Шуваев Александр Викторович : другие произведения.

Новые главы к

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 8.48*10  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Не слишком доволен. Как-то нет порыва, был занят другим, делал по заказу справочник.

  Мордобой III: оргвыводы
  
  За время своей профессиональной жизни Мирону Семеновичу довелось видеть и лечить всякое. Почти все. Но была и узкая специализация: болезни органов мочевыделения. Лечение каких-нибудь циститов или пиелитов представляло собой дело долгое, нудное и достаточно неблагодарное. Оно содержало массу тонкостей, которые нужно было учитывать. Каждое небольшое достижение на этом поприще требовало множества усилий, массы проб и ошибок. Большие надежды одно время связывались с пронтозилом - стрептоцидом. Одно чудо препарат таки-совершил: мягкий шанкр не пережил столкновения с химикатом, сгинув без следа. Но в остальном... он довольно быстро убедился, что чудес все-таки не бывает и хроническая болезнь остается хронической болезнью.
  Потом началась война, вся страна надела форму, и профессору тоже пришлось-таки пошить мундир. Утешало что, по крайней мере, генеральский. Работы оказалось много и, по большей части, понятно, административной. Было, в общем, ни до чего, но время от времени доносились глухие слухи об американском лекарстве "пенициллин". Рассказывали какие-то форменные сказки, он верил им процентов на пять, именовал "боба майсесами" и, разумеется ни на секунду не думал, что это коснется его напрямую.
  Однако коснулось. На склады начал поступать препарат под названием "совирид", а на вопрос, что за, ему ответили, что вроде американского пенициллина, только советский, и поэтому гораздо лучше.
   Ну конечно. - Сказал Мирон Семенович. - Уж это само собой. Никто и не сомневается. Пусть только попробует.
  Что-то в его тоне показалось товарищу Бредихину сомнительным, он бросил на профессора в генерал-майорском звании подозрительный взгляд, но лицо собеседника сохраняло полнейшую невозмутимость. Выдержав паузу, он еще и пояснил.
  - Дадим дружный отпор и гневно заклеймим.
  Как раз для таких случаев у генерал-майора существовал особый прием: собеседнику казалось, что он без малейшего смущения смотрит ему прямо в глаза, - а он глядел крест на крест, правым в правый, левым - в левый глаз визави. Совсем же отказаться от такого рода маленьких провокаций было выше его сил, хотя он прекрасно понимал: небезопасно и, главное, в конечном счете никому не нужно.
  Он не ждал от совирида никаких чудес, поскольку твердо знал, что чудес не бывает. А те, что порой все-таки встречаются, носят, по большей части, исключительно пакостный характер. И, за делами, через пару дней вовсе позабыл об этом эпизоде. Прошла пара дней. Потом еще неделя, на протяжении которой врачи госпиталей и медсанбатов не верили своим глазам и пытались осознать, что творится на их глазах. А потом грянуло. Поток восторженных отзывов пополам с требованиями прислать именно им, именно в первую очередь, буквально затопил службы снабжения. Причины, по которым лекарство было необходимо именно им, приводились разные, одинаковым было то, что все требовали побольше. Дело запахло серой настолько отчетливо, что он не выдержал и отправился с инспекционной поездкой по госпиталям.
  То, что он увидел, оглушало и сбивало с ног. Состояние безнадежных по всему опыту медицины больных улучшалось в считанные часы. За несколько дней без следа проходила газовая гангрена, в том числе с локализацией на туловище, разлитые перитониты, запущенный остеомиелит после огнестрельных переломов, и тому подобные веселые хвори. Хуже того, - в разных госпиталях эффект был примерно одинаковый, так что ни о каких случайностях, ни о какой моде не шло и речи. Количество ампутаций уменьшилось в несколько раз. Изменился сам характер полевой хирургии, потому что главный акцент теперь переместился с калечащих операций на восстановление.
  Угодив в пещеру Али-Бабы можно запросто потерять голову. Один из способов сохранить ясность рассудка, - взять из сверкающей груды наугад одну единственную монетку, отвернуться от сокровищ в угол и достать старый, привычный пробирный камешек. В обычной жизни чаще всего оказывается, что в руках на самом деле не такое уж и золото.
  Он сделал примерно то же. Выкроив время, организовал у себя в клинике испытание лекарства. На досконально знакомых ему пиелитах с циститами. Легче не стало. Полностью выздоравливали даже хроники с многолетним стажем. Для того, чтобы окончательно смириться с жизненными реалиями, он предпринял решительный шаг: проверил совирид на хронической гонорее. И на мужчине, и на женщине. Через неделю микроб пропал без следа, и отыскать его не помогли даже самые изощренные "провокации". За какую-то неделю профильные больные просто кончились, а он осознал, что теперь его все его искусство по большей части просто не нужно. Некоторым извращенным утешением послужило то, что он отыскал-таки края могущества дьявольского снадобья: многие грамм-отрицательные палочки не обращали на него практически никакого внимания.
  Панацеи нет! Нет! Нет и не может быть. Мир, готовый рухнуть, все же не рухнул. Устоял в последний момент.
  Помимо свойств лекарства не меньшим чудом, - если кто понимает, конечно, - стала его доступность. Поставляли, в общем, вволю. Два этих обстоятельства, взятые вместе, не лезли уже ни в какие ворота вообще. Темное побуждение, природы которого он не хотел даже доискиваться, настоятельно требовало выяснить, по возможности, все обстоятельства творящейся чертовщины. Иначе можно было запросто потерять контроль над ситуацией. Вообще, этак незаметно, оказаться на обочине или вообще за бортом. Он выяснил. Снадобье фабриковали в довольно-таки закрытом местечке, но для тех, кто лечит вождей, не говоря уж о маршалах и прочей мелочи, в СССР очень мало невозможного. Тем более, что и предлог-то был вполне на уровне, а не какой-нибудь там... высосанный из пальца: те самые палочки, на которые не влияла магия совирида.
  
  Он стоял перед человеком, которого ему представили в качестве истинного хозяина этого чудовищного места, и на лице его постепенно отцветала приятная, вежливо-благосклонная улыбка. На просьбу показать ему место, где выращивают чудодейственный грибок, - а он неплохо изучил вопрос в преддверии разговора, - ему ответствовали, что никакого грибка нет. Неудобно, громоздко, дорого, а препарат выходит с примесями. Что с самого начала была определена структурная формула действующего начала, а потом разработан практичный метод синтеза без посредства грибка. А когда он высказал некоторые сомнения, ему, ничтоже сумняшеся, на голубом глазу объяснили, что на определение точной структурной формулы органического вещества вроде совирида в лаборатории завода уходит от двух до восьми часов. А на отработку технологии производства от рабочего дня до недели. А еще, - что дело это все равно геморройное, особенно организация производства, потому что не по профилю, а площадей нет, и специалистов не хватает и на главном производстве.
  Все эти истины, изложенные как так и надо, как нечто вполне рутинное, сбивали с ног. Оглушали настолько, что Мирон Семенович позабыл отключить улыбку, и она отцветала естественным путем. Сверху вниз. Сначала глаза сделались холодными и злыми. И только под конец перетекли в брюзгливую гримасу улыбающиеся губы. Стоявший перед ним молокосос совершенно явно не ведал, что на самом деле обозначают его убийственные откровения. Доведя процесс до конца, он негромко фыркнул и перевел взгляд. Так, как будто собеседника перед ним нет вообще.
  Дело в том, что с самого начала аудиенции рядом с Беровичем сидел какой-то округлый гражданин. Он был примерно одних лет с профессором или, может быть, чуть постарше, в разговор не вступал, зато все время улыбался. Улыбка выходила благодушная, широкая и щедро демонстрировала богатый набор золотых зубов. Поначалу Мирону Семеновичу показалось, что он где-то видел это лицо, потом он в этом убедился, но виду не показал. На всякий случай. Дело в том, что он, в общем, знал судьбу этого человека. Слишком типичную среди ему подобных. Поэтому он относился к людям, которых так запросто не узнают. По многим и самым разным причинам. Теперь, когда ему потребовалось резко сменить ход и сам тон разговора, а он решил-таки, что возобновление знакомства ему ничем особенным угрожать не может, предпочел узнать. Нахмурился, как бы в усилии узнавания.
  - Мужчина... Мне показалось, или вы-таки Яша Саблер?
  - Меир. - Жирным голосом проговорил округлый. - Взаимно, Меир. Когда кажется еврею, это вдвойне тяжело, потому что таки бесполезно креститься. И это надо еще раз удвоить, если евреев двое, и обоим кажется.
  - Яша. Но до меня доходили слухи, что вас отправили куда-то туда.
  - Мсье Вовш, если вам скажут за солнце, что оно взошло, вы и это назовете слухами? Я и сейчас там, а вот если вам кто-то скажет, что я где-нибудь тут, то это как раз и будет слухи, и можете смело плевать ему в глаза два раза. А если этот поц обидится за второй раз, можете сходу отсылать его ко мне. Все равно не пропустят.
  - Поправьте меня, если я ошибаюсь, Яша, но "там" - это при вон том юном недоразумении?
  Он бесцеремонно ткнул пальцем в сторону Сани, даже не глядя на него, как будто тот был предметом мебели.
  - Трудно сказать точнее, мсье Вовш.
  - Мои искренние соболезнования. Но тогда при случае передайте ему, что он безнадежен. И что в диагнозе я не сомневаюсь. Это не лечится.
  - Почему бы не сказать ему самому?
  - Потому что я не имею горячей любви к разговорам за жизнь с олигофрэнами. Или я железный, чтобы, за разговором, как-нибудь совершенно случайно не плюнуть ему в его бесстыжие гляделки?
  - Декабрь месяц, Меир. Тогда стукнет восемь лет тому, как. Если ты уже не знаешь, так я тебе скажу: за это время может набраться довольно-таки много слюны.
  - Мсье Саблер, кроме меня вам никто этого не скажет, но вы святой. Как вы вытерпели это, не приняв одну из этих своих роскошных пилюль? Ну тех, что лечат все, сразу и навсегда? А, лучше того, как вы смогли удержаться от противоположного решения?
  - Вы не поверите. Сколько раз я стоял и задумчиво смотрел на пилюли, и был уже совсем готов, но он как рулетка: никогда не знаешь, что выкинет в следующий раз. А еще это так же глупо, и так же незаметно пролетает время, и есть только одна разница: что до мине, так я-таки не угадал ни разу.
  Саня, поначалу совершенно ошалев от творящегося на его глазах действа, теперь не без любопытства наблюдал, как два старых негодяя, выпив кровь, следом сгрызли его бренные остатки, и теперь самозабвенно пляшут на обглоданных костях.
  - Но ты-то, ты-то, - ты же все понимал? Почему ничего не сделал? Мы ж не то, что морфий с омнопоном, вонючий кофеин покупаем за золото! Камфару! И всего в обрез! А в это время два чокнутых алхимика сидят на целой горе этого самого золота и лепят из него ночные горшки чтобы уже торговать ими вразнос.
  - Не забывай, что я - там. Ты там не был и тебе не понять, но там как-то не принято что-то делать без приказа. А еще мы делали самолеты, и нам этого вполне хватало.
  - Когда человеку, - нормальному человеку, говорю вам, а не идиёту, - не хватает рук, он берет помощника.
  - Мы брали. И помощники тоже начинали делать самолеты. Ежедневно в три смены, Меир.
  - Хорошо, Яков Израилевич. Я генерал, и поэтому не делаю в три смены самолеты. Я сыщу свободный вечерок, чтобы-таки поставить где надо правильные вопросы.
  - Справедливости ради, Меир. Совирид - все-таки не без нашей подачи.
  - Это хорошо. Но это даже не сотая часть от того, что могло бы быть. И противнее всего то, что ты понимаешь это лучше меня. А вы, недоумок, - он слегка довернул взгляд на Саню, но так все-таки, чтобы не глянуть прямо, - ждите. Оргвыводы я вам обеспечу. Гарантирую.
  Когда гость вышел, Саблер сделал жест в сторону закрывшейся двери и проговорил:
  - Он обеспечит. Если ви никогда не задумывались об мочевом пузыре, - и дай вам бог никогда о нем не задумываться, - так я вам скажу: на этом свете у каждого мочевого пузыря есть его счастливый обладатель. И ни один из них не откажет доктору в маленьком, безобидном одолжении...
  - Это ясно, - досадливо сморщился Саня, - ты лучше скажи, что ему надо?
  - Ну, если совсем просто и чтобы ты сразу понял, то он хочет влезть на твоем горбу в рай. Только сейчас он сердится и понимает это не до конца и не вполне ясно. Через час остынет и додумает эту мысль уже до конца.
  - Тогда, если можно, поподробнее. Я тоже люблю додумывать до конца.
  - Это просто. Если быть первым возле каждого совирида, все самые важные мочевые пузыри будут ваши. Это далеко не все, но у нас-таки главное.
   - Дядя Яша. Скажите честно, - я вовсе безнадежный дурак?
  Саблер ответил не сразу, некоторое время он глядел на Саню пристально и молча.
  - Присягать уже не возьмусь, потому что таки неплохо тебя знаю и видел во всех позах, но... В словах Меира Вовси, которого я знаю столько лет, сколько дай тебе Бог прожить еще, есть какой-то свой резон. Вы только поймите меня правильно.
  Старый и умный человек, оценивая чужие мотивации, оценивал их, в общем, верно, но он оценивал их не до конца. За долгие, долгие годы, когда он видел далеко не лучших людей, причем в самых неприглядных проявлениях их нутра, у него выработался, своего рода, черный идеализм. Он без тени сомнений, легко и радостно, светло и чисто, доверчиво верил во все самое плохое. Самое смешное, что черного идеалиста обмануть, в общем, ничуть не труднее, чем идеалиста розового. Разумеется, Мирон Семенович хотел в первачи. Понимал, что у кудесника от медицины очень много шансов таким первачом стать. Вот только стать кудесником в своем деле и обрести почет и славу, - особенно вполне заслуженные! - хотел ничуть не меньше. Даже вне зависимости от возможных выгод этого статуса. А еще он, все-таки, был ученым. И там, где провизор искал научную перспективу как бы ни в последнюю очередь, профессору мысли такого рода приходили в голову одними из первых. Чуть ли ни в первую очередь. И сейчас он старательно обкатывал в голове одну из них.
  ... Если в словах его нового знакомца об определении структуры органических молекул хотя бы половина правды, то это дает возможность узнать устройство любого собственного регулятора в человеческом теле. И, по этому образцу, делать новые лекарства уже целенаправленно, а не так, как сейчас, почти вслепую. Да, это было не вполне его. Да, он это, практически, не умел. Но почему бы, спрашивается, не возглавить? Хотя бы потому что он знал тех, кто умеет. И вообще там всем хватит. Это десятки направлений. Сотни! А о том, что это еще и десятки, сотни миллионов в твердой валюте, - как минимум, на мелкие расходы и только в ближайшей перспективе, - он в увлечении своем даже не думал. Не старался не думать, а действительно не думал, потому что успел отвыкнуть вовсе. Настолько, что мысли эти даже и не всплывали на поверхность со своей недостижимой глубины.
  Зря, между прочим. Времена менялись, и в тех беседах, которые он планировал провести с целым рядом высокопоставленных лица, это могло оказаться нелишним аргументом.
  
  
  
  Великая Блажь I
  
  Вчера, когда гигантский вагон тронулся, без малейшего толчка, так, что показалось, будто это вокзал, все его строения, празднично убранные к торжественному моменту Пуска, сдвинулись с места и плавно поплыли назад, он еще некоторое время ждал, когда начнется мерный перестук колес. В его возрасте не так просто расстаться с привычным. Тем более - с привычным настолько, что уже начинает казаться чем-то таким, что всегда было и пребудет до скончания века. Но стука не было, при тех нагрузках, которые возникали при эксплуатации этой колеи, стыки между рельсами были бы недопустимой слабостью. Не было также слышно звука двигателей, и слишком далеко, и слишком тихо работают громадные электродвигатели локомотива. Говорят, - в самом скором времени и локомотива-то никакого не будет... но пока гигантский, как целый сухопутный корабль, электровоз еще имел место. Гула не было, но, передаваясь через рельсы, и дальше - через насыпь на землю давила такая тяжеловесная мощь, что казалось, будто он все-таки присутствовал. Такое напряжение не могло, не имело права разрешаться вовсе без звука.
  Никогда, никто, ни один владыка в истории, ни один император, царь или тиран не имели такого дорогостоящего выезда. Даже близко. Восьмерик белоснежных лошадей, лимузин, личный бронепоезд, обставленный изнутри с немыслимой восточной роскошью, - мелочи, не заслуживающие внимания, потные медяки в судорожно сжатом кулаке нищеброда. Трехэтажная повозка, на которой объезжал свои владения легендарный объединитель Китая, - смешная лакированная игрушка для богатенького ребенка... хоть и тащили ее чуть ли ни сто буйволов, а для проезда пришлось специально расширять дороги по всей Поднебесной. Самое смешное, что выезд этот предоставили никакому не императору, не полновластному диктатору, а человеку, у которого от прежней, - действительно, немалой! - власти осталось не так уж и много. Остатки. Угли былого костра.
  И главная роскошь не в том, что все четыре вагона гигантского поезда - по сути, к услугам одного человека. И не в убранстве этих вагонов, потому что внутри все, действительно, добротное, удобное, несокрушимо прочное, из недешевых материалов и сделано со вкусом, но без какой-либо особой роскоши. Самая главная роскошь его выезда в том, что настоящая сквозная эксплуатация Магистрали начнется только сутки спустя после его отъезда. Хотя частичная, понятно, велась и раньше. Вовсю. Чуть ли ни с самого начала строительства. А вот теперь специальное постановление издали, хотя он и не просил. Решили дать ему возможность прокатиться по стране до Южно-Сахалинска без спешки, с заездом в города и общением с гражданами, на смешной скорости сто пятьдесят километров в час. Потому что стандартная скорость на длинных перегонах магистрали планируется в двести - двести пятьдесят. При этом интенсивность движения предполагается такая, которой старик Транссиб не видывал ни в сорок первом, ни в сорок третьем, ни позже. Всем вдруг оказалось надо! Сколько талдычили о "заведомой нерациональности проекта" который "не окупится в обозримый срок, а если откровенно, то никогда", а теперь упрекают в том, что вдоль всего континента протянули всего-навсего шесть "ниток". Надо было восемь! Десять! Ага. Двадцать. Это уже без него. Так что сутки Магистрали - это деньги колоссальные, убийственные. По нынешним временам, пожалуй, будет подороже поезда с локомотивом вместе, хотя куда он, поезд этот, денется после его вояжа? Дальнейших прогулок по Магистрали он не планировал, и оставлять поезд за собой не собирался ни секунды. Так что, по сути, речь шла о цене нескольких сотен билетов. А вот уточнять истинную цену этих суток он не захотел, чтобы не расстраиваться, хотя в душе был доволен. Да и то сказать, - задержка-то частичная, только в направлении "туда", и уже завтра поутру они увидят первые встречные составы. Разумеется, грузовые. Разумеется, сверхтяжелые: нужно же побыстрее отбить прибыль!
  Нет, все-таки до чего интересно получается: сначала мы им набили морду. Потом вытащили из полнейшей уже ямы. Потом под завязку обеспечили заказами, так, что где-то эта их пресловутая послевоенная депрессия - кончилась, а где-то даже и не успела начаться. А ведь они ее счтали совершенно неизбежной. И теперь мы же, в значительной мере, пляшем под их дудку! Точнее, - привычно поправил он себя, потому что даже самому с собой надо быть точным в формулировках, - во многом играем по их правилам.
  В отличие от внимания государства, интересы общественных групп есть величина постоянная, они давят и давят, непрерывно, неуклонно и неустанно, так что устоять, в конечном итоге, становится невозможно. И то сказать, - людям же по-настоящему надо. Более того, составляет основное содержание их маленьких, но единственных жизней. И, может быть, именно поэтому, слишком часто их варианты выглядят логичнее, убеждают, и в этих условиях продавливать что-то свое, худшее, только для того, чтобы настоять на своем, выглядит уже чистым капризом. Несолидно, неумно, даже стыдно как-то. Вот и теперь: людям же надо! У людей громадная потребность в быстром перемещении груза за умеренную цену. Были бы те самые двадцать ниток, - и их забили бы под завязку! Казалось бы, - и хорошо, и слава богу, но, однако же, что-то точит. Делаем то, что надо не нам. Точнее, не нам одним. Наверное, он не прав. Даже скорее всего, вот только сердцу не прикажешь. И это еще одна из причин, по которым старикам вроде него надо уходить вовремя. Не только слабость, болезни и все менее продуктивная работа головы, но еще и это: со временем начинаешь хотеть не то, что по-настоящему нужно, и, делая совершенно правильные, полезные вроде бы дела, не испытываешь радости. Только по той причине, что в молодости не считал их чем-то похвальным, а, слишком часто, прямо наоборот. Делаешь, даже убедишь себя в их необходимости, а сам как будто изменяешь самому себе, молодому и горячему.
  Поднял глаза и усмехнулся, удивляясь нелепости собственного своего поведения. Долгожданный день, он первый человек, которому предстоит до конца пройти по величайшему Пути за всю историю, как будто бы именно для того, чтобы как можно больше увидеть в путешествии, - а он занят своими мыслями и не глядел в окно, кажется, ни одной полной минуты. Даже в общей сложности. И, словно устыдившись того, что, вроде бы отлынивает от взятых на себя обязательств, - непонятно перед кем, но все-таки, - посмотрел в пресловутое окно. Ну, - посмотрел. Все равно ничего не может изменить того факта, что главным, доминирующим элементом ландшафта, что виден с высоты Магистрали, является сама Магистраль. Все остальное не производит и десятой доли впечатления от увиденного. Значит, и мысли совершенно неизбежно будут соответствующими, и от этого никуда не денешься. Смешно, - он как будто бы снова оправдывается перед каким-то невидимым оппонентом. А раньше полагал своим особым даром умение не считаться ни с чьим мнением. Ему тогда казалось, что с точки зрения стратегии бывает полезно навязать свое решение, даже если оно и не самое лучшее. Прекрасно дисциплинирует, предотвращая разброд и шатания.
  
  Вице-король I: воцарение
  
  Собственно говоря, официальная должность у него была одна и называлась: "командующий Особым Дальневосточным военным округом". "Особым" он оставался по той простой причине, что война по соседству никуда не делась. После того, как перестал действовать японский фактор, безвыходная заваруха в Китае, казалось, сделалась еще более ожесточенной. Своих не стесняются, со своими не считаются, а разобраться в этой каше представлялось совершенно немыслимым. Вроде бы, имел место какой-то "гоминьдан", действовали коммунисты, но на деле это мало что значило. Гоминьдан позиционировал себя в качестве демократической партии, но демократия имела специфические китайские черты и просматривалась с трудом, а товарищ Владимиров считал крайне своеобразным китайский вариант коммунизма. А помимо этого в каждой провинции главный представитель правительства и местный коммунистический лидер одинаково считали себя ванами и поэтому гоминьдановцы соседних провинций нередко резали гоминьдановцев, а коммунисты смертным боем, с применением артиллерии критиковали коммунистов.
  Американцы, вместо того, чтобы своим присутствием стабилизировать обстановку на Корейском полуострове, по какой-то причине играли роль фактора, скорее, раздражающего. Южнее 38-й параллели страна тлела непрекращающейся партизанской войной. Многие и многие, досыта нахлебавшись чужеземного владычества, вовсе не были рады тому, что одного хищника сменил другой, еще более сильный и чуждый, нежели прежде. Севернее, соответственно, устанавливалась новая, народная власть, тоже нелегко и непросто, и в этом процессе структуры Красной Армии принимали просто-напросто непосредственное участие. Так что командующему ОсДВО, в общем, было чем заняться. Но это официальный пост. После того, как он испросил себе в качестве заместителя товарища Апанасенко, о вопросах собственно военного строительства в пределах округа можно было не беспокоиться. Иосиф Родионович тоже с удовольствием вернулся на прежнее место службы, а с новым начальством практически мгновенно нашел общий язык. Он увидел, чего тот на самом деле хочет, сколько работает и, главное, оценил способы, которыми Черняховский добивается своих целей. Поэтому очень скоро они начали работать в полном взаимопонимании, как единое целое.
  По сути же Ивану Даниловичу вручили всю полноту власти на Дальнем Востоке. Стоит ли говорить, что и территория, на которую эти полномочия распространялись, так и сам их объем были весьма неопределенными. Предполагалось, что он определится на месте, сам. Изобретенный под давлением крайней военной необходимости механизм Представителей Ставки, в общем, доказал свою эффективность, и в ГСТО, в общем, не видели причин, по которым это не сработало бы теперь, в мирное время. Да, прецедентов не было. Да, на первый взгляд, такая полнота власти в столь удаленном регионе таила в себе некоторую угрозу. На самом деле особого риска не было: до сих пор ни у кого, ни при проклятом царизме, ни при новой власти государство особых успехов в освоении Дальнего Востока не стяжало. И на момент принятия решения надежных способов к решению этой задачи тоже не было видно. Так что опасностей на самом деле было немного, а если точнее, то всего две: во-первых - провал, а во-вторых - успех. В провале, понятно, ничего страшного, не привыкать, а вот успех бывает разный. Опасность мог представлять собой успех полный и решительный, как разгром фашистов под Сталинградом, а в него, по большому счету, никто особо не верил. Кроме того, было и еще одно обстоятельство. Война открыла советскому руководству еще одну истину, вовсе невероятную: некоторым людям можно доверять. Умение доверять, понятно, не обозначало доверчивости. Обыкновенный навык, который дается опытом. Этому, - можно, этому - нельзя, этому - до определенного предела.
  В конце концов, с Дальним Востоком и его проблемами все равно надо что-то делать, так почему не попробовать еще и эту схему? Этому человеку верить можно. Он изъявил желание, так что стараться, работать не за страх, а за совесть - будет. А снять, если что, никогда не поздно.
  Спустя самое короткое время после того, как он принял дела, истинное положение дел открылось перед ним во всей неприглядности. Точнее, это был целый ряд неприглядных истин, главной из которых была такая: Восточная Сибирь вообще и Дальний Восток в частности СССР по большому счету не нужны. Точнее, были лишними в его народно-хозяйственном комплексе. То сравнительно немногое, что здесь добывалось и делалось на потребу остальной страны, не окупало затрат на снабжение, охрану бесконечных рубежей малолюдных краев, защиту и транспортное обеспечение. Парадокс, но малорентабельным было даже золото Магадана.
  Разумеется, это произошло не сразу. До этого ему пришлось убедиться, что он буквально ничего не смыслит в экономике. То есть настолько, что до сих пор вроде бы и не знал о существовании у нее каких-то законов. Нет, ему, понятно преподавали все то, что сказал на эту тему товарищ Маркс, но книжное знание тем и отличается, что до поры кажется не имеющим отношения к реальной жизни. Слишком многие, столкнувшись в жизненной ситуации с книжным случаем, испытывают самое искреннее удивление. Специальная литература вкупе с академическими знаниями, по большей части, идет впрок только тем, кто прочувствовал. Зато когда это произойдет, люди учатся, как правило, быстро. Умные люди. Можно даже считать, что это самая правильная последовательность, когда тех, кто по-настоящему умеет, просто нет. Да и то сказать, в случаях непростых чужие рецепты идут впрок только тому, кто сам пару раз пробовал изобретать велосипеды. А случай с советским Дальним Востоком, относился, мягко говоря, к непростым.
  Он очень скоро заподозрил, что в глубине души это осознавали если не все, то многие. Вот только тема являлась настолько неприличной, даже запретной, что ее не то, что не обсуждали, а даже от себя самих гнали эти опасные мысли. Понятно, что хозяйственные соображения не могли считаться решающими: тут жили миллионы советских людей, для которых именно этот далекий край являлся той самой Родиной. Вот только легче от этого не стало. Убедившись в реальном существовании такой штуки, как хозяйство и хозяйственные соображения, он с безнадежной ясностью увидел перспективу нескольких десятилетий. Все - в последнюю очередь, потому что каждый раз, неизменно, находятся дела и территории поважнее. Чем дальше, тем сильнее будет отставание края от остальной страны, тем ниже будет жизненный уровень, и люди под разными предлогами и по разным причинам начнут уезжать туда, где больше жизненных благ и возможности реализовать себя, чем меньше будет рабочих рук, тем меньше станет отдача территории и круг замкнется. Так в один прекрасный день может оказаться, что единственными обитателями громадных территорий являются исключительно казенные люди вроде военных и пограничников. Разумеется, социалистическое государство способно противодействовать тенденции плановыми, административными методами, это у капиталистов все нерентабельное перестает существовать моментально, но со временем реально существующий фактор все равно проявится так или иначе, либо же полюбившийся ему край так и останется иждивенцем, ярмом на шее и без того не слишком-то зажиточной страны. И то, и другое, разумеется, было совершенно неприемлемо.
  Впору было прийти в отчаяние, но неожиданной опорой для него оставалось воспоминание о страшной осени сорок первого, когда Дальний Восток вдруг очень пригодился. Когда все висело на волоске, застыв в неустойчивом равновесии, эти далекие края бросили на чашу весов свою долю. Самый важный ресурс, около полумиллиона вполне кондиционных молодых мужчин. На подступах к Москве, на ее улицах появились эти добротно одетые, спокойные, улыбчивые ребята, как правило, - среднего роста, плотные крепыши, - и все изменилось. Город успокоился, паника как-то очень быстро улеглась, а души начало покидать отчаяние. Солдаты на позициях стали драться спокойнее и злее, без былой обреченности, и это немедленно укрепило фронт, а командиры получили, наконец, возможность оглядеться и не действовать в пожарном порядке. Он помнил слезы на глазах женщин, увидавших, наконец, свежие, уверенные в себе, находящиеся в полном порядке части. Бог его знает, почему именно их появление вызвало такие надежды, только они их действительно оправдали. Как-то очень скоро в безжалостной, неумолимой, неуязвимой вроде бы машине фашистского блицкрига вдруг что-то хряпнуло, заскрежетало, заискрило, задымило смрадным дымом, она застряла в заснеженных полях, а потом попятилась впервые с начала этой войны. Это память чувства той осени, ее не обманешь. А ведь не устояли бы, не будь у страны этих далеких краев. Очень может быть. Похоже на то.
  Прецедент на самом деле страшная сила: то, что произошло однажды, по крайней мере возможно и может повториться, и если Дальний Восток однажды смог дать стране то, чего ей не хватало в отчаянный момент, значит, это может происходить и впредь. Нужно только придумать - как. Легко сказать. Так же легко, как повторить хлесткую фразу Ломоносова относительно прирастающего Сибирью могущества России. До сих пор как-то ни у кого ничего не выходило, а думали, - сам с собой Иван Данилович мог быть откровенным, - люди не глупее его и уж, по-всякому, опытнее. Здесь, как и везде, имелись краеведы-фанатики, профессионалы и любители, целиком погруженные в историю родных мест. Подсказать чего-нибудь по-настоящему дельное, они, понятное дело, не могли, он скоро перестал тратить время на общение с ними, но кое-что из этих бесед и корявых писаний почерпнул.
  Освоение шло с переменным успехом. Первые русские здесь чаяли ограбить и разбогатеть, в чем, на первых порах, и преуспели, но чтобы грабить систематически, надо иметь - кого, и наплыв лихих людей иссяк. И возобновился, когда был разработан и отлажен немудреный механизм сбора дани пушниной. Заселение края тормозилось, и когда иссякал прежний источник быстрого обогащения, и в тех случаях, когда далеко на Западе находили более короткие пути к богатству. Не важно, "в Европах", или в коренных российских губерниях, потому что отсюда, по большому счету, особой разницы видно не было: когда настало время пароходов и железных дорог, по сравнению с углем и железом доходы от пушнины не смотрелись. Пожалуй, не намного меньшее, чем пряник богатства, значение имел кнут. Если проще, то сюда драпали от родимых властей, помещиков, урядников и митрополитов, от барщины, десятины и рекрутчины те, кому не нашлось места в тех вариантах Земли Обетованной, что лежали позападнее. На Дону, на Волге, даже на Урале. Когда у государства находились время и силы, оно тоже прилагало определенные усилия, чтобы как-то обжить и освоить восточные земли, и если попытка предпринималась вовремя, что-то удавалось, в Сибири вставали великие города и начинало казаться, что дело наконец-то стронулось с мертвой точки и дальше пойдет само. А потом прилив опять иссякал, в государстве начинались очередные неприятности, и все повторялось снова и снова. Рывки и конвульсии. Почему получалось? Почему не получалось? Почему то получалось, то нет? Во всем этом, судя по всему, присутствовала какая-то причина фундаментального характера, а он ее не видел в упор и не имел никакого представления о ее природе. Разумеется ему, как любому ответственному человеку на его месте, приходили мысли о решающей роли транспорта в развитии восточных территорий. И еще о том, что тут проживает слишком мало людей, чтобы надежно взять все эти бескрайние земли вместе со всем, что расположено на них и находится под ними. И о необходимости развития индустрии темпами, опережающими развитие остальной страны. Все то, что относилось к категории истин, против которых не поспоришь. И от осознания которых не было ни малейшего толка. Одна проблема мешала решить другую, и выхода видно не было. Не то, чтобы тяжкие, а сложные, непривычного уровня раздумья никак не мешали ему в повседневных делах, деятельная натура и навыки человека военного делали для него кабинетный стиль работы практически невозможным. Наматывая тысячи километров каждый месяц, если не каждую неделю, он норовил во все вникнуть сам, переговорить с как можно большим количеством людей, а не только с начальством, менял явно негодных людей, устранял наиболее очевидные глупости, объяснял, разносил, угрожал. То есть делал все то, без чего ни одно дело не только не будет сделано, а скорее, начнет потихоньку разваливаться. Но совершенно не характерные для него прежде поиски сути продолжались тоже. Очевидно, он продолжал думать над всем этим даже во сне, потому что однажды проснулся с мыслью вполне идиотской, как то и положено просоночным мыслям: в тех рамках, которые ему положили и которые положил себе он сам, задача не решается. Обдумал ее снова, и снова поразился ее бездонной глупости.
  Он приказал побыстрее, и поэтому из Хабаровска в Домодедово его доставили на "тэшке". И, поскольку мысли о транспорте не покидали воеводу сибирского никогда, он отметил про себя, что машина точно так же может взять на борт и сравнительно быстро доставить в Москву не одного, а несколько десятков пассажиров. "Не забыть, - на ходу записал он в блокноте, - поговорить пасс. сам. Ирк. ав. з-д". Пусть посмотрят, нельзя ли сделать на основе "тэшки" пассажирский вариант. Пилот говорит, что машина экономная, топлива жрет умеренно. Не весь выход, но, может быть, его часть. При всей занятости, на пленарных заседаниях ГСТО время от времени надо было бывать самолично. Чтоб не забывали и не расслаблялись лишнего. Да и вообще. Понюхать, чем пахнет, какие ветры дуют. И обсудить глупую утреннюю идею в неофициальной обстановке, чтоб не со всеми вместе, а с понимающими людьми. Как говорят буржуи, "кулуарно".
  
  - Знаешь, тезка, - сказал Ковалев, - ты на это дело плюнь. Забудь. Нет у страны таких денег. Тридцать восьмой - помнишь? Войной не то, что попахивало, а прямо-таки воняло, на армию ничего не жалели. Так вот когда мы подняли вопрос, на новых территориях перешивать колею на союзный стандарт, - так и то не дали. Уж больно, говорят, дорого. В сорок первом им дешевле стало... А ты о чем? Тут сумма на порядок, как минимум. А, скорее, раз в двадцать. Навскидку тебе ни я, никто не скажет. Да это все равно, в двадцать, в три, или столько же. Нет таких денег, нет!
  - Знаешь, Иван Владимирович, - задумчиво проговорил Черняховский, - объясни мне, бестолковому, что такое - нет денег? Не у меня в кармане, это я не забыл, а у государства? Вот веришь ли, у экономистов спрашивал, так никто ничего так толком и не сказал... По-моему, они и сами этого не знают. Или забыли.
  - Тебе же не цифра нужна, нет? Тогда это просто. Это когда люди в этой стране, в которой нет денег, работая целый день, обеспечивают себе кусок хлеба на этот день, и ничего на завтра. Ни себе, ни другим. Поэтому если они, кроме того, еще будут делать тебе магистраль, то хлеба им не хватит, и они умрут с голоду. Ты слыхал молитву, "Отче Наш"? Там совершенно точно сформулировано именно это положение: "хлеб насущный даждь нам днесь" - дай хлеб необходимый, чтобы выжить сегодня. Говоря по-научному, нет прибавочного продукта. По любой причине. Как только он появляется, появляются и деньги.
  - Понятно... - протянул он, приняв ответ за заковыристую шутку, не желая шутить и не успев разобраться в недлинной, но непривычной мысли, - ну, это я всегда знал.
  - Молодец. А до нас вот только сейчас начало доходить. А до многих до сих пор не дошло. Так, чтобы до конца. До кого по глупости, до кого - по старости, а до кого - по избалованности.
  - Чего-то, - настороженно проговорил Черняховский, который уже понял, что шутки наркома достаточно серьезны, - я вас не пойму. Кого тут в Совете баловали? И кто?
  Ковалев угодил в номенклатуру не так давно, зато в тридцать восьмом. Это сказывалось.
  - Да так. Не обращай внимания. Лишнего сболтнул.
  Похоже, война кончилась, а тут до спокойствия было куда как далеко. Уже начали делить друг друга на "понятливых" - "непонятливых", да еще, вдобавок, выделили фракции "стариков" и "избалованных". Вообще говоря, шибко напоминает стиль товарища Сталина, и, если у него получится, то недалеко до какой-нибудь "антипартийной группы". Не дай бог, конечно. Но могли вырасти и достойные ученики. Да кто бы ни был, - нашли время, суки.
  - Я тут знаете, что подумал? Транспорт все равно половину восстанавливать половину - переделывать. Значит, и мощности под это дело. Так, может, заодно как-нибудь? Если заложить с избытком?
  - Не-а. - Ковалев помотал головой. - Масштаб, говорю, такой, что заодно не выйдет. Кого обмануть хочешь?
  - Не имею такой привычки. - Черняховский упрямо выставил подбородок. - Сроду правду говорил. И по транспорту с содокладом все равно выступлю!
  - И в два счета погубишь все дело. Запросто. Сначала с Когановичем поговори, на нем проверь. Он, понятно, страшная сволочь, пробы поставить некуда, но на этом деле собаку съел. Попробуй перетянуть его на свою сторону, большое дело будет. Только все равно зря ты это. Не вовремя.
  - Во-во. Только, сдается мне, так будет и потом. На словах: "Сибирь то, Сибирь се" - а как до дела, то вечно не вовремя. А я тут подумал, как раз очень даже вовремя! Так, что такой момент не повторится, может, сто лет. Может, вообще никогда. Сам же, между прочим, надоумил...
  - В чем это? - В голосе наркома чувствовалась некоторое беспокойство. Как бы чего не вышло. - Что-то не припомню.
  - Да ничем! - Ожесточенно ответил генерал. - Мелочи. Проехали.
  - Слушай. Тебе меня в этом деле никак не проехать. И не объехать. Так что давай, говори лучше. А то ляпнешь сдуру, а мне отвечать... Что за момент такой!
  - А то момент, что как раз сейчас работать за пожрать, за в тепле и, главное, при деле, очень даже согласятся. Мно-ого народу! А через год-два может оказаться поздно.
  - Да откуда ты это взял-то? Сроду лишних рабочих рук не было, а сейчас и тем более нет.
  - Это в Союзе нет. А в Европах - безработица. Так и называются: "лишние люди". Чай, - читал в "Труде" про гримасы капитализма? Так что брать надо, пока дешево!
  - А вот про это ты не то, что не говори, но даже и не заикайся! Враз сгоришь на непонимании политического момента! Пообещай, что ЭТУ тему не будешь даже затрагивать.
  - Обещаю, что поговорю сначала с Когановичем. Это ты меня здорово надоумил. Спасибо.
  
  - А что? Это он тебе все правильно говорил. Явная политическая близорукость, и если ты поставишь вопрос официально, то по тебе врежут со всех сторон. И я врежу, так что тогда не обижайся. Не говори потом, что не предупреждал.
   Иван Данилович какое-то время смущенно молчал, понимая, что с этой позиции старого хитрого сановника не сбить, и дальше он никуда не продвинется ни в одном из направлений.
  - Да понял я! Мне это для себя надо, понимаете? Сам понять хочу. Почему бесхозяйственность? Почему не даст народно-хозяйственного эффекта?
  - Да потому, чудак человек, что слишком долгие пустые перегоны. На тысячи километров некому твои грузы ни получать, ни отправлять. По пустому месту рельсы кидать. Это в Европе на каждом километре потребитель, а у нас каждый лишний километр - миллионы из бюджета, где и копейки-то лишней не сыскать. Лишний труд зря. Старую нитку расширить, залатать-обновить, еще куда ни шло, для военной нужды, всем понятно, это еще поддержат. А новые кидать? Не-ет, плюнь лучше, забудь.
  - Выходит, не нужны дороги?
  - Да нужны-то нужны... Вот если б была готовая, эксплуатацию оправдала бы, это да, а постройку - не-ет. Так эта дыра в бюджете и будет висеть. Полвека провисит, никуда не денется. Вот если б поток груза в десять раз больше, имело бы смысл подумать, а на то, что есть...
  Он сморщился и пренебрежительно махнул рукой.
  - Ладно. - Вздохнул генерал. - Видать, ничего не попишешь. Будем и дальше жить на отшибе. Только неправильно это как-то. Все равно неправильно. Да одной рыбы...
  - Ага. Ты ее сначала поймай. Да переработай. Да перевези. У тебя, к примеру, есть на чем ловить? Сейнеры, плавбазы? А холодильники? А консервные заводы? Нету? Делать надо, почитай, заново? Так это еще один проект! Понял? Пока солнце выйдет, роса очи выест!
  - Так это что получается, никогда из бедности не выбьемся? - Глухо проговорил командующий. - Старайся - не старайся? А это вам, значит, не политический вопрос. У нас ведь не Запад. Мы, большевики, за все отвечаем, свалить не на кого. Не боитесь, что доведем людей, и они нас того... попросят?
  - Ты, Иван, давай без демагогии!
  - А я думал, что демагогия, это когда обещают светлое будущее, а сами не знают, как его добиться. Да и, откровенно говоря, ни на грош в него не верят. - И, видя, что собеседник начал наливаться дурной кровью, поспешно докончил. - Не-ет, Лазарь Моисеевич, мы просто обязаны найти решение. Передумать всех на свете, а дело сделать. Больше не за счет надорванного пупа, а за счет коллективного разума партии. И, - знаете что? Подать-то это можно под разным соусом. Да, если подумать, так это и не соус вовсе...
  - Излагай...
  
  - ... И, помимо нерушимых принципов учения Ленина - Сталина, есть еще и тактика революционной борьбы, товарищи. Большевики могут и должны использовать ресурсы капиталистических экономик, поскольку это способствует построению справедливого общества. Великий Ленин пошел на громадные нравственные издержки, но инициировал введение новой экономической политики в качестве временной меры. Во время первых пятилеток партия с успехом использовала кризис капитализма для привлечения буржуазных спецов и технологий для ускоренной индустриализации, и результат вам известен, товарищи. Наконец, совсем недавно, мы пошли на то, чтобы вступить в прямой военный союз с ведущими капиталистическими странами ради победы над немецким фашизмом и японским милитаризмом, и добились величайшей победы в истории человечества. И я не вижу, почему нам и на этот раз не поступить сходным образом: использовать трудности послевоенного периода в других странах, чтобы не только справиться со своей разрухой, но и заложить прочный фундамент собственному развитию на ближайшее будущее и дальше...
  - Можьно рэплику? Два слова?
  - Да, товарищ Сталин...
  - Товарищ Черняховский говорит правильные слова. Только слишком общие. Пора перейти к конкретным предложениям. Ми видим, что они у командующего округом есть. И еще: нэ надо про учение Сталина. Как будто похоронили уже. Извините...
  - Хорошо... По моему мнению, товарищи поправят меня, если я ошибаюсь, планируя развитие транспортной системы на востоке страны, мы совершенно неправильно оцениваем условия задачи. Исходим из того, что необходимо соединить европейскую часть СССР с редко населенным, слабо развитым в экономическом отношении Дальним Востоком. Если ставить вопрос таким образом, то, действительно, строительство дорог, позволяющих увеличить грузопоток во много раз, экономически нецелесообразно на перспективу десятка лет в лучшем случае. Это ошибка. На Дальнем Востоке проживает почти сорок процентов человечества. Густонаселенная Япония, густонаселенный Корейский полуостров. И главное, конечно, Китай. Если поставить своей целью создание транспортного моста от густонаселенной Европы до еще более многолюдных стран Востока, картина меняется. Грузопоток возрастает в десятки, сотни раз. Затраты на строительство окупятся во вполне обозримом будущем, и затем страна будет извлекать из своего положения чистую прибыль. Соединив в экономическом отношении две трети населения Земли накоротко, коротким, значит, путем мы станем главными мировыми транзитерами. Скажу еще: осуществление проекта необратимо подорвет положение Англии и Америки как главных мировых перевозчиков. Теперь или никогда, товарищи. В Европе разруха и послевоенная депрессия, безработица местами до шестидесяти процентов, предприятия сидят без заказов, но, при этом, как уже говорили , отчаянный товарно-сырьевой голод. Экономика замерла в мертвой точке, и нет силы, чтобы стронуть ее с места. Капиталисты ухватятся за масштабные заказы, как утопающий за соломинку, даже понимая, чем это может обернуться в перспективе. Уникальный шанс за ничтожную долю цены получить очень многое, товарищи. Куда больший даже, чем в начале тридцатых годов. Тут и такая вещь, как непомерная милитаризация страны, связанная с недавней войной, в данном случае играет нам на руку, поскольку послужит нам хорошей защитой от военного вмешательства на период реализации проекта. А потом станет поздно чему-то мешать. Это в точности, как на войне, товарищи. Успеем до того, как отвердеет единый фронт капиталистов, и получим шанс навсегда стать связующим звеном между Востоком и Западом, возможность, при случае... воздействовать и на тех, и на других без применения военной силы. По крайней мере в прошлые времена только ради одной такой, или даже гораздо меньшей возможности затевали войны, причем не худшие цари с королями, вроде Петра Первого. Разумеется, для нас, большевиков, это неприемлемо, но если уж так получилось... Грех не компенсировать хотя бы отчасти понесенные нами военные потери.
  Рокоссовский с интересом посмотрел на докладчика, как будто не узнавая его. Видать, солоно дались ему эти считанные месяцы. Ай да Ванька. Как дошло до дела, даже слова стали другие. Если из этой затеи что-нибудь выйдет, надо и себе попроситься на воеводство. К примеру, - в Польшу. Чем плохо? И дело интересное.
  - У вас все? Товарищ Ковалев?
  - Что - Ковалев? - Нарком недобро усмехнулся. - Построите - будем эксплуатировать.
  И это надо учесть. Не годится, если люди расширение хозяйства воспринимают только как лишнюю головную боль: люди должны быть заинтересованы в нем, как морально, так и материально. Пометить. Подчеркнуть. И отметил про себя, что еще совсем недавно одна мысль об этом была бы крамольной. Точнее: "идеологически невыдержанной".
  - Товарищ Жуков?
  - Я не очень понимаю, о чем идет речь. Какой Восток? Япония раздавлена, и, судя по настрою наших американских союзников, подняться ей они не дадут. А Китай... ну, несерьезно это, товарищи! Нищая, отсталая на столетия, раздробленная страна, охваченная гражданской войной. Помощь, исходя из интернационализма, я еще понимаю, но каким образом Китай может быть нам какой-то там опорой? Там же ничего нет, кроме нищих китайцев.
  
  На обратном пути, когда он поневоле принимался дремать в самолете, до него дошел смысл Ковалевской максимы относительно насущного хлеба. Может быть, понимание это отличалось от понимания автора, но в нем тоже содержалась доля истины. То, что человек получает сегодня, должно иметь хотя бы сопоставимый размер с тем, что он вкладывает в дело отдаленного будущего. Равенство тут невозможно, поскольку обозначает прекращение развития, но и несопоставимость не может длиться долго, потому что в таких случаях человек со временем теряет охоту к труду.
  
  Великая Блажь II
  
  Вот он всю жизнь считал себя человеком рациональным. По крайней мере, хотел так считать, потому что на самом деле это было не так. Увлекался, и порой очень серьезно. Людьми, идеями, проектами. Но тут, прислушавшись к обсуждению, неожиданно для себя дал волю воображению. Обсуждение становилось все более бурным, но не это стало главной причиной вдруг возникшей мысли. Мысли-образа, мысли-метафоры. Если хотите, - мысли-картины. Он вдруг подумал, что стране нужен хребет. Насыпь таких размеров, что ее можно было сравнить с настоящей горной грядой. Не слишком высокой, но чтобы от западной границы - и до края Сахалина. Видение, хоть и мимолетное, было прямо-таки болезненно-ярким. В прямом смысле. Толчки бешено пульсирующей крови отдались в висках болью. Разумеется, он не подал вида. Никак не показал, что вообще принял к сердцу вопрос, поднятый Черняховским. Он-то - ни сном, ни духом. Свято уверен, что выдвинул просто-напросто хозяйственный проект, хоть и масштабный. Нужный ему для дела, за которое он взялся. Которое на себя взвалил. И - молодец, нашел более общий подход, в рамках которого проект мог стать рентабельным. Вот только полного понимания того, что это будет представлять собой на самом деле, у него все-таки нет. Скорее всего, пока. Наберется опыта и будет видеть такие вещи сразу, на автомате. А на самом деле "хребет" СССР по сути окажется становым хребтом всего континента. Для того, чтобы понять это, достаточно посмотреть на карту. Там все настолько наглядно, что не нуждается ни в каких комментариях. И практические выводы надлежало делать исходя именно из этого положения. И главный вывод звучит так: сооружение должно соответствовать. Не только назначению, но и, - так сказать, - значению. Роли, которую предстоит сыграть. Но, по непонятным причинам, затея слишком многим не нравилась. Ему говорили... Ему много чего говорили.
  
  - Ряд новых технологий позволят довести скорость обычных составов, с колеей стандартной ширины до трехсот километров в час. А в обозримой перспективе - до трехсот пятидесяти - трехсот семидесяти. И это обойдется во много раз дешевле, чем так называемая "Широкая Колея"...
  - Замечательно, превосходное достижение, да. Обязательно надо разработать и испытать. Построить на главных пассажиропотоках в Европейской части СССР. Москва - Ленинград, вместо Николаевской дороги или вместе с ней. От Москвы через Ростов к хлебу Кубани, к курортам Северного Кавказа. Советские люди должны иметь возможность после напряженного труда хорошо, полноценно отдохнуть. Но Широкую Колею - тоже, и в первую очередь. Пусть и на ней будет триста... ладно, двести - двести пятьдесят километров. Этого хватит.
  Он не хотел дешевле. Он хотел сухопутную транспортную систему, которая по пропускной способности сможет заменить морские перевозки Восток - Запад, и при этом будет быстрее, надежнее, безопаснее. Да попросту дешевле, наконец. И в спокойные времена, и при любых кризисах. А еще чтобы она был на нашей, имеющей хозяина земле, под хозяйским доглядом, не боясь ни блуждающих рейдеров, ни подводных лодок в океане. В ничейном океане, надо добавить, хотя англичане и американцы явочным порядком считают его своим. Это их устоявшееся мнение так или иначе надо было менять, но когда это получится? И получится ли вообще? Дожидаться манны небесной дело, как известно, сомнительное. Куда полезнее сделать то, что зависит только от тебя, и ни от кого больше.
  
  - Товарищ Сталин, эта ваша "Широкая Колея" никак не вписывается в существующую сеть железных дорог. Мало мы мучились с переходом от союзной колеи - к европейской и обратно? А ведь это мелочи по сравнению с этим... Да чего там - с этим вашим чудовищем! Оно же разрежет пополам, на север и юг, всю транспортную систему страны!
  - Где - существующую? Все, что восточнее Кузбасса, нэ заслуживает громкого названия сети. Предлагаю, во избежание дальнейших недоразумений, считать Широкую Колею совершенно другим, особым видом транспорта, занимающим особое место. Нас ведь нэ смущает, что к крупнейшим портам ведут железнодорожные пути? А к железнодорожным станциям - шоссейные дороги? То же самое, ви еще увидите, будет с большими аэропортами, туда проложат метро, шоссе, да. Электрички пустят. А та сеть, что есть, повезет груз от Широкой Колеи - в стороны. Еще и нэ хватит, новые придется строить. И порты при пересечении рек. И аэродромы новые.
  Люди упорно не хотели понимать, что после появления Широкой Колеи станет выгодно прокладывать железные дороги там, где они до сих пор были прямо разорительны. И тогда они появятся, будто сами собой. И шоссе. И порты. И аэродромы. Черняховский, - тот понял, умница. Причем, что особенно важно, понял сам, от реальной жизни, а не из книжек. И не от каких-нибудь оторванных от реальности болтунов. И его надоумил, молодец. Вот только до сих пор не в полной мере оценил масштаб того, что понял. Опыта мало, привычки рассматривать проблемы в комплексе, но это со временем придет...
  
  - ... И еще: в свете последних достижений открытие сквозного движения по Широкой Колее Восток - Запад может утратить свою актуальность. Или, во всяком случае, претерпит радикальные изменения. Гордость советского материаловедения, сверхпрочные минеральные нити большого удлинения, позволяют создать совершенно новые рельсы. Использование принципа "предварительного напряжения" не только делает их прочность невероятной по меркам совсем еще недавнего времени, но и позволяет создать безопорный пролет колоссальной длины. Висящий в воздухе рельс такой конструкции не прогибается и не деформируется под действием силы тяжести, выдерживая при этом крайне высокие нагрузки. Это позволяет проложить пути на высоте, сократив количество опор и обойдясь во многих и многих случаях вообще без насыпи.
  - Нэ могу назвать себя специалистом, но как вы в этой вашей подвешенной дороге решите проблемы со стрэлками? Полагаю, это хорошо, скорее, для локальных транспортных систем, там, где метро дорого, и нужно объединить два объекта бэз промежуточных станций. И еще: нэясно, - каким образом это противоречит Широкой Колее? По-моему, так прекрасно дополняет. Позволяет найти решения при возникновении особых условий, удешевить и ускорить строительство.
  Тут он не обошелся без хитрости. О работе Виталия Безуглова ему сообщили раньше, так что он имел возможность посоветоваться со знающими людьми и подготовить ответ. Собеседник этого не знал и поэтому получил нужное впечатление. Вообще очень полезно бывает знать то, о чем другие даже не догадываются. Даже если это какая-нибудь пустяковина.
  Но еще чаще высказывались возражения другого плана. В струе разговора, поднятого после памятного доклада Георгием Жуковым. Какое нам дело до чужаков? До европейцев и японцев с китайцами? В основе его мировоззрения в данном вопросе лежало совсем простое представление: чем хуже чужакам, чем слабее они, беднее, - да чем их меньше! - тем лучше нам. Вряд ли оно четко сформулировано, и, если приписать ему такую позицию напрямую, он искренне обидится. Он свято уверен, что без чужаков в любом случае лучше, а любое действие на пользу другого народа почитает ущербом для своего. И ведь таких много, если ни большинство. Если не во всем, то во многом они, скорее, правы, но только не во всех вариантах. Потому что если пытаться непременно все делать самому, то и сам надорвешься, и дела не сделаешь. Ради того, чтобы использовать других людей, можно пойти на то, что они используют тебя. Тут уж как на войне, кто - кого, вот только, в отличие от войны, нет ничего страшного, если в итоге обе стороны почувствуют себя победителями.
  Другие сильно опасались, что общение с большим числом иностранцев внесет смуту в сознание простых советских людей. Отравит буржуазной заразой их неискушенные души. Практика показала, что не так оно страшно, хотя опасения, надо сказать, были сильные. Решения о том, что делать с миллионами мужиков, что дошли аж до французской границы, повидав, помимо Германии, Бельгию, Голландию, Австрию, не говоря уж о Финляндиях с Норвегиями, принимались всерьез и на самом высоком уровне. Только известные события помешали провести их в жизнь, но ничего страшного с неокрепшими душами русских мужиков не случилось. Трудно сказать, - почему. То ли Европа была не в лучшей форме, то ли выручила спесь победителей. Вполне естественная и даже, если так допустимо говорить о спеси, - заслуженная. Было и третье, пожалуй, еще небывалое.
  Российская армия при царе-батюшке бывала бита неоднократно, проигрывала и сражения, и целые войны, то же самое можно сказать и о Красной Армии РСФСР и Советского Союза, но это не мешало жить крепко въевшемуся в массовое сознание русского народа мифу о собственной непобедимости. Все, что ему противоречило, просто не задерживалось в головах, скатываясь, как вода с навощенной бумаги. Это не война была, а так. Это мелочи. Это не по-настоящему. Это было при царизме. А вот Петр Первый! Вот 1812-й год! Вот Великая Отечественная! Но при этом всегда существовало и другое. Тщательно скрываемое даже от самих себя чувство собственной неполноценности перед мастерством, порядком, обустройством Европы. Перед ее деловой хваткой, лоском ее городов и гладью шоссе, блеском ее витрин и тучностью ее ухоженных полей. Перед тем, что они неизменно обгоняли Россию, делая то, что нам пока не по зубам, заставляя страну тащиться по своим следам, повторяя чужие "зады". Перед тем, что вещи европейской работы неизменно оказывались лучше, аккуратнее, красивее, сложнее, а в тех нечастых случаях, когда это было не так, они лучшими считались. Предел гордости, сделать: "Сукнецо не хуже голландского" - а о "лучше" уже и не думали. Так считали, в общем, все и всегда, хотя и хвастались, хотя и выискивали малейшие свидетельства своего приоритета, высасывали из пальца и всячески раздували, это не мешало молчаливому признанию: Европа умеет больше, Европа умеет лучше, Европа прогрессивнее. Европа более развита. А вот теперь кое-что изменилось.
  Уже не одни только сырые идеи, что пришли в отдельные светлые головы, торчащие над убогим средним уровнем, как колоски на поле Фразибула, даже не отдельные уникальные образцы, сделанные на уровне шедевра усилиями всей государственной машины. Громадные серии сложнейших изделий, превосходящих мировой технический уровень и сделанных с безукоризненным качеством, без всяких скидок на условия военного времени. Скромная гордость мастера, тихо знающего про себя, что он - просто-напросто лучший, в своем роде не слабее гордости героя, когда он, не остыв от схватки, попирает тело поверженного чудовища. Да будь ты кто угодно, да пусть я вынужден повиноваться тебе: вот только ты не можешь, и никто не может, а вот я, я - могу!!! Теперь какой-нибудь механик мог по полному праву скривиться, сунувшись в нутро американского судового дизеля или в мотор английского самолета. А радист мог спокойно, никого не боясь, сказать, что у союзников рация - удобнее тем-то и тем-то, потому что знал: по основным характеристикам "РПП - 10" кроет ее, как бык - овцу. Это дорогого стоит. Гораздо дороже, чем может показаться. То ли еще будет. Я могу лучше и поэтому, со временем, и жить буду лучше. Я - сделаю!!! Не везде, не всегда, но это, во всяком случае, начало реально, без натяжек присутствовать в современных советских мозгах. Даже и без этого, знаете: "А зато мы вам та-ак дали!".
  Говорили и о нем.
  - ... Неприятно смотреть. Не понимаю, он что, - до сих пор считает, что мы наперегонки кинемся выполнять его капризы? Даже самые бредовые? Уняться бы пора, чай не мальчик, а, наоборот, гриб старый... Веришь, иногда, вроде, дело говорит, а я все равно принять не могу. Понимаю, что неправильно это, некрасиво, а с собой ничего поделать не могу.
  - Ну, - усмехнулся собеседник, - это не по-христиански.
  - И давно в верующие записался? Раньше, вроде, помалкивал обо всех этих поповских штучках, нет?
  - Я крещеный, ты крещеный. В сорок первом, под артобстрелом, под бомбежкой, не молился ему, которого нет? Поди, и перекреститься случалось? Это потом, как кончится: "Тьфу ты. И что это на меня нашло?". Тоже как-то... некрасиво.
  - Да знаю я! Умом понимаю, а как вспомню, как дрожал перед ним, боялся лишнее слово сказать, когда надо бы, как тянулся, глазами ел... И ведь во многом искренне! Не могу с собой ничего поделать. Как гляну, так прямо такая злоба поднимается, что... Его что, - обязательно держать на этом месте?
  - А кто тебя спросит? - Он помолчал. - Не ты первый поднимаешь вопрос. Если хочешь знать, то, если тебя он своим присутствием всего-навсего раздражает, - то другие его и вовсе ненавидят. Особенно те, кто больше всех перед ним гнулись. И, - интересное совпадение, - те же самые лица больше всех замазаны в крови, а теперь на нем норовят отыграться за свой былой страх, за подлость свою. Тот же Лазарь. Никита. Климушка.
  - Ну, этот - особая песня. Тут я - не я буду, а вопрос поставлю, и не уговаривай...
  - И не подумаю. Прежде всего он просто не нужен. Ни умения. Ни толку, ни влияния, а место занимает. А насчет Председателя ты лучше охолони. Антонов его не отдаст. Устинов. А самое главное, - Александр Михайлович против.
  - Чудны дела твои, господи. А ведь среди заговорщиков чуть ли ни в вождях ходил.
  - А кому еще, если предстоит делать дело? Он против просто потому что считает, - без товарища Сталина будет хуже. А Антонов даже объяснил, почему именно. Ты ж не все знаешь. - Он замолчал, прикуривая новую папиросу от прежней, хотя имел зажигалку в кармане галифе. - За два месяца пропало восемнадцать уполномоченных. Причем не под Львовом где-нибудь, не на Алтае, а в Подмосковье, на Орловщине, под Тулой, - и тому подобное. Ты понял? Нет трупа, - и почти ничего нельзя выяснить. Нет тела, - нет дела. Это тебе не кулаки в двадцатые годы. Сколько у нас прошло их, - через разведку, от полковой и до ДШР, десант, штурмовые группы, сколько в диверсантах побывало? Молчишь? Я тебе скажу. Четыреста тысяч без малого, только тех, кто с руками - с ногами. Полмиллиона лучших в мире убийц, привыкших лить кровь, как воду. А те, кому сейчас двадцать, так еще и немцами не биты. Это они били. А тут еще и политических из лагерей повыпускали полно. А держать, пока суд, дело, организации-реорганизации, аресты-расстрелы, - некем. Так хоть им. Мудрым, гениальным и никогда не спящим.
  - Так хоть поговорили бы с ним. Объяснили, как все обстоит, и как себя вести. А то он думает, что и правда... Да вот хоть эта его затея, - это ж хрен его знает, что такое! Это сбеситься надо, предложить этакое, когда половина страны лежит в развалинах! Тут дыра на дыре, прореха на прорехе, а он...
  Собеседник - сосредоточенно курил, слушая его сбивчивую речь, и не спешил высказывать свое мнение. Наконец, щелчком отправив окурок в урну, осведомился:
  - Какая - затея? Я, знаешь ли, последнее время очень внимательно слежу за всем, что говорится на заседаниях. А за тем, что говорит Председатель, особенно. И я что-то не помню каких-нибудь особенных затей. Таких, чтобы вызвали какое-нибудь бурное обсуждение.
  - Да бр-рось ты! Все знают про затею с Широкой Колеей, один ты ничего не знаешь! Это уж либо наивность, через край, либо уж лицемерие без меры...
  - Иными словами, это не его слова, а только твои мысли. Мой совет: если не хочешь выглядеть глупо, не начинай разговора об этом первым.
  - Но ты - со мной?
  - Опять бессмысленный вопрос. Потому что непонятно - в чем. Пока, - пока! - среди множества разнообразных вопросов время от времени обсуждаются проблемы транспорта. Председатель чуть-чуть нажимает на то, что транспорт у нас во-первых - разрушен, во-вторых - не обновлялся за время войны и поэтому устарел. А в-третьих за то же время войны в технике имел место заметный прогресс. Все это, вместе взятое, по его мысли должно обозначать, что восстанавливать прежнюю систему не то, что не следует, а прямо-таки недопустимо. Что нужно делать совсем новую, в которую остатки старой войдут в качестве составной части. Я это понял, и не могу взять в толк, почему не понял ты. Или, может быть, скорее, не принял?
  - Я понимаю так, что надо по одежке протягивать ножки. Вот встанем на ноги...
  - Так - не встанем. А если встанем, то не скоро. И стоять будем еле-еле. Шатаясь. Если я чего понял из этой войны накрепко, так это одну вещь, совсем простую. Если есть лучший способ проиграть сражение, так это именно латание дыр. Пока латаешь одни, появляются новые, а резервы тают. Пока мы принимали так называемые "естественные решения" вместо правильных, нас били. Как только начали думать, как бы одним ходом решить сразу несколько проблем, немец начал вязнуть. А когда научились... Я вот думаю, именно после этого и началась совсем другая война.
  - При чем тут война?
  - А при том, что все - то же самое. Ты подумай, подумай, - убедишься. Дело не в том, широкая там колея или узкая, а в том, чтобы реализация одного проекта и заткнула бы большую часть нынешних дыр, и сняла бы побольше проблем в будущем. По-моему - так.
  - А это что - решение? Не мне тебе рассказывать, чем на той же войне оборачивались кое-когда красивые решения. По-моему здесь - тот же самый случай.
  - Не знаю. И ты не знаешь. И товарищ Сталин не знает. Тут к носу не прикинешь. Надо выдвигать варианты, анализировать и считать, считать, считать. По каждому! Ты умеешь? О! И я нет. Тоже могу только прикинуть. Вот только прикидки хороши в делах, в которых разбираешься досконально. А мы? Я военный, ты военный. Мы даже плохо себе представляем, какие именно факторы надо учитывать. Думаю, что прикидки Председателя пока что поточнее. У него, знаешь ли, опыт. Хочешь совет?
  - Ну?
  - Я понимаю, затею с Широкой Колеей ты считаешь блажью. Я, откровенно говоря, тоже сомневаюсь. Может быть и такое, что Председатель прав, но полномасштабный проект такие, как ты, все равно зарубят. Так вот, чтобы в любом случае быть на коне, надо взять на себя то, что придется делать в любом случае. С инициативой вылезти. Чтобы, пока остальные копья ломают, мы уже занимались реальным делом. И беспроигрышным. Вон хоть на Ивана Данилыча глянь, на орла нашего.
  - Ага. Энергетика там, лес крепежный, кирпич-цемент...
  - А еще дорожную технику общего назначения. А еще - асфальт. Да мало ли что. Всякие такие штуки, которые понадобятся всегда. Но! Если у меня выгорит, я тоже буду с самого начала искать комплексные решения. Чтобы каждая частность сама по себе была вроде как Проект. Кое-какие мыслишки есть.
  Этого он, понятно, знать не мог и только догадывался. Зато он знал, как облупленных, их всех, и потому и о содержании разговоров догадывался, в общем, довольно точно. Знал, как к нему относятся и мог только надеяться, только молить позабытого бога, чтобы неприязнь, мстительность, злорадство, желание поставить его на место теперь, когда он утратил прежнюю, ничем не ограниченную власть, не пересилили бы желания сделать дело. А то, что эти чувства в разной степени присутствовали даже у слишком многих его нынешних сподвижников, он не сомневался.
  
  
  Вице-король II : дорогами Братской Дружбы
  
  "Дорогой товарищ Черняховский!
  
  Коллектив Комсомольского авиационного завода поздравляет Вас с днем рождения. Желаем вам крепкого здоровья, долгих лет жизни, успехов вашем трудном деле и большого семейного счастья. Разрешите от лица всего коллектива преподнести Вам скромный подарок: сделанный по специальному проекту скоростной самолет нового типа. Надеемся, что с ним даже наша просторная, великая Сибирь не покажется Вам бескрайней. Самолет мы делали Командующему Округом, но специальный проект и изготовление руками лучших работников - это лично Вам, за ваше горячее сердце, за вашу горящую душу, от тысяч наших душ и сердец..."
  
  Подъезжая к условленному месту, товарищ Калягин еще издали увидал приткнувшийся в сторонке самолет командующего округом. Изящную, как ласточка, серебристую птичку нельзя было спутать ни с какой другой из-за особой конструкции отогнутого назад крыла. И хоть не чувствовал он за собой никакой вины, сердце все-таки щемило: когда начальство прибывает на запланированное мероприятие первым, это не есть хорошо. Оно этого не любит, даже самое понимающее и демократичное. Недовольства, пожалуй, не вызовет, а хорошему отношению не способствует. Генерал Ма не подвел: обещанные ресурсы ровными рядами сидели на корточках, тесно прижавшись друг к другу, но и при этом занимали очень порядочный кусок ровной, как стол, степи. Во главе контингента в двадцать пять тысяч голов ровно, в качестве непосредственного подрядчика тоже явился старый знакомец, Ин Цзянь-куа, собственной персоной. Надо же! И не поленился, и не счел ниже собственного достоинства. Видать, - припекло по-настоящему. Впрочем, в прямом смысле этого слова - тоже, потому что август выдался на редкость теплым, и налитый жиром генерал отчаянно потел в своем халате. Он, понятно, обмахивался веером, вытирал круглое, лоснящееся лицо полотенцем, висящим у него на шее, но эти меры помогали не сильно. Располагался провинциальный воевода в походном раскладном кресле под большим зонтом, в окружении свиты мордоворотов в синем, с широкополыми шляпами на головах. Кроме охраны, при его особе находились не один, а целых два переводчика. Александр Яковлевич тоже привел себя в готовность номер один.
  - Что он говорит?
  - Говорит, что хочет по десять трехлинейных патронов за голову, по винтовке, - за десять голов, по ручному пулемету - за двести пятьдесят и по станковому, - за пятьсот. А еще десять "ЗиС - 3" с двадцатью выстрелами на ствол за все стадо.
  - Это как?
  - Да, в общем, нормально, но запрашивают, как положено, раза в три.
  Иван Данилович мимолетно полоснул китайца скошенным, холодным взглядом, а потом уставился не на него, и не в пространство, а как-то рядом, чуть повыше левого уха генерала. Тот заерзал взглядом, отвел глаза и принялся еще более усердно орудовать полотенцем.
  - Переведи ему, что это справедливая, хорошая цена за двадцать пять тысяч здоровых, крепких мужчин. А не за это стадо полумертвых босых оборванцев. Переведи ему, что они не нужны мне и даром, так что пусть забирает этот сброд с собой, чтобы его не пришлось выгонять. Скажи, что за вооружение полнокровного стрелкового полка я всегда найду что-нибудь получше...
  Ин Цзянь-куа ощерил редкие зубы и заговорил, быстро и экспрессивно, брызгая слюной.
  - Что он там, - хладнокровно осведомился Черняховский, - несет? Чего еще хочет?
  - Говорит, что люди в Китае стали редки. Что в провинции был мор, и он с трудом наскреб даже этих. И никто другой ничего подобного не смог бы.
  - Ах, вот оно что? Это кем надо быть, чтобы пригнать сюда это чумное стадо, да еще требовать за него плату?! Окружить территорию, выдавить толпу восвояси, ближе, чем на десять метров, к соискателям не подходить! Постой, что он там еще мяукает?
  - Говорит, что господин командующий не так его понял, а мор был еще весной...
  - Скажи так: по десять патронов, - ладно, одна винтовка за пятьдесят голов, пулеметов пятьдесят и... ладно, тоже пятьдесят. А орудий им хватит пяти... Что он там говорит?
  - Говорит, что... ну, в общем, просит добавить.
  - Просит? Это другое дело. Скажи, что орудий пять, но по сорок выстрелов на ствол. Могу добавить три миномета и по тридцать мин на трубу. Все! И еще: мы соглашаемся только из присущего нам гуманизма. Если отправить их восвояси, половина не дойдет. А в следующий раз он пусть даже не пробует присылать к нам голых людей. Тут Сибирь. Там, где им предстоит работать, в сентябре по ночам бывают заморозки... Ну что еще?
  - По условию он оставляет переводчика Ли с десятью помощниками в качестве наблюдателей с китайской стороны.
  - Ладно. Только сдается мне, что мужик этот - большое говно, а мы делаем порядочную глупость...
  
  Когда давно немытые мужчины собираются в таком количестве на, в общем, ограниченном пространстве, запах чувствуется на десятки метров. Вид китайцев потрясал, невозможно и нестерпимо было верить собственным глазам. Здесь собрались люди, лишенные имущества до самого последнего предела, за которым человек окончательно превращается в двуногое животное. Тут выражение "прикрыть наготу" имело самое прямое значение, потому что ни на что кроме эти ничтожные, ветхие лоскуты неопределенного цвета не годились. Каким-то образом с первого взгляда было видно, что это - не бедолаги, которых только что выкинула из домов, сорвала с места, ободрала до нитки война. На корточках перед рослыми, крепкими, добротно одетыми офицерами сидела нищета потомственная, насчитывавшая десятки поколений. Их совершенно неправомерно было бы сравнивать с дикарями, потому что столетиями жить в последнем жизненном тупике способны только самые цивилизованные люди на свете. Китайцы. Любой дикарь отчаялся бы, впал в буйство, сошел на нет, сгорел в считанные месяцы, если не недели.
  - Так, - сказал командующий, жестом подзывая порученца - будем работать с тем, что у нас есть... Одеяла - пока отставить. Дрова, весь запас, - сейчас. Бойцам... разложить костры. Из провизии... медицину спросим, но на сегодня из харчей только рис. Весь, что есть, и из резерва. И купите еще. Неважно, у кого, хоть у американцев. Назавтра, с утра, временный комиссариат, три санбригады и три банно-прачечных отряда. Отправка... отложить до четырнадцати ноль-ноль восемнадцатого. Теперь самое главное: одежда.
  - Разрешите доложить? У нас ведь полным-полно армейских складов осталось. Пять раз по стольку обмундируем, и еще останется.
  - Отставить. Одежду китайцы будут шить себе сами, до отправки. Я бы их и сапоги тачать заставил, но это уже будет слишком. Как говорится, - вынужден с сожалением оставить эту мысль. Мой немец обещал чуть ли ни целый состав швейных машинок из лагерного конфиската за много лет, и пусть працюют. Потом реализуем среди местного населения.
  
  - Моя не понимай. Роба кули, - засем чена тратить? Все равно сто чена в речка кидай.
  - Так пойми, чудак-человек. Там Сибирь. Там твои кули в момент вымерзнут.
  - Моя новый таскай. Без генерал совсем шибко дешево. Чена дуван, моя - один, твоя - два...
  Какой-нибудь капитан из фронтовиков в ответ на такое предложение, поди, начал бы кипятиться, полез бы в бутылку. Мог бы китайцу и в морду, - но только не он. Слишком давно тут жил, слишком хорошо знал здешние нравы и обычаи, и слишком ясно понимал, что их так быстро не переделаешь. Ему было только смешно.
  - Не выйдет, - с видимым сожалением проговорил он, - новые еще быстрее померзнут, там зима начнется.
  - Еще новые таскай! - Начал горячиться Ли Гуан-чень. - В Китай кули мало-мало шибко много! Нисего не стоить!
  - Вот узнают, - так хрен ты новых найдешь!
  - Они знай, - с досадой отмахнулся китаец, - все равно приходи. Столько, сто всех таскай нету. Двух - таскай, оставляй - пять!
  - Как ты не понимаешь. Кули сгинут, а робы останутся. Хорошие чена.
  - А-а-а, - совершенно по-европейски протянул Ли, мелко кивая, - моя понимай.
  Александр Яковлевич развлекался, но при этом даже шуточное взаимопонимание с этим типом ему было как-то противновато. Поэтому он продолжил.
  - Вот только Большой Иван, тот генерал, которого ты видел, таких шуток не любит. Шкуру спустит. Он человек, в принципе, добрый, но, если кого-то действительно надо расстрелять, решает это дело быстро. Когда надо, понятно. И еще вот что: те, кто думали, будто его легко обмануть, скоро об этом пожалели. Тут пощады не бывает вообще. Так что боже тебя сохрани... Я предупредил.
  Откровенно говоря, он тоже не понимал затеи с пошивом штанов и бушлатов на вате силами самих кули. Дурит генерал.
  
  Страшный опыт перманентной мобилизации времен Гражданской и Великой Отечественной дал советским военным людям невероятное, невиданное в истории умение переработать в некоторое подобие войска любое количество даже самого безнадежного контингента. Невероятное в самом прямом смысле, потому что следующие поколения не могли понять, как это делалось, и не верили, что это вообще возможно. Оно сказалось и тут. К вечеру следующего дня отмытые и наголо остриженные китайцы уже выкопали ямы под отхожие места, натянули палатки, почти закончили временную столовую, вкопали столбы и натянули на них колючую проволоку. Вокруг себя. Чтобы не было соблазна сбежать ночью, унося с собой свалившееся на них неслыханное богатство: поскольку кошмарную ветошь, в которую куталась рабсила, пришлось все-таки сжечь, делать было нечего, и после бани с санобработкой им раздали-таки по комплекту нижнего белья, состоящему из армейских кальсон с завязочками и нижней рубахи. Сапоги и портянки после некоторых колебаний решили пока не выдавать, потому что в таком разе не помогла бы и колючая проволока. В сгущающихся сумерках тысячи фигур в белом выглядели совершенно неописуемо. На завтра предстояли навесы мастерских, установка швейных машинок и собственно начало пошива. Машинки, материал под крепкой охраной и старая знакомая Шпеера фрау Виланд к этому времени уже успели прибыть. По приказу Черняховского каждое десятое изделие поступало в собственность работника, поэтому очень скоро у руководства появилась возможность выбирать из числа желающих. Он пошел на этот шаг вполне сознательно, понимая, что несколько рискует, но даже не мог себе представить, каким неслыханным потрясением основ на самом деле было это распоряжение. Ли Гуан-чень пребывал в совершеннейшем смятении. Больше всего его убивала даже не сама по себе неслыханная расточительность русских, а тот заряд разврата, который она в себе несла. Плата такого размера подрывала сами принципы, на которых стояло общество Поднебесной. Кули согласился бы и на в десять раз меньшее, а потом его не только можно, но и нужно было обмануть. Так, чтобы он не только ничего не получил, но еще и остался бы должен. Освященная веками, да что там, - святая традиция. Иначе никак. Да они просто-напросто напугаются!
  Люди, подобные Ли Гуан-чень в том или ином количестве водились в Поднебесной всегда. Когда их становилось слишком много, китайцы восставали и страна летела вверх тормашками. Пресловутый русский бунт, бессмысленный и беспощадный, - мелочь, детские игры по сравнению с бунтом китайским. Поля зарастали сорняками, вторгались варвары, которых было некому отразить, генералы и сановники, предав и продав всех и все, думали, кому бы изменить еще и резали друг друга, а там, где прежде жили восемь китайцев, оставался, дай бог, один. А деятелей, подобных Ли Гуан-чень не оставалось и вовсе, потому что они были очень цивилизованными людьми, считали именно себя познавшими смысл жизни и истинными мудрецами, но мудрость их годилась только до тех пор, пока цивилизация, худо-бедно, держалась. Наверное, поганые глисты тоже считают себя шибко умными, вот только, сгубив хозяина, пропадают все, до единого. Справедливости ради, надо сказать, что в безмерной истории Китая также неизменно присутствовали люди другого сорта, наивные, вроде бы, книжники, бессребреники и альтруисты, стараниями которых страна поднималась тогда, когда, казалось, пропали все надежды, некому верить и не во что вбить гвоздя. И тогда все начиналось сначала.
  - Насяльника! Нельзя каздый десятый роба кули давай! На сто один мозно. И то многа...
  - Что-то я не пойму...Тебе-то какая печаль? Твои они, что ль? Ты вообще кто, - переводчик тут или за начальника над кули?
  - Мала-мала - переводцика. Шибка мала-мала - насяльник. Не надо десятый роба давай. Кули стать нахальный, как собака, работай нету!
  - Ну, это не тебе решать. И не мне. Генерал лучше знает, кому сколько платить. Тут все в его воле ходят. - Он сжал кулак. - Вот где.
  С такими или же подобными разговорами, раз от разу волнуясь все больше, Ли Гуан-чень подходил к нему еще не раз, и Александр Яковлевич решил про себя приглядеть за международным наблюдателем. Первый день массового пошива спецовок прошел, в общем, в штатном режиме. Слушая пронзительные, злобные вопли фрау Виланд, полковник думал про себя, что командный голос должен быть именно таким. Образец, можно сказать. В нем, не мешая друг другу, одновременно слышался свист плети, шипение клинка, выходящего из ножен, и лязг затвора, причем уж точно не винтовочного. Орудийного, причем при немалом калибре. Они не имели никакого понятия о немецком, она тем более не знала и не желала знать китайского, но понять себя ценный руководящий кадр из Штутгарта заставила. Некоторые научились, некоторых - заменили, но уже к концу суток машинки функционировали круглосуточно. С работников градом катился пот, но они работали без перерыва, не отвлекаясь ни на минуту и позволяя себе только редкие опасливые взгляды через плечо. Впрочем, на своих работники, - большие, большие, рукой не достать, люди! - начали покрикивать почти сразу, и те беспрекословно подносили плошки с едой из столовой и поганое ведро, дабы те могли справить нужду, не отвлекаясь от производственного процесса. Полковник пытался бороться, наведя подобие армейского порядка, да куда там! Тут действовали порядки куда более строгие, устоявшиеся, и не давние даже, а прямо-таки древние. До него не вот дошло, что новообращенные портные до смерти боятся, что их место тут же похитит кто-нибудь другой. То, что место работы планировалось в качестве постоянного, до них, похоже, просто не доходило. И, тем более, они никак не могли в подобное поверить.
  Истинное положение вещей удалось объяснить только с большим трудом, но разогнать по койкам падающих от усталости работников сумели только тогда, когда фрау Виланд самолично вывела на предплечье у подопечных личные номера и свою подпись... На следующий день ей для этой цели вырезали из старого каблука специальный штамп.
  О восьмичасовых сменах, понятно, не могло быть и речи: минимум двенадцать с принудительной сменой. А уже на следующий день беспрецедентное решение Черняховского начало гнуть под себя ситуацию уже всерьез. Ночью в палатках несколько раз вспыхивали мимолетные, ожесточенные драки, видимо, - за место у швейной машинки. Счастье, что у босяков просто нечем было поубивать друг друга, но, все-таки, несколько раз потребовалось вмешательство автоматчиков. А уже ранним утром, - как узнали, откуда, кто передал? - у проволочного ограждения появились безмолвные серые тени. Работнички передавали им полученные в качестве положенной доли робы, и те исчезали. Охрана, - не мешала, поскольку приказу такого не было, а вот Ли Гуан-чень проявил невиданную активность. Во главе пары подручных бегал, пытаясь поспеть по всему периметру одновременно, визгливо ругался, выдирая ценный товар прямо из рук портных, даже дрался, - но с переменным успехом, а чаще - вовсе без успеха. И вообще - не поспел. Тогда он разослал своих опричников по палаткам и прямо в производственную зону. Он превосходно знал набор заклинаний, при помощи которых можно запугать и принудить к беспрекословному подчинению людей, которым ПО-НАСТОЯЩЕМУ нечего терять, и приступил к этой миссии, но полковник с чувством глубокого морального удовлетворения эту его деятельность пресек. Черт его знает, почему Ли не говорил с ним по-китайски, упорно пытаясь общаться на чудовищно ломаном русском. Очевидно, в глубине души не мог и не хотел верить, что его растленные речения "насяльнику" вполне доступны и, главное, насквозь понятны. Варвар должен быть лохом просто по определению, и это убеждение коррекции не поддавалось.
  - Моя, - он растянул губы в фальшивой улыбке, - хранить. Банк. Стобы не пропадай.
  - Сожалею, - полковник со знаками различия капитана старательно скопировал улыбку собеседника, - но у нас социалистическое общество и частные банки запрещены. Категорически. За это - казнь. Без пощады. И - вот что. Ты мешаешь исполнению моих приказов, и я сегодня же доложу о твоем поведении своему генералу.
  Рассказывая толмачу байки и страшилки с пугалочками о безмерном властолюбии и беспощадной, холодной жестокости Ивана Даниловича, он просто развлекался, извлекая из общения с негодяем маленькое, практически невинное удовольствие, но в данном случае душой не кривил. Безмерно занятый, Иван Данилович, тем не менее, приказал регулярно докладывать, как складываются взаимоотношения с китайскими трудящимися в частности и с китайской стороной вообще. Ежедневно ему приходилось принимать решения такого масштаба, что этот эпизод мог бы показаться мелочью, не заслуживающей внимания, но, однако же, - так. Очевидно, связывал с этим направлением работы серьезные планы на будущее, а потому желал разобраться досконально, в подробностях изучая результаты первого опыта. Как конструктор наблюдает за испытаниями образца новой техники.
  Он рассказал все. О социально-психологических последствиях исторического Указа О Разделе Продукции. Об организационных находках фрау Виланд и героических трудовых буднях тех, кто под действие этих находок непосредственно угодил. О многогранной подрывной деятельности, подстрекательских речениях и примерном психологическом портрете Китайского Наблюдателя. О своей реакции на то, другое и третье. Он докладывал, по возможности, казенными словами, с совершенно серьезным и немного печальным лицом и, очевидно, выбрал правильный тон: Иван Данилович хохотал так, что у него из глаз текли слезы.
  - Ой, не могу, уморил... хватит уже...
  - Да все. Пока.
  - Как ты говоришь? Номерочки на руке? - И вдруг посерьезнел. - Но это же ерунда какая-то! Из-за робы, - и такие страсти? Ей же красная цена - грош в базарный день!
  - Ну, не скажи. Цена ей три пятьдесят по довоенным ценам. Или, примерно, доллара полтора по ценам тридцать восьмого. Я почему в долларах: запись сохранилась с тех времен. - Он достал потрепанную записную книжку и открыл на заложенной странице. - Вот... доход китайского крестьянина, хоть и арендатора, но все-таки не босяка-кули, после всех налогов и выплат, как раз и составлял те самые полтора доллара...
  - В месяц?!
  - В год, товарищ генерал армии. В год. Вот и представьте себе самочувствие человека, который получил возможность получать три годовых дохода, - за день.
  - Как в пещере Али-бабы.
  - Примерно. Запросто можно свихнуться.
  - Да-а, это я, пожалуй, погорячился... Но я же не знал...
  - А знаете, что, товарищ генерал армии? Сделали, - и не жалейте! Поступать по-своему всегда полезно. Больше уважать будут. Пусть мир привыкает жить не по чьим-то, а по нашим правилам. По вашим в том числе.
  - И то верно. - Он явно успокоился. - А почему эти, курьеры, за робами приходили ночью?
  - Тоже чисто китайское явление, товарищ генерал. Их так и называют "Ходящие Ночью" или "ночные тени". Это кому вообще нечем прикрыть наготу, а работать надо.
  - Да-а... Порядочки. А вообще - хороший доклад. Многое делает понятным и есть над чем подумать ночью. Поверишь ли, - хуже, чем на фронте: там засыпал, падая на койку, еще в полете, а здесь пол-ночи не могу заснуть, думаю. То, что нужно. А ты действуй в том же духе. Спасибо.
  - Служу Советскому Союзу!
  - Хорошо служишь. - Кивнул командующий. - Вольно. Теперь по этому твоему переводчику. Похоже, я прав: это еще тот фрукт. Я таких людей знаю, они хорошее обращение воспринимают исключительно как слабость, и тут же норовят сесть на шею. Самый негодящий народ. Вот и веди себя с ним соответственно, - как с говном. А в следующий раз будем умнее: никаких китайских наблюдателей. Никаких китайских чиновников вообще. Без всяких объяснений. "Нет!" - и все! Ты меня правильно надоумил, так до них дойдет куда лучше.
  
  Вкопали столб, укрепив на нем громкоговоритель, ради одной, единственной речи: полковник входил во вкус использования дармовой рабочей силы. Да и то сказать, - каждый офицер из настоящих накрепко знает известное правило: подчиненный, если он не спит и не принимает пищу, должен быть постоянно занят. Он поднял ко рту громоздкий микрофон какой-то заграничной фирмы, и громкоговоритель оглушительно загремел и загрохотал посередине строя в форме трех сторон обширного квадрата, так, что непривычные китайцы, по-прежнему босые и в подштанниках, вздрогнули и заозирались.
  - Все меня слышат? Те, кто слышат, передайте мои слова тем, кто не слышал. Стоящий рядом со мной человек, известный вам всем Ли Гуан-чень, выполняет обязанности переводчика и никаких других полномочий не имеет. Добавлю, что и переводчик он тоже плохой, и вместо перевода слов русских офицеров вы часто слушаете его глупые выдумки. Поэтому приказываю: никаких распоряжений этого человека не исполнять. Запрещаю отдавать ему заработанную продукцию, деньги, продукты питания. Он до сих пор избегал строгого наказания по той единственной причине, что был рекомендован уважаемым генералом Ин Цзянь-куа. Очевидно, генерал ошибся, будучи обманут Ли Гуан-чень, но мы были вынуждены уважать его решение. Тем не менее, - он возвысил голос, придав ему металлический оттенок, - если он и впредь будет вымогать ваше имущество, доложите об этом ближайшему советскому командиру, и тот накажет его своей властью. Немедленно, палками, публично, по голому телу.
  Он медленно опустил микрофон, давая знак отключить громкую связь, а Ли Гуан-чень, ощерившись, прошипел:
  - Моя - наблюдать...
  - Ты - в сраку е...я ...дь, - негромко, но четко выговаривая слова, ответил полковник. Получилось в рифму, но при этом как-то всерьез, даже без намека на улыбку, - а еще вот что: почему это ты, грязь, стоишь рядом со мной? По-моему, тебе никто на это место не звал. И без особого приказа лучше не попадайся мне на глаза. Потому что я могу быть не в духе и разделаюсь с тобой. Представляешь? Сделаю с тобой, что захочу, а вот мне никто, ничего за это не сделает...
  Кули по-прежнему получали по одному комплекту спецодежды из десяти пошитых. Будучи вынужден наблюдать это, и при этом не имея ровно никакой возможности вмешаться, Ли Гуан-чень не выдержал и уже через пару дней спятил: это испытание для его, казалось бы, закаленной психики оказалось непосильным.
  Еще через пару дней неожиданно похолодало, так что китайцы натянули свежепошитые робы, брошенные в прорыв сержанты и бывалые рядовые бойцы весь вечер обучали их правильно наматывать портянки, - и обучили. Только трети достались солдатские ботинки с обмотками из довоенных запасов, остальные обулись в новенькие кирзовые сапоги со складов 39-й армии. Ночью охрану удвоили, и все попытки как-то скинуть хабар бесшумным Ночным Теням не имели успеха. А наутро контингент отправили на совсем новенькую станцию "Степная - 3" только что проложенной ветки железной дороги, колонной, своим ходом. А товарищ Владимиров, глядя на бесконечные ряды черных фигур, бредущих на север, вдруг спросил:
  - А вам, товарищ полковник, не страшно? Вот и мы, наподобие просвещенной Европы, обзавелись рабами.
  - Для этих работа на Магистрали - счастливый билет. Хоть какая-то перспектива. Не думаю, что до весны из них дожило бы больше десяти процентов.
  - Я не о них. Черт с ними, в конце концов. Я о нас, Александр Яковлевич. К дешевой рабочей силе слишком легко привыкнуть, а потом не сможешь без нее обходиться. Это точь-в-точь, как с опиумом.
   В его словах была своя сермяжная правда, и полковник поневоле задумался над ними. А потом, неожиданно для себя, рассердился. Несильно, но все-таки.
  - Знаете, Петр Парфенович, я человек военный, и то, о чем вы говорите, для меня, знаете ли, слишком далекая абстракция. Пытаться решать проблемы, которые еще не возникли, значит не делать ничего. А насчет эксплуатации... что до меня, так благотворительность куда хуже. Заработок, даже несправедливо-низкий, в тысячу раз предпочтительнее милостыни.
  
  Счастливый камикадзе I
  
  Поначалу управлять машиной, лежа на животе, было страсть, как неловко. Тем более, что система управления оказалась и непривычной, и, на первых порах, какой-то уж слишком простой. До примитивности. Теперь-то, задним числом, можно было признаться себе, что без подготовки в специальном тренажере он, скорее всего, разбился бы. Но тогда, - что ты! - еле заставили. Могли бы и вовсе отстранить, да только желающих помимо него не нашлось. А дело было простое: в узкой, оперенной капсуле без двигателя его сбрасывали с высоты двенадцать километров, и он изображал из себя что-то вроде планирующей авиабомбы особо крупного калибра, постепенно выравнивая полет, тормозясь и сажая устройство при помощи посадочной лыжи. Два раза он чуть не погиб, а потом приноровился. К десятому сбросу действия при посадке стали рутиной. Вот только эта серия не относилась к программе испытаний и была, всего лишь, подготовкой к ним, по преимуществу, именно отработкой посадки. Причем главной целью серии было подготовить пилота. Его, то есть. Если это вообще возможно. Ну, это, понятно, кого - как.
  По сравнению с тем, что предстояло на этот раз, все предыдущее было, можно сказать, не в счет. На этот раз капсула крепилась не к "объемно-весовому макету", а к реальной двигательной установке, да еще состоящей из двух частей: "доразгонной" и "маршевой". Чем ближе становился срок решающего испытания, тем сильнее доходило до всех причастных, что это - не дело для живого человека. Что тут необходимо, пусть потратив сколько угодно времени, сделать автомат управления. Тем более, что делать его все равно придется. Так или иначе.
  - Султан, - сказал ему вчера вечером главный конструктор крылатой бомбы, товарищ Черняков, - ты всегда можешь отказаться. Все поймут и никто, никогда не упрекнет тебя ни единым словом. Потому что это уже не риск, а просто черт его знает, что такое...
  В ответ он только улыбнулся, не сказав ни слова. Потому что для ответа на подобное Амет-хан считал слова излишними. Все было ясно и без них. Потому что на самом деле отказ от завтрашнего полета был невозможен так же, как, к примеру, отказ от дыхания. На этом испытании сходилось столько всякого, завязывались узлы таких противоречий, за ним, по обе стороны, стояли такие силы, что это привело бы к нешуточным потрясениям. Пожалуй, общегосударственного масштаба. Можно было отложить полет на день-два по техническим причинам или, по болезни ответственного пилота, на неделю-другую. Вот только было это бесполезно: сколько ни тяни время, полет по-прежнему останется рискованным. А вот отказ от испытаний по причине их опасности обозначал, что испытания по этой программе, скорее всего, не возобновятся. Может быть, никогда. В результате вместо плодотворного соперничества, полезной для страны грызни двух могущественных военно-политических групп, дело могло кончиться решительной победой одной из них и, главное, поражением другой. С расточением кадров, роспуском сработавшихся групп, многолетним отлучением от продуктивной деятельности множества талантливых и инициативных людей, закрытием, надолго или навсегда, перспективных тем и значительным количеством иных радостей в том же духе.
  Страшная гибель Кобе четко обозначила начало новой эры во многом и многом. Люди прозорливые уже утром седьмого ноября сорок третьего года поняли, что проснулись в новой реальности. Военной, политической, какой угодно. Многое из того, что еще вчера было важным, даже важнейшим, с этого момента практически утратило значение. В частности, именно с этого момента началось малозаметное на посторонний взгляд противостояние между двумя могущественными военно-промышленными группами в советском руководстве. Ключевыми фигурами первой являлись маршалы Говоров и Яковлев, опиравшиеся на возможности ГАУ, и стоявший за ним товарищ Устинов. Ключевую фигуру второй группы выделить было трудно, может быть, вовсе невозможно, потому что все, относившееся к авиации и авиационной промышленности имело неизмеримо более сложную и запутанную структуру, во всех извивах которой разобраться было просто нереально.
  Предмет соперничества ясен: перед ответственным руководством страны во весь рост встал вопрос о Носителе. Кому именно, "артиллеристам" или "авиаторам", будет поручено обеспечить гарантированную доставку ядерных устройств в любую точку земного шара. Дело не только и не столько в амбициях могущественных генералов, хотя они, разумеется, тоже имели место. Причина лежала глубже и имела фундаментальный характер. Мало того, что страна лежала в руинах, победа наложила на нее множество дополнительных, и при этом очень тяжелых обязательств за ее собственными пределами. Представители "экономической группы" вообще давили на то, что двух чудовищных по дороговизне программ страна не потянет. "Прямо разорительных, - подчеркивали они, - по отдельности. Не говоря уже про попытку одновременной реализации. Народ нас не поддержит". Справедливости ради надо сказать, что аргументы их особого впечатления не произвели, хотя и были приняты к сведению. Наиболее естественной политикой в данном направлении при сложившихся обстоятельствах являлось планомерное развитие возможностей стратегической авиации: техническое совершенствование самих бомбардировщиков и постепенный переход от падающих атомных бомб к ракетным или реактивным снарядам большой дальности. Такой, которая позволяла бы нанести удар, не входя в зону действия ПВО противника. Данный вариант представлялся и естественным, и наиболее выгодным. Вот только окончательный выбор его обозначал, что влияние "авиаторов" станет практически всеобъемлющим, а это не устраивало слишком многих. Не только "артиллеристов", но и сухопутных генералов, не говоря уж о флотских товарищах. Всеобъемлющий характер ставки на стратегическую авиацию нужно было диверсифицировать любой ценой, и жизненно необходимые для этой цели аргументы, разумеется, нашли.
  - Полностью поддерживая аргументацию предыдущего докладчика, вынужден, тем не менее, высказать ряд замечаний. Первое. На данный момент мы не являемся монополистами в этой области. И Англия, и, прежде всего, САСШ обладают стратегическими бомбардировщиками. Да, пока они значительно менее совершенны, чем наши, но они есть. А мы с вами знаем, насколько быстро они умеют работать. В связи с этим опасность существует в любом случае. Либо они сумеют достигнуть паритета, и в этом случае дальнейшее понятно. Либо технологическое отставание окажется непреодолимым, и это заставит их искать другие возможности. Что они существуют, мы все знаем. Та сторона, уверяю вас, знает тоже. Поэтому, считая ставку на стратегическую авиацию совершенно правильной в принципе, настаиваю, что отказ от тематики ракет дальнего действия был бы ошибкой. Снаряды с баллистической схемой полета принципиально не сбиваемы после пуска, и мало уязвимы до пуска, особенно при скрытом характере базирования. В отличие от аэродромов стратегической авиации...
  На это последовало резонное возражение, что эти аргументы недостаточно основательны для развертывания еще одной программы. Тем более, что она, судя по всему, не уступит по дороговизне атомной программе. И это без всяких гарантий отдачи. После этого раздрай начался сначала, и дискуссия пошла по второму кругу. В итоге был достигнут компромисс, как всегда, не удовлетворивший ни одну из сторон. "Ракетчикам" решили все-таки выделить некоторую долю оборонного "пирога" на то, чтобы они потихоньку решали те задачи, которые придется решать в любом случае. Автоматическое управление вообще и автоматическую навигацию в частности. Материалы. Горючее. Технологии. Совершенствование проектирования, моделирования и математических расчетов. "На быка - велика, - флегматично сказал полковник Королев, - на хату - маловата" - но при этом в глазах его стоял отчаянный сухой блеск. А генерал Антонов буркнул: "Версальский мир. Такая верная гарантия новой войны, что непонятно, зачем и мирились".
  В этой непростой ситуации конструктор Лавочкин не то, чтобы спас положение, а, скорее, сумел снизить напряжение до приемлемого уровня. Он предложил дополнить тупиковый компромисс элементом беспроигрышной стратегии. Очевидно, крайняя необходимость и присущее хорошему человеку стремление к общему благу, подняли его мысль до уровня настоящего вдохновения. Потому что идей на самом деле он выдвинул две, но если одна была, - или казалась, - явным выходом, то вторая произвела впечатление банальности, на которую никто не обратил особого внимания. Предложение сводилось к проектированию, испытанию и доводке того, что он назвал "универсальным блоком".
  - Все мы помним, товарищи, выдающийся триумф советской науки и техники, - достижение двадцать второго ноября прошлого года сверхзвуковой скорости товарищем Коккинаки на рекордном самолете "Стрела - 2". Звуковой барьер пал, товарищи. Не таким заметным, но не менее замечательным событием стало завершение испытаний принципиально нового автопилота. Предлагаю в короткие сроки спроектировать и испытать крылатую ракету, сходную по концепции с "Фау - 1", но при этом сверхзвуковую. Идеальным для этой схемы считаю прямоточный ракетный двигатель, ПТРД. Точнее, в нашем случае, разумеется СПТРД. Тяжелый бомбардировщик сможет взять на борт или в подвеске от двух до четырех стратосферных снарядов такого рода. Скорость новейших бомбардировщиков обеспечивает запуск двигателей подобного типа, а на высоте около двадцати - двадцати пяти километров при сверхзвуковой скорости такие снаряды окажутся неуязвимы, и практически сразу становятся основным оружием стратегической авиации. В ходе разработки этого, явно осуществимого оружия, мы отработаем управление, теорию и практику автоматической навигации, испытаем основные материалы. Уже на этой стадии следует разработать пороховые ускорители тяжелого класса, дающие возможность пуска боевых блоков с транспортных самолетов и, возможно, боевых кораблей. В дальнейшем, на основе полученного опыта и наработок, следует поставить целью довести скорость боевых блоков следующего поколения до двух - двух с половиной километров в секунду и изучить принципиальную возможность их использования в качестве боеголовок тяжелых баллистических ракет. Это даст им определенную возможность маневра и, тем самым, придаст необходимую точность наряду с неуязвимостью. При этом возможность использования их стратегической авиацией, само собой, должна сохраниться в полной мере. Этот подход обещает возможность избежать вредоносного параллелизма в разработках и, одновременно, пустить в практику все имеющиеся наработки по ракетной тематике... Опыт показывает, что закрытие темы практически всегда ведет к утрате технологий, которые потом приходится восстанавливать только с большим трудом. Подобная практика представляется мне крайней расточительностью. В случае полного успеха мы, сохранив передовые позиции в тяжелой авиации дальнего действия, мощном, универсальном, гибком оружии, равно пригодном и в обороне и в наступлении, получим баллистические снаряды межконтинентальной дальности, могучее оборонительное оружие, которое практически гарантирует СССР от любой военной агрессии... В заключение хотелось бы только сказать, что у нас есть предложения по разработчикам. Как по персоналиям, так и по организациям. Я закончил. Прошу поддержать. Полностью или с замечаниями.
  Первые боевые блоки, запущенные с борта "Ту - 10Т" на высоте четырнадцати километров, имели двигательную установку на основе СПВРД и прошли испытания в начале 1946 года. Изделия продемонстрировали заявленную дальность в тысячу двести километров. В варианте автономного управления блок дал отклонение от реперной точки всего на два километра, в варианте телеуправления поразил площадную мишень, занимавшую четыре гектара.
  Все-таки, читая о делах тех героических времен, нельзя не прийти в изумление: следующим пуском было испытание боевого блока со специальной боеголовкой, которая штатно сработала в намеченном районе... Теперь даже не вполне понятно, чего именно таким способом хотели выяснить военные, поскольку методы подрыва ядерных устройств к этому времени показывали полную надежность. Данный вариант системы управления, почти не отличавшийся от варианта, примененного в Кобе, не вполне удовлетворял заказчика прежде всего очень высокими требованиями к определению рубежа атаки бомбардировщика, а это было и непросто, и не слишком надежно. Поэтому следующим шагом стало создание истинного шедевра советской науки и техники, автоматического астронавигационного комплекса. Теперь отследить советский бомбардировщик на рубеже атаки стало делом практически невозможным.
  То, что товарищ Лавочкин так легкомысленно назвал "первым этапом", имело свои трудности, но вполне преодолимые, ничего особенного. Никто как-то не ожидал, что попытка достижения скоростей всего в три раза больших, окажется проблемой совсем другого сорта. Девяносто процентов наработок первого этапа оказались совершенно бесполезными, а преодоление очередного препятствия, казалось, только порождало десяток новых. До коллектива не сразу дошло, что лабиринт частных трудностей имеет под собой куда более глубокую причину. Выходящую за пределы чисто инженерной проблематики, и требующую не только прикладных, но и целого ряда фундаментальных исследований. Собственно, хоть какой-то сдвиг наметился только после того, как Наум Черняков в отчаянии заказал теоретическую модель идеального варианта двигателя. Без оглядок на жаропрочность материалов, водородную хрупкость металла, возможность создания компактного теплообменника площадью в двенадцать гектаров и кое-что еще, по мелочи.
  Давно б сказали. Своеобразный коллектив НИИ-75, спешно образованного при бывшем 63-м заводе, специализировался именно на таких проблемах. Что ни говори, а во время войны ведомственности было поменьше, а ведь всего пять лет прошло. Что-то дальше будет.
  К этому времени практически полное отсутствие видимых успехов оживило погашенный, было, кризис. В конце концов, сверхзвуковые боевые блоки последних серий удовлетворяли требованиям военных как на настоящее время, так и на обозримую перспективу. А, до кучи, еще и товарищ Раушенбах, вообще бывший большим забавником, доказал возможность эффективного управления полетом баллистических боевых блоков на гиперзвуковых скоростях. И добро бы только теоретическую возможность, - а то и в эксперименте на дистанции шестисот пятидесяти километров КВО составило пятьсот метров всего. Поэтому многие задавались вполне резонным вопросом: а так ли уж он нужен, этот второй этап? Такого рода настроения ощущались в тот критический момент даже очень отчетливо. Страна, нащупав Путь на ближайшие годы, работала с полным напряжением, не меньшим, чем во время войны, только переносилось это, странным образом, совсем по-другому, без надрыва. То ли рабочих рук стало больше, то ли кормежка все-таки лучше, то ли сказывалась наглядная связь хорошей работы с небольшим, но все же заметным повышением достатка.
  Тем не менее при такой напряженности планов свертывание лишней оборонной программы, до сих пор не давшей результатов, непонятно, на что нужной и очень затратной, казалось очень соблазнительным. Так что после почти шестилетнего марафона группа "универсальных боевых блоков" вдруг почувствовала приближение безнадежной мели. Такой, с которой, пожалуй, не сойти и до самой пенсии. А помимо шкурных соображений существовали и вполне даже достойные: как раз к этому моменту группа, после многолетнего топтания на месте, решила большинство технических задач, многие из которых поначалу казались попросту неразрешимыми. И они слишком хорошо знали свое политическое руководство: если проблема не решена в целом, частности его не интересуют. То есть политическое руководство везде примерно одинаково, вот только там, где властвует Капитал с его звериными законами, клочки провалившегося крупного проекта моментально растаскивают и пускают в Дело множество мелких и среднего калибра хищников. Иной раз, заплатив неудачникам совсем неплохие деньги. В стране Советов за эти годы тоже произошли некоторые изменения, причем довольно глубокие, но они не слишком бросались в глаза, так что члены группы ориентировались на прежний опыт. У значительной доли их, добавим, достаточно безнадежный, страшный, кромешный* опыт. Поэтому речь шла о крахе творческой биографии, жизненной неудаче многих и многих талантливых инженеров, дискредитации целых научных направлений и выброшенных буквально на ветер миллиардах народных рублей.
  *Считается, что термин происходит от слова "кроме", за кромкой, что произошли от уж вовсе архаичного "кром". Опричников от слова "опричь" иногда именовали "кромешниками". Кое-когда кромешниками именовали духов ада, бесов. "Кроме" в тех, стародавних смыслах, еще и вне обычного, повседневного опыта, опыт, которого лучше бы не испытывать и знание, которого век бы не знать, находящееся за пределом человеческого, нормального, разумного, доброго. Как кромешная тьма есть тьма не отсюда, не от мира сего. Интересные слова знали наши предки.
  
  Когда они опомнились от неистовой работы, то как-то одновременно осознали, что получилось вовсе не то, чего ожидали, начиная ее. Практически все оказалось не так, непохоже, неожиданно. И впечатляющие размеры прототипа ГЗББ, достигающие почти шестнадцати метров в длину, и то, что топливо для маршевого двигателя придется вставлять отдельным блоком, непосредственно перед самым полетом. Да мало ли что. И буквально все рассказывали потом, что у них щемило сердце при виде того, как втискивается на свое неудобное пилотское место неуклюжий в своем специальном скафандре Амет-хан. А он, - ни секунды не сомневался в благополучном исходе нынешнего сумасшедшего мероприятия. Чуть ли ни единственный на всей базе. И как это они не поймут, что тут нет ничего страшного? Да он в любой момент прекратит испытание, если почувствует реальную опасность. И заранее обдумал свои действия на случай любой нештатной ситуации на любом этапе. Именно потому что не самоубийца, у него жена и дочка, между прочим!
  Для того, чтобы оторвать от земли непомерный груз, "тэшке" понадобились специальные твердотопливные ускорители, и все-таки она оторвалась от земли с видимым трудом. Потом постепенно набрала ход, и дело пошло полегче. Стиснутый своим узким, как крысиная нора, ложем пилот опытом тысяч часов проведенных в кабине пилота почувствовал, когда машина-матка добралась до верхней точки траектории, перевалила ее и устремилась вниз, набирая скорость в пологом пикировании.
  - Приготовиться к сбросу, - проскрежетало в наушниках, как обычно, - прием...
  Он, как обычно, ответил.
  - Есть приготовится к сбросу.
  Сам сброс ощущался как мягкий толчок, после чего все тело пронизало особое ощущение свободного падения, невесомости. Тоже, как обычно. После томительной паузы, занявшей несколько секунд, пилот с облегчением услыхал тяжелый, раскатистый грохот твердотопливного доразгонного блока, а невесомость сменилась мягким, липким грузом не слишком сильной, но непривычно длительной перегрузки. Тоже, в общем, как обычно, он пробовал и это.
  Чего он только не пробовал. В том числе и "пороховые" ускорители первых сверхзвуковых машин с их мизерными крылышками. И сами машины тоже довелось. И экспериментальные ракетопланы с их страшной, рваной, почти непереносимой динамикой. Пожалуй, летчики-испытатели нигде и никогда, даже в предвоенные годы, не жили еще такой наполненной, такой напряженной жизнью, как в это время. В еще большей мере это относилось к нему, потому что он считался одним из лучших, и поэтому наиболее востребованных. С одной стороны, - деньги, награды, звания, негромкая, но дорогая слава среди людей понимающих. С другой - полеты на кошмарных, критических конструкциях, к которым подходить-то страшно было, не то что летать на них. Вот только нравились ему - обе стороны! И то, и другое! И еще неизвестно, что больше.
  Между тем скорость росла. Судя по приборам, она вообще достигла критического значения, но он выждал и еще какие-то секунды, чтобы ускоритель отдал все, и сбросил его ровно в тот момент, когда он из ускорителя готовился стать балластом. К этому моменту звуковой барьер остался далеко позади, и в дело пора было вступать неизвестному науке зверю...
  Пронизал всю конструкцию, встряхнул его тело необычайно короткий, отрывистый удар, немедленно повторившийся снова. Амет-хан не успел всерьез встревожиться, когда серия жестких, как удар бича, щелчков, учащаясь, слилась в пронзительную, нестерпимую вибрацию. Потом исчезла, ушла за пределы ощутимого и она, а на пилота снова навалилось ускорение, и в ЦУП-е услыхали долгожданный голос с едва заметным акцентом. Те, кому довелось слышать, утверждали, что - удивленный голос.
  - Кажется, поехали...
  Семен Алексеевич напутствовал его последним, перед самым полетом. Пилоту понравилось, что конструктор оказался чуть ли ни единственным, кто смотрел на него без скрытой жалости, как обыкновенно смотрят на безнадежно больного, и говорил по делу:
  - Если, тьфу-тьфу, все вдруг пойдет нормально и эта штука заработает, - лезь вверх. Сам сообразишь, под каким углом, хотя таблицу с расчетными рекомендациями все-таки выучи... Никто же ничего не знает, гасить эту твою чертову печку - дополнительный риск, поэтому дай агрегату спалить горючее, а тем временем лезь вверх! Меньше перегреешься, а заодно не дашь утащить себя неизвестно - куда, потому что, говорю же, никто ничего не знает...
  Милая особенность этого двигателя состояла в том, что способов толком проверить его на стенде не существовало в природе. Сделать, к примеру, гиперзвуковую аэродинамическую трубу, являлось еще более сложной научно-технической задачей, чем сам двигатель. Примерно как с атомной бомбой. Минута шла за минутой, а он и не думал прекращать работу. Ускорение никуда не девалось, и скорость непрерывно росла. Подсознательно пилот ждал чего-то подобного графику ракетоплана, но того хватало на несколько десятков секунд. Он увеличивал угол атаки, но у этого приема имелись свои ограничения: агрегат, из которого со временем должен был вылупиться ракетный снаряд, несколько уступал по маневренности незабвенному "Як - 3С". То, что сейчас окружало машину в полете, мало отличалось от пустоты, но, однако же, на скорости три - двадцать три километра в секунду, даже этот воздух имел твердость каменной стены. И, тем более, он сохранял способность поддерживать работу двигателя. В восемь-тридцать утра по местному времени небо над его головой стало уже совсем черным, но острый, как шило, нос машины по-прежнему указывал вверх, а топливо пока что и не думало заканчиваться.
  - ... И вот еще что: твоя жизнь важнее всего в любом случае. Если эта штука пролетит хоть сколько-нибудь своим ходом, а ты уцелеешь, - это победа. Даже если все остальное вдребезги - все равно. Если вместе с тобой спасется и маршевый двигатель, то победа безоговорочная. Нам уже многое стало ясно, и за год - полтора мы сделаем двигатель многорежимным. Но могу только повторить: если будут хоть малейшие сомнения, - сбрасывай двигательный блок. Глядишь, эта их парашютная система и сработает...
   Он посмотрел на радиовысотомер и решил, что прибор не выдержал нагрузок и теперь врет. Двигатель проработал почти шесть минут, прежде чем он осознал, что снова чувствует неприятную вибрацию, после чего ускорение резко уменьшилось. Следом началась "барабанная дробь", только сейчас она урежалась, наступила невесомость, но скорость оставалась сумасшедшей. До пилота, привыкшего к тому, что за остановкой двигателя следует скорое падение, вдруг дошло, что он сейчас подобен, скорее, артиллерийскому снаряду. Вот только скорость повыше разика в два-три, а воздух настолько разрежен, что тормозящим действием его можно пренебречь, так что снаряд этот и по инерции может улететь очень, очень далеко. По той же причине не действовали никакие воздушные рули, и изменить траекторию он возможности не имел. Так что нос по-прежнему указывал вверх, и не думал менять направление. Да хоть бы изменил: на такой высоте это вовсе не значило, что подъем по баллистической траектории сменился, наконец, падением. Оставалось только ждать. Ждать, и развлекать себя мыслями: двигатель остановился из-за того, что кончилось топливо, или же оттого, что, наконец, захлебнулся в слишком разреженной для себя атмосфере. Вот будет весело, если какая-то часть горючки сохранилась: он вполне отдавал себе отчет, что такое вещество должно быть субстанцией совершенно дьявольской, от которой лучше бы держаться подальше. Высотомер не врал, хотя бы с направлением: указал, что падение началось, и скоро это подтвердилось. Потом появились намеки на восстановление эффективности рулей... а остальное дело техники.
  Очень, надо сказать, приличной техники. По сравнению с тем, что было, так и вообще небо и земля. Вот астронавигационная система позволяет ему хотя бы приблизительно знать широту, долготу и высоту, а соединенный с ней баллистический вычислитель указывает, как далеко от точки сброса грохнется его агрегат. И показывает он такую цифру, верить в которую и невозможно, и не хочется, а придется. Движение его - в испытанном восточном направлении, теперь там живых аэродромов и резервных полос понатыкано видимо-невидимо, ради такого случая объявлена форменная мобилизация, на многих - радиомаяки с кодированным сигналом... Вот только антенну пока открывать нельзя. Хоть и прикрыта она радиопрозрачным колпаком, - а нельзя, сгорит с колпаком вместе.
  И еще один момент, на который не рассчитывали: чуть ли ни главным прибором, на показания которого он ориентировался в своих действиях, оказался особый термометр, что указывал температуру критических участков корпуса и крыльев. И эти температуры были такие... Вся подлость ситуации состояла в том, что при более крутом спуске греешься сильнее, а при более пологом - дольше. Чисто интуитивно он несколько раз уменьшал угол атаки так, что машину подбрасывало кверху рикошетом, как пущенный по поверхности воды плоский камешек. Скорость - падала, а вот путь удлинялся, о чем с унылой добросовестностью, неустанно, непреклонно сообщал вычислитель. Но "подлеты" все-таки раз от разу делались все ниже и короче. Когда скорость дошла до "обыкновенного" сверхзвука, у него несколько отлегло на сердце. Еще чуть-чуть, и он сбросил щит термостойкого обтекателя с антенны. Все. Теперь ожидание кончилось и в ближайшие минуты-секунды предстоит работать очень-очень поспешно. Куда там ловле блох. Вообще очень характерный вариант для авиации, о чем свидетельствует старая шутка: "Несколько часов скуки а потом несколько секунд нестерпимого ужаса".
  - А чего мы, собственно, ожидали? - Голос Мишина звучал тускло, как будто говоривший полностью утратил последние силы. - Разогнавшись, исчез из виду. Потом вышел из зоны действия радаров по дистанции и высоте. Сообщить что-то такое после достижения полной скорости и утраты временной антенны ничего не мог. Все.
  И прошло-то всего полчаса с момента последнего выхода пилота на связь, а никто уже ничего не ждал. Очевидно, по причине того, что ничего хорошего не ждали с самого начала. После слов Мишина оглушительная глупость всей затеи с пилотируемым полетом "крокодила" как-то окончательно дошла до всех, и люди только не могли взять в толк: что с ними со всеми случилось? Как можно было не видеть очевидного?
  - Товарищи. - Голос Чертка был высок и странен. - Минуту назад получено сообщение. Амет-хан только что успешно приземлился на полосе под Акмолинском. Там аэродром толком не достроили, но полоса уже готова. Первым делом сообщил, что благополучно доставил двигатель на землю. А еще, что если бы не скафандр, разбил бы при посадке рожу, а так и того нету.
  После короткой паузы последовал взрыв оглушительного веселья, бурного и не имеющего какой-то направленности восторга, когда солидные люди, большинству из которых было за сорок, орали "Ура!" - и что-то уж вовсе бессвязное, обнимались и даже начали качать первых попавшихся под горячую руку. Чуть успокоившись, кинулись к рации - проверять. Оказалось, - точно. Проверили еще раз, начали сумбурные вопросы, но мудрый Семен Алексеевич стоял, подняв палец, как будто стараясь удержать ускользающую мысль.
  - Стоп. Стоп! Да тихо, говорю вам!
  И, убедившись, что услышали, дождался, чтобы замолчали.
  - Я к тому, товарищи, - сказал он, понизив голос, - что это не просто так себе испытание. Замолчать не удастся, да и не нужно. Дело в том, что он вылетел на восемьдесят-девяносто километров, как минимум. Приборы в таких условиях, - он обвел собравшихся взглядом, - сами понимаете. Не очень. Так что...
  - Так что пишем сотню. - Проговорил доселе молчавший Королев. - Потому что это уже не просто стратосфера, а космос. Скажем - сто шесть, для правдоподобности. Тем более, что отрицать этого мы тоже не можем. Пишем отчет с поздравлениями в Комитет и в Совет Министров. За подписью всех собравшихся и еще тридцати-сорока ведущих специалистов. А вот руководство, - я почти не сомневаюсь, - разнесет эту весть на весь мир.
  Сергей Павлович обладал редкой среди ученых мужей особенностью: умел и сделать реальное дело, и "продать" его, не находя в рекламе своего дела, своих людей и себя самого ничего зазорного. Обычно даже очень одаренным людям свойственно только одно из этих качеств.
  - А если заставят повторить? Прилюдно?
  - Скажем, как есть. - Он пожал плечами. - Ну, - почти. Что конструкция несовершенна. Что в ходе испытаний был обнаружен целый ряд непредвиденных опасностей. Что успехом мы обязаны в первую очередь не достоинствам конструкции, пока что сырой и не доведенной, а исключительным качествам пилота... Кстати, он и впрямь такой молодец, что и слов не найти. Прямо и не знаю, кто еще-то смог бы сделать подобное. Настоящий герой, в истинном смысле этого слова. - Он, чуть набычившись, посмотрел на собравшихся. - Поймите, если мы сумеем все представить в нужном свете, превратить в событие политическое, нам дадут все, и без очереди. А, главное, не будут портить нервы. Подгонять - да, а ждать момента, чтобы разогнать, причем так, чтоб мы чувствовали, как на нас точат нож, - нет. Так что за год - полтора без дурной спешки мы сделаем что-нибудь гораздо, гораздо менее героическое и более безопасное, и тогда пригласим прессу со спокойной совестью. И, увидите, теперь у нас, помимо чисто оборонной, будет и космическая тематика, отдельно. Тоже, понятно, оборонная, но и не только.
  
  Великая Блажь III: привходящие обстоятельства
  
  
  Уговаривать, соблазнять, создавать временные союзы, играть на временных или постоянных амбициях было непривычно, неприятно и, порой, унизительно. Часто приходилось гасить бессильный гнев, чувствуя, как кровь болезненно бьет в виски. Не так много, как он ожидал, но находились такие, кто норовил при случае продемонстрировать ему нынешнюю ущербность его власти. Вежливо-вежливо, слова гладкие, а в тоне, в выражении это, знаете: "А то - что? Что ты мне сделаешь?". И он уже знал: не отомстит, не дадут ему такой возможности. Иной раз жизнь казалась адом, расплатой за непререкаемую власть прежних лет, которую он, зачастую, так бездумно, нерасчетливо расходовал, и хотелось в отставку. Все чаще приходила в голову судьба Калинина и ненужные параллели с его нынешним положением, которое судьба, возможно, послала ему в воздаяние. В таких случаях у него оставалось одно утешение, одна опора: он-то не Калинин.
  Постепенно, вопреки неприятию и предубеждению, он сумел заинтересовать и перетянуть на свою сторону многих и многих. Прежде всего, понятно, тем положением, которое давал каждому из них контроль над той или иной частью проекта: стороной, ресурсом, участком. В стране происходило небывалое, впервые в истории элитой элит, важнейшей частью ее становились те, кто руководил осуществлением масштабных проектов. Да нет, с большой буквы: Проектов. Иные генеральные конструктора обретали власть, не уступающую власти министра. Правду сказать, после переворота он в немалой степени поспособствовал тому, чтобы события развивались в этом направлении. Поэтому теперь, умея предложить Дело, он тем самым предлагал им положение, и его, все-таки поддерживали. Хотя многие, понятно, скрепя сердце.
   Надо полагать, общение в таком ключе отняло у него не один год жизни. Но, справедливости ради, надо признать, такой способ добиваться своего принес и немало пользы. Многочисленные возражения, согласования позиций, привлечение заинтересованных привели к тому, что принятые в конце концов варианты решали одновременно несколько проблем, которые все равно, так или иначе, пришлось бы решать, но уже по отдельности а значит, - дорого, нерационально и потом. Чего стоила, хотя бы, эпопея с энергетическим хозяйством Магистрали: не будь ее, атомная промышленность, может быть, еще долгие, долгие годы оставалась бы чисто убыточной отраслью, производящей только бомбы, да еще, пожалуй, радиоактивные помои. Зато теперь ситуация, можно сказать, вывернулась наизнанку: это бомбы теперь делают "заодно", а отходы производства пошли в дело, почитай, целиком. Ну, или пойдут в ближайшие два-три года. Двадцать две АЭС, семьдесят один энергоблок за десять лет, вдоль всей Магистрали, составили, в дополнение к транспортному "хребту", энергетический хребет державы. Само по себе бурное развитие атомной энергетики привело и к возникновению неожиданной проблемы: реакторы, введенные в строй с интервалом в год-два, зачастую отстояли друг от друга на техническое поколение, если не на два, а ведь не заменишь. Объекты, заложенные год назад и готовые процентов на восемьдесят, оказывались безнадежно устаревшими. А чего ждать: аж три центра реакторостроения! Желтые Воды, Ростовская область и Бурятия...
  
  Каким бы новым ни было дело, неизменно находятся люди, как будто созданные для него специально. Пока другие находятся в плену иллюзий, розовых или черных, неважно, они проникают в суть дела, безошибочно определяют ключевые проблемы и без тени сомнения отделяют реальные перспективы от мнимых. Когда вопрос о энергетических реакторах только ставился, и все были полны энтузиазма, и рисовали радужные перспективы использования "атомных моторов" чуть ли не на мопедах, он понял главное: защита от радиации. Это метры бетона, свинца, воды и тому подобных вещей, которые на мопед ни в коем случае не уместятся. Удастся решить эту проблему, - будут у вас атомные паровозы и самоходные баржи, нет - не обессудьте. Закатайте губы, и ограничьте аппетиты электростанциями и, может быть, какими-нибудь уж очень крупными кораблями. Это - все. И не то, чтобы он считал эту проблему разрешимой хотя бы в принципе, не говоря уж о практике, но только не думать на эту тему он не мог. Однажды в голову пришла уж вовсе дурная мысль: вот если бы сделать материал, в котором каждый последующий слой сдвигался бы на активное сечение атомного ядра. Тогда сколько слоев потребуется чтобы любая частица, любой фотон с гарантией не могли миновать ни одного ядра? А сколько же это у нас будет в СИ? Подсчет показал, что, в зависимости от вещества, толщина слоя варьировала в несколько раз, но в любом случае это были миллиметры. Сечения, на тот момент, были известны далеко не для всех атомов, равно как и ковалентные радиусы, - не для всех веществ, но, в связи с полной невозможностью создать "ядерно-шаговый" кристалл, это играло не такую уж большую роль. Зато сечение, кажется...
  Он придумал маятниковый метод определения сечений, который не требовал особых хлопот и квалификации, только времени. Придумал кое-что еще, для него вполне очевидное, а для людей рядом с ним оказавшееся чуть ли ни откровением, а за этими делами не заметил, как без натуги прошло несколько лет. А потом не без удивления заметил, что оказался в числе первачей. Целым начальником отдела Биологической Защиты. Теперь положение позволяло ему обратиться в Стык.
  Официально это укромное учреждение переименовывалось неоднократно. Например, к моменту обращения, оно именовалось Межведомственный Комитет по Координации научно-технических Разработок при Совете Министров СССР. А бывало и Комиссией, и Отделом, и Бюро и даже Специальной Технической библиотекой. Запомнить все имена учреждения было немыслимо, и, кроме того, у ведущих разработчиков, всех этих Генеральных, Главных и прочих генералов от насквозь военизированной науки, в очередной раз всплыла мода на короткие, выразительные названия. Они и друг друга-то звали "эспэ" да "пэвэ", а уж диковинной конторе сам бог велел иметь прозвище. Так что "Стык" - и не иначе. До этого ответственным людям можно было знакомиться с достижениями смежников исключительно через личные контакты, нарушая режим секретности и заставляя нарушать его других. Зачастую, не зная даже, что они смежники, и не зная, кто является смежником. Это сходило до тех пор, пока темы и люди исчислялись единицами, пока ключевые фигуры так или иначе знали друг друга, потому что когда-то и где-то вместе учились, или работали. Нередко даже сидели вместе.
   Когда количество так или иначе причастных возросло буквально в тысячи раз, кустарный подход начал давать сбои, а потом перестал работать вообще. Режим, секретность, сверхсекретность начали отделять секретоносцев друг от друга наглухо. И не то, что правая рука не ведала, что творит левая, а и мизинец слишком часто не знал, где ковыряется указательный палец. Интеграция работ через посредство высших чиновников доказала полную свою неэффективность. Но вот в сорок пятом, когда Берович неожиданно предложил концепцию Стыка, то понимания не встретил. Большинство людей искренне не понимает, откуда появляется срочная необходимость менять то, что до сих пор исправно работало. Вопреки всякой очевидности мир кажется им чем-то неизменным. Но, очевидно, что-то от его предложения осталось, зазубренным осколком застряло в головах. А потом оказалось, что дублирование разработок достигло чудовищного уровня, снижая эффективность научно-технического поиска в разы. В данном случае политическое руководство страны никак не могло решиться и принять системное решение. По какой-то причине от него попахивало потрясением основ, хотя, казалось бы, - чего особенного? В конце концов чрезмерно осторожные, нерешительные, половинчатые меры предприняли, но быть слегка беременным невозможно*, и спустя недолгое время сложилась система Стыка. То поразительное время как раз и характеризуется тем, что Дело кое-когда начало одолевать цепенящие бюрократические ритуалы даже и без вмешательства первых лиц государства.
  
  *На самом деле можно. Но не больше трех месяцев.
  
  Здание на ленинградском проспекте с виду напоминало солидный особняк конца девятнадцатого века, располагалось в глубине обширного двора, засаженного высокими деревьями. Кое-какая охрана у ворот. Неброские таблички "Межведомственная техническая библиотека", "Централизованный Архив АН СССР", да: "Централизованное патентное бюро". Такого рода скучные конторы нередко располагают в приспособленных старых зданиях. Вот только, если приглядеться, становится очевидно: здание-то - новехонькое. И высокие деревья, создающие уютную тень во дворе, высажены такими, как есть. Взрослыми, высокими, тенистыми-раскидистыми. То, что еще при проклятом царизме выделывали не цари даже, но просто богатые баре, тем более может позволить себе первое в мире государство рабочих и крестьян. А неприметные таблички при том же внимательном взгляде никак не выглядели бедными. На окнах декоративные решетки из прутьев внушительной толщины, вход по пропускам. Пропуск, в принципе, доступен научному сотруднику из отраслевого НИИ, ведущему специалисту крупного завода, да и аспирант может получить его по ходатайству научного руководителя. Кому попало, правда, не выдают, тут оказывают недешевые услуги серьезным людям. А еще есть глубокая ниша, - или коротенький коридор-тупик, - что кончается дверью с табличкой: "Читальный зал научных сотрудников". А ниже, мелкими буквами, еще: "ВХОД СТРОГО ПО ПРОПУСКАМ". Какого-то, значит, другого сорта. У меня нет, у тебя - тоже, но, видимо, есть люди, у которых есть. И ниоткуда не следует, что счастливых обладателей такого пропуска по всей стране не наберется и сотни, а выписывают их на таком уровне, что шапка свалится, если захочешь глянуть.
  Запрос-заявку положено подавать на номерном здешнем бланке, их учитывают, испорченный положено сдавать, а на том, что идет в дело, опять-таки ставится номер пропуска. Первичная экспертиза заявки четверть часа. После этого вам либо говорят подождать столько-то, и выдают необходимую документацию, либо назначают срок для следующего визита. Это означает, что требуется дополнительная экспертиза, потому что неясно, кто может заниматься подобной тематикой и как далеко продвинулся, или известно, что таких разработок не существует в природе. Для ряда таких случаев существовал вариант контакта по телефону: клиента пропускали на узел кодированной связи, и он набирал на диске массивного телефонного аппарата свой индивидуальный код, случайную последовательность из двух букв и шести цифр. Если она входила в список, телефон включался, а специальная здешняя АТС соединяла его с абонентом. С исходно неизвестным абонентом по неизвестному номеру: остальное зависело от характера разговора. В варианте: "Нет, не наша тематика" - абонент так и оставался неизвестным. Иногда запрос просто-напросто выполняли, попросту через Стык, или после того или иного постановления свыше. Иногда начинался более или менее длительный процесс уточнений и выработки общей позиции. Охрана (как положено на самых серьезных объектах, тройственная: военные, чекисты, Четвертое Управление МВД) знала - кто, но не знала, по какому вопросу, сотрудники самого по себе Стыка, - так называемый "Внутренний Круг", - знали, по какому вопросу, но не знали - кто.
   Сам "Внутренний Круг", в свою очередь, состоял из экспертной группы, группы связи, группы каталогов, технической и секретной групп. Имевшие, по сути, неограниченный доступ практически ко всей научно-технической информации СССР, личности членов "внутреннего коллектива" секретились никак не меньше личностей Королева, Глушко, Чернякова или Курчатова. Да и сами они мало кому уступали ученостью. Это они впервые в СССР использовали ЭВМ для автоматической обработки "не цифровой" информации, - и написали для этого соответствующие программы. В значительной мере с их подачи разрабатывались новые типы носителей, позволившие уже к шестьдесят второму году полностью уйти от перфокарт с перфолентами. Наконец, это именно они первыми соединили несколько ЭВМ проводами... Многие из них покидали Стык, чтобы создать и возглавить целые научные направления, институты, объединения. Да мало ли что. А еще им приходилось мириться с тем, что надзор за ними, скорее всего, до конца жизни. Принадлежность к этой узкой касте отчасти напоминала преступление без срока давности.
   Телефонные разговоры велись из кабин со звукоизоляцией, записывались, но записи следом же опечатывались тремя печатями, и читать их можно было только по особому постановлению. За все время существования Стыка оно не давалось, кажется, ни разу. Работая с документами, заметки делать было можно, а выносить их нельзя: только, опечатав, оставлять на посту: доставят курьером по указанному адресу, без разговоров, что угодно. Лица холерического темперамента бурно возмущались этим, именуя дурью: ЗАЧЕМ, если перлюстрация запрещена категорически? К той же категории относился запрет на запись "телефонного" кода. Ее полагалось держать в служебном сейфе, в опечатанном конверте из фотобумаги, а отнюдь не в записной книжке. А код следовало помнить наизусть. За записную книжку могли очень серьезно наказать. Интересно, что здесь, как и везде, имелись исключения: к примеру, Андрей Туполев в записной книжке запись кода как раз имел. И никто его не трогал. К этому времени он уже перестал считаться с условностями. Особенно такого рода гримасами режима возмущались евреи. Русские - терпели, потому что с молоком матери всосали: бюрократическому упырю кинуть кость так или иначе придется. Впрочем, упыря тоже можно понять. Ему только с колоссальным трудом, в муках, которые можно сравнить только с чем-то вроде родов навыворот, пришлось проглотить само создание Стыка, структуры, чуждой для него органически, до несовместимости. В конечном итоге, невзирая на изощренные меры по сохранению секретности, люди, однажды отыскав друг друга, при желании, могли просто-напросто встретиться. Как правило, они и сами по себе обладали немалой властью. Секретность там или не секретность.
  Заказ Нелюбова имел двойственный характер: с одной стороны, они прекрасно знали, кто занимается упорядоченными материалами. С другой, - именно такой разработки в наличии не имелось, и, поэтому, через положенные четверть часа его пригласили в переговорную кабину.
  - Кемерово-19, - послышался удивительно ясный голос в трубке, - вас слушают...
  На протяжении следующих пяти минут к трубке поочередно звали все новых и новых людей, и Нелюбову приходилось каждый раз начинать объяснения сначала. Потом ему надоело, и, услыхав очередной молодой голос, он раздраженно бросил:
  - Парень, - ему самому только месяц тому назад исполнилось двадцать семь, - это достаточно закрытая тема, чтобы болтать о ней с кем попало! Позови кого-нибудь постарше...
  - Так некого, - ответили ему довольно-таки легкомысленным тоном, - основные разработки контролирую я. НИИ, соответственно, тоже. А этот ваш "косой слой", кажется, и впрямь слишком серьезная тема для телефонного разговора.
  - Как-как? "Косой Слой"?
  - А чем плохо? Мы с вами понимаем, а другим ни к чему. Так что термин, как термин. Не хуже других.
  После этого они обсудили некоторые подробности технического характера и договорились встретиться через две недели, когда Александр Иванович будет в Москве. Встреча состоялась на одной из "конспиративных" квартир "Степмаша" (разумеется, "Степа-Маша" - даже "Степа + Маша") в столице, охрану оставили скучать во дворе, Берович передал Илье Константиновичу оговоренные образцы, но толком поговорить в тот раз не удалось, поскольку Александр Иванович спешил в родные пенаты. И только перед прощанием он вдруг сказал:
  - Идея, сама по себе, красивая. Но только знаете, что? Слишком хорошо для того, чтобы вышло что-нибудь путное. Во всяком случае, сразу. К примеру, нет ничего проще по идее, чем ракетный двигатель...
  И как обрек, проклятый. Идея действительно оказалась красивой. Более того: эксперимент наглядно показал ее справедливость. Вот только толку с того оказалось чуть. Образец защиты нового типа, будучи помещен в узкий тоннель экспериментального проема (в просторечии "амбразура") снизил поток проникающей радиации по гамма-лучам и нейтронам так, как будто имел в толщину не шесть миллиметров, а, по крайней мере, шестьсот. Точнее судить экспериментатор не брался, поскольку имелись также и качественные различия экранирующего эффекта нового материала по сравнению с классическими экранами сходного химического состава. А потом радиация сожрала образец. От упорядоченности "Косого Слоя" остались рожки и ножки. Уже через полчаса показания счетчиков в заэкранном пространстве начали расти, а с определенного момента падение экранирующих свойств образца пошло по экспоненте. Нелюбов впоследствии шутил, что не знает лучшей иллюстрации термина "блистательный провал".
  Он смотрел на сгоревший образец и молча дивился мере своей собственной глупости. Явление радиационной коррозии материалов неплохо изучено на собственном опыте и описано еще в довоенной иностранной периодике. А теперь он никак не мог взять в толк: с какой это стати он решил, что оно не будет относится к его "упорядоченному" экрану? Работу он все-таки сделал, поскольку, по большому счету, эксперимент нельзя было счесть неудачным, а работа смежников из "Степмаш"-а - так и вообще заслуживает восхищения. Они же не виноваты, что заказчик у них дурак.
  На протяжении нескольких следующих месяцев он постарался выкинуть нелепую историю из головы, - как по причине крайней занятости, так и "общим" соображениям. Решение интересное, имело полное право на апробацию, но практического приложения иметь Не Мо-Жет. Все! Забыли. Хотя и жаль все-таки. Тем не менее в голову, порой, приходили всякого рода диковинные конструкции, вроде медленно протягиваемых лент из "Косого Слоя", и прочие глупости. Крайне дисциплинированный человек, Илья Константинович, приняв решение, мог заставить себя делать что угодно, даже не думать об определенных вещах. Тем не менее, некоторые впечатления как будто страгивали что-то у него в мозгу, и он только не мог сообразить, - что. Всякие мелочи, даже стыдно вспомнить. Зрелище битумного цилиндра на стройке, упавшего с высоты: он раскололся, как колется камень, стекло, фарфор, образовав пластинчатые осколки вполне нормального вида, с острым сколом, волнистой поверхностью. Вот только потом иные из них провисли, стекли, сгладились и оплыли, как положено жидкости, хотя погоды здесь, в октябре, стояли холодные.
  Результатом стала очередная нелепая мысль поутру, спросонок. Вот если бы "Косой Слой" - да еще тек бы. Вещь, нелепая по определению, постольку, поскольку жидкость - и есть хаос, молекулы, свободно движущиеся друг относительно друга, без прочной связи между собой. А глыба битума? А то же самое стекло, в конце концов? Поняв, что на этот раз от засевшей в голове мысли отделаться не удастся, он решил обратиться за помощью по знакомому адресу. Благо, контакт уже налажен, а Берович производил впечатление человека, который не откажется помочь, если к нему обратятся по делу. На этот раз пообщаться удалось поосновательнее.
  - Вы меня удивляете, - сказал Александр Иванович, - есть такие вещества. Так и называются, "жидкие кристаллы". Известны, между прочим, полвека. Ладно я, студент прохладной жизни, но вы-то, вы - кандидат физико-математических наук и, говорят, без пяти минут доктор.
  - То-то и оно, что кандидат-доктор. Слишком большой соблазн знать все - ни о чем. Больно уж далекая тема. Но к делу: с реализацией - поможете?
  - Не выйдет, - ответил Саня, - после вашего рассказа я понял, что тема серьезная. Между делом поднять не получится. Давайте чин по чину, официально, лаборатория, люди, финансирование. А я, со своей стороны, что могу, то сделаю. И других заставлю.
  Прогресс техники, - это на 99% эволюция. Какое-нибудь прорывное открытие, будучи спешно реализовано в техническом устройстве, показывает свои возможности только очень слабо. До невидимости. Привычно глядя цветной телевизор, где цвета, звуки, фактура поверхности, только что не запах, мы слишком редко задумываемся, что для этого пришлось уловить и усилить бесконечно малые порции энергии, пробившиеся к начинке ваших телевизоров через множество препон, помех и искажений. А ведь поначалу был очень сомнительный треск и едва видимые искорки. То ли есть, то ли нет. Три коротких треска - "с", три длинных - уже "о". Насчет треска с искрами - понятно, а насчет цвета, звука, фактуры, объема - не очень. Как задумаешься, так сразу удивишься: и как только смогли? И ответ тут самый простой: научились потихоньку. Как ни крути, а лучшего ответа не выдумаешь. Сначала научились вносить мелкие улучшения так, чтобы не стало хуже в другом месте. Потом, - соединять дотоле разнородные устройства, чтобы не мешали работе друг друга. Деталь, возможности которой ограничены по определению, заменяют целым устройством, которое может гораздо больше при тех же размерах. Важно, чтобы и промежуточные варианты удовлетворяли каким-то важным потребностям общества, государства или отдельных людей, взятых во многом числе. Тогда эволюция такой техники длится годы, десятилетия. Века.
  Им отчасти повезло, что "Косым Слоем в жидком виде" с самого начала заинтересовался академик Александров. Потому что, после периода неизбежных поначалу неудач, у них начало получаться. С самого начала АБЗ разделились на две большие группы: "проточные", они же "продольные", и "конвекционные", они же "поперечные", каждая со своими важными преимуществами и серьезными недостатками. В какой-то момент казалось, что "проточные" схемы одержали окончательную победу. В сотнях экспериментов "Лаборатория-11", она же "группа АБЗ", подбирая толщину, скорость протекания, состав, слоистость, разные методы электроснабжения "Косого Слоя", добилась того, что масса радиационной защиты уменьшилась в десять раз, а общий объем - в шесть. Медлительный, как улитка, поток АБЗ, утолщаясь, уходил в регенератор, где, отчасти, очищался, отчасти - замещался новым, из запаса. Данный вариант рассматривался, как чисто экспериментальная конструкция, но неожиданно заинтересовал военных и таким, как есть. "Существуют, - туманно намекнули они, - специальные объекты. Для них в самый раз". Трудами специалистов, приданных в лабораторию из "СтепМаш"-а, материалы "Косого Слоя" начали в регенераторе сначала восстанавливать, а потом и производить. Впрочем, на самом деле "необратимые" затраты были относительно невелики. Судьба этого варианта и еще интереснее, но до какой-то стабильности, окончательно выработанных образцов в те поры было куда как далеко. Илью Константиновича мучил один, довольно-таки крахоборский вопрос: но ведь ионы, порождаемые в том самом Косом Слою ионизирующей радиацией, это ж заряженные частицы! Иными словами, ток. И пропадает. Жалко ему было. Прямо как Плюшкин какой-то.
  В деле, которым он занимался, и, тем более, в то время, излишнее любопытство не приветствовалось, но он был все-таки человеком системы и, в общих чертах, знал о большинстве направлений в исследованиях по ядерной тематике. Радиохимия, тоже развившаяся во множестве направлений, касалась, буквально, всех. И где-то там, на отшибе, почти не у них, почти на чужой территории были люди, занимавшиеся так называемыми "изотопными источниками электричества". В просторечии их именовали попросту атомными батарейками. В те поры дела на этом фронте шли ни шатко - ни валко, так себе, и новый объект исследований, неожиданно, оказался для них тем, что нужно. Можно сказать, что группы нашли друг друга. В те времена исследования, бурно развиваясь, дробились в соответствии с вновь возникшими темами. В данном случае произошло, пожалуй, объединение. Во всяком случае, в значительной мере. Именно после включения в исследования товарища Миллионщикова произошел частичный возврат к "конвекционным" схемам. Нелюбовские "Косые Слои", умножившись в числе, превратились в детали своеобразных молекулярных машин, превращавших Хаос радиации в электрический ток. Постепенно, путем подбора состава АБЗ, сумели отчасти приручить даже нейтроны: в ходе атомных реакций получались нужные элементы, которые распадались ожидаемым образом и могли конвертироваться в энергию. На какое-то время АБЗ "потяжелела", но при этом общая энергетическая эффективность системы значительно выросла, вполне компенсируя увеличение веса и габаритов. Как известно, логическим завершением этого направления атомной энергетики стало создание реакторов серии РАПЭ: в них уже нагревание теплоносителя, - а куда деваться, если охлаждать реактор все равно нужно? - является побочным способом конверсии внутриядерной энергии в электричество, а основную часть энергии дают поглощающие элементы, сделанные по "активной" схеме. Поэтому не удивительно, что с какого-то момента АБЗ, вполне оправданно, получила название РКЗ, - радиоконверсионная защита, - а образующие ее системы, соответственно, - РКС.
  При этом интересно, что реакторы с классическими принципами защиты от проникающего излучения тоже отличнейшим образом продолжали существовать и развиваться. С их заведомо меньшим КПД мирились в силу большей их безопасности, даже не в плане поломок, а - потенциально большей устойчивости к природным катаклизмам, военным действиям, возможным диверсиям. Потом, будто спохватившись, новые поколения этих солидных сооружений дополнили полноценными энергетическими РКС. Зато для всех типов реакторов с "чистой" РКЗ "Лаборатория-3", занимавшаяся всем, связанным с конструктивной защитой, разработала защитные капсулы-саркофаги, позволяющие восстанавливать выработавшие ресурс системы РКЗ и - хоронить выработавшие ресурс реакторные блоки... Хотя последовательное совершенствование РКС позволило создать по-настоящему компактные установки-микрореакторы, с полным объемом комплекса в пределах половины кубометра, на мопеды, легковые автомобили и шоссейные грузовики их все-таки не ставят. И, тем более, на самолеты. И на серийные танки, хотя французы построили и испытали несколько экземпляров своего "основного" "DLAT-IV" с реактором и электроприводом...
  
  
  
  
  Акула I
  
  44 год
  
  - Товарищ адмирал флота, согласно вашему приказу, произведена инвентаризация имущества верфей. Захвачены следующие объекты в разной степени готовности. Три почти готовых больших лодки XXI серии, у одной из них даже батарея аккумуляторов заправлена. Потом, правда, ее подорвали и кислота проела корпус так, что и починить трудно. Еще четыре готовых на семьдесят процентов. И еще значительное количество секций, приготовленных к сварке на стапеле. Они изготавливали секции на других заводах, далеко от берега, а потом соединяли их в готовый корабль.
  - Хитро.
  - Так точно. Срочно вызванные специалисты провели экспертизу. Корабелы делают вид, что их ничем не удивишь, а вот подводники говорят, что очень хороший, проработанный проект. Наши и близко не стояли. Далее, по самим верфям: утверждают, что мощности еще можно восстановить. По специалистам: согласно выработанному решению, пущен слух, что больших претензий к подводному флоту Германии у нас нет. Мол, это англичане с американцами сильно обижаются. Довольно скоро стали появляться переодетые люди, старались выяснить, что к чему, и какие перспективы. Согласно приказу, таких людей направляли к майору Речмедину и он проводил первичный отбор. Поначалу приходили рабочие и техники, а потом появился ряд ключевых специалистов. Этих направляли прямо ко мне. Один из них в ходе беседы вскользь упомянул о бытовавшей в конце войны идее установить на лодках так и не доведенной XXI серии атомную машину. Я не показал виду, что обратил внимание, но запомнил.
  - Фантастика, - кивнул Кузнецов, - за соломинку хватались. Обычное дело в конце войны, которую безнадежно проигрываешь.
  - Так точно.
  Но, поскольку подчиненный сохранял напряженную позу, адмирал поднял на него взгляд.
  - Так точно, но? В чем дело?
  - Товарищ адмирал флота, может оказаться, что это только для них была фантастика. Я изучил вопрос, - он подал командующему ВМФ тощенькую папку, - ознакомился с открытыми материалами.
  - Я ознакомлюсь. Что там, вкратце?
  - Это для них была фантастика. А у нас энергетические реакторы уже разработаны и проходят испытания. На октябрь намечен пуск первого опытно- промышленного энергоблока мощностью тридцать пять тысяч киловатт. Как я понял, хотя это все засекречено, атомную бомбу без реакторов невозможно не то, что сделать, но даже разработать. А тепло при его работе выделяется так или иначе. Он не требует кислорода и запасов топлива, чтобы отдельно, а на одном заряде можно сделать две кругосветки. Как будто специально для подплава создано.
  - Но?
  - Большие и тяжелые, товарищ адмирал флота. Ни в одну нашу лодку не поместятся.
  - Так к чему весь разговор?
  - В немецкую можно попробовать. Они здоровенные. Там одни батареи четверть тысячи тонн, да дизеля, да солярка, да электромоторы. Все вместе не меньше реактора потянет. Тем более, есть не сваренные вместе секции, можно одну-две заменить своими.
  - Вопрос поставим. Не повредит. Пусть ученые покумекают, как сделать как-нибудь покомпактнее, у них головы большие... Я, откровенно говоря, в эту затею не верю, но о себе напомнить никогда не вредно.
  
  
  49 год
  
  "... В ходе испытаний новой техники многократно превзойден прежний рекорд скорости и поставлен новый рекорд высоты полета на летательных аппаратах тяжелее воздуха. При этом достигнута высота сто шесть целых три десятых километра над уровнем моря. Таким образом, впервые в истории человечества человек достиг космического пространства. Экспериментальный самолет, оснащенный принципиально новым типом двигательной установки, под управлением Дважды Героя Советского Союза летчика-испытателя первого класса Амет-хан Султана в ходе первого пилотируемого суборбитального полета за одиннадцать минут сорок три секунды преодолел расстояние более полутора тысяч километров и совершил мягкую посадку на аэродроме города Акмолинска. Постановлением президиума Верховного Совета..."
  
  Товарищ Сталин был против. Его воля, так полет этот и вообще мог остаться секретом, и люди узнали бы о достижении тех времен лет через тридцать, вот только мнение его в тот раз приняли к сведению, но не поддержали. В его подозрительном уме сложилось не менее десятка неблагоприятных сценариев развития событий, что могли стать следствием столь неосторожного хвастовства, но его поддержали только Молотов с Булганиным. Это лишний раз напомнило ему, насколько же другим способом думают те, кто моложе всего-то на два-три десятка лет. И даже некоторые из старых сподвижников как будто бы разделяют мнение молодежи. Мальчишек по сорок-сорок пять лет.
  - Не следует забывать, товарищи, об идеологической работе. Что греха таить, на фронтах Великой Отечественной агитация и пропаганда действовали тем сильнее, чем большие успехи достигали наши войска на фронте. Сейчас есть твердая надежда, что мы уже в этом году превзойдем довоенный уровень производства вдвое, но на Украине, в Белоруссии, западе РСФСР последствия войны преодолены еще далеко не полностью, и многие советские люди живут еще нелегкой жизнью. В этих условиях роль сообщений о реальных успехах и достижениях трудно переоценить. Победили в войне, и продолжаем побеждать в мирное время. Пусть люди видят, что все их жертвы - не зря. Стремительный прогресс науки и техники есть одно из главных доказательств превосходства нашего, самого передового общественного устройства. Это снова, в очередной раз привлечет к Стране Советов сердца трудящихся всего мира, заставят сделать свой выбор колеблющихся и... и остудит иные горячие головы, призывающие к историческому реваншу.
  В глубине души он, со товарищи, по давней еще привычке продолжал считать оптимальной формой любви - изнасилование. Чтобы, значит, надежней. А то мало ли какая блажь может прийти в голову объекту страсти.
  
  - Скажите, Джеймс, - этот их, якобы космический, полет, - только пропагандистский трюк или же может иметь какое-нибудь реальное значение?
  Государственный секретарь был вынужден сделать паузу, чтобы подобрать слова в ответ на столь удивительное замечание. Господи. Он всецело обязан Трумэну политической карьерой, но, все-таки, вынужден признать: после великого Франклина ты усадил в это кресло идиота. Видимо, для равновесия.
  - Господин президент, бомбардировщик, имеющий такую скорость и заатмосферную высотность, тем самым имеет так называемую "естественную межконтинентальную дальность". Это значит, что полет от России до Америки и обратно для него - оптимальное расстояние. Мы не только не сможем его сбить, мы его, скорее всего, просто не заметим. Еще хуже, если русские решат проблему автоматического управления на межконтинентальных дальностях. Тогда это снаряды, которые нельзя обнаружить и, тем более, сбить.
  - А они решат?
  - Судя по тому, что мы выяснили об ударе по Кобе, определенные успехи у них имелись уже шесть лет назад. Точных сведений у нас, понятно, нет, но лучше рассчитывать на то, что с тех пор они значительно продвинулись в своих разработках.
  - Сколько нам потребуется времени, чтобы сделать что-то подобное?
  - Не могу судить. Вот только работы в этом направлении еще и не начинались, данных о разработках русских никаких нет, и если мы даже прямо сейчас получим готовый образец, наше отставание на пять-шесть лет никуда не денется. Куда перспективнее рискнуть и начать поиск в другом направлении. Там, где мы, примерно, равны.
  - О чем вы?
  Вместо ответа Государственный Секретарь, подал президенту тощенькую папку.
  - Работа русских, в общем, является дальнейшим развитием концепции "Фау - 1". А все работы по тематике баллистических ракет, вроде "Фау - 2" того же Вернера фон Брауна, в России практически свернуты. А сам принцип, между тем, позволяет добиться куда больших скоростей, а по высоте принципиальные ограничения просто отсутствуют. Против снаряда, падающего вертикально с высоты в сто миль на скорости три мили в секунду защита невозможна в принципе. И, главное, это возможно. Доказано фон Брауном и, что особенно интересно, самими русскими. Очевидно, он не подумали о выводах, которые могли сделать, - и сделали, - наши специалисты из ряда косвенных фактов. В случае удачи, мы получим возможность в один прекрасный миг взорвать атомные боеголовки одновременно над сотней русских городов, так что война успеет начаться и закончиться прежде, чем они успеют проснуться. Человек по фамилии фон Карман может рассказать больше меня...
  - Фон? Он что - гунн? Мне это не слишком нравится!
  - Венгр. А если всерьез, то такой же американец, как мы с вами.
  
  Наша страна имеет свое особое информационное поле. Природа его неизвестна, но существование несомненно. Традиционно оторванное от принятия решений, отделенное от власти, во многом - ей противопоставленное, население время от времени демонстрирует потрясающую точность понимания событий, ситуаций, людей, самого духа времени намного превосходящее понимание правителей. Власти страны, разумеется, ожидали определенной реакции общества на сообщение о "суборбитальном полете", но не могли ждать, что она окажется настолько бурной. Очевидцы утверждают, что такого ликования, такого всплеска энтузиазма страна не видела со времен Победы, когда, пусть всего на несколько часов, все люди СССР стали друг другу близкой родней. Получилось так, что правительство в определенной степени оказалось в роли ведомого, скорее, следуя за событиями. Поэтому торжества носили характер двух волн. Этому во многом поспособствовала сенсационные публикации зарубежной прессы, и то, что мировое общественное мнение оказалось буквально взорвано этим коротким сообщением. Попытки как-то остудить энтузиазм и панику словами о том, что факт - еще не факт, что, по сути, полноценного космического полета не было, оказали ничтожное влияние. Слишком многие люди на земле ждали по окончании войны начала какой-то новой эпохи, и безумный полет Амет-хана слишком точно лег на эти ожидания.
  По сути, только узнав о реакции за рубежом, советское руководство в полной мере осознало масштаб происшедшего. Хитроумный прагматик Сергей Королев ждал чего-то подобного, во многом даже рассчитывал на реакцию общества, но все-таки не на всенародное ликование. Амет-хана, вызванного в Москву, встречали десятки, сотни тысяч ликующих граждан, и примерно такой же прием ждал его в Париже, Стокгольме и даже Лондоне. Приезд Лавочкина, экстренно вызванного к председателю Совета Министров Булганину прошел с куда меньшей помпой. Можно сказать, он прошел вообще практически незаметно. Премьер ставил вопрос с предельной простотой и отсутствием церемоний.
  
  - Когда можете повторить?
  - Это зависит от слишком многих обстоятельств.
  - Оставьте эти еврейские штучки. Партия и правительство спрашивают: когда?
  - Когда будет готов самолет, пригодный для пилотируемого полета, а не прототип атомного снаряда, в котором пилот располагался, лежа на животе.
  - Пока сойдет и так.
  - Не. Сойдет. - Раздельно, предельно четко выговаривая слова, сказал конструктор. - Если хотите знать, этот полет стоял на грани преднамеренного убийства. Аметом, - по понятным причинам, - больше рисковать нельзя, а кто угодно другой угробился бы обязательно. Вам нужен публичный провал? Лучше обсудить, что нужно для создания полномасштабной пилотируемой машины в кратчайшие сроки. Хочу подчеркнуть: это и космос, и оружие, и престиж страны, и, в обозримом будущем, транспортная система. Возможен и... ряд других интересных вариантов.
  - Кого вы видите в качестве ключевого конструктора и руководителя работ?
  Конструктор облизал вдруг пересохшие губы. Отчасти он и сам не ожидал того, что скажет в ответ. Соблазн предложить в качестве основного подрядчика собственное КБ был нестерпимо велик, но он сказал то, что сказал
  - Я бы предложил кандидатуру Владимира Михайловича Мясищева. Он зарекомендовал себя с самой лучшей стороны при разработке и запуске в производство "Ту - 6" и "Ту - 10", а то, о чем идет речь сейчас, близко ему по тематике и по духу. Насколько мне известно, у него даже есть определенный задел по теме заатмосферного реактивного бомбардировщика. Если кто и сделает, то только он. Мы, со своей стороны, поможем всем, что у нас есть. Любые документы, любые заказы, любые сотрудники. Если он захочет, то пусть начинает работу на нашей базе, если будет нужда, отделиться никогда не поздно, а начать можно практически без раскачки. Прямо сейчас.
  - Я вас выслушал, а теперь в третий раз повторяю вопрос: когда?
  
  Вопреки всем ожиданиям, товарищ Доллежаль отказался от предложения, мотивировав отказ тем, что сама постановка вопроса является вредной.
  - Если реактор будет делать одна организация, а все энергетическое оборудование - дядя, будет медленно и плохо. Котел, ППУ, защита, турбины должны проектироваться, как единое целое. Иначе у вас труб будет в два раза больше, чем нужно, а стыков - втрое, вчетверо. Энергетическими реакторами, а точнее, - энергоблоками на основе реакторов должна заниматься специализированная организация. С учетом предполагаемого объема работы ей вполне хватит дел на пятьдесят-семьдесят лет. Исключением могут быть реакторы для специальных целей, но АЭУ подводной лодки к данной категории не относится. Точнее, относить такие машины к категории специальных попросту вредно, поскольку это влечет за собой определенный оттенок кустарщины. На самом деле это достаточно специфическая, но, в общем, обычная установка, их предстоит построить, может быть, десятки и сотни. Если будет выполнено это условие, я в полном вашем распоряжении. Если нет, - увольте. Я достаточно врал и поддакивал до войны.
  
  Говорят, если хочешь насмешить бога, расскажи о планах на будущее. В разгар войны Саня предполагал, - и, отчасти, опасался, - что 63-й в послевоенной перспективе станет, своего рода, "заводом заводов". Отчасти это предположение сбылось, но только, именно что, отчасти. Потому что подразделение, где он занимался тем, что, собственно и считал работой, только в малой степени соответствовало самому понятию "завод". По крайней мере, - в той трактовке, что существовала прежде. Прежний завод, во время войны де-факто превратившийся в гигантское объединение, имевшее филиалы и подшефные предприятия в разных концах необъятной страны и за рубежом, поначалу, одним из первых в стране, получил статус Производственного Объединения и, вместе с ним, вполне условное название "Степмаш", сменившее прежний безликий номер. В него входили предприятия, занимавшиеся крупно- и малосерийным производством, опытные предприятия, ПТУ, техникумы, ВТУЗ с филиалами, НИИ-75, по факту занимавшийся прикладными проблемами квантовой механики. В единственном числе существовал "ЗСТО", Завод Специального Технологического Оборудования, где на протяжении довольно долгого времени роль главного технолога выполнял сам Саня. Завод до поры таился в недрах "старого" 63-го, располагался на его территории, но, снабжая своей продукцией практически весь Советский Союз, и сам по себе приобрел колоссальные масштабы, переделав "под себя" и полностью поглотив прежнее производство. Но и этого оказалось недостаточно.
  Послевоенное время потребовало создания целых новых отраслей промышленности вообще и машиностроения в частности. Время от времени получая слово на заседаниях ГСТО, он в разных вариантах, разными словами, под разными соусами твердил, по сути, одно: ведомственность имеет свои негативные стороны. То, что каждое промышленное министерство, а теперь уже и каждое крупное промобъединение вынуждено создавать свое опытное производство, не так уж хорошо. Что это неизбежно создает ненужный параллелизм и, тем самым, непроизводительные расходы ресурсов, которыми можно распорядиться с большей пользой.
  Как и все его идеи, эта тоже лежала на поверхности, ясная и понятная всем присутствующим, но воплощать ее в жизнь никто не спешил. Во-первых, мешала всепроникающая секретность, ставшая фирменным знаком советского стиля управления. Во-вторых, - никто не спешил расстаться с частью ресурса и независимости. Только со временем, в результате сложных ухищрений, создания временных союзов, тонкой подковерной политики и дипломатии в комбинации с публичной демагогией его усилия, наконец, принесли свои плоды. Первым результатом стала концепция и система "Стыка".
  Вторым, - создание завода "Универсал-2 им. В.М.Молотова". Сказать, что это и произошло именно в таком порядке, тоже нельзя. Вокруг Сани в добром, старом стиле сложилась новая структура. Он старался как можно лучше и рациональнее выполнить вполне конкретные задания по разработке и производству первых образцов принципиально новой техники, а она и сложилась. То есть он занимался подобными вещами и во время войны, и в первые послевоенные годы, только теперь он поставил перед собой задачу по-настоящему амбициозную: сделать плановым и рутинным производство изделий, не подлежащих планированию просто по определению.
  Ведущим мотивом в решении этой, казалось бы, неразрешимой задачи, явилось разделение коллектива в каждый момент на две категории: "кадровый" и "вахтовый" составы. Первые отвечали за состояние инфраструктуры и номенклатуру технологической оснастки, изготавливали детали и комплектующие по необходимости. Со временем, по мере накопления опыта, удалось подобрать такую номенклатуру производственного оборудования, которая позволяла изготовить практически что угодно. Каким бы принципиально новым ни было изделие, можно было, по крайней мере, начать, и здесь же изготовить недостающее оборудование. Вторая категория, собственно представители ведомств, детали заказывали, изготавливая из них образцы и прототипы новых изделий. При этом почти автоматически отрабатывались и технологии производства, в том числе - серийного, создавалось оптимальное производственное оборудование.
  Справедливости ради следует сказать, что необходимость этого направления оценили достаточно скоро, поэтому, к моменту начала крупносерийного производства даже самой сложной техники оборудование для новых цехов поставлялось в готовом и вполне комплектном виде. Нельзя сказать, что возникшие по ходу дела организационные решения носили секретный характер. Они просто не афишировались. В это поразительное время новые производства, - на месте прежних или в совершенно новом месте, в том числе прямо в "чистом поле", - возникали с такой скоростью, что об этом перестали писать в газетах и сообщать по радио. В том числе для того, чтобы не привлекать излишнего внимания к динамике развития производства в СССР.
  Эта схема неплохо работала с самого начала, но жизнь, как обычно, внесла свои коррективы: оказалось, что и самим "вахтам" зачастую приходится придавать смешанный характер. Буквально, - конструировать их состав. И эта задача в ряде случаев не имела простого и очевидного решения. Для этого тоже требовались специалисты. Разноименные заряды притягиваются, то, что должно составлять единое целое, тянется друг к другу через все препятствия, на завод зачастили совершенно непонятные личности с непременным гримом на физиономиях и со столь же непременным сопровождением. Сопровождали-то их явные сотрудники МГБ, чтобы понять это хватало одного взгляда, а вот с природой сопровождаемых дело обстояло далеко не так просто. В тупик становились даже самые опытные, тертые и бывалые сотрудники. Характерно, что каждый специалист, кому довелось общаться с этими людьми, тоже считал их специалистами, только в близкой, смежной области. Своим, но как-то не вполне.
  Кроме того, концепция "универсального опытного производства" имела свои оговорки. Так, все, связанное с радиохимией и атомной энергетикой пришлось размещать если и не отдельно, то "о-очень сильно с краю". На этом-то "краю" почти двадцать лет рождались прототипы всех АЭУ "транспортной" направленности, специальные и экспериментальные установки и технологическая оснастка для их производства. Тут же, кстати, несколько позже сделали стенд, на котором отработали конструкцию трех первых моделей знаменитых "Фар"...
  Надо сказать, что работа на "Универсал-2" вообще наилучшим образом соответствовала наклонностям и складу ума Александра Ивановича. Настолько, что стала самым долгим этапом его трудовой биографии. Может быть, он остался бы здесь и до конца своих дней, но ему, понятное дело, не позволили.
  В свою очередь, его постоянное присутствие, плотная опека над работой этой организации привели к обычному результату: постоянному появлению новых направлений работы даже в тех областях, в которых он не принимал непосредственного участия. Там, где он ничего не смыслил. Само его присутствие превращало докучливый вопрос "как сделать?", по сути, - трудности на пути к достижению очередной цели! - в новые станки, оборудование, технологические процессы. Дополнительный товар, который можно потребить самому, а можно и продать. А еще возникали новые организационные решения, структуры, устойчивые и высокоэффективные коллективы. То, что и подобные вещи имеют определенную, вполне материальную и очень немалую ценность, долгое время не осознавали. По крайней мере, - с необходимой ясностью.
  Работа Николая Антоновича по созданию АЭУ для подплава стала чуть ли ни первой в ряду тех, что легли в основу нового производства. И новой концепции производства. Когда, вместе с сотрудниками "Лаборатории - 11", они отерли пот и, наконец, получили возможность осознать, что, в конце концов, натворили, то не поверили глазам своим. Двухвальная двигательная установка подавала на винты сорок два мегаватта мощности при общей массе двести семнадцать тонн. Два стандартных энергоблока с реакторами и ППУ, турбины, конденсаторы и прочее. Тут как раз подоспели заманчивые предложения по новым типам вооружения, по способам обеспечения доселе невозможного уровня малошумности, и все это предполагалось впихнуть в проект, но откуда-то из заоблачных сфер рухнула директива: отставить. Испытывать, как есть. Участники группы немало удивились бы, узнав, что инициатором столь сбивающего с ног решения стал сам конструктор "БН - 9".
  Большая Немка притягивала товарища Перегудова и раздражала его. С одной стороны, она была неизмеримо лучше всего, что он когда-либо делал и знал. Те, кто сконструировали судно и придумали такой способ монтажа, явно превосходили его талантами и профессионализмом. С другой стороны, это было раньше. Теперь-то он им даст. Поистине, кто, кроме конструктора, может вполне реально посчитаться за былые поражения? Для этого надо всего-навсего сделать сегодня гораздо лучше нынешнего уровня былого обидчика, - и вообще кого угодно. Постепенно входя в суть дела, поначалу казавшегося ему не заслуживающим никакого доверия, он в корне переменил свое отношение. И, аккурат к окончанию работ, фашистское наследство начало казаться ему форменным хламом, совершенно недостойным новой силовой установки. Сделали? И ладно, черт с ней, убедимся в том, что двигатель работает и оправдывает ожидания, а вкладываться в полную силу тут вовсе ни к чему. Пусть будет чем-то вроде плавающего стенда для испытания нового источника энергии. А то мало ли что. Знаем мы все эти "принципиально новые" да сырые.
  Он отправил в ГСТО докладную записку и сумел впихнуть туда неожиданно много. О том, что АЭУ обещает сделать судно истинно подводным, и это резко снижает требования к его традиционной, то есть надводной мореходности. Что это, в свою очередь, позволяет сделать корпус в форме какого-либо из "тел вращения", веретена или сигары, исходя только из требований лучшей гидродинамики корпуса. О том, что он считает целесообразным значительно увеличить размеры судна, до пяти тысяч тонн подводного водоизмещения, как минимум, и разместить на его борту носители ядерного оружия.
  Доложил, что, по его мнению, возникнет возможность строить подводные суда разного назначения при высоком уровне стандартизации основных элементов и характеристик конструкции.
  А еще о том, что проектные работы следует начинать уже сейчас, не дожидаясь испытаний "БН - 9". Конструкция каковой, по его мнению, носила явно проходной характер. К его мнению отнеслись на полном серьезе и, - инициатива наказуема, - распорядились проектные работы начинать. На товарищей из ПГУ особенно сильное впечатление произвел его намек на возможность размещения на борту подводного судна ракетного оружия. Принципиальная возможность ударить по вражескому берегу с дистанции сто-двести километров показалась в те времена весьма заманчивой.
  Капитан 2-го ранга Владимир Рыль стал первым командиром "БН - 9", хотя на момент начала ходовых испытаний имелось достаточное количество более опытных и заслуженных офицеров, имевших к тому же опыт командования во время войны. Но он, строевой офицер, показал неожиданно высокие способности инженера, технаря еще во время учебы, и именно по этому признаку угодил на специальные курсы. Он их закончил первым, но это мало о чем говорит. Даже фраза "закончил с отличием" от частого употребления приобрела несколько формальное звучание, а он - действительно выделялся среди прочих. И те, кому волею судеб пришлось преподавать ему атомную науку, адаптированную для строевых офицеров подплава, отличали его. И, разговаривая между собой, тайком жалели, что парень с такими выдающимися задатками инженера-разработчика вынужден пропадать в командирах ПЛ... Впрочем, в главных механиках у него с самого начала был человек из настоящих, "коренных" атомщиков, инженер Виталий Григорьев: больше специалистов такого рода в те времена взять было неоткуда.
  Они нередко цапались между собой, но и составили пару, как нельзя лучше пригодную для работы испытателей: материалы из их отчета стали настольной книгой следующих поколений подводников. Спустя много лет, при сравнении проблем, возникавших в самом начале эксплуатации АПЛ первого поколения в разных странах, выяснилась интересная вещь: помимо всего прочего, "косой слой" прямо и косвенно обеспечил герметичность контуров. Именно там, добавим, где протечка радиоактивной воды представлялась особенно вероятной. Можно сказать, советскому "атомному" подплаву эта проблема оказалась неизвестной вовсе.
  Отчет составляется по установленной форме, пишется казенным, сухим языком, за ним никак не распознать эмоций испытателя. А еще это совершенно секретный документ. Поэтому только в очень почтенном возрасте Владимир Семенович написал, что могучая динамика нового судна чувствовалась даже без всяких приборов. Работа электромоторов на знакомых ему ПЛ выглядела анемичной, слабосильной и хилой по сравнению с победной мощью турбин "Двины". В их работе чувствовалась готовность добавить, при нужде, и еще. На первом переходе, без боеприпасов, провизии, питьевой воды и прочего, при неполном комплекте оборудования и с неполным экипажем подводная лодка дала тридцать узлов по приборам. Так или иначе, отчет - отчетом, но флотское начальство заподозрило что-то такое, и во втором испытательном переходе участвовал руководивший испытаниями контр-адмирал Кондратьев. Это имело свои последствия: очевидно, впечатления его оказались таковы, что он настоял на постройке серии "рек" даже вопреки ранее принятому решению.
  - Я не знаю, что будет потом, а только сейчас мы имеем лучшую подводную лодку мира, остальные с ней нельзя даже сравнивать. Используя накопленный опыт, да еще имея изрядное число лодок в разной степени готовности, мы имеем шансы получить серию лучших в мире лодок в самые сжатые сроки. Лодка специального проекта, помимо атомного мотора, предполагает внедрение целого ряда новинок, с каждой из которых возможны и даже, скорее всего, неизбежны свои сложности. Пока будем доводить до ума весь комплекс, может пройти немало времени. А у нас на Тихом Океане положение достаточно напряженное и присутствие группировки "тип "Двина" был бы весьма кстати. И еще: никто не заставляет нас делать строгие "систершипы". Если представится возможность, на последующих судах будем постепенно внедрять новинки, чтобы на машине специального проекта установить испытанные и доведенные системы.
  Все-таки гримасы режима секретности достойны, порой, удивления: создатель "Двины" в тот раз так и не узнал о закладке серии. Он успел закончить проектные работы по "Сталинграду", более того, корабль имел готовность сорок пять процентов, когда до него дошли сведения о начале ходовых испытаний лодки "Свирь", третьей по счету. Сама по себе "Двина", вместе с номером четвертым "Невой" так и остались на западе, в составе Балтийского флота, хотя принадлежность эта и являлась достаточно условной. Остальные пять лодок, пройдя Северным Морским путем без единого всплытия на поверхность, вошли в состав группировки ТОФ. Командир "Индигирки", капитан 1-го ранга Е.П. Аржанов, проделавший это впервые в истории, стал кавалером Ордена Ленина. А серию "рек" строил, совершенствовал и, в значительной мере, испытывал молодой инженер Ковалев. Впоследствии он, как известно, превзошел учителя.
  "Города", значительно отличаясь друг от друга, несли по четыре ракеты, предназначенные для старта из надводного положения. "Республики", три серии по четыре лодки с полноценным подводным стартом, делал уже Ковалев. Корабли первой серии несли шестнадцать ракет в вертикальных контейнерах, второй - по двадцать две, а третья серия снова состояла из многоцелевых лодок значительно меньших размеров, нежели стратегические ракетоносцы, и с богатым набором противокорабельного вооружения. Вообще же корабли последней серии оказались настолько удобны, эффективны и универсальны, показали себя настолько нужными в самых разных условиях, что их строили и потом. С некоторыми усовершенствованиями в самый короткий срок были выпущены две серии по пять подобных кораблей, причем вторая серия была целиком заложена и доведена на верфи "Восточная".
  Стремительный прогресс в конструкциях атомных машин, как это ни парадоксально звучит, позволил создать исключительную по простоте, можно сказать, - примитивную установку. РКС с лихвой обеспечивали все потребности систем лодки в электроэнергии, а от выделявшегося тепла работал двигатель Стирлинга нового поколения. Относительно низкий КПД искупала исключительная простота, надежность и дешевизна машины, а дефицита ядерного горючего к этому моменту не было. Как известно, уже в середине пятидесятых нужды "большой" энергетики все в большей мере обеспечивали реакторы на быстрых нейтронах, так что потребность в высокообогащенном уране значительно снизилась, а вот из получившегося "заодно" плутония получился превосходный источник тепла для новых Стирлингов. Если у вас есть хороший Стирлинг и вдоволь плутония, то более простую силовую установку и впрямь трудно придумать. Это разработка дорогая и долгая, а устройство и несложное и недорогое. Судовой дизель сопоставимой мощности выйдет сложнее и дороже на порядки.
  
  Президенту Теодор фон Карман не понравился. Он не преминул высказать это, безапелляционно заявив:
  - По-моему, он коммунист!
  Адмирал Леги ничего не сказал, преданно глядя на главнокомандующего, а Генри Симпсон, чуть заметно усмехнувшись, ответил:
  - Скорее, - левенький.
  Трумэн замолк, наморщив лоб и подозрительно глядя на генерала.
  - Что это, - наконец, спросил он, - значит?
  - Я только хотел сказать, сэр, что при встрече с настоящим большевиком он, скорее всего, напугается. И, как миленький, будет делать все, что мы ему скажем. Так что на его политические взгляды обращать внимание просто не следует. Но я склонен согласиться с вами в плане того, что Карман - вовсе не тот человек, чтобы возглавить это дело. А вот мистер Зайферт, напротив, как раз то, что нам нужно.
  
  - Господин Президент, тема слишком сложна, и на данный момент я не вполне готов к предметному разговору. То, что меня не предупредили о содержании аудиенции, есть недопустимый недосмотр ваших помощников. Если бы мне дали хотя бы сутки на подготовку...
  - Мистер Зайферт, если я сочту ваше сообщение достаточно серьезным, то найду время для повторной беседы завтра. И в любой другой день. При необходимости у вас будет прямой допуск, если, - повторяю, - сегодня вы меня заинтересуете.
  - Слишком большая ответственность для скромного инженера, господин президент. В таком случае придется начать с того, что на данный момент у нас для производства ракет, способных преодолеть хотя бы пятьдесят миль, нет буквально ничего. Для того, чтобы начать разработку таких систем, в стране также не имеется никаких предпосылок. Ни одна частная корпорация не имеет ни малейших шансов разработать и произвести все, необходимое для решения такой задачи.
  - Но этот немец, как его? - Трумэн подглядел в подготовленные к беседе выписки. - Браун, - он делал ракеты. И они у него реально летали.
  - Если можно, сэр, я вернусь к этому позже. И тогда же объясню причины. Разрешите продолжить? - Президент молчал, и инженер продолжил. - Отдельные элементы ракеты дальнего действия индустрия США разработать, безусловно, может и, возможно, даже в самые короткие сроки. Но вот определить, что именно нужно заказывать, ни единая корпорация на данный момент не в состоянии. Организация, координирующая разработку, исследования, необходимые для разработки, опытное производство и размещение заказов, должна быть создана искусственно, руками, сэр. Это потом, когда возникнет работоспособный коллектив, может зайти речь о приватизации, - но не в начале. И что касается Брауна и его машины. На мой взгляд, тут есть два существенных момента. Первый: я знаком с "Фау - 2", и эта машина для наших целей почти совершенно непригодна. Минимальная дальность, удовлетворяющая нашим целям, это полторы - две тысячи миль, господин президент. Нам ведь необходимо оружие, позволяющее достать до основных промышленных центров русских? Или я ошибаюсь?
  - Это... Следует считать одним из граничных требований.
  - В таком случае в пределах досягаемости "Фау-2" находится только Петербург, да и то в лучшем случае, скорее - при запуске с корабля, что само по себе составляет значительную проблему. Может оказаться так, что разница между ракетой фон Брауна и тем, что нам действительно нужно, будет существенно больше, чем разница между аэропланом братьев Райт - и "Мустангом". Отличия от работы с нуля в нашем случае совершенно несущественны.
  - Боюсь, - президент вздохнул, - даже спрашивать о втором моменте.
  - О, нет. Ничего страшного. Только парадоксальное. Реальную работу все-таки придется начать с копирования "Фау - 2". Буквального, разве что с самыми незначительными отличиями. Это необходимо для самого первого, прикидочного монтажа работоспособной организации. Увидим, кто нужен, и кто на что годен.
  - Должен ли я сделать вывод, что речь идет о чем-то, напоминающем проект "Манхэттен"?
  - Мне трудно судить, сэр. Мне известны только смутные слухи и, разумеется, никакой бухгалтерии. Могу предположить, что потребуется несколько меньше денег и, при этом, несколько больше времени.
  - Вы не преувеличиваете?
  - Если бы, сэр. Я специалист по ракетным двигателям и, прикидывая требования к двигателю, необходимому в данном случае, готов взяться за голову. Тут есть от чего прийти в отчаяние. При том, что проблема управления, автоматической навигации на больших дальностях выстрела и тому подобного, - никак не проще. Как бы ни наоборот.
  - Готовьте подробную записку, Говард. И, - что вы там говорили о возможности пуска "Фау" с кораблей?
  
  Известные слова о Третьем Риме звучат хлестко, афористичны и легко ложатся на память. Их недостаток состоит только в том, что они не имеют никакого отношения к сути дела и способны ее только запутать. Ни Москва, ни даже Византия, ни Византия, ни, тем более, Москва претендовать на роль наследников Рима никак не могут. Сильные, интересные страны, с непрерывной традицией более тысячи лет каждая, римскую традицию не продолжают никак. Суть Рима, мощь Рима, величие Рима - это величайшая способность римлян к Организации. Они не превосходили другие народы в умении творить из металла или слов, дерева или мыслей, камня или красок, но на голову превосходили все народы в умении организовывать, творить машины из людей и отношений. Машина, под названием Сенат. Машина, под названием Легион. Машина, под названием Республика. Машина, под названием Юстиция. Существовали и другие, менее известные, конструкция которых не получили отражения в документах и потому утеряны, но они существовали, это не подлежит сомнению, потому что Акведук. Потому что Колизей. Потому что вечные дороги (где тут, спрашивается, Москва?), соединившие между собой отдаленнейшие уголки Империи. Если и есть у Рима наследник сути его, то это страна за океаном, за спиной женщины с факелом. Это она унаследовала до поры - до времени непревзойденное римское умение социального творчества, дар порождать могучие механизмы из людей и денег. Тот, кто не видит этого или не желает видеть, не понимает этого или не хочет понимать, обречен на поражение или обрекает себя на поражение сам. И коренной, неустранимый порок у САСШ тот же, что сгубил во времена оны Римскую Империю. Как бы ни маскировалось это фундаментальное сходство, а - тот же. О нем мы говорить не будем*, чтобы не было соблазна самоуспокоения.
  
  
  * Гражданское Общество, начиная от античной Греции и до наших времен по какой-то причине неотъемлемо связано с существованием рабства. Меняются способы порабощения. Рабы называются по-другому. Их стараются как-нибудь оставить за пределами стран, где живут граждане, и это называется колониализмом, неоколониализмом или "вывозом капитала", суть не меняется: там, где часть населения обладает настоящими, не выдуманными правами и живет относительно неплохо, в качестве "обратной стороны медали" непременно существует громадная группа людей, которые работают очень много и получают очень мало. Исключений я лично не нашел. Доказательств того, что они имели место и вообще возможны, тоже не видно. Увы. Если дело обстоит именно так, мне, право же, очень жаль.
  
  Не превосходя немцев в инженерных или исследовательских талантах, американцы неизмеримо превосходили их в умении творить эффективные организации. Преследуя дальнюю цель, устрой дело так, чтобы и промежуточные пункты чего-то стоили. Делаешь ракету? Тогда постарайся сделать так, чтобы и частные достижения на пути к ней имели хорошую перспективу продажи. Это - громадные деньги а значит, - люди и ресурсы, дополнительно на каждом этапе. Желая получить свою долю, на каждую мелочь набрасываются множество жаждущих, и это колоссально ускоряет дело. "Марк-1", по сути, копия "Фау-2", только куда лучше по качеству, полетела в октябре 49-го. С "Марк-2", она же "Двойная", возились больше года, потому что это была первая уже всецело собственная, оригинальная разработка. Успешное испытание произошло в феврале пятьдесят первого, ракета показала дальность в триста двадцать миль без малого при убогой точности. Потом, в силу того, что между разработчиками возникли разногласия, параллельно разрабатывались "Марк-31" и "Марк-32", с дальностью, по условиям конкурса, не менее тысячи миль. "Марк-31" ("Центавр"), изготовленная "Литтон Индастриз" в количестве трех экземпляров, полетела со второй попытки в августе пятьдесят первого, поразив десятимильный круг на расстоянии в тысячу сто пятьдесят миль. "Марк-32", изготовленная "Дженерал Дайнемикс" с первой попытки преодолев тысячу пятьсот миль, оставила воронку в трех милях к северу от границы десятимильного круга. С формальной точки зрения конкурс выиграла "Литтон Индастриз", но Зайферт, усмотрев в концепции "Марк-32" особого рода потенциал, продавил решение, согласно которому машину рекомендовалось доработать и создать модификации согласно прилагающимся техническим требованиям.
  Модификация "Альфа" третьего апреля 1952 года поразила "строгий", т.е. шестимильный круг, а пятого апреля зажгла над тем же кругом плутониевое светило мощностью в десять килотонн. А десятого мая 1952 года модификация "Конгресс" вывела на орбиту высотой сто сорок восемь миль мен-мэйд сэтеллайт весом восемь с половиной фунтов.
  Эти замечательные достижения, равно как и темп работ, впечатляют тем более, что дела в экономике страны обстояли далеко не блестяще. Война и наполовину не оправдала тех надежд, возлагаемых на нее людьми по-настоящему умными и прозорливыми. Утратив ряд традиционных рынков сбыта, страна не смогла скомпенсировать их новыми. Взлет военного производства оказался грубо прерван, не достигнув нужной высоты, а разоренная Япония не могла заплатить настоящую цену за проигрыш. В какой-то мере спасали положение бывшие британские колонии, но это никак нельзя было назвать Пиршеством Победителя. Разве что, скудным пайком.
  А еще эту плату землями Империи за само выживание Соединенного Королевства Соединенным Штатам пришлось брать уж слишком очевидно и грубо, с оскорбительной поспешностью. Этого английский народ Уинстону Черчиллю не простил, и первые же послевоенные выборы Железный Боров проиграл с треском, безнадежно и позорно.
  Пришедшие ему на смену лейбористы, разумеется, не могли пойти на разрыв стратегического партнерства с Америкой, но на словах выразили крайнее возмущение тем, что союзник так беззастенчиво воспользовался трудностями Англии. Надо помнить, что в демократических странах провести грань между словом и делом практически невозможно: выразив возмущение, кое-что из того, что нужно бы сделать, пришлось отложить до лучших времен, кое-что - сократить в несколько раз. Простой англичанин никак не мог взять в толк: враги-японцы отняли колонии у Англии, союзники-янки, спасибо им, - назад у Японии, но хозяину при этом так и не вернули: тогда чем такие союзники настолько уж лучше врагов? Разумеется, у США сохранились традиционные рынки Южной Америки и Канады, но вот Европа американскую продукцию брала скупо, и чем дальше, тем меньше, поэтому никакого экономического бума не было и в помине. Напротив, имелись некоторые признаки пресловутой "послевоенной депрессии". Ее, понятно, и сравнивать было нельзя по масштабу с Великим Кризисом, но, по словам того же Джорджа Маршалла: "Страна опережает кризис на шаг-два, не более". В этих обстоятельствах масштабные военные программы, вроде той же ракетостроительной или Большого Флота, могли, понятно, считаться палочкой-выручалочкой, - да только палочка эта была о двух концах.*
  
  
  * А еще доллар, оставшись крепкой и уважаемой валютой, разумеется, не обрел ничего похожего на его нынешний статус "резервной" валюты. Орудия, позволяющего обменять все блага мира на горсть испорченной бумаги, богатея незаработанным богатством, подкупая правителей и повстанцев, оплачивая выборы или перевороты, нанимая солдат и делая политиков - из политических маргиналов.
  Интересно, хорошо это было бы или плохо для страны, именуемой "Соединенные Штаты Америки"? А в среднесрочной перспективе? А в перспективе века? А как бы сказалась на судьбе мира куда большая, чем в ТР финансовая, политическая, культурная изоляция США от Восточного полушария? Кто скажет?
  
  
  В послевоенное время реализация программ тоже протекала не в безвоздушном пространстве, происходило довольно многое из того, что само по себе достойно описания, но продвижение вперед шло вопреки всему. Стоит отметить, что советское руководство было неплохо осведомлено об успехах американской ракетной программы, и эти успехи его порядочно беспокоили. В связи с этим нередко имел место так называемый "шантаж чужими успехами" но генерал Антонов, у которого нервов не было вообще, не давал стране сорваться в неконтролируемую гонку вооружений. В этом важнейшем аспекте государственного строительства его железная выдержка, помноженная на здравый смысл, оказалась лучшей политикой. Даже в пятьдесят четвертом, когда в США испытали "Марк - 7", машину по-настоящему концептуальную, а Норман Уолпол впервые в истории совершил два витка вокруг Земли а потом успешно приводнился неподалеку от Калифорнии, истерики удалось избежать.
  - Молодцы, только в качестве оружия почти непригодно. Готовить к старту минимум сутки, а сам старт - с поверхности. Заметим и разнесем.
  
  Счастливый Камикадзе II
  
  Сам того не зная, он вел себя как шахматный гроссмейстер: игнорируя тактические угрозы либо же парируя их простыми средствами, неуклонно и не жалея труда гнуть свою линию. К этому времени СССР имел довольно солидную и хорошо сбалансированную спутниковую группировку. Будучи снабжены полноценной третьей ступенью, Королёвские "изделия" исправно вытаскивали на орбиту все более совершенные аппараты: с момента, когда он доложил Государственной Комиссии о завершении испытаний, каких-либо сбоев в работе носителей, почитай, не было, и, со временем, сами по себе старты становились все большей рутиной.
  С самими спутниками проблемы, понятно, возникали, нечего скрывать, уж больно новым делом приходилось заниматься по части автоматически действующих систем. Дело даже не в дефектах, слишком уж исторически малое, ничтожное время отвел век стране Советов на обобщения, на осознание, на создание полноценных теорий автоматического управления. На все те неоценимые возможности, которые представляет инженерам техноэволюция. И это малозаметное, казалось бы, обстоятельство, неожиданно сильно тормозило работы по проекту "Заря": полноценное испытание нового двигателя Стечкина в наземных условиях было невозможно провести по причинам принципиального характера, а для испытания их в полете необходим, по сути, полномасштабный летательный аппарат, в свою очередь, нуждавшийся в автоматическом управлении для законченного полета. Многие десятки частных испытаний не могли заменить одного прямого и полномасштабного. Не спасало даже то, что сами по себе ГЗББ, с которых, собственно, все и началось, за три года стали неплохо отработанными изделиями и вполне полноценным оружием. То, что для них возвращение не предполагалось, влекло за собой слишком большие отличия буквально во всех технических решениях.
  Если такое сравнение допустимо, работа по "Заре" напоминала если и не прыжок через пропасть, то попытку установить мировой рекорд в одной-единственной попытке, и шла она мучительно медленно. В англо-американской прессе чем дальше, тем более уверенно высказывались сомнения в том, что прорыв сорок девятого года в космос вообще имел место.
  "В том, что дерзновенный полет Нормана Бэзила Уолпола имел место в действительности, сомнений не существует. Каждое мгновение этого исторического события, начиная от установки грандиозной "Марк-7" на старт и до исторического рукопожатия астронавта с командором Бейли на борту эсминца "Риппл Рок" происходило на глазах многочисленных представителей прессы и запечатлено на десятках километров киноленты. О том, что в Советском Союзе космические высоты достигнуты уже в сорок девятом году, мы не имеем никаких свидетельств, за исключением ничем не подтвержденных деклараций советского руководства. Мало того, что сам полет только условно можно считать полноценно космическим: даже советские источники упоминали о баллистическом выстреле на высоту в восемьдесят миль и ничего не говорили о достижении первой космической скорости и выходе на орбиту Земли. Сомнения вызывает сам факт полета, как известно, так и не повторенного с тех пор ни разу. Как совершенно резонно говорили в подобных случаях древние греки: "Тут тебе Родос, тут и прыгай". Очень справедливые слова. Пусть прыгают, - и мы дадим веру даже очень сомнительным...".
  
  Семен Алексеевич героически выдерживал беспримерное давление руководства, не соглашаясь на пилотируемый полет "ОТС-1", пока "не будут разрешены все вопросы", - но всему есть свой предел. Наступает момент, когда начинает "течь" даже самый прочный металл, а у политического руководства есть в наличии слишком обширный арсенал прямых и косвенных угроз, чтобы сопротивление могло длиться сколько-нибудь долго. Тем более, что кандидатура первого пилота определилась как бы сама собой.
  
  - Это не жизнь, - говорил Амет-хан, - я чувствую себя не летчиком, не мужчиной, а каким-то музейным экспонатом.
  - Не преувеличивай. Ты и летаешь, и испытываешь. Летаешь, в том числе, на самых новых и уникальных конструкциях. Испытываешь, в том числе, самые перспективные модели.
  - Кого вы хотите обмануть? - Пилот брезгливо поморщился. - Каждый мой полет обеспечивает бригада, которой хватило бы на пятерых нормальных летчиков. На мою, - с позволения сказать, - "работу" государство тратит больше, чем получает от нее отдачи. А начальство, вместо того, чтобы давать нагоняи, заглядывает мне в глаза. А за глаза, думаю, матерится и мечтает, когда меня изберут в какой-нибудь комитет с концами... Очень похоже на охоту раджи, знаете? Он верхом на слоне со штуцером, сто человек вокруг охраняют, а еще тысяча гонит под выстрел дичь...
  - Мы не можем рисковать нашим лучшим...
  - Лучший не позволит, чтобы с ним слишком цацкались, иначе он не лучший и с ним нечего цацкаться. А меня слишком долго держали обложенным ватой. Победа достигается лучшими, когда они дерутся на самом пределе сил, а других способов победить нет и не будет. По-моему, мы это подзабыли, и нас тут же начали обгонять.
  
  Он искренне переживал, что его страну, как он думал, начинают обгонять. Ставка оказалась слишком велика, на кону стоял престиж страны и ему пошли навстречу: только у него имелся хоть какой-то опыт, ну а то, что он уцелел в том полете, право же, выходило рамки обычного везения. И, все-таки, одна лазейка имелась. Двигатель на то и назывался "многорежимным", что на иные режимы, при желании, можно и не выходить.
  Рано-рано утром. Монтаж "вкладыша", старт на "вкладыше". Сначала он работал, как "классический" ТРД, потом первый слой выгорал, "вкладыш" переходил на режим ПТТРД, и, одновременно, подключались маршевые "многорежимники". Подъем до "первой критической", выход на режим СПВРД, полет по прямой или по кругу, - режим посадки.
  Разработка многорежимного двигателя для ОТС была инженерной авантюрой чистой воды, и Лавочкин успел тысячу раз пожалеть, что взял на себя обязательства за это гиблое дело и втянул в него хороших людей. Теперь-то, - задним умом все крепки, - он понимал принципиальную ошибочность решения. Надо было совершенствовать "составную" модель, и только постепенно, подключив всю мощь техноэволюции, но с гарантией выйти на искомую конструкцию. Но что сделано, - то сделано, а заднего хода ситуация не предусматривала. Пришлось прыгать. Прыгать пришлось, но в данном случае оказалось, что слова классика о "безумстве храбрых" содержат свою долю истины. С известными оговорками, с парой крайне экзотичных решений, работоспособную систему все-таки создали. Она устойчиво, без сбоев работала на трех режимах из пяти. Беда в том, что два оставшихся как раз и были самыми главными.
  Серия из пяти "подлетов", после каждого из которых двигательная установка обновлялась практически полностью, а побывавшие в полете детали шли в лабораторию, прошла полностью в штатном режиме. Подозрительная гладкость испытаний, понятно, настораживала, но это не могло служить причиной для дальнейших проволочек. Откладывать решительный день дальше просто не имело смысла. Да и нервов, откровенно говоря, не хватало тоже: уже хотелось, чтобы кошмар ожидания, наконец, кончился. Фронтовики говорили, что сильно напоминает ожидание атаки, а то, что идти не самому, по какой-то причине ничуть не легче.
  
  Первый полномасштабный полет отличался от штатного сокращенным экипажем. Не минимум пять, не максимум десять, а всего трое. Первый пилот, командир корабля генерал-майор Амет-хан Султан, второй пилот, штурман капитан Бугаев Вячеслав Сергеевич, и бортинженер-радист доктор технических наук Клюев Георгий Васильевич. Штатский в составе экипажа присутствовал по причине того, что военных специалистов по обслуживанию "ДРМ-12Б" в то время еще не существовало. По крайней мере, хотя бы отдаленно сопоставимых с человеком, который их делал, монтировал первые два собственными руками (не один, понятно) и руководил сборкой остальных.
  Этим утром, в отличие от прошлых, тихих стартов, на наружных сбрасываемых кронштейнах висели твердотопливные ускорители, всего два из шести возможных. Единственным их отличием от "вкладышей" являлся жаропрочный кожух. А еще, в отличие от прежних, тихих стартов, в приспособленных общежитиях неподалеку от специальной ВПП под Астраханью третьи сутки томились в ожидании неведомо - чего избранные представители советской прессы. Прессу иностранную на этот раз не пригласили из-за невозможности предотвратить распространение нежелательной информации в случае неудачи. На нее имелись особые планы в дальнейших полетах.
  В пять часов утра двенадцатого сентября 1954 года отечественные акулы пера, гиены фотокамеры и черны вороны кинохроники почувствовали, что долгое ожидание начинает, наконец, окупаться. Внешний вид "Борея" оказался поистине великолепным: с его корпусом длиной в восемьдесят семь метров ставший самым большим летательным аппаратом в истории, корабль имел размеры поистине колоссальные, подавляющие, а обшивка его в свете прожекторов сверкала ослепительной белизной горного снега под полуденным солнцем. А вот сам старт произошел в полном соответствии с духом Страны и Времени, жестко, просто и лапидарно, не имея ни одной черты специально поставленного шоу.
  В пять-тридцать утра синхронно вспыхнули первые, "ракетные" слои ускорителей и "вкладышей", тяжелый, ярко-оранжевый дым скрыл неистовое пламя, вырывающееся из дюз, и корабль, напоминающий непомерно вытянутый наконечник стрелы, двинулся по безупречно-гладкой поверхности ВПП. Плавное поначалу, движение это скоро обрело устрашающий напор, тяжеловесную, давящую стремительность, и скоро чудовищная машина уже неслась стремглав, и кто-то, кто-то всегда бывает первым, уже заметил просвет между бетоном и шасси. Послышался крик: "Летит! Летит!" - а потом уже просто крик, не "Ура!" даже, а какое-то "А-а-а!" - сколько хватит голоса.
  Звук двигателя со временем менял тон, раскатистый, тяжелый рев, повышаясь, перешел в оглушительный, с трудом переносимый визг. Прошло не так много времени, и с небес донесся страшный, сотрясающий небо и землю, потрясающий сердца удар, когда "Борей" миновал звуковой барьер и начал разгоняться по-настоящему. К этому моменту машина находилась уже слишком далеко от полосы старта, и переход на Первый Основной Режим произошел при одном единственном зрителе. Только пилот сверхзвукового истребителя "БС - 4"* Степан Редюк, - да еще бесстрастный глаз кинокамеры, - видели особое, алмазное сияние призрачного, полностью бездымного пламени, что вырывалось из дюз ОТС теперь. Блеск и цвет почти бесцветному водородному огню придавало некоторое количество атомов одного "переходного" металла, служившего своеобразной основой СКГ, Сверхкритического Гидрида, основного топлива "Борея".
  Вообще многое, многое в том полете делалось впервые, но чуть ли ни главной новинкой, безусловно, стал успешный маневр в космосе, на орбите, благодаря чему стало возможным столь эффектное возвращение ОТС на ту взлетную полосу, которую она покинула четыре часа назад. Возможно, такое сложное действие и не следовало выполнять уже в первом полете, но начальство уж очень просило уважить. Да и, с другой стороны, неожиданностей не было, а когда-то начинать все равно пришлось бы.
  А во время полета, глядя, как под его самолетом проплывают страны, целые континенты и океаны с островами в них, на то, как поворачивается планета Земля, вся, как есть, Амет-хан Султан пел и даже тихонько подвывал от восторга. Ничего подобного за ним не замечалось лет двенадцать, с тех пор, как его "Ла" демоном падал с неба на корабли фашистов и с ревом взмывал вверх, оставляя за собой смерть и пожары. Но сейчас было не то. В этот момент он был на вершине Мира и на вершине своей жизни, и жизнь его была полна, как никогда, и той полнотой, что выпадает немногим. Обычным людям не дано испытывать чувств такой силы, будь то счастье или горе, восторг или ненависть, так что не нам его судить. Впрочем, перед посадкой он спокойно, скучным голосом пообещал экипажу, что убьет того, кто проболтается о его поведении. Экипаж, в свою очередь, пообещал молчать. Скорее, все-таки не от страха, а потому что очень хорошо понимал своего командира.
  Естественно, имели место положенные торжества и всенародное ликование, но основная череда мероприятий и пресс-конференции для своей и зарубежной прессы последовали через какую-то неделю, после второго старта "космического самолета". Но тут главными героями и, - добавим, - главной сенсацией стали пассажиры, которыми стали согласившиеся на отчаянную экскурсию представители крупнейших информационных агентств мира. При отборе, наряду с добровольным согласием и профессиональной репутацией, дополнительными требованиями стали состояние здоровья и привычка к полетам, но в то время практически во всех странах "летающие корреспонденты" имелись в достатке: слишком немного еще времени прошло после окончания войны.
  Сказать, что впечатления, полученные ими за время этих шести витков, были яркими, значит сказать слишком мало. Уместнее говорить о глубоком потрясении, высоком душевном подъеме, катарсисе, способном изменить душу. Собственно, лучше всего это видно из самих статей на английском, французском, испанском и португальском, посвященным полету. В статьях, последовавших за полетом, практически каждый из них достиг вершины своего профессионального мастерства, - по крайней мере, так считали сами авторы. Никто из них, даже явные недоброжелатели СССР, даже те, кому поиск негатива прямо заказали, так и не смог врать. Лучшей пропаганды дела социализма, нежели непосредственные впечатления этих очень разных людей, нельзя было придумать даже нарочно.
  На последовавшей за полетом пресс-конференции хозяева потоптались по конкурентам всласть. То, что это делалось предельно, тактично, вскользь, чтобы ни в коем случае не пережать, только усиливало удовольствие: тому, кто побеждает за явным преимуществам, выгодно похвалить доблесть соперника и нет никакой нужды в хамстве.
  - ... практически ничего общего, кроме самого выхода на орбиту. В США предпочтение отдано одноразовым системам, по сути, напоминающим в этом смысле артиллерийский снаряд. Из полета возвращается астронавт и, может быть, какие-то записи, а ваши товарищи летали на обычном, в принципе, самолете. Ну ладно, пусть не вполне обычном, пусть своеобразном и с особым двигателем, но из полета он возвращается целиком. Да, при этом тратится дорогое и сложное в производстве твердое топливо двух сортов, но у нас есть все основания предполагать, что в ходе массового производства топливных блоков его себестоимость снизится в несколько раз. Но даже сейчас доставка одного килограмма груза на орбиту "Бореем" обходится в десять-двенадцать раз дешевле, чем при помощи одноразовых систем. Не говоря уже о величине этой нагрузки, в нашем случае достигающей пятнадцати тонн для низких орбит. Вы?
  ............................
  
  - Да, это правда, двигательная установка демонтировалась после первого, после второго и после пятого полетов в сверхзвуковом режиме, а также после первого и второго орбитальных полетов. Мы рассчитываем, что изучение побывавших в космосе машин даст нам бесценные сведения для дальнейшего совершенствования двигательных установок, но исследования показали вполне допустимый уровень амортизации даже первого варианта мотора, и в дальнейшем столь частая замена моторов не предполагается. Дело в том, что мы никогда и не планировали нашу ОТС в качестве сверхкритической конструкции. Этакой технической экзотики для показа и рекордов. Наоборот, ОТС предполагается использовать постоянно, можно сказать, рутинно в качестве обычного транспортного средства для планового подъема на орбиту народнохозяйственных грузов так же, как сейчас мы возим их на самолетах куда-нибудь на Север. Пока предполагается создать группировку из десяти рабочих и двух резервных машин и осуществлять примерно пятьдесят-семьдесят плановых полетов в год. С учетом грузоподъемности ОТС это должно удовлетворить нынешние потребности страны, но не исключено, что в дальнейшем нужда в орбитальном транспорте возрастет. Кроме того, прогресс техники в наше время настолько стремителен, что нельзя исключить появление новых, более совершенных моделей, и тогда в состав группировки войдут и они... Представьтесь, пожалуйста...
  Не будет преувеличением сказать, что эти десять дней тоже потрясли мир. Потому что, к примеру, открытие Америки и ее хозяйственное освоение - совсем, совсем разные вещи. И точно так же совсем разные вещи, - полет по орбите в неуправляемой капсуле и хозяйственное освоение ближнего космоса. Советы, по сути, заявили свои претензии на господство в околоземном пространстве. Хозяйственное и, без сомнения, военное. То, что еще год тому назад никому не было нужно, на глазах превращалось в важнейший, может быть, решающий ресурс.
  Надо заметить также, что слова о "новых, более совершенных" моделях вовсе не были обычным в таких случаях пустословием. Еще два года тому назад Борис Сергеевич Стечкин, по-прежнему неуемный в свои шестьдесят два, узнал о характеристиках последней модели компактного реактора с РКЗ. Так же, как, несколько раньше, капитан I ранга Г.М. Сивоконь, как контр-адмирал Т.П. Кондратьев, так же, наконец, как капитан I ранга Х. Риковер на другом берегу океана, он сразу же понял, что этот источник энергии как будто специально создан для его двигателя. Он впечатлился, то есть, настолько, что всерьез хотел бросить тот проект, над которым работал в данный момент. Возникает такое впечатление, что две отсидки, имевшие место в его богатой биографии, так и не научили почтенного инженера осторожности.
  - Там такие энергии, - безапелляционно заявил он, - а я тут с вами всякими изъ...ствами занимаюсь! Это ж сколько всего лишнего делать приходится!!!
  Он так рвался бросить к чертям враз опостылевшую ему разработку и начать новую, что останавливать его пришлось всем миром и с привлечением группировки РГК. Как это бывает не так уж редко, правы оказались обе стороны. Он - стратегически, они - в тактическом плане. Машин с чисто химической энергетикой построили шесть (работали по схеме "пять плюс одна"), последние из них были выведены из состава группировки в шестьдесят втором, сделали по восемьдесят два рейса в среднем и использовались, преимущественно, для военных и специальных целей.
  Машины проекта "Усовершенствованный "Борей", впоследствии "Наоле", на втором этапе разрабатывались совместно с Французской Республикой и полетели только в пятьдесят восьмом с ВПП во Французской Полинезии: как известно, рано или поздно разбиваются самолеты всех моделей, а падение реактора такой мощности на обитаемую сушу стало бы серьезнейшей катастрофой. Это обстоятельство стало основной причиной того, что ВПП атомных ОТС располагали на относительно небольших островах, чтобы критические участки полета пролегали над океаном, а экваториальная зона обеспечивала заметно большую экономичность стартов.
  "Тип "Наоле", машины, действительно, гораздо более простые, дешевые и надежные, имели возможность поднимались по более пологой траектории, разгонялись медленнее, и поэтому имели несравненно меньшую амортизацию: на данный момент иные из них имеют в послужном списке до ста двадцати рейсов. Кроме того, они практически не расходовали драгоценный СКГ, и цену одного килограмма полезного груза, поднятого на орбиту, в итоге удалось снизить почти в два раза по сравнению с машинами первого поколения. Их производят до сих пор, внося, разве что, сравнительно небольшие усовершенствования. Но все это, наряду со многим, происшедшим в промежутке, тема для отдельного рассказа. Это случилось потом и нуждается хотя бы в некоторых пояснениях.
  
  *БС - 4. "Бартини-Сухой, четвертая модель". Сверхскоростная по тем временам "дельта", развивающая скорость до 2,2М. Дорогой, с не слишком хорошей маневренностью перехватчик, очень высотный спринтер с коротким дыханием, непосредственное развитие идей рекордной "Стрелы". Никогда не был слишком многочисленным, в качестве истребителя использовался достаточно редко. Основное применение на практике, - почти неуязвимый разведчик. Достоин упоминания, по преимуществу, в связи с тем, что на его основе разработан "БС - 6РД". От предшественника, при почти неизменной аэродинамике, отличалась СПВРД, работающем на СКГ. В отличие от предшественника, модель, безусловно, представляла собой выдающуюся машину, неуязвимый сверхвысотный разведчик и, при необходимости, страшное оружие с межконтинентальной дальностью, носитель двух высокоточных блоков в ядерном или обычном снаряжении.
  
  
  Вице-король III: к вопросу о реинкарнациях.
  
  47 год
  
  - Сомнений не осталось, братья. Гадальщик Ма, - вы же знаете почтенного Ма? - повторял гадание трижды. И трижды Книга Перемен повторяла одно: генерал Чэнь Нянь-хоу есть несомненное воплощение Тай Ди. Там так и сказано: "Восточный Император возведет единый свод над всеми четырьмя столбами".
  Чжу Гэ-лян, - было ли это его настоящим именем, данным старшими родичами вскоре после рождения, никто не знал, а узнавать опасались, - поднял брови.
  - Как это может быть? Я не раз видел великого Чэнь Нянь-хоу, и он совсем не похож на человека хань.
  - Возможно, убийство братьев и племянников сделало его карму более тяжелой, и он удостоился более низкого воплощения. Он выглядит, как северный варвар, и говорит, как варвар, но и при этом благородство его несомненно... Скажи, ты действительно видел его? Вправду?
  - Как тебя сейчас. Не забывай, я - из числа первых. Сидел среди прочих кули на голой земле, с пересохшим ртом, и смотрел на него снизу вверх.
  - Старший брат, - Ли Цзе-цзун, - неглубоко, но с почтением поклонился, сложив руки перед грудью, - как бы я хотел быть на твоем месте.
  
  Люди, которых три года назад купили по цене десять патронов за голову, пользовались у прибывших позже непререкаемым авторитетом и именовались не иначе, как Старшими Братьями. Кто уцелел, понятно. Не сгорел от чахотки весной сорок пятого. Сумел пережить понос, которым поначалу от непривычной, - и непривычно обильной, - пищи маялись, почитай, все. Не свихнулся и не исчах от тоски бесконечными зимними ночами Приполярья, не отморозил руки-ноги в сорокаградусные морозы, хотя случалось и за пятьдесят. Кого не убили свои и не расстреляли русские, потому как народ тут был всякий. Кого, наконец, не смыло черной ледяной водой, когда весенний паводок прорвал временные дамбы сразу нескольких "технологических" прудов.
  Но уцелевшие имели полное право на уважение прибывших следом, потому что именно их трудами было возведено для них хоть и тесное, но теплое жилье, и устроены подсобные хозяйства, чтобы пища хоть немного подходила выходцам из Поднебесной. А еще они, как и положено старшим братьям, оказывали покровительство и учили, как выжить и жить в Сибири. При этом они забирали себе толику заработка подопечных, хотя русские, по возможности, с этой практикой боролись, действуя при этом довольно круто. Надо сказать, в этом вопросе у них не получалось почти ничего, поскольку справедливость такого порядка принимали обе стороны, и покровители, и подопечные. Во всем остальном с русскими следовало считаться, потому что они оказались не так наивны, как кажется, и, при этом, достаточно жестоки. За опиум стреляли сразу, не разбирая, кто торговец, а кто покупатель, для допроса торговцев нанимали китайских специалистов, и те неизменно отвечали на все вопросы, интересующие следствие. Тех, кто прельстился большими деньгами за опиум, стреляли тоже. За азартные игры - штрафовали, причем штраф накладывался на весь барак, где жил виновный, то же самое, плюс тюрьма, следовало за подпольное курение вина. Но одно здесь искупало и понос, и морозы, и ночи по девятнадцать часов, и расстрелы за бизнес.
  Русские не обманывали с расчетом. Никогда. Мало того, что здесь сытно кормили, давали бесплатный кров, спецодежду для зимы и лета, - лечили, если заболеешь! - так еще и платили деньги. Нельзя сказать, чтобы попыток обмануть с расчетом не было, пробовали поначалу, но тут русские власти проявляли беспощадную свирепость. И откуда-то все кули, до последнего, знали, что честность при расчетах с ними Большой Иван, неограниченный повелитель бескрайних земель, что не уступали обширностью ни одной большой стране, держит под особым контролем. Он не опекал таким образом "своих" немцев, зная, что к ним, как и к любым европейцам, родимое чиновничество относится с традиционной, неистребимой опаской, а обмануть себя они не дадут и сами. Он мог упустить из-под личного контроля что-то другое, в необъятном краю, среди громадных дел уследить за всем лично нельзя, да и не стоит пробовать, но за отношением к китайским рабочим следил неусыпно и спрашивал со всей строгостью. Бог его знает, когда и по какой причине возник у него этот пунктик, сработала тут интуиция, слишком сильным оказалось впечатление от первого свидания с ТАКИМ уровнем нищеты, и в дело вступил непосредственный порыв души сердечного человека, либо же это произошло случайно. Чужая душа потемки. Но если бы Иван Данилович знал, что человеческое отношение к людям в здешних местах носит такой же революционный характер, как, например, изобретение книгопечатания во всемирном масштабе, он бы удивился не на шутку.
  Не шок. Целая череда потрясений. Шок от того, что платят. Шок от того, сколько платят. Шок от того, что даже не пытаются обмануть или нагло, придравшись к вздорным обстоятельствам, ограбить под предлогом "штрафа". Шок от вдруг открывшегося понимания, что так и будет впредь.
  Мало того, вдруг оказалось, что любой из них, обучившись какой-нибудь профессии посложнее, может рассчитывать на более высокие заработки, а там и вообще выбиться в люди. И никто не обратит особого внимания на то, что ты не русский и вообще не белый. Есть перевороты, результат которых бывает виден не вдруг, зато потом наступает момент, когда любые попытки остановить развитие событий оказываются тщетными. А жестокость, - что жестокость? Свои были жестоки ничуть не меньше, и даже, пожалуй, хуже. Варвар не так страшен, он может только убить, а свои умели согнуть в бараний рог, напугать, растоптать, заставить предать себя и других, потому что важнейшее умение это, - гнуть своих, - оттачивали сотни лет.
  
  Жизнь его и судьба оказалась связана с Китаем вот уже десять лет, но каждый раз, с каждым новым поворотом его пути Поднебесная и ее люди - хань открывалась перед ним новой, неожиданной гранью. Это только на первый взгляд, когда смотришь на бесконечные ряды сидящих в степи полуголых оборванцев, китайцы кажутся одинаковыми. Нет, дело не в индивидуальных различиях, которые, так или иначе, есть всегда. Это древнее общество с незапамятных времен имело крепкую структуру, и люди, как и везде, делились на сорта. Некоторые из них совпадали с градациями, принятыми на Западе, некоторые - напоминали их с виду, будучи совсем иными по природе, а некоторые не имели западных аналогов.
  Громадные заработки, - от двадцати восьми аж до шестидесяти "бензиновых" в месяц, - повлекли за собой неизбежное. Наряду с кули, которых и считали по головам, и продавали в наем стадами, как скот, на заработки стали приходить настоящие ремесленники. По одному-двое, подряжаясь на сдельную работу, либо бригадами, чтобы работать по аккорду, на целый подряд. Сун Ю с семнадцатилетним сыном пришли одними из первых, еще осенью сорок четвертого, принесли с собой собственные диковинно выглядящие инструменты почтенного возраста и подрядились вязать оконные и дверные рамы. Работали по-китайски, четырнадцать - пятнадцать часов в сутки минимум, а неподалеку от них занимались примерно тем же русские плотники, как местные, так и прибывшие из лесных краев Европейской России, Белоруссии, Западной Украины. Те начинали рано, порой перекуривали, делали основательный перерыв на обед и часов в шесть вечера шабашили, делая при этом, тем же числом работников, пять рам за то время, пока китайцы делали две.
  Приближенные Черняховского, те, кого он выделял, поневоле переняли его манеру работы: сочетание стратегического руководства с периодическими "пике" на самый передний край, на тактический уровень, если считали, что "мелочь", будучи распространена, может иметь решающее значение. Обратил внимание, что потомственные ремесленники, обратил внимание, что можно сравнить со своими, обратил внимание, что работают много, а делают мало. Не понял. Заподозрил что-то такое, когда ознакомился с этими самыми рамами, изготовленными Сун Ю.
  Впечатление возникало такое, что эти рамы из дерева просто отлиты. Или выточены на прецизионном станке из материала, который только напоминает дерево, потому что из дерева ничего подобного изготовить явно невозможно. Отправился разбираться. Китаец, как китаец, худощавый, костистый, с редкими щетинистыми усами, неопределенного возраста от тридцати пяти - и до шестидесяти, у них не поймешь. Одежда поношенная, ветхая, но заплатана аккуратно. Калягин начал интересоваться, к чему такое совершенство в изделии, которому жить - год от силы. Пойми чудак, уже весной запустим линию по производству типовых разборных домиков, и все бараки пойдут на слом вместе с твоими безукоризненными рамами. Молчание. Бесстрастный взгляд непроницаемо черных, сильно раскосых глаз. Ты же зарабатываешь в три раза меньше, чем мог бы. То же непроницаемое выражение лица. Пойми, явно плохое, непригодное изделие тут никто не примет, и если у соседей берут, то, значит, они работают ДОСТАТОЧНО хорошо. А большего и не нужно. Спустя какое-то время он осознал, что, по сути, агитирует старого мастера - халтурить, смутился и замолк. А Сун Ю, помолчав еще некоторое время, ожидая продолжения, вдруг покачал головой:
  - Капитана, моя не умеет плохо работать.
  И Калягин совершенно отчетливо понял, что с этой позиции мастера не сбить, что разговоры его, полковника и инженера, - нелепы, бессмысленны и аморальны, а сам он получается как-то мелковат перед лицом традиции такого масштаба. Он сомневался, следует ли упоминать про этот эпизод во время очередной аудиенции у командующего, но все-таки, хоть и в самом конце, упомянул. И, судя по всему, оказался прав, поскольку командующий задумался. И только секунд через тридцать констатировал:
  - Вон оно как. А? И ведь всю жизнь его обжулить норовят, а он все равно... Вон где гордыня-то. Да нет, что это я? Просто чувство собственного достоинства... А в тебе я не ошибся, службу ты, действительно, понимаешь. И - вот что. Говоришь, - домики? Так ты его, Суня этого, - того. Поставь над производством. Как будет называться должность, сам придумай. Приставь к нему технолога помоложе, и пусть вместе думают, как делать хорошо, но много...
  И, неожиданно сделав паузу, глянул Калягину в глаза.
  - Ну, - ты понял. Мы не имеем возможности заниматься отдельными людьми, так что считай нынешний разговор калькой типового подхода. Если таких людей в Китае много, это может оказаться важным обстоятельством. Может быть, решающим.
  Как часто начальство, не ведая, что творит, в два-три слова решает судьбу человека. Прямой приказ, отданный командиром военных строителей, обязателен к исполнению, поэтому Петя Гулин и Сун Ю оказались буквально прикованы друг к другу, словно каторжники в старые добрые времена, и достижение взаимопонимания между ними обернулось настоящим кошмаром. В нем, как океан в капле воды, отразились все бесконечные проблемы, все трудности, все малые и большие катастрофы, характерные для столкновения двух миров. Хороший, в принципе, парень, комсомолец, генетически, от папы с мамой, очень здоровый и поэтому, в принципе крайне работоспособный, но вовсе не страдающий избытком трудолюбия, умеренный разгильдяй, угодил в напарники к человеку лет сорока пяти от роду, инородцу, не умеющему плохо работать.
  В то время слово "перфекционизм" не было принято, но крайний, на грани патологии перфекционизм китайца не подлежит сомнению. Он просто не был способен успокоиться, если считал, что можно сделать лучше, и это проявлялось в формах, для вчерашнего студента-технолога попросту непредставимых. Заказ перевода на китайский (читать Сун Ю не умел) описания каждого технологического процесса был только началом, а уверения в том, что это невозможно, просто не были приняты во внимание. Человек не понимал и не хотел понимать, как что-то, что нужно сделать, может быть невозможным. И добился, и заставлял носить переводной текст рядом с собой, и ему зачитывали при необходимости соответствующие места, поработал на каждом станке, на каждом рабочем месте, на каждой операции и, таким способом, через руки, усвоил инструкцию в совершенстве.
  Точно так же он не понимал, как это можно не уметь разговаривать по-человечески (подразумевался, понятно, "мандаринский" диалект китайского языка) если это необходимо для работы, - и добился того, чтобы Петя научился разговорному китайскому. Справедливости ради надо сказать, что сам он честно освоил русский. Говорил со странноватыми ударениями, но не путаясь в падежных окончаниях. Поначалу Петя не понимал, что от него требуется, потом начал понимать и возненавидел напарника. До сих пор он даже не представлял, что к делу можно относиться с такой серьезностью, но сказать так было бы не вполне правильно. Скорее, не представлял себе, что за штука такая: серьезное отношение к делу в своем предельном выражении. А Сун Ю придирался к каждой операции, требовал сведений о всех способах, которыми можно добиться нужного качества исполнения, и требовал, чтобы предоставили все, для этого потребное. Через какое-то время молодой инженер смирился, и стал делать все, чтобы косоглазый черт, наконец, отцепился от него. Вот только, спустя некоторое время, заметил, что для этого нужно всего-навсего безукоризненное исполнение дела... И, заодно, на себе изучил, как, какими способами и какой ценой добиваются этой безупречности.
  На следующем этапе он заметил, что счастливое искусство халтуры утрачено им, скорее всего, навсегда, а сам он просто не способен работать хуже, чем может. Отчасти это, возможно, невроз, но все цивилизации, если разобраться, построены на глубоко невротизирующих запретах или требованиях. На последнем этапе он научился спорить с Сун Ю и доказывать свою правоту там, где дело касалось удешевления производства при сохранении качества. Китаец переживал, доходило до того, что он, вдруг повернувшись спиной, уходил, но, в конце концов, соглашался. В итоге исходная технология производства сборных домиков для Сибири превратилась во что-то совершенно неузнаваемое и обернулась Сталинской премией второй степени на двоих. Домиков в те годы требовалось очень, очень много, а теперь от поваленного дерева в дело шло все, кроме визга пил. Закончилась эпопея тем, что Петр Сергеевич, будучи в командировке на "Универсал-2", обратил на себя внимание Беровича и его в два счета мобилизовали на изготовление комплектующих оптической схемы для "Фара-1". Сун Ю, понимая, что такое приказ, смирился, но до конца, похоже, Гулина так и не простил.
  Ему вообще не везло с наследниками. Родной сын буквально влюбился в строительную технику и начал похаживать налево, тайком изменяя наследственному искусству древодела, что культивировалось в его семье как бы ни веками. Отец не унизился до ругани и побоев, но свое глубокое недовольство показать, понятно, сумел. Гнев таких людей нависает и давит, как каменная плита, но и любовь зла, даже если это любовь к бульдозерам и экскаваторам с канавокопателями. Пришел и стал на колени с опущенной головой под отцовским окном, а тот не пожелал его видеть. По какой-то причине обошлись без обычных шуточек зубоскалы-плотники, а начальство не стало выговаривать Сун Ю за дикость и пережитки средневековья. Отчего-то тягостно было всем, а не только непосредственным участникам. Кончилось тем, что сам Наумов, бригадир дорожников, бывший зе-ка, огромный, как вставший на дыбы медведь, весь синий от наколок и вообще уважаемый человек, пришел ходатайствовать за бедолагу, прихватив с собой целую делегацию. Не вот еще, только часа через полтора Сун Ю вышел, чтобы поднять непослушного сына. В его обычно непроницаемых глазах стояли слезы. Вряд ли заступничество строителей оказало решающее действие в примирении отца с сыном. Оно могло только, разве что, ускорить, подтолкнуть китайца к этому шагу. Главным являлось то, что в сыновнем упрямстве он узнал собственную глубину натуры, собственную серьезность выбора. Зато из Сун Бо вышел хороший дорожный рабочий. Да что там: истинный мастер дорожного строительства. В грозном пятьдесят втором именно он стал во главе танкового удара на Шанхай, по сути, решившего исход бесконечной войны на Дальнем Востоке.
  Петру Гулину после пребывания в подручных у Сун Ю детскими игрушками казалась любая работа, и когда кто-нибудь в его окружении начинал ныть по поводу непомерной нагрузки, любил повторять: "Это работа? Вы не знали моего китаезу!". Попавших под его начало при этих словах так и подмывало ответить что-то вроде: "Зато тебя знаем" - но они, по понятным причинам, сдерживались
  По молодости лет он вспоминал об этом периоде своей жизни с неизменным ужасом, а ближе к тридцати на досуге начал ни с того, ни с сего изучать иероглифику и даже стал недурным каллиграфом. Ведущий каллиграф той эпохи, Чжоу Си-чжан, основатель школы, но хранитель традиции, глядя на его работы, понятно, морщился: "Нет полета. - вот только при этом неизменно добавлял, - но очень пригодно в качестве прописи". Интересно, что Сун Ю иероглифы так и не выучил, зато научился кое-как читать и писать по-русски.
  И как бы ни с самого сорок пятого среди китайских рабочих, строивших Магистраль, начали распространяться слухи, что Черняховский - воплощение одного из величайших императоров прошлого, и, как таковой, призван "восстановить Желтое Небо справедливости на тысячу веков". Поначалу имела место неопределенность, называли, то У Ди, то Тай Ди, то вообще, не к ночи будь помянут, Чжень Вана, и только постепенно, не вдруг, с большим отрывом победил и утвердился в качестве единственной кандидатуры Тай Ди. Само по себе воплощение красивые слова "Желтое Небо справедливости" считало дурной бессмыслицей, и порядочно злилось. Беда только в том, что рациональными методами с распространением иррациональных слухов бороться невозможно. Доказано. Можно только, набравшись терпения, дождаться, пока рассосется само. Но может и не рассосаться. Тогда беда, потому что те, кто уверовал, склонны сами делать за кумира ту работу, которую ожидают от него. Например, создания им, кумиром, Восточной Империи, в которую войдут Поднебесная, Дальний Восток СССР, скорее всего, - Корея, и что-нибудь еще, по мелочи: что именно, - не вполне ясно и не так уж важно, поскольку Миссия не интересуется подробностями и не обращает внимания на границы с краями. Восточный Император, - и точка. Его самого в таких случаях не очень-то и спрашивают. Ох, уж эти идеи, разбудившие энергию масс. Ох, уж эти массы.
  
  
  Великая Блажь IV: кое-что о цепных реакциях
  
  Поначалу все были твердо убеждены, что - бред. Потом долго доказывали себе, друг другу и ему, что - вред. А потом, кажется, прямо из доказательств вредоносности, обсуждение постепенно перешло в практическую плоскость. Постепенно определилось, кто, сколько и чем заплатит свой взнос в проект, и что получит за свои деньги в будущем, спустя время и время. Как-то само собой сложилось мнение, стало условием, которое даже без подписания приняли обе стороны: если немцы построят Магистраль, победитель великодушно согласится считать, что они уплатили свой неоплатный долг. В делах такого масштаба излишние формальности не нужны и даже вредят: слишком неопределенными кажутся: долг, задача, расплата за содеянное. Потому что не одним, - о, насколько! - немцам строить. А еще, потому что слишком уж расплывчатыми оказались границы самого понятия: "строительство Магистрали". Выше говорилось об энергетике, а что можно сказать о строительстве заводов, производящих рельсы и тому подобное? Локомотивы с вагонами? А производство дополнительных десятков тысяч тонн продовольствия для сотен тысяч строителей и индустриальных рабочих, - это как? Строительство или нет? Но этого мало, поскольку с самого начала имелось понимание: по ходу дела неизбежно возникнут и иные потребности, которые придется обеспечивать. Само по себе это не так уж страшно, потому что и после окончания строительства новехонькие заводы по новейшим технологиям точно так же будут гнать продукцию, а новые пашни обеспечат, наконец, достаток продовольствия. Вот только напряжение первых трех-пяти лет обещало стать непомерно большим. Может быть, даже вообще непомерным. Но когда началось по-настоящему, по какой-то причине появились вопросы принципиально иного направления: от Бреста? Господи, да какой в этом смысл-то? Давайте от Варшавы. Предложили, надо сказать, сами поляки и твердо пообещали внести свою лепту трудом и всем, что сумеют найти: не пожалеете. Потом оказалось, что еще и не обманули.
  От Варшавы? Да какой же в этом смысл? Вот если через Варшаву, да от Берлина, - получится куда убедительнее. Сам Шпеер с "мальчиками" принес очень показательные расчеты относительно крайней перспективности участка Варшава - Берлин - Кёльн. Но и это очень скоро начало выглядеть полумерой, огрызком того, что должно быть на самом деле. Конечно же, Париж! Через Брюссель, до которого от Кельна - рукой подать. Нечастый случай трогательного согласия между товарищем Торесом и Шарлем де Голлем. Чем дальше на Запад тянул свою руку Проект, тем большую рентабельность он сулил в будущем, это кажется парадоксальным, но на самом деле ничего парадоксального тут, понятно, нет. Предпоследней ветвью стала ветвь на Роттердам: на эту стройку после долгих колебаний, но все-таки решились, - самый крупный в мире порт, это чего-нибудь, да значит. О последней "западной" ветви разговор особый. А потом произошло тихое событие из того числа, что ведут за собой коренные, тектонические подвижки в политике, определяя ее на многие годы вперед.
  До сих пор неизвестно, кто составил умный, ясный, комплексный документ, угодивший в один прекрасный день на стол Василевского. Некто сообщил приблизительные данные о запасах нефти в Аравии и зоне Персидского Залива. И обосновал, почему данные соответствуют истине. И привел неоспоримые соображения о тех узлах противоречий, которые неизбежно завяжутся вокруг этого чудовищного по масштабам ресурса. К этому моменту строительство Магистрали шло полным ходом, но те, кто были посвящены в эту тайну, единогласно поддержали существенное изменение проекта: солидная "ветка" Магистрали двинулась в обход Каспийского моря через Ашхабад, через территорию Ирана - к Ормузскому проливу, по сути, самому узкому месту залива Персидского. Проект предполагал строительство по самому, практически, короткому пути: Ашхабад - Дейхун - Махан - Бендер-Аббас.
  Отношения России с Персией знали взлеты и падения, но имелась одна не вполне понятная особенность: власти двух стран как-то понимали друг друга, могли, порой, достигнуть взаимопонимания большего, чем, к примеру, та же Россия, - с представителями Западной Европы. Дорога была весьма кстати, но, пожалуй, еще более кстати пришлось ее строительство. Персам объяснили, какое богатство само по себе потечет им в руки, если проект удастся довести до конца. Кроме того, традиционная ориентация вестернизированной элиты Ирана на Англию вполне уравновешивалась близостью Советского Союза с его чудовищной Красной Армией. По сути дела, не было ни единого резона для отказа, - кроме, понятно, недовольства англичан. После того, как согласие было достигнуто, вызывало досаду только одно обстоятельство: великолепный Тегеран оставался в стороне от трассы. Прикидывали так и этак, - ничего не получалось. В конце концов сошлись на строительстве двух скоростных трасс, соединяющих столицу с двумя крупнейшими станциями Магистрали. Параллельно со строительством самой магистрали начали строить две атомных электростанции, первый блок Мешхедской АЭС запущен в энергетическую эксплуатацию восьмого августа пятьдесят второго года, а первый блок Бушерской АЭС, гораздо более мощный и совершенный, - в январе пятьдесят четвертого. В горячке не обратили внимания, что две этих АЭС оказались всего-навсего первыми АЭС Ближнего Востока... Об этих стройках говорят всякое, и оценки носят, порой, диаметрально противоположный характер. Есть мнение, что при том углеводородном богатстве, которым располагали персы, атомная энергетика есть дорогостоящая блажь, и ТЭС на газе, по советским технологиям, были бы намного дешевле и быстрее. В этом, безусловно, есть своя правда, до конца строительства и первые годы работы Магистраль жила именно на стандартных энергоблоках, в которых горели газ да мазут, да и потом этот путь на долгие годы стал магистральным в развитии энергетики Ирана. Но это и не вся правда. Обучение десятков тысяч специалистов, необходимых для обслуживания объектов атомной энергетики, вывело страну на новый уровень. Радиохимическое производство они создали сами, без помощи СССР. В Москве вовсе не ожидали столь стремительного и солидного развития в Иране машиностроения и промышленности новых материалов. Да что греха таить, - и не рассчитывали на него. К этому времени строительство южной ветви Магистрали было практически завершено.
  
   Отношение к Уинстону Спенсеру Черчиллю может быть разным, но, справедливости ради, мы должны признать, что он являлся незаурядным профессионалом в области политики. Это математики или физики могут достигать выдающихся результатов в молодости. Для того, чтобы стать высоким профессионалом в достаточно сложной области практики, - медицине, геологии, юриспруденции, финансах, политике, - недостаточно иметь большой ум, исходные способности и хорошее образование. Совершенно необходима длительная каждодневная работа в избранной области, когда она, наконец, начинает восприниматься в комплексе, целостно, а не в виде кучи разрозненных деталей. Таким был Ф.Д.Рузвельт, таким был И.С.Сталин, и таким был Черчилль. Старый алкоголик и наркоман, но мастерство, как говорится, не пропивается. Поэтому для него совершенно очевидным являлось то, чего в упор не видели другие, более молодые политики, пусть даже умные, способные и хорошо обученные.
  Индийский океан оставался единственным, в который русским до сих пор не было ходу, а теперь, посредством сверхмощного транспортного коридора пробившись и на его берега, Советский Союз получал реальную перспективу через пятнадцать-двадцать лет стать истинным центром мира, главным перекрестком торговых и транспортных путей.
  А это обозначало, что все остальные автоматически занимают более периферийное положение. Остаются несколько в стороне. На обочине. Центр, он на то и центр, место, через которое протекает наибольшее количество питательных соков мира, а остальным, как говорится, - что останется.
  После проигранных выборов с ним произошла одна из самых страшный вещей, которая только может произойти с политиком: он обиделся на собственный народ. И, заодно, на все человечество, Нынешнее Время, Господа Бога и все остальное, в придачу. Интересовался происходящим в мире больше по привычке, обращал внимание не на все, и натужное, через силу копошение в самом сердце Евразийского материка, местах диких, страшных и безлюдных, не привлекло его внимания. Вот только гигантское дело, начатое на Урале, в Западной Сибири и Поволжье одновременно с Приморьем, постепенно набрало ход. Постепенно, - не значит медленно. Так набирает ход тяжеловесный состав, лавина с тысячами и тысячами тонн сверкающего снега, и прокладка Туркестано-Иранского тракта своей внезапностью уже во многом напоминала грандиозную военную кампанию. Со слишком понятными целями. Хотя, - кому понятными? Рузвельт, старый приятель и испытанный враг, соперник и единомышленник, - понял бы, но он ушел из жизни через год с небольшим после победы. А Иосиф Сталин, похоже, все это, как раз, и затеял.
  Раскрылась завеса грядущего и он отчетливо видел там если не все, то главное: скоро геополитическое давление СССР и его союзников сделается нестерпимым, и тогда мир станет тесным для Британии. Сначала на Островах, а потом и на другом берегу Атлантики люди постепенно потеряют перспективу, а с ней уйдет надежда и жажда жизни. Каждый новый день будет обещать в лучшем случае еще одно "вчера", а в худшем, - новые утраты, прорехи и упадок.
  Вообще говоря, загонять людей, страны, нации в угол, - занятие на любителя. Для кого-то, может, и забавно, но может плохо кончиться. Янки, загоняя в угол Японию, в конце концов, доигрались, а могли заиграться с концами.
  Понятно, что в случае с русскими дело обстоит совсем иначе. Они никого не хотят обидеть: просто, получив необходимые средства, Система стремится поглотить все ресурсы, которые теперь стали для нее доступными благодаря новым принципам организации. И интересы тех, кто попался под ноги, в подобных случаях, естественно, не принимаются во внимание. Так было всегда, и так же пребудет вовеки.
  Он ждал, что они, наконец, надорвутся. После такой войны, после восстановления индустрии и городов, создав, по сути, целые принципиально новые отрасли индустрии, ввязываться в инфраструктурный проект такого масштаба представлялось истинным безумием. Он твердо знал: жизненные силы даже самого сильного народа не являются бездонными и неисчерпаемыми. Вот только... Покойный Рузвельт сказал ему, что русские не смогут наладить эксплуатацию превосходящей их по населению и культуре Европы, и, похоже, ошибся. Они придумали Магистраль, и европейцы начали радостно эксплуатировать сами себя. Идиоты... Они что, - не видят?
  
  - Я. Хочу. Спать!
  - Так спи. Кто тебе не дает.
  - Ты не поняла, я о другом. Я хочу лечь, не думая о том, что завтра утром придется в ставать. Проснуться, увидеть в окне своем ночь, и снова задремать. И не вставать больше никогда...
  - Юр, это называется "помереть".
  - Я не договорил. Больше никогда не вставать, если мне не хочется. Ничего не слышать, кроме тишины. Не зажигать свет никог..., не знаю сколько, но очень долго, потому что глаза мои устали на годы вперед и больше ничего не хотят видеть.
  - Да ну тебя. Прямо как старик. Тебе только тридцать два года!
  - И четырнадцать лет из них я не высыпаюсь никогда. Слушаю то пушки, то турбины, то станок, то мат, то нагоняи. Живу только при лампочках, днем и ночью, зимой и летом.
  - Погоди. До отпуска осталось два месяца.
  - Мне мало. Отпуск не успевает начаться, а я уже думаю о том, что вот он кончится, и мне опять с утра на службу. Хочу отпуск, из которого можно не выходить, пока не надоест.
  Она налила ему сто граммов, но даже выпил их он как-то уныло. Имелось, правда и еще одно лекарство. Средство, которое, слава Богу, всегда находилось при ней, в аптеку не бежать.
  - У... Ну тебя... Не приставай...
  Но тридцать два, - это, как ни крути, всего-навсего тридцать два, и дело довольно быстро пошло на лад.
  Утром - ничего такого, встал, как ни в чем не бывало. Вот только разговор этот, мысли, которых у него отродясь не водилось, все равно имели место, этого никуда не денешь. Существовали.
  
  
  Думки о душе I
  
  "... потому что это была злая душа.
  (О.Уайльд "Рыбак и его Душа"
  
  - Ну как же ты так говоришь, что души нет? Ты сам, это, прежде всего, именно душа. Не волосы твои белесые, не нос облезлый, не ноги...
  - Ты того, - хватит перечислять. А то я начну.
  - Да. Так вот ты, - не все это, а именно душа. Ну, - не наука это! Ты осознаешь себя собой, и это не объясняется никак. Наоборот, это все объясняет.
  - В своей долгой жизни я такого не видел ни разу. И, - прости, - не верю. Ее можно увидеть? Взвесить? Померить как-нибудь? Нет? Тогда и души нет.
  - Нет, погоди, ну нельзя же так... М-м-м... Ну, как бы тебе объяснить? А, вот: в книжке, помимо бумаги, краски типографской, энного количества букв, есть еще и смысл. Понял? Так и с душой, только гораздо, гораздо сложнее.
  - Ну хоть что-то. Есть такая штука, - информация, ее меряют. Единицы называются "битами". Если у монеты две стороны, то когда выпадает одна из них, это как раз и есть "бит".
  - А-а... Ну, это как-то не то. Это, если на страничке одинаковое количество буковок, то и битов будет одинаково, так?
  - Ну, примерно. Мало ли что там окрошка из букв, - может, это шифр такой.
  - Тогда это совсем не то. Согласись, что смысл текста, - штука реальная. К примеру, инструкция: прочитал - и знаешь, как поступить. Вот так, - а не иначе, хотя иначе мог бы.
  - Так, постой-постой... Что-то тут...
  Он закурил, и надолго замолк, уставившись в пространство неподвижным, ничего не видящим взглядом, и яростно дымя. Наконец, его собеседник не выдержал:
  - Да объясни ты мне, ради бога, - к чему тебе все эти разговоры о душе? Ты ж от роду технарь!
  - А вот понадобилось. Имел место страшно интересный разговор с начальством. Я бы сказал, - неожиданно-интересный. Им надоели сбои в автоматике. Она чем сложнее, тем больше сбоев, а упрощение нам в будущем не грозит. Ставят задачу, чтоб узнавало местность, саму цель и выбирало маршрут. Я объяснил, что решить, в принципе, можно, - черт меня побери, если я знаю, как, блеф чистой воды, - но это по комплекту на задачу. Не поднять, и сбои замучают уже с концами. А тут меня, этак лениво, спрашивают: а сделать так, чтобы он соображал, что к чему, - нельзя? Мы вот, к примеру, - говорит, - знаем, чего добиваемся, вот и действуем по обстоятельствам. Если что не так, то корректируем по ходу дела, видим, что ошиблись, то можно поправиться. А тут один сбой, - и все. Дальше будет только хуже... Вот он мне говорит про "нас", а мне в голову пришло: мы-то, мы, - всяко сложнее, а со сбоями по мелочи справляемся. Отсюда и разговор.
  - Ну-у, брат. Разумный снаряд? Читал я фантастику, но чтоб такое?!!
  - Это - да. Только тут важны тонкости. Речь-то, скорее, не о разуме, а о сознании.
  - Важное уточнение, нечего сказать. По-моему это еще хуже поддается объяснению.
  - Как сказать. А вообще от тебя, пока что, толку мало. Сплошные эмоции и построенные на эмоциях аргументы. Их к делу не пришьешь. Такие определения нам не нужны.
  - А какие, какие?
  - Чтобы указывали цель и, тем самым, путь. Я так и не услышал, например, чем "душа", результат работы мозгов, так уж принципиально отличается от работы машины.
  - А-а! Ну, это просто. Работа машины, - всегда ответ на внешнее воздействие. Оно закончилось, ответ состоялся, равновесие восстановилось. А вот мозги могут работать сами по себе, без стимула извне.
  - Ты уверен?
  На лице журналиста появилась снисходительная улыбка.
  - Вариант, когда связи между событиями нет, и вариант, когда эту связь - принципиально невозможно проследить, на самом деле идентичны. Совпадают по объему понятий.
  - Знаешь, брат, само по себе ничего хорошего, кроме аварий, не происходит. Вот аварии всякие, поломки - это сколько угодно. Вот потом, когда случилось, всякие там звонки-сирены, всякое там пожаротушение, - это уже по делу... СТОП!!!
  И он снова замер, закурив автоматическими движениями, ничего не видя и не обращая внимания на всякие там: "Ну ты что? Чего там?" - собеседника. Наконец, медленно покрутив головой, ответил.
  - Да нет, пожалуй, ничего... Хотя... Ты знаешь, я, пожалуй, пить сегодня не буду. И, - прости, - пойду домой. Тут что-то... Мелькает, а ухватиться не могу. Прямо как муха, ей-богу... Тут надо сесть, запереться, и чтоб никто не мешал хотя бы часа два. Не зря кое-кому главные идеи приходят, когда они сидят в сортире.
  Вот только исчез он не на два часа. Долгих десять дней не было от него ни слуху, ни духу, после чего почтенный конструктор возник в поле зрения, напоминая взъерошенный вихрь. Странное, но, пожалуй, наиболее точное в данном случае определение его вида и поведения на тот момент.
  - Сидишь тут? - Заорал он на хозяина сразу же, как только перед ним открылась дверь. - А я там, - отдувайся за тебя!!!
  - Ты что, - растерянно промямлил хозяин, - сбесился?
  Но тот уже сидел, откинувшись, в кресле и, судя по всему, успел позабыть про свои поразительные обвинения.
  - Хоть бы воды дал!!!
  Любой приличный психиатр со всей определенностью узнал бы в его поведении признаки маниакального состояния. Или, на худой конец, - гипоманиакального. Но ничего подобного. Он если и не всегда, то частенько был таким.
  - Да ты, вроде, и не просил...
  Но, судя по жадности, с которой Борис выпил стакан воды, его запаленный организм и впрямь мучила жажда.
  - Если я тебе расскажу, с какими типами мне пришлось пообщаться за это время, ты не поверишь! Начиная от Толика Китова, и кончая каким-то там Асратяном! Я, понимаешь, по наивности, сунулся в институт Высшей Нервной Деятельности и имел честь... Ну, я те скажу, фрукт!!! Выхожу. Вижу, какой-то там усиленно мигает, вышли во двор, ухватил за рукав, шепчет, что это мне не к директору, а совсем наоборот, в Рязань к Пете...
  - Ну?
  - И в Рязань съездил.
  - И!
  - А! - Он махнул рукой. - Тоже почти никакого толку. Они там, понимаешь, за деревьями леса не видят! Но этот их Анохин из Рязани хотя бы понял, о чем речь!
  - А ты?
  - Что - я? Я тоже понял, только потом. Но остальные-е!
  - Ну?
  - Излагаю тезисно. Мозг должен реагировать на сигналы извне, от специальных датчиков, этих, как его? Ну, неважно. Тогда они чего-то значат, и он передает импульс куда надо. Вот только такой сложной штуке, как мозг, аварии происходят постоянно, каждую секунду, во множестве. По большей части, это микроаварии на молекулярном уровне, и на некоторые звучит сигнал тревоги, и на некоторое количество любых - тоже. Сигнал называется нервный импульс, а когда авария спонтанная, он, получается, не значит ничего. Вроде как сам по себе и ни от чего не зависит. Его гасят, это называется "торможение, но все гасить нельзя, потому что погасишь заодно те, которые снаружи и что-то значат. Если не гасить совсем, - хана, судороги, как от стрихнина, припадок на манер эпилептического.
  - И при чем тут разговор о душе?
  - Придурок!!! Нет, ну поглядите на него! И он такой же, как все! Слушай, запоминай, и гордись, потому что тебе говорю первому: когда мозги делаются достаточно сложными, чтобы спонтанная импульсация совпала по размерам с обусловленной или даже превзошла ее, появляется эта твоя душа. Понял? Она - вроде как ничем не обусловлена, сама по себе, и поэтому мы чувствуем себя отдельно от всего мира. Вместе, но все-таки наособицу. И этот твой Павлов, хоть и гений, а все равно дурак!
  - Он не мой.
  - Ну, не важно. Понял?
  - Чего тут не понять. А так, чтоб совсем без поломок, - никак нельзя?
  - А говоришь, - понял. Можно, но только до определенного предела сложности. И без всяких гарантий. Так что нельзя все-таки. Тут термодинамика, но ты не поймешь. Так что куда надежнее заранее свыкнуться с тем, что аварии будут и приспособиться к какому-то уровню аварийности. И попробовать использовать, - и аварии, и аварийные системы то есть, - в дело. А!?
  И, не дождавшись от собеседника ожидаемой восторженной реакции, возгласил:
  - Ну почему, почему за всех этих специалистов должен в конце концов думать инженер?!! Ни мозговеды, ни буржуазные кибернетики, ни эти твои философы, а я?!
  - Не знаю, - голос журналиста звучал нарочито мирно, потому что друга надо было срочно успокаивать, - наверное, потому что всем им не приходится проектировать одушевленные бомбы, чтоб соображали, попадали и, при этом, в того, в кого надо.
  - Кто, - подозрительно вскинулся инженер, - тебе сказал про бомбы? Какие бомбы? Никаких бомб.
  - Ну и тем лучше. - Легко согласился журналист. - Коньячку?
  Он и сам по природе был не мед и не сахар, но сегодня проявлял чудеса сговорчивости, потому что знал: вдохновение старого друга и отличного человека порой лежит на самой грани болезни. Не душевной, не дай бог. Самой настоящей. Выносливый, как ремень из дубленой кожи, после такого он мог и слечь.
  - Давай. Сегодня уже можно.
  Уже хорошо. Это могло обозначать начало выхода, но все-таки коньяк он пил, как воду, без видимых признаков опьянения и, видимо, не чувствуя вкуса. Только монолог постепенно терял прежнюю корявую напряженность, когда фразы торчали из его речи, как шипы из мотка колючей проволоки.
  - Нет, ты не думай, это пока на уровне колебательного контура у Герца, думать и думать, во всех направлениях, и Петра этого, как его, из Рязани который, тоже привлечем, он и сам не остановится, нельзя оставлять так и помимо, и Китова, и еще кое-кого... У нас же ничего похожего на нужную элементную базу нет... Но - знаешь, что? Будет! У нас - будет! Веришь - нет?
  - Верю, верю. Только не волнуйся.
  Надо сказать, он и в правду верил. Может быть, к сожалению, но у него не было особых оснований, - не верить. Отбор в эту свору отличался простотой: или задача разрешима, или ты плохо работаешь и занимаешь чужое место. Последнее очень часто влекло за собой трудоустройство на лесоповале или в руднике, так что неразрешимые задачи постепенно куда-то делись. Забавно, что основная причина тут не в пресловутой "туфте" и умении отчитаться: свора, почувствовав силу, просто рвала любые задачи на части. Первым делом сдался по определению "неделимый" атом, бестрепетно приспособленный греть воду и жечь вражьи города.
  
  Потом настал черед так называемого "гена". Представители мичуринской биологии совсем уж, было, доказали, что его нет, но потом совсем неожиданно грянула в сорок шестом знаменитая сессия ВАСХНИЛ.
  Зэ-ка Вавилов на протяжении всей войны тянул подсобное хозяйство 63-го. Он хоть и появлялся на люди только в исключительных случаях, но свое дело делал, как правило, вполне успешно. Берович, в общем, оказывал ему покровительство, и когда тот, - через посредников, разумеется, - попросил помочь ему с кое-какой аппаратурой, не счел нужным отказывать. Более того. Он не пожалел времени на беседу с бывшим профессором, чтобы уяснить, чего тот, собственно, хочет. Разговор оставил у него откровенно тягостное впечатление. Вавилов дрожал, запинался, смотрел в землю и, казалось, готов умереть со страху прямо здесь, но, тем не менее, как-то объяснил. Он очень сильно хотел проверить правоту своего учителя, профессора Кольцова. Тот утверждал, что запись наследственных признаков должна носить матричный характер и представляет собой необычайно длинные белковые молекулы, а иначе - никак. Александр Иванович послушал его, обдумал его слова в соответствии с Инструкцией, кое-что даже проверил по-своему и решил поддержать. Хоть какой-то реальности сказанное должно было соответствовать, а уж с приборами проблем не возникнуть не должно. Чего доброго.
  Сергей Апрелев сделал то, что требуется, а потом еще недели две доводил-регулировал, комбинировал с другими устройствами, чтобы, к примеру, велась автоматическая запись огромных массивов информации. По какой-то причине ученый муж боялся Сереньку до судорог, больше, чем кого-либо другого. Но тот клялся-божился, что ничего дурного Вавилову не делал, никак его не обижал. Да и вообще они прежде не общались. Закончив дело, он покинул биолога не без облегчения. Так или иначе, но не прошло и полгода, как Николай Иванович убедился в неправоте Кольцова. Не белки. Ассоциированные с гистонами в хромосомах, бесконечно длинные молекулы ДНК.
  Берович был вынужден держать при ученом шпионов единственно по причине того, что ученый в жизни не решился бы сообщить о результатах. Тогда он приказом освободил зэ-ка Н.Вавилова от хозяйственных работ, чтобы тот мог посвятить все свое время исследованиям. Тот и посвятил. Структура, обеспечивающая воспроизводство молекулы, "алфавит", которым записаны гены, прочтение записи в виде специфических белковых молекул, посредническая роль РНК. К этому прилагались диковинные изображения мельчайших объектов и результаты опытов, что не поддавались двойному толкованию. К сессии готовилась бомба, и результаты Николая Ивановича, если продолжить аналогию, оказались прекрасным детонатором к этой бомбе. Разумеется, представил их отнюдь не сам автор, иначе от сообщения получился бы один только вред. А тут - рвануло. По "мичуринцам" били со всех сторон, с наслаждением, не давали оправдываться и на корню пресекали демагогические пассажи и попытки укрыться за марксистско-ленинской философией, потому как такое укрытие дозволено отнюдь не лежачим, а только тем, кто сверху лежачих долбит.
  Спеша отомстить за минувшие унижения, за собственный позорный страх и предательства, рвали на кровавые клочки, грубыми угрозами принудили к предательству даже ближайших сподвижников Трофима Денисовича, заставили публично каяться в фальсификации, подтасовках и интригах, а под конец обвинили в "не буржуазном даже, а прямо-таки феодальном, средневековом мракобесии и невежестве". В общем, проделали с ним точно то же, что еще недавно творил с научными оппонентами он сам.
  Увольнение со всех постов, лишение всех званий и научных степеней и исключение из партии последовали прямо на другой день после окончания сессии. А чего тянуть? Но, помимо разгрома, деловитые молодые люди зачитали с трибуны обширный план исследований по механизму наследственности и возможностей вмешаться в его работу. Никакого тумана, ни малейшей демагогии, четко, ясно, последовательно, в стиле, очень близком к стилю самого товарища Сталина. Полное отсутствие сомнений, колебаний и прочих проявлений интеллигентской мягкотелости.
  Он освещал работу сессии в прессе и, помнится, слушая уверенный тон докладчика, по какой-то причине ощутил неприятный холодок в спине: слишком богатое воображение позволило слишком хорошо представить себе, как будут выглядеть достижения в реальности и до каких еще применений додумаются эти решительные люди, если их не остановить. А останавливать, пожалуй, уже поздно. В значительной мере они сорвались с поводка политиков и идеологов, и теперь, пожалуй, не дали бы себя так просто сожрать.
  
  Так что теперь, похоже, пришел черед души. Чуть ли ни последний из "проклятых вопросов", поскольку вопрос о смысле жизни ни в какую бомбу нельзя вставить даже теоретически. Деление неделимого атома, синтез несуществующего гена, который, однако же, работает. Тенденция, однако. Теперь не хватает только подселения души, которая, как известно, является чистейшей воды религиозным мракобесием и поповской выдумкой, - в реактивный снаряд или, к примеру, торпеду. Хотелось ущипнуть себя и, наконец, проснуться, хотя ничего особенного на фоне всей прочей государственной идеологии тут не было. Это вам не формальная логика: в голове советского человека легко и спокойно, не мешая друг другу, не смешиваясь, но соседствуя, как слой воды соседствует с плавающим поверх него слоем масла, жили в мире взаимоисключающие понятия. Очередное, новенькое, с иголочки, напластование общественной шизофрении, когда, по приказу начальства, нечто публично клеймится и предается анафеме, но оно же, негласно, является руководством к действию в делах сугубо практических, причем по приказу тех же самых начальственных лиц, и единственная разница состоит в том, что приказ этот - негласный. Единственным исключением до сих пор по какой-то причине оставался фрейдизм: по инерции цивилизационного вектора иные из советских психиатров пытались его исповедовать, как очередное "правильное-но-запретное" учение, но выходило как-то не очень. Не прививалось. Может быть, по той простой причине, что он и вправду был дерьмом. А теперь, в свете последних событий, после того, как прогрессивная советская наука закончит окончательное решение вопроса о душе, скорее всего, так и не привьется. Никогда и ни в каком виде.
  Он был занят своими мыслями, молчал и благожелательно улыбался, не вникая в смысл речей собеседника и практически их не слыша, а Борис Евсеевич тем временем вдруг замолк посередине фразы, - впрочем, уже достаточно сбивчивой, - и откинулся на спинку старинного кожаного кресла. Действие алкоголя, не проявлявшееся так долго, достигло некой пороговой величины и разом отправило конструктора в нокаут. Хозяин расположил его поудобнее, снял с гостя ботинки и носки и укрыл его теплым пледом.
  
  
  Вице-король IV: о тонкости Востока
  
  1947 год. Ноябрь.
  
  Чжу Гэ-лянь не раз проклинал себя за неистребимую привычку делать из окружающих - дураков. После того, как он впервые произнес свое имя для того, чтобы его внесли в список работников, присутствующий здесь русский полковник поднял на него насмешливый взгляд. С этого момента он именовал товарища Калягина не иначе, как Змеиным Полковником, и довольно надолго его невзлюбил. Только постепенно, со временем до него дошло, что его настоящее имя никого тут не интересует. Безвозвратно осталось в далеком харбинском прошлом. Назови он себя хоть Цзин Кэ, хоть Ню Гао - и это сошло бы. И полковник-то, поди, глянул, посмеялся про себя - и забыл. И про имя, и про него, дурака. И на каком-то этапе он принял это, как данность и начал действовать соответственно. Прошлого - нет. Есть человек по имени Чжу Гэ-лянь, который никогда не жил в Харбине, а родился прямо здесь. Этакий злобный младенец девятнадцати лет от роду, тощий, грязный, полуголый, с узким морщинистым лбом. За три года он не то, что изменился. Он буквально сменил облик. Чуть не умер в первые полгода от тяжелой работы и непривычной еды, но потом приспособился, выпрямился, приобрел неплохую мускулатуру, набрав к концу сорок седьмого фунтов тридцать веса. Даже подрос сантиметра на два - на три. Глядя на себя в зеркало (было!) не раз думал, что теперь его не признал бы даже родной брат, и это, пожалуй, к лучшему. Он не только изменился внешне, с ним произошло нечто большее. Ему вовсе не хотелось возврата к прежней жизни. Даже больше: возврата в прежнюю жизнь вообще. Как тело привыкло к грубой, жирной, сытной еде варваров, так душа успела привыкнуть к простоте отношений между варварами. К грубой, но совершенно предсказуемой справедливости варваров: нарушай, но помни, что поплатишься, попавшись, и тогда ничто не избавит тебя от расправы. К жестокой честности властей. К деловой, хозяйской, расчетливой, но все-таки заботе о работниках. Лично ему с этой деловитостью было даже легче, и, - он знал это, - не ему одному. Впрочем, весь этот позитив не добавил ему особенной любви к русским. Такой вот хорошей, справедливой жизнью должны жить дома, люди хань, свои.
  Чего он не осознавал в полной мере, так это того, что эти самые хань тоже перестали быть для него своими. Столкнись он... да хоть с самим собой пятилетней давности, его, пожалуй, стошнило бы. Теперь по-настоящему своими для него стали только такие же, как он сам, строители магистрали. И еще, хоть и в куда меньшей степени, жители городков, которые возникли в связи с Магистралью, деньгами Магистрали, техникой Магистрали и ее неуклонным, как восход по утру, движением. Возникли по обе стороны границы, и, что интересно, на диво симметрично. Можно сказать, что в каждом случае это был один городок, разделенный границей надвое. И той части, что находилась "по ту сторону" сторону, требовалась стойкость, чтобы уцелеть в переменчивых событиях гражданской войны, при бесконечных сменах власти бесконечной череды генералов и красных командиров НОАК. Здешние русские на диво быстро подметили все выгоды сложившегося положения, и дело не только в найме рабочей силы на сами по себе строительные работы. Ремесленников на "той стороне" буквально завалили заказами, прямо и косвенно. Гэ-ляну казалось даже, что делалось это отчасти сознательно. Чего не знали русские, так это того, что кустари на диво быстро переставали быть кустарями. В городках за считанные месяцы сложились целые цеха. Фабрики. Некоторые работали по принципам, близким к классической мануфактуре, на других вовсю внедрялись разношерстные станки. Чем дальше, тем больше станки, по преимуществу, советские. Работа по семнадцать-восемнадцать часов в сутки. Условия, которые нельзя назвать скотскими, потому что никакая скотина не выдержала бы того, что на протяжении поколений выдерживают хань. И ни одного бунта, поскольку все познается в сравнении, а сравнение было категорически не в пользу прочих мест Поднебесной. Здесь кормили, давали кров, имелась хоть какая-то одежка. И еще тут имелась хотя бы мало-мальская защита. Картофель, кукурузу, овощи, скотину выращивали, по преимуществу, на "русской" стороне: все это не спрячешь от набега очередного бандита, а у русских с этим обстояло просто и строго. Хватило двух-трех уроков, когда вооруженные отряды уничтожали до последнего человека, не стесняясь при этом переходить границу... Крестьяне с тысячелетней привычкой налаживали кое-какую немудреную ирригацию, и хозяйство пускалось в рост, продукция достаточно быстро достигала очень и очень внушительных объемов, потому что имелся гарантированный сбыт. Все эти процессы носили совершенно естественный, стихийный характер, очень сильно напоминая прочие природные явления, и со временем только набирали силу. Везде, во всех странах периодически появляются люди, способные новую силу увидеть и оседлать и, заодно, направить по нужному руслу. В Поднебесной такие люди появляются неизбежно, потому что сумма социальных навыков и достижений этой страны по-настоящему огромна, вот только чужие не имеют даже представления о величине этого богатства.
  Когда, наконец, ушла первая зима, и с нею ушли болезни привыкания, его неспешный, но цепкий ум начал свою работу, которая более не прекращалась никогда, потому что это был его Путь. Начала классического китайского образования, опыт улицы, речи непонятных бродячих искателей правды образовали гремучий коктейль со здешним опытом и уроками на курсах механизаторов, включая сюда обязательную для всех слушателей политинформацию. Сокурсники из числа русских сибиряков и местных сибирских инородцев привычно пропускали "бо-дья-гу" мимо ушей, - но не он. Он впитывал ее всеми фибрами души и всеми порами кожи, получая из этих текстов вовсе не то, на что рассчитывали те, кто их привычно, сквозь зевоту, сочиняли. Один из способов вложить в уши стада - свои мысли, а ему оставалось только приспособить приемы для того, чтобы они действовали на его соплеменников, - и прежних, и, главное, нынешних. "Краткий курс истории ВКП(б)" стал его настольной книгой, потому что никогда не было, нет и не будет лучшего учебника по главному предмету в жизни: как победить всех врагов. За силу, умение ориентироваться в сложных ситуациях, уверенность в себе, за спокойную жестокость он пользовался среди сотоварищей значительным авторитетом. Они бы сказали проще: он обрел Путь, а, значит, силу и право повелевать. Но первый шаг к настоящей власти, к большим свершениям он сделал, когда сумел выйти на самое большое русское начальство с предложением навести порядок в грязных, вонючих, опасных, но переполненных жизнью и движением приграничных городках. И начал с Калягина, потому что власть имущие не любят, когда что-то делается через их голову, а еще Змеиный Полковник производил впечатление человека в высшей степени подходящего для его целей. В качестве коммуниста он обозначил себя еще раньше: Мао Цзэ-дун сильно удивился бы, узнав о существовании еще и такой организации его партии. И правильно, потому что на самом деле она к его партии вовсе не относилась. Варвары есть варвары: назови себя нужным именем, и получишь их поддержку.
  - Калягин-тунчжи, не надо сгонять людей из "диких городков". По большей части это хорошие, трудящие люди, рабочие, крестьяне, да. Они бежали от гнета буржуазных генералов.
  - Чжу, - Змеиный Полковник, дослужившийся к этому времени до звания генерал-майора, поднял на него прозрачные глаза, - не со мной. Лучше прямо скажи, что тебе нужно?
  - Мы обеспесиваем порядок, а вы не выгоняете людей за границу. На убой.
  - Это я проходил, Чжу. На улицах будет тихо, а все деньги от опиума, ханжи, певичек и игр пойдут исключительно только тебе. Не пойдет.
  - Нет. Я думай, - вы меня с кем-то путаете, генерал-инженер. Мы построим дорогу, и наступит время думать об освобождении родной земли, Калягин-тунчжи. И даже деньги мне и моим товарищам будут нужны только на это. И ни на что другое, товарись генерал-маиор. Я коммунист, как и вы, и я собираюсь быть хорошим коммунистом. Торговля в городках - хорошо, она дает людей и силу, но от грязи мы городки очистим. Там осень хоросо - готовить борцов за освобождение, я думай, мы негласно, но официально попросим о помощи великий Советский Союз. Чтобы купить оружие и обучить стойких борцов за освобождение.
  А ведь, похоже, - подумал Калягин, продолжая разглядывать китайца спокойным, ничего не упускающим взглядом, - парень не врет. Похоже, он это не ради гешефта с крупным наваром. Пожалуй, для него такое было бы мелковато, и амбиции его простираются гораздо, гораздо дальше. Надо, понятно, переговорить с Иваном Даниловичем, но я почти не сомневаюсь, что он возражать не будет. Может быть, поправит, но поддержит. Потому что это устраивает, в общем, всех.
  Надо только достроить Магистраль, потому что так, сама по себе, война неизбежна, и не надо обманывать себя, и не надо обманываться мнимым спокойствием в мире. Прежние причины войны исчерпали себя, ладно, но на их место пришли новые. Те, кто считал себя хозяевами на планете, не слишком довольны итогами минувшей мировой, а поэтому рано или поздно начнется. Значит, нужно, чтобы началось по тому сценарию, который нужен нам. Прием "встречного пала" не при нас придуман и не нам его отменять, но никому и в голову не должно прийти, что поджигатели - мы. Да и поджигать-то ничего не надо! Вот она, война, сразу за границей, никуда не делась, тлеет и коптит, изредка разгораясь ярким пламенем, но никогда не погасая до конца, как пресловутые тюки прессованного хлопка.
  Чудовищная, нескончаемая, непостижимая, кровавая, - при желании можно подобрать еще десяток точных эпитетов, - нелепость в соседней стране за Великой Стеной длилась и не думала заканчиваться. Китайцы продолжали резать китайцев, предавая, продавая, мирясь, ссорясь и заключая совершенно противоестественные временные союзы. И в этой кровавой каше метались, круша, разя и калеча, танковые дивизии и армейские корпуса американцев, для приличия разбавленные чахлыми британскими контингентами. Так метались, с визгом рикошетируя от массивных конструкций, не щадя правых и виноватых, бронебойные болванки в цехах Сталинградского Тракторного. Абсолютно бесполезное, бессмысленное занятие, потому что навести порядок в Китае могут только сами китайцы. Не годится даже в качестве практики, потому что хуже длительного отсутствия войны разлагают армию только столкновения со слабым и, главное, нерешительным соперником. С солдатами, которые мобилизованы насильно и не знают, за что воюют.
  - Это дело только между человеком и его совестью. С чего думаешь начать?
  - Снасяла надо укрепить городки по той стороне границы. Это надо делать быстро-быстро.
  - Дело. Что от нас, в первую очередь? Оружие?
  - Немнозецко потом. Я думаю, - снасяла инструменты. Деньги, - он поклонился, - с нас.
  
  - Человек от нашего друга пришел в начале Тигра. Ван Фенг собирает людей. Так что ждать его следует послезавтра утром.
  - Фенг? Прозвище или настоящее имя?
  - Пусть демоны съедят их оба, а меня не занимает ни то, ни другое.
  - Сколько он хочет?
  - Беда в том, что нисколько. Деньги мы даем генералу Ма, как прежде, этот Ван Фенг враждует с генералом, вредит ему, как только может, но на то, чтобы удержать Дунпо у него сил не хватит. Он хочет, чтобы Дунпо не было.
  - Тогда надо срочно связаться с генералом Ма.
  - Я думаю, генералу сейчас не до того, чтобы ввязываться в драку из-за такой незначительной вещи, как мы.
  - Тогда зачем мы платим ему деньги?
  - Чтобы он не объединился с Ван Фенгом. Или каким-нибудь другим шакалом, похожим на Ван Фенга. Так что, почтенный, на этот раз придется принимать бой. Жаль, потому что это плохо для ведения дел.
  - Я скажу, чтобы Сян-цзян слетал в ту сторону. Он достаточно опытен и отличит шайку нашего острого друга от прочих толп.
  - Просто слетал? Может быть, ему следует отвезти Ван Фенгу подарок?
  - Я поищу что-нибудь подходящее, но обещать не могу.
  - Может быть, - стоит обратиться к Пенгу? Пусть попросит у своих русских друзей.
  - Это было бы лучше всего, но Фенг не оставил нам времени. У нас с недавних пор живет один способный юноша, поднаторевший в варварской науке, я распоряжусь.
  
  - Вы считаете, что к ним уже можно подходить близко?
  - Наш юный друг утверждает, что - да. Как будто бы, зелье не держится на открытой местности долго. Но я все равно предлагаю зайти с наветренной стороны. Просто на всякий случай.
  Бомбы Чжоу Сян-цзяна накрыли отряд Ван Фенга на дневном привале. Там большая его часть и осталась. Изломанные судорогами тела людей и лошадей, черные от удушья лица, синие вывалившиеся языки, белая пена на лошадиных мордах, белая пена на почерневших лицах. И даже с наветренной стороны ощущалась вонь нечистот. Часть отряда рассеялась, но даже из тех, кто успел убежать, уцелели далеко не все. Часть умерла от болезни, вызванной действием яда, через сутки-двое, часть - надолго потеряла возможность нормально владеть телом, и только немногие сумели восстановить силы после нескольких дней болезни. Ван Фенг погиб одним из первых, через несколько минут после взрыва бомб.
  Успех был полный, но говорить не хотелось, и довольно долго они ехали молча. Наконец, Чжан Фу-хуа, самый богатый человек Дунпо, произнес, не глядя на собеседника.
  - Это ваше юное дарование...
  - Да, почтенный?
  - Я хочу, чтобы его выкинули из города.
  - Но...
  - Я сказал, - за городскую черту. Пусть ему построят фанзу, выкопают землянку, дайте ему подручных из числа младших сыновей, но - на западном склоне Западной Сопки. И чтобы не ближе четырех ли от заставы. Случись что, и в городе не останется даже мокриц.
  - Ваша мудрость, почтенный Фу-хуа, не перестает меня восхищать. Еще что-нибудь?
  - Этот Сян-цзян... Он что - коммунист?
  - Ваша мудрость...
  - Мы платим коммунистам? Я плачу коммунистам?
  - Скажем, - не без того, почтенный, нет людей, которые не брали бы своей платы за покровительство. Даже если они отказываются от денег, какая-то плата все равно потребуется. Рано или поздно.
  - Коммунистам в качестве платы нужно все имущество подзащитного.
  - Пусть почтенный оставит заботы своему ничтожному слуге.
  - Объясни.
  - Мои способности слишком ничтожны. Не знаю, как я смогу объяснить.
  - Просто. Как объяснил бы самому себе.
  - Их организация возникла здесь, она состоит из людей Дороги. Новых людей. Они заняты строительством новой жизни, а не переделкой прежней, и ничем не напоминают крестьян Увлажняющего Мао. Они доставят нам хлопоты, с ними придется считаться, к ним придется прилаживаться, но рано или поздно договоримся, и дышать нам позволят. Как всегда: что-то потеряем, что-то получим.
  - А нельзя как-нибудь совсем без коммунистов?
  - Вы требуете от позднорожденного ясновидения, которым он не обладает. Могу только предположить: лучше на это не рассчитывать. В нашу эпоху ветер времени раздувает паруса коммунистов, и только Небо ведает, когда наступит перемена ветра. Не видеть этого глупо, но жить, тем не менее, надо.
  
  Светлый образ I
  
  1956 год. Март
  
  - Белогуров, Альберт.
  Молодой, со светлыми кучеряшками, и от молодости страшно серьезный: называть себя "Аликом" не предложил.
  - Рыль. Владимир.
  Вот и познакомились. Владимир Семенович не долго проплавал на подводном корабле, атомные машины притягивали его, как ядро - электрон. Будучи командиром, а следовательно, - хоть отчасти хозяином своего времени, он за время долгих плаваний успел сделать несколько проектов. По причине того, что подготовка у него была все-таки несколько другой, а практики реального проектирования не было вообще, проекты отличались порядочной безграмотностью. Все, до единого, но последний оказался настолько глупым и наглым, что привел товарища Доллежаля, то есть, в такое восхищение, что он настоял на встрече с моряком.
  - Вы, уважаемый, совершеннейший неуч, да. Вам нужно учиться, то есть, буквально всему. Выучить букварь прежде, чем пытаться писать поэмы. За парту, сударь! И, так уж и быть, параллельно можете поработать у меня...
  Он умел разговаривать с самыми разными людьми и очень хотел, чтобы капитан 1-го ранга Рыль оформил свой хамский проект грамотно. Дело в том, что до сих пор никто не занимался темой газофазных реакторов сколько-нибудь всерьез. Владимир Семенович обучился довольно быстро, а вот у "Стыка" возникли известные сложности с тем, чтобы подобрать ему хоть каких-нибудь единомышленников.
  По крайней мере один такой нашелся в Воронеже. Воистину в Черной Земле этих мест содержится магия: начисто уничтоженный, мертвый город возродился из пепла, пророс, как зеленый росток через бетон, и теперь, задыхаясь от напряжения, спешил наверстать упущенное. КБХА относилось к числу современнейших предприятий СССР, но и там от молодого инженера с его прожектами атомных ракетных двигателей отмахивались, как от мухи: дело, конечно, перспективное, и браться за него, в конце концов, придется, - но как-нибудь потом. В светлом будущем, а пока у нас забот полон рот и без АРД.
  Познакомившись с отставным моряком, Альберт убедился, что его собственные прожекты есть не что иное, как набор скучных, лишенных малейшего полета мысли технических банальностей. Морячок на такие мелочи не разменивался. Какое-то время после знакомства ученик Козберга пребывал в состоянии сильнейшего раздражения, и дело могло бы дойти до драки, но рукопашная с флотским офицером для неподготовленного человека и по сю пору есть дело совершенно безнадежное. Кроме того, если серьезный флотский командир не планирует конфликта, то поссориться с ним, не поставив себя в глупое положение, практически нереально.
  Их "вахта" оказалась чуть ли ни самой малочисленной за всю историю завода "Универсал - 2", по крайней мере, - поначалу. Петр Сергеевич Гулин присоединился к ним почти сразу, остальные подтянулись по мере необходимости. Именно остальные, поскольку первая тройка стала постоянным ядром группы, которой была суждена долгая и плодотворная жизнь. Гулин, исходно являясь креатурой Беровича, так к нему и не вернулся. Узкая, в сущности, тема: создание все более мощных потоков лучистой энергии и управление ими, заняла его на всю жизнь.
  
  1956 год. Ноябрь. Окрестности Семипалатинска.
  
  Работа с Петром Гулиным оказалась чем-то совершенно чудовищным. Пережившие эти месяцы утверждают, что большего уровня эксплуатации достигнуть невозможно даже теоретически. Каждый день, каждый час казался плотным, как вещество белого карлика и насыщенным, как вода Мертвого моря. Кроме того, столь интенсивная деятельность не содержала ни малейшей бестолковщины, и, кажется, за все это время никто ничего не переделывал заново. Не зря на него, тогда еще совсем молодого человека, сам Берович во времена их совместной двухлетней работы смотрел как-то снизу вверх и говорил непонятно:
  - Вот где культура труда! Учитесь!
  Он неоднократно пытался вырастить себе полноценного преемника, и каждый раз претендент, усвоив, казалось, все, рано или поздно уходил в самостоятельное плавание. Правда, нечего сказать, уходили всегда ради дел очень достойных и, неизменно, отличавшихся впечатляющими масштабами.
  Ради этого испытания под землей, на глубине в сто метров, пришлось бить специальную штольню длиной в четверть километра, и это только самая малая из задач. Пришлось рассчитывать и проектировать специальную систему водоснабжения, потому что никакой материал не выдержал бы длительного действия лучей прототипа, а надлежащее количество воды может поглотить любое количество тепла. Воду очищали, чтобы, не дай бог, образующийся в немалом количестве пар не вынес на поверхность долгоживущих радиоактивных изотопов, а в самой воде образуются только изотопы кислорода. Они живут считанные секунды.
  За процессом наблюдали целые батареи телекамер: от нормальных и, через ряд все более затемненных, до имеющих совершенно закопченный объектив. И всем им была суждена недолгая жизнь, потому что существовать, по сути, в рабочем объеме атомного реактивного двигателя очень трудно, почти невозможно. С той же целью наблюдения тут располагалась новинка, так называемый "гибкий свет": объектив соединялся с окуляром при помощи собранных в плотнейший жгут волокон из прозрачного материала. Это могло быть обычное стекло, стекло иттриевое, алмаз или, как в данном случае, лейкосапфир. Предполагалось, что что такие устройства могут проявить большую живучесть при критических плотностях светового потока.
  А еще надо было крепко подумать, каким образом предстоит извлекать из штольни материалы и элементы конструкции после полномасштабного опыта: при испытании столь новаторской техники экспериментов предстояло провести не один и не два.
  Украдкой перекрестившись, Рыль начал стягивать элементы в "глаз стрекозы". Камеры, обладавшие наибольшей чувствительностью объектива, отметили появление свечения в расчетное время, но довольно скоро ослепли. Причины тому имелись достаточно веские: "атомная лампа" уступала яркостью только атомной бомбе. Выглаженную полость штольни сейчас заливал свет настолько свирепый, настолько чудовищно, непредставимо яркий, что это уже переходило в какое-то иное качество. Сама по себе идея была проста, как грабли: сделать атомный светильник такой мощности, чтобы все материалы двигателя существовали на пределе термостойкости, и фокусировать поток лучистой энергии на небольших массах рабочего тела при помощи системы зеркал. Так, чтобы оно разогревалось уже до десятков тысяч градусов, обеспечивая удельный импульс такой величины, который был бы принципиально невозможен для химического топлива. Вот только существует странная закономерность, природа которой неизвестна до сих пор: чем проще принцип действия устройства, тем сложнее это устройство сделать и заставить надежно работать.
  После того, как "лампа" вышла на полную мощность, на контрольном посту стало даже слишком светло: из окуляров оптоволоконных устройств вырывались струи света такой яркости, что казались материальными: двухсантиметрового калибра "зайчики" на стенах пылали так, что на них невозможно было смотреть, и источали вполне ощутимый за пару метров жар. Альберт подумал еще, что, будь поверх бетона наклеены какие-нибудь багеты, то они непременно вспыхнули бы, а бетон - ничего, держался, по крайней мере - пока. Но сюда проецировался простой свет "лампы, не концентрированный зеркалами. "Шнур", достигавший пяти сантиметров в диаметре, приходился на самый центр водяной мишени, ежесекундно превращая десятки килограммов воды в перегретый, бесцветный, свистящий пар. Проходя по извитым, уложенным на манер змеевика трубкам, он конденсировался и стекал обратно, вот только уложены они были так себе, в спешке, и оттого оказались малость коротковаты. По этой причине предохранительный клапан время от времени срабатывал, развлекая бригаду испытателей пронзительным, переворачивающим нутро свистом. Во время одной из таких вот акустических атак Рыль подумал еще, что, - думай - не думай, а останешься дураком: случись что с самой "лампой", ее содержимое смешается с паром, а это вовсе ни к чему. В отличие от пара, делящаяся смесь внутри лампы была довольно вредной для здоровья, так что пришлось бы бить новую штольню.
  С газофазными реакторами дело обстоит очень похоже на положение с боевыми атомными зарядами: принцип ясен, описан в учебниках, а вот с ключевыми деталями дело обстоит куда хуже. Ясно, что смесь содержит газообразные соединения актиноидов. Практически нет сомнений, что она "легирована" дейтерием, тритием, или тем и другим вместе. Имеются сведения, что состав смеси со временем изменялся, совершенствуясь. Но правда ли это, или только очень похожая на правду дезинформация, известно только очень узкому кругу людей: нет возможности проверить. Это особенно интересно, если учесть, что ЯРД в разное время независимо производил (и по-прежнему производит!) целый ряд стран или надгосударственных объединений. Правда, злые языки утверждают, что первые ЯРД Восточного Союза (USREA) были слизаны с советских образцов буквально, как говорится: найдите десять отличий. У Французской Республики опыт конструирования двигателей с ЯЭУ возник довольно рано и отличался разнообразием благодаря целому ряду пионерных разработок совместно с советскими НПО, но вот франко-германский ЯРД отличается принципиально иным способом формирования светового потока. Он совершенно оригинален, и эта "ветвь" техники впоследствии получила значительное развитие. Относительно развития ЯРД в США определенно можно утверждать только одно: они существуют и обладают некой вполне удовлетворительной эффективностью. Не исключено, что состав активной смеси в газофазных реакторах имел существенные отличия. Но все это случилось спустя много лет после того, как в штольне под Семипалатинском зажегся прототип "Фары - 1".
  Следом Владимир Семенович принял мудрое решение: впредь таких мыслей не думать, дабы не накликать. Следующая идея отличалась большим конструктивизмом. Он подумал, что толком проблему объективного наблюдения за работой прототипа решить так и не удалось, а поэтому сам прототип сильно напоминает обидную болезнь геморрой. Ни самому посмотреть, ни другим показать.
  Если же без шуток, то проблема и впрямь была серьезной: поддерживать определенный уровень энерговыделения во время первого эксперимента приходилось вручную, а вот с контролем этого уровня дело как раз и обстояло худо. Пришлось ориентироваться по косвенным признакам. Так вот, судя по ним, от момента выхода "лампы" на расчетную мощность и до момента полной контракции "глаза стрекозы", после чего падение мощности уже не поддавалось регулировке, прошло сто двадцать три часа. Почти четыре с половиной миллиона киловатт-часов энергии на выходе. Но тут имелся довольно щедрый бонус: меркнущая "лампа" тоже могла добавить к скорости космического корабля свою, совсем немалую долю. Все вместе получалось весьма прилично, но, на самом деле достаточно скромно для тех задач, которые на самом деле ставились. Это ни в малейшей степени не смущало друзей: они знали, что в данной области техники увеличение масштаба ведет к качественному скачку. Только теперь, после удачного опыта следовало приступать к созданию самой по себе "Фара - 1".
  
  
Оценка: 8.48*10  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"