тот ответил, что главное в этом деле - научиться руководить тремя людьми, а дальше уже значения не имеет, сколько их будет. В своём хозяйстве он руководил четырьмя, да ещё и женой в придачу, так что был уверен в том, что справится. Оставалось только провести собрание.
   По прикидкам сельсоветчиков в колхозе наберётся около трёх десятков лошадей, пятьдесят дойных коров, а всего крупного рогатого скота больше ста голов. Так что, хозяйство получалось не бедным и достаточно перспективным из-за большого количества молодняка. Если к весне дадут, хоть один трактор, то за пахоту и посевную уже можно быть спокойным.
   Так он размышлял, выходя из сельсовета, где его уже ждала Даша. До обеда ещё было время, и он попросил, чтобы Даша показала ему свою деревню и все её достопримечательности. Согласившись, она предупредила, что на всю деревню, пожалуй, времени не хватит, тут же повернула в проулок и вскоре вывела его на берег местной речушки. Она была небольшой, но удивительно извилистой и смотрелась с бугра, на котором и расположилась деревня, довольно симпатично. Антон не стал задавать никаких вопросов - он сразу понял, что это излюбленное место молодёжи. Он просто стоял и смотрел, вбирая в себя местное пространство и время. На душе было спокойно, ведь Даша была рядом. Он уже прирос к этой красивой, хоть и деревенской девушке. Зато в ней было то обаяние и какое-то природное равновесие, каких не было у городских суетливых и дёрганых барышень, как он их называл. Среди них было много белоручек и лентяек. А Даша была всему научена самой жизнью в семье, в которой труд был такой же естественной потребностью, как и потребность в пище и красоте.
   Он усмехнулся своей мысли и тут же спросил:
   - Скажите, Дашенька, если я предложу вам уехать со мной в город, вы согласитесь?
   - Просто так поехать?
   - Ой, нет, конечно. Я имею в виду, когда мы поженимся, ведь придётся уезжать в район, а может быть и возвращаться в Москву. Ведь меня сюда направили для проведения коллективизации. Закончится эта компания, и я снова буду ждать назначения. Специалистов с образованием сейчас ещё не хватает. Я даже и не могу предположить, где потом буду работать. Может быть, в промышленность направят, а может быть и на село. Тут как повезёт.
   Даша помолчала немного, потом посмотрела ему в глаза и сказала:
   - Куда иголка - туда и нитка.
   Оба рассмеялись, и он обнял её и прижал к себе. Голова кружилась, и сердца их бились так сильно, что было слышно в висках. Антон посмотрел ей прямо в красивое личико и произнёс:
   - Счастье ты моё несказанное. За что оно мне? Что я такое сделал, чтобы такая девушка обратила на меня внимание? Просто ума не приложу.
   Даша осторожно выскользнула из его объятий и, весело глядя в даль, ответила:
   -Антоша, не надо так. Пусть у нас всё будет без возвышенных слов и красивой декламации. Пусть всё будет просто и естественно. Ведь я точно так же думаю и о тебе. Значит, есть то главное, ради чего люди и соединяют свои судьбы в одну.
   - Да ты ещё и мудра, как старая черепаха.
   - Почему черепаха? - удивилась Даша.
   - Да, черепаха живёт очень долго - до трёхсот лет, по-этому все её считают очень мудрой - многое она должна за это время повидать и о много передумать, если, конечно, это к ней подходит.
   - Ладно, черепаха, так черепаха, - согласилась Даша.
   - Ой, Дашенька, я это неподумав ляпнул - просто я сейчас такой счастливый и от этого говорю всякие глупости. Я раньше слышал, что человек в порыве счастья глупеет. Так вот теперь на себе это проверил - точно, глупеет.
  
   Собрание сельчан, на удивление, прошло быстро и организованно. Сказалась подготовка, которую провели местные активисты с населением. Практически они поговорили со всеми теми крестьянами, которые могли в чём-то сомневаться. Так что, доклад Антона, тем ни менее, как уполномоченного районной власти, был выслушан с полным вниманием. Он ещё раз рассказал уже всем сельчанам о тех перегибах, которые были допущены в самом начале компании по коллективизации, и остановился на том, как избежать подобных ошибок. Потом постарался убедить присутствующих в том, почему желательно избрать председателем колхоза одного из зажиточных крестьян, перейдя затем к кандидатуре самого Григория Власовича. Но присутствующие стали выкрикивать, что знаем его очень хорошо, и согласны. Собственно, на этом вступление было закончено. Вопрос о создании колхоза поставили на голосование. Проголосовали все. Затем, стали голосовать за Григория Власовича, и тоже голосование получилось единогласным.
  
   Вечером в доме Косолаповых было оживлённо. Обсуждались будущие перспективы такого крупного хозяйства, которым будет теперь колхоз. Ведь ни один зажиточный крестьянин теперь с ним не сможет конкурировать. Шутка ли, стадо крупного рогатого скота теперь будет в четыре раза больше, чем у крестьян единоличников. Пока только сухие подсчёты, сделанные Григорием Власовичем, и то вдохновляли и вселяли неподдельный оптимизм.
   Среди этого шума, вдруг, раздался властный голос Настасьи Петровны:
   - Товарищи колхозники, прошу к столу...
   Это неожиданное обращение было встречено дружным смехом.
   Обсуждение продолжалось и за столом. И по всему было видно, что эта семья вся приняла нововведение властей, совершенно не сожалея о своём, кровном хозяйстве, в которое тоже вложили немало труда и энергии, пока стали зажиточными.
  
   А после ужина хозяин и гость снова уединились в его комнатке. Нужно было наметить, хотя бы в общих чертах, план завтрашних действий. Григорий Власович очень обрадовался, когда Антон показал ему формы документов, которые следует заполнить каждому вступающему в колхоз, а так же тех документов, которые в итоге должны быть, как основа будущего коллективного хозяйства.
   Антон убедительно говорил, насколько важно наладить учёт, как отработанного времени, так и расходно-доходных статей. И нужно нацелить партячейку на то, чтобы они соорудили в правлении колхоза стенд, где все цифры будут выставляться в конце каждого дня. Пусть все видят, кто, сколько отработал и результаты общей работы.
   Их увлечённый разговор снова прервали. На этот раз осторожно постучалась и вошла Даша. Она осторожно спросила:
   - Антон Семёнович, а вы не хотите прогуляться перед сном - я же обещала вам деревню показать.
   Антон посмотрел на Дашу, потом перевёл взгляд на Григория Власовича и, вдруг покраснел, как девушка. Но Григорий Власович, махнул рукой.
   - Ничего, завтра будет день - будет и пища. Идите.
   А Антон неожиданно спросил:
   - А как вы посмотрите, Григорий Власович, на то, если я попрошу руки вашей Дашеньки?
   Даша просто замерла и, не отрываясь, смотрела на отца.
   - Вот оно что? - проговорил Григорий Власович и громко позвал, - Настасья Петровна?!
   - Что, Гришенька? - Настасья Петровна была с полотенцем на плече, и вид её был весьма озабоченный.
   - Вот, матушка, наш гость просит руки нашей дочери, как ты на это смотришь?
   - Господи! Да когда же вы успели? - возмущённо всплеснула руками хозяйка и тут же рассмеялась. - Вот это молодёжь нынче! Не то, что мы с тобой - два года не решались к родителям подойти. - Она ещё покачала головой и взглянула сначала на дочь, а потом и на Антона. - А между собой-то вы, хоть договорились?
   Оба утвердительно кивнули.
   - Нет, такой "шаланды, полной кефали" я просто не ожидала.... Что ж, отец, коль они всё решили, не убивать же их за поспешность. Пусть попробуют. Семейная жизнь - дело трудное. И когда же вы хотите пожениться?
   - Да я полагал завтра и подать заявление в Сельсовете, - заявил решительно Антон.
   Даша кивнула в знак согласия.
   И после всех поздравлений, они пошли на вечернюю прогулку уже как жених и невеста. Даша, едва вышла за ворота, сама бросилась на шею Антону и прильнула к нему всем своим существом.
  
   Прошла неделя. Неделя полная забот. Однако Антон был рад, что не ошибся в выборе председателя колхоза. Тот умело, просто по-хозяйски, решал все возникающие трудности в организации жизни новоиспечённого коллективного хозяйства. И люди шли к нему уже с каждой мелочью. Когда он посетовал Антону, что это мешает решать главные задачи, тот напомнил, что его задача - научить работать своих подчинённых. Что сейчас пока отталкивать их не стоит, чтобы не растерять свой авторитет. А впоследствии уже можно будет и подумать, как их приучить к самостоятельности. Сами-то они ещё не чувствуют себя хозяевами. Для этого нужно время.
   Неожиданно пришла телефонограмма, в которой предписывалось уполномоченному срочно прибыть в райком. Причина не указывалась. Но нужно было ехать. До регистрации брака оставалась ещё неделя. И Антон заверил Дашу и её родителей, что, как только управится с делами там, сразу приедет. В любом случае мне три дня положено на женитьбу - я их и возьму.
   Даша поехала провожать Антона на вокзал. Председатель снарядил ему свою пролётку, и Антона доставили прямо на железнодорожную станцию, до которой было около двадцати километров.
   Всю дорогу, её голова лежала на плече Антоши и в начале они ни о чём не говорили. Было просто хорошо обоим от этой близости, от сознания, что их теперь связывает прочная нить - они теперь жених и невеста. А через неделю, если всё будет в порядке, то станут мужем и женой. Эта мысль согревала обоих.
   Даша не знала, как дальше будет идти их жизнь - уж очень много она сулила нового и неожиданного. Это, конечно, немножко пугало. Нарушится привычный ритм жизни, нарушится порядок их семейного уклада. Особенно, если они будут жить в городе.
   Вдруг она, словно спохватившись, спросила:
   - Антоша, а у тебя есть родители?
   - Конечно.
   - А почему же ты о них никогда не говорил?
   - Дашенька, а ведь никто и не спрашивали меня о них.
   - Это верно. Ты такой уже взрослый, самостоятельный, что я так и думала, что ты сирота.
   - Нет, Дашенька, они у меня есть и такие же хорошие люди, как и твои. А молчал я о них потому, что и времени-то у нас было всего-ничего. И ты не переживай - с ними у меня полное взаимопонимание. Они поймут меня даже если мне придётся лететь на другую планету или я захочу жениться на "бабе-Яге".
   Даша рассмеялась. Ей нравились Антоновы неожиданные сравнения. В них раскрывался его весёлый нрав и хорошие знания жизни. Но она снова, вдруг, спросила:
   - А как моя фамилия будет после регистрации?
   - А разве я не говорил об этом?
   - Не-ет.
   - Ордина Дарья Григорьевна - так тебя будут величать.
   - Ну, ничего..., а то я своей фамилии немного стеснялась.... А то меня в школе окликали не иначе, как "Косолапая". Эй, Косолапая.... Косолапая, пошли на собрание.... Я что, и правда косолапая? - спросила она вдруг и настороженно уставилась на Антона.
   - Нет, Дашенька, ножки у тебя очень хорошо сформированы.
   - А что это значит?
   - Понимаешь, определённая кривизна есть у всех людей. Но она сильнее заметна у тех, у кого ноги, большей частью в жизни, отдыхают, не нагружены достаточно, чтобы сформировать большую мышцу голени, которая и компенсирует кривизну, делая ноги не просто прямее, а стройными, упругими. Если ещё на таких ногах есть загар, то и глаз не отвести.
   - А у меня?
   - Вот уж не думал, что ты такая обезьянка?!
   - Ужасная обезьянка! Но мне хочется нравиться тебе буквально всем, неужели ты этого не понимаешь?
   - Почему? Я всё понимаю. И за это я тебе благодарен очень. И хоть ты просила меня без красивых слов обходиться, а я всё равно скажу, что ты - счастье моё!
  
   Когда поезд уже удалялся от станции, Даша долго ещё стояла и махала ему вослед. В душе у неё появилось странное беспокойство, и она сразу загрустила. Было такое ощущение, что какая-то частица её самой сейчас села в поезд и уехала, а осталось только то, что осталось. А что же, всё-таки, осталось? Их Огонёк (так звали коня) спокойно хрумкал овёс, выбирая его из брезентовой сумки. Станция стояла на месте. И Даша была тут. И всё же чего-то уже не хватало. Да ещё так не хватало, что и домой не хотелось ехать. Даше сейчас хотелось сесть вот здесь, на скамеечку и только смотреть и ждать, когда же приедет назад её Антоша, её любимый и самый дорогой Антоша.
   В руке теплилась бумажка, на которой был записан адрес Антоши, если понадобится. Адреса даже было два: один - до востребования в райцентре, а другой - домашний в Москве. Антон сам не знал, зачем его вызывают и где он будет, неделю спустя, именно по этому и дал два адреса. Но для Даши всё равно это были ниточки, которые их связывали. Для любящих сердец любая возможность напомнить о себе или призвать на помощь, когда постигнет лихо - это счастливая возможность. Может быть, и ей это понадобится?
  

***

   Антон приехал в райцентр к вечеру и решил, прямо с вокзала, позвонить в исполком, чтобы узнать, зачем его срочно отозвали? В комиссии, куда он звонил, ответила секретарша, которая сообщила ему, что его завтра с утра ждут в комиссии по коллективизации с отчётом о поездке. Антон повесил трубку и впервые почувствовал что-то неладное. На душе стало неспокойно. Но он не чувствовал за собой никаких поступков, за которые пришлось бы потом принимать неприятности. Все его действия укладывались в конституционные нормы, а так же в политическую линию партии, что было, по их временам, делом не последним.
   В гостинице, где он жил, Антон несколько успокоился, занявшись обычными с дороги делами. Пока умылся, переоделся, потом сходил, поужинал, и беспокойство, как "корова языком слизнула". Однако, утром, когда он подходил к зданию исполкома, оно снова появилось. В приемной, где размещалась комиссия, он доложил секретарше, что прибыл, и стал ждать. В приёмной было ещё пять человек, разных возрастов и, если так можно сказать по внешнему виду, разных сословий. В общем: от крестьян до чиновников, - и все напряжённо ждали.
   В такой обстановке Антон почувствовал в себе ещё большее беспокойство. Но вот, секретарша пригласила его войти в кабинет председателя комиссии. За столом сидел председатель, который инструктировал его перед поездкой в деревню. Рядом с ним сидел сотрудник НКВД, что сразу несколько насторожило Антона.
   Но, вопреки ожиданиям, каких-то неприятностей не случилось. Встреча прошла относительно спокойно. НКВДешник всё время молчал, иногда только делая пометки в свой блокнот. Председатель же, выслушав устный доклад Антона, принял письменный отчёт и, поблагодарив Антона за проделанную работу, сказал, что больше к нему поручений нет, и что тот может возвращаться в Москву.
   Антону очень хотелось поделиться тем, как ловко он сумел достичь консенсуса в столь сложной классовой обстановке в Горбунках, но встреча была закончена и ему ничего не оставалось сделать, как уйти. У секретарши он отметил командировочное предписание и был, практически свободен.
  
   Сутки спустя, он уже был в Москве. Забежав, домой, в свою комнатёнку в коммуналке, которую он получил от работы, как молодой специалист с красным дипломом, он успел кое-что перехватить и тут же помчался в свой райком, который и командировал его для участия в коллективизации. Второй секретарь принял его сразу и выслушал его доклад, о проделанной работе. Потом он поблагодарил его, что тот быстро справился с своей задачей, и предложил ему взять выходной до нового назначения. Тогда Антон сразу обратился с просьбой о трёхдневном отпуске, так как собирался жениться.
   - Ого! - удивился тот. - Когда же ты успел?
   - Да так, - смутился Антон, - просто повезло!
   - Да уж не на дочери ли кулака тамошнего ты собираешься жениться?
   - А что? - буквально опешил Антон. - Что в этом такого?
   - Так-так, - произнёс секретарь, - значит, ты ещё не в курсе, почему тебя так быстро отозвали?
   - Нет.
   - Вот оно что... - протянул второй секретарь и, чуть помедлив, словно решая в уме, стоит ли, именно, ему раскрывать все эти тайны, сказал, вдруг, - то, что ты там сделал, в общем-то всё правильно, но..., понимаешь, ещё до посылки тебя туда, уже был составлен документ на раскулачивание, который подписан был здесь, в Москве. В нём перечислены все кулаки села Горбунки, включая и Косолапова. Сам понимаешь, не выполнить его мы никак не могли. И, короче, тебе не следует туда ездить, чтобы не попасть в неприятную историю. Мы тебя отозвали, так как ты не виноват - не успели до тебя довести содержание этого документа. А сейчас туда уже выехал отряд по раскулачиванию и ты никого уже, из этих зажиточников, там не застанешь.
   - Да, но Косолапов вступил в колхоз всей семьёй, и всё своё имущество передал колхозу! К тому же, все единогласно избрали его председателем. Неужели вы к нему предъявите какие-то претензии?
   - Не знаю, Ордин, как там они будут действовать, но, думаю, что инструкции у них самые жёсткие относительно всех членов этого утверждённого списка.
   Вот тут Антон, действительно, опешил. Он уже знал все приёмы работы нынешней системы и сразу всё ясно представил, как всё будет происходить.
   - И что теперь с ними будет? - спросил он, вдруг.
   - Да вышлют их из села и всё.
   - А куда?
   - Этим ведает только НКВД.
   - А вы не можете у них узнать?
   - Ты с ума сошёл! Уж не собираешься ли ты, действительно, жениться на дочери кулака?
   - Я же ей слово дал, мы заявление подали, и, наконец, я просто люблю эту девушку!
   - Выбрось это из головы. Тебе тогда не работать у нас - это будет исключено.
   - Ну и пусть.
   - Вот глупый! Она - классовый враг, как ты этого не понимаешь?
   - Да вы бы видели эту семью, да и все деревенские их уважают. Это семья, которая всю жизнь жила своим трудом. Они даже батраков никогда не брали, а вы их под одну гребёнку со всеми....
   Антон говорил сначала очень горячо, но постепенно пыл его стал затихать. Он видел, как равнодушно смотрел второй секретарь - ему это всё было равно. Тогда Антон резко спросил:
   - Так мне отпуск дадут?
   - И куда ты хочешь ехать?
   - В Горбунки.
   - Зачем, ты же их уже никого не застанешь. Раз поехал отряд, значит у них уже и состав подготовлен - соберут из нескольких деревень и в Сибирь, а она, как тебе известно, большая.
   - Но я должен извиниться перед людьми. Ведь я же их агитировал, убеждал, уверял, а тут..., такое дело....
   - Перед кем ты собираешься извиняться?
   - Перед всеми.
   - Да те, что там остались, рады радёшеньки, что так получилось. Ведь теперь всё добро кулаков достанется им. Им твои извинения не нужны.
  
   Антон был подавлен этими известиями. Весь следующий день он провёл в напряжённейших размышлениях о том, как ему следует поступить. Судьба людей, поверивших ему, вызывала невыносимую боль в душе. Но ещё больше она становилась, когда он думал о Даше и её семье. Здесь впору было повеситься или сброситься с высокого моста. Он едва себя сдерживал. И только к концу дня он стал немного отходить, и рассудок стал к нему возвращаться.
   Было понятно, что идти в органы НКВД не было никакого смысла. Тем самым он только мог навести на себя подозрения этой, и без того всех подозревающей, организации. Но и оставаться в Москве он уже не мог. Фактически удерживало лишь одно - ожидание весточки от Даши. Хоть какую-то записочку, пусть даже самую обидную, она должна написать. И по ней уже можно будет, хотя бы ориентировочно, пуститься в поиск её и всей её семьи. Антон окончательно решил, что должен быть с ними и полностью разделить их участь. Любовь к Даше только укрепляла его в правильности такого намерения.
   А пока он решил ходить на работу, как и ходил, чтобы было чем жить, чтобы занять себя, разбавляя томительное ожидание, занимаясь какой-либо работой. Все эти дни его никуда не направляли. Он помогал составлять отчёты уполномоченных, вёл статистику коллективизации и занимался прочими бумажными делами.
   И так прошёл целый месяц, прежде чем он получил, наконец, весточку от Даши. В обычном конвертике лежал тетрадный листок, на котором карандашом было написано:

" Уважаемый Антон Семёнович!

   Я до сих пор так и не могу понять, что же случилось? Почему всё так несправедливо повернулось и где теперь вы? Может быть, и вас коснулась эта волна несправедливости, тогда это ужасно. Мои ругают вас, но я даже мысли не могу допустить, что вы были в сговоре (да и в каком?) с теми людьми, которые приехали почти сразу, после вашего отъезда. Скорее всего, как я думаю, вы сами этого ничего не ожидали - настолько искренни вы были в своих намерениях и обещаниях. Я вам верю, дорогой Антоша! Как бы всё не сложилось, напишите мне ответ, чтобы успокоить мою душу - умоляю вас! Наш адрес теперь: Красноярский край, Ачинский район, село Большой Улуй, Косолаповой Дарье Григорьевне. У нас и дома пока нет - живём в военной палатке, но к зиме обещают построить.

С уважением, Даша!

  
   Письмо так взволновало Антона, что он, чтобы успокоиться, тут же пошёл на улицу. Идти среди людей бесцельно, когда в душе был кавардак, стало уже его привычкой. Люди помогали ему своим присутствием, словно прямым соучастием в его волнениях и тревогах. И уже вечерело, когда он вернулся в свою комнату в коммунальной квартире и почти сразу сел писать ответ Даше.
  

Дашенька!

   Моя милая, бесценная Дашенька! Как замечательно, как хорошо, что вы есть, что вы мне встретились в жизни, что откликнулись сейчас, не держа обиды в этой нелепой и жестокой истории с вами. Вы абсолютно правы - я ничего об этом не знал и даже не подозревал ничего подобного. Оказывается, ещё до моего направления в ваше село, уже существовал злополучный список на раскулачивание, подписанный, ни где-нибудь, а в Москве. Но мне о нём даже не сообщили. И, когда сверху потребовали отчёт по выполнению мероприятий по этому списку, я уже успел создать колхоз в вашем селе. Меня тут же отозвали, а в село был направлен отряд по раскулачиванию. Остальное вы всё знаете, лучше меня.
   Всё это очень прискорбно и пусть это остаётся на совести тех людей, которые причастны к такому варварству. Но нас с вами, Дашенька, ничто не может разлучить. Я принял решение, и буду добиваться перевода на работу в ваши края. Не могу сказать, сколько времени займёт вся эта волокита, но то, что я приеду к вам - обещаю твёрдо. Дело несколько осложняет моя партийность, но, честно вам скажу, что я настроен очень решительно и, если понадобится, то положу и свой партийный билет им на стол - в конце концов, мне с такой партией не по-пути, если они могут так поступать с людьми, которые этого не заслуживают.
   Данечка ты моя! Как хорошо, что пришло твое письмо. Вот оно лежит на столе и согревает меня каждой буковкой. Ты себе не представляешь, на сколько легче мне стало жить, когда оно пришло. Теперь у меня есть цель, и я все силы отдам, чтобы её достичь. Я целую твою милую руку, я целую тебя и заканчиваю это письмо только потому, чтобы оно быстрее ушло к тебе. А расставаться с ним, как и с тобой - совсем не хочется, поверь уж мне.

Любящий тебя всей душой, Антон Ордин.

18 октября 1930 г.

   Он запечатал письмо и, одевшись, отправился к ближайшему почтовому ящику. Но уже на улице намерения его изменились, и он дошёл до ближайшего почтового отделения, где и опустил своё письмо. А уже утром начались его хождения по кабинетам. Оказалось, что уйти из райкома самому, по собственному желанию, не так-то просто. Ему пришлось последовательно, переходя из кабинета в кабинет, убеждать одного партийного чиновника за другим. И лишь спустя неделю, он добился разрешения на перевод его в Отдел Народного образования.
   Когда направление в НарОбраз было уже у него на руках, у Антона, словно крылья выросли - так быстро он в этом НарОбразе оказался. Здесь, в кабинете инспектора по кадрам, он снова принялся убеждать, так как его не сразу поняли. Наконец инспектору стала понятна истинная цель его перевода - Антон хотел, чтобы его направили учителем в Красноярский край. Такая просьба немало удивила инспектора, но он не видел никаких препятствий, чтобы отказать молодому человеку. И так, не найдя ничего против его просьбы, он велел секретарше составить такое направление. И уже на следующий день направление было у него на руках. Ему оставалось лишь сняться с партийного учёта (класть партбилет не пришлось), и отправляться в Красноярск.
  
   Поезд до Красноярска тащился почти шесть суток. Антон посчитал, что приезжает туда, как раз, на ноябрьские праздники. Это значило, что ему предстояло ждать три дня, пока пройдут праздники, чтобы явиться в краевой отдел народного образования. И тогда его охватило нетерпение. Он решил выйти в Ачинске и проехать сразу к Даше, в Большой Улуй.
   Когда он брал у кондуктора свой билет, то пришлось опять объяснять, почему он сходит раньше. Но, после объяснений, кондуктор посоветовал ему зайти в билетную кассу и зафиксировать остановку в пути - тогда не нужно будет снова платить за билет, - так он пояснил. Антон поблагодарил его, но воспользоваться этим советом ему не удалось. Только он сошёл с поезда, как за низеньким, деревянным зданием вокзала, сразу увидел грузовик на площади. На борту этого грузовика было написано мелом "Большой Улуй". Антон направился прямиком к нему. Машина действительно оказалась оттуда. И надпись была сделана специально, так как в это село последнее время стали присылать много ссыльных и переселенцев, так чтобы они сразу находили эту машину.
   И уже через несколько минут машина неслась по грунтовой дороге. Антон сидел в кабине с водителем, а в кузове разместились две вновь прибывшие семьи с вещами. Водителя звали Иваном, и он рассказал Антону, что село у них довольно большое, но сейчас стали ещё присылать раскулаченных, да иногда попадаются переселенцы, особенно с западной Украины. Им дали лес, мастеров в подмогу, чтобы общими силами построить им к зиме дома.
   Антон спросил, знает ли он таких, Косолаповых, но Иван ответил отрицательно, что никого из них ещё не знает. "А живут они в палаточном городке, - продолжал он, - сразу за селом, на взгорке. Туда и попросил подвести его Антон.
   Сначала они остановились возле Сельсовета, над которым развивался довольно полинявший красный флаг. Там водитель высадил своих пассажиров из кузова, а потом они поехали дальше. Действительно, с километр от центра и была та окраина, на которой и расположились ряды палаток. Антон сошёл, поблагодарив Ивана, и стал осматриваться.
   Местные ребятишки сразу заметили вновь прибывшего и обступили его. Он спросил, где тут живут Косолаповы?
   - А вон, справа, четвёртая палатка, - указал рыжий мальчик с голубыми глазами.
   - Спасибо! - сказал Антон и с бешено бьющимся сердцем направился к той палатке.
   Над палатками высились железные трубы, и из них шёл дым. Был ноябрь, и уже где-где, а в Красноярском крае было довольно холодно. Антон уже подошёл почти вплотную к палатке, как из-за неё вышла Даша, неся на руке дрова. Она остановилась в изумлении, потом бросила дрова на землю и в мгновение очутилась возле Антона. Они так прижались друг к другу, что разорвать сейчас их объятия никто бы не смог. Мальчишки в изумлении замерли. А они всё стояли, прижавшись друг к другу. Не было никаких слов, не было ничего, кроме внутреннего восторга души, рвущейся наружу.
   Но вот, наконец, они справились с первым, нахлынувшим впечатлением от неожиданного свидания. Даша молча взяла его за руку и повела в палатку. Там, привычно хлопотала возле печурки Настасья Петровна. Она тоже всплеснула руками от неожиданности. Переживая за дочь, веря ей всем своим материнским и женским сердцем, она первая из их семьи поверила Даше, что Антон не был причастен к их несчастью. Она же потом убедила и остальных. Григорий Власович, правда, заявил, что окончательно поверит в это лишь тогда, когда Антон приедет и женится на Даше. О том, чтобы Они остались здесь, он даже и не думал.
   А вечером, за столом, Антон рассказал всё, что знал про эту злополучную историю. Потом он добавил, что выхлопотал назначение для себя в этот край, чтобы работать здесь учителем. А потом спросил, есть ли у них здесь школа?
   - Конечно, - ответила Даша за всех.
   - Вот и прекрасно! Я сюда и буду просить назначения в Красноярском НарОбразе.
   - Так вы хотите здесь остаться? - спросил Григорий Власович.
   - Конечно. Во-первых, я не хочу разлучать Дашу с вами. Во-вторых, даже если бы мы уехали туда обратно, будучи уже мужем и женой, всё равно мне покоя не дадут. Ярлык, что я женат на дочери кулака, будет портить нам жизнь.
   - А здесь? - не унимался допытываться Григорий Власович.
   - Здесь, как мне стало известно, к этому относятся совсем иначе. Я бы сказал, куда терпимее.
   - Это верно, - подтвердил Григорий Власович. - Здесь люди совсем другие. Они сами здесь привыкли выживать, при любой власти, и другим стараются помочь в этом. Это я могу подтвердить. Но, как же вы будите так далеко от родителей и своего дома?
   Антон рассмеялся и тут же всех успокоил.
   - Во-первых, я уже взрослый мальчик.... Во-вторых, мои родители живут в Якутске. Мама работает учительницей, а папа заведует геофизической станцией под Якутском, да ещё курирует по геологическим вопросам те предприятия, которые добывают в тех местах золото и алмазы. Так что, я до них ещё и не доехал.
   Эта весть почему-то всех развеселила и к Антону сразу изменилось отношение на прежнее. То он чувствовал во всем недоверие и подозрительность, а тут, словно поменялся знак этих отношений - они стали доброжелательными и доверительными вновь.
   Тут же стал обсуждаться вопрос, где же ночевать гостю. В палатке едва все помещались, да и всем казалось неудобным приглашать гостя в такое бытовое убожество. Он сам пресёк всякие прения, сказав, что будет ночевать на полу, даже если не найдётся что постелить. Но на это, как раз, нашлось возражение, что уж постелить-то есть что.
   - Только, если можно, рядом с постелью Даши, я так по ней соскучился, что хочу просто быть рядом с нею, - попросил Антон.
   - Вот-вот, пусти козла в огород, - сказал с усмешкой Григорий Власович и его слова встретил дружный смех. Но Даша тут же вступилась:
   - Папа, но мы уже почти женаты, да и Антоша, разве он не доказал тебе, какой он замечательный человек?
   - Да я пошутил, - отозвался хозяин. - Но как же вам теперь, снова, видимо, придётся подавать заявление и ждать?
   - Я ещё должен явиться в Красноярск и в НарОбразе выхлопотать направление в местную школу. Потом приеду, пропишусь - мне должны дать какое-нибудь жильё - тогда и подадим заявление. А ждать - что ж с этим поделаешь? Мы уж столько ждали, так теперь две недели - просто пустяки, верно Даша?
   Даша весело кивнула. Она вся сияла и от этого казалась ещё красивее. Спросил бы потом кто-нибудь Антона, в чём была одета в тот вечер Даша, он не смог бы ответить. Её сияющее лицо, движения красивых и ловких рук, - всё это затмевало остальное и делало его неважным. Была Даша и всё. Она здесь была главным человеком для Антона. Она была царицей всего этого края.
  
   В краевом отделении НарОбраза Антона встретили несколько настороженно. Просмотрев его документы: диплом с отличием, а в трудовой должность инструктора Замоскворецкого райкома партии города Москвы, и, вдруг, направление на периферию, да ещё в такой отдалённый край, - всё это сразу вызвало вопросы. Но Антон сразу объяснил, что здесь работает девушка, тоже по направлению, которую он любит.
   Такое объяснение имело положительное воздействие. А далее он попросил, если есть возможность послать его в село Большой Улуй. Эта просьба тоже оказалась легко выполнимой, только должность сразу ему предложили директора этой школы.
   - А что там нет работников поопытнее? - осведомился Антон.
   - Видите ли, директор прежний недавно умер, и его должность исполняет пока завуч, но там все работают, имея среднее педагогическое образование, а у вас всё-таки высшее, красный диплом, да ещё опыт работы в райкоме партии....
   - Но он небольшой, - признался Антон.
   - Не важно.
   - Хорошо, я согласен, но есть один вопрос: как у вас с жильём - будет мне, где остановиться?
   - Конечно. Квартира директора не занята. Она находится при школе, так что, на этот счёт можно не беспокоиться. Кроме этого, бывший директор был и историком, так что и вам придётся свой предмет вести в полном объёме.
  
   Конечно, всё это Антона устраивало. Немного беспокоило директорство, да ещё в незнакомом коллективе. Но с другой стороны - опыт общения с людьми у него уже был. Была возможность вполне себя проверить, так что можно считать, что всё складывается удивительно удачно. В Москве с этим, было бы столько проблем, а тут всё оказалось просто и ясно. Эта простота его только радовала. Но ещё больше он собирался порадовать Дашу и всех её родных.
   Собственно, так и произошло. Ему снова, можно сказать, повезло с машиной. Правда, на этот раз машины из Улуя не было, но он поспрашивал у других шоферов и, среди них нашёлся один, который сказал, что будет проезжать, буквально, километрах в шести от Улуя. С ним Антон и поехал с вокзала.
   Водитель попался разговорчивый и вскоре они уже обменивались впечатлениями о здешних краях. Оказалось, что оба приезжие. Миша был с западной Украины. Там проводили вербовку, и он решил попытать счастье в дальних краях. Он приехал в другое селение, где уже был создан колхоз. Там его и приняли, как родного. Миша был с семьёй и ему за два месяца выстроили домик, где он сейчас и живёт.
   - А что вас заставило уехать оттуда?
   - Любовь. Мы с Наталкой поженились, а местный кулак - Панас стал нам надоедать - любил он, видимо, Наталку тоже. Вот мы потихоньку собрались, да и уехали. Она рожала уже здесь.
   Антон поделился своими впечатлениями о везении, на что Миша сказал, что никакого везения здесь нет. Просто здесь ещё чиновники-то не набрали ту степень наглости и равнодушия к людям, какая уже была там, на западе страны.
   - К тому же, - продолжал он, - здесь люди совсем другие. Те, что живут здесь давно, они самой природой приучены выживать в суровых условиях, и знают, что такое трудности. В Сибири без взаимопомощи выжить не возможно. По этому-то люди здесь отзывчивые и не терпят ярлыков. Да! Это я уже заметил. Принимают всех: кулаков, бедняков и просто случайных людей.
   - Да, но ведь многие из кулаков были в бандах и убивали людей?
   - Но таких к нам не присылают. У нас только те, на ком подобных грехов нет. А тем, когда отбудут свои сроки, видимо, определят место жительства где-нибудь севернее и подальше - в Магадан или ещё куда...
   - А чем же приезжие у вас занимаются? Как чем? Все работают в колхозе. У нас уже второй год хозяйство и, надо сказать, что стало получаться. Когда первый свой урожай люди увидели - сколько им удалось вместе вырастить, то сомнений стало куда меньше. Одним словом, поверили люди, что можно и сообща трудиться, и неплохо трудиться. Оно даже веселей как-то. Кстати, многих бывших кулаков сами колхозники выбрали бригадирами. А что?.. Они мужики толковые, в земельных делах профессора - для бригадиров - самое "то".... А потом уже некоторых даже в правление колхоза выбрали. И вот смех... - он покачал головой и продолжал, - Приходит из краевого центра распоряжение: "Раскулачить в нашем селе четверых".
   - А кого?
   - Да в том-то и дело, что не указано, а, мол, решайте на правлении. И вот тут-то и был смех. Бывшие-то кулаки сами и рассмешили всех. Вот один говорит: "Что меня раскулачили - понятно..., но то, что я буду раскулачивать других - об этом и не мечтал, и не думал".
   - Ну и как же поступили?
   - Да четыре дня сидели-рядили, перебирая всех. У того - десять ртов, у этого ещё и жена больная, а третий первым в колхоз вступил и всё сдал - раскулачивать-то нечего. Словом, отписали бумагу для Москвы (распоряжение-то пришло оттуда), с четырьмя фамилиями, но людей не тронули. Они, как работали - так и работают, как жили - так и живут.
   Антон даже мотнул головой и тоже рассмеялся, а потом добавил:
   - А что, ведь мудро поступили - чего они там всё выдумывают.
   - Да, как мужики рассудили, это так они первую поддержку колхозам обеспечивают, чтобы, значит, их имущество на общее дело. Но у нас-то здесь совсем всё по-другому. Здесь безлошадных-то почти нет. Сибирь, знаете, такие высокие требования к людям предъявляет, что без лошади - пропадёшь. Так что колхозы сразу получались не бедные и до чужого добра люди не рвались.
   - Вы полагаете, что везде, в Сибири, поступили, именно, так?
   - О, нет. Я говорю, как поступили у нас. А Сибирь... - Сибирь большая.
   - А как ваше хозяйство называется?
   - Колхоз "Партизан".
   Они ещё немного поговорили, но, вдруг, Миша стал притормаживать и сказал:
   - Вот и приехали. Вам по этой дорожке идти - она доведёт как раз до Улуя.
   И они расстались.
  
   Антон шагал по, довольно наезженной, дороге, которая, разрезая тайгу, вела куда-то в неведомые края. Время было такое, когда тайга здесь засыпала. Каждый день, хоть на полградуса, а температура опускалась. Безветрие обеспечивало такую тишину, что хотелось остановиться и просто её слушать. Для человека, прожившего долго в городе, это было так не привычно, что от восторга захватывало дух.
   Дорога вывела его на ту большую, по которой он впервые въехал в Улуй. А вскоре показалось и село. Но время было уже к вечеру, и Антон не стал заходить ни в Сельсовет, над которым, кстати, развивался новенький красный флаг, ни в школу. Путь его лежал в палаточный городок, куда он уже спешил изо всех сил, чтобы обрадовать Дашу. Прошлой ночью они были так близко, что слышали дыхание друг друга. Антон не был ещё искушён по части близости с женщиной, по-этому, ему всё было внове. Все впечатления запоминались на всю жизнь. Наверное, с Дашей происходило то же самое.
   А Даше, тем временем уже стояла у входа в палатку и ждала Антона.
   - А ты что здесь делаешь? - Не удержался от вопроса Антон.
   - Тебя жду.
   - И давно?
   - Нет, минут десять.
   - А откуда ты узнала, что я иду?
   - У меня сердце, вдруг, так заколотилось, что я сразу поняла, что ты где-то уже рядом.
   - Это верно - меня ноги сами несли. И чем ближе, тем сильнее.
  
   После ужина они пошли прогуляться. Даша и на этот раз была в роли проводника. Какими-то тропинками она опять вывела его на берег реки, который здесь был куда выше, чем там, в Горбунках. И вид долины реки был ещё более внушительным.
   - А как называется эта река? - спросил Антон, переведя дух.
   - Кажется Чулым, - нерешительно ответила Даша. - Братья мне говорили, да я не уверена, что сразу запомнила. Здесь все названия какие-то чужие, начиная с названия села. Они мне и тропинки эти показали, и реку. Отец седьмого дал всем отдохнуть, а восьмого мы опять все работали на постройке дома - хочется успеть до больших холодов.
   - А много ещё осталось? - поинтересовался снова Антон.
   - Вчера крышу закончили, и остался потолок, а там и въезжать можно.
   - И печка уже есть?
   - Конечно. Здесь есть такие мастера, что любо на их работу смотреть - так всё ловко получается. Я впервые такое увидела и впервые поняла, что можно и работать красиво.
   - Да, Дарья Григорьевна, в наблюдательности вам не откажешь. Мне-то, видимо, придётся ещё этому научиться. Ведь, честно говоря, я никогда не собирался быть учителем, да ещё в сельской школе. Всё-таки исторический факультет университета предполагает занятие наукой, или общественно-политической деятельностью. Но, с другой стороны, эта перемена уже внесла в мою жизнь столько интересного, что я совсем не жалею. И ко всему этому ещё надо прибавить счастье быть с вами рядом - честное слово!
   - Антоша, опять ты красивые слова! - упрекнула его Даша. - Мне от них очень неловко - я, ведь, совсем простая крестьянская девушка.
   - Хорошо-хорошо, крестьянская девушка! До свадьбы больше ни слова на эту тему.
   - А после? - смеясь, спросила она.
   - А после - видно будет. Но я надеюсь, что в нашей семье всё-таки я буду хозяином?!
   - Конечно! - снова, смеясь, ответила Даша, - но при условии, что я буду хозяйкой.
   - Ах, даже так!? Понятно. Принцип демократического централизма будет основой в нашей семейной жизни.
   - А что значит, "централизма"?
   - Это, когда решение вырабатывается путём демократического голосования, после чего оно становится категорией категорического императива, обязательного для всех.
   - Что-что-что? - давясь от смеха, спросила Даша.
   - Дашенька, императив, да ещё категорический - это норма, обязательная для исполнения. В отличие от гипотетического императива, он не допускает никаких отступлений и послаблений.
   - Понятно, но очень сложно, товарищ директор.
   - Ничего! - шутливо вставил Антон. - Иногда полезно пошевелить мозгами и поинтересоваться тем, что было открыто ещё задолго до нас.
   - Замечательная у меня перспектива - коль не удалось самой учиться, так я теперь дома буду иметь дело с образованнейшим человеком. Просто замечательно! А кстати, кто твои родители в прошлом? Ведь, как я понимаю, они уже были взрослыми ещё до революции?
   - Совершенно верно! И в этом отношении, конечно, мне бы нужно было гордиться своими родителями, так как они приняли революцию сразу и даже принимали участие в смене власти у нас в стране. Благодаря этому мне и удалось попасть в университет, да ещё в Москве. Но, Дашенька, должен вам признаться, что моя родословная не такая уж безупречная. Мой дед был крупнейшим купцом в Питере до революции. А как только ею "запахло", он тут же уехал с бабушкой и дочкой за границу. И где он сейчас, я даже и не знаю. Кажется, где-то в Америке?
   - Так вот почему вас, сударь, потянула ко мне - представительнице чуждого, как теперь говорят, класса?
   - Это точно, Дашенька - к красивой жизни потянуло...
   И оба расхохотались от души.
   А между тем, уже темнело, и им нужно было идти домой. Завтра предстояли новые труды и заботы, и к ним нужно было приготовить свои духовные и физические силы.
   Их любовный роман развивался удивительно просто и естественно. Антон был хорошо воспитан своей матушкой Анной Антоновной Ординой, в девичестве Анкилонской - так свидетельствовала запись в их брачном удостоверении. Хорошее воспитание, прежде всего, можно было отнести к тем качествам Антона, которые проявлялись в отношении к женщинам. Оно было особым. Не было в нём мужской бравурности перед женским полом. Наоборот, он испытывал к женщинам такое же уважение, граничащее с восхищением, каким оно было у него к его матушке. Она всегда была для него загадкой. При всей её нежности к нему, эта женщина была полна достоинства, которое было в её крови. Такое воспитать не возможно. Оно является откуда-то из внутренней сущности данного человека и находится всегда при нём.
   В Даше было нечто похожее, но, кроме этого, она ещё была - сама простота и открытость. Что-то скрывать, о чём-то умалчивать, - это было не для неё, как, впрочем, и умение себя преподнести. То ли оттого, что она и так была красива от природы, то ли от её скромности, у неё никогда не рождались мысли как-то себя украсить, по-особенному одеть, чтобы выделяться и завлекать.
   И это, как нельзя лучше, отвечало скрытому вкусу Антона, его представлению о прекрасном в женщинах. К тому же, он где-то читал, что, "чем элегантнее развиваются отношения влюблённых, тем неизгладимее тот след, который оставляет это время в их памяти". Таким образом, он был, как бы подготовлен матушкой своей к восприятию простой житейской истины, что удачный выбор своей спутницы жизни - это большая часть человеческого счастья, которое может испытать человек, проживая свой век на Земле. Другую часть давал уже труд - труд творческий, раскрывающий лучшие способности человека.
  
   И так, в первой части его личного счастья, кажется, намечался полный порядок, оставалось найти себя в работе, о которой пока он имел весьма смутное представление. И утром, направляясь в школу, он испытывал некоторую тревогу. Антон был не робкого десятка, но коллектив школьных учителей, роль учителя истории, - всё это было настолько ново, что волнение не покидало его.
   Однако в школе его встретили довольно приветливо. И это, не смотря на то, что все учителя были старше Антона. Но они уже были в курсе дела, что молодой человек, направленный к ним в качестве директора, выпускник университета, да ещё московского. Он, не смотря на свои молодые годы, успел повоевать в гражданскую войну, хотя и в качестве вестового. И он уже состоял в рядах членов ВКП(б). Всё это вместе было, для того времени, вполне достаточно, чтобы больше не задавались никакие посторонние вопросы. Человек был заслуженный, хорошо образован и политически верно ориентирован. Всё, что тогда требовалось в, святая святых, школьной среды. Учителя, вышедшие из дореволюционных времён, должны были молча склонять перед ним голову - таков был скрытый механизм отношений в тогдашней школе. Разумеется, Антон, теперь уже, Семёнович ничего об этом не знал. Он явился так же просто и естественно, как и тогда, в селе Горбунки. Так же открыт и незащищён со всех сторон, как и Даша в этой жизни. Это были свойства и его натуры.
  
   Школа была семилетней, что, по тем временам, уже считалось достаточным уровнем образования. Знакомство проходило обычным порядком. Дела школы не были запущены, так как, только что ушедший в иной мир, бывший директор работал добросовестно. Видно было, что и учителя, и ученики уважали его, так как постоянно о нём вспоминали: "А вот, Иван Сергеевич...", "А Иван Сергеевич говорил, что...", "Даже Иван Сергеевич такого себе не позволял..." и т.д.
   Антону Семёновичу приходилось всё это принимать к сведению и "мотать на ус", - как любил говорить их завхоз Артём Павлович. Словом, с учителями его отношения быстро определились. Он поступил достаточно мудро - хотя и требовалось кое-что изменить в школьных порядках, Антон Семёнович сразу не стал это делать, а оставил всё в привычном для всех состоянии. Оставалось теперь завоевать авторитет учеников, но сделать это было уже посложнее.
   Однако вскоре ему представился такой случай.
   В классах, и особенно в старших, были заметны, пришедшие ещё из прежних времён, отношения, характерные для разносословных учащихся. И здесь ещё, нет-нет, да и проскакивали такие высказывания в адрес друг друга, за которыми скрывались непримиримость, а то и нечто худшее, граничащее с ненавистью. Так Антон Семёнович заметил, как некоторые ученики, особенно из состоятельных семей, подтрунивали над одним вихрастым мальчиком, но который привлёк, лично его, внимание выражением постоянной озабоченности. Он навёл у Ольги Петровны - завуча школы, справки о нём. Митрофанов Саша, так звали этого мальчика, был из очень бедной семьи. Мама у него была больная, и в последнее время почти не вставала с постели, а отец, видимо от горя, запил. А у них, кроме Саши было ещё двое детей, младше его. Вот и пришлось ему взять заботу о них на себя. Ещё хорошо, что у них была корова, так она и помогает им выживать.- Говорила Ольга Петровна. - А Саша дома стал и мамой, и папой, и домохозяйкой. Мальчишки видели, как он доил корову, так вот теперь над ним и посмеиваются, глупые.
  
   Когда начался урок истории, Антон Семёнович, как бы между делом, попросил Митрофанова Сашу разыскать завхоза Артёма Павловича и попросить у него карту, название которой он быстро написал на небольшом листочке бумаги. Он знал, что Артём Павлович ушёл на дальнюю часть школьного участка и, чтобы разыскать его, Саше придётся потратить немало времени, которое, собственно, и нужно было Антону Семёновичу, чтобы побеседовать с классом без Саши. Когда Саша ушёл, Антон Семёнович обратился к тем ученикам, которые особенно усердствовали, посмеиваясь над Сашей, чтобы те объяснили ему, почему они так делают. Мальчики сначала смутились, но потом стали высказываться, один за другим:
   - А чего он, как баба, корову доит....
   - А я видел, что он и бельё вешал, значит и стирает? - подхватил другой.
   Антона Семёновича удивило, что никто в классе не возражал подобным глупым насмешкам. И он решительно прервал их словоблудие и сказал.
   - А вы хоть знаете, какое сложное положение в семье Саши сейчас сложилось?
   - Ну и что? - удивился Грачёв, сын самого богатого крестьянина в селе. - Что, соседок нет, что ли?..
   - А может быть, Саша не хочет их беспокоить? - парировал Антон Семёнович.
   - Да вообще, у них отец пьяница, а, раз пьяница, значит лентяй, так отец говорит, - добавил Артём Гусев, дружок Грачёва.
   - Понятно. Но, знаете, ребята, даже в таком ужасном явлении, как пьянство, всегда присутствует та первопричина, которая толкает человека на это. Только со стороны эта причина не всегда видна. Ведь большинство людей сами понимают, что пить - плохо. Однако жизнь иногда так складывается у человека, что он уже другого пути и не находит. У Сашиного отца неизлечимо, как я узнал, заболела жена. Я не знаю, сможете ли вы сейчас понять, что значит - потерять родного, любимого человека? Это такая неприятность, которая граничит с полным отчаянием.
   - Это понятно, - как-то вяло согласился Грачёв.
   - Нет, уверяю вас, что вам это ещё трудно понять. Вот представьте себе, что вы идёте домой, неся в портфеле сразу две, а то и три двойки. Как вы думаете, обрадуются родители вашим "успехам"?
   Класс сразу весь загудел, а Антон Семёнович продолжал:
   - Вот видите. Вы наверняка, предчувствуя неприятности дома, переживаете...
   - Да ещё как, - добавил Артём.
   - Понятно. Но вот, буря домашних переживаний миновала, и вам снова становится легко и просто жить, так?
   - Ну, почти, - согласился Грачёв.
   - А у Сашиного отца эта боль внутри и беспокойство были вчера и позавчера, она, эта боль, не прошла сегодня, она же будет и завтра и после завтра. Человек, погружённый в такое состояние, впадает в уныние - ему самому хочется умереть. А тут кто-то предложил выпить, чтобы немного отдохнуть от этой боли. Он и согласился. И действительно, на какое-то время боль эта прошла, просто отпустила. Но зато потом навалилась с новой силой. И ему уже самому хочется от неё избавиться, хоть на короткое время... И он пьёт, уже не понимая, что делает - пьяный-то человек всё равно, что глупый, так ведь?
   - А как же дети-то? - спросила девочка с косичками, имени и фамилии которой Антон Семёнович ещё не знал.
   - Вот, в этом-то вся и беда. Отец Саши не справился с ней, а сам Саша взвалил этот тяжёлый груз на себя. Он сейчас, для своих: братишки и сестрёнки, и отец, и мать, и работник по дому. Ведь всё хозяйство, которое помогает им выжить, сейчас легло на его, ещё детские плечи.... А вы над ним смеяться?.. Мне кажется, что это не хорошо, не по-товарищески. Ему помочь надо, а вы в смешки... стыдно, друзья мои.
   Девочка с косичками вскочила и хотела что-то предложить, но в это время вошёл Саша. Он протянул карту, свёрнутую в рулон, и сел на своё место. В классе была тишина. Девочка тихо села на своё место и Антону Семёновичу ничего не оставалось, как только продолжать урок.
  
   Реакция на этот разговор с учениками была почти мгновенной. Что послужило причиной этого, сказать трудно. Это можно было бы объяснить тем, что Антон Семёнович уже имел несомненный авторитет у учеников. Всё-таки он был человеком из самой столицы, внешне выглядел довольно солидно, что для детей имеет несомненное значение, - может быть и это? Но и сам разговор, тема и подход к ней были совсем необычными для здешних мест. Нет, между взрослыми такие разговоры могли иметь место, но с детьми об этом было как-то не принято говорить. И вот впервые с ними говорили серьёзно и о серьёзном - это одно, но было и ещё что-то, подкупающее детей. В детской среде всегда варится котёл чувств и настроений, совсем мало уступающий взрослым, но всё-таки, он ещё значительно чище. Просто так бывает, что засилье какого-то одного мнения подавляет мнения остальные. И иногда хватает какой-то незначительной капли справедливости, чтобы детская чистота и отзывчивость проснулись и хлынули полным потоком.
   В результате, не только ребята стали помогать Семье Митрофановых, но и их семьи. Эта же история имела и другие последствия. С Антоном Семёновичем стали здороваться буквально все, хотя он лично был ещё мало с кем знаком. Детское радио быстро разнесло по селу весть о новом учителе, о его качествах, замеченных ребятами. Но разговор этот имел ещё своё продолжение, правда, с несколько иным оттенком.
   Тот же Грачёв, отвечая урок, как бы обронил фразу, что "всё равно одни люди любят трудиться и по этому живут хорошо, а другие ленятся и живут плохо". Против такого заключения, можно было бы и не возражать, если бы не его оттенок, оправдывающий богатство зажиточных крестьян, как безоговорочную закономерность природы. И Антон Семёнович решил помочь ребятам разобраться с этим вопросом. Он спросил:
   - Все согласны с заключением Алёши Грачёва?
   - Ученики переглядывались и, по всему было видно, что вопрос застал их врасплох.
   - Ну, что ж, тогда давайте разберёмся вместе. Но сначала необходимо разобраться с понятием "трудолюбие". Это качество человека присуще многим людям и заключается, главным образом в том, что человек в труде находит способ самореализации. Чаще всего это бывает с теми, кто привык к работе с детства, да и потом нашёл занятие по себе, которое ему нравится. Это, как раз, тот случай, когда можно говорить о творческой реализации личности в том, чем он любит заниматься. Но...! И это очень важно знать, что такое трудолюбие не связано с желанием обогатиться. Просто, повторяю, человек творчески реализует свои способности в том или ином деле.
   Антон Семёнович обвёл класс взглядом - все глаза были устремлены на него и он продолжал. Ведь прозвучала только первая половина довода, которая коснулась интересной темы, но окончательного ответа все ждали - всем было интересно.
   - Но есть люди, и тоже трудолюбивые, если можно так сказать в данном случае, но в основе их труда лежит не любовь к труду, как к таковому, а желание иметь побольше денег, и обязательно побольше, чем у других. Здесь главным качеством уже становится не трудолюбие, как таковое, а на лицо жажда наживы, желание обогатиться. Понимаете разницу?
   - А что в этом плохого, если кто-то живёт лучше других? - снова спросил Грачёв.
   - Сам факт, что кто-то живёт лучше, если он, к тому же, хорошо трудится, ничего предосудительного не имеет. Но...! Вы же знаете, что зажиточные крестьяне частенько, а то и постоянно, используют труд других людей, прибавляя результаты их труда к своему богатству. Ведь налицо здесь прямая эксплуатация человека человеком. Налицо, если хотите, просто жадность, побуждающая иметь больше, чем другие. И долгие века это было характерной чертой многих людей. Вот как об этом пишет Гёте.
   - А кто это? - спросила девочка с косичками.
   - Немецкий поэт, написавший поэму "Фауст".... И вкратце история такая. Учёный, доктор Фауст, закладывает свою душу Дьяволу в обмен на исполнение своих самых сокровенных желаний. Их оказалось три: испытать любовь самой красивой женщины в Мире, испытать славу победителя и стать самым богатым человеком в Мире. И Дьявол выполняет их. Он дарит ему любовь Елены прекрасной - самой красивой женщины Мира. Затем он делает его завоевателем всего Мира и, как следствие, он становится самым богатым человеком - люди всего Мира платят ему дань. Вот и казалось бы, чего ещё-то? Однако, когда Дьявол посещает Фауста через несколько дней, то находит его снова в скучающим. "В чём дело? - осведомился Дьявол, - Ведь я же исполнил все твои желания?". "Ах, Дьявол, - отвечает тот, - всё это уже в прошлом. Мне снова хочется чего-то, чего я ещё и сам не знаю...". И тогда Дьявол понимает, что этот человек - тварь ненасытная, и пора с ним кончать. Он забирает душу Фауста, а тело его оставляет на берегу моря, на съедение птицам и зверям.... Вот такое мудрое произведение написал Гёте. Жадность и ненасытность - опасные свойства человеческой натуры - с ними нужно постоянно бороться, чтобы не впадать в искушение обирать других.... Чтобы этого не было, и создавалась Советская власть. Да, человек должен трудиться, и трудиться хорошо. Но человек не должен обогащаться, используя чужой труд. Вот в чём дело. Вы понимаете это? - Антон Семёнович снова обвёл класс взглядом. Все согласно кивали. И он добавил, - Люди ещё долго будут жить по-разному, не одинаково хорошо. Но очень важно, чтобы в основе этого лежало только качество и количество труда каждого, а не возможность присваивать результаты труда других. Вот это вам понятно?
   Класс утвердительно кивал.
   - Значит, чтобы жить хорошо, надо быть трудоголиком? - спросил Артём.
   - Совсем не обязательно. И потом, понятие "трудоголик" применяют обычно к тем людям, которые увлечённо занимаются каким-то одним видом деятельности, не замечая ничего другого. А это, как вы понимаете, тоже, своего рода, отклонение от нормы. Вот древние греки по этому поводу говорили, что "самым ценным качеством для человека является чувство меры..., - и при этом добавляли, - в еде, работе и развлечениях". Разве это не мудро? Внутренняя гармония - вот секрет человеческого счастья. При этом, эту гармонию не должно нарушать чувство вины, что ты присвоил чей-то труд. Вот тогда человек может быть действительно счастлив.
   Ребята слушали внимательно. Было видно, что об этом с ними впервые говорят, и говорят так серьёзно, так просто и обоснованно. У них ещё было много вопросов, но перед ними уже был человек, который не уходит от ответа, даже на самые сложные из них. Перед ними был учитель, который, незаметно для себя, становился их кумиром, их главным авторитетом в этом учебном заведении.
  
   Настал долгожданный день свадьбы. Он приходился на среду, если считать дни от дня их подачи заявления. Но в семье Косолаповых приближалось ещё одно событие, и все дружно согласились соединить их в одно празднование - это новоселье в своём доме. Конечно же, ещё была масса недоделок, и не было перегородок даже, лишь одна печь, стоявшая чуть сбоку, украшала свежесрубленные стены. Однако, жить в доме уже можно было, даже, принимая во внимание немилосердные сибирские морозы.
   Словом, их регистрацию и новоселье перенесли на субботу. В местном Сельсовете охотно пошли им навстречу. Тем более, что все они были в числе приглашённых на свадьбу. Были так же приглашены и все те, кто помогал строить дом. Были ещё приглашены и те, кто просто желал поздравить молодых. Для здешних мест это был вообще небывалый случай.
   Родители, по старому обычаю, справили своей единственной дочери красивое платье, в котором она затмила бы любую королеву. Так уж получалось, что не платье украшало Дашеньку, а её природная красота оживила платье и заставила его сверкнуть каждой оборкой, каждой складочкой, каждой пуговичкой. И, когда невеста вышла из дому и взяла подруку Антона Семёновича, все присутствующие ахнули. Антон был одет в свой единственный, и не чёрный, как принято, в таких случаях, а серый, костюм, но его статность и внутреннее обаяние, придавали гармонию всему свадебному ансамблю. Что же касается родителей Антона, то они не смогли приехать из-за болезни отца Антона, Семёна Петровича Ордина.
   Пролётка председателя Сельсовета быстро обернулась, домчав молодых туда и обратно, но, тем ни менее, дом был уже полон гостей. По русскому обычаю П-образный стол с трудом разместил всех пришедших. Люди не были тогда богатыми, но всё-таки, каждый умудрился, хоть что-то преподнести молодым. Словом, свадьба была такой, какой ей и полагается быть. Уже поздно вечером молодых отвезли в их, только что отремонтированную, квартирку бывшего директора школы. Теперь предстояло здесь жить им - молодым и, по возможности, быть счастливыми. По крайней мере, в этот день они были именно такими. Даже некоторая неловкость Антона постепенно прошла, когда они остались одни. Дашенька быстро успокоила его, хотя и сама тоже не имела никакого опыта. Это-то и сблизило их сразу настолько, насколько это вообще возможно в природе. И все пошло своим чередом.
   Примерно с неделю они привыкали друг к другу, оставаясь наедине, но затем пришло нечто соединяющее их в одно целое. Стоило им прильнуть друг к другу, как включался какой-то механизм, который уже не отпускал их друг от друга. Это было ново и удивительно для обоих. Дни стали мелькать незаметно быстро. Утром Антон уходил в школу, а Даша шла к родителям, если у неё не было своих хозяйственных дел. Родителям она помогала, особенно маме, справляться с хозяйством, да и домашними делами. Даже стирку её маме стало выполнять тяжело, а в доме было четверо мужчин, обстирать и обштопать которых было уже ей не под силу.
  
   Однажды она задержалась у родителей, и Антон Семёнович решил сходить и узнать, в чём причина такой небывалой задержки. Оказалось, что Настасья Петровна совсем слегла, а их единственная корова Ночка решила, вдруг, отелится. Пришлось Даше взять неожиданную, но так необходимую в таких случаях, женскую помощь на себя. Возвращались они уже поздно. Вечер был тихий и морозный. Светила луна и было довольно светло. Они пошли по берегу реки. На самом высоком месте остановились и смотрели молча на реку. С обоих берегов её уже сковал лёд, и только самая середина ещё журчала и пенилась, словно ворча на тесноту
   Даша стояла совсем рядом. Было просто хорошо обоим. Но неожиданно Даша спросила:
   - А когда ты мне расскажешь о своих родителях?
   - Прости, Дашуня, я совсем закрутился и забыл выполнить своё обещание. И, чтобы не откладывать снова, начну прямо сейчас. Они у меня удивительные люди. Я уже говорил, что папа мой был из богатого купеческого рода Ординых, но..., так уж получилось, что уже со студенческой скамьи он стал участвовать в революционном движении. И было это ещё тогда, когда модно было "хождение в народ".
   - А мы изучали по истории это время. - Отозвалась Даша. - И он участвовал в нём - так, сколько же ему лет?
   - Скоро будет шестьдесят. И за свою активность он и заработал себе ссылку на Чукотку. Но..., как потом выяснилось, хоть он туда и попал по приговору суда, а жизнь отблагодарила его, дав возможность найти своё счастье.
   - Ой, как интересно! И ты всё это хранил в себе - не стыдно?! Ведь счастье - такое редкое явление, что порой думаешь, а бывает ли оно вообще? Даже у нас с тобой, вроде бы всё замечательно, а всё равно ждёшь какого-то подвоха судьбы - я просто честно тебе признаюсь в этом.
   - Ну что ты, Дашенька?! Уж через что прошли мои родители, так это нам и представить себе трудно, однако сохранили они своё счастье и до сего времени.
   - Тогда, Антошенька, ты должен мне рассказать всё самым подробным образом.
   И Антон начал ей рассказывать, пока они шли к дому, интересную историю встречи и любви его родителей. Про историческую экспедицию, организованную группой ссыльных, во главе с Тимофеем Горюновым на Землю Санникова; про встречу с онкилонами; про двух жён Семёна Ордина, из которых прекрасная Аннуир, одержав победу над своей соперницей, ушла вместе с мужем на Большую Землю.
   Дома Антон уже сам не мог остановиться, пока не рассказал всё, что знал про своих родителей.
   - Так что, во мне течёт не только русская кровь, но и кровь древнейшего племени анкилонов, обитавшего в восточной части России.
   - Странно, а мой отец называет тебя потомком декабристов.
   - Почему?
   - Потому, что только жёны декабристов последовали за своими любимыми в далёкую и суровую Сибирь. И твой поступок - поступок, достойный потомка славных Декабристов.
   - Спасибо, Дашенька, но в этом больше твоей заслуги - твоя любовь и моя привели меня сюда, о чём я нисколько не жалею. Как утверждают мои родители: "Люди могут жить всюду, и всюду быть счастливыми, если они - люди".
   - А кстати, почему они живут в Якутии?
   - Да, как тебе сказать, собственно, причин много. Например, маме не нравился нравственный климат, в котором жила столица - Петербург, и она стала уговаривать папу уехать в те края, где дети больше всего нуждались в образовании. Папа согласился, тем более что предметом его исследования, как геофизика, был хребет Сете-Дабан, в тех краях. Так они там и осели. А я, как началась гражданская война у нас на Востоке, сбежал из дому и с Лазо, правда вестовым - так уж по возрасту, принимал участие в войне с японцами, а потом и с колчаком. Лазо погиб, а я вот остался жив - берегли меня все. Потом поехал в Москву учиться - комсомол направил.
   Даша подошла молча к нему, обняла и прижала его голову к своей груди.
   - Значит, у вас наследственное качество, Антон Семёнович, - брать в жёны из самых низов?
   - Почему ты так говоришь?
   - А что я - всего семь классов образования - против вашего университетского невесть что?
   - Дашуня, а ты считаешь, чем выше образование, тем лучше человек?
   - Да нет, наверное?! - засмеялась она....
   - Так вот, для меня было важно, чтобы моя спутница по жизни была бы, прежде всего, человеком, а образование - дело наживное. Хорошему человеку оно добавляет достоинств, а плохому, как говорят: "Не в коня корм"...
   - Ничего, Антоша, я постараюсь быть для тебя тоже хорошей женой. Ты только говори, что я должна делать и как это сделать лучше. Так мы быстрее подладимся друг к другу и тогда нас никакая беда не разъединит.
  
   А между тем, в их селе тоже назревало общее собрание поселян на предмет создания коллективного хозяйства. Коллективизация докатилась и в этот глухой уголок Сибири. Антон уже знал, что у него в селе был определённый авторитет, который в начале создали ему школьники, которым новый директор и учитель сразу показался с лучшей стороны. В последствии, он имел возможность познакомиться с местными руководителями, да и некоторыми поселянами. Во всех случаях впечатление было благоприятным - в его пользу. Словом, Антон Семёнович решил пойти на собрание тоже, а там действовать, как подскажет ситуация.
   В сельсоветском помещении было довольно тесно и душно. И первое, что Антон Семёнович сделал, так посоветовал управленцам открыть печные трубы, чтобы работала, хоть какая-то вытяжка.
   Собрание началось, как и всюду, выступлением уполномоченного района, потом председателя сельсовета. Но говорить много не пришлось. И местные жители, и сосланные, и просто переселенцы, - все понимали, что здесь им в одиночку выживать будет труднее. Так что уговаривать долго не пришлось - вопрос о создании колхоза был решён быстро.
   Трудность возникла, когда стали выбирать председателя колхоза. Было четыре кандидатуры намечено председателем Сельсовета, но каждая имела свои "за" и "против". Большинство селян не могли склониться в пользу кого-то одного. Вот тогда и решил выступить Антон Семёнович.
   Он просто рассказал историю той коллективизации, в которой пришлось участвовать ему самому. Он рассказал о том, почему и как ему удалось договориться и с зажиточными крестьянами, и с бедными, и с середняками. Наконец, он рассказал о Григории Власовиче Косолапове, который сумел быстро настроить всех на дела, забыв все распри и обиды. Потом уже о том курьёзе, который произошёл впоследствии из-за несогласованности бюрократов. И, конечно же, рассказал о себе. Например, о том, что, чувствуя свою вину, он и оставил работу в райкоме, а попросил назначение сюда.
   - И дело, конечно же, не только в моих чувствах к Дарье Григорьевне, поверьте мне, - продолжал он. - Дело в том, что жить надо с чистой совестью перед людьми. Я виноват перед ними, так как искренне верил в то, в чём их убеждал. Чья-то глупая ошибка, пусть даже не моя, внесла несправедливость в жизнь этих людей. Так я счёл нужным разделить с ними их трудности.
   - А не получится снова такое же, если мы и здесь изберём в председатели кого-то из высланных? - спросил кто-то с места.
   - Думаю, что нет. Во-первых, ссылать дальше Сибири уже некуда. Во-вторых, и смысла нет - у них уже нет ничего, что можно было бы отнять в пользу колхоза. У них остались такие же руки, как у вас всех, да трудолюбие и любовь к земле - больше ничего.
   Потом поговорили ещё, но вскоре выяснилось, что присутствующие, в общем-то, были согласны с Антоном Семёновичем. Очень многим было страшновато браться за такое дело, как руководство колхозом, а кому не было страшно, того к власти и допускать было нельзя. В итоге - проголосовали и здесь за Григория Власовича.
  
   В доме Косолаповых снова все были в сборе - вся семья. Настасья Петровна, несколько поправившись, снова хозяйничала на кухне. Григорий Власович выговаривал Антону за его выступление, но чувствовалось, что это скорее было похоже на выход его сомнений в целесообразности такого поворота в их судьбе сейчас. В свою очередь Антон не переставал убеждать его в необходимости этого.
   - Григорий Власович, ведь вам всей семьёй придётся трудиться и жить здесь. Вы, пусть не долго, но сумели попробовать уже побывать в этой должности, так что, хотя бы знаете, что и как делать. А здесь могли бы выбрать совсем случайного человека, который мог всю работу завалить - вам-то это зачем? Нужно, как можно скорее, организовать хозяйство и наладить его работу - быстрее будет отдача.
   Чувствовалось, что хозяин сам всё это понимает, однако он не удержался и сказал, обнимая, подошедшую дочь:
   - Ну, Дашка, и зятя мне судьба послала.... Говорит складно - его бы слова, да Богу в уши....
   - Всё будет хорошо, папа, - успокаивала его Даша. - А если суждено плохому, так лучше с ним бороться, чем заранее сдаваться - вот так я считаю.
   - Правильно! - воскликнул Антон. - "Быть или не быть (этому хорошему) - вот в чём вопрос. Что благородней, сносить ли гром и стрелы враждующей судьбы, или восстать на море бед и кончить их борьбою?!".
   - Антоша, это кто же так красиво сказал? - спросила Даша.
   - Шекспир, друзья мои - великий писатель и человек настоящий!
  
   Вечером они снова пошли берегом реки, хотя и приходилось из-за этого делать небольшой крюк. Снова светила луна и было морозно и спокойно кругом. Лёд уже сковал их речку, и лёд стоял припорошенный первым снежком. От этого поверхность реки напоминала белую извилистую ленту, чётко обозначающую границы и пространство, ею занимаемое.
   Уже на самом берегу Даша спросила:
   - Это из какого произведения Шекспира ты привёл слова?
   - Это "Гамлет", Дашуня.
   - Мне очень захотелось его прочитать.
   - Обязательно прочтёшь. Мы с тобой сядем рядышком дома и попробуем расписать все наши дни по времени, чтобы потом можно было найти, где и когда можно использовать время для чтения. Вот ты и начнёшь заниматься самообразованием. В Российской глуши люди испокон веков занимались самообразованием - это вполне реальное и нормальное занятие. У тебя это получится - ты очень способная от природы. А, кроме этого, ведь у тебя есть свой личный учитель - так пользуйся...
   - Есть, товарищ учитель! - смеясь, отчеканила она. Потом они помолчали немного, и Даша снова сказала:
   - Я бы очень хотела повидать твоих родителей.
   - Летом, Дашуня. У меня будет отпуск, и мы съездим к ним. Они уже старенькие и им трудно ездить самим. А повидать их надо. Они у меня славные. И я уверен, что и ты им тоже понравишься. И, как совершенно счастливые люди, у которых всё ещё было впереди, они пошли к своему дому.
  
   Здесь мы и их оставим, как когда-то родителей Антона, чтобы не портить читателям настроение. Ведь впереди был 37-й год, а с ним и большие потери и неприятности. Но о них уже столько написано, что найти что-то новое просто невозможно. Снова вмешается власть, которая считалась народной, и распихает этот народ по всем щелям, только увеличив тем самым число врагов Советской власти и сомневающихся. А власть это такой тонкий инструмент, который предназначен только для проведения нейрохирургических вмешательств, но никак не удаления целых органов.
   Так, например, найдутся заинтересованные ходатаи, которым чем-то помешает отец Антона, выдающийся учёный, но очень скромный человек. Естественно, что обязательно припомнят его купеческое происхождение. И в итоге, придут его арестовывать, но уже минет ровно неделя, как его прах будет покоиться на маленьком кладбище возле небольшого селения, ближайшего к той геофизической станции, которую он возглавлял много лет. Поседевшая Аннуир будет смотреть на пришедших своими, только что высохшими от слёз глазами, слушать их бред и не понимать, что они хотят.
   С Антоном обойдутся более, если можно так выразиться, деликатно. Как человека, заслуженного перед партией и народом, его будет вызывать районный следователь, всё-таки руководствуясь распоряжением сверху - провести дознание. И единственно, в чём его, как оказалось, можно было упрекнуть, что он рекомендовал на должность председателя колхоза бывшего кулака, да ещё то, что он женился на его дочери и уехал за ними в места, предназначенные кем-то(!?), для проживания ссыльных. Но Антон всё это отвергал напрочь. Свою рекомендацию он оправдывал простой разумностью такого шага, и ссылкой на пояснения, данные Марксом и Энгельсом относительно реформации отношений в аграрном секторе. Что же касалось его женитьбы на дочери бывшего кулака, то он просто сказал, что полюбил эту девушку и с этим уже ничего не поделаешь.
   - А то, что за любимым человеком можно уйти даже на край света, - заявил он, прямо глядя в глаза своего визави, - надеюсь, для вас не новость?
   Следователь сам всё понимал, но предписание сверху не давало возможности оставить это дело без каких-либо последствий. В итоге, они вместе порешили, в чём помог ему сам Антон Семёнович, что тот оставит пост директора школы и возможность преподавать историю, а будет рядовым учителем и преподавать географию, которая Антону Семёновичу нравилась в последнее время всё больше и больше. На историю, так решил он, моих нервов уже не хватит. Да и с совестью расставаться так не хотелось.
   Во время летних каникул он съездит за своей мамой - Аннуир, которая уже вышла на пенсию. И хотя она не собиралась ещё это делать, однако, после визита тех страшных людей, она уже не могла найти в себе силы учить детей. Антон уговорил её переехать к ним. И снова они стали жить вместе. Анна Антоновна и Даша быстро поладили друг с другом. А вскоре и Даша родила. В семье Ординых, на этот раз, родилась девочка, которую назвали Аннуир. И жизнь продолжалась.
  
   3 часть
   Валентин Антонович спустился в метро и, пройдя через весь вестибюль станции "Площадь мира", уже на ходу решил всё-таки не ехать прямо сейчас на книжный рынок. Внезапно появилась интересная мысль, и он решил хорошенько её "разобрать", прогулявшись пешком до Невского проспекта. Чтобы не возвращаться назад, он счёл возможным подняться с другой стороны станции. Но только он подошёл к выходу, как внимание его привлекла женщина, которая стояла у стены прохода и робко предлагала проходящим купить детские книжки.
   Она была не слишком молода, но в той стадии зрелости, когда юность уже ушла безвозвратно, но старость ещё даже не приблизилась. Да, собственно, не в этом было дело. Его внимание привлекла её удивительная внешность. Есть женщины, в которых есть всё, о чём мечтают другие женщины, но всё в меру - ровно столько, чтобы подчеркнуть, удивить, обратить на себя внимание, привлечь и даже приковать, может быть, навсегда. Да, это была такая женщина. Что же её заставило стоять здесь и робко умолять проходящих пассажиров метро купить у неё детские книжки?
   Правда, этот вопрос у него промелькнул несколько позже. Первое впечатление было просто убийственным. У него защемило, вдруг, в груди и он не смог от неё уйти. Сделав всего несколько шагов, скорее по-инерции, он остановился, потом вышел из общего потока пассажиров и некоторое время наблюдал за ней, нет... - за дамой. Он совершенно её не знал, но она уже стала дамой его сердца. Так раньше говорили, и так он сейчас чувствовал.
   Трудно сказать, сколько длилось его замешательство, но вот он, словно спохватившись, направился решительно к ней. Подойдя, спросил:
   - Простите, сколько стоят ваши книжечки?
   Женщина обрадовано ответила, но названные цифры пролетели мимо его сознания.
   - И сколько у вас их?
   - По десятку каждой, - робко ответила она и недоумённо уставилась на него.
   - Прекрасно! - произнёс Валентин Николаевич. - Если я куплю у вас всё скопом, вы согласитесь побеседовать со мной и ответить на некоторые вопросы?
   Женщина очень удивилась, но потом, видимо, сообразила:
   - Вы из газеты?
   - Да-а. - как-то неловко солгал Валентин Антонович, но сейчас он был готов на всё, лишь бы удержать возле себя эту даму. Тем, как отвечала она ему, выражением своего прекрасного лица она нравилась ему всё больше и больше.
   - Чтобы нам спокойно поговорить, давайте присядем на какую-нибудь скамеечку в вестибюле, - предложил он.
   - Дама согласилась.
   Когда они нашли свободные места, освободившиеся внезапно, после подошедшего очередного поезда, разговор завязался сам собой, словно они уже были знакомы давно-давно.
   - Я - Ордин Валентин Антонович, а вас как величать?
   - Зоя...
   - Простите, мне удобнее было бы обращаться к вам по отчеству.
   - Зоя Валентиновна...
   - Ого-о! Но очень приятно!
   - А почему - ого!?
   - Намёк неблагосклонной судьбы, что мы с вами скорее, родственники, чем хорошие знакомые. Словно бы - отец и дочь... Ну что ж, я намёк судьбы понял.
   - Но почему? - удивлённо смотрела на него Зоя.
   - Да потому что мне уже почти 50, а вам, поди, лет тридцать всего?
   - И мне уже 36, да и вы ещё не тянете на 50 - мне почему-то кажется, что вы преувеличиваете слегка?
   - Ну, разве что совсем немножко. А впрочем, как любит говорить один мой знакомый: "Ближе к делу", - так, о чём это мы?..
   - Что вы - Ордин Валентин Антонович - фамилия очень редкая, как мне кажется.
   - Был в Петербурге купец Ордин, ещё до революции, так он - мой прадед, хоть я его и не видел никогда. Ещё до революции он уехал в Америку, а сын его - мой дед, остался. Так мы и жили уже при Советской власти. Но история эта долгая, а на чём мы остановились?
   - У вас были ко мне какие-то вопросы.
   - Точно. В начале так оно и было. Но теперь..., теперь мне уже просто хочется вас пригласить куда-нибудь...
   - Нет-нет и нет. Во-первых, я не располагаю временем, а во-вторых, мы ещё очень мало знакомы, чтобы вот так... запросто...
   - Понятно. Прошу прощения. Тогда перейдём к вопросам. Хоть я и понимаю, что нынешние времена перестроечные по-разному отразились на людях, однако, увидев вас, занимающейся таким (простите, "ради Бога") жалостливым делом, я просто не смог пройти мимо. Что же вас... принудило?
   Зоя невольно улыбнулась, услышав последнее слово, но тут же посерьёзнела и ответила довольно уклончиво:
   - Вот, те самые, "перестроечные" времена.
   - А подробнее - никак?..
   - Куда уж, подробнее... Всё, как у многих: семья развалилась - все же стало можно, а у меня дочери скоро десять - она уже многое понимает, работы нет - хоть вешайся...
   Она невольно отвернулась, скрывая подступившие слёзы.
   Валентин Антонович выдержал паузу и сделал это с удовольствием. Он впервые, за последнее время, почувствовал, что никуда не спешит; что все, кто его интересуют - рядом. Остаётся только привычно "засучить рукава" и ринуться в житейскую пучину - разгребать проблемы. И сейчас готов он был это сделать с большим удовольствием - так нравилась ему Зоя Валентиновна, так остро он чувствовал всю несправедливость судьбы по отношению к ней.
   За это время Зоя справилась с минутной слабостью, которая, кстати, последнее время посещала её всё чаще и чаще. И, прежде всего, оттого, что она не видела никакого выхода из своего положения. Она отняла руку с носовым платочком от глаз и повернулась к собеседнику, ожидая от него дальнейших расспросов. Ей тоже, вдруг, не захотелось никуда спешить. Впервые кто-то проявил участие к её непростой судьбе, и ей просто сейчас нужно было слить всё на незнакомого человека и уйти - может быть, полегчает?
   Но Валентин Антонович неожиданно спросил:
   - А вы где живёте?
   - Далеко, в Рыбацком. Я уехала сюда, чтобы знакомых не встретить - не хочется светиться в таком неприятном положении.
   - Тогда давайте поедем вместе. Я вас провожу, а в дороге и побеседуем. Может быть, я чем-то сумею вам помочь?
   - Вы? - удивленно уставилась на него Зоя.
   - А почему - нет? Вспомним наши добрые сказки про старых волшебников. Вдруг и у меня что-нибудь такое получится.
   - Во-первых, как я уже сказала, вы ещё не старый, а во-вторых, всё-таки волшебники, наверное, не такие.
   - И много вы их видели?
   - Пока ни одного.
   - Ну вот, видите, а меня подозреваете... Я же уже одно чудо совершил.
   - Какое?
   - Ну, как же? Вы сейчас бы ещё стояли и торговали, а я у вас купил весь товар оптом и сразу.
   - Пока вы ещё ничего не купили, а товар весь у меня.
   - Это мы сейчас поправим. Сколько эта куча книжек стоит?
   - Сейчас, сосчитаю... - Зоя быстро окинула взглядом свою нехитрую ношу и, вдруг, спросила. - Да, но зачем они вам? Да ещё столько?..
   - А завтра я встану на соседней станции и тоже буду торговать ими, а, как продам, всю выручку привезу вам.
   - И где же вы собираетесь меня искать?
   - Можно здесь, а можно и дома - не зря же я напросился вас провожать.
   - Так вы собираетесь меня до дома провожать?
   - А что тут такого? В мои намерения пока только входит желание помочь вам справиться с ситуацией. Или у вас есть выбор?
   Зоя только пожала плечами, успев подумать, а что, действительно, в этом такого. Не в её положении привередничать, да и мужчина, который сидел сейчас напротив неё, был чертовски приятный и обаятельный. Трудно себе представить, что он способен на что-либо плохое. Она, вдруг, вся несколько обмякла и, подняла на Валентина Антоновича усталые свои карие глаза. В них он прочёл всё.
   - Вот и хорошо! Так сколько стоят книги?
   - Шестьдесят рублей - это же очень много?!
   - Ничего. Вот вам сто.
   - Но у меня нет сдачи.
   - А зачем она? Это я плачу вам за чай.
   - Какой чай?
   - Которым вы меня напоите.
   - О-о! Так мы не договаривались...
   - Сколько добираться до вашей квартиры?
   - Да, минут сорок..., но ещё в магазин нужно заглянуть...
   - Ну вот, видите, сколько времени ещё у нас, чтобы обо всём договориться.
  
   В поезде метро они ехали, почти молча, только иногда посматривая друг на друга. Трудно даже описать, что сейчас значили их взгляды. Наши глаза способны передать очень многое. Особенно, если между людьми уже установился контакт, пусть небольшого, но взаимопонимания. А у них, похоже, он уже был.
   Потом ещё они шли к универсаму. Валентин Антонович успел узнать, что Зоя живёт в двухкомнатной квартире с дочкой. Квартиру подарили на свадьбу её родители, так что квартира принадлежала ей, а вот автомобиль её муж взял себе и пообещал, что не будет тревожить ни бывшую супругу, ни дочь. Его закружила другая жизнь. Эти сведения окончательно его успокоили. А когда они вышли из универсама, он сказал:
   - Я не знаю, конечно, как сложатся наши отношения и дела в дальнейшем, но послушайте меня, Зоя Валентиновна. Кажется, мне пришла в голову дельная мысль. Понимаете, я сейчас тоже живу один. Да мало, что один - приходится снимать однокомнатную квартиру на Гражданском проспекте. Снимаю я её за 70 долларов в месяц. Это, невесть, какие деньги на американские мерки, но на наши это вполне приличная сумма, которая позволила бы вам пережить нынешние тяжёлые времена несколько легче. А, для этого, я предлагаю вам сдать мне одну комнату за ту же плату. Во-первых, это сразу вам даст определённый доход, хоть и не очень большой, но с дочерью вам будет уже полегче. Во-вторых, исключая сразу ненужные вопросы и всякое недоумение, скажу, что мне будет сейчас очень нелегко расстаться с вами, а так - я буду совсем рядом и смогу ещё чем-нибудь помочь, если будет нужно. Только скажу сразу, что опасаться вам меня не следует. Когда-нибудь я расскажу вам о своей семейной жизни, и вы всё поймёте сами, почему мне можно верить в этом отношении. Одно сейчас скажу, что мы прожили немногим более двадцати лет с женой, и она "ревновала меня всё это время к каждому "столбу", - как говорят. Для меня это - просто страшное время, так как на самом деле у меня, кроме её, никого и не было, хотя она и заслуживала хорошего наказания, но я не мог опуститься в своих собственных глазах до этой грязи....
   - Выходит, она совсем вас и не знала.
   - Да пожалуй, что и так. Ну да Бог с ней! Вы мне не ответили, как вам моё предложение?
   - Я уж и не знаю, что сказать. Понравится ли вам у нас, да и комната - всё-таки не отдельная квартира?
   - А вот мы сейчас увидим всё и тогда и решим окончательно.
   Зоя лукаво посмотрела на него, но ничего больше не сказала.
  
   Квартира их на Караваевской была самая обыкновенная, так называемая, "хрущёвка". Одно было хорошо, что комнаты с раздельным входом. Та комната, которую занимала Светочка - дочь Зои, была очень маленькая - всего метров десять. Но Валентин Николаевич остался доволен и заявил, что, если Света ему уступит её, он согласится сюда переехать.
   Пока Света ещё была в школе, они сели пить чай. Зоя на скорую руку собрала скромную "перехватку". Стол получился уютный и симпатичный. Впрочем, сейчас Валентину Николаевичу всё казалось уютным и симпатичным.
   В самый разгар их чаепития пришла Света. Это была девочка такая же миниатюрная и ладная, как её мама. На её вопросительный взгляд Зоя Валентиновна сразу решила сама ответить на все её возможные вопросы.
   - Светочка, ты знаешь, как нам сейчас трудно живётся из-за отсутствия у меня работы. То, что нам с тобой удалось продать, выручило нас ненадолго. А сейчас снова возникли трудности. Помнишь, мы говорили с тобой, что можно попробовать сдать твою комнату?
   Света кивнула в ответ утвердительно и сразу спросила:
   - За сколько?..
   - За 70. - Растеряно ответила Зоя Валентиновна.
   - Долларов? - Уточнила Света.
   И Зоя и Валентин Антонович не удержались от смеха. А Зоя Валентиновна пояснила гостю.
   - Вот такие они сейчас - всё уже на доллары переводят.
   - Так у нас в школе все так делают. В наших "деревянных" уже никто и не считает.
   - А почему деревянных? - уточнил Валентин Антонович.
   - Не знаю. Только и дикторы в телевизоре тоже называют наши деньги деревянными. - Пояснила Света.
   - Понятно. - Произнёс Валентин Антонович и невольно покачал головой.
  
   Потом они пили чай уже втроём. Перед этим, правда, мама Зоя представила Свете их будущего постояльца. Света внимательно его рассмотрела, но ничего не сказала. Ещё, уточнив кое-какие детали их договорённости, Валентин Антонович тут же заплатил за месяц вперёд - по желанию Зои Валентиновны деревянными, чтобы их не менять, а сразу можно было тратить. Потом они занялись перемещением мебели из Светиной комнаты.
   Нужно было так всё установить в большой комнате, чтобы у Светы был свой уголок для занятий и отдыха. И поскольку из маленькой комнатки вынесли Светину кровать и стол, за которым она занималась, Валентину Антоновичу предстояло эти два предмета купить. Правда он, предложил Зое Валентиновне купить кресло-кровать, чтобы днём в комнате кровать не занимала лишнее место.
   Весь этот процесс занял часа два. Наконец, методом проб и ошибок, был найден приемлемый вариант. Главное, как выяснилось, было угодить Свете. Она, хоть и понимала необходимость таких перемен, всё же весьма требовательно относилась к новому варианту её проживания. Что же касается Зои Валентиновны, то было полное впечатление, что ей было всё равно, как всё получится.
   В этом, видимо, сказывалось разное восприятие нового неожиданного жильца Светой и её мамой. Света на него смотрела, как на неизбежность в их затруднительном положении. Её устраивало, что он был довольно стар (50 лет, для неё, был возраст глубокой старости), т.е. никаких подозрений в отношении возможных взаимоотношений мамы и Валентина Антоновича не было и в помине.
   Что касается мамы Зои, то в ней сейчас происходили какие-то внутренние перемены, и всё это на очень высоком уровне, который приподнимает человека над всеми мелочами жизни. Ей было всё равно, что и куда ставить. В её жизнь, за последнее время, первый раз входило что-то новое, ещё не изведанное, словно она пустилась в путешествие по нехоженым местам. Она все предложения воспринимала с улыбкой понимания, а по-сути - улыбка просто не сходила с её лица. Конечно же, Валентин Антонович заметил это.
   Затем они снова пили чай, после чего Валентин Антонович уехал, с намерением завтра же утром перебраться сюда. Зоя напомнила ему про книжки, но он тут же сознался, что использовал их только, как предлог к искреннему желанию помочь. На что Зоя Валентиновна только пожала плечами. Как-то так получалось, что все действия, поступки и замечания этого человека заставали её врасплох. Она и тут не нашлась, что ответить.
  
   Вечером, перед сном, уже лёжа на своём привычном диване, Зоя перебирала в уме все подробности дня. Переживала вновь все впечатления. Было очень многое ей непонятно и неожиданно, но всё вместе создавало настроение ожидания чего-то приятного, необычного, чего давно уже не было в её жизни.
   И потом, она как-то незаметно для себя успокоилась. Если вспомнить вчерашний вечер, когда она долго не могла заснуть - так тяжёлые думы нагрузили её за день, что сон никак не приходил. Да ещё беспокойство, связанное с тем, как это она завтра встанет где-нибудь в метро и начнёт предлагать людям книжки. Такого ещё не было в её жизни. И это было, как она сама считала, очень унизительным для неё, но жизнь стала, вдруг, поворачиваться к ней, именно такой стороной. Но сейчас от этих дум не осталось и следа. Всё, вдруг, встало на свои места. Жизнь с посторонним человеком в одной квартире совсем не пугала её, ведь это избавит её от необходимости спекулировать книжками. О, Боже! Слова-то какие! - подумала она и тут же её мысли переключились на будущего постояльца.
   Она не была влюблена в, неожиданно явившегося, незнакомца - это, несомненно. В ней тоже присутствовал некий возрастной ценз, который, вроде бы, ставил Валентина Антоновича вне возможных её поклонников. Но всё-таки было в нём что-то необычное, притягивающее. Что - она сейчас и объяснить не смогла бы. И в этом полном неведении она, наконец, и погрузилась в сон.
  
   А что же сказать о Валентине Антоновиче? В нём тоже всегда существовал возрастной ценз. Однако что-то надломилось в его, казавшейся вполне уравновешенной, натуре. Образ Зои Валентиновны сразил его наповал. За свою жизнь он столько видел прекрасных женщин, но почему-то они не вызывали в нём такой оглушительной реакции. Судьба послала ему нечто такое, мимо чего, он уже пройти не мог.
   И ведь, в ней не было особенной какой-то красоты. Скорее всего, можно было бы сказать, что в ней всё было в меру. А ведь это и является основой совершенства. И Валентин Антонович сейчас именно такой её и считал. И ради этого совершенства, чтобы только пожить немного возле неё, он решился сейчас на авантюру, которая, ещё день назад, была бы ему не по силам, да и не по нутру.
   Он хотел сначала просто уехать завтра к своему новому месту жительства, но, по мере приближения к своему, уже обжитому гнезду, он стал рассуждать более здраво и решил поставить в известность хозяйку квартиры. Поскольку он платил за квартиру вперёд, а месяц только что начался, то попросил, на всякий случай, оставить право на проживание в этой квартире до конца месяца. Хозяйка всё поняла из его объяснений. Поняла, что бедняга влюбился с первого взгляда, если решился на такой шаг. И отнеслась к этому с большим уважением. И Валентин Антонович, выполнив все куртуазные формальности, стал на следующий день переезжать к Зое Валентиновне.
  
   Первые два дня ушли на обустройство. Пришлось купить себе кресло-кровать и два стола: для компьютера и для работы с документами и книгами. Он так привык уже. Чтобы не стеснять слишком своих новых хозяек: старшую и младшую, - он только принимал участие в застольях в урочные часы обедов, завтраков и ужинов. Зоя Валентиновна любезно согласилась готовить и на него, для чего он отвалил ей ещё, более чем достаточную, сумму денег на такие расходы.
   Зоя даже не удержалась и спросила:
   - Вы, случайно, не подпольный миллионер?
   - Нет. - Усмехнувшись, ответил Валентин Антонович. - Со временем я вам всё расскажу: кто я, что я и откуда у меня эти деньги.
  
   Прошло ещё два дня. Валентин Антонович отлаживал свою компьютерную технику, привыкал к новым условиям и старался не очень надоедать Зое и Светочке. Вечером, после ужина, когда Зоя стала заниматься мытьём посуды и приведением своей кухоньки в надлежащий вид, а Света ушла к телевизору, Валентин Антонович задержался на кухне и предложил Зое:
   - Я за эти дни так устал с этим переездом, что хочется отвлечься. Не составите мне компанию?
   - В чём?
   - В отдыхе.
   - А как мы будем отдыхать?
   - Активно, - пошутил он, - но плодотворно. И пусть это будет для вас сюрпризом и неожиданностью.
   Зоя хотела ещё что-то уточнить, но он опередил её.
   - Я надеюсь, что заслуживаю ваше доверия, так что ничего странного с вами не произойдёт. Пока Светочка будет в школе, мы успеем обернуться.
   - Так мы поедем куда-то?
   - В Павловск. Нам же надо поговорить, побольше узнать друг о друге - это же интересно. А на меня природа всегда действует вдохновляюще. Вот я вам всё и расскажу о себе, если успею.
  
   На следующее утро, проводив Свету в школу, они сразу поехали на Витебский Вокзал. Валентин Антонович захватил с собой свой, довольно внушительных размеров, походный кейс. Зоя вопросительно посмотрела на эту вещь, но вопрос задавать не стала.
   Только уже в Павловске она поняла его назначение. Они зашли в привокзальный магазинчик, и накупили съестного для своего пикника. Всё это прекрасно уместилось в кейсе. Валентин Антонович только посетовал, что придётся обойтись в этот раз соком, а не горячим кофе - на природе кофе просто не заменим.
   - А что для этого нужно? - поинтересовалась Зоя.
   - Нужно купить термос, так как мой старый лопнул. И тогда мы будем брать из дома свой чёрный кофе.
   Затем они перешли площадь, купили билеты и вошли в парк. Валентин Антонович сказал:
   - Можно, я поведу вас по своим излюбленным тропинкам - просто я не люблю гулять там, где ходит много народа, да и поговорить нам посторонние люди толком не дадут - постоянно будет что-то отвлекать.
   Зоя согласилась, и они пошли почти сразу от входа по, хорошо натоптанной, тропинке. Была осень, день не жаркий, комаров уже не было и в парке очень легко дышалось. Пройдя немного молча, Валентин Антонович произнёс, вздохнув полной грудью:
   - Как говорил один известный персонаж: "Обстановка так и располагает к хорошему разговору!".
   Зоя рассмеялась и, подумав немного, ответила:
   - Да, был такой - Николай Курочкин, кажется?
   - Точно. Честно говоря, я думал, что вы - Зоя Валентиновна, на столько молоды, что не можете помнить таких героев?
   - Во-первых, я не так уж и молода, а во-вторых, этот фильм тут недавно показывали по "ящику", так он мне так понравился, что я его запомнила, мне кажется, на всю жизнь.
   - Это удивительно!
   - А что удивительного? Он же весь дышит "русским духом" - а во мне, всё-таки, как ни как, русская душа.
   - Мне это очень приятно! Правда, я вам зубы заговариваю, а сам, ведь, обещал рассказать о себе, хотя бы кое-что.
   - Почему кое-что?
   - Потому что всё рассказывать - жизни не хватит, да и ни к чему это всё. И вам не всё будет интересно, да и мне ворошить старое не очень-то хочется.
   Тропинка, по которой они шли, хоть и была достаточно утоптанной, но узость её не позволяла идти рядом. И они дальше прошли молча, пока не вышли на боковую аллею. И первой заговорила Зоя.
   - Валентин Антонович, для начала вы просто расскажите, что можно, конечно, почему вы один?
   - Вот эта-то, пожалуй, и будет самая длинная история. Но, раз я обещал, придётся обещание исполнить. Только дайте, Зоенька, мне немного времени собраться с мыслями, да ещё и вдохновения бы не мешало б.
   - Конечно - конечно. - Согласилась Зоя и отвернулась, скрывая невольную улыбку. Уж больно необычно ласково прозвучало её имя в его устах. И это так подействовало на неё, что она никак не могла с собой справиться.
   А Валентин Антонович шёл рядом, осматривая деревья, небо, дорожку, словно что-то вспоминая. Этот парк был любимым местом для него. Он часто здесь бывал и исходил его по всем возможным направлениям. Сейчас природа парка привычно входила в него всей своей впечатляющей массой. Через какое-то время обязательно должен наступить тот духовный баланс, ради которого он приезжал всегда сюда. И вскоре так и произошло. И появилось желание говорить - изливать душу, как он всегда в шутку называл такие беседы. В них никогда не было места лукавству или откровенной лжи - разве что, в шутку.
   К его удивлению, весьма приятному, Зоя тоже шла молча и в ней, похоже, шла та же работа. Она щурила глаза, рассматривая капли на веточках деревьев, то её внимание привлекал необычной раскраски лист. Ей тоже здесь нравилось и это сейчас и соединяло их уже в одно целое.
   И так, почему я один? - нарушил, наконец, молчание Валентин Антонович. - Это и очень просто, если судить по-обывательски, и весьма-весьма сложно, если попытаться подвести, хоть какую-то, научную базу.... Если действовать по первому варианту, то не сошлись характерами, хотя и прожили почти 20 лет. Если попытаться рассмотреть всё с научной точки зрения, с точки зрения психологов и социологов, то всё обстоит гораздо сложнее.
   Они уже прошли мимо павильона и свернули в боковую аллею. Наблюдая за Зоей, Валентин Антонович заметил, что здесь она ещё не была. Зоя с интересом рассматривала, буквально, каждый куст, каждое дерево. И он продолжал.
   - Знаете, Зоенька, меня мама моя готовила к семейной жизни. Она обучала меня всему тому, что могло бы мне пригодиться потом. И я ей очень благодарен за это. Благодаря её стараниям, я стал иначе смотреть на женщин, на их трудности в жизни, на их особенности, - и со всем этим вместе относиться к ним с особым уважением и пониманием. Но даже это мне не помогло.
   -Но почему? - искренне удивилась Зоя.
   - Видимо, настолько разными мы были - это одно обстоятельство, а второе - я, к сожалению, не встретил встречного понимания. Вся наша совместная жизнь была игрой в одни ворота. Я всё время уступал, уступал, даже частенько против собственной совести и самых элементарных принципов. А иначе мир в семье было не удержать. Да - это так. Судьба наградила меня такой особой, что для описания всех обстоятельств наших отношений нужно было бы написать целый роман.
   - А как это всё выражалось?
   - Неужели вам хочется слушать о чужих неудачах. Ведь, если честно, мне говорить об этом, желания нет никакого.
   - Валентин Антонович, но ведь вы как бы обещали рассказать о себе?
   - Правда? Так и говорил, что расскажу? - слукавил Валентин Антонович.
   - Вот так-так! - Воскликнула Зоя, делая удивлённый и возмущённый вид.
   - Эх, погода какая! - Воскликнул Валентин Антонович.
   - "Так и располагает к хорошему разговору!" - подхватила Зоя.
   - Вот именно - к хорошему, а вы меня хотите заставить говорить о том, что мне не приятно даже вспоминать.
   - Зачем же мы тогда сюда приехали?
   - Да погуляем и просто поговорим. Смотрите, как в этом парке хорошо! А цвета какие! Я, конечно, не знаю, но на меня это всё так действует, что ни о чём неприятном думать не хочется. Здесь начало вечности. И стоит только поднять глаза, она перед нами: вечная и бесконечная, таинственная и пока недосягаемая. Ею можно только любоваться, думать о ней, сравнивать свои невзгоды с невероятным пространством и временем.
   - Это правда, - согласилась Зоя, - ещё несколько дней тому назад мне хотелось умереть.
   - Ну, что вы, Зоенька?!
   - Да - да! Если бы мне судьба не послала вас, наверное, так бы и случилось.
   - Но почему?
   - Да, ведь, я простояла тогда больше часа там, в метро - думаете, хоть одну книжку у меня купил кто-нибудь?.. Как бы не так. Я просто в отчаянии была.
   - А как у вас возникла мысль вообще заняться этим?
   - Да соседка моя посоветовала. Она, правда, газетами торгует. Берёт на Московском вокзале и потом где-нибудь торгует.
   - А почему же вы тогда детскими книжками стали торговать?
   - А это уже посоветовала та женщина, которая выдаёт газеты. Она сказала тогда, что газетами все торгуют, да и выручка маленькая - только одиночкам и хватает, чтобы не умереть с голоду. А книжки, всё-таки, подороже. Я и послушалась её.... А кстати, вы же так и не взяли книжки. Деньги-то уплатили, а книжки мне оставили.
   - Ну, Зоенька, мне-то они зачем? Я, ведь, так только для того, чтобы был повод познакомиться и поговорить, чтобы помочь, если смогу.
   - Выходит, я вас заинтересовала?
   - Ваша беда, Зоенька, тогда - она, ведь, у вас на лице была "большими буквами" написана.
   Зоя резко отвернулась, едва сдерживая слёзы.
   - Не смущайтесь. В этой жизни, я думаю, я не первый и не последний - вызвался помочь. Мы же, как никак, - люди.
   - Значит, сама я вам нисколько не понравилась? - С деланным кокетством спросила она.
   - Вы меня провоцируете, Зоенька, а зря - делаете только больно. Между нами такая пропасть!
   - Какая?
   - Ну, хотя бы возрастная.
   - Вот ещё! А вы что, себя уже в старики записали.
   - В нашей жизни всё относительно. Так что - давайте не будем пока трогать эту тему.
   К этому времени, как-то незаметно, они подошли к мостику через Славянку. Мостик был в глубине парка, уже довольно старый. Вместо нормальных перил были вставлены обыкновенные берёзовые жерди. Зоя остановилась на мосту и огляделась вокруг.
   - А ведь я здесь никогда не была. Удивительно! Даже и не знала, что парк такой большой.
   - Да, он довольно большой. А мы сейчас, как раз, идём по его периметру. Здесь даже в выходные дни значительно меньше народу, чем в центре. И здесь спокойнее - думается лучше.
   Они ещё молча постояли на мосту и, так же молча, пошли дальше. Как-то так получилось, что оба молчали, хотя каждый о своём. Валентину невольно вспомнились слова из песни:

"Не спугни очарованье

Этих тихих вечеров,

Ведь порою и молчанье,

Ведь порою и молчанье,

Нам понятней, нам понятней,

На понятней всяких слов..."

   Зоя впервые сейчас пребывала в таком очаровательном внутреннем равновесии мыслей и чувств, когда ничто не нарушает этот удивительный баланс. Наоборот, каждая мелочь только добавляет новые краски и новые ощущения. Парк ли так на неё подействовал, или этот странный, но удивительно симпатичный человек, шедший рядом. Она уже почему-то не могла назвать его старым, да и что за старость, в самом деле, в пятьдесят лет?
   Короткие реплики, замечания, обращения, как к давнему другу - всё сразу изменило в их отношениях. Так переговариваясь обо всём понемногу, а в общем-то - ни о чём, они незаметно дошли до "Хоровода берёз". Это небольшая поляна, обсаженная вокруг разными деревьями, а в центре её посаженные по кругу берёзки. Вокруг них вилась дорожка, на которой стояли скамеечки.
   - Посидеть бы? - взмолилась Зоя.
   - А мы, собственно, пришли туда, где я всегда устраиваю маленькую "перехватку" - пью и закусываю, как положено "джентльменам".
   - А леди можно присоединиться к джентльмену - она так проголодалась, что готова съесть всё, вместе с кейсом?
   Валентин Антонович засмеялся и сказал.
   - "Милости прошу" леди присесть. - Он смахнул несколько листьев со скамейки и пригласил сесть Зою.
   Они ели душистую, тонко нарезанную колбасу с булочками, запивали всё соком через трубочки и чувствовали сейчас себя, словно на "Седьмом небе". Тут же вертелись Павловские попрошайки (белки). Как ни странно, но Зоя была удивлена таким неожиданным нахальством этих зверюшек. А Валентин Антонович пояснил:
   - Они уже привыкли ко мне, так как я всегда им что-нибудь кидаю. Надо будет Светочку в воскресенье привезти сюда. Правда здесь будет многовато народу, но, если пораньше, то мы успеем дать ей возможность пообщаться с белками. Думаю - ей будет интересно.
  

***

  
   Уже лёжа в постели и чувствуя, какой она стала приятной из-за усталости, Зоя одновременно вспоминала все детали их поездки загород. Как всё было удивительно и просто, но, вместе с тем, так замечательно и необычно. Словно она слетала только что в космос и яркие впечатления никак не давали ей заснуть.
   Валентин Антонович тоже долго не мог заснуть. Совершенно неожиданно стало приходит что-то новое в его жизнь. Что это было - он ещё не знал. Было просто хорошо и всё.
   Поездка же вместе со Светой превзошла все ожидания. Они встали пораньше - не так, как обычно в будние дни, и приехали в Павловск тогда, когда ещё посетителей в парке почти не было. Ленинградцы так рано не приезжают в выходные дни. Тем же путём добрались до "Хоровода берёз" и тут-то и начались Светочкины восторги. Валентин Антонович ещё купил пакетик орешков, так белки, похоже, сбежались со всей аллеи за таким лакомством. Света так смеялась, что Зоя не удержалась и сказала тихо Валентину Антоновичу, что никогда не слышала, чтобы Света так смеялась: громко и восторженно. Она всегда такая сдержанная, а тут, словно что-то прорвалось в ней.
   А белки так осмелели, что стали сами доставать орешки из кармана её курточки. Такое нахальство этих прытких животных вызвало просто небывалый восторг девочки. Она долго потом не могла успокоиться, и едва удалось её уговорить поесть самой. Она ела совсем не понимая и не чувствуя, что ест, а на её милом личике горели восхищённые глаза и улыбка не угасала ни на минуту.
   В свою очередь Зоя и Валентин Антонович любовались Светой, тем, как она живо воспринимала общение с природой. Эту поездку Светочка вспоминала потом всю неделю и разговоры все вела около и вокруг этого события. И начинала она их, примерно, так: "Мама, а как это они...", или "мама, а почему они..." и т.д. Мама-Зоя сама многое не понимала, так как тоже впервые всё это увидела. Одно ей только было ясно, что всё это теперь как-то тесно связано с Валентином Антоновичем.
   И хотя он старался не очень надоедать своим хозяйкам, занимаясь с компьютером почти весь день, лишь иногда выходя из своей комнаты или на прогулку, всё равно, обе уже считали его полноценным членом их семьи и без него не представляли своё существование. Произошло это как-то незаметно и сразу у обеих его хозяек: старшей и младшей.
   Его обещание, рассказать о своей неудавшейся семейной жизни, так и повисло в воздухе. Но Зоя больше не приставала к нему с расспросами. Она даже всё чаще стала ловить себя на том, что не хочет ничего знать из той жизни их постояльца, их "палочки-выручалочки". К ней вновь вернулось спокойствие, которое было до "перестройки". Особенно, когда они, однажды вечером, пока она мыла посуду на кухне, поговорили обо всём откровенно с Валентином Антоновичем. Разговор начала она.
   - Конечно, Валентин Антонович, с вашим появлением у нас многое изменилось в лучшую сторону, но вы, ведь, вечно не будите нас содержать, так?
   - Как получится.
   - Нет, всё-таки, скажите, какими расходами вы располагаете, чтобы так щедро платить нам?
   - Видите ли, Зоенька, я бывший военный - теперь в отставке, на пенсии. Кроме этого, мы с женой, когда разводились, продали наше всё совместно нажитое недвижимое: трёхкомнатную квартиру, хорошую дачу, машину. Затем, она купила себе двухкомнатную квартиру и сейчас живёт беспечно, а я пока решил с этим не торопиться, так как планировал куда-нибудь уехать. Так что, Моя доля выручки, после распродажи, пока ещё цела. Некоторый запас есть, на всякий непредвиденный случай. Я обратил его в доллары, как мне посоветовал мой знакомый из банка, что на канале Грибоедова.
   - Ого! Где у вас знакомые.
   - Да просто у нас дачи были рядом. Я ему дачу-то свою и продал. Он для дочери купил.
   - Понятно. Но я, собственно, хотела посоветоваться с вами - мне же нужно искать работу, стаж зарабатывать, да и вообще....
   - Разумно, - поддержал её Валентин Антонович. - Обычно, в таких случаях, обращаются к знакомым. У вас нет таких, кто мог бы в этом помочь?
   - Из хороших, реальных, знакомых у меня, пожалуй, только вы.
   - Ну! Спасибо! - Смутился Валентин Антонович. - Но всё-таки серьёзно. Вы до этого кем работали?
   - В биологической лаборатории, сразу после биофака. Но нас уже давно распустили.
   - Да.... Ох, и времена начались!? - Посочувствовал Валентин Антонович.- А сейчас процветает только торговля, так что - самое реальное - попытаться устроиться туда. Среди торгашей у вас нет знакомств?
   - Да есть одна. Правда, мы с ней давно не виделись. После окончания школы наши дороги разошлись: я на биофак, а она прямиком в торговлю - работает в "Гостином Дворе".
   - Зоенька, у вас сейчас нет необходимости хвататься, за что попало. Побывайте в разных местах. Может быть, что-то подходящее себе и подберёте. А может быть, вам замуж выйти за обеспеченного?
   - За вас?
   - Ну, что вы? Я о таком даже и мысли не допускаю. Я просто уверен, что вы сможете украсить любую семью - а куда уж мне?
   - Спасибо, конечно, но я самая обыкновенная...
   - Если бы это было так, я бы на вас и внимания не обратил тогда в метро. - Неожиданно признался Валентин Антонович.
   Зоя молча продолжала заниматься посудой некоторое время, а потом, вдруг, произнесла:
   - Значит, я вам чем-то всё-таки приглянулась?
   Вопрос был недвусмысленным и бил прямо в цель. Валентин Антонович невольно вспомнил, что "женщины шутят всерьёз". Ему даже стало жарко. Такой "атаки" он просто не ожидал. Немного справившись с собой, он спросил:
   - Я не пойму, Зоенька, вы меня провоцируете, испытываете мои истинные намерения или хотите загнать в угол?
   - А, наверное, всё сразу. - Озорно ответила Зоя. - Вместо того, чтобы объясниться мне в своих чувствах, если они есть, конечно, вы ходите вокруг да около, да ещё хотите меня сосватать за обеспеченного? Как это понимать? А вдруг такой подвернётся, и я соглашусь? Вам не будет больно или обидно.
   - Конечно, будет... - Задумчиво ответил Валентин Антонович. - Но вы и меня должны понять. Был бы я лет на 10 - 15 моложе, я уже там, в метро, все это обрушил бы на вас: и в любви с первого взгляда объяснился б, расписал бы все перспективы и ..., да что говорить попусту. Сейчас же, "командовать парадом" я уже не имею права.
   - Ну, так я тогда буду командовать, хоть и не очень умею это делать. - Выпалила Зоя и, наскоро вытерев руки о полотенце, подошла к Валентину Николаевичу вплотную, обняла его и поцеловала его так, что у него, как говорят, голова пошла кругом. А Зоя всё целовала его, прижимая к себе его голову всё крепче и крепче.
  
   Ночью Зоя сама пришла в комнату Валентина. Честно говоря, он ждал этого момента, и ждал с некоторой тревогой - не опозорится ли он. У мужчин бывает такая неуверенность, особенно, если был значительный перерыв, связанный с бездействием. Но тут всё случилось, как нельзя лучше.
   Несколько её мелких шагов босичком по ковровой дорожке, шелест сползающего халатика, - уже настроили его так, что каждый мускул в нём дрожал нетерпением. Потом она скользнула под одеяло, и дальше Валентин уже парил в небывалой высоте своих чувств. Ощущая рядом её тело, прикасаясь к нему своими руками, он всё сильнее впитывал в себя её природную прелесть. Реальность доступности её делало его сейчас самым счастливым человеком на планете.
   Видимо, нечто похожее было и с состоянием Зои. Она перестала быть Зоей и даже Зоей Валентиновной - она была просто женщиной, которая больше года сдерживала свои желания и порывы. А теперь сдерживающая плотина прорвалась, и она беспрекословно отдалась во власть мужской природе этого, ставшего таким близким и понятным, мужчины. Сейчас он был таким желанным, каким не был даже её бывший муж. И тому были очень веские причины. Она обязательно ему об этом должна будет сказать, чтобы он обрёл большую уверенность рядом с ней, но не сейчас. Сейчас она сама купалась в неге, охватившего её восторга.
   Сладостные минуты и были таковыми из-за того, что были выстраданы долгим терпением и ожиданием чего-то необычного. Все эти мысли пронеслись в её милой головке и тут же исчезли, так как наступила вершина действия этого великого природного таинства.
   Валентин Николаевич снова стал Валентином, так как чувствовал себя как раз таким молодым, каким и мечтал быть. А прелестное лицо женщины, подарившей ему эти восторги души, запомнилось ему навсегда в тот момент. Она была тоже счастлива, а счастье делает человека прекрасным.
   Впоследствии, Зоя ловила себя на том, что больше всего ей запомнились его руки, которые, касаясь её тела, вызывали в нем сильные электрические импульсы, заставлявшие всё её тело вздрагивать, как от реального электрического разряда. И вообще, она всё время думала, почему у неё с мужем такого не было? Это была загадка. И это было здорово по своей сути. Валентин явился в её жизни, действительно, как принц, подаривший ей сразу всё, чего ей так недоставало. И дело было, конечно же, не в деньгах, которые помогли, пусть временно, но решить её проблемы, которые, собравшись все вместе, чуть не раздавили её. Дело было в той восторженности её состояния, которого не было никогда.
   Как-то так получилось, что с Валентином Антоновичем было проще решать любые вопросы. Она сравнивала свой прежний брак, его нервозность, постоянную натянутость отношений, готовую в любую секунду вылиться в ссору или даже скандал. Почему это было так, она не могла себе ответить.
   Валентин же Антонович на всё реагировал спокойно, расспрашивал о деталях возникшей проблемы, потом задумывался на какое-то мгновение, после чего следовал совет, предложение или просто иногда даже не один совет, а целая вереница, которые могли бы помочь решить эту проблему. И всё..., абсолютно всё..., она могла выбрать решение сама, могла снова посоветоваться с ним - это было так приятно - решать вместе. Почему этого не было в прежнем браке? Может быть, молодость обоих мешала им понимать проблемы друг друга? Тогда правы те люди, которые утверждают, что муж должен быть старше жены, опытнее её. Сейчас она была с ними согласна на все сто процентов. И даже такая разница в возрасте её уже не пугала. Пусть, решила она, я проживу с ним столько, сколько позволит им природа, - всё это будет моё. Ни с кем, ей не было так хорошо и спокойно, как с ним. А её отчаяние ушло куда-то, и Зоя надеялась, что безвозвратно.
  
   И так, с Зоей отношения складывались, как нельзя лучше. Оставался второй бастион женской крепости - Света. Правда, поездки в Павловск несколько сгладили ершистость её характера. Судя по многим признакам, Светочка была больше в своего папу. Но Валентин решил здесь проявить такую же активность и решительность, какую продемонстрировала её мама. Которая, кстати, потом, объясняя Валентину свою решительность, пояснила, что она была продиктована двумя факторами: первый, что он ей нравился всё больше и больше, войдя в их жизнь, как совершенно неотъемлемая часть; второй - она сама поняла всю сложность его положения и решила помочь ему преодолеть эту кажущуюся преграду.
   А со Светой Валентин стал проводить больше времени. Они побывали в детском игровом павильоне, где катались на электромобиле. Потом в зоопарке. Но главное было в другом. Валентин всегда разговаривал со Светой, как со взрослой девушкой. Всегда помогал ей, как взрослой женщине, надевать пальто или курточку. Это очень нравилось Свете - она призналась в этом маме.
   В разговорах Валентин всегда вёл себя, как её товарищ. Это, в свою очередь, побуждало её быть с ним более откровенным, чем даже с мамой или, во всяком случае, так же. И однажды, возвращаясь из аэропорта, куда Валентин возил её на импровизированную экскурсию, Света осмелилась посоветоваться с ним о том, можно ли серьёзно относиться к дружбе с мальчиком в её возрасте?
   Валентин Антонович очень серьёзно ей ответил:
   - К этому всегда нужно относиться серьёзно. Именно несерьёзное отношение, особенно инфантильное, и создаёт потом массу проблем в жизни. Тебе они сейчас нужны?
   - Нет! - ответила Света и тут же спросила, - а что значит "инфантильное"?
   - Детское, ещё не взрослое. Помню, что у меня, как раз в этом возрасте были те же проблемы - очень нравилась одна девочка в нашем классе. Она была какая-то не такая, как все.
   - Красивая?
   - Сейчас я бы сказал, что скорее нет, чем красивая, но тогда она была для меня Богиней.
   - А почему так?
   - Ну, с возрастом у нас вкусы, ведь, меняются. Иногда так сильно, что до полной противоположности. То, что в юности казалось красивым, со временем становится обычным, даже невзрачным - появляется другой взгляд на вещи, на ценности.
   - Нет, у меня такого не будет.
   - Почему.
   - Да так. - Уклончиво ответила Света. - Мне так кажется.
   - Так и должно быть. Ты вот поговори с мамой на эту тему - она, я думаю, подтвердит мои слова.
   - Ой! С мамой - мне даже страшно об этом подумать. Она такая серьёзная в таких вопросах. Я и с вами-то заговорила только потому, что, как мне кажется, вы более мудрый, что ли? - Она тут же вопросительно посмотрела на Валентина Николаевича.
   - Спасибо, Светочка, за доверие! Я постараюсь его оправдать. Только мама твоя тоже очень мудрая женщина.
   - Это потому, что она вам нравится?
   - И по этому тоже. Но, как я полагаю, для тебя должно быть важно другое. Твоя мама, для тебя, единственный человек на свете, роднее которого и ближе просто нет. Она дала тебе жизнь; она вырастила тебя, лишая себя всего; и сейчас у неё все мысли направлены, главным образом, на то, чтобы ты ни в чём не нуждалась. И при этом, она настоящая красавица, могла бы давно снова выйти замуж, но не хочет тебе сделать хуже - вдруг что-то будет не так? Честное слово, хоть я - человек и посторонний, а советовал бы тебе почаще её жалеть - ей частенько бывает трудно всё решать одной. Постарайся, Светочка меня понять. У тебя замечательная мама. Она даже голос на тебя не повышает - всё старается спокойно объяснить, разве не так?
   Света кивнула утвердительно и отвернулась к окну автобуса. Ей, вдруг, действительно стало стыдно за некоторые свои выходки и капризы.
  
   Вечером, когда Света укладывалась спать, Зоя присела рядом, чтобы спросить её, как прошла их поездка в аэропорт. Света с воодушевлением рассказала о том, что ей понравилось больше всего - смотреть в бинокль, который Валентин Николаевич взял с собой. Он неожиданно вытащил его из своего волшебного кейса. Таким она его считала потому, что из него очень часто появлялись самые неожиданные, но очень интересные вещи. А в конце рассказа, Света, уже лёжа на подушке, спросила тихо мать:
   - А почему бы вам не пожениться?
   - С кем? - удивилась Зоя.
   - С Валентином Антоновичем.
   - Но ты же сама говорила, что он старый.
   - Ну, я же тогда не знала его. А ты только представь себе, что он возьмёт и уедет от нас, представляешь, как у нас снова будет скучно в квартире?
   - Да, такое вполне может быть. - Серьёзно подтвердила Зоя. - Что ж, будем снова жить вдвоём.
   - Но зачем, если есть возможность его оставить здесь?!
   - Но как же я это сделаю - вдруг он меня не любит?
   - Да любит - успокойся. - Произнесла Света эти слова и сама же рассмеялась. - Он сам мне признался, что ты ему очень сильно нравишься.
   - Хорошо, - ответила Зоя, поправляя одеяло, - я подумаю, как это всё устроить. Он, ведь, и мне тоже нравится. Просто я боялась, что ты будешь против.
   - Ах, мама, у нас никогда не было в доме человека, с которым можно было бы обо всём поговорить, и чтобы он тебя понял.
   - А Валентин Антонович такой?
   - Как будто ты сама не видишь?
   - Ну, спи-спи. Ох, и задачку ты мне задала?! - Слукавила Зоя.
   - Не мне же одной решать задачки? Постарайся и ты. - Ты же всегда мне так говоришь.
   Как они быстро теперь взрослеют, - подумала Зоя, выключая свет и направляясь на кухню.
  
   На кухне её уже ждал Валентин. Ему нравилось быть рядом с Зоей, когда вечером, она совершала свои привычные действия в этом уголке квартиры. Едва притворив за собой дверь, Зоя сказала:
   - Кажется, ты покорил мою девочку, только не знаю чем?!
   - Почему ты так решила.
   - Представляешь, она меня, вдруг, спрашивает: "А почему бы нам с тобой не пожениться?". То говорила, что ты пожилой, а тут на тебе...
   - "Устами младенца..., - обычно, - глаголет истина". Может быть нам, действительно, подумать об этом? Лично я согласен, хотя и понимаю, что не на моём месте "петь такие песни".
   - Опять ты за своё? На комплимент, что ли, напрашиваетесь, Валентин Антонович?
   - Какой тут ещё комплимент - смешно даже?!
   - А напрасно!.. Но я тебе его всё равно не скажу.
   - Вполне понятно - и объяснять ничего не нужно.
   - А что тебе понятно? Что?.. Давай так: комплименты отдельно, а свадьба - отдельно.
   - Ах, значит, вот так вот.
   - Да! - решительно ответила Зоя.- Мы же не можем жить, как бы воруя собственное счастье? Да и дочь наша скоро начнёт всё понимать. Надо что-то с этим делать?!
   - Действительно, - подхватил Валентин, - и совета-то спросить не у кого...
   Закончили они свою словесную перепалку уже в постели, когда Светочка уже давно спала, ничего не подозревая.
  
   На следующий день, когда Света пришла из школы, мама её была дома одна. На её вопрос: "А где Валентин Антонович?" - она ответила с искренним беспокойством:
   - Уехал утром и до сих пор: ни звонка, ни самого - может быть, случилось что?
   - Я же говорила тебе,- подхватила Света, - что всё может случиться.
   - Не пугай меня Светик - я и так вся испереживалась.
   - Значит, ты тоже его любишь?
   Мама-Зоя только вздохнула, как тут же раздался дверной звонок. Светочка кинулась открывать. У входа стоял Валентин Антонович с пакетами в одной руке, и с цветами - в другой.
   - Простите, Светочка, у меня руки заняты, и ключ не достать.
   - А мы уже думали, что с вами что-то случилось? - весьма сдержанно произнесла Света, скрывая, как могла, свою, рвавшуюся наружу, улыбку.
   Валентин Антонович разделся, и обе дамы замерли в невольном восхищении. Валентин Антонович был в строгом костюме, в котором он, весьма недурно, смотрелся. Зоя была просто сражена видом этого мужчины. От стрижки до ботинок - всё было на самом высоком уровне вкуса и соответствия фигуре. Не менее её была поражена и Светочка, и вопросы сами вырывались из неё - она не в силах была их сдержать.
   - У вас, наверное, сегодня день рождения?
   - Почти! Я бы сказал второго рождения на свет. - Ответил загадочно Валентин Антонович и тут же проследовал в комнату. Дамы за ним. Он положил пакеты на диван и, повернувшись к ним, обратился сначала к Зое.
   - Разрешите, Зоя Валентиновна, обратиться к вашей дочери с нижайшей просьбой?!
   Зоя смогла только кивнуть утвердительно - настолько подействовал на неё этот, затеянный Валентином, обряд. А Валентин Антонович, отделив один букет цветов, которых оказалось два, преклонил колено перед Светой и торжественно произнёс:
   - Разрешите, уважаемая Светлана Сергеевна, просить руки вашей милой матушки - Зои Валентиновны?!
   Зоя не могла сдержать слёзы, а Света сглотнула некое подобие маленького комочка смущения, внезапно подкатившего к её горлышку, и, как могла, тоже торжественно, взяв букет, произнесла:
   - Я очень рада этому событию и я разрешаю вам обратиться к моей маме!
   Зоя уже не могла сдержать слёз и разрыдалась так, что Валентин Антонович и Света еле-еле её успокоили. Когда первые впечатления неожиданного обряда немного улеглись, Зоя произнесла:
   - Никогда не думала, что это может быть так трогательно?!
  
   Через месяц они получили брачное свидетельство. Этот факт, по всеобщему семейному согласию, был отмечен в тесном семейном кругу. Что касается Родителей новобрачных, то у Валентина Антоновича их уже не было, а Зоины родители работали далеко на Севере, и их выход на пенсию уже проходил в новых, перестроечных, условиях. И они приняли решение остаться там, где были все их друзья и сотрудники.
   Так что, главным распорядителем на этом праздничном ужине была Света. Ей очень нравилось быть взрослой. Ей очень нравилось, когда её суждения принимались должным образом: внимательно и серьёзно.
   На следующий же день молодожёнов снова потянуло в Павловск, на природу.
   День выдался чудесный. Зима не торопилась. Снегу ещё не было. Был только лёгкий морозец - градуса три. К чёрному кофе они присовокупили ещё осьмушную бутылочку коньяка, если будет холодно. И пошли по своим привычным уже аллеям. И Валентин Антонович решил всё-таки немного рассказать о прежней своей семейной жизни. Решил потому, что обещал. Решился потому, что их нынешняя семейная жизнь сразу же пошла по-другому.
   - Ещё задолго до того, как мы, всё-таки, расстались, я часто думал, что, если нас разъединить, и рассматривать каждого в отдельности, то каждый выглядел бы нормально. И так оно и было. В глазах людей, знавших нас, у нас было всё нормально. Но вместе - был какой-то сплошной антагонизм, который то скрыто, то явно раздирал наши отношения и лишал спокойствия и душевного равновесия.
   - Ужасно сложно! - прокомментировала Зоя. - А попроще?..
   - В том-то и дело, что попроще я и не смогу ничего объяснить. Вот у нас с тобой отношения ясные и простые. Можно спокойно решить любой вопрос, любую проблему. Там всё было иначе. И я совсем не хочу нагружать тебя подробностями. Скажу лишь, как мне жилось в той семье. Очень хорошо, что квартира у нас была трёхкомнатная - у меня была своя комната. Очень скоро я понял, что спорить или, не дай Бог, возражать совершенно бесполезно, хотя поводов было предостаточно.
   - А кто она по гороскопу?
   - Лев.
   - О-о! Тогда всё понятно. Имела и я дела с представителями этого знака. И действительно, особенно тяжело с женщинами-львицами, да ещё которые на руководящей работе - тут уже - "глухой номер"....
   - Но здесь ещё, видимо, было дело ещё и в воспитании. В их семье отец был вроде мальчика на побегушках. Мать командовала им, как хотела. Почему так - я не знаю. Но три дочери унаследовали материнские манеры верховодить - у всех троих неудачно потом сложилась семейная жизнь. Они все трое остались одинокими, и очень быстро. Я задержался дольше всех. Правда, я вскоре понял, что с ней спорить бесполезно; говорить, особенно откровенно, опасно - она всё может перевернуть и потом, при случае, всё вывернуть наизнанку и обрушить на мою же голову. Пришлось потихоньку уйти в себя, как говорят, закрыться в своей комнате, под предлогом работы над книгой. И, кстати, всё получилось, как в рассказе "Зелёная лампа" Александра Грина - знаешь такого?
   - Помню. Когда возник клуб "Зелёная лампа", мне было любопытно, почему его так назвали. Мне тогда знакомая подсказала, что есть такое произведение. Я, конечно, раздобыла и прочла. Но у него, как оказалось, столько интересных произведений - просто я не сталкивалась с ними, как-то так получилось. Потом он произвёл на меня очень сильное впечатление. Может быть, оттого, что его всегда рекомендуют для юных читателей, а я прочла уже, будучи взрослой, когда носила Свету в себе. Но у меня впечатления были очень яркие - буквально от всего, что удалось прочесть.
   - Надо же, как удивительно! Я тоже его прочёл..., нет, не так, - начал читать уже, когда окончил училище и служил офицером. И во мне проснулась страсть к сочинительству.
   - Так вот почему ты так рано на пенсию вышел?
   - Да, 25 лет отслужил и ушёл в отставку.
   - Так вот, добровольно затворившись в своей комнатёнке, я стал больше читать, продолжил записи в свой дневник. Они становились всё значительнее. По сути дела, это был мой единственный "собеседник", которому я доверял все свои мысли и чувства - мой дневник. Постепенно я всё больше привыкал быть один. Все, разрозненные ранее, мысли приобретали стройность системы. Словом, мне одному стало лучше, чем с теми, с кем связывали меня родственные узы.
   - Ну, а дети?
   - Сын. Это особый разговор, хотя отношения с ним полностью укладываются в общую картину наших отношений с женой. Будучи очень ревнивой, она, даже не замечая этого, восстановила сына против меня. В самом начале отношения с ним складывались у меня самым наилучшим образом. Когда я задерживался на службе, он начинал скучать, буквально вис на окне, чтобы увидеть поскорее, как я иду домой. И это стало вызывать какую-то скрытую зависть моей супруги. Ведь, когда приходила с работы она, мы обязательно в это время были увлечённо заняты чем-нибудь: рыбками, конструктором, или рисовали один и тот же предмет, или занимались домашними делами - я всегда находил, чем его не просто занять, а увлечь. И она начала скрытую работу по разрушению наших отношений, совершенно не задумываясь о последствиях. Что-либо объяснить, предостеречь её, мне так и не удалось. В итоге, сын стал сторониться меня, но и к ней у него особого расположения не возникло - не было почвы для этого. И он стал всё больше времени проводить с друзьями, а чем это кончается, я полагаю - ты и сама знаешь.
   - Теперь понятно, почему ты не решился рассказать об этом в первый раз. Я тогда могла бы и не понять трагизма всего этого. Сейчас, узнав тебя, я всему этому верю безоговорочно. И, понимая всё это, у меня невольно вертится на языке вопрос...
   - Почему я столько лет терпел всё это?.. Трудно ответить однозначно на этот вопрос, да и не принято говорить о своей любви, пусть и далёкой, ушедшей, в присутствии другой женщины. Так что...
   - Да это и так понятно. Теперь, именно теперь, я могу понять, как ответственно и пылко ты можешь любить. Я постараюсь, милый Валюша, тебя не огорчать. Хотя бы для того, чтобы не потерять тебя. Я, ведь, думала, что таких мужчин вообще не бывает, которые могут понимать женщину, её заботы, проблемы. Я очень благодарна тебе за всё: что вернул меня к жизни; что принял нашу с дочерью жизнь, как свою; за твою готовность помогать в любой ситуации. Спасибо тебе, Родной!
  
   Уже сидя на скамеечке, возле "Берёзового хоровода", они разговорились о перспективах. Светочка подрастала и, сама собой, напрашивалась мысль о том, чтобы поменять квартиру. И хотя у Светы пока была своя комната, но такая же была нужна и Валентину Антоновичу для его работы. Он уже написал ряд произведений, уже имел свой сайт в Интернете, словом, увлечённо работал. Зоя уже не торопила его своими расспросами об этом - она уже поняла, что придёт время, и он сам всё расскажет.
   Договорились поменять квартиру на трёхкомнатную с доплатой. У Валентина Антоновича, как раз имелась сумма денег, пригодная для такой операции. Эта сумма была всем тем, что осталось от его прежней семьи. Чуть раньше, когда эта мысль приходила ему в голову, становилось очень грустно и обидно. Теперь, всё стало по-другому. И он был рад, что набрался смелости сделать такой решительный шаг - уйти из семьи в таком возрасте, когда уже большинство думает о том, как уютнее встретить старость. А главной причиной его ухода было желание сохранить себя, не растерять своё "Я" в мелких обывательских дрязгах.
   Зоя так же высказала своё решение обратиться в агентство занятости, чтобы попытаться найти что-нибудь более подходящее для её натуры, чем торговля. Валентин Антонович, был восхищён и её решением, и ею самой. В его жизни всё стало другим: жена, с которой он просто не сводил глаз; дочь, которая быстро взрослела, вызывая восхищение и удивление одновременно; дом, в который тянуло; да и сам он стал ощущать собственную значимость в их жизни - он стал кому-то необходим. Значит, не был авантюрой его уход из семьи, существовавшей столько лет, против всех правил природы. Ему удалось вернуть самого себя. Столько лет какая-то сила закручивала его не в ту сторону. А теперь всё стало таким, каким мечталось и виделось ему всегда. И всего-то, для этого, потребовалось встретить человека, который проявил встречное понимание в его судьбе, в его натуре, в его привычках и склонностях.
   Уже на обратном пути, как-то так получилось, Валентину захотелось немного рассказать о своих родителях. Зоенька внимательно слушала его неторопливое повествование.
   - Они у меня были хорошими людьми - без приукрашивания. В 37-м году прокатилась волна репрессий в отношении всех тех, кто был связан, хоть как-то, с бывшими состоятельными людьми при царском режиме. Правда, дедушка мой уже тогда скончался, и его миновала "сия чаша". А мама моя была тогда бригадиром доярок в колхозе. Но, так как она была дочерью бывшего кулака, её сняли с должности, и она стала работать просто дояркой. Отец, хоть и был заслуженный человек, но тоже его с директорской должности в школе сместили, и он стал просто учителем.
   - Так вот от кого у тебя все привычки и замашки учительские?! А я-то сначала подумала, что ты сам учителем работал. Все твои приёмы: говорить, рассуждать, советовать, да и обходительность, - всё говорят, что ты был учителем.
   - Нет, Зоенька, должен тебя огорчить - не был.
   - Значит, это у тебя наследственное, от отца?!
   - И не только от него. Его мама, т.е. моя бабушка Аннуир, тоже была учительницей.
   - Как-как её звали?
   - Аннуир.
   - А кто она была?
   - О!.. Об этом нужно отдельно рассказывать. Дай уж я тебе доскажу, хоть одну историю.
   - Хорошо-хорошо! Так что же потом?
   - А потом, грянула война. Папа сразу пошёл добровольцем на фронт. А, через год уже вернулся, но без ноги и возле лёгкого у него был осколок. Его потом извлекли, но..., то ли сделали неудачно операцию, то ли там повреждение было сильным, а только он стал болеть с тех пор. Его, правда, лечили везде, где только могли: и здесь на Каменном острове, в госпитале для лётного состава, и в Ялту посылали в санаторий РКК, а всё равно он вскоре умер. Правда, я успел родиться до его смерти. Потом, после войны, жизнь была трудной. Меня в Суворовское училище направили, а с мамой осталась сестрёнка старшая.
   - А где она сейчас?
   - Она вышла замуж за моряка торгового флота и плавает с ним радистом.
   - Как здорово! Какие все у вас видные люди!
   - Зоенька, нам родители привили стремление к учёбе - вот мы все и вышли на заметные места в обществе.
   - А как же умерла мама твоя?
   - Простудилась. Зимой принимала отёл. Что-то там не получалось долго. Она вспотела вся, разделась, а, когда оделась снова, уже, видимо было поздно. Зимы в Сибири, знаешь, какие беспощадные. Она и проболела-то всего с полгода и так и не спасли.
   Зоя представила себе, сколько пришлось пережить её Валентину Антоновичу и ей стало очень грустно. Ещё больше сблизила их эта беседа. Она даже не стала больше спрашивать ни о чём, хотя вопрос о бабушке - Аннуир и вертелся у неё на языке.
   Ничего, решила она, всему свой черёд.
  
  
   Валентин Антонович и Зоя почти сразу приступили к поиску возможных вариантов для реализации их планов по обмену квартиры и работы для Зои. Но, буквально, через два дня после их поездки в Павловск, к ним наведался неожиданный гость. Он явился утром, около десяти часов, когда Светочка была, как всегда, в школе.
   Гостем был солидный, по возрасту, мужчина. Ростом он был с Валентина Антоновича, голова почти белая от седины и на вид ему было лет 65 - 70. Но Валентин Антонович сразу уловил в госте иностранный стиль в одежде и не ошибся. Гость заговорил первым, когда перед ним открылась дверь:
   - Простите, здесь живёт Валентин Антонович Ордин?
   - Это я. - Ответил Валентин.
   - Тогда я к вам.
   - С кем имею честь?..
   - Я конечно же представлюсь, хотя моё имя и фамилия вряд ли что-то вам скажут. Меня зовут Виктор Аронович Смидович. И я приехал из Австралии.
   - Валентин выразил изумление, но с не меньшим удивлением выглянула из комнаты и Зоя Валентиновна.
   А гость заулыбался, видимо довольный эффектом неожиданности, и продолжал разъяснять ситуацию.
   - Валентин Антонович, если вы тот человек, который мне нужен, то мы с вами, в некотором роде, родственники. Ведь, если я не ошибся, вы - потомок русского купца Петра Ивановича Ордина?
   - Совершенно верно, - подтвердил Валентин, - я его правнук.
   - Всё правильно! Наконец-то! Вы его правнук по линии Семёна Петровича Ордина, а я - внук по линии его сестры Елизаветы Петровны. Иными словами - я ваш, как бы, двоюродный дядя.
   - Вот так сюрприз! - воскликнул Валентин Антонович и пригласил гостя в квартиру.
  
  
   Валентин Антонович и Зоя почти сразу приступили к поиску возможных вариантов для реализации их планов по обмену квартиры и работы для Зои. Но, буквально, через два дня после их поездки в Павловск, к ним наведался неожиданный гость. Он явился утром, около десяти часов, когда Светочка была, как всегда, в школе.
   Гостем оказался солидный, по возрасту, мужчина. Ростом он был с Валентина Антоновича, голова почти белая от седины и на вид ему было лет 65 - 70. Но Валентин Антонович сразу уловил в госте иностранный стиль в одежде и не ошибся. Гость заговорил первым, когда перед ним открылась дверь:
   - Простите, здесь живёт Валентин Антонович Ордин?
   - Это я. - Ответил Валентин.
   - Тогда я к вам.
   - С кем имею честь?..
   - Я конечно же представлюсь, хотя моё имя и фамилия вряд ли что-то вам скажут. Меня зовут Виктор Аронович Смидович. И я приехал из Австралии.
   - Валентин выразил изумление, но с не меньшим удивлением выглянула из комнаты и Зоя Валентиновна.
   А гость заулыбался, видимо довольный эффектом неожиданности, и продолжал разъяснять ситуацию.
   - Валентин Антонович, если вы тот человек, который мне нужен, то мы с вами, в некотором роде, родственники. Ведь, если я не ошибся, вы - потомок русского купца Петра Ивановича Ордина?
   - Совершенно верно, - подтвердил Валентин, - я его правнук.
   - Всё правильно! Наконец-то! Вы его правнук по линии Семёна Петровича Ордина, а я - внук по линии его сестры Елизаветы Петровны. Иными словами - я ваш, как бы, двоюродный дядя.
   - Вот так сюрприз! - воскликнул Валентин Антонович и пригласил гостя в квартиру.
  
   Конечно, впечатление от наших квартир, произведённые на австралийского дядюшку, тут же отразились на его лице. Но он постарался скрыть их, хотя внутри себя он отметил, что правильно сделал, что разыскал своего российского родственника.
   Пока Зоя Валентиновна накрывала на скорую руку чайный стол на своей маленькой кухоньке, гость разделся и прошёл, внимательно осматривая жилище, по всей их квартире, после чего произнёс:
   - Н-да! Всё прекрасно! Всё замечательно!
   Валентин Антонович, естественно, не понял, что это всё означало. Он просто сопровождал гостя молча и невольно следил за ним, строя разные догадки - что могло заставить этого господина разыскивать его? Даже если они и состояли в некотором родстве - что из того?
   Ситуацию, естественно, вскоре разъяснил сам гость. Виктор Аронович поведал историю, из которой стало ясно, что Пётр Иванович Ордин, прибывший в начале 1917-го года в Америку, долгое время не мог найти подходящее дело. По своей природе он был признанным купцом, а к тому времени в Америке процветали, в основном, те, кто занимался производством товаров - торгаши как бы отошли на второй план - больно уж много их туда приехало. Но он явился туда с приличным состоянием, так что какое-то время мог позволить себе, пусть и усиленный, но терпеливый поиск того места в американском бизнесе, которое подходило бы ему по нраву и по наклонностям.
   Случай такой подвернулся. Одна крупная, мясоколбасная фирма предложила ему выехать в Австралию и быть там постоянным закупщиком скота для их мясного производства.
   И Пётр Иванович не был бы купцом, если бы, через несколько лет, не завладел бы всей мясо-закупочной системой на австралийском континенте. Конечно же, ему помогал его собственный капитал, вывезенный им из России, когда он её покинул. А пошёл он на это после разговора со старшим сыном, который сумел доказать ему, что все революционные беспорядки в тогдашней России обязательно должны будут привести к смене власти и системы в целом.
   И там, в Австралии и обосновались Ордины. Только Елизавета Петровна вынуждена была выехать на учёбу в Европу, где и вышла замуж за Моего отца - Арона Исааковича Смидовича. Он был её импресарио, и они вместе колесили по странам Запада с концертами. После же моего рождения в 1922-м году, отец, правда не сразу, стал продюсером, модных тогда, вокально-инструментальных ансамблей. И продолжалось это до тех пор, пока он не познакомился через свою бесшабашную молодёжь с героином. Оказалось, что, именно, ему он просто противопоказан. И отец вскоре умер. Но мама моя тоже была слаба здоровьем и пережила его всего на пять лет.
   Жизнь моя пошла не лучшим образом. Я уехал к деду. Он всё старался меня пристроить к своему делу, но во мне коммерческая жилка умерла, видимо, со смертью отца - Арона Исааковича. Не было у меня ни желания, ни старания. Да и дела деда шли всё хуже и хуже. Появилась какая-то фирма более мощная и богатая, которая постепенно прибрала к своим рукам всё его дело.
   То ли от досады, то ли от тоски, но он вскоре просто зачах и оставил этот Мир. Через год и бабушка последовала за ним. Я остался один с небольшим остатком средств в банке. Загрустил, конечно. Но вот тут-то и явился ко мне адвокат, который объявил, что в тот год, когда моя мать выходила замуж, дед положил на её имя с правом наследования сумму в 100 000 долларов в "Сиднейский Банк".
   Елизавета Петровна - моя мать, так и не трогала эти деньги, видимо приберегала для меня. И к тому времени набежала сумма, около миллиона долларов. Это несколько скрасило моё существование. Собственно, я на них и живу до сих пор.
   - А профессия у вас какая-то есть? - не удержалась Зоя Валентиновна.
   - Нет. Да и потом, всё-таки я - потомок знаменитой купеческой фамилии - мне вроде бы это, как-то, и не к лицу.
   Воцарилось небольшая молчаливая пауза, после которой уже Валентин Антонович спросил:
   - И что же вас привело к нам, если не секрет - не простое же любопытство?
   - Это верно. Я признаюсь вам, как на духу, что имею свою корысть в этом визите, но и для вас, зато, имею добрую весть. Ведь Пётр Иванович Ордин в тот год, когда выходила замуж Моя мать, положил деньги не только на неё, но и на сына своего и его потомков, т.е. на Семёна Петровича и его наследников.
   - А откуда вам это известно? - спросил Валентин.
   - Да мама мне когда-то говорила, да я и забыть успел. Только, когда явился адвокат, я у него и спросил об этом. Он, конечно, помялся, но за плату сообщил, что есть такой вклад и к нему завещательное распоряжение. Вот мне всё и не давала покоя мысль, как бы разыскать родственников. Только в СССР это сделать было трудно, да и небезопасно. Вот уж, когда грянула ваша "перестройка" я и набрался смелости, но тоже пришлось поработать, прежде, чем я, хоть что-то, узнал о семьях и судьбах моих русских родственников.
   Снова установилась молчаливая пауза. Но вот, Валентин Антонович, поразмыслив, решил уточнить:
   - Так вы считаете, что мне там тоже что-то причитается - так я понимаю?
   - Совершенно верно. И не кое-что, а около шести миллионов долларов, к тому же американских.
   - Откуда же такая сумма и почему, именно, "американских"?
   - Так вкладу-то этому уже больше семидесяти лет, а в год, как минимум 6 - 8 % - вот и посчитайте.... А "американские" я упомянул потому, что есть ещё австралийские, но дед клал в американских долларах - те дороже.
   - И что же вы хотите от меня?
   - Какой вы странный народ здесь в России!? Наши уже давно бы смекнули, в чём дело. Просто вам нужно поехать туда и оформить свои права на этот вклад, после чего благородные люди должны расплатиться с теми, кто их на это надоумил.
   - И сколько вы хотите за свою услугу?
   - Сколько сочтёте нужным, но не меньше моих расходов на ваши поиски - это же ясно.
   - И сколько это, на ваш взгляд?
   - Меня бы удовлетворила сумм в один миллион долларов. Согласитесь, что из шести - это не так уж и много за такие труды?
   - Понятно.
   Валентин Антонович посмотрел на Зою Валентиновну, которая слушала их молча, сложив руки на груди и отрешённо глядя в окно. Ни один мускул не дрогнул на её спокойном лице, словно это всё не имело к ней никакого отношения.
   На самом же деле, она вся ушла в свои неожиданные мечты и надежды. Какие перспективы, вдруг, открывались перед ними! У неё захватывало дух от полёта фантазии, но она старалась и виду не подавать, словно решала сейчас вопрос, из чего ей завтра суп сварить.
  
   Как-то так получилось, что колесо событий закрутилось само собой. Всё стало совершаться, словно кто-то уже давно продумал все действия и шаги. На каждое отрицательное заявление Валентина Антоновича тут же следовало встречное предложение своих услуг и услуг своего адвоката.
   И получалось, что к поездке в Австралию Валентин не был готов - у него не было даже международного паспорта, а на его оформление требовалось, конечно, время. Правда, их никто не торопил. Деньги, положенные его прадедушкой, лежали уже более семидесяти лет, так месяц другой полежали бы ещё, но..., зуд обладания таким состоянием уже делал своё отвратительное дело. Тем более, что дядя был готов услужить в любом виде. Да и почему бы нет? Валентин Антонович много слышал, как там, у них, отлажены все эти наследственные дела, да и Виктор Аронович не вызывал недоверия. Вся внешность его внушала спокойствие и осведомлённость в таких делах.
   И Валентин Антонович согласился на его посреднические услуги. Уже через две недели Виктор Аронович приехал с адвокатом и привёз все документы на подпись. Они съездили к нотариусу, который все подписи Валентина Антоновича заверил самым добросовестным образом, так что сомневаться в чём-то - было просто грех.
  
   Сомнения, конечно, пришли, но не через неделю или две, а месяца три спустя, когда уже совсем стало ясно, что Валентина Антоновича, мягко говоря, кинули.... И не только так, как кинули весь наш народ, а и индивидуально - лично, так сказать. И не кто-нибудь, а родственники, выходцы из, так называемой, "Белой гвардии".
   Валентин Антонович просто постарел за это время. Он ходил согнувшись и взгляд его выражал невыносимую тоску и отчаяние. И причиной стало не только несостоявшееся богатство, а те изменения, которые произошли в их отношениях с Зоей Валентиновной. Она буквально поедала его своими прекрасными глазами, которые выражали что угодно, но только не любовь и сочувствие.
   Не вынеся это, он втихомолку нашёл небольшую комнату в коммунальной квартире где-то в районе Суворовского проспекта и купил её. Затем он терпеливо выбрал момент, когда Света была в школе, а Зоя Валентиновна поехала на поиски работы. Валентин Антонович вызвал грузовое такси и, забрав своё самое основное: кресло-кровать, стол, компьютер и чемодан, - уехал, оставив записку с просьбой не искать его - так будет лучше.
   А собственно, что было искать в таком городе, если захотеть? Обычное справочное бюро, и через 15 минут - готовый адрес. Но этого не произошло. Значит, не захотела.
   Казалось бы, так красиво начавшийся роман, разрушил банальный денежный интерес. Вот когда Валентин Антонович понял, что "деньги портят человека" - особенно большие. И, как бы там не было, а такой красивой женщины больше в его жизни уже не будет, да он сам уже больше никому из них не поверит - так он решил. От этой мысли становилось совсем грустно и тоскливо, но что делать. После, мелькнувших так заманчиво, пяти миллионов долларов, ему уже не было места в её жизни с его жалкими десятью тысячами. И он ушёл из её жизни так же просто и естественно, как появился. Женщины действительно что-то стали терять и не только в его глазах. Телевизионные "свахи" стали подтверждать это изо дня в день. И делали это так выпукло и ярко, что смотреть на всё это не было нормальных сил - требовались сверхнормальные.
  
   Прошло ещё три месяца. Так же неожиданно, как и в прошлый раз, в его жизни снова появился человек незнакомый. Он извинился за беспокойство, когда Валентин Антонович вышел на свои три звонка, и представился как адвокат Кроткин. Он сообщил так же, что у него очень важное дело к Валентину Антоновичу.
   Они прошли в комнату, где адвокат Кроткин, предложив Валентину Антоновичу присесть, сообщил ему, что его дядя, Виктор Аронович Смидович, проживавший в Австралии, месяц назад скоропостижно скончался. И так как у него нет больше родственников, кроме Валентина Антоновича, то получается, что Валентин Антонович Ордин является единственным наследником его состояния, которое оценивается в семь миллионов американских долларов.
   Валентин Антонович сидел поражённый так сильно, что не мог долго говорить. Адвокат, видимо привычный к подобным ситуациям, выдержал паузу, дав своему неожиданному клиенту прийти в себя.
   Первый вопрос Валентина Антоновича был несколько неожиданным.
   - От чего он скончался?
   - Автомобильная катастрофа, в которой, кстати, погибло ещё шесть человек. Следователи, когда вскрывали его квартиру, нашли там все ваши данные и даже доверенность на какие-то денежные операции. У вас с ним были какие-то совместные дела?
   - Можно сказать и так.
   - Прекрасно. Вам легче будет вступить в наследство, так как в банке Сиднейском о вас уже знают. Вам только нужно выехать туда или оформить на меня доверенность на какие-то операции...
   При упоминании о доверенностях у Валентина Антоновича чуть дёрнулось веко, но он сдержался и спросил, за какой срок нужно успеть всё это сделать?
   - На это даётся шесть месяцев.
   - Прекрасно. Я успею сделать сам.
   Дальше Кроткин пояснил, что ему положено оплатить его услуги по поиску Валентина Антоновича. Они договорились, что, как только Валентин Антонович прибудет в Сидней, то свяжется с Кроткиным и они вместе займутся оформлением наследства.
   Так неожиданно справедливость восторжествовала, хотя и такой трагичной ценой.
  
   Несколько дней Валентин Антонович ходил под сильным впечатлением случившегося. Он стал оформлять международный паспорт и это его несколько отвлекло, но потом невольно его мысли стали возвращаться к Зое Валентиновне. Несомненно, она бы обрадовалась случившемуся, но в этой-то её радости он и видел её всю, женщину нынешнего времени, которая ни с какой
   стороны уже не вызывала в нём симпатии. Что-то важное и трагичное произошло в нём за это время. Что-то надломилось в его сознании и в его чувствах. Даже, зародившаяся за время их знакомства, симпатия к Светочке, не могла уже что-то изменить.
   Так он и вылетел в Европу, а оттуда в Австралию, где, после оформления вступления в права наследника, он и остался жить в квартире своего бывшего родственника. Тот сиднейский квартал был сплошь населён бывшими русскими, которые прекрасно хранили все русские традиции царской России. И Валентин Антонович не чувствовал себя одиноко. Все говорили на русском языке и на английском. Вскоре и он освоил английский язык. И его вхождение в русскую диаспору Австралии, прошло без больших хлопот и потрясений.
   Приняли его радушно. Его дядя был общительным и весьма известным в определённых кругах. Многие женщины мечтали тайно выйти за него замуж, но он упорно избегал брачных уз и оставался холостяком до своей трагичной кончины.
   Валентину Антоновичу рассказали так же, что, после своей поездки в Россию, Виктор Аронович разбогател и даже сменил квартиру на более шикарную. Так что сомнений никаких не было в том, что он Валентина Антоновича обманул - не постеснялся. За что и поплатился, - подумал Валентин тут же. Но он быстро его простил в душе. И это случилось как-то внезапно - он вскоре и думать о нём перестал. Тем более что там же его ждал брак с совсем юной, против него, девушкой, но которая неожиданно отдала своё сердце своему российскому соплеменнику за его необычность и непохожесть на всех остальных представителей диаспоры. Звали её Анной, как бабушку Валентина Антоновича. Именно духовно Валентин Антонович оказался куда выше всех её поклонников. С ним рядом она оживала, и ей всё было интересно, о чём бы они не говорили.
   Они вместе слетали в Россию, где Валентин Антонович оформил развод и продал свою комнату. По-возвращении состоялась и их свадьба.
   В последствии, у них родились трое сыновей. Старшего назвали Петром, среднего - Семёном и последнего - Антоном. Так что, род Ординых продолжался.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"