Шуваев Александр Викторович : другие произведения.

Курортный роман: глава

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 1.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Неприятная история о большой любви и широкой свадьбе Сани. Меня извиняет только то, что я не нарочно. Ей-богу. Сам не знаю, как вернулся давным-давно позабытый персонаж

  Случайно повстречав на полупустынном пляже спецсанатория, Карина сразу же узнала ее, хотя со времен памятного знакомства Стрелецкая изменилась очень сильно. Оно, конечно, не мудрено, восемнадцать и двадцать четыре - большая разница. Тоненькая, как стебелек, девчонка превратилась в статную молодую женщину. Формы обрели определенность, став не столько даже пышнее, сколько... резче, что ли? Более какими-то вызывающими. А вообще она с возрастом вовсе не утратила прежней яркой красоты. Куда там. Это другие начинают увядать, так и не пережив настоящего расцвета, а у таких он еще впереди. И продлится долго. И Карина поневоле почувствовала прежнюю глухую неприязнь, хоть и понимала, что это и несправедливо, и неправильно. Обычные люди, просто так, без самых серьезных оснований, в этот санаторий не попадают. И все-таки присутствие Стрелецкой раздражало ее. Купальник самый обычный, черный, достаточно закрытый. Кажется, - иностранный, но вызывающим или нескромным назвать никак нельзя. И все-таки она умудрялась казаться чуть ли ни голой. Да нет. Хуже, чем голой. Карина не имела собственного опыта, но уж зато девок-то повидала всяких. Мужчина попроще без затей, сугубо функционально определил бы облик старой знакомой, как определенно "блядский", и был бы как-то не вполне прав.
  
  Кто покультурней и поэтому знает больше слов, сказал бы, что от нее буквально пышет сексом, - и тоже, пожалуй, ошибся бы. На самом-то деле призыва - не было. Неприязнь, как и ревность, - наблюдательны. Заставляют подмечать и оценивать каждую мелочь. Вот и Карина Сергеевна подмечала. А вот с тем, чтобы оценить, понять, было хуже. Очевидно, в данном случае ей пришлось столкнуться с чем-то незнакомым, не имеющим графы в прежнем ее опыте. Вот и глаза Стрелецкой оставались по-прежнему густо-синими, но при этом глядели все равно как-то не так... не по-прежнему. Все нутро Карины, вся ее врожденная интуиция, женская и вообще, твердили ей, что от этой особы, - такой, какой она была теперь, - надо держаться подальше. Что ничего, кроме беды, компания ее не принесет. Но всякие там предчувствия проходили у нее по графе буржуазного мракобесия, с которым надо бороться. Она и боролась.
  
  В данном случае борьба проявлялась в том, что Карина не только не избегала компании Стрелецкой (та, надо сказать, особо не набивалась), но и старалась проводить как можно больше времени вместе. Делать в санатории оказалось особо нечего, людей подходящего возраста практически не было, а они когда-то все-таки проработали вместе чуть ли ни два месяца. Можно сказать, - земляки. Ну, - почти. А с объективной точки зрения их жизненный опыт различался настолько, что, казалось, они свои двадцать с лишним лет прожили не то, что в разных странах, а и в разные эпохи. Общих тем для обсуждения практически не было. Время от времени, увлекшись рассказом о том, что ее действительно волновало, составляло смысл ее жизни, Карина, глянув на собеседницу, видела этакую слабую, неопределенную улыбку. Обычно так улыбаются собственным мыслям, не слушая собеседника. Карина тоже так думала, и замолкала.
  
  Она была не вполне права. Мысли у ее собеседницы если и не относились прямо к ее словам, то были ими спровоцированы. "Боже мой, - думала бывшая Жар-Птица, - сколько же на свете сортов глупости. Причем характерно то, что наиболее интересные сорта принадлежат людям, в общем, неглупым. Взять хотя бы вот эту вот... мышь. Ведь не дура же. Справляется с такими делами, которые не каждому умному в подъем, а дураку делать нечего. Где можно было, помимо всего прочего, просто-напросто двадцать раз сгореть за эти семь-восемь лет. И сколько же, при этом, дури".
  
  Она глядела на товарища Морозову, и только диву давалась: ведь она тоже была чем-то вроде еще каких-то пять лет тому назад. Пожалуй, даже хуже, потому что имела высокий уровень допуска, доверие больших, - рукой встав на цыпочки не достать, - людей, включая Самого, и была посвящена во многие опасные тайны. Кроме того - она ж из хорошей семьи! Была. Речь "культурная", словарный запас побогаче. Да и книжек прочитала раз в десять больше. Поэтому много о себе мнила, считала себя существом особой породы, и на эту вот Морозову смотрела с тайным презрением. А сама была похо-ожа. Такая курица, сякая курица - все равно курица. Образ Жар-Птицы был, по мнению ученых, навеян нашим эмоциональным предкам павлином, то есть тоже, в конечном итоге, курицей. Теперь она ни к каким курам не относится. И уж, во всяком случае, она больше не Жар-Птица. А кто тогда? Лучше даже не задумываться. Ей и вообще-то задумываться вредно. Даже вспоминать - и то не так.
  
  А эта вот так и осталась. Говорит, а того не понимает, что Настю даже не смысл ее речей коробит, - чего там, человек большое, сложное реальное дело делает! - а сами слова эти ей слушать невозможно. Куда хуже, чем железом по стеклу - для иных-нервных. С души воротит от родимых штампов. Вот еще раз скажет что-нибудь про любовь к Родине, про трудовой героизм, про "почин" или "единый порыв", - и стошнит. А что? Очень даже может быть. За эти годы они стали существами разной породы. Взаимопонимание между ними невозможно в принципе.
  
  
  После войны кое - сгладилось, поумнело, упростилось, стало действительно добрее и удобнее, а кое - как-то вроде бы подраспустилось, потеряло прежнюю аскетичность*. Да и то сказать, - сколько можно жить затянутым на все дырки? Член ЦК, заместитель члена ГСТО, член Совета Директоров ПО "Степное Машиностроительное объединение" директор серийного производства К. С. Морозова, по факту, имела право на довольно многие блага. Еще важнее всех официальных званий и прав была принадлежность к отцам-основателям, узкой группе руководства, - истинных руководителей! - богатейшего предприятия, всех возможностей, активов, денег, связей и влияния никто посторонний не мог себе даже представить. Практически это обозначало любые деньги и земные блага. Так что на курорте в ее полном распоряжении был, например, катер. Вместе с молчаливым мотористом в качестве непременной принадлежности. Катер привезли в виде комплекта, а потом за день собрали и наладили ребята из Комсомольска. А потом еще неделю делали внутреннюю отделку и обстановку. Это уже кустари, потому как - спецзаказ, а не на нужды военного флота. То есть Карина непременно отказалась бы, поскольку являлась ярой противницей любых привилегий, но Саня без особой натуги обвел ее вокруг пальца. Как обычно. Тем более, что даже не особо и соврал. А у нее в тот момент не было сил сопротивляться. А сам по себе катер был большим удобством. Благодаря ему в их распоряжении оказалось практически все побережье с массой укромных мест, где можно было, например, купаться нагишом. Собственно, катер был одной из главных причин, по которым Стрелецкая продолжала совместное времяпрепровождение. Лежать. Голой. На песке. Под солнцем. Ни о чем не думать. Такой образ жизни ее более, чем устраивал. Точнее, ее мало устраивали любые другие. По настоянию Карины моторист убирался с глаз долой, хотя было ему лет под шестьдесят. Насте, понятно, было все равно, и она в такие моменты обычно думала, что если какой-нибудь мужик решит подглядеть за голой Кариной, то глянет не больше одного раза. А потом будет глядеть исключительно в другую сторону.
  
  Пожалуй, в этих мыслях содержалась немалая доля несправедливости, связанной с не слишком сильной, но вполне определенной неприязнью: ну худая, ну бюст не дотягивает до второго размера, ну - сутуловата, но и ничего, отвращающего глаз, тоже не было. Да и откровенно костлявой назвать все-таки нельзя даже теперь, после болезни. Определенно портили внешность только кисти рук: крупные, с длинными пальцами, но при этом с виду довольно грубые, жилистые. Такие, какие и положены людям, на протяжении многих лет много работающих руками. Сама же она поглядывала на потрясающее тело Насти с явным восхищением и, понятно, не без некоторой зависти. Взгляды эти, в свою очередь, тоже не оставались незамеченными.
  
  "Смотришь? Ну смотри, смотри. Сравнение и впрямь не в твою пользу. Поди, думаешь, - до чего повезло стерве с внешностью. И не поверишь, как и сколько раз, бывало, кляла судьбу и Бога за то, что не уродилась какой-нибудь невзрачно-незаметной. Вот вроде тебя. А интересно, что бы ты сказала, увидав мою задницу? Не снаружи, как сейчас, а, так сказать, - в развернутом виде? Во всей, то есть, красе? Хотя, - оспорила она сама себя, - ни черта бы ты не поняла, даже увидав. Куда тебе. Да и то сказать, вид все-таки уже совсем не тот, что год тому назад. То ли упражнения помогли, то ли здоровье мое лошадиное. А тогда думала, так и останется. И радовалась, что хоть говно держится. А была бы такой, как ты? Да, скорее всего, ничего бы и не было."
  
  
  * С самого начала, с 17-го года во многом лицемерную. Потом - тем более. Скромные люди в свою честь городов не называют.
  
  
  Тут, надо сказать, она была права. Никаких настоящих подозрений она не вызывала, и в ходе массовых облав на коммунистов и социалистов с анархистами ее прихватили единственно только потому, что она имела несчастье приглянуться полковнику Варгасу, и он незаметно кивнул на нее своим подручным, Габриэлю и Игнасио. А потом, когда, будучи уже арестованной, она не видела, еще и показал им кулак: чтобы не распускали лишнего лапы или, - не дай Бог! - не вздумали решиться на большее. Аресты шли массовые, особо разбираться было некогда, и среди низших чинов полиции и жандармерии царила крайняя простота нравов.
  
  Полковник тоже поступал подобным образом не первый раз, но, разглядев поближе нынешнюю свою добычу, осознал, что на этот раз в его руки попал истинный бриллиант. Он даже привлек к детальной оценке возможной драгоценности давнего своего приятеля доктора Вегу, старого холостяка и большого циника. Специалист очень широкого профиля, он, в некоторых случаях, помогал разговорить наиболее неразговорчивых клиентов. С неизменным успехом.
  
  На этот раз он вышел из помещения, служившего ему смотровой, в некоторой задумчивости и начал доклад не вдруг и с непривычных слов.
  
  - Ты не поверишь...
  
  Смысл его достаточно витиеватой речи сводился к тому, что необыкновенно хорошенькая синеглазая маха, - никак не менее двадцати лет от роду! - оказалась девственной.
  
  - И, похоже, - многозначительным тоном уточнил почтенный доктор, - девственна всесторонне, если ты понимаешь, что я имею ввиду.
  
  Еще бы полковник, в соответствии с двухсотлетней семейной традицией бывший, помимо всего прочего, выпускником иезуитского колледжа, не понимал.
  
  - Неужели? - Варгас - улыбнулся улыбкой, обещавшей исключительно много. - Не может быть. Ты не ошибся? - Глянул на обиженную гримасу эскулапа, и резюмировал. - Какая прелесть!
  
  То есть он, может быть, предпочел бы лет шестнадцать-семнадцать, но, с другой стороны, нынешняя добыча была куда более редкой и оттого могла обещать совершенно исключительные нюансы.
  
  Само собой разумеется, девице с такими достоинствами не грозила обычная судьба: два-три дня более-менее замысловатых развлечений а потом, - что останется, - отдать подчиненным. Насте предстоял классический этюд с мастерской увертюрой и более-менее длительной, сложной, многообразной эксплуатацией.
  
  - Когда надоест, - напомнил о своем существовании доктор Вега, - не избавляйся. Дай знать.
  
  Но полковник был погружен в обдумывание деталей, и потому приятель удостоился только небрежно жеста руки: не приставай, мол.
  
  Заранее ясной была одна только первая цель: девку надо было "размягчить", чтоб соглашалась на все сразу и без писку, но при этом так, чтобы избегнуть прямого физического насилия. А то еще будет про себя воображать, что душа у нее все равно осталась чистой. Или что-нибудь в этом роде. Так вот, чтоб того - не было! Должна и быть, и, - главное! - чувствовать себя шлюхой до глубины души. До самых ее потаенных закоулочков. Чтобы и малой щелки не осталось, куда можно было бы спрятаться самоуважению.
  
  Поэтому, не откладывая дела в долгий ящик, он на следующий же день запихнул ее в переполненную камеру, где содержались всякие там коммунистки, анархистки и социалистки. А еще - жены, сестры и дочери арестованных коммунистов, социалистов и анархистов, которых схватили для надежного воздействия на их мужей, братьев и отцов, соответственно. И каждый день по нескольку баб и совсем еще девчонок таскали на многочасовые допросы. А потом возвращали назад, ждать следующих допросов. Тут же находились те, кто больше не годился даже для допросов, в том числе - сошедшие с ума от пыток. Тут же иные и помирали. Тогда мертвые тела лежали, порой, около суток, поскольку, в соответствии с правилами, вытаскивать трупы полагалось только по утрам. Естественно, духота и зловоние, царившие в этих помещениях, были совершенно неописуемы, но на них практически не обращали внимания, потому что каждая здесь могла думать только об одном: когда поволокут на допрос. Предсказать это было совершенно невозможно: могли вызвать через неделю, а могли - часа через два. А еще тут стонали, вопили от невыносимой боли в умело истерзанных телах, бредили, делились подробностями допросов вообще и отдельно взятых методик, ссорились по каждому поводу, умело изводили друг друга, безошибочно отыскивая чужие страхи, и ругались настолько грязными, омерзительными словами, что впору было удивляться человеческой фантазии. По совокупности всех перечисленных причин в этом предбаннике ада, - ну не назвать же это - камерой? - практически никто не спал... А вот Стрелецкую никто не вызывал: время от времени, вроде как, собирались, упоминали ее имя, не забывали насовсем, - но в последний момент отменяли.
  
  
  Пару дней спустя они, гуляя по городу, познакомились еще с одной дамой, поправлявшей здоровье в здравнице попроще. Нельзя сказать, чтобы Клава навязчивой или развязной, но и к застенчивым, робким, таким, которых легко смутить холодным приемом, она не относилась тем более. Зато даром знакомиться и общаться, - хоть и достаточно своеобразным, - она обладала определенно. Кроме того, налицо было определенное чутье: из всего достаточно скучного контингента она безошибочно выбрала Карину с Настей. И вот что интересно: в общем, не понравившись ни той, не другой, она тем не менее как-то втерлась в компанию и с определенного момента она стала состоять из трех человек.
  
  С виду тетка, бывшая несколько постарше их, была самой обыкновенной, но Настя по ряду эпизодов почуяла, что имеет дело со своего рода человеческой экзотикой. Вроде той, какой являлась сама. Диковинным продуктом редко встречающейся комбинации социальных процессов. Из всех троих вся на виду была одна только достаточно скрытная Карина, а две остальные взаимно помалкивали о прошлом и главном содержании своей жизни. Клава смешновато одевалась, очень сильно напоминая гриб в своей широкополой войлочной шляпе, виртуозно играла в "подкидного", - тоже занятие, когда с прочими негусто! - и еще гадала на той же самой не первой свежести колоде. В гаданиях этих, как и в самой речи достаточно словоохотливой дамы время от времени вдруг прорезались цепляющие детали, подробности, куски бытовых и бытийных концепций, которые в Советской стране простому советскому человеку вовсе не были положены. И: у нее как-то получалось разговорить Настю. Спровоцировать ее на разговор о вещах, которые она не желала ни обсуждать, ни вспоминать.
  
  
  - ... На Западе, поди, даже тюрьмы культурные. Ни тебе "параши", ни тебе баланды.
  
  - И Запад бывает разный. И с тюрьмой как повезет. Даже от того, что попадешь не во-время, может быть большая разница. Но так - да. Культура. Во время следствия никто тебя по ребрам сапогами пинать не будет, потому - надолго не хватит. Иголки под ногти забивать, - так и то непременно сперва спиртиком протрет, простерилизует! Насиловать, - так не абы как, а только в гандоне. Ароматизированном.
  
  - Правда? - Заинтересовалась новой идеей Клава. - А-а, шутишь...
  
  - А ты-то откуда знаешь, - лениво спросила Карина, - сама что ли, сидела?
  
  - Не-е, откуда? Таких, как я, на нелегалку не посылают. На пушечный выстрел не подпускают. Сколько с кадрами работала, слишком много, а, главное, - слишком многих знаю... Рассказывали.
  
  - Чего-то не верится. Уж кто попал, - точно не вернется.
  
  - Всякое бывало. Эту, она курьером работала, по дурке, за бродяжничество взяли. А тут как раз массовые облавы, коммунисты-республиканцы, все прочее, камеры набиты под завязку, не до нее стало, подержали дней десять, да и дали пинка под зад... Отделалась легким можно сказать, испугом. И что интересно, - сразу грязная была, вонючая, да еще обоссалась пару раз, на всякий случай, - так все равно нашлись двое, польстились. Потом мандавошек выводила. Благо, хоть триппером не наградили. Ну и нагляделась, что там с республиканками-то делали. Каждый день.
  
  - Говорят, - деловито поинтересовалась Клава, - провода электрические во всякие места суют?
  
  - Говорю же, - ци-ви-ли-за-ци-я. Высверлят зуб, - и туда иголку под током. Ни тебе переломанных костей, ни кровищи, - а результат налицо.
  
  - Толково, - кивнула Клава, - во звери!
  
  - Да ну вас к черту! - Не выдержала Карина, которая в своей жизни успела настрадаться с зубами и оттого - сочувствовала. - Аж мурашки по коже...
  
  - Это - правильно. - Кивнула Стрелецкая. - Но, говорит, сильнее всего напугала совсем простая вещь.
  
  - Это какая?
  
  - А это, в самом начале, одну коммунистку увели утром, а назад принесли вечером. Никаких изысков. Непрерывно драли ее, по очереди, почти шесть часов подряд. Человек, что ли, двадцать.
  
  - Это как? - На всякий случай осведомилась Морозова, дабы убедиться, что поняла все правильно, и речь идет не о плетях с розгами.
  
  - А это и так, и этак, и перевернумши.
  
  - Что, - осведомилась Клава, - и через "чужую" - тоже?
  
  - Обязательно. Один раз из пяти-шести - непременно. По схеме положено. Но! Под наблюдением, чтоб не озоровали и лишнего не калечили. Строго: сделал свое дело, - уступи рабочее место товарищу, а материал не порть. Тут страшнее всего, что она потом, в камере, еще больше суток прожила, и без крику не могла, и голоса уже не было, сорвала. Тут расчет был безошибочный: больше никому в голову не приходило упрямиться или там в молчанку играть...
  
  - У нас, бабы рассказывали, это, - ну, когда человек сто, двести, весь этап, - "тяжелый трамвай" называлось. В мою бытность неподалеку, на пересылке под Каргополем было. Но те скоро обеспамятели, прямо под мужиками померли, хорошо, быстро... А чего не добили?
  
  - А кто? Там же все в бога веруют истово, греха боятся, никому и в голову-то не пришло. Ну, а нашей, понятно, на себя нельзя было обращать внимания. Оставаться грязной, вонючей бродяжкой.
  
  
  На самом-то деле свидетелем того самого эпизода была она сама, лично. Тересу в тот незабываемый день увели одной из первых, но другие возвращались, - кто своими ногами, кто не очень, а кто и волоком, - а Тересы не было. Обстановка в этом заведении способствовала эгоизму, всем, вообще говоря, было до себя, до своих сломанных зубов, сорванных ногтей и поврежденных внутренностей, но тут все как-то задумались о постороннем человеке. О Тересе. Те, что возвращались попозже, рассказали о немыслимом, непрекращающемся крике из бокса, куда увели Тересу. Все подавленно примолкли, никто не ругался, наступил вечер, и вот тогда-то в камеру вернули Тересу. Приволокли и кинули на пол. Пока она валялась без сознания, было еще ничего, но бога все-таки нет, и сознание к ней вернулось. С этого момента она кричала непрерывно, до тех пор, пока не потеряла сознание снова и уже с концами. Всю ночь и большую часть следующего дня. Это был даже не крик, а какой-то хриплый вой. В том варианте, который выпал на ее долю, изнасилование являлось, по сути, не слишком интенсивным внутренним избиением, которое зато продолжалось шесть часов подряд. Избитые ткани тазового дна отекли настолько чудовищно, что не помещались внутри, и снизу ее буквально вывернуло наизнанку. Это была огромная, тугая опухоль темно-лилового цвета, которая все увеличивалась по мере того, как жидкость из организма заполняла разбитые, раздавленные ткани. Со временем темно-лиловый цвет перешел сине-черный, а в конце стал угольным. К утру отек лопнул, потекла гнилая сукровица, и обычное зловоние этого переполненного ковчега обреченных прорезал, как нож, едкий запах гангрены, скоро ставший невыносимым.
  
  Стрелецкая числила за собой множество грехов, но то, что она из трусости не добила тогда несчастную женщину, считала чуть ли ни самым тяжким. Голова, понимаете ли, была полностью занята совсем другими мыслями: это что - и ее могут так? И так же искалечат руки, чтобы не могла даже... вырвать себе горло? Что?
  
  
  Надо сказать, впечатления, полученные ей от эпизода с Тересой, сыграли не последнюю роль, когда ее, наконец, вызвали на первый допрос и ей пришлось-таки выбирать линию поведения. В той допросной, правда, еще и обстановка способствовала правильному выбору. Грубые кресла с ремнями для ног и рук, какие-то козлы с бревнами, затесанными на клин, более современное оборудование, из которого торчали провода с оголенными концами, покрытыми бурой коркой, тиски всевозможных форм и размеров, наборы стальных игл - и прочее. Наконец, последнее по счету, но не по значению, - породистое лицо дона Варгаса. С первого взгляда было видно человека интеллигентного, понимающего, с фантазией. Точнее, - с множеством разнообразных, неожиданных фантазий.
  
  Всему есть предел, и она как-то сразу решила, что гордое, несгибаемое поведение в данных условиях плохо соответствует роли обыкновенной испанской девушки из простонародья, она сразу же себя выдаст, и тем сорвет задание, порученное ей Родиной. Поэтому и плакать - плакала, и не трогать-то ее просила. И о том, что греха боится упомянула. Тем не менее, когда все это не возымело действия, и разделась, как миленькая, и все остальное, что полковник говорил, - исполнила беспрекословно. И тогда исполнила, и потом исполняла.
  
  Все познается в сравнении! Поэтому, когда полковник, в качестве первого знакомства, мытарил ее зад, она поймала себя на мысли, что испытывает определенное облегчение: он один, и, кажется, никого и ничего больше не предвидится. Да и, откровенно говоря, не так уж больно. Во всяком случае, - терпеть можно. Даже с учетом того, что за время "допроса" он проделал с ней это три раза. В его возрасте - немалый подвиг, но она и вообще его как-то воодушевляла.
  
  Тогда термин "предложение, от которого нельзя отказаться" еще не был в широком ходу, но, тем не менее, ей было сделано именно оно. Таким образом, в камеру она больше не вернулась, переселившись в обширный старинный особняк семейства Варгас в качестве горничной и компаньонки супруги полковника, донны Инес. Сама с собой вспоминая эту службу, она неизменно вспоминала свою же шутку, которая, тем не менее, казалась ей страшно удачной: "Ну, горничной я тоже работала...". Что касается роли компаньонки, то чего не было - того не было. Супруга хозяина представляла собой бесцветное, безгласное существо, постоянно находящееся где-то в недрах дома, в своих покоях, и почти никогда их не покидавшее. Она не участвовала в семейных трапезах, не выходила к гостям, муж с ней практически не общался. За все время Настя ее и видела-то всего раза два или три, когда она, под вечер, изредка выбиралась во внутренний дворик усадьбы. Другое дело, - сын и наследник, восемнадцатилетний дон Мануэль Варгас. Его полковник не только любил до обожания, но и дружил с ним. Кстати, именно его полковник угостил Настиной девственностью, на третий день ее пребывания в доме, предварительно приказав молчать о том, что имело место на допросе. Правда, после этого он своих отношений с горничной не скрывал, и они мирно делили ее благосклонность между собой, причем старший имел только небольшой, чисто символический приоритет. Нередко случалось так, что, выбравшись из-под папаши и наскоро подмывшись, она тут же отправлялась в постель к сыну. Несколько раз случалось и так, что они дарили ей свою страсть одновременно. А кроме того, в ее обязанности время от времени входило обслуживание гостей, - наиболее важных персон либо же ближайших друзей хозяина. Впрочем, гостей он таким угощением баловал не слишком часто, берег для себя. Вспоминая полковника, - царство небесное, мир праху, - она в конце концов пришла к выводу, что с головой у него имелся определенный непорядок: к моменту ареста она достаточно изучила испанцев и знала, что такое отношение к сексу совершенно для них не характерно.
  
  То, что так поразило ее во время памятного допроса, получило свое подтверждение: эта жизнь и впрямь имела свои маленькие радости. Если бы кто-нибудь еще года два тому назад рассказал ей, что она когда-нибудь начнет считать французскую любовь халтурой и почти что отдыхом, и научиться радоваться, поняв, что больше ничего не требуется. Что будет воспринимать в качестве выходных дни, когда оставляли в покое если и не ее, то, по крайней мере, ее зад. Может быть, - посмеялась бы, может быть, - пристрелила, но уж, во всяком случае, не поверила бы.
  
  Быть активным агентом-нелегалом а под арест угодить из-за того, что приглянулась именно что офицеру тайной полиции, по совместительству оказавшемуся выродком-аристократом и старым козлом, это, что ни говори, все-таки что-то особенное. У кого-то там, наверху (ну не назовешь же ТАКОЕ - Богом?) просто отменное чувство юмора. В минуту душевной слабости она даже склонялась к тому, что вся эта чертовщина - следствие того давнего разговора, когда она выпендрилась перед Вождем со своей осведомленностью в половом вопросе. Вот жизнь ей и показала, что по этой части знает она еще далеко не все. К примеру, - какова на вкус сперма. Или как ощущают мужской орган, к примеру, - гланды? Да мало ли чего еще. Беда только в том, что, узнав все это, начинаешь совсем по-другому любить Родину. И отношение к Службе этой самой Родине того... претерпевает некоторые изменения. Вопросы появляются разные, глупые: все она от тебя может потребовать, или все-таки нет? Это же, если вдуматься, философский вопрос: может ли Родина потребовать от тебя пожертвовать не жизнью целиком, а, к примеру, жопой? В самом прямом и вполне определенном смысле? И, - стоит ли оно того?
  
  Когда таких философских вопросов набирается достаточное количество, они постепенно складываются в новую жизненную философию, которая несколько отличается от прежней. Тут случай крайний, но для подобных метоморфоз вовсе не обязательно попадать на нелегальную работу в Испании.
  
  
  Спустя несколько месяцев она умудрилась восстановить контакты и возобновила работу. Работа по-прежнему оставалась добросовестной, но теперь имела еще и ряд дополнительных целей.
  
  
  В один прекрасный день Карину посетил Берович, непонятно, каким побытом вырвавшийся из круговерти своих бесконечных дел. Саня был весел, одет на манер образцового курортника в свободную косоворотку с легкомысленным пояском, полотняные штаны и полотняную же фуражку, обут был в сандалеты на босу ногу, а с собой имел две весьма объемистые корзины со снедью и хорошим, не поступающим в продажу вином старых грузинских лоз. Потыкавшись с мотором катера, он решительно отстранил моториста, дав ему заслуженный выходной: умеренной сложности техника, даже ранее незнакомых моделей, слушалась его беспрекословно и даже как-то охотно.
  
  От абсолютной непривычки к человеческому отдыху, он несколько опьянел от воздуха, солнца и, главное, избытка пространства. По этой причине и то, как он себя вел, казалось несколько неуместным, впору не взрослому дяде, а, скорее, подростку лет двенадцати-тринадцати, с характерным обилием не всегда удачных, несколько инфантильных шуток. Правда, катер при всем при том он вел ровно, уверенно, и как-то надежно. Они обещали показать ему красивые места для того, чтобы остановиться на пикник, и даже слегка поспорили, но гость находился в столь благодушном настроении, что все уладилось как-то само собой.
  
  В укромной бухте под скалой, так, что в двух шагах были и солнце, и тень, и песок, и море, он послал женщин собирать высушенный солнцем плавник, а сам принялся колдовать над шашлыком. Занимался он этим примерно в первый раз, но раньше пару раз видел, как это делают другие, а к остальному подошел, как технолог: узнал у Арчила несколько основных рецептов и все мельчайшие подробности. В итоге получилось более, чем приемлемо. Тут надо сказать, что шашлык - это такая вещь, которая идет "на ура" практически всегда. Даже при куда более скромном уровне приготовления, чем в данном случае. Пока шел кулинарный процесс, дамы, естественно, полезли купаться, но делали это по-разному. Карина плескалась на мелководье, поскольку плавать сроду не умела и воды боялась. Стрелецкая плавала, как русалка, сильно и стильно, легко разрезая плотную морскую воду: отчетливо видна была школа, причем достаточно серьезная.
  
  Клава плавала, как зверь. Объяснить трудно, но при взгляде на ее движения в голову приходило в первую очередь именно это сравнение. Не относясь ни к какому известному стилю, движения эти все равно казались единственно - естественными. Потом поступил призыв к столу, женщины начали собирать и раскладывать снедь, и Берович, наконец, тоже получил возможность быстренько ополоснуться от пота и дыма. Он плавал, но кое-как: по-собачьи, недалеко, недолго, и избегая по-настоящему глубоких мест.
  
  Увлеченно жуя шашлык, Саня, перешел, наконец, к выполнению Долга. Вспомнил, что официальной целью визита на высшем уровне было проявление заботы и внимания руководства к заболевшему сотруднику.
  
  - А вообще ты, Морозова, страшная личность. Вот хороших мы ребят подготовили, не похаешь, а без тебя все равно, как без рук. Как здоровье-то?
  
  - Да, вроде, нормально. А пускать - не пускают.
  
  - А что говорит медицина?
  
  - Пожимают плечами, и говорят, что так не бывает. У тебя, - говорят, - распад был. Каверна. А они так быстро не затягиваются. Осторожничают.
  
  Это как раз даже очень хорошо понятно, почему не верят. Они ж понятия не имеют о действии новенького, с иголочки, "препарата "Т". Рановато им было знать про такое. Всему свое время.
  
  - Ты все равно того, - слушайся. Набирайся сил, чтоб с запасом. Перебьемся пока как-нибудь.
  
  - Да скучно здесь, Александр Иванович, спасу нет. Я ж без дела сроду никогда не сидела, и знать-то не знала, что это такое - отдыхать. Это первые три дня хорошо было, пока пластом лежала. А потом тоска смертная.
  
  - Ничего, поскучай. Ты не думай, я справки навел: там у тебя, помимо чахотки, и гастрит, и малокровие, и пониженная масса тела. Вон, на подруг погляди: поди, тоже проблемы со здоровьем, не просто так тут зависают, а картина совсем другая...
  
  Показывая ей эту картину, он, естественно, повернулся и сам, и при этом взгляд его как-то притормозил на Стрелецкой. Примерно, как притормаживает автомобиль перед ухабом, перед тем, как переехать его. Как будто увидел первый раз. Так что следующий взгляд случайным уже не был. На миг они даже едва заметно зацепились - взглядами.
  
  И вот такая-то ерунда не прошла незамеченной. Клава заметила, все поняла, и все для себя решила, как решала всегда, сразу, четко и определенно: клиньев не подбивать! Ничего уже не выйдет, да и вообще это был все-таки не ее тип, хотя, - она видела, - на крайний случай вполне сошел бы. Кобеля на время она себе еще сыщет, лучше, понятно, из местных. Всегда находила.
  
  Карина, вроде бы, не придала ерунде особенного значения. Но все-таки, по какой-то причине, ерунду эту и заметила, и отметила. И тоже посмотрела на Настю лишний раз. Та и вообще умудрялась в своем черном купальнике выглядеть более голой, чем когда раздевалась донага перед женщинами. Но уж сегодня, - еще более голой, чем обычно. А еще сегодня это почему-то испортило Карине настроение. И небо как-то посерело, и солнце грело не так, и шашлык остыл, и сердце на обратном пути щемило чем дальше, тем сильнее.
  
  
  Чудо, - это маловероятное совпадение маловероятных событий. Чудотворство, - оно же колдовство, только для тех, кому можно, - это умение управлять случайностями. От природы оно чаще всего присуще женщинам, поскольку те реже задумываются над всякими глупостями вроде рациональных обоснований.
  
  Когда Карина вечерком зашла к Беровичу, остановившемуся до утра в "гостевом" номере, - а она заходила к нему без стука последние лет пять, так уж повелось, - у него оказалось не заперто. На этот раз старая безалаберная привычка сыграла с ним дурную шутку.
  
  Вечерело, но света из окошка хватило, чтобы в подробностях рассмотреть приключившуюся картину. Улыбающийся Саня, вальяжно развалившийся в кресле, полотняные брюки расстегнуты, - а рядом, на стульчике, Настя, державшая в руке его напряженный член. Вполне, кстати, одетая. Когда дверь открылась, она обернувшись, улыбнулась гостье мягкой улыбкой, не содержавшей ни капельки смущения. Карина, покраснев, выбежала и закрыла за собой дверь.
  
  Она совершенно спокойно восприняла бы картину намертво сцепившихся на кровати голых тел в обрамлении разбросанной одежды: непьющий Саня баб вовсе не чурался, как бы ни наоборот, тем более, что выбор - был, а обид - не было. Но то, что она увидала только что, по какой-то причине проняло ее всерьез. Почему-то пришло в голову, что, приди она еще минутой позже, могла бы увидать что-нибудь и еще более интересное.
  
  Помнится, что когда-то, лет шесть-семь назад, она услыхала от озабоченных подруг возбужденное шушуканье о такого рода делах. Тогда ее, помнится, вырвало, Да не раз: уже все вроде бы, а как вспомнит, - так опять. Но лет с тех пор прошло все-таки порядочно. Поди, - усмехнулась про себя собственной мысли, - и сама бы исполнила, как смогла, если б попросил. Не как любовница или влюбленная женщина, а как человек, обязанный ему буквально всем. Его человек. Самураи в старой Японии. Вассалы в средневековой Европе. И она.
  
  
  Конец у гнусной, но все-таки сказки тоже был, как положено, сказочный. Вроде бы и удачный, но при этом как-то очень в духе основной части повествования, а оттого - двусмысленный. Каудильо, - совсем как ей некоторое время тому назад, - сделали предложение, от которого нельзя отказаться. Но он, в отличие от Насти, все-таки отказался вопреки всякой очевидности. Когда события достаточно назрели, горничная бесследно испарилась из гостеприимного дома Варгасов, материализовавшись на базе республиканцев. Среди них даже далеко не все знали, что вооружают, снабжают и обучают их люди, родившиеся очень далеко от Пиренейского полуострова. И особые ударные группы, на которых лежит специальная миссия, тоже состоят из них. Понятное дело, Стрелецкая загодя подготовила почву, подав полковника в качестве потенциально очень ценного источника информации. Так что тот не смог скрыться из пылающего Мадрида, когда дело было уже сделано и сопротивление стало бесполезным. В тот вечер, когда должно было начаться, Настя переоделась в черный комбинезон, не стесняющий движений, собрала волосы в косу, упрятав ее в семислойный черный шлем, утянула щиколотки шнуровкой высоких ботинок на каучуке. Подсумок с тремя магазинами по сорок патронов, еще два - в карманы специальной куртки с множеством карманов, гранаты, пара ножей, "КАМ - 42" в руку. Все. Пошел. Снарядившись, она почувствовала себя совсем другим существом, нежели когда-либо прежде. Ей не раз приходилось носить этот наряд для ночных дел и прежде, на тренировках и в реальных операциях, но теперь это было совсем, совсем другое дело. На улицы смятенного Мадрида вырвалась смертоносная черная тень, демон-убийца, сама воплощенная смерть. Потом в суеверном Мадриде ходили целые легенды. Говорили, что даже мельком увидевшие ее потом жили не больше недели-двух. Да еще мало ли что.
  
  Не стоит рассказывать подробности Пиренейской Стратегической наступательной операции, она вошла в учебники всех военных академий, скажем только, - катастрофа оказалась столь неожиданной и сокрушительной, что сопротивления практически не было, а во всеобъемлющую облаву попали практически все основные фигуры, включая самого каудильо. И полковника Варгаса с семейством - тоже. По странному совпадению, как раз группе Стрелецкой он и попался. Все сбылось так, как и было задумано! Красная Кавалерия прискакала и спасла ту, кто не щадя жизни, - и прочего, - прокладывал ей дорогу. Здравствуй, Родина! Там все изменилось, стало как-то попроще и почеловечнее, без прежней зверской дури, неизбежные проверки она прошла без сучка и задоринки, получила целый ряд высоких правительственных наград, "накопившихся" за время пребывания на нелегальной работе, ей даже вернули в полное ее распоряжение родительскую квартиру в Москве, - и списали в запас без ясной формулировки причины. Взяли соответствующие подписи, выдали зарплату со всеми надбавками за эти годы, - сумма образовалась более, чем солидная, - и положили пенсию в размере оклада капитана ГБ. Все положенные льготы, распределители, базы, все - кроме допусков и использования в профессиональном качестве. И удивилась, как же мало это ее расстроило. То есть вообще никак.
  
  Тогда, вернувшись, она была уверена, что познала Смысл Жизни лучше кого бы то ни было. Само собой разумеется, никаких мужчин: они не вызывали в ней ничего, кроме отвращения. Все, как один, даже явно порядочные и хорошие люди. Никакого секса вообще, - даже вспоминать тошно, и невозможно думать, и забыть бы все, что было, забыть. И можно ничего не делать, ни о чем не думать, ни с кем не общаться. Ничего не читать, - потому что книги вызывали тягостное недоумение или злобу. О чем это? Зачем? Что было - прошло, не было его, наверное, приснилось в страшном сне. Ведь правда уже все? Правда?
  
  То, что это не совсем так, выяснилось через несколько месяцев. Этак, - через полгодика. Разумеется, от сожительства с Варгасами она не испытывала ровно ничего хорошего. Никаких приятных ощущений, а только боль и отвращение. И не могла представить себе, что это - вообще может быть приятным. Не верила, что может нравиться хоть одной женщине. Знала, что это не так, но тем не менее была убеждена, что все кругом врут. Такой вот всемирный заговор. Единственное, - со временем обрела определенную привычку, приспособилась к постылой половой жизни. Выработались даже некоторые реакции физиологического характера, которые помогли ей, наконец, практически не ощущать ничего. Так, легкую щекотку, не мешающую думать о постороннем. Зато теперь, по прошествии долгого времени, в одну прекрасную ночь она проснулась от чудовищного, поглотившего на миг все ее существо ощущения. Спазмы, гасящие сознание, еще продолжались какое-то время после пробуждения, только постепенно слабея. Лицо... пылало огнем, похоже, скорее, от сюжета того сна, что снился перед пробуждением, но после как-то позабылся, а между ног было мокро. Настолько, что она лежала в лужице, словно слегка обмочившись, да только тут-то она точно знала, что это такое. Оргазмы бывают разные, но этот оказался впору качественному нокауту: она не сразу смогла встать, а потом идти смогла только по стеночке, с заплетающимися ногами.
  
  Казалось бы, - ну и что? Дело-то житейское. Первый оргазм во сне - такое нечасто, но случается и с девушками. Так-то оно так, вот только случившееся находилось в недопустимом противоречии с той системой, которую она для себя выстроила. Испытать ЭТО помимо воли и вопреки собственной твердой уверенности, что секс - суть мерзость, было для нее более, чем унижением. Возвращением в дом Варгасов, в допросную, в зловонную камеру к замученной насмерть Тересе. Вторым актом и продолжением пройденного.
  
  Еще более унизительным оказалось то, что у ней возникла вовсе нешуточная потребность в сексуальном удовлетворении. Настойчиво требующая своего, навязчивая, переводящая мысли в определенное русло, и, главное, заставляющее вспоминать кое-что из прошлого. Теперь многое из того, что совсем недавно хотелось только забыть, воспринималось как-то по-другому. Попытки воздержания не имели смысла, поскольку, если она переставала ласкать себя, начинались сны с такими сюжетами, что онанизм был куда как приличнее. В системе координат ее нынешней морали, бывшей соединением несоединимого, химерой в классической трактовке понятия, это могло обозначать только одно: полковник дотянулся до нее из могилы, добившись-таки своего. Сделал какой-то половой наркоманкой. Блядью.
  
  Человек, если он все-таки не умер и продолжает жить, как-то сживается с чем угодно. Сжилась с ощущением своего уродства и двадцатипятилетняя, редкой красоты пенсионерка НКГБ-МГБ, только в процессе этого сживания стала, как это случается очень нередко, еще более, - прямо таки до мозга костей, - циничной.
  
  Вот только мужчин она по-прежнему избегала, а однополая любовь даже не приходила ей в голову. Очевидно, была просто органически чуждой.
  
  
  Ее спонтанное побуждение соблазнить Беровича явилось неожиданным для нее самой, ничем особенным не мотивированным и не преследовало никаких даже умеренно благих целей.
  
  
  А вот для Сани после той ночи, проведенной в "гостевой" комнате, все прочие женщины просто перестали существовать. На всю жизнь. Чувство, которое он испытывал к ней на протяжении всей совместной жизни, нельзя назвать любовью, поскольку оно не содержало ни дружбы, ни теплоты, ни нежности, ни душевной близости. В нем не было органически присущего любви счастья. Больше всего оно напоминало непреодолимое пристрастие к какому-то темному зелью. Большая беда, если вдуматься.
  
  
  На случай беды у достойных людей существуют друзья. Иногда они в своем стремлении помочь действуют опрометчиво.
  
  
  - Этот отчет является совершенно секретным. Гриф: "Разглашению не подлежит", гриф: "Хранить вечно". Это - точная копия. Почитай, любопытно.
  
  - О чем это? - Лениво проговорил Берович, лениво прикасаясь к папке. - Если коротенько...
  
  - Ну, если коротенько, то это о том, как во время штурма Мадрида боевая группа под командованием твоей Насти проникла в частный дом, где и захватила хозяина дома, полковника Варгаса, вместе с семьей. Там она произвела допрос хозяина дома, бывшего крупным чином тайной полиции. В ходе допроса непрерывно применялись недозволенные методы воздействия на допрашиваемых. В частности, сын хозяина дома был на глазах отца подвергнут длительным, крайне циничным истязаниям, в результате которых умер. Ему раздавили пальцы и половые органы, выкололи глаза, - и все такое прочее, захочешь - прочтешь. После этого, хотя полковник во всех подробностях ответил на все вопросы, она проделала с ним примерно то же, что и с сыном, только в расширенном, так сказать, ассортименте. Рассказывать, с твоего позволения, не буду... Собственно говоря, по содержанию этого рапорта ее и уволили. Да оно и понятно: кому нужна кровожадная психопатка с наклонностями садистки?
  
  Да, так все и было. Она продолжила бы истязания и дальше, и подольше, но только приходилось спешить. А когда они проходили через патио, откуда-то из бокового хода на нее бросилась с ножом донна Инес. В одном полурасстегнутом халате, под которым виднелось тучное, рыхлое, болезненно-белое тело. При захвате дома она была связана, как и слуги, но вот как-то развязалась же. Жар-Птица на ходу, не меняя шага, снесла ее очередью из автомата.
  
  - Мне. Все. Равно. - Полузакрыв глаза, раздельно ответил Саня. - Очевидно, он того стоил, а у нее были весомые причины. И запомни: любые разговоры о моей женщине, о ее прошлом, там, о ее моральном облике есть вторжение в мою личную жизнь, которое я ни в коем случае не намерен допускать. И не допущу. Это запретная тема. Для кого угодно и тебя в том числе.
  
  
  К счастью, бывает и так, что из неудач делают правильные выводы.
  
  
  - Слушай-ка, - ты зачем все это затеяла?
  
  - Что - все?
  
  - Да всю эту историю с охмурежем?
  
  - А зачем вообще затевают интрижки? Поразвлечься.
  
  - Так ты выбрала себе неподходящую игрушку. На нем половина страны держится, так что полной воли тебе не дадут, не надейся. Так что решай.
  
  - Чего - решай!?
  
  - Либо серьезные отношения, семья-дети. Либо отваливай с концами. Не буду говорить, насколько предпочтительней второй вариант, но у него, кажется, все слишком серьезно... Так что может не выйти.
  
  - А если нет?
  
  - Тогда я тебя пристрелю. Или прикажу пристрелить.
  
  - Интересно. И кто тебе сказал, что я этого боюсь?
  
  - А я и не говорила тебе, что боишься. И пугать не собиралась. Просто предупредила, что пристрелю. И не вздумай проверять меня на вшивость: будет обидно, если застрелят не за дело, а по ошибке.
  
  - А теперь слушай сюда, коза чахоточная: если я начну капать ему на мозги, потихонечку, прямо сегодня вечером, то в пятницу ты уедешь командовать филиалом в Петропавловск.
  
  - Если я почувствую что-то такое, - а я почувствую обязательно, не сомневайся, - то ты до пятницы не доживешь.
  
  - Под расстрел угодишь, дура...
  
  - Что такое моя жизнь по сравнению с его благополучием?
  
  - Да ладно. Даже интересно для разнообразия. Развестись никогда не поздно. Только он, между прочим, мне предложения пока что не делал.
  
  - Ты знаешь, что предпринять, чтоб сделал. И - всегда помни, что я тебе сказала.
  
  - Слушай, - в глазах Стрелецкой мелькнул интерес, - а почему не убьешь прямо сейчас, если уж я такое говно?
  
  - Потому что не уверена, сможет он это перенести, или нет. И: внесем ясность. Ты не говно, не обольщайся. Ты что-то гораздо, гораздо более вредное и опасное. Говно можно подцепить на лопату. Водой смыть. А с тобой это не пройдет.
  
  
  А Саблер, познакомившись с ней, позже сказал:
  
  - Ну что сказать? Среди миллионов бесхозных девок он, для жениться, безошибочно выбрал себе шмару. Роскошную, - кто будет спорить? - только не я! Только зачем-то мертвую. Ее забыли похоронить, и она-таки неудачно попалась ему на глаза. Такое бывает только за грехи родителей.
  
  И потом за глаза он называл ее не иначе, чем Мертвой Шмарой.
  
  
  Свадьба была-а! Хотели, как всегда, скромную, только кто же всерьез обращает внимание на желания новобрачных? Их поздравляют, им дарят подарки, и когда дарителей набирается несколько тысяч человек, включая членов правительства, ЦК, товарищей по ВСТО, масштаб увеличивается на порядки просто сам по себе. Невеста... проявила прямо-таки фантастический артистизм: сплошное счастье и очарование, цветение и такт, непосредственность и обаяние, кружева и цветы.
  
  
  Естественно, о счастливом супружестве не могло идти и речи. Она и никогда-то его не любила, не могла разделить ни его интересы, ни его энтузиазм, но, будучи человеком по-своему справедливым, отдавала ему должное, как личности безусловно масштабной. Не скучала по нему, не радовалась его приходу, иногда поневоле раздражалась, замечая, что он-то - скучал, что он-то - радуется, хоть радость эта и не продлится долго. Как ни странно, ее животная, механическая сексуальность сказалась на их супружестве весьма положительно. О нем нечего говорить: жена на протяжении всей совместной жизни неизменно пробуждала в нем истинную страсть, но и сама она, благодаря своему искусству, получала необходимое ей удовлетворение.
  
  И: по какой-то причине ей и в голову не приходила мысль, что она может стать матерью. То, что она не забеременеет, не подлежало сомнению, хотя причин для такой уверенности не было, приблизительно, ни одной. Когда у нее через недолгое время появились соответствующие симптомы, неприятному удивлению ее не было границ. Это не помешало ей в положенный срок произвести на свет первенца, Ассунту. За ней, спустя два года, последовал Федор Александрович. Беременности и роды протекали совершенно нормально, но на другой день у матери развился тяжелейший психоз, такой, что она едва не погибла. Но обошлось. Настя поправилась, на семейном совете решили больше детей не заводить, но ничего серьезного не предприняли, в результате чего у них без малейших осложнений родились еще два сына, Иван и Сергей. Детям нанимали нянек, старшие подросли, и у Беровича все-таки появилось что-то похожее на дом, хоть и старался он, чтобы дети с матерью слишком тесно не общались. За год до серебряной свадьбы они отметили появление первого внука, а еще через два месяца Настя, дождавшись, когда останется дома одна, достала из каких-то ей одной ведомых похоронок пожелтевшее свадебное платье, натянула его на свое взматеревшее, крепкое тело, приколола к волосам фату и повесилась на электрическом проводе.
  
  
Оценка: 1.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"