Шуваев Александр Викторович : другие произведения.

Гном. Книга первая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 4.42*51  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Первые две части романа, объединенные в одну книгу. Дополнено, более-менее вычитано, не знаю, насколько стало лучше, но, надеюсь, - будет удобнее читать. "De profundis" и "Из интервью 1958 года" СМЕЛО можете пропускать либо читать по диагонали. Эти вставки были нужны мне, - для внутреннего обоснования, - и, может быть, немногим любителям. Права меньшинств (тут не имеются ввиду "сексуальные") надо уважать. Содержат, помимо частичного вымысла, некоторый элемент дезинформации по конкретным вопросам: не мое.
  Гном
  Книга первая
  Часть первая. Зимний планетарий*
  
  *"Марс", "Уран", "Малый Сатурн", "Большой Сатурн", полу-мифический "Юпитер". Кодовые названия стратегических наступательных операций Красной Армии, проведенных или только запланированных к проведению зимой 42-43 годов.
  
   Архетип: "образца" 1905 года.
  
  "... взяли господина Профессора домой. Он почти все время лежал, на обращенную к нему речь ответов не давал, а если и вел какие-то речи, то были они бессвязны и почти неслышимы по слабости его голоса. Я по мере сил помогал Марте, когда приходилось ходить за ним, как за младенцем. Прошло почти две недели, но положение его не претерпевало решительных перемен. В субботу же, войдя в комнату, мы не увидели господина Профессора на обычном его месте. Точнее, - вошел Гунтер, мы услыхали его слабый крик и кашель, а потом были им позваны. Теперь, по прошествии многого времени, я и сам пребываю в сомнении: верно ли его не было? Или мы, все вместе, были поражены той особенной слепотой, коя не позволяет видеть того, что лежит прямо пред глазами? А потом видишь, будто только что прозрел и не можешь взять в толк: как мог не видеть? Но, так или иначе, мы не видели господина Профессора ни в эти сутки, ни в те, что были следом. На утро понедельника рано поутру, мы вошли не питая никаких основательных надежд, но господин Профессор был в кабинете, на своем ложе, укрытый пледом. Поначалу он лежал столь же безучастно, а потом повернул голову к нам. Мы были несказанно обрадованы, потому что это было первым осмысленным движением господина Профессора за все это время. Он был без очков и, по причине слабого зрения, не узнавал меня. Впрочем, - он мог не вспомнить меня и без того: кто я такой, чтобы господин Профессор помнил мою, достаточно ничтожную персону. Но, несколько позже, он меня все-таки вспомнил. Марту же и Гунтера, который явился следом, будто почувствовав что-то, господин Профессор узнал сразу. Он вообще пребывал в ясном уме и полной памяти, только более обыкновенного тих и задумчив. По нужде господин Профессор пошел собственными ногами, только опираясь на нас с Гунтером, и даже позавтракал поджаренным хлебом с джемом и слабым кофе со сливками. Позавтракав, господин Профессор почувствовал слабость и пожелал лечь, вздохнувши, начал говорить, но я не смогу привести слов его доподлинно, а, единственно лишь, постольку, поскольку смог их запомнить и передать своим убогим языком.
  По словам господина Профессора, все произошло, когда он писал черновик очередной лекции нового своего курса, и в своих раздумьях он зашел так далеко, что оказался в некоем "пересечении всех пересечений", где, как в фокусе, собраны "все смыслы". Это положение является "совершенно неподвижным и не имеющим размеров" центром некоего "Познаваемого Мира". Иначе господин Профессор именовал его "мир для нас" и утверждал, что "это - одно и то же". Из этой позиции "достижима любая цель" и "теряется грань между мыслью и действием", а "бытие превращается в бесконечную игру, где все цели доступны, и смысл имеет только очередность" причем это - совсем "иной смысл", нежели те, что нам свычны. Постепенно речь господина Профессора становилась все более бессвязной или же это я, по скудоумию своему, все хуже понимал его речи. Потом, будто опомнившись, господин Профессор прервал свой горячечный монолог, и протянул мне некий предмет, заметив, что это "пясть праха" , коий он зачерпнул, взыскуя в ходе Игры "бесконечной, но при этом актуальной дробности". На мое робкое замечание, что это - напоминает скорее некоторое вместилище, изготовленное каким-то неведомым мне экзотическим побытом, господин Профессор ответствовал, что "последняя часть пути" оказалась "замороженной" при возврате из "углубления" и "отлилась" в такой форме. Так же, по словам господина Профессора, содержимое может быть "легко явлено", к тому нет "никаких препятствий" и для этого достаточно усвоения даже той части нового курса, коий он предполагал к прочтению и опубликованию по осени сего года, с началом нового семестра, которую господин Профессор уже изволил закончить начерно."
  Якова Беровича, худого (так и тянет сказать слово "постного", оно неким образом очень хорошо подходит) молодого человека тридцати трех лет от роду с длинными, не вельми опрятными, какими-то желто-серыми волосами, никак нельзя было именовать успешным студентом. Вместо того, чтобы учить, он умилялся и восторгался непостижимой мудрости профессуры, вместо того, чтобы понимать, он пробовал веровать. Те абстрактные предметы, которые ему пришлось изучать по дикому, только в реальной жизни и бывающему недоразумению, Яша воспринимал, как какие-нибудь "Упанишады", священные до слез, вызывающие экстаз и при этом совершенно невразумительные тексты с непостижимым смыслом.
  Если короче, был он восторженным и вовсе лишенным критического мышления дураком. Такие типы особенно легко попадают в лапы сектантов и лжепророков, а вот Яша, причем в том же самом стиле, - угодил в университет. И - Уверовал. Нет, совершенно лишенным способностей его назвать все-таки нельзя, немецкий язык за эти годы Берович выучил в совершенстве. Он был беден то есть настолько, что одежда его находилась на нижнем пределе приличий. На самом нижнем. Рубаха из серого туальденора с черной подпояской, две смены белья, и стоптанные сапоги. Скудные заработки свои он получал, ходя за тяжелобольными. Справедливости ради, - работал хорошо, истово, терпеливо и без малейших проявлений брезгливости.
  И, разумеется, главным идолом и кумиром для него был самый непостижимый и непонятный из профессоров. Даже для видных-то математиков некоторые из его идей казались малость чересчур, а уж для Якова! Абсолютно для него непостижимые на рациональном уровне, лекции зато оставляли в его душе отсвет чего-то такого, какого-то Горнего Света. Он был готов для своего кумира на любые услуги, если бы ему позволили их оказывать. Они понадобились позже, после того, как великого Георга Кантора поразил тяжкий душевный недуг.
  После описанного Беровичем странного происшествия, профессор больше не вставал. Приглашенные эскулапы диагностировали "нервическую горячку", не исключив, впрочем, "воспаления мозговых оболочек", и сказали готовиться к худшему. У Яши на этот счет было свое мнение, которое он, правда, держал при себе: неосторожная Игра в "пересечении всех пересечений" видимо, очень плохо сочеталась с рассудком и самой жизнью. Но больной, вопреки всем ожиданиям, еще раз пришел в сознание и смог ясно и последовательно изъявить последнюю волю. В нее, среди всего прочего, входило уничтожение последних черновиков. Кантор заявил, что "текст во всех смыслах представляет собой несомненную опасность", и не должен становиться достоянием неподготовленных умов и "еще более неготового общества".
  Яша чувствовал себя буквально разорванным надвое. Он не мог не выполнить воли своего Пророка, но и выполнить ее он тоже не мог. И тогда он совершил подвиг, что для подобных ему простецов на самом деле является не такой уж редкостью. Он разделил черновики на пять частей, и отдал трем переписчикам и одной пишбарышне. Пятую часть он переписал собственноручно своим отменным, как у каллиграфа, почерком. Подлинники были соответственно завещанию уничтожены. Берович также был упомянут в завещании, став обладателем скромной суммы денег, что для нищего Яши была настоящим богатством. На часть этой суммы он нанял своего однокашника, Збигнева Кохановского*, дабы он перевел "Крипты" на русский. Тот, в общем, согласился, поломавшись из ляшеского гонору, не без того. Он тоже порядком нуждался. Провозившись две недели он заявил, что работа - закончена, а вот разговор, напротив, следует продолжить.
  - Тот перевод я, пся крев, сделал. И даже, увлекшись, написал комменты... Но знаешь ли что? Решил я того переводу тебе, пан Яков, не отдавать. А деньги возьми назад - все они в целости. Прошу простить, а только с писанием тем не все чисто. Оно Бог весть куда может завести.
  И тогда Яша Берович, в считанные секунды сложив в уме хитроумный план, убил его и замел все следы. Он чуял, что Штуковина и "Крипты" составляют нерасторжимое единство. Так оно бывает с идеалистами. А "комменты" Кохановского вошли в состав Инструкции. Наряду с целым рядом других работ, индуцированных "Криптами" в следующие год-два. После начала Мировой войны и до Саниного отрочества бумаг этих никто не трогал.
  
  *Совершенно позабытый факт. В Польше существовала сильнейшая математическая школа, давшая миру целую плеяду блестящих математиков. Только существовала недолго. Про венгерскую, бывшую пораньше, помнят отчетливо.
  
  
  Конечно, нельзя сказать, что генерал армии Жуков уж совсем не был дипломатом. В его время, в его положении и при том образе жизни, который он вел, без этого важнейшего искусства выжить было попросту невозможно. Но все-таки основной профессией его была не дипломатия. Он был человек войны в самом изначальном смысле этого слова, такие, как он, делают карьеру в армии только во время войны, - или во времена сознательной подготовки к масштабным завоеваниям. В мирные времена, когда армию содержат для порядка и на всякий случай, без ясной цели, таких людей отодвигают в сторонку. Уж больно неудобны и неуместны. Настолько, что их присутствие во власти становится прямо опасным. Поэтому возникали порой моменты, при которых вся его способность к дипломатии отказывала. Как, например, теперь. Максимум, на что его хватило, это укрыться от посторонних глаз и, прежде всего, глаз руководства. Иначе он, пожалуй, все-таки наломал бы дров. После всего, что он сделал за эти страшные полтора года без малого, выступая в роли пожарной команды Верховного Главнокомандования, - и такое. Его, Георгия Жукова, решили использовать "в темную"! Он редко пил помногу, и никогда не пил для того, чтобы снять нестерпимое напряжение, поскольку считал это слабостью, но тут махнул полный стакан, не почувствовав вкуса, занюхал корочкой хлеба, не осознавая, что делает. Выпитое не оглушило, а как-то даже подхлестнуло работу мысли.
  ... Обстоятельства, при которых он узнал о готовящемся без его ведома грандиозном и кровавом блефе, у человека самую малость более подозрительного вызвали бы подозрение, что все это, - вообще подсунула фашистская разведка. А что, - безошибочный расчет: если первый генерал большевиков и не взбунтуется, не предаст, узнав такое, то, будучи прям и горяч характером, устроит свару, и тогда его надолго отстранят от руководства решающими компаниями. Если же, паче чаяния, он не сделает ни того, ни другого, то во всяком случае не будет излишне усердствовать на выделенном ему участке фронта.
  А ведь недурно получается! Увлекшись, он обрадовался красоте умозаключений, но тут же вспомнил о причине, их вызвавшей, и опомнился.
  ... С другой стороны, - навязчиво, как бы сама собой, продолжилась мысль, уж если они считают его первым из стратегов Советского Союза, они должны бы сообразить, что обмануть его, - это вовсе не то, что обмануть одного из сановников в руководстве, даже самого хитрого, умного и искушенного в интригах. Дело тут не в том, что он умнее. Суть в том, что генерала нужно обманывать вовсе по-другому, именно что как генерала. Потому что генерал пользуется другими источниками информации и по-другому думает, нежели любой сановник. Так что дурацкие мысли о немецкой провокации следует бросить сразу, пока не укоренились и не сделались реальной версией.
  ... А как бы поступил он, - на их месте? А точно так же и поступил бы, - если б, конечно, додумался. Большевики до сих пор пребывают в панике после того, как ровно год назад вермахт чуть-чуть не захватил их столицу. Они не способны думать ни о чем другом, пока группа армий "Центр" стоит в Ржеве и Вязьме, в трех сотнях километров. Они кидались на эту неприступную твердыню уже дважды, а вот теперь готовятся к третьей попытке в том же самом месте, - солдат им не жалко. Это точно? Очень, очень похоже на истину, господа. Ясный рисунок операции, - как им кажется, - во-первых, и семь армий во-вторых. Не шутки, совсем не шутки, господа! Безостановочно гонят подкрепления, не только ночью, но и днем, а это значит, что ночи им не хватает. Не все можно замаскировать, даже в принципе. А можно ль это как-нибудь проверить? Можно, почему ж нельзя: кто там командир, говорите? На Калининском фронте... Отставить! Кто координирует действия двух фронтов, семи армий и средств усиления? Некто Георгий Жуков? А вот это уже серьезно, господа! Будем считать, что планы большевиков разгаданы. И фюрер думает точно так же. Так что одновременно уплотняем оборону и готовим резервы подвижных сил, в глубине, чтобы не спугнуть. Отобьем, конечно, скорее всего - частично окружим, но бойня будет страшная, потери такие, что в пору хвататься за голову.
  ... Есть в шахматах такая фигура - ферзь, сильная, аж жуть. Почти непременный участник киндерматов и иных нечаянных катастроф в кукольных баталиях на забавном ТВД* в клеточку. Настолько сильная, постоянная и настырная, что к ней поневоле приковывается основное внимание соперника. Все дело тут именно в этом самом "почти". Как бы немцы ни харахорились, а вот в шахматах особых успехов им стяжать не удалось. Очень так себе. Им и в голову не придет, что поверх военной стратегии можно наложить еще стратегию шахматную, - и это помимо политики и ее невообразимых соображений. Точнее, - генерал с сосредоточенным видом выцедил вторую порцию водки, но уже не полный стакан до краев, а так - три четверти, и не опрокинул в глотку залпом, а именно что выцедил, прямо сквозь кривую усмешку, - даже не так, даже еще смешнее: при помощи военной стратегии берут, и делают из человечка шахматную фигурку, "ферзь" называется. И как только это превращение случилось, дело, почитай, сделано, и весь театр военных действий, весь гигантский фронт, что от моря до моря и на несколько тысяч километров в глубину на обе стороны, для противника тоже превращается отчасти в шахматную доску, а он этого не замечает. Он по-прежнему принимает фигурку за человечка, и делает ходы, вместо того, чтобы воевать. Что из этого получится рано или поздно, причем скорее "рано", - понятно. Все понятно, и даже, наверное, правильно, и он согласился бы с такой правотой, если б не одна тонкость: человечка, из которого сделали фигурку, прежде звали генералом армии Георгием Жуковым. А теперь волшебством превратили в деревянную куколку. Вроде Буратино.
  Вторая порция спиртного канула в горнило лихорадочно работающего мозга, как лопата антрацита, лениво, для порядка подброшенная потным кочегарам в и без того гудящую, раскаленную до белого жара топку. Он без малейшего усилия представил себе карту всего фронта, целиком, и проник сразу во все смыслы и замыслы обеих сторон.
  ... Ну разумеется! Пока он, со всем старанием, потея от натуги, будет гнать полки на убой, пока войска двух фронтов будут расшибать себе лбы в атаках на закостеневшую оборону, а немцы даже с некоторым облегчением ответят по обыкновению своему мастерским, подготовленным контрударом, настоящие, не шахматные генералы, с гарантией прорвут фронт в излучине Дона. И немцы, глядя за прыжками ферзя, поначалу даже не обратят на это особого внимания. А потом станет поздно, - хотя почему "потом"? Сразу же, потому что кукольный генерал Жуков, не зная, что он кукольный, дерется всерьез! Так, что особо-то резервы не стронешь, в зимнюю степь не кинешь, перебросить сможешь не все, что надо, и позже, чем надо. И в порядком растрепанном виде, потому как ферзь все-таки.
  ... А тонко сыграли. Пожалуй так, что тоньше и не бывает. Чуть больше - и имитация превратится в реальность, а диверсия - в главную компанию. И его не смогли обмануть по той же причине, по которой не смогла бы выдуманная им давеча немецкая разведка. Пока работал начальником Генштаба, пока воевал полтора года, пожарной командой мотаясь по всем фронтам, создавая новые армии взамен разбитых, выбивая свежие части и технику у прижимистой Ставки, обеспечивая их переброску, научился чуять. Не надо было считать, непосредственно чувствовал, сколько сил и в какой срок может дать страна, тыл, транспорт, а сколько - все-таки нет. Вот и сейчас почуял, хоть и не сразу, не вдруг, а почувствовал-таки гнильцу. Все вроде по-настоящему, - а не то. Правильно по меркам августа, а сейчас, спустя три месяца, вроде бы как маловато. Скуповато, чахловато, скучновато, вроде бы как и хватает, но уж больно в обрез, без резерва и запаса. Он-то что, - впрягся, как привык, с обычной энергией и напором, требовал по привычке все, что считал необходимым, и добивался даже. Так, кое-чего. Чуть больше скупости, чуть больше бюрократии и волокиты, чем обычно, поначалу принял даже за обычный бардак, но того бардака, по идее, быть уже не могло: сам спалил, собственноручно. Так и почувствовал гнильцу, начал копать, почти убедился, но именно что "почти". Уверенность пришла, когда узнал случайно, чего, сколько, какими путями и в каком темпе гонят туда, в междуречье Дона и Волги. Человек с его опытом просто не может спутать подготовку Главного Удара с какими угодно другими мероприятиями. Это все равно, что не узнать родную мать или самого себя в зеркале.
  Обижаться, понятно, не на что, потому что какой мерой меришь, такой и тебе будет отмерено. И он без колебаний пользовался людьми, как инструментами, нет, как топливом, подбрасываемым в ненасытную топку войны. Дошла очередь и до него. Да и что значит это самое: "дошло и до него"? Лично его на убой как раньше никто не гнал, так и теперь никто не гонит. Это ему гнать людей на убой, как, бывало, гнал и раньше. В тех самых степях, где настоящие генералы готовят фрицам сюрприз. Настойчиво бросал в самоубийственные атаки необстрелянные войска прямо с марша, то есть нарушая все правила хорошей армейской практики, но все-таки не пустил Четвертую танковую армию немцев к Сталинграду. А что, спрашивается, ему оставалось делать? У артистов это называется амплуа, вот и у него начало складываться что-то вроде, он становится человеком, Который Гонит На Убой. И в тех случаях, когда ничего другого нельзя придумать, когда красивых решений либо попросту нет, либо нет времени, чтобы их подготовить, а от катастрофы все-таки надо уходить, посылают генерала Жукова. Он может гнать в атаку в тех условиях и при таком уровне потерь, когда этого не может никто больше. Он сохранит оперативное управление войсками тогда, когде не сможет никто больше. Так что в нынешнем его назначении не один только смысл, их как минимум два. Он может выиграть сражение, может его проиграть, но противнику скучать не придется во всяком случае. Он все время будет чувствовать себя на грани краха, в предельном напряжении, под смертельной угрозой...
  От вовсе несвойственной ему интеллигентской рефлексии отвлек голос адъютанта.
  Товарищ генерал армии, к вам маршал Шапошников.
  Сказать, что такого рода явление было необычным, значило не сказать почти ничего. Это было практически немыслимо сразу по нескольким причинам. То, что старый маршал не вызвал его к себе, не переговорил в сторонке во время очередной встречи в Ставке, а именно явился к нему, было чем-то из ряда вон выходящим. Это просто случилось впервые.
  - Можно?
  Как будто бы могло случиться, что Жуков откажет. Как будто у него на это есть право. Как будто Шапошников откажется от своих намерений, если Жуков скажет "нельзя", сославшись, скажем, на занятость. Единственное, что он позволил себе, так это секундная задержка перед тем, как встать с приветствием. Он потратил это мгновение на мимолетный, но очень нелегкий взгляд.
  - Здравия желаю, товарищ маршал.
  - Здравствуй, Георгий Константинович. Сесть предложишь?
  - Могли бы не спрашивать, - в голосе Жукова была слышна едва заметная горечь, - Борис Михайлович. Располагайтесь. Чаю?
  - Благодарю. Как-нибудь в другой раз. - Гость бросил на генерала испытующий взгляд. - Уже знаешь?
  - Знаю, Борис Михайлович.
  - Переживаешь?
  - А я не институтка, чтобы переживать. Я в армии тридцать лет. Да, я действительно думал, что достоин большего доверия, но понимаю, что у руководства могут быть свои причины.
  - Если для тебя это что-то значит, могу сказать, что был против с самого начала. Не против назначения, которое считаю совершенно правильным. Против того, чтобы тебя держали в неведении относительно истинной цели этой твоей операции. И не потому, что это нехорошо и нечестно по отношению к тебе, а только по той причине, что бесполезно, потому что все равно поймешь, а после этого станет не только бесполезно, но и вредно для дела. Они-то, они никогда не поймут тебя так, как понимаю я. Им казалось, что от тебя можно скрыть подготовку такого масштаба. Я прямо говорил, что не выйдет, но Совет решил так, как он решил.
  Жуков помолчал, исподлобья глядя на гостя.
  - Товарищ маршал, но вы ведь не для того приехали сюда, чтобы нарушить решение Комитета Обороны и приказ Верховного, а?
  - Не для этого, - голос Шапошникова звучал сухо, - и не для того, чтобы утешить тебя в твоих переживаниях. Пока идет война мне, откровенно говоря, плевать на любые переживания. Твои, чьи угодно и мои собственные. Я приехал для того, чтобы по возможности предотвратить возможный вред делу.
  - Я буду выполнять приказ ставки со всей доступной мне энергией и в полную меру своего умения. Вверенные мне войска свяжут такие большие силы противника, какие только окажется возможным. Мы делаем одно дело в рамках одного замысла, и я свою часть работы выполню.
  - Георгий Константинович, - маршал осторожно вздохнул, - ну зачем вы так? Я о том, что отвлекать-то можно по-разному.
  - Что вы хотите сказать?
  - Ну вы же поняли. Успешный прорыв обороны позволит сковать куда большие силы германца, чем простые атаки, даже самые мощные и настойчивые.
  - Вы в курсе, какие силы и средства мне дали на проведение этой операции? И кто мне на самом деле противостоит? И какие резервы они подготовили в глубине обороны, километрах в шестидесяти от фронта? Вы знаете, что противник, судя по всему, хорошо осведомлен о наших планах и готов? Вижу, что информированы. Так что успешный прорыв... под большим вопросом. Поэтому будем делать все, как всегда, а потом еще лет двести будут рассказывать, как Жуков гнал пехоту по снегу на неподавленную оборону.
  - Силы и средства, Георгий Константинович, вам дали, может быть, и недостаточные, но незначительными их тем более назвать нельзя. Я это к тому, что в вашей власти использовать их по-разному.
  Ага. Вот сейчас он, кажется, наконец скажет, зачем приходил на самом деле. Оказывается, ему все-таки было, с чем прийти к... к соратнику, в конце концов. Это все-таки оказалось самым главным. Интересы дела во-первых, но, все-таки, и "товарища выручай" тут тоже присутствует. И бог знает что еще. Потому что ум старого маршала бесконечно далек от старческого консерватизма и неприятия нового.
  - Тут с вами испытатель с завода хочет поговорить насчет прорыва. Уж вы примите, уделите толику внимания, настоятельно рекомендую... И - вот еще что: не давите вы на человека, мы-то привычные, а он человек штатский, перепугается, и тогда от него мало будет толку.
  Когда рекомендует Шапошников, рекомендации следует выполнять. Это и впрямь может оказаться важно.
  - Ну, если вы советуете... Он где?
  
  
  
  * ТВД - Театр Военных Действий.
  
  Испытатель ему, в общем, понравился. Худой мужик в черном комбинезоне, лет двадцать пять - двадцать семь, заметно прихрамывает, и, как у всех на что-нибудь годных людей в это время, красные от хронического недосыпания глаза. Наткнувшись на тяжелый, как свинец, взгляд хозяина кабинета, встал по стойке смирно.
  - Начальник группы технического сопровождения от завода Љ63 Семенов. Направлен для обеспечения боевых испытаний новой боевой техники.
  - У вас пятнадцать минут, Семенов.
  - Товарищ генерал армии, разрешите показать, это будет быстрее, у меня техника при себе. А я отвечу на вопросы...
  У него был совсем маленький, черный кинопроектор, Жуков никогда не видел таких, и обширное полотнище из тончайшего материала, которое складывалось до размеров тетради, а потом расправлялось без складки. Техник хроманул к стене и как-то в несколько движений наклеил на нее экран.
  Чего меньше всего ожидал Жуков, так это того, что изображение окажется цветным, с глубокими и яркими красками, а звуковая дорожка шла внятно и звучно, без малейшего намека на привычные треск с шипением. Промелькнули с почти неуловимой взглядом скоростью круг, крест, еще что-то, на мгновение задержалась надпись: "Внимание! Совершенно секретно. Только для высшего руководства!". На экране, плавно колыхаясь на ухабах, катили по бездорожью два огромных танковых шасси, на которых вместо башен было смонтировано что-то, напоминающее крупные понтоны. Остановка, водитель с напарником, игрушечными чертиками выскочившие из кабины, откуда-то сзади из доселе невидимых машин горохом высыпались расчеты, негромкий, но глубокий гул, и громадные направляющие, смонтированные в один ряд, поднялись и замерли под углом к горизонту. Тяжелые "блины" опор, упершиеся в землю. Грузовики с огромными, по несколько метров в длину, ракетами, автокран с особой конструкцией "стрелы". Все, как обычно, но что-то раздражало, и генерал никак не мог взять в толк: что именно? Понятно. Бойцы одеты не в солдатскую форму, а в рабочие комбинезоны, и это режет взгляд, привыкший видеть только солдатские гимнастерки да серые шинели, и, в принципе, ничего другого.
  - Теперь, товарищ генерал армии, то, что меня попросили сообщить. Нам удалось сделать особо крупные шашки твердого топлива для ракетных снарядов, топливо тоже отличается особой плотностью, превосходящей все, что было прежде, в... приблизительно в два раза.
  - Зачем мне нужно знать эти подробности, - голос генерала был ровным и бесстрастным, - вы отнимаете у меня время.
  - Сейчас, товарищ генерал... То, что нам удалось делать шашки с такой точностью, позволили существенно повысить точность стрельбы на большой дальности. На расстоянии в двенадцать километров мы попадаем в круг радиусом в двести метров. Техническая дальность этих ракет достигает тридцати километров, и может быть существенно увеличена... Но там разброс несколько километров
  На экране заполыхали ослепительные бело-голубые молнии пуска, а изображение на экране затянуло сплошной, непроницаемой тучей дыма и пыли.
  - Вижу. - С раздражением сказал генерал. - Что-то вроде очень большой "катюши". Что тут такого, что мне было бы нужно видеть?
  - Ракеты сделаны такими большими, товарищ генерал армии, чтобы они несли особые боеголовки. Меньше их никак не сделаешь, не получается. Вот, посмотрите.
  Следующий план был выбран очень умело. Склоны холмов, поросших соснами, переходящие в старые, пологие балки, чернеющие безлистным кустарником. Расстояние позволяло оценить масштаб действа. Неожиданно огромная по площади часть земной поверхности вдруг вспыхнула вся разом ослепительно-белым огнем, так, что изображение даже померкло от непомерной яркости. На фоне исполинских клубов меркнущего пламени высокие, статные сосны казались карликами. Удар достиг тех деревьев, что не были накрыты сразу, взмахнул ими, как тоненькими прутьями, сломал и отбросил прочь. Следом пропуск, показанная с более близкого расстояния картина пепелища. Угли, зола, еще дымящиеся, обугленные обломки дерева, только недавно бывшие лесом.
  - Гарантировано уничтожение противника в траншеях, землянках, ходах сообщения, простых ДЗОТ-ах и ДОТ-ах. Возможно, уцелеет часть живой силы на нижних ярусах сложных, многоэтажных блиндажей и ДОТ-ов, но и она, скорее всего, окажется небоеспособной. Залп одной машины накрывает зоной сплошного уничтожения порядка квадратного километра территории. Особая топливная смесь тяжелее воздуха затекает в любые складки местности, при подрыве выжигает кислород воздуха и создает такой перепад давления, что возникает баротравма легких. Боеготовных машин такого рода у нас пять. Пять залпов - это двадцать пять квадратных километров территории, на которой боеспособной живой силы не останется... Ракеты очень дорогие, почти по цене истребителя, но их у нас - больше, - лицо Семенова исказила мимолетная судорога, - чем на пять залпов, и сколько-то мы еще можем успеть сделать. Это первый ролик. Прикажете показать второй?
  Жуков, тяжело глядя исподлобья, молча кивнул. На экране такие же, как прежде, заводские испытатели в комбинезонах и ватниках, только машины другие, вроде американских "виллисов", но на более широких шинах, кабина закрытая сверху и сзади, в низком кузове смонтировано две каких-то круглых штуки. Вспышка, из кузова вылетает ракета, волоча за собой дымный след и какой-то бесконечной длины "хвост", который в конце концов оказывается на земле и вдруг взрывается со страшной силой, оставляя широкую полосу перепаханной земли, с которой сметено все постороннее.
  - "УЭРМ - 2(а)". Устройство экстренного разминирования, автомобильный вариант, побольше и помощнее, есть "п", переносной, предназначен для переноски штурмовой группой саперов, поменьше. Гарантирует подрыв всех типов мин и управляемых фугасов. Если уложить вдоль траншеи, тоже мало не покажется. Доложить соображения изготовителя? Две минуты?
  - Докладывайте.
  - Предложенные образцы разработаны по приказу Верховного Главнокомандования и представляют собой единую техническую систему внезапного прорыва тактической обороны любой плотности, когда одновременно с нанесением удара установками залпового огня под условным названием "буран" в зону подавления выдвигаются штурмовые группы разминирования на вездеходах, расчищают проходы в минных полях и уничтожают уцелевшие, но серьезно подавленные долговременные огневые точки. Особенного эффекта следует ожидать, если одновременно с этим начинается концентрическое движение танковых частей и, главное, самоходной артиллерии. Можно рассчитывать, что в двух-трех случаях, прежде, чем противник создаст меры противодействия, возможен прорыв глубоко эшелонированной обороны противника в любом месте на всю глубину с выходом подвижных соединений на оперативный простор. Возможен вариант дальнейшего движения установок залпового огня в рядах подвижных сил для нанесения удара по выдвигаемым из резерва моторизованным и танковым частям противника, и штурмовых групп для закрепления на захваченных позициях с созданием плацдармов. У меня все.
  - Что это, - голос генерала выдавал крайнее раздражение, - за стратег у вас выискался? Может, нас поучите?
  - Не у нас, товарищ генерал армии. Стратег настоящий, штабной работник высокого ранга. Персонально - не скажу, не знаю.
  - А чего хромаешь? Ранен?
  - Так точно. Ранен и контужен в марте, на Вязьменском направлении. После госпиталя комиссован и направлен в группу технического сопровождения завода Љ63.
  - Что выпускает завод?
  - Широкую номенклатуру боевой техники, товарищ генерал армии. Долго перечислять придется.
  
  
  - И еще, Георгий Константинович, прежде чем вы встретитесь с испытателем. Не пряник, но вроде. У нас есть основания рассчитывать, что теперь ты будешь получать куда более полную информацию о передвижении, численности и технике противника. В том числе о ночной деятельности врага. Прежде всего ночной. Получишь и телефонную связь со специально выделенным офицером, и систему позывных, паролей и кодов для радиосвязи.
  - Откуда? - Отрывисто спросил Жуков после короткой паузы. - Или еще одна военная тайна?
  - А если понимаешь, то зачем спрашиваешь?
  - Да глупо как-то. - Пожал плечами генерал армии. - Все равно же узнаю. Само по себе получится через неделю-две. Край - через месяц. Вы же понимаете, что от комфронта такие вещи утаить попросту невозможно.
  - Не сомневаюсь, что узнаешь. Но без моей помощи. Я человек подчиненный. Система впервые получит полномасштабную обкатку именно на твоем фронте. Так что цени доверие...
  
  
  "Если ад действительно существует, - думал майор Терентьев, - это должно быть очень похоже. Видал поганые места, и куда страшнее, вроде бы, видывал, а - все равно цепляет. Даже не поймешь - чем."
  Правду сказать, - в это время года и вся-то Россия-матушка выглядит не лучшим образом, голо, черно, по-сиротски, но тут было что-то особенное. По деревням и поселкам, по городам и весям стоят голые деревья и скелеты кустов, а тут попросту нет ни того, ни другого. Тут и земли-то нет, в обычном понимании этого слова, такой, какая она бывает в нормальных местах. Хотя бы в виде тех черных, налитых водой ухабов, которые им пришлось преодолевать по пути сюда. Нет. Черные коробки корпусов за глухими четырехметровыми заборами из аспидно-серых щитов, гигантские, наглухо запертые ворота в заборах и прямо в высоченных стенах, кое-где - жирно блестящие черные рельсы, выползающие из-под ворот. Не время, значит. Надо думать, что ночью тут куда как более оживленно. Открываются ворота, по рельсам из гигантских цехов выползают тихие поезда, спешат отвезти аккуратно упакованные комплекты на сборку, да бочки с проклятой отравой - на закладку. Но, скорее, просто не повезло, и не привык глаз. На заводских аэродромах ревут моторы, военпреды принимают товар, знаменитую ныне "косичку", чтобы поутру без задержек начать перегон туда, на Запад, где пролегает непомерной длины, смертная линия фронта. Тут нет ни единого клочка земли, который не перекопали бы за год по пять, по шесть раз. Тут нет снега, потому что и он идет в дело, вода никогда не бывает лишней, жажда Комбината неутолима круглый год, а временный излишек тут же уходит в бездонные хранилища, чтобы быть израсходованным летом, вот и стараются прикомандированные зэ-ка, убирая все, до последней снежинки. Как в том анекдоте, ей-богу. И все это имеет совершенно чудовищные размеры, тянется без конца и края, куда достает слабое человеческое зрение, и еще дальше. Целый город производственных корпусов, черных, страшных, безликих бараков, бесконечные поля одинаковых цилиндрических емкостей, соединенных проводами, трубами, и опять-таки рельсами, что тянутся вдоль этих уходящих вдаль рядов, сменяются столь же бесконечными рядами емкостей кубических, размером чуть поменьше хлебного фургона. Нет. Не город. Что-то среднее между громадным городом и черным от смазки и копоти механизмом невообразимых размеров. Вроде судового двигателя, увеличенного... в миллион? В десять миллионов раз?
  Впечатление усиливалось от порядочной компактности расположения узлов этого города-механизма. Говорят, он отличается от всех заводов, это вроде бы как понятно всем, но никто не может разобраться, чем именно. И дело даже не в технологиях, не в номенклатуре, не в диковинном наборе работников, а как-то во всем вместе. Вот его и послали разбираться. И инструкции от начальства, как всегда у нашего начальства: запретили выкапывать заговоры там, где их нет, но проявлять "особую бдительность", поскольку оно, Второе по Счету, начальство чует, что там "что-то чуждое творится, не наше". В общем - сам разберешься. Предыдущий - сгорел, как швед, потому что проявил избыток бдительности и похватал по привычке, как "явных врагов народа и троцкистских прихвостней", тех, кого хватать было нельзя. Исходя из текущего момента, суть которого надо уметь улавливать, а он уловил не вполне. А перед этим сгорел еще один, и не потому что прошляпил, а потому что не доводил вразумительно о том, что тут творится. А не доводил по причине того, что вовсе не умел отличить, что важно, а что нет. Не сумел, запутался в бесконечном море сведений, затосковал, а потом запил и пустил все дело на самотек. Хоть не расстреляли, вошли в положение: пошел в особый отдел дивизии, на фронт, в самое пекло, так что хоть убили его немцы, не свои. Это утешает.
  Так и есть, глаз привык, начал замечать движение, и уже странным казалось, - как это он не заметил сразу маленьких поездов, едущих от одного "бака" к другому. Очевидно, глаз обманывали сумерки, и, кроме того, эти недлинные сцепки небольших платформ отличались какой-то неуловимой плавностью хода. Только слышно было, как гнусаво подвывают... электромоторы? Это у кого же это так роскошно с электричеством?
  - Ну что, Анатолий Сергеевич, пойдемте дальше? Куда теперь? На станцию?
  - Да все равно. Давайте хоть на станцию.
  - Это ехать надо.
  - Тогда поехали.
  
  Это только так называется - "станция". Громадный железнодорожный узел. Вроде "Москвы - Товарной", только, пожалуй, побольше. Десятки "ниток" рельсов. Переработка главного груза, - несортового леса лиственных пород начиналась прямо здесь: вагоны затягивают на технологические горки и валят древесину прямо в бункер гигантской растирочной машины. Вагон за вагоном.
  Стук колес и лязг буферов. Пронзительное шипение пара. Чудовищный, перетряхивающий внутренности утробный рев растирочных машин. Вой электродвигателей широких, как улица, ленточных транспортеров, крытых, несущих целые реки горячей щепы, воняющей так, что с непривычки захватывает дух. Тащат недалеко - к приземистым гидролизным бакам высотой в двадцать метров. Друг друг не слышно на расстоянии шага, приходится орать друг другу на ухо.
  - Что? Не слышу?
  - ........!!!
  - А!?
  - Это Щепная Площадка!!! Попросту "Щепка". Или "Дрова". Это тоже она. Таких площадок у нас двадцать две.
  - Что?! И все такие же...
  - Есть малость поменьше. Есть побольше.
  
  
  
  - Приказ на дальнейшее прохождение службы получите сегодня, в 16:00. До этого постоянно находиться на связи. Сейчас свободны.
  - Есть находиться на связи. - Привычно вытянулся Семенов. - Есть получить предписание в шестнадцать - ноль-ноль, сегодня.
  
  
  - Ваша заявка содержит требования, чтобы полк был укомплектован машинами производства 63-го завода. Что за детские капризы, товарищ гвардии полковник? Какая вам разница?
  Лев Шестаков бросил на собеседника взгляд, который показался тому не то слегка презрительным, не то вообще вызывающим. Так смотрят на безнадежно наивного или попросту глупого человека, с которым, тем не менее, приходится разговаривать. И ответил после короткой, едва заметной паузы, уклончиво-обтекаемо.
  - Машины этого завода более надежны.
  - И по какой причине вы требуете особого к себе отношения? Может, вам еще канкан с певичками?
  - Никак нет. Получив задание на осуществление воздушного прикрытия спецдивизиона в особом режиме, я, согласно приказу, доложил, что потребуется для полноценного выполнения боевой задачи. Вам известно, что каждый пилот полка имеет не менее четырех подтвержденных побед. Личный состав полка не может считаться вполне обычным, и это вам тоже хорошо известно. Если всех пилотов посадить на "косички", да еще с родными движками, это позволит выполнить задание, находящееся под контролем Ставки. При этом еще и сохранив личный состав.
  - Что за "косички"?
  - Виноват. Такое прозвище на фронте дали машинам этого завода.
  - Они что, - так сильно отличаются?
  - Отличаются, - тон полковника опять-таки был каким-то странным, - да. Довольно-таки порядочно. И результаты совсем другие. И, главное, гробов заметно поменьше, хотя вам это, наверное, неинтересно.
  - Вы как разговариваете, а?!
  - Виноват.
  - Интересно у вас получается. У вас, значит, поменьше, а у других - побольше?
  - У других - другие командиры. А мою правоту легко просчитать. Летчики ГИАП на "косичках" с гарантией собьют больше самолетов противника, чем какая угодно другая часть. Чем больше их собьем мы, тем меньше достанется другим, тем больше новичков переживут первый бой, первый месяц и станут полноценными бойцами. Все просто.
  - А кто будет брать машины других заводов?
  - Те, кому не повезет.
  
  Из интервью 1958 года
  
  Р. Поверьте, я очень хорошо понимаю трудности описания вещей, которых собеседник не видел и не может себе представить. Но вот вы все-таки имеете учеников. Утверждаете даже, что некоторые пошли куда дальше вас во всех смыслах. Значит, - нашли способ и слова объяснить. Поэтому, все-таки: каким способом вы воспринимали вещи, которые в то время описывали только на языке математики и никак не могли представить себе?
  А.Б. У меня вообще достаточно сложное отношение к математике. Далеко не всегда, но очень часто ей приходится играть роль костыля, подпорки там, где у человека не работает образное мышление. Всего-навсего по причине того, что явление лежит вне его чувственного опыта. Я приведу пример. Не из тех времен, из куда более поздних. Вот несколько лет тому назад была модной тема "добротных квантовых полостей". Это такая микрокоробка, в которой отдельный квант может, отражаясь от стенок, прыгать теоретически вечно. И пошли обсуждать, как придать стенкам "атомную гладкость"! И давай выдвигать методы, от которых у меня волосы вставали дыбом. А математика! А вычислений!!! Так вот разница в том, что для меня вопрос о "гладкости" не стоял с самого начала. Я-то знаю, что он не имеет смысла, и внутренняя поверхность такой полости будет "сложена" внешними оболочками атомов, которые более-менее можно представить в виде сферических. "Гладкий" на таком уровне обозначает "регулярный". Такой, что при данной длине волны кванта его каждый раз будет встречать одинаковый энергетический уровень. Поэтому я с самого начала делал полость, как глобулу, свернутую из такой нити, что получается сплошная оболочка. Дальнейшее было делом техники.
  Р. Так просто?
  А.Б. Пожалуй. Вот только из одинаковых шариков не всегда удается сложить оболочку, которая была бы сплошной для того фотона, который нужен. Этакие заковыки у физики с топологией на стыке. И чтобы при этом была стабильной. Поэтому состав "стенки" почти всегда имеет... гетерогенный атомный состав. Это несколько усложняет задачу. Характерные для комбинаторики объемы вычислений таковы, что любой ЭВМ хватит на миллиард лет непрерывной работы. Все зависит от тех способов, которыми сокращается тупой перебор вариантов. Причем запросто может выйти, что, получив перспективный результат, начинаешь его интерпретировать в реальные атомы, и вдруг видишь там гелий, неон, плутоний или вовсе калифорний... То-то бывает радости... В результате мы начали работу по топологически-обусловленной самосборке оболочек, как только узнали о существовании самой проблемы, а на другой стороне все еще продолжали дискуссии о гладкости... там технологи не так хорошо сопрягаются со специалистами по квантовой механике. Потом они пошли нашим путем: сами дотумкали, или разведка постаралась. Но и с этого момента, пока наши ближайшие преследователи разработали полости для пяти частот, мы довели двадцать две... Всего, таким образом, пятьдесят одну.
  Р. Простите, а практическое значение...
  А.Б. Это вы меня простите. Не подумал, что вы вовсе не обязательно должны быть в курсе. Речь идет об элементной базе для вычислительной техники. В частности - для запоминающих устройств. Кажется, есть перспектива сделать их универсальными, сведя к минимуму разницу между ОЗУ и ПЗУ.
  Р. Вы не думайте, я уроки учил. Понимаю, что значат в наше время передовые позиции в вычислительной технике. Это значит быть впереди и во всем прочем, верно? Скажите, и это все только благодаря особенностям мышления вас... и ваших учеников?
  А.Б. Это было близко к истине... и до недавнего времени. Нам теперь все чаще удается делать специализированные вычислительные устройства... для решения узких задач, понимаете? Где все эти особенности о-отличнейшим образом моделируются. Мы сокращаем и сокращаем перебор, движемся к знанию и результату все более коротким и прямым путем... Х-хэ, я и не подумал, что вырисовывается парадокс: я говорил о моем сдержанном отношении к математике, а на деле получается так, что мы просто делаем более подходящую математику. Основанную не на формальной логике, а на той, которой мы пользуемся на самом деле.
  Р. "Мы" или "вы"?
  А.Б. Безусловно, "мы". Я - носитель крайнего на данный момент, но далеко не предельного варианта именно что нормального мышления, получившегося в результате дикой случайности. Почти чистый образец, изучив который, люди лучше поняли, каким именно способом думают на самом деле.
  Р. Но не до конца?
  А.Б. Не до конца. Окончание этого процесса может привести к непредсказуемым последствиям. Совершенно непредсказуемым.
  Р. Вы считаете себя первым?
  А.Б. Не такой простой вопрос, как кажется. Сходным способом мышления обладал Эйнштейн, но сравнивать нас трудно. С одной стороны - он стартовал в новый способ мышления, будучи ученым-физиком, а я - полуграмотным рабочим-мальчишкой. С другой, - он самородок, а я - результат очень специфического обучения и еще более необычного практического опыта. А еще у меня с самого начала не было предрассудков "научного" круга. Мне и в голову не приходило задумываться об относительности массы или времени. Как вы не задумываетесь, на сколько именно сантиметров протянули руку, чтобы взять карандаш... Кстати, - потом тоже не думал. По крайней мере, на протяжении долгого времени. Он, надо сказать, даже не пробовал постулировать и формализовать свой способ думать. А у меня... У меня с этим тоже были большие затруднения, но меня поправили. Было, знаете ли, кому.
  
  
  Прототип I : образца 34
  
  - Берович, ты еврей?
  - Н-не знаю. И сам деревенский, и родители из Телепневки, и деды с бабками. Крещенными считались, а так - не знаю, может и еврей... А почему вы спрашиваете?
  - Да фамилия у тебя. И разговоры тоже самые такие... еврейские короче. Можешь починить "Рейнметалл" или нет? Да или нет?
  - Так там, товарищ Серегин, патрубок лопнул. На гидравлике. Потому и поршень покоробило. Хорошо - остановил его Вавилов, а то и цилиндр бы того... Нету этих запчастей. Поставить - дело нехитрое, а вот запчастей нету. К фирмачам надо.
  - Ты понимаешь, что без этого станка весь план летит, ты понимаешь, а? Это же прямое вредительство выходит! Кто из мастеров такие запчасти может?
  - Н-не знаю, - Берович в сомнении покрутил головой на длинной, кодыкастой шее, - все-таки наверное нет. Сделать - сделают, но как работать будет, это хрен его знает... В поршне так точно нужного зеркала не наведут... Не было бы хуже, мало того, что запорем станок, так еще фирмачи пеню наложат, сопровождение бросят. За контрофакт.
  Он произнес мудреное слово с видимым удовольствием, и это ввело завцеха товарища Серегина в еще большее раздражение. Некоторое время он исключительно грубо, но при этом скучно и однообразно, с бесконечными повторами ругался, - за чем Берович наблюдал с непонятным интересом, - а потом успокоился:
  - А ты сам? Как-то там по-своему - можешь?
  - Так ведь не положено, - с сомением протянул молодой наладчик, он же ремонтник, - говорю ж, - контрафакт...
  - Слушай, Берович, ты что - еврей? Можешь или нет?!
  - Ну, - промямлил тот, старательно глядя в сторону, - вообще-то могу...
  - Так чего столько времени мозги засирал!? А?! Нет, ты все-таки еврей. Нормальные люди так себя не ведут.
  - А за вредительство отвечать кто будет, если что?
  - Да ты же и будешь, можешь не сомневаться.
  - Да не, Валентин Трофимыч, работать-то оно будет ... Только ведь и так просто могут донести.
  - А ты помалкивай больше, помалкивай, - оно и не узнает никто...
  А он - пошел к самодельному кристаллизатору собственной конструкции и, как обычно в последнее время, и все чаще, сделал. Он пока, по молодости лет, даже не догадывался, что стал на заводе своего рода палочкой выручалочкой. Не то, чтобы знаменитостью, но что-то в этом роде. Это в большей степени характерно для традиционного общества: существуют некие жизненные реалии, о которых все знают, но почти не говорят, поскольку не принято и противоречит официальной морали. Вот, говорят, на деревне непременно есть колдун, шлюха (как вариант - сестры-шлюхи, непременно дочери шлюхи-матери), вор и придурок. Все про них знают, а говорить не принято. А на заводе был Саня, тоже постепенно становился такого вот рода реалией. Поколдовав когда час, а когда сутки, он делал любые детали, причем хорошо и надежно. Детали шли взамен вышедших из строя, а еще на немудрящую технологическую оснастку, которая крепко помогала вытянуть план. Он это как-то сразу видел, что за чем соединить, да как за один проход сделать три операции.
  А потом на заводе случился аврал. Худой, с раздвоенным подбородком дядька, очень похожий на какого-то немецкого черта, статую которого он видел на экскурсии в музей, метался по заводу, переворачивая все вверх тормашками. Ругался, грозил и пугал, полномочия у него и впрямь были такие, что напугаешься, но большого толку не было. Чем больше пугалось начальство, тем меньше соображало и тем меньше порядку было. Дядьку тоже можно было понять: сроки по двигателю летели, и если опытный экземпляр заявленного "М" не поспеет к испытаниям, то судьба его, скорее всего оказалась бы незавидной. Посадили бы - почти наверняка, но могли и расхлопать под горячую руку. Запросто. И дело-то поначалу показалось немудреным: есть краденый "француз", осталось слизать так, чтобы подошло к родным осинам и нельзя было бы придраться, - но не тут-то было. Базы были наперечет, нагрузка страшная, выбирать не приходилось, и вот на этой, конкретно на этом заводе, - ни черта не выходило. Аккуратные, изысканной формы детальки "француза" тут изготовить не могли. Когда пробовали, то получалось такое, что оставалось только бессильно материться.
  Директор глядел на начальника цеха красными от недосыпания и хронического испуга глазами, молчал, а потом вдруг высказался:
  - Валь, дай ты этому черту своего Санька под начало, а? Пусть только уебывает скорее, сил нет...
  Он, похоже, не врал, и сил у него действительно не осталось. Иначе попросту приказал бы, как делал всегда. Не заржавело б.
  На следующий день пришлый конструктор в первый раз получил то, что ему требовалось. Не придерешься. Так у них и шло некоторое время: Владимир Яковлевич (так звали дядьку) заказывал Сане Беровичу ту деталь, изготовление которой казалось ему самым узким местом в создании образца, и следом безотказно ее получал. Порочность этой схемы выявилась очень скоро: Саня был один, а всяких деталей требовалось много. Так что когда наступала пора соединять те детали, которые делал Берович с теми, которые изготавливали все прочие, Владимир Яковлевич опять начинал мычать от безнадежной злости и бессильно материться в равнодушное пространство. На этом заводе ему постоянно казалось, что он попал в бочку с клеем. Все получалось в несколько раз медленнее, чем могло бы. Он почти что пал духом. Настолько, что как-то раз дрожащим голосом проговорил:
  - Хороший ты парень, Саня. И работаешь хорошо. Жаль только, на десять кусков тебя поделить никак не получится. А без этого никак.
  - Почему?
  - Да потому что ты, как ни крути, можешь сделать только один узел зараз. А все никак не сделаешь.
  И вот тогда-то Саша Берович первый раз в жизни хмыкнул в разговоре со старшим.
  - Почему? Сделаю. Над закладкой - да, покумекать придется подольше. А на само изготовление - так почти што никакой разницы, одна деталь, или, к примеру, пятьсот... Вот, к примеру, если с емкостью помогут, - так и сделаем. Никакой разницы.
  Конструктор в очередной раз поставил руководство на уши, и с емкостью Сане помогли прямо на следующий день. Еще через два Владимир Яковлевич получил полный комплект деталей. Один к одному. Не в пределах допуска, а вообще без отступления от указанных размеров. С такой чистотой обработки, что к черному зеркалу поверхности страшно было прикоснуться. Двигатель можно было брать - и собирать. Конструктор осторожно вздохнул:
  - Сань, ты чудо природы. Но человек ты дикий. Знаешь, как по-научному называют всякие такие моторы? Нет? Те-пло-вы-е двигатели. Ты знаешь, сколько жара вырабатывается на таком, к примеру, моторе? Нет? За один час - на банный день для всей заводской смены. Полностью. От того жара все расширяется, но металл - он тепло пропускает. А это ж у тебя не металл, ведь нет?
  - Так крепче. И расплавить труднее.
  - Говорю ж - дикий ты. Потому-то и материалы подбирают, и допуски под них. Понял?
  - Понял, - кивнул Берович, что-то прикинув, - четыре емкости. И току, как на сварку, на всю ночь.
  С током было худо. Так худо, что пришлось отключать даже рабочее общежитие. Соврали, что авария. Зато утром конструктор, отодвинув в сторону бездыханное тело Беровича, с сопением похватал кое-какие детали из новой партии и поволок их на стенд, только что смонтированный на заводе ценой невероятных ухищрений. На Саню, понятное дело, даже не обернулся, потому что было не до того. После этого пришлось делать заново только кое-какие мелочи, и мотор собрали. До положенного срока время даже еще осталось, и конструктор, обнаглев вконец, запросил у Беровича детали, которые, по его мнению, изготовить было и вовсе невозможно: нечто из разряда "нарисуем, будем жить". Получил. К этому времени конструктор и восемнадцатилетний рабочий достигли почти полного взаимопонимания, и на государственные испытания было представлено аж два варианта опытных двигателей. Из которых оба успешно отработали положенное количество времени. Однако же не обошлось без конфуза: второй вариант, тот, который с "наглыми" деталями, оказался по всем статьям лучше "француза": целых восемьсот сорок сил против шестисот восьмидесяти у прототипа при втрое большем ресурсе.
  
  Лев Шестаков отлично помнил, как произошло его первое знакомство с "косичкой". Это ему представили, как "Як - 1", но машинка отличалась от неплохо знакомого ему самолета уже на вид. Она даже с первого взгляда выглядела какой-то уж слишком аккуратной, настолько, что даже казалась меньше и тоньше привычного ему "Як - 1". И вызывала недоверие, как вызывает недоверие у простого советского человека все, что кажется ему слишком изящным. Наверное, - капризна, как дорогая курва, требует деликатного отношения и вообще... слишком нежная. А военпред, перегнавший машину сюда, положил ему на плечо бугристую лапу и сообщил, что: "Это - надо попробовать самому".
  Он - попробовал. И согласился, дурак, что, во-первых, попробовать стоит, и, во-вторых, пробовать надо непременно самому. Потому как чего такого, на самом деле, мог знать военпред? Да, двигатель на самом деле возносил ее вверх, как кленовую летучку, как пух одуванчика. Да, скорость почти на семьдесят километров выше. Куда охотнее слушается руля и на двадцать минут дольше держится в воздухе на одной заправке. Это военпред оценить мог. А вот то, что нарядная лаковая обшивка пробивается пулей 7,62 только под прямым углом, почти в упор, он знал? А то, что, будучи пробитым, материал этот не рвется, не разрушается, не "ведется", и подбитая машина, превращенная буквально в дуршлаг, не разваливается в воздухе, если ее только откровенно не взорвать? Вряд ли. Кроме того, материал планера не деформировался, не плавился и не горел, и поэтому там ничего, никогда не заклинивало, а чтобы прострелить блок цилиндров, требовалась, как минимум, пушка. Радовало также то, что прозрачный материал "фонаря" оказался существенно прочнее обшивки, но военпред, понятно, вряд ли догадывался и об этом. Откуда? Это стало ясно потом, когда пилоты полка вдруг стали замечать, что немцы - не такие уж неуязвимые, непостижимые, непредсказуемые, почти мистические существа, какими казались сначала, когда резали сталинских соколов, как хотели, а их самих сбивали только случайно, сдуру, не понимая, как это получилось. Когда выжило несколько "ворон", уже угодивших под внезапную атаку, а фашисты обнаружили, что категорически не выдерживают "плотного" группового боя и имеют шансы только во внезапных атаках. Новички теперь успевали оглядеться и начали кое-когда попадать, "мессеры", дымя, спешили восвояси, а "юнкерсы" сбрасывали бомбы где попало, теряли строй, а иной раз и падали. Тогда начальство странным образом не догадывалось, что машины одного типа могут оказаться существенно разными машинами, и "косички" давали кому попало. Впрочем, довольно скоро эта практика прекратилась вроде бы как сама собой, "косички" явочным порядком оказались у ведущих асов, затем - у "стариков", сумевших пережить три-четыре боя. А потом был создан их полк, и "косички" впервые сказали свое веское слово в этой войне.
  Под Демьянском сложился своего рода кровавый пат, необыкновенно тяжелый для обоих сторон, когда ни Красная Армия не могла пробить оборону немцев, окончательно задушив 2-й корпус, ни у вермахта не получалось восстановить полноценное сообщение корпуса с главными силами. Почти месяц войска рвали жилы в бесплодных атаках, а потом Василевский понял, где находится истинный ключ позиции, и был создан, собран по всему фронту их полк - и посажен в полном составе на "косички" "Як - 7С". Надо заметить, что командир высокого уровня становится полководцем, стратегом, как правило, именно так, как бы одним скачком: именно в тот момент, когда в мешанине сил, донесений, символов на картах прозревает некое место или обстоятельство, воздействие на которое решает исход всей баталии. Разумеется, без врожденных способностей, подготовки и боевого опыта этого не бывает, хотя и был случай, когда это состоялось в первом же сложном сражении*, но сам по себе переход неизменно оставляет впечатление именно скачка. Он необратим. После этого командир начинает понимать, что именно и с какой целью следует предпринять для того, чтобы с наименьшими усилиями и потерями остановить, или завести в тупик, или разгромить и уничтожить врага. А окружающие, вне зависимости от положения и званий, как-то проникаются, начинают считать человека лидером, лицом, заслужившим и имеющим право принимать решения.
  Дело в том, что, когда кольцо окружения 20 февраля окончательно сомкнулось, снабжение группировки осуществляла, хоть и с крайним напряжением сил, транспортная авиация. Чтобы прикрывать драгоценные транспортники, была выделена специальная истребительная эскадрилья. Вот над ее-то аэродромом и обозначился впервые вновь созданный полк. Проштурмовали, сбросили несколько десятков мелких бомб, уничтожив и повредив десятка два машин, одного сожгли, когда он только начал выруливать на взлетную полосу, двоих с наслаждением, сверху со встречных курсов, свалили сразу после взлета, не дав разогнаться и набрать высоту. Разумеется, это было далеко от нокаута, и разгром базы был далеко не таким сокрушительным, как им показалось сверху, но полк не потерял своих, не привез ни единой "дырки", - и, все-таки, качество прикрытия удалось снизить довольно заметно. Следующие две недели были сплошным кошмаром, три-четыре вылета в сутки стали рядовым событием, но полк вцепился в транспортники врага с доселе небывалым для сталинских соколов упорством, не давая себя всерьез отвлечь от главного. Немцы теряли по три-четыре транспортника в день. Еще столько же драгоценных "Ju - 52" приходилось после возвращения всерьез ремонтировать, доставалось и истребительному прикрытию. Они не знали, что немцев буквально приводит в отчаяние феноменальная живучесть "косичек". Пока еще опыт и умение их асов позволяли компенсировать выдающиеся скоростные и маневренные качества этих машин, но то, что в них стреляешь-стреляешь, а они - как заколдованные, продолжают летать и драться, угнетало необыкновенно.
  Постепенно, но и не очень медленно, поток грузов, переправляемых по воздуху, обмелел в несколько раз, грозя пересохнуть совсем, окруженные войска неотвратимо теряли и подвижность, и огневую мощь. Командование 16-й армии добилось-таки от Гитлера разрешения на прорыв, но оно к этому времени сильно запаздало. Во время обороны и последующего прорыва корпус потерял больше двух третей личного состава и практически все тяжелое вооружение. По сути дела, его пришлось формировать заново, а генерала Василевского то его внезапное прозрение вознесло в ряды штабной элиты. Вполне заслуженно занесло, потому что теперь он стал стратегом и оператором по-настоящему.
  Бойцов сводного полка срочно требовали по месту постоянной службы, оно и понятно, без каждого из них было плохо, а без двух-трех так и вообще зарез, но тут как раз подвернулось еще одно совершенно определенное дело, которое нужно было не выполнять, пусть даже героически и не щадя своей жизни, а просто-напросто конкретно выполнить. Это было сделано, и после этого полк оформили на постоянной основе, дав гвардейский статус и почетное название "Демьянский".
  
  * У Наполеона под Тулоном.
  
   Во время, которое не обозначало ничего, и не было связано ни с чем, в восемь часов ноябрьского утра на опушке леса полыхнуло, взвыло оглушительно и устрашающе. Редкую цепочку массивных машин, расположенных в семистах-восьмистах метрах друг от друга, язык не поднимался назвать позицией. Машины боевого обеспечения находились сейчас позади, замаскированными в лесу. Зато там, на юге, полыхнуло сразу вдоль всей линии горизонта, темной, зубчатой, еле видной. Следом ее затянула сплошная пелена дыма, пыли, пара ли, - кто там разберет? Туда-то, в непроницаемую для глаз, медленно оседающую завесу испорошенного, распыленного, неидентифицируемого вещества, стремглав нырнули юркие машины штурмовых групп саперов. По окрестным лесам залязгало, заревело, между редких деревьев показались первые машины танковых частей, издалека донесся глухой, пульсирующий рев артподготовки, а спереди, там, где исчезли штурмовые группы, несколько раз резко, раскатисто ахнуло. Расчеты установок смотали провода, сняли машины со стопоров и двинулись вслед за передовыми танковыми ротами. Мир за пеленой тучи, которая, оседая, еще продолжала двигаться навстречу рванувшимся в атаку частям, был страшен. Обугленные, лишенные хвои и ветвей деревья, изломанные, расщепленные деревья, мертвые окопы с редкими трупами на передовых позициях, опрокинутые орудия на закрытых позициях артиллерии. Необозримые черные проплешины лишенной снега, спекшейся земли, похожей на шлак, парили, как горячие ключи по зиме, затягиваясь густым туманом. Черные скопления изуродованной, дымящейся техники. Вот отсюда, с примерно обозначенных позиций, без знакомых ориентиров, установки снова заняли огневые позиции, развернулись, и дали второй залп прежде, чем уйти за следующей группой танков. Судя по тому, что было слышно с юга, боя практически не было. Очевидно, начальство хорошо накрутило хвост командирам атакующих частей, потому что они рвались вперед, оставив обычную осторожность и стремясь только продвинуться как можно дальше туда, на юго-запад, пока не началось. Смертную полосу, по утверждению некоторых устланную трупами в три слоя, преодолели с какой-то бредовой, волшебной легкостью, почти не понеся потерь.
  
  - К исходу 22 ноября на западном фасе выступа войска Калининского фронта обошли Великие Луки с юга и обозначили поворот общим направлением на Смоленск. С рассветом 23 ноября передовые танковые части с десантом на броне в сопровождении штурмовых групп общей численностью до батальона, на штатном транспорте далеко оторвались от главных сил и не были своевременно обнаружены разведкой противника, возможно, в связи с невысокой численностью, и столкнулись с передовыми частями сорок первого танкового корпуса немцев, движущимися в походных колоннах. Командир бригады принял решение на начало встречного боя с целью приостановки продвижения противника, тем временем отдельный дивизион реактивных установок произвел два залпа по колонне противника. После этого, в исполнение приказа командования фронтом, дивизиону было приказано направляться в армейский тыл. Танковые части завершили разгром колонны исходной численностью до моторизованного полка, потеряв до половины исходной численности и продолжили движение. Последнее сообщение о том, что вступили в бой с танковыми частями противника, пробуют оседлать просеку и закрепиться, но имеют слишком мало противотанковых средств. К этому моменту к месту боя начали подходить основные силы 3-го танкового корпуса, постепенно вступая во встречный бой.
  - Опять по частям!
  - Так точно. Положительным моментом тут является только то, что немецкие резервы тоже вступают в бой постепенно, с марша, не успевая полностью развернуться в боевые порядки и в неоптимальной конфигурации. Танкисты, помимо боевых частей, постоянно встречают колонны тыловиков и мотопехоту без развернутых противотанковых средств. Сейчас 41-й танковый корпус немцов пятится на юго-восток, он задержал продвижение наступающих войск, но уже понес неприемлемые потери и в ближайшее время не сможет быть использован для контрудара во фланг наступающим частям Калининского фронта. Согласно имеющимся разведданным, немецкое командование спешно перебрасывает к месту прорыва резервы. Командование фронта предполагает последующий удар нанести еще западнее параллельно сложившейся линии фронта, перенеся таким образом направление главного удара в обход завязавшихся боев, продвинуться дальше на юг и втянуть во встречное сражение большую часть резервов, направляемых к Волге.
  - Скажите, товарищ Жуков, ви не преэдполагаете проведение операций на окружение и на вашем, центральном участке фронта?
  - Никак нет. Имеющиеся силы и средства не позволяют проводить здесь крупных фронтальных операций на окружение, в силу хотя бы лесисто-болотистого характера местности и неравноценности имеющихся в составе фронта соединений. В то же время конфигурация фронта и расположение сил противника не позволяет отрезать их от основной группировки... Только это, может быть, и к лучшему.
  - Объясните.
  - Намечается сразу несколько тактических мотивов. Во-первых - захват и пересечение железных и шоссейных дорог в условиях лесисто-болотистой местности без попыток создания прочного кольца окружения. Вместо того, чтобы истреблять окруженных, заставлять их форсированно выводить войска с угрожаемых позиций при недостаточном снабжении. Это, конечно, гораздо меньший уровень безвозвратных потерь живой силы, но в условиях зимы обозначает катастрофические потери в технике и тяжелом вооружении, а также значительную убыль отставшими, обмороженными и больными.
  Сидевший здесь же с опущенной головой Клим Ворошилов приподнял голову, искоса поглядев на докладчика. Впервые за несколько лет он, неожиданно для себя, ясно и отчетливо понял, о чем идет речь и что именно это может значить. Понимание это было сродни чему-то вроде мрачного вдохновения.
  - Во-вторых, - прорывы на узком фронте сравнительно небольших по численности подвижных сил, преимущественно для создания угрозы и уничтожения в равной степени выдвигаемых противником резервов и отступающих на марше. Бить не окопавшихся окруженцев, а колонны на марше, сделать их первоочередной целью. Это предъявляет меньшие требования к взаимодействию и координации. Можно ожидать, что на какое-то время это сделает наши действия менее предсказуемыми для противника.
  - А если гитлеровцы разгадают основную цель наступления на центральном участке?
  - Товарищ Сталин, а мы пока и не задаем им никаких загадок. Мы их бьем честно, бесхитростно, и на полном серьезе. Они могут отвести войска из Ржевско-Вязьменского выступа, поняв, что цена такой угрозы Москве может быть слишком велика. Но вот отдать сейчас Смоленск, когда под Сталинградом начались события, требующие оперативного реагирования, они не могут. Это обозначало бы полное разрушение системы снабжение и в центре, и на юге. Угрозу окружения всей группы армий "Север". Это обозначало бы практически мгновенную катастрофу. У нас на это не хватит сил и средств, но они-то этого не знают и поэтому перебросят сюда резервы. Так что деблокировать Сталинград им будет нечем. Дополнительным обстоятельством может послужить возможная дезориентация противника, успешный на данный момент прорыв на центральном участке фронта, там, где они и ожидали удара, не позволит оценить серьезность происходящего на Волге.
  - Нет ли здесь нэдооценки противника? Весной и летом нам дорого обошлась самоуверенность... некоторых командиров.
  - Так точно. Но, в сложившейся ситуации, переоценка противника является ничуть не менее опасной. Лихой стиль ведения боевых действий, продемонстрированный немцами, на самом деле не от хорошей жизни. Он основан на том, что противника вынуждают делать ошибки, причем ошибки грубые, и это правильно. Недостаток в том, что все планы основываются на том, что ошибки непременно будут допущены. Если этого не происходит, чудеса кончаются. Поневоле приходится воевать правильно.
  - Объясните.
  - Это когда тот, кто сильнее, получает возможность поставить противника в безвыходное положение. А тот, кто слабее, неизбежно проигрывает. Правильно воевать - это рассчитывать на худший вариант, исходя из известного. На то, что враг не сделает ошибки. Но нельзя приписывать врагу всеведения и непогрешимости, и бояться появления войск там, где им взяться неоткуда. Иначе лучше забыть о проведении глубоких наступательных операций.
  - И какой же худший вариант на вашем участке фронта?
  - Помимо тех резервов, которые готовили заранее, немцы перебросят дополнительные. Остановят наступление ударом во фланг, примерно вот так, - он показал направление на карте, - прорвутся и вступят во встречный бой с пехотой общевойсковых армий. Растреплют пехоту, но мы максимально насытим части противотанковыми средствами, так что при этом и от их ударных моторизованных частей мало что останется. Часть наших войск будет окружена в лесах, но на плотное окружение сил у них не хватит. Потому что им будет не до того, чтобы добивать окруженцев. В это время с востока войска Западного фронта, скорее всего, все-таки захватят Вязьму. Отсечь практически всю группу армий "Центр" у нас не хватит сил. Мы просто не успеем в условиях заболоченного леса зимой. Нанесем удар в общем направлении на Смоленск, по сходящимся направлениям. Достижение полного успеха в виде захвата Смоленска считаю вряд ли возможным. Это развитие событий на центральном участке фронта является наиболее вероятным, товарищ Верховный Главнокомандующий.
  
  Восьмой день в заснеженных лесах, в которых громада танкового корпуса утонула, но не так, как тонут в море или в болоте, а так, как ребенок тонет в одежке, скроенной на великана, растворилась, как горстка соли в бочке воды. Бойцы иззябли, а уж устали так, как люди в мирное время не устают. Бойцы третьей роты генераторного батальона вроде бы и не воевали, им не приходилось стрелять, разве что кое-когда поначалу, сдуру, но устали они ничуть не меньше остальных. Каждую минуту, когда их не мотало на ухабах, безжалостно колотя о стылый металл, они рубили лес. Валили лесины, обрезали и обрубали сучья, разделывали стволы, - в общем, делали то же, что и в лагере, и ничуть не меньше, и ничуть не легче. Отличия начинались потом, когда лесины, сучья, кустарник, все вперемешку, загружали в барабан, который все это добро с глухим, каким-то подземным гулом переводил на щепу. Два, между прочим, кубометра. Как откроешь потом - так шибало древесным духом, который вздымался оттуда вместе с клубами мельчайшей пыли, что и не продохнуть, тошнило с непривычки. Потом это все нужно было перегрузить в ненасытную утробу генератора. Все два куба. Потом, пока зелье варится, нужно успеть заготовить следующие два кубометра дров и перевести их в щепу. Перелить горючку в цистерну, - но на это, слава богу, есть насос. Еще одно отличие, на которое человек без лагерного опыта не обратит внимания. Отличные мотопилы, которые заправлять той же горючкой. Не тупятся, не ломаются, не клинят. Даже звук особый, глухой, и непонятно, - как они это сделали? И руки греют. Без цифр, без марки, без названия, только клеймо несмываемым, нестираемым черным лаком, не то цепочка, не то два жгута переплетены между собой. Он знал, что это такое. Все фронтовики знали.
  
  Прототип II : образца 35 года.
  
  После испытаний Владимир Яковлевич оказался, что называется, "на коне", и на коне этом он совершенно явно для опытного глаза уезжал в счастливую жизнь, где пайки, транспорт и распределители с приставкой "спец", но его явно грызли какие-то сомнения, и поэтому он, уединившись с Саней, устроил ему "отвальную". Берович кушал исправно, но оказался непьющим, а вот конструктор, приняв на грудь больше, чем собирался поначалу, впал в тоску. Причины ее были, в общем, довольно далеки от сентиментальности.
  - Эх, Саня, - говорил он, пригорюнившись, - избавился я, пока что, от срока, да вот только не знаю, надолго ли... По всему выходит - оттянул только свою законную отсидку. Ты меня понимаешь? Вроде как вот он, двигатель, - а на самом деле нет его, понимаешь? Обман один. - И, закручинившись вконец, добавил. - А сам я, выходит, жулик.
  - Почему, дядя Володя?
  - А потому, Саня, что его в серию запускать. А детали делать не на чем и некому. Не напасешься, если так вот, поштучно вылизывать.
  Берович понимал, что конструктор черств и эгоистичен, что персона его интересует инженера только постольку, поскольку тот дорожит своей шкурой, но и сам не испытывал к нему какой-то особой личной преданности. То, что он вот так раскис, напившись, коробило и, мягко говоря, не прибавляло уважения к государственному человеку. Поэтому, не обращая внимания на излияния собеседника, он спросил его о том, что интересовало лично его.
  - Как вы говорили, наука эта называется? Которая про жар и про моторы?
  - Термодинамика?
  - Во-во, - он несколько раз повторил мудреное слово про себя, запоминая, - а то никак вспомнить не мог...
  Он и вообще был большим охотником до мудреных, иностранных слов. В глазах конструктора промелькнул некий намек на любопытство.
  - А к чему тебе?
  - Так, - Саня пожал плечами, - интересно. У вас книжки про это нет, почитать?
  - Да есть-то есть, только тут видишь, какая заковыка: я в понедельник уезжаю. Доделаю дела, оформлю, прослежу за погрузкой, документами, - и до свидания. Пора. Да и надоело, признаться. А подарить, - прости, брат, - не могу. С литературой в наше время...
  Саня облизал враз пересохшие губы:
  - Я успею... Я... я постараюсь успеть.
  Надо сказать, конструктор был весьма склонен к экспериментам. И к экспериментам вообще, и к экспериментам над живыми людьми в частности. В плане материала, понятное дело, был предпочтителен женский пол, но это не было обязательным условием. Поэтому он, вроде бы как с сомнением, протянул:
  - Ну-у, разве что так...
  Утром в понедельник, Саня, как и обещал, вернул ему устрашающей толщины том. Мало того, что материал был по определению объемным. Это было переводное издание с немецкого, написанное типичным немецким профессором с типично немецкой дотошностью в типичном немецком тяжеловесном стиле с предложениями бесконечной длины. Глядя в его красные с трехсуточного недосыпа глаза, конструктор поинтересовался:
  - Ну? Понял что-нибудь?
  - Понял, - охрипшим голосом ответил Берович и откашлялся, - только... А!
  - Чего?
  Ему и впрямь было любопытно, что именно понял в чудовищном тексте этот полуграмотный пацан за два с половиной дня и три ночи, - и получил соответственно:
  - Там не все. Не хватает самого главного.
  - Слушай, Саня, - неприятным голосом проговорил Макульский, - тебе никто не говорил, что ты есть страшный нахал, а? Наглость - это ничего, это даже неплохо. Вот только в этом случае это еще и выглядит смешно. Там половина текста сплошной математики, через которую мне приходится продираться, как через бурелом, а ты и понятия не можешь иметь, но судить берешься. Нет ничего смешнее и противнее недоучки, который берется критиковать спеца на основе своих куцых мыслишек. Вот вам говорят, что вы соль земли, и все вам по плечу, включая термодинамику за двое суток, и это, конечно, правда, - вот только не вся правда полностью.
  - Он там повторяет десять раз одно и то же, поотдельности, хотя на самом деле это варианты одного и того же. Всей математики его я не понял, врать не буду, но во многих случаях она и вовсе ни к чему. Ни капли не помогает докопаться до сути и сделать какие-нибудь выводы. Я не о науке, я о том, что книга написана хреново. Бестолково и как это? В общем, если это учебник, то плохо годится для того, чтобы научить.
  - Но ты-то - понял?
  - Говорю же - не все. Математика эта дурацкая... запомнить - запомнил, а чтобы понять - так не. Не все.
  - Ну тут уж, брат, ничего не поделаешь. Без математики нет термодинамики, математику самоучкой не освоить, а без нее двигатель не сделаешь.
  Ну, как раз в том, что математику он при желании освоит, Берович особо не сомневался. Поняв на примере немцевой писанины, к чему она нужна, он понял заодно, что дело это не из самых сложных, не бог весть что, потому как легко и свободно ложится на Инструкцию. Куда более важной и интересной была прохладная мысль, возникшая непонятно откуда: а ведь молодое дарование из рабочего класса, да еще из самой, можно сказать, середки, этакий самородок - это, пожалуй, то, что нужно. И не важно, что фигура эта, можно сказать, мифическая. Главное, что в миф этот верят. К тому же верить в него и модно, и полезно для здоровья. Под этим соусом можно пролезть ку-уда угодно.
  Мысль была совершенно правильной. Непонятно и неправильно было то, что она у него появилась. Он был достаточно умен, чтобы понимать: чужая мысль, слишком молод для таких мыслей. Для них недостаточно никакого природного ума, нужен жизненный опыт при хорошем учителе этой жизни. А главное - для кого (или для чего) соус? Он ведь и на самом деле такой, верно ведь? Сам по себе, какой есть, никем другим не является и быть не может. Впрочем, себя обманывать не стоило. Всякие такие мысли начали появляться после того, как дядька передал ему Похоронку. Как раз перед тем, как за ним пришли. Похоронка была не столь уж велика и содержала само по себе Кое-Что, - и Инструкцию. Это было первое из мудреных слов, которыми он так увлекся впоследствии. Дядя строго-настрого наказал ему не лезть, и уж, тем более, никому не показывать и не рассказывать. Теперь, памятуя дядю, он ясно видел, что дядя-таки "не лазил". Иначе вел бы себя по-другому, сам был бы другим, да и, может быть, не сгинул бы так... нелепо? Покорно? Скорее всего вообще не сгинул бы.
  Слава богу, что Кое-Что было совершенно невозможно достать, не прочитав Инструкцию. Иначе неизвестно, чем бы оно кончилось. Да, а в те поры он читать, мягко говоря, не любил, считая делом бесполезным и праздным, и читал чуть ли не по слогам, а вот, однако же, - полюбопытствовал. Не очень толстая пачка листов, исписанных от руки явно тремя-четырьмя разными людьми с разным почерком, да, кроме того, немножко отпечатанных на машинке, вкривь и вкось, с многочисленными помарками, забитыми то "х", то "ж". Следующий заголовок, после слова "Инструкции", с библейской простотой гласил: "Крипты" Георга Кантора. Неопубликованные лекции."
  Теперь-то Сане было понятно с чем был связан наследственный дядин запрет: не иначе, как чудом, можно объяснить, что полуграмотный Саня не выкинул скучные бумажки, не истратил их на цигарки или вовсе на подтирку. Также следовало ожидать, что следом он попробует расковырять диковинную коробку, а когда не получится, выкинет ее в выгребную яму. А если получится... А если б получилось, об этом даже не хотелось и думать, что по-настоящему могло бы произойти тогда, когда он, шестнадцатилетний дурак...
  Ну не могли ни дядя, ни тот, чей наказ он унаследовал, ожидать, что кто-то вроде Сани не только сунет свой нос в старую бумагу, но и заинтересуется! Они дожидались лучших времен, когда в семье снова появится крепко образованный человек. Они не ведали, что творят, и потеряли, как минимум, лет двадцать пять дорогого времени. Да какого там "дорогого". Драгоценнейшего. Потому что, чтобы Похоронка сработала, на самом деле достаточно было решимости обучить парня грамоте, да, пожалуй, ремня - для начала. Остальное "инструкция" сделала бы сама. Слова "Крипт" на самом деле засасывали, как болото. Текст был устроен так, что многие куски понимались каждый раз по-новому, но при этом каждый раз правильно. А потом, накрепко отпечатавшись в голове, начали как-то расти, как-то умудряясь высасывать полезную для себя пищу из окружающей Саню невзрачной жизни. Все мысли были его, собственными, но при этом он узнавал: это оттуда, это не от прежней науки батьки, мамки, дядьки, старших братьев, фабричной школы и всех незыблемых, несмотря на все революции, обстоятельств рабочей слободы. Пока еще различал, понимая смутно, что придет пора, может быть, не так уж скоро, когда различия не будет, когда два таких разных по природе куска его натуры сольются в единое целое, так, что и швов будет не сыскать. Но пока было... интересно, необычно выслушивать вроде бы как подсказки - но только от самого себя. Ладно, теперь он узнал о термодинамике, понял, о чем это, ладно, убедился, даже признал, со скрипом и нехотя, что положенная к ней математика все-таки нужна, полезна для дела, хотя и не так, и не тем способом, как думают некоторые. Возникла у него тогда, в самом начале, нужда в химии - освоил, что нужно, и есть у него теперь в голове химия по-своему. Надо будет, будет математика по-своему... Только вот по его, Саниному разумению, вовсе не следует вычислять все, что и так видно. При этом он вовсе не задумывался о том, что видно-то может быть - только ему. А далеко не всем. Следствием того, первого воспитания, во многом оставшегося родо-племенным по сути, было то, что ему и в голову не приходило придавать своей персоне какое-то особое значение. Неотъемлемая черта истинного варвара, того, кто строит цивилизации, но не является их продуктом.
  
  De profundis
  
  Нельзя сказать, чтобы это напрямую относилось к Инструкции. Так, обычный совет. Закрывать глаза, пока не войдет в привычку. Тогда - да, кладешь руки на Коробку, закрываешь глаза, и начинаешь видеть. Не так видеть, как помнишь какую-нибудь вещь, а так, как будто ее кто-то нарисовал. Вроде бы и сам, но не вполне: картинка вовсе не всегда менялась так, как ему хотелось, проявляла норов, упрямилась. Чем сильнее Саня пытался переупрямить ее, расположить не так, а этак, разглядеть не с этого боку, а с другого, тем хуже выходило. Он открывал глаза оттого, что скулы начинало нестерпимо ломить от напряжения, и тут же все пропадало, и он снова видел свои руки, лежащие на диковинной коробке с Кое-Чем. В пору было плюнуть, но игра затягивала, и он снова брал в руки проклятую штуковину, закрывал глаза и вспоминал Инструкцию.
  Чуть-чуть, только самую малость попривыкнув, обратил внимание, что и руки свои чувствует как-то чудно. Как будто провалились неизвестно-куда, не в силах нащупать ничего привычного, да к тому же стали не то безмерно длинными, не то, наоборот, исчезающе малыми. И только из-за окончательной мизерности вещей, к которым он пробует их протянуть, кажутся такими громоздкими и неуклюжими.
  Такими неуклюжими, что все ломали и рушили при самом осторожном движении. И вздымали невесомой пылью, если движение было не таким осторожным. Так что он пока, от греха, старался не шевелить ими вообще, - и ничего страшного, потому что, повиснув неведомо - где, они и не затекали, и не уставали вовсе. Не с чего было.
  Первый, самый малый сдвиг пришел, - а он заметил, запомнил, и примотал обстоятельства этого момента туго-натуго к стержню "крипт", - когда он, со злости, решил не напрягаться. Глядеть, куда глаза глядят, и довольствоваться теми картинками, которые при этом получаются. Не гнуть, как медведь - дугу, а запоминать, как что ложится при каком повороте и из какого начального положения.
  Примерно на третий день он нашел себе такой отступ, на котором застрял долго. Только глядя, и при этом ничего не делая. Вот если в этом месте бесконечного ряда, то штучки были все одинаковые, как пуговицы, меленькие, неподвижные и скучные, потому что менялись редко и одинаково. На один, край - на два, манера. А вот если взять чуть в сторону и, - поближе, что ли? - картина менялась. Тут детальки были куда как разнообразнее и интереснее. На разный манер выворачивались наизнанку. Соединялись в цепочки. Смыкались в колечки. Получалось даже так, что "сцеплялись", как звенья цепочки, пара таких колечек. Одинаковых или разных. Собирались в прихотливую паутину, или даже строились в "башни" или "корзинки", - было не совсем похоже, но других сравнений у Сани тогда не было.
  А еще они портились. Ломались, или как-то "пачкались" превращаясь во что-то совсем другое. Тогда, помнится, впервые промелькнула у него смутная мысль, что мусор, - это просто-напросто то, чего ты не ждешь в настоящий момент. Это как к обеду, - да полено вместо ложки. А вещь, ненужная СОВСЕМ, вообще не может испортиться. Он даже на время вернулся в начало, к простеньким деталькам, чтобы глянуть на них по-другому, и с доселе неиспытанным восторгом убедился, что УГАДАЛ: некоторые из "простеньких" тоже отлично умели строиться в ажурные "башенки". Глаз привык, и теперь без ошибки видел, какие из них пожестче, а какие... не мягче даже, а как-то посвободнее. Но даже и тут кое-где одинаковые детальки можно было сцепить на разный манер. Хотя и не всегда. Позже, когда ему пришлось учить геометрию, она очень легко и плотно легла на те впечатления от самых первых дней общения с Похоронкой. Легла, добавив к инструкции самую малость: в основном по части того, как все это - облечь в слова, чтобы было понятно другим. Правда, учителя с ума сходили от своеобразия его трактовок, но потом - ничего. Привыкли.
  Одним из главных правил было то, что не все встречалось одинаково часто. Что-то - бросалось в глаза, а что-то - приходилось высматривать. Что-то происходило постоянно, а чего-то приходилось ждать довольно долго. Глаз тут было явно недостаточно. И наступил момент, - столь же памятный, дающий такой же глубокий отпечаток, - когда к делу подключились руки. Здесь они давали возможность сделать редкое - частым, а почти невозможное - вполне возможным.
  А еще - стало куда легче играть "отступом", делать картинки ближе или дальше, по желанию, хоть и было это вовсе непросто. После таких занятий руки у него ломит так, как будто он в одиночку разгрузил вагон с цементом, и Саня этому вовсе не удивлялся.
  Если приближать, - то правильная, четкая "деталька", становясь на взгляд крупнее, одновременно "расплывалась", теряя четкость очертаний, так что разглядеть больше деталей все равно не удавалось. И он не одним умом даже, а всем телом осознал, что тут ничего сделать не удастся. Если удалять, то рано или поздно он находил себя парящим над бескрайней горной страной с чудовищными пиками и бездонными провалами, да еще и смутной, будто дрожащей от непрекращающегося землетрясения. При этом из мира бесследно исчезала правильность и одинаковость, он неузнаваемо и радикально менялся.
  Ни то, ни другое ничего не давало пока что ни уму, ни сердцу, и он довольно надолго застрял в приверженности к "золотой середине". Равно как и на этапе "Глаза и Руки" вообще, потому что неимоверных трудов требовало от него добиться, чтобы то и другое действовало одновременно и в согласии. Поначалу он постоянно ослаблял контроль либо над тем, либо над другим, - и все тут же разваливалось и шло прахом. Тот, кто в сравнительно зрелом возрасте осваивал вождение автомобиля либо, того хлеще, пилотаж небольшого летательного аппарата, поймут суть этих трудностей. Трудности, которые в возрасте нежном испытывают практически все, осваивая высокое искусство ползания либо пешего хождения, по своей природе и еще ближе, вот только вспомнить их куда сложнее.
  В это время, в промежутках, он размышлял порой: как бы могло проявить себя "подключение" ног, - примерно так же и в той очередности, в которой это происходит у нормального, здорового младенца, но так ничего и не надумал. Это тоже получилось само собой, и еще более неожиданно, чем прежние его достижения. Он опять расслабился, забыв о необходимости жутких трудов по координации глаз с руками, - да и отошел от Золотой Середины так далеко, как никогда не отходил раньше. Младенец, научившись уверенно доставать до погремушки ручкой, впервые пополз.
  ... Это была шляпка гвоздя, вбитого в топчан, на котором пребывало его бренное тело. Он во всех подробностях разглядел его в темноте с закрытыми глазами и отлично узнал. Так он неожиданно для себя выяснил, что на протяжении вот уже почти двух месяцев разглядывал, как, на самом деле, устроена шляпка гвоздя. Не она одна, понятно, а еще многое, многое другое, - узнать бы еще, - что именно. Так появилась первая связь между "маленьким миром" и тем, в котором он жил уже шестнадцатый год.
  
  
  Поначалу девчонки на заводе "косичку" рисовали просто мелом, украдкой и в укромных местах. Говорят, от Зойки Ерохиной пошло, но кто ж теперь скажет точно, так оно или не так? Кое-когда еще и письма на фронт запрятывали в укромных местах, письма были глупые, как новорожденные телки, но прятались с умом, чтобы, не дай бог, не помешали работе изделия. Наскоро нарисованную "косичку" довольно скоро заметили на фронте, - поскольку она действительно говорила о многом! - и стали обращать внимание на это обстоятельство. Изделия 63-го можно было отличить и так, но утверждать было нельзя: вдруг и остальные научились? Так что наличие "косички" в боевых частях начали отслеживать. Более того, - искали с азартом, устраивали что-то вроде соревнований по поискам, а найдя, звали к себе товарищей жестом, а потом молча тыкали пальцем, многозначительно улыбаясь: действительно получили Вещь! Как положено, таинственные картинки послужили поводом для множества баек, в том числе и чудовищно причудливых, и достаточно чудовищных. Но вот байки во время войны, на фронте, получив широкое распространение могут оказаться делом довольно серьезным. Во всяком случае, не могут не вызвать надлежащей реакции соответствующих органов. На то, что представляется сущей ерундой, может последовать достаточно жестокая реакция. Ключевое слово здесь, как ни странно, это самое "представляется". На самом деле ни одно масштабное явление не имеет и не может иметь ничтожной причины. Реакция была, можно сказать, бережная: запретить! Глупая, бесполезная блажь, которая, тем не менее, порождает кривотолки, должна быть запрещена.
  ... Из этого не вышло ровным счетом ничего. Хуже того, - если до официального запрещения "косичка" на готовых изделиях безукоризненного качества появлялась все-таки постольку-поскольку, то после него ее появление рисунка стало правилом без исключения. Какой там мел! Кое-когда - так и боразоновый лак по трафарету! Который не вот счистишь и алмазным абразивом. Начали следить, - а он появлялся, начали удалять, - а он появлялся во второй, в третий раз, запрятанный все изощренней. Одно время появилась тенденция делать клеймо все меньше и меньше, но длилось это недолго, поскольку, судя по всему, лишало затею смысла, потому что смыслом было: чтоб явственно видели! Без сомнений, не уворованное, свое, имеем право. На поиски и удаление начало тратиться заметное время. Военпреды, которым надо было срочно, сверхсрочно отправлять машины, начали посылать особистов на хрен, особисты - давили на военпредов. Поставили на это дело работников, но они явно саботировали, а в ответ на любые попытки надавить "включали дурака", надевая на физиономию выражение беспросветной сонной тупости. Кое-кого ловили, наказывали, но очень редко. Берович напрямую обратился к начальнику особого отдела, но тот развел руками:
  - Сам понимаю, что хреновиной занимаемся, только и вы меня поймите: приказа-то этого - никто не отменял.
  
  В ход была пущена тяжелая артиллерия, можно сказать, - РГК, Карина Сергеевна собственной персоной, но Берович вдруг с ужасом увидел, как покачнулись устои мира. Небо свернулось, как коврик для молитв, Земля потряслась до Ада и разверзлась, море вышло из берегов, а скалы отправились прогуляться: Карина не изъявила в ответ на обращение ни малейшего энтузиазма и взялась за дело без старания. Берович был настолько потрясен, что решил принять самые экстренные и по-настоящему экстраординарные меры. Он давно так не рисковал. Да что там - давно. Никогда в жизни. Достаточно сказать, что на очередную встречу с Вождем он отправился с маленьким подарком. В прямом смысле маленьким. Очень. И, выбрав удобный момент, положил его на стол.
  - Вот, товарищ Сталин. Нам, наконец, удалось выполнить ваше пожелание...
  - Что это, - Верховный Главнокомандующий скосился на крохотную детальку, как на гнусное насекомое, - какое пожелание? Что за ерунду вы мне тут порете?
  - Как же? Вы говорили про рации, что тяжелые и плохие, и тех не хватает, потому что дорого...
  Разговор такой - был, это факт, вождь вспомнил, как мельком высказал что-то такое.
  - Ну, а это что?
  - А это, - Саня достал и положил рядом с невзрачной деталькой о трех проволочных ногах довольно солидную электронную лампу с таинственной и сложной начинкой, - прибор, который заменяет вот эту, например, лампу. Понятно, во сколько раз можно уменьшить размер той же рации. Или, к примеру, - радара. Мы довольно скоро сможем устанавливать на самолетах радары лучше, чем самые лучшие из нынешних стационарных установок. И несравненно лучше, чем у немцев и у союзников.
  Лампа - радовала взор и вызывала невольное уважение свое очевидной причудливой сложностью, явно намекавшей на чудеса науки, выглядела неизмеримо солиднее, нежели какая-то там штучка, похожая на придурковатую пуговицу. Но в данном случае он решил не поддаваться чувствам и только спросил:
  - Неужели, товарищ Берович, заменяет совсем?
  - Откровенно говоря, - не вполне, товарищ Сталин. У лампы характеристики лучше. Но вот она в сто раз больше по объему, и в пятьдесят раз тяжелее. А если ее, одну, заменить четырьмя-пятью такими приборами, надлежаще их соединив, то уже они обеспечат лучшее качество. Кроме того, это изделие не бьется и не выскакивает из гнезда. Оно неизмеримо надежнее, требует в десятки раз меньше электричества и позволяет дублировать каждый контур, а прибор все равно будет меньше и легче, чем на лампах.
  Сталин молчал, наклонив голову несколько вбок, а потом медленно сказал:
  - Интересно. Только ви нэ тарапитэсь. Проведите тщательные сравнительные испытания.
  А вот так подставляться не следует. Даже если ты Вождь и Учитель. Что-что, а запустить полномасштабную серию под соусом испытаний Саня умел. Уж этому-то он научился! Если и был в чем профессионалом, так в этом. Он вздохнул, набираясь смелости, и, наконец, приступил.
  - Товарищ Сталин, я ведь здесь не только от себя. Я здесь как представитель коллектива.
  - В чем еще дело?
  - Коллектив просит утвердить за ним право на особое клеймо для выпускаемой продукции. - Саня развел руками. - Людям нужны такие вот игрушки. Полку - знамя, а мастерам - клеймо.
  - Боевое знамя, - Сталин уперся ему в лицо тяжелым взглядом, - нэ игрушка. Передайте коллективу, - от моего имени, - что особое клеймо - большая честь, но и большая ответственность. Кстати - а почему именно "косичка"?
  Если ему и удалось удивить Беровича, то, разве что, на какое-то мгновение. Было бы куда удивительнее, если бы вождь, так внимательно наблюдавший за комбинатом, ничего не знал бы об этом казусе. Так что он только чуть-чуть обозначил удивление, чтобы доставить собеседнику маленькое, невинное удовольствие.
  - Я наводил справки, товарищ Сталин. Оказалось, - древний, еще языческий обычай, связанный с особым значением косы. Ее отрезали, выходя замуж, в первую брачную ночь. Положить отрезанную косу в могилу жениха или мужа значило обязательство не нарушать девства или, соответственно, вдовства. Отдать отрезанную косу жениху, уходящему в поход значило обещание ждать вопреки всему, до конца. Что-то в этом роде. Женский коллектив, сами понимаете.
  - Знаете, что? Ми не будем разрешать. Ми просто перестанем искать и с пристрастием пресекать. Пусть думают, что это - по их воле, на свой страх и риск, от души, а нэ по приказу.
  - Мне кажется, за качество можно будет больше не опасаться. Хотя... У нас и так с халтурщиками расправляются по-свойски. А потом, понятное дело, никто ничего не видел и не слышал.
  
  "Косичка" здесь была и на грузовиках, и на "мельнице", и на цистернах. И уж, тем более, на самих генераторах. Ее не было на молчаливых, тощих работягах из ЗГС, появлявшихся и исчезавших, как призраки, на позициях готовящихся к рывку частей, но казалось, что "косичка" намертво отпечатана у них прямо на лбу. Они-то и установили на технике генераторных частей пулеметы, уже потом, когда оборона была прорвана и части ушли в глубокий прорыв. Как всегда, появились ниоткуда, и пропали почти без следа. "Почти" - потому что один работник находился при установках постоянно и с самого начала. Обслуживать таинственную начинку генераторов, брать пробы горючки, вытаскивать блоки, заменять на восстановленные, ставить на восстановление, менять фильтры, когда надо, не раньше, но и не позже, - это было, конечно, делом для настоящего специалиста, а не для вчерашних зэ-ка с незаконченным средним в лучшем случае. Специалист представлял собой малорослое, тщедушное существо, по самые глаза упакованное в ватные штаны, треух, клетчатый шарф, серые валенки непонятного размера и собственно ватник, доходивший существу до колен. Им всем было ни до чего все время формирования и подготовки, тем более потом, в ходе самой компании, но, тем не менее, к концу первых же суток знакомства даже до самых непонятливых дошло: специалист некоторым образом относится к женскому полу и пребывал в довольно-таки нежном возрасте. Валечка, как, не сговариваясь, назвали специалистку, оказалась на диво деловитой, серьезной, абсолютно добросовестной, исправной по части выполнения возложенных на нее обязанностей, но совершенно писклявый голос портил, - или исправлял? - впечатление: во всяком случае, топора и пилы ей в руки не давали категорически, даже тогда, когда "на щепу" становились все, в том числе товарищ Трофимов, который из СМЕРШ-а, и подчиненные ему автоматчики в числе пяти человек.
  Если с самого начала взять с собой полные баки солярки и горючку по норме, то генераторная рота* увеличивала автономность полнокровной танковой бригады по горючему раза в полтора, - это если марш почти без остановок и бои, а боле ничего. Если случались остановки, оборона, закрепление плацдарма, то тогда и говорить нечего: успевали пополнить запас почти до полного без поставок из тыла. Как это бывает и всегда с появлением нового средства борьбы, тем более - такого серьезного, тут же начали появляться такие способы применения новой техники, которые и в голову не приходили создателям. Очень-очень быстро могучие транспортеры с двухсотпятидесятисильным дизелем в рейдах оказывались буквально обвешаны десантом, располагавшимся и на генераторах, и поверх цистерн, и на выпуклых крышках "мельниц", глухо гудевших на ходу. Генераторными частями насыщали передовые танковые группы, уходившие далеко вперед от основных сил, снабжаемых по преимуществу традиционным способом. После ряда очень неприятных инцедентов первых двух суток наступления на технике генераторных рот спешно начали устанавливать пулеметы, включая тяжелые. Последующий опыт показал, что это, помимо прочего, существенно повысило боевые возможности подвижных групп во встречных боях, когда они, размозжив в кровавые брызги передовое охранение, как волки, налетали вдруг на идущие маршем колонны немцев.
  Капитан Иванов, кадровый командир, в армии с 39-го, до войны командовавший авторотой, улучив момент, сказал тихо, но твердо:
  - Будет кто силком лезть, - расстреляю. Распалитесь, помнете, а то еще придушите сдуру, если начнет дергаться! Другой не дадут, а нам без нее делать нечего...
  И товарищ Трофимов, который из СМЕРШ-а, тоже очень серьезно предупредил личный состав, пояснив, что специалист - не просто так, а секретный. Поэтому оберегать, а также контролировать его, как носителя секретной информации, равно как и ликвидировать при возникновении опасности попадания в плен, входит в его, Трофимова, прямые служебные обязанности.
  Федька Чика, он же Чикмарев Федор Иванович, 1921 года рождения, до войны работал конюхом в колхозе, и сел в 39-м за хищение колхозного имущества, но имел явные задатки незаурядного юриста и казуистический склад ума. Было сказано про "силком". А вот насчет договорится по-хорошему никто ничего не говорил! Поэтому он улучил-таки подходящий момент в укромном месте и приступил к переговорам, слегка, чисто символически и вроде как в шутку притиснув ее у сосенки. Надо сказать, что при том количестве одежек, в которые она была упакована, это было не таким уж очевидным и технически простым мероприятием. Протеста не последовало, и он увлек ее на маскировочный чехол, брошенный поверх лапника. До того, что заменяло специалисту бюст, достать оказалось практически нереально, и поэтому он, взволнованно дыша, залез рукой к ней в штаны. Удивительно неудобно изогнувшись, рука эта нащупала мокренькую щелочку, плоскую, простенькую, без всяких архитектурных излишеств и окруженную довольно-таки скудной растительностью. Соблазняемая - ничего, только дрожала мелкой дрожью и дышала, чуть посвистывая носом, чаще обычного, а Чика вдруг со смущением почувствовал, что не слишком-то представляет, как будет развиваться дальнейшее. Чтобы как-то заполнить неловкую паузу в боевых действиях, он шепотом спросил:
  - Хочешь?
  - Хочу, - едва слышно пропищало на ухо, - только страшно. И знаешь, - голос ее был полон неподдельного отчаяния, - я ж немытая больше недели! Так что давай как-нибудь потом...
  Вот так, порой, не начавшись, умирает любовь. "Потом" в данных условиях означало, примерно, то же, что и "при коммунизме", поскольку шансов уцелеть у них практически не было. А если бы и уцелели, то, по окончании операции, жизнь и война неизбежно должны были раскидать их в разные стороны. Но чудеса все-таки бывают, а "порой" не значит "всегда". Когда, спустя два месяца, часть отводили на переформирование, во время неизбежной неразберихи, они-таки выкроили время, и она, - без обману! - дала ему первому. Правда, на радостях, что осталась жива, не ему одному, но ему все-таки первому. Он и вообще был у нее первым мужчиной, потому что там, где она была прежде, мужчин хватало далеко-о не на всех. Интересно, что в этом современном аналоге женского монастыря даже онанизм был распространен далеко не так широко, как можно было бы ожидать. И нельзя сказать, чтобы новое занятие оказалось для нее таким уж приятным, ощущения были скорее необычными, нежели сладостными, но чувствовать, что все кругом хотят от тебя этого, было та-ак интересно! Так волновало!
  Справедливости ради надо сказать, что ее мужчины и сами не говорили о ней дурно, и другим не давали, поскольку видели ее и за работой, и под пулями, а оттого знали ей истинную цену, понимали, насколько существенна была причина, по которой она дала себе волю, и признавали за ней право вести себя так, как ей захочется. Свой брат, заслужила.
  
  * Генераторная рота, по штату 42 года, включала четыре генератора, шесть автоцистерн, четыре "мельницы", три крытых грузовика. Соответственно, двадцать два сменных водителя, одного техника-наладчика генераторной установки, шесть человек охраны из личного состава контрразведки, включая командира, и пятьдесят шесть рабочих. Как правило - из числа "специалистов" по лесоповалу двое совмещали обязанности санинструкторов, двое - кашеваров.
  
  Прототип III: образца 36 года.
  
  Конструктор, получив опытное производство на новеньком с иголочки, только что построенном заводе, как водится, невообразимо бестолковом, очень быстро почувствовал себя инвалидом. Как будто у него, дотоле вполне здорового, отпилили руку или ногу, а он, забываясь, продолжает рассчитывать на них, забыв, что теперь ловкие и эффективные движения не для него, и что это, скорее всего, навсегда. Что его удел отныне - медленно и неуклюже. Все указания шли через множество ненужных передаточных звеньев, каждое из которых замедляло сроки и хоть малость, но искажало, так что на выходе получалось и вовсе печально. Выходом было за всем следить самому, но это явно превосходило любые человеческие силы. Ему совершенно очевидно не хватало Сани Беровича, но признаться в этом он не мог бы даже самому себе. Только спустя несколько мучительных недель гибкое и изворотливое человеческое подсознание, наконец, подсказало ему выход. Привычка. Ну конечно. Ба, да как же это он раньше не подумал! Он просто-напросто привык к особенностям одного удобного порученца, можно сказать - посыльного "за все", но, по преимуществу, по части деталей. Поэтому он без тени сомнений вытребовал Беровича к себе. Было это не так уж очевидно, и не так просто, как хотелось бы, и начальство вовсе не жаждало Саню куда-то там отдавать. Скорее всего - с концами. Владимир Яковлевич почти в совершенстве постиг нелегкое и опасное искусство шантажировать начальство, и в конце концов добился-таки нужной меры взаимопонимания. И директор, который и тянул, и волынил, и "включал дурака", и пускался на рискованные трюки, был, в конце концов, поставлен перед ультиматумом, причем ему напомнили о революционной трудовой дисциплине и о том, что бывает с ее нарушителями. Сломавшись, директор немедленно начал убеждать себя, что так оно, в конце концов, и правильно. Понятное дело - убедил. Для него, для масштабов завода, отдельно взятый Саня Берович был, в конце концов, не так уж значим.
  - Ты, Валентин Трофимович, меня не убеждай, не надо. Тут ни тебя не спросили, ни меня. Приказали, - и баста! Да и то сказать: парень как специально под опытное производство заточен... Может, человеком станет, а у тебя слесаря его водку пить научат, а более - ничего.
  - Не пьет он.
  - Тем более, - с характерной логичностью ответил директор, - не уживется, значит, с коллективом...
  Попав на новое место и поселившись в общежитии, Саня, наученный горьким опытом, перестал высовываться с новыми материалами, делал, что скажут и, вроде бы, из чего скажут, а на то, что детали его работы почти не изнашиваются и никогда не ломаются, внимания, понятное дело, никто не обращал. Оставалось проследить, чтобы в соединении были только эти детали. С другими материалами он занимался сам, в свободное от работы время. Делал, смотрел, как греется, как расширяется при этом, как проводит тепло, и потихоньку прикидывал, каким образом это могло бы работать в том же двигателе. Получалось не очень. Начал прикидывать, что будет, если охлаждать, но и тем более запутался. Времени между тем и вообще перестало хватать, так что собственные экзерсисы он бросил. Нечто при этом отложилось, не без того, при этом, как у него бывало всегда, отложилось прочно, но в те поры не показалось ему чем-то важным.
  Дело в том, что любая махинация, даже предпринятая бескорыстно и с самыми благими целями, отчасти напоминает наркотик: чем больше врешь, тем больше вранья требуется для того, чтобы прикрыть возросший объем вранья. В данном случае основой всего был тот непреложный факт, что для роскошного двигателя Владимира Яковлевича годились только те детали, которые по-своему, кустарно делал Саня. Остальные не годились никак, и то, что требовалось, в нужном количестве не мог сделать никто. Поэтому, пока шли варианты, Берович поспевал. Когда шла опытная партия "на слом", еще успевал кое-как. Когда пошла предсерийная партия, Саня то, что называется, "зашился". Разумеется, ему и в голову не пришло пожаловаться, что работы невпроворот: не то воспитание и не тот замес. Просто начал ночевать в цеху, отменил ночной сон, и однажды, когда глаза его ясно видели только впереди, а по бокам виделась завлекательная, радужная чушь, когда в ушах мерно плескалось море, которое он видел раз в жизни, а мысли, начавшись с самого простого дела норовили незаметно улететь в какие-то надоблачные дали, он чуть не угодил в приводные ремни древних станков единственного старого цеха, что оставался в новом заводе. Еле успели оттащить. Угодив в чьи-то руки, организм Сани сам по себе снял с него всякую ответственность и мягко обвис в этих руках, и не реагировал, как его ни трясли. Проснуться он смог не вот, а только часа через полтора, и то не сразу, а в несколько приемов, просыпаясь от криков знакомого ему голоса, успевая удивиться, сделать пару-тройку спасительных выводов и заснуть снова.
   - Саня! Саня! Ты поднимайся давай, некогда спать... - У-у-у-у. - Ах, ты, гос-споди, да что же это...
  Владимир Яковлевич буквально готов был плакать, потому что мерзавец Саня бессовестно спал, а без него как раз сегодня, - на самом деле каждый день, но об этом конструктор привычно не задумывался, - было никак нельзя. Грубо выдранный из мертвого, как от дурмана, сна, Берович не вот еще начал соображать, где он, кто он, что вокруг, и на каком он свете. Достоверно только, что именно в тот момент, в один из просоночных эпизодов, ему в голову пришла Великая Организационная Идея, имевшая самые, что ни на есть, серьезные и важные последствия. Если точнее, то идей было аж целых две. Во-первых, ему пришло в голову, что, когда человек не справляется один, ему может очень пригодиться подручный для дел не самых сложных, но требующих времени. Оригинально, не правда ли? Второй компонент идеи был куда как более революционным по сути и последствиям:
  - Слышь, Владимир Яковлевич, - спросил он голосом, еще невнятным и сиплым со сна, - у тебя на примете какой-нибудь аккуратной девушки нет?
  Конструктор, которому идея с подручным тоже как-то не приходила в голову, был настолько ошеломлен диким вопросом, что выпучился на Саню, как на привидение и отреагировал вполне здраво:
  - Чев-во?!!
  - Девушки, говорю, нет на примете? Аккуратистки. Такой, знаешь, у которой в тетрадке ни единой помарочки, почерк красивый и одни пятерки? Учебники обернуты, и на столе порядок не от мира сего?
  Дело в том, что кандидатура, идеально соответствующая этим строгим требованиям, у него, как ни странно, была. Другое дело, что он искренне не понимал, о чем идет речь и сомневался, не бредит ли Саня спросонок.
  - Зачем тебе?
  - Отмерить. Взвесить. Смешать. Заложить. Проверить. При этом не ошибиться и не понебрежничать. Пока я другими делами занимаюсь. Понимаете, тут ума не надо, а у меня на эти все дела большая часть времени уходит.
  Это... меняло дело. Более того, на самом деле решало даже не одну, а сразу несколько проблем. К Владимиру Яковлевичу явилась младшая сестра, школьная учительница, мужа которой, толстовца с идеями аж дореволюционной закваски, забрали с концами, а из дому - выгнали. Нельзя сказать, чтобы он был так уж счастлив этим обстоятельством, а уж о жене даже и говорить не хочется, но в те времена родством еще считались. Вот у сестры была дочка пятнадцати лет, как раз то, что надо. Тихая до бесшумности аккуратистка и чистюля, круглая отличница сразу после восьмилетки. Вот и пристроим заодно, чай не медаль, чтобы на шее-то висеть. Заодно - биография рабочая будет, не подкопаешься.
  Результаты от привлечения к делу Карины превзошли все ожидания. Те рутинные операции, требовавшие, тем не менее, предельной точности и педантизма, и которые отнимали у него больше всего времени, она выполняла попросту лучше него. Меньше делала ошибок. А еще она очень многое делала гораздо, гораздо быстрее. В итоге такого разделения труда они теперь успевали сделать не в два, не в три, а как бы ни в четыре раза больше, и со временем этот показатель только рос. Он - придумывал и ладил оснастку под все большие разовые закладки, потихоньку увеличивал количество емкостей, размножал Кое-Что, исходя из многократно возросших потребностей, составлял рецептуры, - и мог больше ни о чем не беспокоиться. Некоторое время он размышлял на тему: не залезть ли ей под юбку? Но, по зрелом размышлении, решил воздержаться, поскольку девка весьма устраивала его как напарник, для дела, но была непонятной, не похожей на слободских, насквозь изученных, так что Саня не знал, чего ждать в ответ на его посягательства. Впоследствии такого рода расчетливость, умение не делать глупостей из пустого каприза, стало одним из основных его качеств, выделившим его из многих и многих. Кроме того, она не шибко ему понравилась, как девка. Худосочные малолетки были не в его вкусе, а в те времена, на дешевых харчах, да впроголодь, девушки созревали куда позже, чем в иные эпохи. Поэтому держал себя Саня с Кариной до крайности сдержано, даже сурово, а в разговорах с ней был предельно немногословен и говорил только по делу. Тут они сошлись, поскольку Карина Сергеевна, мягко говоря, тоже не была болтушкой
  Сам того не замечая, он вел себя с подручной так же, как конструктор вел себя с ним, то есть как с вещью, но с некоторым различием: он отдавал ей должное, понимая, что полноценную замену этому оборудованию сыскать будет не так уж просто.
  Предсерийная партия двигателей прошла эксплуатационные испытания, получив самую лестную оценку пилотов и техников на аэродромах. При этом тот факт, что моторы эти не ломались, по сути, никогда, опять-таки не заметил никто. В том же ряду психологических явлений лежит и тот факт, что, когда в ходе испытаний случайно избранных моторов партии на предельную длительность штатной работы ресурса определить так и не удалось, его нарисовали с потолка, записав в паспорт цифру в высшей степени достойную, но все-таки вероятную. А вовсе не то, что получилось на самом деле, когда испытания "при нормальной эксплуатации на максимальном режиме" пришлось остановить, поскольку был израсходован весь лимит горючего, отведенного на испытания: с поразительной простотой нравов выставили именно то время, за которое выработали горючее. К этому времени на Саню работали уже три девочки: одна - бывшая одноклассница Карины, Аня, другая из параллельного класса, и звали ее Катя. В результате такого, достаточно радикального расширения коллектива, у Сани возникла неприятная по его складу и ненужная проблема: как быстро обучить хороших, старательных, аккуратных, но совершенно не умеющих ничего девок? В те времена из Александра Ивановича был еще тот педагог: к тому, что он вовсе не понимал, какие именно трудности могут возникнуть у обучаемого, добавлялся еще и возраст, - ну не способен серьезный, ответственный двадцатилетний человек поучать тех, кто на два-три года моложе! Для этого нужна изрядная доля цинизма, а этого пока не было и в помине. Просто неоткуда взять. Потом он, понятно, научился учить, но это произошло много позднее, когда он осознал, что любая учеба тоже есть следование Инструкции, и если человеку, особенно нестарому, дать нужный кусочек ее, то дольше может пойти само собой.
  Пока же он, не зная, как справиться с затруднениями, напряженно мыслил, и однажды спросонок у него промелькнул, вроде бы, намек на решение. В памяти его всплыл некий образ времен незабываемой поездки с отцом в Николаев. Он, как мог, объяснил руководству, какого рода специалист нужен ему позарез. Там смутились и даже усомнились, но Родине были нужны моторы, и, отметив где надо, идеологически неправильный запрос, извлекли из поселения в Южном Казахстане то, что требовалось. Яков Израилевич Саблер как раз и был тем потомственным, в четвертом поколении провизором, который был нужен Сане. С приходом этого улыбчивого старичка проблемы с обучением закладчиц ушли навсегда. Наряду со многими, многими другими. Безнадежный скептик, Яков Израилевич довольно быстро округлился после ссылки и, одновременно с этим, вполне восстановил столь присущее ему бесцеремонное благодушие манер.
  Тем временем, Владимир Яковлевич, попав в элиту советских двигателистов (тогда было принято говорить попросту "в обойму" - довольно многозначительный термин, не так ли?), обладал теперь куда большими правами и перестал заморачиваться формальными ограничениями. Опытное производство исподволь стало "Опытно-Поточным" (в просторечии "опытно-пыточным", что бы ни значило это загадочное название. Берович стандартизировал производство теперь уже оснастки своей выдумки, убедил начальство раскассировать по другим производствам ставшие ненужными станки, пронумеровал и упорядочил рецептуры, а номенклатуру довел до полной. Когда перестало хватать электричества, просто сделал новый генератор, очень хороший, потому что на сердечники пошло не простое железо. Припомнив прошлые штудии и уточнив в новых занятиях с Кое-Чем, он узнал, какое именно. И, в общем, не ошибся. И еще - подходящее генератору горючее из деревянного "швырка", которого на стройке хватало.
  
  De profundis
  
  Следующим и, пожалуй, последним этапом его своеобразного младенчества стало освоение инструментов.
  Так, заметилось однажды, что некоторые действия даются куда легче, если их совершать не просто рукой и глазами, а при некоем постороннем посредстве. Он - находил всякого рода "палочки", "жгуты" и даже, - пару раз, - "клещи", при наличии которых нахождение иных комбинаций становилось куда более вероятным, чем без них.
   Инструмент, - это когда конечный продукт оказывается легче получить, грубо говоря, в два этапа: сначала сделать инструмент, и уже только потом то, что тебе нужно на самом деле. А напрямик - слишком тяжело или вовсе никак.
  Тут следует заметить, что жил Саня по-прежнему в рабочей слободе. Общество тут было своеобразное, с большим налетом патриархальности и всякого рода странности поведения не одобрялись. Мягко говоря. Да что там - "странности". Общество не поощряло никаких отличий от прочих, никакого нарушения неписаных традиций и умело ставить всякого рода выскочек и отступников на место. Традиционно не поощрялось чтение, - чтоб глаза не испортить. Особенно нетерпимым считалось, когда молодые начинают "умничать". Уж это старшие пресекали железной рукой и выжигали каленым железом. Так что, если бы Санины штудии были замечены, их бы тоже немедленно пресекли. Самым решительным образом. Но он стал хитрым. Игры свои с Похоронкой скрывал хитроумно и АБСОЛЮТНО последовательно, ничего не оставляя на волю случая. То есть дураком-то он и никогда не был, но теперь вдруг сам заметил за собой, что начал как-то соображать, как вести себя в тех или иных случаях и с разными людьми. Беда в том, что, когда начинаешь "ЗАМЕЧАТЬ ЗА СОБОЙ", - все. Это называется "рефлексия", это необратимо, не лечится, и не быть тебе больше счастливым первобытным существом. Это даже пропить трудно.
  То есть в первую очередь он заметил, как изменились его руки. Да нет, с виду они остались прежними, но он буквально не узнавал их, настолько ловкими, хваткими, цепкими они стали. Теперь он запросто, без пауз и затруднений делал любую тонкую работу, а они, казалось, опережали голову. Не успеешь подумать - как бы это исхитриться, а руки уже сделали как надо. Новые руки довольно-таки сильно чесались, и поэтому он перечинил все часы, до которых сумел дотянуться. Сначала - не давали, а потом убедились, что все будет сделано безупречно и с поразительной скоростью. Иногда, забывшись, чинил, к примеру, часы с закрытыми глазами, - а чего, право? Один-то раз уже видел.
  Умения разбираться во всяких хитрых устройствах тоже, вроде бы, прибавилось, но, в ту пору, еще не так заметно. Это потом умение это стало почти инстинктивным, когда он с блеском ремонтировал незнакомые, к примеру, станки, и ловил себя на том, что при этом думает вовсе о чем-то постороннем.
  А инструменты... Это были еще ТЕ инструменты. Когда он изыскивал то, что казалось ему подходящим, нужно было соблюдать прямо-таки чудеса осторожности, потому что вблизи детали они то сами тянулись к ней, то вдруг начинали отталкивать ее и отталкиваться сами, и надо было угадать, когда одно сменит другое, пользуясь тем и другим. А те, что вроде бы "прикоснулись", часто "пачкали" деталь, превращая ее уже в настоящий мусор, с концами. Ломались сами, превращаясь в огрызок. Тратились за несколько раз, становясь непригодными. Некоторые надо было "нагреть": он постепенно установил, что нагрев этот тоже бывает разного сорту и разведал, какой - где. Нагрев был чудной: как-то порциями, причем одинаковыми. Этому он начал учиться, как оказалось, почти сразу, наблюдая, как детальки вроде бы "распухают", прежде чем соединиться, или наоборот. А еще надо было поспевать, потому что многое имело склонность через какое-то время рассыпаться само собой, не дожидаясь окончания его затей. Все это вместе, и сразу, и одновременно, но он постепенно учился. Выглядело это так, что легче стало находить места, где все было вроде бы как под рукой. И инструмент, и "нагрев", и материал. Потом набрел на совсем особенную снасть: она делала иные сорта работы сама собой. Вот "нагреешь" - а дальше она сама. Такое действие всегда было одно, либо, в крайнем случае, - несколько, но очень похожих. И тогда он начал искать такие штуки целенаправленно. Раз от раза соображая все лучше, куда свернуть и глянуть, чтоб найти не такое вот, - а этакое, более ловкой формы, лучше идущее к затеянному. И что сделать, чтобы искомого было много. Прямо-таки видимо-невидимо. И однажды, отыскав такое место, и устав от поисков, как последняя собака после дня в поле, он "подключил ноги". Отошел подальше.
  
  Из интервью 1958 года
  
  Р. Это был тот самый знаменитый случай? Расскажете?
  А. Б. Ну вот, снова здорово... Про что бы доброе, а уж про это... Нет, журналистов, видимо, не переделаешь. Была такая глупость. Да сколько лет-то мне было? Это теперь я знаю, что - металлоорганический комплексон, хелат, включающий рений... Кстати, он до сих пор не утратил значения, и о-отличнейшим образом работает в качестве "активного центра" катализного комплекса все того же назначения. В составе комплекса эффективность, правда, повыше - примерно в двести восемьдесят тысяч раз, а так - все то же. В свою очередь, чаще всего включен в состав того или иного кластера, предназначенного для получения... различных материалов из чистого углерода. Но и не только.
  Р. А начали все-таки с алмаза?
  А.Б. Все не так просто, как обычно рассказывают. Из того дрянного древесного спирта, с которого я начал, у меня получилась, как положено, мокрая, полужидкая даже, серая паста. Хорошо хоть полужидкая, а то алмазная пыль, это, знаете ли... Ходят легенды, что султаны травили ею подданных. Не знаю, сколько тут правды, но хорошего в ней и правда мало. Если внутрь. Да и дышать. Вот для тонкой полировки тот, самый первый мой продукт, и впрямь подошел бы идеально. Думаю, шел бы на "ура" и стоил при этом очень недешево. Только в шестнадцать лет разве будешь думать о нормальном товаре? То-олько о сокровище! Все идеала ищешь, даже если и слова-то такого не слыхал... Помучился-а! У дяди Коли-стекольщика выпросил алмаз, да и то не сразу пошло. Не мог сообразить поначалу, как "греть" инструмент в большом мире. Да мало ли всякого, что потом, все вместе, одним чохом, стали называть "трудности перевода". А потом сделал, да. На три с половиной карата, на шесть, на десять. Первый дяде Коле подарил, так он нарасхват стал. Там, где здоровенные витринные листы раскраивать, - цены не было. А тут самые стройки начались. Заводы, по тем временам громадные, и стекла к ним соответственно. В то время мало у кого больше алмазы-то были...
  Р. А ведь и увлечься могли, по молодости лет...
  А.Б. И не говорите. Сгорел бы, как швед. Не иначе боженька отвел. Или ангел-хранитель. А на самом деле подумал я это, подумал, как и кому продать, да не попасться... И бросил это дело. Дядька как-то извернулся, продал жучку какому-то тот, что средний. Раз, поди, в пять меньше настоящей цены, но и то в новый дом переехали. С доплатой. Такую байку тогда сочинил, - до сих пор удивительно.
  Тут Александр Иванович немного слукавил. Алмазным инструментом он потороговывал и потом, - помочь семье. Как то и положено нормальному представителю родо-племенного общества. Только теперь это был черный, невзрачный "борт"*. Брали неплохо и по неплохой цене, но шопоток, шорох какой-то, начавшийся вокруг него после покупки дома, было, стих, - а потом начался снова. Чем дальше, тем сильнее. Тогда-то он и ушел из дому на новый завод, поселился в рабочем общежитии и не грешил больше. Зарекся связываться со всякими блестящими штучками, к которым, ровно смола, липли всякие темные личности. Это потом-потом, официально, со всеми предосторожностями, когда выяснилось, что рабоче-крестьянской власти, помимо добротного инструмента, требуются еще и блестящие камешки. Судя по секретности, которым власти обставили это небольшое производство, дело было страшное. Сгинуть можно было запросто, - и гинули. Гибли от рук подельников и бандитов, исчезали без следа, а, больше того, - садились на большие срока или шли под расстрел. Саня потом сколько раз бога благодарил, что остался, в общем, в стороне. Делали какую-то номенклатуру, поставляли, куда - не знаем, не нашего ума дело, наше дело сторона. Интересно, что куда более серьезные, в общем, дела не привлекали к себе такого пристального внимания. Почти совсем.
  * Мало известная в то время, до открытия якутских месторождений, разновидность природного алмаза. Черная, непрозрачная, шаровидная, представляет собой сросток мелких кристалликов. Ценится, как столь же твердый, но при этом более стойкий и менее хрупкий инструментальный материал.
  
   Теперь они, взяв несколько подсобных рабочих и трудясь до пота, выпускали сто пятьдесят комплектов в месяц. Приезжало начальство, призывало увеличить производство, не замечая в упор, что уж тут-то производительность труда куда как выше, чем на на любом капиталистическом заводе с тем же количеством работников. Поскольку номенклатура не менялась уже довольно давно, Саня, как обычно, устранил узкие места, когда на заводе разрабатывали, ставили и отлаживали конвейер. Даже подошел к Владимиру Яковлевичу, и они вместе внесли некоторые изменения в конструкцию мотора и отдельных его деталей для удобства поточной сборки. Испытали. Как обычно - с успехом. Исподволь они оба осваивали трудней шее искусство вносить частные изменения так, чтобы конструкцию все-таки не приходилось переделывать заново. Берович чувствовал, что подобные деяния непременно имеют свой предел, и доиграться тут даже слишком легко. Этот опыт тоже естественным образом расширил Инструкцию, - и ее способность расти. Но пока сходило. Приезжее начальство тем временем продолжало призывать и требовать.
  - А триста комплектов можете?
  - Не знаю. Наверное, можно, если придумать - как.
  Больше всего начальству, - не приезжему, для которого Саня был безымянным шпынем в спецовке, а местному, насквозь родному, - нравилось то, что Саня никогда ничего не требовал под предлогом особой важности очередного почина или же собственной незаменимости. Он просто-напросто никогда не воспринимал новую работу, как что-то особенное. Была, есть и будет. Работа есть работа. Принципу "сделать" отдавалось явное предпочтение перед принципом "заказать, подать заявку, выбить, дождаться". Поэтому он брал, что ему требуется, не больше, и не меньше, привлекал к работе тех, кого нужно, по мере необходимости, основную работу делал сам, благо оснастки у него теперь хватало, а начальство воспринимало это, как нечто само собой разумеющееся. Вроде того известного факта, что из зернышек естественным образом вырастают колоски и прочие полезные злаки, вне зависимости от точного знания, как они это делают.
  Это было не очень хорошо, потому что руководство так и не выучилось считаться с ним, как считаются с человеком и личностью. Никто не позаботился о том, чтобы дать ему оклад побольше, отдельную комнатку в общежитии или профсоюзную путевку в заводской дом отдыха.
  Это оказалось очень хорошо и весьма кстати потом, потому что, когда началось, и хватали уже всех встречных и поперечных, как бы желая выполнить какой-то свой, зловещий Встречный План, никому и в голову не пришло арестовать Саню Беровича, как не пришло бы в голову арестовать, к примеру, распределительный щит, карусельный станок или сварочный аппарат. Так, - возится в темном углу что-то такое невзрачное и почти бессловесное, какое-то серое чмо в спецовке, "тыбик" за все... громкое дело из него никак не выжмешь. Но это было потом, аж несколько лет спустя. А пока у него была новая заковыка.
  
  - Кто еще имэет, что сказать? Товарищ Ворошилов?
  Вопрос был задан больше для проформы, теперь, когда миновало без малого полтора года войны, Клим был, казалось, надежно отучен лезть со своим мнением, когда серьезные люди обсуждают серьезные вещи, но этикет должен быть соблюден. Его должен соблюдать даже тот, кто выше любого этикета, и как бы ни в первую очередь. Маршал, сидишь здесь, значит - одно из последних слов твое по праву. Другое дело, что товарищи вправе ожидать, что ты все понимаешь и поэтому от слова откажешься, дабы не отнимать времени у занятых людей. Но он, пожевав губами, вдруг поднял на собравшихся привычно опущенные глаза и набрал воздуху:
  - Вот я тут, товарищи, хочу обрисовать обстановку и спросить, правильно ли я ее понял? Это что ж значит, - он неожиданно хихикнул, - немцы теперь не могут быть уверены ни в какой своей обороне? Будут бояться, что мы прорвем ее в любом месте? - Паузы он не сделал, и, может быть, именно поэтому никто ему не возразил, а он продолжил. - Немцы под Сталинградом влипли крепко, сами не вырвутся. Так? Манштейн дернул было 4-ю танковую армию на выручку, но следом же дал отбой, потому что Калининский фронт в шестидесяти верстах от Смоленска, а разгромить его им не удалось. Георгий Константинович, - говорят, вы там этой самой хваленой "Великой Германии" крепко всыпали*, а?
  - Поймали на марше фузилерный полк. Не уцелел, практически, никто. Второй случай за всю компанию. В прошлый раз был танковый полк из того же 41-го танкового корпуса немцев, только из дивизии попроще.
  - Вот и я говорю: не придет шестой армии серьезная помощь. Сдохнут они в котле. Казалось бы - всем хорошо, можно войска снимать, направлять в другие места, шутка сказать, шесть армий. Так? Так, да не так! Вот товарищ Сталин...
  Желтые глаза вышеупомянутого пристально уперлись в старого друга и соратника. Ба, Валаамова ослица заговорила! Что это с ним?
  - ... учит нас не допускать самоуверенности и верхоглядства. Этим летом германцу удалось крепко наказать нас за эти грехи. Я так понимаю, что нам после этого требуется, чтоб немец сложил оружие, чтоб никаких поводов для брехни не осталось бы. Если их не штурмовать, то сдыхать они могут слишком долго. Кроме того, а ну как, кинься они, к примеру, на прорыв, это что ж выйдет-то? Четыреста километров по степи, без еды, без горючего, под бомбежками, они, понятно, не пройдут. К своим выйдет много, если один из десяти, или того меньше, зато шуму-то, шуму будет, особливо если часть штаба и штандарт вывезут! Опять русские обо... обмишулились, косорукие, упустили Паулюса, а тот сидел, как кот под чугуном, это ж надо быть такими тупицами? Нам сейчас нужна победа, которая не вызывала бы вопросов, потому что на нас союзники смотрят. Так? Так, да не так! Слишком бояться-то тоже вредно...
  - Харошё, - раздраженно прервал его Сталин, - и что ти прэдлагаешь?
  - Предлагаю, поскольку на деблокаду немцы не решились, действовать по первоначальному плану товарища Василевского, то есть окружить в излучине Дона 8-ю итальянскую и 3-ю румынскую армии. Это, кстати, сделает положение Паулюса вовсе безнадежным, а войска все-таки будут поблизости. А вот прорыв на Ростов, - его-то, как раз, и обозначить. Мы боимся, - так и они боятся! После Сталинграда-то! Так пусть и бегут с Кавказа бегом, зимой, заместо правильного отступления. Если их подогнать хорошенько маневром на Ростов, - побегут, никуда не денутся. Послать абы кого, можно даже без вооружения, лишь бы с воздуха выглядели колонной на марше. Побегут уже после окружения итальянцев с румынами, а уж если сделать этакий выпад на Ростов и дальше к Азову, то начнется настоящий драп. Такой, что останется от них в конце треть, да еще без тылов и тяжелого вооружения. Будет у нас и знак, - сдались немцы под Сталинградом, тридцать три дивизии! - и дело, потому как весь южный фланг у них - рухнет разом, они даже не успеют прикрыться Днепром. Ну, а уж если их удастся прищучить на Кавказе...
  Он как-то по-женски развел руками и сел без особых церемоний. Ему не сделали замечания. Похоже, его невежливости вообще никто не заметил. В помещении воцарилось тяжелое молчание.
  - Так. Больше никто не желает высказаться? Нэт? Тогда я скажу. Ми могли бы поддержать предложение товарища Ворошилова, если он скажет, кто может организовать эту его дэмонстрацию? Или он предложит... свою кандыдатуру?
  - А я, - с достоинством сказал старый маршал, - человек военный. И о партийной дисциплине тоже не забываю. Скажут, - так пойду в степь. Только полагаю, что здесь нужен военачальник с особым опытом и складом, умеющий быстро мобилизовывать гражданское и прочее население и превращать его в войска. Поэтому лучшей кандидатурой считаю, конечно, генерала армии Апанасенко.
  - Кто еще? Иосиф Родионович нужен нам... на своем месте.
  - Боюсь встретить непонимание, товарищ Верховный Главнокомандующий, а только я считаю, что в этом сложном, требующем незаурядных организаторских способностей деле обязательно должен участвовать товарищ Хрущев.
  - Хорошо. Ми тут посоветуемся и примем решение. Все свободны. Товарищ Жюков - задержитесь нэнадолго.
  
  *"Великая Германия", вопреки довольно широко распространенному мнению не относилась к СС. Элитная часть вермахта. Является своего рода индикатором того, чем на самом деле, в ТР, была операция "Марс". В СССР о ней помалкивали, т.к. победой это назвать невозможно. В раннем постсоветском периоде был распространен черный миф о том, как Жуков гнал людей на убой, по снегу на пулеметы толпами, а немцы только постреливали, не неся никаких потерь. Так вот, в ходе "Марса" эта элитная дивизия играла роль пожарной команды, затыкала бреши около десяти раз, и потеряла почти половину списочного состава: немцы тоже не слишком-то хвастают ходом той битвы, во время которой не раз находились на грани катастрофы.
  
  
  - Когда прикажете приступать... к подготовке операции?
  - А ти еще нэ приступил? Тогда вчера, Никита. Вчера.
  
  Для того, чтобы добиться цели демарша, нужно было, чтобы немцы, как бы они ни были напуганы катастрофой под Сталинградом и не имеющим конца, затянувшимся ужасом, кризисом на грани катастрофы на центральном участке фронта, все-таки поверили в грандиозную мистификацию. Даже если допустить, что разведка немцев в таких условиях будет неизбежно поверхностной, это обозначало, что колонна должна быть достаточно масштабной. Она должна двигаться со скоростью, которая создавала бы по крайней мере видимость потенциальной угрозы. Там должна быть какая-никакая техника, поскольку без этого толпу попросту не воспримут всерьез, а уж это сверху было проверить легче всего. В отличие от всего прочего. Машин - не дадут, на это был сделан более, чем прозрачный намек. И это слишком понятно, потому что грузовики были нужны позарез везде, а на центральном участке фронта - этот самый "позарез" был тройным.
  Вошедшие в раж войска двух фронтов, кажется, поняли смысл жизни: "чем быстрее рвешься вперед, тем меньшее сопротивление тебе оказывают, тем больше шансов остаться в живых Лично У Тебя" - и поэтому спешили, чтобы как можно дольше сохранить состояние "чистого" прорыва. Но при этом их было явно маловато, для того, чтобы воевать "по науке", местность не способствовала быстрому продвижению, тылы неизбежно отставали, а люди - уставали сверх человеческих возможностей. Засыпали за рулем или рычагами, просыпаясь от того, что въехали во впереди идущую машину или в ствол дерева. Засыпали на ходу, убредая в сторону, и замерзали, если их не успевали заметить такие же бедолаги, бредущие рядом. Случалось, правда, нечасто, и совсем страшное: боец молча падал и умирал, как будто в него попала пуля.
  Единственным выходом тут было то, что составляет самый принцип фехтования: острие шпаги - всего лишь сияющая точка, но застилает непроницаемой завесой все пространство, ее не обойти и от нее не загородиться, в ней сфокусирована вся жизнь и вся смерть, что разлиты в мире. От этой точки уходят, уворачиваются, отступают всем, таким громоздким и инертным, телом, ее отбивают, используя всю силу рук. Поэтому из основных сил формировали подвижные соединения смешанного состава, отдавали им все, потребное для боя, и они неслись вперед со стремительностью того самого острия шпаги, чтобы не нарваться на лезвие такого же боевого соединения, а пронзить мягкую плоть спешащих в походном порядке к прорыву резервов, штабных колонн, тыловых частей, обозов, ремонтных баз. Основные силы спешили вдогонку, заполняя захваченные плацдармы, поспешно, но все-таки недостаточно быстро накапливая материалы и силы на то, чтобы либо - пополнить и снабдить ударные части, либо - выделить новые вдогонку - или взамен предыдущим. Царство, конечно, небесное. Такой способ боя вообще очень хорошо выражает русское: "Пан или пропал". Либо - успех, либо полная гибель. За эти страшные недели и генералы, и солдаты научились не то, что понимать, а прямо-таки чувствовать: остановишься - и через четыре-пять часов упрешься в оборону, которой не было еще вот только что, остановишься еще дольше, - и оборона уплотнится, сделавшись непробиваемой, остановишься намертво, - и не выживешь, потому что уже на тебя обрушится удар с той стороны, с какой будет угодно Вражине. У которого, кстати сказать, здесь и сил-то, в общем, побольше. И не столько разум даже, сколько это самое чутье порождало тактику, как нечто насущно-необходимое и вполне естественное, очевидное. И все чувствовали, и почти все понимали, что долго такое продолжаться не может, и поэтому оттягивали миг неизбежной неудачи особенно отчаянно. Справедливости ради надо сказать, - практически с первых дней отчаянные выпады подвижных конно-механизированных групп оказывались подозрительно успешными, как будто командование действовало по-настоящему навзрячь. То обстоятельство, что за облаками днем и ночью, изредка сменяя друг друга, кружили огромные, медлительные, почти бесшумные "Т - 6", которых теперь в распоряжении двух фронтов было теперь аж восемь штук вместо прежних двух, было известно только фронтовому командованию...
  Кто-то изрек некогда: танковые части, - не острие, пробивающее панцирь. Они яд, который впрыскивают в открытую рану. В этом есть своя мудрость, но так бывает редко и совсем, совсем недолго, потому что на самом деле танковые части без артиллерии и, главное, хорошей (и хорошо "осаперенной") пехоты долго не живут.
  Поэтому все, что было способно мало-мальски поспевать за танками, ценилось на центральном участке фронта не то, что на вес золота, а прямо-таки на вес жизни.
  Так что взять их неоткуда, и не дадут. В той коллекции сложностей, что сложилась в голове прямо сейчас, навскидку, присутствовала также проблема "накормить", - а то попросту не дойдут. Зато не было проблемы "вооружить", поскольку оружия этой большой Непервомайской демонстрации не полагалось прямо-таки по статусу. Ай, Климушка, сукин сын! Нечего сказать - удружил, мерзавец! Ну не может быть, чтоб он это все сам! Молчал-молчал, сопел себе в две дырки, ни во что не вникая, - да и высказался вдруг? Так не бывает! Провалиться на этом месте, если дело обошлось без негодяя Берия... А что, если и его замазать в это дело? А чего терять? Либо - не откажет, и все будет в порядке, либо - откажет, и тогда окажется виноват. Ничего, Лавруша, не мне одному прыгать, ты у меня тоже попрыгаешь, запомнишь, каково подлянки-то кидать! Но это с людьми. А со всем остальным как?
  
  Прототип IV : образца 36 года.
  
   Теперь он привлекал к делу Карину и в тех случаях, когда приходилось делать что-то новое. Она неизменно справлялась, если только полученное от него задание было более-менее определенным. Сейчас, получив вроде бы нереальное задание удвоить производство, он, на самом деле, мог бы пойти простым путем: набрать еще девчонок-закладчиц и увеличить количество емкостей. Это, кстати, было вполне реально, первые его подручные, те, что исподволь становились Старой Гвардией, неоднократно докладывали: просятся, - но он неизменно отмалчивался. Чутье, отчасти данное ему подросшей Инструкцией, или Инструкция, подросшая за счет невыразимого словами опыта, не позволили ему идти по пути наименьшего сопротивления, как будто намекая: главное - это чтобы как можно меньше зависело от наличия квалифицированных рабочих. Наступит время, придет пора и для призыва, уже по-настоящему массового, вот тогда-то и скажется по-настоящему то, что он придумает и сделает сейчас.
   Так что пока он решил сделать оснастку, которая умела бы точно отмерять, чтоб вот этого - столько, а этого (тогда) столько, а вот этого - полстолько. Поначалу задача показалась ему несложной, он даже представил себе, - хотя и знал наперед, что это глупость, и на самом деле все будет по-другому, - как сразу множество автоматических пипеток одновременно ныряют во все нужные емкости сразу, и забирают ровно столько, сколько нужно, в зависимости от конкретной закладки, да... Вот только соотношение веществ в зависимости от объема менялось. То, что по-научному называлось зависимость, носило нелинейный характер. По сложившейся привычке Саня, когда головы не хватало, привлек к решению задачи руки. А еще - грешный свой язык, и гондобил что-то, бормоча себе под нос бессвязные, бессмысленные речи. Тот, кто плохо его знал, мог бы решить, что Саня, наконец, рехнулся на почве исполнительской дисциплины, но те, кому надо, знали его неплохо.
  - Херней страдаешь, - вежливо обратился к нему Владимир Яковлевич, которому донесли о происходящем в подробностях и красках, чуть только не повизгивая от радостного возбуждения, - Саня? Чей-то тут у тебя?
  Берович, как мог, попытался самыми простыми словами довести до патрона суть проблемы и характер затруднений, заранее ожидая, что объяснить не получится. И увидел вдруг, что конструктор, поначалу напрягшийся, постепенно расслабился, и лицо его при этом выразило нечто вроде легкого пренебрежения. Владимир Яковлевич был на самом деле и талантливым, и хорошо образованным инженером. О тех самых "тепловых двигателях" он знал если и не все, то очень, очень многое.
   - А! - Сказал он. - Кулачковый вычислитель. Им еще, помнится, уже при царе Горохе паровозники пользовались...
  Слово "паровозники" он произнес с непередаваемым выражением, передающим всю меру его презрения.
  - А где прочитать?
   Прочитанное воодушевило и вызвало неподдельное уважение, но Саня не был бы самим собой, если б не нашел в конструкции механизма множества недостатков. Излишней сложности, лишних деталей, той странной зашоренности мысли явно же умнейших создателей вычислителя, что так и не позволила им прямо следовать сути задачи. То, что он сам собирался сделать что-то вроде, только хуже, равно как и то, что отказался от этой идеи, познакомившись с тем, как это делалось до него, не смутило его нисколько. В то время он вообще меньше был склонен к рефлексии и не задумывался над подобными проблемами. Ему хватало своих. А тут все стало на свои места: воображать надо было в шестеренках и стерженьках, а вот делать, - непременно в токе. "В токе" он воображать пока что не умел, но сразу же стал прикидывать, как бы подобное могло выглядеть в Похоронке. Со временем и это умение тоже стало неотъемлемой частью Инструкции.
  Надо сказать, что историю аналоговых вычислителей на 17-м, а затем на 63-м заводе можно считать чем-то совершенно уникальным. Особой главой в истории техники. Ничего не зная о первых опытах с цифровыми ЭВМ в США, о концептуальной идее перехода на двоичный код, на заводе-комбинате-комплексе развивали себе и развивали аналоговые устройства. Их усложняли. Совершенствовали. Сумели придать значительный универсализм за счет ряда оригинальных технических решений. Довели до высокой степени миниатюризации за счет совершенствования элементной базы. Ряд устройств стал настолько совершенным, что уже к пятидесятым годам позволил внедрить в практику строительства крупных самолетов т.н. "счетно-плазовый метод" и, буквально, революционизировал проектирование вообще. Потом, с триумфальным шествием Цифры, достижения в этой области были как-то забыты техническим сообществом. Они могли бы так остаться достоянием историков техники, но потом выяснилось, что многие, многие задачи, которые не удавалось решить на цифровой технике с "классической" архитектурой, на самом деле решены более десяти лет тому назад. Нашлись люди, бывшие выше любых предрассудков, которые предприняли вроде бы безнадежную попытку объединения двух подходов. Было создано несколько вполне практичных устройств "химерного" типа для решения узких задач. А потом возникла концепция "обобщенного числа"*. Такого, у которого разряды имеют право иметь разную "емкость". Авторы утверждали, что любые проблемы, связанные, например, с реализацией полноценного искусственного интеллекта можно свести к элементарным действиям с такими экзотическими "числами", но проверить это было практически невозможно. И тогда оказалось, что чуть-чуть измененные "химеры" подходят для этого как нельзя лучше. Так произошел Великий Синтез, значительно изменивший наши представления о природе информации.
  А пока Сане казалось, что уже второй год подряд он делает одно и то же, в сущности, вовсе несложное дело: для того, чтобы выполнить возросшее в десять, в сто раз задание, выдумывает и делает "на коленке" оснастку. Та оказывается очень даже пригодной, и его заставляют делать еще. Постепенно оказывается, что он занят этим делом постоянно и почти круглосуточно, работа становится все более успешной и все более рутинной. Он придумывает, как поставить на поток и "это дело", и просит под него еще людей. Тех самых, которые благодаря его плодотворной деятельности освободились на других производствах. Таких оказывалось, порой, очень немало. И не все его любили из-за хлопот, которые он доставлял таким манером доставлял достаточно регулярно. Но бить все-таки так и не решались. В результате зачастую как-то само собой возникало новое производство.
  Чахлый инструментальный цех, одно название, что цех, становился чуть ли ни самостоятельным заводом, а Яков Израилевич теперь дирежировал, по сути, целым училищем, за глаза именуемым "клумбой" за то, что обучались там почти исключительно девушки во-первых, и за их манеру держаться этакой тесной стайкой, прижавшись друг к другу, во-вторых. По мере расширения производства неизбежно возникали новые нужды, Беровича неизбежно привлекали для ликвидации "узких мест" производства или же поставок, он - налаживал выпуск недостающего, постепенно на вспомогательный источник тех или иных деталей и техники начинали смотреть, как на основной, производство из "кустарного" становилось полномасштабным, иногда более, чем солидным, и цикл повторялся. Хотя в те времена этот принцип, эта схема его воздействия на мир еще только складывалась, находились в процессе становления, не стали явной закономерностью.
  Саблер, одетый по летнему времени в чесучевый костюм, в шляпе цвета яичной скорлупы на голове, с палочкой в руках и неизменной улыбкой на круглом лице приходил к Сане каждый раз, как только намечался выпуск нового изделия, - узнать, чему теперь придется учить "этих шкиц". Выслушивал, молчал около минуты, прикрыв глаза и набирая побольше воздуху, после чего начинал скандал. Беровичу оставалось только удивляться, каким образом этот старый человек, зачастую ничего не понимая в сути технологического процесса, почти всегда оказывался прав. Он требовал, чтобы все сводилось к простейшей инструкции, "которую может выполнить любой болван". Говорил, что ничего и не хочет понимать, потому что мир состоит из дураков, и то, чего нельзя делать без понимания, не годится для массового производства прямо-таки по определению. И он добивался своего, инструкция приобретала формулировку, ни в одном пункте, ни на одной стадии не подлежащую двоякому толкованию. Он воспитанниц своих он требовал просто-напросто безукоризненности, и поэтому изгонялись не только откровенно неаккуратные, но и те, кто хотя бы раз позволил себе схалтурить, сделать хуже, чем мог. Зато те, кто выбивался из общего строя в другую сторону, показывая умение действовать в неоднозначных ситуациях, "выводились за скобки" в качестве зеленого сырья будущих руководящих кадров, к ним начинали присматриваться. Ни Беровичу, ни тем более Саблеру и в голову не приходило показывать свое особое к ним отношение, потому что такого рода качества были и опасными, и перспективными одновременно. Потому что в армии нет ничего нужнее, чем хороший сержант, и нет ничего опаснее, чем держать в рядовых готового сержанта. Нет и не может быть никаких бунтов и беспорядков там, где все неформальные лидеры становятся по совместительству формальными. К сожалению, такого рода возможность не всегда присутствует, и поэтому империи время от времени с грохотом рушатся. Других причин, в конечном итоге, нет.
  
  *Примером может служить иерархическая классификация любых природных объектов: "тип" может содержать шесть "классов", а "класс" - двадцать отрядов. С этой точки зрения системы исчисления, в которых разрядная единица содержит фиксированное количество "младших", - тысяча - сотен, сотня - десятков, - есть только частность.
  
  
  - Сергевна - выручай. Все понимаю, знаю, что не можете, верю, что как на фронте, - а надо.
  - Товарищ член Военного Совета, мы, кажется, и так никогда не отказывали ни в чем. Все, что в наших силах. К чему просьбы-то?
  - А, - с непобедимым простодушием ответил Хрущов, - к тому, что приказать-то я тебе никак не могу... Это теперь, с прошлого июля только Верховный и может, а всем остальным - ни-ни. Потому и прошу, что больше помочь некому.
  - Товарищ Хрущев, вы меня пугаете. Скажите, что за беда, и все, что зависит лично от меня...
  Он вкратце объяснил суть чудовищного мероприятия, возложенного на него высшим руководством и добавил:
  - И что за люди-то? Одни ноги, да и те слабые. Все полягут, и дела не сделаем, и не отмолим никогда! Ну ты же комсомолка!
  - Н-нет, - она потрясла головой, не думая, что собеседник никак не может увидеть ее жеста, - парторганизация запретила давать рекомендацию. Да я с тех пор и не настаиваю. Некогда, по правде говоря.
  - Что? А-а-а... Я сам потом дам рекомендацию, лично. Выручишь?
  Она задумалась. Этот - был, вроде как, один из всех прочих среди приближенных товарища Сталина. Не менее подл, чем кто угодно, и поподлее многих. Такой же душегуб, и в крови по макушку лысой головы. Но присутствовал тут и нюансик, особенность. Будучи негодяем, и, по негодяйству своему, душегубом, он не был злодеем. Приспособленец, как все в сталинском окружении, он мог пролить реки крови ради карьеры, места и уж, тем более, ради того, чтобы обезопасить собственную шкуру. Но ему это не нравилось. Будь его воля, он, пожалуй, не убивал бы. Будучи, пожалуй, не менее подл и аморален, нежели те же Ежов, Мехлис, он не был, в отличие от них, посланцем абсолютного зла. С другой стороны, он был хуже их тем, что убивал, ведая, что творит, ни на минуту про то не забывая. Ближний круг Беровича разбирался в людях хоть и своеобразно, но точно, не валя в одну кучу даже негодяев, не забывая о тонких отличиях между ними. Этот - мог сделать доброе дело просто так, по убеждению и без выгоды, если оно, понятно, никак не мешало ему лично.
  - Слышите меня? Хорошо слышите? Так вот, то, что зависит от меня, я сделаю полностью, во всю силу и со всем старанием. Но я сама по себе ничего не решаю. У меня есть свой хозяин, и вы его знаете.
  Он его знал. И знал, что хозяин этот может быть по-настоящему опасен, поскольку, в отличие от всех прочих, был совершенно непредсказуем, сильно напоминая этой своей чертой Самого. И то, что Хрущев отлично знал истинный, - крайне значительный! - масштаб власти и влияния Карины, ничего не меняло. Если ее хозяин скажет ей, это будет исполнено. Безусловно и беспрекословно, и разговор будет закончен навсегда, и повлиять на это обстоятельство нельзя никак.
  
  - Товарищ генерал армии, Александр Михайлович, мне тут Никита Сергеевич звонил, говорил о текущей задаче...
  - Да. Я понял. Слушаю.
  - Скажите, - это правда так важно? Ну, чтоб война побыстрее кончилась?
  Вот так вот. Посторонние штатские знают о секретнейших замыслах Верховного Главнокомандования и задают о нем вопросы... да что там, - фактическому начальнику Генштаба. По всем законам, по правилам писаным и неписанным, ее надо немедленно арестовать со всеми вытекающими последствиями. Вот только делать этого он не будет. И не только в том дело, что собеседница его, двадцати двух лет от роду, входит в номенклатуру ЦК, а если уж совсем откровенно, то в номенклатуру товарища Верховного лично. И не в том даже, что именно ей во многом подчиняется индустриальная мощь, бывшая в пору хорошей стране. Дело еще в том, что относилась она к людям совсем особым. Словами, вот так, вдруг, этого не объяснишь, но понимаешь ясно. Речь не о том, что лишней болтовни не будет, - какая там болтовня! Просто-напросто, если Карина Морозова примет эту жуткую, окаянную затею, как свою, поймет всю ее необходимость, - а это такое понимание, от которого хочется выть, а потом, когда все закончится, застрелиться, - от этого может воспоследствовать бо-ольшая польза делу. Тут нужно либо не отвечать вовсе, либо говорить честно, поскольку врать худой, сутулой, тягуче-бесшумной Карине Морозовой нельзя. Об этом даже и подумать отчего-то страшно. Ну, раз Никита решился, ему и тем более стыдно трусить. Да и вопрос, надо сказать, неплох.
  - Понимаешь, Кара ты моя, неминучая, - проговорил он несколько легкомысленным тоном, поскольку она как раз годилась ему в дочери, - обойтись, наверное, можно, но НАДО БЫ - сделать. Если не выгорит, то мы теряем три-четыре десятка тысяч людей, которым в военное время, откровенно говоря, и так не светит. Всего-навсего. Если выгорит наполовину, как обычно, то немцы, если умные, на юге драпанут аж за Днепр. Это значит, что не придется освобождать почти всю Россию. А еще то, что в живых останется пол-миллиона молодых парней, а еще полтора уйдут неизувеченными. А вот если выгорит полностью... О, тут я тебе точно не скажу. Скажу только, что те цифры придется удвоить, если не утроить. Им будет некогда, да и просто нечем затыкать дыры.
  - А почему этих? - Голос Карины был полон нестерпимой горечи. - Скажите, товарищ генерал армии, только честно, - неужели же у нас совсем людей не осталось?
  - А у тебя что, - рабочих рук вдоволь? Наверное, - сплошь здоровые молодые мужики со специальным образованием? - Она - молчала, потому что даже слишком хорошо понимала, что именно он ей говорит. Он помолчал некоторое время, она слышала только, как он возмущенно свистит носом, а потом проговорил скороговоркой, сварливо. - Найдутся еще люди, не бойся! Вот-вот новый призывной возраст придет, на освобожденных территориях наскребем. Нарожали матери, успели. Да ведь и этих положим, если упустим это самое "вот-вот". Только на войне понимаешь, чего стоит время. Сто человек могут вовремя сделать то, что спустя два часа окажется не под силу тысяче, а спустя сутки тут могут потерпеть неудачу целые армии.
  Услыхав посторонние звуки, которые ожидал услышать от кого угодно, только не от нее, сказал примирительно:
  - Да ты не реви...
  - Я-а?! - Голос в трубке отлично подошел бы солидной, опытной кобре длиной метра в три. - Просто расстроили вы меня, очень. - И полу-выдохнула, полу-прошипела с невыразимой угрозой. - Ла-адно, посмотрим!
  Он отлично понял этот тон. Жуткая, сосредоточенная ярость не бойца, но - закусившего удила крупного воротилы, магната, не уступающего волей и возможностями иному полководцу. Исчезла молодая и, вопреки всему, чистая и честная девчонка, осталось особое бешенство мастера усилий не кратковременных, но сложных и длительных, привыкшего пробивать любые стены, сметать любые препятствия и не признающего ничего невозможного.
  - Вы только это, слышите? Александр Михайлович, миленький, вы уж сами проложите им маршрут, никому не поручайте! Помогите, а? А уж мы...
  И - скрипнула зубами от полноты владевших ею чувств. Что делать? Он вообще отличался слишком мягким для полководца характером и потому - пообещал. Понятно, - она позабыла попрощаться, спеша положить трубку. Ну вот. Теперь страшно даже представить, что она там устроит. Василевский, задумавшись, вдруг ударил кулаком о край стола. А что? Паулюс из-под Сталинграда не выберется больше ни при каком раскладе. Румыны с итальянцами на Дону зависли крепко, как недозрелый желудь, и уже начали сдаваться быстрее, чем помирают, хотя и помирают очень быстро. Под Смоленском Георгий Константинович крушит и крошит немцев так, что им и отдышаться некогда. Что называется, - "воюет в тактическом ключе": это когда операции проводятся каждый раз ограниченными силами, внезапно по времени и в неожиданном месте, так, что противник не видит явной связи между ними, а толк - есть. Может быть, оно и правильно, может быть, только так и можно воевать в тех местах. Непонятно, откуда и силы-то берет? Стратегических резервов он, понятно, не получит... а вот со спокойных участков фронта ему, пожалуй, можно кое-что и передвинуть. Рокировать, так сказать. Ну, а если и здесь получится... Если и здесь получится, то это еще полтора-два Сталинграда.
  
  - Скажите, товарищ Жюков, если применить эти новые "катюши" против окруженной Сталинградской группировки, - это намного ускорит капитуляцию?
  - Безусловно подорвет способность противника к сопротивлению, товарищ Сталин. Только...
  - Только щто?
  - Не хотелось бы применять это оружие на своей земле, товарищ Сталин. Только в логове. Уж больно это страшно.
  
  Прототип V: образца 37 года.
  
  
  - Товарищ Ежов, а что у вас по вредительству на 17-м заводе?
   Нарком побледнел. Сказать вот так, навскидку о положении с вредительством на номерном заводе, не бывшем на слуху, он не мог. У него и без какого-то там 17-го было, о чем доложить Вождю. Вредительство на производстве множилось, армии вредителей плодились, как мухи в гнилом мясе, органы захлебывались под девятым валом сигналов от секретных сотрудников и просто бдительных граждан, но именно об этом заводе ничего особенного вроде бы не поступало. Это было очень плохо, настолько, что могло кончиться катастрофой. Не могло того быть, чтобы Сталин спросил просто так, без всякого на то повода. Причем повода очень серьезного, иначе он не спрашивал бы так, как будто между прочим. Надо было отвечать, отвечать срочно, причем таким образом, чтобы, не дай бог, не соврать ни единым словом.
  - Работаем, товарищ Сталин. Не хотелось бы докладывать, пока не будет полной ясности.
  - То есть явных сигналов, - взгляд светло-светло-карих, в крапинку глаз проник, казалось, в самую душу, - как я понимаю, нэ было?
  - В отдельном производстве, - в отчаянии соврал нарком и похолодел, понимая, что, может быть, загнал себя в смертельную ловушку, - товарищ Сталин. Разбираемся особо тщательно.
  Этот завод заплатит ему за этот разговор отдельно. У них там будет не просто вредительство, не просто заговор, а целое контрреволюционное кубло. Штаб контрреволюции и всех недобитых троцкистов разом!
   - А вот этого не надо. Дело передадите курьеру. Все документы, все записи. И знаете еще, что, товарищ Ежов? Уберите оттуда всех секретных сотрудников, список которых тоже передадите курьеру. Дело берется под особый контроль. Нэ надо, чтобы сотрудники толкались локтями и мешали друг другу. Ви меня поняли? Товарищ Берия будет докладывать лично мне.
  А ведь это конец. Очень может быть. Необходимо, просто-таки жизненно необходимо узнать, что там делается на самом деле, и ослушаться тоже ни в коем случае нельзя. Что же делать?
  - Идите, товарищ Ежов. Спецкурьер отправляется вместе с вами.
  Пуля в затылок, может быть, прямо сейчас. О спецкурьерах рассказывают разное.
  Глаза в крапинку на секунду, не больше, уперли пристальный взгляд в закрывшуюся за наркомом дверь. Бог ты мой, с кем приходится работать. Беда в том, что, будучи ничтожеством, он не делается от этого менее опасен. Разумеется, он и на секунду не собирался привлекать к этому делу Берия. Потом - может быть, даже наверное, но сначала он должен разобраться сам. Надо обращать внимание, если слишком много сигналов. Тем более надо, если сигналы поступают противоречивые. Но особое внимание нужно обращать, если сигналы отсутствуют. Мысль, - он может признаться себе в этом, - не его, но автору идеи* и в голову не придет, что он мельком высказал товарищу Сталину нечто для него новое. И тем более ничего не узнает о том, как товарищ Сталин эту мысль развил, какие выводы сделал.
   Началось с глупейшего, по сути, эпизода, когда поступил сигнал о плохом качестве двигателей одного из заводов, совершенно обычное, рутинное дело, не его, в конце концов уровня, - а потом он вдруг понял, что донос этот преследует совершенно конкретную цель: чтобы двигатели в его часть поступали непременно с 17-го завода. Мелочь эта не остановила на себе его особого внимания, сохранившись где-то на самом краешке сознания, пока, месяца через три без малого, не всплыла еще более нелепая жалоба на снабженца, который якобы по знакомству снабжал двигателями 17-го завода избранных потребителей, отгружая остальным, что останется, то есть изделия всех прочих заводов. И тогда, - это он, Сталин! - начал со всей осторожностью собирать информацию, и ни разу не вынес ее на обсуждение с ближним кругом. Так же, как ни разу не обратился за сведениями дважды к одному и тому же человеку. Только к тем, кто друг друга не любит, только к тем, кто не общается, либо же к тем, кто не имеет своего значения. Картина сложилась столь же невероятная, сколь и вопиющая. Рекламации - ни одной рекламации. Выполнение плана - неизменно. Повышенный - выполнили. Встречный - выполнили. В ознаменование - выполнили. Наверное, - приписки? Нет сигналов. Планы заниженные? Никак не выходит, из численности рабочих как бы ни наоборот, "вешают" все, что не успевают другие. Привилегированное снабжение? Нет данных. В смысле - нет по результатам реально проведенного выяснения. Хотя бы штурмовщина в конце года-месяца-квартала - есть? Просто нет. Никаких прорывов, авралов, вредительства, даже самых обыкновенных аварий, остановок производства, перебоев с поставками. У всех есть, потому что не от себя, от поставщиков зависит, - а у них нет. Что ни спроси, - ничего нет! Неужели совсем ничего нет? Есть, как не быть: многовато детей врагов народа и всякого рода бывших. Что характерно - именно детей. Сплошь женские имена, ни одной старше девятнадцати-двадцати, - слава богу, хоть что-то, по-человечески понятное. Еще несколько персонажей из прежней жизни, извлечены со спецпоселений в качестве ценных специалистов... впрочем, все народ-то безобидный, никому особо не нужный, да к тому же еще в возросте. Откровенно говоря, - так плюнуть и растереть, тоже нету ничего!
   Здесь то забавно, что бдительные товарищи на заводе действительно нашлись, сигнализировали по персоналиям, и дело 17-го завода действительно выделили из общего ряда бдительные сотрудники товарища Ежова, только сам он об этом не имеет никакого понятия и на ходу выдумал, выходит, чистую правду. Подобные казусы в высшей степени соответствовало своеобразному чувству юмора товарища Сталина и очень его веселили, когда он вот так, в одиночку, без свидетелей работал. Но тут было не до веселья, не будь он таким атеистом, то сказал бы, что дело явственно попахивает серой, впору креститься, - а на деле Никто, Ничего Не заметил!
   Собственно, тут может быть только два варианта. Либо там действительно все в полнейшем порядке, тишь, гладь и божья благодать, только анделы небесные не летают. Либо все ЧП перекрываются от постороннего мира так плотно, что не может просочиться ни один, даже самый пронырливый слух. И то, и другое, разумеется, совершенно невозможно, но второй вариант уж больно противоречит той тихой, но совершенно реальной ожесточенной грызне, которую ведут за моторы этого предприятия авиазаводы и летуны всех мастей. Да, но это же совершенно невозможно... Но есть специалисты и по таким делам. И специалистки. Самое по ней дело.
  
  * На самом деле автором этой фундаментальной идеи является некто Маккиавелли.
  
  
  В кабинете царил полумрак, по мнению хозяина очень подходивший по характеру для предстоящего разговора. И хозяин здесь был не просто хозяин, но - Хозяин.
  - Давно не виделись, товарищ Стрелецкая, - проговорил он каким-то домашним, доверительным голосом, обзначая сумеречную гостью, лицо которой было сейчас едва видно, - докладывайте. Прежде всего то, что вам самой показалось особенно важным. Но сперва ответьте на главный вопрос, как мы договаривались, помните? Кто на этом заводе является главным?
  - Товарищ Сталин, положение, сложившееся на заводе, является настолько необычным, что простой ответ на вопрос о ключевой фигуре практически ничего не даст.
  - Продолжайте, - кивнул хозяин кабинета, - если надо, говорите подробнее. Я послушаю.
  - Директор на этом заводе является настоящим директором. Распоряжается хозяйством, ресурсами и персоналом, все его распоряжения не оспариваются и неукоснительно выполняются. Это чистая правда. Далее. Главный конструктор Макулин, чей мотор.
  - Его конструкция?
  - Бывшая "Испано-Сюиза". Но заказчики говорят, что на треть мощнее, в полтора раза легче и во много раз надежнее. Во сколько - никто не знает. Шутят, что сломать можно только специально. Это тоже правда.
  - Продолжайте.
  - Главный технолог Свирский. Владеет ситуацией, ни на кого свои обязанности не сваливает. Занят с утра до ночи, и все по делу. Умело определяет узкие места и еще только назревающие проблемы.
  - И это тоже чистая правда, я понял. Кажется, ничего необычного?
  - Да, товарищ Сталин. Необычное начинается потом. Все детали для сборки производятся на заводе, на так называемом "опытно-поточном производстве", которое постоянно расширяется. Сейчас многие нормали производятся и для других заводов. Всем, что касается серийного производства, там заправляет некая Морозова Карина Сергеевна, двадцатого года рождения, дочь сектанта-толстовца, который был арестован и ликвидирован почти шесть лет тому назад.
  - Она что - представляет интерес?
  - Некоторый. Среди подчиненных слывет мелочной садисткой, требовательной до настоящего изуверства, не упускающей никаких мелочей, все видящей и во все вникающей. Наказывает обязательно и с видимым наслаждением. Все, кто находится под ее началом, боятся ее и ненавидят настолько, что не могут даже уважать, хотя уважать, объективно говоря, есть за что.
  - Не-ет, товарищ Стрелецкая, звучит очень многообещающе. Перспективный руководящий кадр, не так ли?
  - Так точно. С известными поправками.
  
  
  ... Она поняла, с кем имеет дело, с первого же взгляда. Косички-"баранчики", в цеху неизменно укрытые беретом, маленькое личико, какое-то даже сероватое, бледные узкие губы, поджатые в выражении вечного недовольства, острый взгляд глубоко посаженных белесых глазок. Чахлая, почти безгрудая фигурка. Размашистая походка, при этом странным образом бесшумная, как полет совы. Не только Стрелецкая разглядела Карину. Карина тоже прекрасно разглядела Жар-Птицу. Губы ее, если это только возможно, поджались и еще сильнее, и тогда Жар-Птица поняла, что хорошие отношения с мастером участка Морозовой ей не грозят ни в коем случае. И, отлично заметив этот мимолетный взгляд, позади испуганно вздохнул кто-то из девчонок. И уж, конечно, заметил мимолетный обмен взглядами кругленький, улыбчивый Саблер, от которого какие-то отношения между людьми скрыть было попросту невозможно. Куда позже, когда она уже училась у него, одновременно выполняя операции, какие попроще, и обратила на себя его благосклонное внимание, он даже попробовал с ней объясниться. Наверное, - и в связи с Кариной, но и не только.
  - Настенька, деточка моя, - проговорил он, помявшись некоторое время, - зря вы сюда устроились, ей-богу...
  - Яков Израилевич, за что такая немилость? Глупей других? Не стараюсь? Понебрежничала когда?
  - Да нет, золотко, вы умненькая и старательная девочка. Даже слишком умненькая, на мой взгляд, и когда вы делаете что-то, в этом нет ни азарта, ни особой старательности новичка, - знаете? Так и кажется, что вам доводилось делать вещи и посложнее.
  - Я никогда не работала ни закладчицей, ни оператором кристаллизаторной установки. И ничего похожего не делала тоже. Это правда.
  - Да не об этом же речь, Эстеркен! Я говорю за другую жизнь, для которой ты родилась, я же вижу. Шла бы ты... ну, разве же я знаю, - в артистки, что ли? Уж с твоей-то роскошной внешностью. А здесь сплошь те, кому больше некуда деваться. Босяки, которых никто не пускает в приличное общество, - не то приличное общество, которое раньше, а то, которое теперь считается приличным. Нам же этот завод вместо лагеря, по недоразумению, и только до тех пор, пока мы здесь живем как в лагере, и не видим белого света, кроме работы. За границей, у буржуев, есть роскошное слово "резервация", там в Америке держат индейцев, но это-таки проходит и для всех других, которые не совсем прокаженные, но все-таки.
  - Тогда я здесь именно что на своем месте, дядя Яша. До сих пор не могу понять, почему меня не сослали.
  - Что, таки и твоих?
  - Угу. Обоих родителей. И не знаю, где они и что с ними. Одно хорошо, - я у них одна была. Так что у меня одна дорога, на производство.
  Хороший старик. Умный. И в том, что ей говорил кое-какие небезопасные слова, не сделал глупости. Правильно оценил, что уж она-то их никому передавать не будет. В обоих случаях, хотя и по разной причине. Но пока что ее спрашивали о Карине.
  
  - Она абсолютно предана младшему технологу опытно-поточного производства Беровичу. Пойдет за него не то что на смерть, но даже на любые пытки.
  - Кажется, мы дошли до самого интэресного, а?
  - Судить вам, товарищ Сталин. Это человек, который практически постоянно что-то делает своими собственными руками. Меряет, налаживает, регулирует, собирает. Подчиняется и директору, и главному технологу, и главному конструктору. Конструктор, кстати, отыскал его, добился перевода на этот завод, и, более-менее, покровительствует ему. Берович без оговорок выполняет любую работу по ремонту и наладке оборудования. Если поблизости кто-нибудь из "стареньких", они хоть останавливают, направляют кого положено, а то так бы и бегал на любую ерунду. Почти никогда ничего не требует, старается обойтись тем, что есть. И по большей части обходится.
  - И чего тут, - Сталин слегка нахмурился, в голосе его впервые промелькнули нотки нетерпения, - необычного? Я жду, товарищ Стрелецкая.
  - Необычно здесь то обстоятельство, что практически любые требования, любые задания, любую работу он действительно выполняет. В том числе такую, которую выполнить кажется невозможным. Я справлялась у посторонних людей, на других производствах того же профиля. И второй интересный факт: официальное начальство готово разбиться в лепешку, когда этот их подчиненный чего-то все-таки требует. Справедливости ради надо сказать, что все его запросы и заявки касаются только производства и никогда не касаются зарплаты, условий работы, бытовых удобств, продолжительности рабочего дня, - Жар-Птица размеренно загибала пальцы, - непомерного круга обязанностей и официального положения самого Беровича. Если бы не Карина, он жил бы в цеху, питался всухомятку, а по выходным проживал бы в общежитии на койке, в комнате на двенадцать человек, нажил бы язву и чахотку, но эта самая Карина такая стерва, что с ней предпочитают не связываться никто, в том числе руководство...
  - У вас получается какой-то идеальный исполнитель без амбиций. Вроде джинна Аладдина: именно Аладдин отдает приказы, которые выполняются, но кому он интересен без джинна?
  - Да. Очень похоже. Если бы это сравнение пришло мне в голову, я смогла бы доложить то же самое гораздо быстрее. Спасибо, товарищ Сталин.
  - Я попробую догадаться. Это он затребовал себе исключительно девичий коллектив?
  - Да, товарищ Сталин. Не то, чтобы затребовал, но так сложилось.
  - А он их не... Вот к тебе самой, Жар-Птица, не приставал?
  - Кто? - От такого вопроса Настя даже замерла на секунду. - Саня Берович?! Товарищ Сталин, я, очевидно, очень плохо описала личность этого человека, если у вас вообще возник такой вопрос.
  - А что такого? Человек молодой... Ну не евнух же он, в конце концов?
  - Нет. Периодически он сожительствует с Катькой... с Екатериной Бутенко, тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения, не проявляя при этом ни фантазии, ни какого-либо умения. Очевидно, вообще не догадывается, что такое умение существует, тороплив и однообразен. При этом, судя по всему, обладает совершенно нормальной потенцией и половыми потребностями.
  - А ты неплохо разбираешься в вопросе.
  - Аналитик, который не разбирается в половом вопросе, никуда не годен. А мои знания по этой части носят чисто теоретический характер. Дело в том, что я до сих пор остаюсь девушкой в самом прямом и пошлом смысле этого слова. И совершенно не привержена утехам, которые помогли бы обойти это досадное обстоятельство.
  - Тогда откуда же такие сведения?
  - А от той же гражданки Бутенко. Она обладает привычкой обсуждать подробности своего сожительства в компании многочисленных подруг, вслух, довольно громогласно, с большим, хотя и несколько грубоватым, юмором и использованием множества цветистых сравнений. Вообще желающих затащить его в ЗАГС довольно много, но Карина оберегает его от претенденток, как цепной пес. Кроме как от гражданки Бутенко, которой на Карину плевать. Единственный человек, который ее не боится вообще.
  - А сам он вообще как? Ученый идиот не от мира сего?
  - Нет. Самый близкий тип - темный рабочий паренек с окраины, со всеми достоинствами и недостатками такого типа людей... вот только ставший джинном. Поэтому темнота его и бескультурье... довольно своеобразные. Невозможно предсказать, когда он неожиданно проявит редкую компетентность и очень глубокий ум. У него это прекрасно уживается с удивительной наивностью и убогим кругозором в очень многих вопросах. Впрочем, ему всего двадцать два и он продолжает учиться. Его нельзя недооценивать, и при разговоре следует постоянно держаться настороже. Иначе разговор может дать результат... далекий от того, на который рассчитывали.
  - Интерэсный тип. Надо будэт, при случае, познакомиться с ним поближе.
  Она ничего не сказала, не позволила себе никак выразить своего отношения к этим словам, она только на миг отвела взгляд. Он как будто бы и смотрел-то в другую сторону, но, однако же, этого хватило.
  - Ви хотели что-то добавить, товарищ Стрелецкая?
  - Хотела, но посчитала это неуместным и невежливым.
  - Почему?
  - Потому что от меня требуются только те мнения, которые можно убедительно обосновать.
  - Ви говорите, говорите.
  - Мне кажется, что ваша своевременная встреча с Беровичем может оказаться самым важным делом из всех возможных в нынешних обстоятельствах. Обосновать не могу. Уверена, что вы поймете суть моих затруднений. Я столкнулась с явлением, для внятного описания которого у меня нет слов. Только чутье, которое к делу не пришьешь.
  - Это нэ страшно. Ви еще очень молодой человек, Жар-Птица.
  Да еще и девственница, как выяснилось. Он как-то не задумывался об этом вопросе. Где-то доводилось слышать, что колдовские девы теряли силу, утратив невинность... а ведьмы, с другой стороны, славились как раз склонностью к разврату. Интересно, чем отличались одни от других? Но куда интереснее, зачем она сказала ему это? Ведь кто-кто, а она ничего зря не делает.
  - Ви прэдполагаете остаться там и дальше?
  - Готова выполнить любой приказ. Место интересное и перспективное, но очень уж какое-то... жутковатое. Вроде муравейника.
  - Харашо. Увольняйтесь и уходите. Но так, чтобы без проблем вернуться при нэобходымости.
  Вот так-то. А нечего было произносить какие-то лишние слова. Хотя это и совсе-ем другое дело, чем "болтать лишнее".
  
  - Все, Карина Сергевна, - проговорила Жар-Птица, показывая Морозовой повестку, - забирают меня от вас. Не чаяла, что доверят все-таки.
  - Погоди-ка, - Карина забрала повестку, и пробежала глазами текст, - так это ж в армию?
  - Так точно.
  - И с каких это пор в армию начали призывать девушек? Парней недостаточно?
  - С недавних пор, Карина Сергевна. Парней хватает, специалистов мало в кое-каких воинских специальностях.
  - А ты?
  - А я как раз специалист. Радиодело. Без лишней скромности скажу, что радистка я классная, вот и берут инструктором.
  У Карины вообще-то был нехороший взгляд. Как у человека, которому чужая жизнь - копейка. Насте было с чем сравнивать, поскольку она знала товарищей с большим опытом исполнения. У Карины, как и у них, такой взгляд был всегда, но тут он, кажется, все-таки потеплел.
  - Ну что тебе сказать, Стрелецкая? Рада за тебя, хотя и завидую немного. Поверстали в солдаты - значит, хочешь не хочешь, приняли за своего. Да и... правильно. Прости, но была ты тут как-то не ко двору. Все, вроде, хорошо, - а не наша. Ты "Отверженных" Гюго читала? Так это про нас. А ты какая-то другая, может, и повезет еще в жизни... И это, - голос ее изменился, - чего гребут-то специалистов? Будет что?
  - А кто ж его знает? Нам не говорят, да и сами, может, не все знают. Понимаешь, не от нас одних это зависит. От фашистов еще, от Адьки-сволочи. Но, по всему, не миновать нам фронта. Так что, боюсь, увидимся. Не поминай лихом, Сергеевна.
  - Служи там, пусть знают, - она вдруг сжала кулачок так, что побелели костяшки, - наших, кто с 17-го завода. Бывай.
  
  "Великая Германия" не зря считалась одной из лучших дивизий германских вооруженных сил, а уж те, кто имели честь служить там, были уверены, что она просто лучшая. В ходе этого гигантского, тягучего, невероятно тяжелого сражения, напоминающего ночной кошмар без выхода, соединение неоднократно играло роль своего рода "пожарной команды" всей группы армий. И теперь условия заснеженного леса заставили фузилерный полк из ее состава, основную его часть, двигаться практически одной колонной, а командиров - допустить это вопиющее безобразие. Несмотря на низкую облачность, время от времени сеющую мелкий, сухой снег, где-то там, в небе неотступно, то приближаясь, то удаляясь, гудел самолет, и нельзя было узнать, свой это или русский: гул был какой-то непонятный. А потом, как это случалось уже дважды, голова колонны на протяжении почти четырех километров вдруг разом вспыхнула адским огнем, и сразу же, без интервала, то же случилось на следующих двух километрах. На этот раз машин было всего три, залпа - два, перекрывающихся зон поражения не было, поэтому не было и поголовного уничтожения головы далеко растянувшейся по узкой снежной тропе колонны. Колонна не умерла сразу: в красивой комбинации диких одновременных потерь, оглушительного шока и полной неразберихи она превратилась в подобие курицы с отрубленной головой. Там, на опушке леса, минометчики привычно подняли опоры, смотали провода и попрыгали в машины. Куда дальше, специально выделенные люди засекли залп и передали направление дежурной группе пикировщиков, ждавших именно этого сигнала. Протесты командира, говорившего что-то про погоду, были задавлены недрогнувшей рукой, и машины вылетели на охоту за кошмарным оружием русских, то ли существовавшим, то ли нет, под водительством "кондора", вооруженного новейшим радаром. Километрах в шести от атакованной колонны их тоже засекли и дали знать истребителям Шестакова: у них тоже был свой поводырь с радаром, только он висел в здешнем небе почти постоянно, меняясь раз в несколько часов. Пикировщики прошли над сводным "усиленным" танковым батальоном из корпуса генерала Соломатина, но "поводырь" не стал отвлекаться от выполнения четко поставленного задания, - орднунг есть орднунг, - и двадцать две "тридцатьчетверки", героически модернизированные уже во время сражения, врезались в полковую колонну почти точно "лоб в лоб", проходя то, что от нее осталось, насквозь.
  Батальон, собранный для атаки, был подперт генераторными ротами, собранными со всей армии, почти всем, что от них еще осталось, и поэтому несся практически без задержек. "Генераторщики" за время боев тоже претерпели значительные изменения, на каждой машине теперь красовался пулемет, кустарно установленный теми же ремонтниками, а на машинах, поверх груза и поверх панцирей генераторов, поверх круглых боков "мельниц" ожесточенно висел, цепляясь за что попало, черный от дикой усталости и морозов десант. На самих генераторах пулеметы были из разряда тяжелых, простые и бесхитростные ДШК. То, что поначалу генераторщиков оставили без оружия, было явной глупостью, стоившей немалой крови, поскольку по смыслу своего существования и боевого применения они следовали только чуть позади атакующих частей. К тому же сами генераторы были покрыты четырехсантиметровой броней из материала, именуемого Беровичем "волокнистым углеродом" и плевали на любые пули с осколками. Снаряды - да, брали их почти всегда, но не всякие, не на любом расстоянии и не под каждым углом. Теперь, услыхав впереди резкие, отрывистые залпы танковых пушек и злобный, торжествующий вой пулеметов, вся генераторная группа, примерно полторы роты, молча, не дожидаясь приказа, попрыгала по машинам и отправилась вдогонку. Опыт боевого применения части насчитывал чуть больше недели, зато отличался большо-ой насыщенностью и крайним разнообразием, устав носил не слишком определенный характер, и сводился, по сути, к одному: Танки Должны Быть Заправлены ВСЕГДА, - и при этом, по возможности, не нести запасных баков. При соблюдении первого и, тем более, второго условия все остальное генераторным ротам прощалось. Даже теперь, когда они всерьез собрались поддерживать атаку, барабан "мельницы" работал на ходу, а генераторы - вырабатывали горючку: не только в России, но и в Европе практически всегда можно найти дерево или что-то, его заменяющее.
  Там, где действие ракет проявилось в полной мере, делать было нечего: на черной, исходящей паром земле лежали черные головешки трупов, грузовики горели коптящим пламенем, почерневшие, угрюмые танки извергали клубы дыма, упершись в обгорелые пни по обочине. На периферии, между зонами полного уничтожения кто-то бесцельно, трудно копошился, не понимая, кто он и что с ним, почему ничего не видят выжженные глаза, и ничего не слышат уши, в которых барабанная перепонка тоже взорвалась одновременно с ракетами. И, главное, - куда делся воздух, который обожженное, стремительно распухающее горло не пропускало к обожженным, исходящим розовой пеной легким? Фигуры, слепо ползущие непонятно куда, шатающиеся фигуры, бредущие в непонятном направлении с широко раскрытыми глазами. Фигуры безучастно сидящих людей. Отрывистая команда старшего лейтенанта Каляды, бывшего чем-то вроде командира у десанта: "Тех, кто прячется - бить. Эти соображают..."
  Батальон был усиленным не только в счет численности, приличной в разгар боевых действий хорошему полку. Не только за счет сводной генераторной роты. Усиленным он был еще и по той причине, что какая-то непонятная ремонтная бригада с непостижимой споростью перебрала основные агрегаты, заменив их новыми, и обмазала броню изнутри какой-то светло-желтой дрянью, застывшей во что-то вроде резины. С Дынером связался сам Жуков. Суховато пошутил, что у него - "большой блат, аж сам Семенов", и приказал принять, помочь войти в курс дела и "всячески способствовать". Заводская группа сопровождения, "ЗГС - 4/67" приволокла с собой неожиданно солидный запас самых ходовых запчастей и агрегатов, чистое золото по военным временам, и уже за это Дынер не то, что обрадовался, а прямо-таки проникся к ним нежностью, возлюбил горячо и трепетно, но то, как они работали... Это было прямо-таки за пределами понимания, жаль только, хорошее быстро кончается, и через четверо суток круглосуточной работы группа собралась, и отбыла на какой-то другой участок. Обмазка - не горела, не поддавалась ножу и не позволяла броне "скалываться" когда в корпус снаружи попадал не пробивший ее снаряд. А двигатели перестали ломаться. И объективный закон природы, - износ, - как будто имел к новым деталям мало отношения. По всем по этим причинам "усиленный батальон", по сравнению с другими частями, можно сказать, летел, как на крыльях, преодолевая своим ходом невероятные расстояния, которые никак не могли быть ожидаемы врагом.
  "Тридцатьчетверки" довольно долго шли дорогой без выстрела, сбрасывая с нее сожженную, искореженную, мертвую технику, давя попросту все, что попадало под гусеницы, и только достигнув уцелевшей части колонны, пустили в ход пушки, разнося транспортеры, грузовики, штабные машины и, главное, орудия в основном уцелевшего артиллерийского парка полка, но только те, которые начали переводить в боевое положение, готовясь к обороне. Вслед за танками пришла, налетела, как дикая орда, техника генераторных частей со своим жутким контингентом. Бывшие сидельцы выли в восторге, поливая из пулеметов и деморализованных, разбегающихся людей, и грузовики, тщетно пытавшиеся развернуться на узкой лесной дороге, и броневики, на таком расстоянии надежно пробивавшиеся пулями из страшного ДШК, а десант, что состоял уже из настоящих солдат, отставал от них очень мало, разве что действовал с большим выбором. Под огнем пятидесяти пулеметов, фугасными снарядами и гусеницами погибли практически все, кроме небольшой группы, которую отбили для своих надобностей пехотинцы из десанта: у них была своя, и очень важная роль. Собрав колючую проволоку, шанцевый инструмент и мины из трофейного имущества, они тут же начали окапываться, готовя плацдарм к приходу главных сил. Их отношения с "генераторщиками" сложились не вдруг: сначала пехота отдыхала, глядя на тяжкие труды тех, кого они приняли за тыловиков, потом, увидав, что работа у них не кончается вообще, предложили свою помощь. "Генераторщики" поначалу гордо отказались, но потом все-таки приняли подмогу, хотя и в очень ограниченных размерах. Теперь дело обстояло строго наоборот: пехота вкалывала, как каторжная, а генераторщики некоторое время пробовали хранить вид полной отстраненности, но потом, понятно, не выдержали, предложили помочь, но таким тоном, будто ждали, что от их помощи откажутся.
  - Не, - помотал головой лейтенант Сопуло, - мы тут как нибудь сами, вы свое дело делайте. Без него, вижу, тоже ни хрена не получится...
  Кончилось, как обычно, когда работы невпроворот, а людей мало, разумным компромиссом: генераторщики отбуксировали уцелевшие орудия на оборудуемые позиции, - куда скажут. А потом уже принялись за свою собственную, персональную каторгу. Но картина боя еще не прорисовалась до конца, не превратилась в законченную деталь громадного сражения. "Поводырь" все же навел свою летучую свору на дивизион, спешно драпающий в тыл.
  О Руделе можно говорить всякое, но в данном случае он-таки совершил невозможное. При низкой облачности, когда уже близился ранний декабрьский вечер, он добился-таки попадания в одну из машин. Он вывалился из низких, чреватых снегом облаков, всем своим незаурядным чутьем ощущая опасную близость здешней земли, утыканной деревьями, за неуловимый миг увидел, принял решение и отреагировал именно таким образом, что две "сотки" накрыли белый, как призрак, грузовик. Кто угодно другой попросту не успел бы понять, что он видит и видит ли вообще что-нибудь. Пилот, понятно, не знал, что, на беду, это окажется один из транспортеров. Он еще выходил из пике, когда позади расцвело ослепительное сияние. Его "штука", как какой-то противоестественный ныряльщик, снизу - вверх, нырнула в облака, но даже они не погасили сияния до конца. Оно разгоралось, пробиваясь сквозь облачную толщу пятном гнойного, желто-розового, мутного света, вспухало омерзительным волдырем, норовящим прорваться к небу.
  На земле было весело: разумеется, боеголовки ракет не взорвались в штатном режиме, но и то, что получилось, выглядело эффектно. Твердое топливо в поврежденных снарядах оставалось топливом, оно срывало тяжеленные снаряды с места, как пушинки, и теперь они метались среди леса бешеными лягушками, круша деревья и расшибаясь сами, треснувшие, расколотые шашки, последнее достижение и предмет заслуженной гордости завода Љ63, взрывались, разлетаясь осколками, которые продолжали гореть, прыгая и, горя, прыгать. Содержимое боеголовок, не будучи распылено, вообще не было взрывчаткой, но оставалось прекрасным восстановителем и горело пожарче какого-то там керосина. Зимний лес на довольно обширной площади сейчас пылал, как облитая бензином скирда соломы.
  Личный состав гвардейского дивизиона был не чета полууголовникам из генераторных рот. Они были гвардейцами настоящими, идейными, проникнувшимися, - и, кроме того, в достаточной степени боялись своего дьявольского оружия. Так что уставной интервал при штатном, то есть "рассредоточенном в пределах визуальной связи" движении выдерживался свято, других войск здесь не было. Кроме несчастного транспортера никто не пострадал.
  Рудель, как завороженный, проводил взглядом пылающее, как болид, тело, которое прожгло облака в полукилометре за его хвостом, и исчезло в вышине, волоча за собой шлейф плотного темно-желтого дыма. Зато он не увидел того, кто искал в облаках его самого, Ганса-Ульриха Руделя.
  Двигатель нес машину с такой легкостью, что сумрачный пилот чувствовал себя чем-то вроде демона, для которого не существует недоступных высот, скоростей и расстояний, иллюзия была небезопасной, но наполняла мрачным вдохновением, когда море по колено, когда темные облака вокруг - прозрачнее прозрачного, а враг - всего лишь обреченная на смерть жертва. Пробивший облака свет позволил ему чуть скоррегировать направление полета, а теперь его наводили с куда большей уверенностью.
  Маленький приборчик в кабине "косички", на этот раз именовавшейся "Як - 9С", мигал зеленой стрелкой, указывающей направление в темноте, и тихо квакал, постепенно повышая громкость по мере того, как истребитель приближался к цели. Тот, кто сидел в кабине, мало уступал Руделю в таланте и быстроте реакции, а "поводырь" его был классом повыше. Он успел увидеть движущуюся встречным курсом темную тень на фоне подсвеченных облаков и довернул еще чуть-чуть. Удача имеет неприятную особенность тут же компенсироваться неудачей: ударивший на "пистолетной" дистанции пушечный залп Льва Шестакова* угодил и в двигатель, и в кабину "штуки" одновременно, а очередь пулемета вспорола ее правое крыло.
  Столь успешно начавшаяся карьера пилота "штуки" так и не достигла своего пика, потому что машина его, нелепо кувыркнувшись вперед-вбок, врезалась в группу высоких сосен, но только пилот ее умер еще до этого. Лев Шестаков не стал оборачиваться. Особых сомнений в том, что победа одержана, у него не было, но победа радовала мало. Он приблизительно догадывался, что именно ему скажет командование: "Тебе было сказано не немцев валить, а любой ценой защитить дивизион, чтобы на него и муха не села. Так что задание ты, товарищ гвардии полковник, не выполнил". Правильно, между прочим, скажет.
  Так клинки фехтующих первый раз столкнулись теперь уже и за облаками. Далеко не в полную силу, но первые искры были высечены.
  
  *В ТР Рудель утверждал, что именно его стрелок сбил Шестакова.
  
  - Там, где по оккупантам прошлись эти штуки, блюют даже бывшие зэ-ка из самых бывалых, а уцелевшие фрицы не годятся даже для допросов... Не по своим городам, товарищ Верховный Главнокомандующий.
  - Так-то оно так. - Вождь задумчиво выпустил густой клуб табачного дыма. - Но мне пазарэз нужны шесть армий, которые сейчас сторожат сталинградских сидэльцев...
  
  
  - На госпитальных базах фронтового тыла и тыла страны задержать и направить к нам списанных вчистую по болезни, а также ампутированных, способных передвигаться на костылях, одноглазых и с челюстными ранениями. Не брать безруких и слепых, не брать с ампутациями обеих ног выше колена вообще, а с ампутацией обеих ног ниже колена не брать до особого распоряжения: когда-то же наладим производство толковых протезов, разработка запущена. Под бараки приспособить склады готовой продукции, которые освободятся после перехода на систему непрерывной отгрузки продукции. Яковлев рассчитал, не вижу, почему может не получиться. Процесс ускорим и еще, введя принцип конкурентного распределения продукции в пределах Списка. Разрешение получено и на то, и на другое, список будет обновляться не реже раза в неделю и пойдет за подписью Самого исключительно.
  - А чахоточные?
  - А что - чахоточные? Их что, помимо нас, санаторий ждет? Нет. Их вообще где-нибудь ждут? Не особенно. Потому что санаторий - для летчиков, подводников, катерников и тому подобного люда, который еще нужен Красной армии и вернется в ее ряды. Впрочем - отдельный барак или выгородка с отдельной дверью, смотря по числу. Приглядишь. "Т - 6", "Т - 10" - ускорить выпуск, проследишь за соблюдением стандартов технологии, чтобы облет обрубить по самые уши, надо придумать, как обосновать форсирование плана. Еще лучше будет облет и полетный контроль заменить реальным полетом по нашему делу.
  - Зачем?
  - Мы на них загрузим сборочные комплекты "АГ - 5(у)", конструкция разработана, грунтовый клей в баллонах, тенты и роликовые верстаки в сложенном виде. Не все, понятно, а затравочную часть. Там, где указаны выходы Маршрута к железной дороге, сборочные мощности увеличить раз в пять-шесть, самолеты туда не гонять. Обуть-одеть поприличнее первенцев, им километров шестьдесят, если не все сто топать на своих двоих, следом за машинами, потому что спервоначалу машины будут важнее, поволокут кухни и свою часть сборочных мощностей... Да, чтоб не было вопросов: "у" - в данном случае не "улучшенный", не "усовершенствованный" и не какой еще, а просто-напросто "упрощенный". Машинки исходно задумываются, как одноразовые, поэтому нормальные, наши грузовики вернешь с третьего примерно пункта назад.
  - Да собирать-то кто будет?
  - А - будущие пассажиры. Если не хотят на своих двоих топать. И вообще, кто не работает, тот не ест. Чтобы поняли - как, пошлем дядь Яшиных старперов, по одному, вертухаев предупредим, чтоб, значит, как зеницу ока, потому как в ихних интересах. Леса-рощи: как?
  - Я Александру Михайловичу сказала, он сделал по возможности.
  - Молодец. Вижу. Оба молодцы. Туда генераторы.
  - Это плохо. Потому как без девок тогда не обойтись. Причем самых-самых.
  - Ты видишь какие-нибудь другие варианты? Нет? Тогда пойдем дальше. По железной дороге часть грузовиков, понятно, в уже собранном виде, хотя бы четверть. За...
  - За качеством закладки - Проследить. Прослежу, уж если уж "у".
  - Двигатели и шины там, кстати, нормальные, потому как особые никакого смысла разрабатывать не было, поточная продукция.
  - Уж это я, как-нибудь, в курсе.
  
  
  Прототип VI : образца 41 года
  
  Сказать, что месяц август года от рождества Христова 1941 был страшен, значит не сказать ничего. К этому месяцу трещины от таранного удара 22 июня пронизали всю непомерную толщу гигантской страны. Трещины во всех опорах строя, сколько бы их ни было. Трещины в сложившихся межчеловеческих отношениях. Трещины в обществе, в организационных принципах, в самых устойчивых убеждениях. Трещины в людских умах. Казалось, что опоры не осталось ни в чем, и мир разваливается на куски, словно прозвучали трубы Страшного Суда, и небо стало - как кровь, и твердь земная - как болото, и скалы - как зыбучий песок. Как в дурном сне, к чему бы ни тянулись руки власти, в чем бы ни пытались найти спасение, все либо пропадало, как мираж, либо напрочь отказывалось действовать. Казалось, что на страну напали не обычные существа из плоти и крови, а какие-то полчища черных магов, при встрече с которыми разум помрачается и сердца теряют твердость, все цепенеет и рассыпается, а громадные армии тают, как кусок льда в печи, без следа. Вот тогда-то, убедившись, что обычные меры не помогают, советское руководство решилось на небывалое: по решению ГКО на восток страны, за Волгу, на Урал, в Сибирь и Среднюю Азию отправились сотни, тысячи колоссальных предприятий. И тогда-то черный от недосыпания Малышев во многом неожиданно даже для себя сказал:
  - Считаю, что наряду с предприятиями юго-западной Украины в первую очередь на восточные базы должен быть отправлен 17-й завод.
  Для товарища Сталина это вообще не подлежало сомнению, было некой аксиомой, которую он и обсуждать-то не собирался, и вещью самоочевидной. В его планы входило, вне зависимости от результатов нынешнего заседания и принятых решений, попросту отдать приказ на перебазирование. Но, поскольку слова эти первым сказал все-таки не он, особого рода подозрительность вспыхнула в нем со всей мгновенностью безусловного рефлекса, и он спросил, не мог не спросить, потому что иначе не был бы Сталиным:
  - Почему?
  - Потому что этот завод развернет полноценное производство быстрее, чем любой другой. А потом - быстрее нарастит производство. И настолько, насколько нужно. И руководство его не понадобится опекать, поправлять и контролировать.
  
  Из интервью 1958 года
  
  Р. Забавно...
  А.Б. Это - да. Мальчишество. Но на самом-то деле штука серьезная. Особо прочные волокна состава "углерод" и "углерод-кремний" - все оттуда, с самого первого, получается, дела. Уж и не знаю, было ли у меня что-нибудь важнее? Наверное, - было, но что на одном из первых мест, это точно. Отработав эту технологию до совершенства, мы именно на этой основе затем сделали своего рода "поточные линии" молекулярных масштабов. Но самое главное даже не это. Волокна подоспели в самый нужный момент. Без них, может быть, никакого "потом" у важнейших производств и вовсе не было бы...
  De profundis
  
  Это потом нити стали казаться чуть ли ни самым простым делом из всех. Поначалу выход на масштабы "большого мира" дался ему куда как непросто.
  В мире "крипты" "вытянуть" и "разорвать" при некоторых условиях было одним и тем же. "Разрывы" происходили между всеми звеньями одновременно, но концы не расходились, продолжая тянуться друг к другу. Так, что за это время между ними успевали встроиться новые звенья. Как "омолодить" поверхность подложки, он уже знал. Мог задать нужную густоту расположения таких участков, благо тут не требовалось особой регулярности. К ним, в свою очередь, намертво "прилипали" концы будущих нитей. И вообще, все прекрасно получалось когда их было десяток. Или сотня. Или сотня тысяч. Да пусть хоть несколько миллионов. Но когда он, расхрабрившись, взял два диска размером с копейку и густо посеял на них затравочные участки, произошел конфуз. "Растянуть" их оказалось совершенно невозможно. Это неизмеримо превосходило человеческие силы. И любые силы вообще, потому что нужное усилие просто невозможно было приложить, не выдерживали никакие материалы. Диски просто-напросто склеились, намертво сварились между собой, и, - ей-богу! - мир до сих пор не видел более прочного соединения. Поняв, что сотворил, Саня тихо поразился масштабам своей глупости: она оказалась бездонной, как море. Само собой разумеется, что раздвинуть его "копейки" было примерно в сто раз труднее, чем разорвать стальной прут такого же сечения. Но решение пришло быстро: пусть новая нить растет, как на подложке, на предыдущей, только вдоль. Чуть изменим звенья, а поперечная связь у нас будет иметь совсем совсем иную природу.* Прямой удачей оказалось, что для такого соединения оказалось достаточно слабого и часто встречающегося инструмента.
  *Нечто подобное сейчас широко используют для идентификации буквально единичных молекул вирусной НК, называется ПЦР. Одна в кратчайшее время превращается в триллионы точно таких же. Уже и с полимерами иной природы, для специальных целей, тоже. No comments.
  
   - Нет материала, и это не материал.
  - Берите, что дают. И если завтра же выпуск "Як"-ов не возобновится, - расстреляю, как собаку!
  - Да уж скорее бы, что ли. А из дерьма самолеты все равно делать не буду. И не выйдет. Это вам не дюраль, молоточком-то не подрихтуешь. Не довели дельта-древесину на новом месте, понимаешь? Треть набора покороблено, вон скрутило, ровно пропеллер... Да ты гляди, не вороти морду! Кто сдал? Кто принял? Такие, как ты? Чтоб отчитаться? Вот только война сейчас...
  У человека было серое, какое-то даже стертое от усталости лицо. Он зябко кутался в ватник, и скверно, глухо кашлял.
  В технике есть такое понятие: "мертвая точка". Положение, в котором застревает двигатель, из-за нулевого момента сил, возникающего на каждом цикле. Мотор с нее каждый раз страгивают специальные маховики, но она бывает не только у двигателей. В очень похожее положение попала авиационная промышленность страны. Наступил момент, когда дюраля не было, его вообще никогда не было в достатке, не успели до войны ввести соответствующие мощности, выйти из положения рассчитывали при помощи дельта-древесины... А вот с дельта-древесиной была беда. На эвакуированных в абсолютно неприспособленные места предприятиях никак не удавалось выдержать технологические условия, и брак достигал, по разным заводам, от тридцати до девяноста процентов. Металлический лом можно, по крайней мере, переплавить, а вот что делать с громадными штабелями бракованных деталей из дерева, было совершенно непонятно. Они не годились даже на дрова, поскольку ЭТО - практически не горело. Технологию постепенно доводили до ума, но вот самолеты были нужны, как воздух, прямо сейчас.
  Самое смешное, что случалось это не в первый раз. В один из довоенных годов, - не в тридцать седьмом, но тоже лучше не вспоминать. Из-за той же древесины решительно срывались все планы, и дело очень просто могло кончиться совсем печально. Вот тогда-то на Яковлева и вышли с предложением формировать детали набора и обшивку из текстолита на основе из "минеральной ткани". В качестве временной меры, разумеется. Это только потом, прибыв на место, попробовав на разрыв нитку, разорвать которую было не в человеческих силах, он узнал, что "лак" для пропитки тоже чисто минеральный, - тогда его еще делали на основе фосфатов, это потом перешли на нитрид бора, - и не горит вообще. Тогда-то они с Яковлевым и познакомились. Не сразу, но дело пошло на лад. Поначалу детали формировали довольно примитивным способом, косой "коконной" намоткой в двух направлениях, а потом пропитывали "лаком" под давлением. И годилось не для всего, и получалось не быстро, но это все-таки был какой-то выход из положения. К чему-то вспомнилось, что чуть ли ни первыми изделиями из той нити были рукавицы для работников... точнее, конечно, для работниц. Без этого они непременно остались бы без пальцев. Были поначалу прецеденты. Для того, чтобы укротить упрямое и опасное волокно, пригласили особого специалиста-текстильщика, и он, помнится, крепко их выручил.
  Потом, уже во время войны, с радикальным изменением масштаба, о нем вспомнили, и вытащили в последний момент, когда народное ополчение, в которое он записался, обманув начальство, уже совсем было собрались отправить на фронт. Да и во время самой акции по изъятию Арцыбашев продолжал врать и сопротивляться. Но не выгорело. За прошедшее время он, в порядке бесплодного мечтания, выдвинул и разработал идею автоматической вязки "трехмерного" текстиля. Идея в бредовые, совершенно невозможные до 22-го июня 1941 года сроки была претворена в реальный образец неслыханного, принципиально нового станка, а автор до конца жизни стыдился того, что не сумел угодить под гусеницы 4-й Танковой группы.
  После этого стало получаться даже поверх достаточно сложного каркаса. С надлежащими отверстиями там, где надо, с идеальной поверхностью, панели и узлы были отформованы так, что сборка стала почти "бескаркасной". И материал, из которого они состояли, язык не поворачивался назвать "текстолитом". Тогда же, кстати, обозначилась тенденция, впоследствии доведенная до предела: собирать самолеты, - даже вовсе немаленькие, - из относительно небольшого количества относительно крупных и сложных блоков.
  Но уже в самом начале, получив первые образцы, где и матрицы было маловато, а пропитки лишку, а вскоре - первые самолеты, товарищ Яковлев начал задумываться: а так ли уж нужна ему дельта-древесина? Да и дюраль, в общем-то... Потом со злополучной древесиной наладилось. Но и временную меру, так выручившую авиапромышленность, - а заодно ее руководство! - в трудную минуту, отодвинули в сторонку, а вовсе забыть - не забыли. Возились, постепенно доводя до ума. А потом придали штатный характер. Самолеты, собранные из суррогата, оформили в качестве модификации, добавив к названию "С". Так повелось и с последующими моделями Яковлева. И не только его. Естественным следствием удачного опыта стало то, что сборку самолетов потихоньку тоже перенесли на место, - туда, где были и моторы, и большая часть деталей планера. Больше 17-й не расставался со своим небольшим авиапроизводством.
  Так вместе и перебазировались в страшном 41-м. История с дельта-древесиной повторилась, как это и положено любой истории, только тут никаким "фарсом" и не пахло. После этого небольшое производство перестало быть небольшим, исподволь становясь громадным. Колоссальным. Два завода составили, своего рода, двуединое ядро нового комплекса, продолжая расти, а вокруг, как грибы, росли "вспомогательные" производства. Детали набора и обшивки еще и для других заводов. Электрооборудование. Приборы. Технологическая оснастка, включая станки и инструменты. Росли, сами становясь гигантами индустрии. Особенность 63-го была все той же, идущей от повадок Сани, от его знаменитого credo: "Лучше здесь произвести, чем от смежников везти". С учетом перегруженных дорог воюющей, напрягающей все силы страны, надо признать, что в этом высказывании была своя сермяжная правда. Так что та линия, что он вел на 17-м, продолжилась, только масштабы были совсем, совсем другие. Фактически они обозначали невероятную концентрацию производства. Образование переросло то, что много позже назовут красивым словом "кластер": по сути, ЭТО, скорее, соответствовало целой индустриальной провинцией вроде тех, что называются "Рур", "Донбасс" или, много позже, - "Силиконовая долина".
  У этого была и своя обратная сторона: такая концентрация производства придала комплексу громадный масштаб, с неизбежным при подобных преобразованиях "буйством нелинейности": бывшее прежде мелочами вылезало на первый план. Приходилось принимать и обрабатывать колоссальное количество сырья, отправлять необозримые объемы продукции, и, кроме того, размещать, кормить и обслуживать очень, очень большое количество людей. Бараки - бараками, зоны - зонами, так еще в бурный рост пошли и старинные городки поблизости, что существовали тут ни шатко, ни валко, сотни лет, никуда не торопясь и почти не меняясь. Потом комплекс просто сожрал и поглотил их.
  Да вот, хотя бы, чего стоила одна только вода. Комплекс жрал ее столько, что очистка и повторное использование воды очень быстро стало жизненной необходимостью, а не данью экологической моде, о которой на родине социализма впервые услыхали аж лет через двадцать пять. И, услыхав, не сделали никаких выводов, потому что было ни к чему. Этого, разумеется, было недостаточно, и именно там была введена в широкое обращение мода делать подземные цистерны для накопления дождевых, снежных и талых вод. Этот прием тысячи лет используется в тропических странах, но тут был создан вполне независимо. Потом это стало общим местом в южной Сибири и северном Казахстане.
  А переработка отходов, что производственных, что бытовых! Включая фекальные массы. При надлежащих масштабах это же истинное приключение Духа! Если кто понимает, конечно. Не зря среди двенадцати подвигов Геракла расчистка Авгиевых конюшен упоминается на полном серьезе, без малейшей иронии. А обучение новых работников! Чего стоило хотя бы управление потоками производственной информации, что стали поистине необозримыми? Да мало ли что. Саня и потихоньку сложившаяся рядом группка подручных исповедовали общую религию, первой заповедью которой было: Кустарщины Быть Не Должно. Каждый раз, каждый раз, пытаясь сделать "большую" технологию для решения "непрофильных" задач, они испытывали очень нешуточное давление со стороны руководства. Мягко говоря - давление. Потому что речь шла и об идеологизированной риторике, и о прямых угрозах. Но они гнули свою линию, правдами и неправдами стараясь решить "мелкие" проблемы "ad finitas". До чистой воды. До ситуации, когда отходов не существует вообще. Когда для обучения молодежи делают не ФЗУ, а по сути, вполне полноценный, здоровенный ВТУЗ с тремя ступенями, - но это особая тема. В конце концов, фигурально (но и не слишком) выражаясь, когда не дерьмо, а удобрение. Каждое решение в таком ключе окупалось и переокупалось, причем чем дальше, тем больше (потому что, в отличие от ЛЮБОЙ вещи, организационное или конструктивное решение может длить свое действие многие десятилетия, века и даже тысячелетия), но требовало чрезвычайного напряжения в самом начале. Такой подход настолько не вписывался в стиль первых пятилеток и последних предвоенных лет особенно*, что окончательно к нему привыкли только тогда, когда сменилось целое поколение управленцев.
  Впрочем, все это имело место несколько позже. А пока поступил приказ, и огромное предприятие оказалось на новом месте в совершенно нереальные сроки, как будто его перенесло ветром. Было не до церемоний, и когда это произошло, после одного знакового события в столицу нашей Родины город Москва был вызван отнюдь не директор Постников, а Саня Берович собственной персоной. И категорически отказался от предложенного ему в ходе беседы с глазу на глаз лично вождем поста директора.
  - В интересах дела будет, товарищ Сталин, если я сам смогу решать, что важнее в каждый данный момент, руководство, составление документа, испытание изделия или изготовление какого-нибудь небольшого образца. А директор - человек несвободный, у него огромный воз каждодневных обязанностей. Постников справляется, товарищ Сталин. Только пусть, - как бы это половчее сказать? - не пытается лезть куда-нибудь еще.
  Раньше товарищ Сталин знал только одного человека, совершенно свободного от ярма всякого рода предрассудков, вроде принятой в обществе морали, этикета, корректности, правил приличия или химеры, именуемой совестью. Теперь выходило, что есть, как минимум, и еще один. Первое, трехлетней давности еще впечатление оказалось верным: парень был опасен. Но не сейчас, а когда-нибудь потом, не вот еще. Сейчас он был явным образом еще слишком молод и глуп. Потому что свобода от предрассудков вовсе не значит, что об этом должны знать окружающие. Что об этом можно орать во всеуслышание, и, тем более, всячески афишировать свои свободные взгляды на всякие такие скользкие вопросы. Такого рода декларации, высказанные публично, ровным счетом ничего не дают, зато являются безошибочным показателем глупости автора. Такими были Каменев и Зиновьев. Таким был сам Троцкий. И поэтому он никогда не сомневался, что, в конце концов, одолеет их всех. Таким, при всем своем, казалось бы, незаурядном уме, был даже Старик. А вот сука-Гитлер относился к той же породе совершенно явно: не скрываясь, орет на весь мир, кого он еще угробит и чей вопрос решит окончательно, предупреждая врагов и лишая последних иллюзий всех заинтересованных лиц. Так что он одолеет и его, потому что исключений до сих пор не было. И этот парень такой же. По крайней мере - пока. И поэтому главнокомандующий решил проявить гибкость и принял особое решение для особого случая, и не ошибся. Берович получил статус представителя Ставки на заводе. Теперь его не слишком-то определенные полномочия не уступали полномочиям какого-нибудь из промышленных наркомов. Позже, в глубокой старости, Берович одной из главных заслуг и одним из высших достижений своей долгой и плодотворной жизни будет считать то, что полномочиями этими он воспользовался, в общем, правильно: не мелочась излишне и, с другой стороны, не впадая в смертный грех "общего" руководства. Но завод после перебазирования обрел новый номер, до конца войны став 63-м, и никак иначе.
  
  - Эт-то что? - Нарком остановился столь стремительно, что кто-то из сопровождающих пролетел по инерции вперед, не успев затормозить. - Я спрашиваю, - что это т-такое?!!
  Выпученные глаза и разлившаяся по дубленому лицу бледность свидетельствовали о том, что возмущение его и глубоко и непритворно. Так регируют, к примеру, явившись домой и застав любимую жену с любовником, так ска-ать, in flagranti. Берович недоуменно посмотрел туда, куда был обращен возмущенный взор товарища Мехлиса и по-прежнему не обнаружил ничего необычного. И, тем более, ничего, сколько-нибудь достойного столь бурного негодования.
  - А что случилось, товарищ нарком?
  Но тот был настолько вне себя, что ему понадобилось хорошенько вздохнуть, прежде чем он сумел ответить, как положено и как он считал нужным в сложившейся вопиющей ситуации.
  - Бойцы, - проскрипел он ржавым голосом, - под Москвой... Кровь... А они... Здесь... Враги...
  И он в лучших традициях полез в кабуру за именным оружием, как будто был на фронте и лицезрел перед собой командира-труса и паникера, отказавшегося немедленно и вместе со всеми бойцами героически гибнуть под гусеницами немецких танков, но оружие, - столь же традиционно, - застряло в кобуре, и он никак не мог его выдернуть...
  Не сразу и не вдруг до Сани дошла суть бури. Грузовики. Без которых было никак, и которые они после недолгих, но мучительных колебаний почли за благо сделать для собственных нужд сами. Яковлев с Саниной подачи рассчитал, что выигрыш от этого далеко покроет вынужденные затраты буквально за месяц. Все привычки, вся натура советского хозяйственника восставала против этого вопиющего безобразия, но против цифири протестовать было уж очень глупо, а ошибаться Владимир Яковлев попросту не умел. Потому что, как правило, заранее знал примерный порядок цифр, а в ходе виртуозных расчетов только уточнял и проверял. Решение претворили в жизнь в особом стиле, столь характерном для Беровича и, впоследствии, для всего 63-го завода вообще: без малейшей кустарщины, по наилучшему проекту из безукоризненных материалов по доведенной до возможного совершенства технологии, но (или лучше: "и поэтому"?) теми же силами и без дополнительного снабжения. Полученная экономия позволяла. Такой подход неизменно окупался и прежде, и потом. И в данном случае.
  - ... напрягают последние силы, задыхаясь без необходимой техники! Когда Верховный главнокомандующий товарищ Сталин вынужден лично делить танки и грузовики между фронтами! Решили, что им все можно? Что они имеют право на какие-то привилегии? Не-ет...
  Чем дальше, тем больше нарком контроля распалялся, входя в раж и сознательно вводя себя в него все сильнее и сильнее. Избранные, безотказные, прошедшие многолетнюю селекцию слова действовали с силой заклинания и на него самого. Как молитвы, став, кажется, вовсе привычными, тем не менее действуют на правоверного. А суть заклинаний сводилась к тому, что грузовики нарком требовал отдать фронту. Все пять сотен несокрушимых, безотказных пятитонок. Попытки как-либо объяснить необходимость машин для производственного процесса неизменно вызывали обратную реакцию, и нарком только больше закусывал удила, норовя вырвать из живого тела завода еще больший кусок кровавого мяса: уже не корысти ради, а так - чтоб неповадно было.
  - ... А - на носилочках, на носилочках, - с непередаваемым злорадством полу-шипел полу-визжал он, - как весь советский народ, в едином порыве ...
  Под конец, уже собираясь отбывать вовсвояси, он хотел было вычесть каким-нибудь манером и поезда заводских узкоколеек вместе с локомотивами, но Берович преодолел-таки морок и проговорил, сорванным голосом, но угрожающе:
  - А вот это уже прямое вредительство! Слышите?!! Вредительство!!!
  Сам факт возражения настолько поразил товарища Мехлиса, что он вспомнил что-то такое: как будто бы был какой-то авиазавод, делами которого Вождь интересовался лично. Его визит сюда, вообще-то, являлся результатом недоразумения: плановая проверка, не более того. Ни он не был в курсе того, куда именно едет, ни Вождь не имел понятия о конкретной цели его визита. Сталину и в голову не могло прийти, что кто-то без спросу сунется на 63-й, а потому и запрета не было. И тогда Лев Захарович отключил сцену, словно поворотом рубильника. Как будто перед этим ничего и не было. И не то, чтобы он чего-то боялся. Произнося те самые заветные слова и действуя в их духе. Вгоняя при их помощи всякого рода, - да любых! - деятелей в страх, ужас, и позорную панику. Заставляя их подчиняться любым, даже иррациональным приказам свыше. Он мог быть уверен в своей нужности и незаменимости. Потому что готовность всех подчиняться беспрекословно и без раздумий была для дела Партии куда важнее, нежели целесообразность в любом отдельно взятом случае, даже самом важном. Вождь простил бы ему любой перегиб, потому что он был предан безусловно и безгранично. Его не имело смысла ликвидировать и бесполезно - наказывать как-то еще. Боязни не было. Просто любое отношение Вождя было для него свято и вне обсуждения. Только это и больше ничего. Грузовики угнали. На 63-м сделали новые, и не стали жаловаться, поскольку знали Мехлиса и заранее почитали любые возражения совершенно бесполезными. Им и в голову не могло прийти, что сей разрушительный визит мог произойти без ведома Хозяина.
  Недоразумения на этом не прекратились. Поскольку Вождь никак не выразил своего отношения к его поступку, попросту не имея о нем никакого понятия, а Мехлис решил, что принял в тот раз верное решение. И поэтому, в ходе очередного своего террористического вояжа, не миновал и 63-го завода. На этот раз, правда, их предупредили заблаговременно, и потому грузовики были сокрыты в окружающем ландшафте, точно так же, как предки во времена оны скрывали в лесах скот: от кочевников ли, от княжьих мытарей, - безразлично. Поэтому на сей раз нарком нашел повод к возмущению и, по совместительству, свой кусок кровавой плоти, посетив столовую. Он выгреб и вывез подчистую все запасы провизии без разбора, мотивируя это тем, что: "Н-на фронте бойцы с-сидят на одной "шрапнели", а тут!!!". Тыловики, да к тому же, наполовину, враги народа и вражьи отродья, "Ж-жрут тут, понимаете, раз-зносолы!". Берович, которого система, со временем, все-таки пообтесала, промолчал бы, наверное, и в этот раз, и недоразумение скорее всего, продолжилось бы наряду с разрушительными визитами товарища Мехлиса, но Карина Морозова, которой было все равно, без его ведома воспользовалась "вертушкой", подробно обрисовав ситуацию. И назвалась. Несколько дней длилось пугающее молчание, а потом их вызвали в Кремль. Обоих.
  
  - Вот расчет, товарищ Сталин, - Берович положил перед собой тощенькую папку, - отвлечение примерно шести процентов мощностей на производство необходимого автотранспорта позволило увеличить производство основной продукции на 18-20 процентов ежемесячно и не потребовало привлечения дополнительных трудовых и материальных ресурсов. Просто за счет экономии и повышения производительности. На двадцать дней раньше намеченного перейти на выпуск нового модельного ряда, истребителей "Як - 7С" и мотора "Индекс 107" на сорок шесть суток. Мы понимаем всю напряженность положения на фронте и важность автотранспорта, но все-таки вынуждены настаивать, чтобы впредь заводской спецтранспорт считался производственным оборудованием и неотъемлемой частью завода...
  Карина Морозова, слыша в его речи, в самом тоне ее оттенок просительности, продолжала смотреть чуть в сторону и вниз, сохраняя на лице бесстрастное выражение, и только чуть заметно поджимала узкие губы. Из опыта своей недолгой еще жизни она вынесла малое число твердых принципов. Одним из главных было: Никогда Никого Ни о чем Не проси. Прямо или косвенно, так или иначе, рано или поздно, это непременно аукнется, и будет только хуже. И вдруг, неожиданно для себя услышала, что Сталин обращается к ней.
  - Товарищ Морозова...
  - Гражданка. Морозова. - С расстановкой проговорила она. - Так ко мне обращаются представители советского руководства и Органов.
  - Я имею достаточно полномочий, чтобы решать подобные вопросы самостоятельно, без согласования. Товарищей уведомят. Считайте это прямым распоряжением.
  - Да, товарищ Сталин.
  - Товарищам хотелось бы заслушать... вашу версию происшедшего.
  - Присутствующий здесь нарком контроля, гражданин Мехлис, явившись на завод Љ63 шестнадцатого декабря 1941 года с явно вредительскими целями, самоуправно реквизировал пятьсот единиц совершенно необходимого в производственном процессе оборудования, тем самым преступно превысив свои служебные полномочия. Руководство завода в лице директора, товарища Постникова, проявило недопустимую мягкотелость, граничащую с преступной и выполнило явно незаконный приказ. Результатом преступного головотяпства, если не сознательного вредительства, гражданина Мехлиса и потворства ему со стороны руководства завода явилось снижение месячного выпуска основной продукции и дезорганизация производства. Расчеты в "Приложении 2" к докладной записке, направленной руководству страны, оценивают ущерб в сто сорок - сто шестьдесят планеров истребителей и восемьдесят - сто моторов, которые не были произведены и отправлены во фронтовые части.
  Во время повторного... визита наркома контроля 20 февраля сего года, он беззаконно, грубо превысив свои служебные полномочия, распорядился полностью реквизировать запас продовольствия, рассчитанный на двухнедельное питание рабочих смен, а руководство завода опять-таки пошло у него на поводу. В данном случае временного падения производства и более тяжелых последствий удалось избежать за счет мобилизации внутренних резервов, а в самый тяжелый момент, в первые двое суток неоценимую помощь продовольствием коллективу завода оказали авиаторы-фронтовики. Одолженное продовольствие впоследствии компенсировано равноценным, согласно договоренности...
  Карина умолкла, заново опустив взор, и снова начала крутить многострадальный берет. На протяжении ее речи, произносимой ровным, равнодушным тоном, товарищ Мехлис краснел, бледнел, пытался что-то сказать и даже порывался вскочить, но его попытки неизменно пресекались сделанным в его сторону жестом Сталина, - ребром правой руки с зажатой в ней незажженной трубкой.
  - А скажите, товарищ Морозова, - с удовольствием осведомился Сталин, - почему вы не изложили своей точки зрения ва врэмя визита Льва Захаровича? Почему не поправили руководство?
  - Во время первой инспекции я не присутствовала на аудиенции, поскольку мои служебные обязанности этого не предполагают, а особой необходимости в этом я в тот момент не видела. Я ошибалась.
  - А...
  - А во второй раз я получила прямое указание э-э-э... не присутствовать. Как раз в силу того, что моя точка зрения была хорошо известна директору...
  Верховный Главнокомандующий тихо, не показывая вида, но глубоко наслаждался эпизодом. Только считанные люди во всем мире могли позволить себе столь изысканное удовольствие и, к тому же, правильно его оценить. Вот она где, истинная роскошь. Тощая, длинная девчонка, затянутая в глухой черный комбинезон без всяких украшений, но новый, безукоризненно чистый, отутюженный и подогнанный по фигуре, отлично понимала где находится, с кем и перед кем говорит, но не боялась, похоже, ничего. И не робела в его присутствии.
  - И что бы вы предприняли, если бы... присутствовали?
  - То, что положено честному гражданину при встрече с беззаконием. Настояла бы на отказе в выполнении явно незаконного распоряжения. Мы просто не имели права его выполнять. Предложила бы действовать через официальное руководство завода, Совнарком и наш наркомат.
  - А если бы товарищ Мехлис продолжал настаивать?
  - На фронте трусов, паникеров и распространителей панических слухов. На режимном производстве во время войны саботажников и вредителей. В обычных случаях эти категории преступников положено задерживать и помещать под стражу. В случаях особой опасности деяния и невозможности пресечь преступную деятельность иным способом допустимо применение оружия. В данном случае речь идет о материальной части полнокровной истребительной авиадивизии, укомплектованной по штату, и деяние по первому эпизоду можно расценивать только как особо опасный саботаж. Или злостное вредительство.
  Она намеренно повторяла слово "вредительство" снова и снова, не без оснований рассчитывая, что оно, как минимум, вынудит наркома оправдываться. Так или иначе. Даже если не удастся добиться тяжелых оргвыводов или хотя бы просто напугать этого бешеного пса с ядовитой слюной в смрадной пасти.
  - Неужели выстрелили бы? - В голосе Вождя слышался неподдельный интерес. Такого не ожидал даже он. - И оружие есть?
  - Гражданские законы, равно как и воинский устав, написаны для того, чтобы их исполняли буквально. А оружие у нас имеет право носить весь руководящий состав начиная с мастеров. И звеньевые, работающие со спецконтингентом. У нас на многих работах занято слишком много людей, которым терять нечего.
  Сталин помолчал около двух минут, глядя в стол и разжигая трубку. Пауза стала почти нестерпимой.
  - Покушение на жизнь и здоровье руководителей партии, органов советской власти и правительства, - тяжелая статья, товарищ Морозова. И высказанные вами абвинения слишком тяжелы, чтобы огульно ими разбрасываться. Для этого нужны самые веские основания.
  - Мне не удалось найти иных объяснений таким разрушительным действиям. Возможно, они есть, и тогда хотелось бы их знать. Чтобы не делать ошибок впредь.
  Ах ты засранка... Отлично ты все знаешь. Как и то, что об истинных причинах подобных выходок в этой стране тебе не скажет правды никто. Даже он. Потому что слова эти непроизносимы.
  - Ми знаем Льва Захаровича Мехлиса, как искреннего, прямого работника, всем сердцем болеющего за порученное дело. Предлагаю считать, что в данном случае Лев Захарович руководствовался горячим желанием помочь фронту в самый трудный момент. Имело место... известное нэдопанимание всех последствий этого распоряжения. Вопросы?
  - Можно? - Вождь кивнул, и Карина задала-таки свой вопрос. - Чем, в плане последствий, такая безответственная некомпетентность так уж принципиально отличается от вредительства?
  - Товарищ Морозова. Есть мнение, что мы разрешим вам любыми законными методами пресекать выполнение явно вредных распоряжений. Если, конечно, вы потом сможете это... даказать. Все свободны... А вас, Морозова, я попрошу задержаться еще ненадолго.
  
  
  - Так застрелила бы, женщина?
  Она ненадолго задумалась, - эта пауза и произвела на Вождя наибольшее впечатление, и сказала больше любых слов, - а потом честно ответила.
  - Все-таки нет. Александр Иванович мог пострадать. А им рисковать нельзя, он не какой-то там дивизии, он целой армии стоит. Двух армий. Трех!
  - А так, - он внезапно заглянул ей прямо в зрачки, словно уколол тяжелым взглядом, - выстрелила бы?
  Он не ошибался, не мог ошибиться: такие жесткие, равнодушные глаза бывают только у убийц. При этом не так уж важно, что она, скорее всего, на самом деле не убила ни одного человека.
  - Почему нет? Трудно найти другого такого человека, чтобы так же было ни капельки не жалко. Вы знаете, что не было ни одного случая, чтобы его вмешательство принесло хоть какую-то пользу. А вред, по слухам, страшный...
  - Не все так просто, Морозова. - Задумчиво прговорил Сталин. - Не все так просто. Ты еще слишком молодая, чтобы понять, поэтому просто паверь: такие тоже бывают нужны... А кого-нибудь другого - застрелила бы?
  - Не знаю. Других как-то не за что.
  - А если - будет за что? - Настойчиво продолжал он, как будто хотел выяснить что-то для себя важное. - Как с наркомом?
  - Да.
  - Кого угодно?
  - Да.
  - За единственным исключением?
  - Бессмысленный вопрос. Да.
  - С единственным?
  На этот раз она задумалась чуть дольше. И эта пауза тоже кое-чего значила.
  - Пожалуй, с двумя.
  Он некоторое время испытующе смотрел на нее, а потом резко оторвал взгляд. Устало махнул рукой в знак того, что аудиенция закончена.
  ... А ведь она не врала, когда говорила про два исключения. Не подлизывалась и не пыталась подладиться под него, Сталина. Потому что ей нет нужды врать и подлизываться. Она просто не видит в этом никакой выгоды для себя. Нет, - поправил он сам себя, - это неправильно. Не "не видит", а - не ищет. А досто-ойная смена растет, нечего сказать. Следующие поколения неизбежно идут дальше нас. Поэтому нет ничего удивительного что им приходится так стараться.
  
  Когда, - не в тот раз, спустя какое-то время, - Мехлису удалось поговорить со Сталиным наедине, он, наконец, смог дать волю своему возмущению. Перед этим ему довольно долго не удавалось найти подходящий момент, казалось даже, что Коба избегает его. Вождь, - очевидно, по забывчивости, - не предложил ему сесть, но, как будто, был в неплохом настроении. Он слушал старого соратника, - и молчал. Минут через пять жестом предложил сесть, - и молчал. Слушал, кажется, не без любопытства, - но молчал. А потом мягко прервал на середине фразы.
  - Лев, - проговорил он добродушно, - ты дурак и говно. То, что ты ТАКОЙ дурак и говно, единственная причина, по которой мы тебя не расстреляли. И если ты, говно, еще раз сунешься на 63-й завод, мы тебя тоже не будем стрелять. Тебя пристрелит эта Морозова. Я разрешил. Но она пристрелила бы тебя и без разрешения. Иди.
  
  Именно этот нелепый эпизод этот имел то следствие, что Беровичу присвоили статус, равный статусу наркома, и никакой Мехлис больше не мог ему приказывать даже и с формальной точки зрения.
  Вторым следствием было развертывание полномасштабного производства "АГ - 5". Небольшое количество этих грузовиков производилось на 63-м заводе до конца войны. Основное производство, до января 1944 года составившее 492 тысячи автомобилей, было развернуто, отчасти, на ГАЗ-е, отчасти, в виде модификаций, - в Ульяновске. Технология была передана на данные предприятия на правах ЛИЦЕНЗИИ (на полном серьезе!!!) отлажена и доведена специалистами 63-го по системе, полностью исключавшей ее нарушение. Кроме того, за этим велось постоянное и нешуточное наблюдение. Не помогали ни скрежет зубовный производственников, ни папуасские хитрости, ни крикливые жалобы руководству. Изгадить автомобиль так и не удалось, до самого конца производства "АГ - 5" в 1951 году. Наряду с поставляемыми по ленд-лизу "студебеккерами" он стал основным грузовиком фронта. Небезынтересная книга Т. Осмолова "Эх, дороги...", эти, своего рода мемуары фронтового шофера, провоевавшего в автомобильных батальонах трех армий два полных года, является прямо-таки балладой в честь "пятерки". Признанием в любви и панегириком в одном флаконе. Трофим Иванович готов молиться на нее и утверждает, что ни на одном другом грузовике не пережил бы тех переделок, в какие приходилось попадать на долгих фронтовых дорогах. Достаточно сказать, что она защищала от автоматных и винтовочных пуль, не сминалась при лобовом столкновении или падении в кювет, не горела и практически не ломалась. Легкий тканый корпус при широких колесах и двигателе 128 лошадиных сил, с одной стороны, обеспечивали исключительную проходимость, а с другой - позволял по хорошей дороги развивать скорость 80 км/час и держать ее довольно долго. Всего по сентябрь 1951 года, на нужды народного хозяйства и армии, а также на экспорт и помощь братским странам было выпущено 1631000 грузовиков этой модели. Прекращение выпуска, в основном, связано с окончательно устаревшей системой управления, утомлявшей водителя, и слишком уж аскетичными условиями кабины. Еще более важным обстоятельством было то, что моторостроение в СССР продвинулось к этому моменту НАСТОЛЬКО, что прежний двигатель, при всех его достоинствах, стал чистой воды динозавром. Выпускать его дальше было просто-напросто стыдно, а с новым мотором - не имело смысла выпускать прежнюю модель.
  Тем не менее самые удачливые экземпляры работали в отдаленных уголках Родины до середины 70-х, потому что износу не знали. Последние экземпляры, бывшие на ходу, видели наши мостостроители в 1983 году в одной из стран Латинской Америки...
  
  Сонечка Виргартен, бледная, длинноносая девушка, бывшая секретарша бывшего наркома, печатала с неимоверной скоростью, чуть ли ни обгоняя немногословную, точную, но не больно-то бойкую речь Сани. Примерно через полчаса он закончил, не забыв разбить на подзадачи и назначить исполнителей. По-другому он не умел, подробности для него вовсе не обязательно были "мелочами", и если он чего-то не не упоминал, то по той единственной причине, что Важность и Осуществимость их, накладываясь друг на друга, оказывались меньше Определенности.
  - Ну, кажется, - все?
  - Не совсем, гражданин директор.
  - Нет, Сергевна.
  - Да, гражданин Берович.
  - Ну нельзя! И по условию не предусмотрено, и вообще столько головной боли дополнительно, что ты себе и представить не можешь! Как ты не поймешь: это же де-мон-стра-ци-я! Они и вовсе не должны ни в кого стрелять! Кроме того, - ты забыла, что там за контингент? Уголовники и враги народа.
  - А еще безоружные бабы и дети по совместительству. Мужчин по лагерям не осталось, лишних-то.
  - Ты что, не понимаешь, что непременно найдутся такие, которые решат пострелять по вертухаям?
  - Патронов не дадим. Как это и делается в мирное время для основной массы настоящих войск. Запрем в сундуках. И обязательно пошлем с каждым сундуком одного настоящего фронтовика из команды выздоравливающих. А то непременно окажется, что пора стрелять, а ключи черт его знает у кого или вообще потеряны...
  - Да ты пойми...
  - Я отлично понимаю только то, что на войне без оружия нельзя. А с этой затеей непременно получится то же, что происходит с попытками сделать, какой-нибудь "простой, надежный, технологичный и недорогой" истребитель, или катер, или автомобиль для масс. Или линкор. Получится либо хорошо и недешево, либо вовсе ничего не выйдет. А вертухаи утрутся.
  - Так их же первых!
  - А пусть ведут себя по-человечески! И больше оглядываются.
  - Л-ладно. Раз уж пошла такая пьянка... то тогда еще и ручные безоткатки, как у американцев, только лучше.
  - Как то есть?
  - А - надкалиберные. С реактивными гранатами килограмма по два - по три весом. С нашими нынешними шашками радиус догнать метров до ста двадцати - ста пятидесяти не проблема. Два типа боеголовок...
  - Путать будут.
  - Похоронят. Следующие будут глядеть. И вообще - посмотрим.
  - Да, а вооружим-то чем? Чего-чего, а этого мы пока не того... не пробовали.
  - А есть у нас прикомандированный парень из выздоравливающих танкистов, бывший слесарек из паровозного депо. Не поверишь, - сроду не встречал такой родственной души... за одним, пожалуй, исключением*, - и, главное, такого сходного способа думать. Сделаем простенький облегченный автомат под мелкашку...
  - Опять "легкое, недорогое" оружие! Еще раз услышу, так кусаться начну, ей-богу!
  - Ты не понимаешь. Без этих заклинаний никогда не выбить денег под разработку чего-нибудь нового.
  - А патроны под эту мелкашку?
  - Экая ты стала въедливая... Как это ни смешно, но тут нам повезло. Это ведь мы делаем Кошкину комплектующие под роторные линии. Опытную сделали, испытали, с нашими материалами износ рабочих роторов в десять раз меньше расчетного. Теперь делаем рабочие. Заказано пока семь комплектов, причем мы торговались. Для порядка, потому что разница невелика. А теперь просто-напросто дадим восемь, с условием, что девятую, под другой калибр, он возьмет в нагрузку. Ванников возражать не будет: у него теперь вопрос с патронами будет снят до конца войны. И резервные мощности останутся. Надеюсь теперь - все?
  - Не совсем. Пусть какая-нибудь воинская часть тут переформировывается. Прямо завтра. А лучше сегодня. Пока новых девок наберем, доставим. Не успеть можем. А надо успеть.
  - Ты с-с ума с-сошла! А через полгода что - всем заводом в декрет?!! Что тогда делать-то будем?
  - А - ясли строить!!! - Прошипела Карина, сразу сделавшись похожей на рассерженную кошку. - А то полон город баб, а детей, почитай, и вовсе нет! И ни одного младенчика! Не поверишь, - аж страшно!
  - Слушай... А ведь если я поеду, покаюсь, попрошу, чтоб выделили лимит, включили в список, - Хозяин не откажет. Пойдет навстречу. Даже, думаю, с удовольствием, хотя вида и не покажет. И никаких сверхусилий не понадобится. И дело сделаем.
  - Ага. А еще это безопасней. Нет более вызывающего поведения, чем все выполнять и ничего не просить. Получается, это мы ему нужны, а он нам - нет, он от нас зависит, а не мы от него, а это, знаешь ли, гордыня. Смертный грех, между прочим. И тот-то бог не прощал, который в библии, а уж этот и подавно... Поэтому я на твоем месте не пошла бы.
  - Да и я не пойду. Сама знаешь, что это все один только треп. Пока война, он меня все равно не убьет. Потом убьет почти сразу. Ну, - через полгодика. Хозяин у нас мужчина практичный и рассчетливый.
  - Старичок.
  - Что?
  - Старичок, говорю, а не мужчина.
  
  
  * Этим "единственным исключением" на момент разговора был Роберт Людвигович Бартини. "ТР - 6", по сути, был результатом творчества его и В.М. Мясищева, узнавших о технологических возможностях 63-го завода.
  
  - В две шеренги-и... - стАновись!!! Первая шеренга - три шага вперед... Кру-у - гом!!! Равняйсь! Смир-рно! Вольно.
  Два шага вперед - два шага назад, четкий оборот через левое плечо, майор в щегольских, несколько не по погоде, блестящих сапогах нервно ходил, дожидаясь, пока серые безликие фигуры более-менее подравняются в две неряшливые строчки. Два сержанта, пригнувшись, почти побежали вдоль каждой из них, внимательно рассматривая опорки нынешнего своего личного состава и, временами, выдергивая отдельных лиц из строя. Всего набралось человек человек сто пятьдесят. Их рысью отогнали в сторону и так же, в два ряда рассадили на лесины с грубо обрубленными сучками.
  - Раззувайсь!
  Бригада людей, тоже одетых в серо-черное, только аккуратное, подогнанное, в хороших сапогах и в ушанках, работала споро и слаженно. Один натягивал на очередную босую и грязную ногу конец скатанного в бухту рукава из чего-то, напоминающего толстый серый трикотаж, вязаный "в резинку", другой - наискось скреплял его зажимом по кончикам грязных пальцев и обрезал по краю зажима. Потом нужно было быстро-быстро окунуть получившийся светло- серый "чулок" в чан с черной жижей, похожей на смолу. Слой, коснувшийся материи "чулка" как будто бы вскипал, утолщаясь, а тот, что снаружи, застывал, превращаясь в какое-то подобие резины. Получившиеся "сапоги" заметно нагревались и оставляли в снегу четкие проталины, а потом, за час - полтора, их стенки становились потоньше, как будто подсыхая, и выжимая при этом редкие капли резко пахнущей жидкости. Их бесцеремонно подняли и рысью погнали вслед остальному строю, медленно тянущемуся по заснеженной целине. Бригада "обувщиков" попрыгала в кузов грузовика и отправилась вперед, в обгон колонны. Задача у них и еще у десяти подобных бригад была одновременно и скромна и грандиозна: постепенно переобуть примерно шестьдесят-семьдесят процентов личного состава, не задержав при этом марша. Хотя бы тех, у кого опорки уже вовсе никуда не годились. Потому что без ног солдат - не солдат. Даже если это поддельный солдат, измышленный откуда-то с целью стратегической дезинформации, и только потому что марширующих манекенов передовая советская наука еще не выдумала. Или придумала, но манекены, - любые, - были дороже.
  
  Лыж наштамповали вдоволь, что было - то было, поэтому раздали всем, кто изъявил желание. Конвой, бывший почти поголовно из охраны тех самых лагерей, выразил недовольство тем, что к лыжам, как положено, выдали еще и палки, - потому что острые, - но руководство отнеслось к их неудовольствию с полнейшим равнодушием. Только глухо пригрозило, с тем же равнодушием, что "дальше будет хуже". С этого момента до некоторых начало доходить, что непонятный марш этот может кончиться не так уж весело не только для спецконтингента. Впрочем, что говорить и делать им объяснили, а они поняли и прониклись.
  - Можете бежать, - говорили они, - скатертью дорога. Только до ближайшего жилья тут шестьдесят верст по целине. И то немец пожог - поразорил, а которые остались, сами сидят голодом... Для остальных - котлопункт через четыре версты, горячая кормежка и чай дадут...
  Этот посул неизменно придавал силы даже самым доходным. Жизнь обретала смысл, а бесконечное, монотонное движение по заснеженной степи - цель. И вообще, если бы во всей противоречивой истории Южного Марша пришлось выделить главный мотив, то это, несомненно, была еда вообще и знаменитые котлопункты в частности. Надо сказать, что саму по себе идею эту, - превратить жратву в истинный двигатель Южного Марша, - следует всецело поставить в заслугу Хрущеву. Выражаясь высоким штилем, это стало его, персональным Тулоном. И вовсе нечего смеяться: масштаб был, мягко говоря, никак не меньше, а уж последствия - так и вовсе несопоставимы с результатами первой баталии гражданина Буонапарте. И не только идея, осуществление тоже многим обязано его неуемной энергии, обширным связям и, безусловно, незаурядным организаторским способностям Никиты Сергеевича.
  Все довольствие нацело сведенных лагерей, до последней крошки, пошло в котел доходного воинства Никиты Сергеевича, и заинтересованным лицам ничего не удалось уворовать. Те, кто попробовал, немедленно оказались в Рядах.
  Несколько эшелонов американской тушенки и ячменной муки, - в счет "обратного ленд-лиза", о котором он договорился с Кариной: заокеанские фирмачи ожесточенно конкурировали между собой, поскольку вожделенный товар был обещан тому, кто поставит жратву первым, и - с премией, если срок будет меньше договорного.
  Половина захваченного под Воронежем внезапным напуском немецкого продовольственного склада, потому что целиком отобрать у голодных войск не вышло и у него.
  Товарищ Сталин, поначалу намеревавшийся только понаблюдать, как будет барахтаться сподвижник, и вовсе не намеренный отрывать на "эту затею" хоть какие-либо ресурсы, вдруг, в соответствии с какими-то своими непостижимыми резонами, распорядился "организовать снабжение по тыловым нормам", - как частям на переформировании. Скорее всего, он посчитал опасным, если кто-то, где-то вдруг сумеет обойтись вовсе без его распоряжения.
  Наконец, вклад завода Љ63 в продовольственное обеспечение не ограничился "черными" подшипниками, электромоторами малой и средней мощности, фильтрами и клеями, и, главное, топливными элементами, ушедшими в обмен на жратву за океан.
  
  - Саня, - проговорил Яков Израилевич, - ты же знаешь, как я тебя уважаю, но ты, прости меня, несусветный дурак. Это прямо-таки что-то особенное!
  - Сказали бы что-нибудь новенькое. А это я сам знаю. Это я повторяю себе не меньше десяти раз на дню. То есть вдвое чаще, чем татарин молится. Но в чем, все-таки, дело?
  - В том, что вы могли бы озолотиться, а вместо этого продолжаете работать на дядю. Да, я понимаю, что этому дяде-таки приходится давать все, что он хочет, но...
  - Короче, гражданин Саблер.
  - Во-первых - сахар. Холера мне в бок, если ты не сможешь делать его так же, как делаешь горючее, из куги и щепок. Ты, наверное, не знаешь, но это-таки неплохой продукт. Хорошо хранится и неплохо меняется на другие продукты. Во-вторых, - я договорился с родственником по линии тети Суламифь, и он передал мне через шкипера эту их плесень. С твоими фильтрами, гражданин Берович, я берусь наладить производство готового пенициллина через пару-тройку месяцев. И вообще хочу перед смертью вспомнить за свою профессию, что я-таки провизор и уже не надоедать этим шумным шкицам. Я тебе покажу - что, а ты мне сделаешь - как. Мы с тобой сделаем витаминные брикеты, Саня! Для поддержки сил слабосильных, выздоравливающих, утомленных работой и неисправных по мужской части. А еще это хорошо для поддержки финансов.
  - А еще для того, чтобы сесть лет на пятнадцать за нецелевое расходование.
  - Знаю. Я просто впал в детство и мечтаю, а ты грубо возвращаешь меня к жестокой реальности.
  Так что частью шефской помощи была и глюкоза (с сахарозой, в связи с характером сырья, возникли сложности), и столь знаменитые впоследствии "саблеровские" концентраты. А еще - сушеные вакуумом грибы из подвалов, где их сотнями тонн выращивал на всякой дряни и гадости гражданин Вавилов. А еще - десятки тонн зелени из теплиц, которые тоже находились в ведении этого гражданина. Гражданин справлялся совсем неплохо, только все время дрожал и боялся посмотреть в глаза любому начальству. Очевидно, у него была крепко нечистая совесть.
  
   Еду давали без обмана: по пол-котелка, страшно горячее, густое варево, с пшенкой или перловкой, и с грибами, и с тушенкой, пополам, по куску хлеба, хоть и ячменного, но зато свежего. Пол-луковицы или горсть крошеной зелени, на выбор. И брикетик размером в два спичечных коробка, сладкий, но сильно вязкий, и довольно твердый, навроде ириски, пока ее хорошенько не разжуешь. Раздали, свернулись, подхватились - и вперед, готовить позицию "через одну". Первые два дня добавки не давали, а кормежка была через каждые двенадцать километров. Категорическое требование: чтоб варево раздавалось страшно горячим имело свой смысл: при всем желании не получится глотать, давясь от жадности, а потом повалиться, обхватив живот руками. Имел место тот редкий случай, когда именно количество народу играло первостепенную роль, и потому берегли, по возможности, всех. Во время самой первой кормежки личный состав, понятно, навалился толпой, перевернул часть котлов, расхватал рационы, а часть - затоптали в давке. Больше номер не проходил, дисциплина приема пищи, как ключевого элемента всего Южного Марша поддерживалась самыми свирепыми методами. А потом - все попросту привыкли и втянулись, убедившись, что дадут - обязательно, никого не обделят, и отобрать не позволят. А вот сворачивались кормильцы быстро, не засидишься, и опаздать было никак нельзя. Надо было подниматься - и идти. А потом, проголодавшись, уже спешить к следующей стоянке. Само собой разумеется, "бруски" все нормальные люди совали в карманы, чтобы закусить по дороге. Правду сказать, консистенция их была не под каждые зубы, особенно цинготные, слишком вязкая и упругая: молока на заводе не хватало, и поэтому Саблер положил в основу своего витаминного изобретения сублимированную глюкозную "патоку" в смеси с ячменной мукой. Сломать эту вещь оказалось практически невозможным, да и разрезать - довольно затруднительным: поэтому по большей части их медленно мусолили. Зато эта самая цинга проходила, почитай сразу, за несколько часов, много - за сутки.
  Стоянка-стоянке рознь, часть личного состава, спецконтингент из женских лагерей, беспризорников и детдомовцев, тех, что показались покрепче и пошустрее, на грузовиках забросили далеко вперед основной колонны. Там их ждали несколько крепких автоматчиков бывалого вида, жирный старик в меховой кепке с наушниками, тощий, кашляющий старик в пальто и шапке пирожком, и пятеро девушек в ватниках, ватных штанах и серых ушанках. А жирный старик, улыбаясь доброй улыбкой опытного ростовщика и рабовладельца, проговорил:
  - Чтоб вы-таки поняли: шьто вы соберете, на том и поедете...
  Грузовики, понятное дело, развернулись назад, далеко в тыл: если кто и не останавливался ни на минуту за все время Южного Марша, так это грузовики. И при том, что людей катастрофически не хватало нигде, в грузовиках было все-таки по два шофера, чтобы остановки не было никогда, ни на секунду.
  
  Пацанам собирать грузовики, в общем, даже понравилось: вроде "конструктора". Жирный старик как-то очень доходчиво объяснил, кому что делать. Детали показались им какими-то ненастоящими, не то картонные, не то пустые внутри, почти ничего не весящие, а скреплять их между собой нужно было либо ремнями, которые смазывались клеем из постоянно подогреваемых паром канистр, либо клиньями, опять-таки смазанными тем же клеем. Ремни затягивались и защелкивались, а еще через полчаса - твердели до каменной твердости. И ничего сложного. Тяжело было только с мотором, он был настоящий и весил довольно много: прикинув, руководство решило, что для "одноразовой" "АГ - 5(у)" будет все-таки дешевле обойтись серийным, стандартным двигателем. Еще стандартными оставались колеса, - очень широкие, под снег, грязь и песок, - и это, пожалуй, все. Остальные элементы конструкции разрабатывались применительно к одной цели: моментальная сборка под открытым небом силами неквалифицированных рабочих.
   Поначалу предполагалось, что транспорт "под себя" станут делать каждый раз новые бригады сборщиков-любителей, но из этого, понятно, ничего не вышло: с точки зрения ускорения марша оказалось куда выгодней немедленно отправлять порожняк назад, к основной колонне, а бригады тем временем собирали себе новые грузовики, на которых и отправлялись к следующей площадке.
  Они, понятно, и представить себе не могли, что на них расходуют самый ценный ресурс из всех, потраченных на данную операцию. Потому что участие тех самых девушек в сборке пары-тройки тысяч примитивных грузовичков было, мягко говоря, стрельбой из пушек по воробьям, причем пушки эти должны относиться, по меньшей мере, к РГК. В свою очередь, полевую командировку лучших контрольных мастеров нужно считать большой жертвой со стороны завода. И крайним расточительством. Все остальное, в общем, было нормально настолько, насколько, конечно, вообще можно говорить о "нормальном" во время такой войны.
  Неожиданности - возникали, не без того, и как бы ни самым неприятным сюрпризом оказалась существенно разная пропускная способность трасс "туда" и "обратно". То, что для транспорта в заснеженной степи придется прокладывать двухпутку, чтобы по каждой дороге движение шло строго в одну сторону, было предусмотрено с самого начала. Под каждую дорогу завод выделил по два пятисотсильных бульдозера, больше не мог. Но вот о том, что "туда" перед бульдозерами, рядом с бульдозерами, вслед за бульдозерами движутся тысячи ног, по большей части, обутых в лыжи, как-то никто не подумал, даже Берович. Поэтому порожняк возвращался куда медленнее, чем это предполагалось. И вообще метель делала свое злое дело с упорством, достойным лучшего применения. Она засыпала дорогу, и теперь по ее сторонам высились снежные стены в три человеческих роста. Она валила поверх тентов на сборочных площадках такой груз снега, что они провисали почти до полу, и требовались усилия автоматчиков, чтобы стряхнуть его на землю, у остальных покуда не хватало сил и сноровки. Она секла лица лыжников и пеших мелким, злым снегом, и норовила завалить устроившихся на ночлег.
  Но хуже всего было то, что она плотно закрывала громадную, все увеличивающуюся колонну от воздушной разведки супостата. Грандиозная дезинформация, судя по всему, терпела не менее грандиозный провал. Если бы в том же месте, в то же время нацисты прозевали настоящее соединение такой же численности, это могло бы кончиться для них довольно печально. Но для демонстрации непрерывная метель оборачивалась катастрофической неудачей. На этом этапе могло показаться, что весь марш потерял всякий смысл и его пора сворачивать. Слабая надежда оставалась только на чрезвычайно высокий профессионализм немецкой разведки: к этому моменту его привыкли несколько даже переоценивать, придавая абверу уж вовсе демонические черты, вроде всезнания и всеприсутствия.
  Личный состав тем временем всерьез втянулся в марш. Теперь переходы стали куда длиннее, а на привалах добавку давали не жалея. Бойцы стали обретать особую, тягучую выносливость, когда любая усталость как-то перестает иметь значение, не валит с ног, оставаясь на одном уровне, а силы, в общем, не убывают. С лыжами освоились довольно многие даже из тех, кто прежде имел к ним довольно косвенное отношение. Где-то на середине дистанции им раздали оружие, несерьезные, какие-то игрушечные с виду мелкокалиберные автоматы с примкнутым, чуть изогнутым рожком, снег свистел под лыжами, и сквозь непрекращающуюся метель группы и отдельные лыжники валили ходко, размашистым шагом, экономно толкаясь палками. Теперь практически на всех, включая женщин, были штаны. Самых слабых, тех, кто не мог освоиться с лыжами, тех, кто уже к началу марша явился с помороженными ногами, по большей части везли на грузовиках, которых от стоянки к стоянке становилось все больше. И еще за пять полных суток марша оказалось неожиданно мало умерших. То есть, конечно, много, даже очень, но гораздо меньше, чем ожидалось. Тех, кто упал в снег и не поднялся. Тех, кто заснул и не проснулся. Таких, которые, стиснув зубы, ушли с дороги и не вернулись. Колонна росла в числе, становясь все более компактной, и при этом набирала ход, разгоняясь, как лавина, скатывающаяся с горы. Почти две трети пути в состав колонны вливались все новые толпы молчаливых, истощенных, нищенски одетых людей, доставленных по железной дороге, и Марш переваривал их, превращая в собственное тело. Как будто бы потеряв смысл, марш обретал собственное, отдельное от замысла существование, грандиозная мистификация постепенно наливалась плотью, жизнью, бытием.
  
  - Сомнений практически нет, господин фельдмаршал. Разумеется, мы предпримем все меры, чтобы еще и еще раз проверить эти сведения... Но лучше принять это за факт и реагировать соответственно.
  - Какая ориентировочная численность?
  - От сорока восьми и до пятидесяти трех тысяч, господин фельдмаршал. Условия наблюдения следует считать исключительно трудными. Авиаразведка невозможна уже почти три недели подряд, а нашей агентуры там просто нет...
  - Значит, около пяти-шести дивизий вполне удовлетворительной комплектности. Разумеется, исходя из русских штатов и в военное время. С одной стороны очень почтенно, а с другой - совершенно недостаточно для стратегической наступательной операции. Пара хороших корпусов или некомплектная армия.
  - Позволите высказаться? Следует предположить, что остальные соединения просто не успели начать марш. Удивляет, скорее, что они успели бросить в наступление хоть что-то. После таких боев это просто немыслимо. Судя по скорости передвижения, это соединение с особым штатом и вооружением, что-то вроде ударного корпуса.
  - Танки?
  - Не удалось установить. Во всяком случае - не слишком много. Они смогли собрать очень большое количество транспорта, но вооружение, видимо, облегченное. Все в жертву скорости, но точные сведения, повторяю, получить не удается. Марш идет по безлюдным местам и очень быстро. Дело доходит до того, что мы постоянно теряем из виду такую массу народа. Создается впечатление, что группа по непонятным причинам меняет направление, виляя из стороны в сторону. Но главное не это.
  - Да. Главное, что Сталин все-таки решился отвлечь какие-то силы от Сталинграда на то, чтобы отрезать группу армий "А". Очень жаль. Я, признаться, очень рассчитывал на природную осторожность этого азиата. Думал, что нам прошлым летом удалось внушить ему... надлежащее отвращение к авантюрам. Видимо, ошибся.
  - Разрешите уточнить? Не из-под Сталинграда. Почти точно с востока, со стороны Актюбинска. Оттуда, откуда никто не ждал... У нас там и войск-то практически нет, одна 16-я дивизия на триста километров... Но, господин фельдмаршал, подвижная группа не так уж на самом деле велика по сравнению с масштабом задачи.
  - Знаете, с чего начинаются все проигранные сражения? - Проворчал Манштейн. - С доклада о том, что на фланге "проявляют незначительную активность отдельные, разрозненные группы противника". Вы же сами упорно повторяли, что точных сведений не имеете... Но, допустим, это именно так, и этот корпус не сопоставим по силе с группой армий. Допустим! Перед ним и не ставится цель разгромить кавказскую группировку. Они должны ее просто задержать. Потом к месту сражения подойдет, скорее всего, 28-я и, пожалуй, 51-я армия русских, наши старые знакомые, к этому времени они еще поднакопят резервов, и группа армий "А" застрянет на Кавказе до весны. А деблокировать уже не удастся, потому что из-под Смоленска сейчас нельзя снять ни единого батальона...
  Всю расстановку сил на гигантском фронте генерал- фельдмаршал буквально ощущал, как ощущает свое тело борец в схватке не на жизнь, а на смерть. Когда у обоих бойцов по ножу, и хватило бы буквально одного мига, но этого мига нет, враг вцепился мертвой хваткой в твою вооруженную руку, а ты из последних сил удерживаешь подальше от себя его клинок, и нет ни щели, ни мига для маневра, нет мгновения для красивого броска или удара, есть только тяжкое сопение, неуклюжая толкотня на одном месте и трещащие от непомерного усилия мышцы. Ослабляешь центральный участок, - и перенапряженный фронт почти тут же рушится, катастрофа на юге становится неизбежной, группу армий "А" можно списывать со счетов. И очень вероятно, что группу армий "Север" придется срочно выдергивать из получившегося мешка... а зимнее отступление, как показала практика прошлого года, есть занятие очень, очень расточительное. Настолько, что может оказаться и вовсе не по карману. Остается только одно: со всей возможной скоростью выводить войска с Кавказа и перебрасывать их на северо-запад. Казалось бы, - за чем стало дело? Ну, - неприятность, ну, - будет большая проблема убедить фюрера. Организационные трудности отступления такого масштаба таковы, что можно прийти в отчаяние, но осилить все-таки можно... Неприятное, но решение проблемы. Все? Все, да не все. Сообразив, что группировка под Сталинградом списана в расход, большевики могут высвободить шесть армий, - а это их лучшие армии, - и перебросить их на запад. Или на юго-запад. У них выбор есть, и это достаточно приятный выбор. В первом случае они многократно усиливают Жукова, который, похоже, развоевался не на шутку, группа армий "Центр" оказывается разгромленной и отброшенной на триста пятьдесят-четыреста километров, а группа армий "Север" попадает в окружение. Во втором случае будет разбита группа армий "А", а в окружение попадет уже центральная группировка. И остается единственная надежда на то, что, одновременно, и они все-таки не решатся, и мы сумеем... Сначала уговорить фюрера, а потом протащить две гигантских армии между Ростовом и Азовом. И в этот момент... Как будто одному из тех самых пыхтящих от напряжения борцов в задницу впивается, к примеру, вдруг расстегнувшаяся английская булавка.
  
  
  - Интерэсно. И какая, говорите, убыль?
  - От восьми и до одиннадцати процентов по разным данным. На вчерашний вечер всего пятьдесят шесть тысяч душ на довольствии. У этих остальных, по словам Никиты, "существенно улучшилось здоровье".
  - Сильное лекарство. Либо умрешь, либо вылечишься. И что там с тэхникой? А то мне все какие-то сказки рассказывают.
  Это он так пошутил. Лаврентий Павлович с удовольствием посмотрел бы на человека, который упорно рассказывает Кобе сказки. Чувство юмора такое.
  - Две тысячи семьсот пятитонных грузовиков, восемьдесят процентов с тентами. Шесть бульдозеров особой мощности. И еще тридцать шесть генераторных групп.
  - Харашо. Мы тут с товарищами еще посовещаемся... А ты иды.
  Это было... неожиданно и неприятно. Не смертельно, конечно, и ничем ему лично не угрожало, но неприятно. Коба ни словом, ни жестом, ни интонацией не выдал своего отношения к его сообщению, но Берия готов был поклясться, что во время его доклада вождю пришла в голову какая-то важная мысль. И теперь уже не узнать, - какая. Настолько срочная, что он решился быть невежливым с ним, с Берия. Будет обсуждать с военными и без него, поэтому разговор кончился так быстро.
  
  - Борис Михайлович, как бы вы определили такой вот набор тэхники?
  Шапошников сильно прищурился, разглядывая написанный от руки список.
  - Больше всего, - проговорил он наконец после трехминутного молчания, - это напоминает машинный парк хорошего механизированного корпуса без бронетехники и тяжелого вооружения. Тридцать шесть генераторных групп - это девять рот? Добавить еще три, и получится то же, только для ударного танкового корпуса. Не пойму только, - почему нет тягачей? Нет, не знаю. Товарищ Сталин, это что, новая организационная структура? Транспортный корпус РГК? Очень интересная идея, но вот так, сразу сказать своего мнения не могу. Нужно хорошо обдумать.
  - Вот что думает об этом товарищ Шапошников. Очень правильно думает, хотя и ошибается. Товарищ Хрущев, Герасименко от вас далеко?
  - Было восемьдесят километров, товарищ Сталин. Сейчас - не знаю. Но они движутся гораздо медленнее и все больше отстают.
  - Ми считаем целесообразным передать группе товарища Хрущева сто пятьдесят танков.
  - Но, товарищ Сталин...
  - Правильно. Сто танков. И пятьдесят артсамоходов.
  - От...
  - Скажем, двадцать "СУ - 76" и тридцать "Су - 122". По-моему - харошее решение. Вопросы есть?
  - Разрешите?
  - Что? Не знаете, как арганизовать? Опять будете обращаться за помощью к товарищу Хрущеву и его другу Беровичу? Выслать с генераторными ротами. И не забудьте прикрыть с воздуха. И два "бурана", если поспеют. Да, товарищ Жюков, - откомандируете одного из танковых командиров, командовать этой татарской ордой. Не дожидаясь прибытия танков. И позаботьтесь, чтобы это был... хароший командир, иныциативный и с баевым опытом. А не тот, которого не жалко.
  - Слушаюсь.
  А больше ничего, собственно, не оставалось, только слушаться. А танковых командиров, которых не жалко, на обоих фронтах, пожалуй, не осталось ни одного. Кто погиб, кого сняли за непонимание ситуации и момента, через сито трехнедельных (Бог ты мой... всего-то три недели!!?) боев прошли только самые-самые. Да теперь и оставшиеся уже совсем-совсем не те, что были до наступления. Хищные, цепкие, быстро схватывающие обстановку, быстро думающие. Истые волки. Потому что там, в лесах, болотах и просеках, на них лежала основная ответственность за принятие решений, а вовсе не на нем. Каждого жалко до слез. А уж как Катуков обрадуется... С другой стороны, раз они теперь - лучшие, их надо повышать, таких людей ждут полки, корпуса, дивизии, а держать их на прежних местах ротных и комбатов есть прямое расточительство. А с кого-то же надо начинать? Но насчет командира Сталин, конечно, погорячился. Под началом Бурды на самом деле придется посылать целую группу командиров. И это надо сделать так, чтобы хватило, и чтобы не обезглавить фронты. И, как всегда, выйдет ни туда - ни сюда.
  
  Товарищ командир на самом деле был очень, очень нужен. Только после того, как он прибыл, красивый, подтянутый, румяный и чернобровый, до всех дошло, как же его на самом деле не хватало. Потому что те, что были до него, на самом деле поводырями, погонщиками, пастухами и конвоирами, кем угодно, только не командирами. Нет, были те, что из фронтовиков, учили стрелять и вообще кое-чему из собственного опыта, но и это все было не то. До того, как товарищ командир прилетел на самолете, их просто гнали через зимнюю степь, кормили, одевали, заставляли работать, но даже самые тупые начали понимать, что с каждым шагом они приближаются к фашистам, и совершенно непонятно было, - а что делать дальше, когда они до тех фашистов дойдут? Раньше об этом как-то никто не удосужился подумать.
  А товарищ командир, поняв, каким именно личным составом ему отныне предстоит командовать, аж замычал от отчаяния, - но про себя. Все про себя. Снаружи он и виду не показал. Среди равных ему по статусу, таланту и опыту командиров Александр Федорович отличался особым жизнелюбием и неунывающим характером. Вряд ли это послужило главной причиной выбора, но в этом смысле выбор оказался более, чем удачным. Так, приглядевшись, он обратил внимание, что доставшиеся ему волей Судьбы кадры по крайней мере с ног не падают. Отнюдь. На лыжах серые фигуры перемещались ловко и плавно, в одно экономное движение перескальзывая на несколько метров разом, не цепляясь и не мешая друг другу. Практически на всех - что-то вроде толстеньких черных сапог с единообразным серым отворотом поверху, у каждого за спиной... предметы, напоминающее некое оружие. Он ткнул пальцем в первую попавшуюся тщедушную фигуру:
  - Боец...
  - Боец Корзинкина. Зина.
  - Ко мне!
  Боец в одно движение выкатилась из общей толпы и, ловко затормозив, замерла в трех шагах от командира, кокетливо помаргивая рыжими ресницами. Бурда назидательным тоном приглушенно сказал:
  - Услышав приказ командира, подчиненный перед выполнением должен четко ответить "есть!" Понятно?
  - Так точно!
  - Другое дело... Оружие - к осмотру!
  - Боевой незаряженный, - звонко протараторила она, протягивая незнакомую вещь на двух вытянутых руках, - номер 117321!
  Ага. В том, что касается оружия, их, кажется все-таки школили. И то хлеб. Обули, одели, прокормили, вооружили, - молодцы! Протащили по зимней степи, - в пургу, в мороз! - пятьсот пятьдесят километров, - это ж подвиг какой-то! За это Героя давать надо, без разговоров! А вот за то, что до сих пор не разбили по отделениям, по взводам-ротам, - да и по батальонам!!! - за то, что не назначили старших, надо стрелять на месте!
  ... Оружие оказалось незнакомым. Явно автомат, но не ППШ и не ППС. Изогнутый "рожок", предохранитель на три позиции, шероховатый серый приклад, твердый, но как будто бы плетеный из тончайших нитей, - и потрясающая, не от мира сего, чистота обработки и отделки. Не похоже на грубоватую простоту привычного оружия. Что-то иностранное? Нет. На прикладе, выведенная неистребимым черным лаком, виднелась уже знакомая по боям на Калининском фронте стилизованная "косичка". Смущало еще что-то, какое-то несоответствие резало взгляд, а он все никак не мог сообразить - какое. Наконец, дошло: калибр. Помимо всех своих достоинств эта игрушка еще оказалась мелкокалиберной.
  - Оружие в порядке, - медленно проговорил он, не поднимая головы, а потом вдруг поднял глаза, окидывая взглядом огромную массу людей, - а вот то, что "незаряженный" - непорядок! Конвойные! Разбить личный состав по сто человек! Двадцать сотен - на одну патронную фуру! По два десятка - на один ящик! Десяток - отделение! Боеприпасы - раздать!
   Так начался сложный и многообразный процесс формирования "на бегу". Но еще до этого, поглядев в наглое мурло одного из "вертухаев" он вдруг точно, без малейших сомнений осознал: эти в бою остальными командовать не будут. Ни отделением, ни взводом, ни ротой. Кем угодно, хоть заградотрядом, - но только отдельно. А там посмотрим.
  
  Одно из трех колоссальных сражений той, решающей зимы началось с того, что Арслан Уразбаев, молчаливый казах шестнадцати лет от роду, без команды выпалил по паровозу из "дули". Родители его умерли от голода десять лет тому назад в таких же почти степях, а промахиваться он, похоже, попросту не умел. Будучи первым в цепи, увидел, что пора, справедливо решил, что начальство просто опоздало с командой, и выпалил. Толстенький снаряд в одно мгновение преодолел расстояние в полтораста метров от засыпанного снегом куста, за которым притаился Арслан, и угодил паровозу прямо в котел. На морозе клубы пара были такими, что показалось, будто паровоз взорвался. После этого командовать стало поздно, и засада, для начала, влепила по снаряду - по два в каждый вагон, норовя попасть в крошечные окошки "теплушек". Гранаты относились к категории "термогазовых", - вроде ракет "бурана", только поменьше, и поэтому через считанные секунды поезд пылал, как свеча, а непогашенное до конца движение только раздувало это пламя. По дикой, нелепой случайности на всю засаду пришлась только одна граната в кумулятивном исполнении, и та оказалась у Арслана. Всегда найдется тот, кто перепутает. А он просто-напросто неудержимо засыпал на любом инструктаже, и поэтому никогда не сидел на первом ряду. Даже без впечатляющих зажигательных возможностей боеприпаса загоревшийся на ходу вагон через несколько минут превращается в гудящую от бешеного накала печь. Идея зайти непременно с обеих сторон поезда была воспринята, как так и надо, как вполне естественное и полезное уточнение. Бывалый человек Михалыч, которого война застала как раз в воинском эшелоне, идущем на запад, когда появившиеся, будто из-под земли танки открыли шквальный огонь по вагонам, рассказывал, как выскакивали на ходу и укрывались за насыпью. Как начинали оттуда отстреливаться из чего попало, и они, и, несколько позже, вконец обнаглевшие немцы, когда уже на их эшелон вышел довольно многочисленный "блуждающий котел", сохранивший часть оружия и некоторые остатки дисциплины. На бескрайних русских равнинах насыпи тянутся практически бесконечно, в ряде случаев неплохо заменяя Великую Китайскую Стену. В некоторых случаях пересечь железнодорожную насыпь для обороняющихся обозначает практически отсечь пехоту противника от его танков. Бурда молча согласился и попросту приказал "оседлать насыпь". Ему-то доводилось форсировать насыпи, в том числе в боевых условиях. И проделывать в них проходы тоже случалось.
  В поезде заживо сгорело около трехсот раненых, которыми были буквально набиты несколько вагонов, а еще - сопровождающие их медики и охрана. В обстрелянных вагонах вообще не уцелел никто. Поезд по инерции проволокло аж на полтора километра в степь, локомотив остановился только на пологом подъеме. Машинист с характерной для людского рода логичностью убежал в степь, тощий рыжий помощник забился в угол и крупно дрожал, а пулеметный расчет открыл огонь по мелькающим в степи серым фигурам. Пулеметчик воевал уже третий год и положил бы многих, если не все неопытное воинство, составлявшее засаду, но Михалыч сумел добиться, чтобы его услышали. Его намерением было использовать генератор в качестве танка, но Арслан Уразбаев, приложившись из своего несерьезного оружия, флегматично нажал на спусковой крючок. Карабинчик, переведенный в режим одиночной стрельбы, сухо, отрывисто щелкнул, аж зазвенело в ушах, и голова пулеметчика в трех сотнях метров от него вдруг лопнула, как переспелый арбуз от удара ломом, обдав храброго помощника машиниста фонтаном крови и мозгов. Это был первый случай боевого применения "КАМ - 42", Карабина Автоматического Малокалиберного, образца сорок второго года. Разумеется, никто никогда не предполагал использовать "свистунка" в качестве снайперской винтовки: и пуля, и само оружие казались явно легковаты для этой цели, но жизнь показала, что тонкие пульки, летящие со страшной скоростью, на самом деле жалят удивительно метко. Дело в том, что до сих пор никто, никогда не пользовался огнестрельным оружием, изготовленным с такой точностью. Помимо этого никто не удосужился подумать, как скажется на характеристиках оружия неимоверная, прежде недостижимая жесткость его конструкции, - за исключением, понятно, материала приклада. А еще эти немудреные тоненькие пульки по какой-то причине наносили страшные раны, почти не оставлявшие раненому шансов на выживание. В этот день сама судьба отвела Арслану роль Застрельщика и Первопроходца, но ему самому это ни тогда, ни позже так и не пришло в голову.
  Бурда лучше кого бы то ни было отдавал себе отчет в том, что воинство его абсолютно непригодно для оборонительного боя. Без нормальной артиллерии, мин, колючей проволоки и шанцевого инструмента, без малейшего навыка оборудовать позицию, любая мало-мальски штатная часть вермахта в правильном полевом сражении разнесет их в два счета, попросту из пушек, не входя в настоящее боевое соприкосновение. Неожиданным и приятным сюрпризом оказалось то, что на каждом грузовике оказалась в комплекте совершенно превосходная, легкая, надежная и исключительно удобная в обращении радиостанций "РСПП - 4". Удобная, то есть, настолько, что за время Марша обучились буквально все, кто имел касательство, даже самые темные и необразованные: Бурда, вспоминая о танковых рациях в оставленном корпусе, поневоле сравнивал - и только матерился сквозь зубы. Это было очень хорошо, но, в конце концов, служило слабым утешением. Так что единственной призрачной надеждой для них оставалось то обстоятельство, что Батайск находился от них всего в пяти километрах западнее. Вцепившись в дома и улицы, устроив суматоху покруче, пролив побольше крови, наломав как можно больше дров, они получали шанс продержаться какое-то время со своим легким вооружением.
  Чего он не знал, так это того, что цель Южного Марша была в значительной мере достигнута. И было это, в неком высшем смысле, очень хорошо, а вот для для выживания доставшегося ему воинства - не очень. Подготовку к возможному выводу громадной массы войск, превосходившей по числу людей Великую Армию Наполеона, что вторглась в Россию сто тридцать лет тому назад, и так вели со всей поспешностью, но теперь, когда их все-таки обнаружили около сорока часов назад, с тем, чтобы следом потерять снова, форсировали до предела, до того разрушительного градуса, за которым следует бегство. То, что имело навалиться на них спустя считанные сутки, было способно смести иную страну. Особенно сейчас, когда все, начиная от командующего группой армий Эвалда фон Клейста и кончая последним обозным, были крайне напуганы, - но все-таки далеко не в той мере, чтобы потерять голову. После страшной гибели пяти армий они будут драться так, как не дрались еще никогда, потому что сражаться будут не за добычу, не за Рейх, а за свою шкуру.
  Железнодорожные пути на Запад Должны Контролироваться: это определяло жизнь людей с силой категорического императива. Для того, чтобы добиться этого, люди были готовы буквально на все. В Батайске подхода обещанного крупного контингента ожидали, как манны небесной. Нет. Как приезда того самого барина из известной поэмы Некрасова. Тех, кто до сих пор был спокоен и уверен в себе, неожиданно охватил страх - не страх, а какое-то беспокойство, ощущение ненадежности бытия, и это при том, что до сих пор никто не говорил отчетливо о катастрофе на севере. Говорили о тяжелых боях, о страшных потерях, которые несут русские в бесплодных атаках. А потом доктор Геббельс вдруг произнес новое словосочетание: крепость Сталинград. После этого унтер-офицер Цейцер, девять месяцев тому назад оборонявший "крепость Демьянск" приобрел среди товарищей ранее неслыханный авторитет. К нему ходили, как к Дельфийскому оракулу, вокруг него с некоторых пор постоянно клубился народ. И каждый норовил угостить сигареткой или каким-нибудь другим пустячком, приятным сердцу бывалого фронтовика. Он, услыхав слова доктора Геббельса, замер на месте и побледнел, при этом пробормотав себе под нос короткое шипящее слово. На требование повторить, он помолчал некоторое время, а потом описал в воздухе небольшое колечко и повторил: "Кессель". Он был не один, и поэтому очень скоро это слово повторяли на разные лады все.
  Со всей поспешностью освобождали станционные пути. Поврежденную технику, которую транспортировали для капитального ремонта на запад, выгружали из вагонов, снимали с платформ и "временно" размещали под открытым небом, длинными рядами, там, где она не могла помешать главному. А потом по телефону сообщили, что на Сальской ветке только что отбили нападение каких-то сумасшедших партизан на санитарный поезд, только что восстановили связь, а теперь освобождают пути. Колонна через полчаса будет в городе. Бандиты перебиты полностью, жертвы незначительные, так что можете не волноваться и готовьтесь принимать воинский эшелон. Да, на два локомотива. Тут надо пояснить, что в составе Марша случайным образом оказалось довольно много поволжских немцев, оказавшихся в Северном Казахстане.
  Колонна входила в город с тяжкой, неторопливой мощью, громадные серые грузовики, перемежаемые какими-то цистернами шли уверенно, выдерживая совершенно правильные интервалы. Зрелище это вызывало неподдельное воодушевление, заставляя сердца видевших это сильнее биться, так что случившиеся тут бойцы охраны и сброд из тыловых подразделений приветствовали колонну криками. Плохо различимые, нахохлившиеся серые фигуры в кузовах привычно кивали в такт качке, но кое-кто тоже махал руками и орал в ответ что-то неразличимое в гуле двигателей. Погода стояла пасмурная, день был чуть ли ни самый короткий день в году, и даже здесь, в сравнительно южных широтах, света, как такового, не было почти что вовсе. Поэтому лица в машинах казались практически неразличимыми.
  Неизвестно, что пришло в голову ефрейтору Вольфу Зейдлицу, когда он решил остановить головную машину, и теперь это, скорее всего, останется тайной навсегда. Водитель открыл дверцу, и ефрейтор невольно отшатнулся: его можно понять, потому что кокетливая улыбка Любки Полгарнаць - зрелище не для слабых нервов. Выдержав драматическую паузу на протяжении пары секунд, она для полноты эффекта дохнула ему в лицо. Именно тогда, именно в эту секунду шутки кончились надолго, а для многих и многих - навсегда. Снятый с предохранителя "свистунок" лежал у нее на коленях, так что ефрейторов труп, опрокинувшийся прямо здесь, у грузовика, спиной в собственные расплесканные мозги, был трупом безголовым. Среди всеобщего оцепенения, длившегося доли секунды, прозвучала отрывистая команда, и грузовики будто взорвались, роняя борта и извергая молчаливые фигуры в сером.
  Будучи дилетантами, они самого начала повели себя правильно, действуя инстинктивно, но исходя из особенностей своего вооружения: со страху поливали все, показавшееся подозрительным, струями свинца. С грузовиков, с генераторов ударили пулеметы, за которыми сидели уже профессионалы, и начался ад. В первые секунды погибли иссеченные десятками очередей пулеметчики на вышках, на блок-посту сообразили моментально, в амбразуре забилась-загрохотала бабочка пулеметной очереди, но погасла в адском пламени двух термогазовых гранат. Начали разворачивать свое страшное оружие зенитные расчеты, но и они не успели сделать ни единого выстрела. Пылали составы, пылали станционные постройки, дым затянул все громадное пространство станции. Особую сумятицу вызвал взрыв целого эшелона с боеприпасами. Тем временем "маршевики" разливались по городу, как серый гной.
  Даже человеческим массам свойственна определенная инерция, и теперь бывшие участники марша лезли вперед с жутким напором, с твердо выработанным навыком и напряжением многосуточного бега через снежную степь. Даже средних лет крестьянки двигались сейчас с неуклюжим, ожесточенным проворством. Разумеется, не им было тягаться с шустрыми подростками в поворотливости, но зато теперь, когда они несколько отъелись, стало ясно, насколько они на самом деле сильны выносливы, и, главное, привычны терпеть. Как будто бы и через силу, они, тем не менее, упорно, не отставая от своих "десятков"-отделений, волокли на себе совершенно неподъемный груз боеприпасов.
  Некоторым отделениям не объяснили, как действовать в условиях городского боя, потому что было попросту некому. Здесь от каждой десятки через короткое время оставалось по одному - два человека, и их сменяли следующие. Некоторые десятки слушали в пол-уха либо не поняли, что им говорят, - далеко не все участники марша одинаково хорошо понимали по-русски, - и здесь уцелевших оказалось несколько меньше половины. То, что лучше всего оформлены и спаяны оказались именно отделения-десятки, в условиях городского боя парадоксальным образом оказало, скорее, положительное действие. Половина отделения - броском вперед, гранаты в окна, половина, оставаясь на местах, прикрывала их ураганным, несколько суматошным огнем, вовсю пользуясь "дулями". Любая попытка сопротивления буквально сметалась огнем, а пленных спецконтингент не брал, попросту не зная, что с ними делать. Когда заполошная стрельба и глухие, солидные взрывы послышались на северной и западной окраинах практически одновременно, среди немцев возникла паника и начался беспорядочный драп. Бурда, умудрившись все-таки сорганизовать пару небольших подвижных групп, бросил их в обход. Бог покровительствует отчаянным и любит отважных. Сегодня им удавалось все.
  
  - Что такое, - раздраженно спросил Сталин, - какие там "ожесточенные баи"? Ви прэдставляете сэбе, что будет, если кто-нибудь из них пападет в плэн? У русских нэ осталось нормальных солдат, и воюют женщины и подростки?
  - Они не сдаются в плен, товарищ Сталин. И - дело сделано, Батайск захвачен. И... те танки, которые вы приказали придать Маршу, уже близко.
  
  Еще ближе к городу, хоть и незначительно, оказались передовые части 1-й танковой армии немцев. Вне зависимости от воли фюрера, которая должна была решить судьбу группы армий, Батайск необходимо было отбить. Под утро следующего дня на востоке и на юге снова занялось зарево и послышался грохот разрывов. Подростки к вечеру повалились с ног окончательно, и поднять их не было никакой возможности. Так что вся работа по восстановлению брошенных позиций, которые так и не пригодились немцам, опять-таки легла на женщин из числа спецпоселенцев. В создании новых элементов обороны, - того, что Бурда обозначил про себя, как "жалкую пародию", - здорово выручили бульдозеры, но их было отчаянно мало. Трофейное имущество, наконец, позволило хоть отчасти сгладить катастрофическое положение с саперным и инженерным оборудованием и даже с элементарным шанцевым инструментом. В корпусе, - как начал его машинально называть Бурда, - появилась даже артиллерия, но людей, умеющих хоть как-нибудь обращаться с орудиями, насчитывались буквально единицы.
  Сведения, полученные германским командованием из захваченного Батайска, носили исключительно отрывочный, неполный и противоречивый характер: то ли внезапная атака громадного полчища русских, то ли вообще почти ничего. Танки встретили на окраинах из засад: машины, замедлив свое стремительное движение, осторожно втянулись в совершенно пустые, молчаливые, темные улицы, не встретив противника, остановились, выдвинув вперед пехоту, и были практически в полном составе расстреляны из полуразрушенных домов. Вермахт впервые столкнулся с массовым применением "дули" (она же "шиш", "кукиш", "хреновина" или просто "хрен": данное направление в народных названиях возникло по причине того, что участников Марша очень веселила форма этого грозного оружия), и побоище, возникшее по этой причине, оказалось по-настоящему страшным. Потеряв по разным подсчетам от двадцати пяти то тридцати двух танков, помимо прочей бронетехники, без всякого толку, немцы почли за благо отступить на исходные позиции, дабы с рассветом атаковать город по всем правилам. В данном случае это "по разным подсчетам" являлось несомненным исключением: учет боевых потерь в вермахте велся с крайней скрупулезностью до самого конца, но то, что последовало дальше, носило по-настоящему исключительный характер. Просочившиеся в город матерые, но не слишком многочисленные панцергренадеры практически полностью уничтожили засаду и сами полегли все, до единого: это объяснялось как особой ожесточенностью боя так и, в основном, характером оружия, которым пользовались "маршевики". Примерно в этот момент с Бурдой связались: это казалось практически невозможным, но нашелся-таки толковый человек, сообразил насчет рации. Александр Федорович облегченно вздохнул: наконец-то он мог заняться делом, в котором разбирался досконально, которое знал и любил. Речь идет о боевом управлении крупным танковым соединением. Оставалось только скрытно добраться до колонны и организовать правильное взаимодействие с Маршем. Самое малое время спустя после начала атаки немцев на город, Бурда нанес им удар во фланг и тыл, в лучших традициях недавних боевых действий на Калининском фронте. К этому моменту импровизированная танковая группа вобрала в себя довольно многочисленную часть Марша, до сих пор не принимавшую участия в боях, поскольку командир усвоил на опыте, что хотя бы даже такая пехота при танках гораздо, гораздо лучше, чем ничего.
  Уже ввязавшись в бой, поскольку выбора у него все равно не было, вновь произведенный генерал-майор скоро осознал, что атакует какое-то очень серьезное соединение немцев, но делать было нечего. Тылы немцев подверглись опустошающему разгрому, пути подвоза по железной дороге и зимнику оказались пересечены. Боевые части немцев, увязшие в неожиданно упорных и тяжелых уличных боях, оказались между молотом и наковальней и скоро были истреблены. Те, что сгруппировались юго-восточнее города, наскоро организовали оборону и остановили русских, но было поздно: танки и, - что, может быть, еще важнее, - самоходная артиллерия, пробившись в город, объединились с Маршем, образовав столь недостающий ему боевой костяк. Теперь об их оборону можно было запросто сломать любые, даже самые острые зубы. Между боями образовалась двухдневная оперативная пауза, за время которой как раз и возникло то, что малое время спустя получило название 2-го Ударного корпуса Народного ополчения.
  И, пожалуй, не менее важным было то, что 63-й завод преодолел производственный кризис в том стиле, в котором преодолевал всегда: нарастив производственные мощности, гармонизировав новую схему производственных связей и значительно увеличив объем производства. Теперь то количество продукции, которое в самом начале Марша произвели ценой дикого перенапряжения сил и, главное, полной мобилизации организационных ресурсов, делали планомерно и обыденно. Некоторое подобие шефства Завода - над Маршем сохранилось, как нечто, само собой разумеющееся, и в дальнейшем. Корпус получил еще генераторы, - предполагалось, что в условиях степи они будут не столь эффективны, но по факту личный состав генераторных рот всегда умудрялся находить достаточное количество древесины и иной целлюлозы. Еще грузовики и оружие. Еще пищу. И чуть-чуть усовершенствованные боеприпасы в количестве, соответствующем уточненным нормам расхода боеприпасов. И - ввиду значительно увеличившейся дистанции, - четыре "Т - 6" и двенадцать "Т - 10", которые преступным образом были использованы в качестве транспортников.
  Командование группы армий "А" для восстановления положения бросило громадные силы в составе двух танковых, одной моторизованной и одной пехотной дивизии, но, как это и бывает обычно в случаях даже незначительного, но опоздания, к Батайску примерно в это же время подоспела идущая форсированным маршем 51-я армия. Следом немецкая разведка доложила о вероятном выдвижении к району боев еще двух общевойсковых армий Советов. В сложившейся ситуации очевидным решением казалось скорейшее выдвижение к Ростову-на-Дону всей Группы Армий "А". Что от нее останется, когда она прорвется, - если прорвется, - зимой, своим ходом, с оборванным снабжением, не хотелось даже и думать. Драп из Дюнкерка на этом фоне покажется безоговорочной победой Британской армии...
  
  Выйдя к группе генералов и окинув быстрым взглядом их лица, фюрер испытал мимолетное раздражение: так и есть. Скорбно-торжественное, то, что называется "похоронное" выражение на породистых физиономиях. Нет, не похоронное. Такую мину надевают на лицо после консилиума наглые, зажиточные эскулапы в летах для того, чтобы сообщить богатому пациенту о том, что ногу придется все-таки ампутировать.
  - Можете не говорить, - неожиданно-мягким тоном начал он аудиенцию, - сейчас вы будете убеждать меня в необходимости срочной эвакуации войск с Кавказа. Потому что в противоположном случае их окружение и гибель якобы совершенно неизбежны. Не так ли? Можете не отвечать. Ответ я читаю на ваших лицах. И теперь я спрашиваю: это все, что могут мне посоветовать германские генералы? Отступление - это единственный ваш ответ на временные трудности, возникшие на Восточном фронте? - Он сделал паузу, обводя их по-настоящему тяжелым, давящим взглядом, исполненным презрения, и пренебрежительно фыркнул. - Такое решение может предложить любой лавочник! Для этого не нужны генеральские погоны и все это золотое шитье!
  Манштейн, услыхав эти слова, похолодел: это приговор. Единовременная потеря еще приблизительно десяти процентов всех войск на Востоке, - а это лучшие войска! - приведет к немедленному развалу всего фронта. После этого только для того, чтобы создать приемлемую плотность построения войск, придется уходить не только из России, но еще и с большей части территории Украины. Практически до Карпат. Тем временем фюрер продолжал:
  - Вам, может быть, кажется, что я не понимаю всех этих ваших премудростей относительно "выпрямления линии фронта", "сокращения фронта" и "эластичной обороны"? Можете поверить мне, вашему фюреру: превосходно понимаю, потому что это действительно несложно. Но я, в отличие от вас, понимаю и другое: чем это кончится. Вы не задумывались, к чему приведет выполнение ваших однообразных рекомендации в итоге? Нет? А о том, в каком месте вы сочтете линию фронта достаточно короткой и прямой? Как, - тоже "нет"? Тогда мне придется объяснить вам это. Предположим, - только предположим, поскольку я могу читать не все ваши мысли, и не знаю, как далеко вы готовы пойти на самом деле, - вы эту линию проведете все-таки по границе Рейха. Создадите неслыханную плотность войск и огня. Зароетесь в землю, как кроты и нагромоздите над головой метры бетона и камня. Большевики придут следом, их варварская жестокость требует нашей крови, наших женщин, нашей земли, они не удовлетворятся вашими извинениями. Вы пали духом, господа генералы, но по-прежнему остаетесь несравнимо лучшими, чем славянские недочеловеки. Я уже не говорю о несравненных качествах германского солдата. Вы берете за каждую жизнь три, пять, десять жизней ублюдков из низшей расы, по десять танков за один ваш, они обильно поливают кровью каждый метр своего продвижения на Запад. И ничего этого не будет, если вы спрямите линию фронта до конца. К порогу вашего дома придет орда в двенадцать, в пятнадцать миллионов человек. Армада из тридцати, сорока тысяч танков. Они, никуда не торопясь, расположат перед вашей короткой, прямой линией четыреста, пятьсот орудий на каждом километре, доставят десятки, сотни миллионов снарядов. Все их самолеты останутся целы! А на каждые семь, произведенные ими, англо-саксы поставят им еще пять! А Сталин, мерзко хихикая, в конце концов додумается до очевидного: он сговорится с англо-саксонскими плутократами, и они бросят на этот ваш фронт все свои тяжелые бомбардировщики. Люфтваффе, даже взяв десять - за одного, источится и сотрется, как лезвие, и перестанет оказывать хоть какое-то влияние на ход сражения. На ваши урепления обрушатся бомбы весом в тонну, в две. Артподготовка будет длиться месяц, два, то, что не будет разбито, окажется заваленным землей. Трусливые англо-саксы, и, тем более, плутократы-янки будут счастливы тем, что смогут получить все, не платя цены кровью. Они бросят все силы на тяжелую авиацию, оставив все прочее, и там, где сейчас мы видим один бомбардировщик, их будет пять. Большевики тоже будут счастливы, потому что больше не надо будет думать и маневрировать, состязаясь с теми, кто умеет это лучше. По самой простой причине: мы сами загоним себя в положение, когда сила и масса - единственное, что будет иметь значение. Потеряв несколько сотен, вряд ли - тысяч, летчиков, артиллеристов и разведчиков, они издали, не вступая в бой, сотрут в порошок вашу "короткую и прямую линию фронта". Задушат войска на позициях, воспретив подвоз резервов, боеприпасов, горючего, продовольствия. Вы этого хотите? Нет? Удивительно, потому что именно к этому ведет на самом деле ваша упадническая стратегия "спрямления". - Он обвел собравшихся свинцовым взглядом, и спросил уже совсем другим тоном. - Кстати, - а как вы решите с Восточной Пруссией? Она довольно плохо вписывается в концепцию короткой прямой линии... Но к делу, господа! Сегодня утром я нашел выход из вашей "безвыходной" ситуации. Большевики тупы. Им кажется, что все окружения одинаковы, не желая видеть, - он обвел собравшихся светлым взглядом, чтобы они оценили изящество его иронии, - некоторых легких различий. Мы не будем поспешно выводить войска посередине зимы и при крайней затрудненности железнодорожных перевозок. Это обозначало бы не только большие потери в марше и утрату ценнейшего военного имущества. Не только неизбежную деморализованность войск, вынужденных поспешно отступать. Это дало бы большевикам полную свободу действий на южном участке фронта, поскольку у них не будет фланговой угрозы. Мы планомерно отведем войска, - он взял указку и небрежно ткнул ей в карту, - вот сюда. По предгорьям можно организовать оборону, в которую большевики будут тыкаться целую вечность. Снабжение организуем морем, с Крыма. Им и в голову не пришло, что снабжение морем ничуть не уступает железнодорожному сообщению. Кригсмарине и, главное, люфтваффе господствуют над морем, базируясь на аэродромы Крыма. Нам ничто не сможет помешать, господа. А большевики снова оказываются в дураках, проделав реально то, к чему хотели принудить нас. Получается, что это не наши, а их войска ломились через зимнюю степь, теряя ресурсы и силы, не добившись буквально ничего. Теперь они не посмеют уходить на Запад, имея на левом фланге такую сильную группировку отборных войск, и будут расшибать себе лбы в безнадежных атаках на наши оборонительные порядки. А особой изюминкой плана будет то, что о прикрытии с воздуха мы и позаботимся особо...
  - Мой фюрер. Это действительно гениально. Но на период подготовки и проведения операции железнодорожное сообщение целесообразно сохранить.
  - Это я оставляю на ваше усмотрение, господин фельдмаршал. Прежде вы успешно справлялись с такого рода частностями. Тем временем мы тщательно подготовимся к проведению летней компании и еще в этом году добьемся окончательной победы.
  О фюрере можно было говорить разное. В последнее время в моду начало входить молчаливое, на уровне обмена понимающими взглядами своих, неодобрение военных решений Гитлера, который, вроде бы, все делал не так и неправильно. Теперь все стало на свои места. Мало того, что воля фюрера - на самом деле чуть ли ни единственная опора Нации: он гений, и фельдмаршал ни секунды не кривил душой, когда несколько минут тому назад вдруг онемевшими губами неожиданно для себя проговорил потрясенные слова. Но полнейшая, - о! - с данной минуты поддержка мнения Фюрера и позиции Фюрера не отменила его внутренней убежденности в том, что контроль над важнейшими железнодорожными узлами должен быть восстановлен во всяком случае. Захваченный большевиками Батайск у него болел, как может болеть сломанный зуб или сорванный ноготь. Он чувствовал, как чувствуют слегка отсиженную ногу, трагическую отгороженность Ростова от основных сил фон Клейста: группировка безнадежно увязала в уплотняющейся обороне русских. Если у них там окажутся хоть какие-то свободные силы...
  
  Рывок к Ростову был, скорее, маневром: корпус только "чиркнул" по окраине громадного полуразрушенного города, притащив с собой полнокровный пехотный полк, усиленный противотанковыми дивизионами, зенитными средствами и отдельным саперным батальоном. Интересно, что и полк, и батальон этот были почти полностью укомплектованы ветеранами 62-й. Они не слишком-то тревожили немцев атаками, зато сразу начали усиленно готовит позиции "на две стороны": в поле и к городу. Главной задачей была подготовка и удержание плацдарма для главных сил. Марш, несколько усиленный офицерами, сержантами после госпиталей тыла фронтов и специалистами, резко повернул к Азову. На Таганрог. Город был захвачен сходу, потому что крупные резервы, выделенные Клейстом в рамках плана, согласованного с Манштейном и визированного ОКВ, до города не дошли.
  
  - Нэт! И ви сами виноваты: эти ваши воздушные черепахи оказались слишком хороши в качестве разведчиков. Боюсь, командующие фронтами не простят, если мы примем такое решение. Пусть это останется нашим маленьким секретом. - Иосиф Сталин нахмурил брови. - Что такое?
  - Товарищ Сталин. Не выложить козырь во-время бывает так же ошибочно, как и выбросить его прежде времени. Я могу ошибаться, но опыт этой войны, в том числе опыт последних сражений, заставляет настаивать. Настал момент, когда должны быть напряжены по-настоящему все силы и задействованы все ресурсы.
  - Ви ручаетесь за успех?
  - Это тот редкий случай, когда ожидаемые выгоды неизмеримо превышают возможный риск. Имею основания считать, что лишний день свободного продвижения вперед сейчас в дальнейшем позволит нам сохранить целый корпус. А, может быть, - и армию.
  - Харашо. Ми тут с товарищами пасовещаемся... Ви идите. Решение вам саабщат.
  Когда дверь за Василевским закрылась, Сталин привычно посмотрел на нее.
   Происшествие годовалой давности было первым случаем, когда он окончательно решил когда-нибудь потом непременно расстрелять Беровича, а команду его расточить и частично пересажать. "Потом" - потому что во время войны Берович был и полезен, и безопасен одновременно. Кроме того, его устранение не давало выгоды в политическом смысле. Но и прощать такое самоуправство было, конечно же, совершенно недопустимым. Страна напрягала все силы, стремясь как можно дальше отогнать от Москвы впервые попятившегося врага, производство техники упало до минимума, промышленная база на востоке страны еще не начала давать нужный объем, - а три авантюриста, волей судьбы собравшихся на 63-м заводе, решили сделать тяжелый бомбардировщик, задуманный специально для ночных действий!
  
  Они нашли друг друга безошибочно и фатально, как безошибочно находят два магнита. Как два разноименных электрических заряда. Как пьяница, в самый разгар "сухого закона" жаждущий продолжения, - и бутлегер.
  Рафинированный аристократ, сохраняющий свою элегантность несмотря ни на какие перипетии судьбы, самая экзотическая птица в СССР из всех, которых только можно получить за деньги. И пролетарий-из-пролетариев, снимающий засаленное тряпье спецовки только в официальных условиях, плоть от плоти заводской слободы, типаж в России такой же редкий, как, к примеру, воробей.
  Мастер, не без успеха поверяющий своим темным чутьем-навыком даже самые изощренные расчеты и думать-то привыкший, отчасти, руками. И маэстро, для которого математика была полноценным и равноправным органом чувств, позволяющим видеть то, чего никогда не было и до сих пор нет.
  Идеалист из идеалистов, сохранивший идеалы юности вопреки всему, - и трезвейший прагматик, которому, правда, еще предстояло дозреть.
  Было, правда, и сходство. Оба, начав работу, прекращали ее, только окончательно свалившись без сил. А еще аристократ оказался чуть ли ни более неприхотливым в быту, чем Саня.
  Бартини занесло на завод вместе со всей "Группой "101", в которую он так неосмотрительно* перевелся из группы Туполева. Впрочем, - кто может спорить с судьбою? Кто может хотя бы ее знать?
  - Алессандро, - конструктор, сохраняя акцент, прекрасно знал и русский язык, и русские имена, но Саню именовал именно так, поскольку это доставляло ему удовольствие, - в самом начале нужно увидеть Идеал. Ту машину, которую хотел бы, не думая, откуда возьмется энергия, и выдержат ли материалы. Практическое проектирование - это как раз и есть попытка идеал как можно меньше испортить...
  - У меня так не выйдет, Роберт Людвигович. Лучше и не пробовать. И не знаю никого, кто бы сумел. Уж это вы сами.
  Сам эмигрант так поступал неоднократно. Можно сказать, что создание концепций под несуществующие двигатели, материалы и технологии было у него и методом, и фирменным, только ему присущим почерком. Можно, конечно, с уверенным видом покрутить у виска пальцем и сказать что-нибудь проверенное и надежное насчет беспочвенного прожектерства, вот только с Робертом Бартини неизменно получалось так, что кто-то непременно находил подходящие "частности". Зато когда производственная возможность, наконец, появлялась, оказывалось, что большая часть проблем уже решена, и машину остается только построить. Другое дело, что в те времена так не было принято. Сам же итальянец, ознакомившись с возможностями 63-го, явно испытал необычайный прилив вдохновения. Интересно, что вдохновить его могли совершенно неожиданные вещи. Неизвестно, что вышло бы у них вдвоем. Наверное, что-то - да вышло бы, но мы этого не узнаем никогда, потому что появился на редкость не лишний Третий. Владимир Михайлович Мясищев был как раз той "промежуточной фазой", которой так не хватало союзу столь несходных натур для достижения максимального эффекта.
  Собственно говоря, сама идея сосредоточиться на тяжелой машине с выдающейся дальностью принадлежала именно ему. Он уже давно тяготел именно к этой тематике, и "раз уж так вышло", предложил воспользоваться уникальным стечением обстоятельств. Причина, по которой он предложил в первую очередь сделать именно ночной тяжелый бомбардировщик, была, откровенно говоря, не фонтан: днем-де немцы все равно собьют. И так далее: черная, чтобы не видно, тихая, чтобы не слышно, и почти прозрачная для радиоволн, чтобы поймать было бы трудно. А в качестве зрения, чтобы была эффективность, - хороший радар. Сюда же шла дальность сверх всякой меры, - чтобы немцы не сожгли на аэродроме, - но отсюда уже, цепляясь одно за другое, полезли на свет божий соображения другой природы. Будучи дальним, БОМБАРДИРОВЩИК уже по определению приобретал весьма солидные размеры, поскольку должен был тащить порядочный груз топлива. Полет выходил очень недешевым, и, чтобы оправдать себя, машина должна была нести солидную же бомбовую нагрузку, что еще увеличивало потребный запас топлива. Казалось бы - порочный круг, но, как выяснилось, так только казалось.
  Блаженный итальянец построил график, на котором наглядно показал: если увеличить и еще больше, - во-от до такого масштаба, то даже на такое расстояние можно будет взять относительно большую нагрузку. А вот следующий оптимум, который и еще оптимальнее! А если еще... Но соратники научились очень точно чувствовать момент, когда политиммигранта уже пора было осаживать на землю. Производство, и, тем более, серийное, таких огромных машин требовало принципиально новых подходов. Их куда легче было освоить на первом из ряда "оптимумов". Следующие могли стать куда более рутинными. Останавливать Роберта Людвиговича, когда он закусит удила, было, примерно, так же легко, как танк - за гусеницу, но они справились, поскольку смогли переключить его внимание на столь же достойную задачу, но относящуюся более именно к технологической сфере. Дело в том, что нынешний зэ-ка Бартини в свое время был одним из первых советских энтузиастов шаблонно-плазовой технологии в авиастроении, но теперь, столкнувшись с заводскими "вычислителями", он умудрился превратить ее в нечто принципиально новое. По сути, это был первый прототип того, что позже назовут "счетно-плазовой"* технологией. Практически, тут он напрямую влез в область профессиональных обязанностей Сани. А еще именно его стараниям, - хотя это, в принципе, не относилось к его обязанностям, - небывало сложная электрическая схема новой машины оказалась рассчитана с какой-то мимолетной быстротой, при практически полном отсутствии ошибок. Превращать грубую, неподатливо-коварную реальность во что-то, поддающееся точному счету, - тут он был в своей стихии. Использовать такого рода натуру на кропотливой доводке "почти готового", было, разумеется, прямым расточительством.
  Надо признать, во всех этих трудовых подвигах он, совершенно неожиданно для себя, обрел очень серьезное подспорье. То, во что превратились Санины вычислители за пять лет, как раз и оказалось одним из главных источников вдохновения итальянца, - помимо перспективы получить любые детали из любых материалов сразу и без согласования. Он нашел для "вычислителей" массу таких применений, которые и в голову не приходили самим разработчикам. И уж, тем более, Сане. На них он, кстати, и смоделировал так ловко электросхему: казалось, именно для этого они и были созданы. Позже метод стал, - не мог не стать! - классическим.
  Роберт Бартини был совершенно полноценным конструктором, способным сделать машину от идеи и до серии, но, откровенно говоря, Мясищев оказался куда лучшей "мамой", способной выносить, выкормить, выпестовать сырую, уязвимую, как младенец, концепцию, - до полноценной, надежной, удобной, технологичной модели, практически лишенной "детских болезней". А еще он управлял применением итальянца, как рачительный командир управляет применением какого-нибудь могучего средства усиления, вроде батареи "буранов", орудий особой мощности, или тяжелых танковых полков Прорыва.
  К примеру, иммигрант так считал аэродинамику, что модель практически не нуждалась в "продувке" на аэродинамической трубе. Он сокращал количество натурных и лабораторных экспериментов по аэродинамике и прочности в десятки, если не в сотни раз. Собственно говоря, за счет его аэродинамики и веса, чуть ни в два раза меньшего, чем у машин аналогичного размера, и образовывалась такая дальность. А еще разработанные им методики расчета вместе с математическим аппаратом становились всеобщим достоянием советских конструкторов, и это было как бы ни поважнее отдельно взятой модели. Даже самой выдающейся.
  Вторым компонентом являлся экономичнейший мотор. Берович, на основе уже имеющегося опыта, был свято уверен, что - если серийный двигатель, да вылизать надлежаще, изготовить с прецизионной точностью, и облегчить, где можно за счет других материалов и декомпактизирования эдементов конструкции, то он и без радикального изменения конструкции даст прирост экономии процентов на 15 - 20. В итоге получилось, как всегда. Явился сам Швецов, поскольку курочить предполагалось именно его двигатель, узнал, какие именно имеются возможности, и в итоге получился совершенно новый двигатель. Он, кстати, помимо всего прочего, положил начало основательным исследованиям проблемы малошумности агрегатов: тут и замена прямозубых шестерен в редукторах, где только можно, на шевронные и эвольвентные, и принцип "пассивной смазки", и широкое применение профилей с волокнистой "матрицей" вместо монолитных металлов. Да мало ли что.
  Берович делал то же, что и всегда: старался в кратчайшее время сделать (и делал!) любые детали и узлы, которые ему заказывали. В нужных количествах. То есть делал выданные конструкторами решения осуществимыми.
  Просто так, без последствий, такой гремучий коктейль остаться не мог. Под соусом выполнения заказа на специальную, разведывательную модификацию одной из существующих моделей, троица разработала "НБ - 1", в миру получивший название детское имя "ТР - 6". И, прежде, чем превратности военных судеб развели их, друзья успели сделать две машины. Исходная идейка, что привела к такому результату, со временем полностью потеряла актуальность, а вот черная, почти бесшумная ночная птица с доселе небывалыми характеристиками, - осталась. Это кажется парадоксальным, но на основе ошибочных предпосылок не так уж редко делаются очень, очень верные выводы.
  Тут два интересных обстоятельства, можно сказать, - этюда. Один касается извивов начальственной психологии: шкодила троица**, соответственно, втроем, а расстрелять Хозяин решил одного Саню. Сделать то же самое с остальными, - хотя бы из справедливости, - ему по какой-то причине даже и в голову не пришло.
  Второе касается извива тех самых судеб: Бартини ушел из группы Туполева, поскольку пожелал делать истребитель вместо бомбардировщика. В связи с этим выбором так и остался зэ-ка, в то время, как группу Туполева еще в сорок первом освободили вместе с начальником. В итоге он, - не один он, но все-таки, - сделал именно что бомбардировщик (а, по сути, - так два). Впервые в его конструкторской биографии ушедшие в хорошие серии.
  
  *Новация сразу показала свое удобство и эффективность. Но только тогда, когда началось производство по-настоящему крупных машин, причем в количестве десятков и сотен их, колоссальный выигрыш, что давала эта технология, стала понятна по-настоящему. Она стала серьезным аргументом в паре-тройке не менее серьезных эпизодов мировой истории. Когда вопрос так же, как зимой 42 - 43, стоял ребром: или - или.
  
  **Это был не последний случай их плодотворного сотрудничества. Следующий эпизод имел начало в 1947 году, в Таганроге, когда троица вошла в состав пресловутого "Азовского Покера": те же, плюс Алексеев. Проект, который они своротили в тот раз, был куда как помасштабнее, поосновательнее и оставил куда более глубокий след в судьбе страны и истории вообще. Что интересно, - совершенно мирный проект. Ну, - почти.
  
  Когда власть спохватилась, было поздно: два "ТР - 6" успели сделать и испытать. Хуже того: по имеющимся данным, испытатель О. Ямщикова утверждает, что "Машина полностью соответствует заявленным параметрам, сколько-нибудь выраженных недоделок выявить не удалось", а испытатель авиаприборов Е. Брюквина утверждает, что "имеющийся на борту радар "ВДРП(а) - 2" позволяет надежно обнаруживать наземную технику на расстоянии 35 - 40 километров, с расстояния 20 - 25 километров позволяет установить направление и скорость движения наземной (низкоскоростной) техники, а с расстояния 6 - 8 километров с высокой достоверностью устанавливает тип машин". При этом он еще "компактен, надежен и отличается чрезвычайным удобством обслуживания". В переводе на русский язык, - телячий восторг. Если бы этот самый "ВДРП" был бы парнем, вышеупомянутая товарищ Брюквина дала бы ему уже сегодня. На него самого данные бомбардировщика особого впечатления не произвели: ни скорости, ни особой высотности, но товарищ Голованов, ознакомившись с таблицей, изумленно поднял брови. Товарищ Голованов позволил себе выразить категорическое несогласие с мнением Верховного Главнокомандующего и сумел во многом развеять его сомнения. Все не так! - увлеченно утверждал товарищ Голованов, не отводя от листка влюбленных глаз, - ну, четыреста километров в час. Высота - просто хорошая, семь километров с нагрузкой. Но радиус, радиус-то - семь с половиной тыщ! Восемь тонн бомб! И, самое главное, - взяв со стола карандаш и позабыв, чей именно карандаш и с чьего стола берет без спросу, - подчеркнул пару строк.
  "Обшивка выполнена из искусственной ткани сложного плетения, элементы каркаса состоят из неметаллических материалов и представляют собой профилированные пустотелые балки..." - и еще что-то там такое про какой-то совершенно особенный мотор. Не владея информацией, вождь начинал чувствовать раздражение, но Голованов понял это с одного-единственного мимолетного взгляда и разрядил ситуацию. Во-первых машину нынешние радары видят только в упор, а прямо над головой уже нет. Во-вторых с таким винтом и компоновкой двигатель работает почти втрое тише, чем аналогичный по мощности. И, самое главное, аэродром можно расположить хоть под Барнаулом, хоть под Ташкентом, а бомбить летать в Берлин. А поэтому аэродром можно осветить, как новогоднюю елку и все равно никто, никогда дотуда не долетит. И вообще это может быть что угодно, в зависимости от конфигурации оснащения. Летающая платформа, на которую можно навесить что угодно. Он вообще вызывался "бросить все и опробовать машину самому".
  Впрочем, на самом деле убедило Сталина соображение, высказанное Головановым не как основное, а совершенно "кстати". С таким радаром, с такой дальностью машина могла ночи напролет висеть над войсками противника, фиксируя каждое движение его колонн без особой опасности для себя. Вот тогда-то он и отдал знаменитое распоряжение. Если оставить за скобками все формулы военной бюрократии, смысл его сводился к простым вещам, всего-навсего трем:
  1) Высотность всемерно увеличить.
  2) В качестве бомбардировщика без особого распоряжения не использовать.
  3) Под командование ВВС не передавать, само командование не информировать, разместить все имеющиеся и ожидаемые машины на отдельных базах, не смешивая с прочим парком дальней авиации. Так что оставить в составе РГК всецело.
  Он слишком хорошо помнил жуткие моменты, когда никто не имел понятия, где находятся не то, что отдельные дивизии, а целые танковые группы немцев. Сыт, урок усвоил. Лишние пять, шесть, восемь, - да хоть сто! - тонн бомб на Берлин ничего не решат, а вот то, что немцам теперь будет труднее проводить скрытые перегруппировки, - это полезно. Даже не "труднее", а, скорее, "ку-уда труднее". И чем дольше матово-черные самолеты останутся для немцев тайной, тем с большим количеством сюрпризов им придется столкнуться. Прежде всего, понятно, - в виде готовой обороны именно на направлении главного удара, но не только. Ох, не только!
  А кроме того, - успех или неуспех того или иного полководца теперь будет напрямую зависеть от него, и это тоже само по себе было неплохо.
  Он даже не разрешил сколько-нибудь широкое производство новых машин, хотя у 63-го, судя по всему, на эту тему имелись наработки.
  Ох, уж эти наработки! Упоминание Беровичем или еще кем-то из его банды "имеющихся наработок" обозначало, что они могут сделать предлагаемое, не уменьшив объема по всему остальному. А себе, как всегда, потребуют еще девок. Эвакуированных, потерявшихся, оставшихся без родителей, оказавшихся на поселении. Ну и мужиков, конечно. Которые не нужны больше никому. Но он запретил, чтобы техника по-прежнему осталась незамеченной. А вот сделать следующую модель, - радиус девять тысяч, пятнадцать тонн бомб, - он разрешил. Пусть будет. На "ТР - 10", - впоследствие "Т - 10", чтобы не было ненужного намека в виде предательской "Р", - навесили куда более мощный радар, тяжелый, но зато очень точный комплекс навигационного оборудования, и почти полуметровый телескоп.
  Как всегда, жизнь внесла коррективы: "тенора", как в просторечии стали называть ТНР - Тяжелые Ночные Разведчики, оказались позарез нужны на всех фронтах, и от командующих фронтами тайну сохранить не удалось. И выпустить машин пришлось в три с лишним раза больше, чем он предполагал поначалу. Самому себе можно было признаться, что действовавший поначалу запрет на крупносерийное производство семейства "ТР" был, скорее всего ошибкой.
  Но тот самый запрет на использование в боевых действиях продолжал действовать, - и выполняться! - неукоснительно. Его обходили, - "Т - 6" неоднократно наводили на цель бомберов, штурмовики и дальние истребители, ночью, и даже белым днем, в условиях низкой облачности. Даже специальное оборудование сделали: как обычно, как-то само по себе появилось, никто официально не заказывал. Обходили, - но напрямую не нарушали.
  И вот теперь они хотят, чтобы он отменил собственное решение годовалой давности. На время или окончательно.
  Примерно четыреста тонн бомб, - это сколько же в шестидюймовых гаубичных фугасках? Двенадцать с половиной тысяч штук. Ночью, на походную колонну, повдоль.
  ... Он не будет отменять свой собственный запрет. Он, как и обещал, отдаст то самое "особое распоряжение". Пусть Голованов планирует и проводит так, как считает нужным. Да пусть хоть сам слетает! Полярный летчик все-таки, ему и карты в руки. Ему и отвечать за разбитые горшки.
  
  Не четыреста тонн. Куда больше. Голованов, как азартный игрок, решил пойти ва-банк, в полной мере использовав неслыханные полномочия. Все пятнадцать "Т - 10". Все сорок три "Т - 6". Шесть "Пе - 8". Пятнадцать "Ил - 4". Десять "Ер - 2". Только в самый последний момент Жуков выторговал-таки четыре "шестерки": у него там решалась судьба Смоленска, или - или. Кроме того, два "Т - 10", предназначенных к разведке и управлению, несли только по восемь тонн. На одном из них отправился в ночной полет сам Голованов. Так что пятьсот. Под Актюбинском закипела работа по оснащению и вооружению громадных машин под новую функцию. Большой проблемой оказалось то, что для новых машин, облетанных за время Марша, не было комплектных экипажей, а работа, впервые за все время, требовалась полномасштабная, боевая без всяких кавычек. А еще Голованов непременно хотел, чтобы бомбы были "как от "бурана". Ему, разумеется, сказали, что это "совершенно невозможно", тем более - в такие сроки. Зельдович, не вынеся нестерпимого давления, - сделал, хотя при этом буквально прыгал на месте, говоря, что: "Снимает с себя всякую ответственность за эту безобразную авантюру" - но ему объяснили, что - не выйдет, и отвечать придется в любом случае. Это, парадоксальным образом, его успокоило.
  Голованов вполне разобрался в навигационном комплексе: совершенно новый технически, он, в общем, основывался на принятых в СССР концепциях и соответствовал отечественным стандартам. Он лично, до деталей сплпнировал все, связанное с навигацией и поиском целей, в кратчайшие сроки решил все проблемы технического обеспечения этих задач, но ему и в голову не пришло играть роль штурмана сводной группы. Эта, без преувеличения ключевая, роль была отведена, разумеется, Явенко. Сам он удовольствовался ролью дублера. Подслушать его мысли никто не мог, и в мыслях он всерьез сожалел, что к делу нельзя привлечь какого-нибудь английского спеца. Что ни говори, у нас совершенно недостаточный опыт организации массовых ночных бомбардировок. То есть, конечно, можно, и прислали бы очень приличного, но вот показывать ему, к примеру, "ВДРП - 4У", - да и сам самолет "Т - 10", было, пожалуй, преждевременно.
  
  Гул. Низкий, монотонный, угрожающий, он, казалось, шел со всех сторон одновременно. Даже самые опытные фронтовики не могли распознать, что именно могло издавать такой звук. Гул этот вцепился в колонну еще утром, и с тех пор не умолкал, только временами ослабевая, словно бы удаляясь, или, наоборот, усиливаясь. Истребители не находили ничего в низкой облачности, но на такие вылеты соглашались только уж вовсе отчаянные сорвиголовы, а командование группировки люфтваффе вовсе не горело желанием отпускать лучших людей в бесполезные и излишне опасные полеты.
  
  Новации, предложенные для решения сложнейших проблем массированной ночной бомбардировки оставляли впечатление чрезвычайно остроумных. На взгляд капитана, - даже слишком. У них был один недостаток: их никто, никогда не пробовал на практике. Это звучит и выглядит необычайно глупо, но он, ученый, надеялся только на то везение, которое нередко сопутствует авантюрам. В том числе - техническим. Будь это по-другому, человечество, может быть, до сих пор осталось бы в каменном веке. Жестко зафиксированные парные антенны: достаточно было только чуть нарушить строй, не выдержав направления, и сигнал, поступающий на них, теряет симметрию. Начинаешь увеличивать дистанцию, - и щелчки в наушниках становятся редкими, готовишься поцеловать кого-нибудь - учащаются, становясь заполошно-суетливыми. Как это все здорово придумано, - и какое же это все дерьмо по сравнению с обыкновенной возможностью пользоваться обыкновенным зрением! Это ему, никак не связанному с пилотажем, не по себе, - а каково тогда пилотам? Поди, с самого начала спины мокрые? Нет, занимайся они каким-нибудь простым делом, вроде бомбардировки Берлина или даже просто большого завода, дело обстояло бы вовсе по-другому, не предъявляло таких немыслимых требований к строю. С чем сравнить? Говорят, что несколько похоже на атаку морского конвоя торпедоносцами, только несколько часов подряд.
  - Глеб Егорыч, - глухо проговорил Явенко, оборачиваясь на него через плечо, - начинайте вводить данные...
  Глаза его были красными от неистового многочасового напряжения. Когда, почти полчаса тому назад, они, наконец, нашли то, что искали, именно на него легла ответственность за выбор боевого курса. И, в основном, за сложный маневр, необходимый для того, чтобы лечь на него, всей многокилометровой колонной, так замечательно подходящей для того, чтобы спутать строй. Тем более ночью. Теперь наступила пора капитана, потому что этот бомбовый прицел по радару сконструировал и собрал в лаборатории именно он. Его, понятно, много раз испытывали на полигоне, но это все не то, не то!
  По сути, это был да-альний потомок того самого "кулачкового вычислителя", о котором во времена оны с таким презрением высказался Владимир Яковлевич. Армада летела в режиме максимального радиомолчания, а потому перед каждым ответственным командиром висела таблица условных сигналов, - предельно коротких, морзянкой. Сейчас все машины, сколько их есть, получили сигнал "Приготовиться!", и так уж случилось, что следующий сигнал: "Открыть бомболюки!" - будет исходить от него, человека с петлицами капитана, но, в общем-то, лица, по сути, штатского.
  
  Гул значительно усилился, теперь он давил, как будто пытаясь вмять колонну в землю своим тысячетонным, мягким грузом. В него вплелись противные, ноющие нотки, уже отдающие чем-то знакомым. А потом слабый, на грани слышимого. Заставляющий усомниться, что слышен и в реальности, а не кажется только. Свист. И поздно что-нибудь предпринимать.
  Ночь, низкие облака, пробившееся сквозь них, вспухшее, разгоревшееся вроде бы, а потом померкшее зарево позади. Как та самая, - обидная, - болезнь геморрой: ни самому поглядеть, ни другим показать. То ли сделали дело на славу - то ли не добились ничего и слетали впустую.
  
  - Господин фельдмаршал, мы никак не можем связаться с фон Клейстом. У нас вообще очень мало данных о том, что творится на Кавказе. Последнее сообщение было о том, что русские нанесли удар по Ростову, но это, кажется, так и не подтвердилось. И...
  - Что такое?
  - Есть данные, также не вполне подтвержденные, что крупное соединение русских, не входя в Ростов, резко повернуло на юг, к Азовскому морю. Похоже, это тот самый "бешеный" корпус, с которого все началось.
  - Что-нибудь еще?
  - Ничего серьезного, господин генерал-фельдмаршал. Только странное.
  - Из вас дрянной интриган, а у меня совершенно нет времени.
  - Вам лучше услышать самому. Специалисты не знают, как это сделано.
  
  - Подождите. Они вот уже двенадцать часов повторяют одно и то же, одним голосом и одним тоном, через равные промежутки времени. Это какая-то запись, господин генерал-фельдмаршал. Следующий сеанс через... через полторы минуты. Прошу.
  Он протянул Манштейну массивные с виду, но не слишком тяжелые наушники.
  - Нельзя было, - раздраженно проговорил фельдмаршал, - усилить звук? Совершенно необходимо лепить это мне на голову?
  - Я имею основания предполагать, что вы одобрите именно этот вариант. Заранее прошу простить, если ошибаюсь.
  
  Прошло еще около минуты, прежде чем в наушниках послышалось это. Шепот. Шелестящий, тающий, бестелесный и бесполый, он, тем не менее, был слышен очень хорошо.
  - Эй, фельдмаршал, эй! Хочешь посмотреть, что случилось с твоими войсками? Это в двадцати километрах на юг от Сальска. Посмотри, поучительное зрелище. Сколько там у тебя было? Два полка, три? Больше? Теперь их нет, так что можешь ввести поправку в свои расчеты. Теперь тебе все время придется делать эти поправки. Больше ни разу тебе не нанести неожиданного удара. Не перекинуть скрытно резервов. Не сделать ничего того, что ты так хорошо умел. Того, что так хорошо тебе удавалось. Теперь тебе понадобятся совсем другие навыки. Прорываться из "котлов", пока они не затвердели. Спрямлять линию фронта. Отходить на заранее подготовленные позиции. И при этом твердо знать, что они тоже будут пробиты в любом месте, и ты никогда в жизни не узнаешь, в каком именно. Там, где мы этого захотим, фельдмаршал. Еще тебе и твоим храбрым войскам предстоит освоить полезное искусство так называемого "драпа", что можно приблизительно перевести, как умение двигаться на Запад быстрее, чем это делают Жуков, Конев и Рокоссовский со своими дикими ордами унтерменьшей. А еще научись молить Бога, чтоб ниспослал плохую погоду, хотя и это поможет вам очень мало. Вообще даже представить себе трудно, что может вам помочь, потому что вы просто-напросто с самого начала влезли не в свою весовую категорию, фельдмаршал. И по силе, и, что самое главное, по интеллекту. Как вам это вообще взбрело в голову, а?
  Ваши первоначальные успехи, были просто недоразумением, пусть даже большим, но ведь в большом деле и недоразумения соответствующие, не так ли? А еще они были прекрасным сном наяву, хотя и своеобразным, сном с батальным сюжетом под непрерывные фанфары. Наверное, именно такие снятся хищной рыбе, когда она зимует в яме под корягой, на самом дне омута. Теперь недоразумение разрешается, а сны тают. Близится утро, фельдмаршал. Гарантирую уникальную смесь окончательного краха, непоправимой катастрофы, беспросветного отчаяния и несмываемого позора. Уж мы постараемся изобрести для вас судьбу, которая будет похуже смерти. Куда похуже, фельдмаршал. А пока спокойной ночи. Мы с вами еще непременно поболтаем.
  
  Шепот умолк, и в наушниках тут же взвыло визгливо и пронзительно, так, что он немедленно сорвал их с себя. И приказал во что бы то ни стало доставить себя к месту события. Да, - во что бы то ни стало! Да, немедленно! Сразу после того, как он оставит соответствующие распоряжения. Безусловно, это являлось чем-то вроде истерики, он отлично отдавал себе отчет в этом, но видеть это он был обязан.
  
  Картина ночного побоища действительно производила впечатление. Его было достаточно трудно охарактеризовать. Дело не в душераздирающих подробностях, хотя они тут присутствовали. Не в масштабе, потому что тут, на Восточном фронте, ему доводилось видеть и большее количество трупов в одном месте, правда, - они в таких случаях копились не один день. Хоть он и любил называть себя солдатом, но на самом деле имел честь быть фельдмаршалом, потому и впечатления у него были не солдатские и не лейтенантские даже, а подходящие именно что генералу. И были они примерно такие.
  Как на командно-штабных учениях, когда скотина-посредник вдруг говорит, что вот этих трех полков, - а это значит, что, по сути, дивизии, - у тебя нет. Без причины. Нет, - и все, и не поспоришь. Выкручивайся, с чем есть, но помни, что никто не гарантирует тебя от новых вводных.
  Как в кулачном бою, когда один из участников вдруг достает стилет и втыкает его противнику, к примеру, в печень.
  Как вмешательство полиции в напряже-еннейшую потасовку школьников на школьном дворе после уроков.
  Как с саблями наголо - на танковую дивизию.
  И все это одновременно.
  Фактор непреодолимой на данный момент силы. Когда соперник не дерется с тобой, а просто походя смахивает, как муху. Эффект простой и, одновременно, всеобъемлющий. Более десяти километров черной, неподвижной, обгоревшей техники и уже остывших, сизых, покрытых черными лохмотьями головешек, которые язык не поворачивается назвать трупами. И что - так может повториться в любой момент? Вряд ли. Если бы могли раньше, то непременно схватились бы за такую вот дубинку. Очевидно, научились только что, и теперь будут повторять. Все чаще и чаще. И есть основания предполагать, что не только это. Есть кое-какие признаки. Больше всего пугает даже не новое оружие, а явные признаки совершенно иного уровня организации боевых действий. Похоже, что именно от этого как раз и может проистекать тот сокрушительный темп, который демонстрируют Советы последнее время и чем дальше, тем в большей степени. Впрочем, оцепенение его длилось не дольше нескольких минут. Фельдмаршал не имеет права на сантименты. А еще - на отчаяние. И на промедление. В сущности - одни из самых бесправных людей, хотя подчиненным кажется совсем, совсем другое.
  
  Затеяв это, своего рода, повторение пройденного, Бурда дал себе зарок, что в третий раз ничего подобного не повторит. И все прошло, как по маслу, разве что с самыми малыми дополнениями: впереди двигались полтора десятка трофейных "Т - IV", несколько "гономагов" и буквально два-три немецких грузовика. Все остальное осталось практически неизменным.
  Неизменным оказался и настрой гарнизона, та же смесь страха и ожидания. То есть панические настроения несколько усилились, потому что волна драпа донесла до Таганрога немалое количество отступивших из-под Батайска. Они мно-ого сумели поведать своим слушателям, тем более, что аудитория была самая благодарная. О свинцовой пурге, которой нападающие мели перед собой все, и не дающей поднять голову и даже высунуться. О том, что легкораненых не было, а тяжелораненых эти исчадия немедленно добивали. О взрывах, после которых от человека не оставалось ничего, так, что даже и похоронить-то нечего. На этот раз место смутных опасений и глухих слухов заняли свидетельства очевидцев, тыловики, не имеющие возможности принять непосредственное участие в боях мандражируют куда больше фронтовиков, занятых делом, даже если дело это страшное и не особенно удачно протекает. Поэтому частей 1-й Танковой армии ждали с особым нетерпением. Бурде сообщили, что удара в тыл ему в ближайшее время ждать не следует, и он поспел как раз вовремя. Трагедия на этот раз повторилась именно как трагедия, фарса оказалось явно маловато. "Серые", набравшись опыта, все равно лезли вперед с тем же жутким напором, без передышки и не давая врагу опомниться. "Свистунки" визгливо грохотали в их руках, будто захлебываясь от злобы и заливая огнем любые огневые позиции, не давая поднять головы. Вездесущие подростки обходили огневые позиции, проникали на чердаки двух-трехэтажных домов, перебегали по крышам, заходили в тыл. Бабы осторожно пробирались вдоль стен, сопровождая танки, разбитые, вопреки всем прежним правилам, по одному - по два, они сторожко вглядывались в окружающее, оберегая танки от гранатометчиков, а танки - расстреливали пулеметные гнезда, пробивали стены, лупили по окнам, из которых пробовали стрелять. Вид женщин, прошедших Марш, надо сказать, претерпел значительные изменения буквально за несколько дней.
  "Никогда не говори "никогда" - правило универсальное: точно так же, как завод вооружил людей, которых вовсе не предполагалось вооружать, под совершенно беспардонным давлением Карины Морозовой было сделано то, что по общему мнению считалось и невозможным и бессмысленным. "Маршевикам", с самого начала одетым кое-как, а потом еще пообтрепавшимся во время марша и на привалах у костров, все-таки подкинули одежку. Что-то среднее между свитером и лаптем, плохо гнущееся, но куда лучшее, чем ничего. Из чего, спросите? Правильно. Всего-то сто тонн. И плетение то самое, высокомодульное, как, к примеру, у обшивки "Т - 10", на тех же самых гениальных станках "ЖаккардК-3 - 2" конструкции Арцыбашева, сам Берович, помнится, был в полном восхищении. Он вообще был склонен восхищаться конструкторами.
  Правда, размеров было всего три, поэтому подростки предпочитали натягивать жесткую, почти как проволока, дерюгу поверх ватника. А женщины теперь больше всего напоминали этакую зимнюю копну, оставшуюся где-нибудь на отшибе, возле лесочка, серую и растрепанную лесными обитателями. Если к этому добавить каску поверх классически повязанного теплого платка, то зрелище и вовсе получалось исключительное. Иные из них к тому же несли до полутора тысяч патронов. Дарья Пыжова, родом из-под Барнаула, например, прославилась тем, что приспособила к сутулой спине что-то вроде "козы" и волокла целый ящик "дуль" зараз... В значительной мере именно благодаря их силе и нечеловеческой выносливости поддерживалась та самая убийственная плотность огня, которой славился Корпус, и которая делала такой трудной борьбу с его бесстрашной и беспощадной пехотой. Главное же, что на поверку женщины оказались ничуть не менее отважны, чем отчаянные по глупости, безбашенные пацаны. У многих уголовниц отчаянность присутствовала с самого начала. У других такое особого рода отсутствие страха за свою жизнь появилось после раскулачивания и ссылки, когда на их глазах умирали от голода дети. У некоторых - после ряда изнасилований по лагерям. Но были и такие, кто начинал считать себя "бесстыжими" и "пропащими", а от того - "отчаянными" вот только что, надев мужские портки. Вот где грех-то! Смертный.
  А "свитера" не брала пистолетная пуля. И редко какая из "шмайссера". Вышибало дух, ломало ребра и иные кости, но это, согласитесь, бо-ольшая разница по сравнению с проникающим ранением куда-нибудь в легкие или кишки. Иные осколки, прорезав-таки суровую тканину, уже не имели силы достать до живого тела. С этим в значительной мере оказалось связано то, что, потеряв убитыми в жесточайшем, продолжавшемся почти двое суток бою за Таганрог три тысячи человек без малого, будущий Корпус фактически не имел раненых. А отступать они не умели: это просто не приходило им в голову. Двадцать седьмого января 1942 года город был захвачен полностью, а последних немцев прижали к берегу и сбросили в залив танки Бурды. Положение заблокированных, скованных на Кавказе армий снова становилось отчаянным: и не в том дело, что Кубань, в соответствии с гениальным планом Фюрера не вместила бы двух армий вместо одной. Беда состояла в том, что 1-я танковая была очень, прямо-таки позарез нужна на западе, там, где щепилась, пятилась, но не поддавалась все-таки, не кололась до конца, не отдавала Смоленск группа армий "Центр". А еще больше, - несколько южнее, где фронт немецких армий напоминал драную дерюгу, в бреши которой советские части зачастую проникали беспрепятственно. И никак не удавалось сымпровизировать группировку, пригодную для контрудара. Не из чего.
  
  Товарищ Жуков вошел во вкус того, что раньше считал большой бедой и неизбежным злом: постепенного ввода в дело постепенно подходящих резервов. Теперь он научился воевать еще и таким способом, который, при некотором навыке, оказался вполне подходящим именно для заснеженных лесов и подмерзших хлябей на центральном участке фронта. Навык - появился, а немцам, в конце концов, теперь тоже неизбежно приходилось делать что-то подобное, но только у него получалось лучше. За счет большей автономности частей, за счет лучшей информации, - и, как он надеялся, за счет того, что он все-таки действительно Ферзь и быстрее немцев приобрел необходимые навыки. Кроме того, пополнения стали давать несколько щедрее, а немцам ни разу не удалось преподнести ему по-настоящему масштабный сюрприз. Потери при данном стиле ведения боевых действий были очень высокими, но на этот раз, не в пример всем прошлым, оказались вполне сопоставимыми. Попавшая под пулеметы, на минные поля, на колючую проволоку, заранее пристрелянную артиллерией, советская пехота, в общем, компенсировалась. Частями, накрытыми "бураном" на позициях, замерзшими и угодившими в плен из мелких, безнадежных "котлов", что получались после локальных прорывов. Пойманными на марше конно-механизированными группами. В конце концов, - убитыми при попытках контратак, успешных и безуспешных, но совершенно неизбежных при таком стиле боевых действий, потому что здесь контратаковать нужно было немедленно, всеми и любыми силами, оказавшимися под рукой. Как оказалось, Красная Армия значительно лучше переносит равные потери. Фронт немцев медленно, но пятился на юг и на запад. В дикой круговерти атак и контратак как-то незамеченным осталось освобождение Ельни, - одно событие из многих, бывает, дело, как говорится, житейское, - но вот рефлекторная, предпринятая почти автоматически попытка отбить ее провалилась, и это уже было серьезно. Двадцать восьмого декабря войска Калининского фронта прочно оседлали железную дорогу Смоленск - Рославль. Тридцатого внезапной атакой было освобождено Ярцево, а занявшим станцию частям опять-таки удалось отбить поспешно организованную контратаку. Немцам пришлось сделать оперативную паузу для переброски серьезных резервов, но в это время к станции успели подойти части главных сил. Пять ополовиненных, смертельно усталых стрелковых дивизий сумели вцепиться в Ярцево намертво, три оставшихся "бурана" нанесли еще один успешный ночной удар по дивизионной колонне 9-й армии немцев, и попытка выбить русских из города провалилась. Захват Смоленска и выход на Днепр зимой, в январе месяце, когда его можно спокойно перейти по льду, а еще - в междуречье Днепра и Двины, грозил колоссальной военной катастрофой, далеко превосходящей масштабами Сталинград.
  За неделю до этого, убедившись в том, что попыток деблокады не будет, Паулюс бросил 6-ю армию в отчаянную, безнадежную попытку прорыва, но ничего хорошего из этого не вышло. Последние капли горючего были залиты в баки передовых танковых частей, и они внезапным натиском смяли заслоны, прорвались в степь, но та же мера привела к тому, что армия растянулась в бесконечную вереницу падающих от голода и усталости людей. Быстро опомнившись от неожиданности, советское командование оперативно решило воспользоваться случаем и бросило во фланг прорывающимся танковые бригады, устроившие в степи форменное побоище. Нет - десятки побоищ на протяжении одних суток. Подвижные группы белых танков в сопровождении конников, как в саваны, закутанных в белые халаты, внезапно возникали из снежной круговерти и превращали тех, кто не сдался, в кровавую щебенку, но многие все-таки сдавались, и чем дальше, тем больше. Передовые части немцев тоже не прошли и полных сорока километров, когда частью - были остановлены, частью - остановились сами из-за отсутствия горючего. Начавшаяся через три часа после начала прорыва метель спасала от танков, но убивала голодных людей не менее надежно, чем танки. Через трое суток сдались последние из тех, кто остался в живых. Где-то там, в степи затерялся без следа сам Паулюс. До ушедшей далеко на запад и юг линии фронта добрались буквально единицы, так бывает всегда, даже при самых страшных разгромах вроде Канн, Аустерлица или Киева образца 1941-го, в самых жутких условиях кто-нибудь все-таки непременно доходит до своих. Разгром Сталинградской группировки позволил сразу же усилить Южный фронт, поначалу, в основном, косвенно, за счет угрозы тылам противника, но и это было очень существенно. 1-я танковая армия немцев начала движение общим направлением на Ставрополь, но захват Батайска, Ростова-на-Дону, Таганрога в значительной мере сделали это движение бессмысленным. А потом Родион Малиновский прорвался на соединение с частями Закавказского фронта. Практически вся группа армий "А" оказалась прижата к Большому Кавказскому хребту, окружена между Кубанью и Манычем. Только малая часть сумела отойти на позиции Таманского полуострова планомерно, остальным пришлось к морю пробиваться. Беда была в том, что и отхваченный советскими армиями "кусок" был такого размера, что разговоры об окружении почти теряли смысл. Немцы нанесли стремительный удар на северо-запад, на Ростов, но после неслыханного по ожесточенности сражения, длившегося пять суток, были отброшены и стали в оборону. "Неслыханного", в данном случае, не фигура речи: ветераны, дравшиеся в сентябре сорок второго к северу от Сталинграда, утверждали, что и тогда не было ничего подобного, но только теперь у войск был вовсе иной настрой, и порыв немцев разбились об их стойкость. Впрочем, разгромить группу армий "А" сходу тоже оказалось совершенно невозможным. Разметав кольцо окружения, группировка вышла к морю и предгорьям, образовав оборону с неслыханной плотностью войск.*
  
  *В текущей реальности (ТР) на Кавказе оказалась поймана только 17-я армия вермахта. 1-ю танковую армию Манштейн успел выдернуть буквально из-под носа нашего командования. Именно на ее основе он и сымпровизировал группировку, которая в очередной раз выбила Красную Армию из захваченного было Харькова в феврале-марте 43-го. Именно это, и ничто иное, в свою очередь, сделало главной "темой" летней компании 43-го года пресловутую Курскую Дугу. Без 1-й Танковой ничего этого просто не было бы.
  
  Люди умные, творческие, и, главное, преданные своему делу, получают иногда совершенно особую награду. Совершенно нематериальную, но те, кто в курсе, не променяют ее ни на что другое. Это редкие моменты озарения, когда нечто важное вдруг становится до доннышка ясным, и приоткрывается завеса будущего. По пути на ближайший полевой аэродром, бывший, на самом деле, не так уж близко, Бурда никак не мог миновать город Воронеж. Он миновал превращенный в хлам Левый Берег. Натужно взревывая, "виллис" прыгал по по обледенелым буеракам мимо нацело сметенного завода "СК - 2". Город был мертв, и, если бы не солнышко, которое начало припекать по-весеннему, картина была такая, что впору было повеситься. Тут нечего было восстанавливать. Город нужно было строить на новом месте. Вот только было некому. Стылые серые развалины, - и ничего живого окрест. Ни то что ни единой живой души, - ни едного воробья. Ни одной паршивой, драной вороны. Не одними только глазами, всем своим существом ощутил генерал безнадежное безлюдье великой пустоши, мертвой страны вокруг мертвого города. Лед на реке почернел, но, по виду, стоял еще крепко. Из него торчали конструкции непонятно - как уцелевшей средней части капитального моста. Обломки "концов" только кое-где виднелись над поверхностью льда. Тут еще работала "низкая" зимняя преправа, а немногочисленные саперы, - хоть какие-то живые души, - неторопливо мастерили "высокую", рассчитанную на полую воду. Сейчас переправа выглядела "остывшей", охранявшейся больше по инерции. Высокий правый берег нависал над поймой, как крепостная стена, и Александр Федорович не сразу понял, что вывело широченную черную кайму на осыпи под обрывом.
  Очевидно, совсем еще недавно их скрывал обильный во вторую военную зиму снег, а теперь, хоть и стояли еще морозы, но солнышко все-таки вытопило зимнюю падаль, сделав ее доступной глазу. Сказать, что эсэсманы лежали тут, под крутым берегом, густо, значило ничего не сказать. Они лежали сплошь, один на одном, по крайней мере, - до следующего отрога обледенелой глинистой осыпи. Немудреная с виду, очень подходящая к чудовищному пейзажу вокруг, на взгляд профессионала картина выглядела довольно-таки загадочно. Настолько, что Бурда не поленился, вышел из машины и подошел к саперам. Все оказалось, в общем, достаточно банально. Здоровенная толпа эсэсовцев, собравшаяся вокруг толкового фюрера, прячась от советских войск, выходила к переправе, спустилась под обрыв, и была поголовно выкошена кинжальным огнем двух счетверенных установок.
  Проще пареной репы. Только наблюдатели находились там, где положено, и были начеку. Не прошляпили и не дали себя обнаружить. Сумели сообщить девчатам-зенитчицам примерную численность и характеристику гостей, а также, когда их, примерно, ждать. А советские девушки-комсомолки за оставшееся у них, очень небольшое время замаскировали свое оружие так, что его невозможно было разглядеть со ста метров. А потом дождались, когда немцы, после не слишком тщательной разведки, все, до единого, окажутся под обрывом, на плоской, как ладонь, пойме. Восемь "максимов", таких, с виду, архаичных, подтвердили свою репутацию очень, очень надежного оружия. Черный вал атакующих, - а что им еще оставалось делать? - ни в одном месте не приблизился к позициям ближе, чем на 90 - 100 метров. Густо насыщенные трассерами струи свинца стригли густо, не оставляя огрехов. И на то, чтобы убить почти три тысячи немцев, потребовалось на самом деле не так уж много времени. Из комсомолок ни одна не была даже ранена. Вот только у Тани Рапши, до войны работавшей на обувной фабрике в Кимрах, волосы в неполные двадцать один год словно подернулись инеем. Не от переживаний по поводу массового душегубства, нет. Просто прошло слишком много времени. Минуты две, пока два черных гренадера проходили мимо, настороженно оглядываясь. На таком расстоянии, что она успела разглядеть подробности: два здоровенных, тощих, как скелеты, чучела, одетых в немыслимые отрепья, но с автоматами. С провалившимися, черными щеками, а у одного еще и черная язва на конце горбатого носа.
  А потом еще намного больше, пока медлительный, вязкий, как черный гной из прорвавшегося чумного бубона, поток самой страшной на свете смерти стекал с обрыва, накапливаясь внизу. То, что стадо это, - вынужденное драпать на восток! - было очевидно обречено, не делало его менее опасным. Ужас ожидания оказался почти нестерпимым, девчонки были на грани срыва, но их храбрый командир, старший сержант Патимат Магомедова, судя по всему, не испытывала ничего, кроме злого азарта. Даже в лице не переменилась. Только жесткие черные глаза чуть сузились, пристально глядя на толпы врагов. Она была наследницей четырнадцати поколений воинов, и не упустила нужного момента. Не поспешила и не промедлила.
  Оказывается, можно медитировать, и глядя на две тысячи восемьсот пятьдесят три подоттаявших трупа: на какой-то там минуте безмолвного созерцания Бурда вдруг уверился, что война будет выиграна. С этого мгновения он больше не испытывал в этом ни малейших сомнений.
  
  
  К марту месяцу, окружив и уничтожив "группу Холидт" и Касторненскую группировку*, Красная Армия полностью очистила от врага Воронеж и освободила Харьков. Командование группы армий "Центр" под угрозой неминуемого окружения эвакуировало войска из Смоленска, войска Западного фронта создали плацдарм на правом берегу Днепра, в большой излучине, таким образом надежно прикрывшись от контрудара. Сделать большее было поистине выше человеческих сил. Германское командование проявляло чудеса распорядительности, затыкая бреши и пытаясь консолидировать совершенно недостаточные резервы во что-то боеспособное, практически без боя сняло блокаду Ленинграда, рокировав большую часть сил группы армий "Север" на центральный участок фронта и дальше на юг. Это радикально ухудшило положение финских войск и, тем самым, настолько изменило весь сложный и тонкий баланс сил на северном фланге бесконечного фронта, что у командования самых северных фронтов, состоявшего из весьма ответственных высших офицеров, возникли, просто не могли не возникнуть некоторые естественные вопросы.
  
   *Всего-навсего 130 тысяч человек. Около ста тысяч пленных. Одна из незаслуженно забытых страниц истории. Если бы ни Сталинград до и Харьков после, - считалось бы одним из крупнейших поражений немцев во 2-й Мировой. Поэтому, при всем моем глубочайшем уважении к Катукову, на первое место среди танковых командиров КА я все-таки ставлю Рыбалко.
  
  - Нэ тарапитесь, товарищ Говоров. Вивод из вайны Финляндии есть вопрос нэ только военный, но и палитический. Если дэло дайдет до войсковой операции против финнов, нас может устроить далеко нэ всякая победа. Нужен разгром. Нужна явная бэспомощность любых попыток вааруженного сапративления. Нужны в панике бегущие и сдающиеся войска. Нужно как можно больше пленных. Можите ли ви всо это гарантировать? Нэ спешите, падумайте, посоветуйтесь с товарищами, с Генштабом. Если это возможьно, - начинайте падгатовку, если нэт, если нэт хотя бы уверенности, - лучше аставить это дэло до завершения войны с Германией...
  - Разрешите спросить? - И, на молчаливый кивок Верховного, продолжил. - А тогда - как? И какая разница? Мне это нужно для того, чтобы лучше уяснить стоящую перед нами задачу, товарищ Сталин.
  - Хараше. Ми предъявим ультиматум, и если его отвергнут, будем дэйствовать па-плахому. Ми сосредоточим, при нэобходымости, до трех тысяч самолетов. Уничтожим Хельсинки, другие мало-мальски заметные города, мосты, порты, электростанции. По городу в дэнь, пока они нэ войдут в ум. Если нэ поумнеют, ми уничтожим всо. Павтаряю: это - запасной вариант, крайний вариант, толко если ви нэ найдете хорошего военного решения, а они - заупрямятся и не паймут прэдупреждения. Но, если нэ будэт другого вихода, ми пойдем и на нэго. На чьто ми нэ пойдем ни в коем случае, - так это на операцию в стиле Зимней Войны. На упорные баи, даже если в них будэт дастигнут успех. На мэдленное прадвижение вглубь финской территории. На значительные патэри в живой силе, даже если оны будут сапаставимы с финскими. У них нэ должно даже мисли остаться о том, что они могут ставить какие-то там условия. Нужьно, чтоб они нэ только капитулировали, но и сламались. Сдаться навсегда. Или сгинуть. Ви всо поняли?
  Акцент в его речи был заметен больше, чем обычно. Как правило, это обозначало, что тема небезразлична Вождю, как-то задевает его. Похоже у него, помимо всего прочего, еще и личный счет к финнам. Такое с ним бывало, хоть и нечасто. Впрочем, в данном случае требования его носят очень справедливый характер и вполне рациональны: все-таки это не немцы где-нибудь под Вязьмой. Не к ночи будь помянута.
  - Так точно, товарищ Верховный Главнокомандующий. Уже сейчас можно наметить ряд мер подготовительного характера, равно необходимых при обоих вариантах. Разрешите приступить?
  - Какого рода мер?
  - Прежде всего - всестороннюю разведку, товарищ Сталин. С учетом полученных сейчас указаний, она будет несколько расширена.
  - Чьто ви имеете ввиду?
  - Ко всему прочему, обратим внимание на выявление самых крупных бомбоубежищ. С зимы авиаторы добились... заметных успехов в применении управляемых бомб...
  - Хараше. - Задумчиво повторил Вождь. - И дополните вашу подготовку... ударами с воздуха, имеющими в большей степени... паказательный характер.
  
  Казалось, - а такая иллюзия неизбежно возникает в ходе успешного наступления, - что еще один нажим, и будет освобождена Украина с Белоруссией, и оккупанты покатятся дальше и дальше, в Польшу, в Германию, - до самого Берлина. Вот только сил на это не было. От полнокровных в начале ноября дивизий Красной Армии за три месяца остались тени, по пятьдесят, сорок, и даже тридцать процентов штатного состава, но и находившиеся в строю бойцы от нечеловеческой усталости тоже напоминали тени. Глядя на худых, оборванных, словно спящих на ходу людей, командиры из числа понимающих тихо паниковали. Им казалось, что, найди немцы какие-никакие силы, толкни покрепче, - и не выдержим. Но контрудара не было. Во-первых - нечем наносить. Если советские дивизии истаяли, то многие, многие германские, румынские, итальянские попросту исчезли. Тем же, что уцелели, тоже досталось по полной программе.
  Ну, а во-вторых - перестало получаться. Каждый раз импровизированный бронированный клин как будто ждали: он непременно натыкался на какую-никакую противотанковую оборону. Немногочисленные вроде бы артиллеристы при толково размещенных орудиях. Там, где еще полгода тому назад вермахт снес бы жалкий заслон, не заметив, теперь полумертвые от усталости защитники, казалось, от той же усталости забыли о самой возможности бегства и действовали, как автоматы. Без страха и пощады. Танки расстреливались с самоубийственных дистанций, попадали в танковые засады, контрудар замедлялся, увязал, его бронированное острие крошилось, а потом к русским поспевал какой-нибудь тактический резерв, подтягивалась артиллерия. Ударные части истощались в бесплодных атаках, продвигаясь на какие-нибудь сотни метров, местность не позволяла сделать глубокий обход, а потом застрявшие в заснеженных лесах войска подвергались разгрому ударами с воздуха и подошедшими резервами. Атаковать оказывалось себе дороже. Как и вся эта война.
  
  - Этот образец техники был захвачен нашими войсками в боях под Духовищами, в значительной мере случайно. Если кого-то интересуют подробности, то на нем приехали, прорвавшись из окружения в распоряжение германских войск, фельдфебель Густав Виланд и рядовой Курт Бауэр. Утверждают, что живая сила противника была полностью истреблена в ходе короткого боя и в плен никого захватить не удалось. Еще большей случайностью следует считать, что на данное устройство вообще обратили внимание. К счастью, один из офицеров ремонтной базы оказался специалистом в области химического машиностроения... Что вы говорите? Почему на фронте? Да, действительно доброволец, воюет в "Великой Германии" с самого начала. Так вот, его квалификации хватило только на то, чтобы обратить на машину самое пристальное внимание, но отнюдь не на то, чтобы детально разобраться в устройстве и предназначении. Однако он предположил, что это - устройство для производства жидкого топлива из древесины в полевых условиях. Этого оказалось достаточно, чтобы мы привлекли к исследованиям крупнейшего специалиста в производстве синтетического горючего, профессора Гюнтера Чельвецки. Прошу, профессор...
  - Господа! Прежде, чем приступить к изложению технических подробностей, обнаруженных в ходе исследования нашей группой, мне хотелось бы привести вам два вывода, носящих общий характер. Это против моих принципов, но, в данном случае, представляется целесообразным.
  Во-первых, наши исследования и наши технологии в области каталитической химии органических соединений отстали от передовых англо-американских лабораторий на целую техническую эпоху.
  Во-вторых, судя по всему, сотрудничество англо-саксов с русскими на самом деле носит значительно более тесный характер, чем мы предполагали. Вероятно, британцы напуганы успехами германского оружия куда сильнее, чем показывали. Ничем другим поставку оборудования такого класса в другую страну объяснить нельзя.
  Чей-то дьявольский ум безошибочно определил, какая техника будет иметь ключевое значение именно в условиях Восточного фронта, с его бесконечными расстояниями, безмерными пространствами, дурными дорогами и дикими дебрями. Я утверждаю, что, имея что-то подобное к началу Восточной компании, мы достигли бы в прошлом году решающих успехов до наступления зимы. Увы! Ничего подобного у нас нет, и я не вижу реальных способов хотя бы скопировать данный образец или даже отдельные его технические решения. Больше того: я неожиданно убедился, что не в состоянии даже поставить правильных вопросов или внятно сформулировать суть стоящих перед нами затруднений. Зачастую нам совершенно ясен химический состав того или иного соединения, но структура, им образованная, остается полной загадкой. Тем более непостижимо, каким именно способом эти структуры созданы. Тут имеют место фильтры, способные отделить спирт от воды. Даже такие, которые способны разделить воздух на азот и кислород. Я не говорю уже о катализаторах: по сути, речь идет о системах, расположенных в определенном порядке одна за другой, так, что на них осуществляются последовательные превращения. В результате из чего-то, что выглядит как простая труба, выходит готовый продукт. При этом на исследование одного изделия такого рода нам могут потребоваться годы. Мне нечем порадовать вас, господа. Поэтому еще раз увы!
  - Герр профессор, откуда у вас такая уверенность, что данный реактор поставлен русским союзниками? Там есть торговые знаки американских фирм?
  - Ничего подобного там, разумеется, нет. Кроме того, это, без сомнения, британские изделия, а вовсе не американские. Достаточно посмотреть двигатель машины, господа. Он собран рабочими, которые оттачивали свое мастерство десятилетиями, из деталей, изготовленных с исключительным совершенством. Русские работают по-другому: у них есть удачные образцы техники, это надо признать, но сильные стороны лучших их машин - это, скорее, остроумная конструкция, технологичность, простота, прочность, ремонтопригодность, но они никогда не будут отделывать то, что можно не отделывать. У них нет на это ни времени, ни возможности. Это англичане, господа. Без сомнения. И столь тесный союз грозит нам большой бедой. Теперь русские смогут поддерживать высокий темп наступления куда дольше, чем когда-либо прежде. Чем какая-либо механизированная армия вообще вплоть до настоящего момента.
  - Ваша логика безукоризненна, профессор. Только вы, скорее всего, ошибаетесь.
  - Вы можете как-то обосновать свои утверждения?
  - К сожалению, довольно основательно. Самолеты.
  - Боюсь, не совсем вас понял, бригадефюрер.
  - Мы имели возможность ознакомиться с новыми истребителями русских. Точнее, с тем, что от них осталось после падения с высоты нескольких километров. Выводы, в общем, сходные с вашими, и реакция экспертов почти такая же эмоциональная. Вот только у них, в отличие от вас, не было возможности приписать машины бриттам или янки.
  - Почему?
  - Потому что это хорошо известные нам модели русских самолетов. Только сделаны они немного по-другому. Союзники поставляют Советам истребители, но это совсем, совсем другие машины. Откровенно говоря - значительно уступающие новым русским машинам по всем статьям. Я никогда не видел господ конструкторов в такой смятении. Да каком там смятении. В самой позорной панике.
  
  То, что здесь уделено так много внимания всему, связанному с драматической историей Южного Марша не должно маскировать главного: того простого факта, что ресурсы, затраченные на его обеспечение 63-м заводом, составляли не более двух процентов годового объема его продукции. Не говоря уж о том, что все это никак нельзя было отнести к продукции основной. Потому что основной продукцией пока еще оставались все новые и новые модели авиадвигателей, а еще - истребителей семейства "Як", которые, к тому же, постоянно, от серии к серии, совершенствовались. Это оказывало на ход боевых действий, в общем, куда более основательное влияние, чем блестящие, но случайные акции вроде Южного Марша или прорыва под Ржевом и Великими Луками.
  "Косички" разных моделей, поколений и времени выпуска постепенно начинали преобладать во фронтовых частях. По той простой причине, что их оказалось куда труднее сбивать, изнашивались они - медленно, а случаи поломки вообще были единичными. Получался замкнутый круг: сначала "косичка" берегла пилота, позволяя ему пережить первые, самые смертоносные бои и недели, а потом уже набравшийся опыта пилот куда успешнее сберегал своего скакуна. Доходило до того, что перешедший в разряд "стариков" летун получал новую модель, а прежняя его машина во вполне приличном еще состоянии переходила к молодой смене. Пилоты становились испытанными бойцами быстрее, чем немцы успевали сбить их. Теперь было, кому сберечь, и кому научить пополнение.
  К тому моменту, когда казавшееся неудержимым общее зимнее наступление все-таки остановилось, потеряв накат, летчики как-то вдруг осознали свою силу. Поняли, что их попросту намного больше, а класс немецких асов теперь уже не должен компенсировать численного перевеса. То, что их до сих пор били, играя, как минимум, на равных, было и неправильно, и непонятно. Непонятно, как это получалось, если, по идее, этого быть не должно. Следовало хотя бы попытаться перехватить инициативу. И если в воздухе это не получалось само собой, то в "сознательном" режиме должно было получиться куда успешней. У товарищей Савицкого и Покрышкина, отлично поладивших между собой, как раз появились кое-какие соображения на этот счет. Инициатива в воздухе - это очень, очень трудно, но, парадоксальным образом, на самом деле не так уж сложно, если у тебя в достатке и техника, и имеющие кое-какой опыт пилоты.
  
  
  
  Часть вторая. Весна-лето: модели сезона 43 года.
  
  - Разумеется, это не будет отражено в рапорте. На этот раз. Но вы должны знать, герр генерал, что я крайне разочарован. Если вы это забыли, то позвольте напомнить вам, что главная ваша задача - воздействие на войска противника во-первых и противодействие его бомбардировщикам во-вторых. И, если этого не сделано, мне, по большому счету, плевать сколько побед у того или иного аса! Мои позиции не должны бомбить! Мои войска не должны штурмовать! И если вы не можете добиться этого прежними методами, которые вы так энергично отстаиваете, перейдите к другим! Какая может быть свободная охота, когда на головы войск падают бомбы? Это равносильно тому, что я, вместо того, чтобы руководить сражением, взял бы снайперскую винтовку и отправился стрелять "иванов" для развлечения!
  - Господин генерал-полковник! Сбитый за линией фронта русский уже никого не разбомбит! Это же очевидно! Для того, чтобы защитить свои войска от авиации противника, нужно просто как можно больше сбивать его самолетов. Неважно - где, неважно - в каких условиях, лишь бы как можно больше. Это же элементарно!
  - Боюсь, что только для специалистов. Солдаты на позициях вчера думали по-другому. Все, как один утверждают, что русские клали бомбы на выбор, без помех. И что ваших экспертов как-то не было видно. Очевидно, - прямой бой для них слишком груб и примитивен. Хотите проще? Извольте. По-моему они попросту боятся атаковать, если не удается сделать этого исподтишка, без всякого риска для себя. И предпочитают в таких случаях ничего не делать даже тогда, когда их вмешательство необходимо. Чтоб сохранить свои драгоценные жизни специалистов. А поэтому вшивые русские недоучки, которых они так презирают, делают, что хотят.
  Разумеется, это было не так, и это было несправедливо, но, по правде говоря, Эвалд фон Клейст имел достаточные основания для того, чтобы сделать ему столь суровый выговор. На самом деле имела место элементарная недооценка вчерашнего русского удара. Никто не ожидал увидеть в небе несколько сотен русских бомбардировщиков. Картина была такая, что захватывало дух. Здесь, на Восточном фронте, никто никогда не видел ничего подобного. Тут не было буквально ничего от пресловутого "внезапного удара": классическое, по всем правилам проведенное воздушное наступление. Незаметно, крадучись над самой землей, попытались прошмыгнуть только штурмовики, задачей которых являлась борьба с зенитками, и сопровождающие их немногочисленные истребители.
  Зато бомбардировщики с плотным истребительным прикрытием даже и не пробовали скрываться. Шли в четком строю, на хорошей высоте и в количестве, достаточном для того, чтобы их крылья застлали небо. Как и обычно, зенитная артиллерия пострадала от штурмовиков умеренно, но вот для борьбы с таким количеством "петляковых" ее оказалось явно недостаточно. Просто-напросто мало. Они поочередно, не проявляя особого умения, пикировали на батареи. По большей части пикирование проводилось достаточно неуклюже, хромала координация в заходах, отмечалось несколько столкновений пикировщиков между собой на протяжении одного дня. Но кое-кто все-таки попадал, а два раза самолеты врезались в батареи, не то - сбитые, не то - попросту не сумев выйти из пике. В общем же потери зенитчиков оказались неожиданно тяжелыми и трудно поправимыми.
  Примерно то же самое можно сказать и об истребителях люфтваффе. В этот день их оказалось достаточно, чтобы остановить обычные три-четыре "девятки" с сопровождением, но ничтожно мало для борьбы с таким. Это уместнее всего сравнить с пограничниками, которые в один прекрасный день столкнулись с полномасштабным вторжением: можно только погибнуть, нанеся противнику урон, - вроде бы даже и значительный, - но который, тем не менее, будет практически неощутим и незаметен для прущих в атаку милионных полчищ. Добычи оказалось слишком много. Слишком большой риск сгинуть, не добившись буквально ничего. Мало этого: как выяснилось потом, истребители русских эшелонировались по высоте, а позади и выше основного строя двигались как бы ни лучшие пилоты русских для того, чтобы ударить в спину немецким пилотам, когда те ввяжутся в свалку. С точки зрения здравого смысла решение, - сбить, кого получится, не ввязываясь в маневренный бой при соотношении восемь к одному, следовало признать совершенно правильным, но для солдат, на которых пикировала визжащая смерть и сыпались бомбы, такого рода осторожность люфтваффе выглядела обыкновеннейшей трусостью. И по результатам своим была ничем не лучше. Генерал-лейтенант Кортен аж зажмурился от нестерпимого позора этой мысли. С точки зрения тех, на кого падают бомбы, сбережение сил люфтваффе такой ценой обозначает, что силы эти беречь и незачем ввиду их полной бесполезности.
  Разумеется, повторение вчерашнего было совершенно невозможным, неприемлемым. Но, тем не менее, фон Клейст, сам того не подозревая, только что фактически обрек 1-й авиакорпус на уничтожение. Неуклонно выполнять свой долг в таких условиях обозначало принимать бой там и тогда, где и когда этого хотят русские. Больше не получится брать жизни врага даром, воровать победу. Теперь за нее придется платить ту или иную цену. При том численном превосходстве, которое имел враг, задача решения не имела. Действуя большими массами, русские рано или поздно выиграют сражение.
  
  Как это бывало и прежде, продержавшись некоторое время на одном уровне производства, 63-й, как бы перевалив через очередной барьер, рывком перешел на следующий уровень. Молодая поросль делала в основном комплекты и отдельные нормали для иных авиационных производств. Поэтому с конца февраля на фронт потоком пошли уже штурмовики и бомбардировщики новых серий. Без единой деревянной детали. С планером, ставшим на треть легче при ку-уда большей прочности. С бензобаками, снабженными комплексной системой защиты, что предусматривала особую прочность стенки, "шариковую" герметизацию пробоин и самозаклеивание клеевой "пробкой". С узлами, построенными по принципу "пассивной смазки": такой двигатель даже с полностью вытекшим маслом заклинивало в среднем аж на пять минут позже. С рацией, которая практически никогда не барахлила, "доставала" на вдвое большее расстояние и очень удобно управлялась прямо с ручки управления или штурвала. Еще значительно улучшилась защита экипажа. Что же касается "Ил - 2", то штурмовик, машина и без того надежная и прочная, начиная с этого времени обрел прямо-таки устрашающую живучесть, выдерживая полудюймовые пули и даже двухсантиметровые снаряды с двухсот метров. Легкость, "вылизанная" обшивка и качественный двигатель как-то сами собой дали по пятьдесят - шестьдесят километров в час дополнительно и совсем, совсем другую дальность. Все это потоком пошло преимущественно на Южный фронт, и училища не поспевали готовить новых пилотов, штурманов, стрелков-радистов. Тем не менее "скороспелых" недоучек теперь находилось, кому "обкатать" и исподволь приучить к реальной боевой работе.
  К концу января в составе двух воздушных армий Северо-Кавказского фронта сосредоточились такие силы штурмовой и бомбардировочной авиации, что действовать по-прежнему стало неприлично, да и попросту невозможно. Теперь каждый раз, когда только позволяла погода, русские неукоснительно посылали в бой армаду бомбардировщиков с истребительным прикрытием, построенным в несколько эшелонов. Пытаясь отбить воздушный налет, немецкие истребители поначалу теряли не так уж много самолетов и летчиков, зато довольно много машин возвращались из этих тяжелейших, изматывающих боев с повреждениями. Русские не блистали особым мастерством пилотажа, оказывались склонны к стереотипным действиям, довольно легко попадались на изощренные уловки асов из эскадрильи "Удет", но отличались дисциплиной, дрались упорно, друг друга выручали до последнего и атаковали дружно, наваливаясь на одного врага втроем-вчетвером. В стиле основной массы пилотов отчетливо просматривалась этакая старательность, характерная для прилично выдрессированных новичков, но, в общем, дать себе трепку они не позволяли. Вообще сбивать этих русских оказалось неожиданно трудно. И бомбардировщики они, в общем, ухитрялись защитить. У них это называлось "выполнить боевую задачу". Они и выполняли. Поэтому бомбовый груз почти в полном объеме валился на голову стиснутых в предгорьях немецких войск, а выкрашенные в черный цвет штурмовики буквально "ходили по головам", выметая из траншей все живое, выбивали артиллерию, жгли грузовики и танки. Чтобы остановить их, приходилось рисковать, кружиться на виражах и карабкаться на крутые вертикали наперегонки с легкими, как кленовые летучки, зыбкими истребителями русских. Атаковать идущие в плотном строю бомбардировщики, подставляясь под огонь бортстрелков и привозя на аэродром дыры. Но это полбеды. Старательные, но лишенные фантазии подмастерья, трудно сбиваемые, но, при этом, почти не сбивающие, оказались только одним номером программы. Вторым явились сравнительно немногочисленные бойцы несколько другого сорта. Те, что ждали, когда немцы окажутся втянуты в бой, - и непременно дожидались, потому что для того, чтобы заставить армаду бомбардировщиков повернуть, надо было стараться изо всех сил, буквально выкладываясь и забывая об осторожности, - а потом стремительно пикировали на них с высоты. Промахнувшись - не настаивали, легко выходя из боя. Потом пробовали снова. Так погибло несколько очень хороших пилотов, но все-таки не из числа "экспертов": те, парадоксальным образом, редко оказывались сбиты русскими асами, но погибали достаточно нелепо и случайно. Так, в одном из самых первых боев от огня с "Пе-2" погиб сам Хельмут Кюле. Это было большой бедой, хотя, конечно, - смотря на чей взгляд. Вообще же "пешки" последних серий оказались неожиданно грозным соперником для истребителя не только в строю, но и в одиночку.
  Отыскав свою методу, позволившую, наконец, использовать численное превосходство, русские гнули эту линию с кабаньим упорством, не позволяя себе всерьез отвлечься на что-то другое. Допустимы были варианты. На новые методы противодействия в области тактики нужно искать надлежащий ответ, и его находили. Главное оставалось неизменным. На Востоке это называют "до" или "дао". Обычный перевод этого слова, - "путь", - передает смысл понятия только приблизительно. Им надо проникнуться. Считается, что тот, кто обрел свой Путь, приобретает тем самым необычайные, немыслимые для самого себя прежнего силу и неуязвимость. Это, надо сказать, довольно близко к истине, хотя тоже должно восприниматься несколько по-особому, на восточный манер.
  Поэтому потери люфтваффе росли. Среди менее опытных летчиков убыль начала становиться критической. Когда же погибала одна из ключевых фигур, боеспособность истребительных групп падала как бы скачком. А еще - появились пугающие признаки растущего утомления лучших пилотов-истребителей. Опытнейший Иоханн Гляйснер, имевший на счету тридцать семь побед, разбился при посадке в исключительно странной "манере": создавалось впечатление, что в этот момент он как бы спал с открытыми глазами, не воспринимая окружающего. Силы русских же, казалось, только возрастали. В круговерти боев их становилось все больше, а драка с теми, кто еще месяц тому назад был разве что старательным "кнехтом", превращалась в дело небезопасное и таящее сюрпризы. И буквально во всем, в любых действиях нынешних командиров русских чувствовалась холодная решимость - сломать. Во что бы то ни стало и любой ценой.
  Жутким сюрпризом оказались нечастые, но исключительно эффективные ночные бомбежки аэродромов. На аэродроме в Анапе, попавшем под такой удар, уничтоженными и выведенными из строя оказались более семидесяти процентов истребителей. Больше всего пугало то, что вовсе непонятным осталось: а кто бомбил-то? Ни радары, ни акустические пункты не обнаружили в окрестностях летного поля ничего подозрительного, - до той самой минуты, когда на аэродром обрушился жестокий и точно нацеленный бомбовый удар.
  Больше всего это напоминало боксерский поединок, с противником, может быть, менее умелым, но обладающим чудовищной силой и железной выносливостью. После того, как он почуял едва еще заметную, но явную слабину противника. Он непременно постарается еще больше взвинтить и без того убийственный темп, его корявые удары все чаще будут достигать цели, пока один из них не вышибет из противника дух.
  В данном случае, если от возвышенных метафор перейти к грубой прозе, это вполне могло случится не далее, как через три-четыре месяца. Во время предстоящей летней компании.
  
  
  - Скажите... Аверрел, может быть, хотя бы вы объясните мне, что творится в России? Только, если можно, подоходчивее, потому что я окончательно перестал что-нибудь понимать. Я бы сказал, что кто-то постановил считать всю прежнюю войну не имевшей места и начал партию заново, если б не был совершенно уверен, что так не бывает. Это очень плохо, господин государственный секретарь. Если чего-то не понимает президент США, это не просто его личная глупость. Это угроза национальной безопасности. Поэтому я жду от вас не доклада. Я жду одной фразы, если хотите, - афоризма, в котором, тем не менее, отражалась бы суть происходящего.
  Гарриман ответствовал с лицом настолько серьезным, что на секунду могло показаться, что и правда:
  - Русские, обдумав сложившуюся ситуацию на трезвую голову, постановили для самих себя впредь нацистов считать не охотниками, а только и исключительно только добычей. Пусть очень опасной, но и не более того. Таким же образом поступают пигмеи перед охотой на слонов. Очевидцы утверждают, что в таких случаях у слона просто нет шансов.
  - Правда? - Президент улыбнулся весело и необыкновенно симпатично. - Это не анекдот, нет? Не знал. Признаюсь, это я виноват и вы буквально выполнили мою просьбу. Как всегда блестяще. Вы убедили меня, что небольшое количество подробностей все-таки желательно. Главное, чтобы их было не так много, чтобы в них утонуть.
  - Да, господин президент. Я сегодня же свяжусь с Гопкинсом. Приложу все усилия, чтобы он в точности понял, что именно от него требуется.
  - Сделайте это. Я не сомневаюсь, что Гарри сделает именно то, что нужно... А до этого - ничего? Никаких существенных фактов?
  - Практически ничего. Лемей утверждает, что видел в России совершенно новый стратегический бомбардировщик.
  - Вот как? - Проговорил президент даже вроде бы лениво, никак не показав своей заинтересованности. - Ну, если Кертис говорит, что бомбардировщик, то, значит, бомбардировщик. И какое впечатление?
   - Несколько архаичная с виду машина с вовсе не архаичными данными. По его словам, многое выглядит так, будто конструировалось на другой планете, а не на той, на которой находятся США. Облик вызывает и неприязнь, и опаску. Как он образно выразился: "У меня шерсть поднялась на загривке...". Как - кому, но лично я - понял. Вообще, надо признать, у сукиного сына очень неплохо подвешен язык: он неизменно умудряется передать то, что хотел, даже если это какие-то нюансы.
  - Несомненно. А еще он весьма толковый командир. И прямо талантливый тактик. И многообещающий стратег воздушной войны. Кроме того, у него прекрасное взаимопонимание с подчиненными, а приказы его выполняются не то, что беспрекословно, а с охотой и чуть ли только не с восторгом. У него вообще только один недостаток.
  - Да. Он форменный псих. Кое в каких отношениях, пожалуй, будет даже похуже Паттона. Он весьма полезен, пока идет война, но когда она кончится... Ему может захотеться еще.
  - Проблемы такого рода бывают всегда. Хуже то, что они могут возникнуть после меня.
  - Было бы для всех лучше, если бы подобные деятели погибали смертью храбрых где-нибудь за день до победы.
  - Аверрел... Существует уровень цинизма, вполне естественный и даже уместный в мирное время. Во время войны дело обстоит несколько по-другому.
  - Простите, господин президент.
  - Кроме бомбардировщика - ничего?
  - Практически ничего. Разве что так называемый "обратный ленд-лиз". Точнее, - отдельные его позиции. Электромоторы малой мощности, несколько типов. Вдруг оказалось, что они как нельзя лучше подходят для механизации наших стратегических бомбардировщиков. Клеи, которыми можно склеить Манхэттонский мост. Фильтры с очень необычными, откровенно говоря, - уникальными, - свойствами. Самое, пожалуй, главное, - жидкостные батареи очень большой мощности. Говорят, их заправляют, как обычный бензобак, а потом спокойно получают много-много электричества. Локвуд настаивает, чтобы мы заказали такие же, только большие: говорит, что это может вдвое повысить эффективность подводных лодок... А вот самое, пожалуй, неожиданное, - радиодетали. Небьющиеся радиолампы и конденсаторы особой надежности. Все, как один, отмечают исключительно высокий уровень исполнения. Очень говорят, симпатичные штучки. Рука сама так и норовит незаметно сунуть в карман...
  - Сам - видел?
  - Не пришлось.
  - Так посмотри. И, - знаешь, что? Покажи мне. С детства питаю некоторое пристрастие именно к мелким игрушкам. У меня в детстве были два паровоза длиной в дюйм, так у них даже колеса крутились. Вот поверишь ли, - я играл ими несколько лет...
  
  Прототип VII : образца 42 года.
  
  - А чего же здесь такого неожиданного? - Удивился Берович. - Самая ожидаемая реакция. Странно было бы, не сделай они чего-то подобного.
  - И это все, что ты скажешь?
  - Хозяин - в курсе?
  - И это все, что ты скажешь?
  - Прежде всего я выясняю первоочередные обстоятельства. От того, что думает по этому поводу Хозяин, зависит все. Значит ли что-нибудь это сообщение, или не значит ничего вообще. "Не значит" - это когда, вне зависимости от смысла сообщения, оно никак не повлияет на наши дальнейшие действия.
  - Хорошо, я спрошу по-другому: какой вариант выгоден именно нам?
  - Могла бы не спрашивать. С чисто шкурных позиций для нас тем лучше, чем более сложные технические проблемы встанут перед властями. А лучший, если не единственный способ озадачить их всерьез, это отставание от внешнего врага, - или конкурента, - в перспективной военной технологии. Отставание может быть и мнимым, не важно. Когда это выяснится, будет у нас, но будет и "у них". Кто бы они ни были. Хоть что-то. Самое смешное то, что, чем лучше для нас, тем лучше для страны. И для властей. Такой вот пердюмонокль. Заботясь о своей шкуре, мы способствуем прогрессу в СССР. Я бы посмеялся, если б было - чем...
  А настоящей причиной этого знаменательного разговора было то, что в командовании вермахта отыскались-таки люди несколько менее высокомерные и более, что ли, чуткие. Которые дали себе труд обратить внимание на легкие непонятки под Демьянском. По итогом негласного и осторожного следствия началась столь же осторожная и негромкая паника. Эффективное, осмысленное и последовательное применение авиации русскими, - бывшее вполне-вполне на уровне люфтваффе! - будучи широко распространено, означало, фактически, катастрофу. В этой ситуации, в качестве действия на опережение, было принято решение предельно форсировать работы по турбореактивной авиации. Несколько забегая вперед, добавим, что с началом осуществления плана "Блау", когда (и пока) он имел даже больший успех, чем рассчитывали, накал работ несколько снизился. Даже немцам не чуждо ничто человеческое. В данном случае разведка сработала достаточно эффективно, и об успехах немецких конструкторов стало известно в Москве.
  
  - Ваше мнение, товарищ Берович, - какое влияние эти разработки могут оказать на ход войны?
  Саня ни на секунду не сомневался, что товарищ Сталин хорошо подготовился к этому разговору. И не его первого спрашивает о реактивном двигателе. И уже нашел тех, кто с абсолютным знанием вопроса объяснил ему: дальнейшего увеличения скорости от винтовой тяги и поршневых моторов ждать нельзя. А вот теперь, к третьему или четвертому по счету, он обратился к нему. К производственнику, проявляющему самый пристальный интерес к тому, как количество, качество и соотношение поступающих в войска технических средств войны влияет на ход боевых действий. Сложно, но именно так охарактеризовал бы Саню вождь в качестве источника информации, если бы дал себе труд выразить это словами.
  - У меня нет простого и однозначного ответа на данный вопрос, товарищ Сталин. Только анализ вариантов и возможных последствий.
  - Слушаю. У нас около... восьми минут до Совета.
  - Традиционно считается, что экстренная разработка принципиально новой техники в разгар войны дело вынужденное, рискованное и являет собой плохой признак. Вроде того, что именно таким образом цепляется за соломинку государство. Не секрет, что революционные конструкции на первых порах бывают особенно капризны, неудобны, опасны, ненадежны и очень, очень дороги. Тем более это относится к технике, основанной на совершенно новых принципах.
  Беда в том, что иногда это все-таки удается. В данном случае положение усугубляется тем, что немцы начали работать над такой машиной не позже 38-го. Последние успехи наших войск на фронте могли напугать немцев так, что они до предела форсируют работы по теме турбореактивного двигателя и соответствующего ему планера. Учитывая их умение работать, они могут получить что-то вполне работоспособное к концу следующего года. Так что базовый вариант, это запуск в крупную серию машин, обладающих отдельными выдающимися параметрами, но с многочисленными недостатками и весьма мало надежных. Разумеется, это обстоятельство не делает положение менее серьезным. Потому что мы-то, мы - ничего не сможем противопоставить. Только перетерпеть, покуда будем их доламывать.
  - Это если ми им пазволим, - зловеще проговорил вождь, - а ми постараемся нэ позволить.
  - Думаю, это - вполне в наших силах, особенно если сознательно принять дополнительные меры. Куда более серьезно другое. Союзники. Надо быть честными перед собой: им-таки удалось загрести жар нашими руками. - Сталин бросил на него мимолетный, страшный взгляд, но тот, как броней, прикрылся полуопущенными веками. - Когда мы сломаем немцев, то останемся с нашей разрушенной экономической базой в одиночку - против двух самых мощных экономик мира, не затронутых войной, и против двух самых мощных военных машин в мире. Уж они-то сделают реактивные машины в два счета. Хотя бы для того, чтобы иметь аргументы к тому моменту, когда придется делить Европу. Они заставили нас оплачивать будущую победу по наивысшей ставке, - ну, а наша игра состоит в том, чтобы мы, за нашу непомерную цену, получили надлежащий товар в полном объеме. По возможности, - все. Чтобы они весь свой оставшийся век проклинали себя за собственную хитро... Собственное излишнее хитроумие. Тут уж нам понадобятся все аргументы. Каждый солдат, каждый умелый мастер, каждая разработка, каждое удачное организационное решение. Последнее, в конце концов, вообще важнее всего...
  - Таким образом, ваше предложение...
  - Так точно. Без надрыва, но четко, в правильном порядке, и не теряя ни секунды.
  - Харашё. А каково ваще мнение по работам Вернера фон Брауна?
  - Откровенно? Наплевать и забыть на ближайшую перспективу. Практический интерес представляют собой только системы управления, а в остальном... Мы определили конфигурацию шашек, позволяющих доставить две тонны груза на расстояние восьмисот-девятисот километров. Выбросить груз за пределы атмосферы. Похоже, расстояния свыше тысячи километров также являются вполне реальными. А еще мы только что испытали первые образцы так называемого "предельного твердого топлива", оно эффективнее того, что мы используем теперь, процентов на сорок, но при этом дороже в пять раз...
  - А точность?
  - На восемьсот километров? - Берович улыбнулся улыбкой веселого палача, любящего незамысловатую, добрую шутку во время работы. - Не пробовали. Тут сам по себе запуск должен быть очень веселым мероприятием. Достаточно... Достаточно грандиозной картиной. Прикажите - проверим. А по расчетам должны попасть в круг диаметром в десять километров. То есть в Садовое Кольцо попадем, а в Кремль - уже под большим вопросом.
  Сравнение вышло, мягко говоря, сомнительного свойства, но, в данном случае, товарищ Сталин счел возможным понять его правильно: молодой товарищ ничего такого даже не мыслит, а просто хочет образно и наглядно объяснить.
  - Испытания праведите. Подумайте, что там можно сделать с управлением. И начинайте, начинайте с реактивным самолетом.
  - С людьми - как?
  - Я думаю, ви доказали свою способность перевоспитывать оступившихся. Так что вопрос по персоналиям будем решать... Хэ... Товарищ Берович, у вас не коллектив, а какая-то коллекция врагов народа... всэх мастей и сортов. Если так пойдет дальше, управление лагерей придется закрывать за отсутствием заключенных. Получается сплошное нарушение революционной законности. Суд назначил им наказание, - а они жируют в хозяйстве доброго товарища Беровича, как у Христа за пазухой...
  Он говорил все это добродушным, вроде бы как шутливым голосом, но при этом отлично знал, что смысл его речей даже слишком легко истолковать и так, и этак. Когда он шутил в таком стиле, собеседникам, как правило, было не слишком весело. И они, если и смеялись, то не вполне непринужденно. Дело в том, что смеяться, - равно как и не смеяться, - было несколько рискованным занятием, поскольку казалось затруднительно предсказать, как шутник отнесется к смеху. Тем неожиданнее оказался совершенно искренний, веселый смех Беровича. Если б у кого-то возникла охота вслушиваться в оттенки, он, возможно, уловил бы нечто, не то - горечь, не то - усталость, но, во всяком случае, никакой натуги.
  - Как вы сказали, - проговорил он, чуть-чуть отсмеявшись и стирая слезу в уголке глаза, - добрый Берович? У Христа за пазухой? Если с сортами еще бывает по-разному, то, - как вы сказали, - с мастями вообще существует только один вариант. Сейчас еще туда-сюда, а поначалу у меня, к примеру, на Пьяных Баках больше трех месяцев не жили. Яковлев для смеха подсчитал, что потери больше, чем при фронтовой операции. Двадцать процентов в месяц только безвозвратных.
  - А пачему - Пьяные?
  - Что? А, да, - поначалу еще даже и не Пьяные, - это так у нас назвали производство метилового спирта. Мы на это дело ставили побродяжек, теребень пропойную, уголовников мелких... Ну они и того, - слепли и мерли, надышавшись. Две-три недели, - и амба. Даже и таких не хватало. Потом-то нам Саблер, умный еврей, подсказал, что противоядие есть самое простое, - спирт обыкновенный. Как он его назвал: "спиритус вини". Ругался страшно. Стали заботиться о том, чтоб они постоянно были слегка под градусом. Хорошо помогло. Даже желающие появились из блатных. Теперь-то куда! Охрана труда! Вытяжки, фильтры, химическая отсечка, дожигание на выходе из вытяжек, - но все равно на год редко кого хватает. А враги народа - те попросту мрут, по-божески. Чертит-чертит, потом раз лбом в кульман, - и готов. Другие, которые с туберкулезом, тоже тихо отходят, мирно. Работают до последнего, как слягут, - так больше дня-двух не тянут. Следить приходится: так и норовят загнать себя насмерть, вредители...
  - Вислуживаются. Думают, - саветская власть их прастит за их лицемерное усэрдие. Раньше надо было работать. Нэ за страх. За совесть. А нынешним стараниям грош цена.
  - А мы и не ценим усердие. Только результат. "Делай или умри" - знаете? Так вот за последним у нас дело не станет. Тем, кто не может, мы подыскиваем... более подходящие места.
  - На Пьяных Баках?
  - В том числе. Есть и другие варианты. Только - знаете? Я недавно понял, что не все так просто. Один у нас был такой. Химик. Из бывших. Как раз над твердым топливом и работал. "Я, - говорит, - эту самую халтуру, которую вы выдумали, почитаю хуже воровства. Плохо работать, значит, душу продавать дьяволу. Для меня позор, если с вашими недоучками и сравнивать-то будут". А что про советскую власть говорил! А про партию! Особенно на одного грузина почему-то взъелся, из вольняшек, житья не давал. Потом жаба его какая-то грудная задушила. Перед смертью все дела тому грузину передал, а потом меня позвал. "Ну, Александр Иванович, - первый раз в жизни по имени-отчеству назвал, - жить с тобой было плохо, но работать можно. Вполне. А помирать, оказывается, так просто хорошо. Помру, так ты тезку, тезку своего, Сандро слушай. Талантливая сволочь". Матерый же вражина! А разве скажешь, что выслуживался?
  Сталин, не меняя выражения лица, бросил на него подозрительный взгляд. Гос-споди... А ведь он все это - ВСЕРЬЕЗ!!!
  - А вот еще некоторые говорят, что на волю не очень-то: работа та же, зато никаких собраний с заседаниями, никакой политинформации. "Я, - говорит, - пока работаю, так, по крайней мере, хоть про все про это не помню. Вон на лесоповале, хоть как устанешь, нипочем не получалось..."
  - Про что, - про это?
  - Жена, сын. Взрослый, студент был. Как его разоблачили, так и семья куда-то сгинула, семь лет ни слуху, ни духу.
  Самым, что ни на есть, легкомысленным тоном, как так и надо, о вещах естественных и обыденных. Человек, который привык жить на краю, и попросту не знает никакой другой жизни.
  - Товарищ Сталин, - напомнил Берович, - Совет.
  - Ми извинимся перед товарищами. Скажем, чьто говорили толко по дэлу. Кого вы видите в качестве основного разработчика?
  - Вы удивитесь. Совсем еще молодой человек. Был практически чистым теоретиком, для себя возился с концепцией двигателя, а потом взял, - да и разработал нам о-отличнейший турбокомпрессор. Лет десять ни у кого толком не получалось, ни у нас, ни там, а он сделал. У него будет столько подручных, сколько надо, и, при этом, такие, что я почти не сомневаюсь: дело пойдет быстро. Очень быстро.
  - А турбонаддув - уже сдэлали? И какая высота?
  - Тринадцать - семьсот - сколько угодно. Даже дальность увеличивается. Четырнадцать - пятьсот - тоже без особых затруднений. Пока ни одного отказа. Правда, конструкцию планера тоже пришлось видоизменить. Рули, механизация крыла, то да се...
  - Мне представление. Надо молодого товарища паащрить.
  
  Несколько позже описываемых событий зимы, в марте, исподволь, постепенно, начались уже систематические бомбардировки нефтепромыслов в Румынии. Не особенно грандиозные, но существенные и, главное, какие-то непонятные. Ночью буквально на все объекты, связанные с нефтепереработкой, с очень приличной точностью валились немногочисленные бомбы колоссальной разрушительной силы. Со временем бомбардировки начали усиливаться и повторялись теперь практически каждую ночь. Пожары на нефтепромыслах теперь бушевали постоянно, до конца не гасли, их попросту не успевали тушить. Наступление же какого-то нового этапа почувствовали сразу все: среди бела дня в небе над промыслами появился, начал описывать бесконечные, размашистые, шириной в десятки километров круги одиночный самолет. Незваный гость кружил на громадной высоте, до которой не доставала ни одна зенитка, ни один истребитель. Тем более, что и зениткам, и аэродромам тоже уделялось неусыпное внимание. Время от времени на смену одному разведчику приходил другой, и все повторялось снова. К маю месяцу прииски, перегонные заводы, наливные терминалы, товарные станции и просто вокзалы бомбили пять-шесть раз в неделю, сбрасывая по сто-двести тонн бомб за раз. Кроме того, к немногочисленным точным фугаскам добавились сотни небольших бомб с горючим студнем: эти падали, мягко говоря, без особой точности. Иной раз налетчики умудрялись положить мимо практически все зажигательные бомбы, но попадали все-таки гораздо чаще. Да и от промахов было если и легче, то не намного: что-нибудь, пусть не то, что нужно, они непременно поджигали. Сама местность вокруг Плоешти и подобных объектов медленно, но неуклонно превращалась в форменную пустыню. В жуткий, черный ландшафт с редкими, неопознаваемыми руинами и без признаков жизни. Кубический нитрид бора, плотное плетение из кварцевой и корундовой нити, полимерный углерод, карбид вольфрама и тому подобные материалы волшебным образом претворились в виртуозно сделанные детали и позволили Архипу Люльке сделать очень компактный турбокомпрессор очень простой конструкции, и при этом надежный, как колодезный "журавль". В свою очередь, его использование в двигателях "Т - 10" делало бомбометание с предельных высот практически безнаказанным убийством.
  А идею с напалмом - да, позаимствовали у союзников: тетя Суламифь у Якова Израилевича оказалась на редкость информированной старушкой. Правда, до руководства 63-го была донесена только голая идея, но этого оказалось более, чем достаточно. Саблер и Берович, уяснив информацию, минуты две молча глядели друг на друга, а потом совершенно одновременно начали орать, обвиняя друг друга и самих себя в идиотизме. Потом выяснилось, что они выбрали другое вещество в качестве загустителя (отходы производства нового сорта органического стекла), но получилось, в общем, не хуже. Красивую южную страну затянула сплошная пелена черного дыма, порой даже неба не было видно.
  Спустя месяц-полтора производство горючего в Румынии начало неуклонно падать. Потом сокращение производства стало критическим: помимо разрушений некому стало производить. Некому - ремонтировать. Некому - тушить пожары. Негде жить работникам. Не на чем возить их на работу. И неуклонно, как неуклонно накапливается угар на дне Собачьей пещеры, в душах людей накапливалось безнадежное, глухое отчаяние. Оказалось, что постоянно висящий над головой, всевидящий разведчик, которого нечем сбить, деморализует не хуже артобстрела. Причем не только солдат, но и, что уже интереснее, генералов. Сей вопиющий факт дошел до фюрера германского народа и, мягко говоря, вывел его из себя. Откровенно говоря, он пришел в бешенство и приказал - сбить во что бы то ни стало. Попытка боевого применения скороспелой зенитной ракеты, управляемой и о четырех ступенях, привела к чудовищному конфузу: конструкция сломалась во время старта, чуть не погубив расчет.
  
  В классическом трактате по алхимии времен раннего средневековья было очень точно сказано: "Что внизу - то и вверху". Так вот "вверху", то есть на севере, тоже начинались очень похожие по стилю боевые действия. Понятно, - со своей, северной спецификой.
  
  - Он что, - висит над городом непрерывно?
  - Один - уходит, другой - приходит. Но перерывов нет. смена вахты четкая. Как у гвардейцев в Лондоне. Помните?
  - Такое не забывают. Скажи мне кто-нибудь тогда, да хотя бы даже пять лет тому назад, что мы окажемся по разные стороны с англичанами, я всерьез принял бы этого человека за душевнобольного...
  - Да. Теперь у них не попросишь взаймы парочку "Mark - VII" чтобы помогли разобраться с этим русся. Если и пришлют, то совсем, совсем с другими целями.
  - По-моему "семерки" у них еще нет. Только собираются производить.
  - Уже год, как производят. Но это неважно, потому что все равно не пришлют. Только и это терпеть дальше нельзя. При достаточно длительном наблюдении не поможет никакая маскировка, они проглядят все насквозь, учтут все изменения, и аналитики сделают выводы настолько точные, что удары будут наноситься без ошибки. Союзники-то куда смотрят?
  - Они полностью с нами согласны. Даже попробовали один раз сбить. Специальный "Фокке-Вульф - 190D" для этого прислали. Русся незаметно затянул его на высоту. А сзади у него, говорят, целая дюжина пулеметов. Хороший пилот погиб, Карл Дитче. Слыхали?
  - Скажите, советник, у меня двоится в глазах?
  Советник поневоле посмотрел в том же направлении. Нет, все правильно. В безнадежно-ясном, чуть начавшем темнеть небе разматывали тонкие серебристые нити инверсии две едва различимых на таком расстоянии иглы.
  - Не двоится. Я отсутствовал недолго, но за это время, вижу, кое-что изменилось. И не в лучшую сторону. Откровенно говоря, нет ничего хуже беспомощности. Когда враг делает что-то, даже мелочь какую-то, а ты никак не можешь ему помешать. Как правило, плохо кончается. Я уже думаю: не начать ли, в самом деле, переговоры?
  - Мне не слишком нравятся ваши шут...
  Он не договорил. Земля ощутимо дрогнула, и только через полминуты до них донесся ослабленный расстоянием глухой раскат взрыва.
  - Где это?
  - Южные окраины. Высоченный столб черного дыма. Точнее сказать трудно. Я думаю, вам сейчас доложат.
  Но доложить не успели, потому что первый столб черного дыма потерял актуальность. Земля вздрагивала раз за разом, и трое мужчин в загородной резиденции маршала насчитали еще одиннадцать взрывов. Тут было свое электрическое хозяйство, в глубоком подвале тарахтел безотказный английский дизель, так что перебоев с электричеством никто не заметил. Им, конечно, доложили, и подробно, но сами подробности были таковы, что ехать все равно пришлось.
  
  Самое сильное впечатление произвели почему-то градирни на электростанции. Две громадные башни из четырех завалились набок, наполовину рассыпавшись, будто срубленные ударами гигантского топора под основание.
  Взрыв на газохранилище смел с лица земли все в радиусе многих сотен метров, говорят, что столб пламени достигал чуть ли ни километра в высоту, но ко времени их приезда пожар почти погас.
  В казармы 2-го армейского корпуса угодила одна, но, видимо, очень крупная бомба. От одного из корпусов остались только битые кирпичи вокруг гигантской воронки, но и остальные постройки получили сильнейшие повреждения: без самого капитального ремонта использовать их было невозможно. Радовало только то, что солдат в казармах почти не осталось: корпус практически в полном составе убыл на Карельский перешеек.
  Две бомбы угодили в обширные, старинной постройки цейхгаузы с военным имуществом, но тут особого пожара не было, бомбы были чисто фугасными, а характерной для массовых бомбежек толики зажигательных бомб у пары воздушных бандитов все-таки не случилось.
  Сильнее всего пострадал электромеханический завод*: по одной бомбе в четыре цеха, и одна - в собственное силовое хозяйство крупнейшего в столице предприятия. На то, что производство удастся восстановить раньше, чем через месяц, надежды практически не было.
  
  * Столичное предприятие АО "Стреельберг".
  
  - ... А последняя без промаха угодила в одно из самых крупных бомбоубежищ. То, что рядом с Западным портом. Бомбоубежище полностью завалено и частично разрушено.
  - Пострадавших - много?
  - Мы выясним. Но само убежище было пустым. Никто не удосужился объявить тревогу.
  - И кому нужно бомбоубежище, которое не выдерживает попадания бомб?
  - Это была бомба весом полторы тонны, как минимум. Может быть - две. Строить убежища, рассчитанные на такое - невозможно. Этого не делает, кажется, никто. И... я не думаю, что они всерьез хотели кого-то убить. Это намек на то, что мы, по их мнению, проявляем излишнее упрямство.
  - Кто-нибудь заметил, - с раздражением спросил маршал, - они оба бросали бомбы, или только тот, что прибыл позже?
  - Утверждают, что оба.
  - И что теперь прикажете делать? Держать людей в убежищах все время, пока этот мерзавец кружит над городом? То есть непрерывно?
  Маршал резко, как если бы был на плацу, повернулся. И так же, не оборачиваясь, спросил:
  - Вы действовали строго в рамках инструкции?
  - Разумеется. Вопреки постоянному давлению, которое оказывалось на меня буквально со всех сторон. Оно было таково, что я невольно подумал: с такими инструкциями, как у меня, можно было и вообще никуда не ехать.
  - Какого рода давление?
  - Если опустить все промежуточные инстанции, меня в конце концов удостоил аудиенции Его Величество лично. Он пытался убедить меня, что нынешние требования русских следует считать минимальными. Поскольку, - как он выразился, - в противном случае: "речь может зайти о полной советизации Финляндии". Мне показалось, что беспокойство его было... даже слишком искренним.
  - А ему-то что за печаль?
  - Я не могу проникать в мысли августейших особ. Возможно, он искренне жалеет финский народ. Но думаю все-таки, что хочет сохранить Финляндию в виде барьера между собой и Советами. Потому что они могут припомнить Швеции кое-какие особенности ее нейтрального статуса. Надо сказать, - у них есть на это основания. Возьмут, да и не признают. И выставят счет по фактуре. Поэтому существование независимой Финляндии в их интересах. В высшей степени.
  - В высшей степени мне не нравится ваш тон. Этакая тонкая ирония в стиле Оскара Уайльда. Она уместна на дипломатическом рауте, а не тогда, когда на вашу столицу падают бомбы!
  - А что мне остается делать, если руководство моей страны не желает меня понимать? И заставляет выполнять вещи, на мой взгляд, бессмысленные? Да просто вредные. Заметьте: если мне прикажут прыгать и квакать, я и это буду делать со всем усердием. Но внутри позволю себе толику иронии. Уж простите.
  - И что надо делать по вашему мнению?
  - Соглашаться на условия русских. О, разумеется, не сразу. Сразу, немедленно, со всем старанием нужно готовить почву для того, чтобы их принять.
  - Границы сорокового года? Какая позорная трусость!
  - Господин маршал. Быть бесстрашным, точнее, - подавлять страх и НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ его не показывать, - обязательное требование к военному. Отличать то, что страшно ПО-НАСТОЯЩЕМУ, и тогда, как положено, пугаться, и в полном объеме доносить этот свой страх до своего правительства, есть обязательные требования к дипломату. Вы - военный. Я - дипломат.
  И я утверждаю, что сейчас опасность велика, как НИКОГДА прежде. Русские и сильны, как никогда, и, как никогда, озлоблены на Финляндию. Ничуть не меньше, чем на наших немецких союзников. И, зная характер господина Сталина, я догадываюсь о причинах этой злобы. Двенадцать бомб, мой маршал! Теперь представьте себе, что это будет повторяться каждый день. Месяц или два. Не двумя машинами, а, скажем, пятью. При том, что бомбоубежища не спасают, а ПВО беспомощно.
  - Будьте покойны. Придумаем что-нибудь.
  Государственный Советник поморщился.
  - Вы же военный человек. И лучше меня знаете, что такие вещи, за месяц, - НЕ ДЕЛАЮТ. В лучшем случае выйдет какой-нибудь безумно дорогой технический фокус, при помощи которого свалят один самолет и обозлят русских. Тогда они пришлют армаду, как на Кубани, - просто чтоб неповадно было, - и столицы у вас не будет.
  - Если могут, то почему не делают?
  - Чтобы узнать, нужны переговоры. Чтобы были переговоры, нужен предмет переговоров. Реальный, а не выдвинутый только для вида, как у меня в Швеции. На их месте я бы вообще показал, что такая позиция оскорбительна... А если точнее, - являет собой глупый, бессмысленный вызов.
  
  
  - Нужно, Архип Иванович. Не можно, а нужно.
  - Но я не знаю... У меня просто нет опыта создания... реальных двигателей. "ТР - 1" - это ж не двигатель, это так, баловство. Чтоб понять, - над чем, собственно придется работать?
  - А у кого он, опыт этот, есть? Только у немцев. Но их, сами понимаете, не пригласишь. Так что у вас, как ни крути, опыт самый большой. С турбокомпрессором у вас неплохо получилось.
  - Сравнили! Тут задача, как минимум, в сто раз более сложная!
  - У других и этого нет. Кроме того, у вас есть хороший опыт работы с нашим коллективом, налаженные личные контакты. И вообще ваша кандидатура утверждена на самом высоком уровне.
  - Когда нужен двигатель?
  - Бессмысленный вопрос, потому что мы не знаем, когда будет уже поздно. Не исключено, что уже поздно. Могу только сказать, что обычный для нашего завода цикл по двигателю, - от техзадания и до производства доведенных двигателей, - занимает семь месяцев.
  - Это невозможно!
  - Я с вами совершенно согласен. Более того...
  - В лучших фирмах мира - несколько лет, минимум! Плюс еще полгода-год на доводку и лечение "детских болезней"! Одного серийного мотора достаточно для того, чтобы считать карьеру конструктора вполне успешной! Обычного мотора! А не принципиально нового, который то ли возможен, то ли нет!
  - Более того, - дождавшись, когда инженер выплеснет эмоции, терпеливо, все в той же интонации продолжил Берович, - все согласны. И эксперты, и практики. Все в один голос утверждают: невозможно! И ведь правы, - действительно невозможно. Вот только приходится. Переселяйтесь на завод. Положение, к сожалению, казарменное, но оно у нас у всех такое вот уже... Не помню точно, сколько времени, но кажется, что всегда. Мы можем позаботиться только о том, чтобы это была благоустроенная казарма. Рекомендую сразу проектировать целую серию двигателей разной мощности и в разных вариантах. Если сочтете нужным. С Владимиром Яковлевичем не цапайтесь, человек тяжелый и ревнивый. Нейтрализовать, скорее всего, удастся, но помощи не дождетесь. Это нереально. В расчетчики дам самого Яковлева... Что? Нет, не того, а Владимира Васильевича. Особый человек, весь мир видит в цифрах... впрочем сами увидите. Двух чертежниц экстра-класса, с механическими кульманами, Лиду и Риту, этих вообще от сердца отрываю... Детали, если не возражаете, буду делать сам. Хотя, по правде говоря, нынче от этого "сам" осталось одно название... Но в конфигурациях, выборках, пустотах, поверхностях, - ради бога, - не стесняйтесь. Заказывайте сразу несколько вариантов, если сомнения.
  - Да я, в общем, в курсе.
  - На одну десятую, в лучшем случае. Мы не демонстрируем всего того, что можем, без истинной необходимости. Помните Конька-Горбунка? "Это служба - так уж служба...". От всех нас потребует всего. И последнее: девки. Поосторожнее. Они, конечно, заморенные работой и недосыпом, но все-таки безнадежно молодые, со всякими мечтаниями, так что даже это не очень-то помогает. Будут приставать. Не поставите себя, как надо, так надолго вас не хватит. Это никакие не шутки. Нравы тут простые до предела. По-настоящему до предела. Тут и любой-то мужчина привлекает самое пристальное внимание, а уж свежий... - Берович махнул рукой, - вообще повод для смуты. Как пресловутая "баба на корабле", только хуже, потому как, во-первых, - тут, почитай, одни только бабы, а во-вторых корабль у нас уж больно большой.
  Но Люлька, похоже, не вслушивался в его болтовню. Он глядел куда-то мимо и сквозь Беровича, сквозь стены кабинета и сквозь весь бесконечный муравейник 63-го вообще. Сане этот взгляд был очень даже знаком.
  - Так любые детали, - проговорил он вкрадчиво, - товарищ Берович?
  - Уж можете мне поверить. Все, что не противоречит законам природы, и кое-что из того, что таким законам противоречит.
  - Ну глядите, - со скрытой угрозой покрутил головой конструктор, - никто вас за язык не тянул...
  - Пожалуй, - это самый правильный подход. В наших условиях. К сожалению. И еще: не стесняйтесь вы заказывать автоматику. Любую, какая понадобится, не бойтесь усложнить, если это пойдет двигателю на пользу. Мы оперативно рассмотрим, что-то не сможем вообще, что-то сможем сразу. А что-то разработаем. Мы очень постараемся.
  А еще он дал себе слово приглядеть за организацией разработки. Идеи этого человека, умеющего сопрягать потоки тепла, веса и объемы, температурные деформации и напряжения, возникающие в деталях, - в конструкцию, должны воплощаться в плоть без искажений и задержек, мгновенно, как по волшебству. И не так уж важно, сколько джиннов и ифритов при этом ткнутся лбом в кульман. Сколько средних лет духов от снабжения схватится за сердце и угодит в лазарет с концами. У скольких фей на закладке от запредельной усталости пропадут месячные. Не важно, в конце концов, если Саня Берович еще раз свалится в обморок или заснет на заседании Совета Обороны. В присутствии вождя, с размаху грохнув лбом о твердь правительственного стола и даже при этом не проснувшись. Заседание проистекало, как положено, в четвертом часу ночи, а он, наоборот, накануне встал в пять, как это делал обычно. А потом, придя в себя, все никак не мог понять: и как это он умудрился проснуться раньше, чем лег? Потом, помнится, еще начал себя поправлять и запутался окончательно. А еще, чтобы поддержать надлежащий энтузиазм, кого-нибудь из недостаточно расторопных придется сдать. В той или иной мере. Очень может быть. Хотя может хватить и прежнего запаса. Но это - лирика. Пока надлежит соединить, наконец, воедино все ранее найденные решения по организации разработки. Она должна стать совершенной. Нет, не так, - совершенством. Если уж так получилось, то войной надо воспользоваться для того, чтобы конец ее встретить преимущественно на реактивных машинах, причем доведенных, доступных для пилотирования пилотами средней квалификации.
  Если все пойдет, как надлежит, то после войны 63-й, - а куда денешься? - будет выпускать, преимущественно, производственное оборудование, технологическую оснастку, и регуляторы, автоматику для производственных нужд. Мы станем чем-то вроде завода заводов, это неизбежно. Так будет помимо желания нас или кого угодно другого. Не хотелось бы, но никуда не денешься. А для того, чтобы сохранить двигателестроение, придется и двигатели делать соответствующие, достаточно сложные, чтобы их выпуск на 63-м оставался целесообразным. Парадокс, который имеет возникнуть впервые в мировой производственной практике. Как раз для этого и надо, чтобы это был двигатель с высокой степенью той же самой автоматизации. Но это задача даже не завтрашнего дня.
  
  Далеко-далеко, на самом краю территории того, что, скорее уже по одной только привычке, продолжало называться 63-м заводом, а значит, - по-настоящему далеко, впервые раздался глухой, раскатистый грохот. Он выделялся даже на фоне многообразнейших заводских шумов, он все длился и длился, будучи слышен на громадном расстоянии, накрывая весь колоссальный комплекс завода. С этого дня он стал постоянным аккомпанементом заводской жизни, становясь все ровнее и ниже тоном. А еще в этом равнодушном громе, как некий подтекст, слышался уверенный, басовитый звон. Понятное дело, стенд огородили очередной стеной, но это дело, в отличие от многих и многих других, не удавалось скрыть хотя бы на удовлетворительном уровне. Уж слишком оно было громким.
  
  В отношении планера поступили так, как поступают на первых порах, наверное, все: ничтоже сумняшеся, установили "ДЛ - 1-1" на планер серийного "Як - 9С", подвергнутого только совершенно необходимым переделкам. И, как всегда, убедились, что переделок этих набирается, - начать и кончить. Достаточно упомянуть такую мелочь, как резкое смещение центра тяжести машины назад, "вслед" за двигателем, - и так, практически, со всем. А потом, так же, как все в подобных случаях, дружно подумали, что планер придется делать все-таки совершенно новый и специально спроектированный. Но начали, как все. Единственным отличием было то, что уж они-то - не боялись, что у машины отгорит хвост. Дело в том, что двигатель прекрасно выдержал стендовые испытания. Во всех четырех вариантах, последовательно выставленных на стенд. Варианта с турбинными лопатками из легированной спецстали решили даже не осуществлять в реальном образце. Пробовали монокристаллические из карбида вольфрама, из кубического нитрида бора, из нитрида кремния, и наиболее дешевые - сверхмелкого плетения из карборундовой нити, но под покрытием: согласно одному из очень спорных соображений такая структура естественным образом образовывала каналы для охлаждения лопатки. Вплотную столкнувшись с СОКР - системой обеспечения конструкторских разработок, Люлька пребывал в состоянии, которое можно было бы примерно охарактеризовать, как осторожное восхищение, смешанное с недоверчивой опаской: ему не приходилось отвлекаться от конструирования Ни На Что. Поспешно, - пока не ушла мысль, - набросанный эскиз, будучи положен на левый край стола, превращался в исполненный с немыслимым совершенством чертеж через два часа. Два расчетчика на подхвате: один, - которому ничего не надо объяснять, другой - состоявший при счетных машинах, готовый расчет не позже, чем через три часа. Потребная деталь завтра. Вариант отдельного узла - послезавтра. Вариант компоновки через четыре дня. Не через "месяц-другой". Не через "недельку-другую". Не "дней через пять". Через четверо суток. Душевая кабина в кабинете. И, - отдельно! - небольшой, чуть больше стенного шкафа, туалет. С полкой под книги и чистым листом бумаги на стене, на тот случай, ежели клиент имеет привычку читать и думать в туалете.
  Кушетка прямо в кабинете, чтобы прилечь на полчасика, не тратя времени на хождение.
  Телефон без диска, чтоб заказать обед, бутерброды, просто чай в кабинет, если неохота или некогда ходить в столовую для ИТР. Или нужную для работы книгу. Или документ. Или чтоб вызвать машину.
  Справедливости ради надо отметить, что он все-таки был первым, к кому СОКР была применена в полном объеме. Раньше были только отдельные элементы. Так или иначе, но теперь неизбежные для нового двигателя недостатки мог выявить только полет, и времени терять не приходилось. Люлька настоял на планере "Яка - никакого" исходя из самых простых соображений. На легкую машину можно поставить один двигатель: конструктору заранее становилось плохо от одной мысли о проблемах синхронизации работы двух двигателей вообще, и о возможных проблемах не совпадающей по фазе, "асинхронной" вибрации в частности.
  В качестве официального испытателя "Яка-никакого" с первым советским ТРД был назначен некто Бахчиванджи, но за неделю до того, как он в первый раз увидел машину, ее, понятное дело, уже успела поднять в воздух Оленька Ямщикова. Двигатель тянул отвратительно, и она уже подумала, что ей попросту не хватит длины ВПП, но нет: невзирая на прискорбную приемистость мотора, скорость неуклонно росла, и в нужный момент машина с неожиданной охотой задрала нос и полезла в высоту. Разумеется, для первого раза она ограничилась минимальнейшим стандартом: полет по прямой да круг над аэродромом, с аккуратнейшими, "ученическими" разворотами со стандартным креном. Машина, в общем, не понравилась: слишком медленно набирала скорость, слишком инертно отзывалась на "газ", как-то странно слушалась рулей на скорости, была склонна к кабрированию... Только во всем этом присутствовало два "но": Ольга отлично отдавала себе отчет в том, что непривычное не может нравиться, - а, кроме того, - скорость. "Горюшко" набрало восемьсот двадцать легко и непринужденно, без малейшей натуги, почти незаметно для летчицы. Всем своим поведением показывая, что готово прибавить еще и еще, но Ольга почувствовала нечто, некую излишнюю склонность невзначай опускать нос и решила не увлекаться: больше всего не понравилось именно то, что кабрирование на обычных скоростях сменилось склонностью к пикированию ближе к восьмиста. При этом она прекрасно отдавала себе отчет: все недостатки со временем так или иначе устранят, а вот совсем другой, следующий диапазон скоростей останется. Это было даже слишком понятно.
  Архип Михайлович, понятно, не подумал прекращать работу даже после того, как двигатель прошел госиспытания: он, безусловно, умел то, чего не делали другие моторы, но оставался весьма несовершенным и неудобным изделием. Сейчас, когда все было закончено, как и всегда, будто на ладони, стали ясны и недостатки машины, и собственные просчеты, и, понятное дело, масса возможностей Сделать Гора-аздо Лучше. Это состояние очень сильно напоминало порыв, который охватывает войска в ходе успешного наступления, когда все удается, сопротивление противника вдруг перестает иметь какое-нибудь значение, и кажется, что так будет всегда. Тут есть реальная опасность зарваться, но опыт любого настоящего работника, будь он полководец, финансист, конструктор или поэт, подсказывает, во-первых, что, когда бывает так, когда есть то, что впоследствии назовут "драйвом", особая смесь вдохновения и удачливости, наступление вести все-таки нужно, через силу и вопреки усталости, без остановки. Ну, а во-вторых, следует уповать на Господа нашего, что тот же самый опыт подскажет, когда наступит пора остановиться. В большей степени это актуально, понятно, для полководцев.
  "ДЛ - 1-3" стал логическим завершением идеи прошедшего госиспытания "первого". Явно относясь к тому же поколению, он был, пожалуй, пределом этого поколения. Изделием практически безукоризненным не только с точки зрения изготовления, но и конструктивно. Он может служить классическим примером того, как незначительные, по сути, изменения превращают машину дюжинную - в шедевр. Температура перед турбиной в 1320о: к этому, вообще говоря, ничего добавлять не надо. Тяга одного мотора достигла трех тонн, масса уменьшилась на пятнадцать процентов, достигнув 612 килограммов. Не успели первые истребители с "единичкой" поступить в строевые части, как выпуск ее был прекращен. "Тройку", с мелкими усовершенствованиями, выпускали несколько лет подряд, превратив в один из самых крупносерийных авиадвигателей в истории. Основная причина была в том, что тем планерам, на которые она устанавливалась спервоначалу, такая мощь была почти что излишней.
  
  - Ва-пэрвых, - работу - расширить. Ва-вторых - для испытательных полетов атазвать с фронта испытателей. Всэх, кто уцелел. В-трэтьих: нэ сокращая работы по истребителям, основное внимание сасрэдоточить на реактивных бамбардировщиках. Это считать задачей пэрвостэпенной важности.
  Это было последнее, чего Шахурин мог ожидать в ответ на свой доклад. Сделанный по всем правилам, скромно, солидно, ничего, кроме фактов, благо, что факты говорили сами за себя. Так, как надо докладывать единственному слушателю, которому имеет смысл докладывать. И вот тебе. Дуркует Хозяин. Ему предлагают ТАКОЕ - а он, вместо того, чтобы ухватиться двумя руками, выдвигает совершенно бредовое требование. Оно, по сути, обозначает, что всю работу надо начинать с самого начала. Непонятную работу, потому что непонятен смысл, цель ее. Он помолчал, дожидаясь, пока успокоится тревожно забившееся сердце, а потом, увидав, что Сталин не собирается продолжать, осторожно спросил:
  - Вы имеете ввиду легкий фронтовой бомбардировщик?
  Вождь - молчал, по виду - занявшись трубкой, выпуская клубы дыма и чуть заметно раздувая ноздри. Видно было, что он не слишком доволен заданным вопросом, но не настолько, чтобы показать недовольство.
  - Харашо. - Сказал он, наконец. - Для начала пусть будет легкий.
  
  В разговорах между своими, новость передавалась в манере почти стереотипной: "Вы в курсе?" - затем кратко излагалась суть дела, сопровождаясь мимолетным взглядом в глаза, чуть приподнятыми глазами, и - не пожатием плеч даже, а намеком на такое пожатие. Чудовищная неуместность, практически - неприличие указания Вождя в текущих условиях понимали все, кто вообще соображал в деле. И опять-таки тут присутствовал некий нюанс: гордость за то, что - нелепость, а что сделаешь? Но даже и прозрачные намеки, как выяснилось, понимают не все.
  
  - А что? - Поднял брови Берович. - Это, вообще говоря, очень правильно. Сам подумывал, но, знаете? Са-амым краешком сознания. Не пускал до башки. Так что, может, только сейчас выдумал, что подумывал. А так - правильно. Одна беда - трудно страшно, но правильно. Если справимся быстро, то правильно, если не справимся, затянем, - то плохая затея. Опаздавшая вещь выйдет. Потом заново, почитай, с самого начала делать придется...
  - Да как ты не понимаешь! А! Ну ты что, правда не понимаешь?
  - Вот ты меня послушай, ты не психуй только, выслушай... Летать на этих штуках научатся не сразу, а сбивать - так вовсе не скоро. Ты не спорь, это так, даже к бабке не ходи... И чем займутся те, кого все-таки заставят "страдать херней, вместо того, чтобы фашистов бить"? Никто не умеет ныть так занудно, как строевой пилот, которого заставили переучиваться на технику нового поколения.
  - Ну это уж ты з-загнул!
  - Да-а?! Да в сорок первом, перед самым началом, на новых истребителях летать было некому! От них шарахались, как черт от ладана! Никто на самом деле вовсе и не хочет принципиально новой техники, хотят, чтобы такая же, привычная, - но при этом все на два оборота круче! Другое дело, что так не бывает. Но ты меня перебил: вот эти вот орлы, которых заставили, по причине временной своей истребительской импотенции займутся штурмовкой. Вот увидишь! Верховный в машинах понимает постольку-поскольку, то, что назывется "ориентируется", а вот в людях - почти все, поэтому и заказывает машины под то, что будет делаться на самом деле!
  - И что? Все бросишь, и будешь выполнять капризы?
  Берович помолчал, глядя чуть в сторону и барабаня пальцами по крышке стола, потом вздохнул:
  - Нет, так сразу это, конечно, нереально. У нас первые прототипы уже в ходу, готовы на семьдесят процентов в металле. На следующие мы поставим оружие помощнее, и предусмотрим подвеску мелких бомб. Так легче будет перейти к затее Верховного. А переходить все равно придется, хотя это и не очень-то...
  Это он правильно заткнулся. Очень своевременно. А то уж вовсе глупо вышло бы.
  Потом какие-то поляки с предельным риском для жизни сфотографировали одну из немецких машин, и с немыслимыми ухищрениями передали снимки в Москву. Конструкторы жадно, буквально с лупой разглядывали дрянные оттиски, но своего отношения никак не выказывали. Это было бы и бесполезно, и небезопасно. Отучены были накрепко, кто на своем опыте, кто на чужом. И теперь все, как один, почуяли смысл стреловидных крыльев. Хотя прежде, когда о перспективности такого плана плоскостей говорил Роберт Людвигович, с ним не спорили, но, как обычно, считали его малость блаженным, а себя - страшно практичными и крепко стоящими на земле-матушке. Пятнадцатипроцентное сужение их к концу - через месяц, и поперечные гребни, позволявшие приручить турбулентность на высоких скоростях, - через три, были уже чисто собственными, насквозь своими.
  И - либо Дьявол, либо Инструкция, оказавшаяся довольно-таки заразной вещью, подсказала товарищу Яковлеву обратиться к "ткачу" Арцыбашеву, который, вроде бы, был тут вовсе не при делах. Тот, практически не спрашивая дополнительных объяснений, ничтоже сумняшеся, снабдил датчиками почти все элементы конструкции очередного варианта планера. Это были почти такие же датчики, как те, что определяли натяжение нитей и тканей в изощренной автоматике его замечательных станков. Разве что чуть-чуть переделанные, - и соединенные не с самописцами, а напрямую с вычислителями. После небольшой доводки стало видно, как на ладони, при каких скоростях горизонтальное оперение теряет эффективность, будучи не в силах перенаправить воздушный поток такой мощи, в каком месте стойка шасси испытывает критическую нагрузку на второй секунде штатной посадки, и где кромка крыла мнет и давит сжатую до каменной твердости стену воздуха, вместо того, чтобы безупречно ее резать. Такой способ работы с конструкцией опытных планеров очень скоро переняли буквально все. Товарищ Яковлев был весьма недоволен этим обстоятельством, поскольку хотел оставить новацию в своем исключительном пользовании, но в данном случае его недовольство никого не интересовало. А еще нашелся человек, который заинтересовался данными и методикой обработки данных, немножечко обобщил, - да и сделал математический аппарат, первый шаг к объединению вопросов расчета аэродинамики и прочности летательных аппаратов в рамках единого подхода. А все это вместе, - применительно к вопросам управления летательными аппаратами. Это стало одним из заметных козырей, когда пришла пора обращаться к сверхзвуку, ракетам большой дальности, - да и космосу. Одним из козырей, позволивших играть на равных с куда более зажиточными странами, с куда меньше острадавшей экономикой. В сорок третьем году фамилия Келдыша была куда менее известной, чем, скажем, десять или даже пять лет спустя.
  Вообще на испытания было выставлено, практически одновременно, аж пять моделей, а то, что Яковлев стартовал все-таки первым, парадоксальным образом сослужило ему дурную службу: начавшие позже начали там, где он закончил. Исходно заложив в концепции и стреловидное крыло и стреловидное же, "цельноповоротное" оперение большой площади. А еще - все, что он выяснил про срыв потоков на высоких скоростях. Вкладом Беровича в конструкцию, - исключительный, чуть ли ни единственный случай! - стало то, что он с самого начала, по каким-то своим темным соображениям, особенно озаботился жесткостью крыла, оперения и тормозных щитков. И - продавил, конструкторская элита пожала плечами, но не возражала, по опыту зная, что редчайшие Санины чудачества следует уважать. В ходе выполнения этого каприза было изыскано значительное количество конструктивных и технологических решений, но только потом, потом-потом, ознакомившись с трудностями, одолевавшими коллег-соперников за рубежом, они узнали о самом существовании ряда проблем, которых они на аналогичном этапе разработки попросту не заметили.
  
  Прекрасным августовским утром капитан Драч вылетел на "свободную охоту" над побережьем. Небо этого дня было синим-синим, оттенка благородного кобальта, чуть тронутое едва заметными серебристыми мазками облаков. Третий по счету боевой вылет на "заразе", - в просторечии "Ла - 9С-бис", в девичестве "проект 158", - протекал без приключений, точно так же, как первые два. О том, что, вернувшись в родную часть после учебного полка, он автоматически останется без напарника, никто как-то не подумал. Как обычно.
  Учеба на этот раз отличалась особым, прагматичным садизмом: знающим людям это говорило и без слов, что к разработке учебных планов помимо практиков с большим опытом подключились ученые мужи. Человека, которого позарез нужно обучить чужому языку в кратчайшие сроки, помещают в условия, где на родном языке поговорить попросту не с кем. Человек вдруг оказывается практически глухонемым, а ощущение очень сильно напоминает этакое легкое удушье. Как будто все время капельку не хватает воздуха. На второй неделе начинают сниться глухие, тесные пещеры, кротовьи лазы, сквозь которые протискиваешься, не имея возможности вдохнуть полной грудью, враги, которые пытаются задавить тебя подушкой, и подобная прелесть. Практически все пытаются говорить на родном наречии сами с собой, вслух, как психи, и неизменно убеждаются, что это ни капельки не помогает. А потом наступает момент, когда с удивлением осознаешь, что понимаешь почти все. Так вот в учебном полку было еще хуже. Летать приходилось только на "заразе", исключительно на "заразе", и ни на чем ином. Это мокрая спина с того момента, как сядешь в кабину и до того, когда на подгибающихся ногах ступишь на твердую землю. Легче всех приходилось молодняку, который уж вовсе ничего не видел, либо уж испытателям, которым приходилось летать на всяком, включая таких тварей, коих и во сне бы не видать. Впрочем, то, что учили именно испытатели, помогло очень здорово: они лучше всех знали, от каких привычных, до автоматизма отработанных действий нужно сразу же отказаться, и чем их приходится заменять. Сами через это прошли, когда поднимали "заразу", - причем не просто "заразу", а "заразу" насквозь сырую! - в самые первые разы. Гринчик, бывший основным инструктором в их группе, еще бормотал себе под нос, в своей манере, что де-ничего, не так все страшно как кажется спервоначалу, но ему не верилось. Вот и теперь, продолжая ругать машину, по-прежнему не приемля ее всей душой, он и не заметил, что делает это больше по привычке.
  Новации вызывали у него иррациональный протест, более свойственный природным крестьянам, и он, в общем, понимая всю глупость своих действий, поступал назло непонятно - кому, впрочем - по мелочи. Так, оба прошлых раза он не включал свой "Лазурит", потому как новомодная штучка, а сегодня включил, тоже не пойми - почему, но все-таки твердо зная, что так будет поступать и впредь. Прибор запищал, требуя к себе внимания, и он увидал на круглом экране, примерно на полвторого, довольно-таки жирную отметку. Капитан - довернул, пригасив скорость и потихоньку набирая высоту. Скорость - это, конечно, хорошо и даже замечательно, но "зараза" умудрялась превращать в докуку даже это качество: ежели дать ей волю, то на таком вот расстоянии мимо нормальной машины пролетаешь, как мимо стоячей, не успев толком разглядеть. Не говоря уж о том, чтобы выстрелить.
  Думал, что не разглядит и на этот раз, но нет, - вдруг, как на загадочной картинке, увидал много ниже на фоне бликующего моря медленно ползущую козявку. Взял ручку и еще на себя, - и узнал-таки. Тяжелый, неуклюжий, медлительный "хеншель" полз низко по-над морем, пытаясь спрятаться на его фоне, заодно укрывшись от радаров на берегу. Драч тщательно, издалека, чуть опуская нос прицелился машиной, как целятся из винтовки. "Тройка" сдержано, с пониманием громыхнула, разгоняя машину в пологом пике, и та влипла в воздух, как влитая - выдерживая курс, а вражина рос, приближаясь с невероятной, непривычной скоростью. Издали, куда дальше, чем привык, чем привыкал долгие два года, открыл огонь. С чем - с чем, а с оружием у "заразы" все было более, чем в порядке: три пушки врезали по "жуку", как топор, капитан, даже не видя еще результатов почуял, что не промахнулся. Как еще до этого чуял, что - попадет, потому что не в человеческих силах, - как-то противодействовать на такой скорости. И - потерял цель из виду, унесенный дьявольской скоростью "заразы" далеко в сторону. Погасил скорость в размашистом, - так и убил бы! - вираже с подъемом, и - успел увидеть, как пылающие обломки развалившегося в воздухе "хеншеля" валятся в воду.
  ... Указатель горючего ясно дал понять, что пора бы домой, и самолет лег на курс. Он несся по небу, как свистящая коса Смерти, и пилот теперь легко и привычно управлял самым лучшим самолетом из всех, на которых ему приходилось летать. Да нет, не так: все, что были раньше, просто нельзя было даже сравнивать. Оно, понятно, тяжело, когда на гоночный автомобиль, - да прямо с телеги. Тяжело, но, как оказалось, можно. А, главное, - по настоящему нужно. До этого он просто не понимал, что на "девятке" надо действовать чуть-чуть по-другому. Ему все эти месяцы как раз этого "чуть-чуть" и не хватало. Теперь оно у него есть. Вот теперь-то то только и настало время осваивать машину по-настоящему, то есть с пониманием и без мокрой спины.
  Но до того, как вспоротый, выпотрошенный "хеншель" повалился в море, надо было еще пережить это лето.
  
  В марте-апреле товарищ Савицкий в основном добился того, чего хотел. Когда речь идет о делах такого масштаба, это самое "чего хотел" - вовсе не такая простая вещь, как желания обычные и обыденные. Когда цели перед собой ставит человек такого плана, как генерал Савицкий, мечты его далеко не всегда блекнут от соприкосновения с жизненными реалиями. Бывает, что и расцветают, превращаясь во что-то куда более масштабное, чем даже самые, что ни на есть, дерзновенные мечтания вначале. Генералу хотелось всего-навсего, чтобы вновь испеченные пилоты не погибали бы сразу, ничего не сделав, ничему нужному в небе войны не научившись. Даже ничего не успев понять. Вот уже полтора года без малого он воевал с теми, кто научился до войны, а в основном, - со случайно уцелевшими в первый месяц - два. Много, если с одним из пяти. А немцы, наоборот, воюя со щенками, по мере сил старались, чтобы и дальше эти щенки становились все моложе и неопытнее. Это позволяло чувствовать себя сверхчеловеками и впредь, а, главное, было очень полезно для сохранения шкуры. Долгое время у них это, в общем, получалось, высокие потери никак не позволяли сократить потери, и генерал не видел, как можно вырваться из этого порочного круга. Пацаны приходили в части, их немедленно бросали в дело, потому что больше было некого, пацаны гибли. Но вот с августа-сентября положение начало меняться. А за какие-то три-четыре месяца качество материальной части изменилось просто разительно. Надежные и невероятно живучие машины позволили выживать не одному из каждой пятерки, а двум: на худой конец, скорость вполне позволяла удрать от "худого", выйдя из боя. Если он неудачно складывался. Порочный круг начал раскручиваться назад.
  Опытные пилоты люфтваффе почти физически чувствовали рост угрозы, как давление неподъемного груза и понимали: даже тот кошмар, что творился теперь в небе над Кубанью, был не более, чем предисловием. Похоже, русские гнали в боевые части колоссальное количество планеров, моторов, запчастей, осваивали все более современную технику, обучали новичков, шлифовали умение более опытных пилотов, отрабатывали взаимодействие между собой и с "наземниками", причем умудрялись делать все это, не прекращая все усиливающегося, становящегося нестерпимым давления на группу армий "А". Продолжая планомерное истребление 1-го авиакорпуса. Чувствовалось, что когда придет весна, высохнут дороги, заново двинутся замершие было фронты, они начнут по-настоящему. Будут атаковать непрерывно, большими силами, но при этом постоянно сменяя друг друга, благо количество позволяет. Под предводительством прежних асов и мастеров, выдвинувшихся зимой и весной, задавят массой, измотают, доведут до истощения и поодиночке повалят экспертов, а потом вырежут остальных. Потом сожгут аэродромы, оттеснят от хороших баз, лишат аэродромного маневра и тем самым вообще зачистят небо от самолетов с крестами. Как выяснилось, - не таких уж хороших самолетов. Что случилось? Как это вообще могло произойти? Все было замечательно и ничего не предвещало беды, а потом... А потом ситуацию как будто, - этак, исподволь, - вывернули наизнанку. Как будто прорезались до сих пор вовсе не бывшие глаза, и то, что до сих пор мнилось наибольшими достижениями, как-то совершенно естественно, враз оказалось самыми опасными из ловушек.
  А случилось то, что к тем самым марту-апрелю окончательно сложилось начало реально работать то, что впоследствии получило название "системы сквозной боевой подготовки военного летчика". Она складывалась не вдруг. Поначалу появилась возможность разделить истребительные эскадрильи на "ударные" и "сопровождения". Вторых было существенно больше, и новички попадали исключительно только в них. Они под руководством старших товарищей охраняли бомбардировщики и штурмовиков, а "ударные" эскадрильи охраняли их самих, занимались "расчисткой воздуха" и свободной охотой. В ударные эскадрильи теперь попадали только те, кто выжил и приобрел опыт реальных боевых вылетов на сопровождение. Деление было неофициальным, но на практике выдерживалось довольно четко, и чем дальше, тем четче. Количество выживших дошло до трех из пяти за два месяца непрерывных боевых действий.
  Это дало возможность выделить эскадрильи сопровождения "второй линии", которые использовались в тех случаях, когда особенно напряженных боев ожидать, в общем, не приходилось.
  Исподволь окончательно сложилась система учебных полков, где летали на тех же машинах, что и линейные части, а в роли инструкторов выступали боевые летчики с опытом, но после госпиталей или отведенные на переформирование. Наряду с этим, разумеется, существовал и более постоянный "костяк" корпуса инструкторов. Чуть позже процесс совместили с переучиванием опытных летчиков на новую технику и тактической учебой командиров.
  Впрочем, - жестких правил, единой схемы на все случаи и для любой обстановки на фронте так и не сложилось до самого конца войны, но, несмотря на это, а, может быть, и благодаря этому, однажды сложившись, система функционировала исправно. Численность полноценных бойцов с этого момента начала возрастать, тем более, что новых самолетов теперь вполне хватало на всех.
  Кавказ с Кубанью, безусловно - арена одной из самых масштабных и упорных воздушных битв в истории, с какого-то момента сделалась для ВВС Красной Армии гигантским университетом, смертельно опасными курсами высшего летного и тактического мастерства.
  Теперь пикировщики со штурмовиками не сталкивались в воздухе между собой. Они превосходно освоили Полбинскую "вертушку" и значительно ее усложнили. Теперь над особенно крупными и хорошо защищенными целями крутились "мельницы" из четырех-пяти разнокалиберных колец сразу, так что на цель, одновременно и не мешая друг другу, с разных сторон пикировало по три, по четыре машины, что делало прицельный огонь зениток практически невозможным. В воздух летели бревна, комья земли, орудия и изувеченные до полной неузнаваемости тела. Пилоты, еще недавно попросту не умевшие бомбить с пикирования, теперь на спор попадали в отдельный танк, в замаскированное на позиции орудие, автомобиль. Зажатые в предгорье армии ежедневно теряли тысячи людей без больших боев. Именно здесь немецкие войска разработали принципиально новую систему организации зенитного огня, позже ставшую столь знаменитой.
  Новые автоматические зенитки были скрытно установлены на позиции, избранные по новым принципам. Как раз для того, чтобы добиться максимального эффекта от масштабного применения. Это, в общем, удалось.
  В этот недобрый день бомбардировочная авиация фронта напоролась на втрое большую плотность зениток, расположенных по "эстафетному" принципу, с перекрывающимися секторами обстрела. К этому немцы с присущей им точностью подгадали подход к месту сражения истребительных групп. Поэтому то, что получилось в первый момент, было бойней в наихудшем ее варианте. Могло выйти и еще хуже, если бы русские начали упорствовать, но, вопреки расчетам немецкого командования, было принято чрезвычайно грамотное решение о немедленном прекращении операции. И все равно потери были огромными, в один день с задания не вернулись многие десятки самолетов. А, учитывая то, что сбивались машины по большей части на малой высоте, при этом погибли и пилоты. Это - плохо, но ничего, это бывает, и будет время от времени происходить всегда, если твоим врагом является германская армия, как бы она ни называлась, рейхсвер или вермахт, а ты на миг ослабишь предельную бдительность. Вот только в этот раз последствия Черного Вторника имели достаточно нестандартные и далеко идущие последствия.
  
  - И что? Никто, ни единый человек во всем полку даже не попробовал поднять новую машину?
  - Виноват, товарищ генерал-лейтенант.
  Савицкий, опустив голову, прошелся перед вытянувшимся в струнку гвардии майором. Резко остановился, поворачиваясь к подчиненному лицом. Ткнул его пальцем в грудь.
  - Вы - командир. Почему не организовали освоение техники? Почему не возглавили лично?
  - Разрешите доложить. Технари не знают технику и не умеют ее обслуживать.
  - Почему не доложили? Техника не обслуживается, не заправляется, не используется, а вы, майор, не докладываете.
  Гвардии майор молчал. Собственно говоря, генерал и не нуждался в его ответах. Человек воевал. Человек командовал боевыми летчиками. Воевал и командовал хорошо, но ему этого, в общем, хватало. Более, чем хватало. А ему подсовывают машину, выглядящую более, чем ненадежно. Он не без оснований считает, что попытка освоить ее и еще уменьшит его, и без того невеликие, шансы выжить на этой войне. Гвардии майор в машину совершенно не верит, боится ее и ненавидит. Не пробовал, но ненавидит заранее. Он хороший летчик, но испытательской жилки лишен напрочь. Как девятнадцать человек из двадцати, является умеренным консерватором, и считает, что машина без винта, да еще посередине войны, - явный перебор. Поэтому саботирует, и саботировать будет.
  Обычный военный бардак. Сделали машину, вбухали бешеные народные деньги, а она не летает. Потому что просто некому научить людей. Достаточного количества инструкторов нет, да и быть не может. Наука этого не допускает.
  Савицкий тихо, сквозь зубы выругался, спросил вполголоса.
  - Ссышь, майор?
  - Опасаюсь, товарищ генерал-лейтенант. Тут, говорят, особый талант нужен.
  - Кто говорит?
  - Говорят...
  Говорят, в армии просто. Приказал, - и проблема решена. Это, конечно, верно. Но приказ приказу - рознь. Он совершенно спокойно послал бы майора на верную смерть, а майор беспрекословно, не имея сомнений в таком его праве, приказ бы выполнил. А здесь не то. Здесь так не годится, и не спрашивайте, почему. В каждом виде деятельности есть такие вещи, которые нужно чувствовать, есть они и в военном деле, и тот не генерал, которому этого не дано.
  - Так что прикажете, - прошипел Евгений Савицкий, - товарищ гвардии майор, мне "лавочкина" осваивать?
  И - отвернулся. Майор не ответил. Это был редчайший случай, когда в равной степени невозможно ответить ни "так точно", ни "никак нет". Аудиенция была закончена. Ее попросту нельзя было продолжать дальше. Его ждала бессонная ночь. В конце концов, на войне - как на войне, на ней гибнут и генералы. Получается так, что предстоящее завтра является обязательной частью его собственной войны. Его долгом, именно что как генерала среди пилотов, человека, который делает то, чего не могут остальные. Люди, созданные для своей работы, обычно чувствую такие вещи. Ночью освоить, днем полететь, и полететь не абы как, а хорошо.
  На следующий день он полетел. И ничего страшного. По понятным причинам и непривычная, и необычная, машина ему, в общем, понравилась. Лавочкин был очень хорошим конструктором. Осторожно попробовав подальше от ревнивых глаз, уже практически над аэродромом открутил каскад основных фигур высшего пилотажа. Получилось несколько менее резко и более размашисто, но, в общем, нормально. Но это - перехватчик! Очень пригоден для того, чтобы валить тяжелые бомбардировщики в системе ПВО. Теперь, подержавшись за машину, он с трудом представлял себе, как ее можно использовать в конкретных условиях конкретного фронта. Не сразу и не без труда удалось подыскать двух офицеров, которые последовали его примеру, освоив реактивные машины. Их основной обязанностью на многие недели стало это: они приезжали со своими механиками в часть, подходили к первой попавшейся машине, расконсервировали, готовили к полету и вылетали на глазах у специально собранных пилотов. Это являлось кустарщиной чистой воды, но делать покуда было нечего, и, мало-помалу кустарный подход дал-таки плоды. Практически в каждой части, где мертвым грузом хранилась новая техника, появилось по несколько пилотов, способных поднять ее в небо. Но не воевать: любая попытка маневра уносила "заразу" далеко в сторону от врага и от своих, да так, что пилоты просто теряли цель. Машина казалась бесполезной, пока Городецкий не рискнул слетать на "заразе" на разведку. Вернулся в полном восторге: на тех высотах и с теми скоростями, на которых "зараза" чувствовала себя, как дома, ей не угрожало ничего, и он крутился над позициями немцев, как хотел. Дело было, в общем, за хорошей аппаратурой для наблюдения и съемки. С этого момента "девятку" начали отправлять в полеты на разведку до "оперативной" глубины систематически, а Городецкий стал, пожалуй, первым энтузиастом реактивной авиации на всем фронте.
  А потом наступил "Черный Вторник". Неожиданная одномоментная потеря, по сути, трех полков без видимого эффекта, да еще после того, как на протяжении долгого времени все шло, как надо, вызвала настроения, близкие к похоронным. Лишила людей того драгоценного куража, что помогает побеждать и очень часто сберегает жизнь. И тогда руководство фронта приняло решение. Мало того, решение это нашло полное понимание у тех, кого оно касалось непосредственно. У тех, кто еще вчера подчинился бы с явной неохотой.
  
  Когда рассвело уже по-настоящему, над позициями зенитчиков, так жестоко обидевших пилотов Южного фронта, громыхнул короткий, сухой гром. Незнакомые самолеты появились, как из-под земли, промелькнув над батареями с такой скоростью, что люди не успели их толком разглядеть. Стремительно нарастающее, короткое стаккато пушек, давящий на уши, устрашающий гром и дьявольский свист двигателей, - и мгновенное исчезновение вдали. Со всего фронта собрали воедино сорок шесть "умельцев" с машинами, централизовано их обслужили и отправили на дело. Это не очень много. Некоторые группы не нашли целей, некоторые самолеты отбились от группы и не вот нашли дорогу домой. Летчики среди "умельцев" собрались, понятно, не худшие, с опытом, умевшие при случае и проштурмовать что-нибудь на земле, но на "заразах" довольно многие промахнулись. Так что реальный ущерб от первого налета был невелик. Зато этого никак нельзя сказать об ущербе психологическом. Больше всего зенитчиков впечатлило, что им не удалось сбить НИКОГО. Кое-кто утверждал обратное, но скоротечная, свирепая проверка, проведенная не ради страха иудейска, но, единственно, истины для, показала эту самую истину во всей неприглядности. Ни единого достоверно сбитого. Но это было чуть попозже. Потому что до проверки, вдогонку, последовал второй налет.
  Молчаливые, мрачные "умельцы" просто откатывали машины с полосы и перекуривали в сторонке, пока обслуга заливает керосином баки, заряжает оружие и подсоединяет "пускачи".
  Второй вылет сводная группа провела куда более организованно и, что ли, "зряче". Общими усилиями они распугали и разогнали зенитные расчеты, уничтожив пяток орудий и убив полтора-два десятка человек.
  Третий вылет за день следует считать надолго непревзойденным шедевром организации авиационного командования Северо-Кавказского фронта. Сначала взлетели штурмовики, и только чуть позже скоро обогнавшие их реактивные "лавочкины". Такие хитро задуманные планы в практике ВВС РККА удавались, скорее, как исключение, но в этот четверг удались. "Лавочкины" в очередной раз загнали вконец затерроризированных, дважды убедившихся в собственном бессилии зенитчиков в щели, - а тут как раз подоспели штурмовики с пикировщиками. Они разобрались с обидчиками, а заодно со всем, что шевелилось на немецких позициях, - уже всерьез, солидно и основательно, только что не катастрофически.
  За день было потеряно две реактивных машины и погиб один пилот. Второй, не совладав с рефлексами, "уронил" машину на взлете, с высоты пяти-шести метров. Машину поломал, - умеренно, это было исключительно крепкое изделие, если б ценили, то отремонтировали бы без проблем, но тут, на радостях, списали, - сам расшибся, но тоже умеренно, даже костей не поломал. По какой причине превратился в керосиновый костер лейтенант Павлюк Г.С. 1921 года рождения, комсомолец, по всей видимости, не узнает никто. Он, сбросил скорость до минимальной перед посадкой, после чего его машина внезапно перевернулась через крыло и врезалась в недалекую уже землю.
  Через сутки в штурмовке немецких позиций участвовали все реактивные "лавочкины" фронта, аж 83 штуки. Приказ - приказом, но уже нашлось достаточное количество желающих, и это некоторым образом чувствовалось. Они делали по три-четыре вылета в сутки. Штурмовали аэродромы и терроризировали зенитчиков. Обстреливали с особым садизмом радарные установки. "Не обращать внимания", как рекомендовало, изучив фактические результаты действий новых машин по итогом первого дня немецкое командование, получалось, в общем, довольно плохо: пилоты учились и эффект от их действий постепенно рос.
  В своих послевоенных мемуарах, известной книге "Грохочущее небо" генерал Кортен писал: "От действий реактивных машин русских за все время "Битвы за Кавказ" на земле потеряно не более пятнадцати германских самолетов, еще около двух десятков получили умеренные повреждения. В воздухе за месяц они не сбили ни одного самолета люфтваффе. Но их роль в дезорганизации обороны вообще и противовоздушной обороны на Кубани трудно переоценить".
  Это свойство, - судить обо всем со своей колокольни, - похоже, является частью человеческой натуры вообще. Потому что то, что делали реактивные "лавочкины" на земле, не идет ни в какое сравнение с тем, что они устроили на море.
  Неизвестному работнику штаба Второй Воздушной армиии, - его имя до сих пор не раскрывается*, - пришла в голову естественная мысль: пустить "громыхалки" против транспортных судов кригсмарине. После двух-трех пробных атак, проведенных при удобном случае, командование расщедрилось, "повесив" над береговой линией "Т - 10" с радаром последней модели.
  Они появлялись, словно неоткуда, будто само море выплевывало их, налетали, как буря, обдав палубу и надстройки коротким ливнем снарядов.
  Их полет был так стремителен, что гром и дьявольский свист двигателей становился слышен только тогда, когда они оказывались совсем близко, и поздно было что-либо предпринимать.
  По двое - по трое, одновременно, или поочередно. Амет-Хан смеялся и пел, убивая и разрушая на выбор. Блестящий истребитель, тут он нашел у себя ни капельки не меньший талант, творя невозможное. Он топил "шнелльботы" умудряясь влепить в них по пятнадцать-двадцать снарядов из имеющихся у него ста восьмидесяти. Крушил на крупных транспортах мостики и ходовые рубки, убивая и калеча командный состав. После него оставались потерявшие управление госпитальные суда и потерявшие ход войсковые транспорты, горящие танкеры и рвущиеся "грузовики" с боеприпасами. Казалось, этот красавец сделан из стали, а усталости не ведает вообще. Доходило до того, что он пересаживался в "лавочкина" через час после вылета, скажем, на свободную охоту в любимой "косичке" "Як - 9С".
  Другие и близко не обладали его талантами, но дело свое делали. Десятки убитых. Изрешеченные надстройки, покрытые рваными дырами палубы и дымовые трубы. Почти постоянно - пожары на атакованных транспортах. С ними, как правило, справлялись, но повреждения накапливались, приближаясь к тому пределу, когда судно придется отправлять в ремонт. Повреждения и жертвы от штурмовки одним "лавочкиным" были, в общем, умеренными, мощное для истребителя, вооружение, все-таки, не слишком годилось для атаки морских целей. Даже среднеразмерных. Зато они могли атаковать цель близко от берега, вернуться, и атаковать снова. А еще они наводили на поврежденные суда пикировщиков, значительно повысивших к этому времени квалификацию.
  Особенным шиком считалось пригласить стервятников к расклеву беспомощной добычи, потерявшей ход или управляемость, но тех корабли эскорта - сбивали, причем достаточно успешно.
  С "лавочкиными" они не могли поделать ничего. Помимо дикой скорости, так еще "тканые" корпуса, как оказалось, исключительно плохо видные на радаре. Через неделю-полторы от начала систематических штурмовок произошло неизбежное: немецкие конвои практически перестали подходить к берегу днем. Усилиями "умельцев" был потоплен не такой уж большой тоннаж, но поврежденными оказались не менее восьмидесяти процентов транспортников, имевших несчастью оказаться у берега в эти недели. Некоторые выглядели сущими плавучими руинами, а для ремонта, - не хватало сил, людей, а самое главное - времени, потому что запертые на Кавказе армии жили только за счет снабжения по морю.
  Настоящим началом конца стало принятое 6 апреля решение вывести с Кавказа, с Кубани истребительные группы. Тут не было трусости или недостатка воли: авиабазы к этому времени постепенно превратились в руины, аэродромные команды не успевали ремонтировать взлетные полосы, и сколько-нибудь эффективная летная работа становилась невозможной технически. Сила солому ломит.
  Рейхсмаршал авиации поклялся фюреру, что "необходимая истребительная поддержка будет в полном объеме оказана с аэродромов в Крыму, совершенно недоступных для вражеской авиации". Да фюрер, это надо было сделать давно, фюрер. Так надо было поступить с самого начала, фюрер. Толстый наркоман являлся одним из самых умных людей в окружении Гитлера. В чем-то его фигуру следует считать уникальной: такая, до самого конца, преданность у трезвейшего ума циников встречается, мягко говоря, нечасто. Готовясь к аудиенции, он собирался врать. Во время вранья он почти верил, что говорит фюреру чистую правду. Ягд-группы вывели с Кавказа, перебазировав на развитую сеть аэродромов в Крыму. Честно взяв три - за одного своего на протяжении всей компании, - последние месяц-два это соотношение стало куда худшим, но все-таки, - люфтваффе проиграло битву. Став практически недоступными для воздействия русских, истребительные группы вместе с этим потеряли реальную возможность как-либо влиять на ситуацию: как оказалось, лишние 70 - 120 километров играют очень большую роль. Решающую.
  Ночи в апреле слишком коротки даже и на Черном море. Переход на преимущественно ночное время оперирования дал кое-что, но недостаточно. Просто теперь транспорты перехватывали на большем расстоянии от берега. "Т - 10" начали чаще менять друг друга, практикуясь в применении новинки: управляемых планирующих бомб.
  Благо еще, в самый последний момент кому-то мыслящему здраво пришло в голову сменить само снаряжение: с самого начала вся оснастка готовилась под бронебойные бомбы весом в полторы тонны. Теперь, как и водится, на охоту ехать - собак кормить, заменили оснастку на чисто фугасную, превратив бомбы в ОЧЕНЬ большое подобие минометных мин, с огромным количеством взрывчатки. Реализация простейших с виду идей почти неизменно оказывается делом и непростым и мешкотным: за все время удалось сбросить всего восемь "УПАБ - 1400", из них три случая можно признать успешными: Љ2 дала прямое попадание в готовящийся под погрузку "Lindenalee", водоизмещением в полторы тысячи тонн, так что силой взрыва его разломило пополам, убив всех, кто работал поблизости на берегу, Љ5, разнесший вдребезги плавучий кран, и Љ6, походя снесшая фальшборт "Баруссии" и взорвавшаяся в непосредственной близости от транспорта. Подводные повреждения оказались так велики, что судно пришлось намеренно посадить на мель.
  63-й действовал в своем духе: на фронт пришли четыре первых, малосерийных "Ла - 9С-бис". С "Лазуритом" первой модели, скоростью 930 км/час и возможностью подвесить две 100-кг бомбы, - чтобы немцы в море не скучали и ночью. Амет-Хан, наведенный "десяткой", добился, пожалуй, наивысшего достижения в своей и без того яркой военной карьере: тихой, пасмурной ночью 10 апреля сумел поджечь "Фьоренцу", водоизмещением три с половиной тысячи тонн и с грузом артиллерийских боеприпасов. Взрывы на этом крепком коммерческом пароходе итальянской постройки продолжались несколько часов, прежде чем обреченное судно пошло на дно.
  Войска трех советских фронтов на протяжении всей зимы и весны действовало предельно методично, постоянно укрепляя оборону, как по линии соприкосновения, так и в глубине позиций, в ее опорных пунктах. Ряд попыток взломать оборону немцев и рассечь группировку на несколько частей результата не дали, и привели только к тяжелым, неоправданным потерям в людях и технике. Сильнейшая группировка германских войск оказалась попросту не по зубам окружившим ее армиям, но вот поражение в титанической воздушной битве резко понизило устойчивость немцев. Снабжение неуклонно, день ото дня ухудшалось, артиллерийская группировка русских исподволь стала чрезвычайно мощной, а их авиация, почуяв свою практически полную безнаказанность, словно озверела. Но это в общем, а в частности, - "Ил - 2", к примеру, сделали практически невозможной какую-либо контрбатарейную борьбу. Теперь и артиллерия русских действовала так, как ей это нравится. Кто пробовал, тот, БЕЗ СОМНЕНИЯ, поймет, что это значит, когда артиллерия противника расстреливает тебя безнаказанно.
  Потом накал боев как-то стих, из чего ОКВ сделало вывод, что Советы, не имея достаточных сил после успешной, но невообразимо тяжкой зимы, решили сосредоточить все силы там, на юго-западе, где неумолимо назревали грозные события лета 1943 года. Вероятно - почли за благо обойтись плотной блокадой застрявших на Кавказе армий, предоставив основную разрушительную работу времени: что они есть - что их нету вовсе.
  Парадоксальным образом именно это повлияло на Гитлера настолько, что фюрер германского народа дал себя уговорить на эвакуацию блокированной группировки морем**.
  Ему бы чуть больше выдержки, потерпеть, подождать еще чуть-чуть, какие-то десять дней, а, может быть, даже меньше, - и дело могло выгореть. Ну, не то, чтобы как нельзя лучше, потому что хорошего выхода из такой ситуации попросту нет, но могло получиться пристойно. И позволило бы сохранить лицо. Проигранное по сути сражение можно изобразить чем-то вроде победы, если удастся при этом избежать окончательной катастрофы. Так англичане уже долгие десятилетия хвастаются позорным, кошмарным Дюнкерком, который, вообще говоря, был исходом начисто, всухую проигранной компании, не слишком кровавого, но от этого не менее тотального поражения, - и все потому, что хотя бы частично сумели смыться. "Храбрые солдаты двух германских армий успешно переброшены со стабильного участка фронта к месту решающих боев, оставив боевое охранение, достаточное для того, чтобы удерживать оборону сколь угодно долго..." - и так далее. У Геббельса, бесспорно, вышло бы и круче, и убедительней.
   Дело в том, что некоторое снижение накала бомбежек и артобстрелов сопровождалось доселе неслыханным в истории скрытым массированием авиации. Столь же грандиозными и беспрецедентными были предпринятые меры по маскировке и дезинформации. Товарищ Жуков выступил в роли, не вполне для него привычной, будучи назначен организовывать и инспектировать эти меры. После Ельни и Ржева его не без оснований считали мастером стратегической маскировки. Мастер тихо бесился, считая назначение формой изощренного издевательства, но работал истово, как будто хотел доказать и еще что-то такое неизвестно - кому, и виду не показывал.
   Две тысячи восемьсот одних только фронтовых бомбардировщиков и штурмовиков. Не считая полутора тысяч истребителей и восстановленной в прежних, декабрьских масштабах сводной группы тяжелых бомбардировщиков: тоже пятьсот тонн бомб за вылет. И все ЭТО, - на случай эвакуации морем, которая все не начиналась и не начиналась. Товарищ Сталин день ото дня проявлял все большее раздражение. Ему не нравилось, что колоссальные силы авиации бездействуют вдали от места, где вот-вот начнутся решающие события. Ему не нравилось, что пилоты недостаточно летают. Он не любил слишком красивых планов боевых операций, и не доверял им. После Харьковских событий образца 1942-го его предпочтение синицы в руке всем журавлям на свете стало почти абсолютным. Он боялся не немцев, нет, он боялся их мастерства, слишком уж часто они превращали явное поражение в убедительную победу. В ОЧЕРЕДНОЙ разгром Красной Армии, у которой снова, как всегда, ничего не вышло. Теперь он молча удивлялся, как это его смогли подбить на такую авантюру, и не приказывал расточить группировку немедленно, только потому что выглядело это и несолидно, и легкомысленно. Жестко ставил сроки прекращения подготовки и свертывания операции. Еще чуть-чуть. Еще каких-то десять дней, или даже еще меньше. Но почти накануне дня рождения Ленина разведка сообщила определенно: готовится. И - подтвердила, проверив по другим каналам. Немцы только чуть-чуть запоздали с подарком ко дню рождения Владимира Ильича, начав эвакуацию 25-го апреля 1943 года. То, что произошло в ближайшие двое-трое суток, можно смело считать величайшей военной катастрофой на море за всю историю. Гигантские стаи самолетов застали немцев то, что называется, "со спущенными штанами": в момент, когда операцию уже нельзя, невозможно отменить или хотя бы как-то существенно ограничить. Последовавшая бойня имела совершенно беспрецедентный характер, неизмеримо превзойдя ужасы "Таллинского похода" и эвакуации Севастополя***. Была кровавая каша на берегу и у берега, непрерывная штурмовка и бомбежка на протяжении всего дня, с 0430 утра и до позднего вечера. Когда пилоты делали вылеты один за другим, буквально позабыв про усталость, а самолеты непрерывно и громадными массами висели над плацдармом. От колоссальной порции адреналина, обусловленной крайним риском, запредельной усталостью и непрерывным убийством, летный состав в эти дни впал в некое подобие кровавого безумия, вроде берсеркиерства у викингов или амока у малайцев. В этом состоянии сохранение собственной жизни становится куда менее важным, чем убийство, но при этом человека, парадоксальным образом, оказывается очень трудно убить. ПОТОМ, - некоторых пришлось доставать из самолетов и нести на носилках без всякого ранения. Кое-кого пришлось даже отправить на лечение. Но пока их работа оказалась такова, что дни эти нельзя назвать попросту страшными. Они были чудовищными.
  Сталинские соколы потопили все, способное плавать, все, что имело несчастье оказаться в эти дни близ берега, а истребителей люфтваффе, которые, скорее, обозначили присутствие, нежели присутствовали по-настоящему, задавили числом, оттеснили с места боев и не позволили оторваться, вырезав всех, кто пытался сделать хоть что-то. Поначалу потери среди советских машин были огромными из-за предельно сконцентрированного и блестяще организованного зенитного огня, а еще по той простой причине, что по ним с земли палило все, способное стрелять, кроме, пожалуй, пистолетов, а скученность вооруженного люда внизу, и, соответственно, плотность огня, была просто-таки непомерной, но постепенно сопротивление прекратилось. Сверху берег походил на пылевую тучу, в которой непрерывно сверкали вспышки сотен разрывов. В один день красные соколы истратили такое количество авиационных боеприпасов, которого вполне хватило как бы ни на полный месяц боев. Тем временем танки, ведомые штурмовыми группами, без особых задержек смяли усиленные заслоны на оборонительных рубежах немцев и неудержимой лавиной повалили к побережью. То обстоятельство, что по дороге им то и дело, во множестве попадались горелые, варварски изувеченные "тридцатьчетверки", никак не делало танкистов добрее.
   Сначала - задумали, потом готовились, потом делали, и только потом, когда все кончилось, задумались над тем, что, в конце концов, натворили. Никто не ожидал, что получится почти так, как задумано. И даже в голову не брал мысли о том, как именно может выглядеть полный успех. Потому что если что-то, когда-то в этой войне и шло, то непременно через пень-колоду, и никак иначе.
   Единственным аналогом может послужить, пожалуй, только впечатляющий бенефис японцев под Перл-Харбором: они, понятно, добивались успеха, но и рассчитывать не могли, что он будет таким. И не были к нему готовы.
   Происшедшее было военной катастрофой, никак не уступающей Сталинграду масштабами, и значительно превосходящей его драматизмом, а также масштабом, концентрацией во времени и пространстве, а еще очевидностью неслыханного кровопролития.
  Парадокс: если бы не два дня постепенно затухающих боев после первых суток, слившихся в одну непрерывную массовую бомбежку, если б не было таких, которые все-таки сдались в плен, - можно было бы сорваться.
  Матвей Торцов, колхозник из-под Смоленска, у которого дом сожгли вместе со всем остальным селом, а семья безвестно сгинула, ни слуху - ни духу, добравшись до берега и увидав воочию сложившуюся картину, присел на камушек и развел корявыми руками:
  Тоже как-то не по-божески... Это ж уже не война никакая...
  Чего ты там бормочешь?
  Да тоже как-то... Как будто не стрелял, а расстреливал.
  А ты их пожалей. Они нас мно-ого жалели...
  Да знаю я!
  Так не болтай лишнего.
  Да не болтаю. Не знаю, как сказать.
   По-человечески его можно понять, потому что убийство более трехсот тысяч человек на одном, не таком уж протяженном участке фронта за день, - это что-то и впрямь другое. Некоторым утешением, удивительным для самих участников, послужили шестьдесят три тысячи пленных, тех, кто сдался-таки, поняв истинную бессмысленность как сопротивления, так и неизбежной собственной смерти: их не пришлось убивать.
  Война явственно приобрела масштабы, совершенно несопоставимые с масштабами отдельно взятого человеческого существа. И отдельно взятой человеческой личности. Поэтому и язык перестал соответствовать реалиям, не в силах описать то, чего раньше не было. Неописуемое.
  Эвалд фон Клейст остался жив только потому, что его попытки самоубийства ждали заранее. Его эвакуировали загодя, накануне операции "Грау", причем для этого пришлось прибегнуть к чрезвычайно жесткому давлению, что было на грани прямого насилия. Длительное время сведения, поступавшие из района эвакуации, носили крайне отрывочный и противоречивый характер, и только ближе к семи вечера у командования сложилась достаточно полная картина разразившейся катастрофы. Надежды на то, что, может быть, произошла ошибка и все не так страшно, как может показаться, таяли с каждым часом. Наконец, написав краткое письмо, в котором не предъявлял обвинений никому, и просил фюрера отыскать способы к быстрейшему заключению мира, генерал приложил "вальтер" к виску в своем гостиничном номере в Бухаресте. Специалисты из "абвера", улучив момент, загодя побеспокоились о его оружии, и вместо финального акта трагедии получился отвратительный фарс. Такой цели никто не преследовал: просто отбирать оружие у генерал-полковника, не арестовав его - дело для иерархического немца практически немыслимое, а категорический приказ позаботиться, чтобы он "не наделал глупостей" был отдан.
  Для людей, не знавших этих обстоятельств, - а таких было подавляющее большинство, - картина сложилась совершенно ясная, и разночтений не допускающая: командующий УДРАЛ, бросив в БЕЗНАДЕЖНОМ положении ОБРЕЧЕННЫЕ войска, после чего разыграл ФАРС с неудавшимся самоубийством. Это несколько больше, нежели способен выдержать честный профессионал. Уволенный с военной службы по состоянию здоровья, генерал умер в августе того же года от сердечной недостаточности.
  
  *Если кому-то так уж любопытно, это был генерал-майор Федор Иванович Качев. Очень, очень креативная личность с предельно широкими взглядами и полностью лишенная предрассудков. И в ТР являлся автором ряда нестандартных решений, за каждое из которых случайно уцелевшие из числа потерпевших были готовы гонять его вечно. Без срока давности. Если бы знали автора. У нас были свои достижения в стиле Дрездена, Токио образца 45-го, или Хиросимы. К ночи упоминать не хочется. Ну их к черту.
  
  **В ТР 17-я армия весной 1943 года довольно спокойно эвакуировалась из Кубани в Крым. Практически беспрепятственно.
  
  *** От судьбы не уйдешь. Спустя год, весной 1944 года, при эвакуации из Крыма, 17-я армия была уничтожена советской авиацией. Было убито, пропало без вести (читай: утонуло) и взято в плен более 130 тыс. человек. Все равно крупнейшая военная катастрофа на море.
  
  А буквально через двое суток после того, как на побережье затихли последние бои, и в плен сдались последние из выживших, в пяти различных местах, удаленных друг от друга, порой, на сотни и тысячи километров, в распоряжение германского командования были направлены пять совершенно одинаковых контейнеров с весьма сходным содержимым. В двух случаях: в Виннице и Потсдаме, груз сбросили с парашютом, а в трех, - переправили через линию фронта с военнопленными. Одного из них сдуру подстрелили свои, но материал на ту сторону линии фронта все равно попал. Основным содержанием контейнера являлось нечто вроде кинохроники. Пленка высочайшего качества, цветная, прекрасно передающая все подробности, только что не запах. Снято было без особого старания эффектно выстроить кадр, с портативной камеры, смонтировано впопыхах, склеено прилично. Немая лента содержала материал на три часа восемнадцать минут непрерывного показа со стандартной скоростью. Материал все был разный, но, при этом, довольно-таки однообразный. Панорамы. Пейзажи с натюрмортами. Миниатюры с подробностями. Довольно-таки неостроумное название: "Памятка Людоеда", - очевидно, выдуманное в спешке, - и подзаголовок: "Учебный фильм".
  С "Потсдамской" копией ознакомились и СД и Абвер. Армейцы - в связи с тем, что успели первые и вынуждены были предпринимать неизбежные меры безопасности, вроде привлечения саперов, СД - потому что считали себя самыми главными, отнять - могли, а вовремя пресечь любознательность армейских коллег не успели. Ознакомившись, независимо друг от друга и невзирая на хронический раздрай между собой, пришли к одинаковому решению - фюреру этот материал не показывать! Такое кино нам не нужно. И, в силу все того же раздрая и соперничества, такая попытка сокрытия оказалась совершенно невозможной с организационной точки зрения. Ни там, ни там попросту не было человека, который отдал бы такой приказ. И тем более такого человека не могло быть с учетом существования двух ведомств. Материал, - доставили. Для очистки совести настоятельно рекомендовали не смотреть, невзирая даже на крайний риск самой такой рекомендации. Результат вышел вполне ожидаемый. Просмотр, припадок неуправляемого буйства, потоп, землетрясение, тайфун и извержение вулкана. Апокалипсис в пределах одной отдельно взятой рейхсканцелярии. Потом впал в прострацию. Придя в себя, - досмотрел.
  Фюрер не принимал никого почти двое суток. Объявил приказ: в плен сбитых русских пилотов не брать! При этом, разумеется, не подумал, что приказ носит более, чем обоюдоострый характер. Хотел объявить толстого Германа изменником, но как-то сообразил все-таки, что, если бы не тот вывод авиации с аэродромов на Кавказе, у фильма была бы и еще одна часть. Потом, обретя, казалось, прежнюю энергию, начал деятельно готовиться к летней компании. За зиму линии снабжения на основных оперативных направлениях сократились практически вдвое. Значительно сократилась линия фронта. Эриху фон Манштейну очень хотелось поставить вопрос об эвакуации Крыма, пока это еще не очень поздно, но, подумав, решил, что предложение будет уж слишком несвоевременным.
  Дело в том, что адресатом "Крымской" копии был именно он: там и написано было, чтоб уж никаких сомнений. От остальных четырех его посылка отличалась тем, что, помимо кино, там находилась еще и звукозапись на грампластинке, выпущенной в единственном экземпляре.
  "... Эй, фельдмаршал, эй! - Шелестел бесполый, бестелесный, надмирный голос. - Это снова я. Рад, что мое кино тебе понравилось, можешь не благодарить. А ведь я предупреждал тебя. Вот ты не поверишь, я и сам не поверил бы еще несколько дней тому назад, но даже мне стало как-то не по себе от такого количества дохлых арийцев. Мирные переговоры надо было начинать, когда вы стояли под Москвой, но у вас не хватило ума, а теперь - поздно. Вот честное слово, - если уж проигрываешь войну, надо это делать быстро: раз-два. Вот как французы в 40-м, к примеру. Чего тянуть-то? Еще одна такая зима, и немцев может не остаться и вовсе, даже на семена. И те самые французы, - вот где смех-то? - будут принимать вашу капитуляцию. А еще можно не дожить и до зимы. Это вполне вероятный вариант, фельдмаршал, честное слово. Смотри кино. Оно несложное, должно дойти даже до тупых прусских мозгов. Посмотрите, и пожалейте своих людей. Потому что не от Гитлера, а только от вас зависит, когда кончится война. Мы не похожи на вас, и скоро устанем от бессмысленных убийств после победы. Это даст им хоть какой-то шанс."
  Фильм они смотрели в узком кругу: генералитет и старшие вожди Ваффен СС. Осторожно, по возможности незаметно, одними глазами наблюдая за товарищами во время просмотра, он сумел разглядеть слезы, стоявшие в глазах этих стальных людей, выработки "доброй прусской школы". У Пауля Хауссера, тоже пруссака, но человека куда более страстного, слезы катились по одной щеке, там где глаз у него оставался. Он, вытянувшись, сцепив зубы и сжав кулаки, не отрывал от экрана смятенного взора, и, как будто, даже не моргал на протяжении всего этого времени.
  На экране поначалу были показаны кадры безнаказанного убийства, - снятого, разумеется, издали. Штурмовики, раз за разом заходящие на скученных на пирсе людей. "Петляковых", падающих в крутом пике на беспомощные транспорты. Шквал взрывов, накрывающих всю колонну, целиком, после того, как истребители расстреляли головные машины, и на дороге, узкой, горной дороге возник чудовищный затор. И результат всей этой деятельности, уже подробно, с близкого расстояния. Фельдмаршал смотрел фильм не в первый раз, но продолжал удивляться: это кем же надо быть, чтобы тщательно, долго, подробно находить и фиксировать наиболее душераздирающие, гротескные, чудовищные и омерзительные подробности в таком неисчерпаемом количестве? Как это все мог выдержать мало-мальски нормальный человек? Да, их, ветеранов еще той, прошлой войны, трудно впечатлить любыми подробностями! Но масштаб!!! Это должно быть чудовище в человеческом образе, нелюдь, вампир.
  А на самом деле ничего особенного: простой советский еврей. Романа Лазаревича изыскали и доставили к месту ожидаемых событий отдельным бортом, снабдили безукоризненной аппаратурой и роскошной пленкой. В сопровождении группы армейской разведки они, сменив закрывающее рот и нос мокрое полотно на респираторы, более суток собирали горячий материал на пару с товарищем Симоновым. Кто-то там, наверху, решил, что послать в комплект товарищу Кармену - да еще товарища Эренбурга, будет, пожалуй, перебор. Константин Михайлович и Роман Лазаревич выполнили задание партии и правительства со всем возможным старанием и в полную меру присущего им таланта. Они оба, хотя и по разным причинам и вообще очень по-разному, мягко говоря, недолюбливали нацистов в частности и немцев вообще. Но когда был закончен монтаж, а копии ушли по назначению, когда материал на пару десятков репортажей направился в редакцию "Красной Звезды", оба мастера надрались, как курсанты, и не просыхали трое суток без малого.
  "В сущности, - думал Фельдмаршал, продолжая осторожно оглядывать такие знакомые лица, - в том, что касается генералитета, фильм достиг, скорее, обратного эффекта. Они теперь готовы на что угодно, лишь бы отомстить! Жизни не пожалеют! Уж теперь-то места пораженческим настроениям не найдется, они будут стоять до конца... вместе со всеми своими подчиненными? Является ли упорство, переходящее в потерю гибкости, тем качеством, которое требуется от генералитета в первую очередь?"
  
  - Еще одна такая победа, - жестко проговорил Верховный Главнокомандующий, - и мы останемся бэз авиации.
  Триста сорок шесть машин. И больше четырехсот человек обученного летного состава. Поврежденных в той или иной степени более тысячи! Это могло бы считаться разгромом, если бы не результат: списанная практически за одни страшные сутки группа армий. Аналог нашего "фронта". А вождь тем временем продолжал:
  - Есть такое мнение, что к катастрофическим потерям привела недостаточная подготовка и плохая организация воздушного наступления. Исключительно высоки нэбоевые потэри.
  Евгений Савицкий вздрогнул, вспомнив сплошную завесу огня, огненную пургу перед атакующими эскадрильями. Море огня! Немцы догадывались, что их ждет, и превосходно, выше всяких похвал подготовились к отражению воздушной угрозы. Практически каждый пулемет подготовили для стрельбы по воздушным целям. Каждую бронебойную винтовку. Подготовили пехоту к залповой стрельбе из винтовок! Оборудовали позиции на каждом танке, каждом грузовике. Доведенное до предела число стволов на транспортах, тральщиках, эсминцах, каких-то жутких лайбах рыболовного вида, на баржах, самоходных и простых. Летишь, - а впереди огненная завеса такой густоты, что кажется невозможным, немыслимым проникнуть, ты мишень для сотен стволов и ничего, совсем ничего не можешь с этим сделать. Немцы всерьез готовились похоронить их всех, и вполне могли на это рассчитывать, а ошиблись только в оценке противостоящей им силы: раз в пять. Неужели же Верховный не понимает, что происшедшее было ГЕНЕРАЛЬНОЙ битвой, вроде Сталинградской? Со всем, отсюда вытекающим, включая масштаб потерь?
  Восемь десятков реактивных "ла", включая несколько машин усовершенствованной серии, прошлись частым гребнем по зениткам и колоннам, как всегда - не имея потерь, но на этот раз масштаб был таков, что результат их работы был почти вовсе незаметен. "Эрэсы", несколько тысяч штук! Хватило бы похоронить кого угодно, но тут это было - как слону дробинка. Сломать оборону, жертвуя собой, в таких условиях могли только бомбардировщики. Они и сломали. Падая только тогда, когда машины превращались не то, что в решето, а прямо-таки в клочья, от десятков и сотен попаданий, когда глох расстрелянный двигатель, или попадали в пилота. И даже тогда норовили воткнуться в позицию батареи или, хлеще того, в чью-нибудь палубу.
  Интересно, как по-разному воспринимается одно и то же событие в зависимости от точки зрения. Те, кто выжил там внизу, потому что сумел сдаться, видели со-овсем другое.
  ... Мимолетный грохот, дьявольский свист, почти неуловимо для глаза проносится над позицией какой-то перекошенный, - или так только кажется от дикой скорости? - силуэт самолета, и по позиции наотмашь хлещет плотный шквал снарядов. Сметает всех, но если его сбросило обретшее вдруг стремительность пружины тело, то Густава с его сиденья сшибает снаряд, по частям. Медленно, не вдруг, безжизненно повисает подрубленный ствол зенитки, и только потом чувствуешь боль в плече, видишь кровь и торчащую из раны крупную щепу от ящика.
  ... В лучшем случае на миг отпечатывается в сетчатке раскаленное "шило" реактивного снаряда, или даже без этого, совершенно неожиданно все кругом с грохотом вспыхивает, и землю, как ковер, выдергивают из-под ног или из-под колес, безразлично. И бессмысленные глаза уцелевших потом.
  ...Тучи самолетов закрывают небо крыльями с красными звездами, со всех сторон на тебя пикирует, несется, ревет и грохочет крылатая смерть, бомбы ложатся сплошным ковром, а с неба хлещет ливень горячего свинца. И ты, с карабинчиком, палишь в неуязвимых, не обращающих на тебя никакого внимания стервятников, как палят в лавину, сорвавшуюся с гор, в волну цунами, в черный столб смерча...
  
  - Чьто ви на это можете сказать, товарищ Савицкий?
  Он - встал, машинально одернув китель, и едва узнал свой собственный голос, настолько сдавленным он был в этот миг.
  - Товарищ Верховный Главнокомандующий, по имеющимся расчетам, плотность зенитного огня над районом боевых действий в три-четыре раза превосходила ту, которую немцы создают над самыми крупными аэродромами в Германии. С учетом флотских средств этот показатель доходит до пяти-шести. И эта мощь была практически подавлена на протяжении первого часа-двух воздушного наступления. Машины первого эшелона вынужденно находились под огнем противника очень длительное время, и успешно держали его. Ту технику, которая была у нас в прошлом году, мы потеряли бы полностью, не добившись цели. А "небоевые потери" в данном случае, - очень часто катастрофы сильно поврежденных машин при посадке.
  Генералов нужно держать в ежовых рукавицах. Они не должны считать себя уж такими молодцами. Это может вызвать у них опасные мысли. С другой стороны, если продолжать обвинения, то придется наказывать, а наказывать, откровенно говоря, не за что. То, что они сделали, - полтора Сталинграда, а если с учетом потопленного тоннажа, то два. Успех настолько велик, что это даже может оказаться опасным.
  А Савицкий нужен на своем месте, и уж никак не ниже. Особенно теперь, с его кавказским опытом. Лучше все-таки принять объяснения. Он еще несколько секунд продолжал смотреть на генерала тяжелым взглядом, а потом повернулся к нему в профиль.
  - Хараше. В конце концов - у нас это первый опыт воздушного наступления такого масштаба. Что у нас там с Донбассом?
  Курировал направление Василевский, он же и доложил.
  - После того, как войска Юго-Западного фронта отбили контрудар эсэсовских корпусов, 2-й УкНО, - голос его зазвучал значительно, почти торжественно, - сумел в очень хорошем темпе прорваться к Харькову, сразу стабилизировав оборону танкистов Рыбалко...
  Это - да. К этому моменту у них было уже пять с половиной тысяч грузовиков, две сотни танков и самоходок, включая трофейные, и шестьдесят тягачей. Вопреки традициям, довольно быстрых, новых, с иголочки. А вот пробиваться, откровенно говоря, не пришлось. Ошметки каких-то немецких и румынских частей сами спешили убраться с дороги от греха, а безостановочный бег с предельным напряжением был стихией корпуса. Оборона - не была, но они все равно справились, а потом неплохо научились. Благо, что было кому научить.
  - ...А следом мы сумели существенно пополнить уже саму 3-ю танковую армию. Кроме того, ей приданы 7-й танковый и 19-механизированный корпуса. Есть все основания предполагать, что такого рода перемещение резервов осталось незамеченным противником. Они имели все основания рассчитывать, что в ходе зимне-весеннего наступления, после освобождения Харькова и боев на отражение контрудара, сила 3-й Танковой сведена фактически к одной дивизии неполного комплекта. От вполне оправданного решения на отвод в тыл для переформирования, решено отказаться в пользу достижения стратегической внезапности. Не имея темпа организовать взаимодействие с Южным фронтом для операции на окружение Ахтырской группировки, по ней нанесли внезапный лобовой удар, и в хорошем темпе теснят на запад. Части Юго-Западного фронта проходят до тридцати километров в сутки, и попытки противника задержать наступление в арьергардных боях успеха не имеют. Двадцатого апреля взяты Сумы. В тот же день Юго-Западный фронт освободил Сталино и Запорожье. Днепр форсирован, образованы два плацдарма по пять километров по фронту. Еще до этого, 18-го апреля Центральный фронт освободил Чернигов и форсировал Днепр в междуречье Припяти, организован надежный плацдарм. Войсками Воронежского и Сталинградского фронтов освобождены Переяславль-Хмельницкий, Полтава и Кременчуг. Наиболее важные плацдармы на этом направлении... - он взял указку, - здесь, здесь, и вот здесь. Таким образом, можно констатировать, что планы немцев организовать стратегическую оборону по Днепру полностью провалились. Кроме того, после недавних событий на Кавказе считаю положение Крымской группировки противника безнадежным. Они не смогут организовать ее снабжение. Главной задачей, стоящей перед командованием противника, считаю скорейший отвод еще оставшихся на левом берегу войск за Днепр. Наша задача - не допустить планомерного отхода. Предполагается...
  Вождь слушал с безучастным лицом, равномерно выпуская клубы дыма, а выслушав план, задал только один вопрос:
  - Пачему до сих пор Сталинградский, а? До Волги тысяча километров. Надо исправить. Предлагаю впредь именовать его 4-м украинским... Следует всемерно ускорить вывод войск с Кавказа и усилить освободившимися армиями южное крыло фронта. Нэльзя допустить, чтобы гитлеровцы сожгли Украину, нэльзя, чтобы они в порядке увели войска за Днепр... Все свободны, товарищи. А вас, товарищ Жюков, попрошу остаться. И вы, товарищ Рокоссовский, задержитесь на минуточку...
  
  
  - Фюрер, Донбасс придется оставить. И те войска, которые находятся в Крыму, следует немедленно вывести. На севере следует оставить только видимость войск, а основные силы скрытно перебросить к югу...
  Эрих фон Манштейн, с группой единомышленников в составе почти всего генералитета на разные лады, приводя разные резоны, повторял, по сути, одно: таким количеством войск такие территории не удерживаются. Необходимо оставить все выступы фронта, дабы сделать любые наступательные попытки русских лишенными внятной цели. За счет сокращенной вдвое линии фронта консолидировать оборону, собрать ударные группировки и с этими козырями ждать неизбежного, как восход солнца, летнего наступления русских. Риск был страшный, беднягу Хауссера фюрер все-таки отдал под суд за самовольное оставление Харькова: всем присутствующим было совершенно ясно, что, не сделай этого одноглазый вояка, то вместе с Харьковым оказался бы утрачен еще один полнокровный корпус, всего-навсего. А так - последующий контрудар танковых корпусов чуть-чуть было не достиг цели, но русские дрались жестоко, зло и азартно, даже и не думая о возможности поражения. "Мы их здорово напугали" - иронически подумал фельдмаршал. Никто, разумеется, не вступился, все присутствующие были людьми опытными и отлично понимали: Жертва Должна Быть Принесена. Никакое заступничество ничего не дало бы, и стало б только хуже. Впрочем, и без этого позорная отставка являлась самой, что ни на есть, реальной перспективой для любого и каждого из них. Между вспышками бесплодного и беспомощного бешенства фюрер впадал в прострацию, глядя в никуда остановившимися глазами и, казалось, вовсе не видит их и не слышит обращенных к нему слов. Манштейн, несмотря на то, что его постоянно сменяли, охрип и начал повторяться в своих доводах. Внезапно, - так при очередной, сделанной просто на всякий случай попытке внезапно заводится безнадежно, казалось бы, заглохший мотор, - глаза Гитлера загорелись тусклым огнем.
  - Да! - Проговорил он, вскакивая, и энергичным шагом подбегая к разложенной на столе карте. - Именно здесь! Мы не отступим, как гонимый ветром мусор, а сожмемся до предела, как стальная пружина! И здесь, - рука его щедрым жестом махнула по просторам Украины, - именно здесь мы разгромим зарвавшихся большевиков!
  Он говорил и что-то еще, входя в раж, накручивая себя и заражая окружающих своей лихорадочной энергией, речь становилась все громче, фразы все пышнее и цветастее, но главное уже было сказано.
  "Что мы имеем в сухом остатке? - Отстраненно думал фельдмаршал. - Имеем шанс собрать в кулак все войска и разгромить большевиков на Украине, чтобы иметь хотя бы какую-то позицию для переговоров. Ох, не пойдут! Они привыкли к поражениям, а вот нам победа на сей раз обойдется дорого. Как бы не дороже, чем русским их весьма проблематичное поражение. А есть ли у нас другие шансы? А вот других шансов у нас нет. Спровоцировать фюрера, чтобы он отправил меня в отставку? Неплохо бы, и потом англичане мне с удовольствием простили бы Восток. Но Франция, - Францию мне не простят. Мы, к сожалению, имеем дело не с одними только русскими. Хотя и одних русских может оказаться вполне достаточно".
  
  Это легко говорить, - отвести войска. Товарищ Москаленко, прежде выдвинувший идею подвижных противотанковых бригад нового штатного расписания, приложивший руку к массовой их организации, и, наконец, написавший известное "Наставление о действиях подвижных противотанковых групп в наступлении", еще в феврале выдвинул новую инициативу. Все его идеи сводились, по сути, к одному простейшему постулату, который он усвоил накрепко и которым проникся насквозь. С сорок первого он всеми фибрами души осознал, что значит, - постоянно иметь под рукой хотя бы маленькую группу надежных, обученных, опытных бойцов. Тех, кто в критическую минуту сделают все, что надо, без растерянности и метаний, четко, быстро и умело. Способных выдвинуться через пятнадцать минут после объявления тревоги без бардака и неразберихи. Умеющих двигаться колонной быстро и в порядке.
  По идее, такой должна быть вся армия, но так не бывает. Даже у немцев в сорок первом, в первом эшелоне, так - не было. Слишком дорого, а главное - слишком рискованно. Армия окажется слишком маленькой, а из-за неизбежных на войне случайности можно остаться без сил вовсе. Но даже если таких войск будет всего десять процентов, это раза в два увеличивает стойкость ВСЕЙ армии. И еще гораздо больше возрастает эффективность наступательных действий.
  И зимой-то его предложение вызвало споры, но поддержали, спасибо им, - Черняховский, Рокоссовский, Малиновский. Как сговорились, ей-богу. И теперь на активных фронтах существовала такая роскошь, как БПК*, Бригады Полной Комплектности. Их отводили в тыл и пополняли после потери десяти процентов состава, тут же заменяя на вновь пополненную. Или - пополняли в самом ближнем тылу, близ передовой. Это были этакие армии в миниатюре, узкой задачей которых было уничтожение арьергардов, засад, боевого охранения и прочих заслонов, что оставляет позади себя отходящее воинство. Их не было и не могло быть много: слишком большой соблазн возникал у старших начальников, когда возникала экстренная необходимость укусить очередной близкий локоть. В общем, мало помогали любые строгости, но сейчас, может быть временно, дальний загад Кирилла Семеновича оказался как нельзя кстати. Они выдвигались сразу, как только противник начинал отвод войск, не дожидаясь никого и подчиняясь только фронтовому начальству. Никогда не ввязывались в затяжные бои, тут же отступали, догнав главные силы противника. Разминировали при помощи "теремков", как они окрестили "УЭРМ". Не давали ставить мины, убивая саперов. Обозначали засады, вызывая "на себя" штурмовики, коли не могли справиться сами. Вообще связь являлась как бы ни главным их оружием.
  Так, "хватая за пятки", они задерживали, порой, целые корпуса, тем самым провоцируя их сесть в оборону, и, одновременно, не позволяя ее как следует организовать. А кроме того, они, как нитку за иголкой, тащили за собой подвижные армейские и фронтовые группы. Так что под непрерывными атаками русской авиации "Анабазис" за Днепр вышел довольно скверный, тяжелый, слишком долгий и потому избыточно кровавый. Много-много раз отступающим соединениям приходилось менять маршрут, дабы избежать охвата, потому что нередко русские танки и конники обгоняли их в своем пути на северо-запад. Многие так и не избежали. Попали в окружение и были полностью уничтожены четыре пехотные дивизии. От других, из числа тех, которые все-таки удалось переправить через Днепр, остались только тени прежних соединений. Не удалось всерьез "поймать" ни одного танкового соединения немцев. Безусловно, это удалось только благодаря совершенно четко и последовательно проводимой установке на отход: все для того, чтобы создать необходимую плотность войск за Днепром, а все частные соображения - в сторону! Поэтому танковые и моторизованные дивизии прорвались. Под непрерывными ударами авиации Советов, непрерывно теряя арьергарды, истаяв на треть, если не наполовину, ушли, прикрылись Днепром, хотя теперь он уже не мог считаться надежным барьером.
  Восьмого мая войска двух фронтов, за три дня до этого вырвавшись внезапно с трех громадных плацдармов, охватили клиньями 1-й, 3-й и 5-й танковых армий Киев и довольно быстро взяли его, потому что немецкое командование коварно вывело из города почти все войска, не дожидаясь окружения. Стальные челюсти на этот раз клацнули впустую, опоздав за лапой бегущего зверя. Манштейн превзошел себя, вытащив из Крыма восемь румынских дивизий и относительно немногочисленный немецкий контингент. Целью номер два было - оторваться. Он сделал и это. И наступил момент, когда войска Ватутина, понеся тяжелые потери в бесплодных атаках на уплотнившуюся оборону немцев, остановились чуть ли ни впервые после Волги, став в оборону. А еще всерьез и очень неприятно напомнило о своем существовании люфтваффе: за истекшие два-три месяца солдатики успели поотвыкнуть от такой активности немецкой авиации. Бои в воздухе шли пока что не в полную силу, носили мимолетный характер, но отличались особой, сосредоточенной злобой. Казалось, да что там казалось, всем существом чувствовалось, что только воля командования удерживает асов Геринга от того, чтобы во всю силу вцепиться в глотку русским. Безусловно, теперь им не давали хозяйничать над полем боя, они не могли безнаказанно бомбить железнодорожные станции, колонны подходящих резервов, выбивать артиллерийские позиции. Зато теперь их действия стали куда как разнообразнее, изощреннее, гибче.
  Выжившие ветераны Кубани, 3-я и 52-я истребительные группы, обратились к фюреру с просьбой оказать им честь. Они просили разрешения носить на правом рукаве узкую ленту голубого цвета, символически обозначающую Голубую Линию. Нет, не как знак отличия, фюрер. Как напоминание о долгах, выплаченных еще не до конца. Как знак клятвы не отступать и не сдаваться, которую приняли те, что зимой держали небо над Кубанью. Небо свидетель, что они отступили не по своей вине, но они снимут повязки только тогда, когда отомстят этим убийцам, этим кровавым шакалам, недостойным называться летчиками. Гитлер - он добрый, он разрешил. Несколько расчувствовался даже, и напутствовал их просьбой не терять головы, и не класть свои драгоценные жизни без необходимости. Их главный долг - убивать, а не умирать, пусть умирают недочеловеки. При всем пафосе сцены, клятва была очень всерьез, в полном соответствии с настроем. Не будучи разгромленными и никоим образом не считая себя хуже, пилоты чувствовали себя побежденными и униженными. Они жаждали посчитаться за все. Беда в том, что и противостояли им старые знакомые. Вторая воздушная армия. Правда, - не в полном составе: их опыт, обобщенный и дополненный командирами по окончании боев, был слишком нужен и в других местах. Зато и не она одна.
  Сложившийся к двадцатому мая пат был, в общем, выгоден немецкой стороне. Их противнику, кстати, - тоже: так бывает, война вообще является игрой с ненулевой суммой. Огромный выступ фронта, глубоко вдававшийся в оборону немцев, был слишком очевидной целью, но выбирать не приходилось. В ином случае весь их мучительный путь оказывался вовсе ни к чему. Да чего там "ни к чему". Чем-то на грани предательства. Обе стороны гнали к фронту колоссальное, невиданное в истории количество вооруженных людей, машин, горючего и боеприпасов, провизии и медикаментов, кальсон и порошка от вшей, столбов и колючей проволоки, лопат и полевых телефонов. А также, - естественно, - "и прочая, и прочая, и прочая". Командиры проводили боевую учебу, не давая войскам расслабляться. Летали самолеты, ходили разведывательные группы, стреляли снайперы и батареи с закрытых позиций. Рыли землю, ставили проволоку и минные поля. Боялись друг друга и старались лишний раз не выводить из себя. Напряжение в воздухе было разлито, как перед грозой, но по сравнению с минувшей зимой и весной это был курорт.
  
  *Знаю, что Большой Противолодочный Корабль. Но в то время ничего подобного не существовало. Даже в виде концепции.
  
  - Товарищ генерал армии, мне не нужно объяснять всю военную и политическую важность вывода из войны Финляндии. Одно только высвобождение войск двух фронтов дало бы нам очень значительные преимущества. Но в данный момент к этому ДЕЙСТВИТЕЛЬНО нет возможностей. Нам предстоит одна из самых кровопролитных компаний в истории. И, может быть, самая сложная. У нас все висит на волоске, или - или. К еще большему усложнению мы просто не готовы.
  - Виноват. Не смог правильно доложить. Речь шла именно о планировании операции. Это - не приказ, даже не распоряжение, а всего лишь пожелание Верховного Главнокомандующего. Приказ относительно некоторых мер подготовки от него получил я. В устной форме.
  Если с любым приказом Верховного все до звона понятно, то с пожеланиями товарища Сталина дело обстоит куда сложнее. Нет, само собой разумеется, что их выполнение стоит неизмеримо выше любых резонов. Куда сложнее и опаснее содержащаяся здесь неопределенность. Исполнитель вроде бы имеет возможность самостоятельно решать КАК исполнить. Очень велика получается вероятность не угадать. Сделаешь, - а Вождь, оказывается, представлял себе это вовсе по-другому. Мука мученическая. Слава богу, что выпадало подобное не так уж часто.
  - Так. Найдите возможность связаться со мной... через два часа.
  - Может быть, - лучше зайти?
  - Это, конечно, было бы лучше всего.
  Беда с учеными. Временами красивые идеи приходят им в голову при совершенно неподходящих обстоятельствах. Где-нибудь на балу, в театре, или во время пикника. Или во время подготовки к генеральному сражению года. Говоров, бросив на отрешенное лицо маршала только один осторожный взгляд, понял, что здесь - именно тот случай. Василевский может быть сколько угодно недоволен новой задачей. Сколько угодно может считать ее еще одной головной болью. Чего он не мог, так это не думать над идеей, если уж она пришла ему в голову. Теперь у него оставалось единственное средство избавиться от проблемы: безотлагательно решить ее. Как обычно, - с блеском, потому что по-другому он не умел.
  Спустя два часа почтенные военачальники, демонстрируя высочайшее мастерство совместной работы, разработали вчерне основную концепцию возможной операции. Точнее, - их было несколько, на случай разных вариантов развития событий на фронте. Какое-то подобие спора возникло только раз: Говоров планировал обойтись наличными войсками, как лучше знакомыми с обстановкой, но начальник Генштаба отмел эту концепцию с порога, как явно порочную.
  - ... А кроме самого лучшего знакомства с обстановкой, твои войска имеют наименьший опыт и навык ведения наступательных действий. Как это делается теперь и по-настоящему. В том числе, - в условиях болотисто-лесистой местности. Часть твоих орлов, - уж не взыщи! - мы выдернем на Запад и заменим их частями, отломавшими зиму под Ржевом и Смоленском. На вас, - боевая спайка новых групп. Чтобы к началу дела и швов видно не было. На вас - боевая учеба войск, и сами учиться будете. А те-е, - задумчиво протянул он, на миг замолкнув, - кто останутся из старичков, уже сейчас начнут осваивать кое-какие тактические новинки. Со всем старанием и от чужих глаз подальше. Если уж у вас выйдет, выйдет и на Западе. Так что на вас у меня большие виды.
  - Ох, - Говоров с шутливым видом взялся за голову, - инициатива и впрямь наказуема.
  Но Василевский не поддержал шутки:
  - Поверь, в ближайшие недели у вас, по сравнению со всеми остальными, будет чуть ли ни курорт. Они вот-вот начнут. Изо всех сил, ничего не приберегая на потом. Будут драться так, как не дрались никогда прежде. Кровью умоемся так, что... А! Даже подумать страшно.
  
  Конкурс на проект реактивного бомбардировщика выиграл Ильюшин. Он как-то лучше прочих понял требования, которые предъявляет к машине Текущий Момент. Чтобы пристойно по ТТХ. Чтобы технологично. Чтобы удобно обслуживать в массовом порядке. Чтобы не было слишком высоких требований к ВПП. Он сразу остановил свой выбор на двухмоторной схеме. Кроме того, охваченный особого рода вдохновением, впервые в истории выдвинул пресловутую "концепцию Двух Поколений". Построить предельно простую модель, практически не имеющую оборонительного вооружения, - оно на самом деле КРАЙНЕ усложняет конструкцию и удорожает производство, - уповая на то, что первые месяцы его главной защитой будет скорость, запустить в серию, но при этом, одновременно, на базе первого "поколения" разрабатывать и доводить полноценный самолет, рассчитанный на противодействие полноценному реактивному истребителю, который когда-то непременно появится.
  - Это позволит нам успеть к летней компании, - убеждал он начальство, - это куда лучше, чем шедевр, который опоздает к событиям.
  - А если немцы успеют с истребителем?
  Конструктор с явным пренебрежением махнул рукой:
  - А! Пока обучат летчиков летать. Пока набьют шишек, пока будут пробовать воевать, не умеючи. Пока выработают и распространят тактику. Искать и перехватывать сверхскоростной самолет - потяжелее будет, чем бомбить неподвижную станцию. Думаю, никакой особенной разницы для пилотов бомбардировщиков и не будет. За это время мы успеем сбросить десять тысяч тонн бомб, как минимум. А к этому моменту как раз поспеют "вторые".
  Испытания "Ил - 20" начались с двумя "ДЛ - 1-1", но в серию пошел уже вариант с двумя "тройками". Надо сказать, освоение реактивных бомбардировщиков находилось в разительном контрасте по сравнению с тем, что творилось с истребителями. Капитану Мусинскому, который поначалу отнесся к самолету без винтов с естественным недоверием, машина просто-напросто понравилась после первого же полета, в который его вывез Галлай. "К лету" поспела, почитай, целая сотня "двадцаток".
  
  
  Словно бог подсказал Карлу Цейцеру: прежде, чем выйти на узкую полянку, почти прогал в заросшем мелколесьем и кустарником, заваленном буреломом лесу, он осторожно выглянул сквозь ветки густого куста. На том краю, на обочине заросшей горцем тропки, там, где темнел спуск в одну из бесчисленных поросших балок, стояли трое в сером. Двое - малорослых, тощих, но каких-то упругих, как из стальной проволоки, державшихся с этакой вызывающей готовностью. Третий, державшийся с неподвижностью валуна, был огромен. Широченные округлые плечи, сутулая спина, необъятная задница и устрашающе массивный торс, телосложение, отчасти напоминающее каменную бабу на перекрестке степных дорог. Только что без той коротконогости. При этом чудище отчего-то не казалось толстым: то ли от явного отсутствия рыхлости, то ли... Да, точно. Некое подобие талии. Не вот обхватишь, конечно, но по сравнению с задом и грудной клеткой - несомненно. На головах у всех трех серые капюшоны, но не заостренные, как обычно, а круглые, как кольчужные капюшоны кнехтов на средневековых гравюрах. У всех троих маленькие, будто игрушечные, изящные карабины с торчащими снизу кривыми рожками, как продолжение рук. У здорового смотрится, правда, как игрушечное детское ружьецо для семилетнего, либо обрез, но все равно, естественно и привычно. Привычно объясняются жестами, быстро и сложно двигая руками, но изредка что-то мяукают, - очевидно, не слишком берегутся. Можно было выстрелить, но Цейцер всем опытом своим ощутил: с карабином - не успеть. Он свалит в лучшем случае одного, но второго выстрела, эти, - ему сделать не дадут. Игра не стоит свеч. Тут предательский сучок хрустнул у него под ногами, и троица словно взорвалась. Мелкие, - рыбками нырнули в стороны, на лету вздергивая автоматы, здоровый - мгновенно, словно сломавшись в пояснице, пригнулся, а потом в развороте плюхнулся на живот. Карл услыхал знакомый еще с того страшного дня под Батайском звонкий, хрустящий вой "игрушечных" карабинчиков, и над ним вспухла туча сбитых пулями листьев. Он по-заячьи, как был, на четвереньках прыгнул в сторону, и стремглав, ломаным зигзагом наискось шарахнулся в чащу. Был уверен: не попали сразу, так погони не будет. Когда он вышел к своим, зуб у унтер-офицера не попадал на зуб, а рожа была настолько бледной, что на это обратили внимание товарищи.
  - Ты что, - призрака увидел?
  Но он только отмахивался, явно не желая говорить дело. Рассказ его слишком легко было объявить паническими слухами, и он прекрасно это понимал. Только вечером, со своими, с теми, на кого можно положиться, он, как во времена оны, развязал язык:
  - Русские у нас вот-вот начнут. День-два, и привет.
  - Брось! Им не до того. Манштейн на Украине крепко им поддал. Говорят, - вот-вот возьмет назад Киев. Уже третий день наступления, говорят, такой силы у нас не было больше года. Новые танки, которые нельзя подбить.
  Эти, и подобные резоны ему приводили неоднократно, но он только крутил головой и твердил свое:
  - Не знаю, что на Украине. Не знаю, возьмут Киев, или нет. А только здесь начнется вот-вот.
  - Да с чего ты взял? Жуков рассказал по дружбе?
  - Знакомых в лесу встретил, - нехотя проговорил Цейцер, - зимних еще. Из-под Ростова.
  - Кто такие?
  - Серый Сброд. Отмороженные убийцы. Психи еще похлеще, чем наши эсэсманы в 41-м...
  - А, это не те, что бабы с пацанами? Слышал что-то, думал - вранье...
  Цейцер молчал. Он не знал, что ему сказать, и как объяснить тем, что вовсе без понятия и поэтому ничему не верят.
  - Думай, как хочешь, - равнодушно отмахнулся он, - только нам под Батайском было не очень весело...
  - С нами все равно не сравнить. Всю зиму, всю зиму нас клевал не кто-нибудь, сам Жуков! Мы ни разу не спали больше четырех часов в сутки. Каждый день тебя атакуют, а следом надо атаковать самому. По этим клятым лесам, в этих проклятых снегах, в земле мерзлой, в болотах по пояс, - знаешь, что это такое?
  - Тяжело, наверное, - с прежним равнодушием ответил унтер, как будто ему лень говорить, - жалко вас. Я ничего не говорю, нас мало было, тыловики да гарнизон тыловой, а их пятьдесят тысяч. Поэтому Серый Сброд нас быстро зарезал, почти не больно. Недолго мучились. Поэтому - сочувствую...
  - В числе первых драпал?
  - Наверное. Потому что те, кто отстали, - ни один не выжил.
  - Все вы, кто с юга, трусы. Все отдали, все просрали. Штаны потеряли.
  - Послушай. Вы тут героически, но отдали Смоленск. Так что какая разница?
  - Сравнил!
  - Не сравнивал. Но сравню еще. И тебе придется. Может быть, хоть тогда до тебя дойдет, что везде свои трудности. И не зря отступили такие же немцы, как ты.
  Умный все-таки был мужик. Его начальству, которому, разумеется, было немедленно доложено, делать правильные выводы мешала куда большая осведомленность.
  
  
  На южном фасе огромной дуги ОКВ сосредоточило восемнадцать пехотных и одиннадцать танковых дивизий, включая сюда эсэсовские "Рейх", "Мертвая Голова", переброшенную из группы армий "Центр" и вновь укомплектованную по высшему разряду лучшую дивизию вермахта "Великая Германия", а также спешно прибывшую из Франции очень сильную по составу 25-ю танковую дивизию: в этой колоде прекрасно смотрелись бы "Викинг" и лейб-штандарт "Адольф Гитлер", но чего не было - того не было. Проклятые твари безвестно сгинули вместе со штандартами, регалиями и большинством командиров на ободранном ветрами морском берегу под Новороссийском.
  При этом во втором эшелоне находилось только три дивизии, а в резерве группы армий - вообще только две танковых дивизии. Пан или пропал. Манштейн, координируя всю операцию целиком, взял на себя командование южной ударной группировкой, поскольку считал это направление решающим.
  На севере роль "наковальни" были призваны сыграть двадцать пехотных и восемь танковых дивизий вермахта.
  Итого пятьдесят семь полностью укомплектованных, снабженных по первому классу, обмундированных "до последней пуговицы последнего солдата" дивизий.
  Больше миллиона человек, две тысячи шестьсот танков и штурмовых орудий, включая новейшие "Тигр" и "Пантера", на которые фюрер германского народа рассчитывал особенно.
  Ободрав и оголив все, перебросив даже часть самолетов ПВО самой Германии, собрали три тысячи сто самолетов. Цейтцлер и Манштейн, хорошенько обсудив сложившиеся обстоятельства, пришли к мнению, что, при достижении успеха, авиацию можно будет и вернуть по месту назначения, а если успех не будет достигнут за десять - пятнадцать дней, то и авиация будет, в общем, без надобности, и им самим будет все равно.
  Как будто, все было сделано правильно, но Манштейна не то, что расстраивало, а буквально угнетало одно обстоятельство: он практически ничего не мог узнать о противостоящем противнике, тогда как огромные "черные коровы", как называли их летчики, буквально висели и над его передним краем, и над тылами, включая довольно глубокие. И с этим он не мог поделать ничего. Специалисты по радио говорили, что они, помимо всего прочего, якобы испускают локаторное излучение, но и оно использует слишком короткие волны, они не могут его заглушить. Оставалось рассчитывать только на грубую силу, мастерство командиров тактического звена и исключительную доблесть германских солдат. Теперь, после минувшей зимы, они очень ясно осознавали, что будет, если они дрогнут.
  Пауза... настораживала, но, к сожалению, в тех условиях была совершенно необходимой. Да, русские с упорством муравьев зарываются в землю, гонят на фронт все новые стада пушечного мяса и стальные стаи танков, но вот раньше собрать ударный кулак после весны было, разумеется, совершенно невозможно. Риск, конечно, но вот надежного решения у них, к сожалению, не было.
  Командовать на северном фасе был назначен Вальтер Модель. Он не высказывал своего мнения, но "вся эта затея" ему откровенно не нравилась. Он не смог бы объяснить, - почему. Величайший мастер стратегической обороны, среди своих он любил говорить, что у него нервная спина: всегда-де безошибочно чувствует, когда кто-нибудь в нее целится или даже просто смотрит слишком пристально. Так вот сейчас - целились, и он никак не мог сообразить: кто именно и откуда? Что-то было не так даже и помимо явно авантюрного характера наступления против самого сильного места обороны противника, - да какого там "противника", безжалостного и беспощадного врага, - который этого наступления ждет. Он не пытался спорить только по причине того, что отчетливо понимал: единственной реальной альтернативой такой попытки были переговоры о мире. А поскольку договариваться не станут, то, соответственно, - капитуляция. Таких вопросов он не решал и решать не хотел, поэтому оставался один вариант. Он - не понимал.
  Понимал фюрер. Не то, что понимал, а всем существом ощущал глубочайший смысл и исключительное значение предстоящего. Но, может быть, именно поэтому носитель величайшего понта со времен Наполеона не смог бы объяснить этого своего понимания. Даже при всем своем ораторском даре. Он лучше всех в мире знал и чувствовал и все тончайшие нюансы, и все невероятное могущество наглого нахрапа. Это, действительно, совершенно необходимый компонент и эффективной политики, и победоносного военного дела. Вот только не единственный.
  Понимал Манштейн, - но вовсе по-другому, как чуждое, находящееся вовне и наблюдаемое со стороны явление. Поэтому мог объяснить: существовала некоторая надежда страшным, адским, никогда не слыханным ударом сломить дух Красной Армии, как это получалось и в 41-м, и в 42-м. Чтобы, наконец, отчаялись и впали в уныние, проиграв в очередной раз. Без железа, числа и выучки не победить, факт, но без готовности сдохнуть для выполнения дела ТАКОГО врага не победить тем более. Тот, кто абсолютизирует "большие батальоны", ничего не понимает в искусстве войны. У него были самые лучшие солдаты всех времен и народов, потому что готовность эта у них присутствовала всегда и вопреки всему. Русские были не столь предсказуемы, в этом была их сила, но и не меньшая слабость. Потому что "непредсказуемость" - это, конечно, и неожиданность, но и ненадежность тоже. В определенных рамках, к сожалению. Не сломаются ведь.
  Понимал Сталин. Понимал постольку, поскольку понял Гитлера и настолько, насколько его понял: он готов усраться для того, чтобы доказать свою крутость, потому что принципиально не способен быть никем, кроме Героя и Победоносного Вождя. Это его, персональная ловушка, из которой он никуда не денется. Поэтому его поведение легко предсказать.
  А вот Модель не понимал. С чисто военной, штабной точки зрения это был откровенно слабый план.
  
  Вечером двадцать девятого мая перебежчик, капрал Мрожек, из одной из тыловых служб дивизии "Великая Германия", показал, что поступившую на склад повышенную порцию шнапса предстоит выдать всем войскам первого эшелона ночью на 1-е июня. У него все родные погибли в деревне, некогда называвшейся Лидице, и поэтому он рассказал про шнапс и еще ряд интересных подробностей.
  Собственно говоря, было очень похоже на правду, по штабным прикидкам тоже получалось с двадцать девятого - по третье, но перебежчикам традиционно не верили: это был еще более древний трюк, чем труп "штабного офицера" с подробным планом наступления в планшете: о чем-то таком писал уже Гомер.
  Поэтому разведчики - шарили изо всех сил, а немцы - береглись, показывая совсем неплохое умение. Но вот у лейтенанта Карпова все-таки получилось. Он приволок полузадушенного унтершарфюрера вечером тридцатого, и следом снова отправлен в поиск с напутствием на этот раз добыть офицера. У Володи на языке вертелось естественное: "Манштейн - подойдет?" - но его жизненная школа учила держать язык за зубами особенно надежно. Тем более, что инструктировавший его особист неоднократно намекал на троцкистское прошлое и вредительство разведчика.
  Он пригнал штурмового сапера в звании фельдфебеля, по дороге раздумывая, что будет врать по поводу такого нарушения приказа, но, благополучно доставив языка, убедился, что военным людям вокруг, в общем, не до него. Потому что наступает момент, когда буквально всем становится ясно: утром. И никому не нужны уже ни сапер, ни артиллерист, ни, по большому счету, оберст с штандартенфюрером.
  Ночью на передовые позиции германской армии и на ближние тылы опустился тяжелый, мягкий гул, кое-кому здесь уже знакомый. Если б не отчаянный авантюризм двух высших офицеров вермахта, если б не пятнадцать полков опытных пилотов ПВО Германии, умеющих сбивать по ночам тяжелые бомбардировщики британцев, уже этот этап мог закончиться катастрофой. Тяжелые бомбардировщики русских, снова собранные воедино, несли почти исключительно специальные бомбы. И без того на забитых эшелонами железнодорожных станциях под Винницей погибли тысячи людей и колоссальное количество техники и имущества. Это напоминало злое колдовство: ночь освещалась призрачной от страшной температуры вспышкой, и на земле прекращалось всяческое движение. Пострадали крайне серьезно многие части, вообще же советскому командованию не удалось определиться с ключевым пунктом, концентрированное воздействие на который дало бы решающий эффект. Об эффекте можно сказать следующее: ни в коем случае не проценты. Их доли, от силы. Возможно, что в данной ситуации "убойных" мест просто не было, как не бывает особо уязвимых мест в тысячелетних римских мостах: каждую часть надо взрывать по отдельности. Изобилие примерно равноценных целей значительно снизило эффект, но главное, - ясная, лунная ночь. И поднявшиеся в небо пилоты глубинной ПВО на высотных модификациях истребителей. Промышленность рейха, вытянув из себя все жилы, практически полностью обновила авиатехнику фронтовых частей и ПВО первой линии. Не был сбит ни один "Т - 10" медленно плывущий на четырнадцатикилометровой высоте. Уцелела та половина "Т - 6", на которых успели модифицировать движки, снабдив их турбонаддувом. Восемьдесят процентов остальных тяжелых машин дальнебомбардировочной авиация оказались сбиты или тяжело повреждены. Эту ночь можно считать, своего рода, чертой: после нее боевое применение старых моделей дальних и тяжелых бомбардировщиков было прекращено. Но этот погром нельзя считать даже эпилогом Винницко-Житомирской Стратегической Оборонительной операции, более известной, как Винницкое Побоище.
  Таким прозвищем великий и могучий русский язык, как правило, награждает те битвы, где, взаимно пролив целые моря крови, ни одна из сторон не создала особых шедевров оперативного искусства. Верден с Соммой приключились не у нас, а то и их бы так почестили. Масштаб таков, что отдельные идеи и успехи отдельных командиров не оказывают особого влияния на общий ход событий. Эпилогом можно считать момент, когда вся темная линия горизонта на востоке вдруг вспыхнула пульсирующим светом, завыло и загрохотало на все голоса, а следом на немецкие позиции со свистом обрушились сотни тонн снарядов, тяжелых мин и эрэс.
  Потом было модно спорить, была ли эта контр-артподготовка гениальной находкой или обычной глупостью. Как всегда бывает в событиях такого масштаба, истина лежала где-то посередине: в ряде случаев шквал снарядов пришелся по правильно разведанному, но успевшему опустеть месту, в других частях, застигнутых артподготовкой в чистом поле вне укрытия, потери носили поистине катастрофический характер. Статистически же, с точки зрения науки, справедливой только для многих множеств, - опять доли процента, ну, может быть, один-полтора.
  Зато потом, когда чуть посветлело, тысячи тонн снарядов обрушились уже на противоположную сторону, а люфтваффе ударили по переднему краю окопавшихся армий Советов не то, что с позабытой, а прямо-таки с невиданной доселе силой и злобой, и - добились определенной неожиданности. На небольшом, по сути, кусочке фронта немцы сосредоточили на треть больше самолетов, чем их приходилось на весь фронт в июне сорок первого. Сталинские соколы что-то подзадержались в то утро, и поэтому потери в артиллерии переднего края, противотанковых батареях, в ближнем тылу оказались крайне тяжелыми. Потом они, правда, прибыли, - и тут та-акое началось!
  
  ...Несколько десятков немецких батарей концентрируют огонь на узком, ничем не примечательном участке фронта, пикировщики долбают противотанковые батареи, бесчисленные самоходки под прикрытием шквала взрывов подходят вплотную и расстреливают прямой наводкой в упор амбразуры дзотов, пулеметные гнезда, позиции зенитчиков, танки прорываются на позиции, давят и косят из пулеметов тех, кто еще жив. Их массивные тела словно бы танцуют какой-то тяжеловесный, зловещий танец. Устоять невозможно, причем не по причине слабости духа, а просто уже некому - стоять. Впрочем, перед самыми позициями и чуть поодаль в задумчивости замерли пяток бронированных машин с крестами. Язычки ровного, светлого пламени и прозрачного дыма почти незаметны в лучах яркого утреннего солнышка.
  ...Группа машин начинает поспешно втягиваться в брешь, внезапно головной "тигр" резко оседает: чудовищная туша провалилась в танковую ловушку, "сев" на корпус, гусеницы беспомощно крутятся в пустоте, два "Т - IV" вдруг начинают кружиться, разматывая перебитые гусеницы. Минное поле. Группа - запинается на месте, и тут ее накрывает шквалом взрывов, поскольку позиция пристреляна дивизионной и корпусной артиллерией. Получив несколько попаданий и еще один подрыв, группа поворачивает назад. Из незаметного гнезда приподнимается солдат, вскидывает что-то на плечо, и дымный след упирается в борт еще одной "четверки". Она, словно споткнувшись, замирает на месте, словно нехотя выбрасывает струйку серого дыма. Русский падает, снесенный пулеметной очередью в упор. Через двадцать метров история повторяется.
  ... Чуть правее "район" ИПТА удалось замаскировать столь удачно, что немцы так и не обнаружили артиллеристов. Шли настороженно, в большом количестве, но, в общем, не ожидая ничего худого. Владимир Серенко, припав к панораме, стремительно и четко крутит штурвал наводки. Лейтенант сейчас сам за наводчика: ничего не скажешь, талант у человека, среди подчиненных есть хорошие и опытные наводчики, но таких - нет. Кроме того, его специально учили стрельбе из этого оружия, "ЗиС - 2м". Будучи очень похожа на предшественницу, она на самом деле отличалась от нее просто разительно. Дело в том, что специалисты 63-го выполнили просьбу товарища Грабина. Будучи человеком в высшей степени неформальным, он напрямую обратился к товарищу Беровичу и пожаловался на проблему. Товарищ Грабин мечтал о коническом стволе, который позволил бы мелкокалиберному снаряду концентрировать мощь крупнокалиберного, но натолкнулся на неразрешимые проблемы массовой технологии. "Неразрешимых, - хохотнули ему по телефону, - у нас нет". Он вежливо посмеялся в ответ, понимая, что шутка действительно остроумная, хотя смешно ему вовсе не было. И ствол разрешим. И гильза под ствол была разрешима. Необходимую оснастку поставили на завод уже через месяц. Испытания показали, что теперь снаряд вылетал из ствола со скоростью 1070 метров в секунду.
  А еще товарищ Серенко должен был испытать в бою и снаряд. Снаряд, как снаряд, объяснили, что вроде подкалиберного. Вот только бронебойный стержень внутри состоял не из дефицитнейшего карбида вольфрама, а из отходов одного опытного производства неподалеку от укромного места Кыштым на Среднем Урале. Производство было покуда небольшое*, и отходов от него немного, так что опытные снаряды раздают только самым-самым лучшим наводчикам. У нового орудия исключительно резкий, отрывистый звук выстрела. Лейтенант не промахнулся с верных двух километров, и снаряд с отходами угодил "пантере" из 25-й дивизии чуть пониже башни, в корпус. Дыру снаряд сделал исправно, не похаешь, но после этого, в отличие от честных болванок, полыхнул внутри танка страшным бело-голубым огнем. У машины отовсюду, из всех щелей выплеснуло яркий свет, а следом сдетонировали боеприпасы. На этой позиции новые орудия не располагались рядом, а находились поодаль друг от друга, перемежаемые обычными пушками.
  Серенко сделал еще три выстрела, не промахнувшись ни разу: на два километра новая пушка давала примерно такую же точность, как снайперская винтовка в умелых руках - на триста пятьдесят - четыреста метров. После этого переместился к следующему орудию, метров за шестьдесят. Так ему приказали. Он бил по танкам, которые разворачивали башни или поворачивались сами, - и не промахивался, собственноручно спалив шестнадцать танков за неполную половину часа. Впрочем, он утратил чувство времени, ловя черные силуэты, наводя, и не промахиваясь. В эти минуты, сам того не замечая, он выл от злобной радости, хотя считался парнем спокойным и добродушным. Танки не выдержали: нет ничего страшнее, чем ощущение, что тебя расстреливают безнаказанно и на выбор, в этом и состоит основная сила снайперов. Танки тоже начали отходить, пятясь, и продолжая стрелять, но ведь и он продолжал! И не промахивался.
  Заостренный металлический стержень внутри снаряда при объеме в сто кубиков весил два кило, а, надо вам сказать, что металл, сожженный в атмосферном воздухе, дает примерно в четыре раза больше энергии, чем любой тротил при той же массе. Во время вспышки температура внутри танка достигала трех тысяч градусов. Это была кремация всего экипажа, так, что и похоронить-то было практически нечего. Будучи почти в три раза плотнее крупповской стали, стержень так же свободно протыкал полтора метра бетона. Потом прилетели "лаптежники" и смешали позиции с землей.
  ...Прямо над собственными танками на северо-восток на очень низкой высоте проносятся самолеты с характерным изломом крыльев: батарея русских демаскировала себя, ее засекли, и теперь она получит положенное. Самолеты, резко клюя носами, один за одним пикируют на орудия, фонтаны разрывов, в воздух взлетают искореженные пушки и изуродованные тела. Спустя минуты самолеты, обогнав те же танки, возвращаются на аэродром, но не все: автоматические зенитки 38-мм расположены по той самой, у самих немцев на Кавказе подсмотренной системе. Быстрее-быстрее за новой порцией бомб и горючего: некогда, страда.
  ... Из тыла поспешает в сторону передовой резерв, - закрыть опасную брешь, пробитую танковой атакой немцев. Идут по всем правилам: сначала - балкой с косыми стенками, потом ходами сообщений, коих за три недели нарыто тысячи километров. Из-за пригорка вываливаются три "лаптежника", прикрытых "мессерами", это новые "густавы", "G-4", но глупой пехоте без разницы: пикировщики сбрасывают бомбы, "мессершитты" прочесывают колону из пулеметов. Заход не повторяют, - шли не к ним, есть дела поважнее. До позиции добралось две трети, лоб в лоб столкнувшись с штурмовой группой немцев, уже начавшей разворачивать "спираль Бруно". По числу русских было все еще несколько больше, но стрелки из недавнего пополнения - вовсе не ровня штурмовикам ни по выучке, ни по вооружению, у тех - у половины автоматы, страшное оружие в ближнем бою, много ручных пулеметов, вот только сегодня не тот день, когда отступают. Красноармейцы молча бросаются врукопашную и погибают, выбив штурмовую группу так, что из трех остался много, если один. Связываются по рации, и сюда, к месту, где обозначился местный успех, стягиваются танки, не имевшие особого продвижения левее.
  Штурмовые саперы, - истинная элита вермахта, это те, кто прокладывает дорогу танкам под огнем неподавленного врага, - с быстротой и точностью автоматов проделывают проходы в минных полях, обозначив безопасное место и флажками, и дымом. Танки втягиваются в пролом, сюда спешит подкрепление, частный успех начинает превращаться в тактический. Подходят и разворачиваются в боевое положение самоходные зенитки.
  ... Из-за пологих холмов выныривают черные горбатые силуэты русских штурмовиков, звено за звеном, секут пехоту из пулеметов и раскрывают кассеты ПТАБ. Они двух типов, это новинка, и боевым летчикам, как будто у них недостаточно забот, приказано проследить, какие будут эффективнее. Пока что они идут вперемешку, ливнем.
  "Пантера", словно клюнув носом, остановилась. "Четверка" рядом, вдруг потеряв направление, отправилась поперек движения части, непонятно куда.
  На броне другой расцвел дымно-оранжевый бутон, жидкое пламя пролилось на моторную решетку, двигатель всосал его и мгновенно заглох. "Металлизированный" напалм был дорог, но давал огромную температуру горения, и потому губил экипаж и вызывал взрыв боеприпасов. Кроме того, второй тип наносил тяжелые поражения тем, кто не был прикрыт броней и находился рядом. Бронированный клин, который хозяева почему-то кличут "колоколом", затягивает пелена черного дыма, он мешает танкистам, но еще больше - увлеченно жгущим танки авиаторам.
  В воздухе становится заметно теснее, на штурмовиков с расчетливой злобой обрушиваются "мессершмитты". Всего-навсего половина десятого утра, солнце на востоке, но отменные летчики не поленились чтобы, довернув, зайти именно оттуда, из-под солнца, с востока, со спины, откуда не ждут.
  Это - новые, двухместные штурмовики, на них опытные пилоты. В конструкции - ни грамма дерева, броня стала куда надежнее, и "держит" иные снаряды из авиапушек. Несколько машин получили повреждения в первый момент, одну - потеряли, поскольку снаряд проник в кабину, убив пилота, остальные довольно быстро выстроились в круг, защищая друг друга и огрызаясь огнем. У немецких асов тоже потери поврежденными, две машины поспешно выходят из боя. Штурмовики продолжают работу до тех пор, пока не сбросили все бомбы. Они могут держаться в воздухе дольше истребителей, но положение их остается тревожным. Количество поврежденных машин растет, еще одна сбита, и тут слабым утешением является то, что, по крайней мере перестали стрелять с земли. Уходить все равно придется, и тогда немцы не выпустят ни одного "подранка". У немцев вот-вот кончатся боеприпасы, и они вызывают смену, но смениться не успевают, в воздухе становится и еще теснее от прибывших к потехе русских истребителей. Четыре пары "косичек" "Як - 9С", и две пары "Ла-пятых" сделанных на другом заводе, но по той же технологии, с фирменным двигателем 63-го, который "до кучи" освоил еще и моторы с воздушным охлаждением. Ни одного новичка, боевой опыт не меньше трех месяцев, но трое - с "довоенным" стажем, включая такого серьезного человека, как Алексей Алелюхин. После первого захода, который обошелся немцам в три машины, именно он взял на себя роль "диспетчера" боя. Он же, держась выше и чуть в стороне от свалки, зорко следил, чтобы "геринги" не зашли в хвост к увлекшемуся молодняку. В его руках "косичка" была идеально послушным и смертоносным инструментом: сегодня он не промахивался, пикируя на связанных боем, не чающих уйти "худых", у которых, помимо нехватки боеприпасов, уже подсасывало горючее. Да и вообще невесомые "косички" доведенных, последних серий творили чудеса, разворачиваясь чуть ли не на месте, почти вертикально взмывали кверху, чутко отзываясь на каждое движение ручки, грациозно уходили из-под удара, в один вираж заходя в хвост "мессершмиттам". В какой-то момент Алексей Васильевич осознал то, что думал на протяжении боя: немцы не тянули в плотном бою. Почти никак. От полной, позорной катастрофы немцев спасло ранее призванное подкрепление. Новые звенья связали боем русских и позволили уйти хотя бы некоторым.
  С земли все смотрелось вовсе по-другому. Дело в том, что такие бои, что казались участникам локальными и четко ограниченными если не по пространству, то по смыслу, во многих местах происходили один подле другого, а в небе было сущее столпотворение, каша, сотни самолетов с обеих сторон. Клубок истребителей, неистово крутящихся в трех измерениях.
  А вообще творилось небывалое. Первый по сути случай на этой войне, когда крупная битва не была результатом того, что одна сторона застала другую врасплох. Не было оперативной ошибки ни с той, ни с другой стороны, а вот была ли ошибка стратегическая - это был вопрос, на который могло ответить только само сражение. Поэтому, по крайней мере вначале, это было чуть ли ни первое сражение, когда обе стороны действовали более-менее осознанно, неистово стараясь наладить взаимодействие в трех измерениях.
  
  Давят?
  Сил нет, товарищ маршал. Знал, что будет тяжело, но все-таки не настолько. Пора.
  Это не нам решать. Но я буду против. Пусть увязнут.
  Если кто не знает, - "увязнуть" обозначает для наступающих войск положение, когда они теряют возможность выйти из боя по своей воле и при этом безнаказанно. После этого они не могут быть использованы в других местах. Попытка разорвать захват становится чревата последствиями, порой попросту катастрофическими. Сталинград является классическим примером такого вот стратегического увязания.
  
  Фон Манштейн все-таки являл собой явление исключительное, объединяя в себе выдающегося штабного офицера с незаурядным строевым командиром. Сейчас он следил за непрерывно поступающими, крайне разнообразными, зачастую противоречивыми донесениями, и в голове у него складывалась, в общем, целостная картина.
  Результат первого дня боев удовлетворительным считать нельзя. Все шло на грани между "отвратительно" и "катастрофически", но, в общем, в рамках ожидаемого.
  Он был излишне оптимистичен, рассчитывая на то, что все решится в десять - двенадцать дней, от силы - в две недели. Неделя, и не больше, - после этого все будет ясно до конца. "Пять дней" - язвительно пискнула внутренняя оппозиция, на миг переорав внутреннего цензора. Очень может быть.
  До сих пор, за весь день наступающие войска практически не встречали брони "с той стороны". Это, безусловно, радовало. Особенно рядовых и офицеров до полковника включительно. Но вот некто Дитрих проворчал, что обольщаться не стоит, и лично его, Дитриха, отсутствие русских панцеров смущает. Потому что они могут появиться в самый неподходящий момент. Поколебавшись для порядка, его мнение все-таки стоило, пожалуй, разделить. Безоговорочно.
  Потери в танках и артиллерии страшные, чудовищные. Такие, что непонятно даже, - смогут ли они воспользоваться победой, если даже пробьют оборону русских через три-четыре дня боев такой интенсивности? А внутреннюю оппозицию мы грубо заткнем. Если прислушиваться к ее мнению, лучше не воевать.
  Авиационщики крутят. Докладывают, конечно, но так, чтобы непонятно было, что следует из их цифр. Не доносят своего отношения. Работают превосходно, умело и самоотверженно, но при этом кажется все-таки, что есть у них еще и какая-то собственная игра, и цель игры. Помимо. Но потери огромные и у них, это не скроешь.
  Знал бы он, что и на другой стороне фронтовое командование не все может понять в действиях своих авиаторов.
  И, наконец, иррациональное. Противник воюет, в общем, в том же стиле, что и его сторона, только с куда лучше осмысленной целью, простой и понятной: устоять под ударом, а потом, накопив резервы, добить измотанного врага. Имевшие место технические и тактические новинки противной стороны, в общем, вписывались в некую норму. А он подсознательно ожидал от Ватутина, Мерецкова и Конева куда большего числа неожиданных пакостей вроде тех, что проявились минувшей зимой, превратив следующие шесть месяцев в одну непрерывную катастрофу. То, что их не было, парадоксальным образом пугало. Наводило на мысль, что где-то они все-таки просмотрели что-то. С другой стороны, если воевать, находясь отчасти в мистическом настроении еще можно, то планировать операции - нет. Это взаимоисключающие понятия, а потому и мысли эти бесполезны. Нет. Хуже: бессмысленны.
  
  Второе июня, в отличие от вчерашнего дня немцы начали сравнительно поздно, в половине одиннадцатого утра, с характерной человеческой последовательностью ткнувшись сегодня там, где добился успеха вчера. Легче от этого не было.
  Вчера, по своей доброй традиции, немцы пытались наносить удар максимальными силами на немногих избранных, максимально узких участках фронта. Гениальная же концепция! И как только раньше никто не догадался?
  Беда только в том, что обороняющийся прикладывает все силы к тому, чтобы наоборот, вынудить атакующего распылять силы, "размазывая" их на как можно большем протяжении линии фронта. Так, чтобы ему пришлось воевать с как можно большими силами одновременно. Потому что если даже самую крепкую кислоту хорошенько разбавить, она уже ничего не обожжет, не разъест. Проявляется это стремление во многих и многих формах. В виде авиаударов с баз в ближнем тылу. Обстрелами издали корпусной и армейской артиллерии по заранее пристрелянным позициям. Переброской войск со "спокойных" участков. Наконец, ударами резервов под основание прорывающихся частей. В конечном итоге, заставляя парировать угрозы и отвлекать на это силы.
  Как и положено при столкновении полярных мнений, получилось ни то, ни се. Во многих местах пробив первую полосу тактической обороны, наступающие наткнулись на вторую, ничуть не менее мощную. При этом в тылу у подвижных частей, у гренадер, оборудующих новую позицию, остались какие-то недобитые части, какие-то орудия, стреляющие в спину, а напряжение боев таково, что прикончить недобитков постоянно не остается ни сил, ни времени. Послать бы пикировщиков и штурмовиков, но у них у всех имеются более важные задачи.
  Новый напор, артиллерийская молотьба по избранным участкам, танки в таком количестве, что рябит в глазах. Обращает на себя внимание громадное количество самоходок, которые издали расстреливают противотанковую артиллерию, выбрав позицию, останавливаются, пропуская танки вперед, поддерживая их точным огнем прямой наводкой с остановок, танки, частично подорвавшись на минах, прорываются на позицию. Уцелевшие защитники жгут их из "дуль", и при этом погибают сами. В местах концентрированных ударов под артобстрелом, бомбами пикировщиков и гусеницами танков в считанные часы погибают целые полки Красной Армии. Дивизии теряют связь между собой, раздвигаемые стальными клиньями, отдельные группы танков прорываются в их тылы, но паники нет. "Дули" хороши именно тем, что исправно действуют в руках кого угодно, - лишь бы дух был крепок. Танки действуют без пехотной поддержки, передний край образца сорок третьего безжалостно счистил ее, и поэтому машины выбиваются по одному из укрытий, не успев натворить особенных бед. И все это время немецкие артиллерийские батареи, демаскировавшие себя огнем, несли страшные потери от действий штурмовиков. Нет, не страшные. Это излишне эмоциональная характеристика. Непоправимые.
  
  Ясное июньское небо постепенно затягивает свинцовая пелена дыма и газов, а поверх всего, отрешенный от всего земного, в недосягаемой высоте плывет "Т - 10". Отрешенный... Как же!
  Однорукий капитан вообще-то из флотской авиации, и сухопутных слегка презирает, но где-то там, где знают и неписанную табель о рангах, его назвали в качестве лучшего летнаба. Он жесток, холоден как лед и молчалив. У него каменное сердце. Что бы ни происходило внизу, он выполняет данные ему установки. И в силу дисциплины уважающего себя военного, и по причине того, что эти установки одобряет. Они просты.
  Дождаться, когда железные крысы соберутся в достаточно большую стаю, а дальше по обстоятельствам. Заградительный огонь тяжелой артиллерии, когда немец перед передним краем. Штурмовики в том или ином количестве. Залп-другой гвардейских минометов. Стрельба по квадрату той же артиллерии, если танки прорвутся. Но не раньше! Его власть огромна. Это он решает, что танков достаточно. Это он высказывает предложение о наилучшем варианте налета. Он подсказывает, какие силы штурмовиков и бомбардировщиков тут были бы в самый раз. Пара слов в микрофон, - и полчище танков, только что убившее очередной полк, а теперь подзастрявшее на минном поле, получает по заслугам, избиваемое с воздуха и с закрытых позиций артиллерии. Порой остается целое поле горелых, неподвижных машин и столбы дыма, как над горящей в засушливое лето деревней. Власть эта от доверия того сорта, которое можно только заслужить.
  
  - Докладываю. В общем, все то же, только хуже. От шестой почти ничего не осталось еще по итогам первого дня. Противник нащупал стык между 17-й и 52-й, так что им пришлось загнуть фланги. Общее продвижение за два дня до восемнадцати километров. У соседей меньше, шесть-восемь.
  - Мы предполагали, что основной удар будет по твоей зоне. У соседа меньше танков, больше пехоты... Не на много.
  - Кое-где панцеры добились вклинения во вторую линию. Боюсь, завтра ребята не выдержат. Тактические резервы почти исчерпаны. Командармы доскребают остатки. В иных дивизиях два батальона... Пора.
  - Рано. Пусть увязнут посильнее.
  - Да куда ж сильнее? Кое-где восемьдесят танков и самоходок на километр прорыва. Откуда только берет-то? Жгем-жгем, а их, вроде, еще больше становится...
  - Может только думаете, что жгете?
  - У нас как в аптеке, Александр Михайлович. Достаточно глянуть, сколько их после каждой атаки остается, горелых. - И тут его прорвало. - С-суки. Когда ж они только угомонятся?! Пора, товарищ маршал.
  - Эсэсовские корпуса танковые тронулись?
  - Н-не знаю. - И опомнился. - Никак нет!
  - Значит - рано.
  - Вот возьмут фрицы Киев...
  - Не возьмут. Если прорвутся, Катуков поможет. Но немного! Без роскоши.
  
  По итогам второго дня сказать было особенно нечего. Углубившись на двадцать километров, передовые части южной группировки немцев все еще не вырвались на оперативный простор. Кажется, вот-вот, еще чуть-чуть, и истончившаяся оборона русских не выдержит, у них тоже громадные потери, некоторые части гибнут полностью.
  На деле же движение происходит мучительно медленно, танковые части вязнут в сложной системе инженерных препятствий и минных полей, пристрелянных артиллерией, пехота отсекается от танков огнем и уничтожается, и три тысячи танков уже не кажутся такой грандиозной цифрой. Постоянно растут потери от действий авиации, а свои истребители перестают успевать сразу везде. Массирование авиации неслыханное. Летчики темнят, но главное на данный момент очевидно: очистить небо от русской авиации не удается. Действуя в своей вязкой, нелепой манере, русские просто-напросто добавляют и еще чуть-чуть резервов, появляются в новом месте новые эскадрильи, и воздушные бои идут непрерывно. Резервов им пока хватает. Еще: наконец-то показались русские танки, только не как обычно в последнее время, а скромно, экономно, и предельно осторожно. "Тигры" с "пантерами" успели внушить к себе надлежащее уважение. Поэтому "Т - 34" действуют в основном из засад, изредка нанося короткие контрудары по танковым частям вермахта, вклинившимся в оборону. Похоже, это отдельные бригады, и совершенно непонятно, куда делись танковые армии, месяц тому назад охватившие Киев.
  
  Все обязанности по отношению к наземным войскам, все задания фронтового командования должны исполняться буквально и в полном объеме, с этим спорить нельзя. Но, помимо этого командование воздушной группировки имело еще и собственную тему. Обнаружив, что в противостоящих им силах люфтваффе, получивших новую технику, собранных в сильнейшую в истории группировку, царит дух реванша и пыл генеральной битвы, летное начальство решило в полной мере, хладнокровно использовать этот нематериальный мотив. Было решено по мере возможностей втягивать немцев в бой равными или несколько большими силами, а затем исподволь наращивать силы в районе интенсивного воздушного боя. Заставить немцев вести бои непрерывно, давая своим - отдых и смену. Пользуясь опытом Крыма и минувшей зимы, разработали подходящую для этой цели тактику, тем более, что она не представляла собой ничего, бросающегося в глаза. Они не видели, почему бы это могло не сработать при условии такого численного перевеса. Действуя, казалось бы, вопреки хорошей практике, они добивались своего: вовсе неэффектного с виду, но реального истощения люфтваффе. Количественного и качественного. Немцы просто не знали, что в этом сражении им противостоит группировка более, чем пяти тысяч исправных боевых самолетов. Этот факт от них до поры - до времени следовало скрывать и впредь. Новикову и Савицкому меньше всего хотелось, чтобы немцы, вместо генеральной битвы, в которую они ринулись с таким пылом и уверенностью в своем превосходстве, перешли к полу-партизанским действиям из засад. Это слишком хорошо у них получалось. И не то, чтобы это было так страшно, но уж больно благоприятно складывались плотные массовые сражения первых дней. В азарте драки немцы, по-прежнему очень в себе уверенные, похоже, не отдавали себе отчета, что безнадежно проигрывают их, чуть ли ни вчистую, медленно, почти незаметно, но неотвратимо тонут. Мстительный реваншизм плохо сочетается с осмотрительными да и просто рациональными действиями. Вот только тем, кто в небе, воевать с умелым, да еще ожесточенно дерущимся фанатиком и тяжело, и страшно. Почти непосильно. Зато численный перевес этак, неощутимо, но эффективно увеличивался. А когда на измотанные "собачьей свалкой", выходящие из боя машины наводились свежие силы русских, погибали, случалось, целые эскадрильи. Вообще же здесь, на полях Южной Украины, что у армейцев, что у пилотов была одна, предельно простая цель, ее не произносили вслух, но понимали предельно четко и командующий фронтом, и рядовой: чтобы после этого сражения немцам было НЕЧЕМ воевать. Не захват территории, не отступление врага дальше на запад, а уничтожение оставшихся у него боеспособных войск. По возможности, - всех, но реально речь могла идти о каком-то критическом их количестве, которое было бы невозможно пополнить.
  
  Четвертого июня бои достигли апогея. Уже со вчерашнего дня впервые появились значительные количества русских танков, но они по прежнему использовались преимущественно в обороне, крайне осмотрительно и без излишней активности. Обходиться вовсе без них уже не получалось. Ударная группировка немцев ценой небывалых потерь и поистине неслыханных усилий добилась на южном фасе вклинения до тридцати трех километров, пробив-таки самые мощные рубежи обороны советских войск. То, что лежало перед ними теперь, выглядело неизмеримо слабее. Тогда-то и было принято решение ввести в бой свежие танковые дивизии ваффен-СС, до сего момента не принимавшие участия в боях. Идейные нацистские бойцы дали клятву прорваться или погибнуть.
  Начало их движения не осталось незамеченным, но полученные данные было приказано тщательно проконтролировать. Приказ исходил с самого высокого уровня. Подтверждение. Не дезинформация? Нет. На этот раз эсэсманы вообще считают ниже своего достоинства прибегать к такого рода уловкам. По-настоящему двинулись, всей силой? Похоже, что да. "Похоже" или "да"? Проверить. Да. Они идут ва-банк. На острие собрали все, что осталось от армейцев, а сами двинулись вслед. Поутру надо ждать. Хоть Готом и недовольны в Берлине, но командование сводной танковой группой все равно поручили ему. Хватило-таки ума. Пора. "Пора", согласился Совет. "Пора", чуть подумав, согласился единственный, кто ДЕЙСТВИТЕЛЬНО мог решать такие вопросы. "Пора" - сказали командующему Западным фронтом, которому предстояло вот-вот утратить свое название.
  Здесь интереснее всего, что это были существенно разные "пора".
  
  Дарья Пыжова сидела на пеньке и зашивала дырки на немецкой шинели. Целой, чтоб была по размеру, не нашлось. Бывший хозяин шинели, рыжий эсэсман, был настоящей громадиной, и не вот помер, даже получив поперек груди пять пуль из "свистунка". Минут пять хрипел и дергал ногами, - добить не позволила она, чтоб лишнего не портить нужную гуньку. Потом ободрала всего, сняв сапоги, шинель и здоровенную каску. Сапоги, если на суконную портянку, сидели плотно. Шинель оказалась крупочку длинновата, в плечах пришлась как раз, ну а в заду, понятно, обтягивала, хлястик пришлось распускать. Ну да и свое, когда выдадут из каптерки, редко бывает вовсе впору. Погань она отстирала перво-наперво, потом откромсала полы, а теперь зашивала дырки. Толстенные руки двигались с точностью и уверенностью автомата, совершенно одинаковыми движениями. Откусила нитку. Встала, накинула обновку и позвала напевным, воркующим голосом.
  - Кольша-а! Подь сюда, глянь а то? Баско?
  - Сойдет, мам Даш. Не на бал, да и носить недолго.
  - И то правда. А так? Со спины?
  Теперь, вдобавок к шинели, она напялила каску, кряхтя, натянула ранец и повернулась к парню спиной. Тот старательно оглядел ее, поворачивая голову то так, то этак, наконец, выдал резюме:
  - Точь-в-точь. Если сапоги еще, так вообще... Только, мам, - спину держи попрямее. Больно она у тебя круглая. А у гренадер выправка.
  - Что ж робить-то? - Тихонько вздохнула она. - Как замуж выйдешь, так и живешь цельну жизнь согнувшись. На огороде с тяпкой, над корытом, над люлькой - все сгорбившись. Сам-то, покойник, когда живой был, - тот да, прямой ходил, как сосенка. Ему все ниче было, охотник, голова лехкая, дома бывать не любил...
  Тридцатилетняя вдова отличалась нравом тихим, кротким и сговорчивым. Никогда ни с кем не спорила: если была не согласна, то не перечила, молчала, моргая невинными голубыми глазами, а потом делала по-своему, как сама считала правильным. Двух "робят", Кольшу с Серёнькой, взяла под опеку еще со степи: свои двое были незнамо-где, и вряд ли живы, вот она и подобрала других, бывших, правда, постарше родных. Сама-то она на лыжах ходила сызмальства. А их заставляла мыться и переобуваться. Поднимала из сугробов, когда падали и не могли подняться. Будила, когда наставала пора продолжать Марш. Следила, чтоб не обделили чем. И пристроила вместе с собой на сборку, чтоб, значит, пока не окрепнут, побольше б путешествовали на колесах. Учила уму-разуму и тому, что хорошо, что плохо. Они у нее, - это беспризорники-то! - живо бросили курить, потому - она была из семейских и табашников не переносила. Мамой звать не учила, это получилось как-то само собой. Это, впрочем, не помешало ей, когда наступила весна, спать с обоими по очереди. Это, кстати сказать, было в корпусе очень распространенной практикой, делом истинно что обыденным. Бурда плакался, что дескать, если б ему год тому назад кто сказал, что он будет снабжать собственное войско гандонами, и отдаст боевой приказ использовать их по назначению, - без разговоров дал бы в морду. Изделия, впрочем, отличались отменным качеством, "косичка" на обертке была красной, мол-де делают девушки и краснеют за вас от стыда. А то, что староверы находят свои, только им присущие оправдания собственному блуду, не делает их более святыми, чем прочие люди. Так что смеяться над этим никто не смеялся. Тому, правда, были еще и иные основания.
  Как-то в землянке поссорились до визга и подрались так, что волосы клочьями, две уголовницы, Катька Малинка да Верка Коза. Дарья Степанна в это время неторопливо, никому не мешая, чистила автомат. Потом шум ей надоел. Она поднялась, вытерла руки ветошью и дала драчуньям по затрещине, а когда те попадали без памяти, спокойно вернулась в свой угол, к свету "коптилки". Малинка, невзирая на молодость, была из "законниц", затаила зло. Пристрелить в одном из боев, как это делалось обычно в подобных случаях, не выходило: в бою "спингрызы" блюли маму Дашу всерьез и квалифицированно, а стрелять научились так, как дано немногим. Поэтому, много позже, уже в здешних лесах, Малинка улучила момент, когда кругом будет поменьше народу, и ткнула вдову в спину заточенным шомполом. Точнее, попыталась. У гражданки Пыжовой как будто глаза были на спине: обернувшись, она перехватила руку воровки и с размаху шмякнула ту о сосну. Оставшиеся незамеченными Катькой свидетели потом говорили, шепотом: "Прям как лягушку...". У пострадавшей оказалось переломано десятка полтора ребер, если считать с обеих сторон, изо рта текла кровь, говорить она не могла и только шевелила синими губами. Впрочем, не слишком долго. Часу не прошло, как преставилась, сердешная.
  В другой раз она, как куренку, свернула голову одному блатному, который, зажав в углу Серёньку, начал приставать к нему с нежностями и уже залез татуированной лапой ему в штаны, - и это когда кругом сколько хочешь баб на любой вкус! Ни в первом, ни во втором случае никто, разумеется, не донес: во-первых стукачество в корпусе было не в чести и слишком уж опасно, во-вторых - боялись на нее доносить. А главное, окружающие считали, что она поступает правильно. Поэтому не задевали ее. Ни ее, ни ее подопечных. К примеру, сейчас они собирались, как она говорила, "имать германа", как уже делали не в первый раз. Для этой цели она пероделась в эсэсовского гренадера, подвела глаза, накрасила губы и нарумянила щеки. Это в два часа ночи. Картина получилась именно та, что надо: то есть неописуемая. Тот, кто не видел, попросту не имеет права считать себя пресыщенным впечатлениями.
  У худого, неулыбчивого Серёньки с узкими губами на маленьком личике, была в этой группе своя и очень важная роль. Он мог с бесконечным терпением, ночью, на ощупь, проделать для группы проход в минном поле, после ликвидировав все следы своей деятельности. При помощи особого пластилина умудрялся так облепить всякую гремучую дрянь, которую немцы крепили к "колючке", что она больше не издавала ни звука, по виду оставаясь прежней. На саму колючку он надевал куски разрезанного вдоль шланга из особой резины, и ни разу не забыл снять на обратном пути. У молчаливого паренька был темперамент рептилии, хладнокровной твари, способной ждать сколь угодно долго, сохраняя неподвижность. Он дружил с чем-то похожими на него самого снабженцами из 63-го, и они уважительно снабжали его всякими мелочами по делу, когда он заказывал, а слухи о его прошлом ходили самые темные. Впрочем, чтобы поверить в это, достаточно было глянуть в его змеиные глаза. А еще он и впрямь никогда не расставался с ножом в пристегнутых к предплечью ножнах и свайкой в сапожке. Так что, не заступись за него тогда Дарья Степановна, блатной прожил бы разве что на минуту дольше. Ну, - на две. О чем он обычно молчал, не хотелось даже думать. Проход он сделал.
  
  Гауптман Шерер вынырнул из беспамятства, как из непроворотной толщи темной воды. Руки и ноги были стянуты какими-то путами, не пошевелиться. Нечто, равномерно покачиваясь на ходу, уносило его в неизвестном направлении. Рот распирала толстая труба из жесткой резины, привязанная, - он это чувствовал, - к голове через затылок. Очень, надо сказать, кстати, потому что носа он не ощущал. Вместо носа имелась странная комбинация онемения и дикой боли, и дышать через это было нельзя. Гауптман лежал поперек чьей-то толстенной шеи, на чьих-то необъятных плечах, слушал могучее, шумное дыхание похитителя, его уносили, и поделать с этим он ничего не мог. Он мог только заплакать, вспомнив чудовищную по своей нелепости катастрофу, которая произошла лично с ним. То есть буквально все, что он сделал тогда, противоречило буквально всем его привычкам, жизненным правилам, принципам, и самой натуре. В бессильной ярости он сейчас никак не мог понять, что заставило его действовать подобным образом. Он зря себя корил: столкнувшись вдруг с профессиональными преступниками, обыватели потом только диву даются на собственные поступки. Приемы бывают разные, не только дзюдо и тому подобного.
  Почему он обратил внимание на гренадера, прошедшего мимо в двух шагах так, как будто его, Шерера, и вовсе нет? Почему окликнул? Почему бросился вдогонку? Солдат шел мерной, развалистой походкой и не обращал на него никакого внимания. Потом остановился спиной к нему, судя по всему, расстегивая штаны. И он, подойдя сзади, в дикой ярости вдруг рванул наглеца за плечо. Тот обернулся. На гауптмана глянула улыбающаяся физиономия языческого идола, но идола, раскрашенного под дешевую шлюху. Чудище около секунды глядело на него, а потом резко взмахнуло рукой. В голове взорвалась граната и он надолго потерял сознание.
  И никакая не граната. Дарья Степановна пазгнула его в переносицу просто-напросто кулаком с зажатой в нем свинчаткой весом в фунт. К такой схеме она пришла не вдруг, а постепенно, опытным путем. Просто кулаком хватало не всегда, а трофейным кастетом, памяткой от честно побежденного в рукопашной эсэсмана, она надежно разрубала физиономию "языка" до мозгов. Так, что глаза выскакивали из орбит наружу. А фунтовая "слива"-заклад оказалась как раз тем, что надо.
  
  
  Пятого июня, бросив в бой все, что осталось от измотанных кровопролитнейшими четырехдневными боями сил бомбардировочной и штурмовой авиации, танковые полчища раздавили 268-й и 314 ИПТАП, спешно переброшенные к месту прорыва. Разумеется, армейские части, наступавшие впереди, получили при этом все причитающееся. Помимо всего прочего, в погибших полках имелось четырнадцать "ЗиС - 2М" с теми самыми снарядами, содержащими отходы производства. Зато застоявшиеся эсэсманы практически не пострадали. Они походя стерли в порошок спешно окопавшиеся части из фронтового резерва и двинулись, наконец, в заданном направлении. За их спиной осталось колоколообразное углубление в южном фасе дуги, в общей сложности семьдесят километров новой линии фронта, спешно укрепляемой сейчас саперами полевых армий и обживаемой пехотинцами. Этакая "раковина" со свищем на дне, как в стенке трубы, наконец, проеденной едким раствором насквозь. Классическая, в общем-то, форма. Но они - вырвались на оперативный простор, и это одно обещало окупить все усилия неслыханных боев. Все вокруг были полны воодушевления, кроме все того же Иозефа Дитриха, который, наоборот, не понимал - чему так радуются эти идиоты? Он твердо усвоил одно: если он чего-то не понимает, то какое-нибудь дерьмо вскоре непременно вылезет. Для того, чтоб заподозрить неладное, не нужно быть полководцем, достаточно уметь считать. Вот, например, куда делись минимум полторы тысячи русских танков, "положенных" на этот фас дуги?
  
  Константин Константинович Рокоссовский отвел от глаз бинокль, вздохнул, и, обернувшись вполоборота, очень жестко и внятно сказал.
  - Всем войскам фронта трижды "Платан". Дублировать по радио. Добиться подтверждения. Повторите.
  - Есть по всем линиям "Платан" трижды. Есть дублировать по радио. Есть добиться подтверждения.
  - Выполняйте.
  Больше от него пока что ничего не зависело. Эта операция являлась его детищем всецело. Это в его голову пришла безумная мысль о сопряженных стратегических операциях. Это он разработал ее, придав безумию черты реальности. Это ему Верховный дважды предлагал "подумать", выйдя в другую комнату, и он честно, дважды, думал. Откровенно говоря, сильнее всего его укрепило вдруг вспыхнувшее на лице Василевского выражение особого, смешанного с вдохновением понимания. Уж кто-кто, а Александр Михайлович в единый миг понял всю красоту и четкость замысла. Кто угодно другой непременно приревновал бы, как порой ученые ревнуют к красивой теории, выдвинутой другим, но Василевский был совершенно особым человеком в этом смысле. Вот, например, теперь он явно испытывал только нетерпеливое желание разработать, подсчитать, довести, продумать и зашлифовать все возможные шероховатости. У человека есть единственная амбиция: безупречность разработанных им планов. Парадоксальным образом именно это прекрасное человеческое качество мешает ему стать величайшим полководцем поколения и века, далеко превосходящим всех Манштейнов на свете. И их, грешных, тоже. Но сегодня идея летней компании принадлежала ему. А это выражение восторга на лице Василевского на самом деле сильнейшая поддержка из всех возможных: он не ошибается, значит, не ошибаюсь и я.
  Сталина удалось убедить, только доказав, что красивый план в данном случае еще и наиболее надежен, содержит в себе меньше риска, чем любой другой: подстрахуем-де обороняющихся, ударив в тыл северной группировке немцев. Вот чем сильнее ударим, - тем сильнее подстрахуем.
  А следом удалось решить куда более простую, но тоже непомерную задачу: дополнительно к имеющимся войскам четырех фронтов быстро и аккуратно "собрать" восьмисоттысячную группировку из сравнительно небольших частей, не трогая прекрасно известные немцам танковые и ударные армии, крупные группировки артиллерии РГК, и тому подобное.
  Утром 5 июня 1943 года войска Западного и Смоленского фронтов, молниеносно прорвав не слишком плотную оборону противника, ударили в тыл сверхмощной правофланговой группировки группы армий "Центр" под командованием Вальтера Моделя. При прорыве тактической обороны немцев использовались новые технические средства борьбы, столь эффективно сработавшие в ноябре под Ржевом и Вязьмой, только масштаб был совсем, совсем другой. Танки и самоходные орудия практически без потерь прошли через испепеленные позиции врага, на отдельных участках продвинувшись на сорок километров в первые сутки.
  Помимо "буранов" и штурмовых групп особую роль в успехе первого дня наступления сыграли 128, 214 и 301 бап (1-й, 2-й и 3-й Гвардейские бап 1-й бомбардировочной дивизии Особого Назначения). Их основной, и на первом этапе единственной задачей являлись мосты и преправы. "Ил - 20" подкрадывались к переправам на высоте тридцати-сорока метров, а потом, взмывая вверх, словно молнии проносились над ними, сбрасывали "объемные" бомбы на оба конца переправ одновременно. Это позволяло сохранить сооружения, полностью истребив охрану, зенитчиков и случившиеся на переправе части. По понятным причинам "горизонтальная" бомбардировка на такой скорости не могла быть особенно точной, но данный тип боеприпасов не требовал ювелирной работы. Одновременный взрыв, к примеру, четырех таких бомб на миг "вышибал" в этом месте всю воду из рек, что помельче, так, что обнажалось дно. Советское командование имело самый печальный опыт воздушных десантов, но тут возможный выигрыш был слишком велик. Поэтому командование фронта все-таки пошло на крайний риск, высаживая на "обработанные" переправы группы десанта. Они окончательно разминировали мосты, рубили подозрительные кабели и становились в оборону. В ряде случаев им удавалось продержаться до подхода подвижных групп. Наивысшим успехом десантников стал захват неповрежденных переправ через Березину.
  
  - Все, хана, - проговорил старший лейтенант Алексеев, - теперь нам недолго... Интересно, откуда у них тут танки?
  После удара с воздуха, испепелившего охрану, после прохода истребителей, расчистивших воздух, после того, как на опустевшую переправу высадился десант, потрясенное командование немцев не вот еще разобралось в обстановке. Каких-либо попыток высадить десант за Красной Армией не наблюдалось года два. Они заминировали дорогу на обе стороны, отыскали пару исправных трофейных орудий, и заняли оборону. Здесь у немцев не было, не осталось боевых частей, а с собранной впопыхах тыловой швалью, к тому же атаковавшей по мере поступления, они справлялись.
  Когда подошла остановленная и повернутая к ним какая-та небольшая резервная часть, между ротой и батальном, при двух пушках и штурмовом орудии, они вызвали штурмовиков. Узнав об успехе, командование с невероятной оперативностью организовало дежурство на аэродроме трех звеньев, готовых вылететь в любой момент. Авиаторы в два счета растрепали и наполовину выбили немцев, сожгли артиллерию, и улетели. Алексеев прекрасно понимал, что долго так продолжаться не может: немцы поняли, что вдруг их сбить не удастся, и возьмутся за них по-настоящему. Будет неизбежная оперативная пауза, а потом подойдет пехотный полк из резерва. Тут никакая авиационная поддержка не поможет, и, несмотря на то, что их пополнили с воздуха, хватит их в таком случае минут на пятнадцать, не больше. При всем масштабе возникших у них проблем, на мост немцы обратят самое пристальное внимание. На востоке появились мотоциклисты, "гономаги" и грузовики. Чутье человека, воевавшего в этих местах больше полугода, подсказало: не просто пехота. Гренадеры из 9-й армии, батальона два, со всей полагающейся артиллерией. Подкатили, привычно развернулись в боевые порядки, попрыгав из машин и установив орудия. Теперь будут убивать. И, как будто этого мало, спустя только малое время с той же стороны на холмах появились новые грузовики. Чуть спустя между грузовиками показалось несколько танков, которые с тяжеловесной грацией поползли вниз по склону. Остановились, щупая стволами орудий горизонт. Сверкнули вспышки выстрелов и прежде, чем звук долетел до замерших десантников, первые три гранаты с хрустом разорвались в гуще немцев. И в то же мгновение, внезапно, бесшумно, как призрак, повернувшись на крыло, с неба наискось упал самолет. Бомба полыхнула адским пламенем в задних рядах немцев, истребив все на площади гектара, а неизвестная машина, басовито громыхнув двигателем, вышла из пологого пикирования и виражом повернула назад, на восток. Танков на холме становилось все больше, они продолжали убийственный огонь прямой наводкой, а вперед, обгоняя их, к мосту, к реке лавиной рванулись грузовики.
  На полном ходу, с нечеловеческой, обезьяньей ловкостью из кузовов на обе стороны выметывались пружинистые тела, одинаково падали на правый бок, перекатывались, вставая на колено, и тут же, толчком, как с низкого старта, переходили на бег. Алексеев - оценил. Он сам вряд ли смог бы лучше. Даже, пожалуй, Дядя Вася* одобрил бы. Для мотострелков уровень подготовки и вообще невероятный. И вообще неизвестная часть воспользовалась преимуществом внезапности с достойным уважения мастерством. Шли волнами, ни на секунду не останавливаясь и мели перед собой таким шквалом пуль, что нельзя было голову поднять. Ошалевших гренадер в считанные минуты частью - перебили, частью - сбили в небольшие табуны и приставили охрану.
  Так же, с налету, вновь прибывшие угодили в объятия гвардейцев, которые чувствовали себя правда, что заново родившимися. Приняв спасителя в объятья, Алексеев вздрогнул: под жесткой, словно проволочная, курткой имел место небольшой, но вполне достоверный бюст. Чуть отодвинув, вгляделся повнимательней: жилистая, тощая, как коза по весне, небольшая бабенка с короткими рыжими волосами.
  2-й УкНО, воевавший теперь в составе 3-го Белорусского фронта сохранил в значительной мере свое своеобразие, завоевав это право отвагой и успехом. Неписанный или записанный только отчасти устав предусматривал два собственных варианта боевого построения: "сотнями" - в городских боях, и "толпой" - для полевого боя. Разумеется, названия эти носят совершенно условный характер. "Оголтелая атака" являлась штатным способом наступательного боя корпуса, порожденным в результате творческого осмысления еще первых боев под Ростовом и Харьковом. С виду очень рискованный, он как нельзя лучше соответствовал оружию корпуса и поневоле полученному боевому опыту, поэтому при достижении тактической внезапности обеспечивал полный успех при умеренных потерях.
  Начав рывок с реки Лучеса, передовые части корпуса за двое суток продвинулись на двести километров и успели в последний момент.
  Удивившее Алексеева отсутствие атаки с Запада тоже нашло свое объяснение: к вечеру того дня, когда "ополченцы" почти полностью переправили корпус на западный берег, откуда-то с севера появились разрозненные группки конников: разведка конно-механизированной группы Осликовского**. Разобравшись в происходящем, конники навели у Лещины настоящий понтонный мост и вышли к их переправе с северо-запада, остановив на марше и потрепав группировку немцев. По свидетельству пленных, Модель специально собрал ее, чтобы отбить переправу.
  Оставив серьезную охрану, объединившие силы подвижные группы ушли дальше на запад.
  ... - Куда теперь-то, ребята?
  Так нам не докладывали. Однако, по всему видать, бросят нас под Минск. Другого-то ничего не выдумаешь...
  Они ушли, а Алексеев, впоследствии Герой Советского Союза, остался. Впопыхах начальство позабыло озаботиться дальнейшей судьбой его и его бойцов.
  
  *Василий Маргелов, которого десантники в нашей стране считают основоположником своего рода войск. Что-то вроде святого-покровителя в христианской или досточтимого Предка в китайской традициях. Того, впрочем, стоит.
  ** Примерно то же самое эта конно-механизированная группа совершила и в ТР. Только в 1944 году, в ходе Белорусской Стратегической Наступательной операции.
  
   Помимо того, что это обеспечивало неслыханный темп наступления, в первый же день проявился и другой эффект такого приема. Переброска резервов и снабжение группировки врага в ближнем его тылу оказались в значительной мере парализованными. При необходимости, когда немцы все-таки успевали уничтожить храбрых десантников, безнаказанные удары реактивных бомбардировщиков повторялись снова.
  Несмотря на то, что донесения с севера поначалу носили предельно смутный и противоречивый характер, удар в Белоруссии немедленно смял весь рисунок а с ним и ход операции "Монблан", практически мгновенно прекратив атаки немцев против "Житомирского" фаса дуги*. Тем самым, кстати, во многом лишался цели наконец-то достигнутый, вроде бы, прорыв на южном фасе. Но и с прорывом, как выяснилось, окончательной определенности достигнуть все-таки не удалось.
  В тех случаях, когда стратегическая внезапность достигается по-настоящему, атакованная сторона, прежде всего, буквально тонет в тумане неопределенности. Генеральное наступление или крупная диверсия? Какими силами? Все это неизвестно, и перед атакованным встают множество трудно разрешимых задач. Проигнорировать, приказав держаться наличными силами или послав кое-какое подкрепление? А если это стратегическая операция и противник без особых затруднений выйдет на оперативный простор? Отнестись с предельной серьезностью, свернув ведущиеся операции и всей мощью парировав угрозу? А если это просто отчаянная диверсия, и, отреагировав всерьез, мы загубим компанию? Дождаться прояснения ситуации, усилив разведку? Вроде бы наиболее зрело, но запросто можно опоздать. Поэтому чаще всего избирается худший вариант из всех возможных. Помаленьку, но во все больших количествах подбрасывают кое-что, каждый раз опаздывая. Так что в конце концов и одна группировка теряет силу, и другой не удается помочь сколько-нибудь существенно, а враг перемалывает резервы по частям, не испытывая особых затруднений. Естественно, что еще более превратное впечатление может возникнуть у лиц, принимающих решения, когда они находятся на значительном отдалении от ожесточенной битвы со всей присущей ей чудовищной неразберихой.
  
  * В ТР ход операции "Цитадель" прекратила не только упорная позиционная оборона войск Воронежского и Центрального фронтов, но и, не в меньшей степени, удар Брянского фронта во фланг и тыл северной группировки немецких войск под командованием Моделя. В предлагаемом варианте севернее Житомирской группировки находится Белоруссия, и аналогом ударов Брянского фронта становится Белорусская наступательная операция. Немцы, потеряв больше, чем в ТР, еще и собрали для "Монблана" большие силы, чем для осуществления "Цитадели" в ТР. Это значительно ослабляло прочие участки фронта, и естественным следствием этого стала катастрофа, еще гораздо более масштабная, чем при "Багратион"-е. В ходе "сопряженной" операции вермахт потерял около 20% списочного состава на начало июня, но, с учетом качества утраченных войск, на самом деле значительно большую долю боеспособности вермахта.
  
  - Скажите, Джордж, насколько велика опасность, что нацисты снова разгромят русских? Как это было и в прошлое, и в позапрошлое лето?
  - Я имею слишком мало оперативных данных, чтобы сказать что-либо определенное, сэр. Сообщения носят слишком противоречивый характер. Полагаю, некоторый, частный успех нацистов в летней компании был бы не самым худшим вариантом. А то на протяжении последних шести месяцев ситуация развивалась и слишком стремительно, и несколько односторонне.
  - Звучит цинично.
  - Я сожалею, сэр.
  - У вас нет наблюдателей в действующих войсках русского союзника?
  - По некоторым признакам, события носят по-настоящему горячий характер. В подобных случаях сложно узнать, как меняется обстановка, и, тем более, - по отдельным эпизодам оценить картину целиком. Крайне сложно даже просто передать информацию, для этого нет условий. Кроме того, наших людей не допускают на передовую, мотивируя это соображениями их собственной безопасности. Как это делается всегда, всеми и везде, сэр.
  - Но немцы сообщают массу названий населенных пунктов, захваченных ими в ходе наступления.
  - Там, где дурные дороги, люди живут в значительном количестве мелких селений, и каждое из них имеет свое название, отмеченное на подробной карте. А такого рода перечисление должно хорошо действовать на население, отвыкшее от благоприятных сводок.
  - Но они значительно продвинулись за четыре дня наступления! Речь идет о двадцати милях.
  - Как вам угодно, сэр.
  И тон начальника объединенных штабов, и по-особому сдержанное выражение лица и весь облик его говорили о том, что у него - есть свое мнение, причем, скорее всего, куда более верное, чем у хозяина овального кабинета, но высказывать его он не спешит, поскольку считает недостаточно обоснованным конкретными фактами.
  - Ты не согласен? Но речь идет о тысячах танков. О господстве люфтваффе на поле боя. Удары должны быть чрезвычайной силы!
  Маршалл не ответил.
  - Джордж. Речь идет о важных вещах. Об очень важных, сэр. Странно, что тебе приходится об этом напоминать.
  - Да, сэр. Только позвольте еще раз напомнить, что речь идет только о мнении, которое может быть и превратным.
  - Я постоянно, - тон речи президента стал нетерпеливым, взгляд - колючим, - держу это в голове. Не стоит беспокоиться.
  - Хорошо. Об этих ударах... Если бы речь шла о боксе, я бы сказал: так не бьют. Так виснут в клинче, тщетно ища передышки. Они выдохнутся через неделю, и даже оперативный успех не изменит положения сколько-нибудь радикально. Три дня значат, что они полили кровью каждый фут этих двадцати миль. Они больше не могут себе позволить заплатить за победу в одной компании такую цену.
  - Уверен?
  - Насколько можно быть в чем-то уверенным в наши беспокойные времена. Но я буду крайне удивлен, если ошибаюсь. Видите ли, - у меня довольно значительный опыт, господин президент.
  
  На южном фасе, получив от Ватутина и Жукова приказ нанести удар с воздуха по прорвавшимся танковым корпусам противника, хитроумное летное начальство тоже решило, что уже пора и подняло по-настоящему ВСЮ оставшуюся авиацию трех армий и четырех отдельных авиакорпусов. Почти двадцать тысяч самолето-вылетов за сорок часов. Статистика, и не более того. Большая часть эскадрилий до этого момента не принимало участия в битве. И тогда-то немцы вдруг заметили, как поредели их истребительные группы, как вымотались и истратились бомбардировщики, до сих пор бывшие одним из главных моторов наступления. Предел усталости есть у всего. Никто не струсил, не впал в панику, не отчаялся, нет. Те, кто были живы, вовсе не потеряли энтузиазма и азарта. Даже сейчас им все время казалось, что вот-вот, чуть-чуть еще и они отыграются сразу за все. Величайшая за всю историю группировка люфтваффе не выдержала потерь, превратившись в отдельные звенья и эскадрильи, потерявшие способность к согласованным действиям в интересах наземных войск. Случилось это в момент, когда потребность в таких действиях была особенно велика.
  Сменяя друг друга, улетая за горючим и новыми бомбами и возвращаясь на поле боя, бомбардировщики и штурмовики русских, казалось, непрерывно висели над прорвавшимися танковыми корпусами. Теперь истребительное прикрытие достигло почти стопроцентной эффективности, и бомбардировщики могли действовать безнаказанно. Это было убийство, очень сильно напоминавшее события сорокадневной давности. Только тут не было такой организации зенитного огня. Даже близко. Избиение в полном масштабе продолжалось двенадцать часов, не прекратившись полностью и в ночные часы. Чуть рассвело, удары с воздуха возобновились с прежней интенсивностью, закончившись только тогда, когда был истрачен весь запас бомб. Попытка истребителей хоть как-то защитить свои танки привела только к новым потерям, не дав, по сути, ничего. А потом в полном почти составе и во всей красе на сцене появились 1-я, 3-я и 4-я танковые армии русских. Шестого июня острая фаза сражения на южном фасе фактически завершилась. Катастрофический исход сражения пятого и шестого дней нельзя считать результатом загодя расставленной хитроумной ловушки, хотя соблазн, понятно, велик. Она сложилась как бы сама собой, став конструкцией, составленной из разнонаправленных сил. Это похоже на смерть обычного человека: она совершенно закономерна в общем, все помирают, но в конце каждой конкретной жизни носит характер в конце концов случайный. Комбинация независимых вроде бы факторов, каждый раз разных, но неизбежно приводящих к одному итогу.
  По сути, только страшные потери, понесенные стрелковыми соединениями и артиллерией, не позволили украинской группировке Красной Армии нанести удар навстречу войскам Рокоссовского уже 7-го - 8-го июня. Это находилось за пределами человеческих сил. Как это и обычно бывает при позиционной обороне, наряду с частями, уничтоженными полностью или около того, имелось довольно много таких, которые не участвовали в боях вообще. А если и несли потери, то почти исключительно небоевые. Но их тоже было невозможно сконцентрировать для наступательных действий мгновенно. Даже в этом случае требуется как минимум несколько дней. Днепровский фронт* под командованием Конева, "подпиравший" группировку с востока, являлся, по сути, умеренной силы группой, предназначенной, скорее, для контрудара, для парирования случайностей, а не для стратегического наступления, и насчитывал двести восемьдесят тысяч человек, четыреста танков и около шести тысяч орудий и тяжелых минометов. Всего-навсего.
  С другой стороны, - "Житомирский" фас группировки пострадал значительно слабее, и переход в наступление общим направлением на северо-запад был вопросом ближайшего времени. Кроме того, практически нетронутой в ходе боев осталась основная танковая группировка "южного" фаса. В общей сложности две тысячи четыреста танков трех танковых армий и отдельных бригад. Вальтер Модель лучше кого бы то ни было понимал, сколь недолговечным будет затишье на его южном фланге, в то время как на севере ситуация развивалась катастрофически. Баграмян захватил Витебск к середине второго дня наступления и к третьему развил темп до сорока-пятидесяти километров в сутки. После того, как вперед двинется неизмеримо более мощная украинская группировка Советов, он будет неизбежно раздавлен. Взяв ответственность на себя, он принял решение о стратегическом отступлении.
  В полной мере это, конечно, было совершенно невозможно. Подвижные группы захватывали переправы, пересекали шоссе и железные дороги, в окружение попадали целые корпуса, в тылу позади стремительно перемещающейся линии фронта получился истинный "слоеный пирог". В то время, как основная группировка наносила фронтальные удары, северный фланг группировки ушел далеко на запад, проникнув в прибалтийские страны. Но он хотя бы попытался.
  На фоне грандиозных событий на фронте замена ударных подразделений, обеспечивших прорыв, захват переправ, пересечение шоссейных и железных дорог, по сути, сорвавших все попытки немцев организовать эффективную оборону, прошла почти незамеченной. Вообще говоря, это было совершенно правильным действием, этим частям было нечего делать в авангарде стратегического наступления. Помимо всего прочего, после выхода на оперативный простор, при развитии наступления линейные части, насыщенные однородной техникой и тяжелым вооружением, были просто эффективнее. На практике без особой нужды никто не стал бы заниматься такой ротацией сколько-нибудь последовательно: для этого используют периоды, когда войска останавливаются, временно переходя к обороне. В неразберихе стремительного наступления это не то, что слишком хлопотно, а просто почти невозможно. Вот только тут нужда была, и нешуточная. И поэтому, - искали, находили, заменяли, отводили в тыл, невзначай поднимаясь поближе к полярному кругу. А потом начинали учить так, что фронт, - разумеется, издали, - очень быстро начинал вспоминаться, как курорт. А еще начинали переучивать на новую технику. Интересно, что часть ее была не то, чтобы разработана специально для этой операции, но как-то с учетом ее. Если бы не эта, совсем особая задача, может быть, и не стали бы заморачиваться перед концом войны.
  
  *Аналог Степного фронта, бывшего стратегическим резервом Ставки в сражении на Курской Дуге, но Степной фронт был относительно гораздо сильнее, нежели упомянутый здесь Днепровский фронт.
  
  - И долго они простоят на рубеже перед Минском?
  - Помните, как я прибег к боксерской терминологии, говоря о наступлении наци неделю назад? Я продолжу сегодня. Так не стоят. Так висят спиной на канатах в углу ринга, Фрэнк. Теперь мы знаем гораздо больше. Неожиданный удар на севере дал больший эффект, чем ожидали сами русские. Теперь они заканчивают перегруппировку атакованных фронтов, которые выступят следом. Тогда сила удара возрастет более, чем вдвое. Авиацию уже перебрасывают, крупными группами.
  - Насколько крупными?
  - Ожидая этого вопроса, я запросил подробную справку у авторитетного специалиста. Он временно оставил южное направление и буквально напросился на эту командировку в Россию. А поскольку мы чрезвычайно высоко ценим его мнение... рапорт было решено удовлетворить.
  - Джеймс?
  - Да, сэр.
  - Пожалуй, - оптимальная кандидатура.
  - Не могу возразить, господин президент.
  
  "В настоящий момент общее число боевых и военно-транспортных самолетов Советского Союза достигает не менее одиннадцати тысяч по самой осторожной оценке. Процент машин, полученных Россией от англо-американской стороны по программе ленд-лиза, с начала этого года снизился и составляет в истребительных частях первой линии не более 2 - 4%. Основу парка боевых самолетов на данный момент составляют модели и серии, произведенные в последние шесть месяцев (75%), в том числе в последние три месяца (45%).
  В ходе интенсивных боев первой недели июня величина группировки ВВС возросла на 7 - 10% за счет вновь сформированных и переформированных частей. Этого удалось добиться, спланировав массовый выпуск молодых летчиков к началу компании, при наличии достаточного количества новой техники. Система подготовки боевых пилотов, созданная Советами, позволяет обеспечить расширенное воспроизводство летного состава ценой высокого уровня потерь среди пополнения.
  Таким образом, к концу июня месяца величина фронтовой группировки только боевых самолетов с большой вероятностью может достигнуть двенадцати-тринадцати тысяч. В том числе на главных направлениях - 8 - 9 тысяч. За последние полгода боевой опыт среднего русского пилота значительно увеличился, достигнув 3 - 4 месяцев.
  В июне месяце с.г. группировка ВВС Германии на Украине оказалась фактически разгромленной, потеряв способность к эффективным действиям на перспективу 2 - 3 месяцев как минимум. В случае продолжения боевых действий с сопоставимой интенсивностью, деградация люфтваффе продолжится, сведя в конце концов их активность к действиям из засад отдельных высококлассных летчиков.
  До сих пор слабым местом авиации Советов являлась исключительно плохая тактика действий ВВС. Неудовлетворительное качество связи, плохое взаимодействие отдельных групп между собой, с базой и наземными силами не позволяли использовать авиацию сколько-нибудь эффективно даже при наличии численного перевеса. Во многих случаях допустимо было говорить, скорее, об отсутствии тактики. Во многом это можно связать с в среднем очень плохой тактической подготовкой командиров как среднего, так и, особенно, высшего звена. В последнее время положение в определенной мере изменилось. Бои на юге во время зимней компании помогли выделиться относительно небольшому числу чрезвычайно способных тактиков, обладающих хорошим боевым опытом. Разработана и отлаживается система т.н. "воздушного наступления", призванная свести к минимуму значение лучшей индивидуальной подготовки и высокого тактического умения немцев. При условии значительного массирования авиации концепция обеспечить искомый результат безусловно может.
  Так, при нанесении ударов с воздуха по элитным танковым дивизиям немцев пятого и шестого июня они были предельно массированы, и противодействие люфтваффе следует считать в конечном итоге неэффективным. Истребители немецкой стороны постоянно сковывались боем с превосходящим по численности противником, получали повреждения и выходили из боя. Проявление настойчивости в атаках как правило приводило к гибели машин и пилотов.
  Воздействие на танковые части велось примитивно*, но достаточно грамотно и настойчиво, с удовлетворительной координацией действий. В ходе воздушного наступления атакованные танковые соединения и части были приведены в полностью небоеспособное состояние и следом были без затруднений добиты наземными силами русских.
  Основу парка истребительной авиации составляют различные модификации моделей "яковлев". Это легкие истребители. Качество машин является в высшей степени удовлетворительным. Модели равно просты в управлении и обслуживании, легко осваиваются даже неопытными летчиками, мощность вооружения, скорее, средняя. Ввиду нехватки алюминия производится из искусственного материала, впрочем, негорючего и достаточно прочного. Связанная с этим крайняя легкость планера обеспечивает очень высокую скорость и скороподъемность машин. Особое внимание обращает на себя весьма удовлетворительное качество радиооборудования на самолетах последних серий.
  Налаженный мною контакт с французскими пилотами дивизии "Нормандия" позволил уточнить следующее. Конструкция планера и мотор отличаются крайней надежностью, и практически не выходят из строя без боевого воздействия или удара о землю. По скорости, скороподъемности, виражным характеристикам модели "яковлев" значительно превосходят истребители нацистов. Особо следует отметить чрезвычайную для легкого истребителя устойчивость к боевым повреждениям..."
  
  
  *По какой причине полковник сделал такой вывод, на основании каких критериев и, главное, с чем сравнивал, - пусть останется на его совести.
  
  - Этот самый истребитель, - в голосе президента послышалось нетерпение, - он лучше наших? Да или нет?
  - Я задавал полковнику этот вопрос. Он отвечал, что в машинах заложены слишком разные концепции, и поэтому сравнивать трудно. Но мне кажется, что он попросту не решается ответить прямо. Скорее всего, - даже самому себе, сэр. Подчеркнул только, что это - именно легкий истребитель, по концепции напоминает "Митсубиси - "Зеро", но по всем параметрам неизмеримо его превосходит. Следующее поколение, сэр.
  - Ага. А нам эти самые "Зеро" драли задницу, как хотели, до самого Мидуэя. Что ж, - очень, очень благоразумный ответ. Не знал, что полковник Дулиттл у нас такой дипломат. Может быть, нам имеет смысл поговорить о закупках "яковлева"? Как это могло произойти, Джордж? Но продолжай. Продолжай, и прости, что перебил. Просто с каждым словом становится все любопытнее, а комментариев мало.
  "...По утверждению французов, действующих сейчас на Белорусском направлении, в ходе боев русские достаточно рутинно используют в качестве ударных бомбардировщиков двухмоторные турбореактивные самолеты, выпускаемые серийно. Увидеть указанные модели воочию мне не удалось, так как..."
  
  - Ну, тут он жалуется на жизнь, и как ему не дали залезть ни в реактивные машины, ни в высотные тяжелые разведчики, они же тяжелые бомбардировщики, и, наконец, вывод:
  "В перспективе месяца русским удастся добиться шести-семикратного численного перевеса в боевых самолетах основных классов, доведя его на главных направлениях до восьми-девяти к одному. Воздействие авиации нацистов на наступающие наземные войска русских будет сведено практически к нулю. Ударная группировка авиации русских, напротив, способна в несколько раз снизить подвижность наземных войск Германии, нанеся им при этом крайне тяжелые потери, путем беспрепятственной разведки сорвет любые тактические замыслы немецких штабов всех уровней, а также критически уменьшит устойчивость полевых частей в позиционной обороне."
  - Это значит, сэр, что немцы перестанут успевать с маневром, отходом и переброской резервов. Следует ожидать цепи масштабных окружений, в которых с относительно умеренными потерями будут уничтожены и пленены целые армии. И никому не удастся уйти.
  - И как в этом случае могут поступить немцы?
  - Не знаю, сэр. Не могу равняться с Манштейном, Моделем или Клюге в оперативном искусстве. К сожалению, на своем месте я являюсь в большей мере политиком, чем стратегом. Может быть, и им придется искать... взаимоприемлемое решение именно в этой плоскости.
  Рузвельт некоторое время молчал, глядя в сторону и чуть вниз, а потом вздохнул:
  - Я понимаю, что ты хочешь сказать, Джородж. Поверь, мы самым тщательным образом изучим этот вариант. Но знаешь, что? Слишком сложный номер для нашего шапито.
  - Боюсь, что вы правы, сэр. Так бывает всегда, если не предвидишь чего-то и не подготовишься. Не успеем.
  - А основной вариант?
  - Если Джеймс не ошибся, а я сделал правильные выводы, мы тоже просто не успеем. Возможно, мы поступим правильно, сосредоточив усилия на восточном направлении.
  - Это вариант, но ты же понимаешь, Джордж, что это - поездка эконом-классом... Где они остановятся?
  - Остановятся? Вы имеете ввиду, - сделают паузу? Не хотелось бы гадать, но, думаю, за Вислой. Я могу ошибаться, но основным вариантом является взятие Варшавы еще до исхода лета. Там они приостановятся, сформируют еще пятьдесят-шестьдесят дивизий за счет населения освобожденных районов, наклепают еще пять тысяч самолетов, реактивных и других, пригонят три-четыре тысячи танков в дополнение к имеющимся, а потом двинутся к Одеру... Видите ли, господин президент, они не дали немцам возможности всерьез разрушить Украину*. Те ведь берегли ее для себя, а потом вдруг стало не до того, чтобы что-то жечь. А теперь у Красной Армии будет превосходная тыловая база.
  - Это не все неприятности. Это их половина. То, чего не доделают русские, доделает фюрер. Он поступит прямо противоположно тому, что нужно. Снимет, отправит в отставку, отдаст под суд последних профессионалов и заменит их эсэсовским чинами**. Безусловно преданными, храбрыми, стойкими идейными наци, которые будут героически гибнуть, не сдаваясь, но ни черта не смогут сделать по сути. Их просто разбомбят, сожгут и разнесут в клочья артиллерией на расстоянии.
  - Вы правы, сэр. Буша уже сняли.
  - Как? Уже? Не дав времени, чтобы он передал дела? Это плохой бизнес, Джордж.
  Президент замолк, задумчиво глядя в окно, и Маршалл понял, что разговор еще не закончен.
  - У нас был западный вариант. Сейчас мы говорили о восточном. А как бы ты отнесся к совсем новому варианту? Северному?
  - Простите, но я, боюсь, не совсем вас понимаю, сэр.
  - Как вы, безусловно, помните, мы еще в феврале месяце предлагали финнам свое посредничество в урегулировании отношений с русскими***.
  - Разумеется. Очень хорошо, сэр. Если я не ошибаюсь, они сбегали за инструкциями к Ади и ответили категорическим отказом. Признаться, я был несколько удивлен их опрометчивостью, потому что совершенно иначе представлял себе финнов. Впрочем, боюсь, я не знаком достаточно близко ни с одним финном.
  - А вот теперь Аверрел получает от министра иностранных дел Финляндии господина Рамзая письмо с уверениями в полнейшем почтении****.
  - Вот как? Они передумали и теперь уже сами просят о посредничестве?
  - Джордж. Вам действительно было бы полезно поближе познакомиться хотя бы с одним финном. Потому что все далеко не так просто, как вам, очевидно, представляется.
  
  *В ТР - успели, весь май, а потом еще почти все лето целиком этим занимались. Жгли и взрывали Украину. Генерал Попель писал, что если бы весь тот пот, который в свое время пролили, строя то, что немцы уничтожили, собрать воедино, им можно было бы погасить эти пожары.
  
  
  **Вообще говоря, - никакой разницы. Истинный профессионал понимает, что война проиграна. Поэтому либо он будет настаивать на прекращении боевых действий любыми способами и будет снят фюрером, либо промолчит и продолжит "войну до победного конца", уподобившись "непрофессионалам".
  
  *** Так же в ТР. Как и последующий отказ. И примерно в то же время.
  
  ****Так же и в ТР. Как и содержание письма. Только на год позже. И так же были американцами посланы. Бритты - примазались к подписанию капитуляции, но ничего не получили, кроме морального удовлетворения.
  
  
  - Джонни, я даже не уверен, что мне так уж необходимо докладывать весь этот бред президенту. Это выше моих сил. Знаете, что предлагает нам банда клоунов, рулящих в настоящий момент Финляндией? Нет? Всего-навсего высадиться в Норвегии, оккупировать ее и уже тогда, через сухопутную границу, вступить на землю Финляндии, которая ждет - не дождется американских освободителей. Дают гарантию, что: "Не будут воевать с вооруженными силами США".
  - Босс. А от кого мы должны их освободить? Их же, по-моему, никто до сих пор не оккупировал?
  - Не знаю. И никто не знает. Они в том числе. Если от немцев, то для начала надо разорвать с ними союз и объявить Германии войну. Если от русских, то это именно они по сю пору оккупируют часть русской земли. Да нет, смысл, понятно, ясен: иметь защиту от русских, когда они придут за своим имуществом, и, таким образом, сохранить награбленное.
  - Не понимаю. Нам-то это зачем нужно?
  - А это уже вторая неразрешимая загадка данного послания. Мы, значит, должны положить двадцать-тридцать тысяч своих парней, - это без всякой гарантии успеха! - насмерть поссориться с Советами, - и все только ради того, чтобы спасти задницы этих нацистов. После того, кстати, как они, фактически, послали в задницу нас. Каких-то... три? Ну, три-четыре месяца тому назад. Джон, это написал осел, которого в ближайшем будущем ждет палка, и оттого объятый дикой паникой. Человеку ничего подобного в голову прийти не может.
  - Сэр, хотелось бы все-таки получить инструкции... о характере официального ответа. Или его не будет?
  - Разве можно оставить без ответа - подобное? Такое выпадает раз в жизни. В первом пункте уведомите их, что подобного рода предложения могут идти только за подписью главы государства. Это, мол, никак не уровень министра иностранных дел. А дальше задавайте свои вопросы. От КОГО мы должны их освобождать? И: ЗАЧЕМ нам это нужно? Только оформите покрасивее, чтобы хамство, оставшись хамством, все-таки было бы, малость, прикрыто. То есть окончательно дверь не закрываем, а если стерпят, - будем думать дальше. В зависимости от того, что скажет президент.
  
  
  - Да сэр. Должен признаться, на подобное у меня фантазии все-таки не хватило бы. Очень, очень оригинальное мышление.
  - Что, - не вдохновляет Северный Вариант?
  Маршалл издал невнятный звук и отвернулся.
  - Позвольте мне не отвечать на этот вопрос, господин президент. Видите ли, - у меня нет ни одного сколько-нибудь пристойного варианта комментариев. А большинство состоит из совершенно нецензурных выражений почти исключительно.
  - Тогда оставим это, друг мой. Не стоит расстраиваться. Вся наша жизнь состоит из возможностей, которые так и не были реализованы.
  
  
  
  " ... Третьего Белорусского фронта сегодня, 12 июня 1943 года освободили столицу советской Белоруссии город Минск. В окружение восточнее Минска попали основные силы Группы армий "Центр". Таким образом..."
  
  "Спасибо Вам, дорогой товарищ Сталин, спасибо нашей Партии, нашим самоотверженным инженерам и рабочим за такую замечательную, лучшую в мире машину, как "Ил - 20". Она быстрее самого быстрого истребителя фашистов, и мы теперь выполняем боевое задание, сохранив и вверенную нам Партией и Народом материальную часть, и жизнь летчиков, чтобы и дальше и еще крепче били фашистских гадов.
  Мы обращаемся с общей просьбой поставить на фронт еще больше самолетов "Ил - 20", чтобы мы могли нести красное знамя Страны Советов все дальше и дальше, до самого дальнего уголка мира..."
  
  Теперь значительная часть тех самых "Ил - 20" действовала против аэродромов. Отличием от прошлых операций стало то, что на дальности до трехсот-трехсот пятидесяти километров теперь их сопровождали реактивные "лавочкины". Это стали делать после неприятнейшей атаки высотного истребителя против кружившего, по своему обыкновению, на огромной высоте "Т - 6М", в результате чего разведчик оказался поврежден. Для "лавочкиных" тринадцать километров являлись высотой попросту оптимальной. "Ил"-ы сыпали на авиабазы "минскую смесь": бомбочки с напалмом, ОДАБ-ы, и, под конец, мелкие, прочные, совершенно круглые бомбы, набитые стеклянной картечью. Те имели обыкновение закатываться в самые неожиданные места, а вот взрывались в самое разное время после падения, от двух минут и до одного-двух часов. Бетонобойные бомбы против взлетных полос не применялись. Вообще. "Лавочкины", как заколдованные, не потеряв никого, никого не сбили, но по-прежнему исправно штурмовали аэродромы, достигнув в этом приличного мастерства. Главная причина такого парадокса состояла в том, что у них ни разу не возникло настоящей нужды вступать в бой. Истребители противника их больше не касались, - то есть ни их, ни их подопечных, когда они спокойно следовали по своим делам на высоте тринадцати километров, на крейсерской восемьсот пятьдесят, на них попросту незачем было обращать внимания, а бомбардировщики что-то не попадались. Давно не попадались.
  Абсолютное превосходство - это когда имеешь возможность не обращать на действия врага внимания.
  В утреннем небе растопыренными пальцами протягивались "белые стрелы", как будто указывая дальнейший путь громыхающему позади фронту.
  Происходящее слишком сильно напоминало ситуацию лета сорок первого, вывернутую наизнанку, только, пожалуй, похуже. Принцип глубоких обходов и охватов очень недурно дополнила практика "боевого преследования". Москаленко мог быть доволен: его идея с "бригадами полной комплектности" дала щедрые всходы. Толком окопаться, стать в оборону теперь было почти невозможно, немыслимо, упершихся замечали с воздуха потерявшие последний страх разведчики, после чего прилетали вездесущие "Пе - 2" и приходила пара подвижных групп с шестьюдесятью - семьюдесятью танками в общей сложности, с двумя десятками самоходок, двумя генераторными ротами, с дивизионом "катюш" и семью-восемью сотнями осатанелых мотострелков с автоматами. В основном это были "ППШ", но во многие части уже начал массово поступать "КА - 43" под промежуточный трехлинейный патрон без "закраин".
  Еще чаще попытки стать в оборону замечали ставшие страшно хитрыми наблюдатели самих подвижных групп, что двигались, как правило, на расстоянии трех-четырех километров позади отступающих.
  Поспешное отступление перед более подвижным противником оказалось не менее разрушительным, чем однообразная череда окружений, пребывания в "блуждающих котлах" и прорывов к своим на последних патронах. Каждый километр такого бегства оборачивался потерей техники, тяжелого вооружения, множеством потерь отставшими, невозможностью вывезти раненых. И - лютые, постоянные, непрекращающиеся, безнаказанные бомбежки всех переправ, всех мало-мальски заметных железнодорожных станций. А еще успеху наступления много способствовало то, что стремительно бегущие оккупанты никак не успевали всерьез уничтожить инфраструктуру, промышленные предприятия, не поспевали угнать оставшийся скот и вывезти население. Более того: места все были партизанские, и неуверенных от спешки поджигателей очень часто подстерегали и били из чего попало и чем попало. Это не способствовало особому их усердию. А еще местное население, до войны не больно-то любившее Советскую власть, теперь становилось в очередь у мобилизационных пунктов: после этих бесконечных двух лет тихим, безропотным, серьезным белорусам до слез, до смерти, до потери чувства самосохранения хотелось добраться до горла панов из СС. Немаловажно также, что в армии было гораздо, гораздо лучше с харчами, но главным было все-таки не это. Главным было участвовать в главном. Тот, кто участвовал, - поймет. Так что на этот раз армия восстановила свою численность после кровопролитнейших боев июня в считанные дни, и даже увеличила ее. Да, новобранцы - плохая замена ветеранам. Но это были очень-очень сознательные новобранцы. Всей душой - проникшиеся. У них был, можно сказать, только один недостаток: пленных почти не брали. А еще у них были хорошие, старательные учителя. Твердо усвоившие: чем лучше будет рядом с тобой воевать молодой, тем больше шансов уцелеть у тебя лично.
  
  Раз-два. Да нет, не так, скорее, - раз, два. Или даже нет. Раз. Два. В отличие от классических "мокроступов", ЛЮБУЮ трясину можно преодолеть при помощи "переметной клади". Способ простой, лесные люди славяне, как и лесные люди финны, в старые времена знали его хорошо, и нередко пользовались: одну кладешь перед собой, ступаешь на нее, а предыдущую - поднимаешь из хлябей позади и переметываешь вперед. Потом те, кто поцивилизованней, про дедовскую хитрость забыли. Или, может быть, предпочли забыть, потому что способ этот - не для слабаков. И когда перед тобой каких-то пятьсот метров непроходимой трясины, поклониться ей, матушке, нужно раз триста-четыреста. А ведь бывает не полкилометра, а километр целиком. Два. Три. А перебраться надо быстро и незаметно. Вот и тренируются малые штурмовые группы целые дни напролет. А потом, когда научились, - ночи. В "богомольцы" выбирают самых жилистых, выносливых и кормят на убой.
  Для того, чтобы переправить батальоны, полки и дивизии, для того, чтобы переправить с ними технику, способ не годится вообще, для такого, как этот, случая, специально разработан и доведен совсем другой, новый способ. Но перед тем, как навести новоизобретенную переправу для полков и дивизий, и впереди всех должны переправиться малые группы "богомольцев" которые не оставят за собой следа. Их задача - всеми способами обеспечить переправу, прикрыть ее со стороны вражеского берега. А еще потом, дождавшись, когда на эту сторону переправятся достаточные силы, им предстоит уйти вперед, чтобы обрушить оборону противника в узостях дефиле, там, где он ждет наступления. Там, где может остановить и измотать многократно превосходящие силы, как не без успеха поступал прежде. Самое смешное, - дождется, только с небольшой поправкой. И успеха не будет.
  К концу второго года войны пришло, наконец, окончательное понимание того, что при прорыве на тактическую, а там - и на оперативную глубину правильная пехота в большинстве случаев заменяет сотни артиллерийских стволов и сотни вагонов со снарядами, и никакая артподготовка не заменит правильную пехоту. Какой вывод? Обязательно нужно и то, и другое, да побольше, побольше. А пока, чтобы уцелеть и победить, - тренировки в деле, требующем дикарской выносливости и дикарского же терпения. Ничуть не изменившемся за сотни и тысячи лет. Ну, - не вполне. В качестве "клади" теперь выступала здоровенная доска из какого-то вовсе невесомого материала, наглухо обклеенного резиной*, чтобы, - не дай Бог, - не соскользнула по ночному времени нога. Ручки на обеих сторонах они придумали уже сами: если расстояние было порядочным, так получалось заметно легче и быстрее, начальство не возражало. Потом привязали к ручке стропы, чтобы выдергивать кладь, не нагибаясь.
  А еще, с месяц тому назад, сюда прибыл "кап-два" молчаливый и жилистый морячок-дальневосточник. Посидев вечер, он изготовил на манер этих досок специальные поплавки на ноги и, действительно, пошел по воде. По озеру, аки по суху. Из отобранных им двадцати гвардейцев этот трюк освоили половина, так что, скорее всего, попытке предстояло так и остаться эффектным экспериментом. Зато для болот его "лыжи" во многих случаях годились, ускоряя передвижение и делая его не таким непомерно-трудным. "Кладь" стали захватывать с собой на случай особо трудных участков. Постепенно люди осваивались в звенящих тучами комаров болотах, преодолевая самую непролазную трясину вдвое, втрое быстрее, чем поначалу. Пожалуй, до них никто не преодолевал болота с такой быстротой и ловкостью. В лесах и болотах бойцы привыкали молчать, обмениваясь жестами, так крепко, что вечером, на отдыхе, могли разговориться не вот и не сразу.
  
  * Можно пользоваться металлической или пластмассовой "коробкой" подходящего размера и формы. Можно просто туго надутую подушку из резины. Три требования: емкость не меньше 100л, в общем - плоская, и чтоб не скользила. Меньше - можно, но не везде, и вообще неоправданный риск.
  
  - Что, Александр Михайлович, может, - так и в Берлин влетим, ни разу не зацепившись?
  - Хорошо бы, Константин Константинович. Ох, как хорошо бы! Только так не бывает. Слишком много крупных рек впереди. Одна Висла чего стоит, а Варту вообще раз три придется форсировать. И тыловых рубежей, еще довоенных, их тоже никуда не денешь. Умоемся еще кровушкой. В Германии совсем другая война начнется.
  - Так-то оно так... Да вот только я думаю, - а что они смогут противопоставить? Кто у них воевать-то будет? Они за семь месяцев потеряли больше ста дивизий, а мои завтра возьмут Брест.
  - О как! Вернулись, значит, туда, откуда начали? Так возьмут?
  - Возьму-ут. Некому там драться с такой-то силищей, понимаете?
  - Все равно придется останавливаться. Загоним людей.
  Рокоссовский, помолчав, неожиданно хмыкнул.
  - Чему смеетесь, Константин Константинович?
  - Да глупость в голову пришла. Опять, как в былые времена, теряем управление войсками, только на иную стать. Штабам нечего делать, потому что обстановки, которую они поспели бы оценить, попросту не существует. Тылы подвозят патроны и харчи, народ привык жить на подножном корму, наблюдатели - наблюдают, когда надо - привлекают летунов или артподдержку, не дают закрепиться противнику, организуют преследование, - и все начинается с самого начала. Каждый раз - оказывается более целесообразным выбить еще и этих, зачистить еще и этот массив а самим продвинуться во-он туда. Мы не направляем людей. Мы тянемся за ними.
  - Вот попадем под фланговый...
  - Александр Михайлович. Признайтесь, вы это больше по привычке говорите. А авиаразведка? А подвижные группы, которые жить хотят? Сколько засад было, - так ни в одну не попали. Все это работает в полной исправности, при разгильдяйстве только самом умеренном. И скрытые позиции, было, - встречали. Так вскрывали. Когда - ждали артиллерии с авиацией, а когда и нет, надевали броники, брали "дули", - и просачивались. Резали часовых, подрывали огневые точки, захватывали батареи. Мы не успеваем ахнуть, - глядь, новый прорыв тактической обороны, - и это без средств усиления! И уже танки с кавалеристами у немцев по тылам гуляют, в десяти километрах от передовой... Паника! Драп! Толпы пленных!
  - Люди Хотят Жить и им Есть Чем Воевать. Поэтому и сами заботятся о том, чтоб у врага нигде не было обороны и о том, что не попасться. Мы сделали машину, которая работает теперь, во многом, сама.
  - Остановят. Немцев теперь знаете, что может спасти?
  - Да. Беглецы сами не остановятся. А вот если с запада, из самой Германии, придет хоть сколько-то свежих дивизий, - устоят. Пропустят сквозь себя, переформируют, вооружат, - и будет новый фронт.
  - Уж это и к бабке не ходи. Только...
  - Да. Не поможет им это. Конец все равно один. Только парней наших положат без счета, а своих так и еще больше. Истинно, что звери, - детей им своих не жалко.
  - Еды бы хорошей побольше, подкормить бы народ. Вот что меня заботит. Как это ни смешно. Тогда солдатики быстро в себя придут. На кураже-то.
  - Еда у союзников. А они вот-вот на нас коситься начнут. Американцы попозже, а англичане, поди, - уже.
  - Их можно понять. Они сильно переживают по поводу финнов. Странные такие люди: никак с прошлого раза отвыкнуть не могут.
  
  Светло-о-о. Белые ночи в разгаре, и полнолуние к ним в нагрузку. А еще очень, очень хорошая погода. Небо ясное, видимость близка к идеальной. Черт бы их всех подрал. Хорошо только советским летчикам, которым теперь вообще ничего не мешает работать, но даже и они про себя не слишком довольны и ворчат. Потому что, пользуясь погодой, командование использует их на сто процентов. Да куда там, - на сто. Выше. Это раньше главной задачей ВВС было обеспечение успешных действий наземных войск Красной Армии в наступлении и обороне. Поэтому и периоды, когда вылет следовал за вылетом, бои шли ежедневно и непрерывно, а эскадрильи сгорали за неделю, были привязаны к крупнейшим наземным операциям. В остальное время тоже, разумеется, летали, но не так, чтобы слишком.
  Не то теперь: ВВС не просто стали сильнее и многочисленнее, не только завоевали безоговорочное господство в воздухе. Они стали качественно иной силой, которой и пользовались теперь, исходя из других, совсем новых принципов. Теперь у них страда была постоянно, вне зависимости от активности фронтов. Тупая долбежка, которая во многом велась по принципу "на кого бог пошлет", сменилась достаточно точной работой по решению боевых задач, носящих все более определенный характер. Вне зависимости от активности наземных сил, пилоты уничтожали цели на территории врага постоянно и непрерывно.
  Теперь единственной причиной, которая могла снизить интенсивность боевой работы ВВС Красной Армии, была погода. Но в этом году и она не снижала. Балтийское небо в лето сорок третьего года словно бы позабыло свою обычную хмурость. Товарищи Говоров и Фролов, в тесном взаимодействии с командованием 13-й и 7-й воздушных армий посвятили совершенствованию работы авиации несколько месяцев. Над передним краем финнов постоянно, неусыпно кружили "Ту - 10". которые без малейшего стеснения наводили штурмовики 7-й армии на все, что шевелилось а также то, что лично им показалось подозрительным. Полосы обороны финнов, - три основных на главных направлениях, - без особых боев превратились в настоящую "зону смерти". Начиная с середины апреля тут каждые сутки погибало от пятисот до полутора тысяч бойцов, жестокие потери для страны, все население которой - четыре миллиона. Неторопливая и неуклонная метода воздушной войны на севере в этом году сменялась лихорадкой всего дважды.
  Первый приступ произошел поначалу, еще в марте, когда на несчастного "Ниобе" навалились чуть ли ни все пикирующие бомбардировщики флота и фронта, высыпав на него более трех сотен бомб (250 и 500 килограммов) и попав аж одиннадцать раз. Этого, впрочем, хватило с избытком. Данный эпизод показал, что принцип, согласно которому победителей не судят, верен вовсе не всегда. Товарищ Раков во время "разбора полетов" не сказал о мастерстве авиаторов буквально ничего хорошего, зато дал ряд чрезвычайно ярких и остроумных характеристик их летной подготовке, умению попасть в цель "размером с футбольный стадион", а также уровню организации воздушной операции. Он особо отметил рекордсменов, промахнувшихся на триста метров и больше, а завершил свою речь красочным описанием того, что было бы с коллегами, "будь там мало-мальски приличное ПВО и хоть какое-нибудь истребительное прикрытие".
  Второй всплеск активности следует отнести на пятнадцатое, шестнадцатое и семнадцатое мая, когда, дотоле апатичная с виду, авиация Красной Армии полностью, под ноль уничтожила и финскую, и немецкую авиацию, что базировалась на финских аэродромах. Группировке были приданы спешно переброшенные с Кубани эскадрильи, образовавшие ее боевой костяк. Удар был нанесен со всей возможной внезапностью по насквозь разведанным целям, и, разумеется, сколько-нибудь полная внезапность достигнута не была: не те здесь сидели люди, которые будут считать ворон. Откровенно говоря, - никто на это особенно сильно и не рассчитывал. Расчёт строился на правильном проведении воздушного наступления при подавляющем превосходстве сил. Его технология, помимо внезапного удара, включает еще и уничтожение аэродромов, повторные непрерывные штурмовки машин врага, вынужденных приземлиться для заправки, и непрерывные же воздушные бои при соотношении три-пять - к одному. Все это - одновременно, при тесной увязке компонентов в единое целое и, главное, проводимое с предельным, бульдожьим упорством. Правильно, - это когда без особых тактических изысков, но с хорошей проработкой, неуклонной последовательностью и высокой исполнительской дисциплиной. Примерно это проделывали и немцы: в Польше, во Франции, да и в Советском Союзе, а теперь столкнулись с собственной же разработочкой еще при некоторых усовершенствованиях. Дело было по-настоящему горячее, но его довели до конца: больше вражеской авиации в небе над Финляндией красноармейцы практически не видели. Похоже, что спаслись, буквально, единицы.
  Был и еще один эпизод номер, но его никак нельзя отнести к приступам лихорадочной активности. Дело в том, что состав 5-й ОДРАЭ усилили двумя тяжелыми разведчиками, после чего оказалось, что высокохудожественная роспись под паковый лед, покрытый ноздреватым снегом, слабо маскировала от хорошего локатора сантиметрового диапазона. Старший летнаб Бжезва, бывший командиром "БН - 14", обнаружив шибко подозрительный объект, даже приказал сместить район наблюдения чуть подальше и "не маячить". От греха. Обладая кое-какими навыками в применении управляемых бомб, он все-таки не считал квалификацию своего экипажа достаточной. Он не пожелал брать такую ответственность на себя, и вызвал исполнителей. Можно было доложить на самый верх, - так сложилось, что это был даже не фронтовой уровень компетенции, - дождаться санкции, потом спланировать операцию, и, в общем подстраховаться таким образом. На практике генерал Рыбальченко в считанные минуты связался со своим начальником штаба и кратко поделился своими сомнениями. Товарищ Алексеев, моментально включившись, тут же подсказал ему подходящий "соус".
  - Степан Дмитриевич, - сколько макетов этого суденышка мы с тобой да с флотскими успели разнести за это время? Три? Вот и отрапортуем, что послали машины на всякий случай...
  Характеристики вожделенного трофея, бывшего чем-то вроде Святого Грааля для всех бомберов северных фронтов и Балтфлота, командиры экипажей знали наизусть. Поэтому не стали особо морочить себе голову с выбором оружия. Ставшие привычными и родными, "УПАБ - 1400" ушли к цели с классического захода: на таком расстоянии командиры тяжелых машин не слишком-то боялись зениток. Из шести бомб под мидель неподвижного броненосца вошли четыре фугаски, разодрав "картонную" броню "Вейнемяйнена" в клочья. При почти одновременном взрыве двух с половиной тонн форсированной взрывчатки, надо думать, очень кисло пришлось бы и какому-нибудь "Тирпицу" со всей его талантливой броней, а тонкошкурый броненосец береговой обороны практически разорвало пополам. Он резко осел на левый борт, опрокинулся, и утонул минут за пять. Времена изменились: недовольство "самовольниками" продлилось считанные минуты и носило скрытый характер, а вместо того, чтобы дать по шапке, исполнителей - наградили. Командирам вообще дали "Героя". Сначала звание хотели дать только двоим, но Рыбальченко не пожалел сил, доказывая, что: "Утопить - и дурак может". Морские летчики - вот кто мог бы подтвердить, НАСКОЛЬКО он прав. Но они только завидовали черной завистью, хотя Богдан Бжезва как раз был из "своих".
  Для людей, сколько-нибудь склонных к рефлексии (а какой-то процент таких есть в каждой представительной группе) эта история была показателем того, что ВВС Красной Армии стали КАЧЕСТВЕННО иной силой. В значительной мере самостоятельной. Остальные восприняли то, что Событие, которого так долго ждали, произошло так буднично, как так и надо.
  Чего не знали ни те, ни другие, так это того, что мимолетная гибель "Вейнемейнена" вызвала глубочайший психологический упадок в финском обществе. Корабль, помимо всего прочего, оказался важнейшим символом силы и стабильности государства. Социал-демократы выступили в сейме с заявлением о том, что Финляндия обладает полным правом на сепаратный выход из войны, - и о том, что это необходимо сделать срочно. Такого рода заявление было уже третьим за полгода, но на этот раз к ним начали всерьез прислушиваться, а они давили настолько сильно, что Маннергейму с Рюти только отчаянными усилиями удалось сохранить статус-кво.
  О настроении войск на оборонительных рубежах не стоит даже и говорить. Солдат планомерно, потихоньку убивали каждый день, не давая даже шанса ответить ударом на удар: залп артиллерийской батареи с их стороны обозначал, что через четверть часа с самой неожиданной стороны появится звено "ильюшиных" и батарея перестанет существовать. Они сидели по укрытиям и ждали. Когда какая-нибудь из опытных бетонобойных бомб угодит в блиндаж, проломив бетонные перекрытия. Когда залп эр-эс испепелит артиллерийскую позицию. Когда серия крупнокалиберных снарядов нащупает ДЗОТ, разметав бревна накатов и добравшись до тех, кто именно этого, на самом деле, и дожидается. Дожидались большими группами, как офицеры, собравшиеся в штабном блиндаже 3-й пехотной дивизии и уничтоженные прямым попаданием тяжелой бомбы. Дожидались поодиночке - по-двое-трое, как какие-нибудь связисты, замеченные с воздуха, на которых дивизионная артиллерия не пожалела десятка снарядов. Это длилось несколько месяцев подряд, и нужно быть финном, чтобы не свихнуться и не дезертировать в таких условиях. Но и они были на пределе. Их приходилось менять каждые две недели, как в разгар кровопролитных боев, потому что иначе войска становились ненадежными.
   Пожелание вождя - это такая штука, что группировку авиации на севере почти не ослабили даже во время мясорубки на Северной Украине. А по окончании самой горячей фазы боев то, что забрали, честно положили на место. Озаботились даже, чтобы, по возможности, вернулись те же самые экипажи. Близилось дело.
  Близилось дело, и вот парадокс: бойцы мандражировали как бы ни побольше, чем на иных фронтах. Непонятный изгиб человеческой психики, но финнов теперь, после побед над немцами, боялись как бы ни побольше. Может быть, дело связано с тем, что они были НЕБИТЫМ противником: Зимняя Война убеждала как-то послабее Сталинграда, Кубани, Винницы и Белоруссии.
  
  - Да это Талантище! Такие раз в сто лет родятся!
  - Так ведь он же любитель!
  - А рост его ты видел? Глянь фото...
  - Да-а... Но ведь он же любитель?
  - А удар с правой у него, знаешь, какой?
  Шепчет на ухо.
  - Ого... Но у него ж ни одного боя с серьезным противником?
  - (Не слушая) А с левой?
  Шепчет на ухо.
  - Да-а...
  - Кулаком сломал двухдюймовую доску!
  - Да... Ну, я объясню чемпиону, чтоб тренировался, как следует! Уж я найду, что ему сказать! Уж он у меня забудет, как режим-то нарушают!
  В результате чемпион выходит на бой с Талантищем Ужасным мрачный и с самым, - даже слишком, - серьезным отношением к предстоящему бою. Предпринимает все меры, чтобы не дать супостату шанса. Не допускает ни единой небрежности и, - поначалу, - твердо придерживается хитроумного плана на бой, который выработал совместно с непрерывно сосущим валидол тренером. И из-за этой вот накачки аж только к середине второго раунда к чемпиону приходит понимание. Собственное, профессиональное, квалифицированное. Очень далекое от мифов, быстренько слепленных столь же скороспелыми фанатами Талантища.
  
  Поэтому, исполняя Пожелание, любовно подбирали войска. Маршалы и генералы для случая сложного, тесного, узкого ТВД объединялись с полковниками для игры на картах и макетах. Инженеры делали полномасштабные модели препятствий и укреплений для тренировки на них штурмовых отрядов. Отрабатывали взаимодействие и обсуждали с авиаторами наиболее вероятные действия противника, а также что делать, если тот поведет себя неожиданно. И каких неожиданностей стоит ждать. Помимо обычных шифров вводилось оперативное кодирование вариантов. Осваивали немудреные с виду новинки, а также принципиально новую, небывалую технику, которой было не так много: ставку на нее не делали, но все-таки рассчитывали.
  
  Два ряда по семь человек на блок. Его проносят над головой, передавая друг другу, как островитяне предают друг другу свои легкие лодки. Как предки передавали друг другу ведра с водой, когда у кого-то вдруг вспыхивал дом, - но только над головой. Со стороны, - особенно, если еще и чуть сверху, - казалось, что непрерывный поток нарядных, снежно белых плит ползет сам, на глазах протягиваясь поверх хлябей. Людям было неуютно под неизменно светлым, ясным небом, они предпочли бы для ночного дела человеческую, нормальную ночь, поэтому их не надо было подгонять. Передать дальше, спустить прямо себе под ноги, край в край с прежним, перейти и повторить снова. Лишняя беготня по плитам была крайне нежелательной, поэтому нагрузка пришлась на спину и руки. Дорога через хляби росла на глазах, солдаты взмокли и тяжело дышали, но ни на секунду не останавливали неистовой работы. Поглядев на них, командир полка пошел на потерю драгоценного времени и лишнюю беготню, - сменил передних. Артподготовка рычала и рокотала слева, на полном серьезе. Там, где лежала единственная дорога в узком дефиле между двумя озерами с равно незапоминаемыми названиями. Там, где три сплошных линии дотов, дзотов, блиндажей, путаница колючей проволоки и поля, где мины в самом широком ассортименте лежали сплошь. Там воют реактивные снаряды, грохочут пушки и непрерывно, сменяя друг друга, ныряют к цели пикировщики. А тут - ничего, кроме тяжелого дыхания, даже мата вроде бы не слышно. За работой прошло, казалось, не так уж много времени, а передние бойцы уже начали прыгать на топкий бережок. Раздвинулись тонкие ветви ракитника, из них высунулась курносая физиономия. Разведчик, весь в лохмотьях "строгого" камуфляжа, сделал условный знак майору, бывшему тут же, в передних рядах. Вполголоса сказал несколько фраз, и снова канул в заросли, как в воду, без следа. Передовые бойцы без суеты, но и без задержки начали занимать оборону, формировать плацдарм, призванный принять, по меньшей мере, полнокровную дивизию. Тарас Пилипенко, синий от татуировки и от угольной пыли, на манер татуировки угодившей под кожу, шахтер из Донбасса, который умел разговаривать только матом, и флегматичный Демид Федотов, лесокатчик с Енисея, который матом не ругался никогда, были, пожалуй, самыми сильными людьми дивизии, если не всего корпуса. Тарас, понятное дело*, воевал в артиллерии, не миновать бы и Демиду, не будь он снайпером от Бога. Пикантной подробностью было то, что стрелял он из прецизионного, изготовленного на заказ ПТР с оптическим прицелом... Сейчас именно они, пыхтя от непомерного напряжения, упираясь в переправу чудовищными сапогами, толкали непомерно тяжелый рулон, раскатывая по блокам бесконечное полотнище чего-то вроде прорезиненной ткани. Вдвоем они размещались там, где в пору было бы стать четверым, вот только заменить их могло, разве что, шестеро. Следом, - щиты, скобы, - опять спешили неутомимые саперы. Казалось, они вообще никогда не отдыхают. Опять пехотинцы, тихие, сосредоточенные, спешащие побыстрее переправиться через болото. Грузовики. Техника, специально разработанная для этого ТВД, не слишком много: пушечные бронеавтомобили на восьми широченных колесах и с посадочными местами на десять человек десанта, - во времена более поздние сказали бы: "нового поколения", - тяжелые реактивные гранатометы на автомобильном шасси, тягачи с буксируемыми пушками.
  Со времен Брусиловского Прорыва теоретики и иностранцы критикуют русских военачальников и штабистов за эвентуальный, "родовой" порок оперативного мышления. Вместо ясного, очевидного, дураку понятного принципа сосредоточения всех сил на одном направлении и узком участке фронта, край - двух, непременно - по сходящимся направлениям, они так и норовят ударить "растопыренной пятерней"**, со всякими там никому не нужными "вспомогательными" и "отвлекающими" ударами. Наши полководцы каются. Мол, - сами все понимаем, так и хотели сделать, да вот... Бес попутал. И краснеют. Им стыдно. Это не лечится. В следующий раз, готовя наступление, они себе зарок дают: больше - ни-ни! И опять, уже во время новой, еще более страшной войны, поддаются диавольскому соблазну нанесения практически равноценных ударов в нескольких местах сразу. Чем дальше, тем больше. Главная беда здесь в том, что в некоторых случаях у них получается, что не может не оказать пагубного влияния на неокрепшие мозги.
  Артиллерийская подготовка была начата, по всем правилам, на самом ожидаемом направлении, чтобы сразу выйти на Выборгское шоссе, по кратчайшему пути, почти по прямой. В общем, - явление природы, уже знакомое финнам по Зимней Войне, только в несколько раз хуже. Уже через пару часов потери достигли такого уровня, что понадобилась переброска резервов из глубины территории. По причине романтичных белых ночей и превосходной погоды до позиций, скрытых в шквале взрывов, - 150 - 180 орудий*** на километр прорыва, - добралось процентов сорок резервной группировки: советские авиаторы довольно точно знали, когда и откуда ее ждать.
  Никто из финского генералитета особо не сомневался в том, что это - как раз и есть направление главного удара, даже начали проводить дополнительные меры по его отражению, когда на следующий день несколько залпов установок "буран" сожгли все живое на открытых позициях южнее, почти на самом побережье. В море появились корабли Краснознаменного Балтийского флота с крупнокалиберной артиллерией, а за долговременные укрепления со всем старанием взялась 13-я воздушная армия. Тогда-то у всех открылись глаза: вот где, на самом деле, наносится главный удар. Это же очевидно! Обманули отсутствием крупной артиллерийской группировки, и ударили чуть южнее, с выходом на Прибрежное шоссе, а артиллерию компенсировали другими средствами. Беда в том, что прорыва-то образовалось все-таки два. Поэтому и локализовывать приходилось оба, вот только с переброской резервов дело опять-таки обстояло очень скверно. А поскольку белых ночей оставалось впереди довольно много, перспективы на совершение маневра резервами вырисовывались самые печальные.
  Под давлением превосходящих сил финские войска откатывались на северо-запад, но дрались, по своему обыкновению, упорно. Да только вдруг выяснилось, что в тылу четвертого армейского корпуса, откуда ни возьмись, появилась подвижная группировка Красной Армии, а третий корпус никак не может помочь по причине того, что на него со всей решительностью навалилась 23-я армия и тоже прорвала фронт.
  
  
  * В те времена бойцы незаурядной физической силы были в артиллерии очень востребованы. В некоторых случаях - необходимы. По мере возможности, их направляли именно туда.
  
  **За это нам достается, в основном, от критиков, относящихся к англо-американской школе. На самом деле не так уж редко бывало, когда имеющей большое численное преимущество стороне приходилось воевать против более опытных, лучше обученных, умелых и храбрых солдат с опытными командирами. Таранные удары! Сотни танков! Тысячи тонн бомб и снарядов! "Лунный пейзаж"! А решающего успеха - нету. Только потери, достигающие неприемлемого уровня. Потом кто-то от нечего делать поступает против правил и бьет в другом месте, Иногда даже в другую сторону! И союзники то же самое сделали в ТР, когда, к примеру, долго-долго не могли взять Кан. После этого превосходные немецкие солдаты просто-напросто угодили в "Фалезский котел" и организованно сдались.
  
  **В ТР, на направлениях главного удара, даже несколько больше: до 230 стволов от 76мм и выше на километр. Тут - компенсировалось более многочисленной и лучше организованной авиацией на более совершенной технике.
  
  
  С подготовкой "богомольцев" (которые теперь кланялись гораздо, гораздо реже) не халтурили. И отбор был самый, что ни на есть, строгий. Вроде бы штучный товар, - а всего набралось немало. Через заболоченную пойму верховьев Сестры скрытно, малыми группами по четверо-пятеро перебралось, в общей сложности, около двухсот человек. Ожидая, когда прикрытые ими главные силы наведут переправу, они со всем старанием зачищали местность. От редких секретов, уцелевших под бомбовыми ударами. От нечастых (здесь русских никто не ждал) егерских патрулей. От местных жителей. И от всех, кто попался под руку. Жилистый морячок не вернулся к себе на Тихий океан, а остался тут, с подопечными, и так работал с холодным оружием, что языками цокали даже самые бывалые разведчики. Просто ножом. Странным, крючковатым тесаком длиной в пол-метра. И удавкой из двух ручек с натянутыми между ними несколькими мононитями*, что враз перерезали шею до хребта. Ее он никому в руки не давал, мотивируя это тем, что-де "спички - детям не игрушка". Чистили район будущего плацдарма истово, старательно, но, понятное дело, до конца работу не довели: невозможно это. Всегда найдется такой, который уйдет и подымет-таки шум. Вот только случилось это не то, чтобы поздно, а - поздновато. Крупная финская часть, изо всех сил спешившая к месту просачивания "русся" на велосипедах, лоб в лоб столкнулась с авангардом мотострелкового корпуса: колонной из сорока "АГ - 5", лидируемых двумя, впоследствии знаменитыми "колесными танками" "ТБА - 1". Естественная в подобных случаях заминка с обеих сторон продлилась буквально секунды: на бронеавтомобилях лихорадочно заработали пулеметы, а велосипедисты, покидав свой двухколесный транспорт, порскнули в стороны, как выводок мышей.
  До спасительного леса и кустарника добежали не все: "КА - 43", - если попасть, - валил и с четырехсот метров, а про пулеметы, приделанные к грузовикам гвардейцев кустарным способом, и говорить нечего. О происшествии - радировали и, после недолгого раздумья, двинулись дальше, решив, что подранки не решатся стрелять по колоннам основных сил. На всякий случай, правда, приданному химвзводу было приказано принять меры: у химиков руки чесались применить новинку, которую, - в кои-то веки! - на этот раз дали и им. Их оружием были 82-мм минометы с дымовыми минами. Собственно новинкой был высокостабильный аэрозоль, способный держаться в "зеленке" несколько часов. Считать содержавшуюся в минах мерзость откровенным ОВ было все-таки нельзя: если во-время уберешься, то покашляешь, но не подохнешь. Но и дышать им было совершенно невозможно. Химики, - рады стараться, - задымили заросли на совесть. Возможность пострелять "по профилю" до сих пор им выпадала нечасто.
  Здесь, где у противника не было ни особой артиллерии, ни танков, насыщенный техникой мотострелковый корпус действовал, скорее, в манере танковой армии: стремился продвинуться как можно дальше, не вступая, по возможности, в бои. Явная, практически неизбежная угроза окружения сразу же повлияла на боевую устойчивость четвертого армейского корпуса, и началось его поспешное отступление, временами переходящее в бегство. К этому моменту настроение гвардейской мотопехоты, прошедшей через болота, претерпело радикальные изменения. Эти финны горазды воевать, только болотами да речками укрывшись! Пусть-ка теперь попробуют, по-честному! То, что это "по-честному", помимо открытого столкновения "грудь к груди", обозначало еще и "трое на одного" уже сейчас, никого не смущало. Переправы в их тылу были значительно расширены и укреплены, им никто не угрожал, и дело дошло до введения в бой легких танков.
  
  * В 83 - 84 гг. особо продвинутыми (или - "особо извращенными", - в зависимости от стороны баррикады) разведчиками с аналогичными целями применялись т.н. "Пила Джилле": два расположенных параллельно экземпляра этого изделия приобретали две ручки, похожие на ручки "прыгалок". В умелых руках действовало мгновенно и с абсолютной надежностью. Не в пример всяким там "гарротам". Творчество советских армейских медиков вообще отличалось крайним разнообразием и относилось к самым неожиданным областям военного искусства. Кое-что не хотелось бы даже упоминать.
  
  
  Наступление на "Карперешейке" тем временем обретало определенную цикличность. Отступающие под непрерывными бомбежками и штурмовкой финны занимали очередной укрепрайон, наступление Красной Армии приостанавливалось, на укрепления обрушивался такой град бомб и снарядов, что невозможно было и головы поднять, а в это время разведка 4-й гвардейской армии находило очередную трясину, за которой укреплений с минными полями не было с гарантией. После этого фронт разваливался снова, спешащие к месту прорыва резервы на нечастых рокадах растрепывались авиацией, и цикл повторялся, вновь начавшись с редеющих толп, под непрерывными ударами авиации бредущих на северо-запад, чтобы снова попытаться прикрыть наиболее опасные оперативные направления.
  Иногда наводилась полноценная переправа, иногда обходились "богомольцами". Они навострились так, что, зайдя с тыла в количестве от ста до трехсот бойцов, умудрялись обрушить любую почти оборону тактического уровня: нужно было только очень точно согласовать свои действия с атакой основных сил. А еще - не угодить под свои, родные снаряды, которые не разбирали, по кому бьют. В основном, - получалось.
  Тут немалую роль играло и еще одно обстоятельство: когда на держащих оборону неожиданно, - с тыла! - обрушивался враг, никто не мог знать точно, сколько там русских: тридцать, триста, или три тысячи с артиллерией, потому что бывало и так, и этак.
  Иногда в тылу вспыхивала заполошная стрельба, и слышались разрывы гранат. А бывало и так, что в неверном, скрадывающем расстояния, почти не дающем теней свете бесшумные пятнистые тени возникали совершенно внезапно, с "КА - 43", "дулями" и самыми обычными "лимонками". Тогда ручные гранаты летели в траншеи и в землянки, а "термогазовые" боеприпасы испепеляли орудийные расчеты и пулеметные позиции. ЭТИ - при нужде умели "отсекать" в очереди по два-три патрона, - и зачищали до километра укрепленной жердями траншеи по фронту. Но и в том, и в другом случае среди обороняющихся все чаще вспыхивала паника. Оставаться на месте обозначало попасть в окружение. Отступить, - значило прежде всего выйти из относительной безопасности убежищ только для того, чтобы отдать себя на расправу авиации. Ни один вариант больше не мог считаться спасительным выходом.
  Ситуация, когда выхода не видят ни солдат на позиции, ни всемогущий фельдмаршал, как раз и называется военной катастрофой. Она надвигалась с неумолимостью захода солнца. Краснознаменный Балтийский флот смертельной угрозой стратегического десанта вынудил военно морские силы Финляндии к полномасштабному сражению и, задействовав более семисот самолетов, практически уничтожил их. После этого десанты все-таки были высажены, и на побережье, и на островах. Очевидно, что останавливаться на этом никто не планировал. Уже к исходу четвертого дня наступления войска 21-й армии достигли пригородов Выборга. Маннергейм предпринял судорожную попытку перебросить крупные резервы из Южной Карелии, чтобы поддержать рушащийся фронт, но стало только хуже.
  Совместная подготовка авиаторов с общевойсковым командованием дала-таки свои плоды. Летное начальство, в общем, знало, откуда следует ждать финские резервы. Их и ждали. "Тенора" 5-й ОДРАЭ и те, что относились к РГК напрямую, на деле выполняли одну работу, не пытаясь ее как-то делить. Закладывая широкие круги в круглосуточно светлом небе, они вполне отчетливо разглядели воинские эшелоны, после чего чего пикировщики и штурмовики 7-й Воздушной в жестоком налете разбили и сожгли их. Обгорелые обломки загромождали километры и километры путей, надолго обеспечив работой дорожные службы. Безнадежность этого непомерного труда начала вызывать отчаяние даже у упорных финнов, а 17-я дивизия и двадцатая бригада финнов застряли на середине пути, потеряв до тридцати процентов личного состава убитыми и ранеными. Теперь около девяти тысяч солдат прятались по лесам от новых бомбежек. И, кроме этого, узнав о решительном ослаблении Олонецкой группировки противника, Верховное Главнокомандование приняло решение на проведение Петрозаводской Наступательной операции.
  Решение откладывалось до последнего момента и далось вовсе непросто: военное руководство очень рассчитывало на то, что всех целей войны удастся достигнуть только за счет смертельного "шаха" после захвата Выборга и полного преодоления карельского перешейка. Но соблазн оказался слишком большим и на этот раз. Так финское руководство получило второй активный фронт, хотя и первого ему было вполне достаточно, и при этом попавшие под раздачу войска с гарантией не успевали ни на один из них. Этих войск теперь все равно, что не было.
  
  Серьезность положения видна хотя бы из того, что сэр Арчибальд Керр, чрезвычайный и полномочный посол Великобритании в СССР, обратился к советскому руководству с требованием: Финляндия должна капитулировать и перед СССР и перед Соединенным Королевством. Ему немедленно была дана аудиенция, в ходе которой послу выразили признательность за то, что английская сторона предлагает помощь в нелегкой борьбе с финскими агрессорами. Помощь непобедимого Королевского флота в защите транспортов с десантом и обстреле береговых укреплений была бы просто неоценимой! После того, как он попытался разрешить возникшее недоразумение, сообщив, что никакой помощи силами флота советской стороне не предполагается, советская сторона выразила разочарование. Смысл ответа на требование британской стороны наиболее кратко можно выразить латинским изречением: там, где ты ничего не можешь, ты не должен ничего хотеть.
  
  Серьезность положения видна хотя бы из того, что после взятия Выборга утром 27 июня в Хельсинки поспешно прибыл сам Кейтель. Начальника ОКВ прислал Фюрер, но он и сам был предельно встревожен: Финляндия приковывала к себе почти полумиллионную группировку сухопутных войск Красной Армии, две воздушных армии, два отдельных воздушных корпуса, и весьма солидные силы флота* вместе с флотской же авиацией... Веская, надо сказать, гиря. Если эти силы будут брошены в бой против самой Германии, на территории собственно Рейха, это может критически осложнить положение. Тем более, по всему выходило, что это достаточно боеспособные войска. Надо сказать, - НЕОЖИДАННО боеспособные. Финляндию надо было любой ценой удержать от выхода из войны. Любой.
  
  *Всего около 340 кораблей, судов и катеров с мощной группировкой авиации флота. Очень весомая, в свете предстоящего этапа войны (Прибалтика, Скандинавия и Восточная Пруссия), сила.
  
  За два предыдущих дня произошло многое. Можно даже сказать, - слишком многое. После взятия Выборга в очередной раз активизировались социал-демократы, а уже второе за несколько дней выступление Рюти с обычной его платформой, - борьба до победного конца, упорные усилия на фронте, стратегический союз с Германией, - было принято не то, что плохо, а прямо-таки неприлично. Маннергейм никогда прежде не видел, чтобы финны вели себя подобным образом. Свист и выкрики начались еще до начала выступления, когда президент только появился на трибуне, но после начала выступления, выкрики переросли в сплошной рев. Выступающий уже через две минуты, после нескольких неудачных попыток приступить, был вынужден замолчать. Барону показалось даже, - вот начни он упорствовать, дело могло дойти до того, что его попросту стащили бы с трибуны. Маннергейм считал президента ярчайшим, типичнейшим представителем финской нации и финского национального характера со всеми его неоспоримыми достоинствами и существенными недостатками. Спустя четверть часа, трезво оценив обстановку, он подал в отставку, мотивировав свой поступок тем, что полностью сохраняет верность своим взглядам, но, очевидно, совершил фатальную ошибку, определяя политику нации и больше не может считаться ее лидером. Заявление это огласил спикер, а несколько опомнившиеся депутаты сейма а кратчайшие сроки выдвинули и приняли кандидатуру самого популярного, самого влиятельного, самого опытного политика Финляндии. Его, барона Маннергейма. А уже сегодня, в новом качестве, ему приходится давать аудиенцию Кейтелю. По всему, предстоял чуть ли ни самый тяжелый разговор в его жизни. Барон превосходно понимал, что нынешний разговор с Кейтелем, по сути, есть не что иное, как разговор с самим Гитлером. Зная, зачем приехал немец, зная, какие доводы будет приводить, он почти не слушал его. Изредка тренированное ухо выделяло из потока демагогии и дипломатического словоблудия то, что имело некоторый практический смысл. Надо же. Пошли на то, что выделили в помощь союзникам полнокровную 122-ю пехотную дивизию, усиленную бригадой штурмовых орудий. Это называется, - от себя оторвали, потому что - нет у них сейчас лишних дивизий. В любом случае это было достойно реакции. Хотя бы такой.
  - Господин фельдмаршал, - минимальная группировка, способная хоть как-то изменить общую ситуацию, это пять-шесть дивизий. Полнокровный корпус. Но мы, разумеется, благодарны за любую помощь, так как понимаем всю глубину и масштаб ваших затруднений...
  - Господин барон, уверяю вас, - они носят сугубо временный характер. Каждый день, каждый час вашего доблестного сопротивления приближает нашу общую победу. Несколько дней упорного сопротивления и мы, вполне возможно, преодолеем кризис, так что "иванам" вообще станет не до вас...
  - Прочтите.
  - Что это?
  - А это донесение от командующего VI армейским корпусом.
  - Я не владею, - раздраженно проговорил Кейтель, - финским. Что там у него?
  - Извините, позабыл. Здесь сообщается, как отряд противника численностью до двух отделений скрытно форсировал Свирь, обратив в бегство и частично истребив до роты наших войск, захватил плацдарм на северном берегу реки, и обеспечил его оборону на время создания стационарной переправы.
  
  
  
  - Старший лейтенант Кирьянов!
  - Я!
  - Вот что, Кирьянов, задание свое ты знаешь. А теперь о том, чего ты не знаешь. Выполнишь, - получишь Героя. И, может быть, не один только ты. Знаешь, почему обещаю так уверенно? Товарищ Берия гарантировал. Ему надо, чтобы и наши получили "Героя" за подвиг в бою. Чтоб не только армейцы, значит. Но ты понял: либо заслужил "Героя", либо геройски пал. Не сделаешь, - живым лучше даже не возвращайся...
  
  Короткий удар артиллерии по переднему краю, как обычно. Как обычно, в половине четвертого утра, очень условного в это время года. Поначалу, - да, позиции проходили по самому краю обрывистого берега. И по нему регулярно проводили артналеты. Иногда - несколько раз в сутки, но в три-четыре часа "утра" - обязательно. И, несколько раз в неделю, от южного берега отчаливали лодки, густо набитые десантом грубых чучел, обряженных в рванину советской формы. Финны это знали, но стрелять все равно приходилось, потому что однажды могут приплыть вовсе не манекены. По обнаружившим себя позициям били прямой наводкой. Гранатами из "ЗиС - 2М". Точность "кобры" была такой, что даже пошли на выпуск 57-мм гранаты для нее. При абсолютной невозможности выиграть артиллерийскую дуэль, потери финской стороны были таковы, что оборонительный рубеж перенесли подальше от очевидного, вроде бы, края обрыва.
  Узкие, глубокие, идущие зигзагом щели теперь копали заново каждый день: метрах в ста - ста пятидесяти позади основной позиции. Адова работа, если вспомнить, что из себя представляет большая часть финской почвы, но по-другому на этой войне нельзя: увидят и накроют из орудий. Кое-кому не помогала и эта мера, и снаряды все равно находили их. рыть щели слишком далеко тоже не годилось, потому что рано или поздно русские могли начать штурм. Когда земля прекратила вздрагивать и подпрыгивать, когда песок прекратил сыпаться на голову и за шиворот скорчившегося в узкой, как прижизненная могила щели Тойво Меття, он поднял голову. вытряхнул песок из оглохших от дикого грохота ушей, и выбрался наружу.
  По обе стороны, точно так же тряся головами выбирались товарищи, наскоро осматривали карабины, полусогнувшись, спешили к оставленным траншеям. Он, с самого начала бывший подальше от траншеи и поэтому, хоть и поспешал, но бежал все-таки в задних рядах. Что-то было не так. Полуоглохшие уши все-таки разобрали заполошные крики стук пулеметов и беспорядочную стрельбу там, впереди. Одного из трех пулеметчиков, по жребию, оставляли даже на время самых сильных обстрелов, и, по-видимому, они-таки увидели что-то там, на поле между позициями и рекой. он ен добежал, не успел добежать, когда с чудовищным режущим визгом по полю хлестнула дымно-огненная, черно-багровая плеть. Доставая до траншей и даже перехлестывая через них, от самой реки встала стена огня и пыли. И не одна, таких было много, они будто нарезали поле на узкие ломти. Удар был такой, что земля, вздрогнув, ударив Тойво по ногам будто бы вырвалась из-под него, опрокинув на спину. В памяти навсегда отпечаталась дикая картина: летящая на него спиной вперед, с растопыренными руками и ногами, фигура товарища.
  Ему казалось, что он движется медленно-медленно, что движениями управляет не его, а чья-то чужая воля, но только он вскочил, будто подброшенный пружиной, и быстро-быстро, как ящерица в траве, пробежал оставшиеся до траншеи метры и юркнул в нее. Муштра и привычка пока что пересилили действие шока. Кое-то из товарищей тоже был здесь, и многие стреляли куда-то, он пока не видел - куда, потому что перед траншеями, затягивая поле, не желая оседать, колыхалась, клубилась, густо воняла взрывчаткой смесь дыма, пыли и слоистого утреннего тумана. Через какие-то мгновения и он начал видеть что-то, какое-то движение. Темные, смутные фигуры скользили, пропадали и снова появлялись, и нельзя было поручиться, есть там кто-нибудь, или живой, или это только причудливая игра теней в тумане.
  И в тот же миг, словно для того, чтобы развеять его сомнения, не самой его головой, низко низко пронесся целый рой пуль. Одна из них звонко щелкнула по шлему Калево, старого товарища и земляка, злобно взвизгнула, рикошетируя. Приятель - тоже взвизгнул и, прикрыв голову руками, упал на дно окопа. Похоже, - он решил, что ему - хватит, и он больше не хочет ничего, даже защищать свою жизнь. Но, так это или нет, а голову было поднять практически невозможно, и кто-то уже, схватившись за лицо, падал, оседал в траншее.
  Смутные фигуры становились все отчетливее, товарищи стреляли и он стрелял, но только они все время скользили влево и он никак не мог прицелиться, и только мычал от напряжения, ловя нападющих в прицел. А когда успевал, фигура падала, будто ныряя в слой дымки за миг до выстрела. А на то, чтоб сообразить, толком приготовиться, не было времени, потому что по верхнему краю бруствера. впритирку, стригли струи пуль, и - попадали не так уж редко. Ничего не выходило и у пулеметчиков, слишком, неестественно редкой оказалась цепь нападающих, их приходилось выцеливать поодиночке, ну а они - умудрились прижать и пулеметчиков.
  И вообще было слишком поздно. "Русся" не только лавировали и стреляли. Нет. Главное, - они бежали к траншеям. С тяжеловесным, стремительным напором атакующих буйволов, поневоле вызывавшим страх. Так что вся стрельба, вся попытка отбить атаку от взрыва и до того момента, когда они достигли траншей, длилась буквально несколько секунд. И Тойво вовсе не был уверен, что они попали хоть в кого-то: кажется, они преодолели поле ВООБЩЕ без потерь. Казалось, они способны уворачиваться, - и успешно уворачиваются, - от пуль.
  Пока он провожал взглядом и стволом других, ЭТОТ - вынырнул словно из-под земли. Громадная фигура в сером пятнистом камуфляже вывернулась, каким-то диким пируэтом ПЕРЕМЕТНУЛАСЬ через бруствер, на лету всадив две пули в грудь сержанта Эйконена. Нападающий смахнул со своего пути не успевшее упасть тело, как смахивают соломенную куклу, еще две пули - в шею, сбоку, еще одному солдату. Скользнул по траншее, к стрелку, начавшему поднимать карабин, перекинул свое оружие из правой руки - левую, заодно зацепив финна прикладом по подбородок, а правой выхватил у него карабин. Все это время Тойво не шевелился, выпав из поля зрения русского, но и сам не мог ничего предпринять. Он видел, как удар приклада практически снес лицо товарища. Он еще не успел упасть, его голова только откидывалась назад, а русский уже обратился к следующему. Стволом "трофейного" карабина он, на выпаде, ткнул его в грудь, как штыком, с такой силой, что пробил грудную клетку насквозь. Он хрипло выл, как бешеный волк, как сорвавшийся с цепи демон, ни на миг не прекращая стрелять и крушить, как оживший таран, и истребил полтора десятка здоровых, храбрых, обстрелянных парней куда быстрее, чем пресловутый волк расправляется с обитателями небольшой кошары. И настал миг когда Тойво встретился с ним глазми. Он толком не запомнил его лица. Только дико расширенные зрачки и обсыхающую струйку крови из левой ноздри. Не запомнил, потому что в этот миг, как будто не доставало именно взгляда в глаза русского, ХВАТИЛО и ему. После месяцев в бессильном, ежеминутном ожидании небрежной, мимолетной смерти. После многих, многих недель практически без сна, когда слишком ранней побудкой неизменно служили разрывы русских снарядов. После сегодняшнего страшного потрясения от мгновенной катастрофы, этот взгляд был последней каплей. ЭТО - не было, не могло быть человеком. Погибельное оцепенение мгновенно прошло: куда там! Враг двигался молниеносно, - но неторопливый, обстоятельный Тойво сейчас двигался еще быстрее. Он вылетел из траншеи, как будто им выстрелили, и теперь бежал так, будто на пятках у него выросли крылья, в спину - дул ураган, а земля сама бежала навстречу. Зигзагами. Не оглядываясь. Не чувствуя, что по ногам у него - течет. Перелетая препятствия, как призовой жеребец на конкуре. И рядом, как на крыльях, летели, изредка подрываясь на собственных минах, его товарищи. Те, понятно, кто уцелел. Подгонял их только редкий, но довольно точный огонь из стрелкового оружия. На самом деле у Свирской Двадцатки осталось не так уж много патронов.
  Чего не знали побежденные, так это того, что люди, атаковавшие их этим утром, разумеется, не были ни обычной пехотой, ни даже "обычными" штурмовиками. Группа Кирьянова подбиралась по одному из частей так называемой "тяжелой пехоты", которая сама по себе относилась к "средством усиления". И неуязвимость их объяснялась отнюдь не только уникальным мастерством взаимодействия и передвижения под огнем, хотя, в первую очередь, безусловно этим. Дело в том, что на них мастера 63-го сделали уже настоящие латы. Не чета "свитерам" в которые был наряжен, по зимнему времени, Марш. Многослойные шлемы с пелериной, закрывающей шею. Протектированные сапоги, защищавшие ноги от многих типов противопехотных мин, брюки из высокомодульной ткани, не пропускавшей осколки, и сложный бронежилет, защищавший не только грудь и живот, но и пах, - посредством широкой лямки, соединяющей переднюю часть с задней, и пропущенной между ног. Защита "держала" винтовочные пули и до девяноста процентов осколков.
  И, разумеется, к высшей "акробатике" поля боя В ЛАТАХ были способны очень немногие. Буквально единицы. Как правило, - из числа спортсменов с довоенной подготовкой, высокорослых, крупных людей выдающейся силы и выносливости. Единственное исключение относится к категории тех, что подтверждают правило. Лобанов-"Лобини" был природным "цирковым" и до войны несколько лет отработал бессменным "низом" в группе силовых акрабатов. Собственно, - при его-то габаритах! - он и был-то в "верхних всего ничего, года полтора. Зато, при нужде, легко мог заменить "атлета".
  Таких, чтобы соответствовали всем требованиям, на всем фронте нашлось всего девятнадцать человек, потому что в Свирской Двадцатке на самом деле было именно девятнадцать человек. Вместе с командиром. Кстати, посовещавшись, группа вооружилась "КАМ - 42", которым, как правило, пренебрегали: за возможность захватить намного больше боеприпасов.
  Ну и, в заключение, следует заметить, что выл бывший "цирковой", ныне гвардии старший сержант Лобанов не просто так. Да, от ярости. Да, от страха, не без того. Но еще, для надежности, бойцов угостили адским коктейлем из фенамина - со старой, доброй колой. Понятно, - помимо водки. Да и что такое, - двести граммов такому человеку? Даже не смешно, ей-богу.
  Можно было добиться того же самого результата более простыми средствами? Безусловно. Три приданных 23-й армии "бурана" внезапным ударом перед "нормальной" артподготовкой в пару залпов свели бы плотность обороны на фронте два-три километра к чисто номинальным величинам, а авиация, как положено, задержала бы подход резервов. Основная, стандартная в действиях против Финляндии, неплохо отработанная технология реализации численного и технического преимущества.
  Но кто-то там, "наверху", кто, похоже очень хорошо помнил сорок первый год, решил именно так. Он знал, что НАСТОЯЩИЙ страх человеку может внушить только другой человек. При встрече лицом к лицу. Расчет, в общем, оправдался. Среди финских солдат, и без того деморализованных трехмесячным сидением под бомбежками и артобстрелами, очная ставка с бойцами Кирьянова вызвала крайний упадок духа. Куда больший, чем самый страшный обстрел или массированная танковая атака. Настроения, даже слишком близкие к паническим, - даже при том, что дружному лепету беглецов о том, что русских "не брал ни нож, ни пуля в упор" - не больно то поверили.
  Лаврентий Павлович, кстати, свои обещания сдержал, даже с лихвой: "Героя" получили ВСЕ девятнадцать членов группы*. И те, кто не относился к НКВД, поскольку группа была сводной, и в ней числилось восемь человек армейцев. Не важно.
  
   *Относительно бывшего в ТР в 1944 году лучше привести цитату: "За героический подвиг Указом Президиума Верховного Совета СССР от 21 июля 1944 г. все 16 воинов - А. М. Алиев, А. Ф. Барышев, С. Бекбосунов, В. П. Елютин, И. С. Зажигин,. В. А. Малышев, В. А. Маркелов, И. Д. Морозов, И. П. Мытарев, В. И. Немчиков, П. П. Павлов, И. К. Паньков, М. Р. Попов, М.И. Тихонов, Б. Н. Юносов и Н. М. Чухреев - были удостоены высокого звания Героя Советского Союза. Эти ребята 21 июля 1944 года форсировали реку Свирь, НЕ ИМЕЯ ПОТЕРЬ, в бою с той самой Финляндией. И, по прежнему не имея потерь, отбили все атаки на плацдарм. Именно после этого, в общем, финны пали духом, сдались, сдулись. Сдохли." Немного слишком эмоционально, но, в общем, кажется. соответствует истине. Хотя в ТР победа над Финляндией тоже не была "победой нокаутом", и они опять смогли сопротивляться так долго, что смогли сделать торг возможным хотя бы в принципе. В 40-м темой, заставившей нас спешить, было "прогрессивное человечество" в лице Англии с Францией, в 44-м - необходимость побыстрее высвободить пять общевойсковых и две воздушных армии, а также флот с сильной собственной авиацией для использования в более важных местах.
  
  
   - Это значит, что они переправились, захватили плацдарм, и отбили все атаки, пока их саперы наводили переправу, пока гнали вперед линейные части. Тут интересно, что, по свидетельству очевидцев, они НЕ ПОНЕСЛИ ПОТЕРЬ.
  - А чего вы хотели от донесения беглецов? Они врут либо про неисчислимые полчища, которые они замучились косить, пока их не задавили числом. Либо что-то, - Кейтель брезгливо ткнул пальцем в бумажку, - вроде этого... Совершенно обычное дело на войне, и не понимаю, зачем вы мне показываете эту бумажку?
  - Затем же, зачем командир целого армейского корпуса счел необходимым отдельно донести о небольшом, в общем, эпизоде огромного сражения. На мой взгляд, - безнадежно проигранного огромного сражения.
  Он хочет сказать: раньше русские брали числом и подавляющим превосходством в огневой мощи, а теперь дело обстоит по-другому. Мы не можем противостоять им равными силами и даже при численном превосходстве с нашей стороны. Иными словами, НИЧЕГО не можем противопоставить тактике, организации, выучке Красной Армии. Вы читали, что здесь написано относительно потерь русской штурмовой группы? Так вот я тоже не знаю, какие потери несет русская сторона и несет ли вообще. Наверное, - да. Штурм Выборга был довольно ожесточенным. Только теперь они тут же отходили, встретив сопротивление, и разносили его очаги из пушек. Знаете, как действуют на укрепления снаряды железнодорожного орудия калибром в четырнадцать дюймов? Мы не видим никакого эффекта от своих усилий, и, значит, больше не можем противостоять.
   Я ответственно говорю: очень на то похоже. Прежде нашей стратегией было затягивать войну так долго, наносить потери настолько большие, чтобы в какой-то момент они сочли продолжение войны невыгодным. И вся тактика нашей армии была заточена под эту стратегию. Теперь они сыскали противоядие против всех наших тактических принципов. В то, что рассказывают об их новых переправах, я, лично, не верю: совершенно баснословно, а у страх глаза велики, - но они и впрямь перебираются через болота и реки что-то уж слишком легко. А знаете, например, как они противодействуют подрыву мостов и железнодорожного полотна? Очень просто: задерживают наши отходящие войска непрерывными бомбардировками, а сами тем временем успевают к мостам первыми. Мы не Германия. Нам гораздо труднее погубить тысячу финнов только для того, чтобы мост не достался русским. Нас слишком мало. Если мы будем в том же стиле упорствовать слишком долго, может оказаться, что наше упорство уже ни к чему. В армии сейчас практически все мужчины с восемнадцати до пятидесяти двух, а на призыв семнадцатилетних я не пойду. В армии сейчас восемьдесят пять тысяч молодых крепких женщин на тыловых и вспомогательных должностях, а на то, чтобы ставить их в линию, я уже не пойду. Все имеет свой предел, господин генерал-фельдмаршал.
  
  В странах с демократическим устройством при утверждении расходов на оборону в мирное время неизменно возникают нешуточные баталии. Денег неизменно не хватает. Когда начинается хоть какая-то война, денег выделяется в десять раз больше, - и ничего. За три года после предыдущей войны Финляндия успела понастроить довольно много новых дорогущих дотов "миллионного" типа. Здесь заслуживает внимания то обстоятельство, что стандартный обстрел "по площади", вполне эффективный против полевых укреплений, на "миллионеров" не действовал почти никак. Они выдерживали по несколько прямых попаданий крупнокалиберных снарядов без видимой потери боеспособности. И даже исключительно редкие попадания тяжелых авиабомб, хотя в таких случаях гарнизон приходилось менять. Несравненное искусство втыкать эти сооружения в самых неудобных местах и маскировать так, что не заметишь в двух шагах, финны сохранили в полной мере. И даже "тенора" далеко не всегда обнаруживали их. Победоносные войска, как и во времена оны, вдруг упирались в "миллионеры", как в матерый пень: намертво. Даже чуть оттягивались назад, чтобы, не дай бог, не задело. Потому что любой вариант теперь начинался одинаково. "Крест" - в Третьем Гвардейском, "квадрат" - во Втором, или "коробка" - в Первом, в любом случае четыре бомбы в специсполнении. Различия начинались потом. Не успевали отгреметь чудовищные взрывы, в которых гибли все, кто не находился в глубоком укрытии, как раздавался заполошный пульсирующий рев. Чаще всего "миллионеры" прикрывали перекрестки дорог в таких местностях, где дорог этих миновать было никак нельзя.
  Тесно набившись в нутро транспортного самолета, рева и мелкой, пронизывающей вибрации не минуешь. Но это, - семечки по сравнению с тем, что имело место сейчас. Бойцы отделения помалкивали по двум причинам. Во-первых, - от чудовищного рева и грохота над головой расслышать что-либо было нереально. Во-вторых, - трясло так, что было слишком легко, лязгнув зубами, остаться без половины языка. Поэтому челюсти надлежало сжимать изо всей силы. Половина бойцов из восьми имеющихся, держала на коленях вещмешки с обмотанными ветошью стеклянными флягами по три литра.
   Чаще всего в подобных случаях в непосредственной близости от громадных дотов садились автожиры системы Камова. Их понемногу использовали еще в Зимней Войне, потом, когда стало не до них, - бросили, а вот теперь возобновили малосерийное производство. Даже самое простое использование новых материалов сделало их куда более практичными изделиями, как нельзя лучше подходящими для того, чтобы в считанные минуты перебросить к оглушенному, лишенному пехотного прикрытия "миллионеру" штурмовую группу.
  Но кое-когда, - как теперь, - не могли сесть даже автожиры, и тогда руководство задействовало геликоптеры. На всем Ленинградском фронте их было аж пять штук трех разных моделей двух конструкторов. Самый большой из них, "Ка - 12", умел "зависать" на одном месте и мог перебросить восемь человек десанта со снаряжением. После того, как конструкторам помогли воплотить в жизнь их безумные мечты о редукторах, автоматах перекоса лопастей и самих лопастях, и товарищ Камов, и товарищ Миль, не сговариваясь, бросили все разработки по автожирам в пользу чисто геликоптерной тематики.
  Высадившись, набившие руку саперы довольно быстро отыскали вентиляционную систему и подорвали ее бетонную покрышку толовыми шашками. В открывшийся колодец немедленно полетели те самые фляги со сжиженным топливом, - примерно тем, что использовали в специальных боеприпасах. Следом гвардии младший лейтенант Сергачев, услыхав звон стекла и выждав около минуты, аккуратно опустил "лимонку", после чего, от греха, отскачил шагов на пять и мягко повалился на бок. Дот, наподобие огнедышащего дракона, выдохнул через "фланкированную" амбразуру факел огня длиной метров шесть-семь, а группа подала условный знак к началу выдвижения основных сил. На этой неделе это был самый модный способ форсированной расправы с пресловутыми "миллионерами". Прежде обходились парой ведер простого авиационного бензина: тоже неплохо, но ТАК - было куда быстрее, а время, по понятным причинам, было дорого...
  Безусловно, с "миллионерами" теперь можно было покончить и по-старинке: к примеру, - подогнав на прямую наводку громоздкое чудовище восьмидюймового орудия, но жизнь не стояла на месте, надо было идти вперед: то, без чего можно было обойтись сегодня, могло стать в ряд главных средств борьбы завтра, в войнах новой эпохи. В том, что они последуют, практически никто не сомневался. Окончание этой войны не могло обещать стабильного мирового устройства. Поэтому нужно было пользоваться случаем, чтобы испытать новинки в деле. Уже сейчас, на этапе прототипов, чтобы не допускать ошибок в серийных изделиях.
  
  
  Сидящий напротив старый маршал был равен ему по званию, но, услыхав последние его слова, Кейтель с необыкновенной остротой ощутил, насколько же различается их статус. Военный человек, пока он ТОЛЬКО военный, выполняет приказы. А вот если он, помимо этого, является еще и главой государства, он обязан подумать еще и о тех пределах, за которые не могут, не имеют права распространяться никакие военные усилия. Вся выучка, весь дух, вся так называемая "честь" военного человека и аристократа, что опять-таки обозначает многие поколения военных, требует от него предпочесть смерь - позору капитуляции. Как политик он ни на что подобное пойти не имеет права. Он может, конечно, застрелиться после капитуляции, на которую он пошел для спасения своего народа от неизбежной гибели, - но только убедившись, что смерть его не пойдет народу во вред. В противном случае бывает необходимо отдаться на публичный позор неправого и предвзятого суда победителей.
  Кейтель мог бы добиться взаимопонимания с маршалом и бароном Маннергеймом, но с президентом Маннергеймом все обстояло совсем по-другому. Он попросту мыслит совершенно другими категориями, и не может быть прочитан или предсказан на уровне его, фельдмаршала Кейтеля. В чем он мог быть, более-менее, уверен, так это в том, что барон пока еще ничего не решил. Точнее, - никак не может решиться принять решение, суть которого ему, в основном, ясна. Для того, чтобы это произошло, может хватить совсем немногого. Чего-нибудь вроде того донесения.
  Он зря опасался. Повод оказался достаточно весомым. За Выборгом у финской стороны уже не было таких серьезных укреплений. Не было крупных воинских контингентов: те, что еще не были уничтожены, сохранили дисциплину и часть оружия, могли только следовать за русскими, никак не успевая прикрыть столицу. Более того: из-за действий громадных масс ударной авиации возможность переброски резервов практически отсутствовала.
  С чем до этого момента финская сторона практически не сталкивалась, так это с крупными соединениями советских танков, хотя и было доподлинно известно, что они - есть. Теперь, когда оказался пробит последний заслон, и захвачены оба берега Сайменского канала, и железнодорожные станции Лаппенранта и Куйвола, когда силы Красной Армии вышли на финишную прямую, в конце которой находилась столица Финляндии, вдруг появились танки. Когда их собрали воедино, вместе оказалось довольно много.
  А потом двести восемьдесят три "Т - 34", семьдесят восемь "Т - 70" и прочих легких машин, около девяноста САУ, с опытными экипажами, генераторными ротами и надлежащим количеством мотопехоты в грузовиках, все как положено, - встретились в жестоком встречном бою с той самой 122-й пехотной дивизией вермахта. В конце концов разведка, до сих пор работавшая безупречно, не могла не дать сбой. Никто так и не смог объяснить, как авиаразведка умудрилась прошляпить целую дивизию, но такие вещи на войне все-таки, видимо, неизбежны. Немецкое соединение, выложившись полностью, было разметано и разорвано в клочья ударом бронированного полчища, но нанесло ему серьезные потери и заставило отложить рывок на запад для восстановления боеспособности. Без этого столкновения танковая группа, мало уступающая полноценной танковой армии, была вполне способна преодолеть расстояние до Хельсинки часов за двадцать пять-тридцать. Вынужденная пауза, как ни цинично это звучит, может, пожалуй, считаться оптимальным вариантом. В ответ на очередной сигнал от выступившего в качестве посредника шведского правительства, советская сторона все-таки согласилась на так называемое "условное перемирие". "Условное", - это потому что финская сторона, помимо прекращения боевых действий, еще была лишена права к "перемещению резервов и каких-либо других воинских контингентов на все время действия настоящего Перемирия". Это значило, что советская сторона, заметив какие-нибудь действия, направленные на стабилизацию положения на фронтах, имела право пресечь их самыми жестокими мерами.
  Сама Красная Армия тем временем подтягивала тылы и резервы, перебазировала авиацию поближе к фронту, разоружала недобитых окруженцев и делала массу полезных для здоровья дел в том же роде. Все вместе называлось "восстановлением боеспособности войск". Они и впрямь были немало утомлены и потрепаны напряженной боевой работой и, прежде всего, маршами по труднопроходимой местности.
  Неизбежный "дуглас" с представительной делегацией на борту получил воздушный коридор до Москвы.
  
  Требования советской стороны были, в общем, ожидаемыми. Согласно инструкциям президента и собственной немалой властью финская делегация практически безоговорочно приняла большинство из них. Благо, особого выбора у них не было. Жаркие споры вызвали только размеры контрибуции: шестьсот миллионов долларов, товарами по выбору, в ценах на начало 1937 года, за пять лет. Совершенно непомерная сумма для разоренной страны. Андрей Жданов, очевидно, игравший в советской делегации роль "злого полицейского", сверкая небольшими, темными глазами, орал, багровея и брызгая слюной:
  - Денег нет? Вот как! На доты с броненосцами у них есть, а как оплатить ущерб, - нету? Давайте ищите, а то я найду! Весь флот до последней рыбачьей лодки, и она пригодится. Весь подвижной состав, - два! Все обрудование с электростанций, - три! Все провода со столбов. Все рельсы со шпалами заберем, и вас же самих пути разбирать заставим! Я найду-у!!! И больше найду!
  Это было не смешно. Негодяй был способен и на такое, а буквальное выполнение угрозы обозначало уничтожение самих основ жизнеспособности общества. По сути, - то же убийство. Правда, первые люди делегации, товарищ Молотов и Климент Ворошилов, никак своего отношения к эмоциональному выступлению товарища не показали. Не поддерживали, но и не пытались придержать. Вячеслав Михайлович вообще предпочитал больше помалкивать, и только помаргивал острыми глазками за стеклами очков, наблюдая за происходящим.
  
  Главой делегации был премьер-министр Хакцель, министром иностранных дел - Энкель, но замнаркома товарищ Литвинов с первой минуты переговоров начал пристально присматриваться к Паасикиви. Замнаркома отличался исключительным чутьем на людей, а финн импонировал ему способностью мыслить точно, учитывая все обстоятельства, но при этом неожиданно. Для того, чтобы завести нужный контакт с перспективным политиком, он даже пошел на кулуарные беседы с ним, в перерыве между заседаниями. Благо, - Вячеслав Михайлович был не против. В ходе беседы он пошел даже на то, чтобы ответить на ряд достаточно неформальных вопросов с предельной откровенностью. Так, в ответ на вопрос о причинах столь жесткой позиции советской делегации ("Я бы даже сказал, - слишком эмоциональной и граничащей с ожесточением..."), он, поморщившись, ответил.
  - Среди руководства широко распространено мнение, что, не окажи вы столь успешного сопротивления, Гитлер, может быть, и не развязал войну. Вы всему миру продемонстрировали слабость Красной Армии образца тридцать девятого - сорокового, и он решился. Я этого мнения не разделяю, но оно существует. Вас считают виноватыми в страшной беде, - отсюда показательный разгром, отсюда же жесткая позиция... некоторых наших товарищей.
  - И еще: почему вы отказались от планов советизации Суоми? Или я ошибаюсь?
  - Не знаю. Не мой уровень. Могу только предположить, что причина простая: война. Нам пришлось пересмотреть... многие прежние взгляды. А главное, - мы сейчас не можем позволить себе то, что могли в тридцать девятом. В отличие от Польши, Венгрии, Чехии, - даже Германии! - в Финляндии нет кандидатур для формирования просоветского правительства. Во всех странах Европы позиции коммунистов неизбежно будут достаточно сильными. Только не у вас. А советских и партийных работников нужной квалификации у нас не хватит. Слишком велики потери. Вам, наверное, говорят про эту категорию деятелей много всякой ерунды, но на самом деле они и воевали достаточно активно, и истребляли их в первую очередь. Нехватка просто катастрофическая. Не знаю даже, что и делать-то будем после войны.
  Слова о некоторой коррекции взглядов советского руководства были, понятно, дипломатией, но все-таки доля истины в них была. Поэтому он, помолчав, добавил:
  - А теперь послушайте меня внимательно, это важно. Мы заинтересованы не в вашем разорении, а в том, чтобы как можно больше с вас получить. Легче это сделать организованно. Возникла идея взыскать с вас контрибуцию кораблями. - Видя, что советник собирается перебить его, остановил жестом. - НОВЫМИ кораблями. У вас неплохие судостроители, а мы помогли бы развернуть производство. А при необходимости - расширить его.
  - У нас нет достойного упоминания судостроения. И вы это отлично знаете.
  - Это тягостное недоразумение. Финляндия буквально создана для размещения современных верфей. Долги вы отдадите, а они останутся. Нам будет нужно очень, очень много кораблей в ближайшие годы. А если вас интересует мой совет, то вложите деньги в производство паровозов и вагонов. Гарантирую неплохую прибыль даже с учетом уплаты долгов.
  Идея была его. Но высказать ее контрагенту ему позволили только после ожесточенных споров. Вопрос освоения Европы в послевоенном периоде, - и, вероятнее всего, без всякой помощи нынешних союзников! - незаметно-незаметно становился актуальным. Все увереннее занимал место в повестке дня. Финляндия могла стать самым подходящим полигоном для отработки подходов в этом нелегком деле.
  
  Вот сколько ни есть на свете экзотических народов с самыми диковинными обычаями, но нет существа более загадочного, чем цивилизованный европеец. Это нас они называют непостижимыми?! Нас?!!
  ...Окончательно решив сдать союзника на колбасу, барон Маннергейм написал Адольфу Гитлеру прочувствованное письмо, в котором сообщал о выходе Финляндии из войны и выражал свое полнейшее почтение. С ностальгическим сожалением, - видимо, смахнув с век скупую мужскую слезу от одолевающей сентиментальности, - вспоминал о золотых денечках безнаказанного совместного разбоя. Заканчивалось письмо искренними сожалениями о том, что приходится предавать, извинениями в совершаемой подлости, - мол, ничего личного, просто обстоятельства, - и робкой надеждой на то, что его резоны будут поняты. Заклеивши конверт, он ту скупую слезу отер, да и приказал всех немецких военнослужащих без промедления интернировать, самолеты и суда, - арестовать, а, буде начнут сопротивляться, - стрелять на поражение.*
  ... Храбрые финские солдаты, еще вчера так умело, так упорно сопротивлявшиеся советским войскам, сегодня с тем же старанием ловят и бьют немцев. А поскольку даже самая дрянная перспектива лучше, чем полное отсутствие перспектив, СЕГОДНЯ энтузиазма заметно больше. Так они еще, - сатана перкеле! - сопротивляются?!! Делать спустя рукава хоть что-то финны, судя по всему, не умели вообще. Совместными усилиями разобщенных, дезориентированных немцев частично взяли в плен, частично выдавили за границу Финляндии, - в норвежское Заполярье, к черту в тундру, к белым медведям и скучающим комарам.
  
  *А вы говорите. Нет, слишком принижать свой народ, конечно, недопустимо: и мы можем нагадить под чужой дверью. И следом позвонить и попросить бумажки, - тоже вполне. Но насрать, а потом в ту же дверь позвонить, чтобы ИЗВИНИТЬСЯ!!!
  
  "По результатам применения изделий из отформованной химической пены (ОХП), как средства преодоления водных преград и участков сильно заболоченной местности сделаны следующие основные выводы.
  1) Предварительно разработанная тактика переправы войск при помощи нового средства может считаться, в общем, удовлетворительной. В большинстве случаев удавалось достигнуть тактической и оперативной внезапности при выходе на оперативный простор в тылу основных позиций противника. Практически в ста процентах случаев удавалось вызвать со стороны противника маневр резервами с ослаблением группировки на основных оперативных направлениях.
  2) Эффект применения новой тактики напрямую связан с достигнутым господством в воздухе, поскольку на основных оперативных направлениях удалось практически воспретить действия авиации противника, как ударной, так и разведывательной.
  3) Изготовление средств переправы всех типов из ОХП прямо на месте наведения переправы показало свои решающие преимущества, ввиду большей скрытности и решения вопроса с транспортом: из-за большого объема изделий при перевозке их на большие расстояния требуется значительное, неоправданно большое количество транспорта.
  4) Таким образом разборка стационарных переправ на основе блоков ОХП для транспортировки ее на новое место скорее, прямо нецелесообразна. Стационарные переправы, наведенные в болотистой местности, целесообразно сохранить, и, при необходимости, укрепить, увеличив срок эксплуатации.
  5) Плавсредства из ОХП для переправы через водные преграды (озера и реки) показали свою высокую эффективность, особенно при условии значительного массирования. При этом они имеют незначительный срок эксплуатации, не превышающий 8 - 10 переправ личного состава при отсутствии боевого воздействия.
  6) Разведывательные и малые боевые (штурмовые) группы, специально обученные для скрытого пересечения болотистой местности показали свою высокую эффективность, зачастую обеспечивая быстрый прорыв тактической обороны противника. В ряде случаев такого рода группы значительно облегчили достижение успеха оперативного уровня.
  7) Средства индивидуального передвижения по малодоступной болотистой местности из ОХП уступают аналогичным, сделанным на основе пустотелых понтонов с жестким корпусом под резиновым покрытием, из-за недостаточной прочности. Наиболее эффективными ввиду меньшего веса и большей плавучести, оказались пустотелые понтоны из высокопрочной пластмассы..."
  
  Не будучи немцем, Гуннар Фридрикссон, тем не менее, был из настоящих. Из той редкой категории рыцарей Черного Ордена, которые не веровали свято в мистические откровения Туле, но и не относились к ним с цинизмом, мирясь как с неизбежным злом, отдавая дань для видимости и ради соблюдения ритуала. Он - понимал. Если не все, то многое, он пользовался многим для дела. Воспринимая понятое если и не как руководство к действию, то то как некий дополнительный способ видеть, понимать и оценивать. И то неожиданно глубокое впечатление, которое произвела на него сегодня сущая, в принципе, мелочь, он совершенно однозначно расценил, как миг Откровения, в индийской традиции именуемого "самадхи", а в японской - "сатори".
  Знание копится исподволь, осознанно или неощутимо, но не давая до поры полноты понимания. А потом - мелочь какая-нибудь, пустяк вроде сегодняшнего, и в единый миг, поистине вмещающий вечность, становится видна суть вещей, дальнейшее течение времен, пути судьбы. Он знал, что полученное в Откровении нередко содержит ошибки в частностях, - и все-таки не сомневался. Потому что сомневаться было невозможно и немыслимо.
  Что он увидел? Да сущие пустяки, недостойные внимания. До сих пор не может понять, что именно привлекло его в этой паре. Казалось бы, что может быть обычнее пары пехотинцев в забитой войсками прифронтовой полосе, - а вот поди ж ты.
  Один - низкорослый крепыш, еще чуть-чуть, на пару сантиметров пониже, - и мог бы считаться коротышкой. Но плечи - широченные, впору могучему атлету на голову выше, жилистые мышцы распирают гимнастерку, и сам - весь, как на шарнирах, тело ходит ходуном, энергия переливается через край и не дает постоять человеку спокойно. Скуластая, малость рябоватая рожа, рот до ушей, маленькие глазки, ярко-голубые настолько, что кажутся светящимися, горят бесовским весельем, и пилотка, сбитая на затылок стриженой башки. Через плечо - ремень "КАМ - 43".
  Второй - высок и спокоен, ему лет тридцать-тридцать пять. Отменная выправка, прямая спина, великолепное телосложение. Привычная, обмятая, поношенная форма, тем не менее кажется необычайно опрятной. От всей фигуры веет уверенностью, достоинством и спокойной, самодостаточной силой. Не той, которой хвастают, а того сорта, которой просто-напросто всегда хватает. Движения точные и ни одного лишнего, с первого взгляда видно, что этот мужчина при необходимости может ждать сколько угодно, неподвижно и терпеливо. А потом не поспешит и не промедлит. Правильное, спокойное, очень красивое лицо с крупным, но прямым и тонким носом. Вообще говоря, человек с таким лицом вполне мог бы сойти за немца. Или за соотечественника-норвежца. Но что-то, - Гуннар не смог бы точно сказать, - что, - говорило о том, что перед ним чужак. Нет, не так. Чуждое существо.
  Рядом, - все верно, даже не увидав ее, Гуннар вряд ли ошибся бы в специальности бойца! - снайперская винтовка, аккуратно обмотанная тряпьем. Только представив себе, сколько жизней на счету у этого чудовища, норвежец на миг позабыл осторожность и внутренне ощетинился. И тогда, словно почуяв чего, солдат поднял на него огромные, как у кинодивы, серебристо-голубые, редко моргающие глаза с длинными пушистыми ресницами и зрачками, как два шила. Смущало только одно обстоятельство: почему человек в таком возрасте и при таких статях - и не офицер, а всего-навсего старший сержант. Впрочем, в России для этого могло быть даже слишком много причин.
  А самое главное, - и именно это было дано ему вначале и в начало Откровения, - было отчетливо видно, что два этих человека не только соратники, но и закадычные друзья. Два вовсе, вроде бы, не схожих лика одной и той же Славянской Пехоты, два очень разных металла, слитых в нерасторжимом единстве ее несокрушимого сплава. Что рядом с ним крупповская сталь, с которой любил сравнивать своих гренадеров фюрер. Победить их немыслимо, они просто не держат в голове такой возможности, вдруг отчетливо осознал штурмбаннфюрер, - это ощущалось так, как будто кто-то посторонний произнес эти слова в его мозгу. И, как результат откровения, внезапно охватившее его чувство безнадежности, что было совершенно новым для его вдумчивой, но крайне энергичной и деятельной натуры, потому что это было Черное Откровение. Таких, как правило, не пишут в священных текстах и не оставляют в назидание потомству.
  Метод проникновения высокопоставленного разведчика в прифронтовую полосу был, в общем, не новым, но использовался все-таки нечасто. Он прибыл на передний край с пополнением из достаточно глубокого тыла. У него была безупречная легенда и безукоризненные документы, при изготовлении которых были учтены все прежние ошибки. Он имел большой и очень разнообразный опыт действий на советской территории, как в тылу, так и в прифронтовой полосе, как под легендой, так и в ходе операций армейской разведки. Было предусмотрено, казалось, все, - кроме того, что предусмотреть невозможно. Его узнал по виданной полгода тому назад фотографии некто Подгорбунский. Всего-навсего лучший разведчик 1-й Танковой. Они длительное время были визави в заснеженных лесах подо Ржевом и Вязьмой, под Ярцево и под Смоленском, многократно обменивались любезностями, равно кровавыми и хитроумными с переменным успехом, так и не повстречавшись лицом к лицу, да вот только Подгорбунскому показали фотку знатного разведчика, одной из самых опасных тварей всех Ваффен-СС, а вот портрета Подгорбунского штурмбаннфюреру никто показать так и не удосужился. Какой-то там никому не известный младший лейтенант. Подгорбунский образца полугодовой давности непременно схватил бы шпиона: вопрос только в том, позвал бы своих, или понадеялся бы на собственные силы, - пока, значит, не ушел. Исключительная сила, реакция и нахрап, наряду с немалым опытом захвата "языков", в общем, позволяли ему чувствовать себя уверенно, - но в данном случае он имел не меньшие шансы сгинуть, поскольку норвежец выделялся своей выучкой даже среди эсэсовских диверсантов. Но это было давно. Теперь Володя был другой, теперь он стал взрослый. Заметил, узнал, мазанул мимолетным и равнодушным взглядом, чтобы удостовериться, и даже виду не показал. Совсем. Только приказал Смиге и Лисовскому приглядеть. Издали и с предельной осторожностью. И дал инструкцию, как эту осторожность соблюдать. А сам сообщил одному неприметному майору со знаками различия танковых войск. Тот, в общем, одобрил действия товарища Подгорбунского, заменил его подчиненных своими людьми, - такими, которых не надо инструктировать, - после чего доложил товарищу Ширманову, бывшему его оперативным начальством, и товарищу Утехину, который курировал соответствующую службу в ГУКР "Смерш", одновременно. Крупный, матерый шпион - птица по-настоящему редкая, и решения по его поводу принимают на очень высоком уровне. Достаточно сказать, что товарищ Абакумов не стал гордиться, пошел на то, чтобы посоветоваться и с т. Кузнецовым и с т. Берия: на таком уровне забывались даже намеки на соперничество. Нелегкое само по себе, решение, тем не менее, было принято единогласно. Пункт первый: следить, не трогать, не мешать эксфильтрации, кою обставить предельно естественно. Так, чтоб даже не заподозрил, что его пропустили специально. Пункт второй - не допустить: а) терактов, б) диверсий, и в) знакомства со специальными инженерными батальонами РГК. Пункт третий: окончательное решение оставить за товарищем Ширмановым, которому на месте виднее.
  "Человек с рентгеновским зрением", матерый оперативник в самом недавнем прошлом и с самым, что ни на есть, кромешным опытом, которого даже злейший враг не назвал бы чисто кабинетным работником, Виктор Тимофеевич не поленился. В сопровождении только любимого подручного и телохранителя в одном лице отправился, чтоб поглядеть на шпиона самому. После этого окончательно решил: сведения, переданные ЭТИМ человеком, врагу не принесут ничего, кроме вреда. Потому что это был конченый человек.
  ... То, что с этого памятного момента норвежец стал обращать куда больше внимания на пехоту, только утвердило его во мнении. Первое впечатление оказалось безошибочным. Глядя на ловкие, уверенные движения этих людей, на то, как естественно держатся в нечеловеческих условиях войны и молодые, бойкие парни, и жестко настороженные, злые мужики лет двадцати пяти - тридцати, которых война оторвала от молодых жен и малых детей, и спокойные, неторопливые дядьки многочисленных служб тыла, как сливаются со всеми этими реалиями, а также техникой, местностью, оружием, впору было впасть в отчаяние. Они научились, и теперь попросту делали дело, будучиыли совершенно уверены и в неизбежности своей победы, и в собственном неоспоримом превосходстве, - он видел это. Видел в людях неизгладимый отпечаток того неслыханного драйва, особого рода кровавого вдохновения, которое за полгода лишило Германию всего завоеванного в России за год с лишним и стерло в порошок лучшие, - а он был свято уверен в этом, - войска всех времен и народов. И еще: в ходе наблюдений он вдруг осознал очевидное, - ТУТ НЕ БЫЛО ПЕХОТЫ. По крайней мере - ничего похожего на советскую пехоту образца 41-го, да и, чего греха таить, - 42 года. Даже с тем, с чем он имел дело страшной минувшей зимой была большая разница.
  Штурмовые отряды, ударные отряды, подвижные группы преследования, именуемые здесь "бригадами полной комплектности".
  Мотострелки, составляющие со своими верными грузовиками прямо-таки трогательное, нерасторжимое единство. Танковый десант.
  Снайперы, автоматчики, самокатчики, гранатометчики, штурмовые саперы, пулеметчики, - даже радисты, - были. Была полевая разведка всех уровней, попутно занимавшаяся диверсиями и террором, и отдельные группы диверсантов. А вот собственно стрелковых частей, понимаемых как бесконечные толпы людей с одинаковым вооружением - не было. Теперь каждый взвод Красной Армии сам являлся, по сути, небольшой армией, способной самостоятельно решать боевые задачи. Могущей просочиться в малейшую щель в обороне, при случае натворив беды не меньше, чем какая-нибудь танковая часть, а потом моментально окопаться, став в прочную оборону. А еще - вызвать резерв для развития успеха. Нет, - все остальное, виданное им в тылу и прифронтовой полосе тоже не внушало ни малейшего оптимизма. Ни бесконечные стада танков новых модификаций, теперь, - он отметил это, - еще и сопровождаемых весьма достойным количеством тяжелых дальнобойных самоходок и пехотой на грузовиках. Ни громадное количество самолетов, застилающих небо или замаскированных на аэродромах. Ни бесконечной длины артиллерийские позиции. Но пехота все-таки была страшнее всего.
  Двигаясь вместе с пополнением, он получил очень живое и ясное представление о том всесметающем потоке, который двигался теперь сюда, к Висле и был, как плотиной, остановлен только железной волей Сталинского генералитета. Так волны цунами притормаживают перед мелью, чтобы, встав во весь рост, целой стеной воды обрушиться на обреченный берег. От одного представления о том, что эти - сделают с Германией, со всей уютной старушкой - Европой вообще, пальцы сами сжимались в кулаки так, что ногти вонзались в ладони. Но этого же не может быть?! Это же кошмарный сон! Этого нельзя допустить ни в коем случае! Любыми средствами!!! Газы, бактерии, чума - что угодно, только не это!!!
  ... "Да?" - с безнадежной иронией спрашивал, услыхав это, внутренний скептик, усталый, пыльный дьявол, с некоторых пор угнездившийся в его душе: "При том преимуществе в воздухе, которое у них есть, они попросту не пропустят бомбардировщики с этим твоим газом. Зато получат полное законное право залить Германию, к примеру, люизитом. На весь Берлин, скорее всего, хватит одной этой их "черной коровы", а они пошлют десять. Им не жалко. Тем более, что и потерь-то не будет."
  А потом его охватывали бесполезные и совершенно непродуктивные сомнения относительно того, можно ли ВСЕ ЭТО - считать полезной разведывательной информацией.
  
  Те самые инженерные батальоны, упомянутые выше в качестве специальных, секретились вовсе не зря. Дело в том, что предложенное коллективом 63-го завода средство вооруженной борьбы в достаточно широких масштабах испытали на укромном, малолюдном севере. По результатам, наряду с рекомендациями по применению, оно получило самую высокую оценку и было признано весьма серьезным. Настолько, что некоторые из частей, получивших бесценный опыт в Финляндии, теперь со всей возможной поспешностью перебросили сюда, на направление главного удара. Мирная, практичная вещь, изначально разработанная для целей герметизации и утепления в крупных самолетах, вот только теперь, после Финляндии, в обсуждении ее боевого применения участвовали такие товарищи, как Г.К. Жуков, К.К. Рокоссовский и А.М. Василевский, а непосредственным исполнителем в данном случае следовало считать товарища Воробева М.П.
  Искоса глядя на него, Жуков поймал себя на мысли, что это не его, Жукова следует считать знаковой фигурой, появление которой обозначает скорое наступление на этом участке фронта, а вот этого сапера.
  В наше непростое время появление Жукова Г.К. может обозначать что-то, а может являться частью грандиозной стратегической дезинформации. Такого уровня, что правда вообще перестает существовать. Были прецеденты. Даже колоссальное количество ствольной артиллерии, собранной в одном месте, можно трактовать по-разному, а вот если бы абверу удалось отследить появление Михаила Петровича, двояких толкований быть не могло. Он НЕ МОГ полноценно осуществлять свои обязанности, не побывав, - причем предварительно! - на переднем крае перед наступлением. Как и стратегического масштаба наступление, не могло, не имело права и шансов начинаться без его работы. Теперь он, к примеру, прибыл прямиком с Ленинградского фронта, которому, - вот-вот уже! - не миновать изменения своего привычного названия. Сейчас генерал-полковник кажется искренне увлеченным новой игрушкой. Ему не терпелось как можно скорее приступить к боевой учебе своего несгибаемого личного состава. Насчет "несгибаемости" - это никакая не ирония. Мужеством и мастерством, равно как и заслугами, "кротовье племя" не уступало на этой войне НИКОМУ. Ни геройским истребителям, ни лихим разведчикам, ни всесокрушающим танкистам.
  Всесторонне обсудив все аспекты этого непростого дела и поспорив по ряду частностей, они практически единогласно пришли к выводу, что настоящий эффект новинка даст, если применение ее будет не только неожиданным, но и максимально массированным. Объем поставок, кстати, вполне это допускал. Откровенно говоря, он на двадцать-двадцать пять процентов превосходил то, что требовалось по расчету.
  
  Когда, под аккомпанемент устрашающего шипения компрессоров, солдатики, - бегом! - начали хватать только что отформованные лодочки и стремглав поволокли их к берегу, подполковник Резник схватился за голову: аппетитные, будто свежеиспеченные булочки, остро пахнущие лодки буквально светились в темноте. Как обычно, никто не обратил внимания на самое очевидное. В ужасе он, - бегом! - направился к старшему лейтенанту Краснову, командовавшему компрессорным отрядом, дабы указать на столь серьезное упущение.
  - Вы бы их красили, что ли! По ним захочешь, а не промахнешься!
  Но матерый технарь, осатанелый и даже какой-то раскаленный от бешеного ритма работы, если и растерялся, то на считанные мгновения:
  - Вот им краска! - Корявый от намертво присохшей к рукам пластмассы палец ткнул в непроглядную по ночному времени, полную после недавних дождей грязной жижи колею. - Для маскировки все равно лучше не выдумать!
  Впоследствии в жидкость и впрямь начали добавлять красители маскировочного колеру, но на этот раз маскировка по всему фронту проводилась именно этим способом, "по-красновски". А "лодочки" - это просто название такое: а так - вполне себе солидных размеров семиметровые изделия, спокойно бравшие на борт все отделение с полной выкладкой целиком, а нести - да! - мог один человек. Правда - вдвоем было все-таки лучше, потому что солдатиков, какие поменьше, сдувало при боковом ветре и норовило поднять в небо. Еще были "средние" - 3 х 4, и "большие" - 4 х 6 метров, при одинаковой метровой толщине, плоты. Те - тем более парусили всерьез, да и весили все-таки солидно, 400 и 200 килограммов соответственно.
  
  С самого начала, изучив все особенности нового средства, командование, разумеется, рассчитывало на переправу передовых пехотных групп во множестве неожиданных для противника мест одновременно, и не более того. По опыту наступления, длившегося почти без пауз уже восемь месяцев, командование отдавало себе отчет в том, что способна натворить даже небольшая группа страшной советской пехоты образца лета 1943 года. Расчет этот, в общем, оправдался. Ночью с 17 на 18 июля через Вислу и Пилицу на свежеиспеченных, заботливо вымазанных грязью и прибрежным илом лодках из отформованной пластиковой пены переправились десятки тысяч бойцов с автоматами, снайперскими винтовками, шанцевым инструментом, ручными пулеметами и "дулями" в надлежащем количестве.
  А еще, - на "средних" плотах, - "теремки", тяжелые пулеметы и минометы 82 и 120 миллиметров, взрывчатку, мины и колючую проволоку для экстренного "осаперивания".
  И, кое-когда, сцепляя плоты, орудия "ЗиС - 2", "ЗиС - 2м" и "ЗиС - 3", - при расчете, кое-каком боезапасе и пехотном охранении, как полагается. А еще, повторными рейсами, где надо и где удалось, многие десятки грузовиков. На такой масштаб усиления первого этапа форсирования никакое командование, планируя операцию, вовсе не рассчитывало. И что с того, собственно? Жизнью теперь платить за ихнюю, генеральскую, глупость? Вот еще! Чай своя голова на плечах есть.
  Переправа происходила на очень широком фронте, что превосходно замаскировало ее крайнюю неравномерность. При этом части переправлялись поочередно, с иезуитски выверенными паузами: к этому времени у советского командования сложилась своя, вполне оригинальная трактовка принципов "таранного удара" и "концентрации сил". Теперь никакой противник не мог разведать, вычислить или угадать конкретного направления главного удара, потому что направления этого в прежнем смысле просто не было. Оно все чаще намечалось приблизительно, в виде нескольких вариантов, и обретая окончательную определенность по ходу дела: теперь подвижность войск, возможности связи и тактическое мастерство командиров позволяли делать это. Наступающие войска перестали быть простым МЕХАНИЗМОМ, пасующим перед любым сбоем, в значительной мере сознательно превращенные в АВТОМАТ, готовый спокойно принять многие и многие варианты развития событий.
  Оборона на Вислинском рубеже рухнула на всем протяжении практически мгновенно, всю ночь и первую половину дня подвижные группы немецких резервов метались от одного свежеобразованного плацдарма из многих десятков к другому, толком не поспевая отразить ни одной угрозы, танки, самый страшный враг "свежих" плацдармов и любого десанта, наталкивались на виртуозно замаскированные засады ПТО и несли непоправимые потери. Ночью неразберихи было больше, но мощнейшая группировка советской авиации никуда не делась, и поутру к неразберихе прибавились массированные бомбежки и жестокая штурмовка с воздуха. Как это уже случалось этим летом многократно, резервы на марше подвергались ударам с воздуха, и попытки атаковать плацдармы буквально захлебнулись в крови. А только немногим позже и части, спешно перебрасываемые немцами из тыла, вообще попали под огонь доведенной до неслыханной плотности артиллерии, которая тоже успела переправиться.
  
  С самого начала никто не строил особых расчетов на то, чтобы использовать новый материал для переправы материальной части танковых армий: пенка, которая легко резалась ножом и проминалась пальцем, казалась совершенно несовместимой с тоннами броневой стали и траками гусениц, способных выкрошить гранитную брусчатку. По умолчанию предполагалось, что им хватит традиционных средств переправы, которые, к тому же, больше не придется делить с общевойсковыми армиями.
  Вот только у товарищей Катукова, Шалина, Рыбалко и Лелюшенко по этому поводу существовало свое мнение. Они, понятно, накрутили хвосты своим, армейским саперам, но в этом не было почти никакой нужды: те прекрасно осознали, насколько легче и быстрее можно будет навести переправу, равно как и то, что быстрота эта позволит обойтись без лишних потерь. И в том числе, как бы ни в первую очередь, их собственного личного состава. В дальнейшем, ввиду отсутствия на первых порах общепринятых "наставлений", имела место свобода творчества и вольный полет импровизации. В 1-й Танковой в нескольких местах навели неимоверной ширины наплавные мосты, а поверх двух-трехметрового слоя нежной пластмассы, не мудрствуя лукаво, положили укрепленные скобами дощатые настилы, как штатные, давно и постоянно возимые с собой для переправы по частично взорванным мостам, так и импровизированные из подручного материала до обывательских заборов и ворот включительно.
  Кое-где танки перетаскивали по настилу мощными лебедками, установив на особые волокуши. Это позволяло порядочно продлить срок службы переправ.
  В 3-й Танковой в качестве настила использовали металлические решетки, используемые для организации ВПП на полевых аэродромах: получилось, в общем, весьма удовлетворительно, особенно в плане скорости наведения переправы, но в результате вышел такой скандал с авиаторами, что рационализаторы сами были не рады, что связались.
  Наконец, получил широкое распространение подход наиболее консервативный, но зато зрелый и фундаментальный: твердой пеной, договорившись с компрессорными группами, заполнили штатные понтоны, после чего их стало практически невозможно ни утопить, ни полностью разрушить. Сбивали неряшливые, на живую нитку, но крепко сшитые короба из теса, горбыля и жердей, - лишь бы побыстрее. Пошли в дело дырявые, полусгнившие, затопленные лодки, катера и древние баржи, фургоны и даже древние тарантасы и обывательские рыдваны: была бы форма какая-то, а заполнить ее быстро твердеющей пеной было недолго. Пределом творческого поиска в этом направлении стало заполнение "скворечен" дворовых сортиров, изъятых у местных жителей...
  Вообще же наплавных мостов в считанные дни построили многие десятки, самых разных. Фокусники из железнодорожных войск в трех местах умудрились положить поверх пластиковой пенки достаточно жесткий настил, а на него - рельсы со шпалами, и ничего, с известным риском, на какое-то время и с божьей помощью, - сошло. И специальные секции для размыкания - тоже. Но это, понятно, потом, не в самые первые дни.
  В ходе переправы случалось, понятно, всякое, но, в общем, результатом стало совершенно внезапное и практически одномоментное появление в тылу Висленского рубежа громадных масс советских танков. Речь шла о почти двух тысячах двухстах танках и САУ, практически без оперативной паузы ушедших в прорыв. Удар был нанесен в нескольких местах одновременно, и корпусная группа Балка, нацелившая, было, удар во фланг переправившимся войскам, сама угодила в окружение и подверглась катастрофическому разгрому силами 4-й танковой и 13, 62 и 54 общевойсковых армий. Еще шесть тысяч единиц бронетехники были переправлены на правобережье и планомерно введены в бой на протяжении следующей недели. Ее было столько, что именно к этому моменту было приурочено создание еще одной, шестой танковой армии под командованием Андрея Кравченко, сверхмощного соединения, насчитывавшего время от времени до тысячи танков. Танки ушли вперед, а саперы большей частью остались: наводить уже настоящие мосты. Благо еще лето оказалось жарким и вода стояла низко.
  К вечеру 19 июля войска первого Белорусского фронта перехватили стратегическое шоссе "Модлин - Варшава", а на следующий день многострадальная столица Польши был взята после непродолжительного, но жестокого штурма. В этот же день войска 1-го Украинского фронта, захватив Кельце и Пилицу, окружили Островецкую группировку немцев.
  
   Из переписки У.Черчилля и И.Сталина
  "Имеются достоверные сведения о том, что в течение значительного времени немцы проводили испытания летающих ракет с экспериментальной станции в Дебице в Польше. Согласно нашей информации этот снаряд имеет заряд взрывчатого вещества весом около двенадцати тысяч фунтов, и действенность наших контрмер в значительной степени зависит от того, как много мы сможем узнать об этом оружии, прежде чем оно будет пущено в действие против нас. Дебице лежит на пути Ваших победоносно наступающих войск, и вполне возможно, что Вы овладеете этим пунктом в ближайшие несколько недель..."
  "Поэтому я был бы весьма признателен, Вашему Высокопревосходительству если бы Вы смогли дать надлежащие указания о сохранении той аппаратуры и устройств в Дебице, которые Ваши войска смогут захватить после овладения этим районом, и если бы затем Вы предоставили нам возможность для изучения этой экспериментальной станции нашими специалистами..."
  
  - Почему? - Сталин раздраженно потряс рукой с зажатым в ней голубоватым листком. - Почему мы узнаем о нэмецких ракетах в Полше от английского премьера? Разобраться и доложить. И нэ забудьте паслать специалистов. Кто у нас на этой тематике?
  Иван Серов - молчал. Почувствовав неладное, Сталин внезапно замолк и глянул на него в упор.
  - Ну? В чем еще дэло?!
  - На ракетной тематике, - негромко проговорил Серов, - у нас Тихонравов, Болховитинов, Победоносцев и еще кое-кто, по мелочи. Но, судя по всему, это не те люди, которые смогли бы поднять проблематику целиком. Ключевые фигуры находятся в Казани под надзором Лаврентия Павловича.
   - Апять сидят. Апять випускать. Кагда это толко кончитса? Распарядись там...
  - Товарищ Сталин. А когда найдем, вы действительно планируете приглашать англичан? Мне нужно знать, к чему готовиться.
   - Ви сначала найдите. А там пасмотрим.
  
  Хрустело. Впервые с начала войны некоторые немецкие части начали самовольно оставлять позиции. И то сказать: слишком часто некому было отдать приказ, а приказы полученные слишком часто не имели никакого смысла, поскольку обстановка успела не раз измениться с того момента, когда его отдали. Разметанные, перепутанные, деморализованные части и соединения, зачастую утратившие средства оперативной связи. Можно было сказать, что командование вермахта в значительной мере утратило контроль над войсками.
  Парадоксальным образом это можно было сказать и о наступающих частях Красной Армии, но на деле разница выходила разительная: при такой сложности оперативной обстановки хаос был неизбежен, но с точки зрения советской стороны это был хорошо управляемый хаос. Подвижные соединения чувствовали себя в нем, как рыба в воде, а роль старших командиров на этом этапе свелась, в основном, не столько к планированию, сколько к обеспечению полевых частей разведданными и поддержке средствами усиления, - если такая необходимость, понятно, возникала.
  Эти десять дней оказались звездным часом в карьере генерал-полковника Богданова. Он с наслаждением намечал направления маршей и ударов, зная, что не ошибается, ему было не до высших материй, но вот девятого августа он обнаружил, что честное выполнение вполне обыденных профессиональных обязанностей командарма, - то есть мастерское и азартное командование очень хорошей танковой армией, - совершенно неожиданно привело его на границу Германии. Более того, - профессионализм буквально требовал немедленного удара по Померанскому Валу, пока противник не опомнился и не занял его полузаброшенных укреплений. Вал его армия, набравшая хороший темп и накат, прорвала сходу. Тем не менее сам тот факт, что войска оказались на земле, НИКОГДА не принадлежавшей к России, неожиданно, но как-то совершенно очевидно показал, что наступает момент истины. Совершенно новый этап, и с этим что-то надо было делать.
  
  То, что наступает что-то такое, что на грубом языке врага носит куда более определенное (имеющее отошение к одному из пушных зверей) название, нежели какой-то там Момент Истины, еще раньше почувствовали на другой стороне: как раз тогда, когда войска двух фронтов, насчитывавшие три миллиона человек без малого, преодолели крупные водные преграды с оборонительными рубежами так, как будто это было ровное поле. С этим что-то надо было делать.
  Было принято первое из естественных в данной ситуации решений: сняли командовавшего вновь созданной группой армий "А" генерал-полковника Гарпе, замененного Шернером. Лучше не стало. Следующим естественным решением, правда - более трудным и ответственным, стала переброска войск с Запада: из Франции, Бельгии, Голландии, Дании и Норвегии. Более сложным оно было по целому ряду причин.
  Во-первых не существовало ответа на законный вопрос: а что будем предпринимать, если англичане высадят хотя бы три-четыре дивизии во Франции? Или в Голландии? И вообще где захотят? Трудно, конечно, представить, но вдруг? А если два-три десятка дивизий? Ведь столько у них есть. И поболе найдется, если взять вместе с канадскими, австралийскими и американскими. Можно было, понятно, решительно, по-мужски оставить разом все оккупированные территории и принять бой на границах Рейха, но при наличии фюрера Германской Нации Адольфа Гитлера подобные идеи были не то, что пустыми фантазиями, а просто-таки форменным эскапизмом.
  Во-вторых, мало-мальски профессиональные расчеты штабных аналитиков и фронтовых практиков в высоких званиях свидетельствовали, что этого ни в коем случае не хватит. Особенно с учетом того, что войска, не имевшие никакого опыта войны на Восточном фронте, неизбежно придется бросать в хаос встречных боев по частям и с марша: с точки зрения хорошей оперативной практики это было самым верным рецептом остаться без войск вообще, не добившись ровным счетом ничего.
  Еще можно было рокировать войска с более спокойных участков самого Восточного Фронта, но у этого, третьего по счету, естественного решения тоже были свои недостатки: ты рокируешь, так и русские тоже рокируют. Только в два-три раза больше. А, кроме того, никаких спокойных участков с некоторых пор попросту не было. Пока творилась драма на Висле, пока храбрые войска двух фронтов освобождали Польшу и выходили на границу самой Германии, их соседи с юга выводили из войны Румынию, а севернее - практически очистили Прибалтику, походя разгромив финнов, и теперь, хоть и с ожесточенными боями, но успешно продвигались в Восточной Пруссии, поэтому Померанской группировке, в общем, тоже не приходилось скучать.
  Катастрофа - это вовсе не обязательно что-то ужасное. Это просто-напросто ситуация, когда не существует не то что приемлемых, а даже мало-мальски вменяемых, имеющих хоть какой-то смысл решений. А еще, - нет никакого "завтра".
  
  Некоторое время тому назад Верховный Главнокомандующий с неожиданным смущением обнаружил, что настоящей нужды в его командовании почти не осталось. Особенно в той его части, которая касалась собственно военных вопросов. Все сами знали, что им делать, и его вмешательство могло только внести лишнюю неразбериху. Тогда он исподволь устранился от решения рутинных проблем, оставив за собой координацию, а еще сосредоточил свое внимание на одном вполне конкретном вопросе, который считал и перспективным, и, в то же время, крайне насущным. Остальные, - не без его, понятно, помощи, - не то, чтобы позабыли о нем, а как-то не держали в поле своего зрения. У них было слишком много дел, которые носили куда более срочный характер. Ну а он, не привлекая ничьего внимания, начал изучать вопрос о возможности массового производства тяжелых бомбардировщиков, скажем, в Казани. Разговор с Беровичем относительно того, что будет после войны, никак не шел из головы. Собственно, еще тогда, а вовсе не теперь он исподволь начал эту работу. Теперь он только убедился в собственной правоте. Враги - врагами, а и союзники тоже должны ведать страх Божий. Причем уже сейчас. Обдумав вопрос, эту программу он решил курировать лично, замкнув непосредственных исполнителей на себя: не всем заниматься товарищу Берия. Его тоже беречь надо.
  ... Даже если эта подозрительная затея с урановой бомбой окажется правдой. В чем лично он, мягко говоря, сомневается. Даже если "объект "Гном" не преувеличивает, и не обманывает себя, как это бывает с подобными ему энтузиастами, и ракету, достающую на тысячу километров, действительно можно построить. На доводку, на то, чтобы превратить эти штучки в оружие, потребуется слишком много времени. На протяжении которого ему будет нужен предельно внятный аргумент в предстоящих непростых переговорах с союзниками. В завтрашнем большом споре именно у него, старика, окажется простой, но надежный и крепкий ключ власти и влияния. У него есть свой, только ему присущий способ сделать дело. Дешевый и очень действенный. Несравненное умение обращаться с людьми, особенно с интеллигенцией. Так, чтобы они отдали ему не только натужное рвение, но и вложили бы в дело всю душу и вдохновение.
  
  Указом Правительства маркировка самолетов была сменена с невнятных "Т - 6" и "Т - 10" на понятные, в честь хорошего и заслуженного человека: "Ту - 6" и "Ту - 10". Действительно - хороший, действительно - заслуженный, человек не имел к машинам буквально никакого отношения, но это никого не смутило даже в малейшей степени. Авторы пока что не заслужили чести быть увековеченными в марках серийных самолетов. Ничего, еще заслужат. Кое-когда после цифры еще стояла буква "Р". Разведчик, значит. Особого смысла та буква не имела, потому как те разведчики зачастую имели, помимо аппаратуры и команды наблюдателей, еще и бомбы: кстати, за полгода в практике применения управляемых ПАБ были достигнуты неоспоримые успехи. Возили и просто бомбы, вместо всего остального. Поменьше правда, чем те самолеты, что без маркировки, но тоже порядочно. А теперь товарищу Туполеву поручили разработать и запустить в производство новые модификации этих замечательных машин. С литерой "Т".
  
  А Владимир Яковлевич, который ходил вне себя от ревности и улыбался горькой улыбкой, когда Люлька делал-доводил-переделывал-опять-доводил свой турбореактивный двигатель, был внезапно вызван в Кремль. Оттуда он вернулся до крайности воодушевленный, горделивый и с видом чрезвычайно таинственным. Таинственность эта была до крайности наивной, поскольку мотор дело коллективное, и помимо ряда ключевых фигур пройти не мог ни в коем случае.
  Собственно говоря, обида его была неумной, но небезосновательной: это на его, - его, его! - моторах страна выигрывала войну, они нуждались разве что в мелких доработках и усовершенствованиях, - а все внимание выскочке Архипу. Хотя практического выхода от его новаторского детища было, откровенно говоря, не то, чтоб слишком много. Больше шуму, чем толку. По крайней мере - пока.
  ... Но, если быть объективным, "тройка" оказалась хорошей машиной. Ох, хор-рошей! Трудно придраться, а если и придерешься, то все равно только отталкиваясь от тех концепций, которые в нее заложены. Впервые, между прочим.
  Полбеды ревность к незаслуженной славе. Даже ревность к творческому достижению, когда только ты и еще два-три человека способны оценить все его великолепие, не вся беда, если только достижение это не получило широкого признания. Но ревность к успеху, когда ты ЛУЧШЕ КОГО БЫ ТО НИ БЫЛО понимаешь, что он - трижды заслуженный, дает смесь поистине всеразъедающую. Можно запить, можно сломаться, превратившись в желчного неудачника, способного только на пакости. Слава богу, Владимир Яковлевич относился к другой породе. Люлька еще работал над доводкой своего семейства, а он уже разработал концепцию своего двигателя. В совсем-совсем другую сторону. И послал свои предложения, минуя непосредственное начальство, в ГКО. Послал без особой надежды, но, как оказалось, не зря. Литера "Т" значила "турбина". Хоть и высотную, но медлительную "черную корову" необходимо было превратить в стремительного хищника с колоссальной крейсерской скоростью, но сохранившего при этом дальность и грузоподъемность.
  Стоит ли говорить, что ни с какой модификацией ничего не вышло. "Ту - 10Т" был, по сути, новой машиной. Для других скоростей прежняя аэродинамика, так же, как и прежний профиль крыльев, не годились вообще. Равно как и профиль, размеры и сама конструкция оперения. Его двигатель, турбовинтовой "ВМ - 1" безусловно являлся выдающейся конструкцией: а, будучи на 63-м не чужаком каким-нибудь, как некоторые, а насквозь своим, плоть от плоти, одним из основоположников, все возможности к ускорению работы он использовал полностью, до донышка. Архип Иванович не поссорился с Владимиром Яковлевичем: ознакомившись с проектом и изделием, он только развел руками, покрутил головой и пожал Макульскому твердую, костистую руку. И то сказать: чего чемпиону по конькам ревновать к успеху чемпиона по гимнастике?
  К тому моменту, когда начато было серийное производство "Ту - 10Т", на Казанском авиазаводе уже довольно давно делали по четыре "Ту - 10" в неделю. И пять в месяц - в только что возвращенных на прежнее место цехах освобожденного Воронежа. Он начал раскручивать производство сам, исподволь, не поднимая излишнего шума, еще до принятия осознанного решения, в какой-то момент почуяв, что - пригодится. Обязательно. Что наступит такой момент. Так вот он, похоже, наступил.
  
  Генерал-полковник Богданов был такой не один. Таких было как бы ни большинство. В бесконечных боях, сверхчеловеческих усилиях, в неусыпных хлопотах и предельном старании, они не заметили, как неистовый напор наступления выплеснул их аж на правый берег Одера, и в некоторых местах от передовых частей 1-го Белорусского фронта до пригородов Берлина оставалось шестьдесят семь километров. Когда Островецкая группировка сдалась, когда шестидесятитысячная Познанская группировка оказалась надежно и умело блокирована в городе и лишена всяких перспектив хоть как-то повлиять на ход боевых действий, а то, что еще осталось от группы армий "А", продолжало тащиться на запад вслед подвижным группам советских войск, - со всем этим надо было что-то делать. Да, конечно, мощная восточно-померанская группировка представляла собой определенную опасность, но, откровенно говоря, ей было, чем заняться со стремительно наступающими Корельским, Ленинградским, прибалтийскими и северо-белорусскими фронтами. Всем как-то вдруг стало ясно, что просто продолжать делать то же, что делали, и в прежнем ключе, становится некоторым образом невозможно. Требовалось что-то еще, на каком-то совершенно новом уровне.
  
  
Оценка: 4.42*51  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"