Аннотация: О том, как Дарья Егоровна получила письмо от мужа своего Акима Ивановича, и как его читали всем селом...
Письмо
Напиши мне письмо,
Хоть две строчки всего....
(из песни)
Дарья Егоровна была женщиной годов тридцати, статна, пышна, свежа, с выразительными глазами несусветной глубины. Взглянешь в такие - и камнем ко дну, и никакая рыбалка не поможет. Все было при ней, одним словом, огонь-баба. А коса, какая у неё была коса! Косища до пят. Густа, ой густа, тяжела, ой тяжела, такой и зашибить было недолго. Мужечёнки за ту косу её побаивались. Бояться, то боялись, ан вслед всё одно глядели: подойти страшно, а за погляд денег не берут. Да что там говорить, мужечёнки они и есть мужечёнки. Мужиков-то настоящих в селе и не было, а те, что были: кто уже своё отгулял, а у кого и сопля еще под носом не обсохла.
Настоящие мужики все были на службе. Отечеству верой и правдой служили они - настоящие мужики. А бабы ихнии, вот, как и Дарья Егоровна, жили в ожидании весточки от любого (любимого).
Аким Иваныч, муж Дарьи, нёс царску службу где-то за сотни вёрст от родимого села, далеко, а Дарья Егоровна была ему верной супругой всё это время благодаря своей крепкой женской натуре. Кажну ночь перед тем как лечь спать, молилась она за Акима, за единственную родную душу на белом свете. Детей у них еще не было - бог не дал, а родни уже не было - бог взял, вот и жили они два родных сердечка на земле вдали друг от друга в любви и верности.
А давеча пришло Егоровне письмецо от Акима. Вот шуму-то в селе поднялось. Давненько никому не приходило весточки от своего, а тут, видно, Дарья чем богу угодила, что дождалась от суженого письма.
На дворе стоял сентябрь месяц, и вокруг пахло яблоками, навозом и сеном, а в целом в воздухе витал осенний аромат, который навевал мысли о предстоящей в скором времени дождливой поре и возвращал в не так давно ушедшее лето с его зноем и разнотравьем.
Весть привезла Матрёна, баба с соседнего села, она всегда развозила письма по округе. Вот и в этот раз, завидев её телегу еще издали, бабы бросили всё и, выйдя на дорогу, ждали, когда Матрёна доберётся до них и раздаст счастливицам весточки.
Но, глядя на движущуюся телегу Матрёны, запряжённую дохлой, гнедой кобылкой, можно было подумать, что она и не торопится, а специально еле тащится, растягивая долгожданный миг удовольствия передать весточки в руки истомившихся баб. А по их лицам акромя как терпения ничего нельзя было прочесть, хотя каждая в душе последними словами ругала Матрёну. Вот оно женское самообладание.
Когда Матрёна поравнялась с бабами, никто даже не шелохнулся с места, они терпеливо ждали, только дружное 'Ну что?' вырвалось у всех сразу, на что Матрёна тут же ответила:
- Привет, бабаньки, - окинув с воза всех стоящих баб взглядом и остановив его на двух мужичках, стоявших чуть в сторонке, решив не брать их во внимание, продолжила, - Спокойно, родные. Сегодня только для Дарьки, - и запустив руку за пазуху, достала измятый конверт, на секунду задержав его в руке, ища среди стоящих Дарью. Дарья Егоровна стояла в конце и от неожиданности забыла как себя вести: то ли броситься к Матрёне, как было в последний раз полгода назад, то ли ждать пока Матрёна слезет с воза и отдаст письмо.
- Ну что стоишь Дарька, бери, - крикнул один из мужичков. - Письмо пришло, а ходить оно не умеет, - и посмотрев на своего соседа, оба загыгыкали.
Бабы, с завистью глядевшие на Дарью, чутка посторонились и разошлись в стороны. А Матрёна и не собиралась слезать с воза, она протянула письмо и ждала, поглядывая на кобылу, которая, свесив голову, уже дремала, мерно посапывая.
- Ну, долго будешь стоять, - Матрёна первой решила нарушить тишину. От её голоса спящая кобыла проснулась, и ей, видно, показалось, что уже пора уезжать, резко двинулась с места. Воз покачнулся, Матрёна чуть не упала, схватив поводья, уронила письмо на землю. Мужички, успокоившись уж было от смеха, прыснули снова:
- Во Матрёна, во даёт, только поглянь! А кобылка-то порезвее Матрёны будет!
- Цыц, сморчки, - Только и успела крикнуть на смех Матрёна весельчакам, и, не останавливаясь, развернулась, отправляясь назад.
Кто-то из баб поднял письмо и передал Дарье. Та взяла долгожданную весточку и поднесла к лицу:
- Аким.
- Что пахня? - Спросил все тот же весельчак, ища новый повод для смеха.
- Да, пахнет, - Ответила Дарья и еще сильнее прижалась к письму, закрыв глаза.
- Письма, между прочим, не нюхать нужно, его умные люди читают, а запах он у всех один, акромя навозу.
Бабка Фрося, крупная баба уже в летах, бросила ему:
- Чем лыбиться как помои на солнце, взял бы и прочел, а ржать и кобыла може, да толку.
Мужик Кузьма, первый весельчак на селе, был не из робкого десятка, за словом в карман не лез, тут же ответил ей:
- А я коли б умел, прочел бы, делов-то! А как кобыла ржать не всякий сможет, ты попробуй. - И залился дальше, пуще прежнего.
Фрося развела руками, видя что толку не будет, отвернулась от него.
Наконец Дарья опомнилась и тихим, не своим голосом произнесла:
- Ну что, бабоньки, зовите деда Василия, и айда все ко мне, читать будем.
А бабы только того и ждали. Кому что ни приходило, всегда дед Вася выручал, он на селе один был грамоте обучен, без него ни одно подобное событие не обходилось. Завидовали ему, что читать умеет, а вот учиться никто и не хотел, то ли лень было, а, может, рассчитывали, что он тыщу лет проживет, хотя возраст евоный уж за восьмой десяток перевалил. Дедок Вася всегда говаривал:
- Ну что, бабы, учиться будем, али так и безграмотными помрёте. Не сегодня, завтра отойду в иной мир, кто вам будет послания читать-то? А?
- Не волнуйся, дедуля, - Отвечали они шуткой, - мы тебя и там сыщем. Прочтёшь, куды денешься.
- Ой, бабы, бабы, - Качал головой дед, - горе с вами.
Из всех баб он с большой симпатией относился к Дарье. Называл её не иначе как Дарьюшка и ей хотел передать свой дар. Дарья и сама была не прочь, но всё как-то не получалось.
Дед как обычно лежал на печи и курил самокрутку. За этим занятием его и застали бабы
- Вставай, дедок, работа прибыла.
Дед молча слез с печи, надел калоши и нахлобучил шапку. Он уже знал, что за работа его ждёт, поэтому ни о чём не спрашивал, только бросил:
- Кому?
- Дарьке.
Услышав имя Дарья, он приободрился, что скрывать, для Дарьюшки ему втройне было приятно прочесть письмо. Он подошел к столу, приоткрыл стоявшую там коробочку, что-то достал и спрятал в карман.
- Моноклю взял, - Зашептались бабы.
Ну, если моноклю взял, значит, все - сможет прочесть. Они думали, что вся сила чтения в этой самой монокле сокрыта. Как-то даже бабка Фрося прикладывала ее к глазам и пыталась разобрать написанное, да так и ничего не поняла.
- Фу ты язви тебя, дьявольска штуковина, и как ей читають ума не приложу, - Ругалась она.
- Да тут, видать, ещё что-то нужно знать. Можа заклинанье како? - советовали ей бабы. А дед Василий, видно, знал это заклинанье, поэтому-то и читать умел.
Все собрались на кухне у Дарьи, ждали только прихода деда. Письмо чинно лежало посредине стола, и все глаза были устремлены на него. Казалось бы, какая-то бумажка с тысячью мелких крючков и завитков, а несёт в себе смысл, частичку родного и любимого, далёкого и все ж такого близкого.
- Ну что, все собрались? - сказал дед Василий, входя в избу.
- Все!
Он прошел к столу, шлепая калошами по полу, ему уже пододвинули табурет, он, кряхтя, сел, взял письмо, ощупал его со всех сторон, как доктор больного, покачал головой:
- Что-то акромя письма есть, - Аккуратно открыл конверт и заглянул внутрь. Все молча наблюдали за ним, сгорая от любопытства, в ожидании, что дед вытащит оттуда что-нибудь необычное. Дед поперебирал пальцами, вытянул желтый лист бумаги, свернутый вчетверо, а конверт положил на стол рядом и прижал локтем. Свернутый лист покрутил в руке, развернул и разложил перед собой, полез в карман, достал моноклю, вставил в глаз, взял письмо в руки и поднес к лицу.
В комнате стояла гробовая тишина, все ждали. Здесь были и бабка Фрося, и тётка Анисья, и сёстры Марья с Катериной. Дед Кузьма с дедом Филимоном присели в сторонке на лавке у печи, они уже были сурьёзны и даже не думали шутковать, ведь их запросто могли выгнать и не дать послушать письма из первых уст, что же там напишет Аким своей любе (любимой). В дверях столпилась молодёжь: это Анька - внучка Фроси, Петька с Николой, да Алёнка с Фомой. Не было только Евдокии - завистницы Дарьи, да и чёрт с ней, да еще нескольких баб и мужичков, которые решили не бросать дел, мол, все равно узнаем о чем Аким пишет, бабы языкастые, все расскажут. Вот и все их село, народу не шибко много.
- Гх, - Дед Василий закряхтел, настраивая голос, бабы вокруг зашептались, 'щас, мол, начнет'.
- Так вот, - Начал дед, - прошу не сбивать.
Это он говорил всегда перед началом чтения, дабы дать понять, что в противном случае за себя не отвечает.
- 'Здравствуй моя дорогая жена, Дарья Егоровна'. - В комнате вновь воцарилась тишина, дед читал по слогам, и все слушали внимательно, чтобы ничего не упустить, а ведь иначе можно было не разобрать смысла услышанного, - 'Я жив и здоров и того тебе жилаю'.
На лице у Дарьи появилась легкая улыбка, а из левого глаза слезинка, плавно скатилась по щеке и еле заметной капелькой упала на стол. Дарья ладонью прикрыла упавшую слезу. Но никто этого и не заметил, все были поглощены письмом.
- 'Я теперича, не то, что давеча. У меня теперича ахфицерская кровь течёт...'
- Какая кровь течёт? - Перебила тётка Анисья, - Он что, ранен что ль?
- Да замолчи ты, тетеря, - Прикрикнула на неё бабка Фрося, - типун те на язык. Жив он. Поняла? И здоров, того и тебе... тьфу..., то есть ей, жене своей желает.
- Ааа, - Анисья акнула, но так до конца и не поняв услышанного.
- 'Ты теперича не просто баба, а ахфицеркая жена'.
- Во как, - баба Фрося воскликнула, - а ты - течёоот... Эх.
- 'А поэтому не позволяй себя кликать Дарькой, а пущай тебя кажный Дарьей Егоровной кличет, как интеллигентные люди зовут'.
- Каки, каки люди? Анти..., - бабка Фрося на этот раз сама прослушала и, хотя ей было не удобно перебивать, но чтобы ничего не упустить, она прервала деда.
Тут-то тетка Анисья и решила подколоть её:
- Эх ты, тетеря, слухать надо. Тебе ж русским языком прочли: антилегедные, - еле выговорила она, - Вот.
- Да я это-то... слыхала, - Фрося решила не сдаваться, - а кто ж они такие эти антилегендные-то люди есть, шут их разберёт.
Дед Кузьма не удержался и вставил:
- Да явно не вы, - и захотел было засмеяться, но бабка Фрося злобно взглянула на него, что он тут же замер с улыбкой на лице, не в силах произнести ни звука.
Дед Василий решил растолковать темноте, кто ж все-таки такие 'интеллигентные' люди:
- Интеллигентные люди, это вроде нас с вами, только умнее, и грамотнее.
- Значит, они читать умеют, и писать и еще что-то, наверное, делать могут? - спросила Катерина.
- Да, точно, - ответил Василий. - Что-то вроде этого, да помимо, наукам всяким обучены. Культурные люди, одним словом.
Катерина посмотрела на него, не понимая до конца каким таким наукам, ежели ты писать и читать умеешь, чего еще надобно, но спросить не решилась.
- Так, читаю дальше: 'Посылаю тебе пять тыщ рублей денег'.
- Ого, - Все в один голос ахнули.
Дед взял лежащий под локтем конверт и протянул его Дарье:
- Тут деньги бери, да, спрячь подале.
Дарья взяла конверт и прижала к груди.
- 'Купи себе в дом скатёрку, стажерку с трюмой, часы с кукушкой, на дверь повесь драпу с набоями, на окне повесь тюлю с квадратной каймой, поставь растительность с широкими листьями - хвигусами звать'. - слово хвигус дед не понял. - Что за хвигус такой?
- Да и где ж его заразу взять то? - Анисья следом выразила недоумение. - У нас я что-то таких швигусов не видывала. С широкими листьями... А можа это подсолнух, а?
- Сама ты подсолнух! - Фрося усмехнулась, - Где ж ты видывала, чтоб подсолнухи в хате росли?
- А, может, где и растут, я там не была, не видала. - Обиделась Анисья.
- Вы еще в избе репу посадите. - Хихикнул Кузьма. - Чем не растительность? Проку больше, чем от подсолнуха и от этого вашего вигуса-шмыгуса.
Дарья не слушала их, она лишь попросила деда читать дальше, Василий продолжил:
- 'А себе справь юбку с прорехой донизу, чтобы было видно какая у тебя хвигура'.
Дед Кузьма не смог удержаться:
- С прорехой говоришь донизу. Что ж это будет такое. Вот бы взглянуть хоть одним глазком.
Бабка Фрося не стерпела:
- Щас одним и взглянешь, чёрт окаянный, второй я тебе высажу. - И она показала для пущего страха кулак, - Гляди у меня, ирод!
- Видал. - Кузьма толкнул Филимона в бок. - А она может.
Но Филимон дремал и не слышал того, что творилось в хате.
- '...какая у тебя хвигура. Свинью в дом не пущай, найми бабу - домработницей звать'.
- Ишь чего захотел. Ну, Аким, где ж он там про такую-то бабу слыхал? - Марья решила съязвить.
- Придержи жало, змея. - Вставил дед Василий. - Там у них в городе много чего такого, чаво у нас нет, а чем мы хуже ихнего?
Кузьма встрял:
- Да мы ж не антилягентные будем, куды нам до городу!
Василий ничего на это не ответил, только тряхнул письмом и продолжил чтение:
- 'Сшей себе пальто, на воротник пришей какую ни есть шкуру и назови мантой...'
- О, а у меня есть шкура! - Дед Кузьма всё не унимался. - Могу одолжить. Помните козла моего Петьку, что в том году сдох? Так евона шкура до сих пор в сарае у меня висит. А чем не манда эта самая. - Тут он понял, что ляпнул что-то не то и затих. Бабы искоса взглянули на него.
- Сам ты эта 'манта', - На свой лад ответила Фрося, - думай что мелешь.
- А мы что? - Дед Кузьма решил вывернуться. - Мы что слышим, то и как говорится, пишем, то есть говорим. Так на счёт козла моего, как?
Никто уже не обращал на него внимания, все слушали, что читал дед. Только дети в дверях смеялись.
- 'Да купи себе мазила, что губы мажут, а еще сходи к соседу Хфёдору, что у пруда живет, пущай он тебе окрасит волосы в гнедой свет и сделай себе причёску как у кобылы хвост, смотри не ослухайся, а то дам разводу'. Во те раз, - Дед Василий первый раз за всё время чтения остановился сам, никто его не перебивал. - Поняла Дарья, что муж пишет? Вот оно как бывает. И на что ему нужен кобылий хвост, не пойму.
- Да знамо на что, баб ихних антили... культурных там насмотрелся, а они в городе все как кобылы с хвостами вместо волос. Виляют ими, туды-сюды, да мужиков наших соблазняют. - Объяснила Марья.
Фрося взглянула на Дарью, та была краснее свёклы.
- Наш Аким не такой, скажите мужики. - Тут Фрося, прося поддержки, повернулась к сидящим на лавке Кузьме и Филимону, да, видно, апосля сама пожалела о том. А Кузьма, у него, что в голове, то и на языке, ляпнул:
- Конечно не такой, зачем ему соблазняться, когда самому кого хошь соблазнить можно. А?
Тут уж Дарья сама не выдержала:
- Да заткнёте вы свои рты болтливые, дайте дослухать.
- Правильно Дарья, так их. Завидно, вот и спорют. - Дед Василий поправил моноклю, продолжил. - 'Я ведь теперича, не то что давеча. И еще пудры на харю насыпь, будь похожей на ту, с которой я шлялся, будь интеллигентной бабой'.
- С кем это он там шлялся? - Переспросила Фрося.
- Да не с кем. - Передразнил её дед Василий. - Сиди, слухай.
- С ихнелегентными бабами, вот с кем. - Сказала, как отрезала Марья. - А ты нам дед тут про кулюторных толкуешь. Ихнелегентные это те, что шаляется с чужими мужьями. Что тут думать. И козлу ясно.
При слове 'козел' дед Кузьма оживился:
- Козлу было бы ясно, ежли б из его шкуры не сделали ... это ... воротник для пальто. Ну, вы поняли я про что. Называть не буду.
- Да ты сам как козёл. Сиди уж! - бабка Фрося уже не знала, как заткнуть Кузьму.
- Сижу, но воротником на твоём драном полушубке ни за что не буду. И не мечтай! - Гыгыкнул старик в ответ.
- Что? - Фрося аж закипела.
- Хватит дискуцировать, - деду Василию уже самому все надоели. - Гх. 'Сходи к Петру сапожнику, пущай на твои туфли набьёт длинные каблуки, ходи задом виляй'.
Дарья покраснела пуще прежнего, ей уже не хотелось, чтобы дед при всех читал дальше, и в то же время, не терпелось побыстрее дослушать письмо до конца. Удивительно, но на этот раз никто не сказал ни слова.
- 'Гармошку мою продай, а купи шляпу себе с сеткой, чтобы мухи не оправлялись на лицо'. Вот что там учудили про мух-то. Видать тяжко им там с энтим делом, что сетку придумали. - Василий был сам удивлён такому изобретательству.
- У них в городе, наверно, мухи поболе наших будут, оттого и проблемы. - Заявил Кузьма.
- А то раз ды, нет! Муха что, ей всё одно, где справлять нужду. Надень сетку, будет на сетку. - Сказала тетка Анисья.
- А у кого нет этой самой сетки, можно и на харю, что ли? - Вставил дед Кузьма.
Бабка Фрося тут не сдержалась:
- Это что, бабы, получается. Дарья будет в сетке ходить, а мы без, и мухи будут оправляться на наших харях? Так выходит?
- Да успокойся ты, всю жизнь, значит, оправлялись, ты и не замечала, а теперь вот претензию даёшь. - Дед Василий ухмыльнулся.
- Да, даю претензию! - Фрося решила идти до конца, но шустрый Кузьма смякитил это дело и сморозил:
- Мухам что ли? Пойми ты, горе-баба, муха она ж не человек, а насекомое! Твоя претензия им до одного места.
- А что насекомым положено? - Наивно спросила Фрося и оглядела всех.
- Ну, да ладно бабы, идём дальше. А то так до зари не закончу. - Василий глубоко вздохнул. - 'Купи роялю и поставь в правом углу, где теленок стоял. Полы помой и выскреби, и коврами застели, и назови гостиной. Съезди в город, обтеши ногти, маникюром звать'.
- Кто этот такой Манякур. - Еле выговорила Катерина.
- Да не манякур, а маникюрь. - Поправила её Фрося, - Я знаю, это когда ногти такие все ровненькие, без заусенец всяких. Любо глядеть. - Она мельком взглянула на свои пальцы и незаметно спрятала руки под стол, смолкла.
Дед продолжал:
- 'Сморкайся не в подол и не отмашь, а купи платок для соплей, носовым звать. Зубы чисть, какой ни есть щеткой с мылом. Разговаривай культурно, голос писк не делай. На улицу ходи, идёшь рот не разевай. Кабы с кем брешешь, падай в обмороку, и не вставай до тех пор, покуда воды на харю не нальют'.
- Дождёшься у нас пока нальют. Так и пролежишь бог знает сколько. - Выдала Марья.
- А ты что хочешь, лежи себе, да лежи. - Дед Кузьма засмеялся.
Филимон, сидящий с ним рядом, засопел, и тихонечко захрапел.
- Вот тебе пример. - Продолжил Кузьма. - Плесни ему сейчас на харю, так он тебе так влепит, что в другой раз и не захочешь. Вот и делай добрые дела апосля. - Он взглянул на Филимона, вздохнул, покачал головой и замолк.
Василий кашлянул и стал читать дальше:
- 'Знай себе цену. Покажи своё самолюбие'.
Кузьма прослушал последнее слово, завопил:
- Что там Аким пишет Дарье показать? Я не разобрал!
- Сиди, тебе показывать. - Анисья засмеялась. - Коль расслышать, не расслышал, то и разглядеть - не разглядишь.
- У тебя, может, и не разгляжу, а вот у ...- Тут Кузьма почувствовал, что может назреть большой конфликт, смолк на полуслове. - Да я ...и не шибко хочу смотреть. Видывал!
- Ну, всё, дочитываю. - Сказал дед Василий. - 'Теперича еще что, сшей нашему кобелю попону, купи аркан и ходи с ним гулять. Не забывай зонт и радикулю'.
- Что кобель, жеребец что-ли. - Фрося засмеялась. - На кой черт ему попона сдалась?
- Э, деревня, - Кузьма решил растолковать ей на кой кобелю попона. - Это мы тут отстали, а там в городе попону кажна тварь носит. Это вроде наряда. Вот ты наряжаешься, а чем кобель хуже тебя?
- Сидел бы ты Кузьма, а то я не стерплю, вдарю тебе. - Фрося встала и направилась к нему, тот вскочил с лавки, и дернул к выходу. Спящий Филимон, потеряв опору, упал на скамью, стукнулся, резко проснулся и вскочил как раз перед Фросей, которая шла с кулаками на Кузьму. Филимон, не понимая в чём дело, оглянулся, увидел Кузьму, махающего ему из дверей, и ничего не поняв, присел и снова задремал. Фрося опустила руки, и села на место. А Кузьма так и остался стоять в дверях среди детворы.
- 'До ветру за сарай не ходи, - Читал дед. - а купи себе горшок с белой полудой и ходи в горшок. Вот и весь сказ. Смотри не ослухайся, - Василий сурово взглянул на Дарью, будто это он давал ей наставление. - С ахфицерским приветом, твой муж ефлейтор Аким'. - Закончил Василий. - Вот, дочка, и всё!
В комнате все облегченно вздохнули, посмотрели на Дарью. Та взяла из рук деда письмо, вложила его в конверт и спрятала на груди.
- Спасибо, деда.
- Так Аким то теперь ефлейтор будет. - Кузьма промолвил из дверей.
- И что это значит? - Спросила его непонимающая Фрося.
- Командир большой, значит. Командовать может. - Ответил тот.
- Кем? Армией, что ли?
- Может армией, а может такими глупыми бабами как ты. - Кузьма заржал.
- Ах ты, хрен старый. - Фрося бросилась к двери на Кузьму, а того уж и след простыл.
Все потихоньку стали расходиться. Последним ушел дед Василий, уводя сонного Филимона.
- Пока, дочка.
- Пока деда. Спасибо!
Когда Дарья осталась одна, она еще долго смотрела на письмо, пытаясь разглядеть на листке то, о чём читал дед. Прижав письмо к груди, ей казалось, что она чувствует тепло Акима, и ей становилось на душе легче.
На дворе начинало смеркаться, и лучи уходящего солнца постепенно один за другим покидали избу. Не расставаясь с письмом, Дарья Егоровна достала из стола огарок свечи, разожгла лучину и от ее пламени запалила свечу. Свечка загорелась, и от дрожащего огонька по стенам замелькали тени, но ненадолго. Пламя быстро успокоилось, войдя в равновесие, тускло осветив избу.
Письмо, конверт, выложенные из него деньги были разложены на столе. Дарьюшка сидела и смотрела на все это и плакала. Но это были слезы радости. Радость капельками стекала по щекам и падала на стол. Только женщина слезами может выразить любые чувства: будь-то любовь или ненависть, горе или радость.
За окном уже было совсем темно, и в соседних избах погасли огни, когда Дарья, склонившись над столом, так и заснула, не задув свечи.
А где-то за сотню вёрст, Аким Иваныч думал о своей любимой жене, об отправленном письме: дошло ли? И только эта бумажка, с тысячью мелких крючков и завитков, связывала в этот момент два родных сердечка невидимой нитью любви.